Назад

<>

Путин+7
Анатолий УТКИН
БОЛЬШАЯ ВОСЬМЕРКА
ЦЕНА ВХОЖДЕНИЯ

Москва
Алгоритм
2006

УДК 327
ББК 66.4
У 84
Уткин А.И.
У 84 Большая восьмерка: цена вхождения / А.И. Уткин. — М.: Алгоритм, 2006. — 480 с. — (Путин + 7).
ISBN 5-9265-0271-3

В книге известного политолога и американиста А.И. Уткина рассказывается о том, как в результате горбачевской «перестройки» США сумели одержать победу над своим основным противником в холодной войне — СССР. Получив после крушения Советского Союза фантастические прибыли, США предложили его правопреемнице — современной России — «почетное» восьмое место в элитарном клубе ведущих стран мира.
Соизмеримы ли потери, понесенные нами при вхождении в «большую восьмерку», с приобретениями от членства в ней? Ответ на этот вопрос читатель найдет в данной книге, написанной на основе огромного количества уникальных документальных материалов, недоступных отечественному читателю.

УДК 327
ББК 66.4
ISBN 5-9265-0271-3
© Уткин А.И., 2006
© ООО «Алгоритм-Книга», 2006

ВВЕДЕНИЕ

Сценарий был написан в Вашингтоне.
Посол Джек Мэтлок1,1993

Львиную долю уступок сделал Горбачев.
Р.Гартхоф,19942

В мировой истории не так много эпизодов самоуничтожения огромных государств в результате изменения ценностной ориентации их вождей. В начале революций различные общества обычно страховались от национального падения в результате реализации их политических проектов. Так, в ходе классической Великой французской революции революционный конвент в самом начале своей деятельности объявил Францию единой и неделимой. Ту же заботу о национальной целостности мы видим и в ходе английской революции. Более того, Кромвель не только полностью сохраняет в своем Коммонвелсе все прежние королевские территории, но и присоединяет первую британскую колонию — Ирландию. Та же забота о национальных ценностях видна и в американской революции — Войне за независимость. Вашингтон и его соратники не остановились в своей битве за независимость, пока все британские колонии к югу от Канады не получили одинаковый и общий статус. А гражданская война (1861 — 1865 гг.) вообще велась за сохранение великого союза штатов.
Над современным Римом — Вашингтоном царит Пантеон государственного деятеля, которому удалось сохранить целостность государства. Над беломраморным Абрахамом Линкольном надпись — «Спасителю Союза». За это спасение единства многонациональной Америки Линкольн и американский народ заплатили 600 тысячами жизней. А американские историки безоговорочно ставят Линкольна на первое место в умозрительном пантеоне национальных героев.
Совсем не так они относятся к сохранению других стран. Горы литературы уже исписаны по поводу героизации тех, кто
5
развалил тысячелетнее российское государство, кто отправил на свалку истории огромный Советский Союз, переживший в 1941 — 1945 годах натиск страшного внешнего врага, но не устоявший перед беснованием внутренних противников российской цивилизации. Эта книга о том, как воспринимали крах своего противника вожди и идеологи нашего и западного мира, возликовавшие по поводу ухода на исторические глубины величайшей Атлантиды наших дней — Союза Советских Социалистических Республик.
С середины XX века на мировом горизонте Америке был неподвластен только коммунистический Восток, с которым Вашингтон собирался соперничать долгие десятилетия. Изумление от добровольного ухода Советского Союза сохранилось в США и ныне, полтора десятилетия спустя. Как оказалось, незападные цивилизации если и могли держаться, то в условиях раскола внутри Запада, союза с одной из западных сил. Совокупной же мощи Запада противостоять было трудно, если не невозможно. Изоляция от Запада действовала как самое мощное разрушительное средство. При попытках опоры на собственные силы живительный климат Запада (идеи, интеллектуальная энергия, наука, технологические новации) оказался скрытым от населения, традиции общения с Западом в XVIII— XIX вв. были забыты. В СССР произошла определенная деградация умственной жизни, наступила эра вымученных посредственностей, эра холуйства вместо лояльности, смешения всего вместо ясно очерченной цели, время серости, самодовольства, примитивного потребительства, всего того, что вело не к Западу, а в третий мир.
Внутри страны основной слабостью стало даже не репрессивное поведение правящей партии, потерявшей свою жизненную силу, внутреннюю устремленность, а утрата механизма приспособления к современному миру. Порок однопартийной системы в конечном счете стал сказываться в одеревенении ее структур, взявших на себя ни более, ни менее как цивилизационное руководство обществом. Покорные партийные «колесики и винтики» закрыли путь наверх для лучших национальных сил, постыдно занизили уровень национального самосознания, примитивизировали организацию современного общества, осложнили реализацию глубинных человеческих чаяний как в сфере социальной справедливости, так и в достижении высоких целей самореализации.
Все это дало невероятный шанс Соединенным Штатам. Американцы в конце 1980-х годов отказывались верить в свое
6
счастье. В мемуарах президента Буша, государственных секретарей Шульца и Бейкера можно прочесть, с каким изумлением официальный Вашингтон воспринял нисхождение своего глобального контрпартнера на путь, который, в конечном счете, довел его до распада и бессилия. Совершаемого Горбачевым переворота политической и социальной структуры своей страны в Вашингтоне не ожидал никто.
В результате победы в холодной войне ведомый Соединенными Штатами Североатлантический союз стал доминировать на северо-западе евразийского континента. Между классическим Западом и СНГ Америка начала излучать влияние на девять прежних союзников СССР и на тринадцать бывших республик почившего Союза. В самой России опасность сепаратизма вышла на первый план, за нею следует демонтаж экономики, распад общества, деморализация народа, утрата самоидентичности. Безусловный американский триумф 1991 года дал Вашингтону шанс — при умелой стратегии на долгие годы сохранить столь благоприятный для заокеанской республики статус кво американского единовластия.
Не без ликования пишет американский посол в Москве этих дней Джек Мэтлок, что «холодная война закончилась на условиях, выдвинутых Соединенными Штатами». И еще: «Холодная война закончилась ввиду совпадения двух условий. 1) Западная политика сочетала силу и твердость с желанием честных переговоров; 2) Советские лидеры были убеждены в том, что страна не может идти прежним путем, что она должна измениться внутренне... И Соединенные Штаты стали главным фактором осуществления этого»3.
Обращаясь к недавнему прошлому, зададимся вопросом: почему Соединенные Штаты возглавили поход Запада против Большой России? Что здесь было наиболее важным, идеология или геополитика? Есть все основания утверждать, что основным критерием был геополитический.
В рамках якобы «всеобъясняющего» идеологического конфликта США и СССР участвовали в «холодной войне» как в геополитической схватке, основанной на реалистическом и традиционном балансе сил, а вовсе не на классовой борьбе. Если бы идеология была единственной движущей силой сверхдержав в «холодной войне», то возникает вопрос: почему глобальный по охвату конфликт начался не с времен Великой Октябрьской революции, а с триумфальных салютов победного 1945 года? Ответ напрашивается: в 1917 г. — и на протяжении следующей
7
четверти века Советский Союз был относительно слаб и был лишь одним из нескольких мировых центров в многополярном мире. Но с крушением Германии и Японии, с ослаблением Британии, Франции и Китая усилившийся Советский Союз стал единственным потенциальным конкурентом Соединенных Штатов. И прав Гартхоф, замечающий, что Запад обрел «манихейскую антикоммунистическую точку зрения, в то время как каждая сторона шла за реализацией либо своих амбиций, либо своей исторической судьбы, что и обеспечило долговременный характер конфликта — но и в этом случае стороны руководствовались прагматичными курсами, они основывались на соображениях риска, стоимости, возможных приобретений, опасностях неверного расчета — на рациональных основаниях, а не идеологической ослепленности»4.
Конфликт был основан на реалистическом и традиционном балансе мощи, а не на неких соображениях мировой классовой борьбы. В противном случае, если бы идеология правила бал, было бы непонятно, почему «холодная война» вступила в критическую фазу в 1945 году, а не в 1917.
Западу помогла его консолидация. Как признают сейчас американские стратеги, «советская мощь была важным, но второстепенным—если сравнивать ее с германской и японской мощью — вызовом для американской стратегии. В условиях, когда вся Япония и большая часть Германии с середины 50-х годов находились в зоне влияния США, баланс сил был настолько против Советского Союза, что Москва имела очень малые шансы выиграть холодную войну. Теперь, оглядываясь назад, мы видим, насколько сложным было положение Москвы; Запад должен был действительно играть бездарно, чтобы с такими картами не выиграть5.
Сейчас, по прошествии десятилетий, даже самым ярым противникам советского коммунизма ясно, что преобладавшая долгое время на Западе точка зрения — и даже непререкаемая вера относительно того, что коммунистическая идеология заставляет советских лидеров расширять сферу своего влияния, что в Кремле существует некий «мастер-план», некая схема завоевания Запада, является бредом воспаленных умов. Такая вера предполагала способность коммунистического Востока с легкостью сокрушить капиталистический Запад, предполагала веру советского руководства в военную мощь как решающий и окончательный инструмент внешней политики. Между тем Запад имел возможность много раз — в Бресте, Рапалло, Москве,
8
Тегеране, Ялте, Потсдаме, Женеве, Вашингтоне, Хельсинки, Вене, Париже и многих других местах видеть и понимание советским руководством ограниченности своих возможностей, и неприятие применения военной мощи как «финального решения» спора между Востоком и Западом6.
Обратимся к американскому дипломату и ученому, посвятившему жизнь практике и теории «холодной войны»: «Запад допускал ошибку, веря в то, что советские лидеры были привержены исторически якобы неизбежной борьбе между двумя мирами до тех пор, пока, в конце концов, не достигнут своего триумфа. Другие мотивации и интересы, включающие в себя национальные цели, институциональные интересы и даже личные персональные особенности, играли свою роль»7.
Весь шум по поводу потенциально владеющей всей Европой Советской России несерьезен. Пугало в виде огромной евразийской державы было безусловно необходимо Соединенным Штатам для оправдания своего стояния и доминирования в долине Рейна и на Японском архипелаге. А если бы это было не так, то американские вооруженные силы сразу же после окончания противостояния с Организацией Варшавского Договора покинули бы дальние пределы и возвратились, по крайней мере, в свое полушарие. Но они, эти американские войска, стоят и не думают покидать 120 стран мира, четыре океана и весь «приземный» космос. Они стоят в восьми из пятнадцати бывших советских республик, они контролируют безусловно большую территорию Земли. Это самая большая империя в мировой истории.
Планам этой величайшей империи между 1945 и 1991 гг. препятствовала огромная евразийская держава, Советский Союз, исходящий из национального инстинкта сохранения суверенитета. На третьем десятилетии противостояния американское руководство стало активно искать способ раскола своего геополитического противника. При этом Америка обратилась прежде всего к симпатизирующей Западу части советского населения.
Наша и «эта» страна
Встретившись при Петре I с Западом, российское общество породило удивительную поросль — российскую интеллигенцию («люди чужой культуры в своей стране», как говорил рус9
ский философ Г. Федотов). С некоторых пор само понятие «интеллигенция» во всех основных энциклопедиях мира характеризуется как особое явление России. Стандартное определение: образованный класс с русской душой. Как писал философ С. Булгаков, «ей, этой горсти, принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть главный его (Запада. — А. У.) проводник в толщу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то как высоко и значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь устрашающе огромна ее историческая ответственность перед будущим нашей страны».
Российская интеллигенция стала подлинным властителем сложившегося в стране общественного мнения в ходе и после реформ 60-х годов XIX века. С этого времени в сознании жителей огромной страны кристаллизуются вопросы геополитического значения: чем является Россия по отношению к Западу — подчиненной или просто более молодой отраслью индоевропейского древа, представителями все той же христианской — общеевропейской культуры или особой, восточноевропейской цивилизации, а возможно, провозвестницей некой новой культурной волны. От ответа на этот вопрос зависел выбор пути: стремиться к максимальному заимствованию, сближению, вступлению буквально на любых условиях в Запад, или, ощутив наличие противоречий, историко-культурное различие, несходство духовно-интеллектуального стереотипа, обратиться к собственным историческим канонам развития, не претендуя на место одного из хозяев в холодном западном доме.
Где место России в открывшемся цивилизационном многообразии мира? Российская интеллигенция безусловно тяготеет к определенному ответу: на Западе, в Европе, нашем общем доме, откуда в Россию пришли культура, религия, письменность, наука, важнейшие идеи. Этой дорогой страна идет, начиная с Петра Первого. Главным смыслом происшедшего в 1991 году, как и последующих попыток реформ в России, было нежелание народа жить в изоляции, признание привлекательности западных ценностей, отношение к Западу как носителю «секретов» производства, ведущего к благополучию, близких идеалов и многих завидных качеств. Но опыт 90-х годов никак не однозначен. И снова внимание обращено к российской интеллигенции. Может ли она помочь России избежать участи оказаться во «второсортной Европе», избежать опасности ощутить
10
себя чуждой латино-германской основе Запада, опасности быть вытесненной политически и культурно к вечной мерзлоте северо-востока Евразии?
Дважды в критические периоды своей истории российская интеллигенция пыталась оценить опыт служения своей стране. Первый раз — в «Вехах» (1908 г.) и во второй раз — в сборнике «Из глубины» (1918 г.) лучшие и наиболее ответственные, наиболее далекие от авантюризма попытались понять, как откликалась «душа интеллигенции, этого создания Петрова — ключ к грядущим судьбам русской государственности» (С. Булгаков) на катаклизмы, катастрофы русской истории. Третья такая попытка должна быть предпринята сейчас.
Провозвестником и творцом феноменальных перемен 1988— 1991 годов, коренным образом изменивших судьбу страны, стала наша интеллигенция, которая исполняла свое предназначение и долг так, как она его понимала.
Характер русской-советской интеллигенции сложился под воздействием двух обстоятельств, внешнего и внутреннего. Внешним было давление государственного пресса периода насильственной модернизации, жестокой внутренней регламентации и Гулага. Это обстоятельство предопределило органический антикоммунизм ушедшей в метафорическое и буквальное подполье интеллигенции, в продолжение исконных традиций недоверия к властям, борьбы с ними, закрепления психологии подполья. Бессильная ярость многих десятков лет молчания 20—70-х гг. заставила русскую интеллигенцию (как прежде ее предшественников в царской России), дать «Ганнибалову клятву» неприятия тупого государственного насилия, неприятия коммунизма и борьбы с ним. Отсутствие шансов на допуск к национальной сцене, ограничение пользования печатным станком, фактическое неучастие в определении судьбы народа — не могли не вызвать пароксизма отчаянной неприязни к партократии. Однако не на истовых коммунистов обрушился гнев интеллигенции в тот день, когда ослабли запреты. Что толку в ненависти к амебообразным коммунистам 80-х годов? Истовые уже ушли естественной дорогой. Единственным оправданием обладания властью коммунистами, потерявшими революционность, стал патриотизм. Драмой поколения стало то, что праведный гнев российской интеллигенции обрушился именно на это главное самооправдание однопартийной диктатуры, на патриотизм.
11
Второе — внутреннее — обстоятельство проистекало из черт мученичества, внутреннего чувства обиды в свете нереализации таланта, нежелание вести серое существование. Беспросветность вела к ожиданию шанса, случая, которым следовало воспользоваться в полной мере. Нечто новое для прежде стоически настроенной интеллигенции — готовность к авантюре (оборотная сторона страха прозябания).
Пятнадцать лет назад интеллигенция получила свой шанс, ощутила простор для политического маневра и самореализации. Немощные партократы, которые в своих кабинетах на Старой площади не могли родить ничего вдохновляющего, стали свидетелями того, как можно взволновать народ.
Эти семьдесят лет
Среди части интеллигенции, вошедшей на протяжении XIX — начала XX века в тесный контакт с Западом и при этом сохранившей свои социальные идеалы, вызрело течение гиперкритичности в отношении общественного строя, культивируемого Западом и проецируемого на незападные регионы, движение противников капитализма. Этот слой антизападных западников сыграл колоссальную роль в истории России после 1917 года. То тщание, с которым российские сторонники коммунизма изучали Запад и спешили приложить его («передовой») опыт к России — явилось феноменом эпохальных пропорций. Коммунисты, особенно большевики, напряженно искали именно в западном идейном наследии теоретический компас. Социальные теоретики от Локка и Гоббса, социал-утописты от Роджера Бэкона и Кампанеллы — вот кто дал Востоку идейное основание для битвы с Западом. Восторг этих идеалистов (оказавшихся впоследствии суровыми практиками) перед расколом западной мысли был просто огромным. С презрением отвергая позитивные западные теории, не обращая ни малейшего внимания на уникальность западного опыта, они бросились к «светочам сомнений», восхитительным критикам западного общественного опыта, ни секунды ни сомневаясь во всемирной приложимости их ультразападных идей.
Русские автохтоны (народники) отдали знамя революции этим особым антизападникам, которые откровенно декларировали, что стремятся к овладению государственной властью именно для реализации западных идей на незападной почве.
12
Коммунисты пришли к власти в России в период военных поражений, в годину национального унижения и обиды крестьянской России на тех, кто бездумно бросил страну в войну. Царьград был нужен 17 миллионам крестьянских сыновей в той же мере, в какой он был ему неизвестен. Это сейчас, читая легкую прозу Черчилля, можно рассуждать, что «Россия рухнула на расстоянии протянутой руки от победы». Кровь лилась обильным потоком от августовского Танненберга 1914 года до натужного наступления Керенского в июле 1917 года. Конфиденты французского посла Палеолога и английского — Бьюкенена уверяли в один голос, что Россия не может тянуть союзническую лямку. Это говорили союзным послам не записные марксисты, а самые добропорядочные капиталисты вроде Путилова. Россия уже не могла нести прежние жертвы, она была обескровлена и деморализована. (Позже такие лидеры Антанты, как Ллойд Джордж, по зрелому размышлению признают это.)
Любой, кто осмелился бы (даже вопреки клятве на иконе Казанской Божьей матери, вопреки твердому обещанию, данному Западу), выйти из превратившейся в национальную Голгофу войны, получил бы шанс на правление. Напомним, что на выборах в избранное всеобщим, равным и тайным голосованием Учредительное собрание социалисты всех мастей получили три четверти голосов.
В час унижения, когда стало ясно, что муки и трансформации эпохальных размеров, Произведенные со времен Петра Великого, все же не обеспечили входа России в западный мир рациональной эффективности, к власти пришла относительно небольшая партия, словесно обличавшая как ад капиталистический мир Запада. Не счесть числа тех, кто обвинял большевиков в обрыве петровской традиции, в том, что они повернули Россию к пригожей Европе «азиатской рожей», тех, кто увидел в октябре 1917 года фиаско западного приобщения России. А в реальности к власти пришла партия ультразападного приобщения. Большевики и не скрывали, что ждут экспертизы и управления от социал-демократии феноменально эффективной Германии.
Только после провала похода через Польшу на Берлин и центральноевропейских восстаний 1918—1924 годов большевики — антизападные западники — перестали подавать свои взгляды как стремление ввести свою страну в лоно Запада. Теперь, в евразийском одиночестве, это убило бы их социальный и государственно-строительный пафос. Стремясь избежать об13
винений в западничестве, в заклании своей страны на алтарь западной теории, русские революционеры выступили яростными критиками Запада. Эта критика имела две стороны. Во-первых, нетрудно было заимствовать аргументы у западных обличителей западных порядков — в них на Западе никогда не было недостатка.
Во-вторых, антизападные западники обыграли всю гамму чувств о противоборстве ума и сердца, черствого умного Запада и наивного, но доброго Востока. Вариациям на эту тему в русской политологии и литературе несть числа. Мотив моральной чистоты и морального превосходства был объективно нужен русской интеллигенции и русским революционерам. Без этого мотива король был голым, русские просвещенные люди выглядели бы примитивными имитаторами. Гораздо проще (а попросту необходимо) было претендовать на вселенский синтез ума и сердца, на универсальность своих взглядов. Это придавало силы, позволяло сохранять самоуважение. Более того, вело к феноменальной интеллектуальной гордыне, примеров которой в русской политике и культуре XX века просто не счесть.
Претензии на истину, на глобальный синтез, на вселенскость и уж, «как минимум», на будущее выдвигались русской интеллигенцией, жившей в стране, где половина населения не умела читать, не имела гарантий от прихотей природы. Таков был революционный подход к проблеме сближения с Западом. Принципиально он не отличался от порыва гандистов, кемалистов, сторонников Сун Ятсена (им тоже, по их словам, принадлежало будущее) и от прочих пророков незападного мира. Различие пряталось в двух обстоятельствах: 1) Россия уже имела квазизападную систему как наследие романовского западничества; 2)российские интеллектуалы не сомневались в судьбе России, они знали ее размеры и жертвенность населения.
Первое (ленинское) поколение большевиков обладало серьезными западными свойствами — огромной волей, способностью к организации, безусловным реализмом, пониманием творимого, реалистической оценкой населения, втягиваемого в гигантскую стройку нового мира. Внутренняя деградация, насилие термидора (убиение своих) произойдет позже, а пока, неожиданно для Запада, на его восточных границах Россия бросила самый серьезный за четыреста лет вызов западному всевластию. Русифицированная форма марксизма стала идеологией соревнующегося с Западом класса, сознательно воспри14
нимающего все западные достижения, сознательно ломающего свой психоэмоциональный стереотип, чтобы выйти на западный технологический уровень.
Идеология оказалась сильным инструментом, но она имела, по меньшей мере, одно слабое место — она конструировала нереальный мир, искажала реальность, создавала фальшивую картину. Это и была плата за первоначальную эффективность. Стремиться к конкретному, добиваться успехов и при этом нарисовать (в сознании миллионов) искаженный мир — это было опасно для самого учения (что с полной очевидностью показала гибель коммунизма в 1991 году когда практически ни один из членов 20-миллионной партии не подал голос в защиту «единственно верного» учения). Такова была плата за искажение реальности. Равно как и за неправедное насилие.
И второе: ни ожесточенное отчаяние, ни триумфальная экзальтация не могут противостоять одному — времени. Коммунизм как насильственная модернизация и рекультуризация огромной страны вступил в конфликт с естественными инстинктами и рефлексами человека. Энтузиазм и страх уступили место — и должны были уступить в любом случае — обыденной драме человеческого существования.
Грубо ошибаются те, кто полагает, что «коммунисты одинаковы всегда и всюду — от Кубы до Кампучии». На самом деле коммунисты — одно из самых пестрых течений XX века. Ленин, Сталин, Троцкий, Хрущев, Брежнев, Горбачев — есть ли более гетерогенное в политическом плане сообщество? Если судить реалистически, то уже Хрущев, демонизированный на Западе, не имел не только коммунистического, но никакого (кроме прагматических приемов) мировоззрения. Собственный взгляд на мир — большое понятие. Даже стараясь не оглуплять наших коммунистических лидеров 1953—1991 годов, признаемся все же, что философский взгляд на мир, вера в «законы истории», осознанное восприятие роли насилия в модернизации было чуждо череде доморощенных вождей — истинных автохтонов — от Маленкова до Горбачева, не имевших мировозрения, не знавших внешнего мира и его идей. Люди организации, жертвы догм и форм, руководствовавшиеся всей гаммой обыденного сознания (от жесткого самоутверждения до праведного смирения), все эти «коммунисты» являлись своего рода заложниками бюрократической машины, созданной Сталиным в 30-х годах.
Ни одна страна мира не может жить поколение за поколением в атмосфере экзальтации, гражданского раздора, узако15
ненного насилия и неиссякаемого энтузиазма. После провала «реформы» Косыгина — Либермана в середине 60-х годов представление о марксизме как о руководящем учении покинуло не только прагматиков-практиков русского коммунизма, но и догматиков-идеологов. Словосочетание «пещерный марксизм» в высоких кабинетах стало применяться уже не к платоновским комъячеикам, но и ко всякому невольному поклону в сторону «объективных законов истории». Переход начался при Хрущеве, а завершился при Горбачеве. Последние тридцать лет понятие «социальная справедливость» могло обсуждаться и обыгрываться кем угодно в мире, но не руководителями парткомов, ставших жрецами распределителей.
Коммунист Горбачев очень отличался не только от Пол Пота и Кастро, но и от своих университетских учителей. Все это доказывает только одно: гражданская война в России окончилась в 1953 году, тремя годами позже — на XX съезде КПСС — был подписан общий мир. Сознательное забвение опустилось над той исторической полосой, где брат убивал брата за мировоззрение, где уничтожали классы и прослойки в слепой ли ярости, в ожидании чуда нового мира, в покорности вождю. Когда Горбачев и Шеварднадзе, словно новые Герцен и Огарев, бродили по Москве, говоря друг другу «так дальше жить нельзя», они фиксировали уже свершившийся факт гибели старых богов. Коммунизм проиграл историческое состязание не тогда, когда военные программы Рейгана начали напрягать военную экономику Советского Союза (тот спор можно было вести еще сто лет, помешать ему могла лишь экология, но не истощение одной из сторон). И не тогда, когда школьный учитель не смог объяснить несоответствие теории с практикой. И не тогда, когда коммунист Иванов заснул на партсобрании. Коммунизм как явление стал терять свои позиции с изменением в 50-х годах шкалы общественных ценностей. Шесть соток приусадебного участка, личная библиотека, маленький «Москвич», отдых у моря и новое — шанс увидеть внешний мир. Коммунизм с горящими глазами, религиозное рвение прозелитов, жертвенный пафос социальной справедливости просто ушли из жизни и сознания ощетинившейся против всего мира страны, побитые не напряжением соревнования в высоких технологиях, а зевком собеседника, спешащего в отдельный рай хрущевской пятиэтажки.
Отныне только манихейцы от либерализма могли демонизировать Брежнева, Андропова, Черненко и Горбачева. Если это не так, то пусть кто-нибудь объяснит, почему представители
16
российского коммунизма пальцем не шевельнули 19 августа 1991 года, почему крупнейшая в мире политическая партия безропотно пошла не на баррикады, а на заклание. Неужели среди семнадцати тысяч сотрудников Центрального Комитета КПСС не нашлось ни одной заблудшей жертвы простодушия? Ни одного верующего в «новый мир», в пролетариат, в бесклассовое общество, в «солидарность работников всемирной великой армии труда»? Редчайшее по чистоте доказательство давнего внутреннего краха учения.
Россия вышла к другим берегам. Во второй половине 80-х годов наступила пора определить новый путь. Такую задачу не могли решить партийные бонзы, что и предопределило наступление звездного часа советской интеллигенции.
Три миража
Впервые за семьдесят лет всемогущие цари коммунистической Московии начали искать совета у интеллигенции. Да, и Хрущев был не против прочитать написанное Варгой, и Брежнев расширял штаты консультантов, и Андропов мог обсуждать проблему с приглянувшимся помощником, но только Михаил Горбачев привел «прослойку» на капитанский мостик государственного корабля и ткнул пальцем в карту: куда плыть? Азимут нашего времени определили три императива, владевшие думами интеллигенции, которая начала в толстых журналах дискуссию, итогом которой должен был стать новый курс.
Первый императив — как можно скорее достичь точки необратимости. Наиболее прямым путем покинуть сталинские волны черного террора. Ход размышлений был довольно пессимистичен: это уже третья попытка. Первую «оттепель» заморозило подавление восстания в Венгрии, очевидная ограниченность еще всевластной хрущевской номенклатуры, малообразованных сталинских выдвиженцев, которые в каждом просветленном слове видели происки. Вторую («малая оттепель» середины 60-х годов) попытку укротил пражский август 1968 года. Легкость всевластного запрета, покорность и безучастность огромного населения — все это порождало лишь одно стремление: при первой же возможности как можно быстрее преодолеть гравитацию партийного магнитного поля, вырваться за пределы заколдованного круга, заплатить любую цену за более гуманный общественный порядок.
17
Представителям этой волны не приходит в голову, что они бьются с фантомами, что новый Сталин при растущем среднем классе, всем очевидном крахе идеологии и неприятии персонального диктата номенклатурой был уже невозможен. Для восхождения к диктаторским полномочиям необходимы были два условия: согласие масс на тотальную мобилизацию (его можно получить лишь после грандиозных потрясений) и наличие идеологии, убедительно обещающей благо после мобилизационных сверхусилий. Будем реалистами, в 60—80-е годы такое сочетание было уже немыслимо. На дворе царил «застой», но антисталинисты считали его не нормой, а временной передышкой. Это была «идеология консультантов», которые в подъездах Старой площади объективно гуманизировали партийный аппарат, но опасались реакции: их знаменем было добиться необратимости гуманистической эволюции правящей верхушки.
Второй императив российской интеллигенции кануна великих потрясений: мы должны стать нормальной страной. Удивительно, что никто в те годы и не пытался определить критерии нормальности, задаться вопросом, почему нормальной считается социальная практика счастливой десятой части мира — Северной Атлантики, а не девяти десятых, находящихся либо в процессе догоняющей Запад модернизации, либо погрязшей в трайбализме и национализме. Неповторим тот пафос, то катарсическое значение, которое придавалось слову «нормальный» как синониму «идущий вровень с Западом, разделяющий его стандарты, уровень жизни и достоинства демократического общества». Словно девять десятых населения Земли сознательно жили ненормальной жизнью, словно подъем Запада в XVI веке не был уникальным чудом, величественным, благодатным (наука, литература, гуманизм) и опасным — колонизация, неизбежная (при движении вдогонку) болезненная рекультуризация.
В будущем об этом напишут детальнее. Но и сейчас, хочется спросить ревнителей нормальности, была ли нормальной жизнь большинства их соотечественников, если последний массовый голод отстоял уже сравнительно далеко (1947г.), если в течение жизни двух поколений две трети страны стали жить отдельно от скотины, пользоваться проточной водой, получили гарантию жизнедеятельности — своей и жизни грядущих поколений. Эти шаги к нормальности вовсе не гарантировали уровня Запада. Интеллектуальным убожеством веяло от выборов ориентира «нормальности» — США, Швеция, Швейцария
18
или Германия. Интеллигенция потеряла нить истории собственной страны, соревнуясь в обличении ненормальностей — словно сумма исторических и ментальных особенностей не составляла историко-цивилизационную основу того, что называлось советским народом.
Тезис о нормальности стал могущественным орудием интеллигенции. На уровне национального сознания стало едва ли не преступлением говорить, что Россия не скоро еще по уровню жизни будет равной начавшей якобы с той же стартовой полосы Финляндии, что нельзя смотреть лишь на счастливые (по стечению исторических обстоятельств) исключения, что феномен Запада в определенном смысле уникален. Форсированное движение к «нормальности» требовало определения ненормальности, и таковой стало считаться все незападное — смешное и грустное утрирование вопроса, вставшего перед Россией со времен Аристотеля Фиорованти. Словно не было жестокой полемики и практики решения этого вопроса со времен Лжедмитрия I , Петра I, славянофилов-западников и пр. Требование «сейчас и немедленно стать нормальными» лучше всего выразил двумя столетиями ранее генерал Салтыков, заявивший, что дело лишь в том, чтобы «надеть вместо кафтанов камзолы». Отказ видеть в модернизации крупнейшую проблему человечества и России, в частности, фетишизация иной цивилизации, подмена тяжелейшей проблемы легким выбором «умный-глупый», беспардонная примитивизация процесса обсуждения общественных вопросов — от демократии до экономической политики — вот чем поплатилась страна за недалекость своих интеллигентных детей, не знающих истории и решивших одним махом поставить на «нормальность».
Заметим, это был не временный фетиш, то было кредо: «нормальность» вместо критического анализа и исторического чутья. Жрецы нормальности на практике безжалостно крушили «административно-командную систему» и совершенно серьезно, прилюдно, печатно, массово требовали денационализации и дефедерализации. Как было ясно многим сразу, а остальным потом, они требовали дестабилизации и деградации. (Не говоря уже о том, что столь легкое определение «нормы», так жестоко ломающее ментальный, психологический стереотип огромного народа, неизбежно таило в себе жестокую автохтонную реакцию).
Третья черта российской интеллигенции эпохи «перестройки» — вера в существование чего-то большего, чем здра19
вый смысл (и это не успев еще остыть от марксистских законов стадиального развития). Воистину, свято место пусто не бывает. Интеллигенция позднесоветского периода попросту отказалась верить, что помимо серой действительности ничего нет. Крушение прежних схем в данном случае ничему не научило. Данная черта — родимое пятно российской интеллигенции, она родилась с этим знаком. Когда семнадцать отроков были посланы в начале XVI века в лучшие университеты Запада, то никто из новоявленных студентов не удосужился приобщиться к неким прикладным, общеполезным дисциплинам. Видимо, пресная проза постепеновщины противна русской душе. Все семнадцать российских протоинтеллигентов избрали одну из двух дисциплин — алхимию или астрологию, чтобы добиться успеха одним ударом, овладеть корневыми законами мироздания, одним махом разрубить гордиев узел жизни, по особому компасу найти сразу верный ответ — вера в миг, удачу, случай, тайную тропу истории, а не в каждодневные планомерные усилия.
Российская интеллигенция всегда упорно искала универсальный ответ, и ее внимание привлекали те из титанов западной мысли, следование учению которых обещало быстрое успешное переустройства общества. Кумирами думающей России последовательно были Адам Смит, Вольтер, Дидро, Руссо, И.Кант, Фурье, Гегель, Сен-Симон, Л.Фейербах, Прудон, К.Маркс (на его учении Россия задержалась с примечательной интенсивностью). От алхимии и астрологии дело явно двигалось в сторону социально-экономических концепций. В годы Михаила Горбачева интеллигенция демонстративно отринула марксизм, и тут же, руководимая все той же неистребимой верой в последнее слово западной (в данном случае экономической) науки, обратилась к фетишу «свободного рынка». Именно он, рынок, все расставит по своим местам. Рынок воздаст всем по заслугам, рынок вознаградит труд и уменье, накажет нерадивого. Он сокрушит нелепое стремление Центра контролировать все и вся, вызовет к жизни сонную провинцию, энергизирует людей, превратит «винтики и колесики» в грюндеров и менеджеров.
Позволим себе следующее отступление. В западной экономической теории свободный рынок, старый добрый aisse faire периодически был то в загоне, то в фаворе. Певцы свободного рынка от Адама Смита до Милтона Фридмена не более знамениты, чем идеологи государственного вмешательства от Тюрго до Джона Мейнарда Кейнса. В 60—70-е годы на Западе правил бал тезис об умеренно регулируемой экономике. Но во вре20
мена президента Рейгана вперед вышли идеи «освобождения» рынка от опеки, и «чикагская школа» стала авангардом западной экономической мысли. Нужно ли напоминать, что именно российская интеллигенция, стремясь не отстать, первой в мире переводила «Капитал» К. Маркса. Она же первой уверовала в созданную для западного мира теорию высвобождения рыночных сил. Именно она была взята на вооружение в стране монопольных производителей, в стране, в экономике которой требуются дисциплина, взаимодействие и порядок, а не раскрепощение ради чудес конкурентных чемпионов.
Песня рынку как всеобщему справедливому уравнителю, как создателю творческого производства прозвучала в стране, совершенно отличной от западной трудовой культуры. Гимн индивидуализму в глубинно коллективистской стране, призыв копить и бороться за качество на просторах, где основными производителями были мобилизованные поколение назад крестьяне и их дети, разумеется, не несшие в генах ничего похожего на протестантскую этику индивида. Накопленное по крохам в 1929-1988 годах подверглось воздействию экспериментов типа «Закона о предприятии». Всеобщее требование регионального хозрасчета было уже за пределами здравого смысла.
Удивительная вера коммунистических вождей в способности буржуазной экономической науки — эскиз в безумии сам по себе. Партийный пролетарский прозелитизм трансформировался номенклатурным поколением в свою противоположность. Что толку теперь предъявлять счет выпускникам этих своего рода церковно-приходских школ — партийных учебных заведений? Страна и история еще долго будут недоуменно смотреть на лучших, на образованных, на тех, кто имел идеалы, кто любил свою страну и желал ее обновления, но слишком усердно поверил в догму, противоположную собственным лекционным курсам. Не слишком ли большую цену заплатила страна за их спонтанность, чувство непогрешимости, заносчивость до пределов преступной гордыни, легкость в обращении с судьбой страны, черствость в отношении старших поколений?
Гимн свободному рынку явился апологией искаженного мировоззрения. Англо-саксонский мир вместе с Дж. М. Кейнсом и Ф.Рузвельтом отошел от него в 30-е годы. Прочий же мир, то есть девяносто пять процентов мирового населения, не знал экономического развития на основе свободного рынка никогда. И то, что западный мир знает о свободном рынке, не внушает ему иллюзий. Скажем, известный в России филантроп Дж.
21
Сорос написал недавно в журнале «Атлантик мансли», что дисциплина рынков свободной торговли может быть такой же тиранической, как фашизм и коммунизм. А американский журнал «Бизнес уик» сообщил в номере от 24 февраля 1997 года, что, «если корпоративная Европа, с ее многовековой традицией социального обеспечения, устремится к англосаксонскому образцу, то их открытая борьба лишь усилится».
Но не ведающая сомнений российская интеллигенция отставила роскошь сомнения. Понятно, что страна (совсем не та, что в 1917 году, гораздо более в своей массе образованная и восприимчивая) ждала от своих интеллектуальных лидеров объяснения материальных успехов одних стран и очевидных неудач других. Окружавшие Горбачева политологи и экономисты несомненно следили за господствующими на Западе теоретическими тенденциями. Они никогда не пришли бы к воспеванию рынка, скажем, в 1960-е или 70-е годы, когда на Западе, даже в англосаксонском мире, царил совсем другой стереотип. Но в атмосфере временной победы неолибералов-рыночников чикагской школы лучшие умы России привычно поверили в «последнее слово». Так прежде верили в деятелей Просвещения, в Фурье, Прудона, Бланки, анархизм, марксизм, ницшеанство. Сработал рефлекс. В конце 80-х годов XX века следовало было верить в певца свободного рынка Милтона Фридмена (хотя, к чести Фридмена, нужно упомянуть о специально написанной им работе, посвященной идее принципиальной неприложимости его идей к русской действительности). В результате доморощенные пересказы созданных для специфических условий макроэкономических постулатов, принадлежащих последней череде Нобелевских лауреатов (разумеется, американцев; разумеется, рыночников) затмили самоосмысление и собственный упорный, планомерный труд.
Не будем идеалистами, конечно же, самонадеянные советские экономисты не могли в скромные краткие годы проделать труд Кальвина, Лютера и Конфуция, не могли «внедрить» трудовую аскезу своей многомиллионной, зачитывавшейся их статьями пастве. По многие причинам. Субъективным — не было прозелитической революционно-религиозной внутренней убежденности. Ее заменял яркий скепсис, набор средней убедительности логических канонов. Объективная причина — коллективистское сознание так или иначе отвергало курс на приоритет самореализации индивида, противилось появлению полюсов кричащего богатства и молчащей бедности. Нам в дан22
ном случае важно не то, что в принципе могло (или не могло) реализоваться, а то, в каком направлении призванная номенклатурой советская экономическая наука повела готовый к переменам (как к традиционному еще одному испытанию) народ в сюрреалистической обстановке 1989—1991 годов, когда все прежде невозможное стало казаться возможным за несколько месяцев, за 500 дней, до ближайшей осени.
Российская интеллигенция совершила «грех нетерпения и неуемной гордыни», она подавила в себе свое главное родовое качество — разумное сомнение — и бросилась в новый социальный эксперимент с не меньшей страстью, чем революционеры 1905 и 1917 годов.
Святое и естественное прибежище
Дело не в естественной профессиональной гордости, не в не менее естественном праве на ошибку, и уж, конечно, не в предпочтении пассивной бездеятельности. Дело в исконной, не требующей деклараций, органичной любви к своей стране, которая не позволяет делать ее объектом эксперимента, не исключающего опасные последствия. Увы, среди нашей интеллигенции возобладали те, кто непривычно для образованного уха стал называть свою страну «этой» страной. Можно понять этимологию данного оборота, английского словосочетания, в котором «эта» (this) — фактически синоним русского «наша». Но, будучи переведенным на русский язык в другом своем значении — »эта», данное местоимение стало тем, чем оно и является, — символом отстраненности, указанием на «одну из» стран. Но «эта наша» страна дана нам в тот миг вечности, на который простирается наша жизнь.
Сказанное здесь понятно тем, кто думает подобным же образом. Для тех же, кто живет в «этой» стране, мои слова наивны, если патриотизм воспринимать как атавизм традиционного общества. Из этой этимологии прямо выводится негативный знак патриотизма. У такого суждения есть и исторические основания. Кто станет отрицать, что патриотизм часто служил в России щитом против критики внутреннего (не)устройства, оправданием смирения с низким уровнем жизни, примитивными условиями бытия. Патриотизм, действительно, может быть «последним прибежищем негодяев». Часто цитированные в России, эти слова Сэмюэля Джонсона относятся ко времени феноменальной солидарности его соотечественников-англи23
чан, именно в те годы, в конце XVII века заложивших основы своего мирового влияния на всех пяти континентах. Как раз твердость патриотического чувства позволила Джонсону спокойно произнести свой парадокс. Когда же слова англичанина произносятся как символ веры, то следует усомниться в национальном здоровье. Как справедливо указал почти столетие тому назад С. Булгаков, «европейская цивилизация имеет не только разнообразные плоды и многочисленные ветви, но и корни, питающие дерево и, до известной степени, обезвреживающие своими здоровыми соками многие ядовитые плоды. Поэтому даже и отрицательные учения на своей родине, в ряду других могучих духовных течений, им противоборствующих, имеют совершенно другое психологическое и историческое значение, нежели когда они появляются в культурной пустыне и притязают стать единственным фундаментом русского просвещения и цивилизации».
Патриотизм — то общественное чувство, которое на современном языке может быть определено как гражданская идентичность или ощущение принадлежности своей стране. Сегодня в условиях плюрализма идентичностей можно ощутить себя главой семьи, группы, класса, жителем региона или членом профессиональной группы, но связать все это воедино может лишь гражданская идентичность, на уровне чувств предстающая как патриотизм. «Помимо прочего, патриотизм,— писал Г. Бокль,— служит борьбе с суеверием: чем более мы преданы нашей стране, тем менее мы преданы нашей секте». Строго говоря, патриотизм — это не более, чем чувство коллективной ответственности.
Те, кто ссылаясь на этимологию, видит в патриотизме реликт патриархального общества, плохо знает Запад: проявления национальных чувств и патриотизма французов, неистребимая верность англичан своей стране, стойкая направленность немецкого сознания на защиту национальных интересов, впечатляющая испанская гордость, повсеместная итальянская солидарность и наиболее впечатляющий американский опыт — вывешивание государственного знамени на своих домах, пение государственного гимна перед началом сакрального действа в любом молитвенном доме, в церкви любого вероисповедания и т. п.
Всюду в мире как непреложные условия жизнедеятельности существуют общественное проявление любви к стране своего языка, неба, хлеба и детства. И российская интеллигенция всегда соединяла в себе два начала — знание Запада и любовь к
24
своему отечеству. Наверное, незнание простительно, ошибаться свойственно человеку. Но если ослаб второй элемент, нужно говорить о кризисе российской интеллигенции.
Когда часть интеллигенции сказала себе, что «их» страна — это «эта» страна? Наверное, когда оказались неосуществимыми идеалы, казавшиеся столь очевидно привлекательными, когда эти идеалы столкнулись с сопротивлением и непониманием, с косностью населения. Когда формула «хотели как лучше, а получилось как всегда» подчеркнула заколдованность российского круга модернизации и цели реформаторов существенно сдвинулись в сторону личных. Может ли характеристика «эта» возобладать над определением «наша»? Видимо, может. Для этого должна быть разрушена связь между людьми (главная характеристика коллективистской страны) — чтобы исчезли мы, а утвердилось множественное «я». Чтобы выветрилась под напором цинизма коллективная память, «любовь к отеческим гробам», чтобы окружающим стало совсем неловко от признания в любви к многострадальной отчизне с ее гипсовыми постаментами и фанерными звездами. Бесстрастно завершена люмпенизация населения, перевод его в режим естественного выживания, войны всех против всех. Но тогда, пожалуй, не будет не только нашей, но и этой страны.
Американцы смотрят на Советский Союз
С приходом в 1981 году крайне правого республиканца Рональда Рейгана в Белый дом трудно было представить себе, что он пять раз будет встречаться с руководителями «империи зла» — вождями Советского Союза. Не будем обольщаться. Как пишет Раймонд Гартхоф, «прогресс в двусторонних отношениях произошел только в тех областях и только в той мере, в какой советская сторона готова была принять американскую позицию. Взаимное сближение в период между 1985 и 1988 годами произошло только там, где Горбачев изменил советскую позицию и принял вместо нее американскую позицию. Несомненно, это создало внутренние трудности для Горбачева... Новый детант был основан не на признании взаимных интересов, но на советской капитуляции. Теперь перед Горбачевым встала задача оправдать свою внешнюю и оборонную политику, доказать, что происходящее служит и советским интересам»8.
В стремлении понять огромную державу на севере и северо-востоке Евразии думающая Америка создала более двухсот
25
центров советологии. Изучению подверглась история России, особенности советского периода, социальный и национальный факторы в том СССР, каким он вышел на финальную прямую своего исторического существования. Сложились три школы анализа и интерпретации Советского Союза и его стратегии в мире.
Первая школа доминировала в американской советологии начала 1980-х годов во многом под влиянием советского вторжения в Афганистан и выходом вперед в американской политической элите правых республиканцев во главе с Рональдом Рейганом. Безмятежно и бестрепетно эта школа назвала Советский Союз (устами президента) «империей зла» и свято верила в созданное чудовище. Эта группа интерпретаторов искренне полагала, что целью Москвы является коммунизированный мир и подмятый под московскую пяту Запад. С точки зрения этой школы, Советский Союз был воплощением тоталитаризма, он рисовался как беспредельно могущественный и способный на действия в глобальном масштабе. Советская угроза, угроза страны, «беспредельно» могущественной на всех континентах и во всех океанах приводила в трепет самих представителей этой алармистской школы.
Соответственно, оптимальной стратегией президентом Рейганом и его военными министрами Каспаром Уайнбергером и Ричардом Чейни виделось массированное военное строительство, рассчитанное на долговременное военное соперничество «по всем азимутам». Идеалом виделось прямое противостояние Советскому Союзу, наращивание американской мощи, дисциплина в Западном союзе, контроль надо всем «свободным миром», жесткое повсеместное противостояние коммунизму. Эта школа была особенно влиятельна в начале 1980-х годов.
Самыми выдающимися представителями алармистской школы являлись Ричард Перл, Каспар Уайнбергер, Ричард Пайпс, Уильям Кейси, Уильям Кларк, Доналд Риган, Джин Киркпатрик, Ричард Чейни. Что касается самого президента Рональда Рейгана9, бывшего своего рода знаменем этой школы, то он несомненно возглавлял алармизм между 1981 и 1985 годами. В дальнейшем президент-ястреб стал дрейфовать в направлении прагматической школы, что видно из саммитов в Женеве, Рейкьявике, Москве.
Вторая школа исходила из анализа внешнеполитического поведения СССР, а не из особенностей его идеологии, структуры его общества, примет его исторического прошлого. Эта
26
школа также рассматривала Советский Союз как противника, но противника геополитического. Эта школа обращала внимание на то, что во внешней политике Москва постоянно демонстрировала не наступательные авантюристические манеры, не склонность к рискам и безоглядности, а очевидную сдержанность, практичность, умеренность и оппортунизм. Этой школе подходит название прагматичная. Ее сторонники отнюдь не исходили из тезиса о непримиримой враждебности Кремля, они видели возможности глубокого воздействия на советскую систему вплоть до фактического манипулирования ею — используя фактор жесткого единоначалия и потери коммунистической верхушкой мировоззрения, убедительного для конца XX века. Представители этой школы придавали исключительное значение переговорам, встречам на высшем уровне, личным контактам, персональным привязанностям. Они твердо верили в возможность воздействия на гигантскую централизованную систему, начинающую терять политико-идеологические ориентиры.
Эта школа объединила весьма существенную часть американского политического истеблишмента. Это представители разных вариаций детанта Никсон, Киссинджер в 1970-х годах В период президента Джимми Картера шла постоянная борьба между геополитическим подходом Збигнева Бжезинского и интерактивной позицией государственного секретаря Сайруса Вэнса. Президент Джордж Буш-старший и его госсекретарь Джеймс Бейкер вначале занимали скорее прагматические позиции, но ввергнутые в горбачевскую эпопею, стали олицетворением третьей школы, школы интерактивности.
Представители третьей школы, которая может быть названа интерактивной, не верили ни в идеологическую зашоренность Кремля, ни в якобы взращенные там геополитические схемы. Они не верили ни в мертвые принципы, ни в принципы механического соревнования. Максимально релевантной для объяснения поведения СССР на внешней арене им представлялась та идея, что внешнее соревнование само по себе порождает соревновательную динамику. Столкновение интересов, наравне с противоположным по направленности миро-объяснением, порождает затяжной конфликт, имеющий гигантскую инерцию. Между идеологами и геополитиками сторонники интерактивной школы склонялись к последним (не во всем разделяя их механистические убеждения). Сторонники этой школы по-разному объясняли причины, характер и осо27
бенности поведения советского государства, но они видели в этом поведении огромный элемент реактивного противостояния, стремления противостоять Соединенным Штатам как решающим образом меняющей весь мир силе. Намерения и цели Советского Союза могли быть очень разными, но они чаще всего противодействовали установлению противоборствующей американской системы как таковой. Представители этой школы отказывались принимать некую цельность подхода Кремля к мировым событиям. Более того, они видели исключительно большую долю прагматизма в работе советской системы и верили в реальность воздействия на нее, в реальность очень глубокого воздействия на нее. С их точки зрения, советский мир, хотя и был определенно замкнутым, но воспринимал многообразие и был определенно открыт внешнему воздействию.
Две сверхдержавы могут найти такт в своих действиях. Обе они достаточно легко учатся. Если более механистически настроенные другие школы верили лишь в стимулы и рычаги, то интерактивная школа верила в общую психологию, в способность имитации, в непосредственные межправительственные контакты, в общечеловеческое. В человеческую слабость, в конце концов. Советская внешняя политика формируется не многотомными сочинениями классиков, а непосредственным опытом конкретной политической практики. Школа стояла за переговоры, контакты, общий опыт, психологическое сближение. Эта школа опасалась прямолинейного силового противодействия Советскому Союзу. Она верила в выработку общих правил.
После появления Горбачева10 в американской администрации началась борьба между алармистами «первого рейгановского набора» и идеологами интерактивности, среди которых в горбачевскую эпоху выделились Александер Хейг, Джордж Шульц, Джеймс Бейкер и президент Джордж Буш-старший. Интерактивной была позиция президента Билла Клинтона, Строуба Тэлбота и всего окружения президента, 27 раз встречавшегося с лидерами новой России. Сторонники интерактивного подхода к американо-советским отношениям не только видели больше толка в геополитическом ракурсе, а не в идеологическом — подобно механицистам, — но придавали решающее значение самой логике соревнования, своеобразным правилам и приемам противоборства. Конфликт развивался ввиду взамноменяющихся представлений друг о друге.
28
Американцы признают, что главный фактор в кардинальной реконструкции мира обнаружил себя с приходом к власти в СССР Михаила Сергеевича Горбачева, По словам Раймона Гартхофа, «он оказался готов пожертвовать советской политической гегемонией и военным преобладанием в Восточной Европе , готов пойти на непропорциональные уступки в вопросах контроля над вооружением (Договор о ракетах средней дальности в Европе, Ограничении стратегических наступательных вооружений. Ограничении обычных вооруженных сил в Европе), вывести советские войска из Афганистана, отказать в помощи кубинским войскам в Анголе и Эфиопии, вьетнамским войскам в Камбодже, разрешить региональные конфликты, разрушить социалистические режимы»11.
29
Глава 1
ПРОВИНЦИАЛЫ НА СЦЕНЕ

Серое здание Президиума ЦК на Старой площади вызывало у знающих подлинный трепет. Здесь вершились главные дела государства, и не было сюда доступа не своим. И все же административной тайны в либеральные послебрежневские времена не утаишь. Наследовавший Брежневу в 1982 г. Андропов действовал по канону: он выдвинул в качестве ближайших помощников двоих преемников — южанина Горбачева и питерца Романова. Но Романов был далеко, в Ленинграде, а пятидесятиоднолетний Горбачев под рукой — это сказалось почти немедленно. Горбачев получил в руки контроль над всей промышленностью (с задачей осуществить здесь реформу), затем идеологию и сельское хозяйство.
Посланный сразу на два «мероприятия» — на похороны Черненко и на первое знакомство с новым Генеральным секретарем ЦК КПСС М.С. Горбачевым, вице-президент США Джордж Буш посчитал необходимым осмыслить происходящее и донести некоторые новые идеи до президента Рейгана. Государственный секретарь Джордж Шульц также запечатлел на бумаге свои впечатления. Рейган не поехал на похороны Черненко, у него не было особого желания знакомиться с новым Генеральным секретарем ЦК КПСС. 12 марта 1985 г. американская делегация прибыла в резиденцию американского посла в Москве Спасо-хаус, где в тот день отмечали день рождения посла Арта Хартмана. Шульцу запомнился орел у входа в библиотеку Спасо-хауса с надписью «Живи и давай жить другим». Визит к Горбачеву должен был дать американцам первое представление о новом хозяине Кремля. Весьма приметного Горбачева сопровождали министр иностранных дел Громыко, помощник Горбачева по внешнеполитическим проблемам Андрей Александров-Агентов и переводчик Виктор Суходрев.
30
Горбачев сразу же поразил американцев неуемным потоком слов. Шульц отмечает, что не слышал еще ничего подобного. Подаваемые им прямые и косвенные сигналы были двусмысленными с самого начала. Во-первых, он поблагодарил за выражения сочувствия. Американская сторона должна исходить из того, что Москва сохранит преемственность. Во-вторых, Горбачев, указывая на старинные часы в кабинете, с улыбкой сказал, что «старые часы неважно определяют новое время». Горбачев отодвинул заранее подготовленные бумаги и разразился словесной бурей. Шульц: «Я внимательно наблюдал за Горбачевым, стремясь понять, что за фигуру он из себя представляет. Горбачев позже признался, что заметил следящего за ним Шульца и подумал, о чем думает этот американец»12.
Новый советский лидер с самого начала поразил американцев тем, что говорил не об интересах собственного государства, которые он призван был охранять, а выступал в некой роли Христа, пекущегося «о благе всего человечества». Что это, попытка дипломатически обойти Америку? Или неуемное эго дорвавшегося до высшей власти политика? Небольшой, но высокопоставленной американской делегации не так уж часто приходилось встречаться с политиком, который как бы не любил все мелкое и готов был тратить свое время лишь на глобальные решения.
И что удивительно, он с самого начала как бы извинялся. Он не задавал вопросы, что американцы делают на всех континентах и во всех океанах, что делают США на базах, окруживших весь Советский Союз. Напротив, он словно оправдывался за величину своей огромной страны. «У СССР нет экспансионистских амбиций. У него есть ресурсы на многие столетия — людские, естественные ресурсы, огромная территория». Не правы те американские деятели, которые «сваливают все на Москву. У нас нет территориальных претензий к Соединенным Штатам даже в отношении Аляски и Русского Холма в Сан-Франциско».
Горбачев сделал обзор советско-американских отношений за все годы «холодной войны». Его особенно интересовал детант конца 1960 — начала 1970-х годов. Заметим, что американские собеседники не сокрушались по поводу угасшей разрядки напряженности, это делал тот, кого американская пропаганда изображала атакующей стороной, фактическим мировым агрессором. Горбачев в лицо сказал Бушу и Шульцу, что «наступил уникальный момент. Я готов возвратить советско-американские отношения в нормальное русло»13.
31
Неудивительно, что после беседы госсекретарь Шульц сказал вице-президенту Джорджу Бушу, что «в Горбачеве мы имеем совершенно особый тип лидера, невиданный прежде».
Новый посол
В администрации Рональда Рейгана не было более значительного специалиста по Советскому Союзу, чем работавший в аппарате Совета Безопасности Джек Мэтлок, которого в конечном счете Вашингтон и направил послом в Москву. Что было на уме у американского посла, когда он видел нового советского лидера и его быстро обновляющееся окружение? Спустя десять лет он напишет: «Хотя я считал реформу советской системы абсолютно необходимой, я признавал, что было бы ошибкой открыто провозгласить такую цель. Исходя из гордости и многого другого, они отвергли бы любые попытки предъявить требования об изменении их системы ради достижения соглашения с нами. Это заблокировало бы переговоры. Должен был быть найден окольный путь. Такой путь стал возможен ввиду растущего давления на советских лидеров открыть страну и децентрализовать контроль над обществом. Я был убежден, что открытые границы, свободный поток информации, установление демократических институтов произведут фундаментальные перемены в советской системе; но любой лидер, который становился на путь реформ, должен будет адаптироваться к большей открытости ради увеличения общественной эффективности. Поэтому мы должны были основывать свой курс на том, что советские лидеры на определенном этапе могут воспринять курс на большую открытость, на понижение «железного занавеса» и введения гарантий некоторых гражданских прав. Такие реформы могли бы стать самодовлеющими — стоило их только начать, — и было бы трудно обратить их вспять без крупных экономических и политических потрясений. Так Советский Союз мог бы, в конечном счете, измениться, даже если это не входило в первоначальные расчеты его руководства»14.
Что-то показалось привлекательным американцам уже на этом этапе; Буш советовал пригласить Горбачева в Соединенные Штаты. Белый дом последовал совету. Через две недели Горбачев ответил согласием в принципе, но конкретное определение времени визита заняло еще несколько месяцев. При этом Рейган приглашал нового советского лидера в Вашингтон, а тот соглашался на встречу только в Москве.
32
Именно на этом этапе Запад удивил новый византизм в Кремле. В июле 1985 г. — за день до оглашения согласия на встречу с американцами (в Женеве) — из советской политики был эффективно исключен ведущий советский дипломат эпохи, А.А. Громыко. Номинально он был назначен на более высокий пост Председателя президиума Верховного Совета СССР. Вместо него министром иностранных дел был назначен глава компартии Грузии Э.А. Шеварднадзе, не имевший никакого опыта на международной арене.
Посол Мэтлок отметил в донесении в Государственный департамент, что Шеварднадзе до сих пор отличился лишь в одном: по мере нарастания еврейской эмиграции из СССР в 1970-е годы численность евреев, выезжавших из советской Грузии пропорционально была выше, чем показатели любой другой республики. Эмигранты из Грузии в США и Израиле отмечали, что Шеварднадзе с легкостью давал выездные визы, как бы стимулируя выезд еврейской общины из Грузии. Он был неожиданно мягок в обращении с грузинскими студентами, требовавшими провозглашения грузинского языка официальным языком своей республики. Он был непреклонен лишь в отказе на просьбы абхазцев вступить в Российскую Федерацию.
«Баптистский священник»
Дальнейшее западным наблюдателям стало напоминать петровскую неистребимую страсть к ученью, ученым людям и Немецкой слободе как предпосылки великого этапа перемен в русской истории, кремль испытывал недоумение и интерес в отношении новых военных программ президента Рейгана, и Михаил Горбачев произвел неизгладимое впечатление на группу связанных с изучением космоса ученых, равно как и ведущих экономистов страны. Сагдеев рассказывал Хедрику Смиту о необычности поведения самого молодого члена Политбюро: «С нами, учеными, обращаются как с важными фигурами — это было бы невозможно без личного участия Горбачева. Мы объясняли ему значимость «Зведных войн» Рейгана. Наша первая письменная оценка идей Рейгана была сделана в августе 1983 г. Мы собрали совещательную группу в десять-пятнадцать человек»15.
Помимо «Звездных войн» Горбачева интересовала макроэкономика. Его знакомая академик Ирина Заславская привела вызывавшего трепет члена всемогущего Политбюро в круг академических ученых — Леонида Абалкина и Олега Богомолова,
33
отличавшихся критикой в отношении затормозившей экономики и сиявших новым набором экономических идей. Евгений Велихов, разместившийся как вице-президент в старинном (екатерининских времен) бледножелтом здании Президиума Академии наук, был искренне удивлен непосредственностью, столь необычной у ученика сусловской школы, с которой член Политбюро взирал на новые персональные компьютеры. Велихов вспоминает: «Он был еще только секретарем, ответственным за сельское хозяйство. Я по телефону пригласил его приехать. Была суббота, свободный день. Он провел с нами целый день... После этого мы встречались часто и обсуждали многое, особенно военные проблемы».
Напомним и о том, что, к удивлению американцев, сияющий Горбачев, неистребимо жаждущий признания, потратил во время визита в Вашингтон в 1990 г. пять часов драгоценного времени на получение шести наград пяти общественных организаций (Награда Альберта Эйнштейна, Медаль Свободы Франклина Делано Рузвельта, награда Мартина Лютера Кинга, награда за Ненасильственный мир, награда «Личность в истории», Приз за международный мир. Кондолиза Райс «Представляю, как им там живется в Москве с таким количеством наград». Во время отдыха в Вашингтоне Горбачев проявил себя в метании подковы, за что в очередной раз был награжден к вящему своему удовольствию.
Интеллектуальный калибр
Американцы, судя по их мемуарам, были поражены, «как плохо Горбачев знал и понимал рыночную экономику. Например, он утверждал, что на Западе много коллективной собственности — например, корпораций. У Горбачева было очень туманное представление, а временами абсолютно неверное представление о капиталистической экономике»16. Невероятные суждения Горбачева периодически ставили в тупик его американских собеседников.
Американцев удивляло отношение Горбачева к критической прессе. Мэтлок. Главный редактор «Огонька» Коротич «постепенно понял, что Горбачев поднимает голос для проформы — чтобы сказать Лигачеву, Язову и Крючкову, что критиканы поставлены на место, но при этом вовсе не ожидает изменения критического тона»17.
В донесениях в Вашингтон американское посольство в Москве стремилось дать Горбачеву объективную оценку. «Нет
34
сомнений в том, что Горбачев любит власть. Бесспорно и то, что он трепещет от одной мысли о возможности ее потери. Несомненно, что он очень чувствителен к критике и рассматривает даже весьма дружественную критику как измену»18.
Признанный проницательный наблюдатель — государственный секретарь Джордж Шульц говорил о Горбачеве, что тот напоминает ему боксера, который никогда не был в нокауте. Боксера, преисполненного амбиций и уверенного в себе до крайности.
А посол Джэк Мэтлок отметил, что Горбачев «не мог вынести даже мысли о передаче своей власти кому бы то ни было»19. Размышляя над судьбой человека с невероятным самомнением, превосходной памятью и оптимистическим темпераментом, американский посол в Москве приходит к выводу: «Личностные факторы брали в нем верх над политической калькуляцией: Горбачев не желал делиться огнями рампы с талантливым коллегой. Он чувствовал себя уютно только рядом с молчаливыми или серыми помощниками — и это один из ключей, объясняющих его поражение не только в борьбе с Ельциным, но в подборе персонала вообще»20.
Мэтлок: «Горбачев по своей природе являлся одиночкой, и это делало для него тяжелым создание эффективного консультативного и совещательного органа. У него не было ни официального совета министров, ни «кухонного» кабинета в подлинном смысле. Были, конечно, советы разных типов, члены которых приходили и уходили, встречаясь с ним лишь время от времени. Но они никогда не превращались в эффективные совещательные органы по двум причинам. Во-первых, Горбачев часто собирал вместе людей, которые просто не могли вместе работать, и во-вторых, он никогда не использовал их как настоящие совещательные органы, с которыми постоянно консультируются и мнения которых воспринимают серьезно. Более того, он чаще всего говорил своим советникам, а не слушал их.
Общественная жизнь Горбачева была либо сугубо официальной, либо протекала исключительно в рамках его семьи. У него не было круга близких ему по духу людей, которые могли бы обеспечить связь, пусть даже призрачную, с широкой публикой. Раиса была единственным близким другом, и хотя она обеспечивала ему психологический комфорт, который поддерживал его в условиях постоянного стресса, она не могла обеспечить ширину и глубину подлинного совета, который мог дать
35
более широкий круг советников. Более того, справедливо, что такие сомнительные помощники, как Валерий Болдин, сохраняли свои позиции лишь поддержанием добрых отношений с Раисой, не пытаясь критически подойти к ее суждениям.
Окружающие видели, что у него нет личных друзей за исключением его иностранных коллег. В 1991 году несколько советских официальных лиц говорили мне, что Горбачев чувствует себя более комфортно с иностранцами, чем с собственными гражданами. «Он ближе к президенту Бушу, государственному секретарю Бейкеру, чем к кому бы то ни было из нас. Вы можете говорить с ним более откровенно, чем можем мы. У него нет здесь близких друзей»21.
Горбачев назначал на важнейшие посты людей третьего и пятого калибра. По мере того, как его власть увядала, он развил в себе аллергию на всякого, кто мог бы блеснуть талантом в общественных глазах более ярко, чем его тускнеющий образ. В результате он приблизил Янаева и Павлова. Их неэффективность способствовала его падению.
Американское посольство, с восторгом сообщая о диком саморазоблачении, развернувшемся в СССР с 1986 г., отметило, что вождь перестройки не допускает в ставшей феноменально критической прессе только один сюжет: критику самого себя. Не верящие своим глазам граждане читали о Советской Армии как о «гадине» (таким было название огромной статьи о национальной армии в «Московских новостях»), но Горбачев категорически не выносил критических оценок в свой адрес. В октябре 1989 года газета «Аргументы и факты» (детище Яковлева) в предельно краткой статье отметила, что в стране Сахаров более популярен, чем Горбачев. И это в газете, чей тираж взмыл до 34 миллионов экземпляров. Генеральный секретарь был в ярости. 13 октября 1989 года всех главных редакторов вызвали «на ковер» в ЦК КПСС. Главному редактору «Аргументов и фактов» Старкову предложили пост редактора международного журнала в Праге или Бюллетеня Верховного Совета. В 1992 году Старков сказал (тогда уже бывшему) послу Мэтлоку: «Если вы возложите достоинство продвижения гласности на Горбачева, то оскорбите всех тех, кто сражался с ним за эту гласность»22.
С другой стороны, посол Мэтлок с самого начала был уверен в крахе экономического импровизаторства Горбачева. И чем дальше, тем больше. Он так и сообщал свой прогноз в Вашингтон. Мэтлок полагал также, что Горбачев «кажется почти
36
слепым в отношении реальных сил, стоявших за этнической и национальной агитацией... Либо он не знал, либо не хотел знать о проявлениях национальных чувств — русских и нерусских. Он хотел чего-то небывалого: добровольно ему дарованного имперского контроля»23.
Оказывается, в контактах с Бушем и Бейкером Горбачева больше всего беспокоило выражение «западные ценности». Советскому президенту было обидно, что бывают ценности, к которым он не приобщен. Идя навстречу этому предубеждению, президент Буш предложил впредь употреблять выражение «демократические ценности»24. Горбачев был счастлив. Именно в это время, оценив мыслительный процесс противника, президент Буш (20 февраля 1990 г.) пишет канцлеру Колю: «У нас появились шансы выиграть эту игру, но нужно вести дело умно». Речь, разумеется, шла о воссоединении Германии.
Фактор толпы
За шесть лет руководства страной Горбачев совершил сорок государственных визитов и посетил 26 стран. Он четыре раза был во Франции, три раза в США и ГДР, два раза — в Италии, ФРГ, Англии, Индии. А ведь дома его ждали воистину неотложные дела.
На Горбачева чрезвычайно воздействовали западные толпы. Почему? У западных наблюдателей возникли на этот счет свои теории. Смысл их сводится к тому, что поведение советской толпы обычно невыразительно — если только толпа не настроена враждебно, тогда ее поведение будет даже слишком выразительно. «Американская толпа совершенно иная. Горбачева приветствовали как героя-победителя, как кинозвезду, выражая все возможные приветствия, улыбки, отчаянные попытки коснуться героя рукой.... Американская толпа не состояла из покорных рабов капитализма, желающих сбросить свои оковы, не представляла собой воинствующих джингоистов... Американская толпа излучала благожелательность, благополучие и добрую волю... Горбачев был человеком, который наслаждался помпой, всеми атрибутами власти и желания общественного признания. У себя дома он начал ощущать, что его популярность определенно уменьшается, он видел в Ельцине противника с большей харизмой, получающего большую поддержку на улицах. В Вашингтоне, а позднее и в столицах государств
37
Западной Европы он получал то, чего ему не хватало дома: мольбу обожающих толп»25.
Установленные дружеские отношения с Рейганом, Бушем, Тэтчер, Колем, Миттераном и другими западными лидерами укрепляли в Горбачеве то чувство, что на Западе его понимают лучше. Фактом является, что в 1989 году, когда власть под Горбачевым решительно зашаталась в самом Советском Союзе, Генеральный секретарь Горбачев купался в лучах всемирной славы — он посетил Лондон в апреле, Бонн в июне, Париж в июле, Хельсинки в октябре, Рим в ноябре. Плюс Китай в мае, а также встречи с венгерскими, чехословацкими, польскими и восточногерманскими руководителями в Москве. По мнению посла Мэтлока, «Горбачев не понимал того, что коммунистические режимы повсюду в Восточной Европе потеряли всякую надежду получить поддержку большинства — не только потому, что были коммунистическими, но потому что были орудиями советского империализма... Горбачев был психологически не готов признать существующую враждебность в адрес коммунистических партий, он был поразительно невежествен в отношении подлинного состояния дел в Восточной Европе»26.
Ослепленный восторгом западных толп провинциал прилагал немыслимые усилия для ускорения переговоров между НАТО и Организацией Варшавского Договора по обычным вооруженным силам, не понимая, что окончание этих переговоров сделает его «неинтересным» для Запада и нелюбимым дома. И это в те дни и месяцы, когда он получал из КГБ доклады и аналитические записки, подчеркивающие «империалистическую угрозу». Общее мнение американцев в первые годы правления Горбачева заключалось в краткой фразе: «У них ничего не получится». Все ограничится поверхностными словесными баталиями. Еще одна российская «потемкинская деревня».
Американский посол в Москве Джек Мэтлок все более солидаризировался с мнением, что «Горбачев не знает, куда направляться... . Он привел в действие политические силы, не представляя себе при этом, какой должен быть финальный результат... Я не мог понять его стратегии в решении экономических и национальных проблем — именно тогда, когда они приближались к кризисному пику. Увеличивались доказательства того, что его понимание этих проблем было ошибочным»27. Уже в 1989 году Мэтлок пришел к выводу, что Горбачев едва ли «доберется» до окончания своего срока в 1994 году. Чтобы реализовать открывшиеся возможности, американцам нужно было спешить.
38
Соратники
Посол Мэтлок более благожелательно отзывается о Н.И. Рыжкове, которого он называет «одним из наиболее привлекательных деятелей горбачевского периода; менее чувствительного, менее стремящегося доминировать в личных отношениях, чем Горбачев». В отличие от многих своих коллег, он хотел — его любимая фраза — «создавать, а не разрушать». Увы, столь благожелательных отзывов заслуживали не многие.
1 августа 1985 г., в десятую годовщину подписания Хельсинкских соглашений, американский государственный секретарь Джордж Шульц впервые встретил Эдуарда Шеварднадзе, который открыл встречу словами: «Я новичок в этом деле. Поправьте меня, если я сделаю ошибку». После окончания встречи Шеварднадзе обернулся к советской делегации: «Ну что, много я сделал ошибок?». Один из членов американской делегации воскликнул: «Мы играем в совсем новую игру!»
Другое новое лицо, приведенное к высшей власти Горбачевым, было больше известно американцам. Осенью 1958 г., как пишет Дж. Мэтлок, «американская пресса, университетские власти и ФБР заинтересовались тремя новыми студентами, прибывшими в Колумбийский университет из СССР Одним из них был Александр Яковлев — явный лидер группы». Предметом исследований Яковлева в Нью-Йорке была внешняя политика президента Франклина Рузвельта. Теперь Яковлев возглавлял Институт мировой экономики и международных отношений и был на пути к главенству в советской пропаганде.
Будущий фаворит американцев в 1984 г. в прежние времена никак не обнадеживал американцев. Он писал «убийственные» книги с яростным обличением американского империализма. В вышедшей в 1984 г. работе «От Трумэна до Рейгана» Мэтлок читал: «Американские монополистические хозяева верят в то, что их главенство в мире явится лучшим способом решения проблем международной политики... Они готовы похоронить сотни миллионов людей в руинах городов ради того, чтобы поставить мир на колени. Послевоенные американские лидеры, по существу, вели себя как боевые петухи с атомными каблуками». Книгу Яковлева «От Трумэна до Рейгана», вышедшую в 1984 году, попросту невозможно читать. Даже в 1950 году ее появление знаменовало бы лютый перебор в безумной критике американского империализма. Но в 1984 году она вызвала
39
оцепенение и недоумение всех американистов. В России даже больше, чем в Америке. Столь лютой критики кровожадного месива из монополий — продажных политиков США — Пентагона — акул империализма не видело еще печатное слово. И это писал антиамериканский волк, которому через год ничего не стоило прикинуться «общечеловечески гуманной» овечкой. До известной степени понятным было бы появление этой лютой книги под прессом политического давления, или в силу карьеристской слабости характера. Но Яковлев был главой огромной пропагандистской машины, другом Генерального секретаря. Над ним не довлело и не капало, он попросту был беспринципным политиком. И его коллеги по ИМЭМО видели это воочию.
Чтобы так анализировать американскую внешнюю политику, пожалуй, не нужно было заканчивать Колумбийский университет. Чтобы так оценивать внешнюю политику противостоящей сверхдержавы, нужно было в 1984 г. иметь особенный характер, быть очень крупным лицемером. Или мечтать о карьере любой ценой.
Но разочарованным американским советологам пришлось довольно быстро приятно удивиться относительно «подлинных» взглядов ведущего отныне кремлевского идеолога. На что быстрее всего обратили внимание ведущие и наиболее важные западные наблюдатели, так это на то, что «Александр Яковлев и Эдуард Шеварднадзе стали единственными членами команды Горбачева, которые настаивали на изменении советской политики в пользу увеличения возможностей нерусских национальностей»28 .
Шеварднадзе
Познакомившись ближе с Шеварднадзе и его семьей, государственный секретарь Дж. Бейкер был поражен тем, что министр великого Советского Союза более всего думает о своей закавказской родине, не скрывая этого от своих важнейших контрпартнеров. «Я находился — пишет Бейкер, — в московских апартаментах советского министра иностранных дел и беседовал с энергичной и интеллигентной его женой, которая безо всякого провоцирования открыла мне, что в глубине души она всегда была грузинской националисткой». И, пишет Бейкер, я еще много раз слышал вариации этих взглядов из уст советского министра29. Дж. Шульц тоже многократно обыгрывал эту тему и однажды лично исполнил популярную американс40
кую мелодию «Джорджия у меня в думах» тронутому сопоставлением «двух Джорджий» министру.
Нащупав чувствительную струну советского министра, американский госсекретарь лично выбирал для него часы, затем кресло с символом госдепартамента. В том ли кресле сидел могущественный министр на Смоленской набережной? Нужно ли удивляться, когда советская делегация яростно отстаивала свой вариант решения афганской проблемы, Шеварднадзе по секрету сообщает госсекретарю об уже принятом на Политбюро решении. Шутки в такой ситуации приобретали невеселый оттенок. Маршал Ахромеев после принятия решения об уничтожении ракет средней дальности пошутил: «Не придется ли нам просить убежище в нейтральной Швейцарии?»30
Горбачев, хотя и жаловался многословно (американцам!) на трудности перестройки, о Швейцарии не упоминал. Когда Шульц посетил Москву 22 февраля 1988 г., Горбачев «напомнил мне, что я просил назвать дату вывода войск (из Афганистана), и они сделали это»31. А как вам нравится горячность Шеварднадзе 20 марта 1988 г. в Вашингтоне? «В самых сильных, эмоциональных выражениях он напомнил нам, что Советы сделали все, что мы просили»32. А вот что в реальности думал степенный госсекретарь Шульц, далекий от ламентаций своего советского коллеги: «Соединенные Штаты укрепили свою военную мощь и экономическое могущество, они вернули уверенность в себе; наш президент получил народный мандат на активное лидерство. Советы, по контрасту, стоят перед лицом глубоких структурных трудностей и окружены беспокойными союзниками; их дипломатия перешла в оборону»33.
Горбачев и военные
Горбачев воспользовался полетом молодого немца Руста на Красную площадь и сменил военное руководство страны. На пост министра обороны он назначил недавнего командующего Дальневосточным военным округом генерал-лейтенанта Язова — в обход многих, более заслуженных военных чинов. Язов отличался только тем, что своим назначением был обязан лично молодому Генеральному секретарю.
В переговорах по военным вопросам с Соединенными Штатами высшими чинами с советской стороны были министр обороны Язов и начальник Генерального штаба маршал Ахромеев. По оценке посла Мэтлока, «на протяжении следующих
41
двух-трех лет связка Язов — Ахромеев (две очень отличные друг от друга личности, о них трудно говорить как о команде) служили Горбачеву отменно... Они стремились задушить свои личные взгляды и угождать Горбачеву как главенствующей политической власти страны. Несомненно, они хотели бы следовать политике, популярной в среде советского военного истеблишмента — но, когда Горбачев решал следовать очень отличным курсом, они поддерживали его, сдерживая потенциальные горячие головы среди военных, готовых выйти из-под контроля»34.
Мэтлок признает, что Язов и Ахромеев были стойкими защитниками советских военных интересов. «Но когда принимались политические решения в отношении сокращения численности советских вооруженных сил, относительно ухода с военных баз за рубежом, Язов и Ахромеев не выражали своего протеста — по крайней мере, на протяжении нескольких лет»35. Так после замены руководства вооруженными силами СССР Горбачев сумел в декабре 1988 г. объявить в ООН об одностороннем сокращении советских войск на половину миллиона. Он сумел преодолеть сопротивление военных — лишь неделей ранее высшие военные чины в СССР, включая начальника Генерального штаба маршала Ахромеева, настаивали, чтобы сокращения были только двусторонними.
Однажды во время обеда маршал Ахромеев объяснил жене американского посла Мэтлока, что его голова понимает необходимость перемен в стране, но его сердце и ноги отказываются следовать за головой. В августе 1991 г. и Язов и Ахромеев выступили против Горбачева. После поражения последний предпочел покончить с жизнью.
От партийного чванства до готовности услужить
Разумеется, западные лидеры были несказанно благодарны Горбачеву за его великие услуги. Благодарны лично. На встрече ОБСЕ в Париже (ноябрь 1990 года) президент Буш-старший сказал Горбачеву: «Мы постараемся сделать все, что возможно в вашем сложном положении». Канцлер Коль в Бонне 9 ноября того же года: «Я говорю совершенно официально в качестве федерального канцлера Германии и как гражданин Гельмут Коль. Я полагаюсь на Вас и ни на кого более в вашем окружении... Я чувствую своей обязанностью работать вместе с Вами в
42
достижении ваших прекрасных целей. Вы можете быть уверены, что я буду вместе с вами на этом тяжелом участке пути»36.
Горбачев стремился отвечать лояльностью, и он нередко переходил грани.
Готовность услужить сказывалась даже в мелочах. Можно ли представить смену восьми(!) блюд во время часового ленча советской и американской делегаций на берегу Байкала 1 августа 1990 г.? Западные виртуозы банкетов с такой скоростью просто не работают. Для полета в Москву Шеварднадзе предоставил американским дипломатам свой самолет. Был ли аналог на американской территории? Встретившись в первый раз с государственным секретарем Бейкером (март 1989 г.), Э. Шеварднадзе первым делом указал довольно чопорному новому главе американской дипломатии на «важность личных контактов. Они очень важны для создания атмосферы доверия, если не подлинной дружбы, которая облегчает обсуждение даже самых сложных вопросов»37 Как видим, два мира живут вовсе не в едином политико-эмоциональном пространстве.
Но персонификация Политического курса таила в себе и трудности, беды в будущем. Джэк Мэтлок рассуждает: «Недопонимание таилось в сознании западных лидеров. Занятые многими своими делами и обольщенные своим новым другом — советским лидером, они не хотели и слышать о том, что позиция Горбачева становится во все большей степени отчаянной. Они инстинктивно отвергали саму мысль, что он сам, по меньшей мере частично, виноват в сложившемся неблагоприятном положении. Как юноши в секретном клубе они полагали, что его враги — их враги, а лояльность измеряется безусловно преданностью друг другу как личности»38.
В поисках дружбы
Отказ обещать что-либо воспринимался восточной стороной как нежелание обсудить проблему серьезно. Но для западной стороны призыв обещать что-то звучал издевательством над рациональной манерой ведения переговоров. (Речь не идет о том, чтобы сказать чей подход лучше. Важно отметить сам факт: что мило сердцу твоему, то может быть уму постыло. И наоборот.) Горбачев, такой универсалист и западник в заоблачном мире идей («новое мышление для нашей страны и для всего мира»), на бренной земле был тем, кем он был, — партийным функционером из провинции. И символы ему были нужны не менее, чем его предшественникам в Кремле.
43
Любопытно, какими были информационные источники Горбачева об администрации Рейгана? Он и не пытался скрыть эти источники. С торжествующим видом он заявил пораженному Шульцу, что «знает все наши идеи» и вынул из ящика стола стандартный политологический сборник «Соединенные Штаты в 1980-е гг.», созданный в стенах Гуверовского института группой консервативных специалистов, которые никогда, не мечтали, что их труд будет назван ключом к идейному кредо республиканской администрации Рейгана. Горбачев толковал американским политикам о военно-промышленном комплексе США и о многом другом, что Шульц, при всей его сдержанности называет в мемуарах «чушью». При первой же встрече Горбачева с Шульцем мы слышим такую браваду: «Вы думаете, что находитесь впереди нас в технологии и сможете воспользоваться своим превосходством против Советского Союза? Это иллюзии...». «Я обеспокоен,— пишет Шульц, — насколько невежественны или дезинформированы Горбачев и Шеварднадзе»3". Приехав первый раз в Вашингтон, Шеварднадзе не нашел ничего лучше, как обвинить правительство США в травле черных и воздвижении препятствий на пути продвижения по службе женщин. Именно в этот момент за столом напротив него за американским столом сидели заместитель госсекретаря Роз Риджуэй и председатель КНШ темнокожий генерал Колин Пауэлл.
44
Глава 2
ПЕРЕГОВОРЫ
Горбачев вещает как баптистский священник
Посол Артур Хартман, 8 июня 1986 г.

Переговорный стиль
Убийственное дело — историографически проследить за переговорами по ядерным или обычным вооружениям между Востоком и Западом. Это в блистательных книгах С. Тэлбота о переговорах по СНВ все логично, драматично и рационально. Западный ум не терпит хаоса, он видит во всем классическую битву аргументов и компромиссную развязку. В жизни же продолжалась все та же битва между сердцем и умом, между чувством и разумом, между символом и анализом.
Обещание — вот ключевое слово. С российской стороны самое важное — это сделанное в конфиденциальной обстановке обещание. Оно создает столь ценимую «тайную дружбу»,невидимое другим взаимное понимание, это просто драгоценность человеческого общения: ведь такие общения подрывают логику всех уже сложившихся взаимосвязей, путают личное с государственным, привносят элемент эмоциональной неопределенности в строгий часовой механизм защиты государственных интересов.
Показателен пример, о котором пишет в своих мемуарах посол А.Ф. Добрынин. Он связан с министром обороны СССР Д.Ф. Устиновым, в чьем здравом смысле, осведомленности, энергии, уме и деловых качествах, пожалуй, никто не сомневался. Во время советско-американской встречи на высшем уровне в Вене министрам обороны — Устинову и Брауну — было предложено встретиться отдельно для приватного профессионального обсуждения проблем разоружения. Маршал Устинов возвратился в советскую резиденцию довольно быстро и обратился к Брежневу со словами: «Я не могу себе представить, как Громыко и Добрынин выносят переговоры с американцами. Я пытался
45
подойти к Брауну со всех сторон, говорил ему о перспективах, перечислял наши уступки. Но он был очень скованным и ничего не обещал в ответ. С меня достаточно»40.
Тем временем за океаном
Утрированная враждебность к СССР «упростила» стратегическое видение Вашингтона в годы пребывания Р. Рейгана в Белом доме. Критерием дружественности той или иной страны по отношению к США стала не степень приближенности ее строя к идеалам западной демократии, а степень антисоветизма ее политики. Р. Рейган и его окружение с января 1981 г. начали выводить на первый план анализа любой региональной ситуации фактор советско-американских отношений. Рейган утверждал, что «Советский Союз стоит за всеми происходящими беспорядками. Если бы не он, в мире не было бы конфликтов»41.
Американское руководство стало внедрять антагонистическое видение мира, резко противопоставлять США и СССР. Как пишет американский исследователь Р. Шиэр, «на поверхность всплыла целая клика сторонников «холодной войны» из числа неисправимых «ястребов» и «новых ястребов», чьи симпатии никогда не были на стороне усилий в области контроля над вооружениями при правительствах Никсона, Форда и Картера. Члены этой группы категорически отвергли мирное сосуществование с Советским Союзом... Вместо этого они ищут возможности конфронтации»42. Россия и ее окружение характеризовались в необычайно мрачных даже по американским стандартам тонах43.
Создание ситуации стратегического преобладания над СССР занимало центральное место в стратегии и военном строительстве администрации Р. Рейгана. Ломка стратегического паритета и достижение Соединенными Штатами военного преобладания виделись предпосылкой оказания политического давления на Россию. Предприняв значительное увеличение своего военного потенциала, республиканская администрация попыталась решить несколько задач:
— достижение превосходства по основным показателям в военной области;
— укрепление позиций американской дипломатии на двусторонних переговорах с СССР и на многосторонних форумах с целью реализации внешнеполитических целей США за счет уступок со стороны противников и за счет целенаправленного ужесточения своих позиций;
46
— втягивание Советского Союза в процесс гонки вооружений с целью отвлечения ресурсов в непроизводительные сферы, ослабление советской экономики, затруднение связей СССР с социалистическими и развивающимися странами, создание возможностей для экономического давленая на СССР (программа наращивания американской стратегической мощи была рассчитана также на оказание воздействия на советское стратегическое строительство, ставила целью навязать СССР выгодные для США темпы и направления этого строительства, помешать принять меры по противодействию новым шагам США в области наступательных систем, усложнить для СССР выбор перспективных направлений оборонного строительства, в частности определения баланса между его стратегическими силами и силами обычного назначения);
— укрепление американских позиций на Западе за счет усиления позиций США в качестве гаранта статус-кво и защитника общих интересов Запада, за счет нагнетания напряженности в международных отношениях и их милитаризации, что позволило бы перенести центр взаимоотношений в западном союзе из сферы экономико-политической в сферу военно-политическую, где США безусловно доминируют.
О поворотных моментах в разработке стратегических идей и военном строительстве лучше всего говорят принятые в Белом доме директивы о решениях по национальной безопасности (ДРНБ) №13, №32, №85 и №119.
Подписанная президентом Р. Рейганом в октябре 1981 года директива о решениях по национальной безопасности №13 (ДРНБ №13) поставила перед вооруженными силами США, во-первых, задачу планирования применения ядерного оружия на ранней стадии конфликта, во-вторых, задачу создания условий для преобладания над противником на любой — от применения обычных вооруженных сил вплоть до начала ядерной войны — стадии конфликта44.
Подписанная президентом в мае 1982 г. директива ДРНБ №32 представляет собой весьма детализированное изложение поведения США в случае начала войны с СССР. Планировалось безусловное и незамедлительное применение всех видов оружия массового уничтожения, в том числе ядерного. Предусматривался быстрый переход — в случае неудачи на более ранних ступенях — к быстрой эскалации конфликта. Реакцией Пентагона на ДРНБ №32 явился представленный уже в августе 1982 г. Совету национальной безопасности развернутый план ведения
47
полномасштабной ядерной войны продолжительностью до шести месяцев45. Таким образом, уже летом 1982 г. стратегическое планирование в Вашингтоне обрело определенную цельность: вооруженным силам США была поставлена задача не исключать возможности начала конфликта первыми, лидирования по лестнице эскалации. Этим был завершен определенный этап в стратегическом планировании США; на его исходе было решено применять имеющиеся средства неожиданно в максимальном объеме. После этого стратегическое планирование пошло по линии поиска новых участков борьбы с потенциальным противником, расширения фронта, переноса военных действий в космическое пространство.
Именно по этому пути пошло американское руководство в директиве о национальной космической политике от 4 июля 1982 г. и в принятой 25 марта 1983 г. директиве о решениях по национальной безопасности №85. ДРНБ №85, как и ее идейное продолжение — ДРНБ №119 (подписана президентом 6 января 1984 г.), они посвящены вопросам милитаризации космоса. Две последние директивы знаменуют собой значительный отход от линии 70-х годов, когда американским руководством было решено отказаться от системы противоракетной обороны. Р. Рейган и его окружение сочли и этот подход пораженческим, отражающим неверие в способность США безусловно контролировать внешние обстоятельства «холодной войны». Это был весьма крупный поворот в стратегическом планировании США. Перед американскими вооруженными силами была поставлена задача, во-первых, защитить территорию США из космоса, создать «космический щит», во-вторых, создать возможность «ослепления» противника, быстрого уничтожения космических коммуникаций СССР.
Темпы роста расходов на все виды вооружений были значительно увеличены и доведены до 8,5% — 10% в год. В ходе стратегического строительства Р. Рейган резко увеличил ассигнования на ядерные вооруженные силы (за период с 1980 по 1984 г. они возросли более чем в два раза, тогда как в предшествующие шесть лет, с 1975 по 1981 г. расходы на развитие стратегических вооружений увеличились на 76%, а на силы общего назначения — на 144%). В следующие пять лет — с 1981 по 1985 г. — Р. Рейганом было намечено увеличить расходы на развитие обычных вооружений в два раза, а на развитие стратегических — в 2,6 раза46. За пятилетие 1981 — 1985 годов на производство новых видов стратегических вооружений израсходовано 222 млрд.
48
долл.47. Эти показатели дают представление о количественной стороне новой американской попытки возобладания в «холодной войне».
Главным качественным ориентиром рейгановского военного строительства стало превращение прежней триады стратегических вооруженных сил в стратегическую систему, состоящую из пяти компонентов. К прежней триаде (межконтинентальные баллистические ракеты, баллистические ракеты подводных лодок и стратегическая авиация) были добавлены еще крылатые ракеты морского, наземного и воздушного базирования и предназначенные для выполнения стратегических функций ракеты средней дальности.
1. Было создано новое поколение межконтинентальных баллистических ракет двух видов. Первые из них — сто ракет MX — разворачивались в 1986—1990 годах. Вторые — мобильные моноблочные межконтинентальные ракеты «Миджитмен» числом от трех до пяти тысяч — к началу 90-х годов48. Каждая из боеголовок ракет MX имела десять мощных индивидуально направляемых боезарядов; изучались возможности увеличения их числа до 12 и более. Это означало прирост числа стратегических боезарядов за счет ракет MX как минимум на 1000 единиц.
2. Осуществление программ строительства двенадцати подводных лодок-ракетоносцев «Трайдент» с ракетными системами «Трайдент-2» говорило о главной тенденции в размещении основных стратегических сил в океанских просторах. Каждая из атомных подводных лодок типа «Трайдент» имеет 24 ракетные шахты, каждая из ракет несет четырнадцать ядерных боезарядов. Администрация Р. Рейгана внесла качественно новый момент в строительство военно-морского компонента своих стратегических сил. Он заключается в резком увеличении точности стратегических ядерных зарядов подводных лодок. На восьми первых подводных лодках типа «Трайдент» установлены ракеты С-4, гораздо более точные, чем прежние. Начиная с девятой, подводные лодки типа «Трайдент» вооружены ракетными системами «Трайдент-2» с ракетами Д-5 (дальность полета 11 тыс. км), столь же мощными и точными, как ракеты MX49.
3. Администрация Рейгана осуществила первое крупное обновление военно-воздушных стратегических сил США за последние более чем 20 лет: решение о создании флота тяжелых бомбардировщиков Б-1Б и создание наиболее усовершенствованных бомбардировщиков «Стелс». Сто тяжелых бомбар49
дировщиков Б-1Б вооружены большим числом (до 5 тыс.) крылатых ракет.
4. Четвертым элементом стратегических сил США стала колоссальная армада крылатых ракет. Их численность была доведена до 12 тыс. единиц. Эта программа стратегического строительства практически удвоила стратегический арсенал США. Такие характеристики крылатых ракет, как исключительная точность и трудность обнаружения, придали качественно новое значение этому виду стратегических сил. В министерстве обороны США крылатые ракеты были определены как «идеально подходящие для осуществления ограниченного ядерного удара»50.
5. В пятый компонент стратегических сил США превратились исключительно точные ракеты средней дальности. Был намечен план: между 1983 и 1988 годами в Западной Европе будет размещено 108 ракет «Першинг-2» и 464 крылатые ракеты наземного базирования. Это только начальные цифры. В дальнейшем в Европу, по уже имеющимся планам, предполагалось доставить не менее 384 ракет «Першинг-2».
Программа Р. Рейгана — это вызов в «холодной войне». Стратегия США в 80-е годы преследовала цель изменить ситуацию ракетно-ядерного паритета двух великих держав.
Программа противоспутникового оружия предполагала разработку и развертывание таких систем, которые позволили бы уничтожить находящиеся в космосе средства слежения потенциального противника, сделали бы для него невозможным наблюдение за перемещением вооруженных сил США, корректировку собственных оборонительных систем. В сентябре 1982 г. в военно-воздушных силах США было создано специализированное космическое командование. В июне 1983 г. космическое командование было создано в ВМС США. В 1984 г. начались испытания противоспутниковой системы АСАТ — качественно нового шага в космической технике. АСАТ представляет собой оружие, запускаемое с истребителя Ф-15, поднимающегося на значительную высоту. Это — двухступенчатая ракета, несущая специальную боеголовку, созданную для уничтожения спутников. К 1987 г. было создано 112 противоспутниковых боеголовок, что примерно достаточно (в случае попадания каждой из запущенных ракет) для уничтожения всех спутников слежения и оповещения, которые вращаются вокруг Земли. Помимо системы АСАТ в США начиная с 1990-х годов ведется разработка новых методов борьбы со спутниками. Наступает
50
новая полоса, когда США начинают предпринимать попытки подвергнуть сомнению реальность гарантированного взаимного уничтожения. Администрация Р. Рейгана питала иллюзию, что США на этом пути сумеют значительно обойти СССР, поставить советские ракеты под прицел, оставляя свои средства нападения неуязвимыми
Рейган вооружается
Администрацией Р. Рейгана активно осуществлялось строительство и в сфере обычных вооружений и вооруженных сил. Численность вооруженных сил была увеличена более чем на 200 тыс., число армейских дивизий к 1991 г. достигло 25 (увеличение числа имеющихся на вооружении авианосных групп — с 13 до 22 — исключая резерв). Увеличилось число эскадрилий истребительной авиации ВВС с 24 до 38. Развернуто в войсках к 1988г.7058 танков типаМ-1 «Абрамс», что привело к увеличению общего танкового парка на 40%. В ВМС увеличено число основных боевых кораблей на 1/3, до 610 единиц (133 новых корабля, в том числе 33 подводные лодки обычного назначения, 2 атомных авианосца класса «Нимиц», 18 ракетных крейсеров, 5 эсминцев).
Следует отметить, что переговоры по ограничению стратегических вооружений были начаты лишь спустя 18 месяцев после прихода администрации Р. Рейгана к власти. Были подвергнуты сомнению содержавшиеся в основе прежних переговоров по ОСВ идеи равной безопасности. Переговоры по ограничению экспорта оружия в развивающиеся страны оказались неприемлемыми для руководства Р. Рейгана, которое, в отличие от своих предшественников-демократов, не усмотрело опасности для себя в «насыщении» развивающихся стран оружием, напротив, увидело в экспорте вооружений эффективный путь расширения зоны своего влияния.
«Мог ли СССР, — пишет американский исследователь С Браун, — поверить в искренность желания США вести переговоры, если детали американских предложений вырабатывались Ю. Ростоу, бывшим председателем комитета по существующей опасности, помощником министра обороны Р. Перлом — многолетним врагом советско- американских договоренностей, П. Нитце — вождем враждебных ОСВ сил?»51 Позиция республиканской администрации привела к срыву советско-американских переговоров об ограничении и сокращении стратегических воору51
жений и ракетах средней дальности. Лишь в марте 1985 г. были начаты новые переговоры о ядерных и космических вооружениях. Ключевыми элементами экономической стратегии США, направленной против СССР, стали «координирование» в сторону ужесточения политики стран Запада по передаче СССР новейшей техники и технологии, имеющей «двойное применение», и аналогичная «координация» финансово-кредитной политики развитых западных стран в отношении Советского Союза с целью лишить его доступа к источникам «твердой» валюты.
К 1984 г. по инициативе республиканской администрации, было ликвидировано пять важных соглашений с СССР о сотрудничестве в различных областях и одновременно снижена степень американского участия, как минимум, по четырем другим соглашениям о сотрудничестве с СССР (в области использования мирового океана, сельского хозяйства, мирного использования атомной энергии, жилищного и других видов строительства). В результате американского подхода объем советско-американской торговли оказался на уровне 1976— 1978 гг. Так, в 1981 г. он составил 1,8 млрд. рублей, в 1982 — 2,2, а в 1983 г. — 1,9 млрд. рублей.
Американская сторона сохранила введенные в ходе «холодной войны» дискриминационные ограничения, которые заметно препятствовали взаимовыгодному развитию советско-американской торговли. То был своего рода «реванш» за некоторый отход предшествующих лет «холодной войны». Воинствующее противостояние заняло центральное место во внешней политике администрации Рейгана.
Именно тогда, когда советская делегация неожиданно для американцев изменила, как минимум, языковый стиль в Женеве, американская сторона пришла к выводу о необходимости значительно увеличить помощь афганским моджахедам. Именно в эти месяцы и дни Усама бен Ладен получает «Стингеры», которые начинают нивелировать советское превосходство в небе Афганистана.
Новый стиль
На этом этапе, а особенно в 1986 г., американцы отчетливо обнаружили безусловное свойство Горбачева: он нуждался в результатах, он как бы обменивал неудачи в одной сфере своей деятельности продвижением (явным или мнимым) в другой
52
сфере. Американцев буквально поразило (Мэтлок и другие), что Генерального секретаря меньше волнует конкретный результат, чем его видимость. Так обе стороны договорились в Женеве, в ноябре 1985 г., о двух встречах на высшем уровне в 1986 году — одна в Вашингтоне, другая в Москве. Но первая встреча затягивалась, так как Горбачев буквально требовал гарантий конкретных позитивных результатов от данной встречи.
Вначале это воспринималось как похвальная деловитость, и только со временем американцам стало ясно, что Горбачев согласится и на видимость продвижения вперед, если увидит возможность «разменять» эту видимость на пропагандистском внутреннем или внешнем фронте. Ради мнимых достижений новый советский Генеральный секретарь смело «бил горшки» прежних, выработанных годами правил и позиций. Часть советских переговорщиков недоумевала, часть кипела несогласием, но обе части так или иначе следовали дисциплине, тем более, что до сих пор пара Горбачев-Шеварднадзе еще не сделала ощутимых уступок своему партнеру по переговорам,
Но уже начала делать. Уже весной 1985 года Горбачев объявляет о шестимесячном одностороннем моратории на развертывание ракет средней дальности действия в Европе; если американцы согласятся на аналогичные действия, мораторий превратится в постоянный. Через десять дней Горбачев предложил мораторий на все испытания ядерного оружия.
На апрельском пленуме 1985 года новый генеральный секретарь провозгласил нечто новое: необходимость «цивилизованных отношений» между государствами. Что он имел в виду — не было раскрыто (коме объяснения, что это означает «подлинное уважение к нормам международного права»), но сама постановка вопроса имела презумпцией, что прежние отношения периода «холодной войны» были нецивилизованными.
2 июля 1985 года близкий друг Горбачева — глава Коммунистической партии Грузии Эдуард Шеварднадзе стал вместо А.А. Громыко министром иностранных дел СССР. В конце июля советская сторона уже выступила с инициативой одностороннего моратория на ядерные испытания до конца текущего года. Впоследствии этот мораторий продлевался еще два раза.
Как бы ответная речь советника президента по национальной безопасности Роберта Макфарлейна 19 августа 1985 года интересна. Он признает, что многое в Кремле пришло в движение, но твердо утверждает свою позицию: именно советская сторона должна сделать уступки. Послушаем: «Без некоторых
53
перемен в советском подходе к вопросам безопасности, а фактически в мыслительном подходе, предшествующем политике, будет трудно добиться даже не очень значительных результатов... Мы имеем в виду такие практические меры изменения в отношении Афганистана, Кубы и Ливии»52. Американская сторона впервые делает намек на внутренние перемены в Советском Союзе.
На следующий день Белый дом объявил, что Соединенные Штаты начинают испытания в космосе противоспутникового оружия, не обращая при этом внимания на односторонний советский мораторий на противоспутниковые испытания, действовавший фактически с 1982 года. Одновременно американская сторона объявила о том, что Советский Союз использует невидимые химические вещества для слежки за американскими дипломатами, «потенциально вредные» для человеческого здоровья. Как утверждает американский дипломат и исследователь Раймонд Гартхоф, «эта химическая технология была известна в Соединенных Штатах в течение более десяти лет, и насколько она была вредна человеку, известно не было»53.
19 сентября 1985 года в Женеве продолжились переговоры по контролю над вооружениями. В процессе подготовки к этим переговорам Горбачев собрал специальное совещание на самом высоком уровне. В этом совещании принимали участие члены Политбюро Громыко, Шеварднадзе, министр обороны С. Л. Соколов и три главных члена советской делегации на переговорах в Женеве.
Многое стало поворачиваться иначе с приходом в МИД Шеварднадзе, который пользовался полным доверием Генерального секретаря. 28 сентября 1985 года министр иностранных дел Шеварднадзе был принят президентом Рейганом. Именно тогда он передал американскому президенту письмо от Горбачева, в котором он развил новую тактику односторонних уступок. В данном конкретном случае Горбачев пошел значительно дальше прежних советских предложений. Он предложил сократить на 50 процентов стратегические наступательные вооружения до уровня 6000 ядерных боезарядов. Наряду с соглашением не развивать, не испытывать и не разворачивать базирующееся в космосе оружие. Госсекретарь Шульц немедленно обратил внимание на быстро сложившиеся хорошие отношения между президентом Рейганом и министром Шеварднадзе54.
54
Государственный секретарь Шульц пообещал приехать в Москву в начале ноября 1985 года. «Известия» впервые опубликовали интервью с вице-президентом Бушем. Американский госсекретарь, к своему удивлению, довольно легко нашел общий язык с новым советским министром иностранных дел, но конкретных результатов они не достигли. Взаимное непонимание ощущалось и во время встречи Шульца с Генеральным секретарем Горбачевым. Американца удивили нападки Горбачева на «военно-промышленный комплекс» США, а советскую сторону — упор американцев на то, что казалось второстепенным, — гражданские права, двустороннее культурное соглашение. Шеварднадзе и Горбачев отстаивали Договор о запрете на создание противоракетной обороны от 1972 года.
Неожиданными для американцев были новые односторонние советские предложения о «быстром» сокращении численности межконтинентальных баллистических ракет на 200-300 единиц. Замечено было, что Горбачева раздражает обыденность, что он психологически стремится к значительным поворотам и значимым результатам. У Шульца не было даже полномочий рассматривать указанные соглашения. Американцы гадали — готов ли Горбачев пойти еще дальше, в случае согласия американской стороны? Как теперь оказывается, Шульц имел полномочия обсуждать идею совместного термоядерного исследовательского проекта стоимостью 3,5 млрд. долл. Эту идею Белый дом поддерживал. Но Шульц не рискнул ее выдвинуть. Он еще не понял своих новых советских коллег.
Не менее существенным в эти основополагающие 1985— 1986 годы было следующее. Американская сторона никогда не соглашалась дать обещание не использовать первой ядерное оружие в Европе, ссылаясь на то, что СССР превосходит здесь Запад в количестве обычных вооружений. Советская же сторона настаивала на американском обязательстве не применять первой (как и Советский Союз) ядерное оружие на европейском театре.
55
Глава 3
НА БЕРЕГУ ОЗЕРА ЛЕМАН
Сорок лет моей службы в годы «холодной войны» говорят мне, что наступило время перехитрить русских.
Пол Нитце, 198655

Горбачев в июле 1985 года убрал из Политбюро Романова, председателя совета министров Тихонова в сентябре 1985 года, главу московской партийной организации Гришина в феврале 1986 года. Наступила пора человека, выдвинувшего Горбачева на его главенствующий пост, — пора кремлевского долгожителя Андрея Андреевича Громыко. Пик его влияния на советскую внешнюю политику пришелся на 1984 год — это было видно по тому, как Громыко представлял СССР перед американцами в сентябре 1984 и в январе 1985 года. Именно тогда Молотов (поднявший в свое время Громыко на невиданные высоты) был реабилитирован как член КПСС. О Горбачеве Громыко сказал знаменитые слова: «У него мягкая улыбка, но железные зубы».
Ослабление влияния Громыко было ощутимо для американцев в Вене в мае 1985 г. Шульц пишет, что встретил «другого Громыко, человека, чья власть резко сузилась; видимо он уже ощутил укус железных зубов». 3 июля Политбюро переместило Громыко на преимущественно декоративный пост Председателя президиума Верховного Совета СССР. Американцы, думая о новом министре — Эдуарде Шеварднадзе, думали о том, что провинциалы обычно более прагматичны и меньше внимания обращают на идеологию. Добрынин, которого Шульц спрашивал о Шеварднадзе, явно видел в нем неопытного новичка, никогда не занимавшегося внешней политикой.
56
Шеварднадзе
Американские участники переговоров по разоружению были избалованы, пока весьма обходительный Шеварднадзе занимал свой пост и когда практически каждый спорный вопрос решался таким образом, когда русские уступали 80%, а американцы — лишь 20%.
«Нью-Йорк Таймс», 31 марта 1991 г.

Как справедливо полагал Добрынин, «Горбачев знал, что в личном плане он мог полностью рассчитывать на Шеварднадзе. Они были хорошо знакомы и даже дружили, когда были секретарями партийных организаций больших соседних регионов на юге страны. То, что Шеварнадзе не входил в состав кремлевского руководства, также устраивало Горбачева, так как это лишь усиливало личную преданность нового министра Генеральному секретарю. Они быстро сработались в Москве. Вскоре тандем Горбачев — Шеварнадзе стал фактически полностью определять внешнеполитический курс страны, постепенно оттесняя на задний план весь остальной состав Политбюро, коллективное мнение которого уже не очень-то спрашивали. Это особенно ясно было видно в последние годы правления Горбачева, вплоть до ухода Шеварнадзе со своего поста в 1990 году...-Шеварднадзе сыграл в этом свою негативную роль»37.
Государственный секретарь Джордж Шульц заметил, что «в лице Горбачева мы имеем новый тип политика, готового на радикальные перемены... Данное предложение было радикальным прорывом». Еще удивительнее для американской стороны была личность Эдуарда Шеварднадзе. «Рональду Рейгану понравилось рассказывать Эдуарду Шеварднадзе шутки и анекдоты о коммунистах — и Шеварднадзе смеялся. Вот это перемена!»58
По-своему был счастлив и Джордж Шульц. Когда они впервые остались наедине с Шеварднадзе, Шульц сказал, что проблема гражданских прав создает общую атмосферу в американо-советских отношениях. Если Советский Союз не примет новую позицию в гуманитарных вопросах, трудно будет искать удовлетворительные решения в прочих вопросах. «Вместо того, чтобы выразить возмущение или гнев, Шеварднадзе спросил с улыбкой: «Теперь, прибывая в Соединенные Штаты, я должен говорить о безработных и черных?» — «Как вам будет угодно», —
57
ответил я.... Важно было изменение в тоне Шеварднадзе, он стал значительно менее полемичным. Возможно, это было изменение в стиле, но, возможно, это был новый взгляд на проблемы и на себя. На следующий день я слышал о словах одного из советских дипломатов: Шеварднадзе намерен отставить все заранее подготовленные бумаги и говорить с Шульцем неформально. Добрынин просто выходил из себя, стараясь держать Шеварднадзе ближе к своим текстам. Все это вызывало у меня улыбку. Это был хороший знак»59. Для американской стороны.
Шеварднадзе вспоминал об этом эпизоде в мае 1991 г., выступая в Гуверовском институте Стэнфордского университета: «Предполагалась моя твердость, но я — следуя собственной природе — смягчил несколько абзацев в моей речи». В конце речи Шеварднадзе сказал: «На вашей стороне опыт, но на моей стороне — правда». Я помню как Шеварднадзе засмеялся, сказав это. Эти места нашей встречи привлекли особое внимание членов Политбюро. Смеющийся Шеварднадзе: «По этому поводу они говорили мне комплименты. Эта ремарка создала мне репутацию человека, который может быть твердым и кто может найти подходящую фразу»60.
Двойной стандарт создавался на самой вершине советской дипломатии, и смех Шеварднадзе весьма горько обернулся для советской стороны. Словами бывшего посла Анатолия Добрынина: «Начался дренаж советской дипломатии».
Американцы правильно зафиксировали стратегию Шеварднадзе: «Шеварднадзе довел до совершенства свою практику обращения к своим собственным экспертам по контролю над вооружениями; именно они выдвигали свои собственные новые инициативы, которые Шеварднадзе затем лично предлагал американцам. После очевидного очередного прорыва он обращался к Горбачеву за одобрением — и только тогда представлял их официальным военным специалистам — как уже свершившийся факт. Именно потому, что этот гамбит работал так часто и так удачно, высшие круги советских военных ненавидели Шеварднадзе»61.
Именно в этой «смелой» манере, пользуясь тесными отношениями с Горбачевым, Шеварднадзе (он сам рассказывал об этом своим ближайшим помощникам) решил — не в пользу СССР — такие проблемы, как закрытие радара в Красноярске.
2 ноября 1985 г., находясь в самолете, летящем в Москву, государственный секретарь Джордж Шульц читал секретный доклад Центрального разведывательного управления о стране,
58
в которую он направлялся: «Советский Союз никогда не сможет измениться, какими бы ни были внешние или внутренние обстоятельства». Но Шульц уже ощутил новые черты Горбачева и Шеварднадзе, никак не напоминавшие предшествующее поколение. «Я был полон решимости обрушить на них все соображения относительно наступившего «века информатики». Компьютер и технология молниеносных сообщений уже трансформируют мир финансов, производства, политики, научных исследований, дипломатии — фактически всего. Советский Союз безнадежно отстает и будет плестись за всем миром в этой новой эре, если не изменит своей экономической и политической системы. Я сказал Горбачеву: «Оглядитесь вокруг себя. Успешные общества — это открытые общества»62.
Шульц решил поставить в центр дискуссий проблему прав отдельного индивидуума. Закрытое общество не может воспользоваться плодами новой технологии. «Я почувствовал, что эти Советы можно убедить в том, что изолирование своего общества ведет к его отсталости». Далеко не все согласились с Шульцем даже внутри самой американской делегации. Один советолог сказал, что «если американцы «устроят в Кремле школьный класс, нас отбросят назад к нашим собственным принципам, находя наши собственные недостатки в реализации гражданских прав». Заместитель помощника государственного секретаря по европейским делам Марк Палмер возмутился устроенным Шульцем «классом по информатике в Кремле». Палмер полагал, что призывать коммунистов к социальному совершенству нелепо и бессмысленно. Советы будут делать то, что необходимо их обществу, а не то, что диктуют американские пропагандисты. Палмер не знал, что Шульц готов пойти еще дальше, обещая волны прогресса в случае роспуска советских учреждений и идейного перерождения Кремля.
Шульц решил рискнуть в реализации идеи, которую он сам назвал «рискованной». Он был убежден, что поколение Горбачева уже забыло о социальных принципах. О достижениях России в этой сфере. И не ошибся. Он нашел в лице Горбачева внимательного ученика класса, переставшего ценить социальное равенство. И просьба взять с собой диссидента Анатолия Щаранского с супругой не показалась Горбачеву бессмысленной и нелепой.
По прибытии в Москву 4 ноября 1985 г. госсекретарь Шульц первым делом встретился с министром иностранных дел Шеварднадзе. По свидетельству Шульца, Шеварднадзе слушал лек59
цию о гражданских правах «внимательно, без особого собственного участия, но и без раздражения. Это Шульца вдохновляло. В области стратегических вооружений советская сторона словно зациклилась на проблеме СОИ — стратегической оборонной инициативы. Президент Рейган выдвинул ее лично, выступая перед нацией 23 марта 1983 г. Он убедил свой кабинет, и американский конгресс вотировал деньги на ее осуществление. Можно ли было переубедить американскую сторону? Видя президентскую руку Рейгана ей бы лучше перейти к более осязаемым проблемам, но узкий угол видения толкал советских дипломатов в сторону бессмысленного ворчания.
Складывалась действительно парадоксальная ситуация: с одной стороны, советские дипломаты утверждали, что советской военной системе будет нетрудно найти достаточно дешевое оружие, обессмысливающее СОИ; с другой стороны, эти дипломаты создали из СОИ некий барьер, не позволяющий достигать реальных результатов на более многообещающих направлениях. Можно ли было представить себе Рейгана, на глазах у советской делегации переосмысливающего главную идею своего президентства и признающего фантастический характер всех этих «звездных войн»?
Нерациональность сложившейся ситуации, увы, не покоробила Горбачева и его команду. Из девяти часов бесед в Женеве они посвятят «священному убеждению» американцев в их неправоте более семи часов. Плохой комплимент для сложившегося интеллектуального уровня советской дипломатии. Их предшественники — вожди в кожанках — знали силу своего социального подхода; Сталин видел силу Запада и играл в геополитику; Хрущев интуитивно обратился к огромному освобождающемуся «третьему миру». Брежнев достиг стратегического баланса, который говорил больше, чем нелепые перепалки двух групп людей, общим среди которых была лишь новая приверженность советских коммунистов третьего поколения к галстукам и добротным костюмам. Что вдохновляло этих вождей России? Все более очевидным становилось, что они просто не знали, зачем взяли в руки власть. История России — в том скудном объеме, в котором они ее знали, их явно не вдохновляла. Им все больше нравился выработанный столетиями блеск Запада и всего от него производного. На том западная дипломатия и сыграла.
Шульц смотрел в окно Спасо-хауза и размышлял над степенью убежденности и софистичности советских коллег. Русские не очень изменились за столетия знакомства с Западом:
60
только этой ночью, накануне прибытия американского государственного секретаря, они прямо по ноябрьской грязи заасфальтировали площадь перед резиденцией американского посла. Пол Нитце, главный переговорщик в сфере стратегических вооружений, сказал, что «они покрасили даже грязь». Над ужинающей американской делегацией попугай лихо насвистывал «Марсельезу». Вокруг все говорили о предстоящем праздновании тысячелетия крещения Руси. И о новом, необычном капитане, вставшем у руля советского корабля.
Горбачев
Горбачев попросил Шульца начать переговоры в малом формате. С советской стороны в них участвовали Шеварднадзе, Добрынин и переводчик. Шульц составил делегацию аналогичного состава: Бад Макфарлейн, посол Арт Хартман и переводчик.
Горбачев был в превосходном настроении. Он без обиняков объявил: главным препятствием улучшению двусторонних отношений является дезинформация, распространяемая государственными агентствами США. Для несведущих Горбачев прочитал лекцию о договоре ОСВ-1. Шульц указал, как на причину взаимного осложнения, на вторжение советских войск в Афганистан. Горбачев попросил попридержать подобные аргументы для прессы. «Не используйте подобных аргументов с нами, с теми, кто знает подлинные обстоятельства. Договор СНВ-1 был отвергнут конгрессом до событий в Афганистане. Соединенные Штаты отказались от Договора СНВ-1 потому, что он сдерживал их военное строительство».
Это был Горбачев «восемьдесят пятого года», сотрясающий американский военно-промышленный комплекс, которого американцам, в конечном счете, удалось перевоспитать. Шульц полагал, что «учителем» Горбачева, обвиняющего ВПК, был посол Добрынин. Шульц поспешил спросить, «куда обе страны направляются сейчас?» Шульц передал Горбачеву два письма президента Рейгана и направил беседу в сторону приближающейся встречи в Женеве: это будут серьезные переговоры. Шульц сел на любимого конька — наука и технология быстро меняют мир. Горбачев предложил государственному секретарю: «Вы должны возглавить Госплан здесь, в Москве, — у вас больше новых идей, чем у нас»63.
Получив возможность самовыражения, Горбачев заговорил в любимом своем ключе: чего ожидает мир от него и Рейгана.
61
Он показался противоположным от Громыко полюсом — не столь жестким, гораздо более честолюбивым, склонным к неожиданным поворотам. Агрессивным вначале и едва ли не покорным в конце. Поразительно уязвим в том, что неожиданно считает главным, — в данном случае СОИ. Предстояло еще увидеть, какого типа коммунизм исповедует Горбачев. Его говорливость и желание «блеснуть» давали надежду. Люди с таким апломбом падки на комплименты, выше которых они мало что ставят. Становилось все более ясным, что Горбачев, несмотря на свои университеты, был человеком из глубинки, из среды отдаленного сельскохозяйственного края. Он быстро найдет свою нишу в мировой политике — для этого у него есть упорство и природные данные. Но качеств внутренней убежденности у него нет, и, что очень важно, он очень честолюбив. Заурядное свойство в семейной жизни становится грандиозным по важности фактором на арене, на которую его вознесла судьба, на арене мировой политики.
Есть ли у него за душой нечто, ради чего он склонен будет сражаться и рисковать? Или наносной коммунистический флер растает в первых же лучах мирового внимания? Научится ли он относиться критически к себе? Сможет ли взнуздать непомерный поток в устной и письменной речи?
Главное, чем был обескуражен Шульц, было то чувство, что «Горбачев и Шеварднадзе были в такой степени несведущи — или невежественны»64. Когда госсекретарь уже в Вашингтоне встретился с послом Добрыниным, то у него было чувство, что посол также испытывает неловкость по тому же поводу. Шульц знал, что советские дипломаты никогда не извиняются и не просят прощения. И все же несколько смущенный Добрынин выразил ту точку зрения, что саммит в Женеве пройдет удачно. Горбачев, сказал Добрынин, не будет с президентом Рейганом столь же жестким и агрессивным, каким он был в отношении госсекретаря Шульца.
Женева
Встреча на высшем уровне в швейцарской Женеве была первым саммитом такого рода и для Генерального секретаря Горбачева, и для президента Рейгана. Стремление не проиграть в свете мировой рампы объясняло тщание подготовки. Американцы — Белый дом — организовали три особые группы подготовки. Первую возглавляли советник по национальной безопасности Роберт Макфарлейн и начальник штаба Белого дома
62
Дональд Риган. Вторую — межведомственную группу по советским проблемам — возглавил советник Совета по национальной безопасности по советским проблемам Джек Мэтлок Третьей группой — по общественной дипломатии — руководили заместитель Макфарлейна (который скоро станет его преемником на посту советника по национальной безопасности) адмирал Джон Пойндекстер и заместитель Ригана Деннис Томас.
Три эти группы приготовили двадцать пять специализированных документов, касающихся советской истории, политики, экономики и прочего. В ходе подготовки президент Рейган разговаривал с бывшими президентами Никсоном и Фордом, с бывшими советниками по национальной безопасности Збигневом Бжезинским, и Брентом Скаукрофтом (не говоря уже о брифингах государственного департамента и Центрального разведывательного управления). Приглашены были люди со стороны». Один из этих приглашенных специалистов, историк и искусствовед Сюзан Мэсси, поделилась своими впечатлениями о Рейгане: «Он абсолютно ничего не знает о советском народе. Несмотря на наличие всех советников, он знает о России не . больше, чем простой американец»65. Он впервые стал воспринимать Советский Союз как нечто отличное от злодея из популярных фильмов. Он встретился с Мэсси восемнадцать раз. Государственный секретарь Шульц в мемуарах отмечает, что «Мэсси бросила свет на совершенно иную советскую реальность, чем та, о которой я читал в закрытых материалах. Стало яснее, что в России происходит огромная трансформация»66.
Президент Рейган встречался с перебежчиком Аркадием Шевченко. Директор ЦРУ Уильям Кейси специально встречался в Лондоне с перебежчиком Олегом Гордиевским за шесть недель до саммита и детально доложил о встрече президенту. Рейгана и его окружение интересовал сам Горбачев, его характер, его слабые места. Гордиевский встречался с Горбачевым во время визита последнего в Лондон в 1984 году. Именно Гордиевский «готовил» Горбачева к встрече с Маргарет Тэтчер. Теперь именно британский премьер была инициатором приглашения шефа ЦРУ в Лондон — об этом на Западе молчали более года67. Рейган изучал видеозаписи визитов Горбачева во Францию и Британию.
Президент Рейган провел полномасштабную репетицию, в которой роль Горбачева исполнял Джек Мэтлок, такой же круглолицый и говорящий по-русски (возможно это и помогло в карьере Мэтлока, который вскоре станет американским послом в Москве). Астролог Нэнси Рейган Джон Квигли советовал Рей63
гану обращаться к Горбачеву «не как к руководителю империи зла», а как к человеку, открытому новым идеям. Только тогда саммит в Женеве может быть успешным.
Нетрудно, обратясь к текстам этого периода, увидеть новую линию рассуждений американского президента: между двумя странами существуют «взаимонепонимания», советские руководители не понимают Америки, ее миролюбия и склонности к компромиссу. Рейган всегда верил в себя как в «великого мастера общения». Он верил, что сумеет повлиять на Горбачева. Рейган остановился в «Мэзон де Сосюр», предоставленным ему пакистанским аристократом Ага-ханом.
Государственный секретарь Джордж Шульц традиционно отправился в отель «Интерконтинеиталь», как бы паривший над совокупностью домов советского представительства в Женеве. В прихожей уже лежала книга Горбачева «Время мира» (некий новый кантовский идеализм, замешанный па труднопереносимой советской риторике. Неужели у Горбачева нет европейски образованного помощника, способного повлиять на шефа? В мире, устремленном к реализму, Горбачев играет в мессию. Искренне это или дефект образования, плод неумеренного честолюбия? Помощники президента Макфарлейн и Дон Риган расположились рядом с виллой Рейгана. Местом встречи избрали находящийся на берегу «Флёр де л'О» — солидно выглядящую виллу на площади в семь акров. Американцы разобрали «план кампании»: президент начнет встречу частной беседой в теплой неформальной обстановке. Идею «начать с человеческого общения поддержала, в частности, Нэнси Рейган. Меньше помпезности, больше тепла.
Первоначальный протокол предполагал пятнадцатиминутную встречу двух лидеров, но именно Рейган сознательно сломал протокол. Он подготовил для более продолжительной беседы два места у камина.
Горбачев в процессе подготовки видел фильм 1942 года «Люди короля», где Рейган играет главную роль. Актер не произвел на Горбачева особого впечатления. Горбачева интересовали возможные вопросы Рейгана и заранее подготовленные оптимальные ответы.
Начало
Встреча началась во вторник 19 ноября 1985 г. Ровно в 10 часов утра президент Рейган приветствовал Михаила Горбачева, мобилизовав самую обаятельную из своих артистических
64
улыбок. Актер не забыл своего мастерства: в довольно холодную погоду семидесятичетырехлетний Рейган вышел к советскому лидеру — на двадцать лет моложе его — без пальто и шляпы. На фотографиях не ясно было, кто моложе. Ожидалось, что в боковом приделе лидеры обменяются приветствиями максимум минут на двадцать. Но шло время, а вожди заставляли свои команды переминаться с ноги на ногу. Лидеры, вопреки протоколу, беседовали друг с другом примерно полтора часа и решили беседу продолжить. Рейган пригласил Горбачева посетить Соединенные Штаты, и тот принял приглашение, одновременно приглашая Рейгана в Москву.
В Женеве стало ясно, что встреча на высшем уровне и вызываемое ею мировое внимание вдохновляют Горбачева. Стала очевидной его «решимость обратить конфронтацию в постоянный диалог, ослабляя давление 1981 — 1983 годов. Первая встреча на высшем уровне за шесть лег дала позитивные результаты...Саммит имел большой образовательный эффект... С тех пор Горбачев более никогда не обличал военно-промышленный комплекс США». Он еще будет говорить о влиянии на Рейгана «Фонда Наследия, который дал инструкцию продолжать гонку вооружений»68, но подобные взгляды Горбачева уходят все дальше.
Помощники не теряли времени. Шульц начал обсуждать с Шеварднадзе ситуацию в Южной Африке. Наконец, после часа с четвертью, Горбачев и Рейган вышли к уже рассевшимся членам делегаций. Горбачев задал тон общему заседанию словами по поводу военной гонки в космосе: «Не сделайте ошибки, мы можем сравняться с вами, что бы вы ни сделали». Рейган неожиданно углубился в историю: «именно грандиозное военное строительство в СССР вызвало «холодную войну». Горбачев ответил, что жесточайшая война оставила Россию полностью разоренной. Рейган, не желая примирения, обвинил Советский Союз в том, что он не позволял американской авиации дозаправляться на своей территории. Тут возмутился Георгий Корниенко, заведующий американским отделом МИДа. Он подошел в американцам и заявил, что собственными руками дозаправлял американские самолеты на советской территории. Позднее американцы навели справки, и оказалось, что Корниенко был прав.
Горбачев любил парадоксы — они привлекали внимание. Уже в начале встречи он сказал, что России выгоднее иметь сильную, а не слабую Америку. «Более низкий уровень безопас65
ности для США по сравнению с Советским Союзом был бы невыгоден нам, потому что увеличил бы нестабильность... Нам не нужно желать изменения стратегического баланса в нашу пользу. Такая ситуация усилит подозрения противостоящей стороны...Мы убеждены, что достаточный уровень стратегических сил находится значительно ниже современного»69.
Второй день
Во второй день (20 ноября 1985 г.) Горбачев сразу же призвал Рейгана в одну из дальних комнат советского жилого комплекса. Рядом никого, кроме переводчиков. Но Рейган сразу же решил поставить советское руководство в положение «извиняющихся» и обратился к теме гражданских прав. Горбачев немедленно обнажил недостатки в соблюдении гражданских прав в Соединенных Штатах, он упомянул о дискриминации женщин и безработных, сопоставляя это с полной занятостью и правами женщин в СССР. Контраргументы Рейгана создали предгрозовую атмосферу. Когда лидеры вышли из «самопроизвольного самозаточения», они уже не улыбались.
На пленарном заседании основное внимание было обращено на стратегическое оружие. Горбачев громил СОИ, но Рейган, огражденный помощниками (Риган, Макфарлейн, Риджуэй и Хартман) на этом этапе «взорвался». Оба лидера стали обвинять друг друга, свирепо передвигаясь по относительно небольшой комнате. Рейган как маньяк расписывал чудодейственные свойства СОИ, которая нейтрализует взрывные возможности ядерного оружия. После одной из таких филиппик наступила жгучая тишина, после которой Горбачев сказал: «Мистер президент, я не согласен с вами, но я вижу, что вы искренне верите в то, о чем говорите». Стало наконец-то казаться, что Горбачев понял: «отговаривать» Рейгана от СОИ нелепо и бессмысленно70. Были созданы две команды для выработки ключевого обобщающего документа. От советской стороны там были Шеварднадзе, Корниенко и Добрынин. Команды в поте лица работали в то самое время, когда Горбачев и Рейган мирно беседовали у камина.
Несколько часов переговоров тет-а-тет улучшили настроение Горбачева. За ленчем он сказал отныне знаменитые слова, что СССР имеет надежный и более дешевый ответ на реализацию программы СОИ. Два лидера договорились об обмене ви66
зитами, сначала Горбачев полетит в США, а потом Рейган отправится в СССР. Вечер в доме Горбачевых оставил у американцев самые приятные воспоминания. Никогда более Горбачев не вспоминает о социальных язвах Америки.
Как всегда, советскую делегацию волновал конечный результат — общее коммюнике, своего рода приманка. Зная об этой приманке, американцы могли «потянуть» время и нервы советской делегации. Первый день закончился ужином в советской миссии: икра, водка, Шеварднадзе как тамада. Первая шутка Шеварднадзе: «Господин президент, я проделал весь путь до Женевы, чтобы выпить водки». Непьющий Горбачев присоединился к смеявшимся. Американцам впервые было видна степень дружественности Горбачева и Шеварднадзе. Рейган обратился к Горбачеву: «Люди привыкли видеть в нас врагов. Не нужно давать для этого оснований»71.
Главная битва развернулась по поводу финального коммюнике. Американский переводчик слышал, как Горбачев сказал Корниенко, чтобы тот «не отступал от намеченных позиций». После обеда Джордж Шульц тоже позвонил Роз Риджуэй: «Ничего не меняйте в нашей позиции». Возвратившись в отель, Шульц приготовил американскую делегацию к ночным бдениям: документ о встрече должен быть готов вовремя. Нэнси Рейган приготовила на вилле «Соссюр» общий ужин. Главы делегаций были настроены благосклонно, что сказалось в обоих тостах. Кофе подали в библиотеку.
Читатель, обрати внимание на следующее. На этом этапе мы впервые видим как, в обмен на аплодисменты и прочие тривиальности, Горбачев начинает платить серьезными уступками. В час ночи Шульца разбудил трубный звук. Вначале он думал, что это трубят швейцарцы, но вскоре пришла Роз Риджуэй: «Вам это понравится. Вы именно этого хотели». Шульц широко заулыбался. «Мы возобновили работу в 6 часов утра и достигли удивительных результатов. В 7.30 утра я собрал в своем номере всю американскую делегацию, и мы с удовлетворением обсудили достигнутые в ночь на 21 ноября результаты».
Впервые мы ощущаем эту удовлетворенность. Роз Риджуэй, ответственная за коммюнике: «Нет ничего, с чем они были бы не согласны». К удивлению Рейгана, Горбачева уже не волновали некоторые спорные процессы, он не очень интересовался ими по своей сути. Скажем, политика США на Ближнем Востоке стала восприниматься как естественная. Советские руководители и дипломаты отныне спокойно воспринимали критику
67
американцами линии поведения СССР в Афганистане. Горбачев «проглотил» угрозу американской стороны быть жестче в Никарагуа.
Первый за десятилетие саммит не разочаровал американцев. «К нашему приятному удивлению, — пишет Джек Мэтлок, — советские переговорщики в Женеве отставили свою традиционную позицию и согласились сделать заявление, что необходимо предотвратить «любую войну между нами, как ядерную, так и обычными средствами»72. Так, после десятилетних споров была создана взаимоприемлемая доктрина»71. При этом совершенно неоправданную уступку сделала именно советская сторона. Было оговорено 50-процентное сокращение стратегических вооружений; предусматривалось соглашение по ракетам среднего радиуса действия. В позитивном для США духе были рассмотрены и решены вопросы ядерного и химического нераспространения, меры по обеспечению доверия. Фраза, которая потом много раз повторялась: «Стороны согласны в том, что ядерная война не может привести к победе и не должна быть начата». Условлено было открыть консулаты в Киеве и Нью-Йорке. Приняты программы взаимообмена. Специально был выделен призыв к постоянному диалогу, регулярным встречам министров иностранных дел, дискуссии по региональным проблемам, одобрялись «расширение взаимного посещения стран и контакты граждан». Важно: Советский Союз в лице Горбачева впервые молчаливо согласился с тем, что внутренняя ситуация в СССР может быть предметом американо-советских обсуждений. «Они (Рейган и Горбачев) продемонстрировали согласие в важности разрешения гуманитарных проблем в духе сотрудничества». Почему не внутриамериканские проблемы? Не проблемы прав человека в мире вообще?
Кто дал с советской стороны сигнал? Корниенко был известен по прежним переговорам своей жесткостью. Да и сам характер уступок не мог быть санкционирован никем, кроме Горбачева. Почему тому понадобились значительные уступки? Что заставило его так радовать американскую делегацию? В ответ на традиционные американские обличения поведения СССР в Афганистане Горбачев ответил не стандартными обвинениями США в поддержке муджахеддинов, а выражением обеспокоенности по поводу того, как следовало бы решить афганскую проблему в целом, включая вывод советских войск. Это было новое и для американцев многообещающее. Советский лидер не стал их обличать за поставку «Стингеров» муджахеддинам типа Усамы бен Ладена, убивающих советских летчиков. Он скромно
68
стал обсуждать пути советского отступления, не прося взамен хотя бы приостановки американского вооружения противостоящей стороны в Афганистане. Чудны дела твои, Господи.
Утром 21 ноября 1985 г. состоялась финальная церемония встречи на высшем уровне. Шульц поздравил Корниенко, и тот усмехнулся сардонически. «Да, мы дали вам все, что только можно»74 . Позднее, на фоне почти всеобщих поздравлений, обратим внимание на очевидное недовольство главного военного консультанта советской делегации — маршала Ахромеева, высказанное перед депутатами Верховного Совета СССР. «Обещания, данные Соединенными Штатами в Женеве не искать военного превосходства над Советским Союзом, являются пустыми словами»75 . Маршал остается маршалом и за столом переговоров, обольстить боевого офицера труднее, чем любимца партийной фортуны.
Горбачев же, находясь в фокусе мировых средств массовой коммуникации, ликовал несказанно. Пятнадцать часов бесед с Рейганом ему понравились. Горбачеву, по-видимому, стал нравиться сам процесс благообразных встреч с западными джентльменами, завершаемыми пресс-конференциями, транслируемыми по всему миру. Он увидел приятных людей, встречами с которыми интересно «делать историю». Это было приятнее, чем решать «неразрешимые» проблемы внутреннего развития. Женева повлияла на представления политика, прежде варившегося в партийной политике и интригах. Горбачев постепенно понял, что американский ВПК не подстегивает Рейгана, что сам американский президент верит в действенность защиты из космоса. Значит, нужно договориться с ним лично.
Американцам же понравился и Горбачев, и его правая рука — Шеварднадзе. Выступая перед объединенной сессией Конгресса США, президент Рейган сказал: «Как когда-то пуритане с индейцами, мы начали этот диалог с русскими». Рейган увидел в Горбачеве не циничного Макиавелли современного коммунистического заговора. Он увидел взобравшегося на политическую верхушку своей страны руководителя, который ищет новую парадигму миропонимания76. Как оказалось, на него можно воздействовать, если завести провинциального политика в мир джентльменов. Ему там понравится больше, чем на сборищах, сопутствующих очередным пленумам. Рейган пришел к выводу, что на советского лидера можно влиять.
В результате одно искаженное мировоззрение сменило другое. В Женеве сложилась парадигма, практически нетронутой оставшаяся до 1991 г. Судите сами. Президент Рейган за69
явил Генеральному секретарю Горбачеву, что Советский Союз должен смириться с американской идеей Стратегической оборонной инициативы (SDI), сократить свои стратегические вооружения, уступить во всех региональных конфликтах, признать свою неправоту в области гражданских прав — и только тогда Соединенные Штаты, возможно, пойдут на нормализацию двусторонних отношений. (И в этом случае американская сторона не обещала предоставить даже такую малость, как статус наибольшего благоприятствования или допуск к американским кредитам.)
Если бы попытаться поменять стороны местами, то американцы — несомненно — были бы оскорблены односторонностью предлагаемых уступок. В отношении же СССР они неизменно придерживались своей жесткой линии. И, увы, это, в конечном счете сработало. Но будущего тогда не мог знать никто. По приезде из Женевы президент Рейган сказал, обращаясь к конгрессу: «Соединенные Штаты не могут позволить себе благодушия упиваться иллюзиями относительно природы СССР. Мы не можем представить себе изменения их идеологии и целей»77. О Горбачеве: «Я чувствую, что он понимает нас лучше».
Любопытной видится и новое определение природы компромисса, даваемое американской стороной, природы главного инструмента мировой дипломатии. Роберт Макфарлейн говорит 9 декабря 1985 г.: «Достигнутое в Женеве в прошлом месяце было бы просто невозможно без твердого основания нашей внешней политики в целом, созданного за последние пять лет. Новые возможности, возникают перед нами не потому, что президент изменил свою политику, а именно потому, что он ее не изменил... Советское руководство сделало вывод, которого у него не было еще год назад, что Запад не поддастся на угрозы. Таков урок Женевы»78.
5 декабря 1985 года в закрытом письме президенту Рейгану Горбачев предложил осуществлять инспекции на местах для проверки соблюдения двустороннего моратория. Американское руководство пока молчало. Оно не молчало по другому поводу — докладывая конгрессу о том, что 1986 год стал годом максимальных военных усилий Соединенных Штатов.
Новая дружественность
В то время, когда Горбачев, выполняя просьбу Вашингтона, сворачивал помощь всем, кто так или иначе противодействовал в этом мире американцам (или просто действовал без
70
ясно выраженной на то воли Вашингтона), администрация Рейгана упорно искала места нанесения удара по Советскому Союзу — и в Европе, и в Азии.
Американские стратеги задумались над Афганистаном. Здесь они начали громогласно называть людей типа Усамы бен Ладена «борцами за свободу». Немного пройдет времени, прежде чем эти «борцы за свободу» введут Америку в шок, равный Пирл-Харбору. Но в 1985 году Америка еще не определяла бен Ладена так, как будущий госсекретарь Мадлен Олбрайт: «Кобра, бросившаяся на своих хозяев»..
В тот первый год прихода к власти Горбачеву казалось, что Советский Союз наконец начинает побеждать в отсталой горной стране. Моджахеды отступали, об их последних победах уже начали забывать. Афганцы явно устали от войны, новая советская политика «купить их», кажется, действовала. Советская армия ослабила операции на горных дорогах и укрепила свою мощь в воздухе, делая упор на боевые вертолеты. Государственный секретарь Шульц полагал, что «окно американских возможностей в Афганистане закрывается» и следует спешить оказать давление на русских.
Следующие двенадцать месяцев были определены как решающие: или советские вертолеты дадут Москве контроль над афганским небом, или противники СССР найдут противоядие. Пока вертолеты не знали преград, они диктовали свою волю с небес. Использованные моджахедами британские зенитные «Блоупайпс» и швейцарские «Эрликон» помогли восставшим афганцам сбить несколько советских вертолетов, но ситуация в целом продолжала меняться в советскую пользу. Одним из решающих было мнение Мортона Абрамовича, директора отдела разведки государственного департамента: «Я полагаю, что существующее давление на Советы недостаточно. Мы должны ввести в дело американский «Стингер» — посылаемый руками ракетный комплекс, наиболее эффективный против вертолетов и самолетов, летящих на малой высоте».
Столкнулись интересы Центрального разведывательного управления (которое, собственно, вело войну с той стороны) и министерства обороны, контролировавшего «Стингеры». Пентагон боялся попадания этих ракетных комплексов в советские руки — особая технология, уникальные военно-технические решения, способные нанести страшный удар по американским целям, если попадут в руки антиамериканских сил. А государственный департамент боялся еще и отчуждения Советского
71
Союза, если тот узнает о новой поддержке американцами моджахедов. Сладко улыбавшиеся Горбачеву, американские дипломаты боялись обнаружения своего лицемерия. Однако победили ястребы, которых было немало вокруг Рейгана — Шульца — Чейни: «Мы поможем борцам за свободу в Афганистане стать максимально эффективными. Несмотря на все препятствия, мы передадим им «Стингеры... Следовало поддержать идею Мортона Абрамовича до логического конца»79. Глава ЦРУ Билл Кейси оказал всю возможную поддержку. «Стингеры» стали играть огромную роль в борьбе за контроль над Афганистаном.
Горбачев должен был знать об этом. Именно он теперь посылал советских воинов в далекую горную страну, и именно он пожимал руки тем, кто начал изгонять советские вертолеты с афганских небес. Дальняя авиация не была точной; вертолеты же теперь становились целью эффективных «Стингеров». Одним из первых его взял в руки Усама бен Ладен. И могилы советских летчиков стали оборотной стороной горбачевской дипломатии.
Не менее активны были антисоветские действия политики Рейгана в Восточной Европе. Любые трещины в отношениях между социалистическими странами брались государственным секретарем Шульцем на вооружение. В декабре 1985 г. он «прощупал» потенциал отхода от СССР Румынии, а затем Венгрии, где «давление социализма начало ослабевать». Любезничавший с Шульцем Янош Кадар не знал тогда о записях государственного секретаря: «Кадар безнадежно измаран подавлением венгерского восстания 1956 года... Венгрия нуждается в новом поколении лидеров. Кадар хотел посетить Соединенные Штаты, но мы согласны были лишь с увеличением числа венгров, выезжающих в США. Я обсуждал нашу политику в отношении Восточной Европы с коллегами и решил отныне оказывать более твердый нажим с целью изменить курс этих стран»80. Шульц назвал свой курс здесь «политикой эрозии. Мы хотели сделать невозможным для Советского Союза получать нечто полезное из Восточной Европы».
На фоне женевских любезностей это было лицемерием большого калибра. Тот же Шульц никогда не упускал возможности укорить Горбачева и его команду — в случае поддержки Советским Союзом любого из недружественных Америке режимов и стран. Такую манеру ведения дел трудно назвать даже «двойным стандартом», американцы подрывали зону влияния СССР без зазрения совести — как дело своей чести. Джентльме72
нов в данном случае найти было трудно. Но почему молчал Горбачев? Ведь его молчание оборачивалось чистокровным поражением его страны и гибелью ее граждан.
Американцы задумываются
«Разведывательное сообщество» Соединенных Штатов было в отношении анализа и оценки Кремля далеко не на высоте. Государственный секретарь Джордж Шульц пытался выяснить оценку Лэнгли в отношении борьбы внутрикремлевских фракций. Расширенное заседание с оценкой такого рода состоялось в госдепартаменте 6 ноября 1985 г. Общим выводом стало следующее: в кремлевском руководстве борются две фракции. Сторонников ослабления ритма реформ возглавляет член Политбюро Егор Лигачев. За ускорение ритма реформирования выступает Борис Ельцин (первое о нем упоминание на таком американском уровне). Горбачев стремится сохранить позицию в центре, чтобы владеть господствующим положением.
Гейтс (ЦРУ) полагал, что в кремлевском руководстве не существует единства в вопросе об отношении к Западу. Нынешнее руководство выросло в эпоху жесткого противоборства с Западом. И оно копит силы для нового броска. Еще раз Гейтс «Горбачев не урезал средств на военные исследования и разработки, он шлет потоки оружия в районы региональных конфликтов».
Джордж Шульц выразил полное несогласие с оценкой Гейтса. Советы фактически признают, что «доктрина Брежнева» мертва. Советы намереваются покинуть Афганистан. Они стали значительно менее активными в других конфликтных районах. Нетрудно заметить изменения в ряде стран Организации Варшавского Договора. В восточном блоке назревает сдвиг огромной тектонической силы. Шульц отказывался признавать в качестве серьезных опасения ЦРУ, что Варшавский Договор готовится ко второму раунду «холодной войны». Американские дипломаты напомнили, что Горбачев дошел до того, что готов едва ли не извиниться за поруганную «пражскую весну» 1968 года.
. Шульц имел основания делать свои радикальные выводы. В ноябре 1985 г. советские представители пошли на прежде неслыханное — попросили о помощи мирно выйти из Афганистана. Вернувшийся из Западной Европы американский дипломат Джон Уайтхед говорит о чувстве, что «они движутся навстречу нам». Шульц все более настойчиво характеризует Горбачева, как пытающегося «изменить свою систему». Следует помочь ему.
73
Внутри советской системы ускорителем его распада будет Ельцин. Изнутри и извне Горбачев будет испытывать давление в сторону изменения советской системы в сторону, более приемлемую для США.
18 ноября 1985 г. государственный секретарь Шульц сказал президенту Рейгану: «Мы должны создать такие условия, которые заставляли бы Горбачева обновляться столь долго, насколько он способен. Особенно драматические изменения намечаются в сфере ракет средней дальности (РСД) и по поводу Афганистана»81. При этом госсекретарь признал, что прежние американские знания о Советской России ограниченны, что в деле появился новый фактор: Горбачев превращается в своего рода «архангела Гавриила». Он прилагает усилия, чтобы изменить точку зрения советской верхушки в пользу податливости — ему нужно в этом помочь. «Америка должна основывать свою политику на собственных интересах, имитируя уважение к чужим интересам».
Быть в центре внимания
Чем более широковещательными были декларируемые им инициативы, тем больший внутренний восторг они вызывали у необычного советского лидера. Страсть вызывать немое изумление стала превозмогать в нем все. В том числе и ответственность за будущее Советского Союза как мировой державы.
15 января 1986 г. через посла Добрынина Горбачев присылает Шульцу послание, в котором говорится о его намерении через несколько часов выступить по советскому телевидению. Так в январе 1986 г. Горбачев выдвигает идею уничтожения всего ядерного оружия на Земле к 2000 г. посредством трехступенчатого разоружения. (При этом Горбачев объявил в одностороннем плане о введении Советским Союзом моратория на ядерные испытания.)
Для нас, доживших до этого года, ясно видно, насколько фантастически немыслима эта идея, по крайней мере, для пяти мировых держав. Но Горбачев все больше ценит немыслимый допинг массового восторга, буквального оцепенения от безумной смелости советских предложений. Человек, который, несмотря на все усилия, так и не решил проблемы сельскохозяйственного производства Ставрополья, решил оставить подобные мелкие проблемы в тени глобального геополитического переворота. Сам способ сделанного предложения выявил у аме74
риканцев главное в затее Горбачева. Посол Мэтлок: «Способ, которым делал свои предложения (в письме, открываемом прессе сразу же, как только это письмо прибывало к адресату), возбуждал подозрения, что главный интерес Горбачева лежал в сфере пропаганды»82. Американцы оценили эту актерскую тягу «быть в центре внимания» и решили на ней сыграть. А мы, сироты этой прихоти, сидим у руин государства, в котором родились, которое нас воспитало и образовало. Сидим как жертвы немыслимого честолюбия одного человека.
При этом Горбачев основывался на ряде положений, явно неприемлемых американцам: определяя ракеты средней дальности как стратегические; включая британские и французские системы в общую структуру Запада; ставя условием полный отказ от СОИ.
Нужно сказать, что первоначальная реакция президента Рейгана на послание генсека Горбачева с предложением «реализовать наше общее желание — ликвидировать ядерное оружие» — была недоуменной: президент заявил, что он «никогда в жизни не делал подобных заявлений». Общее? Лишь позже Рейган вспомнил, что, сидя рядом с Горбчевым перед камином на вилле «Цветок воды», он неожиданно возмечтал о ликвидации всего ядерного оружия на Земле. Но кто же мог предположить, что глава советского государства столь серьезен?
Государственный секретарь Шульц сразу увидел это стремление завладеть мировым влиянием, о чем говорит его звонок министру обороны Каспару Уайнбергеру: «Пусть Пол Нитце и Ричард Перл немедленно обсудят это письмо. Мы должны использовать его пропагандные качества»83. Американская верхушка твердо договорилась о следующем: постоянно приветствовать разоруженческие инициативы Горбачева, создать ауру «чуда» вокруг его немыслимых прежде предложений. Шульц звонит директору ЦРУ Уильяму Кейси: «Билл, мы получили нечто важное от Горбачева. Мы должны приветствовать предложения Горбачева, обстоятельно ответить на них и создать общую рабочую комиссию по реализации этих предложений».
Уступки
Горбачев уже определяет для себя, что подлинную сенсацию вызывают немотивированные (словно от широты русского характера) уступки американской стороне. И немедленно делает такую уступку: до сих пор одной из базовых позиций
75
советской стороны была тесная взаимосвязь решений в трех сферах ядерных переговоров — ракеты средней дальности, инспекции на местах и переговоры по стратегическим вооружениям. (То была старая «аксиома Громыко».) Теперь глава советского государства соглашался на договоренности в отдельно взятых вопросах, безотносительно к тупику в «соседних» вопросах. Возникло чрезвычайно многообещающее для американцев разъединение.
Со своей стороны, обозревая весь период, Шульц с гордостью пишет в мемуарах, что «мы не сделали ни одной уступки». Вот чем гордился второй человек в американском правительстве. Президент Рейган немедленно создал группу специалистов, которым было поручено обсудить советские предложения — словно принять неожиданные трофеи. Пол Нитце возглавил американскую команду военных переговорщиков в военной сфере, а Роз Риджуэй возглавила обсуждение всех остальных проблем (гуманитарных и прочих).
С советской стороны наиболее примечательной личностью в переговорном процессе стал маршал Ахромеев, сопредседатель совместно с Полом Нитце комиссии по вооружениям. Он стал фаворитом американцев с первых слов, когда он назвал себя «последним из могикан», намекая на то, что он один из последних непосредственных участников Второй мировой войны. Послушаем, что говорит об Ахромееве его коллега Пол Нитце: «Ахромеев — первоклассный переговорщик... Это человек большого мужества и сильного характера». А вот второй человек в американской команде — Ричард Перл: «Ахромеев достаточно хорош. Он успешно спорит с послом Карповым»
Параллельно инициативам Горбачева весной 1986 г. министр иностранных дел Шеварднадзе в значительной мере меняет состав групп переговорщиков. Сторонники жестких правил и «устаревших» аксиом уступают место таким пустопорожним чиновникам с гибким спинным хребтом как Г. Кутовой. Особое значение имела созванная 23 мая 1986 г. конференция советских дипломатов, на которой прежний грузинский милиционер на русском (со страшным акцентом) объяснял профессиональным дипломатам достоинства «нового мышления» Горбачева. Общее распоряжение: не держаться старых догм и быть более восприимчивым к постулатам противостоящей стороны. Вскоре американцы обнаружили, что их наиболее «жесткие» партнеры ушли с переговорной арены, а их место заняла новая плеяда фактически сбитых с толка дипломатов, которая при
76
этом была гораздо приятнее в манерах и менее привержена догмам. «Молодые профессионалы с превосходными лингвистическими данными и манерами поведения в обществе стали выходить в первый ряд с невероятной скоростью. Шеварднадзе начал создавать дипломатическое окружение, руководствуясь собственным разумением»84.. Так пишет американский специалист.
Американские дипломаты обсуждали проблемы взаимодействия с советской стороной на встрече послов Америки в Европе 8 июня 1985 г. Посол в СССР Артур Хартман описывал последнее выступление Горбачева в Ленинграде. «Горбачев читает несколько предложений, а затем обращается к публике с многословными разъяснениями. Горбачев говорит как баптистский священник. Он перепутал всю советскую бюрократию, он говорит о «духовных ценностях» и о «новом советском человеке»85.
День без мировой сенсации, без потрясающей инициативы был для Горбачева пуст и бессмыслен. Рейган не произвел на него особенного впечатления. Его зацикленность на СОИ смотрелась некоей внутренней слабостью. Всгреча с ним давала Горбачеву возможность ощутить себя не только моложе, но гибче, умелее, гуманнее, предприимчивее. Мировая пресса и телевизионное сообщество создают арену, на который президент с опытом Голливуда был слабее южнорусского политического таланта. Ощущая это, Горбачев жаждал встречи.
В начале осени 1986 г. он предложил рандеву «посредине» между Москвой и Вашингтоном. Американская сторона выдвинула в качестве места встречи исландский Рейкьявик. Такой выбор не всем казался ординарным. Вот что отмечает посол Мэтлок: «Исландия не была нейтральной страной, подобно Швейцарии, но была одним из натовских союзников Америки, и поэтому, в политическом смысле, Горбачев проделывал значительно больше половины пути»86.
77
Глава 4
В СТОЛИЦЕ ИСЛАНДИИ
«Советы нуждаются лишь в небольшом поощрении, чтобы вести дела на западных условиях»
Джордж Шульц, 1985г.

Канун Рейкьявика
Государственный секретарь Шульц размышлял над природой Советского Союза в присутствии президента Рейгана: «Советы имеют лишь одно преимущество, лишь одно Советы делают лучше нас — реализация военной силы, способность разрабатывать, производить и устанавливать точные, мощные, мобильные баллистические ракеты...: Поэтому мы должны сосредоточиться на их сильном месте, мы должны настаивать на сокращении баллистических ракет. А единственный способ добиться сокращения баллистических ракет — это вести умелые переговоры. Именно это наиболее важно для безопасности Соединенных Штатов. Мы должны начать серьезные переговоры в 1986 г.»88. Рейган и Шульц 24 января 1986 г. условились создать специальную группу дипломатов и разведчиков для ведения переговоров с СССР по вопросам вооружений.
Американцы ощутили шанс. Рейган и Шульц были удивлены тем, как умело Горбачев поставил под свой контроль все Политбюро. Письмо Горбачева Рейгану требовало ответа. Предчувствие поразительного поворота сил охватило американских лидеров. Горбачев стал обещать многое. Признаками перемен был отпуск из ссылки диссидентов Сахарова и Щаранского.
Как помочь союзу неортодоксальных и «проамериканских» сил в Москве? Американское руководство решило, что, прежде всего, следует использовать проявивший себя «комплекс неполноценности» советской стороны, который требовал постоянного самоутверждения. Американская дипломатия затвердила правило: делай вид, что воспринимаешь серьезно горбачевские предложения о денуклеаризации планеты, но всегда помни, что подобный фантазм для Америки неприемлем ни78
коим образом. Как говорила замгоссекретаря Роз Риджуэй, «отказ от ядерного оружия означал бы потерю особого типа американского преобладания; и такой поворот событий потребовал бы колоссального военного строительства конвенционального типа»89. Отсюда вывод: делать сочувственный (и даже восхищенный!) вид, но никогда не воспринимать всерьез горбачевские призывы «очистить Землю от ядерного оружия до 2000 года».
Американцы прилюдно вежливо одобряли саму идею; но по существу они не принимали этого варианта толстовства всерьез. Никто в мире не смог бы убедить американскую сторону лишиться главного инструмента их глобального преобладания. Теоретик и практик переговоров Пол Нитце говорил определенно: «Сорок лет мира дало нам ядерное оружие, сможем ли мы уйти из этого гарантированного мира в нечто невообразимое?» Ему вторил американский посол в Москве Артур Хартман. «В Европе наши союзники опираются на американское ядерное оружие, которое позволяет противостоять советскому обычному оружию». Итак в лицо говорить Горбачеву о моральной притягательности безъядерного мира; а в реальной политике не забывать о том, что ядерное оружие являет собой основу американской мощи в мире.
Вопреки всем потокам горбачевских надежд, американская сторона вовсе не намеревалась участвовать в политике quid pro quo («ты мне, я тебе») ни на глобальном, ни на региональном уровне. Убедительный пример — Афганистан. Как ни умоляло горбачевское руководство хотя бы ослабить поток американских вооружений афганским «борцам за свободу», Вашингтон твердо стоял на позиции максимизации ущерба Советской Армии до, во время и после выхода Советской армии из этой страны.
Важной частью американской стратегии был выбор своих фаворитов, прямая (а чаще косвенная) их поддержка на всех постах в советской иерархии. Триада Горбачев, Шеварднадзе, Яковлев была определена в Вашингтоне достаточно быстро. Но были попытки подключить к «прозападной» партии и других ответственных лиц. Так, американцы доподлинно знали, что посла Анатолия Добрынина вызвали в Москву 11 февраля 1986 г. для дискуссий именно по американской теме. Косвенные и прямые признаки говорили о том, что «внутренний голос» зовет Горбачева в Вашингтон; советский вождь жаждал показать себя на самой высокой сцене. Давать скороспелое приглашение американская сторона не намеревалась, не желая уменьшать при79
тягательность приглашения. Шульц мог позволить себе поупрямиться, словно визит в США был ценностью сам по себе,
Горбачева теперь безумно влекут всякие миротворческие форумы. Например, тот, что был собран в Москве под претенциозным заглавием «За безъядерный мир, за выживание человечества». Горбачев лично открыл его в Кремле 16 февраля 1986 года в присутствии тысячи делегатов, прибывших со всех концов Земли. В этой речи он говорит подлинно адекватные происходящему слова: в Советском Союзе происходят подлинно революционные перемены, «имеющие огромное значение для нашего общества, для всего мира... Следует сконцентрироваться на конструктивных усилиях».
Страна еще не привыкла к такому сладкоголосию, и многих эта песнь о всем хорошем подкупила на многие годы. Но внимательные американские наблюдатели сразу же поставили диагноз. И укрепились в нем спустя эти критические годы: «Горбачев явным образом не сумел оценить значимость двух важнейших аспектов новой политической реформы: новое определение функций между республиками и центром Союза, и необходимость справиться с этническими и национальными пожеланиями и трениями»90.
Чернобыльский пролог
Запад видел во всей нервной энергии «перестройки» косметические лжемеры, прикрывающие отсутствие подлинного решения крупных задач.
Президент Рейган отправился в Индонезию, когда мир поразило сообщение о катастрофе на Чернобыльской атомной станции. Американцы предложили оказать гуманитарную и техническую помощь. Но благородный жест был немедленно омрачен неукротимым стремлением воспользоваться обнаруженной мягкостью Кремля. Американцы, как признает Джордж Шульц, «начали изменять баланс сил в Афганистане, Анголе, Камбодже и в Центральной Америке; Чернобыль обнажил недостатки советской системы. Хотя мир этого еще не видел, советская система уже готовилась к падению»91.
Американцам был нужен свой человек близ неуемного Генерального секретаря. 7 апреля 1986 г. государственный секретарь Шульц пригласил посла Добрынина к себе, в госдепартамент. Американцы узнали о назначении Добрынина на высокий пост главного внешнеполитического советника Горбачева. К тому же немалое число советологов в США полагало, что опытный Доб80
рынин (23 года пробывший в качестве посла в Вашингтоне) «затмит» малоопытного Шеварднадзе в процессе руководства советской внешней политикой. Здесь не все было ясно. Госсекретарь Шульц не думал, что Добрынин легко превзойдет Шеварднадзе — ведь те с Горбачевым были давними друзьями. Личная беседа с Добрыниным должна была прояснить ситуацию.
Первый вопрос Шульца во время завтрака с Добрыниным: «Чего ждет Горбачев от поездки в Вашингтон? С американской точки зрения, двумя самыми крупными проблемами будут соглашение по стратегическому оружию и соглашение по ракетам средней дальности». — Добрынин-. «Горбачева волнует СОИ». Видимо, чувствуя, что интересует его американского собеседника более всего, Добрынин сказал: «Горбачев полностью контролирует ситуацию».
Про себя Шульц подумал: «Он контролирует теряющую свое влияние державу». После завтрака Шульц взял с собой Добрынина на восьмой этаж, где у него были собственные апартаменты. В яркий весенний день они смотрели на панораму Вашингтона. Добрынин попросил панорамный снимок центра Вашингтона — на память о покидаемом им городе. Шульц размышлял, следует ли послать Добрынину обещанный снимок — ведь это могло помочь тем, от кого всегда ожидали бомбардировки центра Вашингтона. При всей легкости их беседы Добрынин казался подавленным, а вовсе не довольным своим высоким московским назначением после четвертьвекового пребывания в Вашингтоне. 9 апреля 1986 г. с Добрыниным, уезжающим к Горбачеву в Москву, американцы прощались как со старейшиной дипломатического корпуса Вашингтона. Шульц подарил ему кресло с эмблемой государственного департамента.
После ухода Добрынина Шульц, Кампелман и Нитце, обсуждая переговорную стратегию американской стороны, решили сфокусировать внимание на вопросе о ракетах средней дальности, от которых зависел баланс сил в Европе. Первостепенная цель американской дипломатии — ослабить советские позиции в Европе. Им казалось, что Горбачев может отступить именно в этом пункте. «Если мы сможем заставить их принять наши требования, мы ослабим основу советского могущества. А если Советы откроются для верификации — мы откроем для себя весь Советский Союз»92. Это будет волнующее предприятие, но оно становится все более реальным в свете интереса советского лидера к сближению с Америкой. В Вашингтоне продолжалось долголетнее американское увлечение: на симпозиумах и конференциях пытались понять Горбачева как поли81
тика и как человека. Запомним слова госсекретаря Шульца: «Он собирается изменить коммунистическую систему. Нам нужно подталкивать Горбачева именно в этом направлении»93.
Идейную основу этой встречи составили, во-первых, письмо Горбачева американскому президенту от 15 января 1986 г. и, во-вторых, ответ Рейгана от 15 сентября 1986 г. Обычно вежливый президент Рейган в ответе Горбачеву вовсе не смотрится гостеприимным партнером. Да, его письмо было написано от руки (признак якобы душевной теплоты), но в нем содержатся весьма суровые требования. Во-первых, уничтожения всего класса вооружений среднего радиуса действия (между 1500 и 500 км); во-вторых, уничтожения РСРД по всему мировому периметру. Одно такое требование сорвало бы визит любого из кремлевских предшественников Горбачева. Но молодой и рьяный генсек неукротимо жаждал сцены, любые условия не казались ему непреодолимыми.
Наиболее агрессивно к отношениям с СССР подходили представители Пентагона. В их конфронтационном мировоззрении Советский Союз выглядел огромной и могучей страной, противостоящей Америке в планетарных масштабах. Для министра обороны Уайнбергера и его окружения советское руководство было страшным и неизменным врагом, не поддающимся никаким внутренним изменениям. Соответственно, министерство обороны США предпочло бы не тратить время зря. Оно хотело бы отставить затею с переговорами и перенести акцент на американское военное строительство. Девизом Пентагона было: «Укрепляй собственную мощь и не теряй время на переговоры».
Кавказский подарок американцам
Для Шеварднадзе новым опытом был визит в Вашингтон в середине сентября 1986 г. Новый посол в США — Юрий Дубинин на своем автомобиле отправился на военно-воздушную базу Эндрюс, чтобы встретить прибывающего в США министра иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе. Вскоре они прибыли в госдепартамент к госсекретарю Шульцу. Только лишь сев в автомобиль, Шеварднадзе явно заговорил голосом Горбачева: малые события, подобные шпионским делам, не должны мешать проведению крупных мероприятий, каковым была встреча на высшем уровне в Рейкьявике.
Но постепенно стало ясно, как Горбачев дорожит своим имиджем в американской столице. «Шеварднадзе все же при82
летел. Ему и его людям явно поставили задачу «выправить дело». В то же время Джордж Шульц также считал, что его контакты с Шеварднадзе помогут решить сложные задачи. «Мы можем работать с Шеварднадзе максимально конструктивно». Госсекретарь Шульц был намеренно любезен. Он встретил Шеварднадзе у лифта и провел его сквозь анфиладу комнат в центральную часть государственного департамента. Внешний вид Шеварднадзе, нервного и похудевшего, говорил о его озабоченности. Шульц освободился от окружения советского министра и провел его в частные покои госсекретаря. Два с половиной часа два министра вырабатывали обоюдоприемлемую повестку дня
В сентябре 1986 г. Шульц ликовал по поводу того, как легко вести дела с Эдуардом Шеварднадзе, всегда готовым уступить и принять во внимание позицию противостоящей стороны. Пассивность отвратительна, сделка всегда предпочтительна. «Мы всегда могли рассчитывать на откровенную беседу». Грузинский «лис» мог, если хотел, быть очаровательным с журналистами. Шульц чувствовал, что на этом фронте у него появился союзник. Особенности Шеварднадзе ощутил и ветеран американо-советских отношений нефтяной магнат Арманд Хаммер, передававший детали своих бесед с Шеварднадзе в государственный департамент. Он сообщил, что в Рейкьявике Горбачев попытается «завладеть сценой. Ждите удивительных предложений». Шеварднадзе-. «Мы должны сделать вам подарок». Предваряющим презентом была передача американской стороне физика-диссидента Юрия Орлова.
Льстя самолюбию Шеварднадзе, Шульц позвонил Рейгану и спросил, не может ли тот принять советского министра? Шеварднадзе и Шульц въехали в Белый дом через южные ворота и прошли через Розовый сад в покои президента. «Шеварднадзе был возбужден, он не ожидал встретить президента Рейгана этим утром и он неожиданно сказал, что не имеет при себе личного письма Горбачева. Пришлось за письмом посылать личного помощника».
Встреча Шеварднадзе с Рейганом продолжалась в течение часа. Обычно Рейган славился своей улыбчивостью, но не в этот день. В конце встречи принесли письмо Горбачева, и Шеварднадзе вручил его Рейгану. Горбачев предлагал Рейгану двухдневную встречу — как прелюдию основному саммиту где-нибудь поблизости от Лондона. Шульц был поражен: Горбачев соглашался на одну из натовских столиц94. Шульц посоветовал избрать Рейкьявик.
83
Формализуя взаимную симпатию, Шульц и Шеварднадзе составили своеобразный календарь встречи:
День 1. Советский Союз разрешает выпустить за пределы страны журналиста из американского журнала «Ю.С. ньюс анд уорлд рипорт» Данилова.
День 2. Через 24 часа советского дипломата Захарова, обвиняемого в шпионаже, выпускают из США.
День 3. По отбытии Захарова американские власти объявляют, что диссиденту Юрию Орлову и его жене позволяется покинуть СССР. (Шеварднадзе обещал содействие в выпуске из СССР других «отказников». Шульц передал Шеварднадзе два списка «лиц, стремящихся эмигрировать из Советского Союза»).
День 4. Советская сторона соглашается с сокращением своего персонала при ООН.
Готовность к договоренности и к таким решениям, которые не требовали письменных заверений, импонировали американцам, и Шеварднадзе скрепил все оговоренное простым рукопожатием. Такая доверчивость нравилась американцам. Пройдя подготовительную стадию, 30 сентября обе стороны объявляют о встрече Рейгана и Горбачева в Рейкьявике 10— 12 октября 1986 г.
Обвинения в шпионаже
Шульц нашел союзника в лице советника президента Рейгана по культуре Сюзанны Мэсси. Накануне саммита американцы становятся все жестче, будучи уверенными, что именно давление окажет на советскую сторону' нужное воздействие. Американская сторона требовала, чтобы к 1 октября 1986 г. численность сотрудников советской миссии при ООН уменьшилась с 275 до 218 человек. ФБР обвинило в шпионаже против США сотрудника ООН Захарова. В ответ КГБ усилило наблюдение за западными журналистами.
Отношения между двумя странами более всего осложнило «дело Данилова» — американского корреспондента, задержанного в Москве по обвинению в шпионаже в пользу США. Американская сторона категорически настаивала на том, что Данилов никогда не был на службе у государственных ведомств и задержан злонамеренно. Горбачев поддался давлению и 12 сентября 1986 г. отпустил Данилова из тюрьмы КГБ в Лефортове. Разместившийся в американском посольстве Данилов сообщил, что во время следствия в КГБ ему показывали запись разговора сотрудника ЦРУ по телефону, в котором было упомянуто имя
84
Данилова. Шульц в мемуарах: «Я был поражен, услышав о такой глупости. Это было бы глупо везде, но в Москве — особенно; здесь каждый знал, что телефонные разговоры прослушиваются. Это превосходило все прежние неловкости ЦРУ. Упоминать Данилова в такой беседе было равнозначно тому, чтобы сообщать Советам, что Данилов работает на ЦРУ. Некомпетентность ЦРУ посадила Данилова в тюрьму»95.
Американцы боялись, что бесконечно обвиняемые в захвате Данилова русские вообще не приедут в Вашингтон. Шеварднадзе предложил упростить дело: обменять Данилова на Захарова и не трогать пока отказников. Американцы отказались.
Президент Рейган, стремительно повышая военный бюджет и укрепляя американскую военную машину, на уровне риторики говорил сладкие вещи: «Ядерную войну нельзя выиграть, и поэтому ее не следует вести». Зачем же столь очевидное ядерное довооружение? Обычно советская дипломатия давала оценку происходящего в мире и не соглашалась на двусмысленные формулировки американской стороны.
На этот раз все было иначе. Делегация советских переговорщиков выслушала новые идеи Горбачева и затем приняла рейгановскую формулировку. Мэтлок: «Это было очень существенное изменение советской политической линии»96. Почему? Американский исследователь Раймонд Гартхофф не без основания полагает, что Горбачев «нуждался во встрече на высшем уровне и в решениях относительно ограничения вооружений, чтобы оправдать те перемены, которые он совершил в советской внешней политике и в отношении безопасности страны. Рейган не планировал перемен в политике и не нуждался в саммите. Горбачев же начал нечто вроде азартной игры, в которой ему необходимо было мировое внимание...Ему нужен был контакт с Рейганом лично, личное внимание президента. Горбачев планировал представить целый пакет советских предложений лично. По этой причине советская сторона не следовала обычной практике предваряющего встречу представления новых предложений... Американская сторона была спокойна, так как у нее не было новых предложений»97.
Все это сказалось на составе делегаций. Горбачева сопровождала не только Раиса Максимовна, но и целый сонм специалистов, прибывших на относительно короткую встречу в далекую и маленькую Исландию. Сюрпризом для американской стороны стало появление в качестве главного военного переговорщика с советской стороны маршала Сергея Ахромеева — начальника генерального штаба и первого заместителя мини85
стра обороны. У американцев была значительно более скромная делегация.
Дорогой читатель, отметь следующее. После получения предварительного согласия на саммит, Горбачев еще до начала встречи согласился на новые меры в области контроля над вооружениями — инспекции на местах в ходе военных маневров.
Рейкьявик
Встреча на высшем уровне в октябре в исландском Рейкьявике соответствовала желанию Рейгана избежать «пресса прессы». Маленькая скандинавская страна просто не могла вместить толпы папарацци.
Встреча в Рейкьявике состоялась 11 — 12 октября 1986 г. Утром первого дня американцы устроили своего рода репетицию. Горбачева играл (все говорили, что похоже) посол Джек Мэтлок, его переводили с русского на английский профессиональные переводчики Рейгана. При этом нужно сказать, что повадки, может быть, и были похожи, но Мэтлок в Рейкьявике (в отличие от Женевы) не имел понятия об идеях, которыми будет руководствоваться в Исландии Горбачев.
Чтобы получить представление об этих идеях, госсекретарь Шульц концентрировал данные дипломатии, прессы и разведки в относительно короткий документ — «Ежедневное уведомление президента». Его составляли ночью из ежедневных данных и получали документ лишь четыре человека: президент, госсекретарь, министр обороны, советник президента по национальной безопасности. В этих документах содержались любопытные сведения. Нечто новое стало неожиданно ощутимо в риторике той дипломатии, которую возглавили Горбачев и Шеварднадзе. Например, в одном из обзоров говорилось о том, что «Советская армия настроена враждебно по отношению к Горбачеву, потому что тот проявляет излишнюю готовность к соглашениям с Соединенными Штатами. Советские военные руководители рассматривают даже возможность покушения на Горбачева». Утверждалось, что для Горбачева единственным путем спасения было достижение во время встречи на высшем уровне таких результатов, которые можно было бы представить как чрезвычайно успешные»98.
В северном Рейкьявике между тем шел дождь. Мокрые флаги жалко повисли. Отель «Хофди Хауз», где должна была состояться встреча, был в пелене дождя, его мрачные контуры не восхищали никого, кроме, разве что, службы охраны, которой лег86
че было оберегать стоящий на отшибе отель. У каждой из двух делегаций были две маленькие комнаты; между ними располагалась большая комната для совместных встреч. Американские комнаты находились слева от входа, советские — справа.
В первый день американская делегация выехала в отель первой, в 10.20 — президент Рейган считался «хозяином» начальной встречи. Ровно в 10.30 прибыла советская делегация. Краткое позирование для прессы, а затем встреча свелась к получасовому тет-а-тет Горбачев-Рейган. Затем к ним в маленькой комнате справа от входа присоединились Шеварднадзе и Шульц. Последний чувствовал себя как рыба в воде.
Общий стол был приставлен к окну, сквозь которое открывалась панорама серого дождливого дня с морем на горизонте. По одну сторону стола сидел президент Рейган, по вторую — Генеральный секретарь Горбачев. Рейган выглядел раскованным, задумчивым, легким в обращении. Горбачев был более сосредоточен и конкретен, но он был более нервным, хотя и уверенным в себе. Рядом с руководителями сидели Шеварднадзе и Шульц. В комнате присутствовали еще лишь два переводчика. В качестве хозяина встречи, Рейган предложил Горбачеву выступить первым. Стороны с трудом разобрались с произнесенной Рейганом непонятно для обоих переводчиков русской пословицей «Доверяй, но проверяй». Когда суть дела выяснилась, Горбачев сказал, что согласен — в случае сокращения численности ракет — на жесткую проверку и на инспекцию на местах.
Изложение Горбачевым советских предложений представляло собой долгий монолог, но он восхитил американцев. Речь шла о стратегических вооружениях, о ракетах средней дальности, об оружии в космосе и о стратегической обороне. В конечном счете Горбачев вручил Рейгану документ под названием «Директивы для министров иностранных дел СССР и США, касающиеся вооружений и ядерного разоружения».
Как сообщает посол Мэтлок, «русские постепенно делали важнейшие уступки по вопросу контроля над вооружениями... Горбачев согласился на американское предложение о 50-процентном сокращении тяжелых, запускаемых с земли и с подводных лодок ракет, согласился на низкий уровень ракет средней дальности и на обширные инспекции на местах... К полудню соглашение о ракетах средней дальности стало казаться настолько возможным, что американская делегация послала экстренные телеграммы американским послам в Западной Европе и Японии, чтобы те оповестили глав союзных с американцами правительств»99.
87
Познакомимся с тем, о чем думал в тесном исландском доме госсекретарь Шульц: «Все испытали исключительное удивление. Предложения Горбачева драматически продвигали дело определенно в желаемом американцами направлении. Он клал подарки к нашим ногам — чтобы быть точнее — на наш стол —уступка за уступкой»100. Президент Рейган начал смеяться: «Почему у Горбачева больше документов, чем у меня?» Пол Нитце сказал: «Это лучшие советские предложения за последние двадцать пять лет». Ричард Перл изумленно вращал глазами. Нитце задумчиво молвил, как бы обобщая: «Коммунизм — это порочная система, и она обрушится». В целом американцы были очень воодушевлены. В воздухе, пишет в мемуарах Шульц, «витало возбуждение».
Между 330 и 545 дня президент Рейган упорно объяснял Горбачеву, почему, в ответ на все многочисленные советские уступки, американцы не готовы отказаться от Стратегической оборонной инициативы, размещенной в космосе. «Американский народ в этом случае будет оставлен беззащитным». Лишь только в этом вопросе Горбачев не соглашался с американским президентом и свирепел с каждым часом: «Вы желаете разместить оружие в космосе, и это создаст у вас соблазн нанести из космоса первый удар». Именно в данном случае Рейган, импровизируя, предложил создать СОИ совместно с Советским Союзом. Горбачев открыто усомнился в возможности того, что США поделятся своим самым грозным оружием с потенциальным противником. «Вы не рискуете поделиться даже оборудованием для нефтедобычи, даже оборудованием для молочных фабрик — о чем же тут говорить при обсуждении самого смертоносного оружия?»
Чтобы противостоять СОИ, Горбачев яростно защищал Договор о противоракетной обороне 1972 г. — именно он лежал в основе отказа двух сверхдержав от применения ядерного оружия, так как делал обе державы уязвимыми перед лицом второго — ответного удара. Но это был единственный пункт, по которому он неукротимо противостоял американцам.
Коллективная работа
Изумление стало овладевать американской стороной к воскресному утру (второй день заседаний). Рейган не верил своим ушам. Горбачев предложил разделить ядерное оружие, включая тяжелые межконтинентальные баллистические ракеты (особенно интересовавшие американцев) и стратегические бомбардировщики, на две части — наземную и морскую, Что каса88
ется ракет среднего радиуса действия, то Горбачев принял американское их определение. Важнейший момент: Горбачев предложил полную ликвидацию ракет средней дальности, советских и американских, в Европе. Он отошел от прежнего советского требования засчитывать британские и французские ракеты — как стран, находящихся в одном военном блоке с США. Горбачев подчеркнул, что сознательно делает эту уступку — он идет навстречу американцам, даже учитывая то обстоятельство, что британские и французские силы находились в стадии роста и улучшения качества. NB: Горбачев предложил запретить размещение ракет средней дальности там, где их еще нет. Еще одно важное положение: замораживалось размещение ракет меньшего, чем средний радиус действия.
Замечательно, полагали американцы, но следует засчитать и ракеты, размещенные в Азии. Договор о противоракетной обороне: следует назвать срок невыхода из этого договора — не менее десяти лет. За эту якобы уступку Горбачев готов был уничтожить лучшие — мобильные (на твердом топливе) советские ракеты СС-20.
Кто внушил Горбачеву такой страх перед фантастическим проектом СОИ? Посмотрим, о чем думал госсекретарь Шульц, слушая о сонме советских уступок взамен отказа американцев от программы СОИ. «Я чувствовал, что СОИ является мощным мотором, добывающим советские уступки, — во многом потому, что советская делегация полагала, что мы значительно продвинулись в реализации этого проекта, значительно дальше, чем дело обстояло на самом деле»101. Русские боялись СОИ больше, чем нужно. Даже Шеварднадзе сказал, что «мы уже сделали все уступки. Теперь очередь за вами». Шульц, не веря ушам своим, попросил машинописную копию советских предложений. Чтобы осмыслить происходящее, американская сторона запросила о перерыве. Получив советские предложения, американская команда удалилась.
После перерыва американская сторона согласилась на 10-летний мораторий на невыход из Договора по Противоракетной обороне: «СССР и Соединенные Штаты решают в течение десяти лет не выходить из Договора ПРО, который не ограничен во времени... В течение пяти первых лет стратегическое наступательное оружие обеих стран будет сокращено на 50 процентов. На протяжении следующих пяти лет уровень наступательных баллистических ракет будет понижен еще более».
Горбачев задавал вопросы об ограничении работ по созданию противоракетных систем в лабораториях, а Шеварднадзе
89
уныло смотрел на пейзаж за окном. Но главные лица в знак дружественного сближения договорились называть друг друга «Рон» и «Михаил» — оба, по предложению американского президента, приедут уничтожать последние в мире стратегические ракеты. Рейган пообещал через десять лет привезти в Рейкьявик последние две ракеты. Горбачев выразил свои опасения: «Я могу не дожить до этого времени». Превосходящий его по возрасту Рейган: «Но я очень рассчитываю на это».
Горбачев: «Вы можете спокойно дожить до 100 лет. Вы уже прошли опасный возраст. Я же только вступаю в него. И при этом мне приходится встречаться с несговорчивым американским президентом. Он хочет быть единственным победителем, А я полагаю, что мы оба должны быть победителями».
Периодически во время встречи президент Рейган делал отступление «в теорию» — обрушивался на Маркса и Ленина. И на иррациональный ужас жить в условиях Договора по Противоракетной оборонной системе. Горбачев старался избежать вовлечения в идеологическую дискуссию. Он все чаще употреблял слова типа «стратегический» и «баллистический». В конечном счете Генеральный секретарь сказал, что, на фоне множества сделанных советской стороной уступок, он хотел бы лишь одну американскую уступку — отказ от СОИ. «Дайте мне скальп СОИ. Я не могу приехать в Москву и начать уничтожать наши ракеты, зная, что США через десять лет нацелятся на нас из космоса. Такой поворот событий неприемлем».
В ответ президент Рейган: «Уничтожьте все свои стратегические ракеты, и защитная система из космоса не будет развернута еще целых десять лет». Это был своего рода «максимум сближения», и это породило некий тупик. Горбачев сказал: «Я сделал все, что мог. Ограничьте работы по СОИ лабораториями и мы уничтожим самое совершенное свое оружие. В противном случае мы скажем друг другу «До свиданья». Молчание американской стороны в данном случае было знаком несогласия.
Президенты собрали свои бумаги. Горбачев: «Передайте мой привет Нэнси». Открылась дверь, и мировые телевизионные каналы показали лица двух очень уставших политиков, вышедших в холодную ночь. «Я чувствую, что мы договоримся», — сказал Рейган на ступеньках «Хофди-Хауза». Пустые на данном этапе слова.
Шульц внутренне ликовал, но он обязан сохранять хладнокровие и довести дело до конца. Договорились о создании совместной исследовательской группы по рассмотрению возможностей прогресса в вопросах ограничения вооружений.
90
И пусть она заседает всю ночь, а утром доложит — в 8 утра в Хофди-хаузе. Перспектива бессонной ночи не вызвала неудовольствия. Обе делегации разбились на две группы. Разоруженческие проблемы решала группа, где советскую сторону представлял маршал Ахромеев. По предложению Шульца была создана вторая группа переговорщиков, работавших над невоенными аспектами отношений. Горбачев согласился без колебаний. Александр Бессмертных возглавил советскую часть второй группы, которая обсуждала региональные конфликты, гражданские права и двусторонние отношения.
Шульц размышлял о том, сколь несовершенна американская разведка. В частности, она предсказывала появление в Рейкьявике несговорчивых советских военных. Неверно. Маршал Ахромеев не был похож на человека, который пойдет против воли генсека Горбачева. И кто будет стоять за свое видение «вопреки всему».
На том и закончился первый день. Шульц с гордостью докладывает: «Мы не сделали никаких уступок, а получили неожиданно много»102.
Смысл уступок
Впервые советская сторона согласилась включить в число сокращаемых тяжелые советские ракеты СС-18. Поздно ночью маршал Ахромеев сделал эту существенную уступку, которая не могла не быть согласована (или санкционирована) Горбачевым. В то же время советская сторона согласилась (как отметила американская сторона, неохотно) исключить из числа засчитываемых и сокращаемых американские системы передового базирования, способные нанести удар по территории Советского Союза. Почему? Заслужить благорасположение?
Еще одна уступка Горбачева, представленная Ахромеевым: срок выхода из договора по недопущению создания национальных противоракетных систем был снижен с пятнадцати до десяти лет. Ахромеев отказался от прежнего требования запретить саму разработку космической оборонной системы США. Просьбой осталось ограничить разработку лабораторными испытаниями.
Еще: в отношении ракет средней дальности Ахромеев отказался от традиционного прежнего требования включить в число зачитываемых британское и французское оружие, замораживая при этом их численность. Был предложен нулевой советский и американский уровень в Европе.
91
Еще одна важная уступка: советская делегация согласилась обсуждать лимит советских ракет в Советской Азии визави американских ракет.
Ахромеев отказался от прежнего советского призыва завершить ядерные испытания, активизировать переговоры, ведущие к полному запрету на ядерные испытания. На самом деле изменение твердости советской позиции вызвало подлинное ликование американской стороны. С американской точки зрения новые договоренности были просто потрясающими. Горбачев признал принцип равенства и низкого уровня ракет средней дальности и предложил рассматривать эти квоты глобально. Он — невероятно — согласился сократить тяжелые ракеты советского арсенала на 50 процентов (с 308 МБР до 150 единиц), что американская сторона не могла не рассматривать как свою величайшую победу. А инспекции? Стоило ли Советскому Союзу десятилетиями сопротивляться инспекциям на местах, чтобы внезапно, буквально в одночасье, согласиться с этой американской идеей.
Полученное Горбачевым взамен было (даже по американским оценкам) эфемерным. Как пишет посол Мэтлок, «Горбачев прибыл в Рейкьявик с идеей не допустить развертывания системы стратегической обороны Соединенных Штатов. Но, поскольку лабораторная работа на этом этапе была более важной, чем испытания в космосе, Соединенные Штаты могли позволить себе некоторые ограничения, не нанося ущерба всей программе»103.
Отступления советской стороны сделали возможным прежде немыслимое: ракеты средней дальности будут ликвидированы как класс уже в следующем — 1987 году. Готовые — в стали и электронике и ядерных боеголовках — ракеты Советского Союза (лучшие твердотопливные СС-20) были обменены на бумажные (в проекте) американские «Першинги-2».
Еще раз подчеркнем, что американцы были поражены советскими уступками104. По мнению Шульца, Рейкьявик был для американской стороны самой плодотворной встречей на высшем уровне; Рейкьявик был для американцев «подлинным прорывом». Поражены были специалисты переговорного процесса и в Москве. В посмертно опубликованных воспоминаниях маршал Ахромеев пишет, что намеревался уйти с поста главы Генерального штаба из-за горбачевского решения согласиться на равные уровни стратегического оружия, сохраняя при этом американские системы передового базирования, способные нанести удар по Советскому Союзу105.
92
Но у главных переговорщиков, стоящих по разные стороны СОИ, — Горбачева и Рейгана продвижения вперед не наблюдалось. Оба они теперь пользовались плодами бессонной ночи переговоров, в ходе которых уступчивость Ахромеева изменила всю переговорную картину. Теперь Горбачев дал поручение Шеварднадзе, который приступил к переговорам с Шульцем. Рейкьявик мог многое дать, если бы американская сторона согласилась ограничить работу над Стратегической оборонной инициативой (SDI) лабораториями. Но американцы были тверды в отстаивании своего желания выйти с оружием в космос. Именно здесь коса нашла на камень, разрушивший невероятные уступки советской стороны.
(Впрочем, слово уже было сказано, и в ближайшие годы американская сторона сумеет зафиксировать отступление «лучших специалистов» Советского Союза.)
В два часа дня Шульц навестил президента Рейгана. Русские требуют ответа на свои феноменальные предложения. «Нам будет трудно отказаться от этих предложений». Шульц напомнил, сколько раз Рейган говорил о своей мечте «жить в мире без ядерного оружия».
Необходимые аргументы уже собирались. Питер Родмэн указал, что ликвидация всего ядерного оружия приведет к нейтрализации Западной Европы, которая затем повернет в сторону7 Советов. Ричард Перл громогласно выразился, что «мир без ядерного оружия — тотальная иллюзия» Объединенный комитет начальников штабов полностью солидаризировался с Перлом. Перл же считал предложения Горбачева во всей своей удивительной уступчивости, несерьезными — соревнованием в пропаганде. «Мы не должны воспринимать их серьезным образом. Наихудшая вещь в мире — уничтожение всего ядерного оружия»106.
Шульц пришел к мысли, что на следующем раунде переговоров он поставит в центр угла проблему ракет средней дальности. Теперь он знал, где слабое место русских, где их прежнее упорство превратилось в идиотизм: «Выдвижение идеи СОИ произвело на свет идеи практического разоружения советской стороны». И еще очень важное. Шульц буквально поет осанну министру иностранных дел Шеварднадзе, главным качеством которого он называет следующее: «Его можно уговорить107. Вам не стыдно, читатель?
Что же относительно других участников переговоров? Общие американские впечатления суммирует Пол Нитце. «Ахромеев очень хорош. Великолепен. Мы имели очень хороший
93
обмен мнениями. Карпов был удовлетворителен, Арбатов — ужасен. На нашей стороне негативное впечатление сложилось о Рауни»108.
Шульц думал, что пять лет рейгановского давления начинают давать осязаемые результаты. Он размышлял над тем, «что заставило Горбачева изменить курс внешней политики. Мне представлялось, что дело в твердой решимости США, в их силе, помноженной на представленные Советскому Союзу аргументы, что он сможет выиграть от своих уступок»1()9. Наиболее четко выразился главный американский переговорщик Пол Нитце. Вспоминая сорок лет своей аналитической и дипломатической службы, он заявил, что «наступило время умственно переиграть, обхитрить русских»110.
А что же русские? Прощаясь с Рейганом, Горбачев сказал услышанные многими слова: «Мы больше не увидим друг друга». Разнесся слух, что два лидера сломали общую платформу отношений, что Горбачев отныне отказывается видеть американского президента. Рухнула работа многих месяцев. Но со временем стало ясно, что Горбачев говорил о том, что они с Рейганом не увидятся снова в Рейкьявике. Шульц убежденно говорит о «захватывающих дух достижениях». Он очень удовлетворен встречей в маленькой Исландии.
А вот что рассказывает Пол Нитце: «Когда мы прощались с маршалом Ахромеевым в Хофди-хаузе, маршал сказал: «Я надеюсь, что вы простите меня. Я не был одним из тех, кто хотел вас унизить». Ахромеев повернулся к своему переводчику: «Кто-то должен взять на себя ответственность». Александр Бессмертных поправил: «Кто-то должен взять на себя этот крест». Когда я летел в Брюссель на брифинг союзников, я размышлял над словами Ахромеева. Далеко идущие услуги американцам были сделаны под непосредственным руководством Горбачева — и всего за два дня; то не был спонтанный обвал, это были тщательно подготовленные шаги... Я знал, что джинн уже выпущен из бутылки. Уступки, которые Горбачев сделал в Рейкьявике, уже нельзя было забрать назад»111.
Конгрессмен Эд Марки сказал, что «русские сделали лучшее предложение со времен продажи Аляски». Шульц — Рейгану: «В Рейкьявике вы выкурили русских из норы, и они сделали самые лучшие возможные уступки. Мы должны зафиксировать эти уступки. Мы должны дать инструкции своим женевским переговорщикам принять данное Горбачевым в Рейкьявике в области ракет средней дальности, испытания оружия, гражданских прав и всего прочего».
94
Что касается советской стороны, то надо сказать, что в Рейкьявике Горбачев, при всем единовластии, был все же еще несколько ограничен общей позицией Политбюро. Об этом, в частности, говорит его переводчик Павел Палаженко, ближайший сотрудник Шеварднадзе Сергей Тарасенко, советник Горбачева по внешней политике Анатолий Черняев. Равно как и Ахромеев в посмертно опубликованных мемуарах.
После Рейкьявика
Американцы не могли избежать тяжести оправдания перед западной аудиторией. Так Джордж Шульц посчитал необходимым выступить там, где начиналась атомная эра, — в Чикагском университете, где в декабре 1942 года Энрико Ферми осуществил ядерную реакцию. Он защищал позицию Рейгана (мир, мол, нуждается в СОИ). В документе, которому Шульц предпослал предупреждение «one eye ony» (шутливое «только для одного глаза» — государственный секретарь убеждал коллег, что переход от ядерного оружия к обычному был бы безмерно дорогим. И не знать этого может только токующий Горбачев. Без ядерного оружия Соединенные Штаты в Европе будут обречены на отставание от превосходных советских танковых армий. (И это в условиях сурового дефицита американского бюджета.)
Шульц в Чикагском университете: «Многие спрашивают меня, почему после Рейкьявика я выглядел усталым и разочарованным. Ответ довольно прост: я был усталым и разочарованным». При этом Шульц стремился консолидировать все завоеванное в ходе «битвы» в Рейкьявике. И глава американской дипломатии хотел четко определить полученные уроки. Шульц снова и снова поминал дурными словами американскую разведку. Она ничего не знает о советских лидерах, об их слабых сторонах, об их пристрастиях, о возможности влияния на них.
На Горбачева конечная неудача — из-за неуступчивости американской стороны в вопросе о СОИ — произвела глубокое впечатление. Полное уничтожение ядерного оружия за десять лет — и золотой пьедестал в мировой истории (а вместе с ним и историческое бессмертие) — казались ему такими возможными! До согласия оставалась самая малость. И Горбачеву все более нравилось представать этаким непредсказуемым архангелом Гавриилом, несущим миру нечто совершенно неожиданное и хорошее. Благую весть.
95
Как вспоминает Добрынин, на заседании Политбюро, посвященном Рейкьявику, Горбачев заявил, что наша сторона, «во-первых, показала всему миру, что советское руководство готово к серьезным переговорам по разоружению; во-вторых, Рейган неожиданно продемонстрировал свою готовность к сокращению ядерных вооружений, что можно будет использовать в дальнейшем; в-третьих, Рейкьявик внес разногласия в НАТО»112. Представляется, что на заседании Политбюро 14 октября 1986 г., одобрившем линию поведения Горбачева в Рейкьявике, Генеральный секретарь окончательно освобождается от сдерживающих «цепей коллегиальности». Отныне он уже не просит полномочий, он их просто берет. Вчитайтесь: «Будет фатальной ошибкой не использовать исторический шанс в деле достижения кардинальных решений проблем войны и мира. Все должно быть сделано ради использования этого шанса». Этим «все» скоро станет и навязываемая Западом система, которая развалит великую страну.
Советская сторона сделала еще одну важную уступку в том, что согласилась — впервые — считать проблемы нарушения гражданских прав необходимой темой обсуждения двусторонних отношений.
В азарте неожиданного отступления советской стороны от прежних твердо установленных позиций, американская сторона стала требовать большего. Она исходила из фактического обещания Горбачева уничтожить все ядерное оружие до 2000 г., из неожиданной готовности русских ликвидировать свое самое совершенное тогда оружие — твердотопливные ракеты средней дальности СС-20. Горбачев предлагал ограничить ядерные испытания только лабораториями, но как двустороннее решение это не устраивало американскую сторону.
Горбачев находился в центре внимания, как переговорщиков, так и прессы. От него уже начинали ждать любого «невозможного». Трудно не подумать, что эти ожидания мощно воздействовали на его адреналин. Он уже не мог не «творить чудеса», жизнь без них становилась для него пресной. Но у других участников встречи в Рейкьявике трезвость не исчезла полностью, и это лишило встречу характера полного видоизменения сторон. Эйфория полудня второго дня встречи стала обращаться в свою противоположность к вечеру этого дня, что было интерпретировано чуткой прессой как почти провал саммита. Ну, как же, стороны не договорились даже о встрече в Вашингтоне!
96
Совершенно очевидно, что именно в Рейкьявике Горбачев «вкусил» такую дозу международного внимания, что не удивлять мир своими уступками ему становилось все труднее психологически. Он встает на дорогу одностороннего разоружения, которая в дальнейшем вызовет смятение специалистов его стороны и недоумение остальных. А на заседании Политбюро Горбачев клеймит Рейгана и американский империализм, заставляя переглядываться теряющих ориентацию коллег (об этом генерал Волкогонов сообщил Мэтлоку в 1992 г.).
97
Глава 5
ОСЛАБЛЕНИЕ ОВД
Ситуация с СССР радикально меняется Джон Уайтхед, февраль 1987 г.

4 января 1987 г. государственный секретарь Джордж Шульц провел у себя дома долгую беседу с новым советником президента Рейгана по национальной безопасности — Фрэнком Карлуччи. Шульц жестко критиковал Центральное разведывательное управление. Именно теперь, когда Горбачев овладел всей властью в Москве, аналитики ЦРУ утверждают, что его примирительные жесты «просто болтовня». Между тем, в Советском Союзе происходят поразительные перемены, и Горбачев готов на все. Он серьезно относится к сближению с Западом. Карлуччи, который только что был заместителем главы ЦРУ, в нужном месте смолчал, но в целом согласился с анализом государственного секретаря. Подобный же разговор Шульц имел 5 января 1987 г. с действующим директором ЦРУ Робертом Гейтсом. По мнению Шульца, ЦРУ еще не увидело новых возможностей в Советском Союзе.
Обреченная ОВД
Ради удовлетворения своего честолюбия и нигде не опробованных схем Горбачев начал внешнеполитический курс, который практически неизбежно вел к развалу Организации Варшавского Договора. 10—11 ноября 1986 года Генсек ЦК КПСС довольно неожиданно призвал в Москву руководителей стран — членов Совета экономической взаимопомощи. Он вызвал немалое их возбуждение, когда призвал руководство указанных стран к «реструктурированию» системы их политического руководства и обретению новой степени легитимности в глазах своих народов. Никто тогда не осмелился сказать молодому советскому лидеру, что он, собственно, открывает ящик Пандоры.
98
Фактически он сказал присутствующим, что «доктрина Брежнева» мертва и что СССР уже никогда не пошлет свои вооруженные силы для усмирения «еретиков» в социалистическом лагере — базовая перемена в советской внешней политике, произведенная на фоне высадки американцев на Гренаде, в Ливане и пр. Горбачев ни в грош не ставил тот «пояс безопасности», который был создан великой кровью наших жертв во Второй мировой войне. Он начал процесс фактического предательства просоветских сил — наших союзников, которые отказывались уже что-либо понимать в политике Москвы.
Когда государственный секретарь США Джордж Шульц прибыл в ноябре 1986 г. на сессию Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, происходившую в Вене, он ощутил, что в ОВД случилось нечто. И американцы немедленно начали использовать новые возможности. Джордж Шульц, Роз Риджуэй и Том Симонс пригласили к себе польскую делегацию с целью укрепить их в решимости начать внутренние перемены и по возможности дистанцироваться постепенно от Москвы. Шульц приказал «поработать» с польской делегацией. «Поляки оказались заинтересованными». Шульц задумался о широкой программе воздействия на Восточную Европу. Перемены в Советском Союзе стимулировали сторонников перемен в восточноевропейских странах. Следовало поддержать сторонников перемен. Представляя эту новую решимость американцев, Джон Уайтхед в феврале 1987 г. объехал всю Восточную Европу и пришел к выводу: «Ситуация меняется»113. Лидеры восточноевропейских стран теперь дольше встречались с американцами и обсуждали прежде запретные вопросы. Советская сторона, во все большей степени занятая внутренними проблемами, не могла уже мгновенно негативно реагировать на отклонения от коммунистической идеологии в своем блоке. Шульц вспоминает, что у него возникло чувство, что одна-две страны Восточной Европы могут пересечь границу между блоками. Уайтхед докладывает Шульцу, что коммунистические правительства Восточной Европы постоянно улучшают отношения с Соединенными Штатами, что, в конечном счете, обещало их отход от Советского Союза. Особенно перспективной Уайтхед считал ситуацию в Польше, где сближению Варшавы с Москвой противостояла «Солидарность» во главе с Лехом Валенсой. «Он работает на верфи в Гданьске и уже использовал все дни своего отпуска. Если Валенцу не отпустят в Варшаву, я полечу к нему в Гданьск». Разумеется, это было унижением для
99
официальной Варшавы, что высокопоставленный представитель президента Рейгана навестил не президента — генерала Ярузельского, а неведомого (тогда) слесаря из Гданьска. Затем Уайтхед встретился с Валенсой в резиденции американского посла в Польше. Пресса размножила фотосвидетельства этой встречи по всему миру.
Что качается генерала Ярузельского, то с ним американский представитель беседовал три часа. Когда Уайтхед критически отозвался о польском режиме, Ярузельский взорвался: «Мистер Уайтхед, я не могу позволить вам вмешательства в наши внутренние дела. Мы — суверенная нация. У вас своя политическая система, у нас — своя. Я не вмешиваюсь в ваши дела, соблаговолите и вы не вмешиваться в наши. Я знаю, что вы ненавидите меня. Два года назад я был в Нью-Йорке, но мне не разрешили посетить Вашингтон. Ваш государственный секретарь назвал меня «русским генералом в польской униформе». Для меня не могло быть большего оскорбления. Я являюсь поляком во многих поколениях».
По распоряжению Шульца, Уайтхед старался избегать публичных скандалов. Шульц описывает, как они условились о линии поведения в странах Восточной Европы: действовать шаг за шагом, добиваться успеха малыми шагами. Увеличивать влияние постепенно. Расширяя шаг за шагом свою сферу влияния.
Американцы сознательно усиливали шпионскую истерию. Глава Национального агентства безопасности генерал Уильям Одом жаловался на то, что в Москве невозможно найти безопасное место для американских дипломатов. Зато Шульц с большим удовлетворением перечислял те места, где американская дипломатия при косвенном содействии Кремля вернула часть своего влияния: Ангола, Никарагуа, Камбоджа и, главное, Восточная Европа.
Шульц в Москве
Американские дипломаты обычно не летали в столицу Советского Союза прямым рейсом в Шереметьево. Они прибывали в Хельсинки («Финнэйр»), приходили в себя при помощи суточной остановки и только потом отправлялись в советскую столицу. Здесь Шульца уже ждал новый посол в Москве Джек Мэтлок. Проделывалась определенная подготовительная работа по оптимизации встречи с советским руководством. Горбачева нужно было брать «стремительно».
100
Шульц прибыл в Москву 13 апреля 1987 г. в занесенное свежим снегом Шереметьево. Первым встретил его Шеварднадзе. Вначале они побеседовали тет-а-тет, а потом в составе большой делегации.
После второй встречи с Шеварднадзе, Шульц приехал в резиденцию посла — в Спасо-хауз, надел ермолку и встретился с отказниками, которых не выпускали в Соединенные Штаты. Он говорил об элементарном человеческом праве пересекать границы и знакомиться с иными культурами. «Мы никогда не прекратим бороться с этим».
(Прошло немало лет, ушел в прошлое коммунизм, и Джорджу7 Шульцу не грех было бы познакомиться с очередями у американского посольства в Москве. Теперь уже трудно объяснять трудности посещения Америки кремлевскими кознями: бодрые сотрудники американского консульства грудью стоят на пути любого посещения США, стоимость въездной визы куда американцы в 2001 г. удвоили. Редкий пример лицемерия).
Вечера Шульц проводил неизменно с Шеварднадзе, который словами и делами показывал, что именно Грузия «у него в сердце» и не ощутимо в этом сердце России.
Евроракеты
Советское руководство показало свою готовность пойти на взаимное уничтожение ракет средней дальности — советских СС-20 и других ракет того же радиуса действия (дальностью полета от 500 до 1500 км), одновременно с подобными же ракетами американцев, размещенных в Европе с 1983 г. или готовящихся прибыть туда.
При этом Советский Союз имел на вооружении более сотни новых ракет СС-23 повышенной точности, но с максимальным радиусом действия до 400 км. Советские военные эксперты справедливо утверждали, что ракеты этого класса не подпадают под действие подготавливаемого соглашения. Вот как описывает ситуацию бывший посол СССР в США А.Ф. Добрынин. «Перед приездом Шульца Горбачев попросил маршала Ахромеева и меня подготовить для него памятную записку с изложением позиций обеих сторон с возможными рекомендациями. Мы это сделали, причем Ахромеев специально подчеркнул, что Шульц, видимо, будет опять настаивать на сокращении ракет СС-23 и что на это нельзя соглашаться. (Ахромеев не случайно настаивал на этом — наши военные знали, что
101
Шеварднадзе был склонен уступить американцам в вопросе о ракетах СС-23 ради достижения быстрейшего компромисса, хотя прямо на Политбюро он так вопрос не ставил, но за кулисами обрабатывал Горбачева.)
После длительного разговора Шульц сказал Горбачеву, что он может, наконец, твердо заявить, что оставшиеся еще спорные вопросы могут быть быстро решены в духе компромисса и что он, Горбачев, может смело приехать в Вашингтон (как это давно планировалось) в ближайшее время для подписания важного соглашения о ликвидации ракет средней дальности, если он согласится включить в соглашение ракеты СС-23. После некоторых колебаний Горбачев, к большому нашему изумлению — Ахромеева и моему, — заявил: «Договорились». Он пожал руку Шульцу, и они разошлись.
Ахромеев был ошеломлен. Он спросил, не знаю ли я, почему Горбачев в последний момент изменил нашу позицию. Я так же, как и он, был крайне удивлен. Что делать? Решили, что Ахромеев сразу же пойдет к Горбачеву. Через полчаса он вернулся, явно обескураженный. Когда он спросил Горбачева, почему он так неожиданно согласился включить в соглашение на уничтожение целого класса наших новых ракет и ничего не получил существенного взамен, Горбачев вначале сказал, что он за-: был про «предупреждение» в нашем меморандуме и что он, видимо, совершил тут ошибку. Ахромеев тут же предложил сообщить Шульцу, благо он еще не вылетел из Москвы, что произошло недоразумение, и вновь подтвердить нашу старую позицию по этим ракетам. Однако недовольный Горбачев взорвался: «Ты что, предлагаешь сказать госсекретарю, что я, Генеральный секретарь, некомпетентен в военных вопросах и после корректировки со стороны советских генералов я теперь меняю свою позицию и отзываю данное уже мною слово?»
На этом закончилась печальная история с ракетами СС-23. Так, в течение нескольких секунд разговора с Шульцем он, никого не спрашивая и не получив ничего взамен, согласился уничтожить новые ракеты, стоившие стране миллиарды рублей. У Горбачева была прекрасная память, и он, конечно же, хорошо помнил об этих ракетах. Но понимал, что если поставить этот вопрос на обсуждение в Политбюро, то он вряд ли получит поддержку Генштаба, выступавшего против уничтожения наших ракет, фактически не подпадавших под договор. Вот почему Горбачев предпочел затем преподнести все это дело на Политбюро как свершившийся факт в качестве завершающего
102
«компромисса», открывшего дверь к подписанию соглашения с США. Можно добавить, что многие члены Политбюро не знали толком, что за ракеты СС-23, так как Горбачев говорил о них скороговоркой, а министр обороны Язов промолчал»114.
Через несколько часов Шульц, в сопровождении Пола Нитце, Роз Риджуэй и Джэка Мэтлока сидел напротив Горбачева, Шеварднадзе и Дубинина. Шульц начал встречу жалобами на действия КГБ. Горбачев ответил, что случай физического проникновения в американское посольство не имел места. (Накануне Шульц встречался с Шеварднадзе, и тот сказал, что меня тоже обманывают. Что можно сказать о Шеварднадзе как министре и патриоте?)
Далее Горбачев заговорил с неведомой дотоле горечью: «Американская администрация не видит того, что происходит в Советском Союзе. Вам нравится лишь собирать наши уступки. Теперь вы нащупываете в своих карманах наши уступки по ракетам средней дальности и по стратегическому наступательному оружию — значительные наши сокращения в вашу пользу. В Рейкьявике вы согласились оставить по 100 ракет средней дальности, вы до сих пор придерживаетесь этой позиции?»
Шульц: «Да, мы согласны. Но это не то, чего мы бы хотели. Мы бы хотели довести численность РСМД до нуля. Должен быть упрощен процесс верификации».
Горбачев предложил новый подход к ракетам малого радиуса действия: ноль в Европе и по сто ракет в советской Средней Азии и в Соединенных Штатах. Шульц отверг это предложение: малые ракеты легко перемещать. А каковы причины ликования у Горбачева? Уже с определенной горечью он обращается к лису — Шульцу: «Я знаю, каковы ваши инструкции. Вы здесь для того, чтобы провести пробные испытания. У вас разведывательная миссия; если что-то вам покажется сомнительным, вы будете оправдываться несогласием ваших союзников». Как бы в ответ Шульц размышляет следующим образом: «Я почувствовал, что произвел значительное впечатление на Горбачева... Он ощутил доверие к нам». И тогда Горбачев — читатель, вздохни! — предложил уничтожить все советские ракеты малой дальности: «Я собираюсь избавиться от систем, расположенных в Восточной Германии и в Чехословакии. Ракеты малой дальности в других странах Организации Варшавского Договора будут ограничены определенной численностью, и мы установим мораторий на увеличение этой численности». Шульц внутренне ликует. В мемуарах он пишет: «появилась воз103
можность большого успеха»115. Но Горбачев требует немедленного решения, его голос звучит саркастически: «Вы просто находитесь в разведывательной миссии. Что вы за лидер? Почему вы не можете принять решение?»
Вмешался Шеварднадзе: «Я не могу оправиться от изумления — США возражают против уничтожения Советским Союзом оперативных ракет ближнего радиуса действия». Шульц:. «Вы получите ответ в самое короткое время».
После двухчасового заседания Горбачев предложил сделать перерыв. Шульц использовал этот перерыв для обсуждения проблем шпионажа между двумя странами. Шульц думал о привозе в Москву специального «непрослушиваемого» вагончика, в котором американские специалисты могли бы обсуждать московские тайны, не боясь быть раскрытыми.
Далее Шульц прошел к своему краю стола и достал цветные диаграммы, показывающие распределение мирового валового продукта — проекция на 2000 год. Он комментировал диаграммы так: Мир находится в середине величайшей из революций, происходит невиданный рост производства. И отношения двух огромных величин — Советского Союза и Соединенных Штатов — многое значат для мирового развития. Горбачев был явно заинтригован. Сразу несколько стран выходят к мировому уровню производства. К вершине приближаются страны, которые совсем недавно были внизу, — Китай, Сингапур, Корея, Израиль. «Что стимулирует их развитие?» — «Наука и технология», — ответил Горбачев.
Шульц: «Производство становится глобальным по охвату. Все труднее определить, где создан данный продукт. Но в глобализирующемся мире нации получают все большие возможности. Китайцы снабжают ракетами иранцев. С растущим этническим (тамилы на Шри Ланке), региональным (вьетнамская оккупация Камбоджи), религиозным давлением (исламский фундаментализм) возрастает угроза перерастания малых конфликтов в большие... Это научная революция. Даже авианосец, по сути, является одним большим носителем информации». Горбачев показался заинтересованным: «Мы должны больше думать об этом».
Через 25 минут маршал Ахромеев уверенным шагом зашел в зал переговоров. «Мы должны обратиться свое внимание на СНВ и СОИ. Идея 50-процентного сокращения, выдвинутая в Женеве, должна быть трансформирована в четкие цифры — 1600 запускающих устройств и 6 000 боеголовок». Фактически
104
это была формула Рейкьявика. Горбачев предложил развязать «гордиев узел», ограничив СОИ лабораторными испытаниями. «Вы не должны полагаться только на наши уступки».
Шульц съязвил: «Я готов пустить слезу». И американский госсекретарь обратился к любимой теме: гражданские права. Беседа продолжалась до половины восьмого вечера, все ощутили едва ли не истощение. Но Шульц и Шеварднадзе удалились, и их диалог продолжался до полуночи. В половине первого ночи американские специалисты разместили в подвале жилого комплекса посольства свои сложные «непросматриваемые» и «непрослушиваемые приборы», и государственный секретарь Шульц теперь уже обратился к находящемуся в Калифорнии президенту Рейгану. Операция «Горбачев» продолжалась.
Мэтлок
В декабре 1986 г. профессионал из Совета национальной безопасности США Джек Мэтлок, неплохо разбирающийся в советской обстановке, сменил в качестве посла США в СССР Артура Хартмана. Для США это было немалое приобретение. Москва же отзывала своего самого способного дипломата на этом фронте — Анатолия Добрынина (после 23 лет безукоризненной службы). Впервые советское радио и телевидение критически отозвалось о Л.И. Брежневе и периоде его правления (по случаю восьмидесятилетия со дня его рождения). Осенью 1986 г. Горбачев стал планировать проведение пленума ЦК, посвященного демократизации в партии. Этот пленум откладывался четыре раза, но, в конечном счете, был проведен в январе 1987 года. Именно этот пленум запустил на орбиту советской жизни «туманно-обещающий» термин перестройка, имеющий как экономическое, так и политическое значение. «На определенном этапе страна начинает терять поступательное движение, сложности и неразрешенные проблемы начинают накапливаться, возникают элементы стагнации... Необходимость в переменах, задержка с этими переменами становится ясной всем как в области экономики, так и в других сферах...-Центральный Комитет и руководство страны просмотрело время необходимых перемен и опасность интенсификации кризисных явлений в обществе»116.
В целях сохранения секретности в сообщениях американских дипломатов между собой, Мэтлок от руки писал сообщения, которые шли во Франкфурт-на-Майне. Оттуда сообщение
105
телеграфом отправлялось в Вашингтон. Через Мэтлока, часто в это время беседовавшего с Добрыниным, вашингтонское руководство пришло к выводу, что Горбачев сделал внешнюю политику частью своей внутриполитической борьбы. Поэтому он связан сроками и спешит использовать свою «славу миротворца». Теперь Горбачев готов подписать договор о ракетах средней дальности до конца 1987 г., а соглашение по наступательному стратегическому оружию может быть договорно закреплено во время встречи на высшем уровне в конце 1987 г. в Вашингтоне.
Страны НАТО, далекие от горбачевских экстравагантностей, ощутили новые возможности. 11 декабря 1986 г. они призвали начать переговоры, которые были направлены на то, чтобы ликвидировать диспропорцию в соотношении основных видов обычных вооружений в зоне между Атлантикой и Уралом. Горбачев, гордый своей энергией и редкостно несамокритичный, начал подавать сигналы, которые привели к началу переговоров о сокращении обычных вооружений в Европе в следующем году.
Тогда, в конце 1986 г., ситуация в СССР казалась гораздо более стабильной, чем в США, сотрясаемых скандалами «Иран-Контрас». В декабре 1986 г. Горбачев вызволил академика Сахарова из г. Горького. Вскоре были освобождены полторы сотни политических заключенных.
У американцев растет желание иметь сепаратные отношения с видными советскими чиновниками. Устанавливается связь Кампелман-Воронцов в Женеве. Фрэнк Карлуччи приложил немало сил, чтобы создать такой сепаратный канал в отношениях с Анатолием Добрыниным. Американская сторона при этом вовсе не хотела быстрого разрешения узла противоречий в Афганистане. Медленное кровопускание Советской России ее устраивало. Более того, это очень радовало американское руководство — как и удивительно неумная сверхреакция советской стороны на Стратегическую оборонную инициативу. Словно Бог лишил русских ума — они готовы были на все, лишь бы замедлить авантюристическую (и, как позднее оказалось, нереалистическую) систему американской «обороны из космоса». Кто в Кремле так ревностно и тупо верил в чудеса точечных ударов из космоса по летящим со сверхзвуковой скоростью ракетам?
И непонимание того, кто друг, кто враг. Почитать советских переговорщиков и политиков — так одним из наиболее «близких и симпатичных» будет выглядеть Джордж Шульц. Но
106
стоит окунуться в его мемуары, и вы не найдете ни слова симпатии к советской стороне, к партнерам Шульца, к России. Показателен визит Шульца в Москву (горячее советское приглашение) в конце января 1987 г. (Юлий Воронцов намекнул, что и по СНВ и по ракетам средней дальности могут быть вскоре достигнуты эффективные соглашения). На встрече представителей основных заинтересованных ведомств Шульц получил последние указания относительно курса, которого следовало придерживаться в Кремле.
А в Центральном Комитете развернулась подлинная борьба сторонников нового «ускоренного» курса и приверженцев постепенного развития. Горбачев видел свой шанс в увеличении числа своих сторонников и в ослаблении оппозиции. Кандидатом в члены Политбюро стал великий путаник и двурушник А.Н. Яковлев. Секретарем ЦК КПСС стал старый знакомый Горбачева А.И. Лукьянов. Недовольный темпами своей верхушечной перестройки, генсек Горбачев пошел на инициативу, о которой он еще искренне пожалеет. Он не желал дожидаться следующего съезда (1991 г.) и предложил созвать в следующем году (в 1988 г.) партийную конференцию.
Поразительная самонадеянность Горбачева сказалась в декабре 1986 г. в назначении вместо Кунаева главой Коммунистической партии Казахстана Колбина, никогда не работавшего и не жившего в Казахстане. Так Горбачев хотел разрушить взаимосвязи местных кланов. Его полная слепота в национальных вопросах не могла быть продемонстрирована более убедительно, чем в ходе данного назначения. Борьба против алкоголя привела к закрытию винодельческих хозяйств в Нагорном Карабахе с преимущественным армянским населением. Наступившая безработица обострила существовавшие здесь всегда национальные проблемы. Горбачев же бездумно прилагал силу Центра, не видя особой опасности в национальных вопросах, о чем впоследствии ему пришлось горько пожалеть.
Борьба за мир перестала для Горбачева означать только сохранение безопасности и жизнедеятельности своей страны; она стала полем повышения его международного престижа, «конвертируемого» внутри страны в образ вождя, по сравнению с которым блекнут все так называемые мировые лидеры. Поскольку уступки Горбачева стали феноменальными, удивление его широтой и смелостью обрело абсолютно искренний аспект (возможно ли такое вообще?) и эта — в конечном счете губительная — дорожка открылась перед Горбачевым во всей сладости.
107
Цепь невиданных уступок
Горбачев достаточно быстро определил приятное различие между главенством в «империи зла» и ролью законодателя мировой моды, ролью своего рода «мировой совести». Новый социалистический римский папа имел и невиданное количество дивизий, и новоприобретенный моральный авторитет. Отступать в мир полутемной обкомовской склоки? Играть роль неловкого постреволюционера, покушающегося на блестящую западную цивилизацию? Гораздо более масштабным было в порыве самоотчуждения «обогнать» эту самую цивилизацию, срывая овации и цветы неожиданного мессии мира. Кто бы не польстился? Для того, чтобы устоять, нужно было иметь зрелое мировоззрение, внутреннюю свободу, стратегию осознающего свою роль политика. Было ли это у обкомовца-сельскохозяйственника, принятого в Политбюро на смертельную роль ответственного за невыполнимые задачи подъема агросектора, чудом ускользнувшего от планиды Кулакова, Полянского и прочих жертв безвыигрышной задачи устоять на посту ответственного за советское сельское хозяйство.
Быть в фокусе мирового внимания можно было только постоянно удивляя мир. За это Горбачев в 1987 г. и принялся. Скажем, такой трезвый наблюдатель, как Раймонд Гартхоф, признает, что речи лидера советских коммунистов теперь безусловно поражали117.
В январе 1987 г. «Горби» назначает на пост ответственного за переговоры по стратегическим вооружениям заместителя министра иностранных дел Юлия Воронцова. В ответ неловкий Рейган просто повышает прежнего своего переговорщика Макса Кампельмана на ступеньку выше. Очко в пользу СССР и Горбачева. Овации и панегирики. Не останавливайся, Михаил! В конце февраля 1987 г. Горбачев предложил ликвидировать все советские и американские ядерные силы средней дальности в Европе, не привязывая эту ликвидацию ни к чему, ни к стратегическим вооружениям, ни к ядерным силам Англии и Франции, ни к Стратегической оборонной инициативе (СОИ). СССР сохранит 100 ракет средней дальности в Азии, а американцы — на своей американской территории. СССР выведет также из Чехословакии и ГДР ракеты «меньшей, чем средняя» дальности.
Американские авторы совершенно справедливо и откровенно признают, что Горбачев капитулировал перед рейганов108
ской позицией в Женеве 1985 года (и в более широком смысле перед американским предложением о нулевом варианте по ракетам средней дальности 1981 года), пойдя на уничтожение американских и советских ракет средней дальности в Европе. Рейган, с трудом веря в происходящее, приветствовал достигнутое тремя днями позже. Он приписал заслугу не горбачевскому новому мышлению, а западной непримиримости. И он, бросился «поздравлять наших союзников за их твердость в этом вопросе», обещая им, что «ничто не может быть важнее надежности наших обязательств в отношении НАТО»118.
Советская сторона уничтожала значительно больше ракет и пусковых установок, чем Соединенные Штаты. Многие другие натовские установки среднего радиуса действия, такие, как крылатые ракеты морского базирования, относительно небольшие британские и французские баллистические ракеты морского базирования и французские ракеты наземного базирования, не подпадали под сокращения. Американцы должны были сократить ракеты средней дальности «Першинг-2», которые по американской классификации не достигали Москвы (советская сторона утверждала, что радиус их действия позволяет им достигать Москвы; такое завышение способностей сокращаемых ракет радовало американцев. Зачем это нужно было советской стороне, завышающей объем «жертв» противостоящей стороны?
Одно твердо ясно: Горбачев стремился восстановить процесс разоруженческих переговоров даже со столь враждебной администрацией, как рейгановская, которая подвергла сомнению практически все соглашения в этой области между СССР и США. Горбачев с этого времени начинает развивать идеи о так называемом «достаточном» уровне, причем, где находится этот «уровень достаточности», похоже, знал лишь он сам — так как собственно военных специалистов ему приходилось уговаривать и убеждать. В речах Горбачева с этого времени центральное место начинает занимать тезис «разумной достаточности» как критерия создания нового соотношения сил: «Мы не должны делать ни одного шага более того, что требуется разумной, достаточной обороной»119.
30 мая 1987 г. страны Варшавского Договора подвергли формальной ревизии прежнюю стратегическую доктрину. Теперь главный акцент был сделан на оборонительном характере и соответствующей стратегии. Внутри страны, как уже говорилось, Горбачев использовал факт беспрепятственного поле109
та через всю страну — до Красной площади — молодого немца Руста для того, чтобы снять со своего поста министра обороны маршала Сергея Соколова (и его заместителя — маршала авиации Александра Колдунова) и заменить его своим выдвиженцем генералом армии Дмитрием Язовым.
Более того, на следующем Пленуме Центрального Комитета (25-26 июня 1987 г.) Язов стал кандидатом в члены Политбюро, в которое на этом пленуме были введены такие сторонники Горбачева, как Александр Яковлев, Виктор Никонов, Александр Слюньков. Нужно также сказать, что на этом пленуме впервые улыбчивый и склонный легко обращаться с проблемой Горбачев впервые пришел к выводу, что поставленные им с такой легкостью проблемы радикальной трансформации советского общества, экономики и политической системы устрашающе тяжелы. Впервые Генеральный секретарь заговорил о подлинном кризисе. В этой обстановке куда интереснее и восхитительнее была деятельность словесного плана на международной арене, где каждый шаг отзывался фанфарами восторгов в адрес молодого лидера советского мира, ощутившего в себе способность обойти пожилого голливудского актера, давно потерявшего гибкость.
29 мая советская сторона выдвинула в Женеве новые предложения. Москва отошла от прежней стандартной позиции, предполагавшей запрет исследований и развертывания «космических ударных вооружений» в ответ на пятидесятипроцентное сокращение советских стратегических сил. Американская сторона готова была дать обязательство не выходить из Договора по ПРО на протяжении 15-20 лет, а взамен сократить стратегические вооружения на 30 процентов. «Советские ограничения на развертывание СОИ были неприемлемы для нас»120. 11 июня госсекретарь Шульц позвонил новому советскому послу в США Дубинину: американская сторона позитивно воспринимает советские предложения. 12 июня президент Рейган созвал узкую группу специалистов в Ситуационной комнате для обсуждения советских предложений.
Продолжение советского наступления было ощутимо во время встречи министра иностранных дел Шеварднадзе с государственным секретарем Джорджем Шульцем. Советский министр продекларировал американское «право» иметь равные с Советским Союзом потолки как в категории ракет средней дальности, так и ракет меньшей дальности — категории, в которой советские вооруженные силы имели уже развернутыми
110
169 ракетных комплексов, а у США не было ни одного. Милое разрешение. Американцы подобных разрешений никогда не давали.
При этом Горбачев дал ясно понять, что для него желательно осуществить государственный визит в Вашингтон. Видя эту зацепку, Джордж Шульц продолжал активно использовать идеи гражданских прав в Советском Союзе. Почему только в Советском Союзе? Да потому что «виновные» опускали глаза и не хотели расстраивать своих приятных американских гостей неловкими посягательствами на американские святыни.
Гораздо приятнее и поощрительнее в цивилизованном дипломатическом обществе было подписать соглашение о сотрудничестве в мирном исследовании космического пространства. Теперь не только высшие чины американской администрации принимались в Москве по первому разряду, но и такие деятели, как спикер палаты представителей Джим Райт. Горбачев безусловно набрал очки своими предложениями о «двойном нуле» ракет среднего и меньшего радиуса действия и предложением заморозить все испытания. Горбачев с удовлетворением читает делаемые специально для него переводы западных статей, восхищающихся «новым кремлевским мечтателем»121.
Предложения Горбачева вызывают самую положительную реакцию у канцлера ФРГ Гельмута Коля, который присоединяется к неожиданному одобрению нового кремлевского вождя со стороны Рональда Рейгана на встрече западной «семерки» в Венеции в июне 1987 года122. Роль мирового благодетеля буквально пьянит Горбачева, который несколько лет назад ничего не знал о мировом стратегическом балансе и о тонкостях переговорных позиций СССР и США. 23 июля 1987 г. новый неутомимый борец за сохранение жизни на Земле делает новое предложение: пусть два предлагаемых нуля (ликвидация РСД и РСМД) будут полными. Советскому Союзу и Соединенным Штатам не стоит оставлять прежде оговоренных сто ракетных комплексов как в Азии, так в Америке и Европе. Рейган тайно говорит Колю, что эти предложения кажутся ему привлекательными123 . И министр обороны США организовал встречу военных лидеров НАТО, которые выступили за уничтожение всех ракет средней дальности на глобальном уровне124.
Все это не мешало президенту Рейгану в период между апрелем и сентябрем 1987 года резко критически отзываться о стране, с которой он, судя по его словесным высказываниям, желал наладить добрые отношения. Читатель, странная складывалась ситуация. Положительно относясь к уступкам Горба111
чева, президент Рейган ни разу не выразился с похвалой о стороне, которая делала желательные ему уступки. Напротив, он как бы ярился все более и требовал все больших изменений в советской позиции, в ее стратегии, в политическом строе СССР. Горбачев же (удивителен этот мир) начинает привыкать к сугубому негативизму Белого дома даже после самых крупных шагов навстречу американским пожеланиям. В тех же местах, где Горбачев желал изменения американской позиции более всего (размещения оружия в космосе, замедления реализации Стратегической оборонной инициативы, американского участия в региональных конфликтах) Рейган занимал «железобетонную» оборонительную позицию, не желая уступить ни на шаг.
Но даже Рейган не мог абсолютно игнорировать «отступательный» стиль Горбачева. 12 июня 1987 г., выступая в Берлине, президент Рейган позволил себе смягчиться. «Ныне Советы сами, хотя и ограниченным образом, пришли к пониманию важности свободы». И здесь Рейган обратился прямо к Горбачеву, сам не зная каких демонов будит: «Если вы желаете мира, если вы желаете процветания для Советского Союза и Восточной Европы, если вы добиваетесь либерализации... Мистер Горбачев, снесите эту берлинскую стену»125.
Много лет прошло, и нет давно берлинской стены. А сказать все же хочется: «Вы, деятели Запада, которым так мешала Берлинская стена, если вы желаете процветания России и Восточной Европе в целом, теперь вы снесите грандиозную визовую стену, которую именно вы воздвигли между Западной и Восточной Европой.
А президент Америки ярился все более. На конференции украинских католиков он восславил «борьбу, которая началась на Украине 70 лет назад и которая идет во всей советской империи, «в Казахстане, Латвии, Молдавии и среди крымских татар». Читал ли все это лидер огромной многонациональной страны, пережившей такую историю в двадцатом веке? А если читал, то почему не ответил от имени объединившегося народа той стране, которая тоже знала раскол, преодоленный многотысячными жертвами под руководством президента Линкольна? А Рейган без обиняков ставит цель: «Помогать демократическим инсургентам в их битве за самоопределение»120. Ощущал ли Горбачев опасность американского нажима и пропаганды для своей страны?
112
Глава 6
ЕВРОПА ГОРБАЧЕВА: «ОТ ВЛАДИВОСТОКА ДО ВАНКУВЕРА»
Слишком самоуверенные в своей непогрешимости и восхваляемые средствами массовой информации, Горбачев и Шеварднадзе, к сожалению, позволяли нередко западным партнерам по переговорам переиграть себя.
А Ф.Добрынин,1996

1987
В целом 1987 год был невероятно трудным для Горбачева. В обстановке ожесточенной внутренней борьбы встреча с вице-президентом Бушем-старшим стала казаться Горбачеву способом перефокусировать отчаянную битву вокруг. Он не стал по старому обыкновению просить гарантий того, что встреча даст позитивные для него лично результаты, он был уже готов на все ради ухода из внутренней бойни.
В октябре 1987 года член политбюро Яковлев дал послу Мэтлоку и приехавшему в Москву Збигневу Бжезинскому заверения в том, что даже в случае демонстративного ухода восточноевропейских стран с позиций официальных союзников СССР, кремлевское руководство не предпримет никаких особых мер. То же сказал американцам Шеварднадзе.
Относительно балтийских государств Примаков сказал послу Мэтлоку, что «трем балтийским государствам будет гарантирована экономическая автономия. Как он (Примаков) полагал, это будет иметь отрезвляющий эффект. Прибалты поймут, что они не могут существовать экономически без всего остального союза, это отрезвит их, и стремление к сецессии ослабнет»127.
Теперь Горбачев хотел знать, что в случае победы на выборах «политика будущего президента Буша продолжится по линиям, определенным президентом Рейганом. Более того, он (Горбачев) начинал предпочитать поездки в зарубежные страны и контакты с иностранными лидерами растущему политическому месиву дома»128.
113
Горбачев идет ва-банк
Шульц ощущал, что Горбачев желает встречи на высшем уровне в Вашингтоне, желает еще раз побывать в центре американского могущества и благосостояния. Президент и его государственный секретарь обсуждали, какое впечатление на Горбачева произведет Калифорния, бесчисленные голубые бассейны среднего класса, крупные дома и половодье автомобилей. Экономический динамизм Америки добавит Горбачеву в его стремлении изменить советскую систему. Элегантное ранчо Рейганов будет еще одним важным штрихом. Как и подрезающий цветы президент.
Утром 15 сентября 1987 г. в Вашингтон с трехдневным визитом прибыл министр иностранных дел Шеварднадзе с подлинно «страстным» письмом от Горбачева и с большой группой специалистов по переговорам. Генсек уже не просил об ограничении работ над противоракетной обороной лабораторными испытаниями. Он просил теперь только «обеспечить соблюдение Договора по противоракетной обороне». Шеварднадзе, объяснял Горбачев, имеет все необходимые полномочия. Но Рейган был поистине непреклонен. «Я снова попросил Шеварднадзе сказать Горбачеву, что мы не собираемся отступать от Стратегической оборонной инициативы»129.
Шульц и Шеварднадзе сразу же удалились в личные комнаты государственного секретаря — туда, где они год назад начинали совместную работу, когда решалась судьба Данилова. Это были действительно небольшие помещения. Стоило им сесть, как к ним заглянул помощник Шульца: «У Мемориала жертвам Вьетнама стоит человек с винтовкой М-16 и угрожает начать стрельбу». В американской столице постоянно разгоралась стрельба, и Шульц подумал, как должен воспринимать Шеварднадзе Вашингтон, который быстро становится мировой столицей убийц»13°. Шеварднадзе и Шульц договорились о создании рабочих групп по гражданским правам, по региональным проблемам, по контролю над вооружениями во всех его аспектах. Участники этих групп обсуждали спорные вопросы внутри групп, а затем выносили свои предложения на рассмотрение Шульцу и Шеварднадзе. Советский министр передал письмо Горбачева президенту Рейгану, подтверждающее приверженность Генерального секретаря прежним соглашениям. Шульц считал, что «о лучшем невозможно было и мечтать».
114
А Шеварднадзе клятвенно пообещал сотрудничать с американцами в решении проблем гражданских прав. «Дайте мне список лиц, желающих эмигрировать, я буду рад ознакомиться с ним».
Практический результат — в Розовом саду Белого дома состоялось подписание соглашения о создании в двух странах, в СССР и США, Центров предотвращения ядерной опасности (сообщение о начале испытаний, о несчастных случаях, об обмене информацией, требуемой различного рода соглашениями и т.п.). Это должно было подстраховать обе стороны, уменьшить риск неверного расчета и взаимонепонимания. Было также решено организовать встречу на высшем уровне осенью 1987 г. — после визита государственного секретаря Шульца в Москву в октябре.
Трезвые головы видели творимое бесчинство. Добрынин: «Когда Горбачев прибыл в Вашингтон, он, опять же без серьезного торга, согласился еще на одну уступку: уничтожить все ракеты СС-20 не только в европейской части СССР, но и в азиатской части, хотя в Азии они являлись частью нашей обороны против американских баз в Японии и Индийском океане, А также противовесом китайским ядерным вооружениям»131.
Рейган пригласил Шеварднадзе на ланч. Обедал советский министр на барже начальника военно-морского штаба США. На следующий день, 16 сентября, Шеварднадзе отвел Шульца в сторону и поделился секретом: «Мы уходим из Афганистана. Выход может продлиться пять месяцев, а может целый год. Министр попросил Шульца о помощи в создании нейтрального Афганистана. Шульц последнюю просьбу воспринял критически—о чем признается только в мемуарах. Американцы желали полностью воспользоваться поражением СССР в Афганистане. И совсем уж никак не желали обсуждать объем военного присутствия США в Персидском заливе.
Американцы берут инициативу полностью в свои руки. Советские переговорщики как бы отчитываются перед строгими американскими контролерами. Госсекретарь Шульц вспоминает: «В три часа дня мы переместились в большую «комнату Джеймса Медисона, расположенную прямо над моим кабинетом в госдепартаменте. С согласия Шеварднадзе я пригласил в эту комнату представителей всех рабочих групп. Были внесены дополнительные стулья — места все равно не хватало, и многие стояли вдоль стен. Каждый советский сопредседатель рабочих групп докладывал собравшимся пятидесяти человекам. Доклады содержали ясно обозначенные факты, они были ясными, брали проблемы по существу. Разделительные грани меж115
ду людьми и предметами как бы растворились. Чувство единой миссии, общей цели возникало буквально на глазах. Люди говорили о предметах, которых прежде опасались бы даже коснуться. Я чувствовал, что мы повернули за важный угол... Шеварднадзе и я во второй половине дня отправились в Белый дом и доложили президенту Рейгану результаты трех дней работы. Теперь мы могли объявить о совместном «соглашении в принципе о заключении договора, уменьшающего численность ракет средней дальности; договор можно будет подписать во время визита Генерального секретаря Горбачева в Вашингтон поздней осенью»132. Удовлетворенность главы американской дипломатии вовсе не равнозначна триумфу советской дипломатии, представители которой выглядели все более жалким образом под строгим взглядом наконец-то оцененного американцами Шеварднадзе.
Ради сохранения главного Шеварднадзе приходилось проводить подлинно «лисью» дипломатическую линию. Выступая в ООН на Генеральной Ассамблее, Шеварднадзе «осудил» президента Рейгана, который «прочитал мне лекцию о том, как надо изменить советскую систему». Шеварднадзе делал такие заявления, чтобы сбить с толку своих политических противников в Москве. И американцы это уже знали.
Шеварднадзе просил американской помощи в том, чтобы советский уход из Афганистана не привел к возобладанию там фундаменталистов. Нашел у кого просить! У администрации, создавшей огромные лагеря подготовки фундаменталистов в Северном Пакистане, вооружившей Усаму бен Ладена «Стингерами».
Эта ситуация не сблизила Горбачева с Рейганом. Последний через несколько дней выступал на Ассамблее Организации Объединенных наций с жесткими обличениями поведения СССР в Афганистане. А ведь всего пятью днями ранее Шеварднадзе, как уже говорилось выше, предупредил по секрету Шульца: мы уходим. И Шульц, несомненно, рассказал об этом Рейгану. В Москве сложилось впечатление, что Рейган сознательно пинает своего партнера по переговорам. Как ответ, СССР сурово критиковал создание американцами своих военных баз в Персидском заливе.
Шульц в ответ пообещал, что американские войска будут стоять в зоне Персидского залива только на время ирано-иракского конфликта (своего слова Шульц, как мы знаем, не сдержал). А Шеварднадзе уже пел соловьем о том, что «Советский
116
Союз отныне с большим вниманием будет относиться к правам человека. Важный переход: после многих лет раздраженного отрицания Москвой права американцев вмешиваться во внутренние дела СССР министр иностранных дел СССР сделал «суперуступку»: «Дайте мне ваш список претензий»133.
Уступчивость советского правительства действительно вдохновила Вашингтон. 22 сентября 1987 г. министр обороны Каспар Уайнбергер пригласил советского коллегу — маршала Язова посетить Вашингтон с целью «обсуждения широкого круга вопросов». Это было первое подобное приглашение с 1979 г. Советский Союз показал пример скрупулезности и в другом — выплатил без оговорок свою долю в бюджет Организации Объединенных наций — 197 млн. долл., в том числе в поддержку тех военных миссий ООН, которые он не поддерживал.
Шульц и Карлуччи в Москве
Государственный секретарь Джордж Шульц во главе американской делегации приближался к Москве, но в Хельсинки произошла продолжительная остановка: туман закрыл Шереметьево. Решено было передвигаться поездом. До границы эшелон вел финский тепловоз, далее — советский. В Москве всех американцев (35 человек) ждал знаменитый особняк на Спиридоновке, где Шеварднадзе уже стоял с готовым тостом, хотя и нехарактерно серьезный. Расписание совместной работы было сверстано и представлялось весьма плотным. Шеварднадзе просил о встрече Карлуччи с советским министром обороны Язовым. (Уайнбергер всегда отказывался от подобных встреч.)
24 октября 1987 г. Шульц во главе группы участвующих в двусторонних переговорах американцев вошел через главные ворота в Кремль. Город остался позади, но в Кремле газон был еще зеленым, сиротливо качались березки. Советский шеф протокола встретил американцев и провел по лестницам царского дворца. «Можно было только гадать об элегантности здешней жизни в царские времена. Ровно в 11 часов утра Шульц двинулся из своего утла Екатерининского зала навстречу Горбачеву. Встретились в самом центре. С американской стороны за Шульцем шли Карлуччи, Пол Нитце, Роз Риджуэй, посол Джек Мэтлок и переводчик Марк Паррис. За Горбачевым шли Шеварднадзе, Добрынин, заместитель министра иностранных дел Бессмертных, посол в США Дубинин, советник Горбачева Черняев и переводчик.
117
Горбачев был в отменном настроении, он отметил рождающуюся дружбу Шульца и Шеварднадзе. Большая группа экспертов разделилась на восемь рабочих групп. В тот же день имело место некое локальное явление, которое будет иметь колоссальный отголосок в грядущие годы. Именно 21 октября Ельцин выступил на пленуме ЦК с критикой «медленно разворачивающейся» перестройки. «Консерватор» Алиев был уволен из Политбюро немедленно, а дни Ельцина, «критика слева» на вершине власти, были сочтены. И все же в Политбюро «задавали вопросы по поводу постоянных уступок и компромиссов в пользу американцев, которые в ответ лишь игнорируют советские интересы»134.
Представляя Горбачеву Фрэнка Карлуччи, Шульц охарактеризовал его как человека с редким международным опытом, с которым он сотрудничал с далеких 1970-х годов. Горбачев в ответ сказал, что большой опыт должен был бы научить Карлуччи, что наиболее плодотворные соглашения достигаются только в случае совмещения интересов обеих договаривающихся сторон. Шульц: «Когда за дело берутся Нитце и Ахромеев, они не пытаются выиграть друг у друга». Горбачев: «Впервые слышу такое об Ахромееве» Горбачев был явно заинтересован крупной концентрацией американских войск в районе Персидского залива. Намереваются ли американцы надолго остаться в районе Персидского залива? Американцев волновала позиция Ирана; изменение отношения к кризису на Ближнем Востоке Тегерана способно было радикально изменить всю ситуацию в регионе.
Затем наступила самая интересная для американцев фаза московских переговоров. Горбачев упивался своим красноречием, своей гибкостью, неожиданностью поворотов, звенящей тишиной в зале, где все внимали его отчетливо-южному мягкому говору. Общий ход мысли Горбачева был понятен: решить наиболее трудные спорные вопросы сейчас, с тем, чтобы в Вашингтоне предстать перед всем миром несравненным миротворцем номер один.
Первой такой проблемой, которую Горбачев хотел разрубить как гордиев узел, была проблема ракет средней дальности — СС-20 с советской стороны и «Першинг-2» с американской стороны. Принципиально следовало решить данную проблем в кремлевских стенах в эти октябрьские дни, а подписать двусторонне соглашение уместным казалось на вашингтонской сцене в конце года. Горбачев: «Почему продолжается размещение
118
ракет средней дальности в Европе? Может, следовало бы заключить двусторонний мораторий на размещение подобных ракет в Европе с 1 ноября 1987 г. — еще до подписания договорных обязательств? Это отвечало бы духу времени и содействовало дальнейшему прогрессу на этом направлении остановки и сокращения запасов ядерного оружия в самом населенном регионе мира».
Ключевым вопросом Горбачев считал проблему стратегических вооружений и размещения ядерного оружия в космосе. Решением Горбачев считал модифицированную версию формулы, которая была выдвинута в Рейкьявике: значительные сокращения до равных потолков стратегического оружия на протяжении десяти лет. Горбачев имел в виду такие потолки: 3000-3300 боеголовок на МБР; 1800-2000 боеголовок на баллистических ракетах подводных лодок; 800-900 ядерных боеголовок крылатых ракет, запускаемых с бомбардировщиков.
Такова была цель Горбачева, до этих уровней он готов был снизить численность советских стратегических ракет. Взамен он просил то, что ему казалось столь важным, — сохранение договора по Противоракетной обороне от 1972 г. хотя бы на десять лет (т.е. до 1997 г.). Его целью было не пустить ядерное оружие в космос, избежать бездонной космической гонки вооружений. Пусть ситуация будет такой, каковой она была до марта 1983 г., когда президент Рейган выдвинул идею размещения оборонительного ракетного щита в космическом пространстве. Пусть в космосе не будет оружия.
Шульц обозначил американскую позицию: общая численность стратегических боезарядов — 6000 единиц. При этом 1600 ядерных боезарядов приходилось на стратегические бомбардировщики, 1540 боезарядов выносились тяжелыми баллистическими ракетами (американцы настаивали на сокращении подъемной тяги на 50 процентов). Следующий шаг американская сторона предлагала сделать в сторону понижения общего потолка до 4800 ядерных боезарядов. Шульц весьма жестко настаивал на создании системы проверки — особенно мобильных ракет. Госсекретарь Шульц предлагал Горбачеву решить все спорные вопросы здесь, в Москве, чтобы визит в Вашингтон явился гарантированным успехом.
Горбачев: «Необходим второй Рейкьявик Мы не можем снова иметь бесконечные дискуссии»135. Внезапно Горбачев стал мрачным — он достал изданный государственным департаментом документ «Деятельность советской разведки: Доклад об ак119
тивных действиях и пропаганде, 1986-1987». В документе содержались «шокирующие разоблачения», к примеру, о «Круизе мира по Миссисипи». Еще совсем недавно Горбачев указывал на этот круиз президенту Рейгану как на хороший пример народной дипломатии, пример сближения между народами. В изданном в Вашингтоне памфлете говорилось, что указанный круиз используется Советами для обмана и индоктринации американцев.
Горбачев махал памфлетом и говорил, что у Москвы нет желания разжигать ненависть к Соединенным Штатам. Шульц (оправдываясь): «Мы хотели бы улучшить двусторонние отношения, но в Соединенных Штатах существует скептицизм по поводу Советского Союза из-за его прежних действий. Президент Джимми Картер был человеком доброй воли, но его представления о СССР изменились после вторжения Советского Союза в Афганистан. Сбитый южнокорейский самолет — еще один пример».
Горбачев: «Вам лучше бы начать с U-2 Гарри Пауэрса, нарушившего воздушное пространство Советского Союза».
Шульц: «Выступая в Мадриде, Громыко навел на всех ужас, сказав, что «мы сбили этот южнокорейский самолет и повторим все снова, если потребуется».
Горбачев: «Какую пенсию вы выплатили команде рейса KAL 007?»
Шульц: «Я не удостою этот комментарий ответом».
Шульц полагал, что инициатором обострения был бывший посол Добрынин.
Горбачев: «Я игнорирую ваши ремарки».
После этого резкого обмена Горбачев смягчился и предложил закончить обмен репликами на ноте, с которой Шульц начал свое выступление: «Нам предстоит большая работа. Президент хотел бы видеть Горбачева в конце ноября. Некоторые дискуссии можно было бы провести в таких местах, как Кэмп-Дэвид или Вильямсбург. Официальная программа продемонстрирует все уважение к Генеральному секретарю ЦК КП Советского Союза. Желательным было бы путешествие за пределами Вашингтона. Генеральный секретарь Горбачев будет принят в Америке с приязнью и уважением. Ваши прямые и увлекающие манеры тронут ответную струну в сердцах американцев».
Горбачев: «Ну а что относительно размещения стратегического оружия в космосе?»
Шульц: «Я не знаю, что из этого выйдет».
120
Горбачев: «Мне кажется, что повестка дня неадекватна потребностям встречи на высшем уровне и порождает вопросы — выиграют или потеряют два лидера в своих странах и во всем мире. Встреча в Женеве была полезной, и было еще много встреч между вами и Шеварднадзе; все это ставит вопрос, почему новый саммит не даст результатов, особенно в свете того, что практически общепризнанно, что вопрос о стратегическом оружии является ключевым».
Шульц позже вспоминал: «На каждой встрече с Горбачевым возникал, по меньшей мере, один эпизод, исполненный давления и обиды. Именно это, думал я, происходило и сейчас. Я не мог точно указать, в чем причина происходящего, ноя был полон решимости не попадать в западню и не убеждать его в необходимости прибыть в Вашингтон. Я ответил, что Горбачев может не посещать Вашингтон. В этом случае «мы, возможно, найдем другие способы заключить соглашение по ракетам средней дальности. Текст соглашения практически готов, он должен быть подписан, ратифицирован и введен в действие».
Горбачев: «Обе стороны должны выяснить, что еще может быть сделано. Я должен буду доложить об этом советскому руководству, а вы, как я полагаю, обязаны доложить президенту». Горбачев продолжал настаивать на том, что при напряженной работе две страны способны сделать многое для сокращения массы стратегических вооружений и предотвращения угрозы из космоса.
Шульц в мемуарах: «Я снова чувствовал, что Горбачев пытается извлечь выгоду из своего согласия прибыть в Вашингтон. Я был полон решимости «не надкусывать» это яблоко».
Горбачев: «Диалог не закончен. Мое преимущество заключается в том, что я могу обратиться непосредственно к президенту».
В конечном счете Горбачев сказал, что «это были хорошие переговоры». Он обошел стол и пожал руки всем членам американской делегации. Шульц после встречи с Горбачевым поспешил в «неподслушиваемую» комнату американского посольства, откуда позвонил президенту Рейгану и описал состоявшуюся встречу. «Я сказал президенту, что предполагал иначе подойти к делу. И у меня еще оставалось для этого время. Возможно, мы установим дату приезда Горбачева в США, но в этом отношении не следует создавать впечатление, что мы просим его
121
об этом». Рейган согласился со своим государственным секретарем.
Что касается Горбачева, то прежде он казался Шульцу «боксером, не терпевшим поражения. Но не в этот раз. Сегодня он побывал в нокауте»136. В этом же Шульц убеждал и своих партнеров по НАТО на следующий день — уже в Западной Европе. А 27 октября посол Мэтлок специальным телефоном сообщил из Москвы: Горбачев изменил свою точку зрения, и теперь он хочет нанести визит в Вашингтон. Шеварднадзе намерен посетить Вашингтон в октябре, чтобы подготовить визит Горбачева. Шульц немедленно позвонил Рейгану. «Горбачев моргнул первым»157.
Нужно сказать, что Шульц никогда не был более доволен Шеварднадзе, чем в эти дни. «Группа советских переговорщиков была патетически невежественна в вопросах, которые американская сторона — с помощью Шеварднадзе — уже решила. Как говорит в эти дни Шульцу Нитце, «плохим парнем для КГБ является Обухов. Он под постоянным подозрением — ведь он получил научную степень в Чикагском университете, где он учился у главного теоретика политического реализма Ганса Моргентау.
В ближайшие же недели Горбачев выступил с уже привычными уступками: он уже не настаивал на полном запрете испытаний противоракетных систем, а просил выработки соглашения «по отдельным вопросам», с целью их подписания в ходе визита в США. Шульцу не нужно было быть о семи пядей — он увидел явную зависимость Горбачева от результативности дипломатии на высшем уровне и... сразу же пригрозил срывом предполагаемого горбачевского визита в США. Он рисковал, но знал также, что договоренность (практически достигнутую) по ракетам средней дальности могут подписать и чиновники более низкого ранга.
Еще раз укажем: американцам уже было очень заметно, что Горбачев стремится не только к конкретным разоруженческим результатам, но к мировой известности, к славе «спасителя от ядерной войны». Его явно интересует собственно визит в Вашингтон и связанное с этим пребывание в центре мировой арены. Он шлет Шеварднадзе в Вашингтон 30 октября 1987 г. с письмом к президенту Рейгану о визите в американскую столицу 7 декабря. Теперь «Горби» (как его зовут на Западе) все меньше стремится к конкретным результатам, он согласен их только обсуждать138.
122
Трещины в монолите
30 октября 1987 г. американские информационные агентства распространили сообщения, что как раз перед прибытием Шульца в Москву Горбачев подвергся критике на пленуме Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. Борис Ельцин утверждал, что перестройка продвигается неоправданно медленно, а Горбачев в свете этого теряет авторитет и популярность. С противоположного политического фланга Егор Лигачев подверг лидера критике за неоправданную быстроту действий, ломающих экономическую и политическую систему страны. «Я должен был, — пишет Шульц, — сидя напротив, ощущать новую уязвимость Горбачева».
В тот же день правая рука Горбачева во внешней политике — Эдуард Шеварднадзе напоминает своему контрпартнеру — Джорджу Шульцу, что «советская сторона ради заключения соглашения по ракетам средней дальности готова заплатить большую цену. Наша страна пошла на огромные уступки, которые вызвали множество вопросов у советских военных. Мы надеемся, что эти уступки не будут забыты»139. Такого защитника своих внешних интересов Россия еще не знала. Он не гнушался прямых подлогов.
Американская политическая верхушка обратилась за анализом ситуации в Центральное разведывательное управление. Глава ЦРУ Роберт Гейтс оценил Горбачева как коммуниста-ленинца: «Он старается перепрыгнуть через сталинский период в то время, когда ленинизм еще не был заключен в сталинское обрамление. С этим связано и обращение к Новой Экономической Политике Ленина. Это способ разбудить динамизм прежних лет». Гейтс сказал, что в Москве существует своего рода консенсус относительно периода уменьшения напряженности с Западом для подготовки к новому периоду противостояния с Западом.
Госдепартамент и его глава Шульц не разделяли эту точку зрения. Они полагали, что СССР чрезвычайно нуждается в выходе из Афганистана; советские позиции слабели и в других горячих точках. Рейгановское руководство ожидало изменения политической ситуации в нескольких странах Организации Варшавского Договора.
Вслушайтесь в слова Джорджа Шульца, которые он 18 ноября 1987 г. говорит президенту Рейгану, готовящемуся принять
123
советского лидера: «Мы можем позволять Горбачеву играть роль новатора, играющего фактически в нашу пользу — как он сыграл драматически в случае с ракетами средней дальности и в случае с Афганистаном»140.
Именно в эти дни Горбачев пересмотрел прежнюю официальную советскую позицию относительно событий в Чехословакии 1968 г. Это история. А в конкретной жизни — сейчас, в середине ноября 1987 г., Советы буквально умоляли американцев помочь им выйти из Афганистана. В те недели и месяцы набольшее внимание Кремля привлекал Афганистан. Все международное окружение этого выхода никак не является комплиментом администрации Рейгана. Еще в декабре 1985 года американская сторона пообещала помочь Советскому Союзу уйти из Афганистана. Но президент Рейган то ли забыл, то ли вовсе не знал об обязательствах своей страны и занял жесткую позицию в отношении СССР, окровавленным уходящего из жестоких гор. Пребывая в недоумении, Горбачев и Шеварднадзе всячески пытались выяснить причину перемены американской позиции, но напрасно. Сбитые с толку проводники советской политики не знали, как это все понимать. Им и в голову не могло прийти, что советники боятся задавать подобные вопросы своему немолодому президенту. Уж очень это было по-советски. Горбачев все же настоял на том, чтобы его взгляды были госсекретарем Шульцем переданы президенту Рейгану. Еще бы, СССР уже связал себя с курсом на выход — согласованным с американцами, — и тут ЦРУ заново активизировало помощь моджахедам. Как же договариваться в такой обстановке о центральных ракетных системах, а если американцы снова что-нибудь забудут или переменят точку зрения?
Но более всего Генеральный секретарь ЦК КПСС заботился о деталях своего визита в США Он отказался проехаться по стране — он будет только в столице, в центре внимания. Сумеют ли эксперты решить все спорные вопросы, что позволило бы подписать Договор о ракетах средней дальности? Давление Горбачева на переговорщиков стало очень ощутимым. А государственный секретарь Шульц признается, что его охватило «чувство триумфа».
Читатель, задумайся хотя бы над цифрами: советская сторона пообещала уничтожить 1500 уже размещенных ракет средней дальности, а американская сторона — только 350 ракет. Хороши переговорщики, готовые за одну американскую ракету уничтожить пять советских! Зато американцы за пере124
говорным столом едва ли не ласковы. С этих пор Шеварднадзе для Шульца только «Эдуард», а Ахромеев — наиболее ценимый переговорщик. Год назад о подобных условиях соглашения американцы не могли и мечтать. Отметим при этом, что советские уступки не смягчили американской позиции. К примеру, американская сторона в эти же дни отказалась даже признать Берлин столицей ГДР. И советские дипломаты, словно побежденная сторона, согласились «технически считать столицей Лейпциг». Не удивительно, что коллеги встретили Джорджа Шульца спонтанными аплодисментами.
Горбачев очень хотел в ходе грядущего визита выступить перед объединенной сессией сената и палаты представителей конгресса США. Но целый ряд конгрессменов был категорически против, а послу Дубинину не удалось найти к ним подхода. Американцы стали буквально капризны — американская сторона требовала подписания Договора по ракетам средней дальности ровно в час сорок пять минут пополудни в первый день визита Горбачева в Вашингтон. Советская сторона соглашалась, но задавала законный вопрос: почему именно в это время? И никто им не мог членораздельно ответить. Ларчик раскрылся с публикацией в мае 1988 г. мемуаров помощника Рейгана Дональда Ригана «К печати», в которых объяснялось, что это время «назначил» астролог жены президента — Нэнси Рейган.
Американцев очень обнадежило присутствие на подготовительных встречах в Женеве 22-23 ноября 1987 г. маршала Ахромеева. Как писал госсекретарь Шульц, «значит, дело будет решено». С американской стороны оппонентом Ахромеева впервые выступает генерал Колин Пауэлл, восходящая звезда американской военной дипломатии.
«Горби» в Вашингтоне
Рейган защищает практику встреч на высшем уровне, выступая 30 ноября 1987 года в «Фонде Наследия». В Соединенных Штатах появляется перевод удивительной книги «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира» — поразительная претензия создать еще одну утопию, находясь среди жестоких реалистов, некий крик души. К сожалению, неопытной души. 23 ноября Шульц и Шеварднадзе встретились в Женеве и довольно быстро разрешили большинство из оставшихся вопросов, касающихся Договора о ракетах средней дальности. Все мысли переговорщиков были о предстоящей встрече лидеров.
125
Саммит в конце 1987 г. был основополагающим. Уверенность Горбачева на домашней арене уже подвергнута сомнению. Горбачев уже чувствовал превратность политической судьбы, но еще не сделал решающих отступлений внутри страны. Он их начинает делать вовне.
В половине шестого дня 7 декабря 1987 г. государственный секретарь Джордж Шульц встретил Генерального секретаря Горбачева на авиабазе Эндрюс. Они мчались в Вашингтон в одной машине. «Горбачев был настроен позитивно, и чувствовалось его воодушевление». Говорили об окончании «холодной войны». Горбачев был весь в мыслях о происходящих в Советском Союзе переменах, он говорил о тяжелой работе по перестройке общества. «Если я ослабею, продолжит идущий за мной». У Шульца было впечатление, что Горбачев вырвался в Америку, «чтобы глотнуть воздуха», чтобы сделать передышку.
Накануне важных встреч следовало решить возникшее существенное противоречие. В изображении Шульца, кто-то из членов советской делегации предпринял последнее усилие спасти самую совершенную советскую ракету средней дальности — твердотопливную СС-20. Советская сторона не предоставила фотографии СС-20 в «чистом виде», а дала фото общего механизма — «канистры», внутри которой полагалось находиться искомой ракете. Шульц и главный американский переговорщик Кампельман потребовали фотографии собственно ракеты, а не капсулы, внутри которой она находится. И лишь в половине восьмого утра следующего дня противостоявший Кампельману Обухов привез фотографию указанной двухступенчатой ракеты. Теперь все было готово к подписанию Договора о ракетах средней дальности. Последнее слово советской военной технологии было отдано бездарно и глупо за пустые слова и ненадежные гарантии блоку, чьи границы через полтора десятилетия дойдут до внутренних границ России.
Подписание Договора о ракетах средней дальности было ключевым событием вашингтонского саммита 1987 г. Публика собралась в Восточном зале Белого дома. Рейган и Горбачев шли по красной ковровой дорожке. В своей речи Рейган произнес ставшее уже привычным «Доверяй, но проверяй» (-на что Горбачев отреагировал несколько нервно: «Вы прибегаете к этой пословице при каждом возможном случае». Рейган: «Мне она нравится»). Последовал процесс подписания. Папка красной кожи попала в руки Горбачева, синей — Рейгана. Главный договор в 127 страниц — о ликвидации целого класса вооружений
126
(средней дальности) был подписан в час сорок пять дня 8 декабря 1987 г. В Обеденной комнате каждый из двух лидеров обратился к своей делегации, а по сути — к своей стране. Затем последовало обращение двух лидеров к заполнившей Кабинетную комнату до отказа публике.
Последовало столкновение. Рейган в своем обычном духе обратился к столь любимым обоими народами анекдотам: выпускника спрашивают в США, кем он будет после окончания университета? «Я еще не решил». Тот же вопрос адресован советскому выпускнику. «Мне еще не сказали».
Горбачев заметно покраснел. Пустяковый эпизод вывел его из себя. Шульц пытался спасти положение. После окончания церемоний Шульц убедил президента Рейгана не проводить мероприятий в большой Кабинетной комнате. «Для этого лучше подходит интимность Овального кабинета».
Эмоционально на американцев подействовали слова маршала Ахромеева, объяснившего смысл своего служения генсеку: «В своей карьере я получил немало наград, но по существуя остался тем же сержантом, который стоял на линии фронта под Ленинградом. Сейчас моя страна в беде, и я хотел бы спасти ее вместе с Михаилом Сергеевичем. Именно ради этого мы подписали «кривой» договор по ракетам средней дальности, ради этого мы готовы идти вместе с вами, чтобы реконструировать свою страну, сделать ее частью современного мира». Так маршал рационализировал то, чего никогда не приказывал своим солдатам.
Утром 9 декабря 1987 г. состоялась встреча в Овальном кабинете Белого дома. А затем прием в Государственном департаменте. Внимание присутствующих было сконцентрировано на Шеварднадзе и Шульце, которые при всех подошли друг к другу после провозглашенных тостов. Шеварднадзе сказал: «Джордж, это был не ланч, а подлинное событие». Потом президент Рейган и Генеральный секретарь Горбачев обошли Белый дом.
Важным для Горбачева был контакт с вице-президентом Джорджем Бушем, который в свое время посещал похороны Брежнева, Андропова и Черненко в Москве. Теперь кандидат в президенты Буш во время саммита в Вашингтоне пригласил Михаила Горбачева на завтрак, где присутствовал еще только один американец — руководитель предвыборной кампании Буша-старшего Джон Сунуну. Буш и Горбачев в присутствии только переводчика проехались на лимузине из Белого дома
127
по Вашингтону. Складывалось важное партнерство. Важно следующее: Джордж Буш в личной беседе обещал Горбачеву, что в случае избрания его президентом он приложит все силы для развития американо-советских отношений. И всячески поможет Горбачеву. Складывалась важная внешнеполитическая связь. Буш предупредил Горбачева, что придерживается умеренных политических взглядов, но в ходе предвыборной борьбы ему придется демонстрировать правые взгляды; пусть Горбачева это не смущает. Горбачев позже назвал эту беседу «наиболее важной беседой между мной и Бушем»141.
Горбачев и Шеварднадзе — это заметили все — устали от напряжения встречи. Вокруг базы Эндрюс, откуда отбывала советская делегация, ветер и дождь. Вице-президент Буш сидел в лимузине с Горбачевым, а Шульц — с Шеварднадзе. Главный советский лайнер одиноко стоял посреди американских машин.
128
Глава 7
ПОСЛЕДНИЕ ВСТРЕЧИ СВЕРХДЕРЖАВ
Мы должны были добиваться максимума возможного, пока Горбачев находился у власти, чтобы закрепить происходящие перемены. Мы знали, что Горбачев был готов делать уступки. Но мы не были уверены в этом отношении насчет его преемника.
Дж. Бейкер, 1995

В сравнительно недолгой истории гонки ракетно-ядерных вооружений отметим два важных поворота. Модернизируя свое главное оружие, СССР и США обратились вначале к созданию кассетных головных частей (MIRV), а затем сделали упор на мобильности своего ракетного оружия. Далее последовало совмещение мирвированных боеголовок и мобильных носителей. В США это новое направление олицетворялось в ракетах MX, а в Советском Союзе — в ракетах СС-24. Мирвированные МБР были самым сильным элементом в советском военном арсенале. Американцы же поместили более половины своего стратегического арсенала на ракеты подводных лодок.
На переговорах по стратегическим наступательным вооружениям (СНВ) был ощутим реальный прогресс. На исторической арене в качестве советника по национальной безопасности появляется генерал-лейтенант Колин Пауэлл. Он представляет новую волну, которая с большим доверием готова использовать компромиссную склонность Михаила Горбачева, чем его предшественники — Каспар Уайнбергер, Кеннет Эдельман, Френк Гафни.

Из Афганистана
Зачем вести переговоры по поводу того, что история дает тебе бесплатно?142
Томас Саймонс, январь 1989 г. (ответственный за СССР в госдепе)
8 февраля 1988 г. Горбачев объявил, что Советский Союз выводит свои войска из Афганистана. Во время встречи с Гор129
бачевым в Москве 22 февраля 1988 г. генсек сказал Шульцу, что СССР готов начать вывод войск из Афганистана, и объявить о соответствующих датах. Но Горбачев был полон ярости в отношении тех, кто называл эту политику Москвы пропагандой. Именно тогда Шульц выдвинул коронную идею пакистанского руководства создать переходное центральное правительство в Кабуле. Горбачев недобро блеснул глазами: «Вы сами говорили о том, что переходное правительство невозможно создать штыками. И потом: Советский Союз не может танцевать польку сразу со всеми»143.
12 марта посол Мэтлок докладывал из Москвы, что «Горбачев ощущает себя преданным американским требованием одновременно прекратить боевые действия в Афганистане и настойчивым требованием пакистанского президента Зия уль-Хака изменить правительство в Кабуле. Горбачев думал, что он достиг согласия с американским президентом, когда в Вашингтоне оговорили, что одновременно с уходом советских войск из Афганистана Соединенные Штаты прекратят оказывать помощь силам сопротивления»144.
20 марта 1988 г. Шеварднадзе прибыл в Вашингтон с целью подготовки московского саммита. Армакост и Адамишин обсуждали проблему Афганистана, но наибольшее впечатление в этом вопросе на американцев произвел именно Эдуард Шеварднадзе «Советский Союз, — буквально жаловался министр, — сделал все, чтобы угодить американским партнерам: объявил о своем намерении, огласил расписание выхода, указал даты. Почему американцы продолжают нажим? Но американцы не уступили даже своему лучшему другу. Посовещавшись с Армакостом и Пауэллом, Шульц объявил Шеварднадзе, что американская сторона не намерена ослаблять давление. Vae victis («горе побежденным»)! Шеварднадзе простирал руки, страшно побледнел, но американские друзья никак его не обнадежили. А они знали, что именно Шеварднадзе отвечает в Политбюро, за Афганистан, и могли бы пойти хотя бы на минимальные жесты. Нужно лучше знать американцев. Даже в этой ситуации они объявили Шеварднадзе, «что будут помогать своим друзьям» (то есть Усаме бен Ладену, моджахедам и пакистанским военным).
Американцы продолжали использовать против Советского Союза все возможные средства в его уязвимом месте — в Афганистане. А советский министр иностранных дел эту подрывную деятельность прикрывал. Так 6 января 1988 г. Шеварднадзе заявил официальному Афганскому агентству прессы, что Соединенные Штаты согласились уменьшить объем помощи
130
афганским повстанцам — как часть соглашения по отводу советских войск. Чистая неправда. Президент Рейган немедленно дезавуировал слова советского министра. Ему вторил государственный секретарь Шульц на пресс-конференции 7 января 1988 г. 8 апреля 1988 г. Шульц послал Шеварднадзе специальную телеграмму, в которой указывал, что Соединенные Штаты будут во все более возрастающем объеме помогать оружием и всем прочим афганской оппозиции. И это не смутило бестрепетного советского министра, знавшего, каковы потери Советской армии в Афганистане.
Возможно, наиболее важным контактом этого времени стала встреча министра обороны США Фрэнка Карлуччи с министром обороны СССР Дм. Язовым в Швейцарии 16-17 марта 1988 года. Обсуждалось вторжение американских военных кораблей в территориальные воды СССР. Шульцу указали на подрывной характер многих передач «Голоса Америки» в условиях разгорающихся в СССР национальных конфликтов. Важно отметить также, что никакие увещевания советской стороны, уже решившей покинуть Афганистан и теряющей своих солдат, не встретили никакого понимания американской стороны. США ничуть не ослабили ритм своих военных поставок исламской оппозиции и ее вооруженным силам, в рядах которых тогда находился Усама бен Ладен.
Нежелание американцев обсуждать понижение уровней обычных вооруженных сил в Европе буквально поразило советскую сторону Шеварднадзе говорит на пресс-конференции в Вашингтоне в марте 1988 года: «Позвольте мне сказать со всей откровенностью, мы поражены ответом наших американских партнеров. Они не выказали никакого энтузиазма, мягко выражаясь, к обсуждению этого вопроса»145.
Правые в США отказывались верить очевидному, они усматривали в горбачевском смягчении некий хитрый маневр. Директор ЦРУ Роберт Гейтс: в результате происходящих с СССР изменений «Соединенные Штаты встретят в 1990-е годы и позднее более сильный Советский Союз, чьи агрессивные цели за рубежом и тоталитаризм дома останутся в основном неизменными». Еще более откровенным был член Совета национальной безопасности Билл Ленчовски: «Вся политика перестройки, гласности и нового мышления является зловещей дезинформацией, направленной на разоружение Запада»146. Здесь вся неизменная линия неистребимых польских ненавистников России от Адама Улама, Ричарда Пайпса, Уолтера Лакера, Эдварда Лутвака до Збига Бжезинского и пр. (Их даже развал СССР ни
131
в чем их не убедил.) Даже участвовавший в непосредственных политических переговорах государственный секретарь Джордж Шульц указывал, что «переход советской стороны к диалогу — дело весьма отдаленного будущего, мы его не увидим». Отсюда, полагал Шульц, «я не верю, что отношения с Советским Союзом будут когда-нибудь нормальными, в них всегда будет присутствовать элемент противостояния»117.
Шульц говорит, что «мы не все знали, но мы должны были строить нашу политику на всемерном укреплении нашей мощи, на беспрекословном следовании нашим интересам. В некоторых случаях советское руководство было просто не готово к самостоятельной и тонкой политике. Так в середине февраля 1988 г. в Москве Шульц поднял вопрос о Ближнем Востоке и быстро убедился, что «Горбачев и Шеварднадзе не были в курсе всех сложностей ближневосточной политики. Но занятые внутренними сложностями, Советы были, слава Богу, не в состоянии вмешиваться в региональные конфликты в крупном масштабе».
Во время визитов (три визита) в феврале-апреле 1988 года, когда госсекретаря сопровождал генерал-лейтенант Колин Пауэлл, много говорилось о региональных конфликтах (война Ирана и Ирака, Ангола, Кампучия, Никарагуа и Сальвадор, отношения между двумя Кореями, Ближний Восток). Процесс «улещивания» американцев продолжался. Шеварднадзе подписал Соглашение о рыболовстве в Северной части Тихого океана, допустив американские траулеры в двухсотмильную советскую зону. Почему не американцы, весьма не бедные, никак не соглашались допустить советских дальневосточных моряков в свою национальную зону, а вчерашний милиционер из Грузии широким жестом стал раздавать богатства своей страны? Или не своей? Отметим, что американцы вычеркнули персональные компьютеры из списка запрещенных товаров только тогда, когда их стали производить два десятка стран и эмбарго потеряло всякий смысл.
Встречаясь с Шульцем 24 апреля 1988 г., Горбачев высказал всю свою обиду по поводу несдержанных речей американского президента, который обещал помогать афганским повстанцам и после выхода советских войск. Друг Рон соглашался на дружбу только на основе американской силы, он торжествовал по поводу поражения СССР в Афганистане. Если Рейган заявит такое во время визита в Москву, дружбе придет конец.
«И Советский Союз и Соединенные Штаты видят в исламском фундаментализме опасный феномен. Правительства обеих стран сделали заявление относительно опасности иранского фундаментализма. И тут Соединенные Штаты начинают под132
держивать исламский фундаментализм в Афганистане. А теперь афганский фундаментализм сближается с иранским фундаментализмом, с которым он ощущает близость. Когда же Джордж Шульц был прав, в первом или втором случае?»
Шульц: «Я почти всегда прав». Удовлетворенный Горбачев сказал, что он «рад видеть старых друзей. И никто не сможет стереть того, что мы вместе сделали».
Горбачев многое говорил «для домашнего потребления». И в данном случае агентство ТАСС широковещательно ретранслировало его зажигательные речи. А Шульц думал, что это хорошая увертюра к предстоящему визиту в Москву президента Рональда Рейгана.
Более спокойный Шульц открыл новую для себя сферу деятельности. Пользуясь попустительством Горбачева, он посетил Украину и Грузию именно в тот момент, когда национализм там начал делать решающие шаги. Советская сторона предлагала Шульцу советские самолеты, но государственный секретарь желал летать на собственном самолете «Эйр форс 970». Дело решил Шеварднадзе: «Позвольте ему летать на его собственном самолете. Мы просто сэкономим деньги». Шульц подумал, что это хороший пример «нового мышления»148.
Речи Шульца, сконцентрированные на гражданские права, падали на почву, все более восприимчивую к националистическому безумию. В Тбилиси легко воспламеняемая толпа скандировала: «Шульц — верующий. Он человек мира». Шульц пишет в мемуарах, что ему доставляла удовольствие неловкость Дубинина, Бессмертных и Суходрева, чувствовавших себя в маленькой грузинской церкви весьма неуютно.
Рассекреченная ныне Директива по национальной безопасности — 305 («Цели московского саммита») рисует картину подготовки американской делегации к встрече с Горбачевым. Самоуверенная упоенность американцев не обольщает. Официальная цель: «Продемонстрировать успех подхода данной администрации к Советскому Союзу на основе принципов силы, реализма и западного единства, консолидировать достижения данной администрации, полученные от четырехблоковой повестки дня в отношениях с Советским Союзом». Рейган также хотел «оказать давление ради новых достижений, особенно в деле подписания соглашения по СНВ на американских условиях, добиться от Советского Союза продвижения в вопросе о гражданских правах, разрешения региональных конфликтов за пределами Афганистана»49. Это очень не было похоже на советские планы саммита.
133
Одной из целей Рейгана было «мягко подтолкнуть Горбачева, посодействовать ему в его собственной стране, выразить благодарность и похвалу. Это вело к некой оборонительной реакции Горбачева»150.
Перспективы? Было примерно ясно, что прогресс в области стратегических вооружений относительно невелик. Но обозначились перспективы невероятного американского продвижения по линии венских переговоров по обычным вооружениям и вооруженным силам в Европе. Шеварднадзе как бы обещал содействие в переговорах по Намибии и Анголе.
В «империи зла»
Рейган «опробовал силы» в своем выступлении в финской столице, в историческом зале «Финляндия»: «Почему советские граждане, желающие воспользоваться своим правом на эмиграцию, подлежат неким искусственным квотам и искусственным правилам. А как обстоят дела с теми, кто желает исповедовать свою религию?» Все это обещало весьма жесткое противостояние в Москве.
Нэнси и Рональд Рейганы отправились в Москву 25 мая 1988 г. Они, как обычно делают все американцы, сделали промежуточную остановку в Хельсинки. Между 29 мая и 2 июня 1988 г. президент Рейган воочию видел страну, которую он назвал «империей зла». Сцена мирового примирения привлекла буквально тысячи журналистов. Если Вашингтон был бенефисом Горбачева, то теперь настал выход профессионала массовых коммуникаций Рейгана. И выход этот получился менее впечатляющим не по причине слабости Голливуда, а потому что Рейган ничего не собирался дарить. Строго говоря, Рейгана устраивал статус-кво, а на дальнейшие дарения со стороны Горбачева логично было рассчитывать при его прибытии на Запад. Итак, президент Рейган прибыл с пустыми руками, а это в России не приветствуется.
Пожалуй, впервые Горбачев касается здесь вопроса, который его и погубит: система обычных вооружений в Европе. Действующая система была достаточно стабильна. Всякое изменение предполагало, прежде всего, изменение системы советского преобладания в обычных вооружениях. В телевизионном обращении по советскому телевидению Горбачев сказал очень примечательные слова: «Нужно сесть за стол переговоров, будучи готовыми к самым значительным сокращениям»151.
134
И еще один пункт. Рейган настаивал на обсуждении проблем гражданских прав советских граждан и вопросы региональных конфликтов. Весь первый день визита в Москву (30 мая) был отдан встрече с «отказниками», с теми, кто не получил эмиграционную визу в СССР. А Шульц (вместе с Честером Крокером) беседовали с Шеварднадзе по практически решенной на американских основаниях теме замирения в Намибии, уводя Анголу и Кубу от участия в местном конфликте.
Горбачев постарался пойти навстречу Рейгану — так мило было ему творчество на скрижалях мировой истории. К несчастью своей страны, Горбачев «после безуспешных попыток заставить американскую сторону сделать драматические сдвиги на саммите, обратился к драматическим односторонним действиям152.
Добавлены были проблемы двусторонних отношений и экономическое взаимодействие. Было ясно, что Горбачев готовился к визиту. Он сразу же поручил ответственному за пропаганду в ЦК КПСС АН. Яковлеву «поработать» с директором Информационного агентства Чарльзом Уиком по вопросам общей значимости. По мнению Горбачева, обе стороны заслуживают более благоприятного освещения в средствах массовой информации.
Сложный момент возник во время последнего пленарного заседания в Екатерининском зале 1 июня. Горбачев предложил внести в финальный документ слова о том, что «оба лидера полагают, что все спорные проблемы могут быть решены мирными способами. Они считают мирное сосуществование всеобщим принципом международных отношений. Равенство всех государств, невмешательство во внутренние дела, свобода социополитического выбора должны быть признаны как неотъемлемый стандарт международных отношений». Американская делегация зашумела, что такая риторика — своего рода возврат к временам «холодной войны». Тогда разгоряченный Горбачев повернулся к президенту Рейгану: «В прошлое воскресенье у вас не было возражения против этого текста». Американская сторона попросила о перерыве в ведении заседания.
Рейган встал лицом к лицу с Горбачевым. «Я против этого абзаца». И замолк. Американской стороне было видно, что этот абзац важен для Горбачева. Но он знал теперь, сколь упрям бывает Рейган. Горбачев вздохнул, обнял президента Рейгана за плечи и они вместе пошли к Владимирскому залу, где их ждали
135
делегации. Бессмертных сказал Роз Риджуэй: «Ему пришлось похоронить свой шедевр»153.
Обе стороны пообещали в течение трех лет уничтожить все наземные ракеты средней и меньшей дальности и запускающие их устройства. Событие было, безусловно, историческим, так как впервые предстояло «полное уничтожение целого класса американского и советского оружия»154. Да, речь шла всего о пяти процентах огромного накопленного двумя сторонами арсенала в 50 000 единиц ядерного оружия. Но речь шла об уничтожении оружия, речь шла об уничтожении самых совершенных видов оружия. И это давало широко разделяемую надежду — блаженны миротворцы.
Горбачев сумел убедить (уговорить, подчинить) верхушку советского военного командования в том, что размещенные в Европе американские ракеты средней дальности способны быстро и неожиданно поразить командные центры вооруженных сил СССР (чего советские ракеты средней дальности не могли сделать с американскими стратегическими центрами).
Американцы никак не могли поверить в то, что Горбачев согласится ослабить свою страну на решающем участке, в эпицентре ее могущества. Государственный секретарь Шульц пытается оправдаться тем, что американский президент еще не скоординировал своей позиции с союзниками. Обердорфер полагает, что Рейган не понял своего шанса и только Шульц постарался объяснить ему суть невероятных предложений русских155.
Существенно отметить, что именно во время этого саммита советские военные расширили свои контакты с американскими коллегами. Возглавлявший военных советников маршал Ахромеев принял приглашение адмирала Кроу навестить Объединенный комитет начальников штабов в Пентагоне. Затем Ахромеев встретился с военным министром Карлуччи. Между военными обеих стран была проложена солидная дорога. Учитывая приверженность русских к личным обязательствам и мужской дружбе, не будем недооценивать фактора взаимной лояльности. (Напомним, Язов встречался с Каспаром Уайнбергером.)
Обе стороны осуществили видимый прогресс в подходе к Договору по СНВ, особенно там, где речь шла о мобильных межконтинентальных ракетах и запускаемых с воздуха крылатых ракетах. Шульц и Шеварднадзе подписали соглашение о предварительном оповещении о запусках МБР через только что созданные Центры уменьшения ядерного риска в обеих столи136
цах. И посредством .общих экспериментов по мониторингу подземных ядерных испытаний.
Одной из наиболее важных следует считать беседу Горбачева и Рейгана о региональных конфликтах. Рейгана поразило обещание Горбачева прекратить поставки оружия в Никарагуа156 . Важно отметить, что в следующем году Советский Союз в одностороннем порядке прекратил поставку вооружений своим союзникам в Никарагуа.
Не менее важной была дискуссия об Афганистане. Советская сторона уже оповестила всех заинтересованных, что начинает процесс выхода из Афганистана и завершит этот выход в течение двенадцати месяцев. Американцы были готовы прекратить помощь повстанцам, как только вооруженные силы СССР завершат выход — такова была позиция госдепартамента после пяти лет переговоров. Но высшей исполнительной властью в США, как известно, обладает президент, а Рейган в январе 1988 г. отверг вышеозначенную американскую примирительную позицию. В результате, как пишет Раймонд Гартхоф, «Горбачев, вместо американской помощи, облегчающей советский уход из Афганистана, оказался в еще гораздо более сложной позиции, чем прежде»157.
Обратившись к проблеме гражданских прав, президент Рейган критически оценил советскую политику в отношении еврейской эмиграции. На эти слова Горбачев довольно жестко ответил, что, если Соединенные Штаты так заботятся об эмигрантах, почему они не откроют границу перед мексиканцами? Почему американские военные патрули выдворяют перешедших границу мексиканцев? Было очевидно, что Горбачев и Рейган не понимают политическую систему противоположной страны. Для Горбачева Рейган был, в лучшем случае, удачливый слуга военно-промышленного комплекса США, подручный таких правых организаций, как «Фонд наследия». Рейган отказывался видеть в Горбачеве представителя некой новой мыслительной волны, он полагал, что «Горби» пытается сделать лучшее из своей слабой позиции. Рейган был уверен, что Договор по РСМД принесла его твердость и политика увеличенных военных расходов. Но трудно не согласиться с тем, что, если бы Горбачев по своей воле не пожелал заключения этого договора, то он никогда бы не был подписан.
Были подписаны соглашения по правам рыболовства, взаимопомощи на морях, по радионавигации в северной часги Тихого океана. Продлили соглашение 1973 г. о мирном исполь137
зовании ядерной энергии. Советская сторона готова была идти дальше в нескольких областях, например, в подготовке полета на Марс. В американской и советской делегациях сложились группы сторонников «малых шагов». Среди американцев такую группу возглавлял госсекретарь Джордж Шульц, а среди советских дипломатов — возвращенный в Москву экс-посол Анатолий Добрынин, который активно предлагал такую тактику Горбачеву. Но тот в данном конкретном случае пользовался этим советом, но, вообще говоря, он выступал за крупные драматические шаги. Он не любил медленное «строительство коралловых рифов». А вот Рейган любил «коралловое строительство».
Примером «медленных шагов» могут служить соглашения по Анголе и Намибии. Наряду с выходом из Афганистана это служило безусловным доказательством серьезности советских намерений, тот факт, что Горбачев во всех этих случаях встал за «национальное примирение».
Горбачев имел все основания думать, что это он прошел большую часть дороги к взаимопониманию и сближению. Он дал исключительно позитивную оценку двум советско-американским саммитам как представляющим собой реальные шаги на пути важного сближения.
Два очень важных момента очевидно оставались спорными.
Первое. Желание Горбачева «разрулить» европейскую ситуацию, его стремление ослабить пресс противостояния в Центральной Европе, где скопился самый большой набор обычных вооруженных сил и вооружений. Горбачев предлагал сократить со стороны обоих блоков по полмиллиона солдат. Под давлением Горбачева советские военные переговорщики предложили трехступенчатый план: 1) обмен данными о войсках и оружии; 2) ликвидация асимметричных преимуществ с каждой из сторон; 3) уменьшение уровня противостояния на полмиллиона с каждой стороны.
Американцы никак не были готовы шагнуть в такую неизвестность; их стоящие здесь со времен Второй мировой войны войска контролировали вторую индустриальную зону мира, и оставлять ее они не собирались. А главное, они еще не знали, на что способен Горбачев, когда стоящая перед ним задача ему нравится и он чувствует зуд: мир удивится и потрясется. О своей армии, об истории своей страны он думал меньше.
Второе. Но наибольшие тогда трения вызвал спор о неиспользовании силы и невмешательстве в дела других стран. За доведение до финала этой проблемы отвечали заместитель гос138
секретаря Розанна Риджуэй и заместитель министра иностранных дел Александр Бессмертных. Когда выработанный ими документ, очень нравившийся Горбачеву, показали президенту Рейгану, тот сказал, что документ ему нравится, но следует показать специалистам. «В нем есть некоторые двусмысленности». Специалистам, готовым навести дисциплину во всем мире, документ не понравился.
Горбачев бился за этот пункт — основу его «нового политического мышления», как неофит политического класса. Никто еще не знал тогда, что он готов пожертвовать для своих умозрительных схем первой армией мира. Своей армией.
Популярность «Горби» на Западе и на Востоке
В ходе этих саммитов начался процесс неукротимого роста популярности Горбачева в Соединенных Штатах. Ничто не могло заставить сердце Горбачева биться сильнее, чем решение журнала «Тайм» назвать его 27 декабря 1987 г. «Человеком года».
Сразу же после визита Горбачева в Вашингтон опросы общественного мнения показали феноменальный подъем популярности молодого советского лидера среди американского населения. 65 процентов американцев высказались о Горбачеве положительно — больше, чем в пользу популярного президента Рейгана (61 процент). Дружественность Рона и Михаила завладела общественным воображением. Остановки Горбачева среди толпы в Вашингтоне — нечто доселе невиданное в американской столице — сделали его подлинным фактором во внутриамериканской политике. Можно смело сказать, что Горбачев «обыграл» Рейгана в его собственном искусстве обретения популярности. При этом Рейган сделал несколько ошибок, прерывая Горбачева в самых существенных местах беседы. Окружающим было неудобно за ошибки пожилого американского президента158.
Американские конгрессмены признали Горбачева «своим». Многие среди правых восприняли действия Горбачева как подарок «Он один из нас — типичное политическое животное»159.
Теперь мы достоверно знаем, сколь трезво восприняли Горбачева президент Рейган и его ближайшее окружение. Вот что думал Джордж Шульц: «Находясь в процессе поисков конкретных решений вопросов сокращения вооружений, которые служат нашим национальным интересам, мы не должны впадать в фальшивые иллюзии относительно состояния американо-со139
ветских отношений». Президент Рейган мог сколько угодно улыбаться, но он не смешивал вежливость с национальными интересами страны: «Наше поведение в ходе саммита и получения его результатов ни в коем случае не должны осложнять наши усилия по военным вопросам в ключевых оборонительных программах, как СОИ; они должны помогать нам сохранять поддержку контрас, моджахеддинов, УНИТА, демократического сопротивления в Камбодже; и они должны усиливать крепость наших союзов»160. Вот этого, сухого и трезвого геополитизма не было в легко возбуждающемся Горбачеве, не видевшем в своем коммунистическом обкомовском окружении истинно воспитанных людей, вежливость которых достигается вовсе не за счет забывчивости в отношении национальных интересов страны.
Лето 1988 г. характерно арьергардной борьбой в Политбюро Лигачева против таких ставленников Горбачева, как А.Н. Яковлев и Н.Н. Слюньков. Эта незримая битва закончилась на пленуме ЦК 30 сентября 1988 года, когда Лигачев из непосредственного преемника Горбачева превратился в секретаря по сельскому хозяйству. Патриарх советской дипломатии А.А. Громыко и Михаил Соломенцев были выведены из состава Политбюро. Виктора Чебрикова сменил на посту председателя КГБ Владимир Крючков. Те, на кого Горбачев так опирался в 198 5 году — Громыко, Чебриков, Соломенцев, Лигачев, — были выведены из большой политической игры.
Одновременно Горбачев довольно резко сократил аппарат Центрального Комитета КПСС и создал новую его структуру. Ключевым стало возвышение Яковлева. Он занял пост ответственного за контроль над внешнеполитическим курсом — стал главой комиссии по международным делам. Примечательно возвышение Вадима Медведева, ставшего новым членом Политбюро и занявшего место ответственного за идеологию (вместо Лигачева). Близкий Горбачеву Георгий Разумовский стал ответственным за персональные назначения внутри резко сокращенного аппарата. Председателем контрольной партийной комиссии стал вместо Соломенцева Борис Пуго. В кандидаты в члены Политбюро был выдвинут А.И. Лукьянов. Претенденты на постоянное место в Политбюро Долгих и Демичев были выведены, а их места кандидатов в члены Политбюро заняли Лукьянов, Власов, Бирюкова. Примечателен вывод с поста главы международного отдела Анатолия Добрынина, замененного Валентином Фалиным. (Добрынин занял пост советника Горбачева по внешней политике. Ненадолго.)
140
Приказы военным и новая власть
Верно ли мы поступаем, имея дело с этими людьми? Не делаем ли мы ошибки, веря в то, что можно иметь с американцами дело на взаимовыгодной основе?
Начальник Генштаба генерал Моисеев, май 1989г.161
Горбачев сумел убедить советское военное руководство согласиться на инспекции на местах. Инспекции на местах — чрезвычайно важное новшество. Процесс проверки в данном случае становился действительно беспрецедентным. Советское признание необходимости инспекции на местах буквально поразило американцев; еще большее изумление вызвало советское предложение инспектировать площадки запуска — в любое время и в любом месте. Москва согласилась на инспекции даже на территории третьих стран. Такого в США не ожидали. Горбачев явственно стремился к тому, чтобы изменить всю систему взаимоотношений с Соединенными Штатами.
Чтобы достичь еще более зримого успеха в продвижении в области сокращения численности межконтинентальных ракет стратегической дальности, Горбачев приказал своим военным советникам не засчитывать значительную часть ракет, запускаемых с подводных лодок. (Напомним, что ракеты такого рода — основа, пятьдесят процентов всего американского ядерного потенциала). Исходя из опыта переговоров по ракетам средней и меньшей дальности (РСМД), договорились о принципах верификации стратегического оружия (дальностью более 5,5 тыс. км). Вырабатываемое соглашение дошло до цифр: потолок в 4900 баллистических ракет и 6000 систем доставки. Заключению договора в данном случае мешала, как уже многократно говорилось, американская решимость продолжать работы над системой национальной противоракетной обороны. Горбачев был совершенно сбит с толку тем, что ему не удается договориться по этому вопросу, даже постоянно делая уступки.
Нет никаких сомнений в том, что высшее военное руководство понимало суть происходящего. Но оно исторически (и уж конечно, со сталинских времен) привыкло не поступать в латиноамериканском духе. Хуан Перон в России невозможен — не та психика. Не тот менталитет. Долгая традиция покорнос141
ти политической власти (самой капризной) — часть общенационального менталитета.
И все же покорность никогда не была абсолютной. Советские военные все больше проявляли недовольства в отношении министра иностранных дел Шеварднадзе, который, по их мнению, «проявлял чрезмерную готовность уступать американцам». Дело стало принимать характер открытых стычек на Политбюро между министром обороны маршалом Соколовым и Шеварднадзе. Более того, работа совместной рабочей комиссии представителей Министерства обороны и Министерства иностранных дел, созданной для разработки позиций к переговорам с США по разоруженческим вопросам, стала все чаще и чаще заходить в тупик Но при министре обороны Язове (сменившем Соколова) Шеварднадзе чувствовал себя на переговорах вольготнее и спокойнее... Сам Язов вообще был гораздо более податлив и послушен, чем Соколов»162.
А Горбачев шел своей дорогой. Он приказывает министерству обороны и Генеральному штабу изучить сокращения и пути их реализации новой оборонительной, ненаступательной доктрины, адаптированной к 1987 году. Такое же задание дано академическим институтам аналитического профиля. В июле 1988 г. Генеральный штаб уже обязывают создать конкретные планы односторонних сокращений численностью от нескольких сот тысяч до миллиона человек (В нескольких статьях маршал Ахромеев рассказывает об этой задействованности Генерального штаба в подготовке процесса последующих феноменальных сокращений в Европе163.)
Предпосылкой внешнеполитической активности Горбачева было неоспоримое лидерство в собственной стране. Встретив сложности, он предпринимает весьма рискованную инициативу, он открывает «ящик Пандоры», закрытый большеви-камив1917г. Для этого он созывает Девятнадцатую партийную конференцию. Без ее одобрения Горбачеву сложно было бы идти вперед в своем фантастическом крушении союзных с его страной блоков. Даже жестокая иллюзия нуждалась в голосах и поддержке наивных, циничных, непривычных, не смеющих протестовать — даже если речь шла о безопасности страны.
Чтобы купить поддержку делегатов партийной конференции, Горбачев перед ее началом передал партийным руководителям всех уровней руководство местными советами — то есть контроль над местной исполнительной властью. Невероятными ухищрениями и смелой тактикой Горбачев ослабил и
142
партийный аппарат, и могучую бюрократию. В конечном счете местные политические силы окрепли, так как теперь они были выборными. Горбачев своими руками создает убийственную гонку: кто подойдет к историческому рубежу быстрее — обновленное горбачевское руководство в новой, еще неведомой стране, или страна не выдержит фантазий подлинно гоголевского персонажа.
Было решено, что в марте 1989 г. состоятся выборы на новый Съезд народных депутатов. А 25 июля 1988 г. состоялась научная конференция Министерства иностранных дел, на которой невиданной похвалой было окружено «новое мышление» в международных отношениях. На ней министр Шеварднадзе развил темы, только намеченные на 19-й партийной конференции. Шеварднадзе и его заместители озвучили новую систему безопасности страны, опору на политические методы решения противоречий, право наций на самоопределение, преобладание гражданских прав над классовыми, необходимость защиты национальных прав посредством достижения «баланса интересов».
Трудно представить себе что-либо иное, как не жалобы отдельных реалистов-дипломатов, когда вчитываешься в слова доклада Шеварднадзе: «Главные нововведения в сфере оборонительной политики должны проходить через Министерство иностранных дел, чтобы они юридически соответствовали существующим международным соглашениям и декларируемым политическим позициям»164.
Девятнадцатая партийная конференция и очередной пленум ЦК подняли, но не смогли решить проблему соотношения полномочий союзного центра и отдельных республик Американские специалисты (скажем, Раймонд Гартхофф) сразу же обратили на это обстоятельство внимание165. И последующие три года были буквально отравлены этим обстоятельством. Страна ринулась в обновление без плана и анализа, следуя проклятому русскому «авось», подталкиваемая безразличными холодными головами за рубежом.
Только «очистив» руководство от своих оппонентов и от испытывающих колебания, мог Горбачев броситься в пучину колоссальной внешнеполитической активности после лета 1988 года. Страна замерла, видя и фантастическую решимость ставропольца, и отсутствие у него праведных сомнений. Пока. Ведь только после Пленума ЦК КПСС 30 сентября Горбачев
143
ощутил, что сзади его никто не держит. Громыко уже нет, а Ельцин еще не появился. Краткий миг всемогущества. Во благо ли использует его наш герой?
Но судьба свыше уже занесла карающую длань, когда Горбачев решил «искать взаимодействие между центральным правительством и республиками, разрешая взаимоотношения между национальностями на принципах ленинского интернационализма»166. Пустая болтовня была еще позволительна некоторое время, но шагреневая кожа истории в данном случае начала сжиматься очень быстро.
Конец «эры Рейгана»
Когда 3 июля 1988 года американский крейсер «Винсеннес» сбил иранский пассажирский самолет над Ормузским проливом (290 убитых), реакция Советского Союза не была похожа на истерию, охватившую Америку после сбитого по ошибке южнокорейского самолета. Представлявший советское руководство Геннадий Герасимов сказал, что «дикая антисоветская истерия, поднятая правительством США и массмедией по поводу южнокорейского самолета, является плохим примером, и мы не собираемся следовать ему»167.
Выступая 16 сентября в Красноярске по поводу обвинений американской стороны в том, что построенный близ Красноярска большой радар является нарушением прежних договоренностей, Горбачев предложил превратить Красноярский радар в международный центр исследования космического пространства. Более того, после американских обвинений Горбачев согласился уничтожить две радарные станции — в Гомеле и в Москве. Но президент Рейган не преминул снова назвать Красноярский радар ярким примером нарушения Советским Союзом Договора о противоракетной обороне168. Рейган до конца базировал свой внутриполитический авторитет на жестком противостоянии с Советским Союзом, и никакие уступки не смягчили антисоветского мировидения калифорнийского ястреба.
А вот северокавказского орла трудно было назвать непримиримым. Среди его ценностей выше мантии крестоносца было обольщение русской широтой и беззаботностью. Что лучше для страны — судить потомству, но в Горбачеве не было холодного и бесстрастного калькулирования, свойственного всей плеяде советских контрпартнеров — Никсону, Киссинджеру, Бжезинскому, Шульцу, Рейгану, Бушу-старшему.
144
У Горбачева была своя мантра, и сутью ее была страсть к признанию. Ничто не могло быть более привлекательно для Горбачева, чем вещать на арене Организации Объединенных наций. Его эго не могло испытывать более отрадных чувств, чем те, что он испытал, сидя в кресле специально приглашенного оратора. Сделает ли он свою речь беззубо-проходной, упустит ли шанс вызвать мировое волнение? Конечно же, нет.
Предшествующее поколение сделало Советскую армию самой большой военной силой в Европе. Не мудрено почему: 27 миллионов граждан нашей страны унесла страшная война, и ее участники сделали все возможное, чтобы военные базы чужих стран не приблизились к жизненным центрам самой большой жертвы XX века. Нужно было жить в особом космополитически-чиновничьем мире, чтобы утерять напрочь это чувство обеспокоенности за несправедливо обескровленную страну, за две в течение тридцати лет попытки Запада через Польшу-Словакию-Венгрию выйти на Великую Русскую равнину. Или в Ставрополе не помнили войны? Или сам Миша Горбачев не жил восемь месяцев под немцами? Что толку вспоминать об этом после 7 декабря 1988 года?
. Михаил Горбачев, слепой баловень судьбы, любимец партийной машины, решил удивить мир широтой русской беспечности. Осевым в его выступлении в ООН было обещание сократить вооруженные силы СССР на полмиллиона человек в течение двух лет. При этом особо подчеркнуты были силы, распускаемые Советским Союзом в центральном секторе Восточной Европы. Здесь Горбачев обещал сократить шесть танковых дивизий, включая 50 тысяч военнослужащих и 5 тысяч танков. Именно столько хотел бы вывести ястреб — сенатор Сэм Нанн — после двусторонних переговоров и в результате двустороннего соглашения.
Но это было не все. Горбачев пообещал, что все советские силы в Европе будут сокращены на 10 000 танков, 8500 артиллерийских установок и на 800 боевых самолетов. Сокращения будут произведены также и в Азии (включая вывод значительных сил из Монголии). Советский лидер обещал нечто, чего раньше Запад никак не добивался за столом переговоров. «Инициатива Горбачева имела более всеобъемлющий характер, чем кто-либо мог себе представить. Она не только сокращала вооружения... не только уменьшала военную конфронтацию в Европе, но уменьшала сам фактор политического раздела Европы»169.
145
Не все в советском руководстве потеряли критическое чутье. Зная об этом, Горбачев выступил в (ООН, не согласовав критические цифры даже с членами Политбюро. Только post factum, 28 декабря 1988 г. Политбюро одобрило речь Горбачева в ООН. Среди военных еще что-то значила воинская честь. Во время пребывания Горбачева в Нью-Йорке маршал Ахромеев покинул пост главы Генерального штаба. Сторонниками сокращения советских войск были деятели типа Андрея Козырева (тогда малозначительного чиновника, ждущего своего часа), в будущем министра иностранных дел РСФСР170.
Горбачев в тот же день, когда он произнес речь в Организации Объединенных наций, встретился с президентом Рональдом Рейганом, покидающим Белый дом, и с новоизбранным президентом Джорджем Бушем. У президента Рейгана уже лежало письмо Горбачева со своебразным обобщением их контактов: после 1985 г. в основу двусторонних отношений был положен «реализм, ясное понимание сути наших противоречий, фокус на активный поиск возможных областей совпадения наших национальных интересов. Мы поставили себе серьезный интеллектуальный вызов — смотреть на наши противоречия и различия не как на причину постоянной конфронтации, но как мотивацию развития интенсивного диалога, взаимооценки и обогащения»171 . Весьма кривое зеркало происшедшего. Слова о реализме и ясном понимании едва ли относятся к толстовцу Горбачеву, пекущемуся обо всем мире и не думающему о благе собственной страны, опять ставшей плацдармом эксперимента. Опыта во всеобщем человеколюбии.
Горбачев же, продолжая укреплять свой контроль над военным руководством страны, становился все более активным и самоуверенным в вопросах разоружения. Он хотел быстрого продвижения, был заворожен большими возможностями в этой области и рукоплесканиями международной аудитории и, похоже, начал верить в свою исключительность и чуть ли не мессианство».
После визита президента Рейгана в Москву сложилась несколько парадоксальная ситуация. Американская сторона как бы достигла желаемого и не выдвигала более новых драматических инициатив. Не то лидер СССР. Жизнь без адреналина была немыслима для Горбачева, тем более, что в своей стране он привел в движение такие силы, вести которые за собой можно было лишь постоянно поражая воображение. Горбачев стал первым радикалом мира, он крушил устоявшиеся системы, это
146
стало, если хотите, его «брэндом». Без активизма в мировом масштабе он не был настоящим Горбачевым.
Этого беспокойного человека не устраивали уже созданные — такими большими усилиями — Организация Варшавского Договора и Совет экономической взаимопомощи. Чего он хотел? То было весьма смутное видение, но «Горби» жаждал идеального: власти без насилия, любви без принуждения. Эта дорожка становилась для него все более скользкой. Как истинный сын своего отечества и как типичный партийный босс, он, в случае осложнений в конкретном случае переходил к более высокому уровню абстракции, поднимался на ступеньку выше. Если восточноевропейцы ворчали — хорошо, перейдем к созданию более широкой Европы — от французского Бреста до русского Урала. Для этого нужно снять боевые разграничительные линии, убрать военные системы, препятствующие взаимосближению континента. Разве это невозможно?
Из гроба Отто фон Бисмарк мог бы повторить свой совет начинающим дипломатам: «Главное — не суетиться; главное — выдвигать только хорошо обдуманные предложения, и лишь в критический час».
А самодовольная Европа словно заснула в своем коконе. Чтобы заблестели глаза европейцев, требовалось выдвинуть нечто, потрясающее ее воображение. Горбачев и следующий его указаниям Шеварднадзе начинают будировать идею ни более ни менее как ликвидации противостояния обеих военно-политических блоков. Горбачев говорит об этом в Москве Рейгану, а Шеварднадзе повсеместно — Шульцу. Будучи отвергнутыми, они жалуются всему миру: «Американцы не приняли нашего смелого и полностью реалистического плана, состоящего из трех ступеней, направленного на ликвидацию несимметричного и несбалансированного соотношения сил в Европе, в пользу решительного перехода к созданию на континенте ситуации ненаступательной структуры армий и вооружений на значительно более низком уровне»172.
Оппозиция Горбачеву
В 1987—1988 годах политическая борьба велась уже внутри лагеря политических назначенцев Горбачева. Фанфары гласности и перестройки 1987 года сменились в феврале 1988 г. докладом Егора Лигачева, критически выдержанного в отношении горбачевских начинаний. Министр Язов выступил с жа147
лобами на русское самоотвержение перед писателями (декабрь 1987 г.) и по телевидению (январь 1988 г.). Он выступил в защиту атакуемой критиками армии. Глава КГБ Чебриков подверг суровой критике «подрывное вмешательство иностранных разведок во внутренние дела СССР, стимулирующее национальную рознь»173.
Тем временем гласность в СССР достигла области внешней политики, дробя государственную мудрость однопартийной системы. В традиционно популярной в среде интеллигенции «Литературной газете» появилась статья Вячеслава Дашычева об отношениях Востока и Запада, о приоритетах внешней политики СССР с критикой советской внешней политики, с новым взглядом на «холодную войну». Существенной была открытая критика Дашычевым «советского гегемонизма» в отношении Восточной Европы и Китая. Одновременно Брежнев осуждался за гонку вооружений 1970-х годов, за провал «первого детанта»174 . Но что поразительнее всего: казалось бы, трезвый патриот Дашычев, вместо того, чтобы выступить интеллектуальным защитником своей страны, фактически полностью перешел на сторону защиты национальных интересов... Соединенных Штатов. Наивность такого подхода не была бы столь наглядной, если бы официальная пропаганда не отличалась лакейским оправданием любых действий и поворотов власти, что дискредитировало защиту национальных интересов в принципе.
Статьи, подобные дашычевской, были лишь началом огульной прозападной критики, бичевания армии за афганскую авантюру (в которую ее втолкнули) и любых проявлений геополитической самозащиты, которая во многом сбила с толка тех разумных и искренних патриотов, тех, кто в более здоровой обстановке не потерял бы голову в ходе бесовской схватки Горбачева с Ельциным, не онемел бы в молчании, когда речь зашла о судьбе страны в 1991 г. А в Кремле Крючков и Язов уже называли Шеварднадзе «апологетом американцев», использующим личную дружбу с советским лидером для проведения собственной внешнеполитической линии. Шеварднадзе это говорилось едва ли не в лицо. Возвращаясь в свой внушительный кабинет в небоскребе на Смоленской, Шеварднадзе опускался в свое «гобеленовое» кресло и рассказывал ближнему кругу о своих обидах. Впрочем, никак на его карьере не сказавшихся.
В Советском Союзе началась первая за долгие годы относительно свободная избирательная кампания. Популисты, ли148
бералы, националисты всех мастей били у избирательных урн жалких карьеристов коммунистического истеблишмента. Встает звезда несчастной для России фигуры — Бориса Ельцина, поднявшегося на волне народного недовольства на необычайную высоту. В Москве за человека с бредовым мировоззрением проголосовали 89 процентов избирателей. А ведь они знали его как первого секретаря московского горкома... За него голосовали даже сотрудники советского посольства в Вашингтоне, а ведь среди них было немало и трезвых людей и очевидных западников — да и служащих спецлужб. Помутнение сознания охватило всех.
Смутное время окутало Россию от Кремля вплоть до самых далеких посольств. А вот что пишут американцы: «Некоторые аналитики в ЦРУ видели в Ельцине важный политический источник помощи горбачевской программе, а если Горбачев потеряет лидерские позиции — его преемника»175.
149
Глава 8
ПРЕЗИДЕНТ БУШ
Горбачев примет все. Он находится в состоянии неумолимой спешки.
Бейкер — Бушу, март 1989 г.

Президент Буш
В ноябре 1988 г. президентом США был избран Джордж Буш. В отличие от «знамени правых» — президента Рейгана, у Буша-старшего не было ауры «неистребимо-правого» политика, и он опасался стать «тенью Горбачева». Через несколько дней после его избрания советский посол Дубинин в экстренном порядке запросил свидания с государственным секретарем. По прибытии в Фогги-Боттом Дубинин сообщил, что в декабре Горбачев прибывает в Нью-Йорк для выступления на Ассамблее Организации Объединенных наций. Не мог ли бы он при посредничестве Шульца встретиться с двумя президентами — уходящим Рейганом и новоизбранным Бушем?
Шульц сразу же позвонил Роз Риджуэй и Колину Пауэллу. Как оказалось, Рональд Рейган в этот последний месяц пребывания у власти очень хотел бы встретиться с Горбачевым — именно благодаря последнему Рейган, во многом, и войдет в учебники истории. Туда же стремился попасть и первый из Бушей; судя по всему, он не очень одобрял саму идею, но отказать двум самым влиятельным политикам современности он не мог. Были сделаны приготовления для ланча «на троих» на так называемом Губернаторском острове. Службе охраны было гораздо удобнее обеспечивать безопасность на небольшом острове, где располагалась база Береговой охраны США Горбачев выступит в ООН, а затем устремится к Атлантическому океану.
7 декабря Горбачев наслаждался моментом. В ООН мировое сообщество в лице своих представителей устроило бурную овацию политику, который весело крушил свое государство: он объявил о сокращении Советской армии на полмиллиона человек, включая военные контингенты советских войск, размещенные в странах Организации Варшавского Договора. В мире
150
научно-технической революции нет места «закрытым обществам... Следует исключить всякую возможность вмешательства во внутренние дела соседних стран». По вопросу о гражданских правах Горбачев звучал уже почти неотличимо от западных лидеров. Здесь уступка, сделанная в Рейкьявике в октябре 1986 года. Когда Горбачев впервые согласился на право США вмешиваться во внутренние проблемы СССР, он дал американцам могучий рычаг. И те им успешно воспользовались.
Встреча с двумя президентами (уходящим Рейганом и только что избранным Бушем) на Губернаторском острове была эмоционально важна для Горбачева. Горбачеву было лестно, что его собеседники обсуждали горбачевскую одностороннюю инициативу по полумиллионному сокращению вооруженных сил СССР
Он как бы вступил в самый престижный в мире клуб, он признанно присутствовал на вершине мирового могущества. Он не ощущал ничего подобного, встречаясь с подобострастным партийным людом — и в Москве и в провинции. Горбачев ценил это признание. Он готов был дорого заплатить за него. Университеты не помогли Михаилу, они не сделали его внутренне свободным; в его сознании всегда существовала лестница. И вот он на верхней ее ступеньке. Никаких особых обсуждений, никакого сверханализа на Губернаторском острове не было. Но была обстановка избранности и огромной политической мощи, сосредоточенной между тремя политиками. Горбачев обещал следовать уже налаженному курсу, их диалог с Рейганом завершался. Пресс-атташе Рейгана даже сказал, что теперь Горбачев обращался с Рейганом почти как с предметом мебели»177. Его внимание теперь обращено на нового любимца американской политической фортуны — Джорджа Буша.
Он обращается к новоизбранному президенту с предложением «работать вместе». «Я знаю, что ваше окружение говорит вам — теперь, когда вы выиграли выборы, не спешите,, будьте осторожны, осмотритесь, не доверяйте им. Вы убедитесь, что я не делаю всего этого для шоу. Я не делаю этого ради подрыва ваших позиций»178. Через два дня после отбытия Горбачева Рейган выступил по радио с оценкой своего советского коллеги. Он приветствовал «взгляд в будущее», продемонстрированный Горбачевым в ООН, он признал большие перемены в СССР. Но Рейган никак не «растворился» в этой эйфории. Он указывал, что и после «этого перемещения войск» Организация Варшавского Договора будет преобладать в обычных вооружениях. Рейган говорил о дне освобождения Восточной Европы179. Бе151
зопасность Советского Союза его не интересовала, самоотверженность Горбачева на него не повлияла.
Михаил Горбачев предложил тост за «вклад, внесенный президентом Рейганом и членами его администрации, особенно государственным секретарем Шульцем, в предприятие общемирового масштаба. Буш спросил Горбачева, каким он видит Советский Союз через пять лет? Горбачев: «На этот вопрос не смог бы ответить даже Иисус Христос». Рейган предложил выпить за то, что Горбачев и Буш сделают после принятия присяги 20 января 1989 г. Горбачев: «Я присоединяюсь к этому тосту и думаю, что вице-президент поступит так же. Були: «Конечно же». Горбачев: «Это наше первое соглашение».
О чем же думает в этот момент глава американской дипломатии Шульц? А вот о чем: «Теперь Горбачев, если не считать стратегические ядерные ракеты, занимает слабые позиции. Наша сторона побеждает, и мы будем действовать в том же направлении с энергией и широким видением происходящего, строя желанный нам мир будущего»180.
Смена караула
Горбачев все же русский и коммунист... Дж. Буш-cm. февраль 1989 г.
Отвечая на вопрос журнала «Эндовер Буллетин», Буш сказал о своей цели во внешней политике: «Сделать Америку еще сильнее»182. Это и делала американская сторона, не предлагавшая вечной дружбы.
Новый президент — Джордж Буш-старший не был жадным читателем. Он всегда просил «писать ему короче». Здравый смысл диктовал: остановиться и не увлекаться. Возможно, русские не так просты. 15 февраля президент Буш издал директиву Обзор национальной безопасности (ОНБ) за номером три, посвященную отношениям с СССР. Анализ горбачевского курса занял тридцать одну страницу — через один интервал — на шесть страниц больше заказанного. Госдепу пришлось «схитрить» — напечатать текст более мелким шрифтом. Главным смыслом документа было «сомнение» спецов в том, что СССР «возвратится к драконовским мерам прошлого». Задача США — сделать этот возврат «абсолютно невозможным», не создавая при этом позиции «необратимости» в американской политике...Перестройка — в наших интересах. Она дает нам возмож152
ности, которых не было восемь лет назад». Задачей называлось заставить СССР двигаться в желательном Америке направлении. Движение в направлении демократизации сделало СССР неконкурентоспособным в XXI веке183. Директива призывала произвести своего рода реестр американо-советских отношений. Главное: чего желают США в отношениях с Советским Союзом, кчему следует стремиться? Каковы оптимальные — с точки зрения США — американо-советские отношения?
Ради этого следовало всеми путями поддерживать в Советском Союзе свободу прессы и рушить однопартийную систему, защищать свободу перемещений, активизировать деятельность негосударственных организаций, отстаивать право частной собственности. Впрочем, все это уже происходило, и заведующий «советскими делами» в госдепе Александр Вершбоу назвал программу «статус-кво плюс».
Формируя весной 1989 г. свою администрацию, только что избранный президентом Джордж Буш-ст. потребовал экспертной оценки происходящего. В январе 1989 г. президент Буш приказал советнику по национальной безопасности Скаукрофту подумать о будущем, пригласить лучших экспертов по Советскому Союзу. Скаукрофт поручил организацию соответствующего семинара тридцатичетырехлетней Кондолизе Райс, профессору Стэнфордского университета. Местом семинара должен был стать построенный дедом Буша-старшего дом в Уокер-пойнте, который Буш называл «крепость нашей семьи, святое место».
12 февраля 1989 г. Буш, в бейсбольной кепке, свитере и кроссовках встретил специалистов по Советскому Союзу. В группу входили, помимо Райс, историк Адам Улам из Гарварда, Маршалл Голдман из Уэллесли, Стивен Мейер из Массачусетского технологического Института, Роберт Пфальцграфф из Университета Тафта, Эд Хьюэт из Брукингского института.
Буш спросил, способен ли Советский Союз применить силу в Восточной Европе? Эксперты сказали, что тогда политическая цена для Горбачева будет «астрономической».Буш поделился своими впечатлениями от окружения Горбачева. Его волевую жену трудно назвать обольстительницей.
Джеймс Бейкер считал, что его предшественник Шульц «платил за то, что русские отдавали бесплатно»...184
В течение большого — четырехмесячного — периода, когда формировалась позиция администрации Буша, президент решал для себя (февраль — май 1989 г.), что такое «перестройка» — временная «передышка» или «переход» — фундаментальное изменение. Перед президентом Бушем прошла череда всех из153
вестных советологов из различных идейных лагерей. Информация из Москвы, вызываемый ею культурный шок были столь велики, что многие весьма сведущие специалисты — от Адама Улама до Брента Скаукрофта — заподозрили в действиях русских фантастический блеф, феноменальный обходной маневр. Сам президент Буш несколько первых месяцев своего президентства молчал, не желая попасть впросак То была нелепая, как видно сейчас, предосторожность. Но и понятная. Уж больно лихо все шло по-западному на самом главном для США направлении мировой политики.
Лучшие специалисты по России прибывали в резиденцию Буша в Кенебанкпорте и излагали свою точку зрения на раскол в стане прежде монолитного противника, на ступор советской системы, на готовность хозяев Кремля жертвовать многим ради партнерства с всемогущей Америкой. Американцы отказывались верить в свое счастье...
Немалую роль сыграли в феврале 1989 года три обширных послания американского посла в Москве Джека Мэтлока, содержащие анализ ситуации в Советском Союзе и рекомендации в отношении американского курса. Посла призвали в Кеннебанкпорт. 3 марта он выступает перед специалистами-советологами. Его «крик души» — не останавливайтесь в тот момент, когда русские встали на путь раздачи своих преимуществ. Стимулируйте их политически и экономически. Соглашайтесь на встречи на высшем уровне. Заместитель советника по национальной безопасности Роберт Гейтс сказал, что «пауза в политике — хорошая вещь».
Главные советники Буша — прежде всего, государственный секретарь Джеймс Бейкер и советник по национальной безопасности Брент Скаукрофт — не были восторженными людьми. Как раз напротив, они отличались осторожностью, и нормальный здравый смысл был для них важнее неких гигантских схем. Этот здравый смысл заставлял их останавливаться перед горбачевским самоотвержением. Зачем оно? В чем его смысл? Как может политический лидер служить своей стране, заведомо ее ослабляя?
Горбачев поразил, скажем, Бейкера неистребимой любовью к метафорам — то он рисовал ледокол, то яблоко, которое скоро упадет (СССР глазами американцев), то «заглядывал за горизонт». «Временами такая манера, — пишет Бейкер, — выводила меня из себя»185. Но самое большое удивление госсекретаря вызвало сделанное как бы между прочим заявление о том, что СССР выводит из Восточной Европы 500 единиц ядерного
154
оружия. Внезапно. Чтобы поразить. Чтобы видели русскую щедрость без мелочного обсуждения и жалкого торга. А американец немедленно зафиксировал уступку и тут же, в Кремле, не сходя с места начал самый, что ни есть торг, направленный на максимальное уменьшение советского арсенала. Никаких благодарностей, никаких «ты мне, я тебе».
Но результат «мозгового штурма» не устроил нового президента и в марте 1989 года была создана новая директива — Национальная Безопасность- 23 (подписана президентом только в сентябре). Соль ее в следующем: «Сдерживание никогда не было целью само по себе, только как таковое... Возможно, мы стоим перед новой эрой. Мы сможем двинуться за пределами сдерживания к новой американской политике, предполагающей интеграцию Советского Союза в международную систему»186.
Более опытные ощутили то, что новичкам казалось фантазией. Во время обсуждений Генри Киссинджер отстаивал казавшуюся многим фантастической мысль: «Обещайте все что угодно за ослабление советского влияния в Восточной Европе». Госсекретарь Бейкер усомнился в реальности такого развития событий. Если попытаться договориться с Советским Союзом, это только узаконит советскую опеку над регионом на все обозримое время. (Киссинджер был смертельно раздражен тем, что новая администрация раскрыла его идеи и назвала имя автора187.)
Ламентации не тронули Буша. Его кредо — осторожность. Буш пришел к заключению, что «горбачевская перестройка состоялась в интересах США во многом потому, что дала Соединенным Штатам рычаг, при помощи которого Советский Союз можно двигать в желательных для Соединенных Штатов направлениях»188 . И, закончив мыслительную работу, сделав свой выбор, команда Буш — Бейкер начала капитализировать новые возможности. Цинизм или реализм?
Горбачев внимательно изучил список лиц, с которыми Буш совещался в Кеннебанкпорте (этот список дали американские газеты). Ему особенно не нравился Маршалл Голдман, постоянно предсказывавший его падение. Шеварднадзе беспокоила американская кампания дискредитации Шульца как «худшего государственного секретаря со времен Стеттиниуса». Горбачеву Шеварднадзе сказал, что Бейкер кажется ему «слишком холодным парнем»189.
Что делает бесшабашный легковес Горбачев? Обращается за помощью к тому, кто в глубине души и не мечтал ни о чем лучшем, чем крах державы Горбачева. После концерта специально приглашенного в Москву американца Ван Клиберна (ла155
уреата конкурса имени Чайковского 1958 года) М.С. Горбачев отвел в сторону посла Джека Мэтлока: «Джек, я хочу, чтобы вы передали от меня президенту Бушу следующее. Мы переживаем очень сложный и тяжелый период. Оппозиция реформам растет. Намеченные реформы откроют дорогу более тесным отношениям с Соединенными Штатами. Но некоторые критические речи в Вашингтоне создают мне сложности. Скажите президенту, чтобы он был чуть более внимательным. Все, что он говорит, имеет отклик здесь. Если он желает мне помощи, он должен быть более внимательным ко мне».
«Шэви»
7 марта 1989 г. Шеварднадзе («Шэви», т.е. «Шевроле», — так называют его американцы за глаза) встретился с государственным секретарем Бейкером в резиденции при американском посольстве в Австрии, где когда-то Хрущев пытался прессинговать президента Кеннеди. Под портретом Джорджа Вашингтона (кисти Гилберта Стюарта) два министра сели за столом с зеленовато-бежевой скатертью. К ним присоединились посол Мэтлок и главный редактор «Тайма» Генри Грюнвальд. Но беседа вскоре стала включать в себя «интимные моменты», и Шеварднадзе с Бейкером, взяв только переводчиков, удалились в библиотеку с морским пейзажем Мильтона Эвери. Рядом с Бейкером лежал толстый слой подготовленных материалов, которые госсекретарь постоянно просматривал. У Шеварднадзе сложилось впечатление о Бейкере как о разумном и старательном дипломате. Горбачеву Шеварднадзе сказал, что у них с Бейкером возникло «теплое дружеское взаимопонимание... Я думаю, что сумею поладить с этим парнем» 190.
Возвратившийся из Вены Бейкер изложил президенту Бушу свою версию встречи с Шеварднадзе. Тот больше не получит возможности работы, как прежде — с «податливым» Шульцем. Ушли те дни, когда американский государственный секретарь обязан был выслушивать в дурном шеварднадзевском изложении горбачевские благоглупости о том, как облагодетельствовать все человечество. Теперь Шеварднадзе будет покорно слушать мнение более могущественной стороны. Теперь Советам нужно будет только намекнуть, и они пойдут желательным для Запада путем. Теперь Бейкер был уверен, что добьется своего не только в сфере ограничения вооружений, но и в разрешении региональных конфликтов.
156
Шеварднадзе же умолял американцев продолжить опыт Рейгана-Шульца. Он и Горбачев теперь нуждались во внешнеполитических успехах: «Они отчаянно нуждаются в том, чтобы принести бекон домой из сферы внешней политики, поскольку его перестала приносить своя собственная экономика. Многое из того, что они делают, — чистая импровизация. И я не уверен в том, что они знают, сколько им осталось времени. Горбачев будет приветствовать все «инициативы и предложения, которые мы им представим. Он и в самом деле находится в состоянии невероятной спешки»191.
Не верило в Горбачева как в удачу, прежде всего ЦРУ. 1 апреля 1989 г. заместитель советника президента по национальной безопасности сорокапятилетний выходец из Канзаса Роберт Гейтс (прежнее второе лицо в ЦРУ) предупредил в речи в Брюсселе, что «ни Горбачев, ни его силовые структуры не привязаны по настоящему к проведению реформ». Гейтс ожидал в Советском Союзе «продолжительной турбулентности». То есть продолжительного «смутного времени».
Скептицизм Гейтса в отношении Горбачева не мог поколебать никто. Гейтс защитил диссертацию в Джорджтаунском университете и сразу стал одним из ведущих специалистов ЦРУ по Советскому Союзу. Он внимательно наблюдал за сближением Горбачева с Рейганом. Можно сказать, что ряды «неверующих в горбачевские реформы в США возглавлял именно Роберт Гейтс «Глубокая, продолжительная советская реформа была бы вызовом не только семидесяти двум годам коммунизма, но и тысячелетней русской истории»192.
Шульц пытался ослабить его влияние на американскую верхушку, но Гейтс был непоколебим, он не верил в позитивный смысл горбачевского эксперимента. Он видел авантюризм и бесшабашность. Лихой «реформаторский» стиль Горбачева уже к середине 1989 года привел к значительному внутреннему противодействию как в СССР, так и в США. Целая группа американских политиков скептически воспринимала Горбачева. Так, пресс-атташе президента Марлин Фицуотер назвал обещание Горбачева не снабжать Никарагуа оружием жестом «перебравшего ковбоя». В такой оценке его поддержал вице-президент Дэн Куэйл. Министр обороны ДикЧейни предсказал, что «Горбачев рухнет вместе со своими реформами». Замгоссекретаря Лоуренс Иглбергер провозгласил, что у США вовсе нет задачи помогать советскому реформатору. Да и сам президент Буш сказал, что «не спешит на встречу на высшем уровне»193.
157
В пользу Горбачева стал открыто выступать шеф Пентагона Ричард Чейни, назвавший Горбачева серьезным реформатором. Слова Чейни вдохновили Горбачева: «И это хозяин Пентагона!»194
Бейкер активизируется
Происходящее говорит нам о победе Запада.195
Брент Скаукрофт, 9 апреля 1989 г.
Горбачев тем временем обратился к президенту Бушу с конфиденциальным письмом о помощи в созыве международной конференции, посвященной Афганистану после вывода из него советских войск 15 февраля 1989 г. Буш отверг эту инициативу. Движение вперед в Вашингтоне начинает ощущаться только 10 мая 1989 г., когда в Москву прибывает государственный секретарь США Джеймс Бейкер, близкий друг и доверенное лицо президента Буша. Скептик по натуре, Бейкер сказал, что хочет «испытать» Горбачева196.
В Польше коммунистический президент Войцех Ярузельский тем временем снял запрет на движение «Солидарность», возглавляемое Лехом Валенсой — первую и главную антикоммунистическую организацию в Восточной Европе. Ярузельский сказал послу США в Варшаве Джону Дэвису, что регулярно консультируется с Горбачевым, который полностью поддерживает его курс. Когда государственный секретарь Бейкер навестил переговоры по обычным вооружениям в Вене, он был поражен поведением польских делегатов, рассуждавших о том, какую — французского или американского типа — президентскую республику они желают иметь в Польше. В самолете, возвращаясь в США, Бейкер сказал журналистам, что в Восточной Европе царит чувство «нового начала... Здесь очень хорошие шансы для нас, если мы правильно воспользуемся своими картами». Кондолиза Райс сказала президенту Бушу, что соглашения «круглого стола» в Варшаве означают начало конца коммунизма в Восточной Европе. США должны экономически помочь Варшаве, тем более, что Ярузельскому уже в 1987 г. была обещана помощь в случае проявления его самостоятельности.
Буш вылетел в центр польского расселения в США — в Хамтрамк (пригород Детройта) и сказал: «Свобода приходит в Восточную Европу...Если польский эксперимент удастся, другие страны последуют за Польшей».
158
9 апреля 1989 г. произошла трагедия в Тбилиси, где, словами американских наблюдателей, «советская армия выступила против десятитысячной толпы грузинских националистов». Советник президента по национальной безопасности Брент Скаукрофт сказал журналистам на пресс-конференции: «В этой схватке нет нашей собаки». А начинающая в его штате Кондолиза Райс выразилась определенно против грузинской толпы: «Мы не должны давать консервативным критикам Горбачева палку для его избиения». «Голосу Америки» было приказано не выступать с поджигательскими материалами по Грузии. Пресс-атташе президента Буша Марлин Фицуотер выступил со словами, написанными Кондолизой Райс «Мы внимательно следим за ситуацией. Мы сожалеем о потере жизней, но мы не собираемся комментировать эти события»197. Ближайший помощник Шеварднадзе Сергей Тарасенко внимательно следил за всеми оттенками комментариев «Голоса Америки». Американцы были лояльны в эти дни, когда его босс по приказу Горбачева разбирался с ситуацией в Грузии — об этом Тарасенко сообщал Шеварднадзе по телефону в Тбилиси. Шеварднадзе вначале занял позу, требуя уволить советское военное командование в Закавказье, но достаточно быстро дал себя отговорить.
В мае 1989 г. государственный секретарь Джеймс Бейкер вылетел впервые в Москву На самолете американских ВВС была также его жена Сьюзан и группа помощников. В атташе-кейсе Бейкера лежало письмо президента Буша Горбачеву. В нем президент просил гарантий от советского вмешательства в центральноамериканские дела. «Это будет тестом нашей позиции в отношении СССР». Незадолго до приземления Бейкера посол Джек Мэтлок повторил министру Шеварднадзе жалобы Вашингтона в отношении помощи сандинистам в Никарагуа. Разобиженный многомесячным молчанием американцев Шеварднадзе ответил, что самой серьезной проблемой в Центральной Америке является отказ США изменить свою наступательную позицию. Как только Мэтлок вышел из кабинета, мрачный «Шэви» обратился к помощникам: «Американцы совсем не хотят помочь нам? Это мы должны производить все действия, делать все движения? Мы делаем все шаги, а все, что мы слышим из Вашингтона, — «Больше! Больше! Вы должны делать больше!» Переговоры с Бейкером будут таким движением в одном направлении: Вы даете, мы берем!»198
Шеварднадзе встретился с государственным секретарем Бейкером 10 мая 1989 г. в специальном гостевом доме на Ленинских горах. Это были очень разные люди. Бейкер, живя в
159
техасском Хьюстоне многие годы, был процветающим юристом очень крупных корпораций. В жизни он шел по проторенному пути — его семья уже несколько поколений принадлежала слою, правящему Америкой. Шеварднадзе сделал карьеру в милиции и в партии. Его родственники едва избежали сталинских репрессий.
Внешне они были очень различны. Бейкер излучал (целенаправленное ) обаяние. Огромные темные круги вокруг глаз Шеварднадзе говорили о меланхолическом темпераменте, о внутреннем неустроении. С окружением он довольно часто делился рассказами о трагедиях грузинской истории. Общая черта: гиперчувствительность к оценкам прессы, очевидная и культивируемая хитрость. Оба были ближайшими друзьями своих высоко продвинувшихся боссов.
Бейкер начал встречу довольно неожиданно для Шеварднадзе — он поднял вопрос о Центральной Америке. Если СССР будет продолжать оказывать помощь левым в Никарагуа и в Сальвадоре, то может получить то, что уже произошло в Афганистане. Шеварднадзе ответил на все это вопросом: почему бы Вашингтону не обратиться непосредственно к Фиделю Кастро, непосредственно занятому указанными проблемами?
Шеварднадзе изумил и восхитил Бейкера нежеланием проводить параллель между Никарагуа и Афганистаном. И впрямь. Почему американцам можно было помогать моджахеддинам в Афганистане, а Советам нельзя помогать левым в Никарагуа? Эгоцентизм американской политики был вопиющим. Бейкер предложил обсудить возможность прекращения советской помощи Наджибулле в Кабуле. Восторг!
Но еще более восхитительно следующее. Бейкер предложил советскому министру оказать влияние на Сирию в процессе решения ближневосточной проблемы. И Шеварднадзе сказал «да»! Правда, «Шеви» хотел созыва конференции по Ближнему Востоку, где США и СССР были бы сопредседателями. По оценке американских историков Бешлосса и Талбота, «если Шеварднадзе надеялся на взаимность — за свои уступки — он был разочарован. Американцы объяснили, что международная конференция лишь отвлечет внимание... В конце рабочего дня Бейкер по секрету сказал своим помощникам: «Нет причины поддерживать эту идею с конференцией. Рано или поздно идея сама отпадет. Я сомневаюсь в том, что Шеварднадзе горой стоит за нее»194.
Вечером чета Бейкеров ужинала на квартире Эдуарда Шеварднадзе. Было достаточно ясно, что советский министр желает найти общий язык с «суховатым» госсекретарем, о кото160
ром было известно, что он ближайший друг президента Буша. Нанули Шеварднадзе показала гостям квартиру, элегантную по московским стандартам. Сели за настоящий грузинский стол с винами и закусками, со специями и деликатесами, с ягненком в овощах. Но не это, а слова жены советского министра: «Грузия должна быть свободной» — поразили Джеймса Бейкера. Вот это министр великой державы!
И уж совсем фантастическими слышатся теперь сентенции, которые излагал советский министр иностранных дел Бейкеру: «Представим себе, что механизм сотрудничества между Восточной Европой и Советским Союзом рухнул. Это будет означать анархию. Однако двусторонние экономические отношения не могут исчезнуть в одночасье; чтобы их заменить, потребуется 10—15 лет»200. Верх провидения. Внезапно и, как всегда, без «малейшего торга».
Узнав о том, что Бейкер любит охоту на индеек, Шеварднадзе подарил ему роскошное охотничье ружье. (Шеварднадзе трудно было представить, что этого не стоило делать: он ужинал не с кавказским соседом и не с советским чиновником. Стоимость ружья заведомо превосходила дозволенную планку приемлемых подарков, и Бейкер незамедлительно сдал ее в коллекцию подарков Государственного департамента).
Разговор за столом никак не напоминал стандартные застольные беседы с советскими начальниками, всегда избегавшими обсуждения внутренних проблем. Было видно, что своей поразительной откровенностью в описании соотношения сил в Кремле Шеварднадзе стремится заручиться доверием своего американского гостя. Он признал, что Горбачев «недооценил» сложности проблем, с которыми столкнулся. Бейкер требовал дать точные цифры военного бюджета СССР. Он предложил создать канал связи между МИДом и госдепом по внутриполитическим вопросам.
Представители богатейшей страны мира, американцы приобрели бы значительно больше друзей, если бы хоть немного знакомились с обычаями стран, которые они посещают. В данном случае конец трапезы был несколько обескураживающим. Бейкер показал чете Шеварднадзе фотографии своего 15-акрового ранчо около Пайндейла, штат Вайоминг. Он не ожидал, что Шеварднадзе, убежденный, что в гости совсем без подарков не ходят, опустит фотографии в свой карман. Ночью Бейкер не мог ждать утра и послал помощника к Тарасенко с просьбой: «Пожалуйста, верните мне снимки, они у меня единственные».
161
На следующее утро Бейкера принял Горбачев. Это выглядело торжественно: Екатерининский зал Кремля — и никого кроме переводчиков. Горбачеву уже рассказали об ужине у Шеварднадзе — американцу это было ясно, потому что Горбачев буквально отвечал на вопросы, заданные вчера Бейкером. Бывший три года министром финансов, Бейкер справедливо считал себя компетентным в вопросах экономики, и их беседа с Горбачевым о ценах показала степень расхождения в понимании финансовых проблем. Горбачев, говоря о ситуации в стране, признал лишь то, что «процесс идет медленнее, чем мы на то рассчитывали». Бейкер старался выглядеть оптимистом. «Перестройка создаст Москве новые возможности. Например, Центральная Америка. Почему бы господину Горбачеву не объявить, что Советский Союз прекращает поставки оружия Никарагуа?»
Это предложение заставило Горбачева быть бдительным. Он не раз обсуждал с Шеварднадзе коронную решимость американцев получить нечто, не платя за это ничего. Бейкер познакомил Горбачева с своими сотрудниками. Пожимая руку Гейтсу, он сказал: «Видимо в Белом доме есть специальная комната, где сидит этот человек, чья задача — дискредитация Горбачева». Гейтс был польщен узнать, что лидер страны, которую он изучал всю жизнь знает о нем201.
Бейкер предложил создать несколько групп специалистов, чтобы беседовать о проблемах уже на основе их заключений. Горбачев согласился с идеей.
Помощники Бейкера проявили нервность, когда увидели прежнего начальника Генерального штаба Советской армии, а ныне советника Горбачева маршала Ахромеева. Это означало, что Горбачев не минует проблем разоружения. Так и случилось. Горбачев сказал, что он находится накануне объявления о сокращении численности ядерных ракет малого радиуса действия 500 единицами. И это в одностороннем плане, так как расшевелить американцев на двустороннее сокращение ему не удается. Горбачев пообещал произвести новые советские сокращения на переговорах по обычным вооружениям и вооруженным силам в Вене.
В салоне своего самолета, возвращающегося в Штаты, Бейкер сказал представителям прессы: «Мы ожидали чего-то нового от Горбачева, но такого не могли и ожидать»202. В Белом доме президент Буш получил доклад о новых советских инициативах от Брента Скаукрофта. Буш потребовал: «Что именно Горбачев предложил; что он сейчас делает, доложите немедленно!»
162
Судьбы слепое колесо
Горбачев может оказаться просто исторической аберрацией.
Роберт Гейтс, весна 1989203 .
Горбачев ожидал, что Буш немедленно перехватит эстафету у Рейгана (одна партия, один правый блок, 8 лет вице-президентства). Но Америка на высшем уровне молчала, советские дипломаты сообщали об американских совещаниях у президента.
Бисмарковское терпение никогда не было по душе кремлевскому нетерпеливцу. В течение трех первых лет пребывания у власти Горбачев избавился от политических противников в непосредственном окружении, в Политбюро и в ЦК КПСС. Теперь наступило время великих дел, но ленивые американцы предаются лишь заботам о своем здоровье. Лишенный возможностей эффектного выхода, Горбачев обращается к внутренней арене, он готовит процесс свободных выборов Съезда народных депутатов СССР. На внешнеполитической арене его все более привлекает лозунг «Единого европейского дома», в который он с легкостью «впускает» США и Канаду. Горбачев договаривается о визитах в Англию, Францию и Германию. В Соединенных Штатах даже экс-президент Рейган начинает беспокоиться по поводу нерешительности своего наследника204.
12 мая 1989 г. президент Буш выступил в Техасе со своей оценкой американо-советских отношений (речь «После "Сдерживания"»). Своим выступлением в Техасском университете президент Джордж Буш завершает четырехмесячную подготовку к встрече с горбачевской дипломатией. Речь была построена оптимистично: «Мы приближаемся к завершению исторической послевоенной борьбы между двумя видениями мира». Буш призвал «сравнять с землей Железный занавес, сократить советские вооруженные силы, открыть границы для эмиграции, открыть дебаты, сделать свободными для полетов небесные горизонты, возвратить Советский Союз в мировой порядок»205. Последовать за пределы политики сдерживания. Буш критически отозвался о новой политике Кремля: «Сейчас ясно, что советское «новое мышление» еще не преодолело старое»206. Задача Соединенных Штатов — «защищать американские интересы в свете жесткой реальности советской военной мощи»207.
163
Это была коллекция банальностей. Верящий в своего вашингтонского коллегу Горбачев твердо сказал, что «что-то потеряно при переводе». Как бы не так. Американская сторона просто не желала терять статус сверхдержавы и фактического контроля над миром. Так думали и некоторые фавориты Горбачева. Глава секции «Нового политического мышления» в ЦК КПСС Андрей Грачев увидел в речи Буша «прокламацию американской победы в «холодной войне», за которой последуют условия капитуляции поверженному противнику».
Но американцы уже почувствовали вкус «перестройки», и меланхолическая апатия уже не приносила политических дивидендов. Буш просто вынужден был 29 мая на Сессии Совета НАТО предложить сокращения на 15 процентов для НАТО и Варшавского Договора как блоков, и на 20 процентов для США и СССР как стран. Буш хотел предложить сокращения на 25% для США и СССР, но Объединенный комитет начальников штабов не согласился с такими сокращениями.
В Москве помощник Горбачева по проблемам Восточной Европы Георгий Шахназаров читал тексты выступлений президента Буша. Он готовил позицию Горбачева и при этом подавал американскую позицию как меняющуюся в положительную сторону. «Все условия Буша могут быть выполнены. Поляки и венгры могут делать все, что они хотят». Исключение здесь — Германия, «особый случай». Здесь нет ничего подобного «Солидарности». И раздел Германии соответствует интересам не только СССР, но Британии и Франции. Шахназаров считал, что сама германская история позаботилась: никто в Европе не желает видеть могучую Германию объединенной.
Шахназаров знал, что Горбачева прежде всего волнует характер отношений с Америкой. Он предлагал в качестве цели «советско-американское партнерство». От негативного мира к позитивному сотрудничеству. Впервые этот термин Горбачев использовал 21 июня 1989 г. в беседе с председателем объединенного комитета начальников штабов адмиралом Кроувом. прибывшим в Москву по приглашению маршала Ахромеева Адмирал никогда не слышал, чтобы советско-американские отношения называли «партнерством». Он слушал, но не возражал. Ему было важнее то, что СССР собирался предложить в Вене. От этих предложений (о них сообщил Бейкер после визита в Москву) захватывало дух. Победители во Второй мировой войне русские сами отдавали зону своего неоспоримого влияния. И Горбачев предлагал эту фантастику ликуя. Пусть будет Партнерство. Слова ведь не самое главное.
164
Ближайший друг президента, Джеймс Бейкер, после поездки в Москву несколько изменил свое мировидение, свое понимание Горбачева. Уступчивость «русского царя» — это шанс, и этим редким шансом нужно воспользоваться, — смятение в Советском Союзе нужно использовать максимально. До поездки он думал, что огромная держава разворачивается осмысленно и имеет стратегию. Увидев борьбу в Москве, Бейкер меняет точку зрения. В период русской неясности и иллюзий следует «замкнуть под свой контроль максимально возможное из того, что мы хотели бы иметь»208. Ведомый Америкой Запад должен полностью воспользоваться благоприятными обстоятельствами, извлечь все возможное из «нынешнего режима в Москве, поступая так, чтобы следующее русское правительство имело как можно более ограниченные возможности».
27 мая президент Буш пишет письмо Горбачеву с просьбой приостановить самим и уговорить Фиделя Кастро не оказывать помощи правительству Никарагуа209. Каково же было изумление американского президента, когда он быстро получил ответ от Горбачева с уведомлением, что Советский Союз уже с января 1989 г. не помогает оружием Никарагуа210. Смелея на глазах, государственный секретарь попросил Горбачева уговорить сандинистское руководство Никарагуа провести национальные выборы. Горбачев и Шеварднадзе приложили все силы — и сандинистское руководство Никарагуа потеряло политическую власть в стране. Интересно, что чувствовали Буш и его окружение?
Министр обороны США Ричард Чейни, которым в начале правления Буша восхищался Горбачев, выступая по CNN, заявил, что, скорее всего, Горбачеву не удадутся его реформы, и он будет заменен лидером, «значительно более враждебным Западу». Как знаем мы сейчас, государственный секретарь Бейкер, близкий друт президента, разделял эту точку зрения.
В середине мая 1989 г. Горбачев прислал Бушу письмо, главный смысл которого сводился к тому, что горбачевская Россия готова пройти более чем половину пути в деле завершения переговоров об обычных войсках и вооружениях в Европе. Теперь Бейкер жил с мыслью, что от поглупевших русских нужно взять максимум возможного — и американские дипломаты увеличивают пределы, рамки переговорных соглашений, получая в свою сеть максимум советских вооружений. В Белом доме Бейкер предлагает довести сокращения до 25 процентов.
Председатель объединенного комитета начальников штабов адмирал Кроув полагал, что реалистическими являются со165
крашения на 5—10%. Даже под давлением Бейкера он решился только на цифру 20-процентное сокращение войск в Европе («Мы можем произвести такое сокращение без изменения нашей стратегии в Европе»). Президент сказал: ОК. По предлагаемой американским военным и политическим руководством схеме Соединенные Штаты выводили из зоны действия НАТО (уровень 275 тысяч солдат) 35 тысяч, а Советский Союз — в десять раз больше.
Что касается «единого европейского дома» Горбачева, то Буш сказал, что такого не построить «без свободы перемещения из одной комнаты в другую» Речь шла о радикальных переменах в Восточной Европе.
Видя, что уже ничего невозможного нет, Джеймс Бейкер поднял вопрос о Восточной Европе. Визит Буша в Польшу и Венгрию не должен беспокоить Горбачева. Сам Горбачев встретился с Бейкером 11 мая 1989 г. Он мог говорить только об одном — об успехах и трудностях перестройки. Он согласен понизить уровень военного противостояния в Европе. Возможно сокращение тактического ядерного оружия. Бейкер спросил, может ли он сообщить об этом коллегам по Североатлантическому союзу, с которыми встречается на днях. Разумеется211. Было решено отныне обсуждать так называемые проблемы — окружающая среда, наркотики, нарушение международных законов.
Китай и Польша
Горбачев прибыл в Пекин в середине мая 1989 г. для первой за многие годы встречи в верхах с китайским руководством. Площадь Тяньаньмынь уже заполнялась студентами, поэтому торжественную встречу устроили в аэропорту. Горбачев вышел из своего лайнера, а многие тысячи молодых рабочих поспешили на Тяньаньмынь, где можно было увидеть лозунги: «В России есть Горбачев, а у нас?»
В аэропорту прозвучал салют. Горбачев проявил симпатию только к Чжао Цзыяну, считавшему, что со студентами можно договориться. Как только Горбачев отбыл в Шанхай, Чжао сняли со всех постов. После полуночи 4 июня 1989 г. китайские войска начали наступление на студентов и всех примкнувших к ним на площади Тяньаньмынь.
В тот же день Польша проводила выборы, на которых «Солидарность» одержала убедительную победу: 92 из 100 мест в верхней палате — сенате; 160 мест из оспариваемых 161. Через
166
два дня после выборов президент Ярузельский пригласил «Солидарность» создать блок с коммунистами в правительстве. Лех Валенса отверг это предложение. Чем это грозило — сообщали информационные агентства из Пекина. Но «Солидарность» рисковала и на дополнительных выборах получила желаемые результаты. Коммунисты капитулировали перед движением.
Президенту Бушу предстоял визит в Польшу и Венгрию. Накануне Буш дал интервью польским журналистам, в котором выразил надежду на то, что советские войска когда-нибудь покинут Польшу. 2 июля 1989 г. Горбачев призвал посла Мэтлока в свою ложу на концерте Ван Клиберна: он должен выразить возмущение мечтами американского президента. Ночью Мэтлок послал соответствующую телеграмму в Вашингтон. Буш приказал своим спичрайтерам, чтобы визит в Польшу не выглядел «туром победителя. Я не хочу тыкать палкой в глаз Горбачеву».
7 июля Горбачев выступил в Бухаресте перед лидерами стран Организации Варшавского Договора. Он призвал их к терпимости и к «независимым решениям национальных проблем». При этом прежний «маверик» — румынский «Сталин» — Николае Чаушеску стал робок и покорен, он призвал к единству ОВД. Ему с симпатией внимал только лидер ГДР Эрих Хонеккер. Горькие ощущения сказались на здоровье 77-летнего Хонеккера, и тот отбыл в Восточный Берлин.
Мэтлок пришел к выводу, что Горбачева особенно обеспокоили предстоящие речи Джорджа Буша-старшего в Венгрии и Польше. Если речь идет о выводе советских войск из Восточной Европы, то Буш не помогает этому процессу, а препятствует ему. Президент Буш практически немедленно ответил, что обязуется способствовать Горбачеву. И все же помощь из Вашингтона начала поступать.
Странная картина: президент великой страны намеревается ослабить позиции ее на международной арене и просит главного официального противника поспособствовать ему в этом. Противник дает знать (тайно, по закрытым каналам), что готов помочь ослабить позиции несчастливой (в отношении своего руководителя) страны. Прискорбная ситуация, когда вождь больше доверяет своему противнику, чем кому бы то ни было из своего непосредственного окружения. Немного же лести и оваций понадобилось Горбачеву для занятия своей двусмысленной позиции.
Когда президент Буш-старший начал визит в восточноевропейские страны, его поведение было в отношении Горбаче167
ва предельно осторожным. Более того, Буша наконец убедили, что Горбачев делает уступки не прося ничего взамен, и он (Буш) готов с ним встретиться. Горько и далеко не умильно наблюдать, какие страсти владели этим узким кружком советских руководителей.
Президент Буш вылетел в Европу. Первой страной посещения была Польша, второй — Венгрия, где в начале 1989 г. была разрешена деятельность независимых политических партий. Но всем было ясно, что отрыв Восточной Европы от СССР возможен только с согласия Горбачева — так распорядилась история и победа союзников во Второй мировой войне.
Визит в Польшу и Венгрию показал Бушу, что подрыв советских позиций в этих странах лежит в поддержке, а не в сопротивлении политике Горбачева. 10 июля 1989 г. президент США, выступая в Польше, просто процитировал слова Горбачева о «свободе выбора», сказанные им в речи в ООН212. Именно в Польше президент Буш понял, что нужно приближать, а не оттягивать встречу с Горбачевым. (Его советник по национальной безопасности Брент Скаукрофт выступал против саммита, но теперь Джордж Буш больше полагался на госсекретаря Бейкера, который в ряде встреч с Шеварднадзе и его заместителем Александром Бессмертных проделал необходимую подготовительную работу. Бейкер встречал Шеварднадзе шесть раз в 1989 г. и девятнадцать раз в 1990 г.)
Только после согласования с Бейкером две сверхдержавы продолжили в середине июня 1989 г. в Женеве переговоры по Стратегическим наступательным вооружениям (СНВ). В это же время (21 июня) Горбачев принял председателя Объединенного комитета начальников штабов адмирала Кроу. На борту «Эйр форс ван» президент Буш 18 июля 1989 г. написал письмо Горбачеву, предлагая встречу: «Я хотел бы поговорить с вами, если это соответствует и вашим пожеланиям».
Буш боялся распространения слухов и послал письмо не через посла Мэтлока, а через маршала Ахромеева, который в это время посетил Белый дом. Буш «послал личное послание Горбачеву, легкомысленно упомянув в нем маршала Ахромеева, который случайно оказался в Вашингтоне. Буш использовал канал Ахромеев-Горбачев, не желая вмешивать в дело свой собственный государственный департамент. Ахромеев оказался в роли своего рода тайного посланца, что вызвало невероятный гнев думающего лишь о своей карьере Шеварднадзе, которому представилось, что его сознательно обошли в деликатном деле.
168
По оценке Мэтлока, «даже самые важные военные секреты Соединенных Штатов не охранялись больше, чем информация о предстоящей встрече Буша и Горбачева»213. Горбачев был в восторге от предложения.
В июле 1989 г. Соединенные Штаты посетил теперь уже советник президента Горбачева маршал Ахромеев, принятый президентом Бушем. (Министр обороны Язов приедет в США в октябре этого года. Важнее этих визитов будет приезд в США в сентябре 1989 г. Бориса Ельцина.
169
Глава 9
САМОРАЗРУШЕНИЕ
Начиная с 1989 г. в Горбачеве стало расти подспудное стремление нейтрализовать растущие внутренние трудности и падающую популярность в стране за счет внешнеполитических успехов.
А.Ф. Добрынин, 1996
Главное — не упустить русских с крючка.214
Посол Джек Мэтлок, март 1989 г.

В конце июля 1989 г. госсекретарь Бейкер встретился в советском посольстве в Париже с Эдуардом Шеварднадзе. Третьим был переводчик Палаженко. Рядом была кухня, стучали молотки и звякали кастрюли, а два министра обсуждали ситуацию внутри СССР. Национальные и экономические проблемы породили и социальное недовольство, обстановка в стране накалялась. Горбачев вел переговоры с бастующими шахтерами. «Шеви» говорил о вероятии гражданской войны. Бейкер сказал, что он понял бы применение силы в случае «иррационального пролития крови и проявлений национальной ненависти. Эту встречу Бейкер называл самой важной в отношениях с Шеварднадзе. Он пригласил «Шеви» на свое ранчо в Вайоминге в сентябре, и предложение было с восторгом принято.
Но Шеварднадзе абсолютно возмутило использование Ахромеева в качестве курьера. Когда Бейкер ушел из посольства, «Шэви» в ярости кричал на своих помощников. Он называл американцев предателями, сознательно обходящими его. Он не желал создания особого канала между Горбачевым и Бушем. Тарасенко пытался всячески его успокоить. Безуспешно. Американцы ведут двойную игру.
Помощь из Вашингтона
«Горби» по отношению к американцам испытывал горькую обиду. Шеварднадзе 21 сентября передает Бушу письмо от Горбачева. Обида прорывается в каждой строчке. Американцы без согласования решают сменить курс. Горбачев посылает Шеварднадзе в Вайоминг, на ранчо Бейкера.
170
Ключевые двухдневные переговоры прошли между Шеварднадзе и Бейкером в живописной местности на ранчо Бейкера Джексон Хоул в Гранд-Тетоне. Уже долгий разговор во время далекого перелета был существенным. Возможно, впервые ближайший друг президента Буша пришел к заключению, что Горбачев и Шеварднадзе — настоящие, то есть их услуги фактически бесценны. В интересах США помочь им, и они принесут золотые плоды.
Речь шла о переговорах по центральным стратегическим системам. Здесь нужно подчеркнуть следующее. Рейган был правым революционером, а Джордж Буш был последовательным традиционалистом. Буш не был фанатиком СОИ. Он поддерживал эту идею Рейгана со времени ее возникновения в марте 1983 г., но в глубине души оставался на этот счет скептиком. В марте 1983 г. его начальник штаба — адмирал Дэниэл Мерфи ворвался в офис вице-президента Буша с текстом известного выступления Рейгана о Стратегической оборонной инициативе: «Мы должны остановить это. Если мы поддадимся — нас ждет феноменальная гонка вооружений, невиданная доселе»215. Мэрфи был признанным специалистом по борьбе против подводных лодок, и он знал, что СССР готов создать дополнительные наступательные вооружения, которые обесценят любую СОИ.
Шеварднадзе разъединяет СОИ и ПРО
Но Буш и Бейкер очень хорошо видели, какую роль сыграла СОИ в мобилизации советских уступок, и были намерены идти по проторенному пути. У Шеварднадзе, как уже говорилось выше, была своя стратегия «обхода» советских военных специалистов. Она вызывала подлинную ненависть советских генералов к неофиту, никогда в жизни не занимавшемуся ни внешней политикой, ни проблемами стратегического баланса. Они еще не знали, как далеко зашел бывший грузинский гаишник
21 сентября 1989 г. Бейкер и Шеварднадзе взобрались на самолет военной авиации США и взяли курс на Джексон Хоул, Вайоминг. Предстоял самый неформальный визит советского министра в Соединенные Штаты. Долгая беседа во время четырехчасового перелета, в которой принял участие и Н.П. Шмелев, тогда сотрудник Института США и Канады Академии наук Шеварднадзе рассказывал, как он сохранил грузинский язык в качестве государственного в Грузии. «Мы, грузины, всегда были лидерами в отстаивании принципа, что русский язык является государственным, но не языком республики». Приземлились
171
после заката. Красная ковровая дорожка вела к зданию аэродрома. Здесь мэр вручил шляпы ковбоев. ЦРУ подсказало размер: 7 S. Два дня прогулок, рыбалки, бесед. Шеварднадзе не поймал ничего, но был слишком горд, чтобы просить о совете или помощи. К ним присоединились супруги, обедали в простых американских ресторанах, где звучала музыка кантри.
На этом дело не закончилось. Шеварднадзе сделал еще одну уступку. Он отошел от советской позиции, перестав настаивать на включении в Договор СНВ ограничения на крылатые ракеты морского базирования. Снова он просил о малой уступке, но этот великий дипломат получил и на этот раз жесткий отпор от боготворимого им Бейкера. Шеварднадзе предлагал заключить отдельное соглашение относительно ограничения численности стратегических ракет морского базирования, но Бейкер отказался пойти и на эту уступку (так не хотелось Бейкеру огорчать Пентагон). Как оценивает ситуацию Гартхоф, «с американской точки зрения и позиций Бейкера в Вашингтоне, встречи в Вайоминге были грандиозным успехом... Шеварднадзе же не получил ничего от Соединенных Штатов в обмен на три капитальные уступки. Неудовлетворенность советских военных кругов Шеварднадзе и его «переговорами» быстро росла»216.
Уступки в Вайоминге открыли столь желанную Горбачеву дорогу к встрече на высшем уровне217. После этих встреч Бейкер сказал в ставшем популярным интервью, что «перестройка обещает сделать советские действия более выгодными для наших интересов»218. Авторы этих строк Роберт Зеллик и Деннис Росс начали свои успешные карьеры в американской дипломатии.
Беседуя в вайомингском жилище Бейкера, Шеварднадзе продолжал развивать ту идею, что СНВ и СОИ в конечном счете будут разъединены. Советский Союз никуда не денется, он вынужден будет подписать договор о Стратегических Наступательных вооружениях, порвав связь этого договора с договором 1972 г о Противоракетной оборонительной системе. Эту огромную уступку Шеварднадзе сделал как бы между прочим. Взамен, рассуждал этот выдающийся патриот, американцы должны согласиться на сепаратные переговоры по космическим вооружениям.
Итак, Шеварднадзе соглашается в Вайоминге с Бейкером и переходит на американскую позицию, состоящую в том, что запускаемые с морских кораблей крылатые ракеты не должны подпадать под действие Договора СНВ-1. Заканчивая рыбалку в Вайоминге, Бейкер подарил Шеварднадзе ковбойские сапоги, а член Политбюро ЦК КПСС достал свой подарок — икону с Христом, просвещающим народы. Подлинно значимые символы.
172
Зная, что военно-морское командование США не согласится подвергнуть усекновению программу развертывания крылатых ракет морского базирования, госсекретарь Бейкер резко выступил против любых ограничений стратегического оружия морского базирования. Американцы и здесь показали, что уступки в деле национальной безопасности для них, в отличие от Шеварднадзе, неуместны. Это святыня. Бейкер пренебрег теплотой общения и категорически отверг идею «разъединения», не соглашаясь даже на косметические уступки. Шеварднадзе был потрясен. «Ему все более становилось ясным, что Бейкер и люди вокруг него пришли к выводу, что единственное, в чем они нуждаются, — это в спокойном ожидании, когда они, откинувшись на кресле, просто открывают свои карманы для новых предложений Москвы; ничего кроме ожидания»219. Горбачев и Шеварднадзе принесут все, не чувствуя ни государственного долга, ни переживаний за отечество.
В Вайоминге Бейкер обсуждал и проблему химического оружия, пообещав, что в этом вопросе американская сторона, возможно, продемонстрирует гибкость. Через два дня после того как Шеварднадзе покинул Вайоминг, государственный секретарь Бейкер выступил в Организации Объединенных наций с предложением «уничтожить почти все — 98 процентов химического оружия США, если Советский Союз присоединится к этой инициативе». На следующий день Шеварднадзе с трибуны ООН призвал к немедленному уничтожению всех запасов химического оружия сверхдержав.
Со временем Шеварднадзе все больше нравился Бейкеру. А кому бы не понравился столь неожиданно уступчивый партнер? Вот чем хорош был Шеварднадзе для Бейкера: «В отличие от многих дипломатов, на него можно повлиять. Он слушает тебя, он принимает не очень приятное решение и позже защищает это решение перед Горбачевым и советскими военными»220.
23 октября 1989 г. министр Шеварднадзе назвал вторжение советских войск в Афганистан в 1979 г. «нарушением основных человеческих прав». В Будапеште под влиянием московских защитников всеобщих прав венгерский президент Матьяш Сюреш объявил вторжение советских войск в 1956 г. незаконным, а свое правительство назвал наследником «национального движения за независимость», сокрушенного советскими танками.
В Овальном кабинете Шеварднадзе сообщил президенту США о «политическом решении», принятом с целью ликвидировать пресловутый Красноярский радар, вызвавший такое
173
недовольство американцев как якобы нарушающий Договор о ПРО 1972 года. Радары такого же класса обслуживали американцев в Туле (Гренландия) и Филингдейлсе (Британия), но американцы и не собирались от них отказываться. Теперь Шеварднадзе, рвущийся в друзья к американцам, прервал всякую связь Красноярска с Туле. Советский министр поразил многих. «Он даже не пытался достичь соглашения по четкому изложению положений Договора ПРО, выдвигаемых ныне против спорных радарных устройств СССР и США. Шеварднадзе смотрел на вопрос только как на препятствие гораздо более важным с его точки зрения целям (сенат США заявил определенно, что ратификация Договора СНВ требует предварительного разрешения вопроса о красноярском радаре). Но он частично действовал без санкции Горбачева»221.
Политическая перестройка
На своем пути к политической голгофе Горбачев прошел три этапа. На первом (1985—1986) новое руководство вызывало в стране и в мире осторожный и во многом скептический интерес. Неожиданный курс вызвал — особенно у интеллигенции в России и доброжелателей за рубежом в 1987 и 1988 годах — завышенные ожидания, связанные с возросшей свободой выражения своих взглядов. Одновременно курс Горбачева дал неожиданное ускорение националистическим движениям. Рожденная гласность, наряду с критикой политических событий прежних лет, обнажила и неспособность нынешнего руководства решить проблемы страны внутри и защитить ее за рубежом.
1989 год стал годом тяжелого отрезвления. Разочарование в отношении невыполненных обещаний охватило страну, его ощущал всякий живущий в ней, его не ощущали лишь те, кто надеялся воспользоваться ослаблением центральной власти в своих интересах. Горбачев остро ощущал складывающуюся ситуацию. Он уже привык к овациям и восторгам, ему трудно было в историческом тупике, куда он себя сам загнал. Врожденный оптимизм позволял ему верить в чудесное разрешение всех сложностей. В его руках еще был мощный партийный механизм (который, хотя и начинал его тихо ненавидеть, но подчинялся партийной дисциплине). 10 января 1989 г. пленум Центрального Комитета избрал депутатов на Съезд народных депутатов — третья часть их была зарезервирована за общественными организациями (КПСС, ВЛКСМ, ВЦСПС и др.). В те времена, выдви174
ни Горбачев свою кандидатуру, он был бы несомненно избран на съезд. Этим он оставил своему противнику Ельцину шанс только на демократическом поприще, где за него проголосовали 5 млн. москвичей.
Под давлением Горбачева 25 апреля 1989 г. на внезапно созванном пленуме Центрального Комитета 75 членов и 24 кандидата в члены ЦК ушли в отставку. Политический Олимп покинули члены Политбюро Громыко, Алиев, Пономарев, Тихонов. После апреля 1989 г. Горбачев мог приступить к изменению руководящих органов страны. (Еще три члена Политбюро — Чебриков, Щербицкий и Никонов — были выведены из высшего партийного органа в сентябре).
Работавший между 25 мая и 9 июня Съезд народных депутатов избрал первый за многие десятилетия постоянный парламент — новый Верховный Совет из 542 членов. Горбачев как председатель получил 95 процентов голосов. Он снова предпочел быть избранным депутатами, а не всенародным голосованием. К июлю 1989 г. в новом советском Верховном Совете образовалась Межрегиональная группа депутатов. В пику ей к октябрю возникла группа депутатов «Союз». Горбачев постоянно ослаблял силы коммунистической партии, ориентируясь на новое большинство.
Круша старую машину, Горбачев открыл подлинный ящик Пандоры в виде национальных движений в республиках. Здесь лидерами выступили прибалтийские республики, Молдавия и Закавказье. Трудно не согласиться с мнением стороннего наблюдателя — американца Раймонда Гартхофа: «Горбачев и руководство в целом в огромной степени недооценили революционный потенциал национального вопроса... Горбачев верил в «советского человека» как интегральную величину гражданина СССР, превозмогшего национальные особенности... Консерваторы хотели задушить это движение, а Горбачев пытался найти с ним общий язык и таким образом предотвратить их радикализацию»222 .
14 июля 1989 г. Политбюро одобрило «проект платформы» по национальному вопросу. Речь преимущественно шла о балансе «сильные республики — сильный центр», типичное горбачевское изобретение223. Но пробил колокол истории — теперь уже не только прибалты и Молдавия, но и критически важная Украина получила свое национальное движение.
Горбачевское руководство начинает задумываться над значимостью контактов националистических сил с западными
175
организациями. В высшей степени секретным был доклад Центрального Комитета, одобренный Политбюро 14 января 1989 г., за который выступили Горбачев, Яковлев, Шеварднадзе. Доклад призывал КГБ и МВД «не позволять социальным организациям использовать свои международные контакты в ущерб интересам страны»224. (Речь шла прежде всего об организациях прибалтов в США, радио «Свобода».)
Нужно прямо сказать, что американские контрпартнеры Горбачева вели себя непоследовательно. С одной стороны они славили главного крушителя устоявшегося порядка в Европе, с другой стороны, американское правительство провело ритуальную «Неделю порабощенных стран», что совпадало с визитом президента Буша в Восточную Европу. Буш клеймил «подавление национального самосознания» балтийских народов именно тогда, когда они получили полное право самовыражения. Буш в отношении восточноевропейских народов: «Мы должны признать, что брутальные репрессии продолжаются»225.
Горбачев, со своей стороны, продолжал прославлять свободу выбора для восточноевропейских стран, не обращая внимания на то, что он резко ослабляет геополитическое положение своей страны и будит центробежные силы в собственной державе. Каким же беспредельно невежественным и безразличным в отношении своей мученицы-страны нужно было быть, чтобы, ценя свое положение, полностью отвернуться от взглядов и чаяний тех, кто построил и защитил нашу страну. Выступая в Сорбонне 5 июля 1989 г. — сразу же после крушения заглавной страны Варшавского Договора, — не упомянув, что из-за границ и строя этой страны началась «холодная война», Горбачев едва ли не ликуя, постарался соединить свои фантазии в одну большую сказку, концепцию «единого европейского дома», объединяющего Восточную и Западную Европу
Горбачев повторял свою сказку сразу после крушения Берлинской стены, выступая в ноябре 1989 г. в Италии. Да, в стране Нерона, его, играющего на лютне перед горящим городом, могли понять. Как же, это была дивная песня об «общей цивилизации, в которой ценности всего человечества и свобода выбора будут доминировать»226.
Горбачев дожил до тех лет, когда визовые барьеры в Восточной Европе восстановились вновь, когда НАТО приблизилось на расстояние часовой езды от Петербурга. Заслужила ли великая и великодушная страна такого безразличия к своей судьбе? Стоит ли честолюбие одного человека мук сотен миллионов?
176
Манифест дипломатического маразма
Горбачев подстраховался. 28 августа 1989 года Политбюро ЦК КПСС приняло примечательный документ — «О стратегической линии СССР в отношении ООН и связанных с ней международных организаций»227. На 24 страницах этого сверхсекретного документа создается новая концепция генеральной политики всех советских институтов (в координации с ролью Министерства иностранных дел). Видна рука команды Шеварднадзе: как можно скорее покончить с курсом предшествующих 45 лет. Наивные и злые в своей наивности люди. Их дальнейшая судьба полностью проявила дефицит зрелого мировоззрения и отсутствие преданности по отношению к вскормившей их стране.
Жестокий в своей глупости документ. Выше Библии и национальной истории ставится в нем... Хартия ООН, определившая якобы «основные человеческие ценности». Советская политика (утверждает документ) смотрела на ООН сугубо «с пропагандистской точки зрения... Советский Союз не сумел оценить потенциал Организации Объединенных наций».
Страна, потерявшая в двадцатом веке семьдесят миллионов своих сынов и дочерей, вдруг увидела защиту в организации, которая никогда не охраняла ее от военных угроз и изоляции. Скупые умы в окружении Шеварднадзе запели невероятные гимны абстрактной схеме. В соответствии с этим документом «признание необходимости защиты национальной безопасности как компонента международной безопасности постоянно укрепляется». Более того. «С постоянным уменьшением роли военной силы в мировой политике, значимость политических средств разрешения наиболее важных международных вопросов, роль и значение ООН растет». Уход СССР из Афганистана укрепил ООН и ее роль в международных конфликтах. Теперь ООН возьмется за сокращение вооружений, в том числе и стратегических.
В мягком определении это идеализм, в жестком — это неумное саморазоружение, провозглашение вечного мира в бушующем ввиду неравенства и несправедливости мире. Горе стране, в которой власть получили неумные слепцы. ООН потеряла необходимую степень уважения в Соединенных Штатах, не имела механизма реализации своих решений, ее характеризовал глубокий раскол между Севером и Югом, между представителями самых различных цивилизаций, между великими и
177
малыми странами. Но Шеварднадзе с сотоварищами это не смущало. Они исходили из несуществующей картины ооновской идиллии, в которой механизм ООН изображался как наилучший из имеющихся инструментов модернизации международных отношений. Документ утверждал, что следует в полной мере использовать статус постоянного члена ООН, имеющийся у СССР. Примечательна следующая сентенция авторов документа: да, придется платить за операции ООН, но это значительно меньше, чем помощь одному из участников конфликта — и, ведь это — «вклад в нашу безопасность... Это будут инвестиции в наш социально-экономический и научно-технический прогресс». Последует необходимая деидеологизация международных отношений, переход от конфронтации к нахождению баланса интересов между отдельными странами. Целями стран будут разоружение, меры по укреплению доверия, неиспользование силы, мирная конверсия военной индустрии, уменьшение военных расходов в условиях господства разумной достаточности, ликвидация «синдрома секретности».
Ключевая роль принадлежит улучшению отношений с США, без чего многосторонние усилия могут лишиться смысла. В документе нет ни единого слова о братской помощи революционным и «братским» режимам. Слова о «солидарности стран социалистического сообщества» звучат привычным и малозначимым оборотом — дань традиции. Зато «плюрализму» интересов пелся гимн. В документе осуждались ГДР, Румыния и Куба, как отстающие в сфере «деидеологизации и демократизации политики»228.
Самоубийцы из кабинетов Шеварднадзе и Горбачева призывали усилить международную роль Украинской Советской Социалистической Республики и Белорусской Советской Социалистической Республики, поддерживать международные инициативы других союзных республик
Друг «Джека Дэниэлса»
12 сентября 1989 г., опоздав на тридцать минут, к западному (рабочему) крылу Белого дома прибыл Б.Н. Ельцин, призванный организацией по борьбе со СПИДом за 25 тыс. долл. прочитать лекции в США. На протяжении восьми дней Ельцин выступил в Нью-Йорке, Вашингтоне, Балтиморе, Чикаго, Филадельфии, Миннеаполисе, Индианаполисе, Сан-Франциско и Лос-Анжелесе. Буш опасался принимать Ельцина: какой будет
178
реакция Горбачева? В представлении президента Буша Ельцин был «отвязавшейся пушкой» на скользкой, колеблющейся палубе советской политики. Приверженец крепких напитков, угрюмо-мрачный параноик, лишенный внутренней дисциплины, он способен только на спектакль, который дискредитирует и Горбачева и Буша.
Но уже сложившаяся группа экспертов в США стала приходить к мнению, что Ельцин «даст больше, быстрее и надежнее», чем Горбачев. Лидером был заместитель главы ЦРУ Роберт Гейтс — главный противник «горбоцентризма» в американской политике, который считал, что Горби ненадежен, что пик его влияния в России уже пройден, что подлинно радикальные перемены произведет лишь бесшабашный Ельцин. Вторым «проельцинистом» в американском руководстве был Фриц Эрмарт, председатель Национального комитета по разведке. Он сказал Кондолизе Райс, что, хотя Ельцин эксцентричен и склонен к авантюре, он осмелится на то, на что Горбачев уже не осмелится.
Советник президента по национальной безопасности Брент Скаукрофт постепенно склонялся к мысли о полезности Ельцина для Америки. Встреча с ним дала бы президенту Бушу дополнительные возможности воздействовать на руководство СССР. Будучи в той же должности, Скаукрофт в 1975 г. отказался от встречи с Солженицыным; нынешняя обстановка в Советском Союзе, полагал Скаукрофт, не позволяла замыкаться на Горбачеве.
Встречу нужно представить как «случайную», президент и вице-президент как бы случайно зайдут в комнату, в которой по немыслимой случайности будет находиться Ельцин.
Когда Кондолиза Райс встретила Ельцина у входа, Ельцин буркнул: «Это не то место, через которое посетители приходят к президенту». Райс «У вас назначена встреча с генералом Скаукрофтом». Ельцин скрестил руки на груди и ответил: «Я не пойду никуда, если вы не дадите мне гарантий, что я встречу президента!» Говоря по-русски, Райс пыталась завести Ельцина в Белый дом, но тот буквально уперся. Наконец Райс неожиданно сказала: «Боюсь, что генерал Скаукрофт слишком занят, и если мы не собираемся увидеть его, мы должны сообщить об этом ему». Ельцин обмяк «Тогда пошли».
Райс завела Ельцина в кабинет Скаукрофта — большую комнату с французскими окнами, выходящими на север. Буш зашел сюда примерно на пятнадцать минут. Ельцин обрел свою лучшую форму. Когда президент ушел, Скаукрофт задал Ельцину
179
лишь один вопрос: «Каковы цели этой поездки?» Ответ Ельцина длился безостановочно более часа. «Я отдам 15 процентов советской экономики в частные руки» и т.п. Как утверждают очевидцы, Скаукрофт заснул, чего Ельцин, к счастью, не заметил. К концу ельцинского монолога заглянул вице-президент Дэн Куэйл: «Я читаю обзоры прессы о вас. Читаете ли вы обо мне?» Ельцин хмыкнул229.
Кто-то сказал, что самым важным американцем, встреченным Ельциным в США, был «Джек Дэниэлс», исконно американское виски. Но Ельцин был не так прост. Обращаясь к прессе, он сказал, что предоставил американскому президенту план из десяти пунктов «как спасти перестройку». В Москве Горбачев был несказанно огорчен встречей Ельцина с президентом Бушем. А тут еще выступление известного дипломата Лоуренса Иглбергера в Джорджтаунском университете: «При всех своих рисках и неясностях, «холодная война» была замечательно стабильным периодом в отношениях между великими державами. Внезапное окончание противостояния Востока и Запада может привести к краху правительств, к хаосу, к переходу к диктатуре».
180
Глава 10
ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА
Не будет ли превосходной новостью полный развал Советской империи?
Президент Дж. Буш, 21 сентября 1989 г.230

Беседуя с Маргарет Тэтчер, Горбачев вспомнил слова де Голля о сложности управления страной, в которой 120 сортов сыра. Что же тогда говорить о стране, в которой 120 национальностей? «И совсем нет сыра»,— добавил вице-премьер Леонид Абалкин.
В ноябре — декабре 1989 г., когда Горбачев упивался предвкушениями предстоящей встречи с президентом Бушем на Мальте, Москва позволила разрушение берлинской стены, а восточноевропейские союзники начали выходить из орбиты ее влияния.
Горбачев сметает руководство Восточной Европы
В Польше президент Ярузельский в очередной раз поручил представителю правящей Польской Объединенной Рабочей партии организовать правительство — и эта попытка снова не удалась. Горбачев целенаправленно стимулировал декоммунизацию пояса восточноевропейских стран в критическом 1989 году. Как уже говорилось, в заглавной стране — Польше — президент Ярузельский в апреле 1989 г. начал переговоры с оппозицией. Тогда был призван деятель «Солидарности» Тадеуш Мазовецкий для создания коалиционного правительства Деятели ПОРП пытались блокировать этот переход власти. И тут в дело вмешался Горбачев. 22 августа 1989 г. Горбачев позвонил главе польских коммунистов Мечиславу Раковскому и убедил того в необходимости сотрудничать в переходе власти к «Солидарности». В решающем телефонном разговоре с главой польских коммунистов Мечиславом Раковским Горбачев призвал «вести дело к национальному примирению». Именно это стало санкционированием мирного перехода от коммунистического режима к демократическому строю в Польше231. Узнав
181
о событиях в Варшаве, Бейкер свистнул и сказал: «Горбачев оседлал тигра, и представляется, что он даже пришпоривает его».
То, за что Советский Союз готов был сражаться с западными союзниками, то, что являлось поясом безопасности СССР, было отдано Горбачевым на ветер как некое побочное явление. Та самая «легкость в мыслях необыкновенная», о которой писал в свое время Гоголь.
И в Венгрии базовые перемены не вызвали противодействия горбачевского руководства. Критически важной была Германская Демократическая Республика. Горбачев своей рукой оттолкнул этого союзника, когда добился нейтрального отношения правительства ГДР к 130 жителям ГДР, укрывшимся в западногерманской миссии в Восточном Берлине в августе 1989 г. В сентябре 55 тысяч восточных немцев запросили убежища в Чехословакии. Затем Венгрия открыла свою границу с Австрией, и желающие того жители Восточной Германии начали переходить в Австрию. Окончательные перемены в ГДР последовали сразу после визита Горбачева по случаю сорокалетия ГДР в начале октября 1989 г. Визит готовил Александр Бессмертных. Хонеккер встретился с Бессмертных в загородном доме и представил ему цифры, свидетельствующие о значительном росте ГДР. Один из поклонников Горбачева в окружении Хонеккера сказал Бессмертных, что часть представленных данных не соответствует действительности — о чем Бессмертных и сообщил Шеварднадзе и Горбачеву: Хонеккер живет в мире грез, а кроме того, против Хонеккера выступают уже и чиновники.
Прибыв в Восточный Берлин, Горбачев заговорил с Хонеккером в конфронтационном духе. Единственный способ остановить демонстрации по всей Германии — взять на вооружение перестройку. Только так Хонеккер может спасти свой режим. Хонеккер не мог сдержаться. Во время последнего визита в СССР он был шокирован пустотой полок в магазинах. Советская экономика в коллапсе, в то время как в Германской Демократической республике живут самые процветающие в социалистическом мире люди. И им еще указывают, как вести дела! На официальной церемонии Горбачев призвал восточных немцев имитировать советские реформы. И он сказал, что восточногерманская политика должна делаться «не в Москве, а в Берлине». Стоявший рядом Хонеккер был своего рода воплощением недоумения.
По возвращении в Москву Горбачев сказал, что Хонеккер должен уйти — и как можно скорее. «Восточногерманское руководство не может контролировать ситуацию». Горбачев приказал Генеральному Штабу, чтобы советские войска в ГДР (почти полмиллиона) не вмешивались во внутригерманские события.
182
7 октября Хонеккер приказал секретной полиции ГДР использовать оружие и слезоточивый газ для разгона демонстраций в городах. Но оппортунистически настроенный шеф секретной полиции Эгон Кренц, зная о позиции Горбачева, выступил против приказа Хонеккера. Тогда 50 тысяч протестующих вышли на улицы в Лейпциге. 25 октября, во время визита в Финляндию, Горбачев заявил, что СССР «не имел права, ни морального, ни политического», вмешиваться в дела Восточной Европы. Его пресс-атташе Герасимов провозгласил смерть «доктрины Брежнева». Вместо нее, сказал он, вводится «Доктрина Синатры»: «I did it my way» («Я иду своим путем»). Так Советский Союз, содержавший еще войска в ряде восточноевропейских стран, лишился «пояса безопасности», который через несколько лет станет чужой зоной влияния, с натовскими базами в часе автомобильной езды от Петербурга. Максим Максимыч русской истории в своей беспечности открыл дорогу в страну, прежде стремившуюся обеспечить свою безопасность после войны, на которой она потеряла 27 миллионов своих граждан.
Возвратившийся к работе после серьезной операции глава Социалистической Единой Партии Германии Эрих Хонеккер потребовал остановить бегство восточных немцев. Советский посол Вячеслав Кочемасов в своих телеграммах передавал просьбу о помощи в критический час, свой совет спасти Хонеккера. Горбачев сказал своим помощникам, что он «возмущен» некомпетентностью Хонеккера в решении данной проблемы. Тысяча немцев в Дрездене остановила поезд, идущий на Запад и взобралась на него. Негативное отношение Горбачева к Хонеккеру привело к тому, что немецкие коллеги воспрепятствовали использованию силы против демонстрантов-оппозиционеров и в конечном счете заменили его на посту главы СЕПГ, после консультаций с Горбачевым, Эгоном Кренцом. Чувствующее, куда дует ветер, окружение отставило Хонеккера и сделало партийным вождем Кренца — немецкого Горбачева.
31 октября Кренц прибыл к Горбачеву в Кремль. Он отнюдь не выглядел триумфатором, его, карьериста, более всего волновало соперничество политика из Дрездена — Ганса Модрова. Кренц знал, что просить помощи советских войск не стоит, но как относительно политической поддержки? Горбачев обещал. После встречи Кренц сказал журналистам, что демонстрации по всей ГДР являются «хорошим знаком», это обновление социализма. Но при этом он добавил, что «та или иная форма защитного щита между ФРГ и ГДР необходима — ведь речь идет о двух социальных системах и двух военных блоках». Кренц
183
вступил на опасную политически тропу — и он уволил две трети членов Политбюро СЕПГ и весь кабинет министров. Руководство ГДР было в агонии. Верные немцы не знали, куда им идти. Кренц открыто спросил Горбачева, что делать. Что делать, знал только один Шеварднадзе — он рекомендовал открыть границы Германской Демократической республики и настоятельно советовал это Горбачеву. Горбачев посоветовал это Кренцу: это «выпустит пар» и «поможет избежать взрыва».
Тот 9 ноября 1989 г. открыл знаменитую берлинскую стену.
В тот день правительство Германской Демократической республики объявило своим гражданам, что они могут без особых разрешений покидать свою страну. После наступления темноты десятки тысяч берлинцев двинулись к берлинской стене. Прожекторы шарили по стене, а оркестры играли безостановочно. Многие «осси» и «весси» еще не знали, что они такие различные. Удивленный мир смотрел на новый сюрприз Горбачева, погрузившегося в «планетарное» мышление.
В этот же день, 9 ноября, Тодора Живкова сменил Петр Младенов. Неделей позже пал лидер чехословацких коммунистов Милош Якеш. И в случае с Младеновым и в ситуации с Якешем именно Горбачев дал зеленый свет переменам.
Первоначальная реакция президента Буша на происходящее в Восточной Европе была на удивление сдержанной. Он не выразил особых эмоций по поводу крушения Берлинской стены. Складывалось впечатление, что он не хотел усугублять травму, нанесенную московским вождям. Буш сделал вид, что относится к происходящему в ГДР как к свидетельству «уверенности социализма в себе».
А в Белом доме Брент Скаукрофт еще не верил в этот маразм, он говорил, что не верит в то, что Горбачев позволит Восточной Германии выйти из Варшавского Договора. Здесь же Роберт Блеквилл предложил называть происходящее «уточнением карты Европы».
Но этого уточнения — за счет воссоединения Большой Германии — не хотели не только, скажем, в Польше. Премьер Маргарет Тэтчер в Москве сказала, что «ни один разумный человек» не может не почувствовать беспокойство, видя перспективу огромной объединенной германской мощи в сердце Европы. Англичане, как и русские, пострадали от Германии. И ныне процесс перемен в Германии идет слишком быстро, «так что мы должны очень осторожно отнестись к происходящему». В этой обстановке даже Эгон Кренц отверг, будучи в Москве, воссоединение Германии как «иллюзию». А Герасимов выпустил ком184
мюнике, в котором утверждал, что Восточная Германия останется членом Организации Варшавского Договора и «стратегическим союзником» СССР.
Письмо, посланное в эти дни Горбачевым Бушу, звучит нехарактерно обеспокоенно. Советский Союз, — пишет Горбачев, — жизненно заинтересован в будущем Германии, и Соединенные Штаты не должны ослаблять внимания на данном направлении, если они желают видеть Германию «спокойной и мирной».
13 ноября 1989 г. президент пригласил на ужин в Белый дом Генри Киссинджера. Бежавший когда-то из Германии Киссинджер испытывал в отношении Германии особые чувства, но сейчас он выступал как старейшина американской дипломатии: «Объединение Германии стало неизбежным... И если немцы увидят нас препятствующими их целям, они заставят нас заплатить цену за это». Принятие курса на существование «двух Германий» в этой ситуации было бы «опасным». Буш ответил, что у Горбачева должны быть несколько красных линий, которые даже он не может переступить. Одна из них — «потеря Восточной Германии — особенно в том случае, если единое германское государство останется в НАТО». Но заплатить за объединение Германии ее нейтралитетом Буш, как и его предшественники в Белом доме, не готов. И потом, он не хотел бы, чтобы ФРГ использовала все свои ресурсы на подъем своих восточных земель.
Скаукрофт и его окружение в Белом доме полагали, что у США нет рычагов воздействия на Восточную Германию. Но Вашингтон реально может воздействовать на Москву. Один из пунктов обсуждения — на предстоящей встрече на Мальте.
Тяньаньмынь
В мае того же года китайские коммунисты решили не сдавать власть, за чем последовала жестокая расправа над студентами на площади Тяньаньмынь. Нет сомнения в том, что Горбачева остро интересовала реакция американцев и Запада в целом: не воспользуются ли они ослаблением позиций СССР в Европе? Для такой обеспокоенности были все основания. Президент Буш заявил о своей заинтересованности событиями в Восточной Европе 17 апреля 1989 г. — в тот самый день, когда «Солидарность» в Польше была легализована. Сразу за этим последовал визит президента Буша в Польшу и Венгрию (июль 1989 г.). И Буш и Бейкер предупреждали относительно негативного эффекта попыток СССР остановить сползание Восточной Европы в западный лагерь.
185
Глава 11
МАЛЬТА
Целью американской политики должно быть не оказание «помощи» Горбачеву, а взаимодействие с Советским Союзом таким образом, чтобы подталкивать его в направлении, желательном для нас
СНБ США, 13 марта 1989 г.

Волна перемен требует
Советская и американская стороны в сентябре 1989 г. договорились о саммите в середине 1990 г., но Горбачеву не терпелось за счет привлечения внимания к фанфарам встречи на высшем уровне уйти от убийственных вопросов внутреннего разлада. Тем более, что группы специалистов продолжали работать над проблемами обоюдного значения. События в Восточной Европе поражали всех. Нужен был предварительный финиш. Отдышаться. По дипломатическим каналам 31 октября 1989 г. было решено организовать «промежуточную встречу» на полпути 2—3 декабря 1989 г. Такой серединой виделась средиземноморская Мальта. Буш определил эту встречу как «неформальную встречу перед фактическим саммитом в июне 1990 г.»232.
Фантастические перемены в Восточной Европе торопили Горбачева и его американского партнера. Прежний пейзаж «холодной войны» ушел в прошлое. Мальту Горбачев воспринял с величайшим энтузиазмом. Это было, помимо прочего, и удобно: после визита в Италию нужно было проделать незначительный путь, чтобы оказаться на средиземноморском острове. Итак, Милан и Рим в начале декабря 1989 г., а затем саммит на Мальте.
Стороны готовятся
К концу 1980-х годов главной тенденцией в советском стратегическом строительстве стало оснащение мирвированных (многозарядных, индивидуально наводимых, возвращающихся через стратосферу ракет) мобильными носителями. Конкретным примером военной эволюции стала мобильная
186
ракета СС-24. Именно о ней прежде всего думали американцы, когда готовились к обсуждению проблем СНВ — стратегических наступательных вооружений — на средиземноморской Мальте. Лишить русских всех мирвированных ракет (на которые приходилось 70 процентов советской ядерной мощи) — вот что стало главной задачей американской дипломатии. Снять с советского боевого дежурства не только мобильные СС-24, но и шахтные гиганты СС-18 (десять боезарядов в головной части), СС-19 (шесть боезарядов на каждой ракете) и СС-17 (четыре заряда в головной части каждой ракеты).
В конечном счете главной темой Мальты стало осмысление ослабления Советского Союза в Восточной Европе и влияние этого ослабления на американо-советские отношения. Это было начало новой фазы в американо-советских отношениях. «Раненый» восточный исполин под неверным руководством Горбачева теперь мог просить лишь о милости. Президент Буш хотел лучше понять, чего добивается Горбачев такими невероятными жертвами. Следовало установить рабочий контакт с супердержавой, лишающейся и своих союзников и статуса. Может ли помочь хороший рабочий контакт на персональном уровне?
Президент Буш собрал весьма узкую группу специалистов из Совета национальной безопасности, чтобы вдали от бюрократии выработать новую стратегию в отношении Советского Союза. Как и его предшественник в Белом доме, Буш весьма тщательно готовился к встрече с Горбачевым. Он беседовал со специалистами, встречался с дипломатами и даже изучил фильм о Горбачеве. (У Рейгана тоже был фильм о Горбачеве, но внимание Рейгана было ограниченным — десять минут бывшей кинозвезде; президент Буш смотрел гораздо более обширные киноматериалы о Горбачеве). Джордж Буш хотел выйти шире — за пределы чисто технических переговоров о стратегическом оружии. Во главе подготовительной работы стояли Бейкер и Скаукрофт; именно они считали мирвированные боеголовки. Но Министерство обороны и Объединенный комитет начальников штабов прознали об этих предпереговорных усилиях. Они воспротивились, и подписания СНВ на Мальте не получилось.
В окружении президента сложились две точки зрения. Приверженцы первой (в основном сотрудники ЦРУ) исходили из того, что ожидания людей перестройка не реализовала, так называемые реформы Горбачева в конечном счете подорвут его влияние внутри страны — либо сам Горбачев образумится. В конечном счете, произойдет распад Советского Союза на час187
ти. Так полагали директор ЦРУ Вильям Уэбстер, глава Национального совета по разведке Фриц Эрмат, директор советского отдела ЦРУ Джордж Колт, главный специалист по России Ходнетт.
Вторая точка зрения была присуща людям из Совета национальной безопасности, сотрудниками Скаукрофта. Они полагали, что Горбачев сумеет добиться положительных результатов, не лишаясь при этом контроля над ситуацией. Он действует осторожно и, скорее всего, преуспеет. Обращение к силовым решениям маловероятно, хотя этнические конфликты могут того потребовать.
Противостояние двух точек зрения на Горбачева впервые было столь ожесточенным. И впервые прозвучало имя того, на кого ЦРУ решительно указывало как на более надежного проводника интересов, соответствующих американским: Ельцин. За смещение позиции США к последнему выступили Ходнет, Колт, Гейтс.
Буш жаловался на то, что аналитики были «хороши в изображении общей картины, но плохи в определении деталей».
Накануне встречи на Мальте Горбачев был в нервном состоянии. Советники видели не только крах «империи», но и холодность американского руководства в первую половину 1989 г. Стоило ли идти на такие жертвы? Горбачев желал знать свою судьбу как можно скорее. Воспринимается ли он еще как лидер половины мира, или добровольные геополитические потери привели его к потере влияния?
Но Горбачев не долго мучался потерями. С каждым месяцем его гораздо больше волнует не череда утрат в Восточной Европе, а уровень отношений с главным деятелем современного мира — американским президентом. У него еще есть для него подарки, самые главные из которых — в среде стратегических вооружений. Пусть Буш в ответ на немыслимые уступки поможет Советскому Союзу интегрироваться в мировую экономику. Пусть Америка не пытается использовать ослабление СССР в Европе. С этим Горбачев и собирался на Мальту.
Главный подготовительный документ был создан Институтом США и Канады Академии наук. В нем говорилось, что проблема политического будущего Горбачева будет центральной в американской стратегии в несколько предстоящих лет. Документ правильно указывал на существование двух лагерей среди американских советологов. Гейтс и Чейни хотели использовать слабости советской стороны для дипломатического продвижения Америки. Бейкер и традиционные дипломаты при188
ходят к пониманию того, что излишне суровые американские требования способны в критической степени ослабить Горбачева. Президент Буш находится посредине этих двух лагерей. Задача Горбачева на Мальте — убедить Буша в предпочтительности второго курса. Советовалось не стремиться к завораживающим предложениям, а найти твердую деловую основу советско-американского диалога. Буш более всего ценит предсказуемость и деловой стиль, а не триумфы P.R. Не следует пытаться его ошеломить в стиле Рейкьявика. Он деятель эволюционного стиля.
Горбачеву не нравился совет «быть сдержаннее». Это не соответствовало его темпераменту и его чувству мессии. Если «нельзя» на Мальте, то никто не ограничивает его на предшествующем итальянском сапоге. Кортеж Горбачева проехал мимо римского Колизея, и советский гость вышел из лимузина. Он прорвался сквозь два кольца охраны, целовал детей, пожимал руки налево и направо. В его сознании билась одна мысль: при самых слабых картах вести себя так, будто у тебя на руках все козыри. В римском муниципалитете, стоя под фигурой Юлия Цезаря, Горбачев призвал к созыву в 1990 г. Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе, возобновить движение, начатое в 1975 г. созывом конференции ОБСЕ в Хельсинки. Главной идеей Горбачева отныне становится следующая: заменить оба военных блока — НАТО и ОВД на господствующую в Европе ОБСЕ.
Итак, дипломатическое наступление было возобновлено. Но, увы, нельзя не присоединиться к американским авторам: «В действительности же было уже достаточно ясно, что Генеральный секретарь Коммунистической партии, главнокомандующий Варшавского Договора, прямой наследник Ленина, Сталина, Хрущева и Брежнева — Горбачев, как ни пытался он представить себя выразителем самых смелых чаяний человечества, оказался великим историческим неудачником»233.
Мальта
«Поразительно, как мало Горбачев знает об экономике и как много из того, что он знает, — неправильно».
Дж. Буш, декабрь 1989 г, Мальта
У входа в бухту Ла-Валетты стоял крейсер «Слава», а за ним, в глубине гавани — тяжелый ракетный крейсер «Максим Горь189
кий». На нем и провел Горбачев со своим окружением первую ночь на Мальте после авиационного прыжка из Милана. Утром они все вместе позавтракали — Э.А Шеварднадзе, А.Н. Яковлев, А.Ф. Добрынин, Г.А. Арбатов. Затем собрались в кают-компании. Согласно впечатлениям С. Тарасенко, Горбачев и Шеварднадзе «были охвачены острым чувством необходимости совершить крупный маневр, не теряя при этом времени. Мы все ощущали, что Советский Союз находится в состоянии свободного падения, что наш статус сверхдержавы превратится в мираж, если его не скрепят своей поддержкой американцы. За нашей спиной была лавина 1989 года. Теперь мы хотели достичь некоего плато, которое позволило бы нам отдышаться и осмотреться»235.
1 декабря 1989 года президент Буш прибыл на Мальту. В10 часов утра небольшой катер пришел от флагмана американского Шестого флота крейсера «Белкнап», стоявшего посреди кипевшего штормом моря. Буш, Бейкер, Скаукрофт, Сунуну, Фицуотер и Зеллик начали взбираться на советский крейсер. Пряча таблетки от невыносимой качки, президент Буш изобразил самую широкую улыбку и вошел в кают-компанию, где ему уже пожимал руку Михаил Сергеевич Горбачев. Президент изображал из себя бывалого моряка, хотя это давалось ему с трудом.
Горбачев шутил в известном стиле: «Шторм — это часть секретного русского плана разоружить Шестой флот США Я не знаю, кто начнет. Вы гость на моем корабле. С другой стороны, именно вы пригласили меня на эту встречу». Буш взял на себя право открытия и начал встречу.
Президент Буш предложил провести многостороннюю конференцию на высшем уровне, посвященную Переговорам по обычным вооружениям в Европе (CFE). Предложил уничтожить основную часть химического оружия. С особым упором Буш призвал Горбачева распространить гласность на военный бюджет, на все военные расходы Советского Союза. Он передал Горбачеву папку документов Пентагона со словами: «Возьмите, хотя, я думаю, что вы через КГБ уже читали эти секретные документы». Горбачев хмыкнул.
Среди семнадцати американских инициатив лишь одна сразу же и решительно не понравилась Горбачеву — предложение провести Олимпийские игры 2004 года в Берлине. Это как бы подразумевало, что Берлин к тому времени уже будет столицей объединенной Германии. Шеварднадзе, действуя, как обычно, словно он был доверенным лицом американской стороны, рассказал, что советское руководство крайне обеспоко190
ено проблемой Германии. Горбачев сказал Бушу: «Мы наследовали две Германии от истории. История создала эту проблему, и оставим истории ее решать».
Далее Горбачев начал свой традиционный труднопереносимый бесконечный монолог, все время уходя в сторону и лишь мимолетно заглядывая в свой оранжевый блокнот, куда были занесены ремарки Буша. Мучение длилось час. В конце Горбачев сказал многозначительные слова: «По некоторым вопросам я готов пройти более чем половину пути». Чувство охотника, чующего добычу, отразилось на лицах американцев. Особо впечатлили окружение Буша и его самого два пункта: «Вы можете иметь столько инспекций на местах, сколько хотите»; «Значительные сокращения численности Советских войск в Европе? Мы знаем, что наши войска здесь нежеланны в любом случае»
Буш — это стало уже традицией — передал список из двадцати лиц, желающих эмигрировать из СССР. Горбачев: «Скажите нам, сколько вы желаете иметь эмигрантов, и мы пошлем их к вам».
Спор возник во время обсуждения ситуации в Центральной Америке. Буш и Горбачев беседовали в присутствии лишь переводчиков. Горбачев: «Почему американцы так самоуверенно требуют своего в Центральной Америке, в то время как их собственные вооруженные силы вторгаются на Филиппины? Буш ответил, что предпринимаемые американцами меры по спасению президента Корасон Акино «являются просто маневрами». Горбачев: «Мы похоронили «доктрину Брежнева», но, похоже, присутствуем при рождении «доктрины Буша». Буш сказал, что приглашен правительством Корасон Акино ради помощи. Горбачеву это показалось очень знакомым в плане «братской поддержки».
Опустим ту часть беседы, в ходе которой Бушу и окружению было странно и стыдно слышать об экономических взглядах Горбачева «с сотоварищи». С видом крайней самоуверенности Горбачев объяснял Бушу, как работает экономическая система Швеции и ряда других стран, а американцы переглядывались, дивясь дилетантизму и невежеству. После вежливых разъяснений Буша Горбачев выглядел просто сбитым с толка. Не лучшая часть встречи. Но в чем-то безобидная. Палаженко не мог перевести самую сакраменталбную для всех американцев фразу: «Tax writeoff» — списание суммы налога. Горбачев сказал, что экономисты постоянно сбивают его с толка. Буш с готовностью ответил, что у него тоже много такого опыта.
191
В области вооружений Горбачев предложил обратить внимание на ракеты морского базирования. Он дал президенту Бушу бело-голубую карту, приготовленную маршалом Ахромеевым и показывающую окружение Советского Союза американскими базами по всем азимутам. Горбачев указал на расположение американских военных кораблей — авианосцев и линейных кораблей, — способных нанести крылатыми ракетами удар по Советскому Союзу. Смертельная угроза.
Буш не находил, что ответить. Горбачев прокомментировал: «Я вижу, что у вас нет ответа. Мы окружены вашим флотом. География — важный фактор для нас».
Но тут же Горбачев сделал одну из ряда своих бесконечных уступок, не получая ничего взамен: «Мы желаем, чтобы вы оставались в Европе. Вы обязаны быть в Европе» (Своим Буш с удовлетворением сказал: «СССР перестал выталкивать нас из Европы».) Неизбежно встает вопрос, почему же американцы не перестали выталкивать Советский Союз из Восточной Европы? Вопрос о Германии не обсуждался подробно на Мальте, но для Буша и для Запада было важно в принципе, что Горбачев не отверг с ходу разговор об объединении Германии, как преждевременный, а именно этого опасались Вашингтон и Бонн. Присутствовавший на Мальте Добрынин указывает на важность подтверждения Горбачевым того, что «доктрина Брежнева» мертва. Президент США воспринял это важное заявление как фактическое заверение Горбачева не вмешиваться в происходящие в странах Восточной Европы события, что, разумеется активизировало деятельность Вашингтона по развалу социалистического блока236.
Все это происходило на фоне необычайно бурного моря, мешавшего взаимным контактам. Было впечатление, что Москва и Вашингтон нашли самое неудобное в мире место для встречи. У этой встречи были две стороны — внешняя, открытая — и внутренняя, не выставляемая напоказ.
1 .Вовне две великие державы праздновали окончание «холодной войны». Горбачев прямо сказал Бушу «Мы более не считаем вас врагами»237. Шеварднадзе позднее объяснял Бейкеру, что произнести эту фразу Горбачеву было очень непросто. В Москве уже проявляли себя силы, которые открыто обвиняли Горбачева за сдачу Восточной Европы американцам. Президент Буш еще в Брюсселе, накануне встречи на Мальте, сказал, что «желает иметь с Советским Союзом отношения сотрудничества»238.
192
2. Но была и закрытая для чужих глаз сторона. Американцы праздновали победу. Горбачев зашел в тупик, и ему более некуда деться. Теперь, — думал посол Мэтлок, «интересы Горбачева лишал и его выбора, они диктовали ему быть с нами... Он нуждался в конкретной американской помощи... Горбачев прибыл на Мальту готовым жаловаться»214. Представить себе, что Генеральный секретарь ЦК КПСС, номинально революционной партии, начнет жаловаться президенту США на свое партийное окружение, не мог никто. Но сбылось именно немыслимое.
3. Встреча на Мальте была очень важна, но на ней не было принято конкретных решений, шел, по существу, обмен мнениями «в новом мире», а не решение прежних задач. Правда, этот обмен приближал к решению такие вопросы, как сокращение стратегических вооружений (СНВ), промежуточное соглашение о сокращении химических вооружений, соглашение об обычных вооружениях в Европе. (В двух сферах американцы «отодвинули» Горбачева с его инициативами — там, где Горбачев желал достичь запрета на создание противоспутникового оружия; Буш отказался также рассматривать сокращения на морях.)
Согласно Александру Бессметных, встреча на Мальте сыграла роль анестизатора. «Горбачев был исключительно доволен тем, что американский президент, казалось, не готов был оказывать давление в направлении объединения Германии; он обещал также не подрывать связей Центра с Прибалтикой и со всей Восточной Европой. «Если бы не Мальта, — пишет Бессмертных три года спустя, — Советский Союз никогда бы не сдал Восточную Европу так мягко»240.
Видя огромность горбачевских уступок, Буш хотел хоть немного сбалансировать счет. Он предложил приложить усилия по предоставлению Советскому Союзу статуса наибольшего благоприятствования в торговле, снятию немотивированных ограничений, отмене дискриминационных поправок. Обещано было снятие дискриминационных поправок в отношении кредитов. Горбачев был чрезвычайно доволен и подтвердил, что Советский Союз предпримет все усилия, «чтобы обратить нашу экономику в сторону сотрудничества с другими странами, чтобы самим стать частью мировой экономической системы»24'.
Горбачев верил Бушу так как указанные инициативы американского президента не требовали дополнительного инвестирования конгресса, и только для снятия ограничений на экспортные кредиты и для предоставления статуса наиболее
193
благоприятствуемой нации нужно было согласие конгресса. Самым спорным пунктом оказалась ситуация, связанная с передачей правительством Никарагуа оружия сальвадорским повстанцам. Горбачев объяснил, что сандинистское руководство в Никарагуа пообещало не посылать в Сальвадор оружия. Буш доказывал, что сандинисты продолжают посыку оружия сальвадорским повстанцам. Гартхоф говорит, что встреча на Мальте сделала между Бушем и Горбачевым то, что полет в Вайоминг сделал для скрепления дружеских связей между Бейкером и Шеварднадзе242. Это более всего было видно на совместной пресс-конференции. Правда, Горбачев в частной обстановке жаловался на то, что Буш подает развитие событий в Восточной Европе как триумф «западных» ценностей. Горбачев с горечью говорил, что эти ценности являются универсальными. Никто кроме самого Михаила Сергеевича не мог понять такой степени наивности. Плод жалких партшкол и безумной многочасовой болтовни на бесчисленных президиумах, Михаил Горбачев по непонятным причинам воспринял и американского контрпартнера столь же бесхребетным отщепенцем мировой политики, позабывшим об интересах своей страны и променявшим мировую политику на отвлеченную болтовню. Но Буш и Бейкер достаточно зорко следили за соотношением сил на мировой арене (стремительно менявшемся в пользу США), и они не понимали, почему свою победу они не могут назвать тем, чем она была и есть, — своей победой.
Чувствуя слабость негосударственного подхода Горбачева, Джордж Буш-старший пошел дальше. Он выразил категорическое несогласие с продажей советского оружия в Латинской Америке. (Как будто США не продавали оружие всему миру — и в частности, в Афганистан, где гибли советские люди и их союзники). Буш противился советской поддержке политики Кастро в Латинской Америке. Значит, «пояс безопасности» Америки — Латинская Америка — волновал американского президента чрезвычайно. Но не пояс безопасности России.
Прибалтика
Немалое место в мальтийских дискуссиях занял вопрос о Прибалтике. На Мальте Буш напомнил Горбачеву, что Соединенные Штаты никогда не признавали вхождения прибалтийских республик в Советский Союз. Если Москва прибегнет к насилию, антисоветские чувства захлестнут США и заблокируют
194
улучшение двусторонних отношений. А если бы Россия в 1861 г. присоединилась к Англии и Франции в осуждении действий «объединителя союза штатов» Авраама Линкольна? Север был бы изолирован от всего мира, и развал США был бы неминуем. Не так поступил Петербург в то решающее для Соединенных Штатов и Линкольна время.
Прибалтийская тема — особая. Никто из советской делегации никогда не пытался объяснить несколько особых обстоятельств, делавших отношения с прибалтийскими республиками не столь простыми, как это представляли себе, подталкиваемые балтийским лобби в США, американские партнеры.
— Прибалтика была в составе России значительно дольше, чем Эльзас и Лотарингия в составе Франции, — из-за потери которых Париж пошел на мировую войну.
— Прибалтийские государства в свое время отошли от России не в результате некоего народного волеизъявления, а по прямому приказу фельдмаршала Гинденбурга и генерала Людендорфа, решивших таким образом ослабить своего великого восточного соперника.
— Возвращения охваченных левым движением прибалтийских республик в лоно России не произошло в 1919—1920 годах только потому, что британский империализм, посредством посланного в Балтику флота, решил «отогнать» Россию от открытых морей, повернуть колесо петровской фортуны.
— Всякий, кто испытывает моральные конвульсии по поводу реализации пакта Риббентропа-Молотова, пусть просмотрит миллионы метров кинопленки 1939-1940 годов, запечатлевших ликующие толпы и море цветов, которыми встречали Красную армию в Прибалтике.
— Американские сторонники «восстановления» демократии в Прибалтике пусть лучше вспомнят о сущности полуфашистских режимов, бедности населения — а иначе кто объяснит, почему так много прибалтов уехало в США и Аргентину и не вернулось домой. Неприглядное положение Прибалтики 1920—1930-х годов просто невозможно отрицать.
— Стремясь восстановить историческую справедливость, даже крайние националисты трех республик предпочитают не вспоминать судьбу остзейских немцев, депортированных из Прибалтики в мае 1940 года. Почему столь странная избирательность?. Эти остзейцы давали России едва ли не половину генералов и губернаторов на протяжении столетий, а вот в малых республиках с ними едва уживались.
195
— Отметим феномен невиданного антисемитизма в годы германской оккупации.
— Столь же трудно отрицать цивилизационный подъем прибалтов после 1945 года, когда три местные республики стали элитарным регионом, имеющим гораздо более высокий жизненный уровень, чем, скажем, сама Россия.
И теперь, глядя на пустые корпуса ВЭФа, на распущенный Институт инженеров воздушного транспорта, на невероятную проституцию, на феноменальное цивилизационное падение прибалтийских республик, неблагодарно укусивших самого Ельцина (фактически давшего им их новый шанс), удовлетворенных отсутствием русских надписей даже в Риге, где половина населения — русскоязычные, хочется спросить радетелей прибалтийского отрыва, где их историческая мудрость? Не говоря уже о справедливости... Вина тех, кто с Горбачевым, Яковлевым и Ельциным пересмотрел итоги Северной войны, в невежестве и слепой ненависти к русской истории и ее творцам.
По мнению посла Мэтлока, дозу «фатальной, роковой инфекции Советский Союз получил в 1989 году... Национализм нашел благодатную почву. Попытки экономических реформ потеряли всякий темп, росло недовольство. Контрольный механизм Коммунистической партии оказался подорванным»243.
В одном Горбачев восставал категорически — и делал это весьма наивно: он не соглашался с «триумфом западных ценностей»244. Буш с удивлением слушал политика, который сдал едва ли не все и при этом не соглашался признать триумф противоположной стороны. Буш проявлял не свойственную ему, в общем и целом, горячность: ну как же, ведь западные ценности включают в себя коронную горбачевщину—открытость, транспарентность, стимулы в экономике, приверженность свободному рынку. Казуист Яковлев защищал навязчивую идею шефа. Ну как же, а что, есть «северные», «южные» или, в данном случае, «восточные» ценности? Горбачеву, автору «общечеловеческих ценностей», обидно. Не лучше ли говорить об общечеловеческих ценностях? Многие в Советском Союзе воспримут настаивание на «западных ценностях» как попросту западный идеологический империализм. Мы видим, что Горбачева и Яковлева интересует не суть, не совместимость идей «золотого миллиарда», богатого Севера с взглядами и приверженностями пяти шестых мирового незападного населения, куда Россия входит согласно своим экономическим показателям и своей истории.
196
Возвратившись в Вашингтон, президент Буш встретился с представителями различных аналитических центров, подчеркивая свою жесткую позицию по Центральной Америке. Вице-президент Куэйл: «Бедный Горбачев, у него нет шансов».
Американцы, видимо, осознали, что, получив все уступки русских, они еще и требуют от них унизительного признания, что все это происходит ввиду несокрушимой ценности западного мировоззрения. Не озлятся ли русские по этому вторичному по своей значимости поводу. Буш несколько раз вместо западных ценностей давал определение демократических и гуманитарных ценностей. Государственный секретарь Джеймс Бейкер решил исправить положение. Пусть отныне все говорят о «демократических ценностях» как основе общей платформы». А не о «победе Запада». Для Горбачева этого было достаточно, чтобы, покидая Мальту, сказать: «Мир покидает одну эпоху — эпоху «холодной войны» и вступает в новую эпоху»245. Через две недели Шеварднадзе навестил штаб-квартиру НАТО в Брюсселе. Удивительно, но это порождение «холодной войны» вовсе не собиралось уходить в «мусорную корзину истории». Никто в Брюсселе не собирался следовать по стопам Организации Варшавского Договора.
Всего несколько недель спустя ОВД получила предложение от Бейкера помочь оппозиции окончательно свергнуть режим Чаушеску. Все стало немного понятнее, кто ведет, а кто ведомый. Кто правит этим миром, а кто становится жалким исполнителем. Даже столь обольщенный министр Шеварднадзе назвал предложение Бейкера «глупым»246. Не поздно ли пришло прозрение?
Теперь президент Буш стремился лишь к одному — к развитию успеха в Европе. Вернувшись с Мальты в натовскую штаб-квартиру в Брюсселе, президент Буш заговорил о необходимости покончить с расколом Германии «в соответствии с ценностями, которые становятся всеобщими идеалами». В данном случае Горбачеву просто давали задание. Чтобы не посыпать лишнюю соль на раны рухнувшей страны, президент Буш на Мальте сказал в декабре 1989 г., что Соединенные Штаты не воспользуются ослаблением России ввиду лишения ее пояса безопасности в Восточной Европе. Свидетель, посол Мэтлок, пишет так: «Горбачев заверил президента (Буша), что не использует силы в Восточной Европе, что он знает, что советские войска должны будут быть выведены из Восточной Европы... Он все еще надеялся сохранить Варшавский Пакт, но не использует силы для угроз.
197
Со своей стороны Буш сказал Горбачеву, что Соединенные Штаты не воспользуются переменами в Восточной Европе»247.
Как бы не так. Уже в январе 1994 года президент Клинтон, без малейшего согласования с теми, кто отдал ему влияние в Восточной Европе, объявил о марше НАТО на Восток И двух десятилетий не прошло, как не только Восточная Европа, но и Прибалтика стали аванпостами военной организации Североатлантического союза — НАТО. А у наивных борцов за «единую Европу» не хватило видения хотя бы оговорить вопрос о нерасширении НАТО на Восток в процессе сдачи своих позиций.
В ситуации, когда американские лидеры и не заикались о выводе натовских войск с территории западноевропейских и центральноевропейских государств, не преступным ли было заверить президента Буша на Мальте в том, что СССР выведет свои войска из восточноевропейского пояса своей безопасности.
Если рядовой Советской армии засыпал на посту, его ждали две недели гауптвахты. Если советский офицер опаздывал к месту несения службы, его ждал трибунал. А если Верховный главнокомандующий давал карт бланш вождю противостоящего блока, то он ожидал за это оваций. Полное искажение представлений о государственных интересах воцарилось в Кремле, а сверхцентрализованная обстановка в Советском Союзе делала противостояние преступной бесшабашности верховного руководства почти невозможной.
Именно об этом времени Збигнев Бжезинский сказал, что «мы не знали, что противника можно было свалить вначале используя лесть, а потом деньги». А идеолог консерваторов в США Майкл Ледин заметил с изумлением: «Мы смогли сокрушить Советский Союз, воодушевляя и поддерживая весьма малый процент его населения...» Горькое время предательства, смещения естественных инстинктов, безоглядного безразличия к своему отечеству. В комбинации с глупостью. Ведь Буш и тогда не обещал сохранять статус-кво в будущем.
Мальта характерна именно тем, какой характер приняли отношения Советской России и западного лидера — Америки. Горбачев фактически сдал Организацию Варшавского Договора. За туманные обещания неких экономических поблажек (никогда не сбывшихся в реальности), лидер огромной восточной страны как лучшему другу объяснил президенту Бушу-старшему, что восточноевропейские страны «могут уходить», Советский Союз не предпримет никаких контрдействий. Более того, расслабившийся генсек, вопреки всем правилам дипломатичес198
кого торга, как последний простак из незрелой провинции, фактически «бесплатно» и непонятно для западных собеседников щедро распорядился судьбой Восточной Германии, и даже Советской Прибалтики.
На следующие двадцать месяцев Буш строил свою политику в отношении Советского Союза на четырех базовых принципах: 1) помогать Горбачеву оставаться во власти; 2) держать его в рамках реформ, как бы расплывчато это определение ни звучало; 3) немедленно фиксировать все уступки, делаемые Горбачевым в пользу США; 4) « не уступать ничего ни на каком направлении».
Гибель ГДР
В ту самую неделю, когда Горбачев и Буш боролись с природой на Мальте, дружественная Советскому Союзу Восточная Германия погибала. Статья конституции о правящей роли коммунистической партии была отменена. Особый парламентский комитет обвинил Хонеккера и других смещенных лидеров в коррупции и изгнал их из СЕПГ. При этом не удержался и хитрый оппортунист Эгон Кренц — он был вынужден подать в отставку, и его во главе партии заменил Грегор Гизи.
В начале декабря 1989 г. в Москве собрались лидеры рушащегося Варшавского блока. Лишь неистребимый оптимист Горбачев, вопреки происходящему за окном, объявил, что Организация Варшавского Договора будет играть важную роль в новой Европе. ОВД и НАТО будут в ней главными элементами безопасности. Все понимали, что в этом случае он еще надеется предотвратить слияние двух Германий. Горбачев сообщил присутствующим «радостную новость» — он и Буш примерно одинаково смотрят на германскую проблему. В это же время американский посол в ФРГ Вернон Уолтерс уже предсказал, что Германия будет воссоединена в течение пяти лет.
На московской встрече только Николае Чаушеску предлагал контрмеры своим, назначенным вождями в текущем году коллегам созвать в Бухаресте съезд «пролетарских партий». Его игнорировали. По предложению чехословацкой делегации, все осудили действия ОВД против Чехословакии в 1968 г. Не подписался только Чаушеску. Судьба его была печальна. Через три недели чету Чаушеску расстреляли. Бейкер в Вашингтоне сказал, что США не препятствовали бы Советской армии, если бы она решила восстановить порядок в Румынии, (именно в это
199
время армия США начала массированное вторжение в Панаму). Интересно, о чем думал борец за планетарный гуманизм? Один из заместителей Шеварднадзе сказал послу Мэтлоку что американцы «отняли у русских «доктрину Брежнева».
Горбачев убедил настроенный на силовые действия Центральный Комитет отложить дело Прибалтики на некоторое время, а в это время послать в Вильнюс делегацию, чтобы там прислушались к голосу разума. Ельцин предложил, чтобы эту делегацию возглавил Горбачев. И ЦК согласился. Горбачев вылетел в Вильнюс 11 января 1990 г. в сопровождении делегации из сорока человек.
200
Глава 12
РЕШАЮЩИЙ ГОД: 1990
Возникает новый консенсус по поводу того, что советская угроза уже совсем не та. Подлинно значимым фактором является то, что угрозой СССР никогда и не был.
Строуб Талбот, 1990 248

После краха в 1989 г. советской зоны влияния в Европе у американцев возникла задача по своему «обустроить» Европу — объединить Германию и принять в свои объятия прежних советских союзников, преданных Горбачевым. Горбачев упивался присутствием в «первом классе». Новый 1990-й год они встречали совместным с президентом Бушем обращением к двум, советскому и американскому, народам. Буш прославлял динамичный процесс внутри СССР, в очередной раз заверяя, что «Запад не воспользуется исключительными переменами, происходящими на Востоке»249.
Воистину удивительным было то, что влиятельные американские круги продолжали настаивать на том, что политика Горбачева — хитрый и коварный трюк, рассчитанный на раскол Запада и дальнейшую победу над ним. Вот что, к примеру, писал многоопытный Пол Нитце, автор знаменитого в американской истории документа «Совет национальной безопасности — 68», заложившего одну из главных основ «холодной войны»: «Новое мышление Горбачева камуфлирует неистребимую решимость довести большевистский конфликт до конца, ожидая неизбежного нового сочетания условий, в которых преобладание в регулировании условий развития конфликта даст коммунистическим партиям решительное преобладание в расколотом мире»250. С опасением на сближение с Горбачевым смотрели Генри Киссинджер и госсекретарь Рональда Рейгана Александр Хейг. Киссинджер бил тревогу на телевидении251. Хейг требовал не забывать, что речь идет о противонаправленной сверхдержаве252. В самой американской администрации министр обороны Ричард Чейни и председатель объединенного
201
комитета начальников штабов подчеркивали, что цели СССР в среде развивающихся стран не изменились.
Администрация Буша уже не верила в подобные варианты развития событий. Бейкер сказал, что «нашей политикой должна быть помощь Горбачеву именно там, куда он хочет идти»253. Глава Центрального разведывательного управления Уильям Уэбстер докладывал, что «не существует шансов восстановления советской гегемонии в Восточной Европе и что, даже если жесткий режим наследует Горбачеву,« у него будет мало стимулов идти в направлении непосредственного противостояния с Соединенными Штатами, это руководство не сможет даже начать крупное военное строительство»254. Государственный секретарь Бейкер полностью солидаризировался с Уэбстером. А в Америке росло чувство, что администрация движется в этом направлении медленно.
Внутренние процессы СССР в решающий период
1980-е годы видели замедление советской промышленности уже до негативных значений. Центральное разведывательное управление США определяло развитие в 1986— 1989 годах в 1,3 процента. На 1990 год приходится снижение производства до 2,4 процентов255. Экономические тяготы подогревали локальные конфликты. В начале января советские войска вошли в бунтующий Баку. (16 января Белый дом и госдепартамент одобрили применение советских войск для предотвращения крупного кровопролития256.)
В январе 1990 г. массовые демонстрации начались в Молдавии. 11 января Армения пошла по пути прибалтов. 9 марта Верховный Совет Грузии осудил оккупацию своей страны в 1921 г. и включение в Советский Союз. В марте 1990 г. «Рух» проявил свою силу на украинских выборах.
(Это было время трагического распада Югославии. После апрельских выборов 1990 г. Словения и Хорватия двинулись к независимости. В Хорватию с благословения римского папы из Венгрии ввезли оружие инсургентам, а те осуществили раскол прекрасной балканской страны. Запад при этом всячески осуждал «фашиста» Милошевича, хотя любое западное правительство ради сохранения целостности страны пошло бы именно сербским путем. Полагаю, что еще более суровым.).
11 января Горбачев впервые не из окна кабинета увидел четвертьмиллионную толпу литовцев. Именно здесь, как видит202
ся, Горбачев начинает свыкаться с теоретической возможностью отделения Литвы и прибалтийских республик в целом, хотя словесно он еще говорит о демократизации большой нации. В ходе выборов в Литве в феврале оппозиционный «Саюдис» получил 90 мест из 140. Оппозиционеры победили и в Латвии; в Эстонии они приблизились к половине депутатов. 11 марта 1990 г. Литва провозгласила свою независимость, а Витаутас Ландсбергис был избран Председателем Верховного Совета. 18 марта Москва прекратила поставки нефти в республику (эмбарго было снято, когда Литва отложила провозглашение независимости. 4 мая намерение стать независимой огласила Латвия.
Прибыв в Вильнюс 11 января, Горбачев провел в Литве три дня. Вторгаясь прямо в толпу, он кричал: «Независимость? Выступим за нее! На рабочем месте, в городах, в республиках, но вместе!» Но то, что срабатывало за границей, не работало здесь. Горбачев убеждал, что, добившись желаемого, они придут в никуда. А Витаутас Ландсбергис оставался непреклонен: «То, что украдено, должно быть отдано назад».
Но гораздо сложнее было в Закавказье. На рассвете 20 января 1990 г. колонны войск Советской армии и внутренних войск под руководством маршала Язова штурмовали Баку. Численность погибших оценивают от 120 до 1000 человек Шеварднадзе вспоминал слова Бейкера: «Соединенные Штаты «поймут» причину использования войск в случае «иррационального кровопролития и национальной ненависти».
На той же неделе Джордж и Барбара Буш устроили частный ужин в Белом доме для Сюзан Эйзенхауэр и Ромуальда Сагдеева, только-что поженившихся. Президент удивил присутствующих защитой мер, предпринятых Горбачевым. Буш в «Ньюсуике»: «Мы многое поставили на совместные с этим человеком дела».
31 января 1990 г. Горбачев говорил с Бушем по телефону. Прошел год, как они непосредственно общались по телефону. Буш говорит, что звонил преимущественно для того, чтобы «укрепить мораль» Горбачева. Теперь Горбачев жил преимущественно в Ново-Огареве, на построенной в 1956 г. государственной даче, напоминавшей гнезда помещиков XIX века — портик, двухэтажный дом. Внутри бильярд, солярий, кинозал. Именно здесь Горбачев готовил сейчас речь для выступления на Пленуме ЦК. Сюда собирались помощники. Москва кипела. Несколько колонн протестующих москвичей подошло к гостинице
203
«Москва», где жили многие приехавшие на Пленум ЦК КПСС члены Центрального Комитета из провинции.
В своей речи 5 февраля 1990 г. Горбачев призвал к прекращению партийного контроля над политической системой страны. Он предложил также экономические реформы, 20-процентное сокращение численности Центрального Комитета, создание нового политического поста — президентства, способного консолидировать политическую власть. Защитниками новых начинаний Горбачева были прежде всего Шеварднадзе и Яковлев. Ощутимо было давление как слева, так и справа. Но в конечном счете лишь один голос был против новой платформы — голос Ельцина, который сказал, что Горбачев «стремится писать свои предложения и левой и правой рукой — всегда стремясь к компромиссу».
Но такие оппозиционеры, как Ельцин, уже предсказывали, что правительство Горбачева «может рухнуть в течение нескольких месяцев»257. Теперь уже и в Москве увидели 250-тысячную политическую демонстрацию. Горбачев мечется, он соглашается на отмену 6-й главы конституции, декларирующей главенствующую роль партии. Но его восхищала «компенсация» — новосозданный пост президента СССР, который он и занял.
На этом пленуме Горбачев изменил политическую значимость Политбюро, он значительно сократил состав Центрального Комитета. «Новое мышление» подверглось жесткой критике Лигачева и посла СССР в Польше Бровикова; они говорили о возрождающейся опасности «объединенной Германии», травме потерянной Восточной Европы. Александр Проханов писал, что «сентиментальная теория «нашего общего европейского дома» привела к крушению восточноевропейских коммунистических партий, переменам в природе государств и к неизбежному объединению Германии. Вся геополитическая архитектура Восточной Европы, ради создания которой наша страна заплатила огромную цену, оказалась разрушенной в кратчайшее время». Проханов обвинил философию нового мышления, «на практике обернувшуюся безразличием к интересам государства»258. Проханов был заклеймлен как идеолог военных, коммунистов и нарождающегося фашизма.
Защитниками официального курса выступили Шеварднадзе и Яковлев. Шеварднадзе спешил — как же, он опаздывал на встречу с Джеймсом Бейкером и с канцлером Колем в феврале 1990 г.
204
Бейкер в Москве
Пленум еще продолжался, когда в Москву 7 февраля 1990 г. прилетел государственный секретарь США Джеймс Бейкер. Его «Боинг-707» приземлился в «Шереметьеве» в густом тумане. «Спасо-Хауз» был занят свадьбой Сюзан Эйзенхауэр и Ромуальда Сагдеева, поэтому команда Бейкера устремилась в гостиницу «Международная», построенную Армандом Хаммером к Олимпийским играм 1980 года.
Встреча с Шеварднадзе, намеченная на 7 часов вечера, не состоялась — продолжался критически важный пленум ЦК. Чего опасался Бейкер? Американские авторы Бешлосс и Тэлбот говорят без обиняков, что после ожесточенного пленума «всегдашняя готовностъ Шеварднадзе будет ослаблена»259. Как вам нравится уверенная надежда на то, что советский министр сдаст все позиции, добытые нашим народом с таким трудом?
Бейкер предполагал увидеть Шеварднадзе изможденным и истощенным и был немало удивлен, увидев министра бодрым и даже воодушевленным. Теперь и Бейкер поднял планку поддержки Горбачева: «Мы полагаем, что процесс советского обновления соответствует нашим интересам. Этот процесс является важным и позитивным»-60. Бейкер употребил слово обновление — более всего привлекавшее Горбачева. Шеварднадзе был благодарен (он только что говорил об обновлении на Пленуме), и такой же, все были уверены, будет реакция Горбачева.
Бейкер не делал паузы. Он тотчас же попросил прекратить поставку истребителей МИГ-29 на Кубу. Буквально подыгрывая Бейкеру, Шеварднадзе сказал, что никогда не поддерживал политики поддержки Кастро. Судьба Наджибуллы в Афганистане? Шеварднадзе: «Мне хочется, чтобы противостоящие стороны уничтожили друг друга и тем решили афганский вопрос». Бейкер сообщил, что собирается посетить Румынию и Болгарию. Советский министр иностранных дел: «Это хорошая идея. Это даст новые силы реформаторам в этих странах. Я был в этих странах 36 часов, и я думаю, что хорошо бы и вам навестить их. Будем ждать ваших впечатлений». Вдумайтесь: советский министр просит американского государственного секретаря избавить Восточную Европу от советского влияния.
Кто-то назвал Шеварднадзе «хитрым лисом», но ни один лис не изгоняет из норы своих потомков или родственников. Да и хитрый ли? Корыстный — несомненно, глухой к чужому
205
горю — да, но коварство трудно назвать хитростью. Он играл на продаже наших достижений, на продаже наших интересов, и такого рода хитрость называется иначе.
Бейкер предложил распространить вайомингские договоренности на Договор по сокращению Стратегических Наступательных Вооружений (СНВ). Шеварднадзе пообещал, что эксперты будут работать всю ночь. И потребовал неразглашения предварительных договоренностей.
Вечером 8 февраля 1990 г. Шеварднадзе принимал чету Бейкеров в своей московской квартире. После смены грузинских блюд советский министр сказал американскому гостю, что ухудшение экономической обстановки угрожает политическому выживанию Горбачева. Но главная угроза — не экономика, а проявления национализма. И новой чертой политической жизни страны является открытая критика в обществе курса внешней политики. На пленуме открыто задавались такие вопросы: «Почему и зачем вы и Горбачев потеряли Восточную Европу? Почему вы капитулировали в Германии?»
После беседы с Шеварднадзе Джеймс Бейкер сказал своим помощникам: «На Пленуме Центрального Комитета Горбачев укрепил свои позиции, но, возможно, это-то и являет собой опасность. Чем больше он берет на себя полномочий, тем труднее ему будет обвинять кого-либо кроме себя в том, что дела идут так плохо». Бейкер впервые выразил сомнения в «непотопляемости» Горбачева: «Его выживание подвергается риску, хотя этого не следует говорить на публике. Чем больше мы говорим о его уязвимости, тем больше это становится самореализуемым пророчеством. Опасность Горбачеву идет не со стороны заговорщиков, а со стороны недовольных на улицах, снизу». Оптимальный курс для США: «Мы будем помогать Горбачеву, если это будет в наших взаимных интересах. Но сейчас мы уже не рискуем полностью привязывать свои интересы к звезде Горбачева»261.
9 февраля 1990 г. Бейкер сидел напротив Горбачева и Шеварднадзе в роскошном Екатерининском зале Кремля. В отличие от Шеварднадзе, Горбачев был изможден происходящим, в начале встречи не было его стандартных шуток За столом рядом с Горбачевым сидел маршал Ахромеев, и это означало, что дело будет касаться проблем Стратегических Наступательных Вооружений.
Не прошло и часа, как советская сторона сделала первую уступку — приняла американское предложение по баллистическим ракетам морского базирования. Вместо инспекций на
206
местах стороны обязались раз в год сообщать численность ракет, которые она намерена разместить на военных судах и подводных лодках — льготные условия для США, прячущих свою стратегическую мощь в океанах.
Что касается переговоров по обычным войскам и вооружениям в Европе, то Горбачев заявил, что не может принять последнего предложения американской стороны, оставляющего Запад с войсками, на 30 тысяч большими, чем у Востока. Вслед за Шеварднадзе Горбачев предложил американской стороне подумать о «выдвижении контрпредложения, а не о контрнаступлении». Бейкер ответил, что в ближайшие дни проконсультируется с американскими союзниками в Европе, но уже сейчас находит предложения Горбачева «интересными». После этого Горбачев отпустил Ахромеева и других помощников, чтобы в самом узком кругу обратиться к тому, что его более всего интересовало: перемены в Восточной Европе, Германия.
«Успехи демократии»
Советский Союз переживал подлинную революцию. Мартовские выборы 1990 года дали значительный успех демократам в крупных городах. 13 марта 1990 г. Съезд народных депутатов отменил статью 6 конституции (о главенствующей роли в советском обществе Коммунистической партии Советского Союза). Съезд избрал Горбачева президентом на пять лет. Права прежнего Политбюро перешли к вновь созданному Президентскому Совету. Горбачев обещал использовать свои расширенные полномочия для проведения экономических реформ в направлении формирования свободного рынка. Его экономический советник Леонид Абалкин обрисовал экономический план, ведущий к масштабной приватизации, созданию системы банков и переменам в налогообложении. Между тем словеса лукавые уже отозвались на жизни народа. Само начало так называемых реформ вызвало утроение цены на хлеб и панику на рынке потребления. Опасаясь массового недовольства, Верховный Совет СССР 15 июня 1990 г. отменил эти болезненные меры.
На фронте политической модернизации начали складываться протопартии — «Демократическая платформа» — на левом от КПСС фланге и Коммунистическая партия Российской Федерации — на правом. Обе партийные группировки были пока еще лишены внешнеполитической стратегии. То было словно «молчание моря» на арене, где Россия стремительно теряла свой внешнеполитический вес.
207
Американцы же сражались за своих сателлитов, за свою политическую линию отчаянно. В период, когда Литва объявила о своей независимости, а Горбачев с замиранием сердца объявлял себя президентом СССР, государственный секретарь Джеймс Бейкер оказал терзающим великую страну силам самую мощную поддержку. Адресованное Шеварднадзе особо доверительное письмо прибыло 25 марта 1990 г. В нем американское руководство еще раз настойчиво подчеркивало свое отношение к трем республикам Прибалтики как к оккупированным странам. Высший орган, конгресс США, призвал признать Прибалтику независимой. Мэтлок и его коллеги страшно волновались — они стремились получить в Латвии поддержку 80 процентов живущих в стране латышей и поддержку минимум сорока процентов нелатышского населения. (Тогда никто из нелатышей в страшном сне не мог предположить, что независимость поместит русских в гетто — лишит их права образования и жизни в родном языке).
В мае 1990 г. государственный секретарь США Джеймс Бейкер прибыл в Москву для подготовки визита Горбачева в США. На устах у всех была мятежная Литва. Уже не опасаясь за озлобление Кремля, Бейкер после Горбачева и его ближайших помощников встретился с литовским премьер-министром Казимирой Прунскене. Глава американской дипломатии вовсе не ощущал критичности момента, того факта, что он находится в суверенной стране и при этом всячески содействует ее развалу.
Давайте послушаем, что говорил американскому государственному секретарю тот, кто средствами дипломатии обязан был защищать Советский Союз — Эдуард Шеварднадзе. Когда Бейкер предложил «провести особую линию» вокруг прибалтийских государств, Шеварднадзе не указал иностранному деятелю, вмешивающемуся, в дела суверенного государства, на дверь. Послушайте, что он вместо этого сказал:«Но жители Кавказа столь же остро чувствуют свое насильственное включение в состав Советского Союза, и многие также думают и в Центральной Азии»2Ь2. Редкий случай стопроцентного предательства государственных интересов страны. Тот, кому было поручено защищать страну, стал ее разваливать на глазах у изумленного высшего дипломата противоположной стороны.
Неизвестно, что испытал госсекретарь Бейкер. Возможно, он испытал отвращение. Он как-то привык к тому, что дипломаты защищают собственные страны. Поразительнее всего то, что Горбачев, лидер великой державы, сам призвал Бейкера
208
быть посредником в отношениях между Москвой и Вильнюсом. Любой непредвзятый наблюдатель сказал бы, что это уже слишком: ведь США открыто выступают за выход прибалтов из страны Горбачева. Что, Горбачев этого не знал? Именно в беседе с американским государственным секретарем Горбачев предложил мятежной Литве «отложить на время» провозглашение независимости — тогда Москва снимет экономическое эмбарго. Бейкер немедленно после встречи с Горбачевым призвал в резиденцию американского посла литовского премьер-министра Казимиру Прунскене и двух помощников Ландсбергиса. (Не все знали тогда, что Прунскене и Ландсбергис находятся в глубокой ссоре и Ландсбергис, профессор музыковедения, ставший Председателем Верховного Совета, прислал своих людей присматривать за Прунскене.)
Американцам Прунскене нравилась больше Ландсбергиса своей гибкостью и интеллигентностью. «Ее главной заботой в тот день было не представить дело так, будто, согласившись на то, чтобы отложить провозглашение Литвой Декларации независимости, это не выглядело, как согласие снова войти под советскую юрисдикцию. Бейкер заверил ее, что, как бы ни пошли литовцы в этом вопросе, Америка будет держаться твердо своего непризнания вхождения Литвы в CCCР... На данном этапе Литве целесообразно отложить провозглашение независимости — пока в Москве ведутся переговоры»261.
Надо сказать, что американцев поразило то обстоятельство, что Прунскене и прочие сепаратисты летали в Вильнюс и назад на самолетах «Аэрофлота», государственной компании СССР. Да, могучим защитником целостности страны был Горбачев, если позволял открытым сепаратистам пользоваться центральной транспортной авиакомпанией.
Напряженность в отношениях с Литвой стала ослабевать — Горбачев немедленно начал выполнять обещание, данное американцам. 12 июня 1990 г. Горбачев и Рыжков встретились с Ландсбергисом. А потом в Литву пошел газ из России. Милые отношения.
Это миролюбие Горбачев периодически перемежал весьма нервными жестами. Несколько раз, глядя прямо в лицо Мэтлоку, он говорил, что знает, кто провоцирует прибалтов, кто дает им подрывные советы. Конгресс США не должен вмешиваться в подобные вопросы, принимая при этом назидательный тон. В мире много федераций — Бразилия, Индия, Канада, Югославия, все они могут быть затронуты происходящими
209
процессами... Между прочим, литовцы перед провозглашением независимости посетили посла Мэтлока. О чем шла беседа?264
Организация «Саюдис» в Литве решила воспользоваться американским непризнанием вхождения Литвы в состав СССР для того, чтобы провозгласить независимость республики от Советского Союза. Она сделала это опираясь на два фактора — американскую поддержку и нерешительность Горбачева. Уже один лишь факт постоянных контактов американского посла с лидерами сепаратистской организации «Саюдис» поразителен для мира нормальной дипломатии. Представьте себе, что российский посол в 1860 году встречается с сепаратистами американского Юга, фактически подталкивая их к сецессии. А ведь «Саюдис» требовал полного отделения. Еще более поразительным фактом является знание и одобрение этих контактов со стороны высшего советского руководства. По конституции такое бездействие равнялось преступлению против государства.
Не тех вождей нашел Советский Союз. В 10 часов утра 7 марта 1990 г. министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе призвал к себе на Смоленскую площадь посла Мэтлока и в самом доверительном тоне попросил его быть посредником между Горбачевым и «Саюдисом». Читаешь страницы мемуаров Мэтлока и с трудом веришь: Шеварднадзе делится с американским послом всеми внутренними тайнами, словно американская сторона страстно симпатизировала Горбачеву как представителю государственного центра. А ведь дело было вовсе наоборот, Соединенные Штаты по геополитическим соображениям стремилась максимально ослабить Советский Союз.
Американский посол узнает, что Шеварднадзе уже не очень беспокоится по поводу литовского сепаратизма. В любом государстве мира (скажем, в современной Литве) это рассматривалось бы как акт государственной измены. И прежде всего в США. Нет сомнения, что Мэтлок знал это. Но советские министры потеряли все моральные и патриотические ориентиры. Фактически Шеварднадзе гарантировал американцам развал собственной страны. «Он был менее обеспокоен возможностью провозглашения (литовской) независимости/чем установлением президентской власти в Москве. Если литовцы подождут этого, то ситуация будет решена без ненужного риска»265. И американский посол возвращается в Спасо-хауз, чтобы инструктировать Ландсбергиса отложить решительные действия до президентского возвышения Горбачева. Начались поразительные будни. На 7 марта 1990 года американский посол в
210
Москве Мэтлок назначил встречу с лидерами «Саюдиса», и те восприняли его «совет». Посол понимал, что делал: «Любой контакт между литовцами и американским посольством означал, что Соединенные Штаты манипулируют ситуацией с целью развала Советского Союза». Вот именно.
Дипломаты беседуют в самом доверительном тоне. Посол Мэтлок узнает об обеспокоенности министра Шеварднадзе позицией Советской армии, судьбой военных заводов и армейских баз Советской армии на территории Литвы. Лицо Шеварднадзе осунулось, когда он узнал, что Мэтлок не собирается даже отложить встречу с Ландсбергисом и его окружением. «Но он (Шеварднадзе. —А.У.) даже не протестовал». Достойный министр независимой страны. Шеварднадзе попросил, чтобы встреча была по возможности короткой. Ландсбергис сообщил Мэтлоку что Верховный Совет Литвы готов провозгласить независимость Литвы. Мэтлок сказал руководству «Саюдиса» ключевые слова: им нечего боятъся, Горбачев не применит силу. Обо всем этом Мэтлок на следующий день — 8 марта 1990 года рассказал Шеварднадзе в его офисе на Смоленской площади. Беседовали они, как всегда в последние дни, с глазу на глаз. Мэтлок предложил, чтобы Горбачев официально пообещал «Саюдису», что не применит силу против объявившей о своей независимости Литвы. Шеварднадзе нашел эту идею интересной. Покидая кабинет Шеварднадзе, Мэтлок калькулировал: по крайней мере один член Политбюро стоит на «верной» стороне.
Успокоение
С огромным удовлетворением американская администрация удостоверилась в том, что против мятежной Литвы, объявившей в марте 1990 г. о своей независимости, у руководителей Советского Союза нет ни воли, ни плана контрдействий. Объявив об экономическом бойкоте, Горбачев не знал, что делать дальше. Экономическое давление на Вильнюс не принесло результатов. Что далее? Изнутри на Горбачева оказывалось давление с целью побудить действовать против Ландсбергиса решительно, но самолюбивый и слабый лидер погряз в нерешительности. В конечном счете он стал ждать решения вопросов в переговорах с американцами в мае 1990 года. Все более становилось ясно, что у руля советского государства стоит нерешительный капитан, не знающий, каким курсом плыть. И предпочитал игнорировать рифы, на которые шел его корабль.
211
В эти дни Горбачев бросался в разные стороны, ища панацею в самых неожиданных местах, не желая при этом уступить свое место более государственно ориентированным политикам. Все это вводило Советский Союз в состояние невиданной смуты. Наступал жесткий политический кризис.
Обратите внимание, что проблемы Прибалтики американские дипломаты обсуждают с членом Политбюро Александром Яковлевым в его же офисе, и с другим членом Политбюро — Шеварднадзе во время недельной поездки последнего в Вашингтон. Этот визит помог решению «главной» для Горбачева цели: была определена дата следующего саммита. На этот раз Горбачев прибудет в США в конце мая — начале июня 1990 года.
А уральская Немезида продолжала свое движение. 4 марта Борис Ельцин, выступая с платформой свободнорыночной экономики, получил на выборах в Верховный совет более 70 процентов голосов избирателей. Теперь его целью становилось президентство в Российской Федерации (следовало вытолкнуть оттуда горбачевского ставленника Виталия Воротникова). После этого у него появится возможность бросить вызов самому Михаилу Горбачеву. Ельцин крушил Горбачева и с прибалтийского фланга. Ощущая поддержку московских демократов, 11 марта 1990 г. литовский парламент единогласно проголосовал за «восстановление» потерянной страной пятьдесят лет назад независимости. Ландсбергис провозгласил: «Мы ни у кого не спрашиваем разрешения на этот шаг». Вот если бы у Горбачева любовь к отечеству (а не к планетарному гуманизму) напоминала соответствующее чувство Ландсбергиса! Но нет. Наш герой плавал в глобальных водах, его соотечественники и их судьба были для него второстепенным обстоятельством. Горбачев уже не подвергал сомнению деяния раскольников, теперь он потребовал от Литвы за предоставление независимость 34 млрд. долл. компенсации. Осмелевшие литовцы потребовали не меньшую сумму «за причиненный ущерб».
Горбачев узнал о провозглашении литовской независимости в тот момент, когда отмечал пятилетие прихода в верховную власть. И снова один шаг противоречил следующему. Горбачев пообещал не вести переговоры с Ландсбергисом: «Переговоры ведут с иностранными державами». Жест Вильнюса — «незаконный и ущербный». Но, с другой стороны, Горбачев уже не знал, как отвечать. Вообще говоря, Горбачев, судя по всему, думал прежде всего о том, что через несколько дней он станет президентом СССР. Пройдя процедуру вступления на пост пре212
зидента, «Горби» несколько смягчился: он будет вести с Вильнюсом «взаимоуважительный диалог».
Далее еще один поворот: 16 марта 1990 г. в своем первом президентском послании (адресованном Ландсбергису, которого Горбачев неизменно называл «пианистом») содержался ультиматум: отказаться от декларации о независимости. Вертолеты летали над крышами Вильнюса и разбрасывали листовки, называющие Ландсбергиса «орудием тех, кто однажды уже владел буржуазной Литвой и судьбами ее граждан, продавал ее землю и заводы иностранному капиталу — стоил Литве сотни тысяч рабочих мест».
Во время встречи в Кремле с председателем Объединенного комитета начальников штабов — адмиралом Уильямом Кроу, министр обороны маршал Дмитрий Язов сказал, что многие командиры полны решимости двинуть вперед свои танки. Советская армия готова сокрушить Литву. «Если хоть одна республика покинет Союз, Горбачев потеряет власть. И он обязан применить силу, он дошел до края». Маршал преувеличивал решимость своего главнокомандующего. Горбачев помнил обещание, данное на Мальте Бушу. И сделал шаг назад: дал Литве срок «одуматься» до 19 марта 1990 г.
20 марта Шеварднадзе встретился с Бейкером в Виндхуке (Намибия). Госсекретарь спросил, что намерен делать Горбачев. «Шэви» сказал, что полное описание займет ночь. Но, кратко говоря, сила против Литвы применена не будет. «Мы стремимся вовлечь литовских лидеров в диалог. Кому из нас станет хуже после завоевания независмости? Экономически литовцев ждет коллапс, если мы перестанем качать субсидированную нефть. У нас там важные военные базы. Они не могут просто установить независимость. Мы готовы учитывать их интересы, но и они должны учитывать наши. Мы не используем силы, если только они не нападут на наши гарнизоны». При этом Шеварнадзе как в порядке вещей обсуждал сепаратистские возможности отдельных республик. «Они очень отличаются от грузин. Литовцы — спокойнее. Наши люди — грузины — напали бы на советские гарнизоны уже давно».
Шеварднадзе указал, что советские военные круги занимают по Литве более жесткую позицию, чем по какому-либо другому вопросу. Более того, будучи исключенными из процессов, ведущих к объединению Германии и отколу Восточной Европы, руководство КГБ, руководство вооруженных сил сейчас воспринимают события с гораздо большей эмоциональностью,
213
чем прежде. Об эмоциональности самого министра иностранных дел мы не слышим вообще ничего. Вот что говорит по поводу объединения Германии человек, которому мы поручили защиту наших интересов: «Мы понимаем, что нейтральная Германия являет собой проблему. Мы не желаем нейтральной Германии. Мы хотели бы иметь на ее территории ваши войска». Ясно, что речь идет не о Талейране; перед нами даже близко не Горчаков. Перед нами бесхребетный карьерист, уже думающий о своем закавказском уделе.
На этом этапе Горбачев попытался сыграть в сильного президента. 21 марта 1990 г. он в качестве президента СССР приказал литовцам сдать все огнестрельное оружие. Ландсбергис воспринял это как приказ со стороны «иностранной державы», который может быть реализован только грубой силой. 26 марта Горбачев принял сенатора Эдварда Кеннеди, и тот спросил Горбачева, в каком случае Москва готова применить силу? Горбачев сказал, что «в случае насилия, угрожающего жизни граждан». Кеннеди подчеркнул, что «Тяньаньмынь в Вильнюсе поставит под вопрос американо-советские отношения».
Зная уязвимое место Горбачева, Скаукрофт предупредил посла Дубинина, что в случае применения силы против Литвы, его визит в США в июне не состоится. Вечером 28 марта 1990 г. президент Буш послал президенту Горбачеву личное письмо — первый подобный обмен письмами со времени начала балтийского кризиса. Буш клялся, что верен мальтийской договоренности и не обвиняет во всем СССР. Теперь очередь Горбачева выполнить свою долю мальтийского обещания, и решить проблему, кажущуюся все более взрывоопасной с каждым днем. Джек Мэтлок отвез письмо в советскую столицу.
Читатель, отметь для себя-. 31 марта 1990 г. Горбачев призвал Ландсбергиса к диалогу. Ландсбергис отверг предложение (он только что получил письмо из Вашингтона), но литовский парламент ответил, что его устроит «любой уровень переговоров». Ну а мы отметим, что после многих десятилетий, когда советское руководство отвергало саму возможность американского вторжения во внутрисоветские дела, теперь Москва фактически просила американцев помочь справиться со своенравным Вильнюсом.
17 апреля 1990 г. Горбачев информировал Вильнюс, что в случае несклонности Вильнюса идти на компромисс, поставка естественного газа из России будет прекращена в течение 24 часов, равно как и поступление нефти на литовские перерабаты214
вающие заводы. В тот же вечер в Белом доме собрались, помимо Буша, Бейкер, Чейни и Скаукрофт. Их общим решением было: если блокада Литвы будет сжиматься, США сократят свои торговые контакты с СССР, откажутся заключать торговый договор. (Но продолжатся переговоры по военным вопросам, дающие Западу превосходные результаты).
23 апреля 1990 г. президент Буш продолжал обсуждение ситуации вокруг Литвы в Кабинетной комнате. Бейкер доложил, что двадцать союзных Америке стран отказались ввести санкции против Москвы. Да и советники Буша склоняются к тому, что санкции в отношении СССР будут чрезмерной реакцией. Как сказала Кондолиза Райс, «следует опасаться зажигать спичку в заполненной газом комнате»266.
Обиженный самолюбивый Ландсбергис сказал, что он — жертва второго Мюнхена, что его продали Москве. 2б апреля Миттеран и Коль прислали Ландсбергису письма, в которых просили отложить провозглашение независимости и начать переговоры с Москвой. Премьер-министр Казимира Прунскене поддержала эти предложения, и только Ландсбергис стоял на своем. Но американский конгресс потребовал изъятия у СССР торговых привилегий до тех пор, пока будет сохраняться блокада Литвы. 3 мая 1990 г. Прунскене была принята президентом Бушем в Овальном кабинете Белого дома. Прунскене не одобряла образ «второго Мюнхена». Литовский премьер была за «отложенную независимость» и за переговоры.
Беседуя с Бейкером по поводу Литвы, Шеварднадзе сказал: «Это только ввиду особых отношений, сложившихся между нами, мы можем обсуждать эту тему. В другие времена и в других странах вам бы сказали, что вы вмешиваетесь во внутренние дела». Редкое прозрение. Бейкера, собственно, удивляло практическое безразличие Шеварднадзе в отношении Литвы. Этот «советский патриот» фактически уже похоронил цельность и неприкосновенность своей страны. Его помощник Тарасенко признал, что оно так и есть267.
215
Глава 13
ГЕРМАНСКИЙ ВОПРОС
Эти политические лидеры очень спешат, словно их что-то подгоняет, но, похоже, у них нет какого-либо конкретного плана. Они постоянно находятся в поисках каких-то инициатив, лишь бы были инициативы.
Дж.Бейкер,1995

Лихой авантюризм
Поражает отсутствие у руководителей великой страны перспективного видения. Подлинно скалозубовско-ноздревская бесшабашность видна во всем — от стиля до игнорирования существа дела. Самый яркий пример отсутствия стратегического видения — ход объединения Германии. Сам подход к проблеме удивляет бесшабашностью.
Когда экс-советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский сказал замершей аудитории Дипломатической Академии, что «единый европейский дом означает единую Германию», то недоумение советской избранной аудитории породило странное представление: а думали ли советские дипломаты о геополитических последствиях своих бесшабашных лозунгов?
Как могли архитекторы советской внешней политики представить себе спокойствие на межгерманских границах после крушения Берлинской стены? Они ли положили свои жизни ради безопасности отечества на пути к межгерманской границе в 1945 году? Как можно было с такой бездумной легкостью обесценить миллионные жертвы Советского Союза во Второй мировой войне? Какое историческое сознание нужно было иметь, чтобы одним махом оскорбить все могилы наших жертвенных предков. В любой стране мира эти люди были бы названы предателями национальных интересов и государственными преступниками. Да они сами наказывали своих подчиненных и за стократ меньшие упущения.
216
Поразительнее всего лихое невежество. Еще до роста тяги к германскому объединению, сразу после встречи на высшем уровне на Мальте, министр иностранных дел СССР Шеварднадзе как бы приглашает восточноевропейские страны «двинуться на Запад»: «При любом стечении обстоятельств сила не будет применена». Шеварднадзе удивляла приверженность новых (пришедших вместо прежних, преданных) лидеров ГДР своему восточногерманскому государству. Мысль о помощи Восточному Берлину не приходила в голову профессиональному милиционеру, усевшемуся в кресло Горчакова и Чичерина.
Не без ехидства посол Мэтлок пишет о последних неделях 1989 года: «Только сейчас творцы советской политики начали постигать ту страшную истину, что стоят перед неукротимым потоком, ведущим к германскому объединению. Слом Берлинской стены в ноябре и открытие границ между ГДР и Западной Германией вызвали поток эмигрантов, не оставлявший сомнения в том факте, что суверенному восточногерманскому государству не существовать. Перед самым Новым годом я встретил Валентина Фалина, тогдашнего главу Международного отдела ЦК КПСС и лидера среди советских специалистов по Германии. Тот сказал:_«Мы надеялись, что германское объединение — вопрос отдаленного будущего, но уже ясно, что это объединение уже с нами»268. Есть ли более красноречивое признание «партийных специалистов» в своей некомпетентности, в своей дремучей вере в «авось да небось»?
И этим людям отдавшая за победу всю свою молодежь в 1945 году страна доверила свою судьбу. Они предали ГДР, несмотря на то, что это был первый экономический партнер страны. Не будем уже говорить о том, что миллионы немецких друзей России и СССР стали жертвами своей веры в восточного союзника и партнера. Deutsche Treue («немецкая верность») не встретила ответной русской верности. Кремлевские Чичиковы ни на секунду не задумались над сломанными судьбами своих друзей, союзников и коллег, виноватых только в том, что опрометчиво поверили в оказавшуюся несуществующей русскую верность.
Американский посол в Москве Джек Мэтлок делится своим мнением: «Если бы советские люди понимали, что потеря Восточной Европы ослабляет их безопасность, они бы не были столь пассивны. Обнажение советских границ могло вызвать страх войны... Но «новое мышление», творимое Шеварднадзе и Яковлевым, уже проникло в глубины... Горбачев не ожидал столь
217
быстрого развала, но внутренние проблемы отвлекали его. И он мудро решил сделать достоинство из необходимости и принять неминуемое»269.
А в Германии увидели возможность невозможного. 14 мая 1990 г. канцлер Коль отказался от своего прежнего утверждения, что следующий, 1991 год будет оптимальным для всегерманских выборов. Теперь он желал провести эти выборы «где-то уже в текущем 1990 году». На региональных выборах, проведенных днем раньше, христианские демократы потеряли главенствующие позиции в ряде мест; Коль стал бояться того, что военная элита СССР «опомнится» и отодвинет с исторического пути «глобальных гуманистов». А Геншер просто обнажил проблему: «История не повторяет своих предложений».
Как сохранить расположение горбачевской команды? В тот же день помощник Коля Хорст Тельчик прошел в Кремль и пообещал Горбачеву, что федеральное германское правительство будет оплачивать пребывание 360 тысяч советских солдат на земле Восточной Германии на протяжении нескольких лет, а затем построит им дома в Советском Союзе. У Тельчика сложилось определенное впечатление, что Горбачев готов пойти на более раннее объединение Германии, если канцлер Коль уговорит западных лидеров оказать помощь Советскому Союзу. Поистине греческая трагедия: Горбачев разрушил работавшую систему экономики в СССР, а теперь за милостыню Запада отдавал стратегические преимущества, обеспеченные миллионными жертвами Великой Отечественной войны. Тельчик в лучшей германской традиции желал развить тактический успех и превратить его в стратегичкский. Он вспомнил о приглашении Горбачева Колю посетить его родной Ставрополь. Встреча тет-а-тет была бы сейчас чрезвычайно кстати.
На следующий день, 15 мая 1990 г. в Москве государственный секретарь Бейкер встретился с Шеварднадзе. Стоял милый московский май, но Бейкеру знаменитый особняк на Спиридоновке — некогда резиденция наркома Молотова — казался мрачной имитацией Средневековья. Этот самый май уже принес фактическое отделение от СССР Эстонии и Латвии, и Горбачеву никак не удалось остановить это движение — даже за счет обещаний «непрочных» связей этих государств с Советским Союзом.
Американцев волновало одно: повернет ли Горбачев назад? Шеварднадзе убеждал Бейкера, что нет. Горбачев привязан к
218
своей перестройке, ему нет пути назад. Американцы обратили внимание на новую мантру Горбачева: «Регулируемая рыночная экономика». Своего рода гибрид между рыночной экономикой и социалистической системой. Советский Союз, сказал министр, нуждается в 20 млрд. долл. кредитов. Бейкер сделал все возможное, чтобы не зародить у Шеварднадзе немотивированных ожиданий. На США можно рассчитывать только в плане экспертизы и технического сотрудничества.
Обедали у грузинского скульптора, присоединился Примаков. Шеварднадзе говорил о своей усталости и возможности своего ухода из МИДа. Бейкер воспринял Примакова как возможного преемника. Бейкер рассказал присутствующим об удовлетворенности Горбачева беседой с Прунскене. Чтобы вдохнуть новые надежды в этих странных русских, Бейкер махал морковкой торгового соглашения с США.
А Горбачев на тропе к историческому забытью в родной стране продвигался к своему Рубикону, к своему Стиксу: «Я думаю, что требование независимости прибалтов — это их ошибка, но мы не собираемся предотвращать ее»270. При этом Горбачев указал на письма со всего Советского Союза, требующие остановить сецессию и защитить права русских в Прибалтике. Сам же Горбачев уже далек от таких эмоций. Он только с горечью указал, что президент США никогда не позволит ни одному из пятидесяти штатов выйти из Союза, созданного Франклином и Вашингтоном и восстановленного Авраамом Линкольном. И альтернативой всегда будет гражданская война — об этом со всей ясностью напоминает мраморный монумент Линкольна в столице. Что же остается ему, Горбачеву?
На переговорах 18 мая 1990 г. у советского президента к Горбачеву, Шеварднадзе и Ахромееву присоединились Примаков и генерал Бранислав Омеличев, быстро занимавший положение второго военного авторитета в СССР. У Бейкера сложилось впечатление, что Омеличев наблюдал за тем, чтобы «щедрый» Горбачев не сделал неблагодарным американцам очередных уступок Возможность проверить эту гипотезу возникла довольно быстро. Речь шла о запускаемой с бомбардировщиков крылатой ракете «Спокойная радуга». Американцы попытались ограничиться малыми уступками.
Это была примечательная встреча. Строго говоря, американцы о ней не могли и мечтать. Советская сторона сделала во время ее основные возможные уступки, начиная с того, что ка219
салось вопроса о крылатых ракетах. Но все уступки не мог сделать даже Горбачев, подпираемый жаждой крупного внешнеполитического успеха («успехом» Горбачев считал все, что попадало на первые полосы мировой прессы). Все же Стратегические наступательные вооружения были прерогативой высшей военной касты страны. Возможно, Горбачев «спинным хребтом» ощутил, что не сделает всех уступок до майской встречи с президентом Бушем. Советская сторона предложила ориентироваться на наличие 760 крылатых ракет морского базирования. «Вместо того, чтобы с благодарностью принять щедрые советские предложения, американские переговорщики, с ободрения Вашингтона, в лучших бюрократических традициях жесткого торга настаивали на признании различия между новыми советскими предложениями (760 ракет) и американскими предложениями относительно 1000 ракет... Так был найден «общеприемлемый» предел в 880 ракет, и советские переговорщики — находящиеся под давлением приказа найти общеприемлемое решение — не могли сделать ничего другого, как капитулировать. Это один из многих примеров, на которые советские военные и гражданские специалисты указывают с горечью, как на примеры односторонних советских уступок на пути к Договору СНВ. И они правы»271.
Соединенные Штаты также настаивали на подобных односторонних уступках СССР по крылатым ракетам воздушного базирования, чтобы вывести из-под действия договора вышеупомянутые неядерные крылатые ракеты «Тихая радуга». Подчеркнем: эти уступки Горбачев выбивал из своих военных сам на финальных, предшествующих встрече на высшем уровне встречах в Москве 18—19 мая 1990 года. Эти уступки вызвали отчаянное противодействие советских военных, что даже отложило отлет Бейкера в Вашингтон272. Бейкер настаивал на том, что новую американскую ракету следует исключить из калькуляции Договора по стратегическим наступательным вооружениям. Тогда путь к дальнйшим встречам открыт. Горбачев воскликнул «Договорились!» и с чувством пожал руку Бейкеру.
Но в отличие от прежних лет, военное противодействие фантастическим идеям Горбачева в военной отрасли росло. Год с лишним уже длились переговоры по стратегическим вооружениям. В последний день своего февральского (1990) пребывания в Москве госсекретарь Бейкер нашел советскую делегацию во главе с маршалом Ахромеевым менее расположенной к желаемому Соединенными Штатами компромиссу, касающему220
ся невключения в договор крылатых ракет морского и воздушного базирования. И, когда американские дипломаты прибыли на Спиридоновку для фиксации договоренности, советская сторона уже выдвинула свои ограничительные оговорки (запрет на модернизацию и превращение обычной боеголовки в ядерную). Бейкер бросился к Шеварднадзе. Тот попросил дать описание технических возможностей «Тихой радуги». Бейкер сказал, что даст описание технических возможностей «Радуги», но не даст никаких обещаний на будущее.
На следующий день Бейкер уладил весь процесс договоренности и вылетел в Вашингтон. Журналистам он говорил, что виновником задержки является Горбачев, но в частном порядке он обвинял советских военных специалистов, оказывающих давление на советского президента.
Справедливость вершилась своеобразно. Каждая сдача позиций Горбачевым сокращала шагреневую кожу его влияния, популярности и власти. Словно по сюжетам великих греческих драматургов тень Немезиды вставала за Горбачевым. 29 мая, накануне отбытия Горбачева в Вашингтон, Борис Ельцин был избран Председателем Верховного Совета Российской Федерации. Горбачев не приложил необходимых усилий для победы своего ставленника, всей душой он был уже с «другом Джорджем». Это его и погубило. Теперь во всех своих внешнеполитических эскападах Горбачев был вынужден оглядываться на внутреннюю арену, все менее благожелательную по отношению к нему. Заметим, что только после подавления консервативного восстания на Двадцать восьмом съезде Коммунистической партии Советского Союза в июле 1990 года Горбачев оказался в состоянии принять западные требования в отношении объединения Германии и пойти еще дальше — подписать договор о сокращении обычных вооруженных сил и вооружений в Европе.
На пути к объединению Германии
Вставала угроза полного изменения баланса сил в Европе — особенно если объединенная Европа останется в рядах НАТО. В Советском Союзе возникло мощное течение сил, обеспокоенное отходом Восточной Европы от Советской России. Оно впервые создало ощутимую оппозицию внешней политике Горбачева, основанной на «новом мышлении». Заместитель Громыко Корниенко, ведущий советский германист Валентин Фалин, его заместитель в секретариате ЦК Николай Португалов — все
221
требовали от Яковлева и других «остановить» Горбачева и Шеварднадзе от этой передачи Германии американцам.
Со времени крушения Берлинской стены в ноябре 1989 г. Горбачев и Шеварднадзе — никто не тянул их за язык — оба сделали заявления, что «Германия когда-нибудь может осуществить объединение». Делу придавал экстренность поток мигрантов. Только в январе 1990 г. на Запад перешли 75 тысяч восточных немцев. На предстоящих в марте 1990 г. в ГДР выборах победителями будут сторонники германского объединения, это было достаточно ясно. Чтобы не оказаться позади событий, американцы постарались выработать свой собственный план. Ялтинский процесс четырех победителей уже не подходил, а приглашение 35 стран ОБСЕ делало процесс громоздким. В Государственном департаменте (Росс и Зеллик) решено было, что к двум германским государствам должны присоединиться четыре державы победительницы, т.е. 2+4. Этот план создавал у Горбачева иллюзию того, что СССР является частью общего механизма. Это была иллюзия; но не были иллюзией огромные вооруженные силы державы-победительницы.
Накануне Мальты Горбачев выступал перед представителями тридцати пяти стран членов Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, собравшимися в Риме. Он говорил о том, что «существование двух германских государств явилось решением истории». И все же, фактически впервые, он не сказал, что перемены в этом вопросе невозможны273.
Именно тогда, на рубеже 1989-1990-х годов, идея объединения Германии и сохранения ее в Североатлантическом союзе — а все это возможно было лишь с советского согласия — стала осевым замыслом администрации Джорджа Буша. Но что, если СССР сделает выход из НАТО ценой германского объединения? Не поддадутся ли немцы?
В послании конгрессу в январе 1990 г. президент Буш предложил значительные сокращения американских и советских войск в Европе. Две сверхдержавы будут иметь по 195 тысяч человек в униформе, при этом Соединенные Штаты будут иметь право держать еще 30 тысяч своих военнослужащих в других местах Европы274. Дальнейшие переговоры привели американскую сторону к признанию права СССР иметь 370 тысяч солдат в Центральной Европе, но у СССР не будет права иметь войска в других частях Европы. Имелось в виду, что Москва уже вела переговоры о выводе своих войск из Чехословакии и Венгрии к 1 июля 1991 года (75 тыс. в Чехословакии и 50 тысяч в Венгрии).
222
Созданное в 1945-1955 годах стало слабеть. Москва не ощутила живучести НАТО как американского инструмента, она стала жить иллюзиями замены обоих блоков Организацией по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Судьба единого восточного военного блока была уже предрешена. На встрече 7 июня 1990 г. Политического консультативного комитета Организации Варшавского Договора были созданы новые комиссии для рассмотрения возможности новой роли пакта. Но Венгрия уже подала заявление о своем желании покинуть военный союз к концу 1991 г. Поразительно было то, что Польша с президентом-коммунистом и доминирующими в нижней палате коммунистами, опасаясь последствий объединения Германии, отвергла предложение о выводе советских войск. Оставалось вероятие того, что Организация Варшавского Договора сохранит свое существование в модернизированной форме.
Американец Гартхоф удивляется тому, что «гораздо большие сокращения советских войск не представляли, казалось, проблемы для Москвы»275. Фактически позволяя поглощение Бонном Восточного Берлина, вожди Советского Союза хотели максимально долго продлить состояние наличия «двух Германий». Это позволяло надеяться на еще долгое пребывание советских войск на территории Восточной Германии. Но в январе 1990 г. Горбачев и Шеварднадзе решили проститься с иллюзией, что объединение Германии представляет собой вопрос отдаленного будущего. Они должны были на каком-то этапе все же обратиться к этому роковому вопросу.
Западные немцы категорически выступали против такого хода событий. Они требовали, чтобы объединение Германии произошло на основе статьи XXIII западногерманской конституции. Канцлер Гельмут Коль был твердым сторонником этого варианта. Согласно его плану пять восточногерманских земель индивидуально вступали в ФРГ, что просто растворяло ГДР в западногерманском соседе.
В начале 1990 г. государственный секретарь Джеймс Бейкер решительно взялся за дело. Он поставил задачу «затащить» Советский Союз в такую интернациональную систему, которая замаскировала бы геополитическое падение. В феврале, во время визита в Москву, Бейкер предложил Шеварднадзе создать переговорную систему, которую госсекретарь назвал «два плюс четыре», систему, в которой два германских государства договаривались между собой, а затем к ним присоединялись дер223
жавы-победительницы. Неизбежен вопрос: что, Шеварднадзе не видел, что страдающая сторона — СССР прячется за частокол, где ее особые интересы не видны и не ощутимы. Речь идет о стране, потерявшей в Великой отечественной войне 27 млн. человек От рук немцев, в результате неспровоцированного нападения Германии.
Шеварднадзе пытался шутить: «Почему не четыре плюс два». Бейкер ответил, что порядок цифр не имеет значения в математике, но в политике этот порядок важен. Пусть немцы прежде всего решают свои проблемы. Все это было рассчитано на дураков. СССР имел в Европе войска, которые прикрывали его с Запада; о них «хитрые» американцы предпочитали не говорить. В решающий момент беседы Горбачев кивнул. Бедная Россия, чье будущее зависит от таких «Иванов непомнящих», от недалеких вождей, более всего желающих удовлетворить заморских гостей. Шеварднадзе принял формулу Бейкера, за ним глухо и слепо стоял Горбачев. Эти двое и похоронили 1945 год.
Бейкер решил взяться за германскую проблему во время визита в Москву 7-9 февраля 1990 г. Горбачев изложил все свои страхи и опасения и в отношении объединенной Германии, и по поводу членства в НАТО. Горбачев сразу сказал, что объединение Германии может дестабилизировать Европу. Германия не всегда будет удовлетворена своими нынешними границами. Как можно быть уверенным в том, что руководители Германии не отвергнут нынешних умиротворяющих позиций, как только они поглотят восточные части Германии? Уроки истории не дают успокоиться. При этом объединение Германии имеет не только политический, но и эмоциональный аспект. Нацисты оккупировали его собственный, семьи Горбачевых дом в конце 1942 года. Вынужденные отдать свой мизерный урожай оккупационным властям, многие крестьяне практически погибали от голода. Отец Горбачева воевал на Украинском фронте в течение четырех лет, а пятеро его дядьев погибли в этой войне.
Бейкер сказал, что объединение «неизбежно». События разворачиваются быстро. Объединение Германии является целью американской внешней политики. Никаких опасений или заверений Бейкер не произносил — и не считал нужным. Признавая легитимность советских опасений в отношении советской безопасности, он пообещал, что американцы не намереваются использовать сложившуюся ситуацию вопреки советским интересам безопасности. Он утверждал, что ОБСЕ способно служить главным основанием европейской безопасности.
224
При этом объединенная Германия должна оставаться в поле ответственности Североатлантического договора. Умелый прием: Бейкер разделил проблемы, которые могут быть решены великими государствами, и проблемы, входящие в компетенцию собственно двух германских государств. И поскольку Бейкер собственно, уже договорился с ФРГ, Британией и Францией, он уже начал готовить ведение параллельных переговоров по формуле 2+4.
Чтобы достичь единства в этом вопросе, западные министры активно контактировали между собой. Англичанам план не понравился. Они предпочитали «Четыре плюс ноль». Пусть немцы отдохнут. Маргарет Тэтчер послала своего министра иностранных дел Дугласа Херда в Москву: «Русские! Вы не можете дистиллировать из истории необходимые уроки! Остановитесь». Было ясно, что Лондон не жаждет видеть 82-миллионную Германию в качестве лидера Европы. Перечеркнувшую результаты двух мировых войн, во время которых погибли полтора миллиона англичан. Примерно то же чувствовали — и соответственно вели себя — французы. Миттеран дважды летал в Москву, призывая Горбачева к осторожности. Все напрасно, если президент Горбачев жил в умозрительном, а не реальном мире.
Но американское давление сказалось, и министр иностранных дел Дуглас Херд, равно как и Кэ д'Орсэ был вынужден перейти на «4+2». В Вашингтоне западногерманский министр иностранных дел Ганс-Дитрих Геншер полностью воспринял идею, но ему не нравился порядок цифр. Он предпочитал «2+4». Пусть немцы ощущают, что они решают свою судьбу. Именно тогда, в Вашингтоне, было решено, что Америка теснейшим образом поможет Германии в деле воссоединения и членства в НАТО. Одновременно американские дипломаты убеждали своих советских коллег, что не имеют намерения «распространять НАТО на Восток».
В январе и 9 февраля 1990 г. Бейкер предложил Горбачеву механизм 2+4 как оптимальный для решения внешнеполитических аспектов германского объединения276. Немцы, мол, никогда не примут решения, навязанного им четырьмя странами-победительницами. Горбачев задумчиво сказал, что «сам механизм, возможно, и хорош для решения трудной проблемы, но «я отказываюсь принять его». Бейкер сказал, что Советскому Союзу не стоило бы так, с порога отвергать эту идею, это «нереалистично» ожидать, что страна размеров и мощи Германии останется нейтральной. И все же Горбачев на этом этапе опре225
деленно сказал, что «расширение зоны действия НАТО неприемлемо». Возможно, он вспомнил о миллионах погибших.
Американцы не знали, какая свирепая борьба развернулась в политических центрах России. Лигачев не мог простить Горбачеву сдачу ГДР. Перспектива объединения Германии пожирала окружение Горбачева живьем. Один из самых близких Горбачеву сотрудников — его пресс-атташе Андрей Грачев горько жаловался на то, что сдача лояльного германского руководства, «возникновение здесь антикоммунизма, антисоветские чувства в Западной Европе, разрушение скульптурных изображений Ленина, акты варварства на кладбищах советских солдат делают всякое рассмотрение положения здесь болезненно невозможным... Наши европейские соседи не желают отягощать сознание немцев, стремятся не повторить ошибку Версаля. Но им следует быть осторожными с превращением Советского Союза в новую Веймарскую республику — особенно учитывая то обстоятельство, что мы не терпели поражения в войне».
Коль
10 февраля 1990 г. канцлер ФРГ Гельмут Коль и его министр иностранных дел Ганс-Дитрих Геншер вылетели в Москву. Бейкер сознательно воздержался от встречи с немцами, чтобы не создавать впечатления, что США, СССР и ФРГ вместе решают германское будущее, в отсутствие англичан и французов. Бейкер уведомил Буша о серьезной обеспокоенности Гельмута Коля переговорами Бейкер — Горбачев. Немцы боятся договоренности США — СССР за их спиной. Следует успокоить западногерманского канцлера. Президент Буш написал канцлеру Колю обширное письмо: его сердце — с Колем в этот момент, когда тот принимает самое серьезное в послевоенной германской истории решение. Буш настоятельно советовал Колю не отступать от идеи безусловного членства Германии в Североатлантическом союзе.
Желая помочь Колю, Бейкер предоставил для передачи ему трехстраничный документ — сугубо секретный — только для глаз германского канцлера. (Позже Коль пришлет Бейкеру благодарственное письмо, в котором признает, что использовал «подсказку» Бейкера для подготовки встречи с Горбачевым). Бейкер советовал воспользоваться открытостью Горбачева в отношении механизма 2+4, успокоить советское руководство декларацией окончательности существующих границ.
226
В американской истории возник своего рода обрыв традиции. Предшественники — Трумэн, Эйзенхауэр, Кеннеди, Никсон — были весьма начитанными и сведущими в истории людьми и твердо полагали, что, даже не будучи «антигерманцем», следовало опасаться германского милитаризма и экспансионизма, уже погружавших мир в две мировые войны. В отличие от своих предшественников в Белом доме, Буш не мог похвастаться широтой своих взглядов. Он, собственно, был к истории безразличен. У него был один — но главный утешительный аргумент: немцы 1990 года не имеют особого отношения к немцам 1914 и 1939 годов. Немецкое объединение видится неизбежным, и Буш хотел войти в учебники его покровителем. Когда Германия станет мировым гигантом, она вспомнит, кто ей открыл дорогу в будущее.
Канцлер Коль был в восхищении от письма Буша. Он назвал это письмо «одним из важнейших документов американо-германских отношений». Михаил Горбачев об этой американо-германской слаженности ничего не знал. Его виной было молчание в ответ на слова Коля о том, что «единственно германский народ обладает правом решать самому, желает ли он жить в национальном единстве». Горбачев обязан был вспомнить об исторической вине немцев, первыми вступивших в войну в 1914 и 1939 годах, о 27 миллионах погибших граждан нашей страны — их жертва дает нам право на участие в германской истории. Но Горбачев желал быть приятным, он смолчал.
А немцы стали раздавать обещания. Бонн поможет организовать цивилизованный уход 400 тысяч советских солдат; все коммерческие контракты ГДР с СССР будут выполнены; армия ФРГ будет сокращена; германские инвестиции в Советском Союзе увеличатся; германо-советская торговля переживет новый бум.
Американцы более всего боялись оставить немцев наедине с Советским Союзом. Как сказал советник Буша Блэквил, «если возникнет выбор между выходом из НАТО и обрывом связей с русскими, Коль должен быть в зоне нашего влияния. Позади него должен стоять Западный хор и петь: «Мы с тобой». Мы напомним ему, что, что бы ни случилось с Германией, она должна смотреть на Бисмарка, Аденауэра и Коля как на лидеров единой формации».
Что же касается Горбачева, то американцы решили «по его приезде в Вашингтон в этом году устроить ему самый шикарный прием»277. Это будет «Рождество в июне» для Горбачева. Он обратится к объединенной сессии конгресса США. Он заклю227
чит соглашения по стратегическим вооружениям, по обычным вооружениям, по Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, по химическому оружию, подпишет коммерческое соглашение — чтобы, возвратясь в Москву, он мог рассказать своим людям, как много он получил благодаря сотрудничеству с Западом. (Если, конечно, он будет себя хорошо вести и конгресс ратифицирует все эти соглашения).А в исторической перспективе американские войска будут присматривать за Германией.
Читатель, вы чувствуете, нас считают продажными идиотами, готовыми за хлопки и банкет продать свое стратегическое лидерство в Европе, обменять свою безопасность на Нобелевскую медаль, предать своих друзей и союзников за высокопарную чушь о мнимых правах!
Пока Горбачев еще не был готов к очередным уступкам и предложил общий паритет. Часть чиновников в Вашингтоне была склонна согласиться с предложениями Горбачева, но Буш, наконец, понял восприимчивость души своего контрпартнера и перестал миндальничать. Он 11 февраля отверг слабое «контрнаступление» Горбачева, которое длилось только два дня. 13 февраля 1990 г. президент СССР показал, чего он стоит на самом деле, и полностью подписался под американскими предложениями. Блистательный Гартхоф кратко и внятно оценивает эти предложения как «одностороннюю американскую выгоду»278.
Помутнение в Москве
23 министра стран НАТО и ОВД встретились 11 февраля 1990 г. в Оттаве для обсуждения американского предложения об «открытом небе». Бейкер предложил Шеварднадзе сделать общее заявление о плане 2+4. Словно вспомнив нечто забытое, Шеварднадзе довольно неожиданно выпалил: «Да, кстати, Горбачев готов снять свое возражение касательно его желания симметричных уровней вооруженных сил в Европе — если американское превосходство не превысит 30 тысяч солдат». Пораженный Бейкер усмехнулся и сказал: «Нет проблем». Пока Шеварднадзе звонил Горбачеву, Бейкер радостно сообщил Бушу, который был в ступоре от удивления и восторга.
Дорогой читатель, вам не жмет большой палец ноги? Вам не стыдно за лидера большой и жертвенной страны, чьими интересами стали распоряжаться так легко? Приятен ли вам восторг тех, кто увидел в русских толпу идиотов, чьим коронным
228
номером стала выдача подарков в счет интересов всего лишенного подлинного руководства народа?
Шеварнадзе информировал Бейкера, что Горбачев принял идею формата 2+4. Канцлер Коль сразу же объявил, что сделан большой шаг к германскому воссоединению. «Мы никогда не были столь близки к цели». Пока Коль ликовал, Валентин Фалин пытался скрыть свой ужас (Между прочим, так же были настроены жертвы германского динамизма в Париже и в Лондоне.) Фалин сказал репортерам: «Если Западный альянс жестко выдвинет требование членства объединенной Германии в НАТО, то воссоединения Германии не произойдет». Он не знал степени сервильности своих непосредственных руководителей.
24 февраля Гельмут и Ханнелоре Коль прибыли в Кэмп-Дэвид к чете Бушей и их большой семье. Буш занимался джоггингом, но Гельмута Коля он подвиг только на то, чтобы развязать галстук Джордж и Барбара рано ложились спать — где бы они ни были и как бы ни складывались обстоятельства. Вечером президентская чета смотрела кино и покидала зал в случае (ужасно, ужасно!) ненормативной лексики актеров.
Решалась проблема мирового значения. Оба лидера решили, что американские войска останутся в Германии в любом случае. А советские войска? Или Россия пострадала от германского фашизма меньше Америки? Решено было также предоставить Восточной Германии «особый военный статус». Интересно, где он сейчас? Более того. На совместной пресс-конференции канцлер Коль отказался пообещать, что восточные границы объединенной Германии будут неизменны. Он сказал, что проблемы будут решены «свободно избранным общегерманским правительством».
А Горбачев в эти дни был более всего занят расширением своих новых президентских функций. Огромное большинство Верховного Совета проголосовало за расширение его президентских прерогатив (Встает вопрос, зачем? Что еще было нужно Горбачеву для реализации планов этого говорливого человека, севшего на трон Петра Великого?)
Печальная судьба ГДР
Критическое решение советской стороны огласил 13 февраля 1990 г. в Оттаве Шеварднадзе: СССР принимает предложенные Западом ограничения на центральном театре, дающие Соединенным Штатам дополнительные 30 тысяч войск помимо
229
центрального сектора. Далее события развивались стремительно. В тоне, не терпящем прекословия, президент Буш 28 февраля 1990 г. позвонил Горбачеву и сообщил, что он и канцлер Коль, находившийся в это время с визитом в Вашингтоне, решительно полагают, что объединенная Германия должна оставаться в Североатлантическом союзе. Буш по телефону рассказал Горбачеву об уик-энде, проведенном с Колем. Оба они считают, что Германия должна оставаться в НАТО. А Ваше мнение? Горбачев: «Я подумаю». То, что не прозвучало безоговорочное «нет», окрылило Буша. И то, что Горбачев перевел разговор на Никарагуа, где советская сторона только что сделала очередную уступку американцам — признала победивших на выборах противников сандинистов. Буш поблагодарил советских перебежчиков279 . Горби обещал поддержку новому правительству Никарагуа под руководством Виолетты Чаморро.
Но даже Горбачев не был готов столь быстро сдать главную внешнеполитическую карту России. На этот раз возникла оппозиция внутри КПСС и в среде военной элиты. А глава международного отдела ЦК Валентин Фалин, некогда посол в Западной Германии, считал, что на данном этапе остановить поглощение Восточной Германии Западной уже невозможно. Следует добиться хотя бы того, чтобы объединенная Германия покинула Североатлантический союз. И когда премьер-министр ГДР Ганс Модров посетил Москву 5-6 марта 1990 года, Горбачев сказал репортерам, что любая форма участия объединенной Германии в НАТО «абсолютно исключена». Это взбодрило восточных немцев. Пресса ГДР стала говорить о том, что объединение на основе статьи XXIII западногерманской конституции неприемлемо.
Тогда на своих заседаниях Координационный комитет по многостроннему экспортному контрою (КОКОМ) провозгласил создание специальной программы помощи странам Восточной Европы, опуская планку экспорта высокотехнологичных товаров, намекая на возможный поток на европейский Восток
Выделенные в особую связку канцлер Коль и новый восточногерманский руководитель Лотар де Мезьер, лидер восточногерманского Христианско-демократического союза, работали в самом тесном контакте. Их цель и не скрывалась — объединение. Теперь, через две недели после мартовского визита в Москву Модрова, стало ясно, что германское воссоединение произойдет посредством вливания восточных земель в западную ФРГ. ГДР как независимый субъект мировой политики была списана Горбачевым в «мусорную корзину истории». Теперь
230
Москва убедилась в том, в чем были уверены все остальные: СССР потерял канал воздействия на ГДР, он сделал это собственными руками. Выборы в ГДР подавили и политического союзника СССР — партию германских коммунистов.
Не зажигая еще зеленый огонь, весьма весомые советские официальные лица стали делать намеки на то что советская позиция (пока негативная) далека от окончательной. Новые силы внутри советского руководства стали убеждать себя, свой народ и Запад в том, что Советский Союз может многое получить от германского объединения.
Им вторили «соловьи» на Западе. Выступая перед комиссиями американского конгресса 18 апреля 1990 г., Джеймс Бейкер провозгласил необходимость выработки более солидарной экономической политики в отношении Советского Союза280.
В апреле 1990 года новый директор Института мировой экономики и международных отношений Владлен Мартынов сказал во время обеда в Спасо-хаузе послу Мэтлоку, что «некоторые западные страны (было ясно, что речь идет о Британии и Франции. — А.У.) испытывают большие сомнения в отношении перспектив германского единства, чем Советский Союз, но они рассчитывают на то, что именно СССР возьмет на себя всю тяжесть предотвращения объединения». По мнению Мартынова, «сами они не пойдут на блокирование естественного германского порыва к единению».
В те времена и американцы сомневались в том, что Горбачев просто погубит своего немецкого союзника. Что он пойдет на растворение ГДР, на вхождение объединенной Германии в Североатлантический союз. Ему не позволит следование интересам своей страны и боязнь полностью похоронить в результате свой политический престиж.
И тут американцы рьяно взялись за дело, начав убеждать Горбачева, что «объединенная Германия не будет представлять собой угрозы Советскому Союзу». Мэтлок признает, что «продать эту идею людям Горбачева было сложным делом»281, хотя Организация Варшавского Договора была на смертном одре. «Образ расширяющегося на новые пространства НАТО, включающего в себя всю Германию, в то время как советские войска оказывались изолированными, а прежние советские союзники оказывались нейтральными и потенциально враждебным, и все это выглядело как советское поражение, равное поражению в войне»282.
231
Инструкции Политбюро
Политбюро соглашалось посмотреть на дело более благожелательно только в том случае, если Америка поможет Москве урегулировать противоречия с прибалтийскими республиками. Именно так были составлены инструкции Шеварднадзе, отправляющемуся за океан: «Оградить американцев от намерений более открыто поощрять сепаратистские силы в балтийских государствах». В шестистраничном абсолютно секретном меморандуме Политбюро и в 44-страничных инструкциях говорилось о необходимости подготовить Буша к «предваряющим» демаршам советского руководства на балтийском направлении. (Горбачев готовился к встрече с Казимирой Прунскене). Инструкции Политбюро категорически запрещали соглашаться с пребыванием объединенной Германии в НАТО.
Однако оставались другие предварительные условия: значительный переходный период; критически воспринимался аншлюсе Германской Демократической Республики. Вот центральное место инструкций: «Поместите вопрос о военно-политическом статусе будущей Германии в центр дискуссий. Подчеркните, что для нас вступление объединенной Германии в НАТО неприемлемо — ни политически, ни психологически. Мы не можем согласиться с тем, что неизбежно вызовет разрушение мощи и стабильности в Европе. Объединенная Германия должна иметь равные обязательства перед США и другими членами НАТО, равно как и перед СССР и странами Восточной Европы».
Инструкции были одобрены Политбюро, но созданы они были у Шеварднадзе, в его Министерстве иностранных дел. «Мидовские патриоты» с легкостью смотрели на завоеванный их отцами мир, у которого в реальности не осталось защитников.
Важное значение имела встреча Бейкера с Шеварднадзе 4—6 апреля в Вашингтоне. Оба обязаны были сформулировать повестку дня следующей встречи на высшем уровне, планируемой на 30 мая — 3 июня 1990 г. (Горбачев просил, чтобы встреча предшествовала очередному партийному съезду). 3 апреля Шеварднадзе прибыл в Вашингтон вместе с Ахромеевым и генералом Генерального штаба Александром Пересокиным. Тарасенко рассказал американцам, что Шеварднадзе занимает более мягкую позицию, чем Горбачев. Но на этот раз Ахромеев не скрывал своего недовольства: американское руководство извлекает прибыль из советских сложностей. Он говорил, что
232
с него достаточно — «американцы всегда получают все, чего хотят именно они»283. Адмиралу Кроу маршал Ахромеев говорил, что он и его друзья офицеры «очень разочарованы» политикой Горбачева. «Я не знал, что политика гласности принесет советским людям столько недовольства. Для этого нет основания. Это демонстрирует незрелость и отсутствие дисциплины у наших людей». Когда Шеварднадзе и Бейкер обратились к разоруженческим переговорам, стало ясно, что советское военное руководство находится в состоянии почти мятежа против гражданского руководства. Шеварднадзе был вынужден сделать несколько уступок относительно крылатых ракет во время встречи Шеварднадзе-Бейкер в феврале. Лицо Бейкера стало белым. Тарасенко сказал, что советские генералы недовольны потерей своего положения в обществе. Их приводит в ярость потеря Восточной Европы и особенно Восточной Германии. Они в ярости от уступок прибалтам.
Апрельские инструкции Политбюро призывали настаивать на германском мирном договоре. Но к середине мая 1990 г. это требование исчезло из инструкций Политбюро.
4 мая Бейкер встретил Шеварднадзе в Бонне, где начались дискуссии по схеме 2+4.
Настроение Шеварднадзе передает его цитата этого дня: «Холодная война окончена. Наша планета, наш мир, вся Европа направились к новой дороге. Наступает период мира».
Мог ли представить себе этот многолетни министр внутренних дел и грузинский партийный лидер, что в ближайшие годы покончит с собой Гамсахурдия, Грузия окажется в состоянии гражданской войны, взорвется Югославия — унеся с собой 400 тысяч человек, превратив полтора миллиона в перемещенных лиц, из Грузии «исчезнут» 40 тысяч турок-месхетинцев. И все из-за благоглупости грузинского талейрана и неудач его российского патрона-миротворца. Шеварднадзе сказал пятерым партнерам по переговорам, что Советский Союз готов на быстрое германское объединение, если проблема членства Германии в НАТО будет отложена на несколько лет. Коль назвал это «покером».
В Кремле на Горбачева произвел негативное впечатление новый премьер-министр Лотар де Мезьер, сказавший, что желает видеть объединенную Германию в НАТО, если сам Североатлантический блок претерпит изменения. Во время секретной двустороней встречи Бейкер в лоб спросил Шеварднадзе: «Что
233
может изменить вашу позицию?» У Шеварднадзе не было ответа. Он не был патриотом великой страны. Будь на то его воля, он уже принял бы все западные предложения. Бейкер спросил Шеварднадзе о вероятии погромов в Москве. Бейкер: «Нас очень это волнует». В отличие от февраля, теперь Шеварднадзе не мог гарантировать блокирования подъема недовольства Горбачевым и его сторонниками.
Страшна ли НАТО?
Американская сторона между тем не давала Горбачеву разогнуться, она готовила ему все новые сюрпризы. В мае 1990 года Бейкер привез в Москву нечто, названное пакетом изменений в натовской структуре. Мир ожидает новую Германию и новую НАТО, — сказал он Горбачеву. Теперь и сам Горбачев, виновник столь многих бед, присоединился к Бейкеру в кампании под названием «НАТО не столь уж и страшна». Шеварднадзе посетил штаб-квартиру НАТО в Брюсселе, говоря при этом о Североатлантическом блоке самые лестные вещи и пригласив Генерального секретаря НАТО Манфреда Вернера в СССР.
Наиболее важные подготовительные решения были приняты 16-19 мая в Москве, куда переместились Бейкер и Шеварднадзе. Одна тема затмевала все остальные: объединение Германии. Бейкер выбивался из сил, доказывая недоказуемое: объединение укрепит СССР, обеспечит стабильность в Европе. Как ни прост был советский президент, но здесь он хребтом чувствовал непоправимость предлагаемой уступки. Сколько его предков сражались, чтобы отвести опасность от российских полей, сколько из них полегли, отбиваясь от вторгнувшегося врага?
Горбачев держался из последних сил, но уже теряя ориентацию. Во время встречи с Джеймсом Бейкером 18 мая 1990 г. он еще не соглашался на членство в НАТО большой Германии («как представляющее собой фундаментальный сдвиг в общем балансе сил»), но держался все менее уверенно, непрерывно говоря о какой-то новой системе безопасности с нейтральной Германией в центре. Бейкер же, чувствуя неуверенность советского руководителя, все более жестко указывал на то, как США, Западная Германия и НАТО якобы учитывают интересы Советского Союза. Потерявший чувство равновесия Горбачев требовал неких символических шагов, которые успокоили бы советский народ. Он предавал победителей во Второй мировой войне, но кроме видимости ему уже ничто не требовалось.
234
Теряя внутренний баланс, Горбачев предложил Западу следующую симметрию: если Организация Варшавского Договора распадается, пусть Запад сделает то же самое с Североатлантическим союзом. Бейкер категорически заявил, что он не намерен давать ложных надежд относительно самороспуска НАТО. Тогда Горбачев, вступая в полосу сумбура, заявил, что он сам намерен вступить в НАТО. Пораженному Бейкеру он объяснил, что в этом случае он абсолютно серьезен. А дискуссия по Германии была завершена Горбачевым на примирительной ноте: президент СССР признал, что в словах Бейкера есть немало здравого смысла, он поразмыслит над его предложениями. Фактически это была серьезная уступка.
В переговорах с немцами дело довольно быстро перешло к «презренному металлу»: западные немцы начали обещать солидные инвестиции и тому подобное. «Когда Хорст Тельчик, советник Коля в вопросах национальной безопасности, тайно встретился в мае с советскими лидерами в Москве, — пишет Мэтлок, — Рыжков и другие стали детально рассказывать о советских экономических трудностях и оказывать давление в пользу больших займов. Циник ощутил бы запах шантажа, но реалист не удивился бы тому, что Горбачев ищет экономической компенсации, чтобы сбалансировать ту политическую цену, которую он собирался заплатить за санкционирование вступления объединенной Германии в НАТО».
235
Глава 14
ОБЪЕДИНЕНИЕ ГЕРМАНИИ
«Случившееся было столь непрофессиональным, столь неожиданным, что все мы были поражены. Конечно, сейчас это смотрится, как говорят французы, все к лучшему. Но это смотрелось ужасным и скандальным. Мы могли и должны были принять военный статус для Германии во французском духе (то есть, не подчиняясь военному командованию НАТО.—А.У.). Это не было сделано, потому что Шеварднадзе оказывал давление на Горбачева «сделать уступки, приближаясь к американской линии»284.
Н. Португалов, 1990

Полное отступление в германском вопросе
Как только завершился партийный съезд, Горбачев ускорил процесс продажи Германии. В Москву в июле 1990 г. с официальным визитом прибыл Генеральный секретарь НАТО Манфред Вернер. В VIP салоне Шереметьева посла Мэтлока удивили флаги НАТО, и он подумал, сколь многое изменилось за последние годы, когда НАТО из западного военного блока превратился в «приемлемую» международную организацию. Горбачев встречал главу НАТО как лидера государства — со всеми возможными почестями.
Теперь немцы поняли — русские отступают и продаются. Их покинуло чувство национального достоинства, и они потеряли представление об основных стратегических аксиомах. Предвкушая феноменальную уступчивость Горбачева и его команды, канцлер ФРГ Гельмут Коль прибыл в Советский Союз 15 июля 1990 года. Они встретились в Горбачевым неподалеку от места рождения последнего в Ставрополе, слетали в горный Архыз и вместе вернулись в Москву. Здесь Горбачев и назвал свою цену: 12 млрд. немецких марок (примерно 8 млрд. американских долларов). Вот, оказывается, во что была оценена наша безопасность на Западе, честь и благополучие наших друзей, одинокие памятники нашим солдатам «в полях за Вислой сонной».
В ответ Горбачев пообещал вывести советские войска из Германии. Германская сторона пообещала ограничить числен236
ность бундесвера 370 тысячами солдат. Договор об объединении Германии был подписан 31 августа 1990 года; договор «два плюс четыре» подписали 12 сентября; Договор о советско-германской дружбе — 13 сентября; соглашение об окончании прав четырех великих держав в Германии было заключено 1 октября 1990 года. Эти сделки имели цену еще в одном смысле: после этого Горбачев потерял свой первоначально феноменальный престиж в собственной стране. Вопрос о его падении стал вопросом времени. Теперь это не был человек, который дал нам свободу, — это был отныне человек, который отнял у нас безопасность в обмен на мишуру и побрякушки.
Европа и мир восприняли эти решения Горбачева со смешанным чувством, в котором доминировало неверие. Историческое сознание отказывалось верить в случившееся. В истории дипломатии не так много примеров подобных случившемуся между мартом и июлем 1990 года. Посол Мэтлок размышляет: «Не был ли Горбачев слишком слаб, чтобы протестовать?» — спросили бы скептики. — «Его страна разваливалась на части, и он едва ли мог противостоять требованиям Запада. Его позиции внутри собственной страны были исключительно слабыми. Единственное, что нужно было решить западным державам — это определить свои требования, определить, чего им хочется, — все остальное происходило автоматически»285. Читатель, Вы не испытываете стыда за нашу страну, готовую, не считая крови, биться за свою свободу — и в то же время вручающую свою судьбу незрелому авантюрному клану?
Дело с Германией можно считать решенным в ходе встречи Шеварднадзе и Бейкера в Копенгагене 5 июня 1990 г. (там проходила сессия ОБСЕ на министерском уровне). Вот американская оценка: «Отвечая на американский запрос без малейшего колебания, свойственного Горбачеву в Вашингтоне, Шеварднадзе сделал еще один гигантский шаг в направлении признания Советским Союзом объединения Германии внутри НАТО. Он сказал, что, если американские гарантии будут кодифицированы. Советский Союз может согласиться на германское объединение еще до окончания 1990 года»286.
Даже посол Мэтлок считает, что если бы Горбачев поставил немцев перед дилеммой: объединение или НАТО, немцы, скорее всего, склонились бы к нейтральному статусу Германии. Это как минимум.
С западной стороны лицами, приложившими наибольшие усилия к объединению Германии, были канцлер Коль и государ237
ственный секретарь США Джеймс Бейкер. Причем, Коль первым почувствовал, что Горбачев отступает и его колоссальное отступление возможно. Бейкер же организовал все необходимые для нажима на Горбачева условия, ощущая его слабость. Созданный им дипломатический механизм довел уступчивость Горбачева до логического конца. Он обеспечил Горбачеву, словами Мэтлока, «политическое прикрытие».
Более всего противились германскому объединению Франция и Британия. Президент Миттеран стремился замедлить процесс, который делал 82 млн. объединенных немцев неравным партнером 60-миллионной Франции. В Лондоне также испытывали агонию, и премьер-министр Маргарет Тэтчер, как уже говорилось, дважды посылала министра иностранных дел Дугласа Херда в Москву, чтобы остановить мирную капитуляцию неразумных русских. Но Горбачев уже принял решение; он видел в США и Германии своих главных партнеров — им он и уступил.
Советские военные против
Только после подавления Горбачевым «восстания правых» на XXVIII съезде КПСС Горбачев в июле 1990 года смог приступить к трем главным несчастьям русской истории конца XX века — 1) выполнению желания своего германского друга объединить Германию; 2) к принятию американских условий по формированию нового баланса обычных войск и вооружений в Европе; 3) подписанию договора по Стратегическим наступательным вооружениям (СНВ-1).
Наконец, советская сторона соглашалась с ограничением численности бомбардировщиков, способных нести крылатые ракеты воздушного базирования. Советская сторона согласилась (в соответствии с американскими пожеланиями) с исключением не имеющих крылатых ракет воздушного базирования бомбардировщиков из списка подпадающих под ограничения самолетов. Советская сторона приняла давнишнее американское требование ограничения пусковых устройств морского базирования. Каждая сторона обязывалась ежегодно сообщать, сколько крылатых ракет морского базирования она намеревается разместить. «Эти компромиссы, — пишет Гартхоф, участник переговоров с американской стороны, — были фактической капитуляцией советской стороны в пользу американских позиций; все это было очень желательно Соединенным Штатам. Ясно, что Горбачев и Шеварднадзе хотели достичь соглашения
238
даже за счет несбалансированных уступок, а Ахромеев, хотя и несколько сопротивлялся, был готов поддержать этот курс»287.
Читатель, представь, сколько бессонных ночей бились сотни разработчиков, тысячи квалифицированных рабочих, расходуя миллионы народных денег ради безопасности своего государства. И все ради того, чтобы утомившийся высший чиновник отвернулся от них. Теперь его восхищала не прекрасная наша — все терпящая страна, молча воспринимающая свою нелегкую судьбу, а пустой звон чужих колоколов, натужная лжедружба чужих владык, в мемуарах которых — они все написали воспоминания — нет ни одного искреннего слова восхищения тем, кто верил в эту дружбу, за которую он так много отдал. Они перейдут от него к Ельцину без малейших колебаний (который обещал в мировой геополитике еще больше), оставляя простаку его самоослепление, самоуверенность и многословие.
К этому времени Ахромеев уже покинул свой высокий пост начальника Генерального штаба и первого заместителя министра обороны. Теперь он был просто советником президента СССР. Поразительные уступки февраля 1990 г. ложатся, частично, и на его совесть. Все же Горбачев теперь встречал определенное сопротивление группы военных специалистов. Разъяренный, теперь он хотел, чтобы Генштаб не только говорил да или нет, но и участвовал в непосредственных переговорах с американцами.
Шеварднадзе прибыл в Вашингтон в начале апреля 1990 г. с несколько более жесткими позициями. Необходим был голос советских военных. Он стал слышен через две недели, когда переговоры по СНВ взял на себя заместитель Шеварднадзе по вопросам контроля над вооружениями Виктор Карпов, сопровождаемый генерал-полковником Брониславом Омеличевым, заместителем начальника Генерального штаба. Давление американцев перестало давать прежде гарантированные результаты. Переговоры на определенное время зашли в тупик
Видя, что на кону стоят исключительные по важности разоруженческие проблемы, американское руководство решило не «перебирать» в помощи бунтующим прибалтам. 24 апреля президент Буш удивил многих, отвергнув идею санкций в отношении Советского Союза (как ответ на ограничение Москвой поставок нефтепродуктов Вильнюсу). Американская сторона просто отложила «дарование» статуса наиболее благоприятствуемой нации (хотя эмиграция из СССР в эти недели и ме239
сяцы была столь большой, что американской стороне пришлось ввести ограничения).
Американцы стали подходить к немалой проблеме. С одной стороны, они, безусловно желали развала своего геополитического противника; с другой стороны, Вашингтон уже начинал опасаться стремительной политической дезинтеграции (явственные признаки которой видели все, кроме златоуста Горбачева). Дестабилизация вела к кризису, непредсказуемым последствиям в стране, переполненной ядерным оружием. Югославия в российских масштабах и с российской вооруженностью грозила мировыми масштабами катастроф.
В очередной раз Буш и Бейкер предупредили Горбачева и Шеварднадзе о негативных для американо-советских переговоров последствиях применения силы на балтийском направлении. Они предупредили, что это сорвет подписание торговых соглашений между США и СССР. 21 марта 1990 г. была с трудом сорвана резолюция сенатора Джесси Хелмса, призывающая к немедленному признанию независимости Литвы288.
Подготовка к саммиту
Тем временем в американской столице шла подготовка к визиту Горбачева. С советской стороны делом заведовал посол Юрий Дубинин. Он прибыл в Вашингтон в 1985 г. из Европы и поначалу английский был его слабым местом. Но посол был упорен, и вскоре языковый барьер начал исчезать, а посредническая роль Дубинина стала возрастать. Сомневался в этом Александр Бессмертных, который явно претендовал на пост посла в Вашингтоне. Соперничество достигло такого накала, что Бессмертных, нарушая этикет и святые правила, спрашивал иностранцев, как там Дубинин? Внутренняя борьба все же принесла результаты: за неделю до визита Горбачева (нелепо!) Дубинин был отозван из американской столицы и занял пост советского посла во Франции. Дубинин, трезвый и яркий человек, пришел прощаться с президентом Бушем. Они вдвоем обошли Белый дом, и в глазах Дубинина стояли слезы.
На его место прибыл Александр Бессмертных, которому Буш сказал: «С возвращением!» До визита Горбачева в США оставались считанные дни. В Москве Ельцин бился отчаянно за пост председателя российского парламента, и здравый смысл диктовал Горбачеву оставаться в Москве и следить за маневрами потенциального противника. Но блеск мирового признания был неотразим, и «Горби» практически поменял реальную
240
власть на овации и красную дорожку. Правда, до этого он навестил Верховный Совет РСФСР и обвинил Ельцина в «отъединении России от социализма», в стремлении развалить Советский Союз, в «презрении к принципам, установленным Лениным». Но ситуация оказалась сложной. Только что созданная Коммунистическая партия Российской Федерации (Иван Полозков) атаковала Горбачева справа, а Ельцин слева. В такой ситуации ставленник Горбачева Власов имел мало шансов. Основная битва развернулась между Ельциным и сблизившимися Полозковым и Власовым. В критический день, когда по существу решалась судьба Горбачева, авантюрное взыграло в нем, и он поднялся в бело-голубой лайнер, устремившийся в направлении заката, в американскую столицу. Что ж, неверный расчет покарал тщеславие.
В конце мая 1990 г. Горбачев, вместо того, чтобы наблюдать за выборами Председателя Верховного Совета РСФСР (на место, к которому устремился Ельцин) прибыл к Бушу в Вашингтон. Желание быть в центре мировой сцены было неукротимо.
Во время обеда на борту пересекающего Атлантику самолета Горбачев узнал роковую для себя новость: Председателем Верховного Совета России стал Ельцин. Задумавшись, Горбачев сказал помощникам, «С ним нужно договориться, я не держу на него зла. Вообще-то говоря, Горбачеву следовало повернуть назад. Но для него это было уже немыслимым. Яд западного признания оказался сильнее. В половине седьмого вечера советский президентский самолет приземлился на базе Эндрюс. Буш строил линию поведения под влиянием подсказки дружественных канадцев: «Горбачев находится в саркастическом состоянии ума, его нужно отвлечь и не начинать переговоры немедленно».
Появившийся в двери самолета Горбачев выглядел спешащим. Под руку с Раисой Максимовной он сбежал по трапу. «Если Ельцин снова в политической игре, то нам предстоят тяжелые времена. Пожатие руки Бейкеру, и транспаранты на пути в столицу — «Поддерживаем Горбачева».
Вашингтон-1990
Буша завалили докладами о внутренней ситуации в СССР, анализом национальных проблем, осмыслением «российского транзита». Из Лэнгли Роберт Гейтс прибыл в Кеннебанкпорт с двумя чемоданами книг. Уже исключенной из-за Литвы была возможность выступления Горбачева перед объединенной сес241
сией американского Конгресса. Марлин Фицуотер определил отношения между Горбачевым и Бушем как «трудную любовь». Насколько отношения можно было характеризовать как «любовь», должно было определить новое свидание.
За неделю до прибытия Горбачева на свой второй вашингтонский саммит президент обсуждал состояние американо-советских отношений с советниками и склонился к тому, чтобы не заключать торговое соглашение с СССР до того, как Верховный Совет примет новые законы об эмиграции, а Горбачев снимет санкции с Литвы. Так и хочется сказать, что глупые русские заглотнули наживку.
Объявленная восемью месяцами ранее вашингтонская встреча на высшем уровне проходила в ситуации стремительных изменений. Попросту мир стал иным за эти месяцы. За это время были подписаны пятнадцать двусторонних соглашений по всему спектру двусторонних контактов. Примечательно желание Буша несколько «подсластить» Горбачеву пилюлю — он соглашается подписать торговое соглашение (даже при полной ясности того, что конгресс его не одобрит). Нужны были жесты, и Буш не мог в текущей ситуации на них скупиться.
В четверг 31 мая 1990 г. бронированный лимузин «ЗиЛ-117» подкатил к Южному портику Белого дома. Было жарко, а советского лидера приветствовал салют гаубиц, военный оркестр и американские солдаты в униформе периода войны за независимость. В приветственном адресе президент Буш попросил Горбачева помочь «построить новую Европу, в которой безопасность каждой нации будет укреплена и никто не будет угрожать соседу». Президент Буш произнес дежурные слова, среди которых самыми важными были следующие: «Соединенные Штаты выступают за членство Германии в НАТО. Однако, если Германия предпочтет другой выбор, мы будем его уважать».
«Я согласен»289, — сказал Горбачев.
В ответ Горбачев, еще под впечатлением майских торжеств в Москве, сказал, что прибыл со свежими впечатлениями от празднования 45-й годовщины Победы над нацизмом и после встреч с ветеранами войны»290.
Несколько его помощников были шокированы словами Горбачева о «согласии», ведь это согласие являлось практическим эквивалентом согласия на вступление объединенной Германии в НАТО. (На съезде КПСС Горбачев и его команда подверглись весьма жесткой критике по германскому вопросу. И тогда Буш послал Шеварднадзе проект натовской резолюции
242
по изменению обстановки в Европе — набор мягких слов. Шеварднадзе, прижатый к стенке на съезде, благодарно отвечает: «Без этой декларации для нас было бы очень трудно принять решения по Германии... Если вы сравните то, что мы говорили прежде и теперь, то это как день и ночь». Действительно, как небо и земля»291, — отмечает в своих мемуарах Бейкер.
Предлагались двусторонние протоколы по проверке ядерных испытаний, соглашения по уничтожению химического оружия, по обмену студентами, создание культурных центров, совместная борьба с наркотиками, совместные океанографические исследования, сотрудничество в использовании атомной энергии, расширении полетов гражданской авиации, долгосрочное соглашение о торговле зерном.
Горбачев открыто признал, что нуждается в экономической помощи. Она едва ли даст немедленные результаты, но покажет населению, что дружба с Западом дает результаты. Горбачев обещал прохождение в текущем месяце закона об эмиграции. Но в Москве уже начали понимать, что такой «дренаж мозгов» может лишить страну ее самых образованных граждан. Никогда прежде внутренние трудности не делали Горбачева столь остро нуждающимся в положительных результатах своей дружбы с Западом. Никогда прежде не было столь ясно, до какой степени Горбачев зависит от Буша.
Первая утренняя сессия длилась примерно сорок минут. Затем Горбачев принес свои извинения и бросился в советское посольство на встречу с 60 интеллектуалами и лицами, определяющими общественное мнение в США. На ланч пришли Джейн Фонда, Тед Тернер, Айзек Азимов, Ван Клиберн, Дуглас Фэйрбенкс, Памела Гарриман, Диззи Гиллеспи, Арманд Хаммер, Джеси Джексон. Синатра и Редфорд извинились за свое отсутствие. Генри Киссинджер прятался за спинами советских дипломатов. Он спросил Примакова, понимают ли советские люди смысл и последствия крушения Берлинской стены? Примаков ответил, что у советских людей на этот счет нет ни малейшей идеи, это было вовсе не их решение. Он указал на Горбачева: «Это было его решение!» Горбачев ждал сочувствия. Он восхищался, как все ладно устроено у американцев. А в Москве... «о, как нам еще придется перевернуть свои мозги!»292
Бейкер встретился лицом к лицу с Шеварднадзе. У того было обычное для последнего времени отрешенное лицо. «Для нас крайне важно иметь на этом саммите определенные результаты. А иначе как мы объясним своему народу, что мы делаем и зачем мы здесь».
243
Ключевые вопросы
Все прежде обсуждаемые вопросы были цветочками. Ягодками являлись Германия, вооружения в центре Европы, блоковое противостояние, судьба Восточной Европы, кто является американским фаворитом в Москве?
Буш начал атаку повтором прежнего: объединенная Германия должна быть членом НАТО. Пополудни Горбачев встретился с Бушем и его советниками в кабинетной комнате. Буш и Бейкер дали Горбачеву и Шеварднадзе список своих заверений в том, что объединенная Германия в НАТО — наиболее приемлемый вариант для СССР. Буш перечислил девять пунктов (якобы в пользу СССР) натовского членства Германии. Германия обязывалась:
— Не создавать оружие массового поражения.
— Признать окончательными нынешние границы.
— Финансово поддерживать пребывание советских войск в Германии на протяжении нескольких лет.
— Признать законность пребывания советских войск в Восточной Германии.
— Войска НАТО не будут размещены в Восточной Германии.
— Соблюдать потолки максимального объема германских войск.
— Ревизовать стратегию ФРГ в соответствии с развитием ситуации в Европе.
— Ускорить переговоры по ядерному оружию тактического назначения.
— Согласиться на придание ОБСЕ большей эффективности в регионе, новых функций.
Любопытно мнение Гартхофа, автора наиболее капитального исследования проблемы, что «хотя Горбачев не пошел на недвусмысленное согласие иметь Германию в НАТО, он был неожиданно восприимчив к аргументу, что каждая страна имеет право принимать собственное решение для себя — реализуя право «свободы выбора». Хотя вначале члены горбачевской делегации относились негативно к представленной формуле, Горбачев не восстал против показанной заранее пресс-конференции Буша, на которой тот, повторяя тезис о несогласии Горбачева с членством единой Германии в НАТО, все же сказал, что и он и Горбачев «находятся в полном согласии относительно природы членства в союзе... как вопроса, который должны решать сами немцы»293.
244
Горбачев выдвинул вариант одновременного членства Германии в НАТО и ОВД. Он так обратился к американскому президенту: «Вы моряк и вы лучше, чем кто-либо, понимаете, что два якоря лучше, чем один». Буш сказал, что не понимает, как работают, как действуют два якоря. Членства в НАТО для Германии вполне достаточно. И тут Горбачев сказал, что пусть этот вопрос решает население самой Германии. Часть советской делегации заметно побледнела. Особенно это касалось Фалина, главного кремлевского эксперта по Германии. Горбачев трижды просил Шеварднадзе взять на себя улаживание германской проблемы. Тот отказывался: «Это дело глав делегаций». Никогда еще советское руководство не спорило столь откровенно на глазах у американцев. Было ясно видно, что Горбачев не желает взять на себя ответственность за германское решение. Впервые на глазах у всех Горбачев давал знать, что он не знает ответов на все вопросы.
Западу ничего больше и не нужно было. Фактически в эти минуты Горбачев сдал ГДР в НАТО. Величайшая услуга Горбачева Западу294.
Не желая терять темп, президент Буш выступил со своим любимым предложением об «открытом небе». Горбачев особо и не думал об этом. Он сказал: «Это звучит очень близко к нашей позиции. Не так ли, маршал Ахромеев?» Ахромеев энергично замотал головой и выпалил на одном дыхании: «Нет, мы не можем открыть все небо Советского Союза, если не получим прав летать над американскими базами на Филиппинах и в других частях света». Американцы начали шушукаться о том, что Горбачев теряет контроль над военным руководством.
Думал ли Горбачев о чем-либо, кроме собственного престижа? На пресс-конференции, созванной в конце второй половины дня, он постарался изобразить себя едва ли не триумфатором. «Мы сблизили позиции по Германии» и т.п. Разозленный президент Буш смотрел пресс-конференцию по телевидению.
А Горби, как и в более светлые для него дни 1987 года, приказал остановить лимузин на Пятнадцатой стрит и вышел к уличной толпе. Было видно, что одобрение случайных прохожих его просто пьянит. Вечером меццо-сопрано Фредерика фон Штаде. Американцы все в черном и в строгих галстуках. Горбачев с компанией — в деловых костюмах и в деловом настроении — уговаривая соседей подписать советско-американский торговый договор. В ответ на обещание торгового соглашения американцы требовали объединения Германии, ухода с Кубы, внутренние экономические реформы.
245
Американцы придали исключительное значение торговому договору. В первый же день встречи на высшем уровне госсекретарь Бейкер уведомил министра иностранных дел Шеварднадзе, что президент не подпишет экономического соглашения в текущих обстоятельствах. Как вспоминает посол Джек Мэтлок, «желание Горбачева подписать торговое соглашение обеспечивало американской стороне рычаг, который можно было использовать против использования силы (в Литве). Переговоры по этому вопросу затормозились в Москве, когда были введены санкции против Литвы, но эти переговоры продолжились».
Шеварднадзе был очень огорчен этой новостью, он говорил, что об экономическом соглашении уже объявлено, что переговоры с литовцами уже идут, а свобода эмиграции уже практически достигнута. Во время встречи Буша с Горбачевым 1 июня 1990 года последний уговаривал американского президента, и тогда Буш-старший открыто выдвинул два условия: 1) Верховный Совет примет новый закон об эмиграции; 2) Горбачев снимет санкции с Литвы. Оба условия реализованы. Какова реакция американской стороны?
Редкий случай добровольного подчинения одной державы второй в условиях, когда эта — вторая держава вторгается в сугубо внутренние дела первой. Великие предки, строители Русской державы и Советского Союза должны были перевернуться в гробу.
Переговоры путем уступок
В течение двух дней, к 1 июня 1990 г. стороны завершили переговоры по стратегическим вооружениям. Президент Буш предложил провести необремененный делами день в летней резиденции американских президентов в Кэмп-Дэвиде. «Горби» предпочитал пятьдесят пять миль проехать на автомобиле, но Бушу все же удалось уговорить своего гостя взобраться на отделанный деревянными панелями вертолет Сикорского. К запястью американского президента был прикован атташе-кейс с контрольным ключом на случай необходимости ядерного нападения. Рядом же один из помощников Горбачева держал ядерный чемоданчик с ключами к советскому наступательному арсеналу.
После посадки Буш прокатил Горбачева на поле для гольфа, а две первых леди шли под руку под старыми деревьями. Го246
сти расселись с бокалами белого вина, говорили о малозначительном: о том, как Горбачев бросил подкову, как он едва не врезался в дерево, когда взялся за руль маленькой машины для гольфа. Буш уже знал, что «Горби» не любит обыденный треп. Поэтому речь совершенно серьезно шла об Афганистане, Камбодже, Южной Африке, Никарагуа, Кипре, Корее, Кубе. Буш попытался заговорить о Ельцине. Именно тогда посол Мэтлок не преминул сообщить присутствующим, что Б.Н. Ельцин избран главой российского парламента. Горбачев нахмурился. «У нас появилась возможность узнать, что Горбачев думает об избрании Ельцина — что для Горбачева было жестоким ударом, учитывая его осуществленные открыто усилия по предотвращению этого избрания. Мэтлок, который видел Ельцина за последние пять месяцев чаще, чем Горбачев, все же спросил у советского президента, сможет ли он сработаться с Ельциным в будущем. Горбачев весьма эмоционально ответил, что Ельцин «не серьезен, он типичный оппортунист, он бы мог быть с нами, но по природе он разрушитель». К вечеру к ним присоединились члены официальных делегаций.
Любопытно, но американцы замедлили свое продвижение по линии лишения Советского Союза вооруженных сил. Предшествующие уступки Москвы настолько ошеломили Вашингтон, и осторожные люди, типа советника по национальной безопасности Брента Скаукрофта, сумели убедить президента Буша-старшего, что безудержный натиск в этом направлении подлинно опасен. Соответственно, дискуссии по проблемам вооружений стали менее предметными и значимыми. Буш и окружение не решило еще, какие сдвиги в стратегических вооружениях желательны на данном этапе. И поэтому, как пишет Джек Мэтлок, «они не были способны извлечь всю пользу из отступления Шеварднадзе в сентябре 1989 года, от его предложения разъединить сокращение стратегических вооружений от рассмотрения оборонительных и космических проблем». Что касается переговоров о стратегических наступательных вооружениях (СНВ) и переговоров об обычных вооруженных силах в Европе (ОВСЕ), то, с американской точки зрения, эти важнейшие переговоры были все менее важны для Горбачева, «ибо на Мальте он думал о другом. Советские позиции в Восточной Европе неуклонно слабели, и он нуждался в заверениях Соединенных Штатов, что они не воспользуются его слабостью. Ему необходима была видимость того, что он говорит с Бушем на равных, а не как поверженный противник»295. Итак,
247
Горбачев стал гоняться за видимостью, а не за сутью мирового соотношения сил. Он получил все словесные заверения на Мальте, но сути проблемы это уже не касалось.
Довольно неожиданно Горбачев сам себя посадил на американский крючок, когда в сложившейся критической ситуации стал просить у американцев соглашения по экономическим вопросам, торгового соглашения. Американцы немедленно ухватились за этот рычаг. И пошли еще дальше в укорачивании суверенных прав СССР. «Мы информировали советских лидеров, что президент не подпишет торгового соглашения, если советское правительство не примет закона, обеспечивающего свободу эмиграции»296.
Важнее всего понять реакцию этих загадочных «западников». И принести им еще одно выражение новой приязни. «Он (Горбачев) складывал подарки у наших ног — уступка за уступкой»,— пишет тот же Шульц297. Вместо слов благодарности Шульц отмечает, что эти уступки — «результат нашего (т. е. американского. — А.У.) пятилетнего давления на них»208. Периодически «просыпаясь», Горбачев обиженно говорил, что «американская политика заключается в выколачивании максимума уступок», на что Шульц с улыбкой отвечал: «Я утру вам слезы»249. Читатель, не стыдно ли нам, если мы еще претендуем на достоинство?
Накануне совместной пресс-конференции американская сторона передала советской текст предстоящего выступления американского президента. Надо сказать, что все эти дни американцы размышляли над тем, как им капитализировать слова Горбачева, сказанные им в первый день пребывания. Буш и его окружение боялись того, что внесенные в речь Буша слова Горбачева о том, что «немцы должны сами определить свою блоковую принадлежность» советские воспримут как западню, как род шантажа. Именно поэтому Буш посадил Кондолизу Райс у телефона — вдруг раздастся голос советского несогласия. Допоздна сидела у телефона Райс и глубоко ночью позвонила в штат Белого дома: «От них ничего не слышно». Осторожно спрошенный Бессмертных, счастливый на новом посту, сказал, что у него нет ничего против пребывания объединенной Германии в Североатлантическом блоке. Так решалась мировая история. Никто даже не усомнился в роковом деянии, меняющем соотношение сил в Европе. А пять часов примерять медальки! Да, обмельчала дипломатия России.
Собственно подписанными в Вашингтоне были соглашения о химическом оружии, о ядерных испытаниях, о студен248
ческом обмене. Одним из результатов визита стало более отчетливое понимание американцами того, что Горбачев постепенно теряет прежде абсолютный контроль над своим политическим и военным окружением.
Встретившись с южнокорейским президентом Ро Дэ У, Горбачев сломал традицию и предал своих северокорейских товарищей и клиентов. И вызвал страшную ярость Шеварднадзе, поскольку вся комбинация встречи с южнокорейским президентом в Сан-Франциско была проведена Анатолием Добрыниным, которого Шеварднадзе воспринимал как конкурента.
У трапа казацкий хор исполнил популярную песню «Я потерял свое сердце в Сан-Франциско». Раиса Горбачева знала, что это последнее проявление восхищения на Западе; она понимала, что по возвращении Горбачева ожидают лишь заботы и критика. Она прошептала Мэтлоку «Беда с новаторами в том, что новшества оборачиваются против них и, в конечном счете, уничтожают самих новаторов»300.
Ельцин
Но более всего наносил удары по Горбачеву Борис Ельцин, ставший председателем российского парламента (фактически президентом России). Он демонстративно встретился с Председателем Верховного Совета Литвы Ландсбергисом в тот момент, когда Горбачев был в Америке.
Американцы гораздо внимательнее присматривались к Ельцину, который отныне мог сделать для американской сверхдержавы прежде немыслимое — лишить ее глобального соперника. Они оценили шансы Ельцина на избрание Председателем Верховного Совета Российской Федерации как весьма проблематичные, но достаточно реальные. Против него Горбачев выставил на голосование в Верховном Совете России анемичного Александра Власова, чья вступительная речь лишь укрепила всеобщее мнение, что перед ними нелидер. Горбачев органически не переносил талантов, он немало сражался за пассивного Власова, но его поддержка — в условиях его президентского отхода от коммунистической партии — означала все меньше.
12 июня 1990 г. Съезд народных депутатов Российской Федерации принял декларацию о суверенитете. Это был прямой вызов легитимности горбачевского Центра. Вслед за российским парламентом декларацию о независимости 20 июня принял Узбекистан, 23 июня — Молдавия, 16 июля Украина, 27 июля —
249
Белоруссия. Далее начался каскад провозглашения суверенитета внутри республик Карелия провозгласила суверенитет 10 августа, далее последовали Татарстан, Башкортостан, Бурятия в РСФСР; Абхазия в Грузии.
Этот противник мог нанести смертельную рану. Ельцин, с точки зрения Мэтлока, «исходя из своего политического инстинкта, говорил людям то, что те желали услышать,... Процветание ожидает за углом, стоит лишь принять правильное решение»301 . Его первый заместитель, талантливый с западной точки зрения Хасбулатов потряс американцев тем, что весьма неожиданно предсказал наследование Российской Федерацией Советского Союза. «Союз будет превращен в весьма необязательную федерацию... у которой не будет даже атрибутов единой страны». Он жестко стоял за передачу всех подлинных прав республикам. Он первым выступил за посылку «российских дипломатов» во все посольства СССР.
Почему американцы, «имея на руках» Горбачева, постепенно начали склоняться (начиная с середины лета 1989 года) к поддержке противостоящего ему на внутрисоветской арене Ельцина. Да, американский президент принимал лидеров официальной оппозиции таких стран, как Британия, но Советский Союз не считался американцами демократической страной; Ельцин представлял «Межрегиональную группу», которая пока не позиционировала себя как официальная «оппозиция»; Ельцин был лишь одним из нескольких сопредседателей этой группы. А не обидится ли предаваемый Горбачев?
Ельцин, известный самодурством своего характера, создавал сам проблемы американцам. Прибыв в Западное крыло Белого дома с «черного входа», Ельцин (сообщает глава европейского направления при президенте Буше Роберт Блеквил) остановился, поднял руки и объявил, что не пойдет дальше, если не увидит президента Буша.
Присутствующие американцы все как один отметили, что во время встречи с президентом Бушем-старшим Ельцин не смог изложить своей политической программы. Эти присутствующие были склонны после встречи «занизить» политический вес Ельцина как политического легковеса, который скорее всего вскоре сойдет с политической сцены.
Но все меркло перед геополитическими соображениями: «Ельцин выступал за более быстрые сокращения советского военного бюджета (чем Горбачев), он выступал за самоопредс250
ление балтийских республик Его политика была ближе к нашей, чем политика Горбачева»302.
Горбачев не мог этого не понимать, но он уже склонился перед «дядей Сэмом». Президент СССР метался в бессильной злобе. «Правда» перепечатала из итальянской «Репубблики» статью итальянского спецкора Цуккони, который саркастически изобразил пребывание Ельцина в США
Силы были примерно равны: пятьсот голосов за Ельцина против пятисот голосов его преимущественно коммунистических противников. Теперь шанс Ельцина заключался в том, чтобы расколоть своих коммунистических противников. Следовало найти ренегата. Таковым стал представительный генерал Руцкой. Польстившись на ельцинские обещания, не видя руки Горбачева, Руцкой увел искомые полторы сотни из коммунистического лагеря, где пассивного Власова сменил антихаризматический партократ Полозков. Игра была сделана благодаря инстинкту выживания Ельцина и поразительной самоубийственной пассивности Горбачева. Его наигранный оптимизм и стремление уйти от отвратительных партийных самоучек к восторженным западным толпам сыграли с ним жестокую шутку. Судьба не любит небрежности. Человек, которому предназначалось (в том числе и американцами) сокрушить Горбачева, получил в свои руки орудие политического убийства Горбачева. Лишь четыре голоса представляло собой ельцинское большинство, но этого было достаточно для того, чтобы самая крупная республика Союза получила в вожди врага национальной истории и национального единства.
Ельцин бросился создавать в Российской Федерации президентскую республику, он как неотвратимая судьба шел по стопам загипнотизированного Западом ставропольца. Именно с этих дней звезда еще одного злого деятеля русской истории — Ельцина — начинает восходить, а звезда его противника Горбачева — клониться к закату. Через две недели после своего избрания Председателем Верховного Совета РСФСР Ельцин сумел убедить российский парламент проголосовать за суверенитет России. РСФСР определила себя как государство-нация. Как может часть России выйти из России и продолжать быть Россией? Удар этот был более страшен, чем удар вермахта в июне 1941 года. Россия уходила из своего исторического лона, она крушила труд десятков поколений. Теперь Ельцин мог сокрушить ненавистного ему Горбачева. Правда, для этого ему нужно было сокрушить страну, главой которой был Горбачев.
251
Двадцать восьмой съезд
Быстро собравшаяся сессия Верховного Совета СССР 12 июня 1990 г. одобрила доклад Горбачева о встрече на высшем уровне: 329 — за и двое — против при одном воздержавшемся. Более сложным было голосование по вопросу объединения Германии. Лигачев потребовал обсуждения этого вопроса на Политбюро, затем на пленуме ЦК КПСС. Такого пленума созвано не было, но в июле 28-й партийный съезд поднял эту проблему.
Политическая арена Советского Союза быстро менялась. За время между вашингтонским саммитом и партийным съездом была создана отдельная Российская Коммунистическая партия. Теперь Россия, как и остальные четырнадцать республик, имела свой отдельный партийный аппарат. КПРФ стояла значительно правее Горбачева. 1066 ее делегатов (из 1396) проголосовали за значительно менее расположенного к Западу Ивана Полозкова в пику ельцинскому ставленнику Олегу Лобову. Атаку на внешнюю политику Горбачева вел Егор Лигачев и командующий Приволжско-Уральским военным округом генерал-полковник Макашов, который обличал либералов, «играющих на том факте, что никто не собирается атаковать нас». Оба они обличали неоправданные односторонние сокращения303.
Стала возникать оппозиция Горбачеву в военно-промышленном комплексе. 12 июня 1990 г. ответственный за оборонную политику секретарь ЦК Олег Бакланов заявил, что Советский Союз «обгоняет самого себя» в процессе одностороннего разоружения, не получает при этом позитивного отклика со стороны Запада, который желает воспользоваться ситуацией в Восточной Европе304. Через несколько дней министр обороны маршал Дмитрий Язов указал, что Запад смотрит на СССР как на врага, которого следует разоружить305. В защиту Горбачева выступи ли члены Политбюро Яковлев, Шеварднадзе и Зайков, но стало ясно, что окружение Горбачева раскололось.
28-й съезд КПСС начал свою работу 2 июля 1990 г. Распространялись слухи, что Горбачев уйдет со своего поста. Возможно, он думал об этом. Но передумал и пошел иным путем. Значимость Политбюро была резко ослаблена.
Теперь даже на покорном партийном съезде КПСС в июле 1990 года четверть делегатов (1116 против 3411 голосов) осмелилась голосовать против вождя такой исторической направленности. Критика велась по той линии, что Горбачев сда252
ет позиции, нимало не совещаясь с собственной партией и ее руководством. Шеварднадзе и Яковлев были вынуждены покинуть Политбюро. Западные аналитики и дипломаты продолжали называть их ведущими реформаторами, хотя никто из этих аналитиков не мог назвать ни единой проведенной ими реформы. Кроме сдачи национальных позиций, естественно.
Делегаты жаловались на то, что Горбачев и его союзники подорвали Организацию Варшавского Договора, потеряли Прибалтику, сокрушили идеологический фундамент собственной партии и ведут дело к краху СССР. Горбачеву советовали «меньше путешествовать по миру и больше сосредоточиться на своей собственной стране».
Голосование за пост Генерального секретаря привело к победе Горбачева — 3109 «за» и 1116 «против».
Заместителем Генерального секретаря был избран бесцветный новый (вместо Щербицкого) глава КП Украины Владимир Ивашко. Теперь стало ясно, что и в партии и в стране сближение с Западом, столь просто обставившим Горбачева, перестало быть популярным. Все большее число голосов открыто обвиняло Горбачева в сдаче Восточной Европы. Поздно. Прежняя партийная покорность, отсутствие самостоятельного мировидения уже сыграло свою превратную роль, дело было сделано. За овации и деньги.
Во время съезда Лигачев и многие другие вели массированную атаку против внешней политики Горбачева и его политики, лишившей СССР влияния в Восточной Европе. Говорилось об опасности германского объединения. Самые большие эмоции вызвали уступки, сделанные в пользу Соединенных Штатов.
Горбачев занимал оборонительные позиции, он пытался обыграть тот тезис, что у Советского Союза сейчас меньше врагов, чем было ранее, что у СССР сейчас больше друзей, чем было ранее. Себе в помощь Горбачев призвал не только Шеварднадзе, но влиятельных военных, таких, как маршал Язов, генерал армии Моисеев, секретарь ЦК КПСС по проблемам обороны Зайков (возглавлявший межведомственный комитет по проблемам разоружения).
Вот как пытался оправдаться Эдуард Шеварднадзе: «Мы потеряли наших стратегических союзников, товарищи,... когда использовали силу в Венгрии в 1956 году, когда вторглись в Чехословакию в 1968 году, когда вошли в Афганистан. И когда поссорились с Китаем еще до перестройки. Кризис в Польше тоже начался задолго до перестройки». Шеварднадзе без осо253
бой ловкости пытался отрицать факт сдачи ГДР. «Народ ГДР решит свою судьбу сам». Шеварднадзе пытался защищаться, указывая на тратимые в гонке вооружений миллиарды. Что касается Германии, то выбор у Советского Союза был невелик обратиться к 400 тысячам своих войск и блокировать германское объединение, или работать вместе с Западом в построении безопасной Европы. Возмущение в зале. Шеварднадзе смертельно обиделся на Горбачева за то, что тот не защитил его в эти отвратительные для него минуты.
Если судить объективно, у Горбачева не хватило хитрости и лицемерия, чтобы отчаянно защищать свою очевидно провальную внешнюю политику. Возможно, у него просто не поднялся язык называть черное белым. И Горбачев явно думал о своем. Спустя несколько дней после окончания Июльского съезда КПСС он призвал канцлера Коля для рассмотрения вопросов объединения Германии.
Немцы платят
Через три дня после окончания 28-го съезда Горбачев встретил канцлера Коля и сделал последние уступки в вопросе о принятии объединенной Германии в НАТО («если таковым будет выбор немецкого народа») в обмен на некоторые уступки со стороны Коля:
— Германия ограничит свои вооруженные силы 370 тысячами солдат;
— германские вооруженные силы (и негерманские) принадлежащие НАТО, не будут размещены в Восточной Германии (особенно когда там будут размещены советские войска);
— Германия берет на себя содержание советских войск в Германии на несколько (от 3 до 5) лет и будет оплачивать их размещение на территории Советского Союза;
— объединенная Германия возобновит свои обязательства не обладать ядерным, химическим и биологическим оружием
Все эти оговорки были немцами приняты.
Как пишут Бешлос и Тэлбот, «Горбачев пытался получить за объединение Германии взятку на продолжение своих реформ»306. Американцы жадничали, а Коль пообещал 15 млрд. долл., и Буш был рад этому.
Процесс сближения двух германских государств продолжался. К 12 сентября 1990 г. переговоры в формате «2+4» завершились общеприемлемым компромиссом, который увенчала
254
совместная декларация Бейкера и Шеварднадзе, отменяющая оккупационный статус четырех держав — победителей во Второй мировой войне и открывающая дорогу к формальному воссоединению Германии 3 октября 1990 года.
22 июня в Восточном Берлине состоялось еще одно пленарное заседание механизма 2+4. Восточногерманский министр иностранных дел Маркус Мекель передал участникам сессии еще одно советское предложение: страны НАТО и ОВД объявляют, что не считают себя военными противниками и объявляют об отказе от применения силы. Это предложение не имело смысла: Организация Варшавского Договора разваливалась на глазах, а для НАТО как военного союза объявить о неприменении военной силы (которая пестовалась на маневрах всех стран-участников каждый день) — было просто нелепо.
Но еще больше удивил всех Шеварднадзе, когда выдвинул предложение об объявлении трех-четырехлетнего периода, во время которого участники обоих блоков будут следить за тем, чтобы «ограничить мощь объединенной Германии». Этим будет заниматься некая ревизионная комиссия. Извиняющимся тоном Шеварднадзе говорил, что его предложение — лишь проект и он готов к любого рода дополнениям и исправлениям. Напрасно. Все коллеги Шеварднадзе — Бейкер, Дюма, Херд и Геншер восстали против предложения Шеварднадзе. Бейкер сказал, что советский план «ограничит германскую суверенность на многие годы». Американский госсекретарь объявил несправедливым то обстоятельство, что Германия будет «сознательно выделена, если она станет жертвой дискриминации». Слишком поздно Шеварднадзе опомнился. Если опомнился вообще.
Четыре раза по ходу презентации Шеварднадзе оговаривался, что многое в советской позиции будет зависеть от саммита НАТО, которому предстояло собраться в Лондоне в июле 1990 г. «Горбачев очень обеспокоен тем, как на лондонском саммите будет выглядеть НАТО в контексте объединяющейся новой Европы». Бейкер обратился к Шеварднадзе, глядя ему прямо в лицо: «Скажите нам, что могло бы успокоить вас в отношении вашей безопасности и мы вам скажем прямо сейчас, что мы можем для вас сделать». Самым униженным образом Шеварднадзе сказал, что требование еще на несколько лет продлить оккупацию Германии «по отдельности» — это «не мое и не Горбачева требование, это требование Политбюро». Шеварднадзе сказал, что прогресс в отношении Германии будет зависеть от
255
съезда ЦК КПСС, который состоится в июле текущего года. Денис Росс пишет, что никогда не видел Шеварднадзе столь «запутанным».
Тарасенко позже признал, что Шеварднадзе был вынужден выдвинуть в Восточном Берлине свой документ, поскольку лишь это предохраняло его от нападок и критики на партийном съезде от обвинений в том, что он «все продает Западу». Росс посоветовал Бейкеру помочь Горбачеву пройти испытание на 28-м съезде Коммунистической партии.
В этой ситуации Запад решил помочь Горбачеву в его битве с политическими противниками. Принятая б июля 1990 г. на сессии Совета НАТО в Лондоне Декларация содержала в себе то, чего Горбачев и Шеварднадзе просили от Буша и Бейкера. Совет НАТО призвал президента Горбачева выступить перед Североатлантическим советом и пригласил страны Варшавского Договора установить дипломатические отношения с НАТО. Бывшие страны Варшавского Договора приглашались заключить соглашения о неиспользовании силы, и взаимно согласиться с тем, что «мы больше не являемся противниками». Лондонская декларация НАТО, опубликованная в дни работы 28-го партийного съезда, обещала уменьшить силы ядерного сдерживания, уничтожить атомную артиллерию, уменьшить опору на атомное оружие, принять новую стратегию НАТО, делающую обращение к ядерному оружию подлинно последним средством защиты. Декларация одобряла переговоры по принятию мер доверия и сокращению вооруженных сил в Европе и призывала созвать встречу глав правительств в конце года в Париже. Лондонская декларация НАТО заведомо одобряла подписание договора об ограничении войск и вооружений в Европе. Она поручала ОБСЕ роль судьи и хранителя в Европе, создавая свой секретариат и Центр предотвращения конфликтов.
Шеварднадзе, а потом Горбачев буквально воспели Лондонскую декларацию НАТО как «реалистическую и конструктивную, придающую исключительно большое значение обещаниям не прибегать к агрессии, ревизующую прежние натовские стратегические планы и концепции»307.
(Бейкер заранее передал вариант Декларации НАТО в руки Шеварднадзе, что помогло тому и Горбачеву подготовиться к политической схватке в Москве. При этом Бейкер сказал Шеварднадзе, что именно президент Буш был инициатором и автором Лондонской Декларации308.)
256
Декларация независимости России
В своей тарелке ощутил себя американский посол Мэтлок, когда в начале мая 1990 года прибыл в молдавский Кишинев. Руководители Народного фронта Унгуряну и Хадирча бросились к американскому послу с просьбой о разъяснениях — нельзя ли и Молдавию представить жертвой пакта Риббентропа-Молотова и объявить власть Советского Союза здесь, как и в Прибалтике, незаконной. Мэтлок обязан был их разочаровать, ситуация, с легальной точки зрения, другая. Большая часть современной Молдавской республики была между мировыми войнами частью Румынии — не независимой, как в случае с балтийскими странами. После Второй мировой войны Румыния официально уступила (получив на западе спорную Трансильванию) захваченные в 1918 году и потерянные, возвращенные в 1940 году молдавские территории (Бессарабия). Румыния была разбитым союзником Германии и имел место мирный договор, который признали и Соединенные Штаты. Поэтому у Вашингтона нет легальных оснований оспаривать статус Молдавии как части СССР. Комментарий Хадирчи был: «Очень плохо». Первым действием новых молдавских властей был перенос бюста Пушкина из центра одноименного сквера на боковую алею. Мэтлок узнал также, что православная Молдавия была в 1812 году спасена от турецкого правления русскими войсками, что вызвало тогда всеобщее ликование местных жителей. И вот теперь безумцы из Народного фронта рвали по живому, они разделили город и с каждым днем все более нагнетали разобщение между молдаванами и русскими. Это было одно из преступлений Горбачева, знает он о нем или нет. Если бы его — в его возрасте — поместить среди внезапно разъярившейся толпы, то мало бы ему не показалось. Способен ли был Горбачев влезть в шкуру тех, кто ему так доверился и оказался преданным?
Большинство жителей РСФСР довольно неожиданно узнали, что доселе они были зависимы и теперь нуждаются в независимости 12 июня 1990 года. Такой же шок испытал и внешний мир. По стране прокатилась невиданная волна. Молдавия и Узбекистан объявили себя суверенными в июне, Украина и Белоруссия — в июле. Туркмения, Армения и Таджикистан — в августе.
1 августа 1990 г. Горбачев встретился с Борисом Ельциным, и они договорились совместно подойти к реализации экономических реформ. Быстро была создана группа экономистов
257
во главе с академиком Станиславом Шаталиным. Горбачев и Ельцин обсуждали выдвинутый Шаталиным план «перехода к капитализму за 500 дней». Мечущийся в прострации Горбачев постарался в середине августа присоединиться к Ельцину и создать нечто вроде политического тандема на основе созидания экстренного экономического плана. На этот счет была назначена специальная комиссия. Оба «злых гения» российской истории выдвинули своих кандидатов в эту комиссию, которую возглавил академик Станислав Шаталин. От горбачевского президентского совета сюда вошли такие люди, как академик Петраков, от правительства РСФСР — Григорий Явлинский и Борис Федоров. Основой совместной работы стал план «500 дней» — творение безумного оптимизма, а газета «Известия» дала изложение этого плана. Да, в руки звероподобного хирурга попала несчастная Россия.
8—9 октября 1990 г., словно последняя попытка сохранить власть, состоялся пленум Центрального Комитета КПСС, на котором коммунисты попытались вернуть некоторые утраченные позиции. 13 октября Горбачев встретился с руководителями одиннадцати союзных республик (не было прибалтов и грузин) для обсуждения плана экономических реформ. Через три дня президент представил свой экономический план Верховному Совету СССР. Согласно новому планированию, центральные государственные органы сохранялись.
Хасбулатов
На посла Джека Мэтлока огромное впечатление произвел первый заместитель Ельцина Руслан Хасбулатов. Он был первый, от кого посол Мэтлок услышал, что Советский Союз недолговечен, что место мировой державы займет новая Россия, что она будет возглавлять весьма непрочно связанный новый союз республик, каждая из которых будет иметь собственные вооруженные силы — но ядерное оружие будет только у России. Республики будут взимать налоги только с собственного населения. Они будут по отдельности государствами-членами ООН. Экономические решения будут приниматься внутри республик — только это поможет преодолеть бюрократию Центра. Постепенно Россия будет вырабатывать собственную внешнюю политику. (Хасбулатов считал, что Москва должна жестче отнестись к агрессии Ирака против Кувейта.) Союз будет управляться десятью представителями республик-учредительниц. Россия
258
на себя возьмет 75 процентов долга СССР. Такой прогноз ошеломил Мэтлока: «Я покинул кабинет Хасбулатова пораженным». Тогда еще большинство специалистов, рисковавших делать прогнозы, предсказывали продолжение существования мощного Союза с единой валютой и общей внешней политикой, совместной обороной и едиными телекоммуникациями. Некоторые смотрели как на идеал на США. Они желали увеличения полномочий отдельных республик без роспуска Союза. Хасбулатов в негативном отношении к Центру шел дальше. И он не был неким эксцентриком, он был профессором экономики Плехановки. И он занимал второй по важности пост в России.
В августе 1990 года постоянный визави Мэтлока Бочаров (депутат обоих Верховных Советов — СССР и РСФСР) впервые предсказал выделение России из СССР, а затем создание в результате переговорного процесса новых объединительных структур. Если Горбачев будет по-прежнему колебаться, Россия во главе с Ельциным устроит распад, бунт против Центра. Бочаров предвидел создание некого подобия Европейского союза — группа государств с неким единым экономическим пространством, подобием Европейской комиссии в Брюсселе и парламента в Страсбурге.
Подобные взгляды Мэтлок объясняет не неким желанием сокрушить СССР, сколько разочарованием в отношении неспособности Горбачева перейти от слов к делу, Разочарование Горбачевым постоянно увеличивало численность и влияние сил, готовых нанести удар по Центру.
Мэтлок впервые написал в Вашингтон о возможности распада СССР за два месяца до встречи с Хасбулатовым. «Мы должны всерьез воспринимать возможность распада Советского Союза... Я считаю необходимым приготовиться к последствиям... Я предполагал, что такие республики, как Украина, будут настаивать на своей независимости, вынуждая тем самым Россию идти своим путем»309.
Силу теперь могла остановить только сила. С созывом Верховного Совета 10 сентября вокруг Москвы залязгали гусеницы. Через два с половиной года генерал-полковник Евгений Подколзин, командующий воздушно-десантными войсками Советского Союза, рассказал, что в сентябре 1990 г. Горбачев перед вылетом в Хельсинки приказал вывести войска, а Язов не уведомил об этом Верховный Совет310.
Между тем завязавшийся союз Горбачева и Ельцина продлился недолго — Ельцин резко отверг горбачевский вариант
259
16 октября 1990 г. и заявил, что применит нетронутым «план Шаталина» в Российской Федерации. Теперь любые экономические наметки Горбачева становились фантазиями, так как крупнейшая республика, Россия, отвергала их с порога. Ельцин и Хасбулатов становились величинами национального значения. Как едва ли не последнюю попытку взаимного сближения следует рассматривать встречу двух антагонистов 11 ноября 1990 г. Язык этой встречи был жестким как никогда. Через два дня Горбачев делает весьма нехарактерный для него шаг — встречается с 1100 депутатами от вооруженных сил страны. Офицеры, видящие общий развал, были готовы на многое. Казалось, что у Горбачева появился шанс. 16 ноября Горбачев выступает со своей оценкой состояния страны. Уже с первых строк этого послания было видно буквально всякому, что перед ними не Юлий Цезарь, а величайший путаник эпохи. Несколько позднее тайные писатели Ельцина произвели на свет более живой продукт.
Как объединилась Германия
Чтобы сделать прохождение объединения Германии легче для Горбачева, западные лидеры строго ограничили численность будущей армии Германии. Бейкер сразу же послал копию декларации министру Шеварднадзе, который выразил благодарность. Теперь Герасимов от лица МИДа говорил, что отныне легче будет преодолеть сопротивление противников германского воссоединения.
14 июля 1990 г. канцлер Гельмут Коль прилетел в Москву. Вот его карты: 400 тысяч войск (на 100 тысяч меньше, чем в текущий момент); обещаны 3 млрд. долл. кредитов Советскому Союзу; выплата 730 млн. долл. за содержание советских войск в ГДР. Встретив Коля в загородной резиденции, Горбачев сказал: «Мы получили несколько орешков, но у нас хорошие зубы»311. Горбачев сказал, что готов к быстрому движению в направлении германского единства. Теперь, после окончания партийного съезда, у него развязаны руки.
После обеда оба они вылетели в Ставрополь. В полете беседовали о величине бундесвера. Внизу лежала земля, захваченная германской армией в 1942 г. В Ставрополе Горбачев показал Колю свой кабинет первого секретаря крайкома. Они прогулялись по любимым улицам ставропольца. Все это в 1942 г. было германской зоной оккупации. Пожалуй, наиболее впечат260
ляющим было поведение Горбачева накануне, возможно, важнейшего решения его как лидера своей страны — о воссоединении Германии. Он повез канцлера Коля в родной Ставрополь, провел по самым дорогим его сердцу улицам.
Вечером Горбачев и Коль вылетели вертолетом в горный курорт Архыз — маленькую горную резиденцию. Горбачев говорил о детстве и сокровенном. Говорил ли он о будущем Европы, о будущем Организации Варшавского Договора, о связях Восточной Европы с СССР? Нет. Ему, как и предшественникам, важно было «заглянуть в глаза», получить моральный кредит, удостовериться.
Горбачев говорил, что новые цифры для бундесвера облегчают ему жизнь. Коль обещал, что Советской армии будут предоставлены 3-4 года пребывания на немецкой земле для подготовки ухода. Когда советские войска уйдут, Германия поможет их реинтеграции в советское общество. Горбачев потребовал, чтобы на земле Восточной Германии не было ни иностранных войск, ни ядерного оружия.
На следующий день Горбачев на совместной пресс-конференции объявил: «Нравится нам это или нет, но придет время, когда объединенная Германия войдет в НАТО, если таковым будет ее выбор. Тогда Германия, если того захочет, сможет сотрудничать с Советским Союзом». Пораженный Коль ответил коротко: «Это прорыв, фантастический результат». В определенном смысле именно этот момент можно назвать окончанием «холодной войны».
Коль, по его собственному выражению, был поражен внезапным полным согласием Горбачева. Канцлер готовился к долгим и трудным переговорам с Горбачевым. Сам Горбачев признает в мемуарах, что удовлетворился мнением Коля, что «следует стремиться к большей синхронизации общеевропейского процесса и процесса объединения Германии». И ничего больше. Как пишет Добрынин, «понадобилось только полгода, чтобы сдать все позиции. Его как бы парализовала волна перемен, которая прокатилась по странам Варшавского Договора. Его сбитые с толку коллеги по Политбюро наблюдали (одни с гневом, другие пассивно), как одна за другой бывшие соцстраны порывали с СССР союзнические отношения, которые их связывали в течение жизни целого поколения... Горбачев растерянно наблюдал за последствиями своей собственной политики. Встревоженный Генштаб бил тревогу по поводу дезинтеграции Варшавского Договора, обращал внимание Горбачева на про261
блемы обеспечения безопасности нашей страны...Горбачев лихорадочно повторял свой основной тезис о взаимном с Западом поиске «новой системы безопасности для новой Европы». Однако Запад не проявлял готовности к совместным практическим шагам, хотя на словах охотно поддакивал ему312.
На обратном пути немцы ликовали безмерно. В Белом доме президент Буш объявил решение Горбачева «принятым в лучших интересах всех стран Европы, включая Советский Союз». 17 июля Буш говорил с Горбачевым по телефону на протяжении 45 минут. Формально он должен был рассказать о лондонской встрече «семерки». Но в центре всеобщего внимания была Германия. Обсуждали и XXVIII съезд. Буш был полностью солидарен с Горбачевым. Но стоило тому заикнуться о финансовой помощи, как Буш предпочел завершить разговор.
Когда государственный секретарь Джеймс Бейкер, заправляясь в Шенноне, узнал о случившемся, он был поражен. Он ожидал еще долгих переговоров. «Решив так быстро в пользу объединения Германии и ее членства в НАТО, Горбачев постарался выбить из немцев максимальный кредит; из немцев, которые отныне доминировали в Европе», — так пишут американцы Бешлосс и Тэлбот313.
Некоторые помощники Шеварднадзе советовали ему изобразить решение по Германии как принятое совместно с другими советскими руководителями — с такими германистами как Валентин Фалин и Николай Портуталов в секретариате Центрального Комитета и Юлий Квицинский в Министерстве иностранных дел. Пусть и они несут свою долю ответственности за принятое решение. Но Шеварднадзе боялся, что в этом случае данные лица встанут «насмерть» против неразделяемого ими варианта, и это поднимет крутую волну в Москве. В результате Шеварднадзе именно на себя взял задачу убеждения Горбачева в приемлемости приятия объединенной Германии как члена НАТО.
Позднее Портуталов отнесет роковое решение к крайне непрофессиональному ведению дел Горбачевым во время обсуждения германского вопроса в Белом доме: «Случившееся было столь непрофессиональным, столь неожиданным, что все мы были поражены. Конечно, сейчас это смотрится, как говорят французы, все к лучшему. Но это смотрелось ужасным и скандальным. Мы могли и должны были принять военный статус для Германии во французском духе (то есть, не подчиняясь военному командованию НАТО.—А.У.). Это не было сделано, по262
тому что Шеварднадзе оказывал давление на Горбачева — «сделать уступки, приближаясь к американской линии»314.
Впавший в отчаяние Валентин Фалин говорит, что Шеварднадзе предоставил Горбачеву «список позитивного», что даст объединение Германии в НАТО. Зная позицию Фалина, его, главу международного отдела ЦК, исключили из переговоров. По мнению Фалина, Шеварднадзе получил от германских промышленников «секретную финансовую помощь». Фалин называет Шеварднадзе «самым ценным американским агентом влияния».
Бессмертных считает германское решение наиболее важным для Горбачева в его внутренней среде. Это «наиболее ненавидимое явление в советской внешней политике, и оно останется таковым на десятилетия».
На смену Горбачеву
9 июля 1990 г. Буш принимал «большую семерку» в техасском Хьюстоне. Главным был вопрос о помощи Советскому Союзу. Деннис Росс еще в Кэмп-Дэвиде спросил Примакова, сколько Горбачеву нужно. Три года по 20 миллиардов долларов в год. Коль и Миттеран лоббировали сумму в 15—20 млрд. долл. Против были Буш, Тэтчер, Тосики Кайфу. Было решено послать в СССР группу специалистов, которая определила бы потребности страны. По существу это был вежливый отказ Горбачеву. Прежде «не знавшая предела» дружба Буша с Горбачевым нашла свой предел весьма быстро.'
Наряду с дипломатическими контактами в рамках 2+4 Бейкер и Шеварднадзе встречались каждую неделю. На встрече в Иркутске 1—2 августа 1990 г. высшие дипломаты осмотрели весь tour d'horisont, региональные конфликты в Афганистане, Камбодже, Центральной Америке, Южной Африке, на Африканском Мысу, на границе Индии и Пакистана, между двумя Кореями. Важен был дух переговоров — обе стороны называли противоположную партнерами и со всей серьезностью стремились разрешить все конфликты. При завершении этих переговоров случилось непредвиденное: Ирак вторгся в Кувейт, и Шеварднадзе встретился с Бейкером в аэропорту Внуково-2 и осудил агрессию Багдада (это было существенно в свете особых отношений Москвы и Багдада).
Горбачев еще не знал, что, с точки зрения американцев, он уже отыграл свою партию, и американцы уже ищут ему замену
263
среди более склонных воспринимать американские пожелания политических деятелей СССР. Ельцин грозил развалить Советский Союз, и в этом он был для американцев бесценен. И президент, и государственный секретарь уже завязали связи с мэрами Москвы и Петербурга — Гавриилом Поповым и Анатолием Собчаком. Буш и Бейкер восславили «новое поколение реформаторов».
Во время встречи с Шеварднадзе в Париже 18 июля 1990 г. Бейкер информировал своего визави, что Соединенные Штаты намереваются укрепить контакты с Ельциным и его окружением. К удивлению Бейкера, новость не смутила Шеварднадзе, он словно был готов к тому, что американцы, вопреки всем славословиям, сдадут Горбачева. И Шеварднадзе явно думал о Грузии — своем запасном варианте. Ельцин развалит страну надежнее.
Именно в этот момент официальный представитель Горбачева Аркадий Масленников предостерег Соединенные Штаты от предоставления противникам Горбачева «поощрения и помощи»: это будет «вмешательством в советские внутренние дела и будет нетерпимым».
Но Шеварднадзе достаточно отчетливо понимал, что тесно связан с Горбачевым — и, при всех вариациях «хитрого лиса», без Горбачева ему, скорее всего, придется покинуть советскую государственную сцену. «Шеви» был повязан и был обязан защищать «Горби».
Министр стал убеждать американцев, что Горбачев после партийного съезда окреп и раздавил свою оппозицию. Американцы размышляли. Именно в этой ситуации Джеймс Бейкер принял приглашение Шеварднадзе встретиться на берегу озера Байкал.
Шеварднадзе не терпелось ответить на гостеприимство Джеймса Бейкера в Джексон Хоуле, в Вайоминге. Неподалеку от Иркутска, на берегу Байкала сцена была весьма впечатляющей, когда два государственных деятеля «остывали» после огромных подарков с советской стороны. Бейкер был замирен и благодарен, встреча, начатая 1 августа 1990 г. была одной из наиболее мирных; после решения основных проблем остались сравнительно маловпечатляющие. На судне на воздушной подушке они спустились по Ангаре к Байкалу и отобедали в деревянной избе рыбака.
Шеварднадзе передал просьбу Горбачева об еще одной встрече в Вашингтоне в текущем 1990 году. Обсудили грядущий Договор СНВ, ситуацию в Камбодже и в Афганистане. Любопытно напомнить, что в эти дни Шеварднадзе предупредил: окон264
чание «холодной войны» ликвидирует региональную дисциплину и грозит хаосом, завершающимся гражданскими войнами.
Но праздник омрачило сообщение из Персидского залива о переходе иракскими войсками границы Кувейта. Шеварднадзе вылетел в Москву, а Бейкер — в Улан-Батор. На обратном пути Бейкер встретился с Шеварднадзе, и в течение нескольких часов они беседовали в VIP-салоне правительственного аэропорта Внуково-2. Были согласованы действия в рамках Совета Безопасности ООН, вера в действенность которого резко увеличилась.
6 августа 1990 г. Саудовская Аравия одобрила операцию по высадке американских войск в Персидском заливе, названную «Щит пустыни». Буш, Бейкер и Скаукрофт долго рассуждали о том, как сообщить об этом Москве. Все трое считали, что если Москва отнесется к этому критически, это будет «катастрофой». Скаукрофт соглашался на американо-советское партнерство, но при условии, что СССР признает себя младшим партнером. В этом вся соль. Ослабив Советский Союз в 1988—1990 годах, американцы хотели в ходе своего противостояния Саддаму Хусейну представить миру еще одного лакея — на этот раз Советский Союз. Когда Бейкер сообщил Шеварднадзе о грядущей американской высадке, министр не мог скрыть раздражения: «Вы консультируетесь с нами или информируете нас? В ответ Бейкер сказал достаточно жестко: «Мы вас информируем».
Американцы оказались в непростой ситуации. Четыре десятилетия они выталкивали СССР из Персидского залива, а теперь им ничего не оставалось, как пригласить их туда. К счастью для американцев Горбачев сказал, что все, «что напоминает Афганистан, для Москвы неприемлемо. Американцы успокоились, но стали тут же требовать введения эмбарго (прежде всего военного)" на поставки Ираку. 17 августа Горбачев прервал свой отпуск в Форосе и постарался защитить помощь, оказываемую Москвой Америке. «Для нас было невозможно поступить иначе, поскольку агрессия совершена нашим оружием». Буш и Бейкер были в восторге от речи Горбачева в Одессе.
Иракские дипломаты 20 августа встречались с Шеварднадзе в Москве. Лучший друг американцев переслал Бейкеру детали переговоров. В Кеннебанкпорте их внимательно изучили. 24 августа Шеварднадзе сообщил американцам, что советское руководство окончило предварительный анализ сложившейся ситуации. «Мы не ожидаем радикальных изменений в иракской позиции».
265
Сугубо проамериканская позиция Шеварднадзе начала утомлять Горбачева, и он дал шанс Примакову, знакомому с Саддамом Хусейном четверть века. По Москве гуляли слухи о грядущей отставке Шеварднадзе. На кухнях по вечерам ему уже давали пост вице-президента. Или «советника по национальной безопасности». Кондолиза Райс сообщала Бушу, что «второй эшелон» советских чиновников — везде, а особенно в МИДе — никак не горит желанием сотрудничать с Соединенными Штатами. Буш стал задумываться над тем, что прежде самостоятельность Горбачева он ослаблял на Мальте и в Вашингтоне, делая приемлемой для себя политику Москвы в Прибалтике и в отношении Германии. Теперь ему нужна была еще одна встреча, чтобы смирить Горбачева с присутствием американской армады в Персидском заливе.
Президент Буш-старший предложил президенту Горбачеву встретиться в Хельсинки, и тот немедленно согласился. 7 сентября президент Буш взобрался на борт «новенького с иголочки» президентского «Боинга-747», специально построенного и только что опробованного. Во время бесед со старым приятелем — финским президентом Мауно Койвисто Буш удивил всех пессимистическими оценками Горбачева и его будущего. Это очень расходилось с оптимизмом на людях.
Горбачев объявил своей делегации, что настало время привязать уход Хусейна из Кувейта к уходу израильтян из Палестины. Маршал Ахромеев сказал, что военное решение принесет многочисленные жертвы и разорение всего региона. Маршал верил в армию, которая восемь лет сдерживала Иран. Три тысячи танков в Кувейте и Басре что-то да значат.
Президенты встретились на втором этаже президентского дворца Койвисто. Встреча Буша с Горбачевым продолжалась на протяжении практически всего дня 9 сентября 1990 г. Было ясно, что советский президент далеко не счастлив от прибытия в Персидский залив 200 000 американцев. Буш пообещал, что американские войска будут находиться в Заливе до выполнения резолюции ООН. «И чем скорее они уйдут, тем лучше». Неплохо это вспомнить в пятнадцатую годовщину их пребывания в Дахране. А ведь говорилось в Хельсинки с пафосом: «Они не будут там стоять ни дня лишнего»315. Горбачев не преминул поделиться своими внутриполитическими сложностями, и Буш обещал поддержку. Но не взял на себя никаких финансовых обязательств. Буш предложил послать в Москву министра торговли Роберта Мосбахера в сере266
дине сентября 1990 года вместе с группой представителей крупных корпораций. Восторг Горбачева был трудноописуем. Он, помимо прочего, обязан был рассказать своему народу о смысле сближения с Западом, о выгодности того, ради чего были сделаны такие уступки.
Одновременно Бейкер встречался с Шеварднадзе в соседней комнате президентского дворца в Хельсинки. «Шеви» недолго держался за идею мирной конференции. Слушая «согласные речи» министра, Бейкер размышлял о том, насколько удобнее Шеварднадзе, чем его шеф Горбачев. Того не так просто будет «оттащить» от его идеи мирной конференции.
Персидский залив и 500 дней
Все это происходило в период наращивания американских сил в районе Персидского залива. По мнению посла Мэтлока, «это был умный способ привлечь внимание Горбачева к тому, что сотрудничество с Соединенными Штатами может быть выгодно для СССР. В наших руках был рычаг воздействия на Горбачева для его движения в верном направлении»316.
Попыткой оказать косвенную помощь Горбачеву было заявление Бейкера 10 сентября 1990 г. относительно того, что Соединенные Штаты «не будут стремиться использовать дезинтеграцию Советского Союза в своих целях». А взамен потребовали ускорения переговоров по обычным вооружениям — Ограничение вооруженных сил в Европе (ОВСЕ). Шеварднадзе пообещал ускорить процесс ОВСЕ через две недели во время встреч в Нью-Йорке.
На этом этапе американское посольство в Москве начало оказывать весомую поддержку так называемому «плану Шаталина», плану перехода к капитализму за 500 дней. Мэтлок предложил своему президенту и государственному секретарю отложить визит крупных бизнесменов до одобрения Горбачевым «плана 500 дней».
Одновременно посол Мэтлок путешествовал по стране, чтобы точнее знать о силах, ее разваливающих. В ноябре 1990 г. он посетил Киев, где председатель украинской Верховной Рады Кравчук сказал ему, что, хотя он и будет участвовать в обсуждениях, но не подпишет новый Союзный договор, проект которого был опубликован 24 ноября 1990 г. В те же дни в Киев прибыл Ельцин и между Украиной и Россией был подписан договор. Посол Мэтлок пригласил на обед руководителей ук267
раинского «Руха» («Я считал важным привлечь к ним общественное внимание...Они считали, что любой союзный договор будет лишь промежуточным пунктом на пути к независимости»317. Мэтлок считал ошибкой обращение Горбачева к автономным республикам и придание им статуса «субъектов» нового союза. «Горбачев терял в своей гонке с Ельциным в деле создания федерального союза на добровольной основе. Пытаясь приложить тактику «разделяй и властвуй» к России, он терял время — чего он уже не мог себе позволить»318.
268
Глава 15
ГОРБАЧЕВ СДАЕТ ПОЗИЦИИ
Горбачев начинает говорить как обманутый жених, которого покинули у алтаря.
Дж.Бейкер,1995

Последнее ура Горбачева
15 октября 1990 г. норвежский Нобелевский комитет присудил Горбачеву Премию мира за 1990-й год. А 1б октября министра обороны СССР Язова посетил американский министр обороны Ричард Чейни. Общение не сделало их друзьями. Ничего похожего на особые отношения Шеварднадзе и Бейкера. Да как могло быть иначе, учитывая задачи обоих министров? Язов мог иметь любые особенности характера, но сознательно разрушать оборонительную систему страны у него не поднималась рука.
Вот как пишут американские исследователи: «Язов полагал, что его задачей является сохранить советскую военную мощь от заклания на алтаре перестройки. Он не скрывал, что ничего хорошего не вышло из дружбы Горбачева с Бушем, или Шеварднадзе с Бейкером, и он не хотел составить подобной пары с американским министром обороны. Язов продолжал жаловаться Дику Чейни на упадок советской военной мощи, на ослабление Советского Союза. Чейни знал, что ему полагается сочувствовать Язову, но он никак не мог даже имитировать это. В частных беседах он называл Язова человеком, лишенным теплоты. Язов ужинал с Чейни на даче министерства обороны под Москвой. В своем хосте Чейни восславил присуждение в 1990 году Нобелевской премии мира Михаилу Горбачеву. «И в зале наступила тишина, словно я сказал что-то неприличное». Присутствующие никак не выражали своего восхищения Нобелевской наградой да и самим Горбачевыми19. Интересно, восхищался бы Чейни Нобелевской премией своего президента, если бы тот разрушил американскую оборонительную систему?
В Кремле Чейни нашел Горбачева «в своей обычной агрессивной форме, но было видно, что бремя власти становится все
269
тяжелее». Чейни поздравил советского президента с присуждением Нобелевской премии, а тот, зная, что министр прибыл от Язова, усомнился в искренности комплимента.
18 октября 1990 г. главный противник битвы в Заливе Примаков прибыл в Вашингтон. Бейкер, «избалованный общением с Шеварднадзе, быстро утомился от Примакова и «отослал» его к президенту Бушу. Президент никак не хотел видеть Примакова, но не принять его могло означать скандал, все-таки он был посланцем Горбачева. Примаков убеждал: «Не загоняйте Саддама в угол... Мы должны оставить ему тропу для отхода». Буш опять перечислил список преступлений Саддама. Примаков предложил сообщить Саддаму, что Вашингтон и Москва собираются сделать в отношении палестино-израильского конфликта — позитивным виделось предложение о созыве конференции по Ближнему Востоку. Буш ответил так: «Я ничего не собираюсь давать Саддаму... Идите и скажите ему, что встретили здесь глухую стену». Через неполный час после прощания Роберт Гейтс (ЦРУ) передал Примакову: «Президент поручил мне сказать, что вы сами выберете время отлета». Посланнику Горбачева без всякого политеса указали на дверь.
Итак, параллельная дипломатическая инициатива оказалась бесплодной, и дело снова взял в свои руки Шеварднадзе. Он спросил в Москве Бейкера 8 ноября: «Какова будет продолжительность войны? Уверены ли вы в успехе?» Затем он выехал на дачу Горбачева в Ново-Огарево. Здесь они вместе с Горбачевым встретили ведомую Бейкером американскую делегацию. Желтого цвета дом едва вместил всех прибывших, среди которых было много американских военных. Беседа была весьма жаркой. Проводив гостей, Горбачев еще долго беседовал с Шеварднадзе. Версии этого разговора отличаются друг от друга. Но утром Шеварднадзе на вопрос корреспондента ответил «округлой» фразой: «Разворачивающаяся ситуация может призвать к действиям». Бейкер мог быть доволен. Миссия Примакова получила удар в спину, советская сторона не выразила даже оговорок.
Ужас потери власти
Во второй половине ноября 1990 г. стало казаться, что ужас потери власти пробудит мужскую твердость в президенте Горбачеве. Он бросился в Верховный Совет СССР с предложениями о реорганизации органов государственной власти. Созданный совсем недавно Президентский совет был распущен. Его фактически заменил Совет Безопасности. Большие полномо270
чия были даны Совету Федерации (состоявшему из председателей Верховных советов союзных республик). Явно реализовывалась президентская форма правления. Не было лишь достойного этого поста президента. Царь имел все царские атрибуты, кроме характера. Речь зашла о создании «президентских префектов», которые представляли бы президента в отдельных регионах, возвращая утерянную власть центру. Горбачев, возможно, впервые был похож на вождя, который овладевает секретом власти. 23 ноября он представил проект Союзного договора, в котором власть республик была существенно увеличена, а их лидеры автоматически включались в Совет Федерации.
Но — грозный знак — Украина обусловила свое подписание Союзного договора принятием конституции республики. Четыре республики оставили за собой право создать собственные вооруженные силы (Россия, Украина, Белоруссия, Армения). И все зарезервировали за собой право вести собственную внешнюю политику. Украина, Белоруссия и Молдавия объявили о своем принципиальном нейтралитете; Украина и Белоруссия — о безъядерном статусе. Возможно, критическим ударом нового феодализма по поникшей великой стране был договор, подписанный Россией и Украиной в противодействие Центру. Ельцин специально ездил в Киев, чтобы подписать этот документ, в котором не поминался ни Советский Союз, ни Союзный Договор.
Левые не дремали тоже. 18 ноября группа депутатов-демократов призвала Горбачева либо начать реформы, либо уйти в отставку. На следующий день 53 депутата —консерватора (включая секретаря ЦК по ВПК Бакланова, маршала Куликова (23 года командовавшего войсками ОВД), начальника генерального штаба генерала Моисеева, командующего ВМФ адмирала Чернавина, командующего сухопутными войсками генерала Варенникова, командующего внутренними войсками генерала Шаталина, несколько членов Академии наук (к ним примыкал и патриарх Алексий Второй) потребовали осторожного отношения к оборонительной системе страны.
Задыхающийся Горбачев 23 ноября предупредил о надвигающемся «параличе власти». Не поздно ли он понял это? Полугодом ранее такая оценка имела бы, возможно, решающее значение. Сейчас же силы развала оседлали гоголевскую тройку обезумевшей России. Несколько недель злосчастный вождь пытался обратиться к силе. 27 июня 1990 г. маршал Язов в телевизионном обращении объявил о поручении Горбачева использовать, в случае необходимости, воинскую силу с целью
271
защиты государственных учреждений, памятников, коммуникаций и охраны жизнедеятельности военнослужащих. Верховный Совет осудил государственный саботаж. В январе 1991 г. КГБ получил дополнительные полномочия. 2 декабря 1990 г. вместо хитрого игрока Бакатина министром внутренних дел стал глава Латвийской компартии Борис Пуго. Его заместителем стал генерал Борис Громов — герой афганской войны, жестко критиковавший Эдуарда Шеварднадзе на партийном съезде в июле. Патриотов Советского Союза стало охватывать отчаяние. В конце ноября 1990 г. министр обороны Язов появился на национальном телевидении с предостережением, что советские войска прибегнут в случае нападения на них к самозащите. Через несколько дней глава КГБ Владимир Крючков выступил по национальному телевидению с предупреждением: Советский Союз находится под угрозой дезинтеграции. «Быть иль не быть — вот выбор для великого государства».
Самые сильные слова Михаил Горбачев сказал 17 декабря 1990 г. на Съезде народных депутатов. Казалось, что наконец-то он прозрел. Горбачев предупредил депутатов о «темных силах» национализма и потребовал проведения народного референдума в каждой из отдельно взятых республик, будучи уверенным, что народная масса стоит за Союз. Горбачев сказал, что страна нуждается в 12—18 месяцах твердого политического правления, чтобы избежать дезинтеграции320.
Буквально посередине этих приготовлений к государственной жесткости ведущий соратник Горбачева Шеварднадзе 20 декабря 1990 г. сделал неожиданный для всех, включая Горбачева, жест — ушел в отставку, пугая присутствующих наступающей диктатурой.
Согласно одной из версий (реалистичной) Горбачев начал испытывать очевидную ревность в отношении постоянной популярности Шеварднадзе и намеревался нейтрализовать его посредством «повышения» своего грузинского друга до поста вице-президента СССР — чтобы увести его от внешней политики и из центра общественного внимания. Шеварднадзе слышал об этом от многих третьих лиц, пока Горбачев сам не сказал ему об этом. Шеварднадзе решил не дожидаться того, что он считал моментом унижения и предвосхитить горбачевское решение своим поступком. Другой источник говорит, что Горбачев предложил Шеварднадзе пост вице-президента, но Шеварднадзе усмотрел в этом «западню» и, зная, что Горбачев более не считает его полезным, решил предвосхитить события321.
272
Президент Буш тем временем был занят событиями на Ближнем Востоке. Возможно, что именно эта занятость исключила его раннее вмешательство во внутрисоветский разлад этапа ельцинского подъема. В условиях войны Буш должен был сдерживать Горбачева и держаться его, не соблазняясь контактами с теми, кто уже был готов начать терзать великую страну. Но и бездействие действовало на престиж Горбачева негативно: что дала Советскому Союзу мнимая доброжелательность Запада, когда ситуация в самой стране становилась все более грозной. В июле Ельцин совещался с прибалтийскими раскольниками в Юрмале, теперь — с помощью Ельцина — определенно устремившимися прочь из Советского Союза. Украина объявила о своем суверенитете. Армянское национальное собрание отвергло по видимости суровый декрет Горбачева, требовавший разоружения армянской армии.
А с противоположного политического фланга Александр Яковлев предупреждал о грядущем наступлении «консервативных и реакционных сил». «Московские новости» писали о «ползучем военном путче».
Как погибла Советская армия
Решающим обстоятельством стало подписание на встрече глав стран-членов ОБСЕ в Париже Договора об обычных вооруженных сих и вооружениях в Европе (ОВСЕ). Речь шла об огромных сокращениях обычных вооружений и вооруженных сил на территории от Атлантики до Урала. Советское превосходство на территории, дважды в течение одного столетия подвергавшейся варварскому нашествию, обескровившему Россию, было решением Горбачева, Шеварднадзе и найденных ими военных спецов низведено на нет.
В истории ограничений вооружений, в мировой истории ничего подобного не имело места никогда. Согласно этому неслыханному Договору, Москва согласилась сократить численность своих танков, орудий и бронетранспортеров на 70 процентов.
К моменту подписания этого Договора в ноябре 1990 г. Москва уже выводила части Советской армии из Венгрии и Чехословакии (вывод завершится в 1991 г) и из восточных земель Германии (здесь вывод войск завершался в 1994 г.).
У западных законников, обсуждавших проблему сокращения войск, сложилось странное впечатление, что «противоположная сторона попросту умерла»322. Ко времени подписания Договора ОВСЕ одна из держав — ГДР — канула в лету, а пять других членов ОВД изменили свое наименование.
273
Перед подписанием договора ОВСЕ в ноябре 1990 г. советские военные на свой страх и риск переместили танки и артиллерийские установки за Урал, в Азию, что «не соответствовало духу договора». Маршал Язов пытался спасти хотя бы часть отечественных вооружений, хотя бы несколько тысяч из десятков тысяч, предназначенных к уничтожению. Некоторые части были названы военно-морской обороной государства. Думаете, Шеварднадзе стоял на стороне своего большого отечества, которое он номинально представлял?
Представлявший Вашингтон глава американской делегации на переговорах Джеймс Вулси встретил в Москве всю верхушку советского военного командования, начиная с министра обороны маршала Язова и генерала Моисеева (начальника Генерального Штаба). Они стояли в Министерстве обороны на фоне гигантского панно, изображавшего Александра Невского после победы над крестоносцами на Чудском озере.
Язов объявил, что не собирается ограничивать военно-морские войска. Маша рукой перед Вулси, Язов сказал, что столь огромные ограничения возможны только в будущем, когда можно будет ограничить численность американских авианосных соединений и подводных лодок. Пришедший в неистовство Вулси отвел руку Язова и сказал: «Только через мой труп!» Когда это перевели на русский, маршал усмехнулся: «Возможно, что и так». Тогда Вулси обвинил советское военное руководство в «сознательно ложной интерпретации» подписанного договора. Язов постучал по груди и сказал: «Только через мой труп!»
Шеварднадзе с 10 декабря 1990 г. грелся под техасским солнцем, встречаясь в 23-й раз с госсекретарем Бейкером. Вулси, вернувшись в Техас, стал жаловаться на поведение советских военных. Догадайтесь, кому? Он жаловался Шеварднадзе: советские военные, мол, переводят оружие за Урал, в азиатскую часть. «Вы должны уничтожить это оружие в Европе». Бейкер был раздражен этими стенаниями. Он, а не советский министр, резко остановил Вулси: сейчас у Бейкера накануне войны в Персидском заливе, были более важные дела. Бейкер произнес сквозь сжатые губы: «Вулси, заткнитесь. Вы заставляете нас терять время».
Даже Объединенный комитет начальников штабов не мог с поощрением смотреть на самоубийство второй армии мира, совершаемое Шеварднадзе и ему подобными. А Бейкер сказал, что у него осталась горечь во рту.
Никогда еще он не выглядел столь отвратительно. Пепельный цвет лица и темные круги под глазами. Прислуживание
274
другим стоит дорого. Довольно неожиданно Шеварднадзе потребовал созыва конференции по Ближнему Востоку. Бейкер ответил, что «не время». Едва ли украшает министра иностранных дел СССР откровенность во время частной беседы с Бейкером: разве Бейкер не понимает, под каким давлением Шеварднадзе находится в Москве в свете поддержки американцев в Персидском заливе? Вот почему он вынужден требовать созыва конференции по региону. При этом Шеварднадзе выбросил вперед обе руки: «Я понимаю вашу позицию! Я не пытаюсь вас отговорить». И приказал представителю СССР в Совете Безопасности ООН Юлию Воронцову отложить выдвижение советского предложения, замедляющего американские военные действия в Персидском заливе.
Бейкер пытался отвлечь жалкого министра от горестных дум и показал ему центр космической связи имени Джонсона. Выслуживавшийся перед американцами, Шеварднадзе протестовал перед президентом Горбачевым, а тот поручил изучить дело выполнения Договора ОВСЕ маршалу Ахромееву. Тот доложил, что указанные действия не противоречат договору. Горбачев потерял к делу интерес, что вызвало негодование Шеварднадзе123. Министр посетил Белый дом 12 декабря 1990 г. Он потрогал рождественские украшения на елке и договорился о трехдневном визите в США Горбачева в феврале наступающего года. В качестве рождественского подарка президент Буш подписал кредитную гарантию на один миллиард долларов для закупок сельхозпродуктов в Америке.
Кульминацией процесса сближения «новой» Европы была встреча глав стран ОБСЕ в Париже 19—21 ноября 1990 г. с ее финальным документом — Декларацией о безблоковой Европе, в которой были такие слова: «Конец эры конфронтации...-Нет больше противников...Будет построено новое партнерство... Безопасность неделима»324.
Безблоковая Европа. Восток выполнил свое обещание и уничтожил свой блок — ОВД. А что же Запад? Никто в НАТО и не думал здесь реализовывать безблоковую Европу. Признаемся в собственной глупости.
Горечь общественного негодования
В своих воспоминаниях Шеварднадзе пишет: «Год 1990 был равен нескольким десятилетиям. Мы жили, не успевая отдышаться, занятые многочисленными внешними заботами и находясь под постоянным внутренним давлением». Если задача
275
высокооплачиваемых дипломатов — защитить свою страну, то в этом, 1990-м году советская дипломатия проиграла все, что только можно было проиграть. И пыталась при этом придать своим диким поражениям некую маску триумфа, оцененного Нобелевским комитетом в Осло.
Внутри страны дипломатическая служба всегда пользовалась уважением. Но отходы и поражения стали столь очевидны, что никакая риторика не могла их скрыть. Начинается массовое разочарование в людях со Смоленской площади. Первые удары по ней были нанесены на Пленуме Центрального Комитета КПСС в феврале 1990 г. и достигли качеств общественного урагана на июльском пленуме ЦК, где гневом была встречена потеря Восточной Европы. Шеварднадзе: «Теперь я стал козлом отпущения. Создатель и охранитель этой системы, достигший ее вершины, я был теперь изгоем, обреченным на безжалостное третирование». В последние месяцы Шеварднадзе жил с ощущением, что требования прибалтов, германское объединение. кризис в Персидском заливе и растущие другие проблемы стали «столь интенсивными», что Шеварднадзе решил для себя «не отвлекаться на критическую защиту своих деяний. Караван идет...»
Но у него появилось четкое ощущение того, что приближается некий финиш, который сокрушит его бесславные дела. «Мне стало трудно смотреть моим партнерам в глаза. Я не мог объяснить им неожиданного осложнения всего происходящего, возникающую опасность крушения уже достигнутых соглашений». Шеварднадзе теряет доверие и Горбачева, предлагающего ему, как уже говорилось, уйти на пост вице-президента. Западные авторы называют это предложение «шагом, достойным Макиавелли»325: Став вице-президентом, он уйдет отвечать за внутренние дела и очень быстро станет всеобщим «козлом отпущения».
17 декабря 1990 г. Горбачев открыл сессию Съезда народных депутатов. «Мы недооценили глубину кризиса нашего общества». Горбачев потребовал дополнительных полномочий. Все тогда думали, что эти полномочия ему нужны.
Исторический фарс
Человек с рабской душой, министр иностранных дел Шеварднадзе предупреждал посла Мэтлока, что в случае кризиса уйдет в отставку — ведь на июльском съезде уже восемьсот человек проголосовали против него. «Днем ранее несколько товарищей предложили выпустить декларацию, «запрещающую
276
руководству страны посылать войска в Персидский залив.... Это переполнило мою чашу терпения». Рано утром 20 декабря 1990 года, едва встав с постели, он наметил тезисы своего выступления. Тарасенко сообщил американскому послу, что Шеварднадзе заранее ни с кем не советовался, только с женой, детьми и двумя помощниками — Теймуразом Степановым и Сергеем Тарасенко. Все согласились, что Шеварднадзе лучше уйти. При этом ни слова Горбачеву. Один из заместителей Шеварднадзе — Александр Белоногов прибыл к американскому послу в Спасо-хауз, где его спросили: может ли Шеварднадзе передумать?
На трибуне Шеварднадзе оценил требование Горбачева в отношении новых полномочий как «грядущий приход диктатуры. Никто не знает, какой будет эта диктатура и каким будет тип диктатора.... Я хочу сделать следующее заявление: я ухожу в отставку...Это мой долг как коммуниста».
Выйдя на трибуну Дворца съездов, Горбачев сказал, что его более всего обидело то обстоятельство, что Шеварднадзе не оповестил о своем решении его. Горбачев может только осудить выходку Шеварднадзе и манеру, в которой она была сделана. Он высмеял «страхи перед диктатурой» — «У меня нет о ней сведений». Мэтлок считал, что драматизм происходящего требовал своего Шекспира. С точки зрения американского посла, Шеварднадзе «достиг блестящих успехов во внешней политике перестройки». Призванный к американскому послу помощник Шеварднадзе Сергей Тарасенко сообщил, что его босс рассматривал возможность ухода в течение года. Его возмутило отсутствие поддержки со стороны Горбачева, когда военные начали критиковать его договоренности с Западом. Речь шла о Договоре по обычным вооруженным силам в Европе, о возможности перемещения обычных вооруженных сил за Урал. Конечно же, июньский Договор об обычных вооруженных силах в Европе потряс многих, как военных, так и невоенных. Шеварднадзе был жестко нелюбим высшими военными авторитетами за свою небрежную и легкомысленную готовность сделать «приятное» западным партнерам за счет своей страны.
Американцы интересовались прежде всего тем, о каком заговоре говорил Шеварднадзе. Выяснилось, что ни о каком конкретном он не говорил, он имел в виду общую атмосферу в стране, когда казалось, что Горбачев поворачивает вправо.
Бейкеру сообщили об уходе Шеварднадзе в половине шестого утра. Госсекретарь немедленно позвонил в Москву, но Шеварднадзе не подходил к телефону. Они поговорили чуть
277
позже, и Шеварднадзе согласился не оставлять свой пост во время февральской встречи Горбачева — Буша. Буш и Скаукрофт увидели в происходящем «попытку Горбачева найти путь посреди — между «реформаторами и реакционерами, словно такой путь существует». Буш из Кэмп-Дэвида звонил очень многим, но Горбачева среди его собеседников не было очень долго. И все же Скаукрофт убедил его сделать звонок в Москву. Президенты говорили тринадцать минут, ограничивая себя пожеланиями счастливого Нового года.
Посол Бессмертных написал министру от руки: «Дорогой Эдуард Амвросиевич, я предлагаю вам забрать назад ваше заявление. Это было бы лучше для нашей внешней политики и для всей международной ситуации. Я в этом твердо уверен. Держитесь за ваш пост. Саша».
На той же трибуне, где стоял Шеварднадзе, глава КГБ Крючков 22 декабря обвинил западные разведки в попытках осуществить коллапс Советского Союза. Он признал вероятие кровопролития в расстроенной стране. Конкретно в текущий момент речь шла о предотвращении создания Молдавией своей собственной армии. На Днестре складывалась грозовая ситуация.
25 декабря 1990 г. Съезд народных депутатов одобрил расширение президентских полномочий Горбачева; он согласился с необходимостью проведения национального референдума по вопросу о Союзном договоре. 27 декабря под давлением Горбачева вице-президентом во втором голосовании был избран выдвинутый Горбачевым Янаев.
Накануне 1991 года Буш и Горбачев обменялись посланиями. Горбачев посчитал нужным послать президенту Бушу-старшему специальное письмо с уверениями, что никакого изменения во внешнеполитичском курсе не произойдет326. Горбачев назвал 1990-й год как «один из самых тяжелых в нашей истории». В этом году противостояние в Европе сменилось полным американским преобладанием. Шеварднадзе уведомил американцев, что изменения курса в отношении Соединенных Штатов не предвидится. Американцы поверили в это, когда узнали тремя неделями позже, что на пост министра иностранных дел назначен хорошо им известный посол СССР в США Александр Бессмертных.
Президент Буш посчитал нужным позвонить Горбачеву в первый день нового года. Они обсуждали ход переговоров по стратегическим вооружениям и ситуацию в Персидском заливе. Государственный секретарь Бейкер 4 февраля 1991 г. послал
278
Шеварднадзе (еще временно занимавшему свой пост) соображения о проблемах стратегических вооружений. Контроль над вооружениями и операция в Персидском заливе затмили все прочее.
Но более существенным уже было следующее. Еще в 1989 г. Брент Скаукрофт тихо создал специальную группу по наблюдению за национальными проблемами в Советском Союзе. Он дал инструкцию ветерану ЦРУ Роберту Гейтсу «взять на себя функции наблюдателя за Кремлем, сдуть пыль с магического шара предсказаний и начать задавать себе вопросы о различных вариантах возможного кошмара»127. Гейтс создал два межведомственных комитета; первый возглавил он сам, второй — Кондолиза Райс. Самым главным был вопрос о будущем советских ядерных сил. ЦРУ знало о механизмах сдерживания попыток завладения этим оружием посредством сложных кодов и идентификационных приспособлений.
Американцев больше волновала возможность овладения тактическим ядерным оружием некими региональными национальными деятелями, способы использования которого были гораздо проще. Что же касается общей оценки «антисецессионного» курса Горбачева в Прибалтике и повсюду, то 24 января 1991 г. ЦРУ давало такую оценку: «Горбачев начал конфликт без явственно просматриваемой программы и с малоощутимыми шансами на успех. Едва ли ему удастся избежать расплаты за процесс, который он сам же и начал и главной жертвой которого он, вероятнее всего, и будет»328.
Американская разведка уже тогда определила то, чего советские либералы не желали (и не желают) признавать долгие годы — тогда и потом. Роберт Гейтс «Ежедневная жизнь во многих отношениях была счастливее при старом сталинском режиме. В будущем русские оценят либерализацию как хаос. Чем дальше зайдет Горбачев, тем сложнее будет для последующего лидера, более решительного и более умелого, чем Горбачев, призвать население снова помогать проводить реформы». Найдите либеральный мыслительный центр в России, оценки и выводы которого хотя бы немного напоминают выводы ЦРУ.
Внешняя помощь
Как напоминает посол Мэтлок, «со времен Сталина Советский Союз никогда не принимал иностранной экономической помощи, считая ее потенциальным источником «внешней зависимости». СССР не принял ее даже после Чернобыля. Но после землетрясения в Армении, в Спитаке, в декабре 1988 года,
279
помощь была принята с благодарностью... По мере того, как экономическая ситуация в стране ухудшалась, официальное отношение к помощи из-за рубежа изменялось, и к осени 1990 года Горбачев активно призывал не только к иностранным кредитам и кредитным гарантиям, но полностью принимал дарования в виде продовольствия и медицинских препаратов»329.
Американское посольство советовало своему правительству предоставить советскому населению некоторый объем медицинской помощи в виде лекарств. Нельзя сказать, что Вашингтон проявил невиданную щедрость — было ассигновано всего 5 млн. долл., но и эта помощь была существенной для доведенной горбачевским правлением до крайности страны. Горбачев назначил чиновника высокого ранга — первого заместителя председателя Совета Министров Виталия Догужиева координатором гуманитарной помощи. В прежние годы СССР сам оказывал массовую помощь многим странам. Печально было видеть деградацию великой державы. Теперь фуры с помощью пропускали даже в самые закрытые города.
Мэтлок же думает так: «Это придало советским гражданам чувство, что они не забыты и не покинуты миром. Это было важно, ценно и ободрительно» И все же даже Мэтлок признает, что внимание к обрушенной стране было недостаточным: «Вашингтон никогда не проводил исследований переходных условий, пригодных для Советского Союза; президент был поглощен созданием коалиции по выдворению Ирака из Кувейта. Наши западноевропейские союзники спорили по многим вопросам и были увлечены внутренними проблемами. Японское правительство сделало советскую политику заложником возвращения южнокурильских островов к северу от Хоккайдо — справедливое требование, но не то, которое можно было удовлетворить непосредственным давлением»330.
Но постепенно безоговорочная решимость оказать помощь меняется существенными оговорками.
Жесткий Горбачев
7 декабря 1990 г. каналы информации американского государственного департамента сообщили, что элитные части ВДВ выдвигаются в Прибалтику и одной из целей будет призвать на действительную службу 32 тысячи новобранцев. Роберт Гейтс и Кондолиза Райс немедленно прибыли к Брешу Скаукрофту с предложением жесткого ответа. Скаукрофт колебался. Он ценил поддержку СССР в ООН. Противостоять сейчас Гор280
бачеву в Прибалтике означало выбить его из коалиции против Ирака. И все же американское заявление было достаточно жестким, чтобы ТАСС назвало его «неприкрытым вмешательством во внутренние дела Советского Союза».
На второй день после драматической самоотставки путаника — Шеварднадзе, Горбачев создает специальные милицейские силы — ОМОН, характерные своими черными беретами. Именно ОМОН захватывает полиграфические учреждения в Риге. Пятью днями позже министерство обороны СССР потребовало возврата к всеобщей воинской повинности в Прибалтике, Закавказье, Молдавии, западных областях Украины, там, где националистический порыв был максимальным. 2 января 1991 г. ударные войска Министерства внутренних дел захватили здание Центрального Комитета Коммунистической партии Литвы, издательства и типографии основных изданий — как принадлежащие центральным властям.
С высадкой воздушно-десантных войск в Литве посол Мэтлок бросился к советнику Горбачева Шахназарову, который попытался успокоить американца. Прибалты сами ведут себя провокационно. Министр внутренних дел Борис Пуго принял главу Всемирного еврейского конгресса Эдгара Бронфмана и сказал, что прибалтийские республики намерены агрессивно вести себя в отношении местных этнических меньшинств.
Прибалты вели себя, если позволено так выразиться, нагло. Глава литовского парламента Витаутас Ландсбергис заявил, что обращение Горбачева относится к государству, которого уже нет (Литовская ССР), поэтому граждане республики не обязаны обращать на это послание никакого внимания. Предложение Горбачева «восстановить» советскую власть уже определенно означает, что в данное время она исчезла. Но слабость Горбачева была уже очевидна, литовский профессор музыки пинал его как хотел.
Холодное чувство теряемой власти загасило неизбывное, казалось, оптимистическое мировоззрение Горбачева. Три первых месяца 1991 года свидетельствуют, что даже «Горби» проняло. В своем самомнении Горбачев периодически действовал иррационально. Так 7 января 1991 года он приказал грузинскому сепаратистскому правительству Гамсахурдии вывести войска из Южной Осетии, хотя уже достаточно давно не имел власти распоряжаться новым грузинским парламентом и президентом. Гамсахурдия заявил, что любая попытка выполнить распоряжение Горбачева приведет к войне между Грузией и Рос281
сией. Жалкая угроза Горбачева лишь ухудшила ситуацию. Она окончательно рушила доверие к нему. В целом начатая с середины ноября 1990 года практика угроз, ни одна из которых не была реализована, просто убила доверие к Горбачеву даже у самых наивных его сторонников.
Теперь мы знаем, что 7 января верная Кремлю часть литовской компартии обратилась к Горбачеву с предложением распустить Верховный Совет Литвы и ввести прямое президентское правление. Секретарь Горбачева Валерий Болдин встретился с лидером просоветских литовцев Бурокявичюсом. Рядом сидели секретари ЦК Шенин, и Бакланов, министры Пуго и Язов, глава КГБ Крючков. Никто не знает, насколько осведомлен был об этой встрече сам Горбачев.
Президент Буш в своем первом в текущем году послании характеризует события в Литве как «глубоко беспокоящие». Он указал, что «перемены в Советском Союзе помогли создать базу для беспрецедентного сотрудничества и партнерства между Соединенными Штатами и Советским Союзом. События, свидетелями которых мы являемся, совершенно несовместимы с этим курсом». Президент Буш объявил, что «мы осуждаем эти (советские) действия, которые не укрепляют, а разрушают нашу дружбу»331.
Обе палаты американского конгресса осудили события в Литве как «глубоко беспокоящие». И рекомендовали президенту ввести экономические санкции. 3 января посол Мэтлок посетил главу КГБ Крючкова, выражая «обеспокоенность Соединенных Штатов ситуацией в балтийских государствах. Что касается речи Крючкова в декабре, то Мэтлок опроверг ее идеи: «Мы не пытаемся сокрушить вашу систему». Мэтлок бросился к советнику Горбачева Черняеву, у которого нашел больше понимания.
Посол Мэтлок записывает для себя: «В отличие от прибалтов, которые готовы приложить все силы, чтобы, противостоя советским войскам, не попасть в силовую западню, грузины кажутся готовыми осуществить свои угрозы. Хотя я могу понять фрустрацию в Москве, связанную с центробежными тенденциями и не чувствую, что грузины ведут себя достойным образом в отношении осетин, я не могу понять, почему Горбачев идет своим странным путем... Нынешний его курс является идиотическим — словно Горбачев поразительно глуп».
282
14 января 1991 г. Председателем Совета Министров стал Валентин Павлов, более жесткая фигура, чем его предшественник Из президентского совета вышли Яковлев, Примаков, Осипьян, Шаталин и Петраков. Павлов отказался заново назначить Абалкина и Ситаряна.
Вильнюс
Пиком «твердого горбачевства» было, видимо, 19 января 1991 г. — в столице Латвии Риге был создан Комитет национального спасения. На следующий день местный ОМОН штурмовал Министерство внутренних дел Латвии. Пять человек стали жертвами этих событий. В Москве стотысячная демонстрация прошла против применения силы. Вся страна прильнула к телевизионным приемникам, но со стороны Горбачева не последовало призывов или объяснений. Зато их можно было легко узнать через радиостанцию «Свобода» или через левые демократические издания, часть которых публиковалась в Прибалтике.
Горбачев полагал, что в запасе у него еще есть несколько инструментов воздействия на силы, которые по частям растаскивали его центральную власть. В декабре 1990 года (17 декабря) он убедил Съезд народных депутатов СССР в необходимости всенародного референдума, который бы показал приверженность населения Советского Союза единому государству. Прибалтийские республики отказались участвовать в нем, а затем их примеру последовали Грузия, Армения и Молдавия. В Казахстане Нурсултан Назарбаев по особому поставил вопрос референдума: «Считаете ли вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как союза независимых суверенных государств?»
Поразительная слабость Горбачева: у него не было никакого внутреннего желания «поговорить» с собственным народом, объяснить сонм своих обеспокоенностей, попросить о помощи. Этот одинокий человек глубинно не верил в демократию, говоря о ней так много. Дежурные выступления не в счет; от пережевывания многочисленных многочасовых речей у всех сводило скулы. Но честное слово обеспокоенности, призыв о помощи, проникновенное слово правды ценится в России как нигде. В этот роковой час судьба дала России фантастического говоруна, который специализировался на обтекаемых округлых фразах, лишенных столь слышимого народом искреннего элемента, придающего смысл происходящему. Это и обрушило массовую поддержку Михаила Горбачева. В январе 1991 года
283
(10-го) некий «новый» Горбачев послал ультиматум литовцам: немедленно восстановить СССР и Литовскую ССР. «Народ требует восстановления конституционного порядка, надежных гарантий безопасности и нормальных жизненных условий-. Отсутствие этих условий потребует введения прямого президентского правления.
11 января 1991 г. Национальный комитет спасения Литвы объявил о восстановлении конституции Литовской ССР. 11 января 1991 г. советские десантники заняли главный печатный комбинат в Вильнюсе. Советские войска заняли несколько зданий, на которые претендовала Компартия Литвы. 13 января 1991 г. в Вильнюсе пролилась кровь.
Посла Мэтлока разбудил 13 января 1991 года звонок его заместителя — Джеймса Коллинза (будущего посла Америки в России). Подразделение «Альфа» пошло в атаку на телевизионную башню в Вильнюсе. Предполагалась атака на литовский парламент, где забаррикадировались литовские депутаты. Мэтлок записывает для себя: «Обманывает ли Горбачев или события вышли из-под контроля?»
И тут Горбачев дал слабину. Во второй половине наступившего дня в Министерство иностранных дел СССР были вызваны послы США, Британии, Франции, Германии и Финляндии. Они собрались в том зале, где обычно с ними встречался Шеварднадзе. Теперь от лица Министерства выступил Первый заместитель министра Анатолий Ковалев. Он сказал, что только что прибыл из кабинета президента Горбачева и хотел бы передать сообщение главам соответствующих правительств. Самым главным было следующее: «Президент желает заверить своих иностранных коллег, что он не ответственен за атаку на телевизионную башню». Горбачев к кровавым событиям в Вильнюсе отношения не имеет. (Кто после этого мог оставаться лояльным Горбачеву?) Ответом было пораженное молчание.
Престиж Горбачева пополз к нулю, когда он отказался взять на себя ответственность за происшедшее в Вильнюсе кровопролитие. Всякий, кто когда-либо разговаривал, был знаком или имел контакт с советскими военачальниками, твердо знает, что советские генералы никогда не пойдут на кровопролитие без твердого, определенного политического приказа сверху. Можно ли себе представить, что в центре Тбилиси в апреле 1989 года, в Баку в январе 1990 года и близ телевизионной башни Вильнюса в январе 1991 года советские генералы — на свой страх и риск — пошли в боевую атаку против своего же народа? Немыс284
лимо. Но человек, несомненно отдавший приказы, предпочел спрятаться за спины других.
Или он потерял контроль над событиями? Посол Мэтлок потребовал, чтобы президент СССР немедленно выступил с официальным заявлением на данную тему. Мэтлок западному коллеге: «Я не знаю, во что верить: самое трудное — это предположить, что Горбачев не знает, что происходит, но одновременно я не могу понять, почему он шлет нам это послание, если оно ложно. Едва ли он желает усилить подозрения, что он потерял контроль над собственным правительством». Один из западных послов: «Что же хуже — возможность того, что Горбачев спланировал это, или то, что он потерял контроль над вооруженными силами?» — Мэтлок: «Мне не нравятся оба варианта».
Горбачев предпочитает считать, что он «ничего об этом не знал». На следующий день либералы в его окружении (Яковлев, Бакатин, Черняев, Игнатенко) выработали для Горбачева план: выехать в Вильнюс, признать допущенную несправедливость и огласить литовскую независимость. Заместитель мэра Москвы Сергей Станкевич назвал события в Вильнюсе «самым сильным из всех ударов по перестройке».
Колебания Горбачева достойны более талантливого пера. Вначале он согласился с либералами, но затем поддался жесткости силовиков. Он не только не полетел в Вильнюс, но согласился с представителями силовых министерств на том основании, что его личная безопасность не может быть обеспечена332. Горбачев не только не приехал в Вильнюс, но и не отделил себя от тех, кто готов был на силовое решение вопроса. Фактически Он ассоциировал себя с силовиками.
На следующий день Ельцин созвал экстренное заседание Верховного Совета РСФСР. Он сказал послу Мэтлоку: «Если силы Центра могут нанести удар по прибалтам, они могут это сделать и в отношении нас». Его беседа с Горбачевым в Кремле была грубым нажимом, Горбачев тоже отошел от деликатности. И все же дал слабину — согласился послать «примирительную комиссию в Вильнюс. Он надеялся повлиять на людей Ландсбергиса без применения силы. Увы, ни Ландсбергис, ни Ельцин не были такими людьми. Нашла коса на камень.
Но и Горбачев пока держался. Утром 13 января советские войска в Вильнюсе возобновили атаку на телевизионную башню, продолжавшую национальную трансляцию. Пятнадцать убитых, несколько сот раненых, малый Тяньаньмынь.
Внимательнее всех за событиями следила американская разведка ЦРУ — в данном случае во главе с начальником Совет285
ского отдела Джорджем Колтом. В Белом доме Кондолиза Райс провела все утро, беседуя с представителями ЦРУ и государственного департамента. Пол Гобл, специалист по советским национальностям, встретился с Эндалом Липмаа, эстонским министром, который был убежден: «На следующей неделе наступит очередь Риги, а неделей позже — Таллина.
Бейкер тем временем путешествовал по Европе и Ближнему Востоку в попытке скрепить антииракскую коалицию. В три часа ночи Райс связалась с Денисом Россом, который ездил вместе с госсекретарем. Решено было послать в Москву ноту протеста.
В Америке Райс проводила аналогию: когда Запад в 1956 г. был занят Ближним Востоком, Хрущев послал танки в Венгрию. Сейчас Запад занят Ближним Востоком... Роберт Гемперт из Совета национальной безопасности сказал, что «это вызов нам как супердержаве». А Горбачев (американцы назвали это буффонадой) продолжал категорически отказываться от какой-либо связи с событиями в Вильнюсе. Особенно фарсово это звучало с трибуны Верховного Совета СССР. Виновниками быстрого спуска к гражданской войне он справедливо при этом назвал Ландсбергиса и его окружение, ослепленных национализмом.
Что должны были думать сторонники Горбачева, когда тот говорил, что «сообщение о трагедии пришло ко мне совершенно неожиданно. Я узнал о нем значительно позже, когда меня разбудили». Признание этой версии действительно означало, что Горбачев потерял верховную власть в стране. Но ЦРУ считало, что Горбачев одобрил размещение десантных войск в прибалтийском регионе и не мог быть не в курсе всего, происходящего здесь333.
В главных кабинетах Вашингтона спорили о том, как назвать противников Горбачева справа. Президенту Бушу не нравилось, когда их называли консерваторами. Буш себя считал консерватором. ЦРУ начало применять термин традиционалисты. Джордж Колт называл их ленинисты. А Кондолиза Райс звала их реакционерами. Проще других был Фриц Эрмарт: плохие ребята. Горбачев был с этими ребятами, пока из Вашингтона не пригрозили отменой февральского визита и своего рода мировой пропагандной поркой. Горбачев звонит в эти дни Бушу, Колю и Миттерану, жалко оправдываясь, что «он ни при чем» и желает оставаться в клубе западных лидеров. Чтобы восстановить status quo ante, Горбачев вместе с Яковлевым прини286
мает всех иностранцев, удосужившихся быть в Москве в эти дни. Он обещает создать порядок, основанный на законе. Он сравнивает себя с мореплавателем, который потерял из виду землю и находится во власти морской болезни.
По американской оценке, «Вильнюс и Ригу нельзя квалифицировать как некий Тяньаньмынь. Когда настал момент истины, китайские руководители в июне 1989 г. хладнокровные в отношении мирового общественного мнения, установили курс китайской политики на многие года вперед. По контрасту, Горбачев постоянно колебался — прежде всего потому, что был сверхчувствителен к тому, что внешний мир думает о нем»334. Ориентируя Пуго и военных на использование насилия, Горбачев отталкивал от себя демократов и националистов. Но, сдерживая сторонников твердой линии от выполнения ими до конца своих задач, он отталкивал от себя и верных среди силовых структур. В январе 1991 г. Горбачев еще мог полагаться на «середину» между левыми и правыми, но эта его социальная база постоянно уменьшалась, делая президента все более одиноким и уязвимым.
Фактом является то поразительное обстоятельство, что ни Горбачев, ни какой-либо другой советский руководитель не сделал публичного заявления по поводу происшедшего в Вильнюсе.
Все происходящее работало на пользу одному лишь Ельцину. Ельцин вылетел в Таллин. Здесь он подписал с прибалтами «договор о взаимной поддержке», огласил совместное с тремя лидерами прибалтийских республик заявление, осуждающее нападение на вильнюсскую телебашню. Он обратился к войскам, мобилизованным на территории Российской Федерации и ныне расквартированным в Прибалтике, с призывом не стрелять в мирное население. Ельцин признал «суверенитет других республик» и запретил гражданам РСФСР участвовать в «вооруженных конфликтах, затрагивающих суверенитет других стран». В отличие от Горбачева он, крушитель государственности, не прятался за чужие спины. Обращаясь к российским военнослужащим, он сказал: «Помните свои собственные дома, настоящее и будущее своей собственной республики, своего собственного народа. Насилие против законных институтов балтийских народов вызовет кризис в самой России и повредит русским, живущим в других республиках». Это была крайняя точка разногласий, Ельцин оспаривал право Горбачева использовать вооруженные силы. Теперь он требовал лояльности себе, не Горбачеву. То была страшная дуэль, на кону было единое государство.
287
В Москве Горбачев буквально задохнулся от переданных ему слов Ельцина: «Сукин сын! Ну что с ним делать?» А Ельцин побоялся лететь самолетом и выехал на поезде в Ленинград и вылетел в Москву отсюда. Некоторые «сведущие» москвичи начали отсылать свои семьи в провинцию. Более решительные обзавелись ручным оружием.
Рига
Феноменальная самоуверенность Горбачева была самоуверенностью чиновника, ведущего подковерные игры. В борьбе за власть он не верил в свою правоту до такой степени, чтобы сражаться, зажигая окружающих. Между 21 и 23 января 1991 г. он сломался. 23 января 1991 г. Горбачев запоздало выражает соболезнования жертвам рижских событий. Он явно страшится того, что страна могла воспринимать только с ужасом — гражданской войны. Горбачев не был ни Троцким, ни Лениным. Некие аналогии усматриваются лишь с говоруном Керенским, столь же беззаветно верившим, что грозовая туча на горизонте каким-то образом развеется.
Что ж, нельзя не ценить и человечность. В той же речи 23 января Горбачев сказал, что был «глубоко тронут трагическим оборотом противостояния в Вильнюсе и Риге». Президент призвал тщательно изучить обстоятельства происшедшего. «Всяческие комитеты должны стремиться к власти исключительно посредством конституционных форм, не прибегая к насилию... Все попытки ввести в дело вооруженные войска в политическую борьбу немыслимы»335. 26 января 1991 г. он вначале санкционировал совместное патрулирование армией и милицией общественно важных пунктов. Горбачев вначале одобрил идею, а когда Язов и Пуго подписали приказ, он внезапно от него отказался. Но Горбачев 26 января расширил полномочия КГБ, особенно в том, что касается экономических преступлений. Уже 22 января все пятидесятирублевые и сторублевые банкноты были изъяты из обращения, чтобы ослабить «черный рынок». Эти меры если и не довели до нищенства многих, то довольно резко ударили по доверию населения к государству. Чуть позже Горбачев обрушится на Госплан, и это усилило представление о государственном маразме.
Горбачев встретился с латвийским лидером Анатолием Горбуновым в явной попытке ослабить экстренность ситуации. Сторонники жестких мер продолжали оказывать на Горбачева давление, но, видя отход президента, ослабляли и собственный
288
нажим. 30 января министр внутренних дел Пуго заявил о выводе дополнительных войск, присланных в Прибалтику. Горбачев отошел от требования роспуска самозванных исполнительных органов и от введения в регионе прямого президентского правления. 1 февраля 1991 г. Горбачев послал своих представителей на переговоры с прибалтами.
В Вашингтоне пребывал хороший русский — посол СССР Александр Бессмертных, которого американцы называли №2 в качестве советского собеседника после Шеварднадзе336. Обстановка была такова, что встречу на высшем уровне переносили с середины февраля до середины года — влияла ситуация на Балтике. Иглбергеру он сказал: «Ларри, ситуация почти вышла из-под контроля». Ночью 9 января 1991 г. его разбудили известием, что Горбачев назначил его министром иностранных дел СССР. Партия и военные требовали карьерного дипломата, а не любителя типа Шеварднадзе. (Последний дал Горбачеву три кандидатуры: Юлий Квицинский — посол в ФРГ; Юлий Воронцов — представитель СССР в ООН; Александр Бессмертных, посол в США.) Горбачев так объяснил свой выбор:«Американцы доверяют этому человеку»337. Но американцы почти случайно узнали об этом назначении от японцев 14 января 1991 г. Бессмертных прибыл в кремлевский кабинет Горбачева 15 января, и президент сказал ему, что представит его Верховному Совету через 35 минут.
На следующий день президент Буш выступил с посланием «О положении страны», где тоже помянул «насилие на Балтике. Мы будем внимательно следить за ситуацией здесь»338. Неделей позже: «Когда мы видим насилие на Балтике, нам трудно вести дела как обычно... Если ситуация не изменится, то наши торговые отношения будут отброшены назад». Буш помянул также ограничения на поставки оружия в Западное полушарие, сотрудничество в завершении конфликта в Анголе, и «многие другие события», совместное разрешение которых сблизило бы две страны339. Речь шла, прежде всего, о совместном решении вопроса об СНВ. Государственный секретарь Бейкер говорил в сенате, что «Советский Союз находится на перекрестке дорог»340.
В Риге 19 января пятьдесят советских десантников были брошены на захват главного здания Министерства внутренних дел Латвии, а по радио один из заместителей премьер-министра сказал в эфир: «Началась гражданская война!» И снова на людях Горбачев отрицал всякую связь с происходящим здесь. А было уже пятеро погибших. Хуже чем отсутствие моральной
289
поддержки президента были его слова, которые он повторял все чаще — о том, что кровопролитие в Вильнюсе и Риге — провокация против него лично, «попытка реакционных сил остановить процесс реформ».
Тем самым Горбачев лишался последних верных союзников.
Балтийский кризис обсуждал собранный 31 января 1991 г. пленум Центрального Комитета КПСС. Обозначился «антилидер» — глава ленинградской партийной организации Борис Гидаспов. «Правда» напечатала его статью с обличением реформ, с призывом возвратиться к курсу 1985-1986 годов, восстановить роль КПСС341. На пленуме случилось неожиданное для Горбачева. Его прямой ставленник — первый заместитель генерального секретаря Владимир Ивашко и новый главный идеолог Александр Дзасохов примкнули к Гидаспову. Пошел «накат» на Соединенные Штаты, злоупотребившие мандатом ООН. Полозков призывал не забывать о классовой борьбе, повторяя в этом постоянную роль Лигачева342.
Буш написал Горбачеву письмо, в котором угрожал приостановкой всякой экономической помощи. В звонке Александру Бессмертных американский президент оповестил, что в текущих обстоятельствах встреча в феврале состояться не может. Все это тогда держалось в строжайшем секрете. Посол Мэтлок потребовал от Горбачева «возвратиться к политической линии прошлого лета». Потрясенный Горбачев все же сказал, что «на советской земле существует только один закон — советский. Даже имея собственные цели, прибалты обязаны ему подчиняться».
26 января министр Александр Бессмертных вылетел из Внукова-2 в Вашингтон. Он хотел повидать месячного возраста сына, остававшегося с молодой матерью в американской столице, но обстоятельства требовали иного, и он отправился в государственный департамент. Нажим американцев был беспрецедентным. По существу они требовали отторжения трех прибалтийских республик от Советского Союза. Бессмертных посылал Горбачеву телеграмму за телеграммой, но дорога к компромиссу пока была перекрыта. 28 января 1991 г. Горбачев пообещал следовать принципу: «Все проблемы должны быть решены мирными средствами». Дальше было уже только выталкивание Прибалтики из СССР. На Бейкера произвела впечатление фраза, которую Горбачев обещал сделать достоянием общественности: «Насилие в Вильнюсе и Риге не является политикой президента».
290
Бейкер велел своим подчиненным вести дело так, чтобы «держать его в узде Шеварднадзе...Мы должны замкнуть Бессмертных в политику его предшественника»443.
Этим полуднем Бессмертных прибыл в Овальный кабинет американского президента. Он сообщил, что Тарасенко покинул МИД и работает вместе с Шеварднадзе. Они сидели вместе с Бушем по разные стороны камина. Когда подали кофе, Буш сказал, что «в восторге» от того, что новый советский министр иностранных дел — это тот, кто знает Соединенные Штаты так хорошо. Президент одобрил формулу, которая позволила отнести визит Горбачева. Бессмертных сказал, что роль, сыгранная Советским Союзом в деле объединения Германии, в решении судьбы Восточной Европы, в Персидском заливе исходила из «совместного подхода, а теперь позиция СССР будет зависеть от реакции на события в Прибалтике. По видимости казалось, что Бессмертных призывает к спокойствию и взаимопониманию. Но, по сути, он выдвигал своего рода ультиматум: если американцы осложнят положение Москвы в Прибалтике, Горбачев сумеет осложнить жизнь антииракской коалиции. Не давая собеседникам «ощетиниться», Бессмертных смягчал произнесенное заверением, что прибалты получат все, чего они хотят — но только конституционным путем. Бессмертных сказал, что провел с Горбачевым выходные и тот постоянно повторял эту мысль.
Американцы ожесточаются
1 января 1991 г. страны — члены Совета экономической взаимопомощи решили осуществлять взаиморасчет в твердой валюте мирового рынка, и через несколько дней Исполком СЭВ решил распустить эту экономическую организацию. Восточноевропейские страны повернули на запад. У СССР не осталось союзников. А Горбачев думал только о встрече с американским президентом. Ему и в голову не приходило, что это будет последний его саммит с американским президентом.
Отдав все американскому партнеру, Москва уже не могла рассчитывать на прежнее внимание остающейся в одиночестве американской сверхдержавы. Кто-то говорил об этом прямо, кто-то (как Мэтлок) предлагал вести себя сдержанно.
23 января 1991 года президент Буш-старший прислал Горбачеву детальное послание, в котором объяснял, что он будет делать, если Горбачев не примет смиренно падение своей державы. Посол Мэтлок немедленно запросил аудиенцию. Горба291
чев назначил встречу на 1 час дня. Мэтлок выехал на бронированном посольском «Кадиллаке» сквозь толпу иракцев и палестинцев, протестовавших против американской политики на Ближнем Востоке.
Теперь президент СССР занимал в Кремле прежнее здание Совета министров. Посол пришел один — содержание письма не терпело чужих глаз и ушей. Горбачев встретил посла традиционной улыбкой, хотя и казался несколько утомленным. Они сидели друг против друга в уютных креслах, несколько слева сидел Черняев. После стандартных приветствий Мэтлок достал письмо, оно было на английском языке, и посол перевел его предложение за предложением. Буш писал, что находится под давлением внутри США и обязан что-то сделать для Литвы. «Он помнил данные в 1990-м году уверения Горбачева о неприменении силы и сделал немалое для оказания экономической помощи Советскому Союзу. Но продолжение этих программ невозможно в свете событий в Прибалтике».
Горбачев обратился к Мэтлоку: «Джек, как вы оцениваете текущую ситуацию?» Мэтлок ответил, что замечает изменения в политике Горбачева. Военное вмешательство поляризовало ситуацию и увеличило потенциал насилия. Интересам всех послужил бы референдум в отношении сецессии. Горбачев выслушал посла и сказал: «Постарайтесь помочь вашему президенту понять, что мы находимся на грани гражданской войны. Как президент, я обязан предотвратить ее. Впереди лежит период зигзагов. Многие вопросы имеют взрывной характер и очень трудны для контроля. Мы страдаем из-за низкой политической культуры, в стране нет традиции компромисса». Горбачев пообещал «своему другу Джорджу», что он поддержит его в войне против Ирака, в отношении Германии, соглашения по обычным вооружениям в Европе. Этой политике он будет следовать при любых обстоятельствах. Мэтлок решил не пугать его санкциями.
Но американцы решили все же нажать в том месте, которое для Горбачева всегда было чувствительным: встреча в верхах в феврале 1991 года не состоится. Официальным объяснением была Война в Заливе.
В Российской Федерации Ельцин воспользовался референдумом. Он добился внесения в вопросник положения о посте президента Российской Федерации. Теперь, если он выигрывал, то, по мнению, в частности, американского поста, «вопрос о рсзссийском президентстве имел большое значение. Если это
292
вело к конституционной поправке и голосованию за российского президента, то Борис Ельцин выигрывал многое. Его власть по сравнению с властью Михаила Горбачева — неизбранного президента качающейся государственной машины — возрастала»344 . В телевизионной передаче, транслировавшейся на всю страну, Ельцин 19 февраля 1991 года сказал, что Горбачев «ведет страну к собственной диктатуре».Теперь стало ясно, что союз Горбачева и Ельцина невозможен, и американцам следует выбирать.
Американцев же на данном этапе раздражала тактика Горбачева в Войне в Заливе. Горбачев, видимо, полагал, что ему удастся «уговорить» Саддама Хусейна отойти из Кувейта и таким образом не допустить наземной войны. Американцы полагали, что «победа ведомой американцами коалиции в войне, где противник коалиции был вооружен преимущественно советским оружием, затронет советский престиж и военную гордость». Американцев немыслимо раздражали жалобы горбачевских дипломатов на «жестокие бомбардировки» гражданских объектов в Ираке (представитель СССР в ООН Белоногов — послу Мэтлоку 12 февраля 1991 года).
Именно здесь умирает поддержка американцев политику, сделавшему Америку единственной сверхдержавой. Мэтлок выговаривает: «Американцы не могут терпеть подобных комментариев. Соединенные Штаты взяли на себя основное бремя осуществления резолюций Совета Безопасности ООН, хотя это было делом всего мирового сообщества. Мы пожертвовали жизнями наших молодых людей в этом деле... Наше общество никогда не понимало неучастия, обвинений в неправильных действиях, попыток преуменьшить значимость наших потерь»345 . С быстрой победой американцев в наземной войне против Ирака у Горбачева исчез и без того не очень весомый рычаг воздействия на Буша-старшего.
Горбачев расслабляет кулак
Разумеется, это вызвало вихрь эйфории и самоутверждения. 9 февраля Литва проголосовала за независимость, а 3 марта это сделали Латвия и Эстония. Горбачев не признал результатов, но он позволил провести плебисциты.
Горбачев ощущал необходимость ослабить строго проамериканскую линию Шеварднадзе. В день, когда американская авиация нанесла самый суровый удар по Багдаду (12 февраля
293
1991 г.), туда прилетел Примаков. Телевизионные камеры зафиксировали его объятия с Саддамом. Центральный Комитет КПСС выступал за введение перемирия, рядом раздавалась критика в адрес шеварднадзевской линии. Журнал «Вопросы военной истории» утверждал, что при «другой внешней политике» и при «другом министре иностранных дел» Войны в Заливе можно было бы избежать. Газета «Советская Россия» утверждала, что решение советского правительства в 1990 г. поддержать коалицию ООН «прекратило существование СССР как сверхдержавы», Уильям Сэфайр написал в «Нью-Йорк таймс», что «холодная война №2 началась». В Восточной Европе прозападные круги забили тревогу относительно «возврата» Советского Союза. Андрей Козырев внутри страны дублировал те же мысли: «Если силы тьмы возобладают в Советском Союзе, Центральная Европа будет следующей жертвой».
Когда 23 февраля операция «Буря в пустыне» началась, Горбачев поддержал ее. Еще до рассвета вокруг овального стола в кабинете Горбачева собрались члены Совета национальной безопасности: вице-президент Янаев, министр иностранных дел Бессмертных, министр обороны Язов, председатель КГБ Крючков, заведующий международным отделом ЦК Фалин, советники Примаков, Черняев и пресс-атташе Игнатенко.
Язов разложил карты и указал на расположение основных американских сил. Особенностью Горбачева было то, что его моральный дух в условиях кризиса поднимался. Он рассуждал просто безостановочно. Поставленная им задача — избежать полного уничтожения Ирака. Советские войска на юге были приведены в состояние повышенной боевой готовности. Саддаму Горбачев сообщил, что пытался остановить начало атаки, но не смог. В Министерстве обороны СССР все смотрели передаваемую CNN картинку и неведомый майор переводил американский комментарий.
11 марта 1991 г. Горбачев написал главам всех стран-членов Организации Варшавского Договора, что структура ОВД будет распущена к 1 апреля текущего года.
Тарик Азиз в Москве объявил, что Ирак готов выполнить резолюцию №660 и вывести все войска из Кувейта. Но американцы 24 февраля начали активную наземную войну. Маршал Язов писал о превышении полномочий ООН. Генерал Моисеев писал в «Красной звезде», что американцы в Ираке опробуют оружие, которое будет передано НАТО и направлено против СССР. 26 февраля Горбачев, выступая в Минске, сказал, что со294
ветско-американские отношения «очень хрупки». Растущее насилие меняет к худшему атмосферу на планете.
В Вашингтоне к середине марта стало ясно, что Горбачев не собирается вводить президентское правление346. Прочнее всего американцы убедились в этом после визита в Москву государственного секретаря Бейкера 14—17 марта 1991 г. и встречи Бейкер-Бессмертных в Кисловодске 24-25 апреля 1991 г.
Не события в Прибалтике, а попытка Горбачева в последний момент остановить армаду, нависшую над Ираком, вызвала самое большое раздражение в Вашингтоне. Здесь эти маневры восприняли почти как предательство. Представлявший Американский предпринимательский институт Патрик Глин сказал, что «гораздо легче иметь дело с тем миром, где Советский Союз является Советским Союзом»347.
В начале года Советский Союз выставил на экспозиции в США компактный ядерный реактор для исследования космоса «Топаз-2», а Комиссия по ядерной регуляции США абсурдно запретила экспорт подобной техники в СССР.
Глядя на разворачивающуюся в СССР драму, американцы были твердо уверены, что Горбачев в высшей степени нежелательно относится к роспуску — не говоря уже об аресте — прибалтийских парламентов и введению собственного прямого правления.
295
Глава 16
НОВЫЙ ФАВОРИТ ЗАПАДА
Почему Джордж Колт (ЦРУ) не упростит дело и просто не пойдет работать на Ельцина?
Брент Скаукрофт, 1991

Вероятие сецессии
Во время кризиса в Персидском заливе Буш по необходимости опирался на Горбачева, но как только окончились боевые действия, стала ощутимой разделенность администрации по вопросу об американском фаворите в СССР.
В администрации не было единства. Сам президент намеревался по возможности дольше ориентироваться на президента Горбачева. Оборотиться спиной к Горбачеву ему не казалось мудрой политикой. Силы, выступающие за самоопределение, с легкостью меняли политический курс. Покорные сегодня, они могут выступить против американских планов завтра. Его главный советник Скаукрофт был менее инерционен, менее привязан к Горбачеву, но и он на довольно долгое время не желал «трогать то, что хорошо лежит». Однако на определенном этапе Брент Скаукрофт начал исследовать новые возможности.
Но самый большой интерес к возможностям сецессионизма проявила Кондолиза Райс. Она готовилась возвратиться в Стэнфордский университет, но до того написала весьма специфический меморандум президенту Бушу: «Горбачев становится самой непопулярной фигурой в Советском Союзе». Кондолиза Райс и стоящие за ней советологи среднего звена в течение уже нескольких месяцев оказывали давление в пользу «диверсификации наших инвестиций», имея в виду более благожелательное отношение к Ельцину и другим сецессионистским лидерам. Райс советовала Скаукрофту обратить внимание на диффузию политического внимания, ныне происходящую в Москве.
Место Райс в СНБ занял Эд Хьюэт, долгие годы бывший научным сотрудником в Институте Брукингса. Он был выбором
296
Райс, когда Буш потребовал в 1989 г. мнение ведущих специалистов по СССР. Он много путешествовал по стране. Он был избран на свой пост главного специалиста по СССР именно потому что был экономистом, а Кондолиза Райс предсказала на вторую половину 1991 г. суровые экономические испытания для Советского Союза, грозящие распадом огромной страны. СССР «распадется на части окончательно», — сказала Кондолиза Райс ранней весной 1991 г.
Ее выбор совпал с мнением Брента Скаукрофта: «В наступающей сложной обстановке будет правильным, когда с президентом будет разговаривать первоклассный специалист по советской экономике». Среди бумаг, которые Райс, с присущей ей тщательностью, приготовила для Хьюэтта, была папки с документами об особо больших возможностях США, о тех проблемах, «которые могут осложнить твою жизнь». Особенно была выделена папка под названием «Взаимоотношения с Ельциным».
Впервые Америка начинает искать нового фаворита на советской политической сцене. Стороны ищут друг друга. Ельцин дал знать, что хотел бы видеть американского посла Мэтлока 12 января 1991 года. «Я хотел знать, что российское правительство готово было сделать, чтобы отвести угрозу от прибалтов». Ельцин опоздал на десять минуг. Извинением послужил рассказ о только что написанном протесте президиума Верховного Совета РСФСР по поводу действий Центра в Литве. Мобилизованные в России солдаты не будут использованы в Литовской республике. Ельцин бил Горбачева под дых и одновременно укладывал на лопатки Советский Союз. Американцы не сразу определили разрушительный заряд Ельцина. Увлеченные Горбачевым, они не сразу пришли к тому, что Ельцин «склонен обещать больше, чем способен выполнить, часто, находясь под давлением, меняет свою точку зрения, не выполняет обещанного, склонен к иррациональному поведению, иногда исчезает из поля зрения буквально на недели»349. Но позднее, видя, что разрушительный запас Горбачева уже иссякает, Запад обнаружил нового «великого крушителя».
Тут-то и наступил час Ельцина. В то самое время, когда Латвия готова была вернуться в лоно советской власти, Ельцин вылетел в Прибалтику. Вот тогда-то министр обороны США Ричард Чейни и заявил, что лучше полагаться на Ельцина, чем на колеблющегося Горбачева350.
Российский президент: «Если они (Центр) способны использовать силу против избранной литовцами ассамблеи, то
297
они могут это же сделать и против российского парламента. Если в борьбе против прибалтов им будет сопутствовать успех, то следующими на очереди будем мы». Посол Мэтлок в полной мере ощутил полезность нового фаворита. Этот пойдет на крушение всего. Против Горбачева Мэтлок использовал знакомый аргумент: президент Буш не приедет в Москву, если Горбачев будет удерживать союз силовыми методами. Такой заход неизменно производил на себялюбивого Горбачева страшное действие.
Но сцена все больше перемещалась к буйному лидеру российского парламента. На встрече Старого нового 1991 г. Мэтлок ожидал только Ельцина. Тот прибыл с телохранителем Коржаковым, услужливо сдвинувшим два кресла. Ельцин был в эйфорическом состоянии и делал все возможные знаки, свидетельствующие о его новой близости с американцами. «В тот вечер он, — пишет Мэтлок, — использовал меня в политических целях, а я в той же мере использовал его, как и он меня. Он воздействовал на публику тем, что имеет дело с представителем великой державы; моя же выгода заключалась в том, что в этот полдень он предпринял усилия в пользу Литвы»351. Мэтлок и Ельцин сошлись в неодобрении кандидатуры Валентина Павлова на пост Председателя Совета Министров СССР. Ельцин недобро ухмылялся, когда говорил Мэтлоку, что Горбачев и его окружение находятся в растерянности: «Они не знают, что делать».
Золотые дни массовой популярности и признания — для Горбачева в СССР окончились. Вера в молодого политика, характерная для несравненных 1985-1987 годов со сдачей внешнеполитических позиций и пробуждением зверя национализма иссякла. Общесоюзный Центр общественного мнения Юрия Левады зафиксировал начавшийся путь в пропасть. В декабре 1989 года 52 процента опрошенных полностью поддерживали деятельность Горбачева. К январю 1990 года эта цифра упала до 44 процентов, к маю—до 39 процентов, июлю — 28 процентов, а к октябрю — до 21 процента. Опрос в конце 1990 года назвал человеком года Ельцина (32 процента против горбачевских 19 процентов). А ведь годом ранее Ельцина поддерживали лишь б процентов против внушительных 46 процентов Горбачева.
Теперь, по мнению американцев, единственная надежда Горбачева на политическое выживание заключалась в желании и способности объединиться с Ельциным и демократическими противниками социализма. Американцы подсказывали: нужно сокрушить партийный аппарат, выйти из КПСС, создать антикоммунистическую коалицию реформ. Для недавнего перво298
го секретаря крайкома это была, пожалуй, «запредельная» задача. На многие политические кульбиты был готов Михаил Сергеевич Горбачев, но не на отрицание всего, чем была его жизнь до сих пор. Но в этом случае даже Мэтлок отказывался «понимать» Горбачева. «Лжесозидатель» нашей истории начал терять очки не только у Юрия Левады, но и в Вашингтоне.
Мэтлок позвонил Бейкеру в январе 1991 г. с предложением дать Ельцину шанс повидаться с президентом Бушем. Указав при этом, что Ельцин, выезжая в США, требует определенных гарантий приема американским президентом. И не просто приема, а «достойного приема». При этом следовало избежать неудовольствия Горбачева; пусть Ельцина официально пригласит одна из неправительственных организаций, скажем, Конференция конгресса национальных губернаторов.
Мэтлок провел немалую подготовительную работу. Он обедал вместе с Ельциным в Спасо-хаузе. В ответ Ельцин приглашал Мэтлока на многочисленные приемы и концерты. Но особенно «полюбило» Ельцина Центральное Разведывательное Управление. В нем Джордж Колт, заведующий отделом советского анализа стал уже на очень ранней стадии приверженцем свердловского самодура. На что Скаукрофт сказал директору ЦРУ Уильяму Уэбстеру: «Почему бы Джорджу Колту просто не перейти на работу к Ельцину?» Уэбстер постарался отрицать, что ЦРУ «толкает вперед Ельцина. ЦРУ просто делает свое дело»352.
Фриц Эрмарт (оттуда же, что и Джордж Колт), работая при Белом доме, был прозван «поклонником Ельцина». Он оправдывался: «Я просто наблюдаю за Ельциным. Речь идет о конкурирующих перспективах для Советского Союза. И есть больший смысл помогать Ельцину». Скаукрофту пришлось утихомиривать тех, кого он называл «членами клуба поклонников Ельцина».
Мэтлок настаивал, что Америке гораздо более выгодно культивировать отношения с обоими выделившимися лидерами. Да, они ненавидели друг друга. Но, в определенном смысле, они дополняют друг друга. Мэтлок говорил, что Ельцин необходим для массовой поддержки прозападной линии, а Горбачев нужен для охраны этой линии справа. Пусть никто в Вашингтоне не воспринимает поддержку Ельцина как удар по Горбачеву. Они нужны Америке оба. В конце концов, это же устоявшаяся международная практика приглашать лидеров оппозиции. Нила Киннока, главу оппозиционных британских лейбористов, принимают в Вашингтоне, а Марио Куомо и Теда Кеннеди — в Москве. Время созрело для приема российского оп299
позиционера в Белом доме. Пусть это не звучит официально — и госдепартамент добавил в приглашении, что он будет принят «на высшем уровне». Но Белый дом убоялся гнева «Горби» и вычеркнул эти слова из приглашения.
Возникающее двоевластие
В начале февраля 1991 г. в Вашингтоне появился министр иностранных дел Российской Федерации Андрей Козырев. Немыслимо, но он был лучше даже неподражаемого Эдуарда Шеварднадзе. (К слову, он был рекомендован в МИД РСФСР именно Эдуардом Шеварднадзе). Владея английским, обходительный дипломат-профессионал нес в себе, увы, худшие черты беспринципного чиновничества.
Во время встречи в Джеймсом Бейкером Козырев предупредил, что «успех консервативных элементов в Советском Союзе приведет к глобальному наступлению консерватизма». Козырев словно забыл, какую страну он представляет. Он убеждал Бейкера, что в американских интересах было бы опереться на Ельцина и Российскую Федерацию против реакционеров, оказывающих давление на Горбачева. Козырев знал, чем соблазнить администрацию, во многом уже связавшую себя с Горбачевым. Он предложил американцам поддержать блок Горбачев-Ельцин как залог демократического развития страны. Это было своего рода музыкой для Бейкера. Отныне тот видел решение американских проблем в «спаривании Горбачева с Ельциным», в создании левоцентристской коалиции в Советском Союзе. Дэнис Росс наряду с Бейкером стал поклонником этого «младошеварднадзе».
Но отныне превозносимый Ельцин с трудом поддавался дрессировке. Нарушая планы Бейкера-Козырева, — окрепший Ельцин в середине февраля 1991 г. нанес первый из наиболее чувствительных ударов по Горбачеву. Он обвинил его в стремлении к диктатуре и 19 февраля призвал к его свержению. Ельцин призвал Горбачева передать власть Совету Федерации — межреспубликанскому органу, в котором гигантский вес РСФСР был ощутим более всего. Поразительная воинственность Ельцина говорила только об одном — он идет своей дорогой к сепаратной власти; всякое ограничение этой власти воспринимается им в штыки. Управлять таким болидом сложно, если не невозможно. Ельцин безоговорочно обвинил Горбачева в предательстве им же выдвинутых идей перестройки, в принятии «антинародной политики».
300
Ответный удар Горбачева был неизбежен. Президент СССР обвинил Ельцина в «объявлении войны» руководству Советского Союза. Президент Буш спросил помощников: «Этот парень, Ельцин, действительно дикарь?»
Четырьмя днями позже 40 тысяч демонстрантов под флагом «Демократической России» продефилировали по Москве. Выступая в Белоруссии в этот день, президент Горбачев указал на угрозу гражданской войны. К середине мая в стране бастовали 300 тысяч шахтеров.
Горбачев обижен
Как сказал в середине февраля 1991 года помощник президента СССР Черняев, «Горбачев ощущает себя глубоко оскорбленным критикой из-за границы. Он полагал, что создал прочную базу доверия западных лидеров, но вдруг оказалось, что все это внезапно испарилось. Поскольку он не менял своего отношения, новая враждебность Запада им не заслужена»353.
Посол Мэтлок сразу же назвал тех лиц, кого американская сторона хотела бы видеть в московском руководстве и кто в последнее время покинул окружение Горбачева: Вадим Бакатин, Александр Яковлев, Николай Петраков, Станислав Шаталин.
Анатолий Черняев ответил немедленно. Бакатин и Яковлев не покинули команды президента Горбачева, они ждут новых назначений. Остальных Черняев не считал большой потерей: «Петраков оказался беспринципным ренегатом, Шаталин умственно несбалансирован, а Арбатов (которого я не называл) оказался просто амбициозной личностью, он перешел к Ельцину, когда ему не дали один из высоких постов, на который он рассчитывал. «Как может Горбачев основывать свою администрацию на людях, которые его предают?» — спросил Черняев, добавив, что не может понять, почему президент Буш полон решимости наказать Горбачева».
Мэтлок попытался объяснить позицию Буша. Президент США работает не в пустом пространстве и знает, когда может, а когда не может оказать Советскому Союзу помощь. Особенно волновало американскую сторону то, что они объясняли так: «Мы видим движение назад в переговорах по контролю над вооружениями, даже там, где основные соглашения уже заключены». Правительство США не может подписать экономическое соглашение, пока не будет изменено эмиграционное законодательство. Тут спокойный обычно Черняев буквально взвился: «Вы должны знать, почему не принято эмиграционное за301
конодательство: Соединенные Штаты никак не могут справиться с уже имеющимся иммиграционным потоком. В американском посольстве скопились документы на 300 тысяч желающих иммигрировать в США; посольство же способно оформить документы только на 50 тысяч в год.
Но Горбачева американцам уже трудно было остановить; видя, как переходят его «друзья» в лагерь Ельцина, он уже не мог сдержаться. Посещая в феврале 1991 года Белоруссию, «Горби» обрушился на фальшивых реформаторов, которые используют фальшивые лозунги. Горбачев заговорил так, как он не говорил никогда: его противники «пытаются лозунгами прикрыть далеко идущие интриги, которые в ряде случаев были рождены в заграничных мыслительных центрах и во враждебных головах». Он непосредственно назвал Гавриила Попова, который мечтает о развале страны на сорок государств. «Демократы» используют большевистскую тактику — демонстрации и забастовки, они готовятся к захвату власти. (Мэтлок тут же отметил, что коммунисты всегда обижаются на тех, кто использует их же тактику — косвенное признание правоты Горбачева).
Зазвучал новый Горбачев. «Итак, я задаю вопрос: кто же тогда готовится к путчу? Кто призывает к неконституционным формам политической борьбы? Мы категорически отвергаем всякие попытки повторения насильственного захвата власти, который практически неизбежно привел бы к гражданской войне. Я абсолютно уверен в этом и я надеюсь, что вы понимаете, о чем я говорю. У нас есть опыт, мы имеем горькие уроки — как наши собственные, так и у других народов, — чтобы сделать такие заключения».
По мнению Мэтлока, подобные речи «принесли огромное зло». Американский посол видел, что «власть Горбачева быстро ослабевала. Он проявлял тенденцию угрожать и поступать жестко, затем останавливался в шаге от реализации своих угроз. Обычно он был достаточно разумен, чтобы не выполнять эти угрозы»354.
Но американцы уже видят в Горбачеве отыгранную пластинку, они все более поворачиваются к Борису Ельцину — этот сокрушит Советский Союз полностью.
Референдум
Горбачев возлагал исключительные надежды на референдум о сохранении единства Советского Союза, намеченный на 17 марта 1991 г. Он был уверен в том, что абсолютное большин302
ство населения страны выскажется за его цельность, и это даст в его руки важнейшее политическое оружие.
Горбачев преуспел в создании проекта нового Союзного договора (опубликован 7 марта 1991 г.). Да, пришлось сделать значительные уступки союзным республикам, включая их участие в проблемах национальной безопасности, обороны, внешней политики и формирования бюджета, но главное — он сохранял Центр и надеялся на логику центростремительного развития. Горбачев надеялся на разумное большинство, которое даст ему недвусмысленный мандат, и основываясь на котором, он может преградить дорогу сепаратистам. Но шесть республик (Литва, Латвия, Эстония, Грузия, Армения и Молдавия) с самого начала отказались от участия в этом референдуме: они не нуждаются в разрешении Москвы идти своим собственным путем. В этих республиках жили всего десять процентов населения СССР! но эти республики были мощным союзником Ельцина.
В новый главенствующий орган — Совет Безопасности СССР вошли Янаев, Павлов, Болдин, Пуго, Крючков, Язов, Бакатин, Примаков и Бессмертных.
Ельцин ответил со своей стороны тем, что параллельно горбачевскому референдуму провел референдум о введении поста президента Российской Федерации. Речи Ельцина становились все менее сдержанными. 9 марта он предложил в Москве «начать войну против руководства страны, которое завело нас в такое болото»355. Ельцин не выступал с обличениями союзного референдума, но он и не придавал этому референдуму исключительного значения. Он полагал, что всеобщее избрание президента России стоит неясного якобы сигнала народных масс в адрес большой страны.
Бейкер в Москве
В середине марта 1991 года, непосредственно перед референдумом, в Москву прибыл государственный секретарь США Джеймс Бейкер. Теперь он уже не говорил о безоговорочной поддержке Горбачева. Он критически оценил новую роль КГБ, увольнение тех советников Горбачева, которые выступали за свободный рынок. Бейкер не преминул указать на растущую роль советских военных, на упрямство «старомыслящего» премьера Валентина Павлова. Все это «оказывает охлаждающее действие на советско-американские отношения».
Когда Бейкер прямо в лицо упрекнул Горбачева в вышеприведенном, советский президент принял «загадочную позу». Он
303
не бросился по обыкновению обсуждать отдельные детали, но утверждал без экивоков, что не должно быть сомнений в «конечном курсе СССР». Как Горбачев собирается обращаться с неучаствующей в референдуме «шестеркой»? Бейкер обнажил свои страхи в отношении хаоса и гражданской войны. Опасения этого сдерживают потенциальных инвесторов.
Самая приметная черта этого визита заключалась в том, что Бейкер сразу же постарался встретиться и с Ельциным. Но как это сделать, не обидев окончательно Горбачева? Решено было пригласить лидеров всех республик (кроме Прибалтики) в резиденцию американского посла в Спасо-хаузе. Приедут или не приедут все республиканские лидеры — не важно. Важно, чтобы пришел Ельцин. Бейкер решил провести с ним отдельную беседу. Чтобы еще более замаскировать эту встречу, знаменующую переориентацию американцев с Горбачева на Ельцина, американское посольство пригласило деятелей горбачевской стороны — Бессмертных, Лаптева, Бакатина, Примакова. В Спасо-хаузе Бейкер встречал безумного грузинского националиста Звиада Гамсахурдия, премьер-министров Киргизии и Армении, президента Казахстана Назарбаева (единственного из прибывших — защитника Горбачева).
Первоначально Ельцин дал согласие и обещал прийти, но в дальнейшем дело пошло не так просто. Выдвинувшийся на пост министра иностранных дел Российской Федерации молодой Андрей Козырев в телефонном звонке потребовал от госсекретаря Джеймса Бейкера прибыть до общей встречи в офис Бориса Ельцина. Оказавшаяся в трудном положении американская сторона пыталась сослаться на плотное расписание, препятствующее встрече. Тогда Козырев предложил «встречу накоротке» в Доме приемов на Ленинских горах, но до общей встречи. Американцы извивались ужом. Открытое пренебрежение Горбачевым, откровенное предпочтение другого лидера пока не входило в их планы, и они отвергли идею встречи на Ленинских горах. Обиженный Ельцин тогда решил игнорировать общую встречу в Спасо-хаузе. Вместо себя он прислал председателя комитета по иностранным делам Верховного Совета РСФСР Владимира Лукина.
Американцы во главе с Мэтлоком всячески пытались убедить упрямого гордеца, что встреча с Бейкером сугубо в его интересах, что российское правительство от этой встречи немалое выиграет, что «пытаться быть на равном уровне с главой государства — было жалкой и самоуничижительной практикой.
304
Тем не менее, эта тактика не удивила меня. В своей борьбе за выход из политического небытия, куда его загнал Горбачев в 1987 году, Ельцин использовал каждый удобный случай, который ему подворачивался, с целью повышения своего статуса, и не было резона думать, что в данном случае он поступит иначе»356.
К слову говоря, Ельцин был не единственным «игроком на повышение». Когда гости собрались в Спасо-хаузе) за столом сидели, как уже говорилось, представители только нескольких республик — Грузии, Армении и Киргизии (казахстанский лидер Назарбаев пришел после приема). Зато в зале был митрополит Кирилл, такие общественные деятели, как главный редактор «Литературной газеты» Федор Бурлацкий, Гавриил Попов, Анатолий Собчак. Но не пришел ни один представитель фракции Горбачева.
Тем не менее, встреча американцам понравилась. Звиад Гамсахурдия, прибывший со своим премьер-министром, сделал для всех ясным, что его Грузия покинет Союз и не будет даже участвовать во всесоюзном референдуме. Армянский представитель Васген Манукян также осветил свои планы выхода из Союза. Во время обеда Шаталин самым язвительным образом обрисовал проект Союзного Договора — нет согласия даже по поводу того, как назвать будущую большую общую страну. Он предсказал, что правительство Павлова доведет страну до катастрофы. Тон в отношении Горбачева был крайне враждебным. Шаталин говорил о своем пессимизме и о своем презрении в отношении Горбачева. Атмосфера была столь критичной, что в защиту Горбачева поднялся американский государственный секретарь. Он напомнил присутствующим, что они не сидели бы в этом зале, если бы не реформы, начатые Горбачевым.
Мэтлок сожалеет по поводу отсутствия людей Горбачева. Тот неоднкратно жаловался американскому послу на «низкую политическую культуру» в его стране. Именно ее и проявил (по мнению дипломата) сейчас Горбачев, запретив своим сторонникам прибыть в резиденцию американского посла. И лишь Назарбаев сказал, что «в глубине сердца» Горбачев — честный реформатор. Попов тоже несколько скрасил общий похоронный тон, сказав, что с Горбачевым еще можно работать.
После ужина Бейкер сказал своим помощникам, что Назарбаев — наиболее практичный и реалистичный политик в зале, он произвел на госсекретаря наилучшее впечатление.
16 марта Бейкер навестил своего старого друга Шеварднадзе. Ланч в той же московской квартире Шеварднадзе, где они
305
обедали в мае 1989 г. Увидев Росса, Татвайлер, и других знакомых американцев, Шеварднадзе воскликнул: «А, все та же старая команда!» Шэви был очень пессимистичен в отношении непосредственного будущего: «Все еще существует опасность хаоса и диктатуры. Он не видел альтернативы Горбачеву. «Мы нуждаемся в новом поколении политиков». Горбачев, в конце концов, переходная фигура.
Горбачев и референдум
Во время встречи с Бейкером Горбачев указал на доклад разведслужб, в котором сообщалось о вопросе, заданном человеком Ельцина послу Мэтлоку: «Какой будет американская реакция в случае захвата Ельциным власти неконституционными методами?»
Москва этого времени стала своего рода Меккой всех известных политиков, стремившихся увидеть, как делается история. 21 марта экс-президента Никсона принимал Примаков, жаловавшийся на администрацию Буша: «В Москве ощутим соблазн Вашингтона эксплуатировать наши трудности и начать игру с республиками — прямое вмешательство в наши внутренние дела». В качестве доказательства Примаков приводил примеры торжественного и почетного приема всех типов сецессионистов и оппозиционеров в американской столице. Он пожаловался и на то, что его приезд в Вашингтон высокопоставленные лица хотели превратить в семинар, в котором тон задают критики Горбачева. Следующий визави Никсона — Крючков сказал экс-президенту, что «демократия не может заменить собой закон и порядок». Ельцин же покорил Никсона потоком планов переустройства советского общества; ключ к демократизации он видел в выборах президента России. Вице-президент Янаев видел выход в союзе Горбачева с Ельциным. Лично он находится в контакте с заместителями Ельцина.
В Кремле Горбачев встречал Никсона в том же кабинете, в котором экс-президент встречался с Брежневым. Опять нескончаемый монолог Горбачева о том, что перемены в Восточной Европе произошли слишком быстро — люди не получили ни социальной защищенности социализма, ни преимуществ рыночной экономики. Никсон спросил, насколько серьезным является поворот Горбачева вправо? Горбачев: «Мы возвратимся на главную дорогу». Он готов сотрудничать с Ельциным, но «это очень сложно».
306
Незадолго до отбытия Никсона один из членов его группы — Димитрий Саймс (которого в Москве, в МГУ, еще помнят как Диму Цимиса) получил приглашение от высокопоставленного сотрудника КГБ Юрия Зимина. Встреча состоялась в гостиничном номере. Зимин сказал, что ему есть, что передать от Крючкова. Устав от нескончаемой битвы между Горбачевым и Ельциным, старый товарищ Горбачева Анатолий Лукьянов, возглавляющий Верховный Совет СССР, готов отодвинуть обоих и взять власть в свои руки. Лукьянова поддержит армия и КГБ. Пусть Буш знает, что выступление против становящегося все менее популярным Горбачева становится неизбежным. США должны быть готовы к такому повороту событий. Никсон передал все это Бушу и Бейкеру дословно, но те встретили «привет от Крючкова» скептически.
Президент Буш тем временем более всего интересовался реализацией Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ОВСЕ), именно на эту тему он слал письма президенту Горбачеву в феврале-марте 1991 г Черняев устроил вручение этих писем Горбачеву без промедления. Горбачеву, а не министру иностранных дел Бессмертных, как полагалось по протоколу. Горбачев воспользовался встречей, чтобы сказать американскому послу о том, что следует встречаться с его людьми, а не с представителями его соперников. Мэтлок пишет, что следовать строго этому совету было сложно: «Сегодняшний интимный советник мог завтра оказаться предателем»357.
В Вашингтоне не все могли постичь «тонкости» эпической битвы Ельцина с Горбачевым. Здесь все чаще вспоминали о площади Тяньаньмынь. 28 марта 1991 г. посол Мэтлок получил из Вашингтона очередное срочное послание, в котором требовалось вручить «максимально высокому политическому лицу» в Москве предупреждение, что кровопролитие создаст серьезные препятствия на пути улучшения двусторонних отношений.
Тем временем в ходе мартовского референдума огромное большинство высказалось за сохранение страны. 76 процентов населения высказались за обновленный союз. В России за Союз проголосовали 71 процент, на Украине — 70 процентов, в Белоруссии —83 процента. В Средней Азии «за» голосовали от 93 до 98 процентов. (Напомним еще раз, что референдум подвергся бойкоту в Прибалтике, Грузии, Армении и Молдове).
Но и за получение Ельциным — главным орудием крушения союзного единства — поста президента Российской Федерации проголосовали те же 70 процентов, многие из крупных
307
городов. Оба президента трубили о своей великой победе. Великая трагедия огромной страны, ее развал и распад, теперь приближалась буквально с каждым днем.
Михаил Горбачев и Валентин Павлов 25 марта выпустили указ, запрещающий массовые сборища и демонстрации в столице на период в три недели, на протяжении которых московская милиция обязана была подчиняться центральному министерству внутренних дел. Строго говоря, Горбачев боялся массового протеста против подъема цен на предметы первой необходимости. Но Ельцин подал эти меры как демонстративный удар по демократии. Проельцинские силы решили игнорировать президентский указ, и это вынудило Горбачева разрешить манифестации. 28 марта шествие прошло по Москве в защиту ельцинского варианта развития. Но как вызов этому декрету сто тысяч москвичей собрались на Васильевском спуске у Кремля. В соседних переулках примерно пятьдесят тысяч милиции и внутренних войск напряженно ждали развития событий. Складывалось впечатление, что Горбачев поверил в свою твердую руку.
На протяжении всего 1990 г. (и далее) большинство опрашиваемых социологическими службами выступали за ту или иную форму социализма в СССР. Опрос, проведенный 31 марта 1991 г. в пятнадцати главных городах СССР, показал, что только 8 процентов опрошенных поддержало политику председателя Совета Министров СССР Павлова. 25 процентов опрошенных поддержали правительство РСФСР; 15,7 процента высказались за коалиционное правительство и 11,8 процента — за правительство «Демократической России». Этот же опрос указал на огромную популярность Ельцина — 61 процент, в то время как в поддержку КПСС выступили только 15 процентов опрошенных. Правда, это была влиятельная оппозиция. В ней в апреле 1991 г. выделяется группа «Союз». Эта группа требовала провозглашения чрезвычайного положения. На протяжении последнего полугода престиж Горбачева падал неустанно. Для спасения страны было создано несколько организаций, наиболее видной среди которых была вышеупомянутая группа «Союз».
Еще одно тектоническое смещение произошло в ходе начавшегося 28 марта 1991 года Съезда народных депутатов РСФСР. Ельцин сделал еще один шаг к своей цели — выборы президента РСФСР были назначены на 12 июня 1991 года. Александр Руцкой своим переходом вместе с группой «Коммунисты за демократию» на сторону Ельцина резко усилил позиции последнего. Ельцин немедленно двинулся еще далее вперед:
308
потребовал чрезвычайных прав, аналогичных правам, данным Горбачеву в масштабе СССР. Последовавший визит во Францию укрепил международные позиции Ельцина, его со всеми почестями принял президент Франции Миттеран. Возможно, Миттеран — как и многие русские — думал, что грубый Ельцин окажется лучшим защитником русских национальных интересов, чем вежливый, но потерявший ориентацию Горбачев.
Что касается Горбачева, то нельзя назвать успешной поездку в Японию в середине апреля 1991 г., где он снова неустанно славословил «новое политическое мышление», которое у граждан вызывало уже только скрежет зубовный. 22 апреля Горбачев с сотоварищами возложил цветы, венок к мавзолею Ленина. Как оказалось, в последний раз.
Американцы переориентируются
В Белом доме Бушу все более громко советовали переориентироваться на Ельцина. Эдвард Хьюэтт убеждал, что Вашингтон слишком медленно реагирует на события в СССР. Пока Ельцин ездил во Францию, посол Джек Мэтлок срочно в апреле слетал в Соединенные Штаты. Вопрос был неотложный: как совместить отношение к Горбачеву с растущей благожелательностью Америки к Ельцину.
Мэтлок сохранял тесный контакт с Ельциным со времени его избрания в Верховный Совет РСФСР в 1989 г. Однако некоторые влиятельные лица в Белом доме довольно скептично относились к переориентации с «проверенного» Горбачева на непредсказуемого Ельцина. Но обстоятельства диктовали свое: «Политическая значимость Ельцина росла, и его политика гармонировала с целями Соединенных Штатов: он хотел резких сокращений в советском военном бюджете, отказывался поддерживать безответственные режимы типа режима Саддама Хусейна в Ираке, высказывался за свободу прибалтийских государств, равно как и других республик, если они пожелают покинуть Союз, В внутренних делах Ельцин поддерживал подлинные экономические реформы, включая права частной собственности и приватизацию государственных предприятий. Какими бы ни были сомнения в отношении его государственных способностей или его желания следовать демократическим принципам, если они не соответствовали его политическим интересам, для правительства Соединенных Штатов было важно поддерживать с ним контакт: без этого нельзя было понять конвульсий, сотрясающих Советский Союз. Более того, по мере
309
того, как сила и влияние Ельцина увеличились, становилось все более важным установить способ взаимодействия с ним на тот случай, если он достигнет высшей власти демократическим путем»358. Теперь американское руководство внимательно изучало конституцию СССР, которая, как оказалось, позволяла союзным республикам завязывать сепаратные внешние связи.
Представляется, что беседы с Никсоном, таким же скептиком, как он сам, повлияли на Джорджа Буша. Только о нем, склонившимся в пользу Ельцина, президент сказал: «Мне кажется, что он уловил нечто важное»359.
Американское руководство решило налаживать отношения с обоими лидерами, с каждым в его собственной сфере. Мэтлок записывает в дневнике 5 апреля 1991 года: «События последних семи или восьми дней, кажется, повернули колесо фортуны в сторону реформистов. Если Ельцина невозможно низвергнуть и если он продолжает усиливать свои позиции, Горбачев будет вынужден иметь с ним дело снова, несмотря на личную неприязнь. Забастовки шахтеров могут оказаться решающим событием. Ныне кажется, что только Ельцин может их остановить. Он сделал ясным на Съезде народных депутатов, что не возьмется за это, если не получит той расширенной власти, о которой он просил.
Что касается Горбачева, то он не мог не видеть спектакля, когда «правые» выступали за его отставку точно так же, как и Ельцин. С подобными «друзьями» он может прийти к пониманию той политики, которую предлагает Борис Николаевич»360.
На следующий день в Спасо-хауз пришел министр иностранных дел РСФСР Козырев. Перспектива избрания Ельцина президентом РСФСР, говорил Козырев Мэтлоку и министру обороны США Карлуччи, заставит Горбачева пойти на попятную, какими бы ни были его личные пристрастия или особенности. «С коммунистами можно разговаривать только с позиции силы», — сказал американцам прежний коммунист. «Он усмехался в тайном признании источника своих наблюдений» (Мэтлок).
Американцы размышляли над тем, как сказать Ельцину, что во время визита в США он будет принят президентом Бушем. Ельцин уже получил приглашение Конгресса США и нескольких частных организаций. «Хотя Ельцин предпочел бы получить приглашение от главы исполнительной власти, я (Мэтлок) объяснил ему, что это невозможно, и он, кажется, понял меня и принял это. Но он не хотел лететь в Соединенные Штаты, если не будет иметь гарантии встречи с президентом Бушем. До по310
ездки в США в апреле 1991 года у меня было недвусмысленное предписание не обещать ему этого».
Посол Мэтлок явился в Белый дом на прием к президенту Бушу во второй половине дня 18 апреля 1991 года. Основным предметом довольно долгой беседы в Овальном кабинете было информирование президента относительно системы отношений Горбачев-Ельцин. В описании Мэтлока, Горбачев находился под влиянием военно-промышленного комплекса, который обеспокоен возможностью сокращения поставок ценного сырья из союзных республик/Республики же боялись, что в руках военных окажется кошелек государства. И Горбачев и Ельцин боятся гражданской войны. Возможности развязывания такой войны проявятся только позже. Стачки и забастовки прекратятся с приходом к власти Ельцина. Это означает отказ от союзных министерств.
Мэтлок откровенно советовал своему президенту переориентироваться на того, чьи действия явно более устраивают Соединенные Штаты. Американская помощь не должна идти через Центр. «Президент спросил меня относительно запроса Горбачева в отношении дополнительного кредита в 1,5 млрд. долл. для покупки американских сельскохозяйственных продуктов. Я сказал ему, что он должен руководствоваться, прежде всего, внутриамериканскими соображениями. Конгресс одобрил программу помощи американскому сельскохозяйственному экспорту. Если с точки зрения президента этот кредит служит достижению указанных целей, он должен поддержать его, при условии, что он уверен в том, что СССР выплатит заем....У Советского Союза будут значительные сложности с продовольствием в следующем году; политика Горбачева ухудшает положение»361 .
На следующий день Эдвард Хьюэтт (отвечавший, как уже говорилось, в Совете национальной безопасности за советское направление) сказал Мэтлоку, что по возвращении в Москву он может передать Ельцину, что в Вашингтоне он будет принят президентом Бушем. А в звонке послу Бессмертных Мэтлок сказал, что президент Буш не будет использовать визит Ельцина для давления на Горбачева.
Через три дня Отдел анализа СССР Центрального Разведывательного Управления прислал Бушу оценку событий в СССР за последние недели. (Название документа было характерным — «Советский котел»). В документе говорилось, что приближенная к Горбачеву группа, включающая в себя Язова, Крючкова,
311
Пуго, начала дистанцироваться от лидера. Теперь нетрудно было представить себе создание некоего «Комитета национального спасения», топящего Горбачева и выходящего с гораздо более суровой политической линией. Только Скаукрофт не был впечатлен, он считал постоянной линию ЦРУ на поиски противников Горбачева. Он считал противопоставление «демократов» «традиционалистам» — упрощением. А заместитель госсекретаря по вопросам разоружения Реджинальд Бартоломью со вздохом признал: «Мы все испорчены уступчивостью Шеварднадзе»362. С этим согласились бы многие в Советском Союзе; там определенно видели в договоре ОВСЕ и предстоящем Договоре СНВ элементы общей — Горбачева и Шеварднадзе — сдачи Западу.
Договор ОВСЕ
Договор об ограничении обычных вооруженных сил в Европе, подписанный в Париже 19 ноября 1990 г., был важнейшим актом завершения «холодной войны». Советский Союз согласно этому договору обещал Западу феноменальное сокращение своего превосходства в обычных вооружениях в Европе. Не все были слепы и довольны.
Подписанный в Париже Договор о сокращении обычных вооружений и войск в Европе сразу стал порождать определенные противоречия — слишком долго строилось противостояние. Следовало разрешить эти противоречия до начала процесса ратификации. Хотя это был многосторонний договор, но все дело свелось к нажиму США на СССР, где Горбачев пообещал произвести колоссальные сокращения. Запад свел все дело к тому, что военные в Советском Союзе пытаются использовать всяческую недоговоренность или двусмысленность в Договоре с тем, чтобы сохранить еще одну часть своих безумно сокращенных сил на том пути, где противостоящий военный блок и не пытался, следуя за Горбачевым, совершить харакири.
Военные в СССР глухо ворчали, выражая полунемое недовольство Договором по обычным вооружениям в Европе. Так, министр обороны Язов сказал экс-президенту Никсону в марте, что Договор ОВСЕ «односторонен и нечестен». Он откровенно признал, что СССР готов отомстить Соединенным Штатам за отказ включить военно-морские части Америки в рамки переговоров. Советская сторона продолжала настаивать на том. чтобы включить боевые машины в состав войск ВМФ. Генерал Моисеев, начальник Генерального штаба, говорил бывшему
312
президенту США: «Вы жестко отказываетесь включать в общий подсчет военно-морские части. Мы разочарованы и готовы предпринять соответствующие меры».
Советское высшее военное командование не могло принять легко акт, совершенный Горбачевым и Шеварднадзе в столь поразительной спешке и с немыслимо непропорциональными сокращениями для советской стороны. Одни советские генералы попытались просто перевести советские обычные вооруженные силы за Урал, другие постарались обозначить часть сокращаемых войск таким образом, чтобы уменьшить общую численность сокращений. Даже огромное влияние президента Горбачева не могло помочь реализовать столь немыслимо невыгодный Советскому Союзу договор.
В условиях, когда советское верховное командование не пошло на немотивированные сокращения, Соединенные Штаты и их союзники также отказались ратифицировать договор. Совещания обеих сторон продолжались всю зиму и весну. Особенно существенными были встречи Бессмертных и Бейкера в середине марта и середине апреля 1991 г. Постепенно, находясь под значительным давлением, СССР начал поддаваться Западу. К маю 1991 года нерешенными остались только несколько проблем. Посол Мэтлок получил инструкцию завершить урегулирование в ходе своей беседы с Горбачевым 7 мая 1991 года.
Горбачев принял американского посла вместе со своим советником Анатолием Черняевым. Президент СССР внимательно слушал послание американского президента. «Поскольку советское министерство иностранных дел было неспособно навести дисциплину в рядах министерства обороны, мы предлагали Горбачеву непосредственно послать генерала Михаила Моисеева, главу Генерального штаба, в Вашингтон для прямого и непосредственного решения спорных вопросов. Горбачев ответил, что он осознает важность достижения быстрого соглашения относительно оставшихся обычных вооруженных сил, важность быстрого заключения договора. ...Он согласился с целесообразностью послать генерала Моисеева в Вашингтон»363.
После этого Горбачев отодвинул от себя заготовленные для данной встречи бумаги и внимательно посмотрел на Мэтлока. «Он начал один из своих жалобных монологов. Было бы невежливо посмотреть на часы, но я уверен, что он говорил минут пятнадцать, а то и двадцать. Его беспокоило то, что он называл
313
«переоценкой» президентом Бушем их взаимоотношений. Произнесенные при публике заявления в Вашингтоне стали гораздо более критичными по ряду вопросов. Более того, насколько он понимает, кредиты на покупку американского зерна отвергнуты, и он знает о ряде новых таможенных барьеров. Так, Соединенные Штаты отказываются продать компьютеры, которые увеличили бы безопасность советских атомных станций — и это после того как оба, и Рейган и Буш, заверили его в том, что не будет экспортных ограничений и он лично подписал контракт во время посещения Миннеаполиса в прошлом году. Он не может понять, почему мы не считаем безопасность атомных станций обоюдоважным делом. Ему также сообщили, что есть сложности с предполагаемым совместным проектом строительства коммерческого авиационного лайнера. Горбачев упомянул предполагаемое отбытие из Москвы Мэтлока. «Почему вы должны отбыть сейчас? — спросил он риторически. — Мы ведь выработали продуктивные рабочие отношения» — и потратили на это несколько лет». Он не понимает, почему должен сейчас завершить свою миссию. «Может быть, вы думаете, что этот корабль уже тонет?»
В ответ Мэтлок сказал, что американцы «неспособны помочь работать нынешней политической системе». На следующий день, во время встречи с медиа-магнатом Мэрдоком Горбачев сказал, что администрация Буша рискует начать новую «холодную войну».
Когда Горбачевым овладевало отчаяние, то, по мнению Мэтлока, «он редко ограничивал себя каким-либо отдельно взятым вопросом, но распространялся на все сферы, которые приходили ему на ум. В данном случае он утверждал, что президент Буш окружил себя «антисоветскими советниками», которые снабжают его фальшивой информацией. Он даже назвал конкретное имя — Роберта Гейтса, сделавшего карьеру в Центральном разведывательном управлении, и являющегося заместителем советника по национальной безопасности Скаукрофта, который вскоре был назначен Бушем директором ЦРУ.
По мере того, как я выслушивал эти жалобы, я приходил в ярость. Это мы должны были возмущаться по поводу очевидных фабрикаций. Крючков и КГБ создавали фабрикации для Горбачева... Американская разведка и Гейтс лично никогда — насколько я знаю, не лгали своему президенту. Наша интерпретация событий могла отличаться, но она всегда была честно представлена как мнение, и не камуфлировалась под псевдо314
факт. Я прервал переводчика: «Гейтс не больший антисоветчик, чем Крючков антиамериканец». Горбачев пробормотал, что он думает о Гейтсе то же, что мы думаем о Крючкове»364.
Кремль, зная о жесткой позиции Моисеева, решил именно его послать на переговоры в Женеву. А Белый дом решил еще лучше — призвать его к американскому президенту. Гейтс проанализировал ситуацию так «Он получит личный опыт, увидев президента, который сам мечется, не зная как решить данный вопрос». Чтобы сохранить форму, Буш в письме Горбачеву пригласил Моисеева в Вашингтон. Генерал Моисеев в конечном счете прибыл 20 мая в Вашингтон с такими инструкциями Горбачева, что в успехе его миссии можно было не сомневаться. Советские высшие военные круги очевидным образом стали заложниками заигрываний Горбачева с американцами.
До сих пор жертвователями выступала советская сторона. И продолжала быть таковой. Спорной оставалась судьба 753 БМП морской пехоты, размещенных в двух регионах — в районе Мурманска и в Крыму. Моисеев 20 мая 1991 г. привез в Вашингтон еще одну советскую уступку; речь шла о том, чтобы включить 753 БМП в общий зачет Ограничения вооруженных сил в Европе (ОВСЕ). На следующий день президент Буш пригласил генерала Моисеева в Овальный кабинет Белого дома. И высказался прямо. Если советская сторона будет настаивать на «отзыве» договора, который подписали уже 20 государств, это заставит Соединенные Штаты пересмотреть свое отношение к Советскому Союзу. Более того, встанет вопрос, кто же хозяин в Кремле. «Мне бы не хотелось поднимать эти вопросы», — сказал Буш. Моисеев выразился в том духе, что понимает обеспокоенность американской стороны. Бушу поведение генерала показалось убедительным.
В тот же день Моисеев посетил Пентагон и был встречен своим американским контрпартнером Колином Пауэллом, с которым они четырежды встречались за последние восемнадцать месяцев. Оба посочувствовали друг другу: сложно иметь дело с гражданскими. Более откровенно, чем когда-либо, Моисеев объяснил, что машины морской пехоты нужны советскому руководству для контроля над гражданским населением. В районе Мурманска — над Прибалтикой; в Крыму — для броска в Закавказье. Пауэлл посоветовал «Мише» пересечь Потомак и встретиться с партнером по переговорам Реджинальдом Бартоломью. Тот нажимал, требуя скорого подписания — ОВСЕ уже готов. Президент Буш написал Горбачеву письмо. Пусть Бес315
смертных и Бейкер встретятся в Лиссабоне и пусть эта встреча будет последней в процессе выработки ОВСЕ. 27 мая Буш по телефону сказал Горбачеву, что различие в позициях обеих сторон «очень незначительно». Если советская сторона подвинется «чуть-чуть», то откроется дорога для поездки президента Буша в Москву.
Горбачев ответил, что получил письмо Буша и дал инструкции Бессмертных ввести в ОВСЕ «новые идеи». Брент Скаукрофт, глядя прямо в лицо Буша, рассмеялся и сказал: «Мне кажется, что противостоящая сторона моргнула»365.
27 мая 1991 г. у Горбачева состоялся очень важный разговор с президентом Бушем. Доминировали три темы: ОВСЕ, СНВ и экономическое сотрудничество. Ключевое решение было принято на встрече Бейкера и Бессмертных в Лиссабоне 1 июня 1991 г., где два министра встретились, чтобы положить конец долгой гражданской войне в Анголе.
В американском посольстве в Лиссабоне 1 июня 1991 г. Бессмертных передал Бейкеру письмо генерала Моисеева с анализом последних советских предложений. Говоря на безукоризненном английском, Бессмертных мог бы сосредоточиться на смысле письма, но ему нужно было загнать под узду советских военных. Поэтому он читал медленно и громко письмо по-русски, давая переводчику возможность переводить его слова на английский. Бессмертных хотел, чтобы советские военные в точности перевели весь текст на английский язык, не потеряв и не исказив ни одной детали.
С другой стороны за процессом наблюдал профессиональный юрист Бейкер, мастер деловых контрактов. Он рассматривал фразу за фразой, чтобы не потерять ни зернышка русской глупости. Нет, перевод был до идиотизма точен. Главное, советская сторона согласилась засчитывать БМП всех мастей как боевые машины пехоты и точка. (К примеру, у Советской армии было 1700 БМП, сопровождающих и охраняющих советские стратегические силы). Советская сторона утверждала, что эта техника не подпадает под ограничения обычных вооруженных сил — ОВСЕ. Западная сторона утверждала, что БМП, боевые машины пехоты сегодня могут стеречь ракетные шахты, а завтра броситься в общей атаке на западные позиции вплоть до Атлантического океана.
Итак, Моисеев пошел на компромисс по БМП. Бейкер послал Вулси в Москву добивать русских по оставшимся категориям оружия. После пятидневной схватки в мае 1991 г. все, ка316
залось, было решено к удовольствию американской стороны — на виду7 у деморализованного советского военного руководства (включая такие спорные вопросы, как максимальные размеры, потолки, численность береговой охраны и техническое оборудование морской пехоты).
Теперь проблема обычных войск и вооружений в Европе была решена в принципе. Открылась дорога к Вене, где 14 июня СССР окончательно сдал свое преобладание в обычных вооружениях блоку НАТО, который вовсе не хотел попасть в мусорную корзину истории — в отличие от ОВД. 14 июня 1991 г. Договор ОВСЕ был подписан на Специальной сессии послов в Вене — в том же самом зале, где переговоры по этому вопросу начались в марте 1989 г. Позорный день в истории российской дипломатии.
Процитируем лучше американского переговорщика и скрупулезного автора: «Все проблемы были окончательно решены односторонним обещанием Советского Союза принять на себя некоторые дополнительные обязательства, уступая в вопросе о сокращениях с тем, чтобы удовлетворить двадцать одного участника договора. Советская сторона «сохранила лицо», но она, так или иначе, взяла на себя обязательства по дополнительным сокращениям»366.
Даже американец не может найти двусмысленных слов: «По внешним признакам Советский Союз (или, скорее, нужно говорить о Генеральном штабе) не сделал роковых уступок, но по существу и в целом он сделал эти уступки»367. Еще во многом живо было то поколение, чьей кровью Советский Союз прорвался в Центральную Европу и щитом Варшавского Договора прикрыл свои западные границы. Они — и все мы — оказались преданными.
Выиграв мировую войну, путем неустанного труда вооружив Советскую армию передовым оружием и твердо осуществляя контроль над Восточной и Центральной Европой, Советский Союз в удивительно короткий срок впал в удивительную бесшабашность и раздал, как в диком разгуле, все приобретенное предшествующим поколением. Через десять с небольшим лет все эти страны были членами западного военного альянса и просили феноменальные средства (Польша —1,5 млрд. долл.) у США, полностью перенаправив свою военную систему против России. Смутное время смело систему безопасности страны, подведя НАТО на расстояние часа автомобильной езды от Петербурга.
317
Советская сторона в процессе СНВ
Президент Буш решил лично оказать на Горбачева решающее воздействие, и вопрос о приезде американского президента в Москву (прежде планировавшийся на февраль 1991 г.) был поставлен в повестку дня снова. «Президент хотел подписать в Москве соглашение по Стратегическим наступательным вооружениям, но он знал, что — даже если все спорные моменты в вопросах стратегических вооружений будут решены — будет неправильным политически подписывать Договор по СНВ до достижения всех обязательств по Договору об обычных вооружениях в Европе (ОВСЕ), согласованные еще в прошлом году... В Советском Союзе политические противники обвиняли Горбачева в наивной поддержке западных интересов, не содействующих достижению результатов, благоприятных для Советского Союза»368.
Переговорщики с советской стороны не во всем еще отступили в сфере стратегических вооружений — сокрушались американцы. Советская сторона впала в идиотизм и в самом важном — в сохранении стратегического охранного щита отечества. Американцы сразу же после завершения переговоров ОВСЕ обратились к стратегическим потенциалам. Некоторые (главные) цифры были уже согласованы. Подготавливаемый договор СНВ-1 оставлял каждой стороне 4900 боезарядов стратегического назначения. Для достижения этого уровня Советскому Союзу нужно было сократить численность боезарядов на межконтинентальных баллистических ракетах с 6595 единиц до 3028 единиц и на стратегических подводных лодках — с 2810 ядерных боезарядов до 1872. После ратификации договора советская сторона должна была сокращать свои баллистические ракеты со скоростью одна в 66 часов на протяжении семи лет. Соединенные Штаты соглашались сократить численность ядерных стратегических боезарядов на межконтинентальных шахтных баллистических ракетах с 2450 до 1444 единиц; на стратегических подводных лодках — с 5056 до 3456 единиц боезарядов.
Американцы чрезвычайно опасались многозарядных мирвированных советских МБР типа СС-18 («Сатана») — 8 боезарядов на одной МБР — и СС-19 —6 ядерных мирвированных боезарядов на одной ракете. Им казалось чрезвычайно привлекательным стимулировать процесс замены MIRV (mutipe independenty targeted reentry vehices) на моноблоки. Так упро318
щалось слежение за противостоящей стороной, легко можно было обнаружить МБР нового типа. Гораздо проще (чем создавать новые ракеты с единственным боезарядом) было де-мирвировать старый арсенал, размещая одну боеголовку там, где прежде их было 8-6 единиц.
Главное: советские тяжелые МБР, составлявшие основу советских стратегических сил, сокращались наполовину (с 308 до 154 единиц), а структура американских ядерных сил, в которой ведущая роль отводилась ядерному подводному флоту, оставалась, по существу неизменной.
Предметом особых размышлений американской стороны были две советские ракетные системы — наземная СС-18 (американцы полагали, что она может нести 14 и более боезарядов) и морской вариант — СС- Н- 23, созданный советской стороной для 10 ядерных боезарядов, но оснащенных в конечном счете четырьмя боезарядами стратегического назначения (т. е. дальностью более 5,5 тыс. км). Американцев более всего волновал возможный breakaway — быстрый выход СССР из ограничений, налагаемых договором СНВ к прежней смертельной мирвированной вооруженности (трезвые американцы считали чепухой возможность нового, ослабленного СССР выйти на новые границы противостояния. К примеру, такой точки зрения придерживался генерал Колин Пауэлл).
Американский нажим на советскую сторону в 1991 г. был до абсурдного грубым. Это, в частности, признавал госсекретарь Джеймс Бейкер. «На протяжении многих лет мы стремились убедить Советский Союз сократить численность их боезарядов. Теперь они наконец соглашаются с нами, а мы вдруг говорим им: «Нет, постойте! Мы придумали еще более сложный способ вашего разоружения»369. Даже главный американский переговорщик, Ричард Берт, предпочел в 1991 г. покинуть свой пост, где он уже несколько лет спорил с Юрием Назаркиным в Женеве.
Весна в Москве
Напомним, что со времени прихода Горбачева к власти, жизненный уровень населения постоянно падал, валовой национальный продукт сокращался, условия жизни становились все более суровыми. Экономические советники сменяли друг друга: Абель Аганбегян, Леонид Абалкин, Николай Петраков, Станислав Шаталин, Валентин Павлов — но никто из них не мог остановить падения производства. Так называемые реформы
319
стали бедствием для советского народа. Но страшнее был начавшийся распад государства
Самым мощным разрушителем было все более самостоятельное правительство Российской Федерации. Его представители уговаривали Запад прекратить помощь «безнадежному» Горбачеву. Министр иностранных дел Российской Федерации Андрей Козырев в мае 1991 г. убеждал государственный департамент: «Деньги, которые вы даете Центру, — потерянное добро. Хуже всего то, что эти деньги помогают держаться на плаву всей системе, которой нужно позволить утонуть». 33 миллиарда германской помощи Советскому Союзу, данные с 1989, просто подарили существующей системе «дополнительный год жизни»,
В конце марта 1991 г. Горбачев попросил у Буша займов на сумму 1,5 млрд. долл. Горбачев твердо полагался на американскую помощь. Новый советский посол в Вашингтоне Виктор Комплектов сказал американским официальным лицам, что без американской сельскохозяйственной помощи в СССР начнется в текущем году голод. И все же, когда проблема экономической помощи Советскому Союзу была включена в повестку дня Белого дома, президент Буш сказал: «Я думаю, было бы лучше подождать развития событий»370. Горбачев обвинил президента Буша в потере интереса к перестройке.
В конце апреля Буш уже весьма раздраженно говорил о неутомимых просьбах советского президента. «Мы преподнесем ему урок классической экономики. Бизнес есть бизнес». Но более важным было то, что Буш сказал через несколько дней — 29 апреля, когда встречался с представителями сельскохозяйственного пояса США. Буш выразил сожаление по поводу реформ, «которые, я думаю, намеревается провести Горбачев, и которые я знаю, желает осуществить мистер Ельцин». Советское посольство передало слова Буша в Москву, и Горбачев был разъярен. В начале мая Горбачев пожаловался непосредственно послу Мэтлоку. Знает ли президент Буш, какой оттенок приобретают его слова в Советском Союзе? Ведь он просто обвиняет Горбачева в некомпетентности, которая крушит страну на части. Буш подрывает авторитет Горбачева в его собственной стране. Мэтлок послал телеграмму в Вашингтон.
23 апреля 1991 года Горбачев собрал лидеров девяти союзных республик (три славянские и шесть мусульманских) на государственной даче в пригородном Ново-Огареве (9+1). Эта встреча длилась девять с половиной часов. Был сделан (подписанный всеми десятью переговорщиками) призыв к созданию
320
нового Союза. Казалось, блеснул шанс остановить дезинтеграцию — Ельцин, как и растущий политически Нурсултан Назарбаев, не ставили задачи крушения «обновленного» союза.
А вообще-то, позиция Горбачева была отчаянной. Повсюду в республиках националисты правили бал вопреки ясной воле мартовского референдума, когда почти три четверти населения СССР высказались за единую страну. Переговоры с балтийскими государствами с начала апреля велись в обстановке практической безнадежности. 9 апреля 1991 года Верховный Совет Грузии единогласно проголосовал за восстановление независимости страны. Молдавия, Армения и Азербайджан вышли из переговорного процесса. По мере усиления этих тенденций пять «основополагающих» республик — Россия, Украина, Белоруссия, Казахстан и Узбекистан — встретились в Киеве 18 апреля. Горбачев в это время любовался Фудзиямой, проходил его государственный визит в Японию.
Страсть к знакам признания и сейчас сыграла с Горбачевым дурную шутку. Он был более всего нужен на поле решающей битвы в Киеве. Без него руководители республик, подталкиваемые Ельциным, вели себя более раскованно и не скрывали тяги к самостоятельности. Соглашение от 23 апреля 1991 года представляло собой весьма резкий сдвиг от Центра в сторону республик. Хотя многие детали предстояло еще утрясти, но общая тенденция была очевидна — Горбачев проигрывал. Его представители еще делали вид, что происходящее позитивно, но американский посол видел, что происходит то, о чем ему так смело и твердо говорил Руслан Хасбулатов еще в августе предшествующего года. Оглашенное 24 апреля соглашение предполагало не «союзное государство», а союз «суверенных государств». В течение шести месяцев после подписания новой конституции во всех республиках будут проведены выборы.
Тяжко было Горбачеву и на своем коммунистическом фронте. На состоявшемся 24—25 апреля 1991 г. пленуме ЦК КПСС укрепились антигорбачевские силы — Гидаспов в Ленинграде, Гуренко на Украине, Малофеев в Белоруссии. Масса жалоб и откровенное недовольство руководством — все это Горбачев предчувствовал. Ситуация в стране ухудшалась. Подверглась критике и внешняя политика страны. Почему СССР полностью на стороне американцев в Персидском заливе? Договор об обычных вооружениях и вооруженных силах в Центральной Европе является односторонней уступкой Советского Союза. НАТО продолжает являть собой фактор угрозы Советскому
321
Союзу. Демаркация в Беринговом проливе — это просто сдача советских позиций. Ослабление партии вызвало ослабление и самой страны. Ослабление Центра грозит развалом страны371.
Горбачев предстал перед всеми отступающим и, на этот раз казалось, соглашающимся со своей все более незавидной судьбой. Все те, кто не мечтал о новых министерских портфелях, кто жил со своей страной и хотел стоять за нее до конца, почувствовали, как холодеют ноги. Те, кто так думал в партийном верху, имели возможность выразить свои чувства по поводу декларации «девять плюс один» на одном из последних пленумов ЦК КПСС, собранном сразу же после киевской встречи девяти республик и возвращения Горбачева.
Пожалуй, впервые даже привыкшие к дисциплине и подчинению партийные боссы отдельных областей и республик увидели, что отступать им некуда и что Горбачев завел их на бойню истории. Горбачев же, до последнего борясь за свою власть, изо всех сил изображал киевские соглашения как свою победу — а декларация «девять плюс один» была опубликована именно в день открытия пленума. Горбачев извивался ужом. Чтобы «купить» часть правых, он издал декрет, объявляющий незаконным национализацию собственности партии в Армении. В декрете, правда, ничего не говорилось, как Горбачев намеревается реализовать свой декрет, но не многие уже от него это требовали, пустопорожняя болтовня стала уже привычной.
Впервые провинциальные и столичные секретари были готовы схватиться с Горбачевым, хотя инстинкт покорности был еще очень ощутим. Ощутим он был и в решающих голосованиях, когда у партийных профессионалов не сработал даже инстинкт самосохранения. Все — как всю свою жизнь — хотели быть с большинством, отдельные голоса не в счет. Острота видения покинула жалких внуков революционеров и детей победителей в Великой Отечественной войне. Они мирно блеяли тогда, когда историческая гильотина уже занесла над ними свой нож. И менее всего они думали о сбитой с толку стране, заболтанной неправильным словом «перестройка». Партийная машина, как и государственный аппарат, была рабски слепа и глуха, материальный пир жизни был важнее Отечества. Они, видит Бог, заслужили свою судьбу.
И при этом было видно, что Горбачева, весьма грубо защищавшего свои позиции, партийная лояльность уже не повернет к курсу партийного большинства. Он уже сделал свой выбор. Он пригрозил уходом с поста Генерального секретаря, если
322
пленум не выразит ему доверия. Впервые многие региональные деятели ощутили, что вождь не с ними, что он идет своей дорогой. Он ведет их на бойню истории, оставляя за собой право ускользнуть от ее (истории) гильотины.
Американский посол был прав, докладывая в Вашингтон, что «Горбачев вне опасности». Американцам неясно было, «сколь многое имеет в виду Ельцин, ставя подпись под ново-огаревским соглашением». Горбачев способен согласиться на «круглый стол» с оппозицией. Теперь он готов позволить левым и правым иметь внутри КПСС собственные партии. Собеседники типа Бессмертных предупреждали, что с роспуском (или расколом) партии Горбачев не надолго этот роспуск переживет. Так же считал и Шеварднадзе — лучший министр для американцев.
Ельцин — президент
Весной 1991 г. Советский Союз очевидным образом покатился под гору. Развязанные Горбачевым силы вышли из-под контроля, и страна повисла над пропастью. Советская экономика оказалась на грани коллапса. «Горбачев, — полагает Мэтлок, — стал мечтать о чуде «deux ex machine» («бог из машины»). О том, чтобы его друзья из развитых индустриальных стран собрались вместе и мобилизовали массивную международную помощь. Ведь потратили же они на спасение маленького Кувейта огромные суммы. Ведь все они обещали почти неограниченную помощь. Даже 20 — 30 млрд. долл. было бы незначительной суммой — ведь он завершением «холодной войны» спас им гораздо больше. Горбачев начал мечтать о такой программе помощи, которую могла мобилизовать встреча 7 наиболее развитых стран, которая должна была собраться в Лондоне в июле. Уже в апреле и мае Горбачев начал прощупывать позиции лидеров «семерки»372.
. Посол Мэтлок не переставал удивляться «поверхностности и легкой переменчивости российской политики: на протяжении месяцев российский Верховный Совет и Съезд народных депутатов отказывались установить в РСФСР президентство; всего лишь шесть недель назад Ельцин находился под суровой угрозой лишения поста председателя парламента. Но вот теперь общественное мнение двинулось в его пользу столь стремительно, что даже скептики в его окружении были вынуждены своими избирателями поддержать его»373. Ельцин прекратил забастовку шахтеров, длившуюся уже два месяца, обещани323
ем высвободить их из-под власти Министерства угольной промышленности. Словно они были кому-то нужны еще.
Избрание Ельциным в качестве партнера (на пост вице-президента) генерала Руцкого было хитрым шагом — военная каста, офицеры, презиравшие Ельцина, одобрили выбор смелого летчика (оказавшегося слабым политиком).
В мемуарах Мэтлока видно, сколь скрупулезно американская сторона наблюдала за политической ареной политически неопытной страны. Посол пишет, что «мы уже были в контакте с политиками в Москве, которые следовали демократическим ценностям»374. Представим себе советское посольство в Вашингтоне, которое знало бы всех оппозиционеров в отношении легальной американской власти.
57 процентов голосовавших в РСФСР за Ельцина в российские президенты едва ли разделяли пафос раскольника: «Великая Россия встает с колен». Россия весной 1991 года стояла на коленях? Перед кем? И патриарх благословил изворотливого коммунистического перебежчика, воспользовавшегося смятением народа и его неукротимым желанием найти, наконец, своего вождя. Подлинно смутное наступило время. Не без гордости один из разрушителей, Гавриил Попов, говорит в эти недели: «Нам, демократам, удалось дезорганизовать страну» — слова, которые цитирует американский посол в своих мемуарах, в главе с характерным названием «Блеф слепца».
6 мая 1991 г. Шеварднадзе посетил президента Буша уже как частное лицо. Он полагал, что следующие 3-4 месяца будут решающими. Нежелание американцев дать кредиты под собственную же сельхозпродукцию «создало опасную паузу в отношениях двух государств». У Горбачева сужается выбор — он пойдет с правыми или будет лишен власти. На ланче с Бейкером он говорил, что положиться в СССР можно только на троицу Горбачев, Шеварднадзе, Яковлев. «Мы должны были продвигаться гораздо быстрее».
А в Москве Горбачев говорил газетному магнату Руперту Мэрдоку, что Буш стремится к началу новой войны. На следующий день эти слова читал сам президент Буш. Это было к месту, так как президент готовился к встрече трех прибалтийских лидеров — Председателя Верховного Совета Ландсбергиса из Литвы, премьер-министра Эдгара Сависаара из Эстонии и премьер-министра Ивара Годманиса из Латвии. Все они убеждали Буша, что их спасение заключается в поддержке Ельцина. При нем «Россия будет нашим защитником». Это уже обещано Ельциным и Козыревым. Буш на некоторое время потерял дар речи.
324
11 мая — впервые со времени войны в Заливе — Горбачев говорил по телефону с Бушем. Горби просил кредиты; Буш объяснял, что молчание телефона еще не означает его отказа: в Москву отправляется делегация ответственных американцев, они проанализируют ситуацию в советском сельском хозяйстве. О некоторых вещах Горбачев не мог говорить с Бушем: тот только что назначил главой ЦРУ Роберта Гейтса, который давно говорил, что в СССР следует полагаться на Ельцина и забыть о Горбачеве.
В то же время 25 мая шесть республик — три прибалтийские, Грузия, Армения и Молдавия — собрались в Кишиневе, чтобы координировать свои действия в русле, противоположном горбачевскому.
14 июня 1991 г. группа исследователей Гарварда выступила с инициативой массированной американской экономической помощи Советскому Союзу в обмен на проведение в экономике СССР глубоких рыночных реформ. Этот план получил название «Великая сделка». Явлинский в эти дни (согласно послу Мэтлоку) собирался навестить Гарвардский университет, чтобы посоветоваться с Греем Аллисоном в отношении максимально ускоренной экономической реформы в СССР. Затем он присоединится к Примакову в Вашингтоне. Явлинский сказал Мэтлоку, что «перспектива приглашения в Лондон является главным стимулом для Горбачева рассматривать экономические реформы». Поистине каинова печать жажды общественного внимания. К Аллисону у Мэтлока было лишь одно требование: как можно скорее разрушить советский военно-промышленный комплекс. Следует немедленно занять специалистов из ВПК на других производствах и сокрушить этот опасный для Америки мир. Запад помогает Советскому Союзу при условии, что он окончательно перестраивает свою тяжелую промышленность. Ничего не скажешь, «тонкая» игра. Но Мэтлок был уверен, что у Горбачева просто нет иного выхода.
Следует учесть, что восстановление экономической мощи Советского Союза, как оказалось, не входило в планы американского правительства, оно не поддержало гарвардских энтузиастов, не поощрило плод сотрудничества Грэма Аллисона и Григория Явлинского. Будущий основатель «Яблока» начал тесно сотрудничать с Примаковым, которого он неоднократно называл «змеей», но которого также считал одним из самых лояльных помощников Горбачева. Примаков же считал Явлинского ярким человеком, но неумеренным и наивным оптимис325
том. Не гнушаясь виски, Примаков и Явлинский, сидя в квартире Примакова, сочинили открытое письмо главам «семерки» с просьбой о предоставлении экономической помощи. Поминалась помощь Германии и Японии после Второй мировой войны. Было место и для несколько завуалированной угрозы: в случае отказа от предоставления помощи, Советский Союз ждет хаос, поток эмигрантов на Запад, возможность гражданской войны, столкновение республик, имеющих ядерное оружие. Раньше Запад пугали силой Советского Союза, а сейчас — его слабостью.
В середине мая Горбачев попросил принять в Вашингтоне «тройку» — Примакова, Щербакова (первого заместителя Павлова) и Явлинского. Они обрисуют ситуацию в СССР. Явлинский уже был в США, и он встречался с видными лицами администрации (Зелликом, Россом). Президент Буш не видел выхода, кроме как ответить, что его ждет интересная неделя.
По прибытии Примаков стремился не уронить лица. Он говорил как представитель одной сверхдержавы представителям другой сверхдержавы. «Мы не нищие. Мы не стоим на коленях. Мы здесь для обмена мнениями. Вы все время говорите о взаимозависимости. Вот шанс доказать, что она есть».
31 мая 1991 г. президент Буш принял Примакова, Щербакова и Явлинского в своем Овальном кабинете. Увы, друзьям Явлинского стало ясно, что их коллега по «Великой сделке» не имеет особого влияния в Кремле. 17 августа премьер Павлов сказал: «Я знаю несколько человек, работающих в Гарвардском университете. Они не знают нашего образа жизни. Мы едва ли можем узнать что-либо новое от них». Если же идея применить гарвардский план возобладает, то СССР будет «стоять в одном ряду с Израилем и Никарагуа». Крючков назвал план Явлинского-Аллисона «попыткой дестабилизировать СССР...Это то, о чем мечтаем не мы, а о чем мечтают за океаном».
В тот самый день, когда Горбачев, получая в Осло Нобелевскую премию мира, взмолился об экономической, помощи, вице-президент США Дэн Куэйл заявил в интервью, что ни о какой массированной экономической помощи речи быть не может375. И это в ходе военной самоликвидации СССР в Европе! Чувства Горбачева отразились в его Нобелевской речи: «Если перестройка потерпит крах, перспектива вхождения в новый, мирный период истории развеется на все обозримое будущее». Советский Союз имеет «все основания надеяться на крупномасштабную помощь».
326
На этот раз в США выехала большая (полутысячная) торгово-промышленая делегация, прибывшая в Нью-Йорк 29 мая 1991 г. С Бушем и Бейкером встречались члены президентского совета Примаков и Щербаков. 3 июня 1991 г. президент Буш заявил, что приложит силы для ликвидации печально известной поправки Джексона-Вэника. 4 июня президент Буш назначил известного бизнесмена и политика Роберта Страуса на пост американского посла в Москве, замещая Джека Мэтлока.
В глубинах национального правительства в Вашингтоне шла почти яростная битва: помогать или не помогать СССР. Как знаем мы сейчас, малейшее самоутверждение Советского Союза вызывало почти пароксизм недобрых чувств. Теперь известно, что встреча президента Буша с Примаковым, Щербаковым и Явлинским в конце мая 1991 г. вовсе не содействовала президентскому благорасположению, привыкшему к «подарочной» дипломатии Горбачева и к низкопоклонству Ельцина376.
Президент Буш не рискнул отказать Горбачеву «на Следующий день». 11 июня Буш объявил о кредите в 1,5 млрд. долл. для закупки американских сельскохозяйственных товаров. А 18 июня государственный секретарь Бейкер, выступая в Берлине, в весьма осторожных выражениях призвал к созданию ограниченного плана помощи экономическим реформам в СССР (Одновременно Бейкер протестовал против приглашения Горбачева на форум «семерки»377.)
Распад страны
Все глаза смотрели на Украину: что победит в ней, славянское братство или сепаратистский искус. В конце мая 1991 г — не без сложной борьбы — сторонник «обновленного союза» Леонид Кравчук преодолел более дисциплинированных, но теряющих влияние коммунистов.
В России же демократы завладели крупными городами. Гавриил Попов получил 60 процентов голосов в Москве, а в Ленинграде за Анатолия Собчака проголосовали 70 процентов горожан, пожелавших переименовать свой город. Ельцин, как уже говорилось, получил в Российской Федерации 57 процентов голосов и 12 июня стал первым избранным президентом Российской Федерации.
Их политические противники тоже впали в ожесточение. 17 июня Председатель Совета Министров Павлов потребовал особых экстренных полномочий. Павлов был категорически
327
против политики получения западных займов — что являлось коньком Горбачева. Павлова поддерживал силовой триумвират Пуго-Крючков-Язов. Все они обвинили Горбачева в сознательном манкировании своими конституционными обязанностями по защите страны от капиталистического Запада. Крючков утверждал, что западные разведывательные службы в течение многих лет расширяли свое влияние в среде советской либеральной интеллигенции и политических реформаторов. Западные службы, утверждал Крючков, платят огромные суммы за статьи, интервью, книги, лекционные туры своей креатуре, своим агентам влияния. Шеварднадзе и Ельцин особенно успешно воспользовались этими возможностями. Агенты влияния проникли на важные позиции в Кремль, где они выполняли планы своих покровителей, «направленные на крушение советского общества и подрыв социалистической экономики». Западные державы приготовились «демилитаризовать и даже оккупировать» Советский Союз. Крючков сказал, что он показал документальные данные Горбачеву, но тот отказался их даже рассматривать. Как Сталин перед нацистской атакой в июне 1941 г. игнорировал все предупреждения, так и Горбачев стал слеп к действиям Запада пятьдесят лет спустя.
Либеральные депутаты назвали происходящее «конституционным переворотом». Но даже Шеварднадзе, очистивший посольство республики Чад под созданный им аналитический центр, обвинил американцев — и в том числе госсекретаря Бейкера в том, что они «провокационно» привязывают программы помощи к советским уступкам во внутренней и оборонной политике. «Если вы говорите: отпустите прибалтийские республики и вы получите пятьдесят миллиардов долларов, реакционные силы и военные скажут: «Вот оно! Давайте-ка покончим со всем этим экспериментом!» Шеварднадзе настаивал: «Если вы, американцы, настаиваете на выдвижении условий, реакционеры изгонят нас из власти. И тогда вам придется иметь дело с грозным диктатором, и вы закончите тем, что будете тратить на оборону то, о чем просит вас сегодня президент Горбачев»378.
Посол Мэтлок немедленно обратился к помощнику Горбачева Анатолию Черняеву: «Что вы думаете о текущем состоянии вещей? Не оказывают ли противники реформ ожесточенное сопротивление? Не готовятся ли они к применению неконституционных методов?» Черняев не проявил обеспокоенности. Аппаратчики типа Павлова не способны оттеснить политика уровня Горбачева. Ситуация полностью под контролем».
328
Горбачев не поддержал амбиции своего премьера, и покорные депутаты Верховного Совета СССР не пошли против президента (264 против 24) — хотя Горбачев и смягчил противостояние словами, что «это входит в концепцию перестройки». Глава КГБ Крючков назвал «подлинных друзей перестройки: Запад, ведомый ЦРУ, пытается подорвать СССР под видом поддержки перестройки 379.
26 июня ОМОН осуществил рейд на вильнюсский телефонный центр. Снова встал вопрос о роли Горбачева. 1 июля девять деятелей перестроечников — Шеварднадзе, Яковлев, Руцкой, Силаев. Вольский, Попов, Собчак, Шаталин и Петраков — призвали демократические силы к единству, а страну к реформированию. Были обсуждены планы конференции демократических сил в сентябре для создания «Движения за демократические реформы»380. Представитель Горбачева Игнатенко осветил позитивное отношение к этой инициативе президента Горбачева. И Ельцин одобрил эту идею. Но Горбачев считал, что консерваторы вступают на «путь саморазрушения»381. Яковлев демонстративно вышел из КПСС.
Никогда советско-американские отношения не были более тесными, а контакты на самом высоком уровне более частыми, чем в конце весны — начале лета 1991 года. Война в Заливе закончилась, и американская дипломатия снова повернулась во всю ширь к советскому контрпартнеру. Министры иностранных дел встречались чуть ли не еженедельно, президенты постоянно разговаривали друг с другом по телефону, американский посол беспрерывно встречался с советскими и российскими политиками. Все, кто хотел покинуть СССР, сделали это (признают сами американцы) без препятствий.
Горбачев исполнил свое обещание, данное Бушу в Хельсинки, усилить сотрудничество после окончания войны с Ираком. Видя медленное сползание Горбачева в политическую бездну, администрация Буша как бы испытывает своего рода благодарность в отношении «самоотверженного» Горбачева. А тот старается во всю силу; он дает обязательства не останавливать прибалтов в их выходе из Союза.
5 июля 1991 г. Верховный Совет России одобрил проект Союзного договора. А 12 июля Верховный Совет СССР сделал то же самое. Все союзные Верховные Советы (за исключением Украины) приняли решение в пользу Союзного Договора. Леонид Кравчук вроде бы поддерживал эту идею, но сам потихоньку от нее удалялся. Он явно боялся поссориться с украинским национальным движением «Рух».
329
А макроэкономика шла своим путем. В ходе голосований 1 и 5 июля Верховный Совет СССР высказался за денационализацию трех четвертей советской промышленности. Советский Союз 16 июля 1991 г. попросил о членстве в Международном валютном фонде, в Международном банке реконструкции и развития (Мировой банк), в Международной ассоциации по развитию.
Шла своей дорогой и эволюция Коммунистической партии Советского Союза. 25—26 июля пленум ЦК КПСС обсудил новую, реформистскую платформу партии, одобренную Горбачевым. Был отмечен факт выхода за год из партии четырех миллионов членов. Действуя в этом ключе, Ельцин запретил (20 июля) деятельность партийных организаций на государственных предприятиях России. Обратите внимание, читатель, Горбачев смолчал, когда был нанесен удар по этой основе его политической мощи. Он, Генеральный секретарь ЦК КПСС, поддерживал свою партию до тех пор, пока она возносила его к политическим высотам вплоть до президентских. А затем ушел в сторону, оставив «свое стадо» на политическое заклание. Надо ли удивляться, что и его рать стала безразличной к самонадеянному полководцу, она не бросится его спасать, когда в отчаянном декабре он провозгласит святые слова о том, что «Родина в опасности».
Россия последовательно крушила Союз. 29 июля 1991 г. Ельцин подписал двусторонний договор с Литвой как с «суверенной республикой». Со времен Смутного времени, Шуйского и перебежчиков к полякам Россия не знала столь безразличных к себе людей. Два «боярина» на этот раз рассчитывали обмануть историю и проснуться на безусловной вершине власти — Горбачев и Ельцин. Они полагали, что на данном историческом участке им лучше держаться вместе. Они объявили о четырех общих лозунгах: демократизация, экономические реформы, сохранение союза, новое мышление. Словеса лукавые. Обоих интересовала только власть — как горемыку реформатора, так и беспардонного разрушителя.
330
Глава 17
КАНУН ПЕРЕМЕН
Горбачев производил впечатление тонущего человека, ищущего спасательный круг. Нельзя было не испытывать жалости к нему.
Дж.Бейкер, 1995

Канун
Чаще всего Горбачев прощупывал позиции западных лидеров по телефону. Речь шла об экономической помощи и о членстве в «семерке». Теперь, когда наступила пора выполнять прежние широковещательные обещания, вожди Запада начали отступать от них. Заговорили о тяжелом финансовом состоянии Запада, осложняющем помощь Советскому Союзу. О значительном финансовом дефиците в США. Германия затеяла феноменальную экономическую трансформацию ГДР, где речь зашла о триллионе марок. Япония упорно требовала острова и обуславливала свою позицию уступкой советской стороны, никак не желая учитывать того обстоятельства, что соответствующее изменение позиции Горбачева было бы для него просто самоубийственным. У всех основных западных стран нашлись свои резоны отойти от готовности немедленно оказать помощь.
Наступила пора горького отрезвления для любимца Запада. Его наивность выглядела все более отчетливо. Особенно удручали Горбачева американские аргументы: Советский Союз еще недостаточно трансформировался для принятия значительной помощи. Большие займы, поддержка стабилизации валюты, реструктурирование прежних долгов — все это только продлит жизнь мертвой системе. Помощь пойдет только в случае полной перестройки советской системы. Можно представить себе агонию веселого реформатора.
А Мэтлок боялся того, что советское общество поймет, что Горбачев прибудет в Лондон «не потому, что его пригласили официально, а потому, что он напросился, и что он будет обсуждать глобальные проблемы, а не конкретный вопрос помо331
щи Советскому Союзу»382. Мэтлок клянет экономистов вокруг Горбачева, «неспособных внятно обозначить суть экономических проблем страны». Но более всего посол ядовит в отношении антикризисной прогаммы премьера Павлова.
«Тонкую» игру Мэтлока оборвал сам Горбачев. Когда в Москву прибыл итальянский премьер Джулио Андреотти, президент СССР 22 мая 1991 года заявил журналистам: «Для Советского Союза жизненно важно сделать свои взгляды общим достоянием на встрече группы семи». Для объяснения своих макроэкономических взглядов Горбачев послал к Бушу Примакова и Явлинского. Американскому послу доложили, что Горбачев критиковал своего премьер-министра, ссылаясь на посла Мэтлока, «который хорошо знает страну». Мэтлок был справедливо обеспокоен в отношении лояльности министров, которых критикуют ссылками на зарубежных послов.
Именно в эти дни Горбачев наконец начинает несколько трезветь: вера во всемогущий благодарный Запад начинает в его сознании бледнеть; он начинает говорить прежде немыслимые и нехарактерные слова — мы «должны спасти себя сами». Не поздно ли? В переговорах с иностранцами Горбачев еще неустанен в просьбе 100 млрд. долл. Не изменила Горбачеву лишь верная леди Тэтчер. Уже будучи экс-премьером, она во время визита в Москву довольно неожиданно попросила о встрече с американским послом Мэтлоком. «Передайте моему другу Джорджу, что мы собираемся оказать помощь Михаилу. Конечно, вы, американцы не можете — и не должны — делать все в одиночестве, но Джордж (Буш) обязан лидировать в этом деле так, как он делал все в отношении Кувейта». Она помолчала с бокалом виски в руках и произнесла с четкой дикцией: «Несколько лет назад Рон и я начали дело, которое дало столь многое. Теперь Горбачев помог завершить «холодную войну»... и история не простит нас, если мы не окажем ему поддержку».
Ужин с четой Горбачевых убедил Маргарет Тэтчер в том, что советский президент готов признать частную собственность и изменить социальный строй в стране при условии, что союзники не выдадут Горбачева раньше времени. Леди Маргарет уже осознавала отчаянность позиции Горбачева. Тэтчер настояла на том, чтобы Горбачева пригласили в Лондон на встречу «большой семерки» и с условием, что он вернется не с пустыми руками. «Железная леди» сумела уговорить основных западных лидеров «войти в долю» и оказать Горбачеву существенную помощь; главным было добиться согласия Соединен332
ных Штатов, президента Буша. Больше могли дать в текущей ситуации немцы и японцы. Японцев надо подвигнуть к отказу от островных требований. Пусть они дождутся более стабильного Советского Союза. Если Горбачев уступит им, он падет.
Мэтлок заверил Тэтчер, что скрупулезно все передаст президенту Бушу, и выразил согласие с тем, что не следует оставлять Горбачева наедине со своей судьбой. Но, по мнению Мэтлока, западная помощь едва ли поможет неэффективной советской экономике. Горби не знает, как выйти из кризиса. Частные предприятия еще не созданы. Экономика в руках государственных монополий. У глобального реформатора нет стратегии выхода из кризиса в собственной стране. Премьер Тэтчер обернулась к Мэтлоку: «Вы рассуждаете как дипломат! Ищите извинения безделью. Помыслите как государственный человек. Мы нуждаемся в политической поддержке этого процесса, протекание которого во всеобщих интересах». Если Буш в отношениях с русскими приложит столько же энергии, как и в деле освобождения Кувейта, дело наладится. «Необходимо американское лидерство, передайте это Джорджу».
У себя дома Мэтлок занес в дневник «Миссис Тэтчер права. Можно найти сколько угодно извинений безделью, но неоспоримо то, что нынешняя эволюция Советского Союза — в наших интересах. Если наши лидеры не ответят на этот вызов, это будет означать, что они лишены мужества и мудрости. Помощь, конечно, должна предоставляться на определенных условиях и иметь ясные цели. Следует организовать существенную программу». Мэтлок принялся составлять телеграмму президенту Бушу. Но он был очень далек от оптимистической оценки ситуации. Со своей стороны Буш симпатизировал Горбачеву, но не до такой степени, чтобы создавать новые международные структуры. Он не видел, как помощь Горбачеву может дать нечто полезное для США. Он ждал более конкретных просьб Горбачева. Помогать строить коммунизм он не собирался. И он не хотел привязывать себя к «отыгранному» политику. Тэтчер могла частично «гальванизировать» Буша, но не до критической отметки. Кувейта на московском направлении не будет.
Ложные ценности
А Горбачев спал и видел себя в Лондоне творцом нового мира, сопровождаемого овациями, в огнях мировой рампы. За это он готов был отдать все. Как жалко, что события дома не позволяли забыться в этой сладкой дреме. Испрашиваемые до333
полнительные полномочия главе кабинета министров Валентину Павлову даются только президенту. Павлов, произнося свою речь на открытом форуме, объяснял желающим, что предварительного согласия с Горбачевым он не достиг. Обсуждение было закрытым. Требование особых полномочий было поддержано министром обороны Язовым, председателем КГБ Крючковым, министром внутренних дел Пуго. Выдержки из их речей немедленно попали в прессу. Горбачев был в своей прежней манере, осененный неистребимой верой, что трудности развеются, так или иначе. Его завидный характер не допускал поражения даже в мыслях; он и не пытался встать на сторону своих четырех наиболее важных министров. У наблюдателей сложилось впечатление, что министры находятся в тайном сговоре со своим президентом (который, как назначил их на их высокие посты, так и волен был уволить их).
Американское посольство не верило в сговор. Мэтлок и его подчиненные знали, насколько ревнив Горбачев в отношении посягательств на верховную власть. Они не верили, что Горбачев по собственной воле собирается резко увеличить полномочия своего премьер-министра. Американские дипломаты бросились к своим советским информантам в поисках ответа на необъяснимую для них ситуацию. Политики, дипломаты и журналисты приглашались в квартиры американцев, в рестораны, в резиденцию посла. Мэтлок пригласил в Спасо-хауз нескольких политических деятелей, включая мэра Москвы Попова, только что победившего на выборах — в один день с Ельциным — 12 июня 1991 года. (Только что избранный президентом Ельцин находился с визитом в Соединенных Штатах. Президент Буш пригласил его на завтрак.)
Демократический мэр Москвы Попов, нарушив этикет, задержался с прибытием в Спасо-хауз и прибыл в московскую резиденцию американского посла в час дня. Он принял поздравления с избранием, но пить ничего не стал. Слуга принес в библиотеку кофе. Попов был явно взволнован, он ждал, когда слуга затворит дверь и, не прекращая разговор, взял лист бумаги и написал на нем заглавными русскими буквами: «ОРГАНИЗОВАН ЗАГОВОР С ЦЕЛЬЮ СВЕРЖЕНИЯ ГОРБАЧЕВА. МЫ ДОЛЖНЫ СВЯЗАТЬСЯ С БОРИСОМ НИКОЛАЕВИЧЕМ». Он вручил бумагу послу Мэтлоку. Не меняя тембра голоса, Мэтлок написал на том же листе бумаги: «Я ПОШЛЮ СООБЩЕНИЕ. НО КТО СТОИТ ЗА ЗАГОВОРОМ?» Попов взглянул на слова посла и начертал: «ПАВЛОВ, КРЮЧКОВ, ЯЗОВ, ЛУКЬЯНОВ». После этого Попов порвал бумагу на мелкие части и быстро отбыл.
334
Посол Мэтлок быстро написал сообщение, поместил его в конверт и отправил с нарочным своему заместителю Джиму Коллинзу с приказом немедленно переслать сообщение в Вашингтон самым быстрым и надежным способом. Оно отправилось наиболее совершенной американской системой STU-3 Лоуренсу Иглбергеру а от того — в Берлин к гостившему там государственному секретарю Джеймсу Бейкеру затем к помощнику президента по национальной безопасности Бренту Скаукрофту и, наконец, к президенту Джорджу Бушу-старшему До встречи Буша с Ельциным оставалось несколько часов. Заполдень в Спасо-Хаузе зазвенел звонок специального телефона. Заместитель госсекретаря Роберт Киммит сказал Мэтлоку что Ельцин получит сообщение, но президент приказывает своему послу немедленно навестить Горбачева и предупредить его. Мэтлок просил никому не сообщать источник его информации. Условились не сообщать Горбачеву об источнике, предупреждающем его об опасности.
В это время Бейкер и Бессмертных проводили совместную пресс-конференцию в саду резиденции американского посла в Берлине. Как только Бессмертных покинул помещение, Деннис Росс прочитал телеграмму, отвел Бейкера в сторону и показал ему текст. Бейкер воспринял предупреждение Попова серьезно — у того, как у мэра Москвы, были обширные связи в партии, КГБ, среди военных. Американцы оказались в непростом положении. Если четко следовать просьбе Попова, нужно было спешно искать Ельцина. Но не лучше ли предупредить Горбачева прежде всего? А как? Бейкер полагал, что лучше всего через Бессмертных. Буш также считал, что нужно оповестить Горбачева.
Бейкер позвонил Бессмертных: «У меня к вам есть нечто срочное». Сумев обойти своих телохранителей, Бессмертных прибыл к Бейкеру на посольской, а не министерской машине в отель «Интерконтиненталь».
Мэтлок считает, что в данной ситуации «и президент и госсекретарь» действовали наивно и по-любительски. Так, государственный секретарь Бейкер настоял на экстренной встрече с министром иностранных дел СССР Бессмертных. «Каждому, имеющему элементарные знания о советской системе, должно было быть ясно, что Бессмертных не мог предупредить Горбачева. Все советские официальные коммуникации контролировались КГБ, а одним из главных заговорщиков в данном случае был сам шеф КГБ... Предупреждать Бессмертных было верши335
ной глупости. Как мог Бессмертных, не имея конкретных доказательств, обвинять ближайшего коллегу по кабинету министров?» 383 Бейкер был беспечен, а президент Буш неосторожен. Когда он звонил по телефону Горбачеву, то «доложил», что Ельцин «не сделал ничего нелояльного в Вашингтоне». Эта телефонная линия контролировалась КГБ.
А в Москве Мэтлок позвонил Черняеву, указывая на экстренную важность того, с чем он готов прийти к Горбачеву. Через несколько минут из Кремля последовало сообщение, что посол Мэтлок может прибыть немедленно — и пусть поспешит, Горбачев собирается отбывать. В кабинет президента СССР Мэтлок зашел вместе с Черняевым, который, пребывая в легком настроении, представил его как «товарища посла». Большим диссонансом всему этому был переход к столь грозным предупреждениям. Все сели за длинный стол кабинета, к которому посол, собственно, уже привык Мэтлок сидел лицом к окну, Горбачев и Черняев — напротив. Горбачев спросил, зачем президент Буш послал в Кремль своего посла.
Именно тогда Мэтлок начал заготовленную короткую речь. «Господин президент, президент Буш попросил меня уведомить вас о недавно полученном нами докладе, который очень обеспокоил нас, хотя мы еще не нашли ему подтверждения. Доклад основан более чем на слухах, но менее, чем на определенной информации. Речь идет о том, что предпринимаются усилия по вашему свержению, это может произойти в любое время даже на этой неделе»384.
Горбачев покачал головой, усмехнулся, затем снова стал серьезным. «Скажите президенту Бушу, что я тронут. В течение некоторого времени я чувствовал, что мы просто партнеры, но сейчас он доказал свою дружбу. Спасибо за его заботу. Он сделал то, что должен сделать друг. Но скажите ему, чтобы он не беспокоился. Я держу все в руках. Вы увидите это завтра». Мэтлок сказал ему, что рад узнать, что предостережения не имеют под собой оснований. «Как я уже сказал, мы не можем в настоящее время подтвердить свои слова, хотя дело кажется серьезным и стоящим внимания». Дальнейшее Горбачев посвятил тому, что он любил более всего, — нескончаемому монологу. Да, ходят слухи о возможности свержения правительства. Времена неспокойные. Павлов — компетентный экономист, но неопытный политик, и еще учится на своем посту. Он уже осознал сделанную им ошибку. Наметилось (тут Горбачев был в своей тарелке. — А. У.) движение к консенсусу. Подходы к примире336
нию найдены даже с Ельциным. Общество своим голосованием за Ельцина выразило желание экономических реформ, но никто в обществе не желает политического противостояния.
При этом Горбачев признал, что у него есть противники, как в обществе, так и в парламенте. Часть этих противников входила во фракцию «Союз». Многие из них несдержанны на язык. Горбачев предполагал, что именно они послужили источником для американцев. Горбачев в очередной раз повторял, что «держит ситуацию под контролем». И действительно, на следующий день, своим выступлением в Верховном Совете СССР против инициативы Павлова Горбачев добился отказа в предоставлении Павлову дополнительных полномочий.
Буш «неосторожно» обмолвился об источнике. Заметим, что эту ошибку сделал прежний глава ЦРУ. Когда Горбачев встретил Попова во время визита Буша в Москву, он указал на него пальцем и строго спросил: «Почему вы рассказываете сказки американцам?»
С точки зрения Мэтлока, высшие государственные лица США допустили ошибки, а Горбачев при этом «вел себя как сомнамбула». Министр Бессмертных возвратился в Москву 21 июня 1991 г. и шествовал рядом с Горбачевым при возложении венков. Стоя рядом в процессии, в течение нескольких секунд он рассказал Горбачеву о своей беседе в Берлине с Бейкером и спросил, получил ли президент его предупреждение? Горбачев заверил, что имел «соответствующую беседу». Горбачев при этом задал вопрос, говорил ли Бейкер об определенной дате? Бессмертных ответил, что нет, но что речь шла о событиях, которые могут произойти в любое время».
Лондонский саммит
Заместитель советника по национальной безопасности Роберт Гейтс накануне саммита сказал, что Соединенные Штаты уже не имеют соперников в экономической, политической, военной и культурной сферах. «Сегодня никто не оспаривает реальность существования лишь одной сверхдержавы и ее лидерства в мире»385. Гартхоф полагает, что, сказанные в Канаде, эти слова были «кричаще недипломатичными визави Советский Союз и очень сомнительны для американского официального лица, выступающего в Канаде»386.
В середине июня 1991 г. хозяин встречи — британский премьер Джон Мейджор пригласил Горбачева встретиться с семью западными лидерами как гость, после окончания фор337
мольных заседаний, а не как член группы. Это означает, что Горбачева сдали не только англичане, но президент Буш, президент Миттеран и канцлер Коль. «Группа семи утерла нос Горбачеву»387.
Боясь ответа, посол Мэтлок все же спросил Горбачева, столько мечтавшего о полнокровном участии в «клубе восьми», как он себя чувствует перед лондонской встречей 17-18 июля 1991 г. Посол ожидал потока обид. Ничего подобного. «Горбачев ответил, что чувствует себя очень хорошо: программа, которую он получил, сверстана весьма умело, он ожидает очень важные дискуссии, некоторые критические по важности решения». Удовольствие от предвкушения казалось подлинным; наконец-то он играет в высшей лиге мировой политики даже в обсуждении экономических проблем. Он выглядел превосходно отдохнувшим и уверенным в себе — несмотря на все испытания последних месяцев... Когда я отъезжал из Волынского, я был уверен в успехе решений по стратегическим вопросам ядерной сферы» — Горбачев поправит кого надо среди военных, специалистов и дипломатов.
Нет сомнений в том, что, пожертвовав стольким в пользу Запада, Горбачев хотел быть принятым на встрече G-7 как равный среди равных. Этого в 1991 г. не получилось. Мировая пресса писала, что Горбачев прибыл в Лондон со шляпой в руке, с протянутой рукой, просящим западной помощи. Сформировался, мол, новый тип: «нищий коммунист». Горбачев немало усилий потратил, чтобы не обращать внимания на обидные образы. Еще до формального начала встречи президент Буш постарался предупредить своего советского партнера не просить о крупномасштабной помощи — в форме ли стабилизационного фонда рубля, реструктуризации общего советского долга, займов на закупки западных потребительских товаров. В начале июня 1991 г. в Кремль было послано специальное письмо на этот счет.
Эд Хьюэтт встретился с Андреем Кокошиным из Института США и Канады, готовившим президента к Лондону: «Андрей, ради бога, не просите денег». Накануне поездки Горбачев говорил помощникам, что, наверное, не следует ехать вообще; он не хочет, чтобы его «учили как школьника» Все это в конечном счете заставляло Горбачева «ощетиниться» и «двигаться вперед». Уже накануне встречи Горбачев попросил экономической помощи. За день до начала встречи он выдвинул просьбу о членстве СССР в Международном валютном фонде. (Между прочим, Горбачев знал об отрицательном отношении к этому американцев, но, как часто бывало с ним, пошел напролом388.)
338
Решающей видится встреча Горбачева с Бушем в полдень 17 июля 1991 года. Горбачев, судя по всему, решил «обязать» президента Буша уступками в сфере стратегических вооружений. Последние детали Договора об ограничении стратегических наступательных вооружений (СНВ) были согласованы как раз к тому моменту, когда бронированный лимузин «ЗиЛ-117» въехал в Винфилд-Хауз — резиденцию американского посла в Лондоне, где остановился президент Буш. (Теперь было ясно, что визит американского президента в Москву состоится — решено главное). И дальнейшее американские специалисты живописуют как накат бестактности Горбачева. Да, он был мил еще несколько минут назад, когда уступал в стратегической сфере, но теперь становился бестактным, потому что принял позу просителя, да еще готового к укорам.
Во время первого же ланча с Бушем в Винфилд-Хаузе Горбачев пошел в атаку, задав присутствующим вопрос: Каким они хотят видеть Советский Союз в будущем? Он и его помощники долгое время считали, что в долговременных интересах Советского Союза иметь Соединенные Штаты здоровыми и процветающими. «А вот теперь не ясно, желают ли того же Соединенные Штаты нам».
Заметки за ланчем делал Черняев: «Я знаю, что президент Соединенных Штатов — серьезный человек. Он думает о политической приложимости своих решений и не склонен к импровизациям. Что касается политики в области безопасности, мы уже совершили немало. В то же время у меня сложилось впечатление, что мой друг, президент Соединенных Штатов еще не пришел к окончательному ответу на вопрос: Каким Соединенные Штаты желают видеть Советский Союз? Пока мы не дадим ответа на этот вопрос, многие проблемы в наших отношениях невозможно будет прояснить». В этом пункте Черняев отмечает гримасу неудовольствия на лице Буша, кровь прилила к лицу американского президента. Горбачев стал видеться как слон в посудной лавке. Но остановить Горбачева было уже невозможно.
«Итак, я спрашиваю: чего Джордж Буш желает от меня? Если мои коллеги по «семерке» говорят мне при встрече, что им нравится то, что я делаю и они хотят помочь мне, но вначале я должен сам решить свои собственные задачи, я обязан сказать им, что мы решаем общие задачи. Не странно ли, что сто миллиардов долларов было истрачено на решение регионального конфликта. На эти программы деньги нашли. Но вот перед нами
339
проект трансформации всего Советского Союза, придание ему совершенно нового качества, введение его в мировую экономику7 с тем, чтобы он перестал быть разрушительной силой и источником угроз. Не было еще задачи более великой и важной!»
Буш ответил, что вопрос действительно неясен. Соединенные Штаты желают видеть Советский Союз «демократическим и ориентированным на рынок».
В этом месте Черняев отмечает чрезвычайную холодность Буша. Он говорит, что, видимо недостаточно четко изложил свое понимание насущных проблем. Не все в США разделяют благорасположение к СССР. Но США не хотят коллапса Советского Союза. И ясно, что Буш задет и разозлен. Они уже смотрели на Горбачева почти как на политического покойника, а тот щебетал, словно сам не ослабил свою страну. По возвращении в Вашингтон Буш сказал о Горбачеве-. «Он потерял связь с реальностью»389.
Что же касается Горбачева, то он словно просыпается от долгого сна веры в то, что его уступки дают ему право на невероятную дружбу могучей заокеанской державы. Мэтлок немало рассуждает о том, как то, что казалось Горбачеву «глубокой дружбой, в большинстве решающих случаев просто разочаровывало»390. По мнению Черняева, в Лондоне Горбачев испытал подлинно глубокое разочарование391. Чем объяснить все это? Сам Горбачев, столь словоохотливый, на эту тему обычно просто молчит. По мнению Мэтлока, Горбачев «психологически не был способен выразить свои глубокие, возможно полуосознанные желания, а если бы смог — то подписал бы себе смертный приговор».
Во время встреч с другими лидерами «семерки» Горбачев слышал многократно, что он сделал много хорошего для Запада, но это вовсе не основание для того, чтобы надеяться на поток денег, поддерживающий рубль и наполняющий полки советских магазинов товарами.
Выступая как бы от лица Горбачева, Мэтлок признает: «Я взял на себя советских военных руководителей и заставлял их — иногда обманывал их, — чтобы заставить их делать то, что мне казалось необходимым. Я отказался использовать угрозу применения силы в Восточной Европе. Я создал философию, утверждающую, что окончание «холодной войны» в наших интересах. Я не заметил того, чтобы американский президент очень уж помог мне в этом392. Более того, признает Мэтлок, «в 1991 г. Буш искал причины не помогать Советскому Союзу. Горбачев ощущал это нежелание».
340
Историческим фактом является, что в час отчаяния Горбачева «великолепная семерка» западных государств не создала пакета общей помощи, а в МВФ Советскому Союзу был предоставлен только статус специального ассоциативного членства. Такова была благодарность Запада на еще дымящихся останках Восточного блока: в феврале 1991 г. страны Организации Варшавского Договора согласились на роспуск военной организации союза, а 1 июля 1991 г. Варшавский Договор был по всеобщему согласию распущен. Советские войска завершили выход из Чехословакии и Венгрии, вывод войск из ГДР и Польши шел своим ходом. Советские войска покидали даже Монголию.
Маршал Язов был первым советским министром обороны, который посетил КНР с официальным визитом.
Горбачев покинул Лондон обиженным и уязвленным. На эту тему Скаукрофт говорил Бушу: «Горбачев приехал собирать то, что он — совершенно очевидно — чувствовал, что мы должны ему, но он не смог представить свое дело убедительным образом. Складывается впечатление, что он не понимает сложности проблемы»393. На что Буш ответил: «Он всегда был наилучшим продавцом самого себя, он умело себя подавал. Но не в этот раз». Так Горбачев, при всей гибкости хребта, не сумел добиться своего в столь желанном для него приобщении к «группе семи».
Тем временем настоящий прорыв в переговорах об ограничении стратегических вооружений произошел во время визита в Вашингтон министра иностранных дел Бессмертных и начальника генерального штаба генерала армии Моисеева 11— 14 июля 1991 г. Тогда были разрешены первые два пункта разногласий. Третий, последний пункт бы разрешен 17 июля того же года во время встречи президентов Буша и Горбачева. Президенты встречались в Лондоне на экономическом форуме «большой семерки».
Американцы предлагали помочь в конверсии военных отраслей промышленности. Президент Буш именно это предложил Горбачеву в Лондоне летом 1991 года. Взамен они обещали помочь в реструктурировании советского долга. Если он хотел политически «убить» Горбачева, то, похоже, это ему удалось. Клеймо предателя на Руси позорно не в меньшей степени, чем в США или Британии.
Лондонская встреча «семерки» в июле 1991 г. — один из памятников наивности советского президента, ищущего во внутреннем смятении друзей и помощи только в стороне зака341
та солнца. Телега была поставлена впереди лошади, уступки СССР в стратегической сфере — перед пожеланиями руководства страны относительно экономической помощи внезапно ставшего скупым Запада.
Буш в Москве
Самолет американского президента приземлялся во Внукове-2 вечером 29 июля 1991 г., когда Горбачев, Ельцин и президент Казахстана Назарбаев разрешали одно из главных противоречий проекта — корреляцию полномочий между центром и республиками по поводу налогообложения. Компромисс был достигнут в три часа ночи, за несколько часов до первой официальной встречи Горбачева с Бушем. Казалось, это доброе предзнаменование для сохранения страны. Но когда президент Горбачев пригласил — жест доброй воли — Ельцина и Назарбаева втроем встретить американского президента, Ельцин отказался. В конечном счете, после первоначальной встречи с глазу на глаз Горбачев и Буш встретили в Кремле председателя совета министров Павлова, министра иностранных дел Бессмертных, министра обороны Язова и президента Казахстана Нурсултана Назарбаева.
Президент Буш прибыл в Москву: впервые он был в советской столице в качестве президента США. На этот раз его встречал вице-президент Геннадий Янаев. В Сенате США находился посланный для ратификации Бушем «Договор об обычных вооруженных силах в Европе». Но венцом визита президента Буша в СССР в июле-августе 1991 г. было подписание Договора о стратегических наступательных вооружениях (СНВ-1). За спиной были десять лет переговоров о сокращении стратегических вооружений.
Напомним, что переговоры по разрешению оставшихся трудностей в подходе к подписанию Договора об ограничении стратегических вооружений (СНВ) возобновились 19 апреля 1991 г. Американский исследователь Раймонд Гартхоф уверенно оценивает советский подход: «Советская решимость решить оставшиеся проблемы была очевидной»394. Особенно глубокой проработке проблемы СНВ подверглись во время встреч Бессмертных и Бейкера в середине марта и середине мая 1991 г. (встреча в Каире), телефонного разговора Буша и Горбачева 27 мая и дипломатических встреч в Лиссабоне, Женеве и Берлине в июне 1991 г. К концу июля, к визиту в СССР президента Буша, неразрешенными остались три вопроса: 1) как фиксиро342
вать телеметрические атомные подземные испытания; 2) как засчитывать численность мирвированных боеголовок; 3) какие типы модифицированного оружия считать новыми395.
Утром 30 июля 1991 г. Буш и Горбачев встретились в Екатерининском зале Кремля. Именно здесь они впервые встретились шесть лет назад. Итак, спустя две недели после встречи в Лондоне президенты Горбачев и Буш встретились в Москве. Было ощутимо, что недовольство встречей «семерки» в Лондоне еще живет в нем: «Вы привыкли произносить все эти прекрасные слова о том, как сильно вы желаете нам помочь. Но когда речь заходит о конкретных делах, вам что-то постоянно мешает»396. Горбачева обидело то, что «большая семерка» предложила Советскому Союзу только «статус особой ассоциации» в Международном валютном фонде. Что это означает? Это звучит как гражданство второго сорта. Как «первоклассная держава №2» Советский Союз имеет право на полнокровное членство.
Президент Горбачев так или иначе связал решение советских проблем с широкомасштабной помощью России. Он назвал конкретную цифру нового «плана Маршалла» — 100 млрд. дол. В это время Явлинский был восстановлен в ранге экономического советника президента СССР. Советское правительство сделало несколько желательных для Запада шагов. 20 мая 1991 г. Верховный Совет СССР провел закон, согласно которому обеспечивалась свобода эмиграции, путешествий и прочих перемещений.
Буш постарался подсластить многие горькие пилюли. Так, он объявил в Москве, что Соединенные Штаты собираются ратифицировать двусторонние торговые соглашения и предоставить Советскому Союзу статус наибольшего благоприятствования в торговле. Президенты согласились, что реформирование столь огромной страны, как СССР, представляет собой невероятную по сложности задачу397.
Американские специалисты отметили, что команда Буша «держалась скромно, и Буш был чрезвычайно осторожен в выдвижении новых предложений чего-либо, что шло за пределы гарантирования недискриминационного статуса Международного валютного фонда — обещание чего было сделано уже год назад. Подлинного западного пакета предложений с американским лидерством в их выдвижении не обнаружилось»398. Госсекретарь Бейкер предложил разместить в Советском Союзе американских добровольцев «Корпуса мира». Это было одно из немногих предложений, с порога отвергнутых советской сто343
роной как заведомо унизительное. Пока американцам удалось уговорить в этом отношении только растерявшуюся Монголию. (Пройдет время, и Ельцин с Кравчуком пригласят добровольцев «Корпуса мира» в Россию и Украину).
Горбачев на встрече всячески стремился сократить список запрещенных для экспорта в СССР товаров, подпадающих под контрольный список КОКОМ. Горбачев не переставал повторять, что соображения безопасности для Запада потеряли прежний смысл. Буш не дал конкретных обещаний. Все же был подписан ряд двусторонних соглашений, таких, как безопасность авиационных полетов, взаимопомощь в случае стихийных бедствий. Среди региональных конфликтов не был решен вопрос о помощи обеих сторон противоборствующим силам в Афганистане. Буш стремился вытолкнуть СССР с Кубы399. Оба президента осудили проявления насилия в Югославии, решили вдвоем председательствовать на Конференции по Ближнему Востоку. Буш поблагодарил Горбачева за помощь в войне с Ираком.
Буш отметил, что его сотрудничество с Горбачевым уже привело к местным выборам в Намибии, Анголе, Никарагуа; подобные же надежды возникли в отношении Камбоджи и Афганистана. Бейкер и Шеварднадзе подписали соглашение о сотрудничестве в Сальвадоре и Гватемале. И все же образ погрузившейся в пучину гражданской войны Югославии наиболее наглядным способом стоял перед обоими президентами.
Неожиданным для Горбачева ударом в спину было заявление президента Буша по поводу Дальнего Востока, связанное с пожеланиями к советской стороне «удовлетворить требования Японии — которые мы поддерживаем — относительно возврата Японии Северных территорий... Этот спор затрудняет ваше возвращение, вашу интеграцию в мировую экономику»400. Это было беспрецедентное американское вмешательство в проблему, которую сами же американцы и создали, подписав в 1951 г. односторонний Американо-японский мирный договор. Гартхоф полагает, что это было «не мудро и никому не оказало помощь. Позиция Японии не была безупречной»401. Президент Буш явно не знал, что он преступает грань, когда обращение с Советским Союзом становилось неотличимым от отношения к побежденной стране. Он явно игнорировал советского союзника в войне против Японии, не заботясь о мнении советского народа, видевшего проблему в ином свете.
Помимо Кубы и островов Южнокурильской гряды, оставалось три препятствия в американо-советских отношениях, и все они касались проблем внутренней эволюции СССР.
344
1) Прибалтийские республики (конгресс признал их независимость).
2) Военные расходы Советского Союза. «Для вашей военной системы наступило время перейти на мирные рельсы. Наступило время сократить военные расходы». Американский президент предложил помощь «в конвертации вашей военно-индустриальной мощи в производительную, направленную на мирные цели»402.
Строго говоря, Горбачев, находясь под давлением американцев, уже двигался в этом направлении в 1990—1991 гг.
3) Пути развития советской экономики и общества. Президент Буш: «Главный вызов — наиболее существенный фактор в формировании нового партнерства между нашими нациями — остается исход эксперимента, ныне производимого с советской экономикой — и советским обществом». Не чувствуя ни малейшего стеснения, американский президент живописал, как «моя страна может помочь этой новой советской революции»403. Если это не вмешательство во внутренние дела суверенной страны, то что это?
Не будет ошибкой сказать, что, в отличие от прежних лет, центр политической гравитации, безусловно, переместился во внутреннюю сферу. Но одновременно «государство, которое возглавлял Горбачев, распадалось на глазах»404. Горбачев уже не мог говорить ни о чем более.
Президента Буша интересовал ход работы над союзным договором. А работа эта достигла кульминационных высот. Президент Украины Кравчук не был включен в эти встречи, потому что Украина в данный момент не участвовала в переговорах по Союзному договору, ожидая результата национального референдума, намеченного на 1 декабря 1991 г.
Американская дипломатия, которую в данном случае олицетворял Джордж Буш, уже начинала искать путь сближения с Ельциным, обещавшим уже больше, чем слабеющий Горбачев: полный развал страны, оставлявший Соединенные Штаты единственной сверхдержавой мира. Президент Буш встретился с Ельциным в его кремлевском кабинете во второй половине первого дня визита. То был огромный по значимости шаг — союзные республики самая мощная держава мира начала принимать как суверенные от Союзного Центра. Горбачев был вынужден делать хорошую мину при плохой игре, а Ельцин спинным хребтом понимал, что он становится все более интересен для американцев. Мэтлок именно в этом духе настраивал Буша, хотя
345
тот еще клялся Горбачеву в вечной благодарности за снос советского могущества.
Президент Буш открыто объявил, что все его «большие дела» с президентом Советского Союза не закрывают дороги контактам с президентами отдельных республик. Буш только не сделал последнего шага (на который его толкал Борис Ельцин) — не приравнял по важности союзного президента с региональными президентами. Когда Ельцин призвал Буша к формированию непосредственных двусторонних связей, Буш призвал «подождать» подписания Союзного договора — еще не зафиксированного на бумаге. В то же время — читатель, обрати на это внимание — президент Буш несомненно стимулировал ельцинскую сепаратистскую «гордыню», сказав тому, что визит Ельцина в США «произвел огромное впечатление»405. И это после того как брутальный Ельцин заставил американского президента прождать семь минут в своей приемной. Буш согласился (после этого) увеличить срок беседы в 15 минут до сорока плюс импровизированная пресс-конференция406. Дело того стоило, это понимал и Буш и Ельцин.
И действовали обе стороны соответственно. Президент Буш официально навестил Ельцина, постарался оценить настроение республиканских властей на Украине, пригласил на официальный обед глав нескольких республик
Ельцин в Кремле
Ослабление власти Горбачева было ощутимо. На относительно небольшой завтрак в Кремле наряду с Бушем Горбачев пригласил Ельцина, Назарбаева, Павлова, Бессмертных, Моисеева, Черняева и Болдина. Советский президент надеялся, что это удовлетворит желание Буша увидеть Ельцина. В последний момент Ельцин, однако, отклонил приглашение Горбачева, заметив при этом, что предпочел бы принять Буша у себя. Инаугурация Ельцина прошла всего несколько недель назад. Теперь Ельцин занимал те помещения в Кремле, которые были горбачевскими в бытность того Председателем Верховного Совета СССР. Именно здесь — а не в российском Белом доме — был принят президент Буш после указанного завтрака.
Посол Мэтлок полагал, что «недавние политические победы поспособствуют мутации Ельцина, прекращению его заведомо вызывающих действий. Этого, однако, не случилось. Он продолжал демонстрировать свое высокомерие и многозначительность: заставил Буша ждать почти десять минут, продлил
346
запланированное время встречи намного больше. Вместо намеченных пятнадцати минут Ельцин беседовал с Бушем сорок минут. Он сказал Бушу, что сразу же после подписания союзного договора США и Россия сумеют развить тесные двусторонние отношения. А затем сияющий российский президент пошел к прессе и объявил, что очень рассчитывает на улучшение российско-американских отношений. Организовал совместную пресс-конференцию, не уведомив о ней заранее гостя. На государственном обеде у Горбачева — в зале Святого Владимира — Ельцин послал вперед свою жену одну, затем дождался прибытия Барбары Буш и пытался эскортировать ее к столу, словно это он был хозяином в доме. Барбара Буш со «стальной» улыбкой вынесла это испытание.
Этим российский лидер старался привлечь к себе внимание и поставить в ложное положение Горбачева. Советский президент никогда еще не выглядел столь жалким. Он прямо говорил о возможности гражданской войны на манер начинающейся югославской. Он уже видел опасность украинской сецессии.
Коронным элементом встречи в Москве было подписание Договора о сокращении стратегических наступательных вооружений — (СНВ) — в том же Владимирском зале. Напомним, что переговоры по сокращению стратегических потенциалов велись уже десять лет. К предстоящей встрече Горбачева и Буша сокращения предусматривались неравные: 25 процентов сокращений для Соединенных Штатов и 35 процентов сокращений для Советского Союза407. Почему Горбачев пошел на несимметричное сокращение? Ведь ядерное орудие было последним козырным тузом в его уменьшившейся колоде?
Договор СНВ-1 представлял собой весьма объемистый документ в 700 страниц. Он не завершал темы сокращений, он обещал дальнейшее движение вперед. Наибольшему сокращению подвергались быстродействующие ракетные системы. На реализацию СНВ-1 отводилось семь лет. Обе стороны договорились продолжить переговоры по сокращению стратегических вооружений уже весной текущего года в Москве. Советская сторона желала знать, когда дело дойдет до сокращения тактического ядерного оружия, но руководство Соединенных Штатов довольно жестко отвергло подобные идеи. Подобным же жестким образом американская сторона ответила Горбачеву и по другому важному вопросу — о прекращении подземных испытаний. Ответ был краток: американская сторона не готова рассматривать этот вопрос408.
347
Киев
Резко ослабленная позиция Горбачева на внутреннем фронте и общая слабость Советского Союза изменили стиль американского поведения. Американцы попросту стали «читать лекции» советскому руководству по проблемам внешней политики и внутренних реформ.
«Советское низкопоклонство на Ближнем Востоке и в Югославии, избыточные уступки СССР на переговорах СНВ и в других случаях — были причиной политического ослабления Горбачева»4"4 .
Такие деятели позднесоветской дипломатии, как Шеварднадзе, демонстрировали олимпийское спокойствие. «Сейчас, я думаю, у нас нет особых проблем, и наши отношения развиваются естественным образом. Воздействия на советско-американские отношения оказывает внутриполитическое состояние дел»410. Как будто внешнеполитический раздрай не повлиял на внутреннее состояние общества. «Назвать его по имени, может быть, и восхитило бы Горбачева, но могло повредить политически — критики и так атаковали его как лакея Буша»4и.
Горбачев и без того был нервирован желанием Буша посетить Киев. Буш был в Москве, а Горбачев через советского поверенного в делах в Вашингтоне потребовал отложить визит президента Буша на Украину. Американцам пришлось приложить все силы и через министра Бессмертных уговорить Горбачева не начинать скандал. Президент Буш попросил составителей своих речей выбросить все, что может взвинтить Горбачева.
После двух дней пребывания в Москве президент Буш посетил Киев. Он был очень тепло принят — отражение нового самовосприятия республики — как суверенной и при этом ожидающей поддержку и финансовую помощь Соединенных Штатов.
Полет в столицу Украины длился два часа. Советские пассажиры огромного американского «Боинга-747» были приписаны к отдельным салонам. Обед был на уровне, и все отметили несколько порций виски, которыми сопроводил его номинальный глава советской стороны полета Геннадий Янаев. Выступая в роли внимательного хозяина, Джордж Буш показал Янаеву «электронную начинку» своего самолета. Комментарии Янаева были лапидарными: «Очень интересно». О вещах более сложных он предпочитал не говорить. Буш вспоминал оценку, данную Янаеву Центральным разведывательным управлением:
348
аппаратчик старого закала; маловероятно, что может играть важную или независимую роль в политической жизни нового периода.
Буш и его окружение уже имели возможность встречаться с украинскими националистами. Их возмущал определенный артикль при названии страны: the Ukraine. Это им напоминало колониальные названия — the Gambia, the Lebanon. Взведенный . Скаукрофт спросил ревнителей чистоты, а как относительно the Netherands? В конце концов как тогда трактовать the United States? Те же муки владели иррациональными националистами при определении прибыть на Украину. Они считали, что так могут говорить лишь москали. А как насчет шевченковского «...поховайте на Вкраине милой»?
Посте посадки кортеж с Бушем проехал из аэропорта Борисполь в центр Киева. Киевляне стояли плотно и с цветами. Буш вспоминал места, где он проводил избирательную кампанию — Питтсбург, Кливленд, Детройт, Чикаго, — где жило много украинских эмигрантов. Как и боялся Горбачев, был ощутим контраст с Москвой, где публика уже привыкла к высоким лицам и где зарубежные радетели перестройки уже не вызывали оваций. Выпустивший демона национализма из бутылки народной мудрости, Горбачев мог полюбоваться делом рук своих на многочисленных плакатах украинского национализма: «Если быть частью империи так хорошо, то почему Америка покинула империю?», «У Москвы 15 колоний» и т. п. В центре Киева Буш встретил председателя украинского парламента Леонида Кравчука, вступившего на националистическую стезю точно в возможный момент. Тот жаловался, что треть урожая на плодородной Украине не доходит до потребителя. К Янаеву украинское начальство относилось как (по американской оценке) к «председателю всесоюзной ассоциации прокаженных». На обеде рабочими языками были английский и украинский. На Янаева было больно смотреть.
Президент Буш видел, в каком критическом состоянии находится «его друг Михаил» и он приказал своим «тайным писателям» внести в текст своей киевской речи то, что порадовало бы Горбачева. Ключевыми были следующие новые слова: «Свобода это совсем не то же самое, что независимость...» Буш восхвалил Горбачева и призвал подписать договор 9+1 412. Многие в зале были шокированы словами американского президента. Это было совсем не то, чего они ожидали.
349
Американская дипломатия уже три года находилась в тесном контакте с украинским движением «Рух», поездка президента Буша в Киев венчала эти американские усилия. «Лидеры «Руха» получали приглашение посетить Соединенные Штаты чаще, чем любая другая украинская организация, хотя «Рух» получил менее четверти голосов на Украине. С другой стороны, если бы Горбачев оставил в 1980-е годы «Рух» один на один с компартией Украины, от «Руха» мало что осталось бы. Тогдашний глава украинской компартии Щербицкий был категорически против националистов. Но благодарности за это от Горбачева, он, естественно, и не ждал. Как пишет, спустя время, Гартхоф, «в ретроспективе ясно, что для Буша было бы лучше не ездить на Украину»413.
Впервые с начала семнадцатого века глава великой державы навещал Украину, относился к ее руководителям как к независимым правителям и обращался к присутствующим на украинском языке. Буш настаивал, чтобы все руководители крупных фракций присутствовали на его выступлении. Мэтлока обеспокоил союз номенклатуры с националистами. Такой союз мог «дать независимость и государственность быстрее, но в результате появится страна без внутренней связанности, что поставит под удар и единство страны»414.
Из Киева Буш вылетел прямо в штат Мэн, где намеревался провести месяц. В представляемых ему ежедневно обзорах за 17 августа было выделено мнение Александра Яковлева о «влиятельной группе сталинистов», готовой взять в свои руки власть. Обзор завершался таю «Существует растущая опасность того, что традиционалисты пожелают спровоцировать ситуацию, которая оправдает использование силы для восстановления порядка»415.
350
Глава 18
ПЕРЕВОРОТ И КОНТРПЕРЕВОРОТ
Американцы не будут помогать тем, кто постарается заменить отдаленную тиранию на местный деспотизм. Они не будут помогать тем, кто стремится реализовать самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти.
Президент Джордж Буш, август 1991 г.
На Западе постоянно размышляли над тем, есть ли в Советском Союзе, развороченном Горбачевым, «маленькая красная линия», перейти которую советской элите просто невозможно. Большинство экспертов считало, что такая линия существует, и она проходит по границе между Восточной и Западной Германией. Но вот бесшабашный Горбачев сдал ГДР — и ничего не произошло. Следующую красную линию видели во вступлении объединенной Германии в НАТО. Но и здесь Рубикон был пройден, и Земля не перевернулась. Развал страны? Неясно было, проснется ли огромное население, или корыстные националисты всех мастей заглушат голос разума (который, в частности, звучал в киевской речи президента Буша)?
Правые решаются, но неумело
18 июня 1991 года представлявший Горбачева на внутрисоюзных переговорах в Ново-Огареве (девять плюс один) Григорий Ревенко объявил, что проект Союзного договора представлен на рассмотрение республик, хотя многие вопросы, касающиеся налогообложения, контроля над вооруженными силами, владения природными ресурсами и статуса прежних автономных республик, еще не были решены. Новый Союзный договор — плод небрежения Горбачева в отношении разрушительных возможностей национализма всех мастей, должен был быть подписан 20 августа 1991 г. в Москве Ельциным и Назарбаевым; главы остальных республик приглашались к подписи. Ставший общедоступным за пять дней до предполагаемой пер351
вой подписи, новый Союзный договор фактически раздроблял федерацию. Конец централизованной страны.
Все это можно было заглушить только в непрекращаемом словопотоке Горбачева, который даже свое поражение пытался представить как новый триумф. Увы, он уже скоро пожалеет о своей сверхуверенности, но это будет потом, а сейчас Горбачев бездумно и беззаботно отправился на берег Черного моря. Поразительно, на Западе яснее видели. Там уже открыто пришли к выводу, что еще одной пертурбации Горбачев не переживет. Первым кризисом было объединение Германии. Вторым, кажется, должен был быть распад страны.
Критическим для его судьбы было обсуждение, начатое 26 июня 1991 года в украинском парламенте. Из выступивших 35 депутатов 24 выдвинули те или иные возражения. Председательствующий Леонид Кравчук загадочно молчал. Решили отложить окончательное решение до сентября 1991 года, когда в Москве соберется Верховный Совет СССР. 2 августа, на второй день после отбытия президента Буша, Горбачев объявил, что договор «будет открыт для подписания 20 августа 1991 года и что Российская Федерация, Казахстан и Узбекистан подпишут его».
Это, сказал Горбачев, будет база для «новой, подлинно свободной ассоциации суверенных государств». Но немногие помимо Горбачева смотрели на Проект с надеждой. Республики получали невиданную дотоле власть. Сохранится ли Союз? «Демократическая Россия» предложила Ельцину подписать Договор только с ее добавлениями. Это означало, что 20 августа Договор подписан не будет.
29 июля президент Горбачев провел весь день с президентами Назарбаевым и Ельциным на Новоогаревской даче. На 20 августа было назначено, как уже упоминалось, подписание Союзного договора. Согласно Ельцину, Горбачев согласился заменить Крючкова, Пуго и Павлова вскоре после подписания. КГБ получило запись размышлений трех президентов от секретаря Горбачева Болдина, 4 августа 1991 года Горбачев отбыл из Москвы в традиционный ежегодный отпуск в Крым, в Форос для двунедельного отдыха с семьей. Он должен был вернуться назад, в Москву 19 августа для подписания Союзного договора. Политическая сцена казалась спокойной. Да, следует признать, что 29 июля Горбачев обсуждал растущее напряжение внутри московского руководства с Ельциным и Назарбаевым. Ельцин сделал жест, который не мог быть двусмысленным: нас слушают. Горбачев и Назарбаев рассмеялись.
352
Крючков немедленно послал небольшую подготовительную группу в подмосковную деревню Машкино для выработки планов введения чрезвычайного положения. Крючков сказал одному из своих подчиненных, что Горбачев «психологически неспособен справиться с текущей ситуацией и вводить чрезвычайное положение нужно без него. Павлов, Крючков и Пуго считали, что Горбачев потерял руководство над страной и государству грозит развал.
Посол Мэтлок готовился к завершению своей миссии в Москве и к отбытию 12 августа 1991 года. Свой последний вечер он провел в семье Шеварднадзе, где трехлетняя правнучка перед ужином произнесла молитву.
Так называемый «путч»
Утром 16 августа 1991 года проект объявления о создании «Государственного комитета по чрезвычайному положению» и введению чрезвычайного положения лег на стол Крючкова. Тот немедленно отдал приказ о посылке в Крым группы специалистов, которая отрежет Горбачева от внешнего мира. 17 августа Крючков пригласил нескольких коллег в баню на секретном объекте КГБ в Москве, известном под кодовым названием «Комплекс АБЦ». Сюда приехал Председатель совета министров Валентин Павлов, министр обороны Дмитрий Язов, секретарь Горбачева Валерий Болдин, ответственный ЦК за оборонную промышленность Олег Бакланов, секретарь ЦК После бани прошли в комнаты с закусками. Язов, Павлов и Шенин налили себе водки; Крючков — шотландское виски.
Крючков сообщил Павлову, что его премьерские дни сочтены. Обсудили ситуацию в стране и нашли ее близкой к катастрофе. Только чрезвычайное положение может спасти распадающуюся страну. Наметили подключить министра внутренних дел Пуго и вице-президента Янаева. О Лукьянове было сказано, что он «постоянно колеблется». Разошлись примерно в 6 часов вечера. В пять вечера 18 августа Горбачев в Форосе был оповещен, что к нему прибывает некая делегация. Вначале прибывшие: Болдин (Язов пошутил, что Горбачев скажет, увидев его: « Et tu, Brute» — «И ты, Брут»), Бакланов, Варенников (командующий сухопутными войсками) пытались уговорить Горбачева примкнуть к ГКЧП. Это не удалось, и заговорщики вылетели из Фо353
роса. В Москве Янаев подписал декрет о переходе власти к нему, но Лукьянов и Бессмертных не согласились на членство в ГКЧП Крючков хотел арестовать десять человек, Павлов потребовал тысячу, но никто не знал, насколько он серьезен.
Военное командование разделилось как бы пополам. За силовую смену власти выступил министр обороны (и член ГКЧП) маршал Язов, командующий сухопутными войсками Варенников, заместитель министра генерал-полковник Ачалов. Несколько генералов из генштаба встали против горбачевского курса — начальник главного оперативного Управления генерал-полковник Денисов. Более пассивно к восстанию военных отнесся начальник генерального штаба генерал Михаил Моисеев. Близким к Язову и Варенникову был еще один выпускник Академии Генерального штаба 1967 г. Сергей Федорович Ахромеев.
Решительными сторонниками борьбы с курсом Горбачева были генералы Третьяк (начальник зенитной обороны армии), командующий Приволжско-Уральским военным округом генерал-полковник Макашов, командующий войсками Московского военного округа генерал-полковник Калинин.
Во главе тех, кто не увидел опасность распада (или обрел психологию безразличия) был маршал авиации Шапошников. В эту группу высших офицеров входили командующий РВСН генерал Максимов, командующий ВМФ адмирал Чернавин, командующий воздушно-десантными войсками Грачев, командующий Ленинградским военным округом генерал-полковник Самсонов, заместитель министра внутренних дел генерал Громов, командиры особых войск КГБ, генерал-майор Лебедь.
На третий день восстания 21 августа 1991 г. против министра обороны Язова выступила коллегия министерства обороны с требованием вывести войска из Москвы. Язов сказал, что связан словом офицера; но в конечном счете он согласился, и войска покинули столицу, что и решило судьбу антигорбачевского восстания.
Переворот не удался из-за того, что три решающие силы — специальные подразделения КГБ, элитная дивизия имени Дзержинского Министерства внутренних дел и воздушно-десантные войска Московского округа — не подчинились приказу. Во многом потому, что в Тбилиси, Баку, Вильнюсе их бросали в бой. чтобы потом на них же и возложить вину за мнимое самоуправство (а Горбачев, Шеварднадзе и пр. якобы не знали о про354
исходящем и приказов не отдавали). Были жертвы в Москве, Вильнюсе и Риге; но армейские офицеры по понятным причинам не желали выглядеть инициаторами гражданской войны. На самом деле не они были ее инициаторами, это знал всякий, знакомый с армией.
Особую проблему представляло собой руководство стратегическими силами страны — то единственное, что непосредственно касалось Запада и США в первую очередь. Начиная с позднего вечера 18 августа 1991 г. (и до утра 22 августа того же года) контроль над стратегическими ядерными силами (пресловутый «черный чемоданчик», в котором находилась связь с ракетными комплексами, и который всегда находился в руках адъютанта, сопровождающего президента — верховного главнокомандующего вооруженными силами страны) находился в руках антигорбачевских сил, в руках ГКЧП. В их руках был и «чемоданчик» министра обороны и начальника генерального штаба. У них не было желания обращаться к этому крайнему средству. А если бы и было, то их действия могли перекрыть все те, кто предпочли горбачевское заклание.
Переворот, видимый из Америки
Президент Буш узнал о начале событий в Москве в своей летней резиденции в Кенебанкпорте, штат Мэн. День клонился к вечеру Президент намеревался завтра рано утром сыграть со Скаукрофтом в гольф, и тут зазвучал белый телефон. Время — 23.45. Скаукрофт звонил из отеля в городе, где CNN в его номере уже четверть часа передавало экстренные сообщения из Москвы относительно заболевшего Горбачева и замене его Янаевым, относительно создания ГКЧП, которое вводило шестимесячное чрезвычайное положение.
Советник по национальной безопасности Брент Скаукрофт рассудил, что, если переворот поддерживают столько высокопоставленных фигур, он, скорее всего увенчается успехом. И в этом случае «не стоит сжигать за собой мостов». Решили применять термин не «неконституционный, а «надконституционный » — чтобы не обижать русских. Помощник Скаукрофта Роман Попадюк посоветовал не играть в гольф. «Самое важное событие в нашей жизни нельзя встречать на поле для гольфа». Скаукрофт посмотрел в окно: «Все равно погода портится».
В Вайоминге Бейкер не считал происходящее «самым важным событием в нашей жизни». Его наблюдение за Москвой
355
говорило ему, что противники перемен уже потеряли контроль над происходящим. «Они восстали слишком поздно»416.
19 августа 1991 г. президент Буш выступил с заявлением: «Мы глубоко обеспокоены событиями последних часов в Советском Союзе и осуждаем внеконституционное обращение к силе»417. Буш поддержал призыв Ельцина восстановить Горбачева во власти. Американский президент имел в своих руках лишь один инструмент воздействия на Советский Союз и не преминул им воспользоваться: он пообещал отложить экономическую помощь до тех пор, пока в Москве правили неконституционными методами.
Правда — обратите внимание — на следующий день Буш не отозвал американского посла из Москвы, а наоборот, прислал нового посла Страуса в Москву.
В заявлении президента нет слов типа «незаконный», нелегитимный, «неконституционный». Буш согласился, и они сошлись как на главной характеристике на термине «экстраконституционный» или «внеконституционный»418. На следующее утро президент Буш поговорил по телефону с Джеймсом Коллинзом, которому Джэк Мэтлок неделей ранее передал все посольские дела. Буш узнал, что Коллинз уже звонил Ельцину, который был полон решимости протестовать. Ему был передан анализ ЦРУ, относительно того, что переворот плохо подготовлен. Лишь Брент Скаукрофт сомневался в анализе ЦРУ.
В выступлении президента Буша-старшего, собственно, чувствуется уверенность в успехе переворота. Не может — считали американцы — не победить переворот, в котором на стороне заговорщиков участвовали вице-президент, премьер-министр, главы вооруженных сил, министерства внутренних дел и тайной полиции.
Ясно было, что Вашингтон готов иметь дело с новыми московскими властями. О Горбачеве откровенно говорилось в прошедшем времени, выражалась надежда на то, что новые лидеры Кремля будут выполнять прежние советские обязательства; относительно их действий говорилось, что они «экстраконституционные». ГКЧП уловил позитив и неоднократно передавал американское заявление в эфир. На протяжении критического дня — 19 августа — президент Буш всячески избегал попыток звонить по телефону Ельцину, хотя тот через Коллинза передал такое пожелание419. Буш был уверен, что Язов, Крючков и Павлов постараются остановить процесс распада Советского Союза, и сомнений особых в их действиях с американской сто356
роны не выражалось. Не с этой стороны ждали заговорщиков опасности.
Только Мэтлок (и то задним числом) призывал признать отдельные республики СССР. Он исходил из того, что Язов уже пытался избежать исполнения ряда положений Договора об обычных вооруженных силах в Европе, Крючков давал оценку роли ЦРУ в событиях последних лет, Павлов клеймил западных банкиров и западные правительства, создавшие стране невероятные сложности.
Но американцы сразу отметили вялость и непрофессионализм московских заговорщиков. Подготовка была никудышной, а отсутствие воли и решимости поразительными. Только поняв это вечером 19 августа, официальный Вашингтон начинает менять свою позицию. Президент и особенно госсекретарь Бейкер обращаются к специалистам-советологам. Деннис Росс говорит, что советское военное сообщество — как и общество в целом — «уже не монолит». Военные горбачевскими годами смуты уже разделены между собой по этническим и прочим разделительным линиям. Зеллик предложил обращаться с ГКЧП сурово. Если они укрепятся, то им все равно понадобится внешняя помощь, они простят первоначальную американскую жесткость.
Колин Пауэлл спал в форте Макнэйр, когда дежурный офицер сообщил: «В Москве переворот». Он более всего был обеспокоен судьбой «маленького чемоданчика», используя который Янаев и Язов были в состоянии начать ядерную атаку против Северной Америки. Но разведывательные службы сообщили, что за последнее время не наблюдалось перемещения стратегических сил Советского Союза — его ракет, подводных лодок, бомбардировщиков. Пентагон несколько успокоился.
В ЦРУ Джордж Колт создал специальную группу наблюдения за событиями в Москве. Американские разведчики на протяжении уже нескольких месяцев знали о жестоком переутомлении Горбачева, поэтому сообщение о его болезни их не удивило. Разведка поставила правильный диагноз (который не сумел поставить в Москве Крючков): успех переворота будет зависеть от свободы и способности действовать Ельцина. Колт связался со Скаукрофтом. ЦРУ пыталось приложить все силы, чтобы скрыть свое участие в советской политической жизни. Но Колт твердо потребовал от правительства поддержки Ельцина. Фриц Эрмат снял информацию со спутников, что указало на некоторые перемещения советских войск и вооруженных
357
сил КГБ. ЦРУ отметило, что заговорщики не сделали основательных приготовлений — не было массированных перемещений танков, армейских частей. Заговорщики не взяли под свой контроль основные коммуникации. Главное: не были арестованы вожди сепаратизма и основные противники режима. Эрмарт сказал своим сотрудникам: «Кажется, эти собаки не умеют лаять». В докладе президенту говорилось, что переворот «плохо подготовлен», что он полностью импровизирован. 45 процентов шансов за то, что в СССР создается политический тупик. 10 процентов за то, что в Кремле появится режим, похожий на андроповский. 45 процентов за то, что вся сила заговорщиков «уйдет в свисток».
В Белом доме, в Совете национальной безопасности, «сердцем» которого была т.н. Ситуационная комната, Хьюэтт дал суровую оценку любителям, столь неумело бросившимся к власти: «Эта группа не продержится у власти более месяца или двух. Они ничего не смогут сделать с экономикой. Они не могут переманить на свою сторону рабочих простыми обещаниями процветания в будущем. Приблизится экономический коллапс». Так горбачевское крушение национальной экономики привело к ситуации, когда даже выигрыш власти обрекал победителя.
Буш меняет фаворита
В шесть тридцать утра Скаукрофт взобрался в свой арендованный «Олдсмобил» и поехал к дому президента в Кеннебанкпорте. Одетый в темно-синий блезэр, президент уже ждал советника в гостиной и говорил в Джеймсом Коллинзом, высокопоставленным американским дипломатом в Москве. Тот вернулся из российского Белого дома. Здесь Ельцин осудил переворот и назвал его организаторов предателями. В такое время Америка должна была иметь в Москве своего полномочного посла. Звонок в Дель Map, назначенному послом Роберту Страусу, прежнему председателю демократической партии.
Несколько месяцев назад главным претендентом на пост посла в Москве был бывший посол в Сирии Эдвард Джереджян. Но Бессмертных спросил Бейкера в Кисловодске, может ли армянин вести сея объективно в условиях ухудшения отношений между Россией и Арменией, в ситуации войны между Арменией и Азербайджаном? Рассматривалась кандидатура Кондолизы Райс, Денниса Росса. И остановились на жителе Техаса Страусе. Горбачев воспринял это как посылку в Москву техасского
358
соседа американского президента. Теперь относительно Страуса задавались вопросы, тот ли он человек, чтобы быть в данное время в Москве.
Только во втором заявлении Буша переворот в Москве назван «неконституционным». Лишь на следующее утро президент Буш звонит Ельцину и устанавливает с ним контакт. ГКЧП продолжает ретранслировать первое заявление Буша. А Буш в происходящем в Кремле видит столкновение, прежде всего, личностей, а не курсов. Удача американцев заключалась в том, что незрелое ГКЧП начало дезинтегрироваться уже на второй день своего существования. Причиной было на этот раз не внешнее давление, а удручающая внутренняя некомпетентность. Не сумев в своей наивности нейтрализовать Ельцина, заговорщики обрушили все свои замыслы. Страшное КГБ оказалось просто незрелой организацией, не понявшей смысла происходящего, пассивной в ориентации и недалекой в тактике. Перепуганные заговорщики, появившиеся на экранах с трясущимися руками, лишенные таланта объяснить свои действия, запутавшиеся в детском обмане («Горбачев заболел» и т.п.) никого не смогли убедить в приемлемости своих действий. Группа перепуганных людей без руля и ветрил, без здравого смысла и мужской твердости никак не смотрелась ответственным комитетом, взявшим на себя ответственность за судьбы страны. (В сравнении с ними заговорщики Октября 1917 года были не меньше чем гении и апостолы.)
Робкий Янаев постоянно извинялся за свое присутствие и настаивал на временном характере ГКЧП. На критический вопрос о состоянии здоровья Горбачева у этих людей не было никакой версии. Хунта погибла, когда Янаев извиняющимся голосом пообещал, что «Горбачев скоро поправится». Ложь рядом со святым делом спасения отечества была нестерпима. Вручить свою судьбу в руки неосененных праведным гневом, лишенных таланта людей было просто невозможно. Не трепет «на том стою, и не могу иначе», а стылая вода пустых глаз, трусость в самом начале, отсутствие всякого мировидения, жалкость потуг. Понимали ли эти люди, эти перепуганные бюрократы, что они осуществляют государственный переворот? Как пишет в мемуарах посол Мэтлок, «русские могут терпеть многие недостатки в своих вождях, но слабость и трусость — никогда»420.
А в данном составе преобладали именно эти два качества. Премьер Павлов ушел со своего поста якобы по болезни. Та же
359
болезнь поразила номинального нового главу государства — Янаева. Заговор потчевал страну «Лебединым озером» в то самое время, когда нужно было говорить о наступившем смутном времени. Только рвущая все любовь к отечеству способна вызвать искру симпатии и волну поддержки. Но никто ничего не объяснял, кроме CNN, дававшей картинку, и «Свободы», вставшей за Ельцина. Это молчание покусившихся на власть стало подлинным символом наступившего смутного времени. Одна сторона говорила безостановочно, не стесняясь перебора. Вторая надеялась на то, что «все понятно и так». Отсюда молодежь на баррикадах вокруг Белого дома и ожесточенность москвичей в отношении голодных танкистов, не понимающих, что они делают на московских улицах. Немое отечество было в судорогах, ясную линию видели лишь противники неожиданно возникшего комитета.
Противостоящая сторона явно переоценивала противника. В Восточной Европе Валенса, Гавел и Антал всерьез боялись, что ГКЧП, овладев Советским Союзом, призовет к борьбе своих идейных и социальных союзников в Восточной Европе — именно в таких тонах антисоветские премьеры Польши, Чехословакии и Венгрии жаловались президенту Бушу. Просто неспособный поверить в абсолютную импотенцию тех, с кем он всерьез вел сорокалетнюю «холодную войну», Буш умолял новорожденных восточноевропейских союзников не производить превентивных действий. Вице-президент Дэн Куэйл оценил Янаева как «не горящий шар, но разумный». Коль был огорчен более других, он знал, как новые люди ненавидят объединение Германии. И у них столько войск в Восточной Германии. Однако Запад уже начал осознавать картонный характер московских заговорщиков. В Лондоне Мэйджор предсказал новому режиму в Москве короткую жизнь. Миттеран назвал Янаева «просто игрушкой в чужих руках» — трудно было представить, что за таким переворотом, как этот, не стоит никто. Они что, эти новые «декабристы», желали «разбудить» нового Герцена и рассчитывали на цикл в сто лет — в то время когда судьба страны требовала решительности и сыновнего самоотречения сегодня?
В восемь утра восточного времени США президент Буш появился в телевизионной картинке. Его снимали в небольшом коттедже, где в Кеннебанкпорте обычно располагалась охрана. Президент явно остерегался так или иначе характеризовать ГКЧП. Он превознес историческую роль Горбачева. Но противостоящие перевороту силы не дремали — когда самолет пре360
зидента тем же утром поднялся в воздух, ЦРУ передало письмо Ельцина, в котором тот просил осудить новые власти Москвы.
Колин Пауэлл всматривался в лица танкистов на московских улицах: «Этих ребят послали в Москву, не объяснив им смысла их миссии!» Посол Комплектов передал в Белый дом письмо Янаева с обещаниями поддерживать добрые отношения. Было видно, что события в Москве воодушевляют посла — но и здесь царила преступная немота. ЦРУ повторяло свое суждение: «Этому перевороту не хватает профессионализма». Точный анализ. Что касается официальной реакции Вашингтона, то Андрей Козырев назвал ее «двусмысленной и разочаровывающей». У него были основания так говорить.
Американцы полагали, что Горбачев «дал заговорщикам надежду на то, что он будет сотрудничать с ними» — такой вывод они сделали из «поворота вправо», сделанного президентом СССР осенью 1990 г. Атака на вильнюсскую телевизионную башню в январе 1991 г. была не только репетицией захвата власти Комитетом по чрезвычайному положению, но и проверкой степени легитимации Горбачевым использования силы. Западному уму было трудно представить себе, почему Горбачев, после Вильнюса и Риги, Баку и Тбилиси, отказался сотрудничать с ГКЧП. Западу трудно было оценить его боязнь потерять западную поддержку. Горбачев при этом не исключал полностью введения в СССР президентского правления при определенных обстоятельствах. Те, кто был ближе всего к нему — Крючков, Болдин, Павлов (со времени своего премьерства) — сконцентрировали свои силы на убеждении его в необходимости обратиться к силе. Горбачев согласился с ними, в частности, в марте, когда приказал войскам войти в Москву. Все больше (партийных) деятелей присоединялись к убеждению, что Горбачев должен использовать либо железный кулак, либо покинуть свой пост. Он делал вид, что готов применить силу, но затем убеждал соратников отступить... В июле 1991 года заговорщики узнали, что Горбачев готовит их отставку, и это послужило сигналом к началу»421.
Чтобы не обидеть Горбачева, Буш первый звонок пытался сделать ему. Оператор в Москве сказал, что президент вне контакта. И только тогда 21 августа Буш обратился по телефону к Ельцину. Впервые Буш сказал: «Борис, мой друг!» Хьюэтт сказал, что Ельцин ныне — ключ к ситуации в Москве. К полудню того же дня президент Буш связался и с Горбачевым, как только связь с Форосом была восстановлена.
361
Финал
Утром 22 августа 1991 г. Верховный Совет Российской Федерации выслал к Горбачеву в Форос делегацию, чтобы привезти президента СССР в Москву. Во главе делегации был герой Афганской войны Александр Руцкой, основу «делегации» составляли члены российского КГБ. Трагедия имела и некий полукомический оттенок — параллельно Руцкому в Крым летели мастера заговора — маршал Язов и председатель КГБ Крючков с невероятной целью: получить аудиенцию у Горбачева, объясниться и получить искупление грехов. Горбачев, вне сомнения, понимал, что его политическое спасение зависит от степени отстояния от ГКЧП, и он, разумеется, не принял Крючкова и Язова. Слова министра обороны бывшей мировой сверхдержавы о том, что ему «стыдно перед Раисой Максимовной», в достаточной степени характеризуют мыслительный код забывших, в чем же все-таки их воинский долг военачальников. Жуков в 1953 и 1957 гг. вел себя более определенно.
Финал ГКЧП означал завершение исторического периода, характеризуемого словом перестройка. Оставался вопрос, вынесет ли разброд своих сыновей огромная и застывшая в недоумении страна, где инициативу немедленно взяла на себя группа лиц вокруг Ельцина. Под лозунгом спасения конституционного порядка эти люди несколько месяцев держали страну в состоянии полного отсутствия конституционного порядка.
Столь симпатизирующее Ельцину Центральное разведывательное управление, в отличие от многих, весьма жестоко оценило поведение в прошедшем кризисе Горбачева: «Он продемонстрировал черты наивности и эгоцентризма и был неспособен воспринять новости, противоречащие его амбициям»422.
24 августа 1991 г. в своем кремлевском кабинете повесился маршал Ахромеев. Достоинство офицера заставило его написать предсмертную записку, объясняющую свой поступок утерей всего, чему была посвящена его жизнь: Советский Союз, Советская Армия, социализм. «Все это разрушено».
Бейкер выразил соболезнование, обращаясь к Шеварднадзе. Он ошибся, Шеварднадзе не проявил великодушия: «Он был одним из тех, кто нам мешал». Напомним, что именно Ахромеев после согласования ОВСЕ сказал в Женеве: «А не попросить ли нам местное подданство?». Что-то мучило старого солдата, и не трудно догадаться, что Шеварднадзе и Горбачев
362
олицетворяли для него государство, которому он преданно служил. Эта лояльность завела его слишком далеко. Но даже в своем конце он доказал наличие совести, столь недостающей тем, кому он «мешал».
Стоя перед российским парламентом, президент Горбачев вынужден был выслушивать торжествующего Ельцина, заставляющего его прочесть донос одного из горбачевских министров на других союзных министров, поносящих их поведение во время т.н. «путча». Ельцин, как уже говорилось, пытался политически убить Горбачева и, как минимум, прилюдно оскорбить его. Текст, который Ельцин в присущей ему безапелляционной манере (которая его самого со стороны других оскорбляла как ничто иное) заставил Горбачева с трибуны читать всему Верховному Совету РСФСР, был фальшивкой, о чем ни Ельцин, ни ликующие депутаты-победители никогда почему-то не вспомнили. Их режим начался с этой фальсификации.
На телевизионных экранах всей страны была показана знаменитая сцена, когда Ельцин добился своего — наконец-то унизил прилюдно Горбачева, заставив его читать стенограмму, свидетельствующую якобы о массовом предательстве горбачевскими министрами своего президента. Скаукрофт печально покачал головой. «И это все. Горбачев более не является независимой политической фигурой. Ельцин указывает ему, что нужно делать. Не думаю, что Горбачев понимает, что происходит». Никому не понравилось это ненужное прилюдное унижение. Кроме Ельцина. Его Скаукрофт без обиняков назвал «эгоистом, демагогом, оппортунистом»423.
Эстония объявила о своей независимости 20 августа 1991 г., а Латвия — на следующий день. Ельцин признал их независимость 24 августа. Американская сторона обращалась с Горбачевым в эти дни не менее безжалостно. Буш потребовал немедленного признания независимости прибалтийских республик Униженный Горбачев немедленно пообещал поспешить и признать три балтийские республики до 30 августа 1991 г. Горбачев не выполнил обещания, и 2 сентября США до СССР признали прибалтов. США оказались тридцать седьмой страной, признавшей независимость прибалтийских стран.
6 сентября 1991 г. Государственный Совет СССР признал независимость прибалтийских государств. Это создало прецедент для других республик. Стало ясно, что Центр не готов охранять целостность страны. К концу сентября все союзные республики, за исключением России, Казахстана и Туркмении,
363
объявили о своей независимости. 10 сентября началась конференция ОБСЕ в Москве, посвященная гражданским правам. 11 сентября СССР сделал американцам последние возможные для суверенного государства уступки:
Скаукрофт назвал Горбачева представляющим «только тень былого Центра».
Ельцин и его окружение воспользовались событиями августа для уничтожения этого государственного Центра страны. И сделали это с жестокостью неразумных детей.
Первое — запрет Коммунистической партии Советского Союза. Политический вакуум молниеносно заполнили люди, которым для этого нужно было лишь назвать себя «демократами». Почти все они вчера были коммунистами и никакой внутренней эволюции не переживали — ни в России, ни в других республиках.
Второе — дезинтеграция Советского Союза в четырехмесячный период между августом и декабрем 1991 г. О Союзном договоре уже никто и не поминал, в последнюю декаду августа основные республики объявили о своей независимости. Ельцин, строго говоря, не декларировал независимости России сразу после августовских событий, но он в полной мере воспользовался благоприятным стечением обстоятельств. Он, собственно, взял в свои руки рычаги прежнего Советского Союза. Горбачев огрызался в сторону, что «все происходит слишком быстро», но руль власти он уже потерял, и его мнение имело, в основном, академическое значение. Государства Европейского союза признали независимость прибалтийских стран 27 августа 1991 г.
Третье — окончание исторического украино-российского союза, который в 1654 г. сделал их общее государство величайшим в Европе, а в 1991 г. распад которого превратил обе братские страны в страны среднего уровня. Не все ожидали столь быстрой победы националистов на Украине. Во многом сказалось нежелание видеть себя «под скипетром» лишенного позитивной ауры Ельцина, разрушителя par exeence. Украина стремительно шла от декларации о независимости 24 августа 1991 г. (вызвавшего пароксизм чувств у таких все же государственных деятелей-демократов, как Собчак, и полное равнодушие у Бурбулиса-Шахрая) — до референдума об украинской независимости 1 декабря 1991 г., ознаменовавшего окончание «сверхдержавной» фазы развития Советского Союза.
364
Четвертое. Несмотря на отсутствие массового движения в направлении независимости, ельцинская Россия фактически «вытолкнула» своих партнеров по союзу из общего государственного образования. Особенно это относится к Казахстану, Узбекистану, Киргизии, Туркмении и Таджикистану.
Пятое: проект Союзного договора потерял свое значение в свете резко выросших притязаний таких ключевых стран, как Украина. Ельцин 25 августа, пребывая еще в самомнении, подтвердил, что Союзный договор будет им подписан. Увы, теперь все ожидали результатов украинского референдума. Пребывая в ослепляющей эйфории, Ельцин еще осмелился утверждать, что речь идет о федерации, а не конфедерации. Эта близорукость относится непосредственно к Ельцину и его ближайшему окружению: не следовало прежде с таким сладострастием убивать великую страну, чтобы потом самонадеянно пытаться воскресить покойника. (Горбачев, уже мало что значивший в силу своего отказа возглавить партию национального единства и действовать через еще слушавший его Верховный совет СССР, пригрозил 27 августа 1991 г. уходом, если Союзный договор не будет подписан. Никто не испугался, а Ельцин тайно ликовал)
Шестое. В некрасивой политической дуэли Горбачева и Ельцина победил тот, кто был меньше дискредитирован пустой болтовней и отражал представления многих о том, что в защите Отечества уральский политик защитит страну с прямотой, не свойственной витиеватому ставропольцу. Иллюзия, но популярная и потому в течение ближайшего года мощная. Россия чуть позже узнает своего первого президента и ужаснется, но будет поздно. Мир авантюры и безразличия снизойдет на государство, пересекшее черту аномии.
И все же. Судьба Союза в конечном счете зависела не от Украины, а от борьбы между Ельциным и Горбачевым. С тех пор как Ельцин инициировал «парад суверенитетов» в июне 1990 г. и утвердил преимущество законов республики над союзными в октябре, Украина и другие республики только следовали лидерству России. Хотя Ельцин не провозгласил независимости России сразу же после неудавшегося путча, он захватил многие из полномочий, институтов и принадлежностей центрального советского режима — тропа узурпатора, по которой он шел уже давно. И он так использовал мощь России, что это заставляло другие республики следовать за ним. 28 августа 1991 г. Горбачев хотел — признавая возросшие полномочия Ельцина — восстановить центральную власть над едиными вооруженны365
ми силами, над КГБ, МВД на российской территории, чтобы как бы отделить российские и общесоюзные дела. Но в тот же день Ельцин посредством односторонних действий взял в свои руки Государственный банк, Министерство финансов, Банк внешнеэкономических расчетов СССР. Ельцин не только сыграл центральную роль в поражении путча, но использовал все возможности для реализации своего рода контрпутча, эффективно узурпируя власть союзного Центра. Ельцин приложил все силы для ослабления существующих структур. Это был ельцинский контрпутч, значительно более мощный путч, чем его предшественник; он полностью подорвал усилия Горбачева восстановить статус-кво контролируемых перемен в условиях перестройки и легитимизировать обновленный союз424.
Они все рассчитывали на союзные возможности, предпочитая не думать о том, что все они — политические самоубийцы, вознесшие на Голгофу великую страну и онемевший от происходящего народ.
Манера, в которой Ельцин покончил с анемичной коммунистической партией, — характерный документ эпохи. Первый секретарь Свердловского обкома, кандидат в члены Политбюро, глава Московской партийной организации не перечислил подлинные злодеяния фактической многолетней гражданской войны и социального бунта. Он уничтожал конкурирующую политическую организацию, не объясняя народу смысла своего деяния.
366
Глава 19
РОССИЯ И ЗАПАД ПОСЛЕ АВГУСТА
Даже русские либералы отныне полагают, что этот мир — менее идеалистическое место, а новому мышлению лучше бы ограждать российские национальные интересы.
Раймонд Гартхоф, 1994

СССР без КПСС
Среди семнадцати тысяч сотрудников Центрального Комитета КПСС не нашлось ни одной кроткой и наивной души, которая ощутила бы мир перевернувшимся, ощутившей бы невозможность жить в мире, где вся прошлая жизнь потеряла смысл. Плотного сложения чиновники выносили из подъездов Старой площади объемистые портфели, и в их глазах вовсе не было истовости, ощущения крушения. Коммунизм как таковой погиб довольно давно — еще в 1956 г. — на Двадцатом съезде КПСС, остановившем безумие гражданского конфликта в уставшей от него стране. Только имеющие от этого корысть люди могли называть послехрущевский режим тоталитарным.
Прибывший в «новую страну», Горбачев дважды увольнял уже назначенных после Августа премьер-министров, подчиняясь воле Ельцина; пиком было призвание на пост премьера ельцинского посланца Ивана Силаева. Становящийся всемогущим Ельцин мог ликовать в своем кабинете, но тем самым он создавал у всех союзных республик безошибочное чувство, что он захватывает союзную власть, а вовсе не утверждает некую демократию. Все это бумерангом вернется к нему довольно скоро.
27 августа Ельцин, Назарбаев и Акаев присоединились к Горбачеву в пожелании продолжить работу над новым союзным договором. Поздно. В фигуру решающего масштаба вырос президент Украины Кравчук, еще недавно не смевший сопротивляться военному руководству трех военных округов на территории Украины. Теперь он ловил мгновение в парализованной Ельциным стране, он брал контроль над военной системой, расположенной на территории Украины.
367
И все же шанс был. 2 сентября 1991 г. Горбачев подписал с руководителями трех республик (минус Прибалтика, Грузия и Молдавия) договор о начале проведения новых совещаний о структуре будущей страны. Перед изумленным Съездом народных депутатов предстал президиум, в котором рядом сидели Горбачев, Ельцин и Назарбаев, зачитывающие совместный текст. Новый вариант оставлял Центру три объединяющих органа — Государственный совет (десять плюс один); Совет представителей; палата Народных депутатов. А также Межреспубликанский экономический совет.
Редчайшим позором, монументальной капитуляцией государственного самосознания было видеть, как Горбачев уговаривал Съезд народных депутатов СССР самораспуститься. Vae victis! («Горе побежденным!») А ведь требовалось немногое: стоило Горбачеву сказать, что «мы — единственная легитимная сила и власть на огромной территории страны», как вся ельцинская абракадабра переворачивалась, подчиняясь логике соподчинения в единой стране, которую еще нужно было разрушить. Но для этого нужно было обладать личной смелостью. Нужно было любить страну больше себя.
Пунцовыми были уши у телезрителей феноменального спектакля: депутатам Съезда народных депутатов СССР пообещали невиданные личные льготы (их потом у глупых детей природы немедленно забрали), и 5 сентября 1991 г. парламент СССР проголосовал за свой роспуск. Только 43 депутата отказались произвести публичное политическое харакири — слишком мало по сравнению с 1683 покорными депутатами, потерявшими всякое представление о реальности.
Америка без соперника
Сразу же после августовских событий 1991 г. глава американской дипломатической службы говорит президенту СССР: «Время разговоров ушло. Мы нуждаемся в действиях. У вас сейчас большие возможности для действий... Важно действовать решительно»426. Как вам нравится слово «мы»?
Во время визита государственного секретаря США Джеймса Бейкера в сентябре 1991 года Горбачев пошел на последние возможные уступки американской стороне. 11 сентября он подписал соглашение, запрещающее советской стороне поставлять оружие какой бы то ни было партии в Афганистане. Это соглашение в конечном счете привело к падению режима близкого советской стороне режима Наджибуллы семью меся368
цами позже. Гражданская война началась здесь задолго до советского вмешательства и не закончилась многие десятилетия позже. Режим Ельцина наладил связи с муджахединами, что пригодилось ему после падения Наджибуллы.
На общей пресс-конференции Горбачев отдал приказ о выводе всех советских войск с Кубы. Речь шла о выводе советской «тренировочной» бригады численностью 2800 человек, которая находилась на Кубе с 1962 г. Горбачев сказал, что Советский Союз трансформирует свои отношения с Кубой в нормальные и «взаимовыгодные». Советский Союз готов убрать все препятствия, созданные в период «холодной войны».
Случилось то, что с трудом можно было представить себе прежде. Ведущий деятель антикастровской эмиграции Хорхе Мас Каноса вылетел из Майами в Москву для встречи с президентом РСФСР Ельциным и новым (сменившим Бессмертных) министром иностранных дел СССР Борисом Панкиным.
А в Москве новый глава КГБ Бакатин представил американскому послу Роберту Страусу схему подслушивающих устройств нового здания американского посольства.
Именно тогда возглавлявший Комитет государственной безопасности Бакатин поразил и изумил американцев. Он прибыл в американское посольство и положил перед послом Страусом схему прослушивания строящегося здания американского посольства в Москве. Бакатин принес и чертежи их установки и собственно сам прибор подслушивания. Это был бы замечательный жест, если бы американская сторона немедленно представила свои схемы и приборы подслушивания советского посольства в Вашингтоне. Но как одностороннее действие, это был акт покорности. Любой американский контрпартнер Бакатина лишился бы за подобный жест карьеры.
Еще одним необычным жестом было посещение 9 сентября 1991 г. двадцатью двумя советскими генералами и адмиралами, а также шестью полковниками двухнедельных курсов по американской системе национальной безопасности при школе Джона Кеннеди в Гарвардском университете.
Тем временем руководители американской дипломатии активно знакомились с новыми лидерами СССР. Госсекретарь Джеймс Бейкер 16 сентября посетил казахского лидера Назарбаева в Алма-Ате. Неделей позже Леонида Кравчука принимали в Белом доме. 26 октября президент Буш впервые по телефону обсудил с президентом Ельциным взаимные экономические проблемы.
369
Задачи американской дипломатии, пожалуй, детальнее других осветил заместитель государственного секретаря Роберт Зеллик в выступлении перед комитетом по иностранным делам палаты представителей США 2 октября 1991 г. Главной он назвал задачу активного вторжения в дела московского Центра, равно как и в дела союзных республик427.
В глобальном плане американское руководство интересовали, прежде всего, вопросы советского ядерного потенциала. 27 сентября в широковещательном выступлении, транслировавшемся на всю страну, президент Буш объявил о новых элементах своего курса. Он «снял» состояние тревоги с некоторых стратегических авиационных частей и некоторых ракетных подразделений (призывая СССР сделать то же). Президент Буш указал, что «новые лидеры в Кремле и в республиках ныне выражают сомнения относительно необходимости столь большого ядерного потенциала. В результате мы владеем сейчас бесподобной возможностью изменить ракетно-ядерное соотношение сил между Соединенными Штатами и Советским Союзом»428 . По телефону Буш обсуждал стратегические проблемы не только с Горбачевым, но и с Ельциным. Диалог с обоими русскими был устроен через посредничество уполномоченного США в делах в СССР Джеймса Коллинза, который навестил вначале Горбачева, а через три часа Ельцина с целью организации телевизионного контакта.
Буш предложил советско-российской стороне уничтожить все наземные МБР с разделяющимися головными частями (1) и разрешить создание противоракетной обороны (2)429. Остановимся на секунду, послушаем американского специалиста. «Предложение модифицировать либо отставить вовсе договор ПРО (чего Буш не упомянул), разрешить создание системы обороны при помощи баллистических ракет — многими в США, Европе и в Советском Союзе не рассматривалось как стратегически необходимая или стабилизирующая инициатива. Что касается второго пункта, то уничтожение всех наземных МБР с разделяющимися головными частями, составлявших основу стратегических сил СССР, не касаясь при этом ракет, размещенных на подводных лодках (составляющих основу американских стратегических сил), не создавало необходимого равновесия»430.
В середине ноября 1991 года Горбачев назначил своего блестящего министра Шеварднадзе министром иностранных дел Союза. И здесь оба блестящих государственных деятеля попали в лужу. Ельцин — не предвидеть этого мог только сле370
пой — объединил министерство внешних дел Союза с Министерством иностранных дел Российской Федерации, сделав Шеварднадзе подчиненным своего прежнего сотрудника среднего ранга — Андрея Козырева.
Собственные аналитики доложили Бейкеру цель горбачевского назначения Шеварднадзе — «заставить нас играть более активную роль в сохранении Союза. Нам все это уже надоело, — думает Бейкер, — потому что наша цель — защищать собственные интересы»431. Особенно дикой казалась задача «помочь в сохранении Союза» министру обороны Р. Чейни. «Дик хотел развала Советского Союза, он видел в Украине ключ к этому и полагал, что, если Америка поспешит с признанием, украинское руководство будет более настроено в пользу положительных отношений с нами»432. За пять дней до украинского референдума о независимости как всегда «проницательный» Шеварднадзе убеждал Бейкера, что «у центра есть мощные рычаги воздействия на республики»433. Украинцы показали, что эти рычаги — нулевые.
Это была уже полная политическая слепота. И ее полностью разделял Горбачев, когда за день до референдума в обычной своей манере магического оптимизма убеждал президента Буша, что любой исход голосования не обязательно будет означать развал Союза. Разумеется, донесения американского посла Страуса были бесконечно далеки от этого дикого оптимизма.
Американцы еще до конца ноября не верили в такой масштаб глупости. В Вашингтоне думали, что двенадцать республик найдут некий путь к образованию нового союза.
Слава миротворца
Валовой национальный доход СССР уменьшился за 1991 г. на 17 процентов, национальный доход — на 15 процентов, промышленное производство упало на 7,8 процента, сельскохозяйственное производство — на 7 процентов, строительство жилья сократилось на 17 процентов, общее потребление сократилось на 15 процентов434.
Думаете, Кремль произвел на свет антикризисное планирование? Ничуть не бывало. Голова Горбачева была занята инициативами, которые должны были восхитить американскую сторону. 5 октября 1991 г. Горбачев провозгласил, что «Советский Союз уничтожит все свои наземные тактические ядерные и снимет все тактические ядерные устройства с кораблей и
371
самолетов и наземных установок военно-морской авиации. Часть этих боевых средств будет уничтожена, а часть складирована. (Напомним, что предложение совершить вышеуказанное совместно было на Мальте в декабре 1989 г. отвергнуто американской стороной категорически). И сейчас Горбачев предлагал совместно уничтожить все тактическое ядерное оружие. Он указывал также, что СССР уберет с установок воздушной обороны все ядерные боеголовки в центральные склады. А если американцы последуют советскому примеру, то СССР снимет все тактические ядерные системы.
И это не все. Горбачев предлагал ликвидировать состояние боевой готовности в отношении всех стратегических бомбардировщиков. Он декларировал свою готовность прекратить работу над всеми новыми ракетными проектами. Президент СССР объявил, что отменяет увеличение существующих мобильных ракет СС-24, расположенных на специальных железнодорожных путях, а существующие ракеты этого класса складирует. «Горби» в условиях практического распада государства объявил об отмене состояния боевой тревоги для 503 МБР (включая 134 МБР с мирвированными головными частями). В запале истерического одностороннего миролюбия Горбачев снял с боевого дежурства 92 ракеты, расположенные на подводных лодках. Он пообещал, что «Советский Союз односторонним образом сократит свои ограниченные Договором СНВ-1 боеголовки численностью от 5 до 6 тысяч. Он зашел так далеко, что предложил создать «совместные системы перехвата, основанные на наземных и космических элементах». Наиболее радикальным было предложение «контролируемого прекращения» производства всех расщепляющихся материалов, изготовляемых для ракет. Президент СССР декларировал годичный односторонний мораторий на ядерные испытания. Советские вооруженные силы сокращались на 700 тысяч человек435.
Сокращение вооруженных сил Горбачев предполагал осуществить за счет вооруженных сил, прежде всего расположенных на территории прилегающих к России республик. Они как бы разделили обязательства: Горбачев сокращал советские вооруженные силы, а Ельцин готовился их отводить. Уже в октябре 1991 г. Министерство иностранных дел СССР рекомендовало ввезти все советские межконтинентальные баллистические ракеты на территорию Российской Федерации, но Генеральный штаб тогда воспротивился этому. Но в любом случае сентябрь372
октябрь 1991 г. знаменуются выходом Горбачева и Ельцина далеко за пределы подготавливаемого (уже давно) договора по СНВ (что и будет зафиксировано в Договоре СНВ-1, который будет подписан 3 января 1993 г.).
1 октября 1991 г. президент Буш выделил 585 млн. долл. в виде грантов для покупки американского зерна. В октябре 1991 г. Советский Союз выступил с дипломатическим признанием Израиля. СССР и США (Бейкер и Панкин) выступили с инициативой созыва Конференции по Ближнему Востоку; 30 октября такая конференция открылась в Мадриде. А 23 октября США и СССР присоединились к КНР в процессе камбоджийского урегулирования. 2 декабря США и СССР совместно решили проблему противостояния в Сальвадоре. То были странные дни. Огромное судно Советского Союза тонуло в глубины истории, а капитан на палубе решал проблемы далеких стран. Или американцы торопились использовать капитана?
29 октября 1991 г. президенты Горбачев и Буш встретились в последний раз в привычном для себя качестве. Американская сторона торопила с решением проблем контроля над ядерными вооружениями — американцы отчетливее кремлевских мечтателей видели крен советского государства. Было решено создать рабочие группы, главная из которых была группа по стратегической стабильности. Вольно или невольно, но главной темой стали радикальные перемены в СССР; Джордж Буш желал знать, в какой мере катаклизмы в пределах советских границ ослабят (или не ослабят) центральный контроль над огромным ракетно-ядерным потенциалом тонущей страны. Буш поднимал вопрос об экономической помощи, но было ясно, что с ним заокеанский благодетель несколько опоздал. Последующие акции в этом направлении уже не имели прежде возможной значимости: 12 ноября Отдел частных инвестиционных кредитов одобрил гарантии фирмам, торгующим с Советским Союзом. А 20 ноября президент Буш выделил дополнительные 1250 млн. долл. в качестве кредитов на покупку американского зерна. 12 млн. долл. пошли по статье гуманитарная помощь Советскому Союзу.
Мы видим инициативу, которая позже вызреет в весьма значимое предприятие. Сенатор Сэм Нанн предлагает выделить прежней второй сверхдержаве миллиард долларов; сенатор-республиканец Ричард Лугар предлагает вотировать 500 млн. долл. для ликвидации советского ядерного и химического оружия. Этот билль прошел 25 ноября 1990 г.
373
Смерть Союза
Ha волне августовской победы Ельцин попытался жестко обойтись с соседними республиками, что особенно относилось к Украине. Согласно инструкции Ельцина, его пресс-атташе Павел Вощанов 26 августа 1991 г. выступил с заявлением, что Россия оставляет за собой право поднять вопрос об изменении границ в случае, если значительная часть этнического русского населения в соседних республиках окажется в положении, когда данные республики не останутся в общем с Россией союзе. Это предупреждение вызвало резкую реакцию особенно на Украине и в Казахстане436. (Позднее Ельцин постарался успокоить эти республики, но он никогда открыто не отказывался от вышеприведенного предупреждения.)
Следующие три месяца в Москве правило переходное правительство. По большому счету, это была сплошная агония, перемежающаяся периодическими оптимистическими жестами. Так 29 августа 1991 г. Россия и Украина совместно декларировали необходимость в тесных экономических связях между «суверенными государствами». На следующий день Россия и Казахстан призвали к переговорам о создании экономического союза, и к 11 сентября проект такого союза был опубликован. 1 октября представители всех двенадцати республик подтвердили свое намерение организовать экономическое сообщество, а 10 октября 1991 г. десять из двенадцати республик согласились подписать общий текст (отстояли Грузия и Азербайджан). Неисправимый оптимист Горбачев объявил содеянное путем к политическому союзу, который он не мыслит без Украины (телевизионное выступление 12 октября). Но уже 15 октября Украина отказалась подписать соглашение даже об экономическом сотрудничестве, не говоря уже о союзе. 6 ноября Украина и Молдавия подписали соглашение об экономическом сотрудничестве.
В Москве на некоторое время воцарилось представление, что «Союз возможен и без Украины». Именно о таком Союзе шла речь 25 ноября 1991 г. — и даже шампанское открыли в честь Нового Союза. Но в последний момент Ельцин отказался поставить свою подпись и потребовал дополнительных полномочий для России за счет Центра. Теперь этот путаник выступал не за федерацию, а за конфедерацию независимых государств. Все же в предполагаемом государстве должен был быть избираемый всем населением общий президент. Но решение
374
Ельцина не ставило Украину перед выбором — быть частью Союза или не быть. Напротив, само возникновение Союза зависело теперь от воли Украины.
Тем временем Горбачев и Союз превратились в анемичные политико-экономические величины. К 30 ноября 1991 г. правительство СССР уже не имело источников дохода; Ельцин несколько «исправил» ситуацию, выделив часть ресурсов Центру. Это был своего рода «поцелуй смерти», так как в результате ресурсы СССР и России были сведены воедино. Было объявлено о скорой ликвидации ряда министерств. Теперь советские служащие получали зарплату от российского правительства.
25 ноября 1991 года проект союзного договора был послан во все республиканские парламенты. Но, как уже считали американцы, «это было просто прикрытие, участники переговоров просто не хотели открыто признать, что их встречи завели их в тупик. В то время как Горбачев стремился к самому быстрому завершению процесса, он все еще не хотел признавать такого решения вопроса, которое лишало Центр существенной власти, а его самого — значительного поста. Республиканские лидеры — Ельцин в особенности — вовсе не спешили; до тех пор, пока они не знали решения референдума на Украине, им трудно было представить, какого рода ассоциация создается»437. До тех пор, пока существовало вероятие того, что Украина станет частью единой страны (или конфедерации), надежда на сохранение великой державы не угасала.
В этот момент можно было объявить украинский язык вторым государственным языком, перенести столицу в Киев, подарить Кравчуку «шапку Мономаха», вспомнить о единой истории. Обделенные Богом молчали.
Накануне референдума, 27 ноября президент Буш принял пятнадцать деятелей украинской диаспоры. Два ближайших советника Буша разошлись во мнениях. Госсекретарь Джеймс Бейкер рекомендовал ожидать результатов выборов на Украине и даже выполнения обещания реализации статуса безъядерной державы. Министр обороны Чейни, напротив, полагал, что следует «ковать железо пока горячо» и крушить советскую мощь, пока бедные разумом не опомнились: следует немедленно признать независимую Украину. Буш постарался пройти средним путем, заверяя американцев украинского происхождения, что он «будет двигаться вперед на пути к признанию»438. В то же время, двумя днями позже из Белого дома поступило заявление, что после голосования американское правительство вначале пошлет на Украину своего комиссара.
375
Пресс-атташе Горбачева выступил с заявлением, что одиозная, явно пристрастная американская позиция накануне столь важных выборов является преждевременной и нежелательной, является удивительной «в свете настоящего уровня отношений между двумя странами, ввиду многочисленных официальных заявлений о том, что не будут занимать позиции, которые можно истолковать как вмешательство во внутренние дела СССР и до тех пор, пока республики не пришли к финальному решению439. Ах, как мы обидчивы! А кто довел государство до слабости, когда американское вмешательство стало безнаказанным, то есть возможным?
Ельцин воздержался от открытых комментариев, но его неудовольствие также было очевидным. Его министр иностранных дел Андрей Козырев в частных беседах требовал, чтобы Соединенные Штаты не спешили с немедленным признанием Украины. Официальные лица в Британии, Франции и Германии сообщили Москве, что с ними не совещались накануне вашингтонских высказываний Буша. И что они не действовали бы так поспешно440. Находясь под определенным давлением, Буш позвонил 30 ноября 1991 г. в Кремль Горбачеву, чтобы заверить того, что вышеприведенное заявление он намеревался сделать после подсчета голосов на Украине. Он заверил, что Соединенные Штаты не считают голосование на Украине «обрывом связей с союзом».
Буш не сдержал своего слова. Принимая своих советников 27 ноября 1991 г., он сказал, что решил признать независимость Украины. Это было за четыре дня до украинского референдума. Горбачев сказал, что, услышав об этом, «почувствовал себя опустошенным». Советский Союз отныне был мертв. Горбачев — Черняеву: «Как мог Буш сделать это?» Вокруг советники говорили Горбачеву, что Буш предал его. Горбачев, звоня Бушу, старался сохранить самообладание, но горечь его слов говорит сама за себя.
Ельцинский министр иностранных дел Андрей Козырев встретил экс-посла Джэка Мэтлока на международной конференции в Будапеште и выразил озабоченность украинским голосованием. «Это большая политическая проблема дома. Что нам делать?» Хороший вопрос американскому дипломату. «Я сказал ему, что у России нет выбора. Если Украина проголосовала за независимость, Россия должна это признать или вступить на путь долгой политической борьбы, которую Россия не может выиграть и которая нанесет России огромный ущерб. «Если они приняли решение, нет возможности остановить их»,—
376
указал я.— Будьте столь великодушны, как только можете. Не обращайтесь с ними так, как Горбачев с Прибалтикой. Обе страны должны сотрудничать в многих сферах, но это будет возможно только в случае признания Россией независимой Украины». — «Я знаю, что вы правы,— ответил Козырев.— У нас действительно нет выбора». И затем добавил с гримасой боли: «Но не думайте, что это легко или что множество людей не чувствуют себя подавленными».
Мало кто из специалистов сомневался в итоге украинского референдума 1 декабря 1991 года. Мэтлок пишет, что до августа 1991 года «поддержка украинской независимости не была преобладающей, за исключением западных областей Украины. Когда я был в Киеве весной, большинство политических обозревателей думали, что народное голосование будет против независимости, если альтернативой будет союзный договор, уважающий украинский суверенитет. В конце концов, в марте (1991) большинство на Украине выступило за сохранение Союза»441.
Не было ничего удивительного в том, что ситуация после августа изменилась очень значительно. Украинская коммунистическая партия, приложившая огромные усилия для сохранения Союза, была запрещена. Огромное большинство населения, включая миллионы русских, не хотели связывать свое будущее с борьбой двух эгоцентриков в Москве.
1 декабря 1991 г. Леонид Кравчук всенародным голосованием был избран президентом Украины (61 процент голосовали за него). А 90 процентов населения проголосовали за независимость без всяких вариантов некого союза. Восемьдесят четыре процента избирателей пришли к урнам для голосования, и более девяноста процентов проголосовали за независимость и за Кравчука как президента. За это голосовала даже космополитическая Одесса и русский Крым. Ельцин через три дня признал независимость Украины — самый важный фактор в уравнении. Россия впервые на протяжении трех столетий отказалась от утверждения, что Украина — это просто часть России.
Апогеем поддержки идеи Союзного Договора было решение Верховного Совета РСФСР 4 декабря 1991 г., содержащее призыв ко всем республикам сохранить Союз. Пустые хлопоты.
Метался лишь Горбачев, призывавший Украину подписать договор, в который вошли бы, как минимум, еще семь республик Россия, Белоруссия, Казахстан и четыре среднеазиатские республики. С опущенными лицами Ельцин и Назарбаев также призвали Украину голосовать за Союз. Здесь-то и отлились Ельцину горбачевские слезы.
377
Но происходящее (понимали американцы) соответствовало внутренним планам Ельцина с середины ноября 1991 года: «Использовать отказ Украины войти в союз как оправдание своего (лживого) обещания не быть инициатором коллапса союза. Теперь он мог утверждать, что Украина, а не Россия положила конец Советскому Союзу. Украинские политические лидеры были рады играть свою роль. 5 декабря 1991 года парламент Украины аннулировал вхождение Украины в договор 1922 года о создании СССР, а на следующий день он проголосовал не подписывать союзный договор и создать собственные вооруженные силы»442.
Теперь американцы были готовы иметь дело с отдельными республиками не меньше, чем с центральным руководством. Когда Соединенные Штаты ратифицировали договор об обычных вооружениях и вооруженных силах в Европе (25 ноября 1991 г.), они уведомили об этом не только советских дипломатов, но чиновников министерств иностранных дел Украины и Белоруссии.
После оглашения результатов выборов американский Белый дом выступил с «приветствием» результатам демократических выборов. Американская дипломатия весьма неумело попыталась связать украинское голосование с путчем —«это плата за поражение путча, в крушении которого Борис Ельцин сыграл главную роль... Мы намерены продолжать наше сотрудничество с президентом Горбачевым и его правительством наряду с укреплением и расширением связей с президентом Ельциным и российским правительством». В обращении говорилось о посылке заместителя государственного секретаря Томаса Найлса в Киев и Москву. Вопрос об американской помощи Украине будет обсуждаться в соответствии с другими обязательствами Америки. Но США определенно помогут Украине в налаживании связей с международными организациями, они будут уважать границы Украины, ее обязательства по отношению к ОБСЕ, помогать украинским лидерам «реализовать свое желание достичь безъядерного статуса и создать ответственные планы в области достижения безопасности»443.
Как признает Раймонд Гартхоф, «достойно сожаления то, что президент Буш не подождал украинского голосования, провел в соответствующем духе встречу с американскими украинцами, что несомненно способствовало скороспелым, преждевременным и не всегда точным публичным заявлениям по крайне чувствительному вопросу»444.
378
Беловежье
На волне этих перемен Кравчук принял приглашение Шушкевича и Ельцина встретиться в Белоруссии. Перед отбытием он самым ясным образом обозначил свою позицию на пресс-конференции после принятия присяги. Украина согласна подписать соглашение, но она не войдет в какой-либо союз, имеющий центральный орган. Это играло против Горбачева и на данном этапе в пользу Ельцина.
Накануне Ельцин обсуждал ситуацию с Горбачевым, и они сошлись в том, что союз невозможен без Украины. Горбачев по-прежнему (и это отмечают американцы) занимался самообманом: украинское голосование за независимость есть ничто более как выражение желания быть на равных с другими республиками в будущем союзе. «Я уверен, что сегодня на Украине народ думает о союзе точно так же, как об этом думают народы всей нашей огромной страны».
После украинского референдума Ельцин говорит Горбачеву, что «если они (Ельцин и Шушкевич) не сумеют вовлечь Украину в предполагаемый союз, «то они вынуждены будут думать о чем-нибудь другом»445 .7 декабря 1991 г. сначала Ельцин, а затем Кравчук прибыли к председателю Верховного Совета Белоруссии Станиславу Шушкевичу и немедленно отбыли на крайний запад республики — в Беловежскую пущу. По прибытии в Минск Ельцин сказал: «Мы обязаны очень серьезно обсудить, в какой союз мы вступаем и какой договор подписываем. Я полагаю, что мы должны выработать такую точку зрения, которая позволит нашим трем славянским государствам не удалиться друг от друга». Такую цель Ельцин поставил после трех лет крушения союза славянских государств. Подлинно греческая трагедия. В более заниженном слоге партийный начальник думал, что все возможно и обратимо. Он как бы забыл, что инструмента, обеспечивающего единство, уже нет.
К северу от исторически столь значимого Бреста, на границе между Белоруссией и Польшей стоит созданное по приказанию Хрущева угодье «Беловежская пуща». Именно здесь, а не как ранее было объявлено — в Минске — встретились последние разрушители огромного государства в пятницу, 7 декабря 1991 года. Спрятавшись от журналистов, три небольшие делегации на автомобилях выехали из Минска на запад. Среди первобытного леса, повинуясь первобытным страстям, крушители единой державы держались как заговорщики. Еще суще379
ствовала единая армия и единое национальное сознание, но помыслы всех трех заговорщиков сводились к уходу от опеки Центра и созданию новых национальных центров. Огромное государство не породило ни одного убедительного для большинства идеолога, который хотя бы идейно защитил всю прежнюю великую историю распадающейся страны.
В Беловежье «злой гений» перестройки добил ее инициатора. Жалкое состояние Горбачева и его центральных органов никак не трогало «уральского потрошителя». Он и сейчас сконцентрировался на том, чтобы ликвидировать власть центра, власть Горбачева полностью и забыть о всех поползновениях типа союзного договора. Словами документа: «Переговоры, направленные на выработку Союзного договора, зашли в тупик... Объективный процесс выхода республик из СССР и образование независимых государств стало реальностью». Три лидера объявили о создании содружества независимых государств», состоящего из Белоруссии, России и Украины и открытого для вступления других стран». Были даны «гарантии уважать международные обязательства бывшего СССР и обеспечивать общий контроль над ядерным оружием и его нераспространением»446.
Американцы отметили историческую значимость «отказа России от территорий бывших ею столетиями». Основная масса оговоренного и подписанного в Беловежской Пуще была пожеланиями: кооперация во внешней политике, в экономической стратегии, транспорте и коммуникациях, защите окружающей среды, миграционной политике, борьбе с преступностью. Каждое государство может выйти из новосозданного Содружества независимых государств, предупредив остальных за двенадцать месяцев до выхода.
В телевизионном интервью по каналу CBS государственный секретарь Джеймс Бейкер заявил 8 декабря, что «Советского Союза, каким мы его знали, более не существует». Бейкер предупредил о риске иметь дело с огромной Югославией, вооруженной ядерным оружием»447. А ведь Бейкер выступал еще не зная об СНГ.
Сокрушить и доложить
Первым, кому сообщил о крахе Советского Союза Ельцин, был американский президент Джордж Буш — по прямому телефону, прямо из Беловежской Пущи — тогда, когда об этом не знал даже президент СССР Горбачев. Американцы были, безус380
ловно, поражены тем, что Ельцин сообщил о Беловежских соглашениях президенту Бушу раньше, чем Горбачеву. Но Горбачев был больше огорчен другим — тем, что госсекретарь Бейкер «слишком поспешил сказать «Советского Союза больше не существует». Ситуация быстро меняется. Мы пытаемся навести порядок, а Соединенным Штатам кажется, что они уже все знают! Я не думаю, что это лояльно»448.
А советскому президенту сообщил о содеянном белорусский лидер Шушкевич позднее, уже из Минска. Первой реакцией Горбачева было: «А что будет со мной?» Этот вождь не мог призвать страну не подчиниться раскольникам, он слишком много думал о себе. Да страна за ним уже и не пошла бы, она видела судьбу всех, кто пытался быть лояльными.
Содеянное в Беловежье было шоком для Горбачева. Он видел маневры Ельцина вовлечь Украину в Союз, но он обвинял российского президента в саботаже Союзного договора. И, по американскому мнению, «Ельцин несет на себе основную долю ответственности за конечное крушение попыток создать Союзный договор в 1990— 1991-х годах в свете своей неустанной борьбы по созданию собственной силовой базы — Российской Республики, крушению основ власти Горбачева — Советского Союза»449.
На крахе мировой сверхдержавы окончился первый период Смутного времени.
Американцы сразу же поняли главное: перед ними нет единого государства. У СНГ не было центрального механизма, не было механизма контроля и воздействия на государства-члены. Все. В мире осталась лишь одна сверхдержава, Соединенные Штаты.
Перед американскими журналистами Бурбулис и Козырев объясняли, что содеянное — «единственный способ спасти то, что можно спасти». Они напоминали подростков, убивших свою мать и просящих у суда милости, поскольку они — сироты. Они, мол, не обрушили Советский Союз, а предотвратили дальнейший распад. Как бы желание еще и услышать слова благодарности за жестоко содеянное.
12 декабря 1991 г., отправляясь в турне по «старым и новым» государствам, государственный секретарь Джеймс Бейкер выступил в своей ama mater — в Принстонском университете с лекцией «Америка и коллапс Советской Империи: Что следует сделать»450.
Бейкер говорил о проблемах, которые придется решать внутри бывшего Советского Союза в процессе направляемой
381
трансформации. Что заменит СССР? Госсекретарь говорил о конфедерации, содружестве наций или еще менее обязательной констелляции наций. «Самой поразительной характеристикой происходящего» Бейкер назвал «драматическое смещение политической власти от центра к республикам. Он назвал «новыми партнерами Америки» национальные республики и более мелкие формирования, которые могут оказаться краткосрочными элементами того государства, которое в конечном счете сменит Советский Союз. Акроним «Некоторое Временное образование» получил в госдепартаменте своего рода популярность как НВО.
Центральным тезисом Бейкера было то, что «Соединенные Штаты будут работать с этими республиками, руководствуясь ответственной политикой безопасности, демократической политической практикой и экономикой свободного рынка». Бейкер отметил, что некоторые республики больше готовы к такому курсу, чем их соседи, а именно: Россия, Украина, Казахстан, Армения и Киргизия. Мы видим в американской внешней политике стремление дифференцировать свой политический курс в отношении регионов распадающегося Союза.
Наиболее важными для Соединенных Штатов Бейкер считал страны, имеющие на своей территории ядерное оружие, — Россия, Украина, Казахстан и Белоруссия. Именно на эти страны глава американской дипломатии желал направить острие своей дипломатии. Туда он и направлялся с миссией. Главная задача — оставить на территории прежнего СССР лишь одного владельца ядерного оружия. Впервые государственный секретарь США провозгласил, что администрация намерена истратить 400 млн. долл., выделенных конгрессом для уничтожения советского оружия массового поражения. Бейкер призвал к созыву международной конференции, посвященной выработке общей политики Запада в отношении России.
На следующий день после выступления Бейкера ему позвонил 13 декабря 1991 г. президент Ельцин с уведомлением, что к СНГ намерены присоединиться еще несколько республик. Чтобы не ожесточать еще существующий центр, Джеймс Бейкер позвонил Горбачеву и попросил его оценку внутренней ситуации в стране. (Они говорили и о ядерном оружии). 14 декабря Бейкер отбыл в смятенную столицу России, чтобы на месте оценить ситуацию в России и других ключевых республиках.
382
СНГ
Горбачев лепетал, что «судьба многонационального государства не может быть решена волей лидеров трех республик». Но он никак не призывал к неподчинению. И он позвонил не союзным депутатам, ставшим парламентариями несуществующей страны (но еще способным обратиться к этой тонущей стране с единственно спасительным призывом о референдуме и коллективном решении); он не обратился к парламенту России с решительным призывом — он привык сладко спать. Увы, последний вождь супердержавы предпочел обратиться к президенту Соединенных Штатов Джорджу Бушу-старшему. У огромной страны не осталось достойного защитника ни среди военного сословия, где царила преступная улыбка маршала Шапошникова, ни среди политиков, бешено искавших свою нишу в болоте последующего маразма. Воистину русские потеряли смысл национальной истории. Все происходящее смотрелось как наказание за безмерную гордыню и обрыв связей с предками, строившими тысячелетнюю державу самоотвержением, защитившую ее от всех мировых захватчиков и не нашедших продолжателей своего дела.
Даже недавние разрушители, такие как Гавриил Попов, Анатолий Собчак, Николай Травкин, лидеры движения за демократические реформы, проявили больше национального сознания, чем экс-президент, заведший СССР в тупик; они (по крайней мере словесно) пытались сопротивляться силовому решению беловежской тройки. Но отсутствие ясного мироосознания привело к тому, что российский, украинский и белорусский парламенты спешно ратифицировали преступное самонадеянное творчество своих незадачливых вождей. А среднеазиатским республикам не оставалось ничего иного, как принять факт создания Содружества и просить о вступлении в него.
В этом им частично содействовал Горбачев и такие лидеры республик, как Назарбаев и Акаев, обеспокоенные тем, что экономическая и цивилизационная помощь России прекратится. Всемогущий на этом этапе Ельцин позволил Горбачеву и Назарбаеву предпринять совместные меры по приложению Беловежского обращения к Центральной Азии. 13 декабря 1991 г. Казахстан и четыре мусульманские республики Центральной Азии встретились в Ашхабаде и выработали общую позицию, которая «одобряла желание» трех славянских республик создать свое содружество, но потребовали создания «легальных
383
форм» этого содружества. Они решили, что вступят в «Содружество Независимых Государств» как равноправные соучредители и в качестве независимых государств». Именно на следующей встрече в Алма-Ате 21 декабря 1991 г. эти государства открыто объявили о своем желании вступить в СНГ. Ельцин к этому времени решил «забыть» о Союзном договоре, позволил Центральной Азии присоединиться, а Украина была предоставлена своей судьбе.
Для России была важна дружественность Казахстана, где русские (38 процентов) и немцы (8 процентов населения) вначале даже превосходили 40 процентов казахов. Желание Назарбаева сохранить мультиэтничный характер республики крепило его связи с Россией. Назарбаев не хотел движения сугубо к четырем центральноазиатским республикам. Все это грозило (потенциально) расколом Казахстана на славянскую часть, тяготеющую к России и собственно центральноазиатскую, сближающуюся с миром ислама.
Еще одним фактором, на который мог бы опереться потенциальный объединитель (которого не обнаружилось), являлись вооруженные силы. Словно прозрев на одном из этапов этой печальной эволюции, Горбачев однажды созвал совещание ведущих военных чинов со всего Советского Союза. Было это сделано уже поздно — на дворе стояло 10 декабря 1991 г. В глазах офицеров, понятное дело, не было никакой симпатии в отношении разрушителя. Неумолимо упорная защита Горбачевым Союзного договора (а, значит, себя) не вызвала никакой симпатии людей в мундирах. Священный призыв «Отечество в опасности!» был произнесен поздно. Да и как было верить человеку, прославившемуся своими манипуляциями людьми. Они встретили холодно и Ельцина, приехавшего к ним на следующее утро и напомнившего, что государственное обеспечение идет от него. Симпатию вызвало лишь обещание «пытаться сохранить военную систему единой». Пустое, как и все ельцинское. Низменное, как данное тут же обещание «удвоить» заработную плату офицерам (разумеется, невыполненное) и предоставить жилье (невыполненное также). Поразительно желание не подвергать страну конвульсиям гражданской войны — в этом офицеры выступили многократно более патриотичными, чем разрушительный тандем Ельцина-Горбачева.
В конечном счете Содружество Независимых Государств было сформировано в Алма-Ате 21 декабря 1991 г. К вышеупо384
мянутым восьми славянским и мусульманским республикам присоединились Армения, Азербайджан и Молдавия. Отстояла лишь Грузия, которую заволакивал гражданский конфликт. В формальной декларации (принятой незаконным — революционным образом) говорится: «С созданием Содружества независимых государств Союз Советских Социалистических республик прекращает свое существование». В декларации содержится благодарность Горбачеву «за его огромный позитивный вклад»; его информировали, что первое и последнее президентство СССР подошло к концу. Было подписано соглашение о совместном контроле над ядерным оружием. «До решения вопроса о реформировании Вооруженных Сил, командование ими поручается маршалу Е.И. Шапошникову. Пожалуй, наиболее важными являются следующие слова о том, что СНГ «не является ни государством, ни сверхгосударством — для этого у него нет необходимых структур».
25 декабря 1991 г. Горбачев покинул пост президента СССР и передал средства ядерного контроля Ельцину. На следующий день Верховный Совет СССР собрался в последний раз и распустил сам себя. Флаг с серпом и молотом был спущен с Кремля, вместо него взвился российский триколор. 30 декабря 1991 г. состоялась первая встреча в верхах руководителей республик СНГ
Реакция Америки
13 декабря 1991 года США признали факт исчезновения с исторической арены Советского Союза. А «прозревший» Горбачев, у которого стали отбирать кабинет в Кремле, наконец-то пришел к мысли, что «Родина в опасности». Родина уже рухнула в пропасть, а ответственный за нее только ощутил опасность. Год назад такое ощущение, возможно, было бы спасительным. Но в декабре 1991 года, не желая возглавить депутатов Верховного Совета СССР, не берясь призвать к национальному референдуму, Горбачев был трагически смешон. Он жалко-наивно верил убившему его политически человеку, надеялся на его снисхождение. Явное вырождение номенклатуры, не отягощенной достоинством и реализмом.
В свои последние дни на национальной арене Горбачев наконец называет Беловежье тем, чем оно и было, — государственным переворотом. Но вокруг уже нет слушателей, а те, что есть, уже не верят незадачливому Макиавелли. Из-за океана уже помогали непрошеные адвокаты: «Основатели СССР 1922 года имели
385
право обратиться к принципу суверенитета своих республик». Но к этому могло прийти лишь население этих республик, а не три полуслучайных деятеля с авантюрной жилкой. Никто не поручал беловежским крушителям покончить с прежним государством, такого мандата Ельцин, Кравчук и Шушкевич ни от кого не получали. Более того, всесоюзный референдум марта 1991 года дал недвусмысленные результаты. Почему же Горбачев и силы за Союз не бросились к этой животворной реке народного волеизъявления?
А в США началась кампания в помощь крушителям: мартовский референдум, мол, был «литературно неясен, сбивчив, неадекватен». Всякий может прочитать краткий текст заданных в марте 1991 года вопросов и еще раз обратиться к недвусмысленным ответам страны и народа. Того самого, что построил величайшую в мире державу и защитил ее от Наполеона и Гитлера. Но не смог преодолеть свару жалких внутренних раскольников, не посмевших обратиться к населению своих республик с вопросом о целесообразности «великого развода». Даже посол Мэтлок согласен, что «мандат Ельцина был неясен...Основатели Содружества совершенно очевидно не были скрупулезны в следовании советским легальным процедурам. Секретность встречи в Беловежской Пуще, отсутствие референдума в какой-либо из республик по специфическому вопросу роспуска СССР, отказ провести дебаты относительно сравнения достоинств Союзного договора и Беловежского соглашения, равно как и махинации по предотвращению финальной сессии Съезда народных депутатов СССР по роспуску самого себя и нуллификации Конституции СССР, дают все основания для критики и вопроса о легитимности соглашения, подписанного 8 декабря 1991 года»451.
Первое, что встретило Бейкера в Москве — это яростное стремление российских государственных органов избавиться от так называемого центра. Эти люди с фанатической яростью ломали свою страну и требовали от Америки немедленного дипломатического признания своих вотчин. (Бейкер увидел то же на Украине и в Белоруссии). Бейкер пока вел себя исключительно дипломатично и не выдавал своих предпочтений. Он не раздавал обещаний признать то, что означало конец тысячелетней державы. Он ждал, как сложится ситуация.
Самолет Бейкера еще подлетал к Европе, когда Ельцин начал крушить последние инструменты и символы государственного единства. Самодур и недалекий человек, он принципиально не мог
386
взглянуть на полотно российской истории, на котором увидел бы горечь и укоризну. Теперь этот партиец со строительным уклоном рвался к Кремлю и даже не размышлял над судьбой остервенело кромсаемого им государства. Вокруг стояли ошалевшие от карьерных возможностей соратники, щебетом о демократии прикрывавшие свою общественно-политическую пустоту. Бурбулисы и шахраи русской истории смотрели на государственную арену только с точки зрения козырных поворотов своей судьбы. Жукову было проще всматриваться в пересекаемый немцами канал Москва — Волга, чем российскому патриоту видеть свое отечество в руках бесстыдных проходимцев.
Своими декретами Ельцин фактически ликвидировал министерства иностранных и внутренних дел Советского Союза. Вот уж теперь Россия трехпалого президента действительно отрезала себя от своих исторических соседей, от своих исторических народов-соратников, от 27 млн. русских, разъехавшихся по огромной родине.
Перед последним броском в Москву госсекретарь Бейкер посетил в Брюсселе Совет североатлантического сотрудничества (спешно созданный для обхаживания советского наследства), но Шеварднадзе; назначенного Горбачевым министром иностранных дел СССР, там не было — Ельцин не посоветовал ему лететь в Брюссель, и гордый грузин на этот раз предпочел не предупреждать соотечественников о грозящей диктатуре.
15 декабря 1991 г. Шеварднадзе жалуется Бейкеру, что его квартира заставлена припасами на случай грядущих нехваток. Бейкер думал в это время о том, что только «дружба, основанная на доверии, позволила. Шеварднадзе и мне сделать то, что мы сделали»452. Он интуитивно не верил в долгую жизнь СНГ, но полагал, что Содружество может быть форумом разрешения локальных конфликтов. В течение нескольких дней государственный секретарь США повстречался с лидерами России, Украины, Белоруссии. Казахстана. «Во всех моих встречах на этой неделе одна тема была постоянной: интенсивное желание удовлетворить Соединенные Штаты». Они желают, говорит Бейкер по телефону президенту Бушу, «получить наше одобрение — они жаждут нашей помощи. Наша помощь может быть использована для определения направления того, что они делают». Для себя Бейкер записал, что эксперимент, начатый Марксом и Лениным, продолженный Сталиным и последователями, провалился.
Сумбур в умах устроителей Содружества Независимых государств вызвал у американцев шок. «Вы говорите, что предус387
матриваете создание центрального военного командования, — спрашивает Бейкер российского министра иностранных дел А. Козырева, — но кто будет контролировать отдельные части на отдельных территориях?» Козырев, как утверждает Бейкер, был в замешательстве. Это разозлило госсекретаря: «Мы что, должны проводить десять раундов дискуссий?» Обращаясь к Шеварднадзе, глава американской дипломатии жалуется: «Я обеспокоен тем, что члены нового Содружества не знают, что делают»453'.
На развалинах прежней страны Шеварднадзе признается американцам: «Когда мы с Горбачевым начинали, мы полагали, что государство, в котором мы жили, не могло выстоять. Но у нас не было ни расписания действий, ни повестки дня... Нашей ошибкой было то, что мы не действовали постепенно и не установили ясно очерченных сроков. Во-вторых, мы не понимали наших людей — этнической и национальной лояльности. Мы недооценили национализм»454. Президент Ельцин был обращен в будущее. Он хотел, чтобы военная система Содружества независимых государств «слилась» с НАТО(!): «Важной частью безопасности России является вступление в ассоциацию с единственным военным союзом в Европе». Беспрецедентным для Бейкера было то, что российский президент объяснил ему как работают системы запуска стратегических сил: «Руководители Украины, Казахстана и Белоруссии не понимают, как все это работает, вот почему я говорю это вам»455. Через 30 минут в том же кабинете Горбачев к вящему изумлению Бейкера объявил, что «процесс еще не закончен». Это прозвучало так неубедительно, что госсекретарь стал доставать веламинт и, видя взгляды Горбачева и Шеварднадзе, дал и им по таблетке. Пожалуй, это было единственное, что они могли получить от американской дипломатии.
У нас не было никакого интереса продлевать жизнь Советского Союза, — пишет Дж Бейкер. — Но мои встречи убедили меня, что никто и не собирается оживлять тело коммунизма, рухнувшего перед нами. У нас был явственный интерес в определении вида и поведения стран-наследников. Дипломатическое признание было самой большой «морковкой», которую мы могли использовать, и я хотел максимально укрепить этот рычаг»456.
16 декабря 1991 г. Ельцин принял Бейкера в том же Екатерининском зале Кремля, где в предшествующий раз его принимал Горбачев. Присутствие маршала Шапошникова должно было сказать Бейкеру, что горбачевский министр обороны СССР теперь стоит (со своим ядерным арсеналом) рядом с Ельциным. Эта проблема волновала Бейкера как ничто иное. Он
388
хотел знать, как осуществляется контроль над ядерным арсеналом бывшего СССР.
Встреча с Горбачевым была чистой потерей времени. Тот уже практически не влиял на происходящее, а для меланхолических воспоминаний у Бейкера, человека далекого от сентиментальности, не было ни времени, ни желания. 21 декабря Содружество Независимых Государств было создано официально, что одновременно окончательно обрушило Советский Союз. В течение нескольких дней Соединенные Штаты дипломатически признали в качестве независимых международных единиц Россию, Украину, Белоруссию, Казахстан, Киргизию и Армению. Остальным шести республикам «был оставлен шанс». Собственно, было очевидно, что американцев в первую очередь волнует ядерное оружие и его владельцы. У такого подхода была, как минимум, одна очевидная слабость: он вольно или невольно стимулировал обладание ядерным оружием, так как это очевидным образом повышало интерес Америки к данной новорожденной стране, повышало статус этой страны.
Когда президент Горбачев сложил с себя свой титул, президент Буш прервал рождественские каникулы в Кэмп-Дэвиде ради того, чтобы выступить с формальным сообщением из Овального кабинета Белого дома, в котором восславил «неизменную приверженность миру» первого (и последнего) президента СССР. Вот венец последовавшего славословия: «Политика Горбачева позволила народам России и других республик отвергнуть эксплуатацию и установить фундамент свободы. Его наследие гарантирует ему почетное место в истории, оно дает Соединенным Штатам возможность осуществлять конструктивную работу с его наследниками»457. Буш приветствовал создание Содружества Независимых Государств, но более всего, создание «свободной, независимой и демократической России, ведомой мужественным президентом Ельциным». Он формально — дипломатически — признал новую Россию.
Восток и Запад
На западных собеседников эмоциональный натиск Востока не производил ни малейшего впечатления. Достаточно прочитать, с одной стороны мемуары государственных секретарей Шульца и Бейкера, а с другой — Горбачева и Ельцина, чтобы усомниться, об одном ли событии говорит и мучается Восток и Запад. Есть холодное удивление по поводу спешки Шеварднадзе и Горбачева, есть собственный анализ советских намерений, но
389
нет того, чему те же Шеварднадзе и Горбачев придавали такое огромное значение: рыбалка в Вайоминге, горячие речи заполночь, обмен авторучками при подписании. Как сказал Киплинг, Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и им не сойтись никогда.
Возьмем самую острую проблему второй половины 90-х годов — расширение НАТО на восток Любой западный юрист, будь он на месте русских, вспомнил бы о Парижской хартии 1990 г., о твердом обещании североатлантического союза «не воспользоваться ситуацией ослабления Востока» (копенгагенская сессия Совета НАТО 1991 г.). Современные российские руководители даже не подумали вспоминать о таких тривиальностях. Но они хорошо помнят, что в ответ на самый щедрый жест Горбачева, давшего в ноябре 1990 г. обещание уничтожить десятки тысяч российских танков, Запад спустя всего четыре года решил разместить свои танки на польской границе.
Руководство России более всего беспокоило, посетит ли президент США Красную площадь и Поклонную гору, возможность приехать на очередную встречу глав «большой семерки». С огромной гордостью показывались обновленные залы Кремля в апреле 1996 г. лидерам из «большой семерки», приехавшим в Москву на Конференцию по ядерным проблемам, протокол о которых российский президент подписал истинно по-русски, не глядя. Да еще и пообещал заручиться китайской подписью, благо он отправляется в Пекин. Огромные волнения по поводу того, как превратить «семерку» в «восьмерку». Где головная работа, где анализ? Где понимание национальных интересов, за которые надо сражаться очень вежливо и очень твердо, без эскапад проникновения в западную душу и без неистребимого символизма?
Важно определить грань между угаром символизма и хмурой реальностью следующею за праздником дружбы дня. Мы — заложники своего прошлого, своей истории, своей памяти, своей литературы, своей цивилизации. Мы никогда (в обозримое время) не будем западными людьми. И, осознав это, постараемся не забыть лучшее в нас — искренность, простоту, широту взгляда, откровенность, желание подняться над прозой жизни — все, что часто уводит нас от плоской рациональности. Но ничто, кроме упорной головной работы, не позволит нам войти в технологический мир, конструируемый ныне Западом.
390
Глава 20
АМЕРИКАНСКИЙ ВЗГЛЯД НА ТО, ЧЕМ БЫЛ СССР

Стало почти привычным высказывать российские обиды в отношении Соединенных Штатов: отсутствие «плана Маршалла», постоянное движение Североатлантического Союза на восток, своевольный выход Вашингтона из Договора 1972 г. по ПРО и т.п. Гораздо меньше внимания в России уделяют характеру глубокого разочарования выходом бывшего Советского Союза из коммунизма, политическим и экономическим маразмом, заместившим прежнюю социальную и политическую систему на огромных постсоветских просторах. А ведь только ощутив глубину американского разочарования можно понять более жесткий, чем ожидалось беззаветными западниками, курс Вашингтона.
Антиисторичная по своей сути, американская политическая элита в общем и целом не склонна к историческому анализу. В этом смысле десятилетие крушения Советского Союза обычным для американцев образом не вызвало никакого желания оценить значимость этого крупнейшего события конца 20 века. Но американцев всегда остро интересует сегодняшняя реальность. И в этом плане американские специалисты по различным регионам бывшего Советского Союза приложили немалые усилия, они постарались объективно оценить прошедшее десятилетие.
Спустя пятнадцать лет многое становится яснее. Преобладающим в анализе американских постсоветологов является ныне то положение, что сила национализма, которой придавалось колоссальное значение, была в момент развала страны самой малозначащей величиной. Резонно задается вопрос, если глубоко сидящий в сознании своих носителей национализм был той силой, которая сокрушила могущественный Советский
391
Союз (как утверждали множество теоретиков), тогда чем объяснить, что после 1991 года национализм в пятнадцати новых государствах является столь слабым? Часть ответа заключается в том, что новообразованные государства тоже многонациональны; важно отметить также, что коммунистическая партия, скреплявшая единый СССР, дезинтегрировала, а республиканские компартии стали превосходным инструментом самосохранения местной элиты.
Кто пришел к власти?
По прошествии времени многие американские специалисты признают, что ни в одном из образовавшихся 15 независимых государств не было движения за полную независимость. Выпавшая абсолютно неожиданно феноменальная свобода собственного государственного устройства пала на неподготовленную почву, всем новым суверенным государственным организмам пришлось много — и не всегда удачно — импровизировать. Наибольшие трудности встретили те, кто никогда не имел своей государственности. Оснований для импровизации во всех новых странах было два: первое — националисты и второе — недоуменно озирающиеся на крах своего центра коммунисты. Первые дали идеи, вторые свою организацию.
Идеи. История никому (кроме, частично, Прибалтики) не давала пафоса самоопределения. Напротив, в Великой Отечественной войне миллионы граждан новорожденных государств сражались и гибли за единое общее государство — и это желание жить вместе было продемонстрировано на референдуме 27 марта 1991 года, когда три четверти страны высказались за единство большой общей страны. Поскольку шанс возник стремительно и неожиданно, националисты фактически во всех 15 спонтанных суверенах не смогли создать стройную, основывающуюся на национальных традициях (которые почти повсеместно отсутствовали) идеологию и — отмечают американцы — за неимением разделяемых массами идей, националисты 14 окружающих Россию стран стали строить свои идейные постулаты на антирусских настроениях — от относительно мягких упреков в Белоруссии до иррационального бешенства звиадистовв Грузии. Перейти на антирусский курс было непросто не только вследствие незрелости националистического порыва, но и вследствие того, что именно Москва принудила 14 новорожденных наций самоопределяться.
392
Организация. Проще всего было по-новому назвать прежние республиканские коммунистические партии и строить новый мир на уже испытанных организационных основаниях — замещая лишь прежнюю идеологию заимствованиями у своих националистических идеологов. Не везде это было возможно. Там, где национализм был теснейшим образом связан с автохтонными религиозными убеждениями, пролилась кровь. Особенно печален опыт удивительно мирного прежде Таджикистана — 75 тысяч убитых в гражданской войне 1990-х годов. Но на большой Украине, в Белоруссии и ряде других новых субъектов мировой политики переименованная организация сработала. Правда, не неся желанной стабильности. Союз националистов и экс-коммунистов не мог быть прочным по простой причине: националист Черновил не мог полюбить того, кто обеспечил ему 23 года заключения, — экс-коммуниста Кравчука.
Результаты. Истории не повернуть вспять, но, задаются вопросом прежние американские специалисты по СССР, стали ли 15 фрагментов жить лучше и полнокровнее, чем то, что было 15 лет назад сверхдержавой? Тут нужно сразу оговориться, что речь не идет о малой толике автохтонного населения, пробившегося в новую власть. Им, разумеется, не могут не нравиться их резиденции и кортежи.
За океаном отмечают, что после стремительной приватизации общественной собственности машина перемен потеряла макроориентиры и встретила проблемы, которые можно было предвидеть у государства, не решившего коренные вопросы: стабильное государственное устройство, вертикаль государственного подчинения, характер собственности на землю, управление сектором государственного капитализма, принципы налогообложения. За бортом внимания осталось главное — сохранение созданной предшествующими поколениями промышленности, каков путь технологического подъема, сохранение и развитие фундаментальной науки, политика в СНГ. Все затмила конъюнктура: бюджет, инфляция, конвертация валюты — кризисное реагирование, а не проведение подлинных реформ, до которых не дошли руки до такой степени, что само понятие «реформа» оказалось девальвированным. Реформами стали именовать банальные перемены курса, заурядные чиновничьи повороты, что и дискредитировало само понятие, отныне связанное с падением производства, крахом науки, хаосом в обществе.
Первое и главное: во всех новорожденных государствах произошло заметное всем цивилизационное падение. Для аме393
риканских специалистов очевиден обвал культуры — нет более национальных киностудий, немногочисленные театры живут за счет морально рискованной продукции, издательства в пятнадцать раз сократили выпуск книг, писательские и прочие творческие союзы развалились. Не теплится творческий огонь даже у наиболее национально ориентированных авторов, которых собственный национальный дом, казалось, должен был подстегнуть в творческом порыве. Писатели либо прокляли новорожденный НЭП, либо отправились в дальние веси. Чингиз Айтматов посольствует, а Василий Аксенов предпочел вашингтонский пригород. Наука частично уплыла за океан, частично опустилась. Миллионная Академия Наук — прежняя национальная гордость — превратилась в холодный остов прежнего живого тела. Не нужно мудрствовать лукаво: посмотрите, что читает ваш сосед в метро или в поезде, и вам все станет ясно. Самая читающая страна в мире стала интеллектуальной юдолью. Хорошее образование за хорошие деньги теперь можно получить лишь в дальних странах. Бывший советский профессор и учитель живут на грани черты бедности.
Второе. Повсеместное экономическое падение (см. цифры любой — отечественной или иностранной статистики) превратило жизнь трехсот миллионов в выживание. Несколько легче положение в Прибалтике и двух российских столицах, но и здесь невиданные прежде клошары портят картину даже гениям «потемкинских деревень». Рухнула индустрия, и чем развитее был регион (Прибалтика, Южная Украина, Урал), тем сильнее это падение. Не дымят трубы Поволжья, не плывут пароходы (если они плывут, то это, скорее всего, западные туристы).
Нетерпеливцы в странах СНГ открыли национальную экономику в целом, бросили слепца плыть к «тому берегу», заставили кровью и потом созданные заводы конкурировать с чемпионами, уже прошедшими капиталистический естественный отбор. В результате погубили половину индустрии и значительную часть сельского хозяйства, никак не способных противостоять мировым рекордсменам. Некогда основа первоначальной российской модернизации — текстильная промышленность — лежит в руинах. Да, она исчезла в других индустриальных странах, но только тогда, когда центр силы национальной экономики прочно переместился в другие конкурентоспособные отрасли. Может быть где-то «овцы и ели людей» на первоначальной стадии развития капитализма, но все же не так, как в Иванове или Комсомольске-на-Амуре 90-х годов. С джунглями трудно мириться, когда к этому вынуждают сложившиеся об394
стоятельства, но сознательно их создавать может только безответственность.
Замысел свелся к тому, чтобы оставить национальных производителей на волю произвола. Время и порох были потрачены на манипуляции валютой — убиение прежних сбережений, поиски соотношения рубля с долларом, битвы с инфляцией, искусственного поддержания национальной валюты за счет разбазаривания национальных резервов. Некоторым банкам это помогло, национальной экономике — нет. Пресловутый монетаризм в российских условиях оказался абстрактным занятием. Хвост не вращает собакой. Экономика не может управляться валютными интервенциями.
Третье. Продолжительность жизни резко сократилась. Болеть не по карману 90 процентам населения. Уровень самоубийств превысил мыслимые пределы. Страна — победительница всех Олимпиад лицезреет финиш чужих спортсменов. Ей предлагают порадоваться за своих сыновей в НХЛ или в Голливуде. Потерявшие работу и попавшие в состояние анархии 20-30 процентов прежнего советского населения вовсе не принялись за поиски в стиле Била Гейтса, в сараях не выросли свои Эдисоны и Форды. Напротив: бывшие инженеры стали возделывателями огородов и путешественниками-челноками в Стамбул, Пекин, Варшаву. Деградировавшая в своей профессии армия коробейников насытила пустой отечественный рынок и умерла от перенасыщения. (Речь идет о четверти населения.) Постсоветское пространство, отмечают представители некогда влиятельной американской профессии — советологии — есть арена коллективного выживания и выброс в джунгли не конкуренции, а элементарного хаоса. Этот выброс не вызвал ничего, кроме стоической готовности погибнуть.
Четвертое. Пятнадцать лет назад «порабощенной советской империи» обещали свободное перемещение по этому свету. Кого же не зачарует такая степень свободы? Попробуйте-ка получить сегодня заграничную визу без официального приглашения! Даже прежде безвизово доступные Польша и Венгрия ощетинились визовыми заборами. Изолированная страна якобы получила свободу.
Возможен ли прогресс в суверенных условиях?
Прогресс и становление пятнадцати новых государств, возможно, был бы реален при реализации, как минимум, двух условий: правящая элита имеет план развития своей страны;
395
население готово пойти на жертвы, ожидая от реализации новых социально-экономических идей улучшения жизни и приобщения к мировому сообществу. Даже самые большие среди западных оптимистов указывают, что реализация минимального прогресса на суверенном пути идет в постсоветских странах с огромным трудом. Сказываются противоречия в элитных кругах и усталость обнищавшего (и во многом деморализованного) населения. Даже там, где, казалось, дело пойдет быстрее, — в государствах Прибалтики — элита занята вовсе не конструктивными задачами государственного строительства, а более заземленными или отдаленными: а) дележом земли и жилого фонда; б) упованиями на решение всех проблем при вступлении в Европейский Союз и НАТО. Остальным 12 странам, лишившимся рынка соседей и кооперации друг с другом, им не на кого уповать. С неизменной долей интереса смотрят они лишь на возможности прогресса России, предполагая, что ее прогресс оживит еле теплящийся СНГ и послужит локомотивом задержавшегося в мировом тупике поезда.
Пожалуй, впервые американские специалисты с определенностью говорят, что «послесоветское пространство для большинства обычных людей представляет собой один шаг вперед и два шага назад. Крушение советской империи ничем не напоминало заморскую колонизацию... Экономическая взаимозависимость была очень эффективной и крушение этой взаимозависимости означало фактическое уничтожение жизненно важных связей между поставщиками и потребителями, оказавшимися расположенными в иностранных государствах. И там, где Советский Союз распался, он был заменен... Советским Союзом, только с большим числом границ, таможенных постов, собирателей налогов, государственных инспекторов, то есть теми, кто за эти десять лет протянул вперед свои грязные руки. Эстония стоит отдельным ярким пятном (приближающимся по уровню к Словении — яркой звезде Восточной Европы). Но повсюду вокруг в бывшем Советском Союзе мы видим ужасающие контролирующие системы государств-паразитов, государств-пигмеев, государств, занимающихся рэкетом, во главе которых стоят организованные банды. Мы видим лагеря огромных масс беженцев, разгул теневой экономики. Приглашаем вас в «мусоростан»458.
Американские специалисты просят быть верно понятыми. Трущобы и развалины можно увидеть повсюду в мире, но не везде причиной образования этих трущоб называют «рефор396
мы», не везде ужасающие жизненные условия соседствуют с полным отсутствием либеральных реальных реформ. Что характерно для текущего этапа — это признание того, что «причиной этого жалкого положения является восприятие как идола национального самоопределения, которое продолжает крушить благополучие по всему свету»459. Самое поразительное для наблюдателя то, что в то время, как интеграционные образования типа Европейского Союза пытаются преодолеть государственные барьеры — для увеличения благосостояния, — новые постсоветские государства возводят их с неумолимой силой.
Утверждать, что Россия не поддается реформированию, значит, отрицать очевидное. Петр Великий ровно триста лет назад начал процесс, в результате которого никто не сомневается в русском гении, в способности России адаптировать любую реальность и достичь вершин в любом из человеческих проявлений. За три века развития Россия единственной из государств Земли никогда не была колонией Запада. Триста лет назад она успешно начала совмещать вестернизацию с модернизацией. Именно тогда, триста лет назад, она создала адекватную своим историческим нуждам военную систему, позволившую ей впоследствии преодолеть Карла XII, Наполеона и Гитлера. Двести лет назад родился Пушкин, после которого умственная жизнь России лишилась вторичности и провинциальности. Сто лет назад начался рекордный экономический подъем России из патриархального состояния на высший технический уровень. В столь актуальной сегодня сфере финансов Россия всегда блистала первоклассными талантами: Канкрин, Бунге, Ройтерн, Вышеградский, Витте, Коковцов. Благодаря им была смягчена боль ударов крымского и дальневосточного поражений, обеспечен индустриальный подъем начиная с 1892 г.
Но все успешные реформаторы России отличались тем, что осознавали особенности своей страны. Две главные: коллективизм и огромные, трудно связываемые между собой пространства. Отсюда роль государства, исключительно важная во всех развитых странах, но критически необходимая в случае российского варианта реформ. Страна, никогда в своей истории не знавшая самоуправления, нуждалась и нуждается в консолидирующей силе. Здесь не место развернутому историческому анализу, но исключительно важно подчеркнуть, что народы в своем развитии действуют так, как направляют их история и география, как диктует обобщенный итог их общественного
397
развития, их выработанная веками общественная этика. Восточноевропейский набор традиций, обычаев, эмоционального опыта близок западному в той мере, в какой история заставила эти два региона взаимодействовать. Он отдален от Запада в той мере, в какой история Запада была принципиально иной, отличной от истории Восточной Европы. Пренебрежение этим отличием, обращение со своим народом как с некоей абстракцией создало предпосылки неудачи.
Запад, на протяжении более пятнадцати лет не желая открывать глаза на подлинные проблемы родившихся в 1991 году стран, обещает лояльность только в обмен на продолжение движения, начатого в 1991 году в направлении, которое объективно привело к отказу от наследия индустриализации в пользу животворного хаоса, раскрепощения экономического индивида. (Любопытно, какого мнения был бы о русских Запад, если бы Россия предложила ему перемены, в результате которых он терял бы половину валового национального продукта, десятилетие в средней продолжительности жизни, две трети жизненного уровня, а приобретал бы многомиллионную безработицу, анархическую деградацию общества, деквалификацию миллионов специалистов, спустившихся на социальное дно?) Так ли хороша дорога, ухабы и пропасти которой начинают вызывать ненависть даже у взращенного в любви к западной культуре народа, ненависть в отношении хладнокровных педантов, ставящих правила удобной для себя игры важнее гуманитарной катастрофы целого народа. Если, налегая на сугубо метафоричное понятие «реформы», Запад вольно или невольно требует от нашей страны платы, граничащей с деградацией общества и гибелью экономики, то итогом для нас может быть тупик непонимания западных целей.
Россия
Пожалуй, самым влиятельным анализом ситуации в России является исследование йельского профессора Доминика Ливена460. Он исходит из той безусловной для него аксиомы, что самая большая опасность заключается в полном крахе России. Ливен твердо и определенно утверждает, что Советский Союз не был империей. Созданный в 1922 году СССР был своего рода «империей наций», что означает прежде всего то, что многие нации получили свои государства, названные республиками. По его мнению, ни одна империя не могла бы быть трансформирована в столь стабильную федерацию. Он не отрицает, что
398
меньшинство часто использовало власть для себя, в этом плане номенклатура ничем не отличалась от правящих классов других империй. И все же эта империя не сводилась к функции обслуживания метрополии.
Что подчеркивают сами американцы, огромные части населения разных возрастов и убеждений от Киргизии до Белоруссии, признавая абсурдность многих феноменов советской жизни, все же видят в ней много светлого по сравнению с «фальшивыми обещаниями и отвратительной реальностью их собственных наций-государств»461. В их прежней истории не было этнических чисток, было гораздо больше домов отдыха, чем зон военного отчуждения.
Все это играет на руку России, которая достаточно смело может полагаться на центробежную тенденцию. Одной только волею многовековой инерции Россия становится фокусирующим центром экономической интеграции и даже транснационального демократического сообщества в Евразии. Трудно заставить забыть население постсоветских республик широкое распространение высшего образования — сколько бы новых колледжей ни создавали здесь новые профитиры. Не просто элитам новых государств смириться с тем, что их лучшие умы предпочитают эмиграцию.
Если президенту Путину не удастся на основе своей огромной (пока) популярности осуществить замысленное после 11 сентября 2001 года — союз с Западом на основе восстановления российской промышленности, науки и жертвенности населения, если Москва и Петербург останутся островами «среднего класса» в нищей стране, если преобразования завершатся пиром плутократии, то прежний социалистический мир просто выстроится в хвосте третьего мира, со все более нехорошей завистью взирая на процветающий «золотой» миллиард» соседнего Запада.
Элита США неоднозначно подходит к выработке американской политики в отношении России. Разгорелась дискуссия, в значительной мере разогретая сентябрьскими событиями.
1. Противники сближения с Россией выдвинули свои аргументы. Как отмечает американский специалист М. Уокер, «решительный поворот России в сторону Запада оживляет концепцию сэра Халфорда Макиндера о Евразии и Мировом острове... Помимо прочего, в то время когда американцы так чувствительны к исламским страхам относительно «столкновения цивилизаций», новый стратегический союз Россия, Северная Аме399
рика и Европа мог бы показаться угрожающим для многих. Мусульман пришлось бы разубеждать в том, что христианский мир объединился не против них. Африканцы и азиаты увидели бы «союз белых». Китай усмотрел бы блокирующую их силу. Ислам, Китай и Африка могли бы увидеть в этом союз богатых против бедных. «Глобальная война с расовым оттенком могла бы быть самым трагическим последствием 11 сентября, хотя, возможно, именно на это рассчитывали сентябрьские самоубийцы»462.
Противники сближения с Россией указывают, что принятие ее в НАТО означало бы выдачу гарантии нерушимости сибирских границ России против потенциальных китайской и исламской угроз. «Послать американские войска — а также британские, французские и германские — умирать на берегах Амура ради сохранности Сибири — это было бы поразительным вызовом Западу»461. Сближаясь с Западом, Россия мыслит в терминах Евразии, что означает для Запада выход на новые многотысячекилометровые границы по Центральной Азии с огромным исламским населением на юге и растущим китайским экономическим гигантом на востоке.
Против России в Америке «играют» три образа-, страна дефолта 1998 года; страна растущего авторитаризма сомнительного демократа Путина; страна, где свободная пресса в агонии, а война в Чечне уродует моральный облик нации. Если при Клинтоне министерство финансов излучало в отношении Москвы своего рода симпатию, то при президенте Буше министр финансов П. О'Нил намерен развивать мировую торговлю, а не потворствовать экзотическим режимам. Важно то, что американский бизнес не нашел своей ниши в российской экономике. Многонациональные корпорации уже имеют болезненный опыт ведения дел в России. Инвесторы несколько благожелательнее, но они тоже не имеют особого интереса к укреплению двусторонних отношений. Негативно сказывается на этих отношениях спад американской экономики, падение доходов, резко возросшая безработица, заставляющая американское правительство защищать свой рынок И «простой факт жизни заключается в том, что Вашингтон не может заставить американские компании инвестировать в России»464.
Особенно негативно относится к России американское разведывательное сообщество и министерство обороны. Эти ведомства ставят своей главной целью остановить поток неконтролируемого американцами русского экспортного оружия. Их главная задача — остановить распространение российских тех400
нологий в сфере оружия массового поражения. Их цель номер один на этом пути — изолировать Иран и, соответственно, оказать воздействие на российскую сторону.
Государственный секретарь Кондолиза Райс прежде всего заинтересована в приостановлении распространения российского влияния на страны СНГ. Ее очевидным образом интересует ослабление зависимости стран СНГ от российских энергоносителей и транспортных коридоров. Так, в июне 2001 г. она довольно неожиданно навестила Киев, как только улучшение российско-украинских отношений стало ощутимым. В этом Райс нашла убежденного союзника в министре обороны Доналде Рамсфелде. Для обоих сближение Вашингтона с Москвой не представляется приоритетным. Оба полагают, что интересам США не соответствует «излишняя» степень сближения Америки с проходящей трудный участок пути своего развития Россией. Рамсфелд в настоящий момент «отвечает» за то, чтобы двери НАТО оставались для России закрытыми (на этой почве у Рамсфелда были столкновения с Пауэллом).
Своего рода сигналом «поставить Россию на место» послужила статья генерала и аналитика ЦРУ У. Одома, опубликованная в осеннем номере американского журнала «Нэшнл интерест» за 2001 г. Одом призвал «не создавать искусственных препятствий» и не церемониться с обессилевшей Россией, которой еще многие десятилетия предстоит выбираться из пропасти, в которую она сама себя бросила465. Бушу не стоит повторять Клинтона и толкать Россию в сторону прогресса. Это не великая страна, это даже не серьезно действующий фактор на мировой арене. И не следует бояться ее ржавого стратегического арсенала.
Своего рода апофеозом давления разведывательно-военного сообщества на формирование официального курса страны является изменение военно-стратегической доктрины США, произошедшее в начале 2002 г. Прежний государственный секретарь Колин Пауэлл мог сколько угодно утверждать, что «доктрина не носит оперативного характера», а выражает, мол, только направление осмысления мировых угроз. В реальной жизни сменившая документ 1994 г. новая доктрина, выдвинутая Пентагоном в 2002 г., весьма отчетливо определяет место и знак России в американском стратегическом планировании.
2. Другая часть американского политического спектра, теряя позиции, стремится все же доказать, что в мире будущего игнорирование России принесет Америке только потери.
401
Признанным сторонником укрепления отношений с Россией и двустороннего партнерства выступал прежний государственный секретарь Колин Пауэлл. Коалиция ему представляется более перспективной схемой американской внешней политики, чем одиночное плавание. Он нашел весьма стойкого союзника в лице министра торговли Д. Эванса, установившего устойчивые отношения с российским министром экономического развития Г. Грефом.
Идея союзнических отношений с Россией получила значительное развитие в академическом сообществе. Выражая противоположную одомовской точку зрения, профессор из Беркли М. Малиа подчеркнул, что глобальные потрясения 11 сентября «снова вернули Россию в игру и сделали ее нашим союзником». Малиа отказывается считать поворот президента Путина «очередной потемкинской деревней»466. Это серьезный поворот петербуржца, и залогом стабильности здесь являются тесные связи российского президента с Блэром и Шредером.
Для бывшего посла США в СССР Дж Мэтлока критерий важности России заключается в способности Москвы укреплять или ослаблять безопасность Соединенных Штатов. «По этому критерию Россия может скорее помочь, чем навредить Соединенным Штатам, а в текущие дни мы нуждаемся во всей возможной помощи»467. Мэтлок отмечает «исключительное по значимости географическое положение России, что делает ее бесценной в отражении прямых угроз американской безопасности. Размышления типа «великая» или «невеликая» бессмысленны. Америка попросту «нуждается в сотрудничестве с Россией для обеспечения своих фундаментальных интересов»468. Отталкивать Россию в посуровевшем для Америки мире — просто безответственно. Одом изображает не реальную Россию, а карикатуру на нее. Россия найдет в себе силы преодолеть период слабости.
Профессор Дж Хаф из университета Дьюка подвергает суровой критике картину, на которой российские генералы «не имеют чувства национальной гордости, профессионализма и заботятся только о личном обогащении». Картина в реальности несколько иная. США «покупают российских лидеров, чтобы те восприняли буквально все — экспансию НАТО, американское влияние в Сербии и Узбекистане, помощь в Афганистане, модификацию ПРО и прочее. Американцев не стоит упрекать за то, что они обращаются с Россией как с великой державой — это просто незначительная плата за привилегию воздействовать на национальные российские интересы»469. Не все помнят, что
402
между провозглашением США свободной страной и избранием на пост президента Дж. Вашингтона прошло много времени — гораздо больше, чем провели в состоянии хаоса русские.
Известный английский русолог — англичанин Дж Хоскинг (Лондонский университет) называет позицию Одома не иначе как высокомерной. Беда России — в буквальном следовании назидательным советам МВФ. И она стала укрепляться, когда после дефолта 1998 г. перестала смотреть в рот западным партнерам. Трудно переоценить потенциал России. «Ее ресурсы обильны и они еще недостаточно мобилизованы. Россия обладает высококвалифицированной рабочей силой, ее научная и техническая база позволяет решать буквально любые задачи. Это и случится в будущем»470. Списывать со счетов такую державу просто недальновидно.
Как отмечает историк Дж. Л. Геддис, «американская политика стала излишне настойчивой, самососредоточенной, нечувствительной к интересам других»471. Не забудем отметить, что окончание Россией «холодной войны» сберегло Соединенным Штатам, по западным оценкам, 1,3 трлн. долл.472. Теперь, вместо того, чтобы сражаться посредством союзников друг против друга во Вьетнаме и Анголе, американские и российские вооруженные силы сотрудничают друг с другом в Боснии и Косово. В прошедшее десятилетие американская помощь России концентрировалась в области ядерного разоружения, экономических реформ и гуманитарных проектов. Россия получила за последнее десятилетие XX в. 5,45 млрд. долл. в виде помощи. Основная направленность этих средств — сокращение бывшего ядерного потенциала СССР. (И почти ничего не сделано в сфере сближения двух народов. В Америке учатся лишь 5,3 тысячи российских студентов — сравните со 100 тысячами китайцев — и лишь небольшая доля этих студентов поддерживается американским правительством. Международные обмены между двумя странами увяли). Все дело сводится к уменьшению российского стратегического потенциала, уменьшению его примерно на пять тысяч единиц.
Профессор Колумбийского университета Роберт Легвольд уверен, что Россия восстановит, по крайней мере, часть своего могущества. Сейчас Москва спасает единство российского государства, укрепляет государственный механизм, увеличивает базу своей поддержки. Главное: Россия попросту нужна Америке, оказавшейся в сложном положении. Разве может мало значить союзник, в руках которого 45 процентов мирового ядерного оружия? Последнее все больше привлекает к себе внима403
ние. Значительный отклик получило мнение председателя комитета по международным делам американского сената Байдена. Сенатор видит в качестве самой большой проблемы будущего распространение оружия массового поражения, а самым большим «распространителем» — современную Россию. В этом плане для Соединенных Штатов и для Запада в целом нет более важной задачи, чем установление рабочих отношений с Москвой. Именно здесь будет решаться американское будущее, и высокомерное пренебрежение в данном случае неизбежно обратится против самих американцев.
Итак, развернулась борьба. Сторонники воспользоваться новой дружественностью России указывают, что «возникающее партнерство между Соединенными Штатами и Россией является самым значительным геополитическим перегруппированием со времен Второй мировой войны»473. Но это перегруппирование встретило жесткое внутреннее противодействие в США и в России. В США сторонниками новых союзных отношений с Россией выступил государственный департамент и министерство торговли. Но основная масса американских потенциальных инвесторов колеблется. В то же время министр обороны Д. Рамсфелд и государственный секретарь К. Райс открыто выразили скептицизм относительно новоявленного союза с Россией.
Поначалу казалось, что даже в умах самых больших противников России происходят большие перемены. Как пишут сами американцы, «Буш и его команда должны теперь воздержаться от чтения лекций Путину о превосходстве политической системы Америки и, вместо этого, сконцентрировать свои усилия на том, чтобы показать преимущества интеграции с Западом... Буш должен возглавить усилия, упрощающие эту интеграцию. Хорошим стартом было бы членство России во Всемирной торговой организации. Действуя еще смелее, Буш должен был бы определить конкретные этапы вступления России в НАТО»474. В условиях процветающего «черного рынка» в сфере расщепляющихся материалов выброс туда российского урана и плутония несложен.
Россия уже никак не может строить свою внешнюю политику на шатком основании полузабытого Содружества Независимых Государств, и когда российская элита рассуждает о некоей реконкисте, о некоем восстановлении имперских основ, она уже сама все меньше верит в это.
Американские специалисты полагают, что следует поощрять Россию и Украину в их стремлении интегрироваться в
404
структуры Европейского Союза. В который их все равно не примут. Не существует никаких признаков, утверждают американцы, что оба славянских государства способны на радикальные структурные реформы. Пусть цель манит Москву и Киев, а пока она их манит, американские компании займутся нефтью и другими природными богатствами. Американские эксперты по России приветствуют ее желание войти во Всемирную торговую организацию. Это вхождение может дать позитивные результаты, но, скорее всего оно разорит последние острова индустриализации. Американцы могут словесно призывать Россию к примирению с Японией, но втайне они испытывают удовлетворение от того, что два тихоокеанских гиганта создали между собой непреодолимое пространство. Что подлинно интересует Америку в России — все, что касается Каспийского моря. Здесь лежит единственный путь спасения, если кто-то вроде Усамы бен Ладена захватит власть в Эр-Рияде. Проблема энергетических поставок имеет большое будущее.
Самый большой рычаг Америки в отношениях с Россией — предоставление ей части своего самого богатого в мире рынка (как это было сделано в отношении коммунистического Китая). Только эта долговременная стратегия может обеспечить перемены, которые благотворны как для России, так и США. Проблема расширения НАТО, видимо, потеряет свое значение в будущем, а подлинно важной проблемой между Вашингтоном и Москвой будет проблема распространения оружия массового уничтожения. В данном случае слова не играют большой роли — лежит ли впереди партнерство или дружба. Здесь затронуты самые чувствительные жизненные интересы. Итак, подведем баланс: первое, ни одна страна в мире, кроме России не может заменить Саудовскую Аравию в процессе насыщения энергией; второе, ни одна страна, кроме России, не имеет потенциала вооружить страны-изгои средствами массового поражения, то есть стать крушителем статус-кво одновременно в Европе, Центральной Азии и на Дальнем Востоке.
Россия осуществила больше структурных реформ, чем ее соседи. Но ее стабильность нарушает чеченская война и зло коррупции. У России до сих пор нет банковской системы, у нее отсталая военная система и нерешенный земельный вопрос. В свете этого американские эксперты приходят к выводу, что несмотря на общие трудности России удалось все же получить больше, чем другим от крушения Советского Союза — вывод, разделяемый далеко не всеми в Москве.
405
Центральная Азия
Во все пять центральноазиатских республик независимость пришла как природный катаклизм. Центральноазиатские элиты не мечтали об увеличении своей региональной власти и, будь на то их воля, до сих пор продолжали бы быть клиентами Москвы. Если бы это зависело от них, они бы спасли Советский Союз. Но вытолкнутым из Союза, им пришлось находить новый модус вивенди. Они нашли очень советские методы закрепления своей власти — плебисцитарная диктатура и руководимая государством система ограбления населения. Пожалуй, ни один из американских специалистов не сказал об экономической системе этих стран ни одного хорошего слова. Даже если некоторые впечатлительные наблюдатели и видели некоторые признаки «демократизаций» и рыночной «реформы», в реальной жизни только небольшая сельскохозяйственная Киргизия произвела некоторую либерализацию своего рынка и системы, чтобы уже на следующий день убедиться в опасности уменьшения государственных полномочий, чтобы горько убедиться, что встречи с вооруженными исламистами грозят крушением режима без малейших надежд на выживание прежней солидаризированной элиты. И Киргизии ничего не осталось, как пойти вровень со своими четырьмя центрально-азиатскими соседями, где крайняя форма диктатуры царит в Туркмении. США ныне отмечают, что говорить о политической стабильности здесь невозможно.
Сразу же после получения центральноазиатскими республиками независимости в регион бросились турки и персы, они надеялись на живое наследие прежней общей культуры, они считали, что освободившиеся от российского ярма народы, жившие в некогда независимых государствах, пойдут на быстрое сближение. Ничего подобного не случилось. Как пишет американская исследовательница М. Олкотт, «пятьдесят лет правления русских царей и последовавшие семьдесят лет советского доминирования решающим образом изолировали Центральную Азию от Турции и Ирана»475. Несколько лет активной политики ничего особенного не дали. Анкара и Тегеран обвиняют местный коррумпированный бизнес. Самым большим торговым партнером стал Китай, несмотря на всю боязнь «китайского империализма». Ваххабитская Саудовская Аравия не желает инвестировать сюда. Она знает, что деньги попадут
406
постсоветским неверующим чиновникам, менее всего склонным исламизировать голодные массы населения.
С почти неумолимой неизбежностью Россия к концу пятнадцати лет независимости частично вернулась сюда. Олкотт называет Россию «единственным надежным союзником» местных секулярных режимов. При всем повороте к традициям и исламу полтораста лет общей судьбы не прошли даром. Встречаясь, лидеры местных республик говорят по-русски, а русские офицеры занимают важные позиции в национальных армиях. Множество коммуникаций (скажем, телефон) остались с советских времен. Что более существенно: пока местные энергетические ресурсы не могут быть использованы без больших частных российских компаний. Как это ни странно, целый ряд серьезных попыток внедрения ислама часто с саудовскими деньгами только укрепил позиции России в этом регионе. Москве помогает и геополитический расклад сил в этом регионе. По мнению американских специалистов, в Центральной Азии обозначилась явственная экспансионистская угроза. Она исходит со стороны Узбекистана, страны с преобладающим 25-миллионным населением, имеющей анклавы узбекского населения в Таджикистане, Киргизии и Туркмении. До тех пор, пока Узбекистаном правит постсоветское поколение политиков и глав силовых ведомств, соседи будут трепетать. По американским оценкам прибытие относительно небольшого контингента американских войск было воспринято ташкентским режимом как уникальная возможность модернизировать свои вооруженные силы за чужой счет.
Наблюдая одним глазом за Узбекистаном, Киргизия, Таджикистан и большой Казахстан постарались улучшить свои отношения с Россией, которая, по оценке американских экспертов, стремится воспользоваться местными природными ресурсами, не беря на себя ответственность за местное управление и социальную напряженность. Вот как оценивает ситуацию М. Олкотт: «Новые московские правители обращаются с центральноазиатскими республиками даже более жестко, чем советские правители недавнего прошлого. Вместо экономических субсидий и приглашения центральноазиатских студентов в российские университеты, местным правителям просто дают сумму в твердой валюте и периодически напоминают, в чьих руках стратегический рычаг. В результате многие центрально-азиатские государства «координируют» свою внешнюю и военную политику с Москвой, стараясь взамен получить макси407
мально возможные суммы»476. По мнению американских специалистов, Центральная Азия в будущем будет менее русифицирована, но она волею географии и истории всегда будет соседом России.
Что важно отметить: сами американцы сомневаются и не уверены, что Соединенные Штаты при всей их мощи могут успешно заменить российское влияние, учитывая цивилизационные, экономические и военные связи между Москвой и столицами среднеазиатских республик. Фактом текущей реальности является то, что именно российские войска стоят на горных перевалах Таджикистана и, может быть самое главное, предотвращают взаимные склоки недавно оперившихся государств в регионе, где центральноазиатские республики с великим подозрением относятся друг к другу. Отсюда — помимо нефтегазовых связей определенный вывод. Россия останется в регионе, и конкурировать с ней даже такой могучей стране, как Америка, будет трудно.
Северный Кавказ
В чем причина чеченской войны, которая сотрясает Северный Кавказ? Лучше многих на этот вопрос ответил, по мнению ряда американских специалистов, первый чеченский президент Джохар Дудаев: «Я нуждаюсь в войне больше, чем Россия... Что мне делать, если русские уйдут? Под моим началом 300 000 человек в возрасте от 17 до 50 лет, бездомных, безработных, озлобленных, которым нечего делать. Единственное, что они могут,— это сражаться. Я нуждаюсь в небольшой войне, чтобы послать этих людей на фронт»477. Три года мирного существования независимой Чеченской республики между 1996— 1999 гг. добавили много несчастий жителям этой горной страны — равно как и сторонникам международной помощи им. Все это время арабские наемники оплачивали партию войны. Политический гангстеризм и экстремизм дошел до такой степени, что летом 1999 года новый чеченский президент вынужден был поступить по вышеприведенному совету Дудаева. Западный журналист спрашивает повстанцев: «В течение двух столетий вы умираете и умираете. Не настало ли время начать жить?»478 Так совершается поворот в оценке виновности России в чеченской войне. Американские специалисты начинают подчеркивать, что многочисленные малые народы Кавказа не могут сообщаться между собой никаким другим способом, кроме как по-русски. По408
разительный для многих американских специалистов факт: почти все они испытывают ностальгию в отношении Советского Союза. Специалист по Кавказу Карни не может скрыть своего удивления, кто может призывать к независимости Балкарской республики, учитывая колоссальную смесь всевозможных национальностей. Хотят ли этого сами балкарцы? Хотят ли этого простые жители Балкарии? Ведь они не показали своей способности к управлению даже в нынешнем состоянии. Один из дагестанских знакомых Карни — лакец Гусейн Абуев учился в Московском и Петербургском университетах, и он с печалью смотрит на современную молодежь из своих родных аулов, которых посылают получать образование в пакистанские медресе.
Большой новый поворот отмечается в освещении американцами событий в Грузии, всегдашнем фаворите американской политологии. Некогда цветущая советская республика объединяет на своей территории более десятка национальностей. В начале века американские специалисты по региону приходят к печальному выводу: Грузия — государство-банкрот. Она спровоцировала и не сумела победить в вооруженных конфликтах в Южной Осетии и в Абхазии. Старинный Тбилиси переполнен беженцами, и военные нападения совершаются среди бела дня, не говоря уже о ночах, которые здесь так темны из-за отсутствия электричества уже на протяжении пятнадцати лет. Не меньшую катастрофу внезапно прозревшие американцы видят в Армении. Здесь победа в Нагорном Карабахе привела к тому, что не Армения аннексировала Карабах, а Карабах аннексировал Армению — в форме полной милитаризации параноидальной внутренней политики, убийства происходят прямо в стенах парламента, а экономика страны рухнула в небытие. Восемьсот тысяч армян из менее чем четырех миллионов общего населения проголосовали своими ногами, выехав либо в Россию, либо в Соединенные Штаты. В соседнем потенциальном Кувейте — Азербайджане ютятся более миллиона перемещенных войной лиц, ставших бездомными. А в это время Гейдар Алиев создал новую династию, передав власть своему сыну Ильхану479.
Молдавия
Судьба Молдавии в точности повторила бы судьбу центральноазиатских республик, но она находится в Европе. Тем больше, отмечают американские исследователи, доказательства
409
страшной беды, обрушившейся с неожиданной независимостью. Пауперизация и криминализация этой республики достигла верхних пределов: страна распалась на три части, а жизненный уровень еще на большее число частей. Теперь каждый, пересекающий Днестр, платит таможенный сбор в пользу республики Транснистрии — Приднестровской республики. После пятнадцати лет независимого существования валовой национальный продукт на душу населения составляет одну треть от уровня 1989 года, вырубаются леса, потому что зимой не хватает топлива. Не менее 750 000 человек — одна треть работоспособного населения — разбрелись по всей Европе, от Португалии до Волги, повсюду, где есть возможность не умереть с голоду. Многие молдаване рассказывают американским наблюдателям о том времени, когда республика снабжала Советский Союз сельскохозяйственными продуктами и вином. Стивен Коткин называет Молдавию самой типичной страной мусоростана. Особенно убедительно и детально описывает ситуацию в этой стране Ч. Кинг из Гуверовского Института480. После получения независимости эта маленькая страна стала главным поставщиком молодых девушек в Европейский Союз481. Анализ Кинга тем более интересен, что он говорит и читает на всех основных языках проживающих в Молдавии национальностей. По его мнению, те самые интеллектуалы, которые в 1960—70-х годах яростно отстаивали свое отличие от Румынии, внезапно стали идеологами Большой Румынии. Получив независимость, а с нею и власть, они утвердили в качестве государственного языка только один — румынский, на котором говорят 60% населения. И хотя эти горячие головы в конечном счете потеряли свой престиж даже среди молдаван, многие тысячи студентов по сию пору выходят на главную площадь Кишинева с их лозунгами. Эта настойчивость сторонников Румынии гальванизировала 150 000 гагаузов, которые немедленно создали автономную республику Гагаузии, бедность в которой потрясает даже на фоне общего неблагополучия региона. Чтобы избежать нищеты в Транснистрии, живущие здесь молдаване поддержали русских и украинцев. Все вместе они обратились к 14-й бывшей советской армии, что не позволило кишиневским молдаванам кровью вернуть заднестровские земли. На самом деле здесь битва идет за сохранение тех островков индустрии советского периода, которые должны были исчезнуть с лица земли в случае победы молдавского большинства. И здесь та же история: тысячи убитых и 130 000 перемещенных лиц. Над Тирасполем
410
развивается флаг независимой Приднестровской республики, а Молдавия лишилась своей промышленности. Как мрачно заключает Кинг, в своем фундаментальном основании новейшая история Молдавии — это битва между малыми политическими элитами — пропанрумынскими и приднестровскими, и народами, которые они претендуют представлять. Нужно ли говорить, что во всех трех молдавских случаях мы имеем дело с нелиберальными режимами, и хотя на поверхности суть проблемы — выяснение этнических отношений, на самом деле речь идет о царстве криминала и политической беспринципности.
А ведь казалось, что Молдавия могла быть классическим примером образования небольшой новой нации. Искусственность проекта привела к тому, что обязательное всеобщее образование и прочие атрибуты строительства нации оказались самыми большими жертвами. Американцы ныне отмечают, что молдаване довольно решительно утверждают, что они не румыны, также ими отмечается, что практически все молдаване говорят по-русски, и в этом отношении, а также психологически ввиду огромного числа смешанных браков, местное население никак не напоминает румынское. Упомянутый Кинг говорит, что полмиллиона русских и полмиллиона украинцев, живущих здесь, не идентифицируют себя с русским или украинским государством. Но они категорически отказываются видеть различия между украинцами и русскими в Молдавии. Сами себя они называют осколком советской нации — понятие, которое якобы исчезло 15 лет назад. Это приводит американских специалистов к выводу, что практически все созданные 15 лет назад государства в поразительной степени являются советскими. Особенно это относится к так называемым национальным меньшинствам во внезапно созданных независимых странах482.
«Молдавия, не говоря уже о Приднестровской республике, как представляется, не служит ничьим интересам за исключением официального рэкета и благоденствующих официальных чиновников. Молдавия приобрела большое число политических партий, систему выборов и парламент. Но вся эта система покрыта сверху козырным тузом советской административной системы, прочно укоренившейся здесь. Общество — дезорганизованное, бедное, не имеющее независимой судебной системы, является подчиненным элементом. Не зря неокоммунисты, которые снова завоевали на всеобщих выборах пост молдавского президента, сделали это простым способом: они пообещали «оживить» социализм и «укрепить» связи с Россией, которой Молдавия должна 700 млн. долл. за природный газ»483.
411
Украина
Лучшим исследованием проблемы здесь признана коллективная работа «Украина: поиск национальной идентичности», вышедшая в 2001 году484. Больше всего авторов этого коллективного труда беспокоит понятие украинской национальной идентичности. Высшим теоретическим достижением в определении национальной идентичности является следующее положение; «Достижение независимости Украиной было актом скорее консервативным, чем революционным... Это была попытка сохранить существующий порядок». В другом месте коллективной монографии Украина характеризуется как «посткоммунистический гибрид», который сохранил все советское, кроме идеологии. Один из авторов этой работы, говоря об украинской демократии, рынке и политической системе, к каждому понятию добавляет «якобы». Авторы приходят к прискорбному выводу: чем ниже уровень рыночных ценностей, тем богаче бюрократия. Примечателен вывод авторов: «такая система может существовать бесконечно».
Американцы признают, что у украинского парламента гораздо больше политической власти, чем у Государственной Думы России, но «Кучма и компания умудрились переплюнуть своих соратников из Молдавии, создав (без единого танкового выстрела) свою собственную Транснистрию внутри исполнительной ветви украинского государства, в которую входят спецчасти министерства внутренних дел, центральный налоговый директорат, комиссия по национальным выборам, несколько политических консультантов (часть из которых нанята в России), организация-наследник КГБ, администрация генерального прокурора и имитирующая ЦК президентская администрация. Такой механизм превосходит самые дикие мечты любой мафии. Он поглощает огромные суммы денег, которые отмываются за рубежом, манипулирует голосами избирателей, насильственно экспроприирует предприятия, уничтожает едва поднимающие голову независимые средства массовой информации, методически шантажирует критиков и соперников, покрывает уголовные действия...»485'. Джордж Сорос пришел к выводу, что именно Украина сделала слово «коррупция» ругательством.
В одно американские специалисты теперь верят точно, что государственная система Украины была создана и консолидирована внутри Советского Союза и «сегодня Украина существу412
ет в своей экспансивной форме только благодаря тому, что Сталин односторонними действиями аннексировал Восточную Польшу»486. Националистические элементы на Украине отказываются праздновать очередные годовщины российско-украинского союза, но подарок, который им сделали по поводу 300- летней годовщины этого союза они, как говорят американцы, «возвращать не собираются» (республику Крым).
Впервые американские исследователи говорят об Украине как о стране, в которой граждане не говорят на государственном языке. Но что примечательно — многие миллионы русских, живущие на Украине, идентифицируют себя нес Российской Федерацией, а с советской системой. Еще в большей степени, чем в Молдавии, «титульная нация на Украине русифицирована до такой степени, что более половины этнических украинцев говорят дома по-русски487.
«Что важно: большинство этнических украинцев, говорят они по-украински или нет, никак неотличимы от русских. Многие этнические русские зарегистрировали себя как украинцы, не зная украинского языка. Другие этнические русские занесли себя в категорию русскоговорящих, также как и представители других советских национальностей, живущих на Украине, — молдаване, армяне, татары или дети смешанных браков. Украинская электоральная политика скорее региональная, чем этническая. Некоторые специалисты утверждают, что «украинская региональная диверсификация в конечном счете является источником силы». Это, как отмечают американцы, «свежая мысль». Но что это означает в реальности? Стратегия демонстративной независимости, внешняя политика, основанная на «выборе Европы», практически лишена смысла, за исключением того, что служит самовнушению относительно того, что Украина «абсолютна необходима в качестве противовеса России». Американцы отмечают, что в Европе в это никто не верит, и все устали слышать этот ответ на всевозможные вопросы, почему не происходит структурная реформа. Западная Украина, некогда многонациональная, космополитическая провинция Габсбургов, а затем Польши, ныне является зоной «шовинистического настроя», изолированного как от Киева, так и от своих западных соседей488.
Американский исследователь Пол Гол считает, что «многие украинские предприятия и отрасли индустрии могут функционировать только в случае получения сырья из Российской Федерации. Все признают этот достойный сожаления факт».
413
Внутри Украины же требование заплатить за газ и нефть миллиарды долларов националисты характеризуют как шантаж, направленный против украинской независимости. Что примечательно: большинство украинцев «выступают против своей независимости».
Американские исследователи приходят к выводу, что две полосы бывших советских республик, первая из которых располагается от Балтийского моря до Черного — Эстония, Латвия, Литва, Белоруссия, Молдавия, Украина — и восемь других республик, расположенных по обеим сторонам Каспийского моря — Армения, Грузия, Азербайджан, Туркмения, Узбекистан, Казахстан, Киргизия и Таджикистан — характеризуются прежде всего тем, что несут на себе твердые следы советского наследия. При этом американцы полагают, что за исключением Эстонии, Азербайджана и Узбекистана являются в значительной мере зависимыми от России как в отношении источников энергии, так и в сфере безопасности. Это реальность наших дней, и не учитывать ее означает отойти от реалистической оценки происходящего на постсоветском пространстве. На юге даже те государства, которые не имеют общей границы с Россией, так и не вышли из сферы влияния Москвы. На Западе пять из шести новых государств, граничащих непосредственно с Россией и одно, не имеющее границы (Молдавия) также подвержены российскому влиянию. При этом Россия и Украина достигли относительно стабильных политических и экономических отношений. Украина и Россия сумели избежать той трагедии, которая настигла Югославию, вопреки факту семимиллионной общины украинцев в России и одиннадцати миллионов русских на Украине. Американские исследователи приходят к выводу: «Образование наций-государств оказалось эффективным инструментом консолидации антилиберального, основанного на исполнительной власти строя, опирающегося на теневую экономику. Но самым популярным объяснением этих несчастий во всех странах, достигших независимости и в самой России, обычно является неолиберальный реформизм»489.
Выводы
Главный американский вывод таков: то, что было вторым центром политической вселенной, стало безусловной глобальной периферией, несмотря на спрятанные в лесах ракеты и атомные подводные лодки холодных северных морей. Может ли всерьез Америка относиться к России, если ее валовой про414
дукт опустился до 550 млрд. долл. (3-я часть государственной помощи американской медицине), сумма, равная американскому военному бюджету.
Специалисты по новообразованным пятнадцати странам приходят в США к выводам, которые не всегда аксиоматичны на постсоветском пространстве. Первый из этих выводов — в социально-психологическом смысле Советский Союз никуда не девался, он существует по сию пору. И не следует переоценивать значимость пятнадцати столиц, правительств, парламентов. Американские специалисты подчеркивают тот факт, что рухнувшая в одночасье политическая система оставила 70 млн. человек, живущих за пределами своих республик Помножьте на три это число, и это будет общее число родственников, находящихся на территории пятнадцати республик. Социальные ценности не погибают в течение нескольких месяцев или лет. Исторические особенности не затушевываются за несколько сезонов. Все это осталось в пятнадцати новорожденных государствах и, как «невидимая рука» истории, подводит общий знаменатель под пятнадцать суверенных государств.
Здесь возможна историческая параллель. В глубине Европы немцы с презрением говорили о некоей восточно-германской идентичности, они вложили триллион марок в восточные земли, они изменили социальную систему бывшей Восточной Германии только для того, чтобы убедиться, что восточно-германская идентичность существует. Осси и весси хорошо знают о своих различиях. Так, любой американец может увидеть черты советского человека, если посетит нью-йоркский Брайтон-Бич.
Теперь американские специалисты трезвее смотрят на крушение Советского Союза. Да, это был не либеральный режим, и у этого режима был длинный список действий, которые можно осудить. Но... в какую бы из пятнадцати стран ни поехал бы сегодня американский исследователь, он встречает, прежде всего, признаки советскости.
* * *
Выступая с ежегодными посланиями в 2000-е годы, президент В.В. Путин нарисовал достаточно мрачную картину для России в наступившем веке: слишком медленный рост, слишком жестокая международная конкуренция. И назвал величайшей трагедией случившееся в 1991 году.
415
И на международной арене, вопреки всем усилиям, приложенным Россией после сентября 2001 г., «никто, — сказал В.В. Путин, — не собирается с нами воевать. Никому этого не хочется, и никому это не нужно. Но никто в действительности нас и не ждет. Никто и пальцем не пошевелит, чтобы нам помочь. Нам приходится бороться в одиночку за экономическое «место под солнцем».
Долгий же путь пройден, чтобы прийти к очевидному выводу.
416
Глава 21
ОСМЫСЛЕНИЕ ТЕКТОНИЧЕСКОГО СДВИГА
Администрация Рейгана и, особенно, администрация Буша оказывали жесткое давление с целью заставить Горбачева сделать фактически все уступки не только за столом переговоров, но и в таких полях битвы, как Афганистан.
Р.Гартхоф, 1994490

У «холодной войны» незавидная судьба не только потому, что, как все более проясняется, этого тупика международных отношений можно было избежать. Проблема и в том, что интерпретаторы «холодной войны» не сходятся во мнении, ни как она возникла (спор предшествующих сорока лет), ни, более того, в том, как ушел с мировой арены ее восточный полюс. Особенно впечатляющими были дискуссии в «Post-Soviet Affairs» и в журнале «Nationa Interest»191.
Норвежец Н.П. Гледич не без основания размышляет о том, что «коллапс советской системы и окончание «холодной войны» бросают серьезную тень сомнений на способность современных теоретических усилий предвидеть заглавные перемены в международных отношениях»492. По мнению Д. Ланге, «в каждом из нас работает своего рода запрограммированный рефлекс Павлова, своеобразная органическая реакция, а не подлинно интеллектуальная оценка окончания холодной войны. К несчастью, популистский взгляд на наше недавнее прошлое отличается той же рефлексивностью. Господствуют стереотипы. Холодная война закончилась, «когда капитализм восторжествовал над коммунизмом». «Безбожный атеистический коммунизм растаял в теплых ладонях Божьей милости». «Энергия Запада поставила советскую экономику на колени...» — мы еще живем в примитивном черно-белом мире»493. Дж. Л. Геддис признает слабость и неадекватность теорий международных отношений, никоим образом не сумевших предсказать окончания холодной войны.
417
Венгр Э. Ханкис утверждает, что, будь жив сам великий Макс Вебер, и он подождал бы, как минимум, десять лет и только потом написал бы книгу в тысячу страниц. Нет сомнения в том, что такие книги еще появятся — мы находимся на ранней стадии осмысления. Грядущие объяснения будут более сложными.
Почему так быстро исчезла вторая в мире держава, что подкосило ее внутреннюю силу, обрекло на распад? Несколько лет после распада СССР и российская и западная историография словно в шоке буквально молчала по этому поводу, ограничиваясь абсорбцией мемуаров (чрезвычайно импрессионистских, поверхностных, неглубоких) и журналистских впечатлений, таких как получившая Пулитцеровскую премию книга Д. Ремника «Мавзолей Ленина» (не более чем сборник банальностей).
Но постепенно сложилось несколько стереотипов подхода к проблеме и мы их обозначим.
Перенапряжение в гонке вооружений
Президенты Р.Рейган и Дж.Буш вольно или невольно возглавили ту школу историографии, которая увидела искомую причину в неспособности СССР быть на равных с США в гонке стратегических вооружений. СССР не мог более расходовать на военные нужды 40% своих исследовательских работ и до 28% внутреннего валового продукта. Равно как и размещать наравне с американцами ракеты средней дальности в Европе494.
Когда Рейгана спросили, о величайшем достижении его президентства, он ответил: «Я выиграл холодную войну»495. Во время президентских дебатов 1992 г. Буш утверждал, что «мы не согласились с мнением группы лиц, требовавших замораживания ядерной гонки. Президент Рейган сказал этой группе нет, мира можно добиться только за счет увеличения нашей мощи. И это сработало». В результате, не увидев позитивных перспектив в соперничестве с непревзойденной экономической и военной машиной США, «советским лидерам ничего не оставалось, кроме как отвергнуть коммунизм и согласиться на распад империи»496.
Когда президент Буш объяснял крушение Советского Союза, то он обращался прежде всего к тому тезису, что «советский коммунизм не смог соревноваться на равных с системой свободного предпринимательства... Его правителям было губительно рассказывать своему народу правду о нас... Неверно говорить, что Советский Союз проиграл холодную войну, правильнее
418
будет сказать, что западные демократии выиграли ее»497.О решающем значении гонки вооружений писал министр обороны К.Уайнбергер: «Наша воля расходовать больше и укреплять арсенал вооружений произвела необходимое впечатление на умы советских лидеров... Борьба за мир достигла своего результата»498.
Бывший министр обороны и глава ЦРУ Дж. Шлесинджер назвал окончание холодной войны «моментом триумфа Соединенных Штатов — триумфа предвидения, национальной решимости и твердости, проявленных на протяжении 40 лет»499. Сенатор X. Ваффорд считал причиной американской победы в холодной войне решимость «конгресса и большинства американцев израсходовать триллионы долларов на системы ядерного сдерживания, огромные конвенциональные вооруженные силы, расквартированные по всему миру, и субсидирование глобальной сети союзных государств»500. Во время предвыборной кампании 1992 г. ни один из соперников Дж. Буша-ст. не осмелился поставить под сомнение его интерпретацию победы США в холодной войне. Это молчание специалистов и средств массовой информации несомненно имело подтверждающий официальную версию эффект. Не возникло никаких дебатов, смысл чего был ясен: именно политика Рейгана-Буша привела к крушению коммунизма501.
Ведущий республиканец в сенатском комитете по международным делам — сенатор Р. Лугар абсолютно уверен в правоте этой точки зрения: «Рональд Рейган выступил за увеличение военных ассигнований и за расширение военных исследований, включая Стратегическую оборонную инициативу. Эти программы оказались основой достижения Рейганом поразительных внешнеполитических целей, таких как откат коммунизма советского образца, переговоры об уничтожении ракет среднего радиуса действия в Европе и сокрушение берлинской стены... Достижение целей Рейгана продемонстрировало неопровержимую мудрость его политики»502. Этого же объяснения придерживается длинный список правых, бывших деятелей рейгановской администрации, таких как К. Уайнбергер и Р. Перл. Той же точки зрения придерживается идеолог правых И. Кристол и известный обозреватель того же лагеря Дж. Вилл.
Слегка меняя оттенок, прежний главный редактор «Форин Афферс» УХайленд утверждает, что Горбачев поддался давлению западных военных инициатив на фоне делегитимации советской системы, дискредитированной гласностью503. Как и президент Картер до него, Р.Рейган интенсифицировал запад419
ную политику в отношении СССР и добился ожидаемых результатов.
Собственно говоря, такое видение является продолжением долговременного стратегического замысла Г. Трумэна: «России следует показать железный кулак»504. Американцы так и поступали на протяжении сорока с лишним лег. Решающее испытание пришлось на 80-е гг., когда к власти на Западе пришли более склонные к самоутверждению лидеры — М. Тэтчер (1979), Р. Рейган (1981), Г. Коль (1982). Теперь надежды Москвы на мир с Западом ослабли окончательно, и напряжение жесткого соревнования стало более ощутимым. Речь шла о победе или поражении в самой большой идеологической войне двадцатого века. К приходу Горбачева «Соединенные Штаты ясно показали Советскому Союзу свою приверженность делу соревнования — и победы в гонке вооружений. Рейган обращался с Советским Союзом как с «империей зла», и его администрация была гораздо более убеждена в правильности своей антикоммунистической политики, чем администрации Никсона и Форда в 1970-х годах»505.
В результате Рейган выдвинул такие дорогостоящие инициативы, как создание оборонных систем в космосе (1983) — СОИ, стоимость которой была велика даже для огромной экономики Америки. Часть советского руководства представила отставание в этой сфере чрезвычайно опасным и у американцев появился необходимый им крючок Возможно, СОИ и явилась той соломинкой, которая сокрушила спину верблюда (так считает, к примеру, Д. Эллман). Ирония истории заключается в том, что СССР имел в космосе более совершенные системы. В августе 1993 г. администрация Клинтона не сочла нужным скрывать, что первые результаты реализации Стратегической оборонной инициативы были просто сфабрикованы. Но важен результат. Интенсификация военно-промышленного соревнования наложилась на тот факт, что в целом западная экономика в 80-е годы сделала очевидный шаг вперед после очевидных сложностей 70-х годов. Коммунистическим идеологам стало многократно труднее провозглашать превосходство социализма. «Рональд Рейган выиграл холодную войну, показав свою твердость... Четыре года жесткой политики Рейгана произвели необходимое коренное изменение в сознании советского руководства»506.
Согласно анализу Бжезинского, Советский Союз стал подаваться, когда США резко восстали против размещения ракет среднего радиуса действия СС-20, противопоставив Советскому
420
Союзу свою программу размещения «Першингов-2». «Массивное американское военное строительство в начале 1980-х плюс выдвижение Стратегической оборонной инициативы шокировали Советы и привели к напряжению их ресурсы»507. В Кремле, считает Бжезинский, знали, что в середине десятилетия СССР будет уже неспособен выдержать соревнование. Именно поэтому пришедший к власти в 1985 г. М.С. Горбачев «с величайшим желанием ухватился за оливковую ветвь, протянутую ему администрацией Рейгана, в надежде ослабить давление гонки вооружений»508 .
Этот «триумфалистский» подход Лугара, Уайнбергера, Бжезинского и прочих дал Ф. Фукуяме основания для преждевременного вывода о «конце истории». Но как рейгановской политикой можно объяснить выбор именно Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС? Почему новый генсек подорвал собственную политическую базу и привел к власти собственного противника? Как была сокрушена вторая экономика мира?
Такое объяснение крушения СССР немедленно встретило контраргументы. Сами же американцы отмечают, что выход советских войск из Афганистана и Восточной Европы был осуществлен значительно позже пика рейгановских усилий в области военного строительства (пришедшихся на 1981 — 1984 гг., значительно позже того, как стало ясно, что сверхвооружение не делает советскую переговорную позицию мягче509. Критики уверенно указывают на неубедительность тезиса о «переутомлении Советского Союза», напоминая о том, что в 80-е годы СССР был гораздо сильнее, чем в 50-е или 60-е годы, что индустриальная база Советского Союза за послевоенные десятилетия выросла многократно — и непонятно, как могла подорваться его экономика в конце 80-х годов, если она выстояла в 40-х)510. Никто ведь так и не смог доказать, что «бремя оборонных расходов в Советском Союзе значительно возросло за 1980-е годы, более и важнее того, никто еще не смог доказать связь между рейгановским военным строительством и коллапсом советской внешней политики»511.
По мнению американского исследователя Э. Картера, никто не может доказать, что именно действия американской администрации подвигли Советский Союз на радикальные перемены. М. Мандельбаум прямо говорит, что главная заслуга Рейгана и Буша в грандиозных переменах 1989 г. заключалась в том, что «они спокойно оставались в стороне»512. Ведь еще в 1989 г. Р. Пайпс, один из главных идеологов рейгановской админист421
рации, утверждал, что «ни один ответственный политик не может питать иллюзий относительно того, что Запад обладает возможностями изменить советскую систему или поставить советскую экономику на колени»513.
Характерно, что сторонники жесткой линии на Западе были попросту ошеломлены окончанием холодной войны именно потому, что коллапс коммунизма и распад Советского Союза имели очевидно меньшее отношение к американской политике сдерживания, чем внутренние процессы в СССР. Как писали Д. Дедни и Дж Икенбери, «направление, полагающее, что «победу одержал Рейган», представляет собой замечательный пример упрощенчества». Повышение советских расходов на оборону «никак не объясняет окончания холодной войны и изменения общего направления советской политики»514.
И в целом, хотя «Рейган объяснял (и приписал) изменение советской внешней политики фактору американской мощи и твердости, эта рационализация изменений далека от полного объяснения подлинных мотивов нового мышления Горбачева»515.
В общем и целом, как соглашаются многие западные интерпретаторы, логика требует признать, что реакцией Москвы на ужесточение американского курса должно было быть не отступление, а определенное ответное ужесточение (что мы и видим, в частности, в 1984 г.). В этом смысле новая дипломатия Горбачева сформировалась не ввиду американского наступления, а вопреки ему. Даже если использовать американскую статистику, невозможно доказать, что советский военный бюджет рос как ответ на увеличившиеся американские военные ассигнования516.
Настоящее улучшение двусторонних отношений началось не в пике рейгановского военного строительства и неукротимого словоизвержения, а к Рейкьявику (1986), когда Вашингтон смягчил и риторику и практику: «Чудесное окончание холодной войны, — пишет Д. Ремник, — было результатом скорее сумасшедшего везения, а не итогом осуществления некоего плана»517.
И никто не может доказать, что у президента Рейгана была четко продуманная и последовательная стратегия. Находясь под давлением самых различных групп, республиканцы в 1981 — 1993 годах сделали столько поворотов, что только очень убежденный рейганист не отдаст дань скепсису. Президент Рейган несколько лет вообще саботировал встречи на высшем уровне — о каком таком прямом воздействии может идти речь? А какое
422
различие между первой и второй администрациями Рейгана — от определения «империи зла» до отрицания правильности этого определения во время визита в Москву, до предложения поделиться с Россией военной технологией.
Пробел в доказательствах эффекта американского военного строительства на Советский Союз, сугубая декларативность тезиса поставила его под сомнение. Другие факторы стали попадать в фокус внимания интерпретаторов краха сверхдержавы.
Система порочна изначально .
Коммунизм погиб из-за внутренних, органически присущих ему противоречий. Как утверждает Ч. Фейрбенкс, «сама природа зверя» содержала в себе внутреннюю слабость, проявившую себя в момент напряжения518. Той же точки зрения в общем и целом придерживается Зб. Бжезинский, немало писавший об искажающем действительность характере коммунистической идеологии, ее неспособности дать верное направление общественного и экономического развития в рамках современной технологии519. Выдающийся историк А. Шлесинджер придерживается примерно той же точки точки зрения: «Учитывая внутреннюю непрактичность... Советская империя была в конечном счете обречена при любом развитии событий»520 . А известный социолог Э. Геллнер, рассуждая в том же ключе, приходит к выводу, что СССР погиб потому, что коммунизм лишил экономику страны стимулов роста производительности, лишил ее побудительного мотива — «жалкое состояние окружающего, а не террор подорвали веру в коммунизм»521. Сторонники этой точки зрения отметают тезис о военно-экономическом «перегреве» СССР как наивный и не подкрепленный фактами. Они твердо убеждены, что «Советский Союз проиграл холодную войну в гораздо большей степени потому, что его политическая система оказалась порочной, чем вследствие американского сдерживания его мощи». Для сторонников этой точки зрения правильным кажется лишь один вопрос — кто же, кроме тех, кто составлял номенклатуру, готов был поддерживать коррумпированную систему? Она сгинула в конечном счете вследствие того, что «как вид производства, социализм не является чем-то, что может быть создано лишь на волевой основе, базируясь на низкой основе прежнего развития, перед тем как капитализм проделал грязную работу»522.
423
Часть интерпретаторов отстаивает тот тезис, что виноват российский термидор середины 20-х годов, что изначальные революционеры 1917 г. были в конечном счете отодвинуты (если не уничтожены) сталинистами, ведшими дело к централизации и тоталитаризму. Эти интерпретаторы с большой охотой цитируют следующий тезис М.С. Горбачева: «Страна задыхалась в тисках бюрократической командной системы, она подошла к пределу возможностей»521.
Сторонников этого типа интерпретации (при всех их внутренних различиях) объединяет постулат: система либеральной рыночной экономики проявила свое превосходство над плановой системой коммунистического хозяйствования. Не только вожди в Кремле, но и широкие массы тайно, тихо, но определенно и твердо пришли к выводу, что коммунизм не может быть успешным соперником поставившего себе на службу современную науку капитализма523. Ф.Фукуяма определил триумф либерализма так: «Решающий кризис коммунизма начался тогда, когда китайское руководство признало свое отставание от остальной Азии и увидело, что централизованное социалистическое планирование обрекает Китай на отсталость и нищету»525 . Социалистическая экономика добилась многого на ранней стадии своего становления, но в закатные десятилетия не сумела удовлетворить все более настойчиво излагаемые нужды массового потребителя — это особенно хорошо видела советская интеллигенция и население в Восточной Европе. Такие недавние мемуаристы, как Е. Лигачев, прямо выделяют кризис советской экономики в 80-е годы как решающий. Лигачев цитирует решение Политбюро, принятое в конце 1987 г. о необходимости переключения с центральнопланируемой экономики на контрактные соглашения между производителями и субподрядчиками — именно с этого момента ощутилось колебание колосса.
Смысл подобных интерпретаций — в утверждении, что коммунизм был социально болен изначально и требовалось лишь время и выдержка Запада, чтобы свалить великана. Неэффективность идеологии была заложена в учение и в порожденную этим учением реальность с первых же лет господства коммунизма в России, и лишь энтузиазм, помноженный на насилие, позволял коммунистическому строю держаться на плаву. Такое явление не могло существовать исторически долго. Неадекватность коммунизма нуждам конца XX в. явилась причиной крушения Советского Союза.
424
Но такое объяснение краха СССР немедленно вызывает вопрос: если коммунизм — это болезненное извращение человеческой природы, то почему (и как) он позволял Советскому Союзу в течение пятидесяти лет превосходить по темпам развития самые эффективные страны мира? Даже самые суровые критики вынуждены признать, что «советская экономика сама по себе не погрузилась в крах. Население работало, питалось, было одето, осваивало жилье — и постоянно увеличивалось»526. Более того, эта экономика позволила создать первый реактор, производящий электричество, первое судно на воздушной подушке, первый спутник, выход в космос, реактивную авиацию и многое другое, отнюдь не свидетельствующее о научно-технической немощи. Неизбежен вопрос, если коммунизм был смертельно болен, почему он болел так долго? И не имел видимых летальных черт.
При этом удивительно, с какой легкостью диагностируют неизлечимую смертельную болезнь коммунизма те, кто всего лишь несколько лет назад ужасался его могуществу и призывал сдерживать его непреодолимую мощь. Такие всегда убежденные в своей правоте идеологи, как 36. Бжезинский, не моргнув глазом говорят о Советском Союзе как об аберрации истории, говорят о смертельной внутренней болезни коммунизма, делавшей его обреченным на гибель527. Но многие десятилетия до того они устрашали мир картинами феноменальной крепости коммунизма. Эти идейные подвижники еще вчера призывали бороться с неумолимой «ясно выраженной угрозой», которую могли остановить только самые масштабные контрусилия. Внезапно эта «ясно выраженная угроза» стала подаваться смертельно больным обществом. Поражает легкость перемены взглядов. Можно ли одновременно быть и всесильным и бессильным? Зафиксируем, как минимум, что мощь коммунизма была преувеличена, а степень западного воздействия на него завышена чрезвычайно.
Погубила внутренняя эволюция
Третья мощная интерпретационная волна исходит из примата внутренних процессов в СССР. Все прежние объяснения характеризуются этой волной как «не учитывающие транснациональных процессов, не объясняющие внутрисистемных перемен»528. Приверженцы этого вида интерпретации придают первостепенное значение распространению (посредством
425
радио, телевидения, всех форм массовой коммуникации) либеральных идей, привлекательных идеологических конструктов, они подчеркивают воздействие либерального мировидения на замкнувшееся в самоизоляции общество. И, одновременно, «более агрессивная внешняя политика Рейгана подорвала нервы кремлевского руководства и дискредитировала доминирующую парадигму советско-американских отношений среди советской политической элиты»529. От этой волны следует призыв сосредоточиться на том. что фактически определяло действия отдельных лиц, на мировоззрении новой когорты коммунистических лидеров, обратить первоочередное внимание на психологию определивших исход соревнования Восток-Запад фигур, на их определяющие персональные черты, на их амбиции, предлагаемый ими идейный выбор, на логику внутрифракционной борьбы.
В фокус анализа должны попасть произошедшие в СССР и восточноевропейских обществах перемены — такие, как возникновение своего рода среднего класса (со своими новыми претензиями), формирование либерального подхода к экономике, культуре, идеологии. Критически важны те либеральные идей, которые получили массовую поддержку. «Решающим оказалось моральное переосмысление семидесяти с лишним лет социалистического эксперимента, потрясшее нацию, а вовсе не «Звездные войны» Рональда Рейгана. Сказался поток публикаций о правах человека в Советском Союзе, об искажениях моральных и этических принципов, которые дискредитировали систему, особенно когда эти публикации вошли в повседневную жизнь граждан посредством органов массовой информации. Именно это сфокусировало движение за перемены и побудило население голосовать против морально коррумпированной прежней элиты»530.
Именно движение за мир — как на Востоке, так и на Западе покончило с холодной войной: противодействуя ей, поднялась невиданная волна сторонников более взвешенной политики531. Возмущенные Рейганом американцы выступили за переговоры с Советским Союзом, за нулевое решение, за отмену производства ракет MX, за изменение военного планирования, за отмену противоспутникого оружия, за ограничения на СОИ, за предотвращение интервенции в Центральной Америке. Норвежец Й. Галтунг полагает, что «то, что случилось 9 ноября 1989 г., явилось триумфом народного движения, ненасильственных действий»532.
426
Развитие многосторонних контактов — вот что создало базу для формирования в СССР слоя, заинтересованного в улучшении отношений с Западом. На неофициальном уровне представители СССР вовсе не вели холодную войну. СССР развалился не из-за слабости, а потому, что ожидал от Запада компенсации за свои шаги навстречу. Растущее чувство бессмысленности холодной войны подорвало ее сильнее, чем любые ракеты. Негосударственные организации внесли свою лепту. Экология стала могущественным фактором отношений Востока и Запада533.
Отсюда следует вывод, что именно «внутреннее неудовлетворение играло главную роль в приходе советского лидера к убеждению идти на те меры, которые уменьшили военную мощь его страны больше, чем мощь США». Такие интерпретаторы, как П. Реддавей, концентрируются на «открытых выражениях массового недовольства» — оно-то и пошатнуло гиганта. Но если бы это было так, то мы видели бы гораздо более широкое стремление реформировать страну в советском правящем классе. Однако кроме Горбачева и (позднее, под воздействием) Шеварднадзе и Яковлева высший эшелон так и не выделил жрецов разрядки — это неоспоримый факт. Только удалив к 1988 г. основных политических соперников, Горбачев мог смело проводить свой курс.
Целая литература существует о роли диссидентов. Особенно эффективными исследователям кажутся критики марксизма внутри самого марксизма. Американец Р. Тарас пишет: «Сокрушило марксизм существование «двух марксизмов» — «научного» марксизма, признанного социалистическими государствами, и «критического» марксизма, воспринятого всеми противниками идеологии московитов»534. Теоретики указывают, что впервые на востоке Европы к 80-м годам стало складываться гражданское общество и именно оно (а ничто другое) бросило в конце 1980-х годов вызов коммунистической системе (А. Кунатас, Р. Миллер). Особую роль в этом процессе сыграли просвещенные слои общества. Изменения, начатые сверху, «получили критически важную поддержку снизу. Советская интеллигенция встретила гласность с величайшим энтузиазмом и начала увеличивать пределы допустимого»535.
Личность в истории
Четвертая интерпретационная парадигма покоится на привычной теории героев в истории, на решающей роли лидеров в историческом процессе. «На протяжении менее семи
427
лет Михаил Горбачев трансформировал мир. Он все перевернул в собственной стране... Он поверг советскую империю в Восточной Европе одной лишь силой своей воли. Он окончил холодную войну, которая доминировала в международной политике и поглощала богатства наций в течение полустолетия»536. Эту точку зрения аргументируют такие западные контрпартнеры советских лидеров, как госсекретарь Дж. Бейкер: «Окончание холодной войны стало возможным благодаря одному человеку — Михаилу Горбачеву. Происходящие ныне перемены не начались бы, если бы не он»517. Постулат этой школы — один человек изменил мир. Окончание холодной войны — это вовсе не история о том, как Америка изменила соотношение сил в свою пользу, а история того, как люди в Кремле потрясли базовые условия прежнего мира.
«Все дело, — пишет Ч. Табер, — в предшествующих радикальным по значимости событиям убеждениях главных действующих лиц»538 — именно им принадлежит центральное место в исторической драме окончания противостояния Востока и Запада. Холодная война окончилась потому, что того хотел Горбачев и его окружение539. Э. Картер также считает, что Горбачев сыграл определяющую роль, по меньшей мере, в четырех сферах: 1) изменение военной политики; когда Горбачев выступил в ООН в декабре 1988 г., всем стало ясно, что его намерения в этой сфере серьезны; 2) отказ от классовой борьбы как от смысла мировой истории, выдвижение на первый план «общечеловеческих ценностей», признание значимости ООН; 3) отказ от поддержки марксистских режимов в «третьем мире»; 4) изменение отношения к восточноевропейским странам, отказ от «доктрины Брежнева»54".
Посол Мэтлок не знает сомнений: «Если мы желаем воздать должное одному человеку, сокрушившему коммунистическое господство в Советском Союзе, то это будет Михаил Горбачев»541 . А Раймонд Гартхоф призывает признать: «Горбачев сделал львиную долю уступок»542. Он не только уничтожил новейшие СС-20, размещенные в Европе в конце 1970 и начале 1980-х годов, но и размещенные в конце 1950 гг. — 1960-гг. ракеты СС-4 и СС-5. Горбачев уничтожил ракеты, размещенные не только в Европе, но и в Азии. Особенно впечатляющими были односторонние уступки Горбачева в обычных вооружениях в Европе. Речь идет о десятках тысяч новейших танков и самолетов.
Возникла своего рода «доктрина Синатры», утверждающая, что советский лидер всегда «шел своим путем». Короче всех,
428
пожалуй, выразился американец Дж. Хаф уже в ноябре 1991 г.: «Все это сделал Горбачев». Холодная война не завершилась бы без Горбачева, — пишет Дж. Турпин. — Он ввел перестройку, которая включала в себя свободу словесного выражения, политическую реформу и экономические изменения. Он отказался от «доктрины Брежнева», позволив странам Варшавского Пакта обрести независимость. Он отверг марксизм-ленинизм. Самое главное, он остановил гонку вооружений и ядерное противостояние»543.
Представители этой группы аналитиков сходятся в том, что Горбачев был «подлинным реформатором, но не революционером — лидером, который знал, что СССР нуждается в серьезных переменах, но который продолжал верить, что все можно сделать в пределах социализма»544. Многие отмечают сложность и противоречивость личности Горбачева: он не был по своей психической природе автократом, он был готов к компромиссам и отступлениям.
Сложилось три точки зрения в отношении Горбачева.
Отмечая критическую важность Горбачева, исследователи приходят к выводу, что причиной всего происшедшего был колоссальный пресс обстоятельств, павших на одного человека — он был задействован в столь многих областях и вопросах, что «ему стало трудно обдумывать фундаментальные проблемы с достаточной глубиной». Итак, в макрообъяснении вперед выходит фактор психики, умственной ориентации и сверхзагруженности ключевой личности. (На самом деле Горбачев и его советники пали жертвой ошибочной оценки обстановки и ошибочного планирования. Не зря 36. Бжезинский называет Горбачева «Великим Путаником и исторически трагической личностью»54'. В ходе финальной стадии холодной войны президент Буш и канцлер Коль сумели переиграть незадачливого советского президента. А.Саква видит главный момент во внутреннем противоречии М.С. Горбачева, в критическом столкновении двух диаметрально противоположных желаний — быть, с одной стороны, реформатором, а с другой — всеобщим примирителем.
Дж. Райт убеждена, что холодную войну окончило ясно продемонстрированное советским руководством нежелание навязывать свою волю Восточной Европе. «Почему Советский Союз пришел к этому заключению — сказать трудно». Решающим в этом отношении был визит Горбачева в Югославию в марте 1988 г. — именно тогда он ясно выразил новое мировоззрение
429
Москвы. Еще более укрепил эту ситуацию вывод части советских войск из Восточной Европы в конце 1988 года. В течение этого года Восточная Европа явственно повернула на Запад.
Те, кто безоговорочно называет Горбачева главным автором краха СССР, неизменно упоминает его упрямство, его нежелание и неспособность оценить силы национализма, неистребимый авторитаризм его политического стиля, волюнтаризм при передаче политической власти республикам, пороки его руководства, неизбежно приведшие к коллапсу возглавляемого им государства. Никто не мог играть роль, предназначенную историей Горбачеву, и он привел русскую «тройку» к повороту, который она не одолела. Все знают, кто сидел в карете гоголевской птицы-тройки.
Но было бы несправедливо не назвать других претендентов на сомнительную славу крушителей могучего государства. Неудивительно, что часть наблюдателей и исследователей обращается к личности первого российского президента. Россия в союзе с Белоруссией, Средней Азией и некоторыми республиками Закавказья еще могла существовать как великая держава. Она не могла быть таковой, когда из этой мировой державы выделилась Россия. А вывел ее не кто иной, как Ельцин — ключевая фигура во внутренней борьбе периода. Если бы он не пошел на сговор с руководством Украины и Белоруссии, судьба великого государства, связанного армией, коммуникациями, союзным парламентом и многим прочим, не была бы решена столь безоговорочно.
Трудно определить точно, когда отношение Ельцина к Горбачеву трансформировалось в неукротимую ненависть. Еще весной 1989 года Ельцин говорил и на людях, и в частных беседах, что желает возвратиться в команду Горбачева (насколько это говорилось искренне — другое дело). Горбачев не призвал его в 1988—1990 годах, а в дальнейшем сам Ельцин не пошел на мировую. После избрания Ельцина председателем российского парламента, когда «возродившегося» политика уже нельзя было игнорировать, именно Горбачев отверг сотрудничество, постоянно обвиняя Ельцина в политических играх. Нетрудно представить себе, как эгоцентрик типа Ельцина выработал чудовищную ненависть к Горбачеву. Он часто стал заострять отношения безответственными инициативами, особенно слепо враждебными в 1990-1991 годах.. Ельцинское требование к Горбачеву в феврале 1991 года уйти в отставку явно было рассчитано на то, чтобы Горбачев немедленно обратился к нена430
видящим Ельцина деятелям из поздней КПСС с целью ударить по екатеринбуржцу в российском парламенте. Но эта попытка предпринятая перед всей нацией, усевшейся перед телевизионными приемниками, только сыграла на руку Ельцину.
Горбачев никогда так и не понял, что его негативное отношение к Ельцину как ничто иное делает Ельцина популярным в народе. Мэтлок «Для фигуры столь интеллектуально высокомерной, как Горбачев, трудно было понять, что постоянное унижение его неизменного политического противника увеличивало популярность последнего, а Горбачев уже не мог трезво взглянуть на процесс, ввергающий страну в глубочайший кризис... Они позволили своим личным эмоциям ослепить их в отношении политических последствий их соперничества»546.
Согласно анализу российских точек зрения, американская сторона выделяет «три школы» интерпретации места и роли Горбачева в русской истории.
— Горбачев проходная фигура русской истории, не представляющая собой настоящего реформатора. Он инициировал некоторые перемены с целью укрепить свою личную власть, а это невольно повело к реформам, которые оказались за пределами деятельности Горбачева.
— Горбачев начал проводить реформы, но быстро сбился с пути. Перемены оказались такого масштаба, что Горбачев не смог понять даже их смысла, не говоря уже о том, чтобы контролировать их. В конечном счете он стал жертвой реформ, которые он начал.
— Горбачев был подлинным реформатором, но ему пришлось столкнуться с противодействием руководства коммунистической партии, которая противилась новациям, и это стало грозить его отстранением от власти, если бы он продолжал прямолинейное движение. Это привело его к тактическим компромиссам, в ходе которых он пытался избавиться от контроля КПСС. Его понимание реформ становилось все более радикальным и, будь ему дано еще несколько месяцев, он преуспел бы в отстранении от власти Коммунистической партии и основал бы государство, базирующееся на господстве закона, сохранил бы конфедеративный союз из основного числа советских республик547.
Заметим, что сам Горбачев настаивает на том, что он — подлинный и радикальный реформатор.
Что касается Ельцина (как ключевой фигуры драмы), то, как пишет Джек Мэтлок, «если страна дезинтегрирует далее, станет
431
дрейфовать в сторону болота преступлений и коррупции, порождая демагогические призывы восстановить империю, Ельцин будут видеться как трагический царь Борис Второй, чье правление спорной легитимности привело к «смутному времени» и национальному позору»548.
Есть специалисты этого периода, которые называют ключевой фигурой украинского президента Кравчука: единое государство без Украины, будь это унитарное государство, федерация или конфедерация, было нежизнеспособно. Кравчук не шел ни на какие компромиссы, независимая Украина была его целью. Ни Горбачев, ни Ельцин не могли воссоздать государства без той или иной степени содействия Киева, а в «матери городов русских» засели противники всего русского.
Необратимая инерция
Но чем руководствовались лидеры? Пятая точка зрения исходит из примата международной обстановки, сделавшей прежний курс Советского Союза практически невозможным. Вот мнение советника президента Клинтона С.Зестановича: «Трудное международное окружение ранних 1980-х годов обязало советское руководство прибегнуть к переменам, но жесткая западная политика не позволила этому руководству завершить свою работу. Рейган, Тэтчер, Буш и другие западные лидеры, имевшие дело с Горбачевым... по существу дали ему орудие самоубийства. Как это часто бывает в подобных ситуациях, избранная жертва оказалась склонной принять совет, если он облечен в наиболее вежливую возможную форму. Создалась ситуация, когда жертва приходит к заключению, что его друзья, семья и коллеги будут в конечном счете лучше относиться к нему если последуют вслед за ним. Советский коммунизм, международное окружение поздних 80-х годов представляло собой размягчающую среду, в которой, после долгих мучительных размышлений, оказалось возможным повернуть оружие против самого себя»549. Иначе не объяснишь крах государства, в котором рабочие не бастовали, армия демонстрировала предельную покорность, союзные республики (до поры) думали максимум о «региональном хозрасчете», село трудилось, интеллигенция писала и учила.
«Советский Союз, — пишет М. Раш, — хотя и встретил трудности, вовсе не был обречен на коллапс и, более того, не был даже в стадии кризиса. Советский Союз был жизнеспособным
432
и, наверное, существовал бы еще десятилетия — может быть очень долго — но он оказался восприимчивым к негативным событиям вокруг. Жизнеспособный, но уязвимый, Советский Союз стал заложником отвернувшейся от него фортуны. То, что ослабленный организм пошел не по дороге жизни, а умер на руках у неуверенного доктора, использующего неиспытанные доселе лекарства, является, прежде всего, особым стечением обстоятельств»550. Для этой группы интерпретаторов потеря советским руководством веры в свое будущее, смятение и самоубийственный поиск простых решений очевидны. При этом имел место своего рода «эффект бумеранга». Оголтелая прежняя советская пропаганда настолько демонизировала образ Запада, что нормальная психика многих интеллигентов не могла отреагировать иначе, как броситься в другую крайность, теряя историческое чутье и собственно критическое восприятие действительности. Теряя здравый смысл.
Все большее число интерпретаторов акта распада Востока приходят к выводу о ключевом значении восприятия окружающего мира советскими лидерами, Горбачевым в первую очередь551. Обретает главную важность вопрос: каким Горбачев и его окружение видели мир, какие планы строили, что имели в виду действуя столь энергично, во что верили, к чему стремились, в чем заблуждались? Такие авторы, как Д. Обердорфер, М. Бешлосс, С. Талбот, Д. Ремник, провели немало часов, интервьюируя главных героев драмы, прежде всего в Кремле. Что было сказано для «массового потребления», а что еще предстоит открыть как историческую истину — также большой вопрос.
Специалисты расходятся и в определении ключевого события, приведшего к развалу СССР. Несколько событий выделяются среди прочих.
— Крушение Берлинской стены в ноябре 1989 года. Крах ГДР сломал всю систему налаженных отношений в СССР, уничтожил ведущего экономического партнера, нанес удар по партии, не понимавшей такой сдачи позиций и находившейся не в состоянии объяснить дальнейшее всей изумленной стране.
— Декларация суверенитета, принятая российским парламентом в июне 1990 года. Все дальнейшее было движением вниз, неустанным и непреклонным. Ослабление осевого стержня страны привело к неведомым доселе надеждам всевозможных суверенитетов. Определение России как государства меньшего, чем СССР, заведомо обрекло Союз.
433
— Создание сепаратной Коммунистической партии РСФСР летом 1990 года поляризовало общую до того партийную систему и, в конечном счете, парализовало общую политическую систему страны.
— Экономические шатания 1990 года, когда руководство меняло курс то на союз с реформаторами, то возвращалось к прежней системе. И левые и правые ощутили себя в тупике, а поиски выхода оказались дорогостоящими.
— Взятие республиками на себя 1 января 1991 года сбора налогов, что заставило Центр пересмотреть единый до того бюджет — кровеносную систему государства.
— Влиятельно представление о том, что избрание Ельцина президентом России 12 июня 1991 года заведомо обрекло страну на расхождение в отдельные национальные квартиры.
— Приход к власти ГКЧП в августе 1991 года. До этого события «все еще было возможно». Атмосфера в стране после августа не позволяла принять верный курс, трезвое решение.
— Беловежское решение, которое перечеркнуло все надежды на конфедерацию или еще менее обязывающую форму национального сожительства.
Комбинация факторов
Конечно же, велико число тех, кто отказывается объяснять проблему поисками главного фактора. Осторожные и глубокомысленные говорят об их сочетании, о сложности предмета. По мнению ДжЛ. Геддиса, тектонические сдвиги в истории не были результатом действия одной нации или группы индивидуумов. «Они были результатом скорее взаимодействия ряда событий, условий, политических курсов, убеждений и даже случайностей. Эти сдвиги проявляли себя на протяжении долгого времени и по разным сторонам границ. Однажды пришедшие в движение, они были неподвластны всем попыткам обратить их вспять»552. Главными Геддис (один из наиболее проницательных историков холодной войны) считает столкновение технологии с экологией, коллапс авторитарной альтернативы либерализму и «общемировое смягчение нравов».
Р. Дарендорф выделяет три фактора: Горбачев; «коммунизм никогда не был жизнеспособной системой»; «странная история 80-х годов, в ходе которой Запад обрел уверенность в себя». П. Кеннеди идентифицирует свои три фактора: 1 )кризис легитимности советской системы; 2) кризис экономической системы
434
и социальных структур; 3) кризис этнических и межкультурных отношений. Дж Браун находит уже шесть факторов: 1) сорок лет замедления развития; 2) нелегитимность коммунизма; 3) потеря советской элитой убежденности в своей способности управлять страной; 4) нежелание этой элиты укреплять свою роль; 5) улучшение взаимоотношений Востока и Запада; 6) инициативы Горбачева.
Положим, проблема действительно сложна, но ведь смысл теории как раз в том и состоит, чтобы не прятаться «за спину многосложности», а постараться определить главное, что обусловило все остальное.
435
Заключение
ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Пятнадцать лет назад на суровом декабрьском ветру красный стяг СССР сменил российский триколор. Ошеломленная страна не сразу осознала историческую значимость происходящего, да и Ельцин в эти дни был мало похож на триумфатора. Он немедленного занял кабинет Горбачева, но из окон этого кабинета была видна уже совсем другая страна. Содружество Независимых Государств, может быть, и стало бы тем, чем для Бисмарка была Германия 1865 года, да только уральский политик был мало похож на Бисмарка. Его мании и фобии лишь ускорили разгон центробежных сил, начатый бездумным разделом Советской Армии. И мир еще, увы, немало претерпит из-за феноменального развала величайшей страны.
Факторы поражения России
Запад победил в культурной революции. Долгий период мира (в ходе которого коммунистические вожди самоутверждающе заявляли, что часы истории отбивают время в их пользу) был на самом деле использован более эффективно Западом, возглавившим культурную революцию модернизации, определенно придав ей форму вестернизации. Как пишет Т. фон Лауэ, «впервые за все человеческое существование весь мир оказался объединенным под эгидой одной культуры... Высокомерная в своем превосходстве, она контрастирует с другими культурами, возникшими в других обстоятельствах в различных частях света. Другие культуры оказались лишенными прежней свободы культурной эволюции и вступили в бесконечную агонию рекультуризации. Под угрозой низведения до положения «народа без истории» они оказались вынужденными пройти через катастрофу коллективной травмы»553.
436
Не все западные теоретики оказались ослепленными примитивным трактованием коммунистической догмы и практики. Дадим слово С. Хантингтону: «Восприняв западную идеологию и используя ее в качестве вызова Западу, русские в определенном смысле стали ближе к Западу, более вовлеченными в его дела, чем когда-либо в своей истории. Хотя идеологии либеральной демократии и коммунизма различались в большой степени, обе стороны как бы говорили на одном языке. Крушение коммунизма и Советского Союза как бы оборвало это политико-идеологическое взаимодействие между Западом и Россией. Запад верил в триумф либеральной демократии повсюду в бывшей Советской империи. Этого, однако, не случилось... Русские перестали действовать как марксисты и начали вести себя как русские, разрыв между Россией и Западом увеличился. Конфликт между либеральной демократией и марксизмом-ленинизмом был конфликтом между идеологиями, которые, несмотря на их большие различия, касались одного и того же понимания прогресса, был секулярным и очевидным образом разделял в качестве конечных целей свободу, равенство и материальное благосостояние. Западный демократ мог вести интеллектуальные дебаты с советским марксистом. Но для него стало лишенным смысла вести дебаты с православным русским националистом»554 . Выиграл ли в результате своего явного выигрыша Запад?
Речь идет о неподготовленной, спонтанной переделке страны, которую трудно даже назвать реформированием. А благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад.
После 1988 г. перед Горбачевым встали новые, критически важные задачи. Еще в начале XX в. М. Вебер выдвинул теорию, согласно которой у лидера есть выбор между тремя типами, тремя способами легитимизации своей власти, если он желает сохранить власть и оставить свой след в истории: 1) традиционалистский; 2) харизматический; 3)законотворческий.
В первом случае лидер стремится поддержать традицию, опереться на нее. Проще других это сделать монарху из устоявшейся династии — здесь происходит обращение к чему-то нематериальному. Во втором случае лидер желает проявить исключительные качества (если лидер собственно взрывает традицию, которая к нему может быть враждебной). Второй способ дал очевидную трещину: харизма Горбачева после 1988 г. явственно потускнела. Горбачев не мог стать монархом, ослабевала его легитимация как «революционного» лидера. Оставался
437
третий путь — законотворческий, структурообразующий. Следуя ему, создается некая законоведческая, конституционная база. Потерпев поражения 1988 г., Горбачев, в целях упрочения, легитимации своей власти обратился к раннекоммунистическому традиционализму. Он довольно неожиданно стал часто обращаться к Ленину, говорить об искажениях ленинского пути Сталиным. (Точно также поступал Дэн Сяопин, призвавший на этапе реформ, в конце 1970-х гг., очистить маоизм от наслоений.) Но очень скоро М.С. Горбачев увидел опасность этого пути. Содеянное в 1988 г. не равнялось нэпу (как не равнялось и подлинным реформам Дэн Сяопина) и не было поддержано номенклатурой в той степени, как это было в 1921 г.
В 1989—1991 гг. Горбачев поставил на законотворческий-рациональный процесс легитимации. Социологическая теория выделяет три основания этого пути: формальное признание, неформальная поддержка, повышение значимости лидера вовне. На этом пути самолегитимации своего режима Горбачев пытался найти формальное признание в новом статусе — президента СССР, неформальную поддержку на XIX партконференции и на съездах народных депутатов. Но более всего ему удавалось укрепление третьего основания — внешнего. Теряя поддержку внутри страны, он становился все более популярным за ее пределами («Человек десятилетия», Нобелевская премия и пр.). Такой дисбаланс мог сокрушить психику и более стойкой личности.
Совет Запада России
Лучший совет, который Запад дает современной России, заключается в следующем: хаос и разброд, потеря идентичности и массовое разочарование происходит в России не по причинам материально-экономическим, а ввиду безмерных амбиций, неуемной гордыни, непропорциональных объективным возможностям ожиданий. Запад в лице его лучших представителей искренне и доброжелательно советует понять, что Россия — средних возможностей страна с отсталой индустриальной базой, не нашедшей выхода к индустрии XXI века. Нам честно, откровенно и с лучшими побуждениями советуют уняться, погасить гордыню, прийти в себя, трезво оценить собственные возможности и жить в мире с самими собой, не тревожа понапрасну душу непомерными претензиями и ожиданиями.
438
А почему бы и нет? Почему нужно, «против моря бед вооружась», в энный раз испытывать свою судьбу, ставить непомерные задачи, звать к практически недостижимым вершинам, будоражить покой современников, настаивать на более славном предназначении страны и всех нас, в ней обитающих? Не лучше ли вооружиться вышеприведенным советом, который полностью согласуется с библейской моралью о смирении неуемной гордыни, не лучше ли спокойно возделывать свой сад без потуг на деятельное участие в мировых делах, без разорительных посягательств на почетное место в мировых советах, без раздражающих Запад слов о якобы имеющей место «обреченности России быть великой державой?»
Увы, дельный совет о смирении, трезвой самооценке и спасительном уходе в обыденность не годится. И вовсе не из-за неких «младотурков», российских самураев, козней невзрослеющего самолюбия или частного умысла. Совет стать средней державой неосуществим по чисто психологической причине, в свете громадного и стоящего крутой горой факта: полтораста миллионов жителей России органически не согласны с участью еще одной Бразилии, с судьбой средней, второстепенной державы. Вы можете словесно — с цифрами в руках блистательно победить в споре о малости, неадекватности наших сил и ресурсов, но вы при всех стараниях не можете имплантировать в национальное сознание готовность согласиться с второстепенным характером международной роли России, ее маргинальности в мире триллионных валютных потоков, глобализации рынка и информатики, в мире недосягаемых высоких технологий. Прочным фактом современной жизни является то, что от балтийских шхер до Берингова пролива новая-старая Россия с удивительной силой тихо, но прочно таит глубинное несогласие с западным историческим анализом, с логикой жестоких цифр, с предрекаемой второстепенной судьбой.
И в обеих столицах и в провинции, в негромких беседах раздаются суждения, что это не в первый раз — страна распадалась и исчезала в 1237, 1612,1918 годах, она стояла на краю гибели в 1709,1812,1941 годах, но восставала в 1480,1613,1920, 1945 годах. И этот национальный код невозможно изменить, он не только живет в массовом представлении, он составляет его сущность, являясь основой национальной психологической парадигмы.
Хорошо это или плохо? Наверное, плохо для ультрасовременных ревнителей глобализации, кто делает ставку на «нор439
мальную» страну, кто с наилучшими намерениями жаждет рекультуризации, торжества нового рационализма разместившегося между Азией и Европой народа. Увы, с реальностью следует обращаться всерьез: Россия была, есть и будет такой, какой она живет в воспоминаниях, восприятии и мечтах ее народа. И населяющий ее народ, что бы ни говорили ему иностранные или доморощенные витии, считает заведомо плохим уход с международной сцены.
Наверное, хорошо, если видеть в национальном самосознании и гордости основу гражданственной жертвенности. Английский писатель Ричард Олдингтон писал о патриотизме как о «прекрасном чувстве коллективной ответственности. Уникальное ли это явление? Отнюдь. Если размышлять над судьбами хрестоматийных фаворитов второй половины XX века (скажем, над возрождением Германии или Японии), мы не поймем секрета их общепризнанного успеха, если не усвоим главного секрета их успеха — даже в годину национального поражения эти народы сохранили неколебимое самоуважение, веру в свою звезду, своего рода «коллективное помешательство» в виде несгибаемой уверенности в воссоздании своего могущества, в. конечном занятии почетного места в мировой семье народов. То было главное основание, без которого целенаправленный упорный труд не получил бы формы, стимула и постоянства.
Кого-то смущает сравнение с прежними тоталитарными агрессорами? Обратимся к классическим демократиям. В главных испытаниях прошедшего века лидеры ведущих демократических стран обращались к беспроигрышному элементу, к чувству национального самосознания, уязвленной гордости обиды за униженную объективным ходом событий страну. Президент Ф.Д. Рузвельт на все лады использовал формулу, что «мы, американцы — как народ — не можем, будучи вместе, потерпеть поражение». Это относилось и к Великой депрессии и к Второй мировой войне. Уинстон Черчилль в самый мрачный для своей страны час обращался к немеркнущим примерам патриотизма королевы Елизаветы Первой, не склонившейся перед Великой Армадой, к образам герцога Мальборо и адмирала Нельсона. Президент де Голль говорил о Франции како «мадонне с фресок». Мы напоминаем умонастроение лидеров демократических стран, а не самоослепленных национал-диктаторов. В чувстве обостренного патриотизма есть жизненно важный потенциал, который с блеском использовали Вудро Виль440
сон, Дэвид Ллойд Джордж и несчетный сонм борцов с национальным самоограничением.
Народы готовы вынести многое, когда их «осеняют праведные знамена». И напротив, сервильность вождей ведет их в долину национального забвения (чему пример — недавняя российская история). В этом плане смена кремлевского руководства характерна именно обращением к общему и общепонятному чувству. То, что было благом для других стран в их трудный час, не может быть абсурдно кокетливой претензией в трудный час России. Эта глубокая вера в общую судьбу является важнейшей предпосылкой упорного труда на долгом пути возвращения, вдохновенной творческой мысли наших ученых, спокойной уверенности учителей грядущих поколений, созидателей материальной основы новой экономики. Это та основа, на которой можно строить будущее. Если бы этой веры в себя и свою судьбу не существовало, на национальной истории можно было бы поставить крест. Но именно на вере в себя и в свое будущее покоится могущество современных гигантов — тех держав, чьи могущество и усилия определят ход XXI века. Откровенная цель — не попасть на задворки истории.
Цели
Что очень существенно, мнение политической элиты и основной массы населения в данном случае совпадают. Причем речь идет даже о самом прозападном крыле. Достаточно напомнить эпизод недавних предвыборных дебатов, когда один из лидеров Союза правых сил А. Чубайс обвинил лидера «Яблока» Г. Явлинского, ни более ни менее, как в недостаточном патриотизме. И путь нынешнего президента к высшему в государстве посту был проложен в том же верном, беспроигрышном направлении. Даже отблеска этой идеи было достаточно, чтобы создать вторую (по числу мандатов в Государственнной Думе) партию в стране.
Но столь очевидным образом мобилизованное национальное чувство едва ли ведет ныне к героическому созиданию. Речь идет о более грустном, заземленном, существенном. На кону гораздо более трагическое — национальное самосохранение. На горизонте появились четыре всадника Апокалипсиса: колоссальная утечка капитала из страны; нарушенный механизм государственного управления, ведущий к сепаратизму; массовая безработица; посуровевшее внешнее окружение.
441
1. Возможно, первая опасность — самая насущная и страшная. Год за годом корыстный слой вывозит свои капиталы за пределы страны, лишая ее стимулятора развития, обращая и без того скудный национальный капитал из средства спасения своей страны в источник процветания заграничных банков и компаний. Какое-то время страна еще сможет продержаться на нефтедолларовом допинге, но наступают сроки расплаты с внешними кредиторами, и неправедный многомиллиардный исток национального богатства может довести страну до комы. И уж определенно до ненависти к очередному социальному конструкту, позволяющему смертельно опасное валютное кровопускание— отток основной денежной массы.
Напомним, что в годы Великой депрессии каждый отплывающий из США лайнер означал уход из национального рынка одного миллиарда долларов. И президент Рузвельт был вынужден «заморозить» банковскую систему, ввести средства государственного регулирования, чтобы сохранить в стране доллары. В сходных обстоятельствах гордые Британия и Франция отказались выплачивать международные долги (мы говорим только о демократических странах). Самый убежденный западный демократ вне всякого сомнения закроет национальные границы, если через них — как у России сегодня — вывоз капитала будет значительно больше ввоза, что ведет к неизбежному истощению финансовой системы с сопутствующим крахом социальных устоев в финале.
2. Когда Бенджамин Франклин, Джордж Вашингтон и иже с ними увидели опасность необратимой самостоятельности штатов, они поступили не совсем конституционно — созвали в Филадельфии совет 55 «мудрецов» и за закрытыми дверями написали новую конституцию, резко усилившую федеральный центр. Теперь в американском национальном пантеоне нет более славных героев — их конституции поклоняются новые и новые поколения американцев. Не меньшая, чем от старой американской конфедерации, опасность исходит от самодовлеющих регионов — субъектов Российской Федерации. Тем больше оснований утверждать, что созданная впопыхах конституция 1993 года не икона.
3. Наличие безработицы в стране, кричащей о непролазном объеме предстоящих усилий по своему обустройству, — нонсенс. Безработный отец семейства гарантирует деградацию семьи, что в свою очередь ведет к деградации общества. Франклин Рузвельт не моргнув глазом мобилизовал безработных на
442
общественные работы — и Америка гордится дорогами, мостами, общественными зданиями той поры. В России — уникальной стране бездорожья — неиспользование готовой трудиться рабочей силы преступно. Тем более, если столь нужны новые нефтепроводы и терминалы в Петербурге.
4. Возглавлявший комиссию по денацификации Германии американский философ Джон Дьюи говорил о роковой опасности сочетания двух обстоятельств — краха национальной экономики и национального унижения. Это сочетание возникает в России, когда на ее западных границах воздвигаются новые бастионы НАТО, когда голос страны в ООН игнорируется, когда международные финансовые институты демонстративно выдвигают условия. Россия не просит об особых и льготных условиях. Но она вправе рассчитывать на то, что ее ослаблением не воспользуются слишком легковесные в своих геополитических размышлениях политики. Но если она усомнится в дружественности проводников второй волны расширения НАТО на восток, если она ощутит вызов на Каспийском море, если ее влияние в Европе будет девальвировано, тогда реализуются условия, о которых говорил великий Дьюи, и она усомнится в целесообразности дружбы с Западом.
Агония спонтанного реформизма
А что же Россия? Куда ты мчишься, гоголевская тройка-Русь? Выступая недавно в Стэнфордском университете, прежний заместитель государственного секретаря США Строуб Талбот поделился «мнением многих»: в пропасть. И другие народы, посторонясь, с изумлением смотрят на лихую погибель. Лондонский журнал «Экономист» подсказал слово для определения того процесса, когда неспособность управлять страной становится очевидной и, заполняя вакуум, за дело управления берутся пришлые из других стран: колонизация. В 2005 году правительство Соединенных Штатов выделило 780 млн. долл. для мониторинга ядерных объектов России, для конверсии, для переработки оружейного плутония. Десятки миллионов, выделены для предотвращения согласия российских ядерщиков работать в странах, чьи цели США не разделяют555. «Экономист» размышляет: «Когда страна испытывает недостаток в людях, в управлении, способном поддерживать основные процессы жизнедействия, рано или поздно вакуум начинают заполнять иностранцы. Называется это колонизацией. Еще рано гово443
ритъ определенно, но что-то вроде этого уже начинает происходить в России»556. Иностранные врачи работают над предотвращением эпидемий. Полицейские Запада борются с российской коррупцией. Филантроп Сорос помогает четырем тысячам российских ученых, финансирует создание учебников, переобучение прежних армейских офицеров. Ведущие бизнесмены страхуются в западных фирмах. В то же время возможности российского государства резко сократились, российский государственный бюджет приблизился по объему к ирландскому.
Исходя из опыта двадцатого века, трудно напрочь отрицать сравнение, которое делает великий испанский философ X. Ортега-и-Гассет между Испанией и Россией. «Обе страны оказались населенными расой-народом, испытывающим недостаток в выдающихся личностях. Славяне — могучее народное тело, над которым едва подрагивает крошечная детская головка. Разумеется, некое избранное меньшинство имело положительное влияние на жизнь русских, но по малочисленности ему так и не удалось справиться с необъятной народной плазмой». И отечественному наблюдателю трудно смириться с тем, что у российского общества не нашлось необходимых культурных и творческих сил, чтобы избавиться от массового увлечения сугубо поверхностным подражательством, суметь на критическом повороте увидеть опасность, действовать совместно и сплоченно, оставляя в стороне разногласия, видеть главное, ощутить ленту русской истории, услышать голос здравого смысла.
В ходе агонии распада страны симпатии Запада оказались недостаточными для легитимации власти Горбачева внутри страны. Это и породило удачливого соперника. Их битва окончательно сокрушила создававшееся тысячелетие государство. Коллапс коммунизма был функцией искаженного типа ускорения модернизации, корректирующей себя. Ведь еще в 1965 г. X. Арендт утверждала (справедливо), что все подлинные революции были в конечном счете прежде всего результатом давления, оказываемого стремлением к модернизации. (В современной западной теории примерно такие же позиции занимают Айзенстедт, Боумен, Холмс).
Встречая чужую культуру, Запад действовал и действует преимущественно двумя способами, так сказать, сверху и снизу. Сверху происходит дискредитация местных лидеров, утрата ими авторитета в глазах собственного народа. Вслед за этим следует дискредитация прежнего социального порядка, системы духовных ценностей, структуры безопасности данного на444
рода. Коллективное его существование в базовом смысле начинает зависеть от внешних сил.
После дискредитации автохтонного правительства начинается вестернизация «снизу» посредством деятельности миссионеров, инвесторов, торговцев, ученых, специалистов, западных людей с воображением и авантюрной хваткой. Их эффективность создает неистребимую привлекательность, что быстро готовит слой местных почитателей и компрадоров. Культура Запада, гуманитарные ее аспекты, помогают при этом удивительно — вплоть до фактического ослепления образованного слоя. Открывшаяся миру местная экономика немедленно становится зависимой от индустрии, искусства и науки Запада.
Поразительно, но униженные культуры именно по собственной воле изменили даже свой внешний вид: африканцы оделись, китайцы обрезали косички, русские сбросили кафтаны. Предметом глобальной имитации стали западные вкусы, обычаи, привычки, моральные нормы, мировоззренческие позиции. Ведь именно Запад так или иначе показал пути прогресса. Тотальность этого вызова привела к тому, что незападные культуры отступили в глубину. Именно там, в глубине оригинального цивилизационного психологического склада готовилось своего рода «контрнаступление», черты которого обнажились в конце XX века. Психика — последнее убежище униженных и отступивших перед Западом цивилизаций — оказалась плацдармом, на котором незападные цивилизации после смерти идеологий начали свое возвратное движение.
Россию ждет либо рекультуризация, либо сознательная национальная модернизация — примерно такая, какую проводит сегодня наш южный сосед — Китай. Одного только не может позволить себе наша страна: слепых ожиданий некоей «невидимой руки» рынка, который якобы автоматически поднимет производство, науку и общий цивилизационный уровень. План и расчет ведут людей; силу им придает чувство исторической несправедливости.
Где место России в мире после холодной войны? По меньшей мере, ясно, что это место уменьшилось. «Хотя Россия остается важным государством, — пишет американский генерал Одом, — она уже не способна играть ведущую роль. Она не имеет внутренне связанного правительства, которое могло бы в подлинном смысле говорить от имени страны. Ее вожди редко отражают подлинные интересы Российской Федерации uлu ее граждан. Большинство из них... просто желает обога445
титъся («а Россия будь проклята.»). В Заире Мобуту, в Нигерии Абача, как и ряд других вождей, стали богатыми несмотря на то, что их страны нищали. То, что подобная судьба уготована России, предполагает то обстоятельство, что, по последним оценкам, с 1991 года она взяла в долг 99 млрд долл. и за это же время 103 млрд долл. ушли из страны. Более того, олигархи и процветающие бизнесмены действуют абсолютно рационально в своих собственных интересах»551. Россия, по мнению западных специалистов, поражена синдромом послеколониального слабого государства, общим для государств третьего мира. «Это состояние ни ненормально, ни временно; оно может продлиться десятилетия»558. Россия вовсе не похожа на межвоенную веймарскую Германию — та, по меньшей мере, имела сильные государственные институты — судебная система, полиция, устоявшаяся бюрократическая система; ее население было молодым, восстановление экономики — быстрым и без иностранной помощи. Россия же — «слабое государство без практически каких-либо институтов, абсолютно обязательных для эффективной рыночной экономики: налоговая система, царство закона, установленного процесса обращения в суд и так далее. Ее население умирает молодым, и общая численность населения сокращается»559.
Молчание моря
Окончание «холодной войны» произошло после того, как в Кремле М. С. Горбачев и его окружение произвело базовую переоценку основных мировых процессов и интересов России — неважно, в данном случае, правильную или неправильную. Горбачев, как это отчетливо видно сейчас, недооценил сложности задачи изменения советского строя, изменения Советского Союза, и это повело к краху.
После невероятных словоизвержений 1987—1993 годов наступил штиль. Где вы, витии тех лет, чьи статьи с трепетом ожидала читающая Россия? Что-то останавливает авторов, что-то велит им молчать, Это «что-то» — не отсутствие десятимиллионной «Литературки» или сотен тысяч экземпляров тиража «Нового мира» и «Знамени», т.е. отсутствие национальной сцены — ведь, напротив, лотки повсюду сияют глянцем новых изданий. Это «что-то» — смущенная гордость, оторопелое сознание, внутренняя неуверенность, расплывшееся моральное чувство. «Что-то» совершенно отчетливо говорит самой честной
446
и талантливой части общества, что произошедший в российском обществе в 90-е годы социальный, политический, культурный и моральный переворот не совпал с ожиданиями.
Как это ни странно, годы кипучей гласности превратили народ в великого немого. Самое простое объяснение: он устал, слишком велик разрыв с прошлым, слишком велико непонимание, очевидно обесценились слова. Второе распространенное объяснение состоит в том, что российской политической культуре не хватает зрелости, народу политический процесс предстает как «театр абсурда»: нет внушающих доверие лидеров, партии теряют лицо, политические движения аморфны, их избирательная база неустойчива, политические обещания дискредитированы, законы не исполняются, указы исполнительной власти противоречат друг другу.
Главное обстоятельство состоит в том, какое воздействие за последние двадцать лет оказала на стомиллионную национальную аудиторию наша интеллигенция в смысловом плане. Важно то, что говорила народу его просвещенная часть. Следует выделить три волны, потрясшие народное воображение и, в конечном итоге, породившие немоту.
В первые годы (вторая половина 1980-х годов) с огромной и убедительной силой была дискредитирована прежняя семидесятилетняя история страны. Это был колоссальный удар по тому, во что верили три поколения, и в конечном счете по национальному самосознанию. В итоге были подорваны основы прежней массовой исторической памяти.
В последующие годы (1990-е) удар настиг самих сокрушителей. То был крах пустого многословия Горбачева и Ельцина, безделья, несовпадения слова и дела, невыполненных обещаний. Произошла массовая дискредитация перестройки. Страну постигла тяжелая новая реальность спада в экономике, развала страны, раскола в октябре 1993, Чечни, криминализации, приватизации — что привело к потере доверия к критикам критиков.
Если первые после прихода к власти Горбачева годы сокрушили социальную идею, то последующие нанесли удар по патриотической идее — рухнули Варшавский Договор, СССР, прежняя политическая карта мира. На следующем, третьем этапе пришли зримые социальные беды. Во все времена российская интеллигенция артикулировала глас народа, служила и утешителем и поводырем. Но не в этот раз. В годы кризиса государства, резкого изменения ориентиров, всеобщего смущения не очень уверенно, а скорее с неким обреченным упорством ин447
теллигенция предложила своему народу то, что можно характеризовать как отказ от веры в здравый смысл, потерю доверия к собственным ощущениям и инстинктам. Верить, что прогресс есть регресс. Что падение жизненного уровня, всеобщее опустошение и смятение есть естественное состояние. Как же мог после этого не замолчать народ, которому трижды за очень короткое время указали, что по дороге страданий и жертв его вели фанатики и слепцы?
Российской интеллигенции важно отметить, какие идеи никогда не теряли и никогда не потеряют свое значение для «молчаливого большинства» в стране с нашей историей. Прежде всего, это две великие идеи — социальная справедливость и патриотизм. В той мере, в какой «менее мятежная» российская интеллигенция конца века предаст эти идеи, она потеряет традиционно привилегированное положение в национальной жизни.
Что остается
У нас два главных ресурса — самая большая в мире территория и самое терпеливое, жертвенное и образованное население.
1. Начнем с территории, где наш самый очевидный, явный и теряемый ресурс — это Сибирь и Дальний Восток. Сегодня за Уральским хребтом живут 27 млн. человек, а между Байкалом и Тихим океаном — менее 7 млн. человек. От Михаила Романова до Михаила Горбачева хозяева Кремля осознавали важность этих колоссальных просторов. Столыпин приложил все силы для массового переселения сюда людей из европейской части России. Сталин панически боялся повторения японского «эксперимента» на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири в 1917— 1922 гг. В стратегических целях он создал Северный морской путь, строил большой Тихоокеанский флот, приглашал девушек-красавиц на берега Тихого океана. Во всех парках страны звучал вальс о маньчжурских сопках. В моей семье гордились тем, что трое капитанов — братья моего отца — служили на Тихоокеанском флоте. Не было семьи, где не читали бы «Порт-Артур», не танцевали бы под «Амурские волны».
В менее суровые и более смутные времена возобладали другие песни. Отменен северный коэффициент, невыносимыми стали условия жизни в районах вечной мерзлоты. Десять лет назад население Чукотки составляло 165 тысяч человек, сегод448
ня оно опустилось до 60 тысяч. Ржавеют лучшие в мире ледоколы и никому нет дела до края, которым Россия, если воспользоваться выражением М.В. Ломоносова, намеревалась «прирастать». Тяжесть жизни и смена семейных ориентиров привела к тому, что на семью в России ныне приходится 1,4 ребенка, Россия теряет в год до миллиона своих жителей. Это означает, что между 2030 и 2040 годами, в условиях продолжения главенствующей демографической тенденции, азиатская часть страны будет утеряна, потому что там уже не будет наших соотечественников. Будут потеряны земли и огромные природные богатства. (В Центральной Азии будет проживать стомиллионное население, а население в Китае, и в Индии дойдет до полутора миллиардов человек в каждой из этих стран соответственно.) Если кто-то считает подобные выкладки предвзятым или партийным алармизмом, пусть обратиться к западным демографам-футурологам, воспринимающим эти обстоятельства уже за аксиому.
Эта демографическая и геополитическая ситуация меняет буквально все. Мы сегодня — обладатели самого большого в мире дома, может быть неуютного и пустого, но и его у нас весьма скоро отберут.
Если нас как нацию не устрашает и не мобилизует эта угроза, это просто и грустно означает, что нас уже ничто, никакие обстоятельства и соображения не способны подвигнуть в сторону самовыживания, витальности, не говоря уже о более высоких — исторических целях. И нужно признать: если мы думаем, что Ермак ошибся, — тогда мы достойны своей участи. То, что исторически всегда было нашим огромным тылом — Евразия — становится нашим самым уязвимым местом. Это самая большая перемена в геополитическом положении России.
2. Второй наш ресурс — наше жертвенное население. Из этого источника черпали все модернизаторы России, начиная с Петра Великого. Особенно впечатляющими были два периода феноменально быстрой индустриализации: 1892—1914 и 1929— 1961 гг. Более всего в обоих случаях великую жертву принесло наше крестьянство. В этом плане Сталин принципиально ничем не отличался от тех, кто никогда не пустил бы его на свой порог, от светочей отечественной экономической практики — министров финансов Вышнеградского и Витте. Скажем, в 1893 году в России был страшный голод, сопоставимый с голодом 1933 года. Но в обоих случаях Россия (в первом случае царская, во втором — советская) лишь увеличила экспорт хле449
ба — необходимы были средства для закупки станков, для строительства железных дорог, домен, оборонных заводов.
Процесс, увы, завершен. Последние «трезвые и трудолюбивые» (слова Столыпина) покинули деревню в 1960-е годы. А в начале 1990-х в деревнях после крушения колхозов остались лишенные всяких перспектив. Эти люди, прежде соль нашей земли, еще произвели в 2004 году фантастический урожай, но только себе во зло: цены рухнули, и российский крестьянин опять оказался жертвой коварного города. Во всех государствах мира берегут этот цвет земли (особенно решительно в США и Франции). В России же, отняв все, за исключением скудных средств выживания, обходили крестьянство, словно вражескую орду — ну как же, ведь у них неевропейские манеры и у них неухоженные погосты. Российское крестьянство, перед которым мы все в неоплатном долгу, перестало быть источником добычи средств для модернизации. Их хлеб уже не идет на мировые рынки. Впервые мы стали закупать зерно в 1963 г. США, Канада и Аргентина наравне с жестко прикрытым в этом отношении Европейским союзом лишили сельское хозяйство России функций экспорта.
Из людских ресурсов в стране остались лишь образованные горожане, успевшие до 1991 года воспользоваться возможностями одной из лучших в мире школьных систем. Но нужны ли они своей стране, эти люди, которые последние в нашей истории годы сохраняют свои индустриальные навыки и квалификацию? Часть из них нашла себе применение за границей (не менее 50 тысяч наших сограждан высокой квалификации отдает свои знания и умение на чужой ниве). Другая — огромная часть — деквалифицировалась. Их можно встретить на чартерных рейсах в Стамбул, с ними можно поговорить на наших многочисленных крытых и открытых рынках. Часть из них преуспела, но громадное большинство просто выживает. Так мы обращаемся с самым ценным своим достоянием, с нашими высококвалифицированными специалистами, с теми, кто освоил современное производство, но в конечном счете пал жертвой воцарившейся на государственных командных высотах смеси бездумности, невежества и корысти.
Обратимся к проблеме национальной стратегии, точнее говоря, национальной стратегии выживания. Здесь друг другу противостоят два радикально противоположных подхода. Первый полагается на создание некоего питательного бульона, некоей живительной среды, позитивных микробов рынка — который все поставит на свои места, создаст движущую силу и
450
повернет маховик национального возрождения в экономике, а потом уже и в остальных сферах. Детские и нелепые фантазии урывками читавших книги самоучек Этот долгожданный «бульон» рыночных отношений — наше самое страшное национальное болото, в которое мы все вместе угодили. Этот бульон никогда не давал результатов в незападном, неиндивидуалистическом обществе.
Обратимся ко второму подходу, к модернизации сверху. И история, и западные наблюдатели видят наше будущее — если оно у нас есть — именно в этом. Все, что было в России позитивного в сфере индустриальной мобилизации, в сфере экономического развития, все было сделано из кабинетов. Я говорю это как историк. России везло на министров финансов — он петровского канцлера Шафирова до хрущевского Зверева. Блестящая плеяда — Бунге, Ройтерн, Вышнеградский, Витге, Коковцов, Берг — для всех них проблема модернизации России была главной и животрепещущей. Точку «надира», максимальной индустриальной зависимости они прошли в 1885 году, затем были созданы условия для знаменитой, блистательной модернизации 1892-1914 гг. Ресурсы были знакомые. Об изъятии крестьянского зерна на экспорт мы уже говорили (поезжайте в Одессу и Ригу — вся архитектура XIX века говорит об интенсивности и прибыльности этой торговли). Вторым источником промышленного роста были зарубежные инвестиции.
Прежде всего, Петербург воспользовался германским испугом Парижа и взамен военного союза добился инвестиции 27 млрд. франков в ликвидацию российского бездорожья. Позволю себе напомнить, что пять западных стран активно инвестировали в российское развитие — по мере убывания это Франция, Британия, Германия, Бельгия, Соединенные Штаты — около миллиарда золотых рублей на 1914 год. Эти инвестиции позволили соединить железными дорогами огромную страну и освоить нефть Баку и уголь Донбасса. Напомню, что всей нефтью России, 9/10 угля, 60 процентами машиностроения владели иностранцы. Русская буржуазия и правительство боялись более всего не инвестиций французов и бельгийцев, а конкуренции германских товаров с российскими на российском рынке. Наибольший страх вызывало германское экспортное доминирование. По существу из-за этого началась Первая мировая война. Тимирязев говорил, что не позволит немецкими плугами русскую землю пахать. Боялись также сложностей вы451
хода на западные рынки. Поэтому русский текстиль и другие товары шли в Маньжурию, Монголию, Персию.
Трудно ли представить себе, что новая Россия взамен вооружения Северного альянса осенью 2001 г. требует-просит у США создания магистрали «Москва — Ош» (американские капиталы, азиатские рабочие)? А маршрут «Западная Европа-Восточная Азия», который затронул бы коренные интересы развитого мира и России? Если Запад желает ослабить зависимость от Персидского залива, то почему бы его не заинтересовать транспортными магистралями, нефте- и газопроводами Тюмень — Рур? Царские министры умели мыслить стратегически, а как с их потомками?
Теперь мне хотелось бы посмотреть на нас чужими глазами. Самым престижным из еженедельников в США является английский «Экономист», который самые серьезные американцы воспринимают как энциклопедию, как последнее слово. Недавно «Экономист», рассуждая об однополярности руководимого Соединенными Штатами мира, сделал весьма примечательную оговорку: «Стоит только в России прийти к власти трезвым и разумным людям, как в мире появится второй полюс». Так думают не только в Лондоне. Если маленький Бирмингем смог начать первую мировую индустриальную революцию, то почему приходится печалиться о судьбе огромной, трудолюбивой и талантливой России? Как найти верный путь? Не строить же все расчеты на неласковой приполярной нефтяной корове?
Президент США Билл Клинтон немало интересовался Россией, о чем говорят хотя бы его 27 встреч с российскими президентами. Относительно развития России у него было четкое мнение (зафиксированное в мемуарах его большого друга Строуба Тэлбота). Как свидетельствует, скажем, Строуб Талбот, даже президент Клинтон, повинуясь здоровому чувству реализма, вскричал: «В чем Россия нуждается, так это в проектах огромных общественных работ... Они находятся в депрессии, и Ельцин должен стать их Франклином Рузвельтом». Заметим, что это говорит ультрарыночник, самый большой на государственном уровне певец глобализации, который ни одной речи не произнес без гимна глобализационным процессам.
В дальнейшем на роль инициатора российского «Нового Курса» Запад прочил Е.М. Примакова, а затем — В.В. Путина.
Если кому-то не нравится стоявший чуть левее центра американский президент-демократ, то обратимся к стоящему правее политического центра итальянскому премьер-министру
452
Берлускони. Как собирается выходить из кризиса праволиберальное правительство Берлускони в Италии? Созданием в рамках государственного планирования 125 крупных индустриальных проектов, наибольшую известность среди которых приобрело создание моста на Сицилию (5 млрд. долл.) и спасение автомобильного концерна «Фиат». Может, вожди глобализации и свободы рынка среди англосаксов видят иные экономические лекарства для России? Вовсе нет.
Недавно автору этих строк пришлось встречаться с лучшим, наиболее известным американским историком А. Шлесинджером-мл. (некогда советником двух президентов США). Речь шла только об одном: пусть четверо американских специалистов по Франклину Рузвельту встретятся с равным числом российских специалистов по «Новому курсу» Рузвельта и постараются выработать программу выхода России из кризиса посредством своего рода повторения кризисного государственного планирования на манер известных инициатив ФДР в 1930-е годы. Последнее, во что будут верить даже Клинтон и Берлускони, — в животворную ценность ухода государства из экономики и социальной сферы, в спасительную роль питательного бульона хаоса (называемого свободой частной инициативы). Новояз «крышевание» в масштабах всей страны неведом западным лидерам, но по собственной воле и будучи в здравом уме и трезвой памяти никто из них не уведет самого мощного исправителя популярных и губительных идиосинкразии—государство — из критической сферы национального выживания.
Кто создал теперь уже многочисленные имитации Кремниевой долины от Франции до Южной Кореи и Малайзии? Правильно, государственные органы планирования. А разве в России было иначе в годы выхода из кризисов — в годы реформирования императора Александра Второго, подъема 1885— 1914 гг., индустриализации XX века? И только в последние двенадцать лет невежды обнаружили, что роль государства слишком велика.
Этого не может быть в природе. Не может быть излишней разумной планирующей человеческой силы, мобилизации на решение проблем вместо опускания в дикий российский разгул и разор, от чего могут ликовать лишь анархисты и противники извлечения опыта из национальной и зарубежной истории. Поставим вопрос так: кто низвел на нет туберкулез полвека назад и кто его возвратил за последнее десятилетие? Отвечаем, эпидемии победила разумная сила государства; ослабление
453
оного, дикая вера в «питательный бульон» анархии возвратила в Россию страшные призраки национального вымирания.
Мы с вами живем в том «позолоченном веке», который гениально заклеймил Марк Твен. Но в стране Марка Твена появился Теодор Рузвельт с «Честным курсом» и набросил узду государства на частный капитал. Вудро Вильсон создал финансовые рычаги в виде Федеральной резервной системы; и, как апофеоз — пришел Франклин Делано Рузвельт и отверг сонное ожидание президентом Гувером неведомого чуда, «когда сама заработает капиталистическая экономика». Когда же в России вернется здравый смысл, нужда в котором очевидна Клинтону и Берлускони?
Еще десять лет назад живы были иллюзии относительно того, что объединенная сила Ту + Су + МиГ + Ант даст авиацию лучше «Боинга». Иллюзии увяли с уходом из производительной сферы координатора-государства и приходом новоявленных Тит Титычей, чья алчность якобы и обеспечит наше спасение. Российское государство уходит даже оттуда, где оно в свое время блестяще победило всеобщую неграмотность, отправило в музеи эпидемии, дало веру пресловутому российскому «маленькому человеку». Теперь этот человек только раздражает тех, кто не желает знать ни отечественной, ни зарубежной истории. Он, этот российский рабочий и крестьянин, видите ли, не самоорганизован, не способен на высшую эффективность в условиях фанфар экономической свободы. Его удел — крышевание в масштабах всей страны.
А кто же тогда создал лучший в мире танк и автомат, кто первым вышел в космос, создал судно на воздушной подушке, первый пассажирский реактивный лайнер, первую в мире атомную электростанцию? Мобилизовавшее общество государство. И нет другой силы. Не сомневайтесь: если уж Клинтону было ясно, что делать, когда он призывал найти российского Рузвельта, то знайте: без массовых общественных работ под эгидой государства, без общегосударственного плана России (в условиях массовой безработицы, дисквалификации, краха национальной промышленности, эрзац-образования частных учебных заведений) из кризиса не выйти. Пора отказаться от иллюзий и в Охотном ряду, и в Кремле.
Наш самый главный ресурс — это невероятно оскорбленное национальное чувство, готовность претерпеть и создать нечто общественно значимое. То есть быть мобилизованным. Люди этого хотят. С идейно противоположной стороны нам
454
говорят: «Вы что, хотите, чтобы опять по гудку к 7 часам утра, в стужу и темень наш современник, наш индустриальный рабочий бежал сломя голову на завод... Он же нас будет ненавидеть за очередную мобилизацию». Мне кажется, что в таких аргументах сказывается непонимание нашего соотечественника-современника, пережившего в 90-е продолжающуюся до сих пор «негативную мобилизацию» свободы от всего,« свободы от», но не «свободы для». Он нас будет ненавидеть не за раннюю побудку, а за бессмысленность своего существования, за то, что добытые кровью медали его отца стали латунными побрякушками, за поруганное достоинство, за поблекшую в несправедливости жизнь. Суть этой мобилизации — не подобие жизни в лагере, как пытаются представить ситуацию те, кто упрощает процесс для целей критики, а нахождение смысла, преодоление аномии (распада и деструкции ценностей), постановка ясных государственных целей, привлекательных для населения, социальная интеграция, формирование культурных образцов — всего того, что отсутствует в первобытном бульоне, даже заселяемом не менее адаптивными, чем те, кто выживает, гигантами большого бизнеса.
Сегодня нам пытаются показать, что на последний — главная надежда, что государство беспомощно и безденежно, государственные предприятия мало эффективны. Не новая мысль. Столкнулся с ней сорокатрехлетний Теодор Рузвельт (самый молодой в американской истории президент). После пяти месяцев пребывания в Белом доме он начал ощущать, что он слишком медленно продвигается к достижению своих стратегических целей. Если он решил войти в историю, ему нужно не откладывать главного из задуманного внутри страны — ослабления всевластия трестов. Если он не сделает этого, то останется в американской истории неотличимым от всех этих Арчеров и Гарфильдов — покорных слуг экономических воротил, считающих себя хозяевами страны. Теодор Рузвельт пришел в Белый дом не для того, чтобы быть пешкой в руках монополий. Он хотел «делать историю» на внутреннем и на внешнем фронте, демонстрируя миру широту своих взглядов, а не позорную слабость — корысть преследующих узкие интересы недалеких политиканов, которые предпочли достойному месту в истории «свиной хрящик». Собственно неожиданности в выяснении отношений здесь не было — выступая в Миннеаполисе еще за две недели до вступления в должность, Рузвельт предупредил претендующие на всевластие тресты: «Огромные личные и корпо455
ративные состояния, огромные комбинации капитала, рост которых характеризует становление нашей индустриальной системы, создают новые условия и делают необходимыми базовые изменения прежнего отношения государства и нации к собственности... Все более и более становится очевидным, что государство и, если это необходимо, вся нация, будут стремиться к обладанию правом наблюдения и контроля в отношении огромных корпораций». Скромно таиться хозяева жизни не привыкли, и сам Морган откликнулся без промедления и с характерным лаконизмом: «Я ничего не должен обществу». Фактически этими словами президент компании «Ю.С. стал» бросил вызов президенту страны «Ю.С», то есть Соединенным Штатам, их президенту. И битва эта закончилсь победой государства и возвышением Соединенных Штатов.
Желание американского и омского рабочего жить в осмысленном мире, его патриотическое чувство и является главным ресурсом политики Т. Рузвельта, возвышения США и надежд современной России. Мы должны сейчас для себя решить, нужно ли обращаться к этому патриотическому чувству. Это можно сделать лишь раз в поколение, легче всего это сделать Президенту, если он разделяет боль страны, отодвигаемой историей и жесткими обстоятельствами на непривычную обочину истории.
Если наше правительство не выдвигает никакой мобилизационной инициативы, если сегодня вечером мы эйфорически вручаем «Нику», а завтра «Триумф», сознательно отказываясь ощущать, что находимся в состоянии национальной катастрофы, если у интеллигенции, долженствующей быть совестью нации, не возникает чувство, что, может быть, это — последний шанс, что через 15-20 лет нечего будет спасать. Без преувеличения, , что мы находимся на «Титанике», танцующем и развлекающемся перед катастрофой. Нашей стране необходим план, необходима перспектива — таковы особенности единственной незападной страны, никогда, до последнего времени, не бывшей зависимой от Запада страной.
Нам нужно (как это нужно, скажем, Сильвио Берлускони) найти то, что будоражит и возбуждает общественное восприятие и общественное воображение. Нам ведь тоже нужны мосты — и на Сахалин, и к Керчи. Без мобилизации на решение общенациональных задач— а это предполагает ясную и правдивую оценку приключившейся с нами трагедии — нас не поймет омский рабочий, да мы и сами себя не поймем. Это — един456
ственное, на что способно наше население. Мы не западные люди-кирпичики. Никакие частные монополии, никакой товарный бульон нас не спасет. Мы, теряя на глазах наш прежний евразийский огромный тыл, стоим у роковой черты. Ослабевает образованность населения, мы все меньше читаем. Мы теряем нашу великую науку и нашу прежнюю потрясающую культуру. От нас уже ничего не ждут, кроме газа и нефти. Будем ли мы на нашем «Титанике», в нашей созданной великими трудами и муками талантливых предков, прекрасной и жертвенной стране ждать, пока волны исторического прибоя не плеснут в наши иллюминаторы? Пока капитан приказал оркестру на палубе играть веселую музыку, чтобы не было паники.
457

ПРИМЕЧАНИЯ
1 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 670.
2 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Washington: Brookings Institution, 1994, p. 775
3 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 669.
4 Garthoff R The Great Transition. American-Soviet Reations and the Cod War. Washington: The Brookings Institution, 1994, p. 752.
5 Odom W. Russia's severa seats at the tabe («Internationa Affairs», N 4,1998, p. 809-910).
6 Обращаю внимание на свою книгу: Уткин А И. Мировая холодная война. Москва: Алгоритм-ЭКСМО, 2005.
7 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the Cod War. Washington: The Brookings Institution, 1994, p. 752.
8 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 338-339.
9 Lapidus G. Reagan and the Russians: United States Poicy toward the Soviet Union and Eastern Europe (in: Oye К Lieber R. and Rothchid, eds. Eage Defiant: United States Foreign Poicy in the 1980s. New York: Litte, Brown and Company, 1983. Garthoff R. Detente and Confrontation: American-Soviet Reations from Nixon to Reagan. Washington: Brookings, 1985.
10 Американская литература о Горбачеве обильна: 1. Sheehy G. Gorbachev: The Making of the Man Who Shook the Word London: Heineman, 1991; Doder D. and Branson L Gorbachev: Heretic in the Kremin. New York: Viking, 1990; Kaiser R Why Gorbachev Happened: His Triumphs and His Faiure. New York: Simon and Schuster, 1991 e.a.
11 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the Cod War. Washington: The Brookings Institution, 1994, p. 770.
12 Schutz G. Turmoi and Triumph. My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 529
13 Schutz G. Turmoi and Triumph. My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 532.
14 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 81.
458
15 Smith H. The New Russians. London: Hutchinson, 1990, p. 72-73.
16 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 272.
17 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 262.
18 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 334.
19 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 400.
20 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 654.
21 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 662.
22 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 265.
23 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 288.
24 Ibid., p. 171.
25 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 152.
26 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 193.
27 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 28928 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 76.
29 Baker J. The Poitics of Dipomacy. Revoution, War and Peace. 1989-1992. N.Y, 1995, p.78,146,
30 Shutz G. Op. cit., p. 1006.
31 Ibid., p .1089.
32 Ibid., p. 1090.
33 Shutz G. New Reaities and New Ways of Thinking («Foreign Affairs», Spring 1985,p.707).
34 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 138.
35 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 140.
36 Черняев А. Шесть лет с Горбачевым. Москва: Издательская группа Прогресс. Культура. 1993, с. 328-329.
37 Baker J.Op.cit.,p.65.
38 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 441.
39Ibid.,p.589,593.
40 Dobrynin A In Confidence. N.Y, 1995, p.427
4' Smith H. Reagan: What Kind of Word Leader? (New York Times Magazine, 1980, Nov. 16, p. 172.
42 Scheer R. With Enough Showeis: Reagan, Bush and Nucear War. New York, 1982, p. 5.
459
45 Brown S. The Faces of Power. Constancy and Change in US Foreign Poicy from Truman to Reagan. New York, 1983, p. 642.
44 New York Times, 1982, May 30.
45 Strategic Review, 1984, Winter, p. 95.
46 Osgood R. The Revitaization of Containment («Foreign Affairs», America in the Word, 1981).
47 Brown S. The Faces of Power. Constancy and Change in US Foreign Poicy from Truman to Reagan. New York, 1983, p. 59348 The Defence Monitor, 1983, №7, p. 8.
44 Cochran Т., Arkin W, Hoenig M. Nucear Weapons Databook, vo. 1, Cambridge, 1984, p. 145.
50 Cruise Missies: Technoogy, Strategy, Poitics. Washington, 1981, p. 90.
51 Brown S. The Faces of Power. Constancy and Change in US Foreign Poicy from Truman to Reagan. New York, 1983, p. 588.
52 «US-Soviet Reations in the Late 20th Century», officia White House transcript of an address in Santa Barbara by Robert С McFarane, August 19,1985, p. 2.
53 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the Cod War. Washington: The Brookings Institution, 1994, p. 224.
54 Shutz. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 576-577.
55 Shutz. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p.778.
56 Добрынин АФ. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986). Москва: Автор, 1996, с. 661.
57 Добрынин АФ. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986). Москва: Автор, 1996, с. 612.
58 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 577.
59 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 574.
60 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 574.
61 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 118.
61 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993,p. 586.
63 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 993,p. 591.
64 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 598.
65 Cannon L President Reagan: The Roe of a Lifetime. New York: Simon and Schuster, 1991, p. 748-749
66 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 720-724.
67 Geb L KGB Defector Heped the CIA Brief Reagan before the Summit Taks («New York Times», August 9,1986, p., 4).
68 «Правда», 28 ноября 1985 г.
69 «Коммунист», № 17, ноябрь 1985, с. 20.
460
70 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 603.
71 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 602.
72 Weeky Compiation of Presidentia Documents. Nov. 25,1985, pp. 1422-1424.
73 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 92.
74 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 606.
75 «Известия», 28 ноября 1985 г.
76 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 68977 State Buetin, vo. 86, January 1986, p. 13-14.
78 McFarane R. US Foreign Poicy Opportunity and Risk. December 9, 1985, «Current Poicy» №779, p. 2-4.
79 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 692.
80 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 698.
81 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 1003.
82 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 94.
83 Shutz G, Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 69984 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 94.
85 Shutz G. TUrmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York. Chares Scribner's Sons, 1993, p. 568.
86 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 95.
87 Добрынин А.Ф. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986). Москва: Автор, 1996, с. 661.
88 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 716.
89 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 704.
90Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 304.
91 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 715.
92 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 709.
93 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York. Chares Scribner's Sons, 1993, p. 711.
94Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 743.
95 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 738.
461
96 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 92.
97 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 286.
98 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 757.
99 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 96.
100 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 700.
101 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 770.
102 Shutz G. Turmoi and Triumph: My  "fie:///ears"Years as Secretary of State. New York Chares Scribner's Sons, 1993, p. 702.
103 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 97.
104 См.: Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 287.
105 Ахромеев С.Ф. и Корниенко Г.М. Глазами маршала и дипломата. Москва: Международные отношения, 1992, с. 108-109
106 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 701.
107 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 702.
108 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 764.
109Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 702.
110 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 778.
1'' Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 775.
112 Добрынин АФ. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986). Москва, Автор, 1996, с. 655.
113 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 869.
114 Добрынин АФ. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986). Москва: Автор, 1996, с. 656-657.
1'5 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 891.
116 «Правда», 28 января 1987 г.
117 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 305 (note).
117Weeky Compiation of Presidentia Documents, March 9,1987, p. 204.
119 «Правда», 30 мая 1987 г.
120Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 718.
121 «Washington Post», Apri 19, 1987, p. A19, A24.
122 Reagan R. An American Life. New York: Simon and Schuster, 1990, p. 685-686.
462
123 Reagan R. An American Life. New York Simon and Schuster, 1990, p. 686.
124 Schutz. Turmoi and Triumph, p. 686.
125 Presidentia Documents, June 22,1987, p. 658-659
126 Captive Nations Week, 1987, vo.23 (Juy 27, 1987), p. 827.
127 127 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 270.
128 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 268.
129 Reagan R. An American Life. New York: Simon and Schuster, 1990, p. 689-691.
130 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 985.
131 Добрынин АФ. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986). Москва: Автор, 1996, с. 657.
132 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 985-988.
133 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 985-988.
134 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 324.
135 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 997.
136 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 999-1000.
137 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 1002.
138 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p 1001-1002.
139 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 1081.
140 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 1003.
141 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 3-4.
142 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 19.
143 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York Chares Scribner's Sons, 1993, p 1089
144 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 1090.
145 «Правда», 25 марта 1988 г.
146 «Washington Times», March 14,1988, p. A3.
147 Department of State Buetin, vo. 88, Apri 1988, p. 39-41.
148 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York Chares Scribner's Sons, 1993, p. 1100.
149 Objectives at the Moscow Summit. White House, Apri 26,1988, Secret, p. 1,3. (DecacifiedNovember 27,1992).
150 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 352.
151 «Правда», 12 декабря 1987 г.
463
152 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 354.
153 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 1105.
154 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 1009-1011.
155 Oberdorfer D. The Turn-. From the Cod War to a New Era, the United States and the Soviet Union, 1983-1990. New York: Poseidon Press, 1991, p. 263.
156 Presidentia Documents, December 14,1987, p. 1503.
157 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 331.
158 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 1011.
159 Brinkey J. Soviet Visitor Is Turning on A His Charm («New York Times», December 10,1987).
160 Reagan R. My Objective at the Summit. November 10, 1987, Secret, p. 2 (Decacified November 27,1992).
161 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 54.
162 Добрынин А.Ф. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986). Москва: Автор, 1996, с. 657.
163 Интервью с Ахромеевым в «La Repubbica» 11 марта 1989 г.и в «Красной звезде» 2 июля 1989 г.
164 «Международная жизнь», №10, октябрь 1988, с. 19165 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet.Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 364.
166 «Правда», 7 декабря 1988 г.
167 FBIS, Soviet Union, Juy 5,1988, p. 16. 168 Presidentia Documents, December 5,1988, p. 1579-1580. 169 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 367.
170 Козырев А. Доверие и баланс интересов. («Международная жизнь», октябрь 1988, №10, с. 10).
171 Reagan R. An American Life. New York: Simon and Schuster, 1990, p. 717.
172 «Правда», 2 июня 1988 г.
173 «Правда», 13 апреля 1988 г.
174 «Литературная газета», 18 мая 1988 г.
175 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 46.
176 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 42.
177 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 11.
178 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 11.
179 Presidentia Documents, December 19, 1988, p. 16131614. 180 Shutz G. Turmoi and Triumph: My Years as Secretary of State. New York: Chares Scribner's Sons, 1993, p. 1108.
464
181 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves-. The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 25.
182 «Andover Buetin», January 19,1989
183 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest I>eves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 44.
184 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 27.
185 Ibid., p.80.
186 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 24-70.
187 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 45-46.
188 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 377.
189 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 40.
190 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 40.
191 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 42.
192 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 124.
193«Washington Post», September 19,1989, p. A10.
194 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 48.
195 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993,p.51.
196 Oberdorfer D. The Turn: From the Cod War to a New Era, the United States and the Soviet Union, 1983-1990. New York: Poseidon Press, 1991, p. 334-345.
147 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 51.
198 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War, New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 60.
199 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 63. 200 Ibid, p. 140-1.
201 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 66.
202 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 66.
203 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p 25. 204Washington Post», May 6,1989, p. A21.
205Weeky Compiation of Presidentia Documents, May 22,1989, p. 699-702. 206Presidentia Documents, May 29,1989, p. 747-749. 207Presidentia Documents, May 24,1989, p. 766-769-208 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 74.
465
209 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Utte, Brown and Company, 1993, p. 57.
210 Oberdorfer D. The Turn: From the Cod War to a New Era, the United States and the Soviet Union, 1983-1990. New York: Poseidon Press, 1991, p. 338-339.
211 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 65-68.
212 Presidentia Documents, Juy 24,1989, p. 1070.
213 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York Random House, 1995, p. 199.
214 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York Litte, Brown and Company, 1993, p. 35.
215 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 114.
216 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 385.
217 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 117-121.
218 Department of State Buetin, December 1989; p. 10-14.
219 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York Litte, Brown and Company, 1993, p. 119.
220 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 121
221 GarthoffR. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 385.
222 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 394.
223 «Правда», 16 июля 1989 г.
224 «Российские вести», 5 июня 1992 г.
225 Presidentia Documents, Juy 10,1989, p. 1028.
226 Ibid..
227 Ныне этот документ хранится в бывшем архиве Центрального Комитета, ныне Центре хранения современной документации (ЦХСД) и располагается в ЦХСД,.Фонд 89, перечень 9, документ 26. Документ Центрального Комитета № 164/ 177, с. 1-3.
228 Ibid., р. 3-9,18-23.
229 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 106.
230 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Utte, Brown and Company, 1993, p. 109.
231 Oberdorfer D. The Turn: From the Cod War to a New Era, the United States and the Soviet Union, 1983-1990. New York Poseidon Press, 1991, p. 358-361.
232 Mediterranean Quartery, Spring 1990, p. 14-24.
233 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York Utte, Brown and Company, 1993, p. 149234 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York Utte, Brown and Company, 1993, p. 167.
235 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York Utte, Brown and Company, 1993, p. 154.
466
236 Добрынин А.Ф. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986). Москва: Автор, 1996, с. 664.
237 Oberdorfer D. The Turn: From the Cod War to a New Era, the United States and the Soviet Union, 1983-1990. New York: Poseidon Press, 1991, p. 381.
238 Presidentia Documents, December 11,1989, p. 1892.
239 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 271.
240 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 165.
241 «Правда», 5 декабря 1989 г.
242 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 407.
243 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 293-294.
244 Пространно об этом: Gorbatschow M.S. Gipfegesprache: Geheime Protokoe aus meiner Amtszeit. Berin: Rowot, 1993.
245 «Правда», 5 декабря 1989 г.
246 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 170-171.
247 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 27 2.
248 Tabott S. Rethinking the Red Menace («Time», January 1,1990, p. 69).
249 Weeky Compiation of Presidentia Documents, January 8,1990, p. 1.
250 Nitze P. Gorbachev's Pan for a Communist Comeback («Washington Post», January 10,1990, p. A19).
251 «The New York Times», February 2,1990, p. A16.
252 Haig A. Unjustified Euphoria («Washington Post», February 11,1990).
253 «The New York Times», February 2,1990, p, A16.
254 Tyer P. Webster Sees No Reviva of Soviet Threat («Washington Post», March 2, 1990, p. A).
255 The Former Soviet Union in Transition. Study Papers submitted to the Joint Economic Committee, Congress of the United States. Wasington, GPO, 1993, p 14; СССР в цифрах и фактах в 1990 году. Москва: Финансы и статистика, 1991, с. 40.
256 Friedman Th. Soviets' Response Gets US Support («The New York Times» January 17,1990, p. A7.
257 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 177.
258 «Литературная газета», 5 января 1990 г.
259 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York Litte, Brown and Company, 1993, p. 179.
260 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 179.
261 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 182.
262 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 379263 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 380.
467
264 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 350.
265 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 323.
266 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 204.
267 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 208.
268 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 261.
2,14 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 260.
270 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 211.
271 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 424 (note).
272 Oberdorfer D. The Turn: From the Cod War to a New Era, the United States and the Soviet Union, 1983-1990. New York: Poseidon Press, 1991, P 409-410.
273 Presidentia Documents, December 11,1989, p. 1878.
274 Presidentia Documents, February 5,1990, p. 150.
275 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 413.
276 Oberdorfer D. The Turn: From the Cod War to a New Era, the United States and the Soviet Union, 1983-1990. New York: Poseidon Press, 1991, p. 393-397.
277 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 188.
278 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 414 (note).
270 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 193280 US Department of State Dispatch, September 3,1990, p. 26-31.
281 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet LJnion. New York: Random House, 1995, p. 383.
282 Matock J. Autopsy on an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 384.
283 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 203.
284 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 240.
285 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 387.
286 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p 230.
287 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 422.
288 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte. Brown and Company, 1993. p. 193-212
289 Ibid, p. 171.
468
290 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 216.
291 Ibid., p.2 59 (note).
292 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 219.
293 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 427.
294 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 216-228, Oberdorfer D. The Turn: From the Cod War to a New Era, the United States and the Soviet Union, 1983-1990. New York: Poseidon Press, 1991, p. 410.
295 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 274.
296 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 381.
297 Ibid., p. 700.
298 Ibid., p.765. 299 Ibid., p.894.
300 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 229.
301 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 403.
302 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 250.
303 «Красная звезда», 21 июня 1990 г.
304 «Рабочая трибуна», 12 июня 1990 г.
305 «Рабочая трибуна», 26 июня 1990 г.
306 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 236.
307 «The New York Times», Juy 7,1990, p. 5.
308 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves-. The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 240.
309 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 405.
310 «Аргументы и факты», № 12, март 1993.
311 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 238.
312 Добрынин А.Ф. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986). Москва: Автор, 1996, с. 666.
313 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 238.
314 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 240.
315 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 262.
316 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 413.
317 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 427.
469
318 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 429.
319 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 272.
320 «Правда», 18 декабря 1990 г.
321 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 294-295.
322 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 289.
323 Шеварднадзе Э. А. Будущее принадлежит свободе. Москва, 1992, с. 224.
324 Presidentia Documents, November 26,1990, p. 1871-1873.
325 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 294.
326 Черняев А. Шесть лет с Горбачевым. Москва: Издательская группа «Прогресс», Культура, 1993, с. 388.
327 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 316.
328 «Nationa Inteigence Daiy», January 24,1991 («Crisis at the Turning Point»).
329 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 437.
330 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 439.
331 US Department of State Dispatch, February 4, 1991, p. 71.
332 Игнатенко В. От Виьнюса до Фороса: Самые тяжелые дни Горбачева («Новое время», №12, март 1992. 22-26.
333 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 309.
334 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 319.
335 «Правда», 23 января 1991 г.
336 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 302.
337 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 311.
338 Presidentia Documents, February 4,1991, p. 90-91.
339 Presidentia Documents, February 11,1991, p. 143-144.
340 Secretary Baker. Opportunities to Buid a Better Word House Foreign Reations Committee. February 6,1991, Dispatch, February 11,1991, p. 85.
341 «Правда», 12 января 1991 г.
342 «Правда», 1-4 февраля 1991 г
343 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 326.
344 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 478.
345 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 481.
346 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 298-325.
347 «Washington Post», February 21, 1991.p. A26.
470
348 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 349.
349 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 448.
350 «Washington Times», February 22,1991, A.
351 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 453.
352 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 349.
353 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 483.
354 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 460.
355 Dobbs M. Yetsin Urges Reform Forces to «Decare War» on Kremin Leaders («Washington Post», March 10,1991.A14-A15).
356 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 488.
357 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 491.
358 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 508.
359 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 360.
360 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 509.
361 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 511.
362 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War, New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 363.
363 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 525.
364 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 531.
365 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 369.
366 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 462.
367 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 362-370.
368 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 524.
369 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 373.
370 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 376.
371 «Правда», 24-26 апреля 1991 г.
372 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 532.
471
373 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 518.
374 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 520.
375 «Washington Post», June 5, 1991, p. A23.
376 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 376-391.
377 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 464.
378 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 395.
379 «Советская Россия», 27 июня 1991 г.
380 «Известия», 2 июля 1991 г.
381 «Правда», 3 июля 1991 г.
382 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 532.
383 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 544.
384 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 543.
385 «Washington Times», May8, 1991, p. A.
386 Garthoff R. The Great Transition: American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 465.
387 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 549.
388 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 464.
389 Beschos.s M. and Tabott S. At the Highest Leves. Boston: Litte, Brown, 1993, .p. 407.
340 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 554.
391 Черняев А. Шесть лет с Горбачевым, с. 457.
392 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 556.
393 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest eves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 407.
394 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 463.
395 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 370-406.
396 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 411. 397Presidentia Documents, August 5, 1991, p. 1080. 398 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington. The Brookings Institution. 1994, p. 467. 399 Presidentia Documents, August 5, 1991, p 1067. 400 Presidentia Documents, August 5, 1991, p. 1067.
401Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 469.
472
402 Presidentia Documents, Juy 1,1991, p. 1067. 403 Presidentia Documents, Juy 1,1991, p. 1068.
404 Matock J. Autopsy on an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York. Random House, 1995, p. 560. 405 Presidentia Documents, Juy 30,1991, p. 1069.
406 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves: The Inside Story of the End of Cod War. New York: Litte, Brown and Company, 1993, p. 412-413.
407 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Washington: The Brookings Institution. 1994. p. 466.
408 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 466.
409 Whean J. The Moscow II Summit, Juy 30-31,1991. Cosing on START and Opening on the New Economic Agenda. CRS Report for Congress. Washington: Congressiona Research Service, 1992, p. 88-105.
410 FBIS Soviet Union, August 5, 1991, p. 10-11/
411 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 566.
412 Presidentia Documents, August 5,1991, p. 1093-1095.
413 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Washington: The Brookings Institution. 1994, p. 471.
414 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 5 71.
415 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves. Boston: Litte, Brown, 1993, p. 421.
416 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves. Boston: Litte, Brown, 1993, p. 423.
417 Presidentia Documents, August 26,1991, p. 1159
418 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves. Boston: Litte, Brown, 1993, p. 407.
414 Черняев А. Шесть лет с Горбачевым, с. 457.
420 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 592.
421 Matock J. Autopsy on an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 601.
422 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves. Boston: Litte, Brown, 1993, p. 438.
423 Beschoss M. and Tabott S. At the Highest Leves. Boston: Litte, Brown, 1993, p. 441.
424 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 479.
425 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 784.
426 Baker J. The Poitics of Dipomacy. Revoution, War and Peace. 1989-1992. N.Y., 1995,527.
427 Department of State Dispatch, October 7,1991, p. 740-748.
428 Presidentia Documents, September 30,1991, p. 1349
424 Presidentia Documents.September 30,1991, p. 1351.
430 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 491.
473
431 Baker J. The Poitics of Dipomacy Revoution, War and Peace. 1989-1992. N.Y., 1995,p.559.
432 Baker j. The Poitics of Dipomacy. Revoution, War and Peace. 1989-1992. N.Y., 1995,p.560.
433 Baker J. The Poitics of Dipomacy. Revoution, War and Peace. 1989-1992. N.Y., I995,p.56.
434 СССР Государственный статистический комитет, 1991 год. Москва, 1992.
435 «Правда», 7 октября 1991 г.
436 ТАСС, 26 августа 1991 г.
437 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 630.
438 «Washinton Post», November 28,1991, p. A.
439 «The New York Times», November 29,1991, p. A1.
440 «The New York Times», November 29,1991, p. A20.
441 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 631.
442 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 633.
443 «Department of State Dispatch», December 9,1991, p. 1991, p. 879.
444 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 495.
445 TACC, 10 декабря 1991 г.
446 Декларация о новом Содружестве. ТАСС, 8 декабря 1991 г.
447 «Washington Post», December 9,1991, p. A16.
448 Baker J. The Poitics of Dipomacy. Revoution, War and Peace. 1989-1992. N.Y., 1995,p.565.
449 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington-. The Brookings Institution. 1994, p. 484.
450 «Department of State Dispatch», December 16,1991, p. 887-893451 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 642.
452 Baker J. The Poitics of Dipomacy. Revoution, War and Peace. 1989-1992. N.Y.,1995,p.577.
453 Baker J. The Poitics of Dipomacy Revoution, War and Peace. 1989-1992. N.Y., 1995,p.567-8.
454 Baker J. The Poitics of Dipomacy Revoution, War and Peace. 1989-1992. NY, 1995,p.572.
455 Baker J. The Poitics of Dipomacy. Revoution, War and Peace. 1989-1992. NY, 1995, p. 572.
456 Baker J. The Poitics of Dipomacy. Revoution, War and Peace. 1989-1992. NY, 1995,p.574.
457 Presidentia Documents, December 30,1991, p. 1883-1885.
458 Kotkin S. A Tour Through the Wreckage of the Soviet Empire. Trashcanistan (The New Repubic, Apri 15,2002. P.31).
459 Ibid, p. 32.
460 Lieven D. Empire: The Russian Empire and Its Rivas. Yae University Press, 2001.
461 Kotkin S. A Tour Through the Wreckage of the Soviet Empire. Trashcanistan (The New Repubic, Apri 15,2002. P.46).
474
462 Waker M. Post 9/11: The European Dimension («Word Poicy Journa», Winter 2001/02,p.41).
465 «Word Poicy Journa», Winter 2001/02, p.39.
464 Bremmer I. and Zasavsky A. Bush and Putin's Tentative Embrace («Word Poicy Journa», Winter 2001/02, p.49).
465 Odom W. Reaism about Russia («Nationa Interest», Fa 2001, p.32-39).
466 Odom's Russia: a forum («Nationa interest», Winter 2001/2002, p. 16).
467 Odom's Russia: a forum («Nationa interest», Winter 2001/2002, p. 17).
468 Odom's Russia: a forum («Nationa interest», Winter 2001/2002, p. 17).
469 Odom's Russia: a forum («Nationa interest», Winter 2001 /2002, p. 119).
470 Odom's Russia: a forum («Nationa interest», Winter 2001/2002, p.121-122).
471 Gaddis J.L And Now This: Lessons from the Od Era for the New One. Oxford: The Perseus Press, 2001, p. 13472 Coton T. and McFau M. Op.cit., p.48.
473 Bremmer I. arid Zasavsky A Bush and Putin's Tentative Embrace («Word Poicy Journa», Winter 2001/02, p.47).
474 Ibid., p.55.
475 Ocott M. Centra Asia's New States: Independance, Foreign Poicy, and Regiona Security. Washington: U.S. Institute of Foreign Press, p. 12.
476 Ocott M. op.cit. p. 17.
477 Kotkin S. A Tour Through the Wreckage of the Soviet Empire. Trashcanistan (The New Repubic, Apri 15, 2002. P.34).
478 Karny Y. Highanders: A Journey to the Caucasus in Quest of Memory. N.Y.:Farrar, Starus and Giroux. P. 421.
479 Karny Y. Highanders: AJourney to the Caucasus in Quest of Memory. N.Y.:Farrar, Starus and Giroux. P. 423480 King Ch. The Modovans: Romania, Russia, and the Poitics of Cuture. Hoover Institution Press, 2001/
481 Kotkin S. A Tour Through the Wreckage of the Soviet Empire. Trashcanistan (The New Repubic, Apri 15, 2002. P.38).
482 Kotkin S. A Tour Through the Wreckage of the Soviet Empire. Trashcanistan (The New Repubic, Apri 15, 2002. P.41).
483 King Ch. The Modovans: Romania, Russia, and the Poitics of Cuture. Hoover Institution Press, 2001. P. 173484 Wochik S., Zvigyanich V. (eds.) Ukraine: The Search for a Nationa Identity. NY, Rowman and Litefied, 2001.
485 Kotkin S. A Tour Through the Wreckage of the Soviet Empire. Trashcanistan (The New Repubic, Apri 15,2002. P.43).
486 Kotkin S. A Tour Through the Wreckage of the Soviet Empire. Trashcanistan (The New Repubic, Apri 15, 2002. P.43).
487 Wochik S, Zvigyanich V. (eds.) Ukraine: The Search for a Nationa Identity. NY, Rowman and Litefied, 2001.
488 The New Repubic, Apri 15,2002.
489 Kotkin S. A Tour Through the Wreckage of the Soviet Empire. Trashcanistan (The New Repubic, Apri 15,2002. P.45).
490 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 776.
475
491 Dain A. Causes of the Coapse of the USSR (in: «Post-Soviet Affairs», October-December 1992, p. 279-302; «The Strange Death of Soviet Communism: An Autopsy» (in: «Nationa Interest», Spring 1993).
492 Geditsch N.P. The End of Cod War: Evauating Theories of Internationa Reations.(«Jouma of Peace Research», August 1993, p. 357.
491 Lange D. Foreword to: R.Summy, M.Saa (eds). Why the Cod War Ended. A Range of Interpretations.Westport, 1995, p.I.
494 Haig A. Caveat: Reaism, Reagan, and Foreign Poicy. London: Macmian, 1984, p. 229.
495 Hawkes N. The Dawn of a New Age («The Observer», March 5,1995, p.21).
496 Meoan G. Miitary Cutbacks Wi Crimp U.S. Foreign Poicy («Wa Street Journa», January 25,1993, p. A17).
497 «Vita Speeches of the Day», 1993, N 7, p. 194-5.
498 Weinberger C. Fighting for Peace. N.Y., 1990, p. 31 -4.
499 Schesinger J. New Instabiities, New Priorities.(«Foreign Poicy», 1991/1992, p.3,17).
500 wofford ch. The Democratic Chaenge («Foreign Poicy», 1991/1992, p.99-100).
501 Kramer M.Eyes on the Prize («Time», October 19,1992, p.38)
502 Lugar R. The Repubican Course. («Foreign poicy», N 86,1992, p.86-7. 501 Hyand W The Cod War is over. N.Y.I990.
5(14 Truman H.Memoirs, v.. N.Y., 1955, p. 552.
505 Homes L Post-Communism. N.Y.,1997, p.30.
506 Jensen K, Schraub K. (eds) A discussion of the origins of Thinking on Arms Contro. Washington, 1990, p. 60-72.
507 Brzezinski Zb. The Cod War and Aftermath («Foreign Poicy» 1992, N 4, p.42).
508 Ibid., p.43.
509 Risse-Kappen, Th. Did «Peace Through Strength» End the Cod War («Internationa Security», Summer 1991, p. 162-188).
510Geditsch, N.P. The End of the Cod War. Evauating Theories of Internationa Reations («Journa of Peace Research», August 1993, p. 357).
511 Chemoff F. Ending the Cod War: The Soviet Retreat and the U.S. Miitary Buidup («Internationa Affairs», 1991, N 1, p. 111-126).
512 Mandebaum M. The Bush Foreign Poicy («Foreign Affairs», 1989, N2, p. 19-20.
513 Barnett L Gambing with History: Ronad Reagan in the White House. N.Y., 1983, p.294.
54 Deudney D., Ikenberry G.J. Who Wan the Cod War? («Internationa Affairs», Spring 1989,p.31).
515 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Wahington: The Brookings Institution. 1994, p. 339.
516 Cox M.From the Truman Doctrin to the Second Superpower Detente: The Rise and Fa of the Cod War (Journa of Peace Research», Feb. 1990, p. 25-4).
517 Remnick D. Dumb Luck: Bush' Cod War («New Yorker», January 25, 1993, p. 105-8.
518 Fairbanks Ch. The Nature of the beast («Nationa Interest», Spring 1993, p. 46-56.
519 Brzezinski Zb. The Grand Faiure: The Birth and Death of Communism in the Twentieth Century, N.Y, 1990.
476
520 Schesinger A Who Reay Won the Cod War. («The Wa Street Jourrna», September 14, 1992, p. A10).
521 Gener E. The God that Paed («New Repubic», June 22,1992, p. 40-1. .
522Summy R. ,Saa M.(eds) Why the Cod War Ended. Westport.1995, p. 142.
523 «The New Yorker», January 13,1992, p.22.
524 Geb L. Who won the Cod War («The New York Times», August 22", 1992, p. A27)
525 Fukuyama F. The End of History and the Last Man. N.Y., 1992. p. 41.
526 Kenbort D. On Soviet Communism («The Nationa Interest», Summer 1993, p. 107).
527 Brzezinski Zb. The Grand Faiure: The Birth and Death of Communism in the Twentieth Century. N.Y., 1990.
528 Haftendorn H. The «Katzenjammer» of the Reaist «Arms Contro», December 1992, p. 497-8.
529 Parrot B. Soviet Nationa Security under Gorbachev («Probems of Communism», November-December 1988, p.14.
530 Kegey Ch. (ed). Controversies in Internationa Reations Theory Reaism and the Neoibera Chaenge. NY, 1995.
531 Cortright D. Peace Works: The Citizen's Roe in Ending the Cod War. Bouder, 1993.
532 Why the Cod War Ended. Westport, 1995, p. 17.
533 Wright J. The End of the Cod War: The Brezhnev Doctrine («Why the Cod War Ended». Westport, 1995, p.47).
534 Homes L Post-communism. N.Y, 1997, p.29.
535 Mason D. Revoution in East-Centra Europe: The .Rise and Fa of Communism and the Cod War. Bouder. 1992.
536 Kaiser R. Why Gorbachev Happened: His Triumphs, His Faiure, and His Fa. NY, 1992, p. 11-3.
537 «Washington Post», December 26,1991, p. A33538 Taber Ch. Poi: An Expert System Mode of US Foreign Poicy Beiefs Systems. («American Poitica Science Review», December 1992, p. 888-904.
539 Homes L Op. cit.,p.25.
540 Carter A. Success and Faiure in Arms Contro Negotiations. Oxford, 1989, p.2()5-227.
541 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 671.
542 Garthoff R. The Great Transition. American-Soviet Reations and the End of the Cod War. Washington: Brookings Institution, 1994, p. 775.
543 Turpin J. Gorbachev, the Peace Movement, and the Death of Lenin («Why the Cod War Ended*. 1995, p.47).
544 Kaiser R. Why Gorbachev Happened: Oberdorfer D. Initiation of Change, Gorbachev among Century's Greatest («Washington Post», December 26,1991, p. A33).
545 Brzezinski Zb. The Cod War and Aftermath («Foreign Affairs», 1994, N 4, p.46).
546 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 655.
547 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995. p. 656.
548 Matock J. Autopsy of an Empire. The American Ambassador's Account of the Coapse of the Soviet Union. New York: Random House, 1995, p. 665.
477
549 Sestanovich S. Did the West Undo the East? («The Nationa Interest», Spring 1993, p. 26-34).
550 Rush M.Fortuna and Fate («The Nationa Interest»). Spring 1994, p.40.
551 Lebow R., Stein J. We A Lost the Cod War. Ottawa, 1994.
552 Gaddis J.L The United States and the End of the Cod War: Impications, Reconsiderations, Provocations. N.Y., 1992, p. 156.
553 Von Laue. Op. cit, p. 316.
554 Huntington S. Op. cit., p. 142
555 «The Economist», December 12, 1998, p.35.
556 «The Economist», December 12,1998, p.35.
557 Odom W. Russia's severa seats at the tabe («Internationa Affairs», N 4, 1998, p. 813).
558 Ibid., p. 813.
559 Ibid, p.814.

СОДЕРЖАНИЕ

Введение 5
Глава 1. Провинциалы на сцене 30
Глава 2. Переговоры 45
Глава 3. На берегу озера Леман 56
Глава 4. В столице Исландии 78
Глава 5. Ослабление ОВД 98
Глава 6. Европа Горбачева: «от Владивостока до Ванкувера» 113
Глава 7. Последние встречи сверхдержав 129
Глава 8. Президент Буш 150
Глава 9. Саморазрушение 170
Глава 10. Восточная Европа 181
Глава 11. Мальта 186
Глава 12. Решающий год: 1990 201
Глава 13. Германский вопрос .. 216
Глава 14. Объединение Германии 236
Глава 15. Горбачев сдает позиции 269
Глава 16. Новый фаворит Запада . 296
Глава 17. Канун перемен 331
Глава 18. Переворот и контрпереворот 351
Глава 19. Россия и Запад после августа 367
Глава 20. Американский взгляд на то, чем был СССР 391
Глава21. Осмысление тектонического сдвига 417
Заключение. Пятнадцать лет спустя 436
Примечания 458

Уткин Анатолий Иванович
БОЛЬШАЯ ВОСЬМЕРКА: ЦЕНА ВХОЖДЕНИЯ
Редактор Г. Потапов
Компьютерная верстка А. Кувшинников
В оформлении переплета использована фотоинформация РИА «Новости»
ООО «Алгоритм-Книга» Тел.: 929-93-02, 733-97-89
Оптовая торговля: Центр политической книги — 733-97-89
«Столица-Сервис» — 375-32-11, 375-24-33, 375-36-73
Мелкооптовая торговля: г. Москва, СК «Олимпийский». Книжный клуб.
Торговое место № 30, 1-й эт. Тел.: 8-903-519-85-41
Подписано в печать 15.05.2006.
Формат 84x108 1/32. Печать офсетная. Бумага тип. Усл. печ. л. 25,2.
Тираж 4 000 экз. Заказ № 3494.
Отпечатано в полном соответствии с качеством
предоставленных диапозитивов в ОАО "Тульская типография".
300600, г. Тула, пр. Ленина, 109 .

<>
<>