Комедии

---

---

Аристофан Комедии

Лисистрата

Действующие лица

Пролог

Когда б на Вакханалии^[1] позвали их,
На праздник Пана^[2] иль богини рожениц,^[3]
Так от тимпанов здесь проходу б не было.
Сейчас же ни одной не видно женщины.
Моя соседка вот подходит первою.

Счастливо, Клеоника!

Ты, Лисистрата,
Будь счастлива! Но что ты? Что насупилась?
Стрелами брови морщить не к лицу тебе.

Что делать, Клеоника? Сердце горечь жжет.
Все из-за нашей горькой женской долюшки,
Из-за того, что у мужчин негодными
Слывем мы.

Да и правда, мы – негодные!

Когда же здесь собраться им приказано,
Чтоб о немалом деле побеседовать,
Так спят и не приходят.

Подожди, дружок!
Придут. Из дома трудно выйти женщине.
Одна, о муже хлопоча, забегалась,
Той – слуг не добудиться, эта – нянчится
С ребенком, та – стирает, у другой – квашня.

Но долг свой предпочесть они должны были
Всему.

Какой же, милая Лисистрата?
К чему нас, женщин, нынче собираешь ты?
В чем дело?

О, в великом!

В длинном, может быть?

Ну да, и в длинном.

Так придут наверное!

Не то совсем. А то б сбежались сотнями!
Нет, дело я огромное задумала,
Вся истомилась по ночам, бессонная.

Неплохо, верно, по ночам бессонною?

Еще бы плохо! Слушай, что скажу тебе:
Эллады всей спасенье ныне – в женщинах!

За малым дело стало! Боги! В женщинах!

Да, да! В руках у женщин городов судьба.
А нет – погибнут все лакедемоняне…

Отлично, пусть погибнут! Зевс свидетель мне!

Повымрет все живущее в Беотии…

Ну нет! Угрей помилуй из Беотии!^[4]

Что до афинян, говорить не стану я
О них худого. Ты без слов поймешь меня,
Когда ж всех стран соединятся женщины:
Коринфянки, спартанки, беотиянки
И мы, – так вместе мы поможем эллинам.

Но что же сделать можем мы разумного
И славного, мы, женщины, нарядницы,
В шафрановых платочках, привередницы,
В оборках кимберийских,^[5] в полутуфельках.

Вот в этом-то и сила и спасение,
В шафрановых платочках, в полутуфельках,
В духах, в румянах и в кисейных платьицах.

Да как же это?

Знай, того добьемся мы,
Что копья в землю все воткнут копейщики.

Сейчас покрашу платье в цвет шафрановый!

Мечей не тронут…

Шаль сошью кисейную!

Доспехов…

Покупаю полутуфельки!

Ну разве не должны прийти бы женщины?

Прийти? Какое, мало! Прилететь должны!

Сейчас увидишь, каковы афинянки!
Все слишком поздно делать – вот привычка их.
Но из поморок^[6] тоже не пришел никто.
Никто из саламинянок.^[7]

Ну эти-то
До света, верно, провозились с мачтами.

И те, в кого я всех сильнее верила,
Ахарнянки,^[8] их также нет.

Прийти ли ей,
Жена гадала, верно, Феогенова.
Да вот уже подходят, видишь, милая?
А там еще другие! Го! го! го! Сюда!..
Откуда эти?

Поселянки здешние.

Вот почему деревней в нос ударило.

Последними пришли мы, о Лисистрата?
Молчишь? Не отвечаешь?

Не хвалю тебя!
Пришла ты поздно, а забота важная.

Впотьмах никак не находила пояса.
Когда спешишь, так начинай! Собрались мы.

Не надо! Подождем еще немножечко!
Пусть подойдут сюда пелопоннесянки
И жены беотийцев.

Ты права, дружок!
Да вот, гляди, подходит Лампито^[9] сюда.

Почтеннейшей спартанке, Лампито, привет!
Какой красою блещешь ты, любезная!
Румяна как и телом как упитанна!
Да ты быка задушишь!

Ну, еще бы нет!
Не зря ж борюсь я, прыгаю и бегаю.

А что за груди! Твердые и круглые!

Ты что ж меня, как жрец голубку, щупаешь?

А эта, молодая, из какой страны?

Семьи прекрасной, родом из Беотии.
Собралась к вам.

В час добрый, беотиянка!
Прекрасны нивы ваши.

И пощипаны
Порядочно. Гречиха гладко выбрита.

А та меньшая?

Добрая девчоночка,
Коринфянка.

Да уж, конечно, добрая.
Сейчас же видно по тому и этому.

Но кто же этих женщин ото всех сторон
Созвал здесь?

Я.

А для чего, расскажешь, да?
Чего ты хочешь?

Объясни нам, милая!

Открой нам, что сказать желаешь важного!

Сейчас скажу, но прежде об одном спросить
У вас хочу я.

Все, что хочешь, спрашивай.

По тем вы не томитесь, кто детей вам дал?
По ним, ушедшим в поле? Знаю, знаю я,
У каждой муж далеко, без кормильца дом.

Шестой уж скоро месяц, как во Фракию
Мой бедный муж Евкрата сторожить ушел.^[10]

А мой – уж восемь месяцев у Пилоса!^[11]

А мой – едва успеет возвратиться в дом,
Опять за щит берется, да и был таков!

Любовники – и те как будто вымерли!
От самого милетского предательства^[12]
И пальчика из кожи я не видела,
В печальной доле вдовьей утешителя.
Хотите ж, если средство я придумаю,
Помочь мне и с войной покончить?

Милая!
Да если надо, хоть сейчас готова я
Продать браслеты и… напиться допьяна.

Да, да, а если надо, так пускай меня,
Как жужелицу, перережут надвое.

А я вползти на скалы Тайгетские^[13]
Готова, лишь бы там хоть увидать мне мир!

Так я скажу! Скрывать не стану дум моих!
Услышьте же, подружки! Чтобы силою
Мужчин понудить к миру долгожданному,
Должны мы воздержаться…

От чего, скажи!

Послушаетесь?

Да! На смерть готовы мы!

Должны мы воздержаться от мужчин, – увы!
Чего ж вы отшатнулись? Что потупились?
Эй вы! Притихли? Головой качаете?
Бледнеете? Ручьями слезы катятся?
Согласны? Не согласны? Отвечайте же!

Я не согласна! Дальше пусть идет война!

Я тоже не согласна! Пусть идет война!

Так вот как! Ах ты, жужелица! Только что
Себя разрезать ты давала надвое!

Другое что придумай! Приказанье дай —
В костер я рада прыгнуть. Но не это лишь!
Всего страшнее это, о Лисистрата!

А ты что скажешь? Говори!

И я в костер!
О род наш женский, подлый, распролюбленный!
Так правду говорят о нас трагедии:
Лишь Посейдон нам нужен^[14] и челнок его.

Но ты, спартанка милая, когда б одна
Со мною ты осталась, – все спасли бы мы.
О, согласись со мною!

Трудно, трудно, друг,
Без мужа ночью на постели женщине,
Но будь что будет! Мир нам тоже надобен.

О милая! Одна из всех ты женщина!

Но если мы поверим и воздержимся
(Тьфу, да не будет!), разве мир приблизим мы
Такой ценою?

Да! Клянусь богинями!
Когда сидеть мы будем надушенные,
В коротеньких рубашечках в прошивочку,
С открытой шейкой, грудкой, с щелкой выбритой,
Мужчинам распаленным ласк захочется,
А мы им не дадимся, мы воздержимся.
Тут, знаю я, тотчас они помирятся.

И Менелай, увидя грудки голые
Своей Елены, меч на землю выронил. ^{1}

А если бросят вовсе нас мужчины, а?

Припомни Ферекрата,^[15] – и на суку драч!

Все это болтовня и празднословие!
А если схватят нас и в спальню силою
Потащут?

Упирайся, за косяк держись!

А если станут драться?

Против воли дай!
В любви насильной нет ведь вовсе радости.
Да мало ль средств различных! Будь уверена —
Отстанут! Знай, не насладится досыта
Мужчина, если женщине не хочется.

Когда вы так решили, так согласны мы.

Но вот что: наших-то мужей сумеем мы
Принудить к миру доброму и честному,
Но что, когда, узнав про то, афиняне
На землю нашу нападут предательски?

Об этом наше дело позаботиться.

Пока у вас триеры^[16] есть и золото
В Акрополе^[17] – не быть Элладе мирною.

Не бойся! И об этом мы подумали.
Сегодня ж овладеем мы Акрополем.
Я поручила самым старым женщинам,
Пока мы здесь о деле совещаемся,
Как будто для молитвы в Парфенон войти.

Ну, если так, то, значит, все устроено.

Так почему же то, в чем согласились мы,
Нам не скрепить присягой нерушимою?

Так говори присягу, за тобой и мы!

Отлично! Что вы зазевались, скифянки!^[18]
Изнанкой кверху щит поставьте на землю
И острый нож мне дайте!

О Лисистрата!
Какою клятвой клясться хочешь?

Древнею,
Эсхиловскою: «Над щитами медными,
Баранов закалая».^[19]

Нет, Лисистрата!
Нельзя о мире клясться клятвой воинской.

Так как же присягнуть нам?

Если б белого
Коня достать и внутренности вырезать!

Где ж белый конь?

Так что же мы придумаем?

Когда хотите, я вам присоветую:
Огромный черный ковш поставим на землю,
Потом заколем мех вина фасосского^[20]
И поклянемся выпить все без примеси!^[21]

Вот это мне и не сказать как нравится!

Так живо мех и ковш несите из дому!

Подружки дорогие, вот так кружечка!
Кинь-грусть, тоску-размыкай, а не кружечка!

Сюда поставьте и козленка дайте мне!
Владычица Пифо,^[22] ты, Чаша Дружества,
Явите жертву нам благоприятную!

По цвету и по виду кровь отличная!

И пахнет сладко, боги мне свидетели!

Подружки, присягнуть мне дайте первою!

Нет, нет, клянусь Кипридой! Жребий бросим мы!

Рукой ковша коснитесь! Лампито, сюда!
И пусть за мною повторяет кто-нибудь,
А вы, другие, присягайте мысленно!

«Вот я клянусь, ни мужа, ни любовника…»

«Вот я клянусь, ни мужа, ни любовника…»

«Не утолять желаний…»

Говори же, ну!

«Не утолять желаний…». Не могу! Ай, ай!..
Колени подгибаются, Лисистрата!

«При муже буду жить невинной девушкой…»

«При муже буду жить невинной девушкой…»

«В шафрановой рубашечке, нарядная…»

«В шафрановой рубашечке, нарядная…»

«Чтоб в муже распалить хотенье страстное…»

«Чтоб в муже распалить хотенье страстное…»

«Но добровольно мужу не отдамся я…»

«Но добровольно мужу не отдамся я…»

«Когда ж к любви меня принудит силою»

«Когда ж к любви меня принудит силою…»

«Не двинусь с места и позволю нехотя…»

«Не двинусь с места и позволю нехотя…»

«Не подниму персидских туфель к пологу…»

«Не подниму персидских туфель к пологу…»

«Не встану, словно львица над воротами…»

«Не встану, словно львица над воротами…»

«Присягу соблюдая, пью до капли все…»

«Присягу соблюдая, пью до капли все…»

«А изменю, отныне пусть мне воду пить!»

«А изменю, отныне пусть мне воду пить!»

За мной вы все поклялись?

Все поклялись мы!

Вот посвящаю жертву.

Поделись со мной,
Чтобы с тобою впредь мы были дружными.

Что там за вопли?

Что, не говорила ль я?
То овладели женщины Акрополем
И храмом Девы.^[23] Лампито, к своим вернись!
И все устрой, как надо, в Лакедемоне!
И этих женщин нам оставь в заложницы!
А мы войдем в Акрополь и засовами
Ворота в крепость загородим накрепко.

А против нас, вооружась, ты думаешь,
Мужчины не сбегутся?

Не боюсь я их.
Ни силой, ни угрозами, ни пламенем
Они в Акрополь не добудут доступа,
Пока того, чего хотим, не сделают.

О, ни за что! А нет, пусть называют нас
Не женщинами – трусами последними!

Парод

Иди, Дракет,^[24] веди отряд! Пускай потеют плечи
И давит спину толстый ствол маслины серебристой.

Как много дивного нас ждет
В долгой, долгой жизни!
Ну, кто б поверил, Стримодор,
В то, что вот случилось?
Те женщины, что мы в домах
Вскормили на беду себе,
Владеют Девы алтарем,
Владеют городом моим,
Засовами из дуба
Загородили входы.

Скорей же в бой спеши, Филург! Акрополь перед нами!
Горячим хвороста кольцом мы окружим мятежниц,
Задумавших такое зло, такое зло свершивших.
Своей рукой мы их сожжем, подбросим сами пламя.
Одним ударом всех сразим, жену Ликона^[25] первой.

Клянусь Деметрой, над собой
Я не дам смеяться!
И Клеомен, ^{2} что на тебя,
Город, поднял руку,
Сторицей пеню уплатил,
Лаконский закусивши гнев,
Ушел он вспять, отдав мне меч,
Ушел в разорванном плаще,
Нечесаный, небритый,
Шесть лет не умываясь.

Его в бою я одолел, могучего стратега.
В четырнадцать рядов у стен его щиты стояли.
А этих тварей дерзкий род, проклятый Еврипидом^[26]
И ненавистный всем богам, неужто не сражу я?
Ведь мой трофей^[27] на все века стоит над Марафоном.

Но вот до цели я дошел.
Надо мне взойти теперь
На этот скат крутой перед Акрополем.
Но как поклажу подниму?
Я ж не мерин и не мул!
От тяжелых, толстых бревен уж давно болит спина.
Поспешайте, старички!
Раздувайте угольки!
Чтоб перед концом дороги не погас огонь в золе.
Фу-фу
Ну и дыму, у-у-у!

Геракл-владыка, вот так дым!
Так и рвется из горшка!
Как пес из подворотни, мне в глаза впился, —
Дивиться нечему, дружок!
То Лемнийский огонек.^[28]
Ах, ничто еще так больно не щипало глаз моих!
К воротам теперь беги
И богине помоги!
Мой Лахет! Когда не нынче, так когда ж ей удружить?
Фу-фу!
Ну и дыму, у-у-у!

Но вот, по милости богов, проснулось, дышит пламя.
Сейчас вплотную у ворот дрова и хворост сложим.
Потом на углях разожжем лозы смолистый факел,
И пламя высоко взовьем, и бросимся на приступ.
Когда ж засовов и тогда мятежницы не снимут,
Ворота пламенем сожжем, врагов в дыму задушим.
Вязанки наземь бросим, так! А дыму, дыму! Боги!
Уж не позвать ли в помощь нам самосских полководцев? ^{3}
Теперь давить мне на хребет поклажа перестала.
Твое уж дело, друг-горшок, из искры выдуть пламя,
Чтоб прежде всех я мог разжечь горящий мести факел.
Победа-госпожа, приди! И пусть над злобой женской,
Над глупым женским мятежом мы свой трофей поставим!

Что видим мы?
Вспыхнул огонь, вырвался дым!
Подружки! Пожар! Пожар!
Вихрем сюда! Мчитесь толпой
На помощь!

Лети, лети в битву, Нико!^[29]
Сожгут подруг, милых спалят.
Калике смерть, гибель грозит
Критилле.
Грозит им суд власти мужской,
Смертельный гнев злых стариков.
Поздно, боюсь, помощь идет,
Только бы в срок поспеть нам.
Встав до зари,
Воду набрать
Я к роднику спустилась.
Там у ручья гомон и гам,
Ругань и крик,
Хохот и стук кувшинов,
Служанок визг, плеск родника,
Пинки, толчки, локти, бока.
Живо в кувшин воду набрав,
Прочь я бегу, милым помочь,
Тем, кто в огне, в черном дыму,
Несу в кувшинах воду.

Глухих, гнилых, злых стариков
Видела я, в город бредут,
Еле дыша, хворост несут
В охапках.
Словно топить баню хотят,
Страшно бранясь, так говорят:
«Пламенем мы женщин сожжем
И на углях поджарим».
Зевсова дочь,^[30]
Зло отврати!
Женщин не дай изжарить!
Пусть они в дом мир возвратят,
Пусть от войны
Граждан спасут и город.
За тем одним в храм твой святой
Они теперь, Дева, вошли.
Затем тебя в помощь зову,
Города мать! Если к стене
Бросит огонь мужа рука,
Носи кувшины с нами.

Оставьте, эй! За что взялись, чего хотите, воры?
Не добрых, набожных людей, не граждан это дело!

Такой беды уж мы никак, никак не ожидали!
На помощь запертым в стенах бегут отряды женщин.

Дрожите, трусы! Страшно вам? Что, много нас?
А мы ведь —
Едва и тысячная часть великих воинств женских.

О Федрий, друг! Неужто ж мы ругаться им позволим?
И ртов крикливых не заткнем, и не побьем их палкой?

Подружки дорогие! С плеч и мы кувшины снимем,
Чтоб не мешало нам ничто, когда придется драться.

Когда бы в зубы дали им разочка три-четыре,
Как дал Бупалу Гиппонакт,^[31] тотчас бы замолчали.

Ну, попытайся, ну, ударь! Вот здесь стою я, видишь?
Но знай же, так, как я, в тебя не вцепится и сука.

Молчи, не то ударю так, что старость позабудешь!

Вот – Стратиллида я! Посмей меня хоть пальцем тронуть.

Ударю в ребра кулаком, так чем ты мне ответишь?

Тебе я горло перерву и выгрызу печенку.

Теперь я вижу, Еврипид – мудрейший из поэтов.
Ведь он про женщину сказал, что твари нет бесстыдней.

С водой кувшины наши где? Подымем их, Родиппа!

Забыла бога ты, зачем сюда бежишь с водою?

А у тебя на что огонь? Себе костер готовишь?

А я вот этим огоньком сожгу твоих подружек.

А я вот этою водой залью твой огонечек!

Огонь мой хочешь загасить?

Сейчас покажет дело.

В руках, вот видишь, факел, им тебе прижгу я глотку.

Мочалку доставай! Сейчас тебе устрою ванну.

Ах ты, гнилушка! Ванну мне?

Да, свадебную ванну!

Какая дерзость, слышишь, друг?

Свободной я родилась.

Тебя от крика отучу!

В последний раз судил ты.^[32]

Эй! Косы подожгите ей!

Вода, теперь за дело!

Ай, ай, ай, ай!

Тепло тебе?

Тепло? Какое! Стой! Уймись!

Полью, и розой расцветешь.

И так дрожу, насквозь промок.

Так что ж, ведь у тебя огонь.
У огонька согрейся!

Эписодий первый

Когда ж конец придет распутству женскому,^[33]
Тимпанам женским, праздникам Сабасия^[34]
И оргиям на крыше в честь Адониса?
Ведь сам я был свидетелем в собрании:
За Демостратом^[35] слово. Предлагает он
Отправить флот в Сицилию, а женщины
Вопят и пляшут: «Ай, ай, ай, Адонис^[36] мой!»
Набор в Закинфе^[37] предлагает Демострат,
А женщины на крыше скачут пьяные:
«Увы, увы, Адонис!» Так-то женщины
Перекричали горбуна негодного.
Вот каково оно, злонравье женское!

А что б сказал ты, если б этих тварей нрав
Узнал? Бранили, били, обливали нас
Водою из кувшинов. Видишь – мокрые
Трясем рубашки, как пеленки детские.

И поделом нам, Посейдон свидетель мне!
Ведь сами помогаем мы распутничать
Своим же женам и разврату учим их,
А после их проделкам удивляемся.
Один заходит к золотых дел мастеру
И говорит: «Кузнец! Вчера за танцами
В любимом ожерелье у жены моей
Случайно ключик из замочка выскочил,
А мне на Саламин уехать надобно.
Так ты ко мне зайди сегодня под вечер
И половчее ключик вставь жене моей».
Другой приходит к рослому сапожнику,
Не по летам здоровому и крепкому,
И говорит: «Сапожник! У жены моей
В подъеме что-то жмет и тесно пальчику.
А пальчик нежный! Так к полудню, милый мой,
Ты к ней зайди и растяни немножечко».
К чему все это привело, вы видите?
В заботах о деньгах для корабельщиков
Я, ваш советник, прихожу к Акрополю,
И что ж – войти мне запрещают женщины!
Но нечего тут медлить. Ломы дать сюда!
Я научу их быстро, как распутничать.

Негодник, рот разинул, ты куда глядишь?
Одно и знаешь – кабаки высматривать.
Под низ проденьте ломы и потом зараз
Упритесь об ворота, а отсюда я
Вам помогу.

Напрасно вы стараетесь,
Сама к вам выхожу я! Так к чему же лом?
Не лом тут нужен, а сознанье здравое.

Так вот как, а, негодница! Эй, стражники!
Схватить ее и руки за спиной связать!

Вот Артемидою клянусь, рукою лишь
Меня коснись – заплачешь, хоть и стражник ты!

Боишься, трус! Хватай ее у пояса!
И ты за ним! Вдвоем ее вяжите, эй!

Вот я Пандросою^[38] клянусь, мизинцем хоть
Притроньтесь к ней, домой уйдете мокрыми.

Что, мокрыми? Подать другого стражника!
Сперва вяжите эту вот, болтливую!

Вот я Фосфорою^[39] клянусь, ударить лишь
Ее попробуй, и попросишь пластыря!

Еще чего? Эй, стражник! Волоки ее!
Я научу вас, как бежать, негодные!

Вот Таврополою^[40] клянусь, коснись ее,
Все волосы по одному я выдеру!

Опять несчастье: разбежались стражники.
И все же так мы не уступим женщинам.
Смелее, скифы! Мы в ряды построимся
И бросимся на приступ.

Так узнайте же,
Есть и у нас четыре роты целые
Вооруженных до зубов афинянок.

Эй, скифы! Руки ей скрутите за спину!

Сюда, сюда, воинственные женщины!
Молочницы, колбасницы, горшечницы,
Селедочницы, зеленщицы, ключницы!
Тащите, волоките, рвите волосы,
Ругайтесь, и кусайтесь, и царапайтесь!

Довольно, стойте, трупов не бесчестите!

Беда, беда! Проиграно сражение!

Чего ж ты ждал? Иль встретить ты надеялся
Рабынь пугливых? Иль не знал, что яростной
И женщина бывает?

О, еще бы нет!
В особенности выпившая женщина.

Довольно ты потратил слов, почтеннейший советник!
Зачем же с этими зверьми вступаешь в разговоры?
Забыл, как обижали нас, водою обливали,
Как в ванне выкупали нас, в рубашках и без мыла?

Вот видишь, миленький, рукам давать не надо воли!
А тронешь, тут уж не сердись на синяки и шишки.
Скромненько, тихонько сидеть, как девушка, хочу я,
И не обижу никого, травинки не задену,
Пока не трогают меня и, как осу, не дразнят.

Агон

Зевс-отец! Как сразить
Чудищ злых подлый род?
Как стерпеть столько бед?
Ты приди в помощь нам!
Дай совет, как узнать,
Для чего, почему захватили они
Город наш? Для чего
На высокой горе, недоступный, святой
Твоей дочери храм?

Так задай им вопрос, и не слушайся их, и до корня во всем допытайся!
Ведь постыдно бы было убраться ни с чем, отступить без суда и допроса.

Зевс свидетель, вы правы, и прежде всего об одном их спросить я желаю,
Для чего захватили Акрополь они и засовами заперли входы?

Для того, чтобы золотом вашим владеть и чтоб вы воевать перестали.

Так ты думаешь, золото – корень войны?

И войны, и раздоров, и смуты.
Для того, чтобы мог наживаться Писандр и другие правители ваши,
Постоянно возню затевают они. Ну и пусть и кричат и хлопочут,
Как хотят, что есть сил, только денег не видать уж им больше и баста!

Что же делать вы станете?

Что за вопрос? Управлять будем вашей казною.

Что? Казной управлять собираетесь вы?

Что ж ты странного в этом находишь?
А доныне домашнею вашей казной мы, хозяйки, не правили разве?

Это вовсе не то.

Почему же не то?

Для войны нам нужны эти деньги.

Да войну-то вам вовсе не надо вести.

Как себя защитим мы иначе?

Мы спасем вас и мы защитим.

Вот так так! Вы спасете!

Конечно!

О боги!

Хоть ты хочешь не хочешь, а будешь спасен!

Что за речи?

Сердиться напрасно.
То, что сделать должны мы, то сделаем, знай!

Милый Зевс, вы насилья хотите?

Не насилья – спасенья.

Не просим о нем.

Но нуждаетесь в нем тем сильнее.

Да у вас-то откуда взялась, расскажи, о войне и о мире забота?

Расскажу.

Поспеши, чтоб беды не нажить.

Ты же выслушай речь терпеливо.
И сдержать потрудись свои руки.

Как быть? Не могу, поднимаются сами:
Справедливая ярость клокочет в груди.

Осторожней, поплатишься вдвое.

Нет, старуха, себе это каркаешь ты! Говори же!

Сейчас начинаю.
Ты ведь помнишь, в начале войны и невзгод терпеливо нужду мы сносили.
Запрещала нам женская скромность тогда в ваше дело мужское мешаться.
Да и вы не давали ворчать и роптать, хоть не по сердцу многое было.
Только вскоре узнали мы вас хорошо – и как часто, за прялками сидя,
Приходилось нам слышать о новой беде и о новых безумиях ваших,
И, печаль глубоко затаивши, вопрос задавали мы, будто с улыбкой:
«Что же нового слышно о мире у вас? Что о мире решили сегодня
На собрании вы?» – «Что за дело тебе? – отвечали мужчины сердито. —
Ты молчи себе знай». Приходилось молчать.

Ну а я б никогда не смолчала!

Не молчала б, так криком кричала, поверь!

Мы молчали и дома сидели.
Но порой уже мы и о худших делах, о постыдных делах узнавали.
И у мужа хотели спросить, почему поступили вы так безрассудно?
Но, с презреньем взглянув, отвечали мужья: «Принимайся за пряжу скорее!
А не то берегись, заболит голова. А война – это дело мужское!»

Аполлоном клянусь, справедливая речь!

Справедливая? Ах ты, несчастный!
Так совет и тогда мы не вправе вам дать, если ваше безумно решенье?
Но когда уже говор открытый пошел и на всех перекрестках роптали,
Что уж вовсе мужчин не осталось в стране, видит бог, никого не осталось, —
Вот тогда-то мы, женщины всех городов, заключили союз нерушимый
И поклялись Элладу спасти сообща. Да чего ж еще ждать оставалось?
И теперь, если слушаться станете вы благодетельных наших советов
И начнете молчать, как молчали и мы, вам помочь мы тогда обещаем.

Это вы-то помочь? Безрассудная речь! Безобразная речь!

Замолчи ты!

Ах, проклятая, хочешь, чтоб я замолчал! Перед кем же, мой бог, перед тварью
В покрывале цветном на пустой голове? Никогда!

Если в этом помеха,
Не горюй, от меня покрывало прими!
Окрути покрывало вокруг головы
И теперь уж молчи!

Да в придачу с куделью корзинку возьми,
Обвяжись пояском и куделю чеши
Да бобы шелуши.
А война – это женское дело!

Подружки милые, пора! Оставим же кувшины,
Чтобы товаркам дорогим в веселой пляске вторить.
В пляске мне не устать.
В песне мне не отстать.
И в ногах хватит сил,
И в груди жарок пыл.
Я готова на все
Ради милых. В душе у них доблесть живет,
Красота, простота,
Справедливость, отвага, к отчизне любовь
И разумная мысль.

О царица родильниц и женщин оплот, ты, чьи речи крапивы колючей,
Будь отважней в бою и врага не щади! Парус ставь по попутному ветру!

Но когда убеждающий сладко Эрот и Киприда, рожденная морем,
Золотую тоску в наши груди вдохнет и расплавит желаниями члены,
И упругую силу мужам подарит и протянет их руки к объятьям,
Вот тогда назовут нас Эллады сыны Разрешительницами сражений.

А за что?

Да за то хоть, что прежде всего вас отучим мы бегать по рынкам,
Обнаживши мечи и щитами стуча.

Да, отучим! Клянусь Афродитой!

А теперь, погляди! По горшечным рядам, по зеленому ряду несутся
Копьеносцы, пелтасты,^[41] матросы, стрелки – и кричат, и вопят, и буянят.

Видит Зевс, так и надо! Отважный народ!

Да ведь это же просто забавно,
Когда воин с Горгоной^[42] на медном щите о снетках торговаться приходит.

Зевс свидетель, вчера еще видела я, как военный, верхом и кудрявый,
У старухи торговки яички купил и в свой шлем боевой положил их
А недавно фракиец,^[43] косматым щитом и копьем, как Терей,^[44] потрясая,
Чуть не до смерти бедную тварь напугал и наелся оладий досыта.

Ну, а как же распутать надеетесь вы государства запутанный узел,
На земле и на море направить дела?

Очень просто.

Ну как, расскажи мне!

Если пряжа затянется в узел у нас и комками собьется на прялке,
Подхвативши ее, мы распутаем нить, потянув и сюда и отсюда;
И войну точно так же распутаем мы, если вы нам распутать дадите,
Заключив договор, полномочных послов мы пошлем и сюда и отсюда.

Это что ж, или пряжей считаете вы, или шерстью овечьей на прялке
Государственный труд? Неразумный народ!

Да, когда б вы разумными были,
С государством своим обращались бы вы, как мы, женщины, с шерстью овечьей.

Как же так! Расскажи!

Вот что сделать бы вам! Как сначала в корытах и чанах
Промываем мы шерсть и счищаем репьи, так и вам бы из города надо
Негодяев и трусов повычесать вон и повыдергать злые колючки. ^{4}
Все повычесать вон, что свалялось в комки, что в погоне за теплым местечком
Присосалось и тянет народную кровь, их должны положить вы под ноготь.
А почистив, порядочных граждан собрать и навить их на прялку союза.
Поселенцев навить^[45] и союзных друзей, если нам они преданы верно.
Должников государства – и тех не забыть и прибавить к кудели гражданской,
А потом поглядеть, как живут города, что от нашей державы родились,
Как в забвенье они сиротливо лежат, словно хлопья разбросанной пряжи.
Их должны мы заботливо всех подобрать и навить на единую прялку.
Вот тогда-то спрядем мы единую нить и великий клубок намотаем.
И, основу скрепивши, соткем из него для народа афинян рубашку.

Возмутительно, право, что ткать и прясти вы хотите дела государства.
Да какое вам дело, скажи, до войны?

Это нам что за дело? Проклятый!
Знай, для женщин война – это слезы вдвойне! Для того ль сыновей мы рожаем,
Чтоб на бой и на смерть провожать сыновей?

Замолчи! О, не надо про горе!

И к тому же в года, когда юность цветет, когда хочется радость увидеть,
Из-за ваших походов, как вдовы, мы спим. Ну, про нас говорить я не стану.
Наших девушек бедных мне жалко до слез, что стареются, сидя за прялкой.

Но мужчина ведь тоже стареется, а?

У мужчин это дело другое,
Он домой возвратится с седой годовой и возьмет себе девочку в жены.
А у женщины бедной пора недолга, и когда не возьмут ее к сроку,
Уж потом не польстится никто на нее, и старуха сидит и гадает.

Да, конечно, кто может еще полюбить…

Ну, а ты-то чего? И когда ты помрешь?
Закажи себе гроб, а могилка уж ждет!
А кутью, так и быть, для тебя я сварю!
Вот держи, я дарю тебе венчик!

А вот это на саван прими от меня!

Эти ленты к венку от меня получи.
Так чего же ты ждешь? К челноку поспеши!
Отплывает Харон.^[46]
Он тебя и зовет и торопит.

Ну как стерпеть такое оскорбление?
Свидетель Зевс, сейчас бегу в собрание,
Пусть все увидят, что со мною сделали.

Обижен, что тебя не отпевали мы?
Утешься, друг, на третьи сутки поутру
Мы по тебе поминки справим славные.

Парабаса

Дольше спать нам не годится! Мы от граждан рождены.
Нет, плащи мы наземь скинем, приготовимся к борьбе.
Пахнет здесь большой бедой.
Худшим, чем казалось, злом.
Хитрый план виден тут.
Гиппиеву^[47] тиранию ясно, ясно чую я.
Ах, боюсь, подошли
От спартанцев сюда
Хитрые и злые люди и, с Клисфеном сговорясь,
Этих женщин ненавистных подучили воровски
Завладеть казною нашей.
Боги, чем же
Я теперь стану жить?

Разве дело, чтобы стали граждан женщины учить,
Чтобы женщины посмели о доспехах рассуждать.
Помирить нас захотели с кем – с лаконскими людьми?
А ведь в пасти волка злого больше правды, чем у них.
Нет, сограждане, тирана против нас плетется сеть.
Но не дам тирану править над собой, остерегусь.
Меч отточенный я буду в ветви миртовой носить
И по рынку, как Гармодий, ^{5} при оружии гулять.
Рядом с ним пускай поставят и меня. Ведь подвиг мой
Так же славен: злой старухе по зубам хочу я дать.

Осторожней! Не признает и родная мать тебя.
О подружки, о старушки, так разденемся ж и мы!
К вам теперь слова мои,
Граждане афинские:
В честь земли нам родной,
Что в свободе и в веселье с детства воспитала нас.
Семь годков было мне,^[48]
В сумке шерсть я несла.
В десять лет зерно молола для владычицы святой.^[49]
В платье алом, во Бравроне, я медведицей была.^[50]
Дочь отцовская,
Потом я шла с корзиной,^[51]
Спелых смокв гроздь неся.

Если я советом добрым городу помочь могу,
Хоть я женщина, с презреньем не смотрите на меня:
Ведь и я свой вклад любовно в дело общее вношу,
Вклад мой лучший, дар мой ценный – я детей рожаю вам.
А у вас, беззубых, старых, в чем заслуга, в чем ваш дар?
Где он? Дедов клад мидийский^[52] расточить сумели вы,
Ну а сами в возмещенье и полушки не внесли?
Погодите, доведете нас до гибели еще!
Что, ворчите? Берегитесь! Если тронете меня,
Этой туфлей деревянной по зубам мы вам дадим.

Разве ж это не насилье злое?
И чем дальше, тем все хуже, все растет их дерзость.
Так конец стыду положим, если мы еще сильны!
Наземь скинем мы рубашки, пусть мужчиной от мужчин
Пахнет прямо, пахнет честно, тут нам нечего скрывать.
Волчья стая, смело в бой,
Как в Липсидрий^[53] по лугам,
Молодыми мчались мы.
Друга, час теперь настал былую юность вспоминать,
Кости старые размять,
Тело снова окрылить.

Если мы им поддадимся, если палец им дадим,
И с руками и с ногами к нам привяжутся они.
Корабли они построят, в море выйдут и на нас
Поплывут, как в дни былые Артемисия^[54] плыла.
А не то – так в конском строе нападут, тогда беда.
Нет того, кто б пересилил женщин в верховой езде.
Из седла уж их не выбить. Амазонок вспомни рать,
На копях, мужей разящих, как их Микон^[55] написал.
Нет, всего б надежней было всех в охапку уложить
И ввернуть в гнилые доски наш испытанный бурав.

Если злить меня не перестанешь,
Вот свинью моей отваги на тебя спущу я!
Почешу тебя! Соседей криком напугаешь ты.
Но и нам пора одежды наземь скинуть. Пусть от нас
Пахнет женщиной взбешенной и готовой укусить.
Тронь меня, коснись меня,
Луку уж не есть тебе,
Черных не видать бобов!
Слово мне сказать посмей, клокочет желчь, в тебя я,
Словно жук в орла, вцеплюсь^[56]
Бабкой повивальной.

Не боюсь я вас нисколько! Ведь со мною Лампито
И Исмения, подружка беотийская моя.
Ты ж набрать попробуй войско. Прикажи хоть двадцать раз,
Не пойдут к тебе, негодный! Всем соседям гадок ты!
А когда Гекатин праздник справить захотелось мне
И товарища к детишкам от соседей пригласить,
Благонравного ребенка, беотийского угря, —
Нет! – сказали мне. В собранье так постановили вы.
От таких постановлений вас отучим мы, гляди,
Взяв за пятки и встряхнувши и затылок вам свернув.

Эписодий второй

Начальница великого деяния,
О, почему выходишь ты печальная?^[57]

Постыдный нрав ваш женский, слабый разум ваш
Виной тому, что я брожу в раздумии.

Что сказала ты, что?

Ах, горькую правду!

Но в чем беда? Подругам расскажи своим!

Промолвить слово стыдно, тяжелей смолчать!^[58]

И все ж скажи, несчастья не скрывай от нас.

Взбесились по мужчинам наши женщины.

О Зевс! Зевс!

К чему взываешь к Зевсу? Ах, что есть, то есть!
Я не могу удерживать их более,
Они бегут, таятся, расползаются.
Одну едва от щели оттащила я,
Что под стеной у Панова святилища.^[59]
Та по канату выбраться задумала,
Та просто убежала, та воробушком
Порхнуть решила к Орсилоху^[60] в гнездышко, —
Ее едва я ухватила за косы.
Они изобретают сотни поводов,
Чтобы домой вернуться. Вот идет одна.
Эй, ты куда, остановись!

Домой иду.
Оставила я дома шерсть милетскую:^[61]
Боюсь, чтоб моль не съела.

Что за моль еще?
Ступай обратно!

Возвращусь я скоренько.
Немножко на лежанке поваляю…

Нет!
Не поваляешь! Никуда не выйдешь ты!

Так шерсть моя пропала?

Пропади она!

Ой, горе, ой, несчастье, полотно мое
Некатанное дома!

Вот еще одна
Спешит домой, за полотном некатанным!
Назад! назад!

Клянусь тебе владычицей,
Чуть-чуть лишь покатаю и назад приду.

Катать тебе тут нечего. Одной позволь —
За то же все сейчас возьмутся женщины.

Молю, богиня, роды задержи мои,
Пока дойду до места подходящего.

А ты куда?

Сейчас рожу, сейчас рожу!

Вчера ты вовсе не была беременной!

Зато сегодня! Отпусти, Лисистрата!
Найти позволь мне бабку повивальную.

А это что так твердо?

Мальчик, милая!

Клянусь Кипридой, странно! Что-то медное
И звонкое. Сейчас посмотрим, что это.
Негодная! Ты шлем себе подсунула,
А говоришь: беременна.

Беременна!

При чем же шлем?

Когда бы здесь же в крепости
Родить пришлось мне, я бы в шлем ребеночка
Тогда родила, как голубка в гнездышко.

Все выдумки пустые. Дело ясное!
На именины шлема оставайся здесь!

Нет, спать я больше не согласна в крепости,
С тех пор как змея в капище увидела.^[62]

А вот меня сживают совы со свету:
Кричат, пугают, стонут, не дают уснуть.

Оставьте небылицы! Ах вы, дурочки!
Вам без мужей тоскливо? А мужья по вас
Не сохнут разве? О, поверьте, черные
Они проводят ночи! Потерпите же!
Еще немножко продержитесь, милые!
Когда не разойдемся, обещает нам
Победу прорицанье; так гласит оно.

Прочти нам прорицанье!

Помолчите же!

«В день, когда ласточки стаей слетятся в единое место,
Грубых удодов оставив, удодовых ласк избегая,
В бедах спасенье дарует и низшее сделает высшим
Зевс-громовержец!..»

Мой бог, значит, сверху лежать нам придется!

«… Если же, крылья раскинув, от сени священного храма
Ласточки врозь разлетятся, тогда прослывут эти птицы
Между пернатых презренной и самою падкою тварью».

Все ясно, Зевс свидетель!

Так не станем же,
Подружки, расходиться в малодушии.
Вернемся в крепость! Ведь постыдно было бы
Не соблюсти священное пророчество.

Сказку
Расскажу вам в назиданье; эту сказку
Слышал я в детстве.
Жил на свете молодой Миланион.
Женской ласки он боялся как огня.
В дебри он жить ушел.
Сети, капканы плел,
Зайцев, лисиц ловил,
Другом собаку взял.
И домой не возвращался,
И не примирился.
Вот что!
Так он женщин ненавидел,
Вот и мы ничуть не меньше,
И Миланиона мы
Не глупей.

Поцелуемся, дружок?

Заревешь без чеснока!

Так поленом в ребра дам!

Что за рощей ты оброс!

Был и Миронид^[63] таков,
Был космат и волосат.
Был угрозою врагам,
Формиону^[64] другом.

Сказку
Расскажу тогда и я в ответ на сказку
Про Миланиона.
Жил-был Тимон, был он зол и ядовит,
Как репейник, неприступен и колюч.
Вскормлен Эринией.^[65]
Черною желчью полн,
Тимон в леса ушел,
В мрачной пещере жил
И проклятьем страшным проклял
Вас, мужчин негодных.
Вот что!
Так всю жизнь он ненавидел
Подлый род мужчин негодных,
А для женщин был всегда
Нежный друг.

Хочешь в зубы получить?

Ох, не надо, ох, боюсь!

Так ногой ударю в бок!

Все откроешь, берегись!

И пускай! Хоть я стара,
Не увидишь ты волос:
Гладко все и чисто все,
Выжжено на свечке.

Эписодий третий

Сюда, сюда, подружки, поскорей ко мне
Бегите!

Что случилось? Что за крик? Скажи!

Вот, вот, мужчина! Он бежит как бешеный,
Охвачен Афродитиным неистовством.

Царица Кипра, Кифереи, Пафоса,^[66]
Веди его и впредь такой дорогою!

А кто и где он?

Возле храма Хлоина.^[67]

Да вот он, вот он! Видит бог! Но кто ж это?

Глядите, не признаете ль?

Свидетель Зевс,
Признала я! Да это же Кинесий мой!

Так стойкой будь! Поджарь и подрумянь его!
Дразни его, люби и не люби его!
Но помни то, о чем клялась над чашею.

Все помню, будь покойна.

Ну, так я сперва
Его приму и встречу доброй шуткою.
Уж я его поджарю! Ты ж уйди пока!

О горе, горе! Что за схватки страшные!
Какие рези! Как на дыбе рвут меня!

Стой! Кто идет? Здесь караулы!

Я иду.

Мужчина?

Ох, мужчина!

Убирайся прочь!

Ты кто ж сама, что гонишь?

Здесь на страже я.

Так позови Миррину, я прошу тебя.

Позвать тебе Миррину, вот как? Кто же ты?

Я – муж ее, Кинесий, из Пеонии.^[68]

Так здравствуй же, любезный! Не безвестен ты!
Твое имя нам всем знакомо славное.
Жена твоя нам вечно про тебя твердит.
Яйцо ли ест иль грушу: «За здоровие
Кинесия!» – прибавит.

Ах ты милая!

Клянусь Кипридой! Если ж разговор зайдет
О вас, мужчинах, говорит жена твоя:
«Щенята все перед моим Кинесием».

Зови ж ее!

Ну вот! А что подаришь мне?

Я хоть сейчас согласен, если хочешь ты.
Одно имею, – что имею, дам тебе.

Так я пойду и позову.

Скорей иди!
Ведь для меня нет в жизни больше радости!
С тех пор, увы, как из дому ушла жена,
И в дом входить противно. Все мне кажется
Несносною пустыней. Удовольствия
В еде не нахожу я. Как в огне горю.

Его люблю, люблю я. Но любви моей
Ему не надо. Лучше не зови меня!

О чем ты там, Мирриночка, любовь моя?
Сойди ко мне скорее!

Ни за что! Нет, нет!

На голос мой ты не придешь, Мирриночка?

Тебе меня не нужно! Так зачем идти?

Что говоришь – не нужно? Нужно до смерти!

Прощай же!

Не меня, так хоть ребеночка
Послушайся! Зови, сыночек, мать свою!

Ай, мама, мама, мама, мама!

Что, жаль тебе? Ведь это ж твой ребеночек,
Шестой уж день не мытый и не кормленный.

Ах, мне-то жаль! Но вот отцу до бедного
И дела нет.

Сойди, возьми дитя свое.

Сойду! Как быть! О сердце материнское!

Теперь она мне и моложе кажется,
Чем прежде, и во много раз красивее.
А этот холодок ее и прихоти
С ума меня сведут от страсти бешеной.

Отца-злодея маленькое дитятко!

Дай поцелую, приласкайся к матери!

Ах глупая! Зачем ты это делаешь?
Послушавшись подруг, меня ты мучаешь
Да и себя изводишь.

Мне и дела нет!

Нет дела до того, что вышивание
Твое растащат куры?

Пропадай оно!

И Афродита от тебя давно уже
Не видит угожденья. Возвратись домой!

Не возвращусь, пока вы не помиритесь
И воевать не кончите.

Так, может быть,
Мы сделаем и это.

Ну так, может быть,
И мы к вам возвратимся. А сейчас нельзя!

Но ты пока приляг со мною, милая!

Нет, нет! И все ж люблю тебя без памяти.

Ты любишь, любишь? Так приляг, Мирриночка!

Смешной ты, право! Здесь, перед ребеночком!

Нет, нет! Манет!^[69] Ребенка отнеси домой.

Вот видишь – нет сыночка, не видать его.
Приляг же поскорее.

Где же ляжем мы,
Глупец?

В пещере Пана, превосходно там.

Но как в Акрополь я вернусь нечистою?

Что за беда, в Клепсидре^[70] ты помоешься.

Ты хочешь, чтобы клятву я нарушила?

Грех на меня! О клятве позабудь своей!

Так коврик принесу я.

А на что его?
И на земле мы можем.

Не позволю я,
Чтоб на земле лежал ты. Видят боги, нет!

Меня, конечно, любит эта женщина.

Ну вот, ложись! Ты видишь, раздеваюсь я.
Ай, ай! Как быть? Перинка нам нужна теперь!

К чему ее? Не надо!

Надо, миленький!
Так жестко будет.

Радость, поцелуй меня!

Ну вот!

Ай, ай! Как сладко! Возвращайся же!

Ну вот перинка! Ляг же! Раздеваюсь я!
Ай, ай! Как быть? Что делать? Ведь подушки нет!

Не надо мне подушки!

Нужно мне зато.

О друг мой, как Геракла, угощают нас!

Ну вот, привстань, готово! Будто все теперь?

Конечно все! Приди ж скорее, золотце!

Сейчас, снимаю пояс. Ну так помни же
О мире. И не вздумай обмануть меня!

Пускай погибну!

Боги! Покрывала нет!

Не надо покрывала! Я тебя хочу!

Вот погоди, успеешь! Я тотчас вернусь.

Она меня убьет своими тряпками!

Приподнимись немного!

Все уж поднято!

Натремся маслом, хочешь?

Не хочу, нет, нет!

Клянусь Кипридой, все равно натру тебя!

Владыка Зевс! Пусть масло разольет она!

Ну, протяни же руки и натри себя!

Геракл свидетель, масло мне не нравится!
Оно чем хочешь пахнет, а не свадьбою.

Что принесла я? Масло деревянное!

Оставь его, отлично!

Что за глупости!

Будь трижды проклят тот, кто масло выдумал.

Ну вот, прими же склянку!

Вот где скляночка!
Ложись ко мне и больше ничего уже
Не приноси!

Дружочек, так и сделаю.
Вот видишь, разуваюсь. Но за договор
Голосовать ты будешь?

Да, клянусь тебе!

Несчастный я! Женой замучен до смерти!
Дразнила, изнурила и оставила.
Ах, куда мне спешить и кого мне любить?
Та, что мне всех милей, обманула меня.
Как ребеночка мне без жены прокормить?
Филострат, Филострат!^[71]
Кормилицу найди мне!

Велика твоя скорбь, тяжела твоя боль,
Мой несчастный, мой бедный, обманутый друг!
Ай-ай-яй, я тебе сострадаю.
Чье железное сердце снесет эту боль?
Чьи стальные бока, чей упрямый хребет?
Чья печенка, чьи бедра, чей нежный цветок,
Если с каждой зарей
Он тщетно расцветает?

Что за жгучая боль, что за рези, о Зевс!

Ну, а кто виноват, кто обидел тебя?
Ненавистная, низкая, мерзкая тварь!

Нет, прелестная, нежная, сладостней всех!

Что за нежная, – нет!
Безобразная, грязная, вот что! О Зевс!
Как песчинку с земли к облакам ее взвей!
В урагане и буре, в грозе и огне,
Закрути ее вихрем, столбом заверти,
Задуши, оглуши, а потом отпусти,
Чтоб обратно на землю упала она
И, с размаху насев,
Наскочила к мужчине на вертел.

Эписодий четвертый

Афинян где собранье и старейшины?
Пританы^[72] где? Пришел я с важной новостью.

Ты кто такой? Мужчина иль чудовище?

Глашатай я, свидетель Зевс! Пришел сюда
Из Спарты, чтоб о мире разговаривать…

А это что под мышкой, ты копье несешь?

Да нет же, видят боги!

Что ты вертишься?
Накидкою закрылся! Или опухоль —
С дороги?

О мой Кастор!^[73] Привязался же,
Болтун!

Да ты жениться хочешь, бедненький!

Нисколько, Зевс свидетель! Что за вздор еще!

А это что же?

Трость лакедемонская!

Тогда и это – трость лакедемонская?

Все знаю я, ты видишь. Расскажи же мне,
Как вам теперь живется в Лакедемоне?

Восстал весь Лакедемон, и союзники
Поднялись. «Дай Пеллану!»^[74] – восклицают все.

Но кто ж виновник бедствия народного?
Неужто Пан?

Нет, нет! От Лампито пошла
Зараза. А потом, ее послушавшись,
Все женщины поклялись в Лакедемоне
Не подпускать мужчин к своим смоковницам.

Ну, как же вы?

Одна беда! По городу,
Как со свечами, бродим, спотыкаемся.
Ведь женщины к себе и прикоснуться нам
Не позволяют, прежде чем с Элладою
Не заключим мы мира и согласия.

Так вот оно! По всей Элладе женщины
О том же сговорились. Понимаю все!
Скажи же в Спарте, чтоб послов отправили
Сюда скорее и с правами полными.
А я в Совете нашем объясню беду
И предложу послов избрать немедленно.

Бегом бегу. Сказал ты слово здравое!

Зверя нет сильнее женщин ни на море, ни в лесу.
И огонь не так ужасен, и не так бесстыдна рысь.

Вот и видно! Потому-то и воюешь ты со мной?
А ведь мы с тобой могли бы в нерушимой дружбе жить.

Вечно женщин ненавидеть обещаю и клянусь!

Как угодно! Только все же видеть не могу тебя
Оголенным. Погляди-ка, все смеются над тобой!
Подойду и душегрейку на тебя надену я.

Хорошо ты поступила, видит бог, не ожидал!
Распалившись в жарком споре, наземь сбросил я ее.

Вот теперь и ты – мужчина. Не смеются над тобой.
А когда б меня не злил ты, я б из глаза твоего
Злого вытащила зверя, что давно уже сидит.

Потому-то так чесалось у меня. Возьми кольцо.
Прогони из глаза зверя, только покажи сперва,
Что так грызло и свербило мой несчастный старый глаз.

Так и сделаю, хоть был ты нелюбезен и сердит.
Зевс великий, ну и зверь же! Погляди, какой комар!
Из Трикорифа,^[75] должно быть, родом он. Ну что, хорош?

Зевс свидетель, вот спасибо! Буравом сверлил он глаз.
И сейчас еще, ты видишь, слезы катятся ручьем.

Вот тебе утру я слезы, хоть и был ты очень зол.
Поцелую.

Прочь, не надо!

Поцелую все равно!

Отойди, меня не трогай! Все вы льстивы, кошки все!
В старой, мудрой поговорке правда сказана о вас:
«Ах, и с ними невозможно – и без них никак нельзя».
Будем все-таки мириться! Сговоримся, и уж впредь
Ни тебя я не обижу, ни меня не тронешь ты.
Подойдите ж к нам, и вместе песню новую начнем!

Зла не помним, зло забудем.
Братья, говорить не будем
Сплетен злых ни про кого.
Мы добры, мы щедры
Делом и советами.
Без того много бед
Боги посылают нам.
Каждый пусть скажет нам,
Женщина, мужчина ли,
Не хотите ли вы денег:
Мины три, или четыре,^[76]
Или больше?
Кошельки полны у нас.
А когда настанет мир
И вернуть вы долг решите,
Ни полушки
Не придется вам платить.

Мы знакомых из Кариста^[77]
Поджидаем на пирушку,
Милых, дорогих гостей.
Есть у нас щей горшок,
С кашей поросенок есть.
Нежен он, жирен он,
Только что заколот он.
Просим в дом, всех зовем:
Вместе приходите к нам!
Утром сразу после бани,
И детей с собой берите
И знакомых!
Заходите смело в дом,
Проходите, не спросясь,
Чувствуйте себя как дома,
Только знайте —
Будут двери на замке.

Вот идут, погляди, с бородою по грудь, – то посланцы народа лаконян.
Что за ужас у них: между ребер забор-частокол, чтоб привязывать свиней.

Эписодий пятый

Привет мой вам, Лакедемона граждане!
Что скажете и как живете, милые?

К чему слова, о чем еще рассказывать?
Как мы живем, сейчас вы сами видите.

Ой-ой-ой-ой, раздулась страшно опухоль
И воспаленье сильно увеличилось.

Ужасно, несказанно! Поскорее бы
Найти того, кто может возвратить нам мир!

И здешние сюда подходят жители
С накидкою, приподнятой у пояса
Как будто бы для бега. Право, кажется,
Что их болезнь природы гимнастической.

Кто нам расскажет, где найти Лисистрату?
Мужчины мы, и наша боль неслыханна.

Вот-вот, и здесь болезни той же признаки,
И вы под утро судорогой мучитесь?

О да! И скоро уж вконец измучимся.
И если мира не добудем тотчас же,
Так берегись, Клисфен, не попадайся нам!

Подолами прикрыться не мешает вам,
Чтобы, как герму,^[78] вас не обесчестили.

Совет разумный.

Полидевк свидетель мне!^[79]
Совет прекрасный. Вот плащом закрылись мы.

Привет, спартанцы! Боль мы терпим страшную.

О да, и мы! И как такую опухоль
Соседям мы покажем, и не знаю я.

Скажите ж прямо нам, лакедемоняне,
Зачем вы здесь?

За миром нас отправили.

Отлично! Для того и мы пришли сюда.
Так почему ж нам не позвать Лисистрату?
Ведь примирить она одна сумеет нас.

Прекрасно, позовите же Лисистрату!

И звать ее как будто не приходится.
Она нас услыхала и сама идет.

О владычица женщин, мы славим тебя! Покажи себя снова царицей.
Непреклонной и кроткой, искусной, прямой, величавой, прелестной и мудрой!
Колдовством твоим связаны, видишь, стоят пред тобой полководцы Эллады,
Доверяя тебе, поручая тебе разрешить свое горе и беды!

Совсем это нетрудно, если мучатся
Они тоской и страстью ненасытною.
Сейчас мы все увидим. Тишина, ко мне!^[80]

Возьми сперва лакедемонян за руки,
Не грубо, не насильно, не назойливо, —
Как делали мужчины наши глупые, —
Как женщина, учтиво и приветливо.
А не дадут руки, схвати их иначе.
Вот так! Теперь афинян приведи ко мне!
За то возьми их, что тебе дадут они.
Ко мне приблизьтесь, граждане лаконские!
И вы, другие! Что скажу вам, слушайте!
Я женщина и рождена разумною.^[81]
Меня природа наградила знанием:
От старших, от отца немало доброго
Слыхала я и научилась многому.
Вас побранить хочу я, взявши за руки,
И справедливо. Как родные, кровные,
Из одного ковша вы возливаете ^{6}
На алтари – у Фермопил, в Олимпии,
В Пифо, да где еще, не перечесть всего!
И вот, перед лицом враждебных варваров^[82]
Поля Эллады вы опустошаете!

Меня, увы, опустошают колики!

Одно я вам сказала – дело важное!
К вам речь моя теперь, лакедемоняне!
Забыли вы, как алтари афинские
С мольбою обнял Периклид-лаконянин, ^{7}
Бледнее снега, хоть в одежде пурпурной,
И помощи просил. А вся Мессения
Тогда восстала, и земли дрожанием
Казнил вас бог. Щитов четыре тысячи
Повел наш Кимон в Спарту, и пришел – и спас.
И чем же отплатили вы афинянам?
Вы землю, вам помогшую, сжигаете!

Обида, Зевс свидетель, о Лисистрата!

Обида, да!

Какие грудки круглые.

Ты думаешь, афинян я не выбраню?
Забыли вы, как воины спартанские
Пришли к нам в город, в дни, когда ходили вы
В рубашке рабьей? Как наймитов Гиппия
Прогнали прочь и фессалийских всадников?
Они одни в тот год друзьями были вам
И вас спасли и, рабье скинув рубище,
Народу возвратили гражданина плащ. ^{8}

Нигде разумней я не видел женщины!

А я прелестней стана не видал нигде!

Зачем же, дружбу позабыв старинную,
Вы спорите и споров не кончаете,
Не заключите мира? Что мешает вам?

Мириться мы согласны, возвратите лишь
Колечко наше!

Что? Колечко?

Пилос наш!
Мы по нему давно уже соскучились!

Свидетель Зевс, колечка мы не выдадим!

Отдайте им!

Стоянку превосходную?

Взамен его другое что потребуйте!

Отлично! Так сперва нам дайте, как его?..
Да, Эхинунт!^[83] Потом бугры Мегарские
И перешеек^[84] и косу Мелийскую!^[85]

Не все зараз! Всего отдать не можем мы!

Из-за косы неужли спорить станете?

Ах, я б рубашку скинул и пахать пошел!

А я сперва навоз бы вывез на поле!

Вот помиритесь – и за соху приметесь.
Ну, если так, приступим к совещанию
И заодно уж пригласим союзников.

Союзников? На что их? Все пылаем мы.
Ты думаешь, что не хотят союзники
Того же?

Зевс свидетель, да и как еще!

Клянусь богами, даже и каристяне!

Отлично! Так идите и очиститесь!
Потом к себе вас пригласим мы, женщины,
И, чем богаты, угостим вас с радостью.
Друг другу там вы присягнете в верности,
А после каждый вновь возьмет жену свою
И в дом свой возвратится. Так ступайте же!

Иди вперед, а там и мы!

Скорей! Скорей!

Есть у нас ковры цветные,
Ожерелья золотые,
Покрывала и платки,
Нам не жаль ничего!
Уносите все с собой.
Мальчик ваш, дочка – пусть
В праздник нарядится в них.
Все для вас, все даем!
Выбирайте все, что есть!
Что в ларях у нас найдете.
И замочков и печатей
Не жалейте!
Рвите смело красный воск!
Что найдете – ваше все!
Но чтоб что-нибудь найти там
И увидеть,
Надо зорче быть, чем я!

Если хлеба в доме мало,
На руках семья большая,
Слуг, детишек полон дом,
У меня тот пускай
Заберет пшеницы куль.
Хватит меры одной,
Чтобы каравай испечь.
Кто в беде, кто в нужде,
Приходите все ко мне!
Поспешите за пшеницей
С коробами и с мешками,
Все насыплет
Вам до верха мой Манет.
Но прошу к моим дверям
Близко вас не подходить.
Знайте, в доме
На цепи сердитый пес.

Эксод

Кто там? Откройте двери! Ты чего стоишь?
С дороги прочь, не то вот этим факелом
Прижгу тебя, хоть эта шутка грубая!

Конечно, да, но чтобы вам понравиться,
Когда угодно пострадать согласен я.

С тобою, друг, согласны пострадать и мы.

Пошли с дороги! Вот прижгу вам волосы!
Пошли с дороги! Чтоб лакедемоняне
Могли спокойно выйти, пообедавши.

Такой пирушки мы еще не видели!
И как спартанцы нынче были вежливы!
Мы ж, как всегда, за чашей всех находчивей.

Вот-вот! А в трезвом виде – безрассудней всех,
Когда б меня афиняне послушались,
Они б вели переговоры выпивши.
Теперь же в Спарту мы приходим трезвые,
Того и ищем, что бы замутить еще,
Того, что говорят нам, мы не слушаем,
И то подозреваем, что не сказано,
Потом доносим то, чего и не было.
Теперь же все отлично; и пускай они,
Запев «Аякса»,^[86] кончат «Клитагорою»,^[87] —
Похвалим мы и присягнем с охотою!

Но вот они уж снова возвращаются.
Пошли, пошли, с дороги прочь, негодные!

Свидетель Зевс, выходят гости из дому!

Возьми, дружочек, флейту и играть начни!
А я станцую и спою вам песенку —
Про нас и про афинян, песню дружества.

Да, да, возьми дуделку и сыграй на ней!
Как рад я слышать песенку лаконскую!

Мнемосина!^[88]
Памяти нашей
Голос дай, вспомнить дай,
Как с афинянами рядом
Дружно мы бились.
Артемисия^[89] видели воды
Славу нашу.
И бежали персы.
Помню, в битву Леонид^[90]
Нас повел, кабанов стаю.
Крепкие мы наточили клыки.
Струи
Пота текли по щекам,
И сковывал холодный страх колена.
Столько, столько было персов,
Как песка у моря!
О Артемида, охотница славная,
К нам приди, дева лесов!
Мира желанного, доброго, долгого,
Радости долгой, согласия вечного
Нам положи начало!
Пусть лукавство лисье, норов волчий
Навсегда теперь забудем мы!
Приди же, приди же,
Дева-охотница!

Теперь, когда счастливо все покончено,
Своих возьмите жен, лакедемоняне!
А вы – своих! Пусть к мужу подойдет жена
И муж – к жене. Сейчас, друзья, на радостях
Богам во славу спляшем мы, а в будущем
Остерегайтесь, не грешите более!

Пойте, пляшите,
Зовите прекрасную
К нам Артемиду, Харит призывайте!
Хоров водителя светлого славьте Иэя,^[91]
Славьте владыку Нисийского
Вакха, менад^[92] исступленных властителя буйного.
Зевса зовите, держащего молнию,
Зевса супругу державную,
Все божества призывайте в свидетели,
Вечные, зоркие, мудрые,
Нашего мира, согласия нашего,
Властной Кипридой рожденного!
Ала-ла-ла! Иэ! Пеан!^[93]
Скачите все, иэ!
Славьте победу! иэ!
Эвой! эвой! эва! эва!

Теперь о новом спойте песню новую!

Милый склон оставив Тайгета,
К нам приди, о Муза, спартиатов!
Прославь Амиклейского бога,^[94]
Владычицу в капище медном^[95]
И Тиндарея^[96] детей,
Пляшущих возле Еврота.^[97]
Кружитесь дружно, ноги поднимайте!
Свою мы Спарту славим.
Эти хоры, топот, пляска – в честь родных богов.
Над Евротом дочери Спарты ведут хоровод.
Разом в землю ногами бьют,
Кружатся быстро.
Косы порхают, как у вакханок,
Поднявших в воздух легкий тирс.
Дочь Леды впереди их^[98]
Ведет веселый хоровод.
Вплетите в волосы цветы, скачите выше, выше,
Как в поле молодой олень! В ладони ударяйте!
Прославьте грозную в боях богиню в медном храме!

Лягушки

Действующие лица

Пролог

Сказать ли, сударь, шуточку привычную
Из тех, что вечно потешают зрителей?

Скажи! Не говори лишь: задыхаюсь я!
Уж это – шутка чрезвычайно старая.

Так что ж сказать?

Не говори: ой, лопаюсь!

Вот шуточка отличная!

Скажи смелей!
Не говори лишь одного.

Чего еще?

Что, ношу перекладывая, треснешь ты.

А это: издыхаю я под тяжестью.
Снимите, а не то в штаны…

Прошу тебя,
Не продолжай! Давно уже тошнит меня.

Зачем же я поклажу на себе тащу,
Когда и пошутить нельзя, как водится
У Фриниха, у Ликида с Амипсием?^[99]
У них рабы таскают груз в комедиях.

Не надо лучше! Всякий раз, как вижу я
В театре эти штучки знаменитые,
Иду домой, на целый год состарившись.

Чтоб ты свернулась, шея злополучная!
Вся в синяках, а пошутить не велено.

А разве не нахальство, не разврат сплошной:
Я как-никак, а Дионис, Бочонка сын,
Тружусь пешком, а этого – верхом везу,
Чтоб не устал он и не нес бы тяжестей!

Я разве не несу?

Ничуть, ведь едешь ты!

Несу же вот!

Да как же?..

Еле-елешки!

Да ведь не ты поклажу, а осел везет.

Я и везу, я и несу, свидетель Зевс!

Да как несешь, ведь самого другой несет?

Не знаю, но плечо совсем раздавлено.

Раз никакой нет пользы от осла тебе,
Слезай живее, на себе тащи осла!

Ай-ой, зачем я не сражался на море!^[100]
Тогда б – шалишь! – плевать я на тебя хотел!

Слезай, негодный! Вот уже добрались мы
До двери. Здесь нам остановка первая.

Эй, мальчик! Эй, скорее! Открывай, эй-эй!

Кто в дверь стучит? Что за кентавры ломятся?^[101]
Да что это такое? Говори, ты кто?

Эй, Ксанфий!

Что?

Ты не заметил?

Что еще?

Как испугался он меня?

С ума сойти!

От смеха удержаться не могу никак,
Кусаю губы, а смеюсь. Хо-хо-хо-хо!

Чудак, послушай, подойди! Ты нужен мне.

Да не могу отделаться от хохота.
На женской рубашонке шкура львиная!^[102]
Вот вздор! В чем дело? Туфельки и палица!
Куда собрался?

Воевал с Клисфеном я.

И на море сразился?

И пустил ко дну
Двенадцать или двадцать суден вражеских.

Кто? Ты?

Да, Зевс свидетель!

Тут проснулся я!

На корабле я перечел трагедию,
Творенье Еврипида «Андромеду».

Тут
Желанье прямо в сердце мне ударило.

Желанье?

Ростом с великана Молона.^[103]

По женщине?

Нисколько.

По мальчишке?

Нет.

Так по мужчине?

Ой!

С Клисфеном спутался?

Не смейся, брат, а лучше пожалей меня!
Томление такое душу жжет мою.

Какое ж, братец?

Рассказать не в силах я,
Но попытаюсь разъяснить сравнением.
Тоску по каше ты знавал когда-нибудь?

По каше, ну еще бы! Тридцать тысяч раз.

Сказал я ясно, или объяснить еще?

Про кашу? Нет, не надо! Понимаю все.

Такое же грызет меня томление
По Еврипиду.

Что ты, по покойнику?^[104]

Да, и ничто меня не остановит, знай!
Иду за ним.

И даже в глуби Тартара?^[105]

И если нужно, то еще глубиннее.

Зачем?

Ищу поэта настоящего.

«Одних уж нет, а то, кто есть, – ничтожество».^[106]

Как, разве умер Иофонт?^[107]

Один лишь он
Чего-нибудь да стоит. Да и то вопрос,
И в этом не уверен я как следует.

Софокл ведь лучше Еврипида. Что же ты,
Когда идти собрался, не за ним идешь?^[108]

Нет, нет, сначала поглядеть мне хочется,
Что без отца сумеет Иофонт создать.
К тому же Еврипид – пройдоха, каверзник —
Удрать из преисподней приспособится.
А тот и здесь был тихим и остался тих.

А Агафон?^[109] Где этот?

Он ушел от нас,
Поэт отличный и друзьям примерный друг.

Куда ж?

Куда Макар не загонял телят.

А где Ксенокл?^[110]

Чтоб сгинул он, свидетель Зевс!

Инфангел где?

А про меня и речи нет.
А плечи я натер почти что до крови.

Да разве нет у вас мальчишек множества?
Трагедии они строчат по тысяче
И Еврипида на версту болтливее.

Все это пустоцветы, болтунишки, мразь,
Сороки бестолковые, кропатели!
Как однодневки сгинут, получивши хор,
Один разочек переспав с трагедией.
Но днем с огнем не слышишь прирожденного
Поэта с величавым, зычным голосом.

Какого величавого?

Такого вот,
Чтоб отколол коленце позабористей:
«Эфир – квартира Зевса», «лапа времени»,^[111]
Или про то, что клясться не желала мысль
И стал язык без мысли лжесвидетелем.

И это все ты любишь?

До безумия!

По-моему, так это – вздор и глупости.

Не залезай мне в голову, своей живи!

Но, право, это просто надувательство!

Учи меня обедать!

Обо мне – ни-ни!

Вот почему, наряд надев диковинный,
В тебя переодевшись, я пришел. Прошу,
Друзей своих мне назови, с которыми
Якшался ты, когда ходил за Кербером,^[112]
Все перечисли: булочные, гавани,
Ручьи, колодцы, перекрестки, тропочки,
Мосты, местечки, бардачки, гостиницы —
Там, где клопов поменьше.

Обо мне ни-ни!

И ты идти дерзаешь, сумасшедший?

Друг!
Об этом ни полслова. Назови скорей
Дорогу, чтоб сойти мне в преисподнюю,
Ни жаркую, ни чересчур холодную.

Какую же назвать тебе дорогу? А?
Одна дорожка – волоком: на бечеве
Повеситься.

Дорожка слишком душная!

Другая есть: короткая и торная…
Взять ступку…

На цикуту намекаешь ты?^[113]

Ну да!

Холодный, мерзлый и ненастный путь.
Тотчас закоченеют обе голени.

Еще есть путь, не длинный: стремя голову…

Скажи, прошу, ведь я ходок неопытный.

Сперва на Керамик приволокись…^[114]

И что?

На столп высокий поднимись…

И дальше что?

Гляди и жди, чтоб факелов начался бег.
Когда же заторопят шумно зрители:
«Валяй!» Тогда и ты валяй!

Куда же?

Вниз!

Мозги свои порастрясу, пожалуй, так.
Дорогой этой не пойду.

Какою же?

Какою ты когда-то шел.

Велик тот путь.
Сперва увидишь озеро огромное,
Бездонное.

Кто ж будет мне паромщиком?

На челночишке маленьком старик седой,
Гребец, за два гроша перевезет тебя. ^{9}

Ого!
Как всемогущи всюду эти два гроша.
Да как в Аид они попали?

Ввел Тезей.
Потом увидишь змей и чудищ полчища
Страшнейшие.

Не ври и не пугай меня!
Не запугаешь!

Дальше – грязь ужасная,
Навоз бездонный. В нем зарыты грешники.
Кто чужеземца оскорбил заезжего,
Кто мальчика облапив, не платя, удрал,
Кто мать родную обесчестил, кто отца
По морде стукнул, кто поклялся кривдою…

Да, да, и с ними вместе тот несчастнейший,
Кто песнопенья выучил Кинесия
И выписал на память стих из Морсима.^[115]

А дале – флейт услышишь дуновения
И свет увидишь дивный, как надземный день.
И роши мирт, и радостные сонмища
Мужей и жен, и рук неисчислимых плеск.

А это кто ж такие?

Посвященные.^[116]

Я ж, право, как осел при посвящениях.^[117]
Довольно, положу поклажу на землю.

Они тебе расскажут все, что надобно.
Сейчас же по соседству с их жилищами
Идет дорога ко дворцу Плутонову.^[118]
Прощай теперь!

И ты, братишка, будь здоров!

А ты мешки клади обратно на плечи.

Да я и снять их не успел.

Живее, ну!

Нет, нет, не надо! В помощь мне найми, прошу,
Покойника, из тех, кто нам попутчиком.

А вдруг никто не встретится?

Так я тащу.

Согласен!
Погляди, выносят мертвого.

Эй ты, тебе я говорю, покойничек!
Снести возьмешься ношу в преисподнюю?

А ноша тяжела?

Гляди!

Две драхмы дашь?^[119]

А меньше?

Живо, трогайте, могильщики!

Постой, чудак, давай же поторгуемся!

Две драхмы, баста! Понапрасну слов не трать!

Ну, скинь хоть три обола!

Чтоб мне вновь ожить!

Как важничает, подлый. Погоди же, плут!
Я понесу.

О честный, благородный муж!
Пойдем же к перевозу!

Эй, причаливай!

А это что?

Что? Озеро.

Свидетель Зевс!
То самое. А вот и челночок на нем.

Да, видят боги! Тут же и старик Харон.

Сюда, Харон, сюда, Харон, сюда, Харон!

Кому в места блаженного успения?
Кому в равнину Леты,^[120] в долы ужаса,
В юдоль печалей, в яму, к черту, к дьяволу?

Мне!

Заходи живее!

Поплывем куда?
Неужто к черту?

Только для тебя, входи!

Эй, мальчик!

Стой, рабов не перевозим мы,
Когда они не воевали на море.

Мне не пришлось. Ячмень над глазом выскочил.

Так обежать тебе придется озеро.

А где вас ждать?

У пристаней отчаянья,
В ущельях мрака.

Понял?

Понимаю, да!
И что я встретил, бедный, выйдя из дому!

Садись на весла. Кто еще плывет, входи!
Эй, эй, ты что?

Как что? Да это самое.
Сел на весло, как ты мне сам приказывал.

Сюда, сюда садись, брюхан!

Ну вот, сижу.

И вытяни ладони и держи!

Держу.

Довольно балагурить! В дно упрись ногой,
Греби, натужься!

Как же мне грести, чудак,
Юнцу, береговому, сухопутному?

Сгребешь отлично. Пение услышишь ты —
И в лад ударишь веслами.

Чье пение?

Лягушек-лебедей. Чудесно!

Дай же знак!

Начинай, начинай!

Брекекекекс, коакс, коакс!
Брекекекекс, коакс, коакс!
Болотных вод дети мы,
Затянем гимн, дружный хор,
Протяжный стон, звонкую нашу песню.
Коакс, коакс!
Нисийского бога^[121] так
Мы чествуем Бромия
На древних болотах,
В час, когда пьяной толпою,
Праздник справляя Кувшинов,^[122]
Народ за оградою нашей кружится.
Брекекекс, коакс, коакс!

А я мозоль себе натер,
А вам шутить! Коакс, коакс!
А вам плевать, а вам играть!

Брекекекекс, коакс, коакс!

Чтоб сдохнуть вам, крича: коакс!
Заладили одно: коакс!

Ты просто – трус, болтун, лентяй!
Любят наше пение сладостные Музы,
Любит козлоногий игрец на свирели, Пан,
Аполлона форминга напевам нашим вторит,
В нашей утешительной болотине
Певучий зыблется тростник.
Брекекекекс, коакс, коакс!

Я в пузырях, я в волдырях,
Измученный потеет зад,
Еще лишь миг – и прогремит…

Брекекекекс, коакс, коакс!

Квакучий род, тише вы!
Молчите!

Нет, будем петь
Вдвое громче. Так мы скачем
Яркосолнечными днями
Меж аира и кувшинок,
Прорезая тишь веселой
Переливчатою песней.
Так пред Зевсовым ненастьем
В час дождливый в глуби водной
Блещет след проворных плясок,
Лопающихся пузырьков.

Брокекекекс, коакс, коакс!

У вас я кваканью учусь.

Обижаешь нас ужасно.

Вы – меня. Гребу и дохну.
Чуть не лопаюсь, гребу.

Брекекекекс, коакс, коакс!

Пищите, мне и дела нет!

Будем голосить, горланить,
Сколько в зычных, громких глотках
Хватит силы, день-деньской.

Брекекекекс, коакс, коакс!
Мне нипочем ваш горлодер.

А твой нам и подавно жалок.

Посмотрим, буду выть, вопить,
День целый не закрою рта,
Пока не пересилю ваше кваканье.
Брекекекекс, коакс, коакс!
Что ж замолчали? Квакайте, ну, квакайте!

Постой, довольно! К пристани причаливай!
Слезай! Плати паромщику!

Возьми обол!^[123]
Эй, Ксанфий, эй! Где Ксанфий, где? Мой
Ксанфий, ой!

Ау!

Иди живее!

Вот и я, ау!

Ну, что ты видел?

Грязь и тьму кромешную.

А видел ты, скажи мне, лжесвидетелей?
Отцеубийц и взяточников?

Да, а ты?

Конечно, видел. Вижу и сейчас еще.

Что ж делать нам?

Пойдем вперед, я думаю.
Ведь мы в местах, где чудища страшнейшие.
Так он сказал нам.

Я еще задам ему!
Он просто хвастал, чтобы напугать меня.
Он знал, как я отважен, и завидовал,
Бахвал известный, пустослов и трус Геракл.
А я хотел бы встретить приключение,
Достойное меня и путешествия.

Какой-то шум и странный шорох слышится.

Где, где?

Да сзади.

Ну, так позади иди!

Нет, спереди как будто.

Впереди иди!

О боги, вижу чудище ужасное.

Какое?

Дивное. Оно меняется.
То бык, то мул, а то – как будто женщина
Прелестная.

Но где же? Я прижму ее.

И вот уже не женщина, а страшный пес.

Эмпуса, верно.^[124]

Да, ужасным пламенем
Лицо пылает.

Да, а ноги медные?

Одна. Другая же нога – навозная.
Чудовищно!

Куда бежать?

А мне куда?

О жрец мой, защити же божество свое!^[125]

Погибли мы, Геракл, владыка!

Замолчи!
Не называй меня Гераклом, миленький.

Ну, Дионис!

А это хуже в десять раз!

Тогда ступай! Хозяин мой, сюда, сюда!

А что?

Мужайся, снова все наладилось,
И можем мы, как бедный Гегелох, сказать:^[126]
«Из бездны волн спасло нас… провидение».
Эмпуса смылась.

Поклянись!

Свидетель Зевс!

Клянись еще раз!

Видит Зевс!

Клянись!

Эй, Зевс!

Я, право, побледнел, ее увидевши.

А плащ со страху порыжел как будто бы.

За что напастей столько на меня, ой-ой!
Кто из богов задумал погубить меня?

«Эфир – квартира Зевса», «лапа времени».
Эй-эй!

Ты что?

Не слышишь ничего?

А что?

Играют на свирелях.

И от факелов
Пахнуло духом смольным. Как таинственно!
Давай в сторонку встанем и послушаем.

Иакх, о Иакх!^[127]
Иакх, о Иакх!

Да это – те места, где посвященные
Поют и пляшут. Говорил Геракл о них,
Как грешник Диагор, Иакха чествуют.^[128]

Ты не ошибся. Тихо постоим теперь
И разузнаем все во всех подробностях.

Парод

Иакх наш, снизойди к нам, золотых стен обитатель!
Иакх, о Иакх!
К нам приди, на святой луг, на зеленый!
С нами будь рад, в наш вступи ряд!
Пусть венок мирт многоцветных
Пышнокудрый окружит лоб!
Попляши, бог! И ногой в лад бей о землю!
Восхити дерзновенный
И веселый хоровод,
Наших игр сонм, наших плясок богомольных череду,
Песни мистов посвященных!

Деметры дочь святая и великая!^[129]

Сиди и нишкни! Хрящик заработаешь.

Раздуй свет искряных смол, подымай ввысь знойный витень!
Иакх, о Иакх,
Ты, ночных хороводов пламеносец!
Запылал луг, заалел лог,
Рвется в пляску стариков сонм,
Позабыв груз огорчений.
Прожитых лет, роковых бед злую тяжесть
Отогнал час торжества.
Выше витень подымай,
Выводи рой молодежи
На цветистый, травянистый,
На святой луг, на зеленый!

Пусть молчат нечестивые речи! Пускай наши пляски святые оставит,
Кто таинственным нашим речам не учен, не очистился в сердце и в мыслях,
Непричастен к высокому игрищу Муз, не плясал в хороводах священных,
Быкобойца Кратина^[130] неистовых слов не любил, величавых и буйных,
Кто дурацкими шутками тешиться рад, недоступный высокому смеху,
Кто смирить не стремится борьбу и мятеж, не желает отчизне покоя,
Кто раздоры растит, раздувает вражду, для себя прибылей добиваясь,
Кто лихву вымогает и взятки берет, правя городом в годы ненастья,
Кто корабль или крепость врагу передал иль запретный запас из Эгины^[131]
Вывозил, как бессовестный Форикион,^[132] откупщик злополучный и мытарь,
Наши снасти, уключья, смолу, паруса в Эпидавр^[133] для врагов отправлявший,
Кто за золотом едет в чужие края, на отчизну врагов призывая,
Кто в часовню Гекаты зайдет за нуждой, хороводную песню мурлыча,
Кто в отместку за шутку^[134] на играх святых, на веселых пирах Диониса,
На собранье потребует хлеба кусок у поэтов отгрызть комедийных, —
Налагаю запрет, и еще раз запрет, вновь и снова запрет налагаю
Я на них, от веселия мистов гоню. Вы ж, другие, полночную песню
Затяните, приличную часу, и дню, и возвышенным праздникам нашим.

Пусть все прилежно пляшут,
Стуча ногой о землю,
Топча святые травы
В ночных лугах.
Шутите, тешьтесь, смейтесь,
Набив живот досыта!
Пляшите, песней громкой
Спасительницу нашу^[135]
Воспойте и прославьте!
Она хранит
Страну вовеки эту,
Назло Форикиону.

Затяните теперь особливую песнь, возвеличьте владычицу жатвы,
Нашу матерь Деметру – в высоких словах величавое имя почтите!

Деметра, таинств пресвятых
Царица! Ныне с нами будь,
Твой богомольный хор храни,
Нам без помехи дай весь день
Плясать и забавляться!

Смешного много нам позволь
И много важного сказать,
Потешившись и поиграв
Достойно праздников твоих,
Дай победить на славу!
Эво!

И бога-юношу теперь песней призовите!
Пускай приходит, с нами пусть празднует и пляшет!

Иакх любезный, радость наших празднеств
Сладчайшая, поводырем будь нашим
К богине в дом!
И покажи, что долгий путь
Нам легок и короток.
Иакх, владыка плясок, проводи меня!

Ты любишь смех. И пусть в лохмотьях платья,
Подметки рвутся, скаредность забыта.
Ты лоскуты
Благословил, чтоб без забот
Плясать могли мы и шутить.
Иакх, владыка плясок, проводи меня!

Плясунья быстроногая, подружка,
Красавица, одежду растрепала.
Из лоскутов
Глядит девическая грудь
Цветком розоволистым.
Иакх, владыка плясок, проводи меня!

Где мир, там я. Жить не могу без общества.
Хочу плясать, хочу гулять!

И я хочу!

Хотите, будем вместе
Шутить над Архидемом!^[136]
Семи годочков был он без родителей.
Теперь он верховодит
Там, на земле, у мертвых,
Главарь бродяг, воров и всякой сволочи.
Я чую, копошится
Клисфен в своей могиле.
В печали чешет зад, лицо царапает,
Колотится, согнувшись,
И плачет, и взывает
К Ядриле, чтобы в страсти он помог ему.
А Каллий знаменитый,
Сыночек Гиппоблуда,^[137]
Налег на девку, шкурой льва украсившись.

Прошу вас, объясните:
Где тут дворец Плутона?
Мы – странники и только что пришли сюда.

Не отходи далеко,
Не спрашивай нас больше,
Но знай, у двери ты стоишь Плутоновой.

Возьми поклажу, мальчик!

Час от часу не легче.
Не мех, а прямо хвастовство коринфское.^[138]

Ступайте
На луг богини, в круг святой,
Где цветы и травы.
Играйте и ликуйте там, с вами милость вышних,
Со мной идет пусть хоровод девушек и женщин,
В сиянье факелов всю ночь пусть богиню славят.

Пойдем туда, где купы роз,
Цветов благоуханье.
Забавы прелестных игр,
Чудеснейших плясок рой
Там ждут нас. Лелеют нас
Блаженные Мойры.

Сияет солнце нам одним.
Для нас лишь горний пламень дня.
Священные мисты – мы,
Мы чисто сквозь жизнь идем,
Союзу друзей верны
И милых сограждан.

Эписодий первый

Но как же в дверь мне постучаться, как мне быть?
Когда б я знал, как в дверь стучатся мертвые!

Не размышляй! По двери двинь как следует!
Ведь у тебя Геракла вид и палица.

Эй! Эй!

Кто там?

Геракл, силач известнейший.

Ах, мерзкий, ах, треклятый, ах, негоднейший!
Подлец! Из подлых подлый, распреподлейший!
Ты уволок у нас собаку Кербера.^[139]
Душил ее, давил и бил, с собой увел
Мою собачку милую. Постой же, вор!
Теперь утесы Стикса чернодонные^[140]
И Ахеронта гребень окровавленный,
И псы Кокита резвые, и сто голов
Чудовищной ехидны^[141] будут грызть тебя
И рвать твою утробу. А нутро пожрет
Тартесская мурена.^[142] Потроха твои
И черева твои кровоточивые
Горгоны сгложут, страшные тифрасские.^[143]
Я к ним, не медля, быстрый направляю бег.^[144]

Эй! Что с тобой?

Обклался. Призови богов!

Чудак! Вставай живее! Подымайся, эй!
Пока никто не видел из чужих.

Нет сил!
Я в обмороке. Губку положи на грудь.

Ну, вот возьми!

Да где же?

Боги чистые!
Где сердце у тебя?

Наверно, екнуло
И в пятки соскочило и запряталось.

Последний трус ты из богов и смертных!

Я?
Какой же трус? Ведь губку я потребовал,
А кто б другой был столь отважен?

Где ему!

Лежал бы трус в навозе, не посмел бы встать,
А я поднялся. Я посмел и вытерся.

Храбрец ты, Зевс свидетель!

Да, поистине.
А ты не испугался слов ужаснейших
И страшной брани?

Я? Да вот ни чуточки!

Когда ты так отважен, впереди иди
И богом будь! Возьми и шкуру львиную,
И палицу, храбрец неустрашимейший!
А я, как твой носильщик, позади пойду.

Отлично, я согласен. Поменяемся!
Ну, погляди же на Геракло-Ксанфия,
По-твоему, я буду труса праздновать?

Отнюдь! Ты прямо из Мелитты каторжник.^[145]
Иди вперед! Поклажу подниму я сам.

Геракл милейший, здравствуй, заходи сюда!
Богиня чуть услышала, что прибыл ты,
Лепешки замесила, два иль три горшка
Сварила каши, полбыка зажарила,
Коврижек, колобочков напекла. Входи!

Отлично, одобряю.

Видит бог, не дам
Тебе уйти голодным. Птичьи крылышки
Поджарены. Печенье подрумянено,
Вино разлито по ковшам сладчайшее,
Иди за мною!

Я сейчас.

Все шутишь ты.
Не отпущу я, так и знай. Флейтисточка
Хорошенькая ждет нас и танцовщицы,
Не то ли две, не то ли три.

Танцовщицы?

Молоденькие, только что побритые.
Входи скорее! Повар приготовился
Вносить копченье. И столы расставлены.

Ступай! Привет мой передай танцовщицам.
Им расскажи, что сам я за тобой иду.

Эй, раб, скорей поклажу понеси за мной!

Постой, дружок, за правду, вижу, принял ты,
Что я шутя Гераклом нарядил тебя.
Меня не разыграешь, Ксанфий миленький!
Остановись и на плечи взвали мешки!

Да что это? Отнять ты собираешься,
Что сам же дал?

Не собираюсь, делаю.
Снимай наряд!

Вас всех зову в свидетели
И обращаюсь к божествам.

К каким богам?
Ну не потеха разве, не посмешище —
Ты, смертный, раб, Алкмены сыном назвался.

Что ж, отнимай, отлично. Все же, думаю,
Меня еще попросишь, если бог велит.

Видно сразу хитроумца,
Ловкача и остромысла.
Много повидавшего.
Извиваться и вертеться,
Нос всегда держать по ветру —
Это лучше, чем стоять
Разрисованной статуей.
Поворачиваться бортом,
Как удобней, как помягче —
Это умников достойно
В духе Фераменовом.^[146]

Разве ж не потешно было б,
Если б Ксанфий, раб негодный,
На милетские ковры
Лег, с танцовщицей балуясь
И в посудину рыгая.
Я бы дураком глядел,
Он же, вор и проходимец,
Дал мне в скулы кулаком,
Трахнул в челюсть, двинул в зубы,
Выбил целый огород.

Эписодий второй

Платана, эй, беги, держи! Мошенник тут,
Ввалившийся намедни в нашу лавочку
И дюжину сожравший калачей.

Ну да!
Он – этот самый.

Попадет кому-то здесь!

Стащил он двадцать пять кусков говядины
По три гроша кусок.

Побьют кого-нибудь!

И чесноку без счета.

Брешешь, женщина!
Не знаешь, что болтаешь.

Туфли на ноги
Надел и думал, от меня укроешься?
Еще чего! Сельдей уж не считаю я.

Да, видят боги, а сыры зеленые!
Он проглотил их заодно с корзинами.

Да, а когда потребовала денег я,
Он глянул дико, зарычал чудовищно.

Его проделки, нрав его всегда таков.

И вынул нож, прикинулся помешанным.

Ай-ай, ужасно!

Мы же, перетрусивши,
Вбежали в сени и в сундук запрятались.

А он удрал, подстилки и мешки забрав.

Его повадка! Что ж вы делать станете?

Ступай, покличь сюда Клеона-пристава!^[147]

Ты ж, если повстречается, – Гипербола.
Уж мы его потешим!

Пасть обжорная!
С какой охотой выбью я булыжником
Твои клыки, мое добро пожравшие.

А я бы в ров тебя, как падаль, сбросила.

А я бы нож взяла и глотку взрезала,
Куда грудинку и рубцы запрятал ты.
Бегу, зову Клеона. Он сегодня же
Тебя облупит и ощиплет начисто.

Пускай умру, коль не люблю я Ксанфия.

Оставь, оставь! Все вижу, понимаю все,
Не буду больше я Гераклом!

Миленький,
Не зарекайся!

Как же называться вдруг
Алкмены сыном мне, рабу и смертному?

Сердит ты, знаю. Что ж, сердись, ты прав, ты прав!
Ударь меня – тебя не трону пальчиком.
И если впредь тебя обижу чем-нибудь,
Пускай погибну с корнем, и жена, и с ней
Сиротки-детки, с ними Архидем-Бельмо.

Я верю клятве. Принимаю договор.

Докажи теперь на деле,
Что недаром нарядился.
Снова неприступным будь,
Важным, чванным и надутым,
Вкруг поглядывай сердито,
Что ты бог, не забывай,
Раз уж нарядился богом.
Если струсишь, сковырнешься
Или сдуру маху дашь,
Снова тотчас же придется
На плечи поклажу взять.

За советы вам спасибо.
Но и сам я умным вырос,
Раскумекал все я сам.
Если встретится удача,
Знаю, он захочет снова
Свой подарок отобрать.
Буду все-таки отважным,
Будет взгляд полыни злее,
Буду лих и буду смел.
Время настает. У двери
Шорох слышится и шум.

Эписодий третий

Скорей вяжите, бейте вора псиного!
Уж я его! Спешите!

Кто-то влипнет здесь!

К чертям, не подходите!

Он грозит еще?

Эй-эй, Удав, эй, Дыба, эй, Ярыга, эй!
Сюда, сюда, хватайте распроклятого!

Вот чудеса, еще и драться смеет он!
Нахал и вор вдобавок!

Возмутительно!

Бессовестно и дерзко!

Зевс свидетель мне,
Пусть сдохну, если прежде приходил сюда
И обокрал тебя хотя бы на волос.
Постой, вот предложенье благородное.
Вот мой слуга.

Бери его, пытай его!^[148]
Вину мою докажет, так казни тотчас!

Но как пытать?

По-разному: плетями бей.
Души, дави, на дыбу вздерни, жги, дери,
Крути суставы, можешь в ноздри уксус лить,
Класть кирпичи на брюхо. Можешь все! Прошу
Лишь об одном: не бей его былинкою!

Совет разумный. Если ж изувечу я
Раба на пытке, деньги возмещу сполна.

Не надо денег, уводи, пытай его!

Пусть здесь он признается, на глазах твоих.

Снимай скорей поклажу! И смотри не смей
Ни слова лгать!

Постойте! Запрещаю я
Меня пытать! Я – божество бессмертное!
А тронете – пеняйте на себя!

Ты что?

Я заявляю, что я – бог и бога сын.
Я – Дионис, а это – раб.

Ты слышишь?

Что ж?
Тем более его пытать вам следует.
Ведь если бог он, боли не почувствует.

Ну, что же, богом ведь и ты зовешь себя?
Так почему же и тебя не выпороть?

Совет отличный!

Тот же из обоих нас,
Кто первым перетрусит и вопить начнет
Под розгами, считай, что тот совсем не бог.

Я вижу сразу, человек достойный ты
И мыслишь справедливо. Раздевайтесь же!

Как испытаешь нас, по справедливости?

Отменно! Буду бить поочередно.

Так.

Готовься!

Погляди же, и не двинусь я.

Ну, вот ударил.

Да ничуть, свидетель Зевс!

Теперь того ударю.

Ну, когда же ты?

Да я ж ударил!

Не сморгнул и глазом я.

Загадка! Этого опять попробую.

Чего ж ты медлишь?

Ай-ай-ай!

Что, ай-ай-ай?
Задело за живое?

Нет, подумал я.
Когда ж Геракла празднества в Диомиях!^[149]

Вот муж благочестивый!

Твой черед теперь.

Ой-ой!

Что, больно?

Всадников увидел я.

Чего ж ты плачешь?

Чеснока нанюхался.

Ни чуточки не режет?

Ни вот столечко!

Пора приняться сызнова за этого.

Ай! ай!

А что?

Занозу вынь, пожалуйста!

Ну и дела! Опять примусь за этого.

Великий Феб!^[150] Владыка Дельф и Делоса!^[151]

Ты слышишь, он от боли закричал.

Отнюдь!
Мне просто ямбы Гиппонакта вспомнились.

Не так сечешь. Под душку и в подвздошье бей!

Да, вижу.

Поворачивайся передом!

О Посейдон!

Что, больно?

Господин зыбей,
И скал эгейских, и седых глубин морских!

Клянусь Деметрой, разобрать не в силах я,
Кто бог из вас обоих. Так войдите в дом —
Пусть сам хозяин признает родню свою
И Персефона. Оба божества они.

Благая мысль. Досадно лишь, что этого
Ты не придумал прежде, чем избить меня.

Парабаса

Муза, к святым хороводам приблизься,
На голос приди и услышь
Песни зов!
Глянь на великие толпы народа.
Мудрость в них
И высокий разум.
Ты достойнее славы, чем сам Клеофонт,
Болтун, на губах у него
В щебете темном и алом
Варварскую песню
Тянет ласточка, гостья фракийских трущоб.
Под стать соловью она стонет и плачет
О том, что погибнет
Муж на жеребьевке.

Дело праздничного хора – город доброму учить
И давать совет разумный. Вот и мы вам говорим:
Уравнять должны вы граждан, снять с души тревожный страх.
Если кто и поскользнулся в хитрой Фриниха^[152] сети,
Оступившимся когда-то ныне помогите встать!
Случай дайте им загладить стародавнюю вину.
Говорим еще, бесчестьем граждан нечего казнить.
Стыд и срам! Рабов, однажды лишь сражавшихся в бою,
Как платейцев благородных, вы подняли до господ.
(Впрочем, этого нимало не хотим мы осудить.
Нет же, хвалим, только это вы и сделали с умом.)
Все же тех, кто с вами рядом воевал не раз, не два,
Чьи отцы за город бились, кто вам кровная родня,
Старую одну невзгоду им вы ставите в вину!
Нет, злопамятство оставьте, по природе вы мудры.
Всех, кто близок нам, кто в битву рядом с нами выйти рад,
С них бесчестие мы снимем, званье граждан возвратим,
А побрезгуете просьбой, чванно стороной пройдя,
Вас, родной доведших город до пучины черных бед,
Умными и мудрецами впредь не будем мы считать.

Если умен я и правильно вижу
Людскую судьбу и людской
Злой конец,
Этот Клиген, коротыш, обезьяна,^[153]
Вор негодный,
Всем надоевший,
Этот банщик проклятый,
Владыка золы,
Земли кимолийской,^[154] песка,
Щелочи, шаек, мочал
И грязных обмылков,
Не проживет уже долго. И вот почему:
Он мира не любит
И ходит с дубинкою всюду, чтоб одежек
Вор с него не сдернул.

Часто кажется, что город граждан и сынов своих,
И достойных и негодных, ценит совершенно так,
Как старинную монету и сегодняшний чекан.^[155]
Настоящими деньгами, неподдельными ничуть,
Лучшими из самых лучших, знаменитыми везде
Среди эллинов и даже в дальней варварской стране,
С крепким, правильным чеканом, с пробой верной, золотой
Мы не пользуемся вовсе. Деньги медные в ходу,
Дурно выбитые, наспех, дрянь и порча, без цены.
Так и граждан благородных, славных домом и умом,
Справедливых, безупречных, убеленных сединой,
Выросших в хорах, в палестрах, знающих кифарный строй,
Их мы гоним, любим медных, чужеземцев и рабов,
Подлых и отродье подлых, ловких новичков из тех,
Кто на виселицу прежде пригодился бы едва.
Хоть сейчас-то измените свой обычай вы, глупцы,
Верьте тем, кто стоит веры, сразу все похвалят вас.
Если ж и случится злое, так не попусту, не зря,
А на дереве хорошем и повеситься не жаль.

Эписодий четвертый

Свидетель Зевс, мужчина благороднейший
Хозяин твой.

Еще б не благороднейший!
Ему бы только пьянствовать и девок мять!

А странно, что тебя не изувечил он,
Когда ты, раб, назвал себя хозяином.

Попробовал бы только!

Это сказано,
Как слугам подобает. Так и я люблю.

Ты любишь?

Да, себя царем я чувствую,
Чуть выбраню исподтишка хозяина.

А любишь ты ворчать, когда посеченный
Идешь к дверям?

Мне это тоже нравится.

А суетиться попусту?

Еще бы нет!

О Зевс рабов! А болтовню хозяйскую
Подслушивать?

Люблю до сумасшествия!

И за дверьми выбалтывать?

И как еще!
Мне это слаще, чем валяться с бабою.

О Феб! Так протяни мне руку правую,
И поцелуй, и дай поцеловать тебя!

Но ради Зевса, во плетях нам общего,
Скажи мне, это что за крик ужаснейший
И ругань?

Еврипид с Эсхилом ссорятся.

Да ну?

Дела, дела пошли великие.
Средь мертвецов восстанье небывалое!

А что?

Закон старинный установлен здесь
Для всех искусств, могучих и прославленных:
Кто всех сильней и выше в мастерстве своем,
Тем в Пританее угощенье дарится ^{10}
И трон с Плутоном рядом.

Понимаю все.

Когда другой придет, сильнее прежнего,
Соперники в искусстве состязаются.

Эсхила что ж так сильно опечалило?

Трагическим престолом он давно владел,
Как величайший мастер.

Ну, и что ж теперь?

Когда сошел под землю Еврипид, собрал
Вокруг себя воров он и налетчиков,
Отцеубийц, грабителей и взломщиков —
Их в преисподней множество. Наслушавшись
Словечек ловких, доводов и выдумок,
Они взбесились и мудрейшим мастером
Его признали. Возгордившись, занял он
Эсхила трон.

Его избили до крови?

Ничуть! Народ судилища потребовал,
Чтобы решить, кто в мастерстве искуснее.

Вот негодяи!

И какие! Подлые!

Но разве не нашел Эсхил союзников?

Людей немного честных на земле и здесь.

А что ж Плутон намерен предпринять теперь?

Велел он к состязанию готовиться
И к тяжбе из-за трона.

Почему, скажи,
Престола и Софокл себе не требовал?

И не подумал даже. Снизойдя в Аид,
Поцеловал Эсхила он и руку дал,
И тот его на троне посадил с собой.
Теперь же обещал он (Кледемид сказал)^[156]
Быть очередным. Если победит Эсхил,
Не тронется он с места. Если ж нет, тогда
Он с Еврипидом вступит в состязание.

Когда ж начало?

Скоро, Зевс свидетель мне.
Вот здесь, пред нами, совершится судьбище,
Здесь на таланты будут весить музыку.^[157]

Они подвесят на безмен трагедию?

Они линейки вынесут, и гири слов,
И слитки изречений.

Будут плиты лить?

И рычаги и клинья. Еврипид клялся,
Что по словечкам разберет трагедии.

Я думаю, Эсхил ужасно сердится.

Как грозный бык взглянул он и нахмурил лоб.

А кто ж судьею будет?

Много спорили.
Людей с рассудком не легко нигде найти,
К тому же брать афинян не хотел Эсхил.^[158]

Воров нашел бы много и налетчиков.

А остальные все – невежды круглые
В делах искусства. К твоему хозяину
Тут обратились. Он знаток художества.
Но в дом войдем! Где господа дерутся, там
Достаточно и нам перепадает слез.

Желчью чудовищной здесь изойдет громоносный вития
В час, как увидит врага, наточившего едкие зубы
С острым оскалом. Тогда в исступленье и злобе
Завращаются глаза.
Спор шлемоблещущий вспыхнет словес, оперенных султаном,
С колкими стружками шустрых острот и с занозами мыслей
Хитрого мужа. Подымется он против силы
Конновздыбленных речей.
Всхолмив чудовищных косм золотую летучую гриву,
Страшно морщины стянув и насупив тяжелую складку,
Этот взревет и речений, окованных медью,
Исполинский вырвет вздох.
Тот же – расчетливый фокусник слов, изощренный искусник, —
Гибкий язык наточив, раскидает словечки, расщепит
Зычную бурю речей и запутает петли,
Губы ядовито сжав.

Эписодий пятый

Не откажусь от трона, уговоры брось!
Я говорю, что в мастерстве сильней его.

Эсхил, чего ж молчишь ты, иль не слышишь слов?

Сначала станет важничать. Ведь всякий раз
Чудачит точно так же он в трагедии.^[159]

Постой, дружок, не городи напраслину!

Его давно я знаю, раскусил давно.
Певца невежд, горластого, строптивого,
С безудержным, неистовым, безумным ртом,
Бахвала, витьеватого, трескучего.

Богини огородной порождение,^[160]
Что ты сказать посмел мне! Попрошайка слов,
Тряпичников властитель и лоскутьев швец!
Не будешь рад отваге!

Замолчи, Эсхил!
Не раздувай дыханье в жаркой ярости!

Отнюдь, сперва изобличу я этого
Творца уродов. Кто он? И насколько нагл?

Овцу, овцу, рабы, ведите черную!^[161]
Грозит нагрянуть ураган чудовищный.

Изобретатель песенок изнеженных,
Любви развратной выдумщиц, ужо тебе!

Замолкни, удержись, Эсхил почтеннейший!
А ты, несчастный Еврипид, покуда жив,
Беги от бури и от градобития,
Чтобы, метнув увесистым речением,
Не размозжил он темени и «Телефа»!^[162]
А ты, Эсхил, без ярости, но с кротостью
Доказывай, доказывай! Не дело ведь,
Чтоб трагики бранились, как разносчики.
Ты ж сразу вспыхнул, словно подожженный дуб.

Что до меня, готов я, не боясь ничуть,
Кусать и получать укусы, взвесив все:
Стихи и песни и костяк трагедии.
«Эола» и «Пелея» отдаю на суд,
И «Мелеагра», и, конечно, «Телефа».

А ты что делать хочешь, говори, Эсхил?

Не препираться – вот мое желание.
Здесь не равны мы в споре.

Почему ж это?

Моя со мной не умерла поэзия.
Его же – с ним скончалась, под рукой она.
Но если хочешь, будет пусть по-твоему!

Сюда огня нам дайте и кропильницу.
Я помолюсь пред тем, как в состязании
Судить начну. Пусть будет мудр и прям мой суд.
А вы начните песню, восхвалите Муз.

Зевсовы дочери, чистые девы,
Музы, о дивные девять! Вы видите замысел смелый
Этих мужей, созидателей слов. Они ринутся в битву
Ярую, в споре сойдутся, метнутся в словесном ристанье.
Музы, явитесь и силу вселите
В страшную распрю речей,
Стружек словесных и кряжей стихов!
Мудрость вступила в великую битву. Час приходит.

Вы оба помолитесь перед прением.

Деметра-матерь, разум мой вскормившая,^[163]
Твоих мистерий даруй мне достойным быть!

Возьми и ты кропильницу, молись!

Готов!
Но я богам молюсь совсем особенным.

Как? Собственным и нового чекана?

Да!

Что ж! Помолись особым божествам своим!

Эфир, питатель мыслей, языка рычаг,
Со мною будь! Ищейки – ноздри чуткие,
Слова хватать и расщеплять позвольте мне!

Агон

Мы пришли и здесь собрались
Выслушать от хитроумцев,
Как из-за стихов и песен
В боевой пойдут поход.
Распален язык отвагой,
Нрав свиреп, ужасно сердце,
Мысли быстры и легки.
Знаем, будет спор жестокий,
Утонченно, изощренно
Будет говорить один,
А другой, с корнями вырвав
Слов стволы,
Бросит их. И хруст промчится
По ристалищу речей.

Для прений время настает. Так говори ж искусно,
Не подражая никому, по-своему и тонко.

Каков я сам и каково мое искусство, после
Я всесторонне разъясню. Сперва ж его ошибки
Разоблачу и докажу, что он – бахвал и гаер
И вводит зрителей в обман. Немало уж и Фриних
Морочил нас. Сперва, лицо закутав покрывалом,
Сажает в одиночку он Ахилла иль Ниобу ^{11} —
Трагические чучела. Они молчат, не пикнут.

Клянусь богами, да!

А хор четыре песни кряду,
Топоча оземь, пробубнит. Актеры ж все ни слова.

А мне вот нравилось, клянусь, молчанье их не меньше,
Чем нынешняя болтовня.

Ты глуп и неотесан,
Поверь мне!

Видимо, что так. Зачем же так чудит он?

От шарлатанства, для того чтоб зритель ждал смиренно,
Пока откроет рот Ахилл. Тут и конец всей драме.

Каков мошенник! Нагло как обмануты мы были!

Чего ж мычишь ты, что рычишь?

Боится обличений.
Покуда он дурачит вас, подходит к середине
Потеха. Дюжину еще словес прибавит бычьих,
С бровищами, с хвостищами, как пугала ребячьи,
А зрители ни бе ни ме.

О, горе!

Помолчи ты!

Не скажет слова в простоте.

Да не скрипи зубами!

Скамандры всё, и крепости, и на щитах звенящих
Орлы-грифоны, медь и блеск речей головоногих, —
Понять их – величайший труд.

Да, видит Зевс, вот так же
И я промучился без сна всю ночь!^[164] Понять старался,
Что значит рыжий конь-петух. Ну что это за птица?

Невежда! Знак на кораблях такой изображают.

Я ж коне-петухом считал павлина Филоксена.^[165]

А ты, посмешище богов, какие пишешь драмы?

Да не про коне-петухов, не про козлов-оленей,
Как любишь ты, как чертят их на завесах мидийских.
Ничуть! Когда из рук твоих поэзию я принял,
Распухшую от пышных слов, надутую от бредней,
Сперва ее я подсушил, от тучности избавил
Пилюлями истертых слов, слабительным из мыслей
И кислым соком болтовни, настоянным на книжках.
Потом на песнях воспитал Кефисофонта тонких.^[166]
Герой не мямлит у меня и вздора не городит,
Нет, выходя, он всякий раз свое происхожденье
Сперва рассказывает.

Да, твое намного хуже.^[167]

С начала драмы ни один актер не остается
Без дела. Всем даю слова: и женщинам, и слугам,
И девушкам, и господам, старухам даже.

Боги!
Какой ты казни заслужил за дерзость?

Зевс свидетель!
Любовь народа – цель моя!

Дружок, молчал бы лучше,
Тебе не очень-то к лицу такие разговоры!^[168]

Витийствовать я научил вас всех.

Ну да, негодный!
А лучше прежде чем учить, ты сам бы разорвался.

Безмены ввел я, и углы, и меры красноречья,
Чтоб можно было весить, жать поэзию и мерить,
Стругать, слесарничать, паять.

Вот-вот, паять – согласен.

Заговорил я о простом, привычном и домашнем.
Меня проверить всякий мог. В ошибках каждый зритель
Мог уличить. Но я не врал, не фанфаронил вздорно,
Не надувался как индюк, не надувал сограждан,
Кичливых Кикнов выводя, Мемнонов-пустозвонов.^[169]
Теперь его учеников с моими вы сравните.^[170]
Его – отпетый Меганет^[171] и рукосуй Формисий,^[172]
Удар-ярыго-дракуны, трескун-ревун-редеди.
Мои же – умник Клитофонт и Ферамен глумливый.^[173]

Да, Ферамен – премудрый ум и мастер на все руки,
Пускай товарищи в беде, пусть поскользнется ближний, —
Сухим он выйдет из воды, за грош алтын получит.

Умело их я обучил,
Пример для жизни показал,
В поэзию науку ввел
И здравый разум. Рассуждать
Теперь способны все про все,
И в государстве, и в домах,
Хозяйничать на новый лад
Способен всяк, и всяк кричит:
Уж я задам, уж я вас!

Да, Зевс свидетель мне. Теперь
Афинянин, в свой дом войдя,
На домочадцев и на слуг
Кричит: подать сюда горшок!
Кто голову у пескаря
Отгрыз? На рынке прошлый год
Кувшин купил я, он погиб.
Позавчерашний где чеснок?
Оливку кто тут надкусил?
А домочадцы-дурачки,
Как фатюки, как малюки,
Сидят, разинув глотки.

Это видит твой взор, блестящий Ахилл,
Что же ты на это скажешь?
Но держи себя в поводьях,
Чтобы грохочущий гнев
Не умчал тебя за вехи.
Издевался враг ужасно.
Ты же, милый, воздержись,
Не плати за ругань бранью.
Паруса свернувши, в море
Осторожно выплывай!
Бег ускорив понемногу,
Зорко бодрствуй,
Чтоб устойчиво и ровно
Легкий ветер вел корабль!

Ты ж, среди эллинов первый, кто важных речей взгромоздил величавые башни,
Кто трагедию вырядил в блеск золотой, дай излиться ключу красноречья!

Эта встреча ярит меня. Злоба горит, распаляется сердце от гнева.
Неужели с ним спорить я должен? Но все ж, чтоб меня не считал побежденным,
Отвечай мне: за что почитать мы должны и венчать похвалою поэтов?

За правдивые речи, за добрый совет и за то, что разумней и лучше
Они делают граждан родимой земли.

Если ж ты поступал по-иному,
Если честных, разумных, почтенных людей негодяями низкими делал,
Так чего ты тогда заслужил, говори!

Лютой казни! Не спрашивай дальше!

Погляди, поразмысли, какими тебе передал я когда-то сограждан.
Молодцами двужильными были они, недоимок за ними не знали,
Шалыганами не были, дрязг не плели, как сейчас, не водились с ворами.
Нет, отвагой дышали они, и копьем, и шумящим султаном на шлемах,
Как огонь, были поножи, панцирь, как блеск, бычье мужество в пламенном сердце.

Заварилась беда, завелась болтовня! Ведь не в лавке мы здесь оружейной,
Расскажи нам толково, как добрыми ты и достойными делал сограждан.

Объясни нам, Эсхил, своенравным не будь, не упорствуй, не важничай чванно!

Создал драму я, полную духа войны.

Но какую же?

«Семь полководцев». ^{12}
Кто увидит ее, тот о львиной душе затоскует и сердце отважном.

В этом очень ошибся ты. Сделал фиван и воинственней всех, и храбрее,
И в осадах сильнее, – обида для нас. Получай поделом пораженье!

Вы могли бы сравниться, героями стать не слабей, не хотите, однако.
Я трагедию «Персы»^[174] поставил потом, чтоб вложить в вас стремленье к победе,
К превосходству великую волю вдохнуть. Я одел ее в блеск и величье.

До упаду смеялся я, помню, тогда, про покойника Дария слыша,
Вышел хор и в ладони захлопал, завыл и протяжно заплакал: «Иайой!»

Вот о чем мы, поэты, и мыслить должны, и заботиться с первой же песни,
Чтоб полезными быть, чтобы мудрость и честь среди граждан послушливых сеять.
Исцеленью болезней учил нас Мусей^[175] и пророчествам. Сельскую страду,
Пахотьбу, и посевы, и жатвы воспел Гесиод.^[176] А Гомер богоравный
Потому и стяжал восхваленье и честь, что прославил в стихах величавых
Битвы, воинский подвиг, оружье мужей.

У Гомера напрасно учился
Пантаклей, злополучный левша.^[177] Прошлый год, выступая на праздниках в хоре,
Шлем сперва он навьючил, а после султан навязать собирался на гребень.

Но припомни о многих, о славных других! О воителе Ламахе вспомни!
По заветам Гомера в трагедиях я сотворил величавых героев —
И Патроклов и Тевкров, с душой как у льва.^[178] Я до них хотел граждан возвысить,
Чтобы вровень с героями встали они, боевые заслышавши трубы.
Но, свидетель мне Зевс, не выдумывал я Сфенебей или Федр – потаскушек.^[179]
И не скажет никто, чтоб когда-нибудь я образ женщины создал влюбленной.

Ну, еще бы, тебе незнакома была Афродита!

Пускай незнакома!
Но зато и тебе и всему, что с тобой, она слишком уж близко известна.^[180]
Оттого-то навеки ушиблен ты ей.

Это верно, свидетели боги!
Что о женщинах выдумал подлого, все по своей это знаешь ты шкуре.

Ну, а чем повредили отчизне, скажи, неразумный, мои Сфенебеи?

Тем, что женщин примерных, отличных супруг соблазняли страстям нечестивым
Предаваться и зелья цикутные пить из-за всяческих Беллерофонтов.

Или, скажешь, неправду и с жизнью вразрез рассказал я о Федре несчастной?

Зевс свидетель, все – правда! Но должен скрывать эти подлые язвы художник,
Не описывать в драмах, в театре толпе не показывать. Малых ребяток
Наставляет учитель добру и пути, а людей возмужавших – поэты.
О прекрасном должны мы всегда говорить.

Это ты, с Ликабет воздвигая^[181]
И с Парнеф громоздя словеса, говоришь о прекрасном и доброму учишь?
Человеческим будет наш голос пускай!

Злополучный, сама неизбежность
Нам велит для возвышенных мыслей и дел находить величавые речи.
Подобает героям и дивным богам говорить языком превосходным.
Одеянием пышным и блеском плащей они также отличны от смертных.
Но законы искусства, что я утвердил, изувечил ты.

Чем изувечил?

Ты царей и владык в лоскуты нарядил и в лохмотья, чтоб жалкими людям
Показались они.

Ну и что ж? Нарядил. Объясни, что плохого я сделал?

Из богатых и знатных не хочет теперь ни один выходить в триерархи.^[182]
Они рубища носят, как ты им велел, сиротами безродными плачут.

Да, Деметрой клянусь, а внизу, под тряпьем – из отменнейшей шерсти рубашку.
И, разжалобив всхлипом и ложью народ, выплывают в садках живорыбных.

Научил ты весь город без толку болтать, без умолку судачить и спорить.
Ты пустынными сделал площадки палестр, в хвастунов говорливых и вздорных
Превратил молодежи прекраснейший цвет. Ты гребцов обучил прекословить
Полководцам и старшим. А в годы мои у гребцов только слышны и были
Благодушные крики над сытным горшком и веселая песня: «Эй, ухнем!»

От натуги вдобавок воняли они прямо в рожу соседям по трюму,
У товарищей крали похлебку тишком и плащи у прохожих сдирали.
Нынче спорят и вздорят, грести не хотят и плывут то сюда, то обратно.

Сколько зла и пороков пошло от него:
Это он показал и народ научил, ^{13}
Как в священнейших храмах младенцев рожать,
Как сестрицам с родимыми братьями спать,
Как про жизнь говорить очень дерзко – нежизнь.
Вот от этих-то мерзостей город у нас
Стал столицей писцов, крючкотворов, лгунов,
Лицемерных мартышек, бесстыдных шутов,
Что морочат, калечат, дурачат народ.
Средь уродов и кляч не найдешь никого,
Кто бы с факелом гордо промчался.

Никого! Видят боги! До колик на днях
Я смеялся на празднике Панафиней.^[183]
Вздумал в беге участвовать кто-то, кривой,
Белотелый и пухлый. Он страшно отстал,
Он пыхтел, и хрипел, и сопел. У ворот
Керамика народ колотить его стал
По загривку, по заду, под ребра, в бока.
Отбиваясь от палок, щелчков и пинков,
Навоняв, пропотев,
Он свой факел задул и умчался.

Спор сердитый, гнев великий, бой жестокий закипел.
Кто рассудит злую тяжбу,
В десять ртов один грохочет,
А другой ударить сзади норовит, врага прижав.
Ждать нельзя, не время мешкать,
И сноровок, и уловок, и лазеек много есть.
Если вышли состязаться,
Говорите, спорьте, ссорьтесь
Об искусстве старом, новом.

Постарайтесь поизящней, помудрее говорить.
Если страшно вам, боитесь, что невежественный зритель
Не оценит полновесно ваших тонких, острых мыслей,
Попечения оставьте! Не заботьтесь! Страх смешон.
Здесь сидит народ бывалый,
Книгам каждый обучался, правду каждый разберет.
Все – испытанные судьи,
Изощренные в ристаньях,
Так не бойтесь, спорьте смело,
Состязайтесь. По заслугам
Зрители оплатят вам.

Сперва твоими я займусь прологами —
Ведь это доля первая в трагедиях.
Твое искусство взвешу достохвальное.

А что ты будешь весить?

Все и всячески.
Сперва из «Орестеи» прочитай стихи! ^{14}

Все замолчите, тише! Говори, Эсхил!

«Бог недр, Гермес, отца наместник властного,
Спасителем явись мне и союзником!
В страну сию притек и возвратился я…».

Ну что? Нашел ошибку?

Сразу дюжину.

---

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

88

89

90

91

92

93

94

95

96

97

98

99

100

101

102

103

104

105

106

107

108

109

110

111

112

113

114

115

116

117

118

119

120

121

122

123

124

125

126

127

128

129

130

131

132

133

134

135

136

137

138

139

140

141

142

143

144

145

146

147

148

149

150

151

152

153

154

155

156

157

158

159

160

161

162

163

164

165

166

167

168

169

170

171

172

173

174

175

176

177

178

179

180

181

182

183

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14