Рубинштейн С.Л.
Бытие и сознание
ГЛАВА 1
О месте психического во всеобщей взаимосвязи явлений материального мира
К постановке проблемы
Пытливая, ищущая мысль человека, проникая со все возрастающей страстью и успехом в глубины мироздания, познает материальный мир в его бесконечно сти — в большом и малом, постигает строение атома и Вселенной, решает одну за другой проблемы, которые на каждом шагу ставит перед ней природа. Эта пытли вая, ищущая мысль человека не могла не обратиться и на самое себя, не могла не остановиться на вопросе о взаимоотношении мышления и природы, духовного и материального. Это основной вопрос философии. Различное его решение разде ляет идеализм и материализм — главные направления, борющиеся в философии. Теоретическая значимость этого вопроса очевидна.
Но вопросы большой теории, правильно поставленные и верно понятые, — это вместе с тем и практические вопросы большой значимости. По-настоящему ви деть крупные теоретические проблемы — это значит видеть их в соотношениях с коренными вопросами жизни.
Вопрос о связи психического с материальным, о зависимости психического от материальных условий — это вопрос не только о познаваемости, но и об управляе мости психических процессов. Решение вопроса о зависимости того или иного протекания психических процессов от объективных условий определяет пути формирования, направленного изменения, воспитания психологии людей. Пра вильно поставленные вопросы познания мира в конечном счете связаны с задача ми его революционного преобразования.
Подобно тому как две линии, незначительно отклоняющиеся друг от друга в исходной точке, чем дальше, тем все больше расходятся, ^небольшое вначале от клонение от верного пути в теории неизбежно разрастается по мере продвижения от исходных вопросов теории в жизнь, в практику. Поэтому отстаивание верной линии в коренных вопросах теории становится делом не только научной добросо вестности, но, в конечном счете, и моральной, политической ответственности за судьбы людей. Так относились к коренным вопросам теории основоположники марксизма. К этим вопросам надо относиться именно так, и только так. Иначе не стоит к ним подступаться вовсе.
Психические явления, как и любые другие, связаны со всеми явлениями жиз ни, со всеми сторонами и свойствами материального мира. В различных свя
зях они выступают в разном качестве: то как рефлекторная высшая нервная дея тельность, то как идеальное в противоположность материальному или как субъ ективное в противоположность объективному. Чтобы всесторонне и верно рас крыть природу психического, надо исходить не из абстрактно-всеобщего поня тия психического, с самого начала односторонне фиксируя его в том качестве, в каком оно выступает в одном каком-нибудь отношении (например, как идеальное в противоположность материальному или субъективное в противоположность объективному), надо обратиться к конкретному изучению психических явлений, взять их во всех существенных связях и опосредствованиях, выявить разные их характеристики и соотнести эти характеристики в соответствии с объективной логикой тех связей и отношений, в которых каждая из них выступает. Таков от правной пункт подлинно научного исследования, единственно возможный для того, чтобы преодолеть различные «точки зрения», произвольные в своей одно сторонности.
Психические явления выступают прежде всего в связи с мозгом. Они связаны с мозгом по самому своему происхождению. Психические явления возникают и существуют лишь как функция или деятельность мозга. Существование в качест ве процесса, в качестве деятельности, и именно деятельности мозга, — таков пер вичный способ существования всего психического. Задача исследования приро ды психических явлений, по крайней мере одна из существенных задач такого исследования, заключается в том, чтобы изучать связь психических явлений с мозгом. Вопрос состоит не в том, существует ли такая связь — это бесспорно, а в том, какова эта связь, как связана психическая деятельность с мозгом, каковы ее отличительные черты. При попытке разрешить эту задачу оказывается, что она неразрешима, если не раскрыто вместе с тем и отношение психических явлений к внешнему миру.
Психическая деятельность — это деятельность мозга, являющаяся вместе с тем отражением, познанием мира; одни и те же психические явления всегда вы ступают и в том и в другом качестве. Два вопроса — различные и даже как будто разнородные: один — гносеологический — о познавательном отношении психи ческих явлений к объективной реальности, и другой — естественнонаучный — о связи психического с мозгом, — взаимосвязаны настолько, что, решив опреде ленным образом один из них, нельзя уже решить иначе, чем соответственным, строго определенным образом, и другой.
Никак не приходится обособлять и противопоставлять одно другому — отно шение психического к мозгу и его отношение к внешнему миру. Этого нельзя де лать прежде всего потому, что психическая деятельность — это деятельность мозга, взаимодействующего с внешним миром, отвечающего на его воздействия. Поэто му правильно понятая связь психического с мозгом — это вместе с тем и правиль но понятая связь его с внешним миром. И только правильно поняв связь психиче ского с внешним миром, можно правильно понять и связь его с мозгом1.
1 Так, например, идеалистическая подстановка ощущения в качестве опыта на место бытия в силу внутренней своей логики неизбежно ведет к отрыву ощущения от мозга. Борьба Авенариуса с «интроекцией» диктуется его гносеологической позицией. Для того чтобы подставить ощущение, со знание в качестве опыта на место объективного бытия, надо предварительно оторвать их от субъекта, от деятельности его мозга.
Сказать, что психическая деятельность есть деятельность мозга, взаимодейст вующего с внешним миром, отвечающего на его воздействия, — значит, в конеч ном счете, сказать, что это деятельность — рефлекторная.
Положение, согласно которому психическое является деятельностью или функ цией мозга и вместе с тем отражением объективной реальности, как бы предусмат ривает с необходимостью в качестве своей предпосылки рефлекторное понимание психической деятельности. Психическая деятельность является функцией мозга и отражением внешнего мира, потому что сама деятельность мозга есть деятельность рефлекторная, обусловленная воздействием внешнего мира. Психическая деятель ность мозга может быть отражением мира, лишь поскольку она носит рефлектор ный характер, поскольку психические явления определяются в самом своем воз никновении воздействием вещей, отражением которых они в силу этого являются.
Утверждение, что психическое есть функция мозга, не может означать и не означает, что оно является всецело изнутри детерминированным отправлением мозга, его клеточной структуры. Как только психические явления представляют ся такими отправлениями мозга или органов чувств, они неизбежно рассматрива ются как выражения состояния соответствующего органа (рецептора или мозга) и утрачивают, таким образом, свою познавательную связь с миром, превращаются в лучшем случае в условный знак вещей. Представление о психическом как об от правлении мозга неизбежно, как учит история, ведет к физиологическому идеа лизму. Познавательная связь психических явлений с внешним миром как объек тивной реальностью сохраняется, только если они мыслятся не как лишь изнутри детерминированные отправления мозга, а как ответная деятельность его, начи нающаяся с воздействия на мозг внешнего мира. Мозг — только орган психи ческой деятельности, а не ее источник. Источником психической деятельности является мир, воздействующий на мозг. Связь психических явлений с внешним миром выступает, таким образом, при рассмотрении и связи психических явле ний с мозгом и их гносеологического отношения к объективной реальности.
В ходе нашего дальнейшего исследования мы начнем с анализа абстрактно вы деленного гносеологического отношения психических явлений к бытию, с тем чтобы затем вскрыть механизм их возникновения. Психические явления возни кают именно тогда, когда в ходе рефлекторной деятельности мозга (в процессе дифференцировки раздражителей) появляются ощущения, и отраженный в них раздражитель выступает в качестве объекта. Именно с этим связан «скачок», пе реход к психическим явлениям. И именно поэтому гносеологическое отношение к объекту определяет основную «онтологическую» характеристику психического1. Если рефлекторное понимание психической деятельности определяет природное происхождение психических явлений, то гносеологическое отношение к объек тивной реальности определяет их «сущность». Таким образом, отмеченная выше зависимость между заключенным в рефлекторной теории пониманием связи пси хических явлений с мозгом и трактовкой их познавательного отношения к бытию
' Для всей немарксистской философии типична противоположная установка - характеристика психического как бытия своего рода (sui generis) без всякого учета его познавательного отноТения к материальному бытию. Эта тенденция получила свое особенно заостренное выражение в психологическом «экзистенциализме» Титченера. Титченер стремится получить психическое бытие (existence) в чистом виде, выключив, начисто вытравив иэ психических явлений всякое познавательное отношение к объекту.
означает, собственно, связь и взаимозависимость понимания природного проис хождения психических явлений и их гносеологической сущности.
Всякий психический процесс имеет познавательную сторону, которая, однако, не исчерпывает его. Объект, отражаемый в психических явлениях, как правило, затрагивает потребности, интересы индивида и в силу этого вызывает у него опре деленное эмоционально-волевое отношение (стремление, чувство). Всякий кон кретный психический акт, всякая подлинная «единица сознания» включает оба компонента — и интеллектуальный, или познавательный, и аффективный (в по нимании не современной психиатрии, а классической философии XVII в., напри мер Спинозы, а также социалистов-утопистов XVIII в.). Однако именно в позна вательной стороне психического процесса особенно рельефно выступает связь психических явлений с объективным миром; в решении гносеологической про блемы — ключ для преодоления субъективистического понимания психической деятельности.
Говоря о психической деятельности как деятельности мозга, взаимодействую щего с внешним миром, нельзя забывать, что мозг только орган, служащий для осуществления взаимодействия с внешним миром организма, индивида, человека. Сама деятельность мозга зависит от взаимодействия человека с внешним миром, от соотношения его деятельности с условиями его жизни, с его потребностями. (Эта зависимость выступает в виде изменяющегося в зависимости от условий жизни сигнального значения раздражителей и выражается в законах сигнальной деятельности мозга.) Мозг — только орган психической деятельности, человек — ее субъект. Чувства, как и мысли человека, возникают в деятельности мозга, но любит и ненавидит, познает и изменяет мир не мозг, а человек. Чувства и мысли выражают эмоциональное и познавательное отношение человека к миру. Пси хические явления возникают в процессе взаимодействия человека с миром; они включаются в это взаимодействие как необходимый компонент, без которого оно в высших специфических формах у человека совершаться не может. Психическая деятельность как рефлекторная деятельность мозга — это осуществляемая моз гом психическая деятельность человека. Взаимодействие индивида с миром, его жизнь, потребности которой и привели к возникновению мозга как органа психи ческой деятельности человека, практика — такова реальная материальная основа, в рамках которой раскрывается познавательное отношение к миру, такова «онто логическая» основа, на которой формируется познавательное отношение субъек та к объективной реальности.
Как же раскрывается это последнее? На вопрос о том, какова связь психиче ского с мозгом, ответ гласит: психическое — это рефлекторная деятельность мозга и, значит, активная связь индивида с миром; только при таком понимании психи ческой деятельности она может находиться в познавательном отношении к миру. Теперь нужно выяснить, как должно мыслиться это последнее отношение, и та ким образом раскрыть, с другой стороны, взаимозависимость решения гносеоло гической проблемы и вопроса о рефлекторном происхождении психической дея тельности.
Ответ на вопрос о том, каково познавательное отношение психических явле ний к объективной реальности, может быть кратко выражен одним положением:
психические явления — это отражение мира как объективной реальности. Утверж дать, что психические явления суть отражение объективной реальности, не зна чит аросто сказать, что они стоят к этой последней в познавательном отношении. Это значит не просто утверждать, что такое отношение существует, но и опреде лить, в чем оно состоит, каково оно. Так же как рефлекторная теория психической деятельности мозга не сводится к признанию связи психического с мозгом, а за ключается в совершенно определенном понимании характера этой связи, так и теория отражения не сводится лишь к констатации наличия некоего познаватель ного отношения психических явлений к миру, а заключается в совершенно опре деленном понимании природы, характера, сущности этого отношения*.
Кратко и сначала грубо приближенно суть теории отражения можно выразить так: ощущаются и воспринимаются не ощущения и восприятия, а вещи и явления материального мира. Посредством ощущений и восприятии познаются сами ве щи, но ощущения и восприятия это не сами вещи, а только образы их; ощущения и восприятия не могут быть непосредственно подставлены на место вещей. Не приходится говорить — как это не раз имело место — об образе ощущения или восприятия, как о некоей идеальной вещи, существующей обособленно от всякой материальной реальности в идеальном мире сознания, подобно тому, как вещи, предметы существуют в материальном мире. Сами ощущения, восприятия и т. д. — это образ предмета. Их гносеологическое содержание не существует безотноси тельно к предмету. Таким образом, диалектико-материалистическая теория отра жения решительно исключает субъективистическое понимание психического. Для того чтобы осуществить эту гносеологическую установку в трактовке самой психической деятельности, самих психических явлений, необходимо понять, что материальный мир изначально причастен к самому возникновению психических явлений, к их детерминации. Именно это требование и реализует рефлекторная теориясихической деятельности, согласно которой психические явления возни кают в процессе взаимодействия индивида, его мозга с внешним миром, взаимо действия, начинающегося с воздействия внешнего мира на мозг. Если сначала допустить, что психическая деятельность по своему происхождению есть лишь отправление мозга, детерминированное изнутри его клеточной структурой, или чисто субъективная деятельность обособленного индивида, то все попытки затем внешним образом восстановить изначально разорванную связь психической дея тельности с внешним миром неизбежно окажутся тщетными. Субъективисти ческое понимание психической деятельности исключает возможность познания в подлинном смысле слова. Отправная же точка для преодоления субъективисти' Между рефлекторной теорией психической деятельности и теорией отражения как гносеологиче ским учением существует, как мы еще увидим, теснейшая взаимосвязь. Однако никак не приходит ся — как это нередко в последнее время делалось — объединять их, попросту соотнося термины реф лекторный и отражательный, играя на том, что второе слово есть перевод первого на русский язык. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно обратиться к тому конкретному содержанию, которое вкладывается в термин рефлекторный (отражательный) в учении о высшей нервной деятельности и в марксистской гносеологии. И. П. Павлов писал: «Мы знаем, что главнейшая деятельность цен тральной нервной системы есть так называемая рефлекторная, отраженная, т. е. перенос, переброс раздражения с центростремительных путей на центробежные» (Павлов И. П. Полн. собр. соч. - М.:
Изд-во АН СССР, 1951. - Т. III, кн. 1. - С. 194. Подчеркнуто нами. - С. Р.). Достаточно ясно, что рефлекторная, или отраженная, деятельность, по Павлову, никак непосредственно не совпадает с тем значением, которое вкладывает в понятие отражения марксистско-ленинская теория познания. Дело здесь не в этимологии, не в значении слов. Для раскрытия связи между рефлекторной теорией и теорией отражения нужны не словесные упражнения, а углубленный анализ существа этих теорий.
ческого понимания психической деятельности заключается в признании того, что психические явления возникают в процессе взаимодействия индивида с внешним миром, которое начинается с внешнего воздействия, что внешний мир, таким об разом, изначально участвует в детерминации психических явлений. Положение о рефлекторном характере психической деятельности в ходе на ших рассуждений оказалось включенным в число исходных философских поло' жений, определяющих решение основного вопроса философии — о месте психи ческих явлений во взаимосвязи всех явлений мира. Но, говоря о рефлекторном характере психической деятельности, мы вовсе не касались физиологических механизмов этой деятельности. Утверждение рефлекторности психической дея тельности означает здесь лишь характеристику способа ее детерминации. Реф лекторная деятельность — это всегда деятельность, детерминированная извне;
Рефлекторная теория, строящаяся на основе механистического детерминизма (например, понимание рефлекса у Декарта и его ближайших продолжателей), — это теория причины, действующей в качестве внешнего толчка, якобы непосред ственно детерминирующего конечный эффект воздействия. В отличие от этого механистического детерминизма, детерминизм в его диалектико-материалистиче-ском понимании всякое воздействие рассматривает как взаимодействие. Эффект всякого внешнего воздействия зависит не только от тела, от которого это воздей ствие исходит, но и от того тела, которое этому воздействию подвергается. Внеш ние причины действуют через внутренние условия (формирующиеся в зависи мости от внешних воздействий). Рефлекторная теория, о которой здесь идет речь, по существу, означает распространение принципа детерминизма в его диале^тй1 ко-материалистическом понимании на психическую деятельность мозга. Общей предпосылкой рефлекторной теории психической деятельности и теории отраже ния является диалектико-материалистическое понимание детерминизма. И, в ко нечном счете, именно оно объединяет представление о психической деятельности как отражении мира и как функции мозга.
В сферу философской теории из рефлекторной концепции поднимается лишь одно звено, а именно, диалектико-материалистическое понимание детерминации психической деятельности мозга. Таким образом, общей предпосылкой рефлек торной теории как учения о природном происхождении психической деятельно сти и теории отражения, определяющей ее познавательное отношение к объектив ной реальности, является распространение принципа детерминизма в его диалек-тико-материалистическом понимании на психическую деятельность мозга.
Принцип детерминизма диалектического материализма выступает в этой связи как методологический принцип, определяющий построение научного зманмя, на учной теории. Методологическим принципом принцип детерминизма в его диа-лектико-материалистическом понимании служит потому, что он отражает приро ду самих явлений, выражает характер их взаимосвязи в действительности.
Все явления в мире взаимосвязаны. Всякое действие есть взаимодействие, вся кое изменение одного явления отражается на -всех остальных и само представляет собой ответ на изменение других явлений, воздействующих на него. Всякое внеш нее воздействие преломляется через внутренние свойства того тела, явления, кото рое ему подвергается. Всякое взаимодействие есть в этом смысле отражение одних явлений другими. Недаром Ленин писал: «...логично предположить, что вся мате рия обладает свойством, по существу родственным с ощущением, свойством отра жения...»1. Свойство отражения, которым обладает все существующее, выражается в том, что на каждой вещи сказываются те внешние воздействия, которым она под вергается; внешние воздействия обусловливают и самую внутреннюю природу яв лений и как бы откладываются, сохраняются в ней. В силу этого в каждом явлении своими воздействиями на него «представлены^, отражены все воздействующие предметы; каждое явление есть в известном смысле «зеркало и эхо вселенной». Вместе с тем результат того или иного воздействия на любое явление обусловлен внутренней природой последнего; внутренняя природа явлений представляет ту «призму», через которую одни предметы и явления отражаются в других.
В этом выражается фундаментальное свойство бытия. На этом основывается диалектико-материалистическое понимание детерминированности явлений как их взаимодействия и взаимозависимости. Не обладай материя этим свойством, прав оказался бы механистический детерминизм, согласно которому эффект воз действия зависит только от внешней причины, действующей в качестве толчка извне. Согласно механистической теории причины как внешнего толчка, внешние воздействия проходят сквозь объект, на который они падают, не преломляясь че рез него, не отражаясь им. Однако все факты научного знания и повседневного наблюдения свидетельствуют против такого механистического детерминизма; все они говорят о том, что эффект действия любой причины зависит не только от природы предмета, выступавшего в качестве причины, но и от того предмета, на который он воздействует.
Только механическое движение (перемещение), да и то лишь в определенных пределах, выступает как чисто внешнее изменение. Но механическое движение не есть самостоятельно существующая форма движения, изменения, не есть само стоятельный способ существования какого-либо особого объекта. Механическое движение — это лишь абстрактно выделенная сторона всякого изменения (физи ческого и химического изменения молекул и атомов). Движение, изменение есть способ существования материальных вещей, свойство материи, внутренне ей при сущее. В силу этого взаимосвязь явлений выступает как их взаимодействие. Дви жение, изменение возникает не под влиянием внешнего толчка как одностороннего действия, производимого одной вещью на другую, а в результате взаимодействия вещей друг с другом. Поскольку воздействия каждой вещи на другую преломля ются через свойства этой последней, вещи «отражают» друг друга.
Если бы воздействие вещей, явлений, процессов друг на друга отвечало бы принципу детерминизма в его механистическом понимании, не приходилось бы говорить о взаимодействии всех явлений в мире как об отражении. Говорить об отражении как общем свойстве материального мира — значит утверждать, что лишь принцип детерминизма в его диалектико-материалистическом понимании отвечает действительным взаимоотношениям всего происходящего в мире. В этом заключается простой, точный и строгий смысл выражения об «отражении» как общем свойстве всего материального мира. Выяснение конкретных явлений, в ко торых это общее свойство проявляется в разных сферах взаимодействия, состав ляет задачу специальных наук, их изучающих.
Такое расширенное понимание отражения как свойства, которым обладает вся материя, не может означать и не означает, что можно всей материи приписывать
' Ленин В. И. Соч. - Т. 14. - С. 81.
сознание, проецируя психические явления в основы материального мира*. Нали чие отражения как общего свойства материи означает, что ощущение, психиче ские явления имеют основу, предпосылки в материальном мире. Они, значит, не «одиноки» в мире, не беспочвенны, несмотря на всю свою специфичность, не аб солютно чужеродны по отношению ко всему существующему; они не должны быть потому привнесены извне; в самом фундаменте материального мира есть предпо сылки для их естественного развития; они представляют собой высшую специфи ческую форму проявления свойства, которым в качественно других, элементар ных формах обладает вся природа2.
Общий принцип взаимозависимости явлений осуществляется в столь же мно гообразных формах, как многообразна природа явлений, вступающих во взаимо действие. Различный характер закономерностей в каждой области явлений выра жает специфические различия свойственного данным явлениям отражения. От ступени к ступени изменяются соотношения между внешним воздействием и внут ренними условиями, через которые они отражаются. Чем «выше» мы поднимаем ся, — от неорганической природы к органической, от живых организмов к челове ку, — тем более сложной становится внутренняя природа явлений и тем большим становится удельный вес внутренних условий по отношению к внешним.
В неживой природе отражение выступает в виде ответной внешней реакции (физической, химической) тела, подвергающегося воздействию. В неорганической природе внешние ответные реакции совпадают с изменением внутреннего состоя ния тел, испытывающих внешнее воздействие. «Механическая, физическая реак ция (aias [иначе] теплота и т. д.) исчерпывает себя с каждым актом реакции. Хи мическая реакция изменяет состав реагирующего тела и возобновляется лишь тогда, когда прибавляется новое количество его. Только органическое тело реагиру ет самостоятельно — разумеется, в пределах его возможностей (сон) и при пред посылке притока пищи, — но эта притекающая пища действует лишь после того, как она ассимилирована, а не непосредственным образом, как на низших ступе нях, так что здесь органическое тело обладает самостоятельной силой реагирова ния; новая реакция должна быть опосредствована им»3.
В живой природе появляется новая специфическая форма отражения — раз дражимость, представляющая собой вид реактивности4. Раздражимость — это способность отвечать на внешнее воздействие состоянием внутреннего возбужде ния. В живых организмах, обладающих свойством раздражимости, дифферен цируются изменения внутреннего состояния и внешних реакций. В силу этого эффект всякого внешнего воздействия на живой организм зависит не только от
1 Так же как сведение высших форм к низшим, игнорирование своеобразия первых есть специфиче ский путь механистического материализма, так проецирование своеобразных особенностей высших форм на низшие есть специфический путь идеализма.
2 Положения об отражении как всеобщем свойстве материального мира, об изменении его форм на разных ступенях развития и об ощущении и сознании как высших формах этого всеобщего свойства защищались Тодором Павловым и затем также А. Киселинчевым. См.: Павлов Т. Теория отражения:
Основные вопросы теории познания диалектического материализма. — М.: ИЛ, 1949. — Книга пер вая «Единство материи и сознания». — С. 1-112; Киселинчев А. Марксистско-ленинская теория от ражения и учение И. П. Павлова о высшей нервной деятельности. — М.: ИЛ, 1956. — С. 41-53.
3 Энгельс Ф. Диалектика природы. — М.: Госполитиздат, 1955. — С. 238.
4 См.: Павлова В. А. Раздражимость и формы ее проявления. — М.: Советская наука, 1954. Особенно § 5, гл. I «Основные типы реакций на кратковременные воздействия», с. 12-16.
постоянной природы тела, которое ему подвергается, но и от его изменяющегося внутреннего состояния. И это последнее, а не только постоянные свойства тела, подвергающегося воздействию, входит в число внутренних условий, от которых зависит эффект внешнего воздействия на организм. Поэтому действие одних и тех же раздражителей на организмы, принадлежащие к разным видам, на различ ных индивидов того же вида, на один и тот же организм в разное время, при раз личных условиях может вызвать разный эффект'. В наиболее высоко организо ванной материи — коре головного мозга — отражение как общее свойство материи выступает в виде рефлекторной деятельности, продуктом которой является чув ствительность, психические явления. Отражение в широком понимании — как общее свойство материального мира — приобретает тот специальный, специфиче ский смысл, который оно имеет применительно к психическим явлениям.
Всякое психическое явление обусловлено в конечном счете внешним воздейст вием, но любое внешнее воздействие определяет психическое явление лишь опо средствованно, преломляясь через свойства, состояния и психическую деятель ность личности, которая этим воздействиям подвергается.
Поскольку всеобщая взаимосвязь явлений членится на ряд иерархически друг над другом расположенных сфер взаимодействия, неизбежно встает вопрос об их соотношениях.
Современное научное знание дает достаточно оснований утверждать, что более общие законы лежащих «ниже» областей сохраняют свою силу для всех лежащих «выше». Вместе с тем распространение общих закономерностей лежащих «ниже» областей на области более специальные не исключает существования специфиче ских законов этих последних. В каждой специфической области явлений, в каж дой сфере взаимодействия действуют и общие и специфические закономерности. Поскольку это так, возникает вопрос: что происходит с общими закономерностя ми (например, физико-химическими) при переходе к более специальным явлени ям, например биологическим? Ответ на этот вопрос заключается, по-видимому, в том, что при этом изменяются условия, в которых они действуют, и в силу этого эффект их действия; сами же законы сохраняют свою силу.
В то время как специфические особенности новых сфер бытия, возникающих в процессе развития материального мира, выражаются в специфических законах, единство мира, общность всех явлений получает свое выражение в распростране нии более общих законов, лежащих «ниже» более элементарных явлений, на ле жащие «выше» более сложные. В этой связи становится совершенно очевидным, что вопрос о взаимоотношении физиологических законов высшей нервной дея тельности и законов психологических не есть какая-то уникальная проблема, встающая якобы только применительно к психическим явлениям. При всей своей специфичности эта проблема — есть вместе с тем звено в цепи аналогичных про блем, и ее решение подчинено общим принципам, определяющим соотношение
В отличие от растений, у животных, способных передвигаться, изменение внутреннего состояния, вызывая движение по направлению одних раздражителей и изменение других, приводит к измене нию самого состава раздражителей, воздействующих на животное; перемещаясь, животное как бы само включает одни раздражители и выключает другие, одни усиливает, другие ослабляет. Таким образом, внутреннее состояние здесь обусловливает не только то, какое действие окажут данные раздражители, но в известной мере и то, воздействие каких раздражителей будет испытывать жи вотное.
общих и специфичных закономерностей, которым подчинено решение всех ос тальных.
Воздвигаемая на этом фундаменте психология связывается с основной миро воззренческой проблематикой всех других наук. Психология может, таким обра зом, закончить период своего «удельного» существования и, сбросив тяготеющий над ней провинциализм, совместно со всей системой наук органически включить ся в построение общей картины мира.
Вопрос об отношении психических явлений к другим сторонам материального мира всегда стоял и поныне стоит в центре философской мысли. Решение именно этого вопроса определяло пути психологической теории'. На базе развития естест вознания XVII в. в системе метафизического мышления того времени (особенно заостренно у Декарта) вопрос об отношении психических явлений к другим явле ниям материального мира встал в виде так называемой психофизической проблемы.
В начальный период развития современного естествознания, когда оно охва тило лишь неорганическую природу, материальный мир выступил перед фило софской мыслью как мир физического, который в то время сводился к механиче ской форме движения (а у Декарта к одной лишь протяженности как основному свойству материального мира). Органическая природа и особенно высший про дукт развития органической материи — мозг — не стали еще в ту пору предметом углубленных естественнонаучных исследований. В этих условиях понятие мате риального свелось для философии к понятию физического, а вопрос о взаимоотно шениях психических явлений и других явлений материального мира — к отноше нию или противопоставлению психического и физического; он принял форму психофизической проблемы. При этом психическое, не ставши еще предметом ес тественнонаучного исследования, продолжало — как и в предшествующую эпоху господства христианской, августиновской философии — представляться как дух, обращенный на самого себя. Когда материальный мир выступил, таким образом, лишь в своих элементарных формах —неорганической природы, а психическое — в высших, наиболее сложных и производных своих формах — в самосознании, ме жду этими двумя полюсами неизбежно образовалась непроходимая пропасть — внешнее дуалистическое противопоставление психического, духовного — матери альному, физическому. Дуализм, к которому таким образом приходили, еще усу гублялся навыками метафизического мышления, характерными для философий XVII-XVIII вв.
Когда впоследствии исследование обратилось к изучению конкретных психических явлений в процессе их формирования и развития, оно стало по мере своего углубления на каждом шагу наталкиваться на взаимосвязи психических и разного рода других материальных явлений. Но голое оперирование абстрактными поня тиями психического и физического неизбежно приводило к выводу, что психиче ское — это не физическое, а физическое — это не психическое. В результате дуа' Весь нижеследующий экскурс по своему замыслу и смыслу имеет характер не исторический, а ана литический: это не история различных решений «основного вопроса» философии (такая история философских теорий потребовала бы прежде всего раскрытия общественно-исторических условий, в которых складывалась каждая из этих философских теорий); это лишь теоретический анализ различных постановок этого вопроса, рассматриваемых в их последовательности.
лизм, обусловленный в XVIII в. состоянием научного знания, еще более заострил ся. Мир оказался расколотым на две совершенно чужеродные сферы. У Декарта они выступают в виде двух субстанций — материальной и духовной. Идущий от Декарта дуализм двух субстанций получил затем у Локка новое, эмпиристическое выражение в противопоставлении двух сфер опыта — внешнего и внутреннего.
Существенное различие между локковской и декартовской позициями связано и с их отношением к «врожденным» идеям. Именно идеи как особый вид идеаль ного бытия еще в платоновском идеализме противопоставлены чувственно дан ным вещам. Содержание учения о врожденности идей не ограничивается отрица нием эмпирического чувственного происхождения идей; оно вместе с тем утверж дает неотрывность психического от некоторого идейного содержания; психиче ское, таким образом, выступает у Декарта в качестве духовного. Это последнее как идеальное противостоит материальному. Противоположение духовного как иде ального материальному выступает только там, где так или иначе психическое бе рется в связи с идейным содержанием знания, с идеологией. Своим отрицанием врожденных идей Локк, в отличие от Декарта, не только утверждал их опытное происхождение, но вместе с тем фактически прокладывал путь для преимущест венно функционального подхода к психическому как процессу ощущения или реф лексии. Этот последний подход к психическому и закрепился впоследствии в экс периментальной психологии, сложившейся во второй половине XIX столетия на базе проведенных в первой половине XIX в. физиологических исследований функций нервной системы и органов чувств. При формировании эксперимен тальной психологии во второй половине XIX столетия крупнейшие представите ли тогдашней психологии — Вундт, Эббингауз, Титченер, Джеме — исходят из дуалистических установок. Джеме прямо заявляет1, что в своем противопоставле нии психических и физических процессов он стоит на локковских позициях. То же можно сказать о Титченере в первый период его научной деятельности2. Нуж но при этом учесть, что, начиная с первой половины XIX столетия, с развитием исследований физиологии нервной системы и органов чувств в постановке исход ного вопроса совершается существенный сдвиг: психофизическая проблема, кото рая касалась первоначально отношения психических явлений в человеке к физи ческим явлениям в окружающем мире, принимает специальную форму психофи-зиологической проблемы, вопроса о соотношении психических и физиологических процессов. Проблема психического выступает в виде вопроса о двоякой природе человека; более широкий, онтологический и гносеологический аспект проблемы вовсе выпадает. В распространенной философско-психологической литературе кон ца XIX и начала XX столетия она превращается в проблему души и тела. (Ср. Бине3, Дриш4, Эрдман5, Штумпф6 и др.) Ее пытаются решить, исходя из отношений
См. его основной психологический труд: James W. The Principes of Psychoogy, vo. I. — London,
1907, p. VI.
См. Титченер Э. Б. Очерк психологии. — СПб., 1912 (русский перевод книги: «An Outine of
Psychoogy». - New York, 1899).
BinetA. fame et e corps. — Paris, 1908. Русский перевод: Бине А. Душа и тело: Пер. Лопашова. — М.:
Звено, 1910.
Driesch H. Leib und Seee. Eine Untersuchung uber das psychophysische Probem. — Leipzig, 1920.
Эрдман Б. Научные гипотезы о душе и теле. — М., 1910.
Штумпф К. Душа и тело. Новые идеи в философии. Сб. 8. - СПб., 1913. - С. 91-107.
души и тела, психических н физиологических функций друг к другу, вне отношения человека и его психической деятельности к окружающему миру; это закрыва ет путь к пониманию жизни организма в целом, и его психической деятельности в особенности, и делает проблему неразрешимой.
Нужно при этом учесть, что дуализм (психофизиологический параллелизм) в зарождающейся экспериментальной психологии приобретает совсем иной, чем у Декарта, все более реакционный смысл. Это относится, в частности, и к исследо ваниям по локализации психических функций, в которых психическая деятель ность соотносится с клеточной структурой мозга (Мунк и другие представители так называемого психоморфологизма). Если рассматривать философию Декарта в перспективе исторического развития, не трудно обнаружить передовые тенденции, с которыми был связан его дуализм. Основные устремления Декарта были на правлены на максимально возможное в его время вовлечение психических функ ций в сферу действия природных закономерностей. Дуализм Декарта явился фи лософским выражением невозможности завершить этот процесс при тогдашнем уровне естествознания. Совсем иной смысл приобретает дуализм в психологии и физиологии конца XIX и начала XX столетия. Теряя здесь свою относительную оправданность состоянием научного знания и открываемыми им возможностями научного познания, дуализм приобретает все более заостренный агностический смысл; утверждение разнородности психических и всех прочих функций организ ма превращается в утверждение принципиальной непознаваемости их связи, их соотношения; мировоззренчески важнейшая проблема научной, философской мысли признается вовсе не разрешимой, лежащей по ту сторону научного знания. (Очень отчетливо эта агностическая позиция выступает у Шеррингтона1.)
В рамках этой дуалистической концепции выступают две «теории»: 1) парал лелизма и 2) внешнего взаимодействия. Как для одной, так и для другой психиче ское и физическое представляют собой два ряда чужеродных явлений. Первая — теория параллелизма, — считаясь с этой чужеродностью, исключает возможность какой-либо реальной зависимости между членами одного и другого ряда и тем не менее утверждает неизвестно на чем основанное и неизвестно как устанавлив ающееся однозначное соответствие между ними. Вторая теория — взаимодейст вия, — стремясь учесть факты действительной жизни, свидетельствующие о су ществовании реальных зависимостей между физическими (физиологическими) и психическими явлениями, признает внешнее взаимодействие между ними во преки утверждаемой в исходной предпосылке чужеродности их и приходит, та ким образом, к упразднению каких-либо внутренних закономерностей как пси хических, так и физических материальных явлений. Эти явно несостоятельные теории, широко распространенные на рубеже XIX и XX столетий, не сошли еще вовсе с философско-психологической арены2.
' См., особенно, Sherrington Ch. Man on his Nature. Cambridge University Press, 1946. Дуализм Шер рингтона, выступивший уже и в прежних его работах, в частности в «The Brain and its Mechanisms» (Cambridge University Press, 1934), вызвал резкий протест И. П. Павлова. И. П. Павлов связывал позицию Шеррингтона с дуализмом Декарта. См.: Павловские среды. — М.;Л.: Изд-во АН СССР, 1949. - Т. II. - С. 444-446.
2 Так, в статье «Современное состояние проблемы духа и тела» Джеме Пратт указывает лишь три возможных решения этой проблемы: взаимодействие, параллелизм либо, наконец, материализм, причем имеется в виду механистический материализм, который решает проблему, упраздняя ее,
Разновидность дуалистической теории параллелизма, сочетающейся с теори ей тождества, представляет собой гештальтистская теория изоформизма (Кёлер)'. Согласно этой теории изоморфизма, два рода явлений — физиологических про цессов в мозгу и феноменальных психических процессов — объединяются тем, что динамическая структура у них всегда общая.
Гештальтистская теория изоморфизма тоже сводит всю проблему отношений психического и материального мира к одной лишь психофизиологической про блеме, которую она пытается решить в отрыве от проблемы гносеологической.
Дуализму, идущему в философии нового времени от Декарта, в начале XX сто летия стал все решительнее противопоставляться монизм, якобы «нейтральный», являющийся продолжением берклеанства, подставляющим ощущения, сознание на место бытия. Махизм — первая из его разновидностей2.
В начале XX столетия на позиции махизма один за другим переходят такие крупнейшие представители психологической науки, как Вундт3, Титченер4, Джеме. В своем завершающем историко-теоретическом труде5, представляющем собой по пытку дать систематическое обоснование «новой» махистской ориентации пси хологии, Титченер называет ее родоначальниками Вундта вместе с Авенариусом6 и Махом.
С особенно далеко идущими последствиями оказался связанным переход Джемса на махистские позиции7.
поскольку он отрицает существование психических явлений, не сводимых к физическим (физиоло гическим). Pi'attJ. The present Status of the Mind-Body Probem // The Phiosophica Review. — 1936. — Vo. XLV. - P. 144-166. ' Koher W. Gestat-Psychoogy. - New York, 1947. - P. 61-63.
2 Показательным свидетельством живучести махизма может служить то, что в Contemporary Psycho ogy, 1956, vo. 1, № 6 дается обзор книги Маха Beitrage zur Anayse der Empfindungen, вышедшей, как известно, в 1886 г. В этом обзоре читаем: «физика есть наука об ощущениях. Если это звучит рево люционно, то пусть скептический читатель спросит себя, чем еще может быть физика».
3 Вундт становится на махистскую позицию уже в своих «Очерках психологии», где он утверждал, что психология и физика изучают один и тот же «опыт» лишь с разных точек зрения. С идеалисти ческим монизмом в решении гносеологической проблемы Вундт при этом сочетает дуалистический параллелизм в вопросе о соотношении психических и физиологических процессов. См.: Вундт В. Очерки психологии. — М., 1912. — С. 4-6.
4 В своем «Очерке психологии» Титченер еще трактует психологию как науку о душевных процессах. При этом он определяет душевный процесс как такой процесс, который находится в области нашего внутреннего опыта. От душевных процессов он отличает физические процессы и подчеркивает, что физическое внешне независимо от нас: «...движение продолжалось бы, хотя бы нас, ощущающих его, вовсе и не было». «Или же возьмем такой пример: геометрическое пространство независимо от нас; оно управляется законами, действующими независимо от того, знаем ли мы их, или нет». См. Титченер Э. Б. Очерки психологии. — СПб., 1912. — С. 4.
5 Titchener Е. В. Systematic Psychoogy. Proegomena. — New York, 1929.
6 Авенариус посвятил вопросу о предмете психологии особую работу: Bemerkungen гит Begriff ies Gegenstandes der Psychoogy в журн.: «Vier-tejahrschrift fur Wissenschaftiche Phiosophic». Bd. XVIII (1894) und XIX (1895). См. русский перевод: Авенариус Р. О предмете психологии. — М., 1911.
7 В своем основном психологическом труде: The Principes a/Psychoogy, вышедшем в 1890 г., Джеме стоял на позициях откровенного, в общем локковского, дуализма. Характеризуя философскую платформу своего труда, сам Джеме писал: «Это позиция сплошного дуализма. Она предполагает два элемента — познающий дух и познаваемую вещь и трактует их как несводимые друг к другу. Ни один из них не выходит из самого себя и не переходит в другого. Ни один из них не является ка ким-либо образом другим, ни один не порождает другого. Они противостоят друг другу лицом к ли цу в общем мире — один просто познает, а другой — коррелат — познается». (James W. The Principes of Psychoogy, vo. 1. — London, 1907. — P. 218). В начале XX столетия совершается радикальная
В то время как махисты, идущие от физики, выдвинули лозунг «материя ис чезла», махист от психологии Джеме в своем известном докладе «Существует ли сознание?»', сделанном в 1904 г. на конгрессе в Риме, провозгласил: «сознание ис парилось». Будучи подставленным в качестве «опыта» на место своего объекта — бытия, сознание, действительно, неизбежно «испаряется»; в качестве объекта психологического исследования в человеке остаются только внешние реакции, лишенные всякого собственно психического содержания. Таким образом, фило софская эволюция Джемса и его переход на позиции махизма лишили почвы ту психологию сознания, одним из крупнейших представителей которой был он сам, и расчищали почву для бихевиоризма как психологии поведения. В философии линия Джемса ведет к неореализму и затем к прагматизму, образующим фило софскую основу некоторых толков бихевиоризма. Можно смело сказать, что судь ба этих более поздних разновидностей «нейтрального» монизма — неореализма и прагматизма — так же тесно связана с судьбами психологии, как первоначальная разновидность «нейтрального» монизма — махизм, был связан с развитием физики.
Неореалисты — Перри, ближайший продолжатель «радикального эмпиризма» Джемса в философии, и Хольт — впервые провозглашают общую платформу би хевиоризма. Прагматисты — Дьюи и, особенно, Мэд — связывают прагматиче скую философию и бихевиористическую психологию в один клубок2. Основной «пафос» своей философии представители «нейтрального» монизма видят в борьбе против картезианской «бифуркации» природы. Всячески выпячивая свою борьбу против декартовского дуализма, они пытаются выдать себя за «революционеров» в философии, смело рвущих устаревшие традиции. Борьба с дуалистической «би фуркацией» природы (пользуясь их выражением) ведется ими с позиций все того же «нейтрального» монизма, который является монизмом эпистемологическим. Он переносит проблему психического целиком в гносеологический план. По скольку при этом гносеологическая проблема решалась посредством подстановки психического на место его объекта, психическое неизбежно отрывалось от субъек та, от человека, от его мозга. При такой трактовке вопроса психофизиологический аспект проблемы или вообще выпадает (борьба Авенариуса против «интроекции»), или сохраняется дуализм, обособляющий психику от мозга. Такое сочетание идеа листического «монизма» в решении проблемы психического в «эпистемологическом» плане с дуализмом в решении «психофизиологической» проблемы отчет ливо выступило уже у Вундта, который при определении предмета психологии,
смена вех. В ряде докладов и статей 1904-1905 гг. (собранных затем в сборнике Essays in radica Em piricism. New York, 1912) Джеме формулирует уже по существу махистскую концепцию «чистого опыта». «Я утверждаю, — пишет Джеме, — что единая часть опыта, взятая в определенном контек сте, играет роль познающего, душевного состояния, "сознания", тогда как в другом контексте тот же единый отрезок опыта будет играть роль познанной вещи, объективного содержания. Одним сло вом, в одном сочетании он фигурирует как мысль, в другом как вещь» (James W. Essays in radica Empiricism. — New York, 1912. — P. 9-10). «В одной совокупности он представляет собой только сознание, в другой — только содержание». «Мысли... сделаны из той же материи (Stuff. — С. Р.), что и вещи». См.: Джеме В. Существует ли «сознание»? // Новые идеи в философии. — СПб., 1913. — №4.-С. 113, 127. ( См. сб. Essays in radica Empiricism. New'York, 1912 и русский перевод цитированной статьи Джемса В
сб. «Новые идеи в философии». — СПб., 1913. — № 4. — С. 20.
2 См. Mead G. H. Mind, Sef and Society from the Standpoint of a socia Behaviorist. - Chicago University Press, 1946.
исходя из махистского понимания «опыта», утверждал, что психология и физика изучают один и тот же опыт, но только с разных точек зрения, и вместе с тем оста вался на позициях так называемого психофизического параллелизма, т. е. открыто го дуализма в вопросе об отношении психических и физиологических процессов.
«Нейтральный» монизм в настоящее время представляет прежде всего Рассел, продолжающий, по его собственному заявлению, линию Джемса и американских неореалистов'.
У Рассела особенно обнаженно выступает схождение обоих путей, которыми махизм и неореализм шли к разрешению своей задачи, — растворение в нейтраль ных элементах опыта, с одной стороны, материи и, с другой — сознания2. В преди словии к «Анализу духа» Рассел прямо пишет, что цель его заключается в том, чтобы объединить две тенденции, из которых одна связана с психологией, а дру гая — с физикой3. С одной стороны, релятивистская физика, по мнению Рассела, делает материю все менее материальной, с другой — бихевиористическая психо логия стремится свести психическое к физическому. Ссылаясь на это, Рассел, так же как Мах и Джеме, утверждает, что «физика и психология не различаются по материалу», из которого состоит предмет их изучения4. «Дух и материя являются логическими построениями; элементы, из которых они строятся или выводятся, соединены различными отношениями, из которых одни изучаются физикой, а другие — психологией»5. Однако к этому Рассел добавляет: если область физики состоит только из логических построений, то психология включает и те данные, из которых строится как физическое, так и духовное. Поэтому, заключает Рассел, все данные физических наук — это психологические данные. Основополагающая, всеобъединяющая наука, способная осуществить то, что тщетно пыталась сделать метафизика, — разрешить все проблемы философской мысли, связанные с соот ношениями духа и материи, и дать конечный научный ответ о том, что происхо дит в мире, — была бы, согласно Расселу, в самых решающих пунктах более похо жа на психологию, чем на физику6. По отношению к этой основной науке физика была бы производной дисциплиной. Вместе с тем все науки оказались бы объеди ненными с психологией, поскольку в ведении психологии находится основная ткань мира — единственная первичная данность — ощущения или элементы, по добные им. Здесь от «нейтральности» расселовского монизма не остается даже и видимости. Стараясь вообще подчеркнуть свою «нейтральность» в борьбе мате риализма и идеализма, Рассел сам вынужден признать, что в вопросе о составе мира его нейтральный монизм «склоняется к идеализму»7. Видимость нейтраль ности Рассел стремится поддержать механистическим сведением психического к физическому. Суть концепции Рассела очень поучительно выступает в его по* См. Russe В. The Anaysis of Mind. - London, 1924. - P. 6. Осуществлению этого замысла непосредственно посвящена прежде всего книга Рассела «Анализ духа» (Russe В. The Anaysis of Mind. — London, 1924), за которой последовал «Анализ материи» (Russe В. The Anaysis of Matter. — London, 1927, Изд. 2 в серии «Dover Pubications». New York, 1954), посвященный разрешению этой же задачи.
3 См. Russe В. The Anaysis of Mind. - London, 1924. - Р. 5.
4 Там же. - С. 307.
5 Там же.
6 Там же. - С. 305.
7 См.: Russe В. The Anaysis of Matter. - New York. Dover Pubications, 1954. - P. 388.
нимании восприятия. Здесь общая линия «нейтрального» монизма выражается в двух положениях: с одной стороны, «мои восприятия в моей голове», с другой — «моя голова состоит из моих восприятии»'. Сочетание этих двух положений до стигается расчленением восприятия на два компонента: восприятие как процесс (perception) и восприятие как образование (percept); восприятие в первом смысле сводится к физиологическому процессу; во втором — как образование — подстав ляется на место своего предмета. Восприятие как процесс (perception), от которо го к тому же отчленен его результат — чувственный образ, согласно Расселу, есть не психический, а чисто физиологический процесс; он совершается в голове чело века. Восприятие как образование, отделенное от процессов, в результате кото рых оно возникает, от мозга, от субъекта, подставляется на место его предмета2. Таким образом, «материализм» тезиса, согласно которому восприятие совершает ся лишь в голове, оказывается не очень опасным, поскольку он тотчас перекрыва ется другим, по которому голова и весь материальный мир объявляются состоящи ми из восприятии. Эта операция, совершаемая над ощущениями и восприятиями, предваряется у Рассела еще другой, посредством которой он все несводимое к ощущению (в частности, желания, чувства, инстинкты, навыки), солидаризиру ясь с крайним бихевиоризмом, непосредственно сводит к внешнему поведению.
Таким образом, если в период господства психологии сознания у Вундта и Авенариуса «нейтральный» эпистемологический монизм сочетался с дуализмом в решении психофизиологической проблемы (в вопросе о соотношении психи ческих и физиологических процессов), то у Рассела идеалистический монизм в решении гносеологической проблемы сочетается с механистическим сведением психического к физиологическому, или к поведению — в духе «радикального», уотсоновского бихевиоризма. Так анализ различных постановок проблемы психи ческого показывает, что в них на передний план выступает то гносеологический, то психофизиологический аспект проблемы и, как правило, отсутствует правиль ное их соотношение.
Вслед за неореализмом свою разновидность «нейтрального», по существу идеа листического монизма, выдвинул прагматизм, тоже блокирующийся с бихевио ризмом, но уже не «радикальным» уотсоновским, а изощренным «социальным» (Мэд). Основным инструментом этой разновидности монизма, претендующего на «нейтральность» по отношению к материализму и идеализму, является семанти ка — понятие значения, символа. Предпосылки для этого семантизма создал в американской философии еще в 70-80-х гг. прошлого столетия Пирс (Ch. Peirce);
следующий шаг в том же направлении сделал в начале XX столетия Вудбридж, утверждавший, что дух или сознание — это сами явления, поскольку они обозна чают или представительствуют друг друга3.
' Russe В. The Anaysis of Matter. - New York. Dover Pubications, 1954. - P. 382.
2 Для того чтобы открыть себе возможность этой подстановки ощущения, восприятия и т. д. на место объекта, Рассел в «Анализе духа» подвергает специальной критике концепцию «актов» Брентано, Мейнонга, с тем чтобы осуществить отчуждение психического от субъекта. Продолжая линию Джемса, который сводил сознание к потоку мысли, Рассел стремится доказать, что не человек (субъект) мыслит, а ему мыслится (The Anaysis of Mind. — P. 17-18). В связи с этим в посвященной Джемсу главе своей «Истории западной философии» он объявляет главной заслугой Джемса как философа то, что он отверг понятие субъекта — объекта как основное для познания. Russe В. А History of western Phiosophy. — New York, 1945. — P. 812.
3 См. Woodbridge F.J. E. The Nature of Consciousness //Journa of Phiosophy, 1905, II. - P. 119-125.
Эта семантическая концепция была затем развита и широко использована Дьюи и Мэдом1. Их основной тезис по этому вопросу заключается в том, что вещи и мысли или образы сотканы из одного и того же материала (Stuff), различие меж ду ними — только функциональное и сводится к роли, которую они выполняют;
явления опыта становятся духовными, поскольку они вступают в отношения зна ка и обозначаемого, поскольку они обозначают или символизируют друг друга по отношению к поведению (или органическим функциям)2. Таким образом, с одной стороны, сознание сводится к значению явлений, с другой — эти последние и во обще бытие в качестве опыта посредством семантических отношений идеализи руются и превращаются в нечто духовное.
В связи с такой проекцией духовного в сферу опыта и здесь делается попытка отвергнуть особую связь психических явлений с мозгом. В частности, Мэд под черкивает то обстоятельство, что возникновение ощущений обусловлено физиче ским процессом в воспринимаемом объекте (являющемся, например, источником звука), средой, по которой выходящий из него физический процесс распростра няется процессами в периферических рецепторных путях, по которым распро страняется возбуждение прежде чем дойти до мозга, и, после того как оно через него проходит, ответной реакцией организма. Ведущим звеном в этой цепи собы тий или процессов, с которыми связано формирование ощущений, Мэд признает ответную поведенческую реакцию организма, а не мозг. Отожествляя сознание с опытом, в частности с социальным окружением индивида, Мэд — в силу той же «логики», которая обусловила борьбу Авенариуса с «интроекцией», — стремится оторвать психику от мозга3. (Как будто сама эта ответная реакция осуществля лась не мозгом и притом с учетом отражаемых в ощущении раздражителей!)
Таким образом, несмотря на все «новшества» — на связь семантики с бихевио ризмом и прагматизмом, основная линия «нейтрального» монизма в вопросе о материи и сознании остается в принципе все той же.
Наряду с монизмом, якобы «нейтральным», все больший вес приобретает и от кровенный спиритуалистический монизм.
За спиритуалистический монизм в начале XX столетия выступает ряд руково дящих представителей идеалистической психологии и философии. По мнению Кречмера, спиритуалистический монизм — это мировоззрение, которое наилуч шим образом соответствует современному мышлению. Некоторые, как, напри мер, с одной стороны, Клагес4, с другой — Кассирер5, — усматривают решение психофизической проблемы в том, что тело человека является символическим выражением его духовной сущности. Спиритуалистические тенденции в психо'1. К истории вопроса см. Morris Ch. Six Theories of Mind, Ch. V. Chicago University Press, 1932. — P. 282-327 См.: DeweyJ. Experience and Nature. - London 1925 - P. 291, 303, 307, 308. Mead G. a behavioristic .
3 См. Mead G. Mind, Sef and Society, § 15 "Behaviorism and psyhoogica Paraeism". - Chicago 4 См. Kages L. Von Wese des Bewusstseins. Dritte Aufage. - Leipzig, 1933. 5 Cassirer E. Phiisophic der symboischen Formen. Dritter Tei. PhanoriTenoogi der Erkenntnis.Kap.III "Die Ausdruckfunktion jjund das Leib-Seeen Probemen". — Berin, 1929. — S. 108-121
логии в начале XX столетия проводят также виталисты (Дриш1 и др.). Опираясь на Аристотеля, они стремятся противопоставить декартовскому дуализму спири туалистический монизм2 В противоположность «нейтральному» монизму, яв ляющемуся монизмом «эпистемологическим», в этих концепциях спиритуали стического монизма проблема психического вновь целиком превращается в во прос о взаимоотношениях духовной и материальной природы человека; гносеоло гический аспект проблемы психического, его специфическое познавательное от ношение к окружающему миру как объективной реальности опять отпадает.
Значительную роль в развитии спиритуалистических тенденций, крепнущих с нарастанием реакции, сыграл Джеме3, давший сперва толчок к появлению но вых разновидностей «нейтрального» монизма. Спиритуалистические тенденции Джемса проявились уже в его солидаризации с концепцией Бергсона, согласно которой мозг — это не орган мышления, а лишь инструмент, посредством кото рого мышление переходит в действие. Мозг это, по Бергсону, аппарат, посредст вом которого мысль управляет движением и воплощается в материальном мире (Бергсон пытается доказать это положение, отвечающее его исходным позициям, интерпретацией ряда патологических фактов нарушения деятельности мозга — апраксии и т. д.). Таким образом, мысль связана с мозгом; наличие этой связи и порождает, согласно Бергсону, иллюзию правильности материалистического по ложения, что мозг — орган мышления; но связь эта имеет, по Бергсону, совсем другой характер, отвечающий не материалистическому, а спиритуалистическому взгляду на вещи. (Эта философская концепция определяет его психологическое учение о памяти и восприятии4.) Джеме полностью солидаризируется с бергсоновским пониманием соотношения мысли и мозга.
После Первой мировой войны в связи с усиливающейся политической и идео логической реакцией спиритуалистические тенденции сильно развиваются. Их наиболее воинствующим носителем становится католическая томистская психо логия, приобретающая значительное влияние во Франции, Италии и особенно в США. Эта философия воскрешает идеи главного авторитета средневековой схо ластики — Фомы Аквинского5.
* Driesch H. Leib und Seee. Eine Untersuchung uber das psycho-physische Probem. — Leipzig, 1920.
2 «He приходится спрашивать, — писал Аристотель в трактате "О душе". — едины ли тело и душа или они раздвоены — человек единен, а он и душа и тело». (О значении этого положения 'в истории «психофизической проблемы» и его месте в психологии Аристотеля см. «Die Geschichte der Phiosophic» («Lehrbuch der Phiosophic» hrsg. von Max Dessoir. Zweiter Tei, параграф о психологии;
см. особенно с. 192 и ел.)
3 В идейной эволюции Джемса прослеживается неоднократная смена вех. Некоторый фактический материал об идейной эволюции Джемса можно найти в кн. Perry R. В. In the Spirit of Wiiam James. — New Haven, Yae University Press, 1938. Перри различает в эволюции Джемса три фазы:
психологическую, феноменологическую и метафизическую. См. в указанной книге раздел III «The Metaphysics of Experience», p. 75-123.
4 См. особенно его работу «Материя и память». Beigson H. Matiere et memoire. Essai sur a reation dn corps et de Fesprit. Paris, 1914. Русский перевод: Бергсон А. Материя и память: Пер. В. Базарова // Собр. соч. - СПб., 1914. - Т. 3.
5 Появление спиритуалистических тенденций у Джемса тоже было, несомненно, связано с религи озными мотивами, но только не католического, томистского, а лютеранского толка. Многообраз ные тому доказательства дает его переписка, опубликованная его сыном (см. The Letters of Wiiam James, ed. by his Son Henry James, vo. 1-11. - Boston, 1920). См. также Perry R. В. The Thought and Character of Wiiam James. - Boston, vo. II, 1935, p. 330. См., в частности, письмо
(Одним из наиболее активных представителей и пропагандистов этой томистской психологии в США является Бреннан'.)
Не очень свежий запас своих психологических идей томизм стремится подкре пить блоком с фрейдизмом2.
Этот блок католической церкви с фрейдизмом на первый взгляд представляется удивительным ввиду позитивистических тенденций Фрейда и роли, которую в системе его идей играет сексуальность. Однако блок этот не случаен. Фрейдист ское решение проблемы психического носит, по существу, спиритуалистический характер. В самом деле, Фрейд, как известно, утверждает строжайший психоло гический «детерминизм»; все психическое, по Фрейду, всегда детерминируется психическим же (бессознательное отчасти потому и нужно Фрейду, что в плане сознания такая непрерывность ряда психических явлений явно отсутствует) — это во-первых. Во-вторых, по-своему толкуя и неправомерно обобщая случаи психогенных заболеваний, Фрейд рассматривает психические явления как пер вичные, а соматические, телесные изменения как вторичные, производные от пси хических. Таким образом, телесные явления определялись психическими, а пси хические — всегда психическими же. Это, по существу, спиритуалистическая постановка вопроса о психическом. Она-то и роднит в теоретическом плане фрей дизм со спиритуалистическим религиозным мировоззрением3, подобно тому как в плане практическом, политическом реакционные круги прельщает во фрейдиз ме то, что он выдает якобы неизменную психологическую природу человека, его органические инстинкты, влечения за причину всего поведения людей не только в личной, но и общественной жизни. Усматривая основание господствующего по литического строя, войн и т. д. во влечениях, заложенных в природе человека, а не в общественных отношениях, фрейдизм является, таким образом, наиболее дей ственной разновидностью реакционной идеалистической психологизированной социологии, выступающей под именем социальной психологии.
Джемса от 31 марта 1901 г. к профессору Бостонского университета методисту Borden P. Boune, в котором Джеме пишет, что «старинное лютеранское чувство» у него в крови. ' См. Вrеппап R. Е. Genera Psychoogy. An Interpretation of the Science of Mind based on Thomas Aquinas. — New York, 1937; Его же. History of Psychoogy from the Standpoint of a Thomist. — New York, 1945. Эти книги вышли с разрешения католической цензуры, с грифами на обложке титульно го листа: на первой из них — архиепископа нью-йоркского, на второй — монреальского. Другим об разчиком «томистской психологии» может служить книга: DonceeJ. F. Phiosophica Psychoogy. — New York, 1955, вышедшая с санкции католической церкви за подписью епископа скрантонского. Эта книга также представляет собой попытку использовать некоторые экспериментальные данные для закрепления позиций католической, томистской концепции в психологии. Поучительным показателем этого блока может служить книга Мортимера Адлера. См. Аder М. What Man has made of Man. — New York, 1938. В этой книге томист Адлер всячески поднимает на щит Фрейда (см. особенно Lecture 4. Psychoanaysis as Psychoogy, p. 94-123), а директор Психоана литического (фрейдистского) института в Чикаго Александер снабжает книгу Мортимера Адлера предисловием, в котором поддерживает позиции ее автора (см. там же, р. IX-XVI). См. Nicho D. Recent Thought in Focus. A Cathoic Looks at recent Deveopments in Existentiaism, ogica Positivism, Freudianism and other modern Phiosophies. — New York, 1953. Николь пишет:
«Фрейд заметил, что большое число физических недугов происходит от душевных конфликтов па циента. Он видел, что душевные конфликты могут привести к болезни тела. Поэтому в противопо ложность широко распространенному мнению Фрейд показал неадекватность чисто физического подхода к человеку, солидаризируясь в том вопросе с Фомой Аквинским» (р. 197). Психоаналити ческие концепции кладет в основу своей трактовки личности и томистская психология Донсиля (см. DonceeeJ. F. Phiosophica Psychoogy. Part five «Man as a Person». § 20. - New York, 1955, P. 288-317).
В противоположность всем разновидностям идеалистического монизма — как «нейтрального», маскирующегося, так и откровенного, спиритуалистического — и всем формам психофизического параллелизма, т. е. дуализма, материализм всегда утверждает первичность материальных процессов и вторичность, производность психического. В обосновании этого положения заключается большая историче ская заслуга великих материалистов XVII-XVIII вв. Их идеи получили дальней шее творческое развитие у русских революционных демократов второй половины XIX столетия. Вульгарный материализм конца прошлого столетия (Бюхнер, Молешотт), трактуя психические явления как отправление мозга, подобно выделе нию желчи печенью, не видит качественной специфики психических явлений; он поэтому не столько решает, сколько пытается упразднить требующую решения проблему психического. Материализм Бюхнера — Молешотта рассматривает про блему психического в замкнутой сфере внутриорганических отношений; познава тельное отношение к внешнему миру для него никак не входит в исходную харак теристику природы психического. Поскольку при этом психическое как изнутри детерминированное отправление организма обособляется от бытия, отражением которого оно на самом деле является, психическое лишается всякой объективно сти. Вульгарный материализм поэтому легко соскальзывает на позиции субъектив но-идеалистической трактовки психического. Борьба материализма и идеализма в решении проблемы духа и материи, души и тела, сознания и природы продолжа ется и по сей день. И хотя в философии капиталистических стран преобладают различные идеалистические течения, в ней выступают и передовые мыслители, которые стремятся обосновать «новый» естественнонаучный материализм (как, например, Селларс'); а такие как Валлон прямо становятся на позиции диалекти ческого материализма2.
Этот краткий обзор — конечно, в крайне беглых чертах — показывает, как ста вилась проблема психического дуализмом, «нейтральным» эпистемологическим монизмом и монизмом спиритуалистическим. Каков будет наш путь? Мы видим свою задачу не в том, чтобы в противовес всем этим «измам» — догматически пре поднести ряд хорошо известных конечных, итоговых формул диалектического ма териализма, в которых обычно резюмируется решение так называемого основного вопроса философии. Сделать так — значило бы продемонстрировать верность бу кве, но не духу марксизма. Марксистская философия неразрывно связана с нау кой, т. е. с исследованием конкретных явлений; ее положения — это итоговое фи лософское обобщение результатов научных исследований. Поэтому мы начинаем не с итоговых формул, а с выяснения существенных связей, в которых реально выступают психические явления, с тем чтобы дать характеристику психического в каждой системе связей и таким образом в результате соответствующего иссле дования прийти к обобщающим философским положениям о природе психи ческого.
Такой анализ вопроса о природе психического и месте психических явлений в системе существенных для них связей намечает принципиальную основу для
} См. Sears R. W. The Phiosophy of physica Reaism. Ch. XVI «Consciousness and the Brain-Mind». —
New York, 1932. - P. 406-443. 2 См. Waon H. Psychoogie et materiaisme diaectique. Estratto daa Rivista «societa». Anno VII, № 2.
Giugno, 1951. См. также «Encycopedic Francaise», t. VIII «La vie Mentae». — Paris, 1938; Henri
Waon. Introduction a 1'Etude de a vie mentae.
его решения. Этой основой служит диалектико-материалистическое понимание взаимосвязи всех явлений в мире как их взаимодействия. Принцип детерминиз ма, в котором диалектико-материалистическое понимание взаимосвязи явлений получает свое методологическое выражение, лежит в основе и рефлекторной тео рии психической деятельности и гносеологической теории отражения, которые, таким образом, смыкаются в единое, монолитное, целое.
Этот предварительный анализ определяет также и узловые вопросы дальней шего исследования. В качестве таковых выступают прежде всего два взаимосвя занных вопроса: о гносеологическом отношении психических явлений к матери альному миру как объективной реальности и о их связи с мозгом как органом психической деятельности. Поскольку мозг представляет собой орган, осуществ ляющий взаимоотношения организма, индивида, человека с внешним миром, пра вильно поставленный вопрос о связи психических явлений с мозгом неизбежно переходит в вопрос о зависимости психических явлений от взаимодействия че ловека с миром, от его жизни. Взаимодействие человека с миром, его жизнь, прак тика — такова реальная основа, в рамках которой раскрывается и формируется психическая деятельность как деятельность, осуществляющая познание мира и руководство действиями людей.
Из двух узловых вопросов дальнейшего исследования — как выше уже отмеча лось — анализу должен будет сперва подвергнуться вопрос о познавательном от ношении психических явлений к миру как объективной реальности; затем, идя в процессе познания от конечного результата к природным причинам, его обуслов ливающим, анализ обращается к раскрытию связи психических явлений с мозгом как органом, служащим для осуществления взаимодействия человека с внешним миром. Соотнося результаты исследования обоих этих вопросов, можно будет сформулировать итоговую философскую характеристику психического.
ГЛАВА 2
Психическая деятельность и объективная реальность. Проблема познания
1. Теория отражения
Познавательное отношение человека к миру возникает с появлением психиче ской деятельности мозга как органа, служащего для осуществления взаимоотно шений организма с окружающим миром. Взаимодействие индивида с миром — жизнь, у человека — практика образуют онтологическую предпосылку возникно вения познавательного отношения индивида к миру. В специфическом смысле как общественный, исторический процесс познание человека связано с появлени ем языка. Только возникновение слова дает возможность фиксировать результа ты познания и создает преемственность в познании, которое не сводится лишь к повторяющимся и по существу изолированным актам; появляется исторический процесс познания.
С возникновением познавательного отношения индивида к миру как объек тивной реальности встает гносеологическая проблема.
На вопрос о том, что представляет собой познание, теория отражения диалек тического материализма отвечает так: познание — это отражение мира как объек тивной реальности. Ощущение, восприятие, сознание есть образ внешнего мира.
Понятие образа (Image, Bid, Picture) имеет широкое хождение в философской литературе различных направлений. Мало, значит, просто повторить исходную (или итоговую) формулу, согласно которой психические явления — ощущения, восприятия и т. д. — суть образы внешнего мира, существующего вне сознания и независимо от него. Надо еще — и это главное — уточнить то позитивное гносео логическое содержание, которое связывается с этой формулой в теории отраже ния диалектического материализма. Конечно, все разновидности Bidtheorie имеют и общие черты. Они заключаются прежде всего в признании существования ве щей, независимых от их образа, — в противоположность идеалистическому «эпистемологическому» монизму (берклеанству, махизму и т. д.), подставляющему ощущение на место вещей. Само собой разумеется, никак не приходится недооце нивать фундаментального значения этой общей черты всякой теории отражения. Но задача, стоящая перед нами, заключается в том, чтобы, учитывая эту общую черту, выявить специфические особенности теории отражения диалектического материализма, отличающие ее от старых разновидностей теории образов.
То, что ощущение, восприятие, сознание — образ внешнего мира, в теории отра жения диалектического материализма означает, что их гносеологическое содержа ние неотрывно от их предмета. Образ — не идеальная вещь, существующая наряду с предметом, а образ предмета. Теория отражения диалектического материализ ма — это реализация линии материалистического монизма в решении гносеологи ческого вопроса о соотношении образа и вещи. Это существеннейшим образом отличает теорию отражения диалектического материализма от picture-theory (или Bidtheorie), так называемого репрезентативного реализма (Декарта, Локка и их продолжателей)'. Образ — это всегда образ чего-то, находящегося вне его. Самое понятие образа предполагает отношение к тому, что он отображает. Образом ощу щение, восприятие и т. д. становятся лишь в силу своего отношения к предмету, образом которого они являются. Поэтому образ — не идеальная вещь, существую щая во внутреннем мире сознания наподобие того, как реальная вещь существует в материальном мире, и вещь — это не экстериоризированный образ. Образ как таковой конституируется познавательным отношением чувственного впечатле ния к реальности, находящейся вне его и не исчерпывающейся его содержанием.
В центре современной гносеологической дискуссии в зарубежной, особенно англо-американской философии стоит борьба репрезентационизма и презента-ционизма, т. е. теории, согласно которой познается лишь непосредственно данное, так называемые sense-data (см. дальше в главе о восприятии). Спор между этими теориями по существу воспроизводит борьбу Беркли против Локка. Репрезента-ционизм объявляет себя «реализмом»; он признает, что объектом познания яв ляются вещи, но поскольку для него идеи — это чисто субъективные состояния, отношение идей, ощущений, мыслей к вещам оказывается лишь соответствием между разнородными по существу членами двух параллельных рядов. Презентационизм, пользуясь слабостью репрезентационизма, пытается доказать, что един ственными объектами, действительно доступными познанию, являются непосред ственные чувственные данные — sense-data; таким образом, презентационизм — это феноменализм.
Так называемый репрезентативный реализм исходит из обособления и внеш него противопоставления образа и предмета, вещи. Образ превращается в некую идеальную вещь, которая существует сначала безотносительно к предмету в соз нании, подобно тому как материальный предмет, вещь существует в материаль ном мире. Образ и предмет представляются как две вещи, принадлежащие к двум мирам: первый — к внутреннему духовному миру сознания, второй — к внешнему миру материальной действительности. Такое понятие образа является вместе с тем и основным понятием интроспективной психологии. Репрезентативный реа лизм стремится доказать, что эти субъективные образы, идеи все же представи тельствуют — «репрезентируют» вещи и «соответствуют» им. Однако указанное соответствие идей вещам — при дуалистических предпосылках, из которых исхо дит этот реализм, — повисало в воздухе. Установить наличие такого соответствия, исходя из представления «репрезентативного» реализма об «идеях» как чисто субъективных состояниях сознания, представлялось невозможным: сознание,
О так называемом репрезентативном реализме см. Roy Wood Seaus. The Phiosophy of physica Reaism. Ch. II «Ideaism an Interude», § «Traditiona representative Reaism». - New York, 1932. -P. 31—38.
замкнутое в сфере своих «идей», никак не могло «сличить» их с вещами. Идеа лизм, стремящийся свести истину к соответствию идей с идеями же, использовал это обстоятельство.
Основной аргумент идеализма: в процессе познания нам никак не «выпрыг нуть» из ощущений, восприятии, мыслей; значит, нам не попасть в сферу вещей;
поэтому надо признать, что сами ощущения и восприятия — единственно возмож ный объект познания. В основе этого «классического» аргумента идеализма лежит мысль, что, для того чтобы попасть в сферу реальных вещей, надо «выскочить» из сферы ощущений, восприятии, мыслей, что, конечно, для познания невозможно.
Этот ход мыслей заранее предполагает доказанным то, что он стремится дока зать. Заранее предполагается, что ощущение и восприятие — это только субъек тивные образования, внешние по отношению к вещам, к объективной реальности. Между тем в действительности вещи причастны к самому возникновению ощу щений; ощущения, возникая в результате воздействия вещей на органы чувств, на мозг, связаны с вещами в своем генезисе.
Еще Беркли в свое время именно на критике репрезентативного реализма с его неспособностью обосновать познание внешнего мира попытался утвердить взгляд, что сами чувственные данные являются единственными объектами познания, и подставить, таким образом, чувственные данные на место вещей. Сейчас этим же путем идет неореализм. Действительно, если принять исходные посылки репрезен тативного реализма — признание образов, идей чисто субъективными состояниями сознания (хотя бы и вызванными в нашем сознании внешним воздействием), то все попытки выйти из сферы субъективного мира, мира идей, сознания в мир ре альных, физических, материальных вещей окажутся тщетными. Ошибка репрезентационализма, однако, не исправляется, а усугубляется, если сами эти чувст венные данные подставить — как это делают Беркли и современный неореализм — на место вещей в качестве единственных непосредственных объектов познания.
Дуалистическое обособление образов, идей, явлений сознания от материаль ных вещей ведет к параллелизму. Соответствие идей вещам может быть только соотнесенностью — неизвестно как и кем устанавливаемой — разнородных чле нов двух параллельных рядов. При таком параллелизме явлений сознания и явле ний материального мира образы и идеи могут быть в лучшем случае только знака ми материальных реальностей, находящимися лишь в формальном соответствии с ними, совпадающими с этими реальностями по внешним соотношениям, но ни как не раскрывающими сущности вещей. Подлинное познание вещей становится невозможным, гносеологическая проблема — неразрешимой.
Такое понимание образа неизбежно приводит к роковым последствиям. Приняв его, уже нельзя выпутаться из противоречий, из фиктивных и потому неразреши мых проблем. Учение о восприятии увязает в необходимости разрешить загадку:
как внутренний образ сознания выносится вовне и из мира сознания проникает во внешний материальный мир вещей. Поскольку образ, согласно исходной пред посылке, мыслится как особый идеальный предмет, по внутренней своей природе безотносительный к предметам материального мира, возможность правильного решения вопроса о связи образа с предметом заранее исключена.
На самом деле, существует не образ как идеальный предмет, обособленный от предмета материального или подставленный на его место, а образ предмета. Но образ предмета не есть его знак. Образ вообще, безотносительно к предмету, ото бражением которого он является, не существует. Мы воспринимаем не образы, а предметы, материальные вещи — в образах. Нельзя оторвать образ от предмета, не разрушив самого образа. Первоначальный путь .ведет не от сознания к вещи, а от вещи к сознанию. Поэтому вопрос о том, как восприятие переходит от образов к вещам, это ложно поставленный вопрос. Пытаться ответить на него в такой поста новке — значит идти в ловушку и попасть вместе с идеализмом в тупик*.
Для дуалиста, разрывающего внутреннюю связь образа и вещи, остаются лишь две возможности.
1. Образ противопоставляется вещи, замыкаясь во внутреннем мире сознания (дуализм образа как явления сознания и вещи в себе, духовного и материаль ного мира или внешнего и внутреннего опыта; в гносеологии — репрезентатив ный реализм, в психологии — интроспекционизм).
2. Образ подставляется на место материальной вещи. Таков в философии путь Бергсона2, махистов, неореалистов, позитивистов-феноменалистов, прагмати стов, различных разновидностей эпистемологического монизма и т. д.
Теория отражения, строящаяся на основе материалистического монизма, пре одолевает как все формы и последствия дуализма образа и вещи, так и все разно видности эпистемологического монизма откровенных идеалистов, неореалистов, позитивистов, прагматистов и т. д., который заключается в том, что образы, чувст венные данные, идеи отожествляются с вещами, причем первые подставляются на место вторых. Свою идеалистическую установку эпистемологические монисты ошибочно выдают за преодоление субъективизма, потому что идеи, образы пе реводятся из статуса субъективных состояний в статус реальных вещей, отсюда «реализм» этих идеалистов.
Материалистический монизм определяет коренное, принципиальное отличие теории отражения диалектического материализма от так называемой picture-theorie или Bidtheorie (теория образа) репрезентативного реализма, которая строи лась на дуалистической основе.
Конкретным выражением материалистического монизма в вопросе о гносео логическом отношении образа и вещи является положение: образ вещи — это идеВсе вышесказанное о восприятии в принципе может быть распространено и на представление. Представления по преимуществу выступают и часто трактуются как «внутренние» образы, обособ ленные от вещей, поскольку представление — это в отличие от восприятия образ предмета, в дан ный момент отсутствующего. Однако и образы представлений являются образами предмета, они возникают в результате воздействия вещей; их воспроизводство вызывается первоначально опять-таки воздействием вещей, если не тех самых, то других, связанных в прошлом с воспроизво димой в представлении вещью. В тех случаях, когда субъект произвольно актуализирует то или иное представление в отсутствие вещи, которая в нем представлена, это обусловлено тем, что, объективируясь у человека в слове, представление может быть актуализировано без непосредственного воздействия вещей (первосигнальных раздражителей) посредством слова (второсигнального раз дражителя). Значит, и представление является внутренним образом совсем не в смысле идеалисти ческой интроспективной психологии, обособляющей образ, как принадлежащий к якобы замкнуто му внутреннему миру сознания, от внешнего мира материальных предметов. Характеристика представления как внутреннего образа правомерна, лишь поскольку она выражает отличие пред ставления от восприятия, а не обособление его от вещи, от предмета, в нем представленного. Beigson H. Matiere et memoire. Ch. I «De a seection des images pour a representation. Le roe du corps», p. 58-71; ch. IV «De a deimitation et de a fixation des images. Perception et matiere. Ameet corps», p. 244-249. Ed. 2. Paris, 1914.
альная, т. е. отраженная в субъекте, в его мозгу, форма отраженного существова ния вещи. Содержание этой формулы таково: это значит, что образ вещи — не сама вещь и вместе с тем не знак вещи, а ее отражение.
Принципиальное отличие теории отражения диалектического материализма от традиционной теории образа (Bidtheorie) находит выражение и в коренном от личии диалектико-материалистического учения об истине как адекватности мыш ления бытию от представления репрезентативного реализма о соответствии мыш ления бытию. Согласно репрезентативному реализму, всякое суждение (Л есть В) утверждает нечто в отношении моих мыслей; это утверждение оказывается ис тинным, если обнаруживается, что так же, как в моих мыслях, дело обстоит в дей ствительности. (Неизвестно только, как это может обнаружиться, поскольку со гласно исходной позиции бытие выступает для меня лишь в мыслях, в явлениях сознания.) Здесь адекватность мысли бытию, характеризующая истину, трактует ся как внешнее соответствие членов одного ряда членам другого — в духе дуали стического параллелизма. На самом деле суждение есть утверждение не о мыслях, а об объекте этих мыслей, о бытии. Истинность суждений — в адекватности утвер ждения о бытии, объекте наших мыслей, самому бытию, а не в адекватности бы тию того, что мы утверждаем о наших мыслях. Эта последняя постановка вопроса, по существу, исключает истину в подлинном ее значении. Истина не есть нечто внешнее по отношению к познанию, поскольку познание не есть нечто внешнее по отношению к бытию. Само познание есть выявление бытия субъектом, кото рый существует не потому, что он мыслит, познает, а наоборот, мыслит, познает потому, что он существует. Сказать о мыслях, что они истинны, и сказать, что они — познание своего объекта, это одно и то же. Познание не является внешним по отношению к бытию, истина не является внешней по отношению к познанию, нормальный статус мыслей — быть познанием, т. е. формой отраженного сущест вования их объекта.
Истина объективна в силу адекватности своему объекту, не зависимому от субъ екта — человека и человечества. Вместе с тем как истина она не существует вне и помимо познавательной деятельности людей. Объективная истина — не есть са ма объективная реальность, а объективное познание этой реальности субъектом. Таким образом, в понятии объективной истины получает конденсированное вы ражение единство познавательной деятельности субъекта и объекта познания.
Если в исходной посылке признать чистую субъективность психических явле ний, то никакими последующими аргументами этой ошибки не исправить, не вос становить связи психического с объективной реальностью и не объяснить воз можности ее познания. Необходимо исключить такое субъективистическое пони мание психических явлений в исходных позициях. Психические явления возни кают в процессе взаимодействия субъекта с объективным миром, начинающегося с воздействия вещи на человека. В вещах — источник происхождения всех пред ставлений о них. Связь психических явлений с объективной реальностью заложе на в самом их возникновении, она — основа их существования. По самому смыслу и существу сознание — всегда есть осознание чего-то, что находится вне его. Со знание — это осознание вне его находящегося объекта, который в процессе осоз нания трансформируется и выступает в форме, в виде ощущения, мысли. Этим, конечно, не отрицается различие сознания и его объекта — бытия, но вместе с тем подчеркивается единство сознания, ощущения, мышления и т. д. с их объектом
и то, что основой этого единства служит объект. В таком понимании психических явлений получает свое исходное выражение материалистический монизм в тео рии познания.
В гносеологическом отношении психических явлений к их объекту выступает противоположность субъективного и объективного, существенная в гносеологи ческом плане. Однако для того, чтобы подчеркивание этой противоположности не привело к дуализму, необходимо раскрыть и то единство, в рамках которого она раскрывается. Поэтому важно подчеркнуть не только противоположность, но и исходное единство ощущений, мыслей, сознания и объективной реальности, от ражением, осознанием которой они являются.
Идеалистическое мировоззрение исходит из замкнутого в себе внутреннего «мира» субъективных психических явлений. Находящаяся в плену у этого ми ровоззрения философская мысль безуспешно бьется над тем, как прорваться и можно ли прорваться из этой замкнутой субъективности к объективному миру. Материалистический монизм диалектического материализма сразу же исходит из внешнего объективного мира. Отправляясь от него, теория отражения идет к психическим явлениям. Таков коперниковский переворот, осуществляемый тео рией отражения.
Итак, первая коренная отличительная черта теории отражения диалектиче ского материализма заключается в том, что она снимает обособление и дуалисти ческое противопоставление образа предмету. Гносеологическое содержание об раза (ощущения, восприятия и т. д.) неотрывно от предмета..
Подобно тому как образ не может быть обособлен от предмета, образ неотде лим также от процесса отражения, от познавательной деятельности субъекта.
Отрыв образа от процесса отражения означает порочную субстанциализацию об раза, ведет к уничтожению самого предмета психологического исследования и дает простор для всяческих превратных представлений как об одном, так и о другом'. Весь процесс отражения, таким образом, мистифицируется: на одной стороне ока зывается материальный физиологический процесс, на другой — неизвестно как выступающий из него идеальный образ. При этом образ как идеальный неизбежно противопоставляется материальному процессу и тем самым обособляется от него. (Это обособление и осуществлял Рассел, когда он стоял на позициях объективно го идеализма.) Не приходится специально доказывать, что признание обособлен ного существования чего-то чисто идеального — это квинтэссенция идеализма.
' Расчленение образа и процесса, его порождающего, обособление их друг от друга является, в част ности, основным приемом, посредством которого современные англо-американские неореалисты и прагматисты реализуют свои теоретические замыслы. Очень обнаженно и грубо это выступает — как уже отмечалось, — например, у Рассела. Так, в восприятии он отчленяет образ восприятия (percept) от восприятия (perception) как процесса Отрыв образа от психического процесса потому и нужен неореалисту, продолжателю махизма, что он развязывает руки для подстановки образа на ме сто вещи. С другой стороны, процесс, из которого выпал образ, теряет свое психологическое содер жание, перестает быть психическим процессом. Психическое, как предмет психологического иссле дования, испаряется. В психологии неореалиста и прагматиста поэтому торжествует бихевиоризм' сознание изъято из человека и подставлено на место бытия. У человека, как предмета психологии, остаются только реакции!
Расчленение восприятия на образ (percept) и процесс (perception) Рассел использует как доказа тельство своей «нейтральности» в борьбе материализма и идеализма, как свидетельство того, что он якобы стоит над обеими борющимися сторонами
В действительности мы нигде не встречаем образа как обособленно существую щего идеального. Он не существует помимо отражательной деятельности субъек та его мозга. При этом деятельность, в процессе которой выступает чувственный образ предмета, — это не единый акт сотворения образа, отделяющегося от чуже родных ему материальных физиологических процессов, а координированный ряд чувственных деятельностей — чувственного анализа и дифференцировки раз личных свойств предмета и чувственного синтеза, связывающего отдельные чув ственные качества в цельный образ предмета. Образ связан с отражательной дея тельностью не только по происхождению, но и по существу.
Таким образом, неразрывно связывая образ с отражательной деятельностью субъекта, теория отражения борется против всякой субстанциализации образа как идеального, против всякого его гипостазирования.
С этим связана вторая, не менее существенная черта теории отражения диалек тического материализма, отличающая ее от Bidtheorie метафизического материа лизма. «Основная беЭд» метафизического материализма есть, — писал Ленин, — неумение применить диалектики к Bidertheorie, к процессу и развитию познания»'.
Для представителей домарксовского материализма отражение представляло собой пассивный отпечаток вещи в результате ее механического воздействия на то, в чем она отражается. Дидро прямо сравнивал мозг с воском, на котором вещи оставляют свой отпечаток. Для домарксовского материализма отражение — это пассивная рецепция внешнего воздействия субъектом, его мозгом: для диалекти ческого материализма — это результат взаимодействия субъекта с объективным миром, воздействия внешнего мира и им обусловленного ответного действия субъекта, его мозга. Отражение — не статический образ, возникающий в результа те пассивной рецепции механического воздействия вещи; само отражение объек тивной реальности есть процесс, деятельность субъекта, в ходе которой образ предмета становится все более адекватным своему объекту.
Только перейдя от статического образа, идеи к процессу, к деятельности по знания, к конкретной диалектике субъекта и объективного мира в их взаимодей ствии, можно адекватно разрешить проблему познания, проблему идеального и материального — основной вопрос философии.
То, что психическая деятельность есть отражение, означает вместе с тем, что отражение есть деятельность, процесс. С этим положением связана глубокая пе рестройка самого понятия отражения, которое домарксовский материализм счи тал отношением между вещью и ее идеальным отпечатком. В теории отражения домарксовского материализма в качестве основного выступает непосредственное соотношение вещи и образа. Для диалектико-материалистической теории отра жения исходным является взаимодействие человека как субъекта с миром; соот ношение этих двух реальностей выступает здесь как основное, исходное. Образ, идея существует лишь в познавательной деятельности субъекта, взаимодейст вующего с объективным миром. Взятое в своей конкретности отношение психи ческого к миру выступает в единстве познавательного процесса как отношение субъективного к объективному. Отношение идеи, или образа, как идеального к предмету как материальной вещи есть лишь абстрактно выделенная сторона, мо мент, аспект этого исходного отношения. Выделение этого специального аспекта —
Ленин В. И. Философские тетради. — М.: Госполитиздат, 1947 — С. 330.
это только абстракция, правомерная, нужная абстракция, но все же абстракция, вскрывающая лишь момент, аспект, сторону реального отношения психической деятельности к миру, отношения, взятого в его конкретности. Само это отноше ние — процесс, деятельность, взаимодействие. Включенный в этот процесс, в ко тором он только и существует, образ выходит из якобы статического отношения к предмету. Это отношение выступает в своем истинном виде как процесс познава тельной деятельности субъекта, в которой одно определение, один образ предмета снимается другим, более адекватным, более глубоким. В динамике этого процесса диалектически осуществляется непрерывное приближение образа к предмету, все более полное раскрытие предмета в образе, все же никогда не способное исчер пать его бесконечного богатства (см. также главу III, § 2 и главу IV § 1 (б) настоя щей работы).
Теория отражения диалектического материализма представляет собой, собст венно, распространение на процесс познания принципа детерминизма в его диалектико-материалистическом понимании, согласно которому, как отмечалось вы ше, внешние причины действуют через внутренние условия. Всякий процесс детер минируется внешними объективными условиями, преломляющимися через внут ренние закономерности данного процесса. Это относится и к процессу познания. Можно определить теорию отражения диалектического материализма посредст вом распространения на процесс познания выше сформулированного принципа детерминизма.
Мышление определяется своим объектом, но объект не непосредственно опре деляет мышление, а опосредствованно через внутренние законы мыслительной деятельности — законы анализа, синтеза, абстракции и обобщения, — преобра зующей чувственные данные, не выявляющие в чистом виде существенные свой ства объекта, и приводящей к его мысленному восстановлению.
2. О психическом как идеальном
В гносеологическом отношении к объективной реальности психические явления выступают как ее образ. Именно с этим отношением образа к предмету, идеи к ве щи связана характеристика психических явлений как идеальных; именно в гно сеологическом плане психическое выступает как идеальное. Это, разумеется, не значит, что психические явления перестают быть идеальными, когда они рассмат риваются в другой связи, например как функция мозга. Характеристика психиче ских явлений — как и любых других — не зависит от точки зрения, с которой они рассматриваются. Психические явления объективно как таковые всегда стоят в гносеологическом отношении к объективной реальности и поэтому они всегда со храняют эту характеристику идеального. Но иррадиированное распространение характеристики психического как идеального за пределы той системы связей, в которой оно действительно выступает в этом качестве, на психическое в целом, во всех его связях и опосредствованиях, ничего кроме теоретической путаницы по родить не может.
Характеристика психического как идеального относится, собственно, к про дукту или результату психической деятельности — к образу или идее в их отно шениях к предмету или вещи. Превращение отношения идея — вещь в основное гносеологическое отношение (каковым в действительности является взаимодействие человека как субъекта с миром) служит источником универсализации ха рактеристики психического как идеального (см. пред. стр.). Возникновение про блемы идеального в платонизме недаром было связано с противопоставлением идей и чувственно данных вещей. Идеальность по преимуществу характеризует идею или образ, по мере того как они, объективируясь в слове, включаясь в систему общественно выработанного знания, являющегося для индивида некоей данной ему «объективной реальностью», приобретают, таким образом, относительную самостоятельность, как бы вычленяясь из психической деятельности индивида. На психическую деятельность идеальность распространяется опосредствованно, вторично, поскольку ее продукт, ее результат -- это идея, образ. Психическая дея тельность идеальна преимущественно в своем результативном выражении. Про тивопоставляться материальному психическая деятельность может лишь в каче стве духовной, поскольку она оказывается насыщенной идейным содержанием, приобретенным в процессе общественно организованного познания.
В результате выделения анализом отношения образа или идеи к предмету или вещи выступает противопоставление идеального материальному и возникает опас ность обособления идеального от материального, внешнего дуалистического про тивопоставления первого второму. Вековая дискуссия по этому вопросу открыва ется еще борьбой Аристотеля против «хорисмоса», против обособления идей от вещей у Платона.
Признание существования идеального, его специфичности и относительной самостоятельности по отношению к материальному миру чувственно данных ве щей и вместе с тем преодоление его обособления — имеет два взаимосвязанных аспекта. Один из них связан с отношением образа, идеи к предмету, к вещи, дру гой — с их отношением к субъекту, к его познавательной деятельности.
Путь к решению этой проблемы в первом ее аспекте открывает теория отраже ния, реализующая в теории познания материалистический монизм. Положение, согласно которому гносеологическое содержание ощущения, восприятия и т. д. неотрывно от предмета (а то, что они образ вещи, именно это и означает), есть преодоление обособления образа, идеи от предмета; этим и определяется способ, которым теория отражения диалектического материализма завершает начатую еще Аристотелем борьбу против обособления идей.
Образ, идея (понятие, мысль), не обособимые в своем гносеологическом со держании от предмета, вещи, от объективной реальности, существующей незави симо от них, вместе с тем не совпадают непосредственно со своим предметом, во-первых, потому что они никогда не исчерпывают всего бесконечного богатства, всей полноты содержания предмета, и, во-вторых, потому что исходное, непосред ственно, чувственно данное содержание его преобразуется в процессе познания — в результате анализа и синтеза, абстракции и обобщения, посредством которых мышление идет ко все более всестороннему и глубокому раскрытию бытия своего предмета. Это несовпадение идеи с чувственно данной вещью служит отправным пунктом и мнимым основанием для обособления идеи от вещи.
В неразрывной связи с вопросом об отношении образа к предмету, идеи к вещи стоит вопрос об отношении образа, идеи к субъекту, к его познавательной дея тельности. Необходимо преодолеть обособление образа, идеи и в этом отноше нии: идеи (понятия) не возникают помимо познавательной деятельности субъек та, образ не существует вне отражения мира, объективной реальности субъектом.
При этом вопрос об отношении образа, идеи к объекту и его отношении к субъек ту — это единый вопрос о месте и роли образа, идеи во взаимодействии субъекта с объективным миром.
Относительное обособление идей от вещей, содержания знания — от чувствен но данного бытия связано с тем, что идеи, знания формируются в результате по знавательной деятельности субъекта, путем анализа и синтеза, абстракции и обоб щения, преобразующих исходные эмпирические данные, в которых непосредст венно выступают вещи и явления действительности: с другой стороны, независи мость идеального содержания знания от субъекта, его объективность обусловлена его зависимостью от бытия, отражением которого оно является. Правильное по нимание отношения образов, идей, мыслей, идеального содержания знания к чув ственно данным вещам и явлениям, к объекту познания, предполагает правиль ное понимание их отношения к субъекту, к его познавательной деятельности, и, наоборот, правильное понимание отношения содержания знания к познаватель ной деятельности субъекта невозможно без правильного понимания его отноше ния к объекту познания; не поняв правильно одно, нельзя правильно понять и другое.
Отрицание идеалистического обособления и дуалистического противопостав ления идеального материальному миру как объективной реальности и взаимодей ствующему с ней субъекту не исключает относительной самостоятельности идей ного содержания научной мысли, познания, знания по отношению как к чувствен но данным материальным вещам, так и к субъекту, не исключает объективности идеального содержания знания.
Объективируясь в слове, продукты познавательной деятельности человека (чувственные образы, мысли, идеи) сами становятся объектами дальнейшей мыс лительной работы. Взаимосвязь, взаимозависимость идей, понятий делает их отно сительно независимыми от мыслительной деятельности субъекта (и от эмпириче ски данного содержания отдельного объекта). Включаясь в эти связи, содержание познавательной деятельности субъекта выступает в преобразованном виде. Мыс лимый в потенциально бесконечном богатстве своего, преобразованного при этом содержания, каждый член этой системы выступает уже не как мысль индивида, а как ее идеальный объект. Так, например, любое число, возникая в результате работы мысли, вскрывающей количественные отношения между множествами предметов, включается в систему, в бесконечный ряд чисел, с которым любое еди ничное число связано определенными отношениями. В любой из этих бесчислен ных связей с бесконечным количеством других чисел каждое число выступает в новом качестве (скажем, 4 как 3 + 1, 2 + 2, как 2х2, 22, кaк 5-1, 6-2, как 3/64 и т. д.). В этом своем многообразии каждое число выступает как неисчерпаемый мыслью индивида идеальный ее объект.
Система, в которую, преобразуясь при этом, входят мысли индивида, продукт его познавательной деятельности, — это система научного знания, формирующая ся в ходе общественно-исторического развития. Она выступает для мышления индивида как «объективная реальность», которую он преднаходит как сущест вующее независимо от него общественное достояние и должен своей познаватель ной деятельностью усвоить. В процессе обучения, неотрывного общественно ор ганизованного познания человека, сложившаяся в ходе исторического развития система научного знания выступает перед индивидом как объект усвоения.
Через продукты психической деятельности как деятельности познавательной совершается переход из сферы психического как предмета психологического изу чения в сферу идеального содержания знания, математического, физического и т. п. (именно оно и является идеальным в собственном смысле слова), отражаю щего определенные стороны бытия, существующего вне и независимо от познава тельной деятельности. Это и значит, что психическая деятельность есть отраже ние объективной реальности или, иначе, что в результативном выражении, через свои продукты, она переходит в нечто качественно иное, специфическое — мате матическое, физическое и т. д. знание тех или иных сторон или свойств бытия. Игнорирование этого фундаментального положения, сведение объективного иде ального содержания знания к мыслям индивида, взятым лишь в их зависимости от последовательных стадий мыслительного (психического) процесса, который к ним привел, вне взаимозависимости объективного содержания мыслей, отражаю щих закономерность объективной реальности, — это суть так называемого психо логизма, составляющего ядро субъективного идеализма.
В силу своей зависимости от бытия и взаимозависимости различных частей системы знания содержание его приобретает в известном отношении независи мость от субъекта. В этом гносеологические корни платонизма — классической фор мы, в которой исторически выступил так называемый объективный идеализм; гно сеологические корни всякого объективного идеализма, который обособляет идеи, идеальное содержание знания от чувственно данных вещей материального мира и вместе с тем противопоставляет их познающему субъекту его мыслительной дея тельности. (Поскольку идейное содержание знания обособляется объективным идеализмом от познавательной, психической деятельности субъекта, объектив ный идеализм выступает в виде так называемого антипсихологизма — подобно то му как так называемый психологизм образует ядро субъективного идеализма.)
Позиция объективного идеализма, как и идеализма субъективного (а, в конеч ном счете, также антипсихологизма и психологизма), связана с довлеющей над этими направлениями философской мысли ложной альтернативой, согласно ко торой содержание знания либо объективно — тогда оно существует помимо по знавательной деятельности субъекта, либо оно продукт познавательной деятель ности субъекта — тогда оно только субъективно. Между тем в действительности никакие идеи, понятия, знания не возникают помимо познавательной деятельно сти субъекта, что не исключает, однако, их объективности. Объективность знания не предполагает того, что оно возникает помимо познавательной деятельности че ловека; все идеальное содержание знания — это и отражение бытия и результат познавательной деятельности субъекта. Всякое научное понятие — это и конст рукция мысли, и отражение бытия.
Для платоновского объективного идеализма идеи, понятия, содержание науч ного знания представляются непосредственно интуитивно данными*. Таким об разом, снимается мыслительная деятельность, в результате которой и возникают понятия, идеи. В соответствии с этой исходной позицией сознание индивида рас сматривается как простая проекция объективного состава знания. Все, что заклю' Такова позиция и Гуссерля и Рассела. (Здесь имеются в виду работы Рассела в ранний период его научной деятельности, когда он вместе с Уайтхедом был еще платоником, до того как он затем стал то юмистом, то берклеанцем.)
чено в объективном составе знания, непосредственно переносится в индивидуаль ное сознание, предполагается непосредственно данным ему. Таким образом, по существу, снимается мыслительная деятельность индивида, посредством которой он, анализируя наличную систему знаний, сложившуюся в процессе обществен но-исторического развития, переводит ее в план своего индивидуального созна ния, усваивает ее и применяет к решению встающих перед ним задач. Мыслитель ная деятельность индивида, процесс мышления вовсе перечеркивается: мышление как предмет психологического исследования вовсе ликвидируется объективным идеализмом. Реализуя эту установку, представители объективного идеализма платоновского типа стремились уничтожить какие бы то ни было мыслительные операции, сведя их к совокупности отношений между якобы извечно данными статическими терминами, членами этих отношений' (Рассел, Кутюра).
В отличие от платоновского идеализма в идеализме Гегеля движение мысли выступает как деятельность и опосредствование, однако сама идея превращается в субъекта, подставляется на его место. Таким образом, движение мысли сводится к движению продуктов мышления, подставляемого на место познавательной дея тельности субъекта. Историческое развитие знаний изображается как деятель ность субъекта.
Не подлежит сомнению, что всякая обоснованная мыслительная операция основывается на определенных логически формулируемых отношениях и их свой ствах. Так, отношение импликации между двумя положениями (р > g; из р выте кает g) выступает в качестве логической операции, позволяющей из двух совместно данных гипотетических положений вывести третье в силу свойства транзитивно1 В соответствии с этим ученые, стоящие на позициях объективного идеализма, строят теорию чисел, основы геометрии и т. д., пытаясь устранить всякую деятельность по «конструированию» новых идеальных объектов, сводя все к соотношениям изначально данных элементов. Критикуя позицию объективного идеализма, Пиаже противопоставляет ей «операционализм», вос ходящий к Бриджмену. Нам представляется, что Пиаже без достаточных оснований как будто безо говорочно солидаризируется с операционалпзмом Бриджмена, стоящего на позициях откровенного релятивизма. Во главу угла Бриджмен ставит зависимость результата познания от способов позна ния (определенной величины — от способов измерения и т. п.); при этом вовсе выпадает основная зависимость результатов познания (измерения и т. п.) от самого объекта. Не приходится отрицать зависимости результата познания (измерения и т. п.) от способов, которыми оно осуществляется, но эта зависимость лишь опосредует основную и решающую зависимость результатов познания от объекта, свойствами которого обусловлены и самые способы измерения. Именно поэтому при ис пользовании различных способов измерения и вообще познания одного и того же объекта требуется соблюдение определенных закономерных отношений, позволяющих переходить от одного способа измерения, определения величины и т. д. к другому так, чтобы соблюдена была инвариантность ре зультата. Но самую же инвариантность как основное требование к операциям, приводящим к науч ному понятию, Пиаже выводит лишь из взаимоотношений операций, из их взаимного уравновеши вания. В результате инвариантность выступает как будто не только как критерий, но и как основа объективности конструируемого мыслью понятия, между тем как на самом деле эта инвариант ность — лишь индикатор его объективности, основой которой является адекватность объекту. По нятие объективно, не поскольку оно инвариантно; оно должно быть инвариантно, поскольку оно объективно: основа в этом. В своих исследованиях мыслительных операций Пиаже подчеркивает принцип инвариантности. Пиаже рассматривает операции как высший уровень в уравновешивании индивида с внешним миром; постольку на передний план должно бы выступить познание внешнего мира, учет объективных условий жизни. Однако мыслительные операции у Пиаже нередко как буд то выступают скорее непосредственно как способы приспособления, чем как собственно способы познания. Это и сближает Пиаже с Бриджменом. См. PiagetJ. Logic and Psychoogy. — Manchester University Press, 1953. - I «History and Status of the Probem». - P. 1-8.
сти (р > Я, g > г, р > г), которым характеризуется отношение «импликации». Но не менее несомненно, что сами эти логические отношения открываются в итоге мыс лительной деятельности, в результате мыслительных операций.
Основной порок объективного идеализма платоновского образца заключается в том, что он изображает раз и навсегда данным, помимо познавательной деятель ности субъекта, то, что на самом деле является ее результатом; он фиктивно выда ет никогда не законченный результат никогда не завершенной познавательной деятельности за нечто изначально данное ей. Основной вывод, который следует из понимания этого порока, состоит в том, что знание, его идейное содержание — как бы ни было оно объективно — никогда не возникает помимо познавательной деятельности субъекта и не существует безотносительно к ней.
Для того чтобы это положение имело однозначный смысл и, противопоставля ясь объективному идеализму, не открыло бы путь идеализму субъективному, пси хологизму, не привело бы к релятивистической субъективизации человеческого знания, необходимо уточнить соотношение логического и психологического в ха рактеристике познавательной деятельности.
Представители объективного идеализма, стремящиеся свести операции к от ношениям между данными терминами (Рассел раннего периода, Кутюра и др.), изгоняют всякую деятельность из сферы объективного познания (тем самым они изымают и все объективное, логическое: в понимании познавательной деятельно сти они — психологисты). В познавательной деятельности они видят лишь ее субъективно-психологический аспект. Их логицизм является оборотной сторо ной психологизма. Психологизм и антипсихологизм — две стороны одной и той же позиции, два проявления одной и той же исходной принципиальной ошибки. Для того чтобы по существу преодолеть как антипсихологизм объективного идеа лизма, так и психологизм идеализма субъективного, нужно преодолеть их общую основу. Нужно правильно понять соотношение психологического и логического в познавательной, в мыслительной деятельности.
И логика и психология изучают мышление в процессе его развития. Но логика изучает его в процессе исторического развития объективированных продуктов знания; психология же имеет дело только с мышлением индивида. Всякая позна вательная (мыслительная) деятельность индивида есть психическая деятельность, которая как таковая может быть предметом психологического исследования. Пред метом психологического исследования является мышление индивида в причин ной зависимости процесса мышления от условий, в которых он совершается. Психические законы — это законы мышления как процесса, как мыслительной деятельности индивида; они определяют ход его мышления в закономерной (при чинной) зависимости от условий, в которых совершается мыслительный процесс. Логика же формулирует те соотношения мыслей (продуктов мыслительной дея тельности), которые имеют место, когда мышление адекватно своему объекту — бытию, объективной реальности*. Значит, одна и та же познавательная деятель' Ясно, таким образом, что логика — не нормативная дисциплина, ее законы говорят не о том, что должно быть, а сперва о том, что есть, — о том, каким условиям отвечает мысль, адекватная своему объекту. Лишь поэтому можно затем, обратив вторично законы логики в нормы, относящиеся не к тому, что есть, а к тому, что должно быть, сказать, что мышление, чтобы быть истинным, должно следовать законам логики.
Подобно этому и этика в своей основе — не нормативная дисциплина: она первично говорит не о том, что должно быть, а анализирует то, что есть. Она не извне навязываемое морализирование,
ность индивида является предметом и психологического и логического исследова ний. При этом процесс и его результат — образ — в познавательной деятельности индивида неразрывно взаимосвязаны. Поэтому нельзя отнести психологические исследования к процессу, взятому безотносительно к его «продукту» или результату, так же как нельзя, анализируя соотношения мыслей в познавательном содержании, вовсе оторвать их от процесса мышления, в результате которого они возникают.
Основным предметом психологического исследования является раскрытие при чинных закономерностей того протекания процесса мышления, который приво дит к познавательным результатам, удовлетворяющим соотношениям, выража емым положениями логики.
Ключ к подлинному решению вопроса о взаимоотношениях психологии и ло гики, преодолевающему как психологизм, так и антипсихологизм, заключается в том, что мысль — это одновременно и продукт мышления, результативное выраже ние мыслительного процесса, и форма отраженного существования ее объекта. Эти два положения сочетаются в единое целое, потому что сам процесс мышле ния детерминируется объектом, который в нем раскрывается в форме мысли. Мышление опосредствует зависимость мысли от объекта и само детерминирует ся им. В силу этого в процессе познания «логика» бытия как объекта мысли пере ходит в строение мышления. Мышление складывается у человека в процессе ин дивидуального развития по мере того, как этот переход совершается.
Очевидно, что, если бы мышление никак не отвечало логическому строю объ екта мысли, не было бы логики и в мыслях. В фактическом ходе формирования мышления в процессе индивидуального развития логический строй объекта мыс ли определяет строение мышления и через его посредство логику мыслей.
Ход исторического развития системы научного знания приводит к выявлению все новых логических форм, отвечающих природе объекта. Так, логика Аристоте ля выразила закономерности классифицирующего естествознания. Новейшие исследования по математической логике выявили новые логические операции, выходящие за пределы аристотелевских силлогистических умозаключений, и от крыли возможность разрешать логические задачи, недоступные для традицион ной логики, сложившейся на основе достижений предшествующего этапа разви тия научного познания.
В ходе исторического развития научного познания, прежде чем человечество пришло к осознанию законов логики и сформулировало их как таковые (впервые у Аристотеля и затем далее вплоть до Буля и его продолжателей), отраженная
а наука, раскрывающая внутреннюю сущность человеческой жизни, подлинно человеческих отно шений. Она вскрывает условия, которым удовлетворяют подлинно человеческие отношения, и затем уже формулирует эти условия как нормы поведения, как требования, которые должны быть соблю дены в отношениях между людьми. Идеал, который формулирует этика, приобретает реальное зна чение, если при этом учитываются возможность и перспективы развития человеческих отношений. Этика неотрывна от политики, но не сводится к политике. Человеческие отношения, определяемые этикой, это отношения общественно-обусловленные (как все в человеке), но это не общественные отношения в смысле отношений, в которые вступает общество. В этических нормах есть ядро, кото рое сохраняет свою силу для человеческих отношений при всех изменениях политической ситуа ции. Однако этика не может быть оторвана от конкретных реальностей политики. Этика, которая отгораживается от политики, — это маниловщина или нечто еще худшее, это ханжество и лицеме рие, желание во всеуслышание провозгласить нравственный идеал и скрытое нежелание, чтобы он претворился в действительность, перестал быть только «идеалом», только чем-то, что должно быть, но чего на самом деле нет.
в них объективная логика бытия как объекта мысли практически осваивалась че ловечеством в ходе всего процесса познания мира.
Мышление людей во все большей мере стало фактически совершаться в соот ветствии с законами логики прежде, чем люди осознали самые эти законы и смог ли перейти к мышлению на основе сознательного их применения. И после того как законы логики были осознаны, открыты, люди обычно мыслят, просто следуя логике предмета мысли, а не проделывая как бы упражнения на применение той или иной логической формулы. Этот объективный логический строй, отложив шийся в системе научного знания, а не правила логики, первично определяет формирование мышления человека. Правила логики, с которыми потом знако мится человек, служат для того, чтобы контролировать мысль и выправить ее в случае отклонения от правильного пути.
Можно пояснить ход формирования логического строя мысли аналогией с развитием речи. В ходе своего индивидуального развития человек овладевает грамматическим строем родного языка сперва не посредством изучения и приме нения правил грамматики, а практически, в силу того, что грамматический строй самого языка (а не отражающие его законы или правила грамматики) в процессе общения детерминирует складывающееся грамматическое строение речи; приоб ретаемое затем знание грамматики лишь помогает осознавать, контролировать грамматическую структуру речи. Подобно этому строение мышления в ходе умст венного развития складывается у человека, у ребенка в соответствии с законами логики, по мере того как он овладевает системой научных знаний с отложившим ся в них логическим строем мыслей, отражающим объективную логику предмета.
По мере того как подрастающий человек в процессе обучения овладевает сис темой научных знаний, он практически осваивает заключенный в них логический строй мыслей. У него складывается строй мышления, детерминированный объек том мыслительной деятельности и все более точно отвечающий все более слож ной логической системе. Поэтому посредством логической характеристики строя мыслей, доступного ребенку, можно охарактеризовать строение мыслительной деятельности, формирующейся у него на данной ступени развития*.
Таким образом, «классическая» логика и «классическая» философская психо логия были не совсем неправы, утверждая, что законы логики в какой-то мере вы ражают и фактическую структуру мышления. Но выражая структуру мышления, поскольку мышление в той или иной мере отвечает им, законы логики не опре деляют, однако, причинно процесса мышления, как полагали «логицисты» в пси хологии, — так же как психологические законы, отражающие объективную зако номерность процесса мышления, не обосновывают законов логики, как думают «психологисты» в логике.
Ошибка психологизма заключается не в том, что он рассматривал познава тельную деятельность индивида как психический процесс, а в том, что он пытался свести логические соотношения между содержанием мыслей, являющиеся усло' Попытку дать такую характеристику различных уровней развития мышления ребенка, выражая в формулах логики доступный им на каждой ступени строй мыслей, сделал в своих работах Пиаже. См. Piaget J. Logic and Psychoogy. II «Psychoogica Deveopment of Operations», p. 18-22; IV «Concusion: The psychoogica Meaning of the ogica Structures». — P. 38-48. — Manchester Univer sity Press, 1953.
виями их адекватности бытию, к соотношению различных этапов мыслительного процесса и в их зависимости от условий его протекания. Несостоятельность пси хологизма состоит, следовательно, в том, что познавательная деятельность высту пает для него только в том аспекте, который характерен для психологического ис следования (а не в том, что она вообще выступает и в этом аспекте), в том, что он сводит логические отношения между мыслями к психологическим закономерно стям, выражающим взаимоотношения между последовательными этапами про цесса мышления, т. е. — в конечном счете — в том, что он смешивает две разные системы отношений, в которые объективно входит познание мира индивидом и в которых оно должно быть изучено.
С другой стороны, фиксируя логические соотношения, существующие между мыслями, адекватными бытию, не приходится игнорировать того, что речь при этом идет о логической характеристике познавательной деятельности в ее резуль тативном выражении. Ошибка логицизма в психологии, параллельная ошибке психологизма в логике, заключается в том, что логические закономерности, вы ражающие соотношения между мыслями, подставляются на место закономерно стей, выражающих соотношения между последовательными этапами процесса мышления. Отвергнута должна быть именно эта подстановка, это смешение раз ных систем связей, отношений, в которых выступает познавательная деятель ность индивида, а не возможность (и необходимость) дать и психологическую и логическую характеристики одной и той же познавательной деятельности челове ка. То, что обычно обозначают как логический процесс — анализа, синтеза, индук ции и т. д., — это на самом деле не особая, логическая деятельность, а познаватель ная деятельность, взятая в ее логическом выражении. Это частное выражение общего положения о единстве логики и теории познания.
Особых логических процессов, логических процессов в «чистом» виде (обо собленных от познавательных процессов, допускающих не только логическую, но и психологическую характеристику) у индивида не существует. (В этом заключает ся объективная основа для отрицания операций, процессов, деятельности в сфере «чистой» логики Расселом, Кутюра и др.) Логическая операция — анализа, синте за, вывода и т. п. — это познавательный акт, определенный через логические соот ношения отправного пункта познавательного процесса и его результата. В плане психологического исследования исходным и в этом смысле основным является не операция, а процесс. Операция — это психический процесс, уже сложившийся в определенную логическую структуру, а психический процесс, если это процесс мышления, как правило, есть операция в стадии становления.
В логическом исследовании познавательный акт выступает в качестве опера ции, в психологическом — в качестве процесса; за каждой операцией психологи ческое исследование должно вскрывать процесс ее формирования и применения. Превращение в психологическом исследовании операций в исходные единицы грозит стиранием всякой грани между психологическим исследованием и иссле дованием логическим'.
Проблема операций и отношений осложняется другой, связанной с ней проблемой - операции и действия, мышления и практической деятельности.
В логике Гобло (GobotEd. Traite de Logique. - Paris, 1929) выдвигал мысль, что нервом всякого рас суждения является действие и притом не особое умственное действие, а в уме воспроизведенное рактическое действие. Этот неверный тезис, стирающий, по существу, всякое различие между
Говоря о процессе познания, нельзя, очевидно, ограничиться только процес сом индивидуального познания, познания мира индивидом, нужно иметь в виду и процесс исторического развития знания; самый процесс познания мира индиви дом опосредствован развитием познания мира человечеством, историческим раз витием научного знания, как, с другой стороны, процесс исторического развития научного знания опосредствован познавательной деятельностью индивидов. (Изу чение этого последнего, т. е. процесса познания, мышления индивида, опосредст вованного процессом исторического развития познания, результаты которого ин дивид осваивает в процессе обучения, составляет предмет психологии; изучение же исторического развития познания — предмет теории познания, гносеологии, эпистемологии — теории научного познания.) Процесс исторического развития познания есть, по существу, процесс развития знания, он по преимуществу имеет дело с соотношением объективированных результатов познания, исторически проверенных и консолидировавшихся в систему науки. В применении к ним за кономерно выступает логическая, а не психологическая характеристика познава тельных процессов. При этом, однако, так же как индивидуальное познание и мышление индивида опосредствовано общественно-историческим развитием зна ния, исторический процесс развития научного знания опосредствован познавапрактической и теоретической деятельностью, между действием и познанием, Гобло пытается обос новать посредством верного и важного положения, что в своей основе рассуждение заключается не в соотношении принципов между собой, а во введении в ход рассуждения все новых объектов, в оперировании этими последними в соответствии с принципами. Этим доказывается невозможность сведения рассуждения к соотношению принципов, необходимость оперирования над объектами рассуждения, но не оправдывается сведение теоретического познавательного акта к умственно со вершающемуся воспроизведению практического действия; действие, согласно этой концепции, не нуждается в познании, а познание ничего не прибавляет к действию. В психологии Жане и его продолжатели, не отожествляя прямо мыслительную операцию или умст венное действие с практическим действием, стали трактовать операцию, умственное действие как «интериоризованное» внешнее практическое действие, как результат перехода последнего во внут ренний план. Логика этой концепции ведет к тому, что мышление превращается в редуцированный дубликат действия, воспроизводит его особенности, а не отражает свой объект. В мыслительной деятельности выступает то, что она есть деятельность, и сводится более или менее на нет то, что она — мышление, познание. Между тем действие человека требует познания и невозможно без него. Практическое действие не может быть сведено к внешнему деланию, к оперированию, к своей ис полнительской части, к движениям, посредством которых оно осуществляется. Оно необходимо включает и чувственную, познавательную часть; самые движения, посредством которых осуществ ляется действие, тоже «афферентируются», управляются, регулируются чувственными сигналами, ощущениями. Чувственное познание включается в действие как его необходимая составная часть, как его регуляторный «механизм». Поэтому нельзя, разрывая единство подлинного действия и под ставляя внешнюю исполнительскую часть действия на место последнего в его целостности, выдви гать действие, сведенное к его исполнительской части, как первичное, пытаясь представить вырван ное из него познание как нечто производное от него, как его идеальный, «умственный» дубликат. Практическая деятельность, действительно, предшествует теоретической; в процессе исторического развития идеи сначала вплетены, как говорил Маркс, в практическую деятельность, лишь затем производство идей выделяется в особую теоретическую деятельность. В ходе индивидуального раз вития человек (ребенок) тоже сначала решает задачу посредством проб в плане внешнего действия с предметом и лишь затем — в плане внутреннем, идеальном. Однако этот переход от решения задачи посредством проб в плане внешнего действия к решению в идеальном, внутреннем плане означает не переход от практического действия без познания к познанию без практического действия; он означает переход от низшего уровня необобщенного познания условий действия, при котором решение не может быть достигнуто иначе как посредством ряда единичных проб, к более высокому, обобщенно му его уровню, при котором единичные пробы, естественно, отпадают. Это переход, связанный с из менением характера познания, при котором всегда сохраняется взаимосвязь познания и действия.
.тельной деятельностью индивидов, людей, трудами которых осуществляется раз витие научного знания.
Таким образом, уясняется соотношение психологического, гносеологического и логического подходов к познавательной деятельности. Этим преодолевается как антипсихологизм объективного идеализма, так и психологизм субъективного идеализма. Сформулированное выше положение, согласно которому знание, его идейное содержание, как бы ни было оно объективно, никогда не возникает поми мо познавательной деятельности человека как субъекта познания и не существует безотносительно к ней, приобретает теперь совершенно определенный смысл, ис ключающий всякую возможность соскальзывания в психологизм, т. е. субъектив ный идеализм.
За обособлением идей от чувственно данных вещей падает и обособление их от познавательной деятельности субъекта. Идеи включены в познавательное от ношение человека к объективной реальности, в познавательную деятельность субъекта, взаимодействующего с миром. Отношение образа, идеи к вещи, в кото ром психическое и выступает в качестве идеального, является лишь моментом во взаимоотношении человека как субъекта с объективным миром. Характеристика психического как идеального выражает выделяемую научной абстракцией сторо ну, аспект характеристики психического как субъективного.
3. О психическом как субъективном
Отношение человека как субъекта к объективной реальности — это исходное, ос новное отношение для постановки гносеологической проблемы. В этой связи пси хическое выступает как субъективное.
Марксистский диалектический материализм преодолевает ограниченность все го домарксовского материализма, для которого, как указывал Маркс1, бытие вы ступало только в форме объекта, вследствие чего субъект целиком отдавался в ве дение идеализма. Для марксизма бытие выступает не только в форме объекта и его созерцания, но и в форме субъекта и его деятельности. Единство (диалектика) субъекта и объекта обнаруживается как в практической деятельности человека, так и в познании. В своей практической деятельности человек может осуществить свою цель и соответственно этой цели изменить объект, лишь сообразуя свои дей ствия с собственной природой объекта, на который он воздействует. В познании деятельность субъекта заключается в том, чтобы выявить объект, обнаружить его собственную природу.
Для того чтобы материалистически понять бытие не только в форме объекта, но и в форме субъекта, надо прийти к подлинному научному пониманию субъек тивности. Психология — плацдарм, на котором конкретно решается эта задача. Речь идет не о том, чтобы отрицать субъективный характер психического, а о том, чтобы неверному, идеалистическому пониманию субъективности психического противопоставить научное понимание субъективности и объективности и таким образом преодолеть субъективизм в понимании психического.
Противоположность субъективного и объективного — это гносеологическая противоположность. В корне неверно переносить это противопоставление субъ ективного объективному — как это нередко делается — на отношение психическоСм. Маркс К. и Энгельс Ф. Избр. произв. т. II. - С. 383.
го и его материального субстрата, психического и физиологического1. Трактовать отношения психического к нервному как отношение субъективного к объектив ному — значит утверждать, что отражательная деятельность мозга объективна лишь в своем физиологическом выражении; это значит отрицать возможность объективного научного познания психического как якобы лишь субъективно пе реживаемого. Соотнесение психического и физиологического как субъективного и объективного приводит к выводу, что законен и возможен только один путь ис следования отражательной деятельности мозга — путь исключительно физиоло гического ее анализа. Поиски объективного метода в психологии на такой основе беспредметны. Толкование «слития» психологического с физиологическим как единства субъективного и объективного, по существу, исключает возможность объективного, т. е. научного, психологического познания. Это понимание соотно шения психического и физиологического следует отвергнуть как неверное. Рас пространение противоположности субъективного и объективного на психическое и его материальный физиологический субстрат означает отрицание психологии как науки, как объективного знания. На самом же деле отражательная деятель ность мозга в целом — в своей психологической характеристике, так же как и в физиологической, — есть объективная реальность. Только таким образом расчи щается путь для психологического познания и создаются первые предпосылки для построения психологической науки.
Неправильная попытка переноса противоположности субъективного и объек тивного на соотношение психического и физиологического является показатель ной иллюстрацией исходного положения (см. гл. I) о том, что в каждой специфи ческой системе отношений психическое получает свою, к нему именно относя щуюся, понятийную характеристику (как идеального, субъективного и т. п.). Не правомерно фиксировать какую-либо из этих характеристик как универсальную и распространять ее на психическое в целом в любой системе отношений.
Понятие субъективного противостоит понятию объективного. Что прежде всего следует разуметь под объектом и объективным? Термин объективный в настоя щее время неоднозначен. Под объективными свойствами бытия, действительно сти и т. п. разумеют собственные свойства бытия, действительности того или иного явления такими, каковы они есть — в отличие от того, какими они представляют ся тому или иному субъекту, воспринимающему их. Противоположность объек тивного субъективному означает здесь разграничение того, что на самом деле есть, от того, каким оно представляется неадекватному ему познанию субъекта.
' Значительную роль в распространении такой точки зрения у нас сыграл доклад А. Г. Иванова-Смо ленского на Павловской сессии Академии наук СССР и Академии медицинских наук. Докладчик выдвинул тезис, что психическая деятельность есть «единство субъективного и объективного». Но обосновывая это положение, Иванов-Смоленский привел сначала высказывания Ленина, которые все касаются только отношения психического как субъективного образа к объективному миру, а за тем подвел под ту же формулу «наложение явлений психической деятельности на физиологические факты, "слитие" психологического с физиологическим, установление соотношений и совпадение между тем, что было ранее описано субъективно-психологическим путем, и тем, что получено путем объективно-физиологического исследования" (Научная сессия, посвященная проблемам физиоло гического учения академика И. П. Павлова: Стенографический отчет. — М„ 1950. — С. 69 и 70). Формула «единство субъективного и объективного» для характеристики связи отношения психиче ского к его физиологическому нервному субстрату получила у нас в последнее время широкое хож дение и почти всеобщее признание. Между тем это — порочная формула.
Когда познание адекватно своему объекту или'асимптотически приближает ся к адекватности, характеристика объективного переносится на само познание. В этом случае противоположность объективного и субъективного есть противо положность адекватного и неадекватного познания.
Но и по отношению к адекватному и в этом смысле объективному познанию сохраняется противоположность познания и объекта. Бесспорно, что все в бытии всегда объективно — в первом смысле — оно есть то, что оно есть, независимо от того, каким оно познается и даже от того, познается ли оно вообще. Однако и того, что бытие «объективно» в этом смысле, т. е. что оно независимо от того, как оно познается и познается ли оно вообще, никак не следует, что можно отожествлять понятия бытия и объекта. Из этого следует как раз обратное.
Для сознания субъекта бытие всегда выступает как противостоящая ему объ ективная реальность. Там, где есть сознание, есть и это противопоставление; где есть сознание, бытие выступает перед ним в этом качестве. Сознание невозможно без отношения к бытию как объективной реальности, однако бытие, мир может существовать и не становясь объектом для субъекта, для его сознания, может су ществовать и не выступая в этом качестве.
В отожествлении понятия бытия и объекта' в признании бытия только в фор ме объекта заключался, как выше отмечалось, главный недостаток всего домарксовского материализма. Отожествление понятия бытия и объекта использовал, с другой стороны, идеализм. Субъективный идеализм отрицает независимое от субъекта существование бытия — на том основании, что в качестве объекта оно существует только для субъекта. Это ложный аргумент: объект б этом качестве существует только для субъекта, но бытие существует не только в качестве объек та для субъекта. Чтобы быть объектом для кого-нибудь, надо существовать, но чтобы существовать, не обязательно быть объектом для субъекта. Неверно не то,
) Мы различаем, таким образом, понятия объекта и бытия. Первое представляет собой гносеологиче скую, второе — онтологическую характеристику. Нельзя абсолютизировать ни одну, ни другую. Из гипостазирования онтологической характеристики возникли все ложные проблемы метафизики, включая знаменитый онтологический аргумент. Термин «бытие» пытается определить нечто по то му, что оно есть, но при этом неизвестным остается, что оно есть. Существование этого неизвестного никак не в состоянии определить его сущности. В конце концов «бытие» расщепляется на сущность и существование. Традиционная метафизика пыталась — безуспешно — вывести из сущности суще ствование. Современный экзистенциализм не видит ничего лучшего, как, сохраняя, по существу, тот же понятийный аппарат, лишь переворачивая установленные старой метафизикой отношения на обратные, признать приоритет существования и производность сущности. Особенно резко это выражено у Сартра (Sartre J. P. L'Existentiaisme est un Humanisme. — Paris, 1946). При этом экзистенциализм резервирует термин «существование» для человека. Но именно по отно шению к человеку этот термин звучит особенно неудовлетворительно. Сказать про человеческую жизнь, что она — существование, это, собственно, самое опустошительное и уничтожающее, что про нее можно сказать. Жить, да еще человеческой жизнью, это значит неизмеримо больше, чем лишь существовать. Необходима другая и более радикальная перестройка философской мысли. Дело не в том, чтобы заменить одну гипостазированную абстракцию другой (бытие сущностью или сущность существованием): нужно вообще отказаться от того, чтобы принимать ту или иную гипостазирован ную абстракцию за первичную реальность. Исходный реальный субъект всех «онтологических» по нятийных характеристик это Мир, Космос, Вселенная. В фундаменте ее — неорганическая материя. Мир, Космос, Вселенная имеют свою реальную историю. В ходе ее совершается переход от неорга нической материи к материи органической, ко все более и более сложным и высоким формам жиз ни, каждая из которых имеет свой способ существования. Все онтологические характеристики вы ступают в системе отношений, складывающихся внутри Вселенной.
что в качестве объекта нечто существует только для субъекта; неверно, что бытие существует только в качестве объекта для субъекта. Бытие существует и незави симо от субъекта, но в качестве объекта оно соотносительно с субъектом. Вещи, существующие независимо от субъекта, становятся объектами по мере того, как субъект вступает в связь с вещью и она выступает в процессе познания и действия как вещь для нас. Объективной реальностью в смысле объекта для субъекта бытие, материальный мир становится в ходе эволюции, когда в процессе его развития возникают индивиды, способные осознавать, познавать его. Тогда бытие выступа ет в этой роли, в этом качестве. (Объективная реальность — это существующее и безотносительно к субъекту бытие, вещь в себе, становящаяся вещью для нас.)
Объективной истиной является познание вещи, адекватное самой вещи, по знание, содержание которого выражает собственные свойства вещи независимо от произвола, от «точки зрения» познающего. Объективным является познание, раскрывающее собственные свойства вещи, того, что существует независимо от субъекта. Объективность выступает, таким образом, как характеристика познава тельной деятельности субъекта. Ясна, таким образом, невозможность внешнего противопоставления субъективного и объективного.
Неправомерность обособления субъективного от объективного отчетливо вы ступает в различении так называемых первичных и вторичных качеств, согласно которому якобы первичные качества объективны, а вторичные — субъективны. К первичным относились, например, пространственные свойства вещи — вообще свойства, которые могут быть определены на основании соотношений вещей (на ложение одного предмета на другой и совмещение их друг с другом). К вторичным свойствам относились такие, как, например, цвет (а также вкус и т. п.), поскольку цветом, вкусом и т. п. вещь не может обладать безотносительно к воспринимающе му субъекту с соответствующими рецепторными приборами (органами чувств):
первые поэтому объективны, вторые — субъективны.
Такое понимание первичных и вторичных свойств обычно ведут от Локка. На самом деле теория Локка не так упрощенна. Под первичными (или «первоначаль ными») качествами тел Локк разумеет такие их свойства, без которых ни одно тело не может существовать (к ним Локк относит плотность, протяженность, фигуру и подвижность). Эти качества порождают в нас «идеи», являющиеся их «подобия ми». Под вторичными качествами Локк разумеет такие, которые на деле не нахо дятся в самих вещах, но суть силы, производящие в нас различные ощущения своими первичными качествами, т. е. объемом, фигурой, связью и движением час тиц, как цвет, звук, вкус и т. д.1 В то время как «идеи» первичных качеств тел суть их «подобия», «идеи... вторичных качеств вовсе не имеют подобий»2. Таким обра зом, Локк отрицает, что «идеи» вторичных качеств подобны тому в телах, что служит их причиной, основанием, что их порождает, но он не отрицает того, что «идеи» вторичных качеств имеют свое основание, причину в самих вещах. Таким образом, теория первичных и вторичных качеств Локка менее прямолинейна, чем она выступает в ходячем субъективистическом ее изложении, ограничивающемся конечными выводами из нее без учета хода мысли Локка. Локк говорит, что пер вичные качества присущи самим телам и неотделимы от них, а вторичные «на де' Локк Дж. Опыт о человеческом разуме. — М., 1898. — С. 110. 2 Там же.- С. 112.
ле не находятся в самих вещах»1, но он тотчас же поясняет и уточняет эту мысль. В каком-то смысле и вторичные качества, согласно Локку, принадлежат самим вещам, но лишь как «силы», порождающие в ощущении чувственные качества (цвет, звук, запах), а не как самые эти качества или «подобия» их.
Тем не менее в целом Локк толкал на субъективистическую точку зрения, со гласно которой вторичные качества не принадлежат самим вещам. В противовес сторонникам локковской точки зрения их противники утверждают, что и цвет, например, есть объективное свойство вещи.
Спор о субъективности или объективности вторичных качеств обычно заво дил в тупик из-за ложной антитезы, из которой он исходил. Вопрос стоял так: либо цвет, вкус и т. п. выступают лишь в отношении к субъекту, и тогда они субъектив ны; либо они — объективные свойства вещей, и тогда они существуют безотноси тельно к субъекту. На самом деле — цветность как таковая существует лишь соот носительно с субъектом, с индивидом, обладающим соответствующими прибора ми, и вместе с тем она объективна.
Прежде всего не подлежит сомнению, что окраска предмета выражает объек тивные свойства поверхности предмета поглощать одни лучи и отражать другие. Форма проявления этого свойства поверхности тела в виде цветности тоже объ ективна, поскольку в виде цветности она выступает во взаимодействии с глазом, со зрительным прибором индивида, являющимся такой же реальностью, как и световые волны, на него воздействующие, и поверхность тела, которая их отража ет. Нет поэтому оснований считать первые объективными, а вторые лишь субъек тивными2. Думать, что свойства, выявляющиеся во взаимодействии вещей друг с другом, — это объективные свойства самых вещей, а свойства, выявляющиеся во взаимодействии вещей с органами чувств, — лишь субъективная характеристика этих последних, значит незаметно — сознательно или бессознательно — подстав лять на место органов чувств ощущения, а на место субъекта его сознание. Если не делать этой совершенно неправомерной подстановки, то сама собой отпадет ложная альтернатива, в которую упирается спор о вторичных качествах. В форме цвета свойства вещей выступают лишь во взаимодействии с организмом, обла дающим соответствующими приборами (органами чувств), но во взаимодействии с этими приборами3 выступают свойства самих вещей. Цвета — это не только субъективные модификации нашей чувствительности. Сам окружающий мир вы ступает перед нами в чудесной красочности, которая чарует взор человека и про буждает в нем художника.
Это красочное убранство мир приобрел в процессе эволюции, подобно тому как в процессе той же эволюции он оглашается пленяющей нас музыкой своих звучаний. Это красочное убранство мира — как и музыка его звучаний — стало достоянием мира, когда в ходе его развития в его составе в ходе развития неорга нического мира и под его воздействием появились организмы с соответствующи' ЛоккДж. Опыт о человеческом разуме. - М., 1898. - С. 110. К этому можно добавить, что первичные свойства тоже раскрываются в процессе познания. Поэто му, если считать субъективным — как это делали сторонники субъективности вторичных качеств — все, что связано с познавательной деятельностью субъекта, то положение о субъективности вторич ных свойств пришлось бы неизбежно распространить и на первичные. Сами эти приборы сформировались в холе эволюции пол воздействием соответствующих свойств вещей.
ми чувствительными приборами, во взаимодействии с которыми свойства неорга нического мира смогли выступить в виде цветов, запахов, звуков.
В силу всеобщей взаимосвязи всех явлений мира появление новых форм мате рии, в частности органической материи (организмов), вызывало новые проявле ния всех других форм бытия, с которыми эти новые формы вступали во взаимо действие.
Анализ тезиса о субъективности так называемых вторичных качеств показы вает, как все спутывается, если забыть, что сам субъект есть объективно сущест вующая материальная реальность, а не обособленная субъективность «чистого» сознания или бесплотного духа.
Для правильного понимания истинного соотношения объективного и субъек тивного надо учесть, что объективно не только то и не все то, что дано субъекту помимо его деятельности. Напротив, то, что нам непосредственно дано, сплошь и рядом может быть в той или иной мере «субъективным», кажущимся, только «ви димым». Объективные свойства предмета выявляются познавательной деятель ностью субъекта; объективная истина — всегда плод его познавательной работы. Субъект, овладевший знаниями, накопленными человечеством, может быть в большей мере носителем объективности, чем тот или иной единичный факт, взя тый в тех случайных связях, в которых он иногда бывает дан восприятию. Объек тивность истины не в том, что она открылась помимо познавательной деятельно сти субъекта, а в том, что открытое субъектом, его познавательной деятельностью адекватно объекту.
Противоположность субъективного и объективного имеет жизненное, фунда ментальное значение для познания: познание есть в известном смысле непрерыв ный процесс размежевания субъективного и объективного, преодоления субъек тивного и выявления объективного, переход от субъективного к объективному. Поэтому так важно правильно понять соотношение субъективного и объективно го. Важно прежде всего осознать, что субъективное, всегда являясь преломлением объективного, никак не может быть вовсе обособлено от объективного. Обособле ние психического как субъективного от объективной реальности — прямой путь к субъективизму, к неверному, субъективистическому пониманию субъективного. Для дуализма нет места не только в соотношении психической деятельности и мозга, но и в области гносеологического соотношения субъективного и объектив ного. Материалистический монизм не останавливается у порога теории познания. Он распространяется и на гносеологическое соотношение субъекта и объективно го мира и определяет истинное понимание субъективности.
В чем же заключается субъективность психического?
Субъективность психического в первом, исходном ее значении связана с при надлежностью всего психического индивиду, человеку как субъекту. Не существу ет ничьих ощущений, мыслей, чувств*. Всякое ощущение, всякая мысль — всегда есть ощущение, мысль определенного человека. Субъективность психического означает, что это деятельность субъекта.
Субъективной в этом общем смысле слова является всякая психическая, вся кая познавательная деятельность — в том числе и та, которая раскрывает челове ку объективную реальность и выражается в объективной истине. Не существует,
Ленин В. И. Соч. - Т. 14. - С. 214.
значит, никакой несовместимости между субъективностью как общей характери стикой всякой психической, всякой познавательной деятельности как деятельно сти человеческой и объективностью ее содержания, ее результата. Субъективность в вышеуказанном смысле никак не означает неадекватности объективному. Субъ ективность в таком ее понимании ни в какой мере не может служить обосновани ем или отправной точкой для агностицизма'. Субъективность психического как познания бытия выступает еще в другом, более специальном смысле — в смысле неполной его адекватности бытию, объекту познания. Субъективность — в пер вом значении слова — выражает принадлежность психического субъекту; субъек тивность — во втором, более специальном значении — связана с более или менее адекватным отношением психического к бытию как объекту.
1 Заодно с таким решением проблемы субъективного и объективного решается в принципе и спор де терминизма и индетерминизма, разгоревшийся в современной физике. Защита индетерминизма в современной физике исходит из того, что приборы, которыми пользует ся экспериментатор, сами участвуют в той физической ситуации, которая посредством них исследу ется. Индетерминистический вывод, который из этого положения делается, исходит из той невер ной предпосылки, будто природа вещей не выявляется из их взаимодействия, будто объективная природа вещей — это нечто данное, противостоящее всякому воздействию, как чему-то по отноше нию к нему внешнему. Иными словами, индетерминистический вывод в этом аргументе основыва ется на отрицании взаимодействия как такового, на представлении о всяком воздействии как внеш нем толчке, который наталкивается на внешнюю ему данность. Он обусловлен, таким образом, механистическим пониманием детерминизма. Между тем в принципе природа вещей и явлений всегда раскрывается в их взаимодействии и иначе вообще раскрываться не" может. Надо лишь осоз нать это и, учитывая, что непосредственно данное явление всегда есть эффект взаимодействия, уметь опосредствованно определить собственную природу участвующих в нем тел. Но соображение о воздействии приборов является лишь первым звеном аргументации в пользу ин детерминизма. Воздействие приборов на ситуацию, которая с их помощью исследуется, потому осо бенно рассматривается как аргумент против детерминизма, что речь идет здесь об отношении по знающего субъекта и объективного мира. В одной из новейших работ, посвященных проблеме детерминизма и индетерминизма в современной физике, вся проблема, в конечном счете, упирается в одну точку: индетерминизм, к которому приходит физика, связан с невозможностью дать объек тивную картину внешнего мира, которая была бы независима от деятельности познающего субъек та. Этот последний сам включается в ситуацию, которую он исследует. Сама изучаемая физическая система испытывает воздействие тех операций, которые совершает физик, производя свои измере ния, а физическая теория, в которой физик формулирует результаты своего изучения физических явлений, находится к тому же в зависимости от мыслительной деятельности, от рассуждений, по средством которых строится теория. За этими рассуждениями стоит неверное противопоставление деятельности субъекта, посредством которой он познает мир, и объективности ее результатов; за ними стоит позптивистическая догма, согласно которой объективно только то, что непосредственно дано. Альтернатива, — согласно которой либо нечто объективно и тогда оно непосредственно дано, помимо всякой деятельности субъекта, либо оно — продукт познавательной деятельности субъекта, людей и тогда оно не объективно, а лишь субъективно, — это ложная, мнимая альтернатива. На са мом деле, не только положения современной физики, но и вообще всякой науки есть результат по знавательной деятельности людей, связанной с их практической деятельностью, и это ни в коей мере не исключает их объективности. Утверждение же, что в новой физике результаты экспериментально го исследования зависят от действий экспериментатора, в то время как в классической физике они выражали объективные свойства наблюдаемой физической системы (Fevriez Pauette. Determinisme et Indeterminisme. — Paris, 1955, p. 224), свидетельствует только о том, что старая физика казалась еще совместимой с механистическим пониманием детерминизма и внешним противопоставлением субъективного и объективного, между тем как на современном уровне развития науки неизбежным становится переход к диалектическому пониманию как детерминизма, так и отношения субъектив ного и объективного. То, что многие современные физики принимают за крах детерминизма и тор жество индетерминизма, есть на самом деле крах механистического детерминизма, свидетельствую щий не о правоте индетерминизма, а о необходимости перехода к детерминизму диалектическому.
Субъективность в этом смысле выявляется прежде всего в чувственном позна нии, в восприятии. Опыт учит, что одна и та же вещь разными людьми в одно и то же время и одним и тем же человеком в разное время, вообще, в разных условиях воспринимается по-разному. С этим связано осознание человеком субъективно сти его восприятия уже в другом, более специальном смысле. Субъективность восприятия и в этом смысле сама объективна, закономерно зависит от условий восприятия. Поэтому на основании закономерной зависимости изменений образа одной и той же вещи от изменяющихся условий ее восприятия мы можем перейти к опосредствованному определению объективных свойств самой вещи. Так, на пример, по перспективному изменению изображения предмета при удалении от него мы можем определить подлинную величину предмета. Таков обычный ход научного познания. Субъективное восприятие вещи — это ступенька, и притом необходимая ступенька, на пути объективного познания.
Субъективность превращается в «кажимость», иллюзорность, неистинность только тогда, когда образ предмета берется безотносительно к условиям, объек тивно его определяющим, и непосредственно относится к вещи, когда не учитыва ется различие условий восприятия вещи и условий ее существования. Ошибки, неистинность не есть просто отсутствие истины, а ее нарушение, искажение. На личие ошибки, неистинность — это факт, требующий объяснения. Отрыв содер жания познания от условий его возникновения и отнесение этого содержания к другим условиям — таков основной источник всяческих ошибок.
То, что мы видим солнце таким, как мы его видим, само по себе есть объективный факт, закономерно обусловленный объективными размерами солнца как внешней причиной и законами работы зрительного анализатора как внутренними усло виями, через посредство которых действуют внешние причины. Образ вещи так же объективно, закономерно зависит от условий ее восприятия, как сама вещь — от условий ее существования. Правильное понимание субъективности заключает ся в том, чтобы не оправдывать, а исключать всякий субъективизм, всякое изъя тие чего бы то ни было в качестве субъективного из всеобщей объективной зако номерности всех процессов и явлений в мире.
Основной путь к преодолению субъективизма — не в отрицании, а в правиль ном понимании субъективного как формы проявления объективного. Неадекват ное представление о действительных размерах солнца получается только в том случае, если размеры его образа в моем восприятии отрываются от условий, в ко торых восприятие совершается, и непосредственно переносятся на само солнце. Вместе с тем действительные размеры солнца определяются, исходя опять-таки из чувственных данных восприятия. Оно приводит к истинным результатам, ко гда соотносится с условиями, их породившими, и преобразуется в соответствии с изменением этих условий. Иллюзорность, неистинность, неадекватность объек тивному не тяготеет с необходимостью над всем субъективным. Самое познание бытия, повседневно проверяемое и подтверждаемое практикой, есть непрерывное доказательство совместимости субъективности и объективности, связи субъек тивного с объективным.
Истинное познание — это познание объективное, адекватное бытию. Однако правильно понятая объективность никак не означает отчужденности от субъекта, от его жизни. Объективная истина, преломляясь не только через мышление, но и через жизнь, через переживания и действия человека, переходит в убеждения
субъекта, определяющие его поведение. Только переходя в убеждение человека, объективная истина приобретает действенность; только через субъекта и руково димые ею действия людей объективная истина переходит в практику, в жизнь лю дей. Истина, воплощаемая в жизнь, ставшая убеждением, мировоззрением людей, и объективна, и субъективна1.
Обособление психического, сознания как субъективного порождает ложное субъективистическое понимание психического. Именно оно и составляет ядро интроспективной психологии, опирающейся на дуалистическую гносеологию.
Идеалистическое понимание субъективности психического, лежащее в основе интроспективной психологии, состоит в том, что психическое понимается как особый, замкнутый в себе внутренний мир лишь субъективно переживаемого (из такого же понимания сознания исходит и так называемый репрезентативный реа лизм в гносеологии). Психическое обособляется от внешнего материального мира, и бытие его сводится к переживанию субъекта: оно якобы существует, лишь по скольку оно сознается, и так, как оно осознается2. Сознание отстраняется от внеш него мира и обращается на самое себя. Сознание подменяется самосознанием.
Если проанализировать интроспективную концепцию, то в основе ее, как опре деляющее положение, мы найдем принцип непосредственности психического. Все материальное, внешнее, физическое опосредствовано через сознание, через пси хику; психика же есть первичная, непосредственная данность. В своей непосред ственности она замыкается во внутренний мир и превращается в сугубо личност ное достояние. Каждому субъекту даны только явления его сознания; они даны только ему и принципиально недоступны другому наблюдателю. Возможность объективного познания чужой психики, которое могло бы быть лишь опосредст вованным, неизбежно отпадает. Но вместе с тем невозможным становится объек тивное познание психики и со стороны переживающего ее субъекта. Крайние и, в сущности, единственно последовательные интроспекционисты утверждали, что данные интроспекции абсолютно достоверны3. Это значит, что их нельзя опро вергнуть; это так же справедливо, как и то, что их нельзя подтвердить. Если пси хическое непосредственно и не определяется в собственном своем содержании объективными опосредствованиями, то нет вообще объективной инстанции для того, чтобы проверить данные интроспекции. Возможность проверки, отличаю щей знание от веры, для психологии, таким образом, отпадает.
Нужно различать самонаблюдение как наблюдение, направленное на самого себя, на самопознание, и собственно интроспекцию, т. е. определенную порочную трактовку самонаблюдения. Суть интроспекционизма и интроспективного само
понимание объективности абсолютной идеи Гегелем, у которого реально существующий субъект исчезает в идее, подставляемой на его место, и представление о субъекте и его существовании, исхо дящее от родоначальника современного экзистенциализма Кьеркегора (S. Kierkegaard), согласно которому человек тем менее существует, чем более объективно он мыслит, это — при всей их проти воположности — две стороны одной и той же ложной концепции. Лишь субъективистическое пони мание субъекта и субъективности, общее как субъективизму, так и тому ложному объективизму, ко торый является его оборотной стороной, мешает это понять. Гуссерль выразил этот тезис интроспекционизма в положении: для психического сущность и явле ние совпадают.
Очень ярко и последовательно эта точка зрения в русской литературе сформулирована Гротом, См. его «Основания экспериментальной психологии», опубликованные в качестве введения к вы шедшему под его реакцией переводу «Очерка психологии» Вундта (М., 1897).
наблюдения и его порок не в том, что в нем познание субъекта направлено на са мого себя. Никак не приходится отрицать возможности и необходимости самопо знания, самосознания, самоотчета в целях самоконтроля. Направленность на само го себя в интроспекции не исходная, не основная, не определяющая, а производ ная черта. Смысл интроспекции — в утверждении самоотражения психического в самом себе: психическое — замкнутый мир «чистого» сознания, обособленного от материального мира; это дух, познающий себя через самого себя, непосредствен но, минуя всякое материальное опосредствование.
Необходимость идти к познанию психики других людей через их поведение, через материальное опосредствование очевидна. Поэтому интроспекционизм об ращается к самонаблюдению, которое как будто позволяет миновать всякое опо средствование через материальное. Здесь представляется иллюзорная возмож ность осуществлять познание психического, собственных переживаний субъекта, не выходя за пределы психического, оставаясь якобы в обособленном от матери ального, замкнутом духовном мире чистого сознания. В этом корень зла; против этого должна быть направлена критика, а не против самонаблюдения как такового.
Отрицание интроспекции и интроспекционизма никак не означает отрицания возможности самонаблюдения (в смысле наблюдения над самим собой). Отри цать самонаблюдение у человека означало бы в конечном счете отрицать самосо знание, возможность самопознания. Самопознание же возможно и необходимо. Самонаблюдение может давать реальное познание, если оно не превращается в интроспекцию в вышеуказанном специфическом смысле, если оно строится, как и познание других людей, путем психологического анализа данных поведения'. В испытании жизни познаем мы самих себя. Нередко какой-нибудь наш поступок или реакция на поведение других людей впервые открывает нам самим глаза на чувство, которое до того мы до конца не осознавали. Самопознание и процесс са мосознания такие, как они на самом деле есть, так же мало оправдывают интрос пекционизм и отвечают идеалу интроспекции, интроспективного самонаблюде ния, как и психологическое познание других людей.
Интроспекция как метод предназначалась специально для того, чтобы добы вать «чистое» психологическое содержание, обособленное от материального мира. Основное требование, которое теоретики интроспекции и интроспективной тео рии сознания предъявляли к самонаблюдению (интроспекции) состояло именно в том, чтобы вычленить психическое содержание из всякой «предметной отнесен* Однако при оценке исследований, строившихся на данных самонаблюдения, надо учитывать одно существенное дополнительное обстоятельство. Исследования эти строятся обычно на данных само наблюдения испытуемых. Недостаток использования исследователем данных самонаблюдения ис пытуемых заключается прежде всего в своеобразном смешении функций, попросту говоря в том, что исследователь при этом передоверяет свои функции испытуемому и сам превращается в прото колиста, регистрирующего данные, не являющиеся результатом его исследования. Показания же са монаблюдения испытуемых, не ставящих себе исследовательских целей, по большей части не удов летворяют требованиям, предъявляемым к подлинно научному наблюдению, не заключают в себе достаточного анализа данных наблюдения, основанного на их всестороннем сопоставлении. Итак, самонаблюдение не только возможно, но и необходимо. Наблюдение за собой в принципе не менее возможно, чем наблюдение за другими людьми. Оно может быть и столь же объективно, как и наблюдение за другими людьми, оно только должно и может удовлетворять тем требованиям, кото рые вообще предъявляются ко всякому наблюдению, для того чтобы результаты его могли быть признаны объективными, т. е. научными.
ности». Очень обнаженно эта порочная тенденция выступила у Титченера. Ос новная «ошибка», которую, по мнению Титченера, делают «наивные» люди, не вытренированные специально для интроспекции, когда им предлагают дать отчет в том, что они переживают, ощущают, думают, заключается в том, что они при этом упоминают об объекте своих восприятии и представлений, о предмете своих ощущений и переживаний, о предмете своих дум. Эту «ошибку» Титченер назвал ошибкой стимула (stimuus error); она, согласно Титченеру, заключается в указа нии на объект, служащий «стимулом» переживания, ощущения, мысли и т. п„ ко гда требуется охарактеризовать эти последние. Конечно, предмет мысли и мысль о предмете — не одно и то же. Но интроспекционист, как будто прикрываясь ино гда этим положением, утверждает другое: в самой мысли о предмете он хочет ото рвать мысль от предмета. Так Титченер и приходит к своему психологическому «экзистенциализму», утверждающему психическое как бытие особого рода, суще ствующее якобы безотносительно к материальному объективному миру.
Таким образом, ясно, что теория интроспекции и теория отражения — это про тивоположности: одна отрицает то, что утверждает другая. Только теория отраже ния и ее понимание субъективности психического отвечает действительному по ложению дел: мысль неотделима от своего предмета, ощущение — от ощущаемого объекта, образ, восприятие от вещи, отображением которой он является. Поэтому субъективность психического — не абсолютная, не метафизическая; субъектив ное по форме, оно объективно по своему предметному содержанию, по своему ис точнику; это — во-первых. С этим связано второе: в субъективном образе объек тивного мира субъект познает прежде всего объективный мир, а не самого себя, не субъективную обусловленность своего образа. Эту последнюю он осознает как раз меньше и позже всего. Акт самонаблюдения, обращенный на самого себя, на субъективно переживаемое, может отсутствовать, а сложившийся у субъекта образ объективного мира будет делать свое дело, выполнять свою объективную роль — соответственно регулировать поведение, действия человека. В этой объективной роли, выполняемой образом в жизни и деятельности человека, в службе, которую образ несет, заключается его бытие, которое отнюдь не сводится к тому, что образ субъективно переживается. Он может существовать и действовать, не становясь предметом самонаблюдения. Когда он становится предметом самонаблюдения, субъективно переживаемым, бытие его этим не исчерпывается. Поэтому психоло гическое состояние субъекта может выступать в его самонаблюдении не адекват но. То, что люди сами о себе думают и что они на самом деле есть, далеко не всегда совпадает. Мало того, самое осознание своих собственных переживаний в акте самонаблюдения — тоже не только субъективное переживание, а объективный факт, имеющий объективные последствия. Человек, осознав свои переживания, служащие мотивами его поведения, действует иначе, чем человек, их не осознав ший. В этом и заключается объективное бытие актов самосознания, самонаблюде ния. И в самом самонаблюдении бытие психического не сводится к его данности переживающему субъекту.
Преодоление субъективизма в понимании психического никак не означает от рицания его субъективности. Как раз наоборот. Раскрытие подлинного научного понимания субъективности необходимо ведет к преодолению субъективизма, опи рающегося на обособление субъективного от объективного.
Отвергая и преодолевая субъективизм, мы не отвергаем, а утверждаем субъек та и субъективное — субъективный, личный, «внутренний мир» человека в его ис тинном понимании. Речь идет лишь о том, чтобы вывести его из уединения, кото рое его обедняет, преодолеть обособление, от которого он неизбежно оскудевает, раскрыть и сделать доступными, близкими для субъективности человека дали и горизонты мира, укрепить связь «внутреннего мира» индивида с большим миром человечества, вселенной. (Лирика — подлинная, сокровеннейшая стихия душев ной жизни человека — это, в сущности, и есть не что иное, как глубочайшая, ин тимнейшая субъективность, способная, выходя из своего уединения — в лице пре жде всего другого человека — обнять весь мир.) Для преодоления субъективизма и утверждения субъективности в ее истинном понимании надо прежде всего пре одолеть обособление психического, сознания от мира, от объективной реальности
Мы говорили до сих пор об идеальности психического и его субъективности в общей форме, не специфицируя этих характеристик применительно к различным формам или уровням познания. Между тем и идеальность и субъективность вы ступают по-разному в восприятии и мышлении. На разных этапах или уровнях познания изменяются и они сами и их соотношение.
Психическое как идеальное в отношении к вещи, к материальному предмету — это, как выше отмечалось, лишь момент, сторона, аспект в отношении субъекта познания и действия к объективной реальности; на разных ступенях чувственного познания этот аспект идеального выделяется в более сложном целом — в познава тельном отношении субъекта к объективному миру лишь при его анализе — в ре зультате научной абстракции. Положение меняется уже с включением слова; объ ективированное в нем чувственное содержание начинает объективно выделяться как идеальное. Еще по-иному выступает идеальность содержания понятия, объек тивированного в слове, включенного в систему знания. В системе исторически сложившегося знания идеальное содержание выступает для субъекта как некая реально выделившаяся «объективная реальность» (наподобие того, как — по заме чанию Маркса — абстракция труда вообще приобретает реальность с развитием капиталистического общества). В качестве идеального реально выступает по пре имуществу понятие. Не случайно именно оно обособлялось и противопоставля лось объективным идеализмом материальному миру чувственно данных вещей.
Аналогично конкретно-различный смысл приобретает в восприятии и мышле нии также положение о субъективности (и объективности) познания. Восприятие объективно в том смысле, что его объектом являются сами вещи и явления дейст вительности (см. об этом ниже); но при этом в рамках восприятия выступающий в нем суммарный эффект взаимодействия субъекта с объектом познания не может быть расчленен так, чтобы чувственный образ вещи и ее свойств был однозначно определен только самой вещью. Так, например, ощущение тепла, которое дает ру ка, прикасающаяся к какому-нибудь телу, не однозначно характеризует тепловое состояние этого последнего, поскольку это ощущение определяется не только те пловым состоянием тела, а зависит и от состояния субъекта, его воспринимающе го аппарата, от того, к каким — более теплым или более холодным — телам при касался человек до того. Невозможность в рамках только чувственного познания до конца расчленить суммарный эффект взаимодействия субъекта с объектом
и прийти, таким образом, к однозначному, инвариантному определению свойств объекта, зависящему только от них самих, и обусловливает объективную необхо димость перехода познания к отвлеченному мышлению.
Можно, конечно, дать общее определение объективности познания, распро страняющееся на все формы, на все ступени познания: объективность познания в этом общем ее значении — это адекватность познания бытию; можно указать и об щий для всех ступеней или форм познания критерий объективности: этот крите рий — практика. Но вместе с тем на каждой ступени познания по-иному выступа ет объективность и субъективность. Восприятие в его первичных формах — это по преимуществу созерцание более или менее непосредственно данного объекта;
процесс восприятия как таковой в сознании не выступает (если не включать в вос приятие целенаправленное наблюдение, которое является, собственно, чувствен ным мышлением). Мышление скорей выступает как мыслительная деятельность человека, субъекта мыслительной деятельности; в этом смысле в мышлении в боль шей мере, чем в восприятии, выступает его «субъективность» — в первом из выше выделенных, более общем значении этого слова; вместе с тем по содержанию аб страктное мышление достигает такой объективности, которая недоступна ощуще нию и восприятию.
Для того чтобы проблема субъективного — объективного (а также идеального) выступила в своих конкретных формах, надо обратиться к анализу самого про цесса познания.
4. Процесс познания. Восприятие как чувственное познание мира
Познание, начинаясь с ощущений и восприятии и продолжаясь отвлеченным мыш лением в понятиях, представляет собой единый процесс. Поскольку ощущение и понятие существенно отличаются друг от друга, есть все основания различать в этом процессе разные звенья и даже констатировать известный «скачок», кото рый совершает познание, переходя к отвлеченной мысли. Однако нельзя все же — как это нередко делают — обособлять и внешне противопоставлять друг другу чув ственную и логическую или рациональную ступень познания. Их внешнее проти вопоставление не выдерживает критики и не соответствует действительному хо ду процесса познания.
Нетрудно убедиться, что чувственное и абстрактное взаимосвязаны. Прежде всего никакое отвлеченное познание невозможно в отрыве от чувственного. Это верно не только в том смысле, что любое теоретическое мышление исходит, в ко нечном счете, из эмпирических данных и приходит даже к самому отвлеченному содержанию в результате более или менее глубокого анализа чувственных данных, но и в том, более глубоком смысле, что то или иное, пусть очень редуцированное чувственное содержание всегда заключено и внутри отвлеченного мышления, об разуя как бы его подоплеку. Во всякое понятийное обобщение, как правило, вкра плена чувственная генерализация. Чувственные элементы, включенные в отвле ченное мышление, то и дело выступают в виде чувственных схем, интуитивных решений отвлеченных проблем и т. д.
С другой стороны, в ходе познавательного процесса и чувственная его сторона непрерывно обогащается. С включением исходных чувственных данных во все. новые связи восприятие непрерывно преобразуется и углубляется. Для того чтобы в этом убедиться, стоит только сопоставить восприятие показаний какого-нибудь научного прибора человеком, ничего не знающим о явлениях, которые показания этого прибора сигнализируют, с восприятием ученого, умеющего эти показания прочесть: те же чувственные впечатления приобретают в последнем случае новое значение, в них воспринимается новое объективное содержание.
По мере того как воспринимаемое включается в новые связи, оно выступает во все новых характеристиках, фиксируемых в понятиях, все более глубоко и всесто ронне раскрывающих его сущность. В силу этого весь процесс познания, включая его отвлеченное содержание, раскрываемое мышлением, непрерывно как бы воз вращается в сферу чувственного, откладывается в нем. Не приходится, значит, представлять себе процесс познания как состоящий из двух отдельных отрезков, лежащих на одной прямой; неадекватным будет даже представление о нем как о единой прямой линии, один конец которой все дальше отходит от другого; ближе к истине представление о линии, по которой движется процесс познания, перехо дя от чувственного к абстрактному и от абстрактного к чувственному, как о беско нечной спирали: за каждым удалением от чувственного следует новый возврат к нему, но точка, к которой при этом возвращается познание, все время перемеща ется вперед в результате непрерывного откладывания в чувственном, в воспри ятии действительности того, что открылось в ходе отвлеченного познания. Все абстракции отвлеченного мышления, в конце концов, служат для того, чтобы по нять и объяснить то, что прямо или косвенно выступает на чувственной поверхно сти действительности, в которой мы живем и действуем. Дистанция, на которую теоретическая мысль отдаляется от того, что так или иначе, как угодно косвенно и отдаленно контролируется в сфере чувственного познания чувственными данны ми практики, служит мерой не только продвижения научной мысли, но и ее отхо да от требований, которым научная мысль должна удовлетворять.
Вместе с тем научное, теоретическое знание и чувственное познание никак, ко нечно, непосредственно не совпадают (если бы они совпадали, не было бы ника кой нужды в научном, теоретическом, отвлеченном познании). Более того, они иногда приходят в прямое противоречие: чувственное познание повседневно де монстрирует нам движение Солнца вокруг Земли; научное познание утверждает, что движется не Солнце вокруг Земли, а Земля вокруг Солнца.
Чтобы иметь полную и адекватную картину процесса познания, надо, следова тельно, рассматривать его как единый процесс во взаимосвязи его частей. Но это не значит, конечно, что не нужно дифференцировать его составные части. Напро тив, без анализа различных звеньев познавательного процесса в их специфиче ских особенностях и процесс познания в целом не выступит в своей конкретно сти, в реальной взаимосвязи своих звеньев. :
Ощущение и восприятие, взятые так, как они существуют в действительно сти, — это прежде всего реальные процессы. В результативном выражении они выступают как чувственные образования, которые в своем гносеологическом от ношении к вещам и явлениям, к объективной реальности выступают как ее образ,
отражение, познание, как знание о ней. Мы различаем понятия: а) ощущения и восприятия как функции органа, взаимодействующего с раздражителями, и 6) чувственного опыта человека, взаимодействующего с объективным миром. Понятия ощущения и восприятия в вышеуказанном смысле — это категории психологические. Чувственный опыт, чувственное познание, чувственные дан ные практики человека — категории гносеологические. Чувственный опыт, чувст венные данные практики — это ощущения и восприятия как образы, включенные во взаимодействие человека с миром, в его практику.
Процесс чувственного отражения действительности начинается с различения и дифференцировки раздражителей.
В ходе эволюции лишь для минимального числа раздражителей у животных и человека выработались специальные приборы («органы чувств»), приспособлен ные к рецепции именно данных раздражителей. Чувственный образ целого ряда других свойств действительности, как-то: форма, величина предметов, их отда ленность друг от друга и от наблюдателя и многие другие — формируется в ре зультате взаимодействия этих рецепторов, посредством взаимосвязи их показа ний. Как первые, так и вторые чувственные свойства связываются сигнальными связями с другими жизненно важными свойствами предметов — сначала главным образом с такими, которые оказывают непосредственное влияние на жизнь орга низма, на его биологические функции, а затем — у человека все в большей мере — с теми, которые играют ту или иную роль в практической деятельности людей*. Для правильного раскрытия гносеологического содержания чувственного отра жения действительности надо учитывать и эти сигнальные связи, так как они су щественным образом определяют объективное содержание чувственного образа и ту реакцию, которую он вызывает со стороны индивида.
Чувственное различение раздражителей осуществляется приспособленным для соответствующей рецепции чувствительным прибором в силу наследственно закрепленных структурных и функциональных свойств этого последнего, выра' Сигнальная связь — это, как известно, связь между индифферентным раздражителем — явлением или свойством предмета — и свойством, значимым для потребностей индивида и деятельности, на правленной на их удовлетворение. В результате установления такой связи явление, само по себе ин дифферентное для индивида, становится сигналом существенного.
В ходе павловских исследований сигнальных связей обнаружились два факта, имеющие, мы полага ем, особенно существенное значение для теории восприятия. Первый из них заключается в том, что сигнальная связь устанавливается особенно легко, почти мгновенно, между свойствами одного и то го же предмета, в то время как установление сигнальной связи между двумя разными предметами или явлениями требует длительной выработки (опыты Вартанова). Этот факт дает основание пред положить, что сигнальные связи входят в самое восприятие предмета, что посредством них в вос приятие предмета включаются не только свойства физических агентов, непосредственно действую щих на анализаторы, но и свойства, которые ими сигнализируются. Это предположение находит себе косвенное подтверждение в другом факте. И. П. Павлов неоднократно отмечал, что собака ли зала электрическую лампочку, ставшую в ходе опытов сигналом пищи. Лампа становилась для со баки пищевым предметом. В тех случаях, когда сигналом подачи пищи в опытах был звук, собака лапой пыталась уловить его: пищевым предметом становился звук. В этих фактах в искусственных условиях опыта получила, можно думать, свое извращенное выражение одна из основных законо мерностей восприятия. Свое нормальное выражение эта закономерность имела в тех случаях, когда сигнализирующее и сигнализируемое суть свойства одного предмета. В этом нормальном случае по ведение собаки, отмеченное И. П. Павловым, утратило бы всякую парадоксальность. Реагировать на предмет, обладающий признаками пищевого, как на пищевой предмет, более чем нормально. По это му принципу строится всякое поведение и всякое восприятие.
ботавшихся в ходе эволюции под воздействием раздражителей, жизненно важ ных для организма. Результатом чувственного различения является то, что можно было бы условно обозначить как первичное чувственное впечатление — в отличие от собственно ощущения, с которым оно обычно отождествляется. Тогда под ощу щением в более узком, специальном смысле можно разуметь результат чувствен ной дифференцировки раздражителей, т. е. их анализа, осуществляемого через синтетический акт их соотнесения с ответной реакцией организма, через замыка ние условных связей. Ощущение в этом специфическом смысле слова образуется по мере того, как непосредственно закрепленная, безусловно-рефлекторная осно ва впечатления обрастает условными связями'. Благодаря этим условным связям ощущение, образовавшееся в результате дифференцировки определенного свой ства раздражителя в его отношении к другим свойствам этого и других раздра жителей, начинает сигнализировать другие свойства этого или других жизненно важных раздражителей. В силу этого объективное гносеологическое содержание ощущения в этом специальном смысле уже не ограничивается отдельным свойст вом раздражителя, отраженным в соответствующем чувственном впечатлении, а включает и его отношение к тому более существенному свойству раздражителя, с которым оно по ходу жизни и деятельности индивида связывается; это послед нее определяет сигнальное значение ощущения и, соответственно, ту объектив ную реакцию, которую оно вызывает.
Переход от ощущения к восприятию совершается по мере того, как чувствен ные впечатления или ощущения начинают не только функционировать в качест ве сигналов, но и в виде образа предмета. Под образом в собственном, гносеологи ческом смысле надо разуметь отнюдь не всякое чувственное впечатление, а лишь такое, в котором явления, их свойства (форма, величина) и отношения предметов выступают перед нами как предметы или объекты познания. Это и составляет ос новную характеристику восприятия в собственном смысле слова2. Таким обра зом, понятно, в частности, почему в области интеро- и проприоцепции мы имеем лишь ощущения, а восприятия составляют преимущественный удел экстероцепции. В экстероцепторах тормозятся и не доходят до сознания все импульсы, сиг нализирующие об изменениях в состоянии самих приборов, т. е. интероцептивные импульсы от экстероцепторов. Поэтому в сознании возникает лишь образ стоящего перед нами предмета. В силу этой же необходимости — отражать преж' Только при условии такого расчленения обычного понятия ощущения на два образования — одно более примитивное, менее дифференцированное, которое мы условно обозначили как впечатление, и ощущение в более узком, вышеуказанном смысле — можно сохранить выдвигавшийся К. М. Бы ковым тезис, согласно которому ощущение существует только там, где есть условный рефлекс. См. Быков К. М., Пшоник А. Т. О природе условного рефлекса // Физиологический журнал СССР им. И. М. Сеченова. - 1949. - Т. XXXV, № 5. - С. 509-524. В противном случае этот тезис должен неизбежно вовсе отпасть, так как трудно сомневаться в том, что чувственное различение раздражи телей осуществляется приспособленным для этой рецепции прибором уже в силу наследственно за крепленных структурных и функциональных свойств этого последнего, т. е. безусловно-рефлекторно.
2 Сеченов писал: «Когда на наш глаз падает свет от какого-нибудь предмета, мы ощущаем не то изме нение, которое он производит в сетчатке глаза, как бы следовало ожидать, а внешнюю причину ощу щения — стоящий перед нами (т. е. вне нас) предмет». Сеченов И. М. Избр. филос. и психолог, про-изв. — М., Госполитиздат, 1947. — С. 433.
Еще у Маркса читаем: «Световое воздействие вещи на зрительный нерв воспринимается не как субъективное раздражение самого зрительного нерва, а как объективная форма вещи, находящейся вне глаза» (Маркс К. Капитал. — М.: Госполитиздат, 1953. — Т. 1. — С. 78).
де всего внешний мир, чтобы успешно действовать в нем, — в значительной мере тормозятся и остаются в сфере подсознательного все импульсы от интероцепторов (рецепторов, принимающих импульсы из внутренней среды организма)*.
Переход от ощущения к восприятию — это переход от анализа, в частности дифференцировки раздражителей, к анализу (и синтезу) отраженных в ощуще нии чувственных свойств объектов. Восприятие есть чувственное познание более высокого уровня. Об этом свидетельствует ряд данных. Исследуя деятельность зрительного анализатора, И. П. Павлов2 выделял «предметное зрение» (зритель ное восприятие) как высший уровень зрительного анализа и синтеза. К этому вы воду его привело изучение случаев, когда (у собак) сохранялась довольно тонкая дифференцировка световых раздражителей различной интенсивности, а «пред метное зрение» было нарушено.
Данные патологии и процесс восстановления (у людей) функций зрения, на рушенных в результате различных травм, свидетельствуют о том, что предметное зрение первым нарушается и последним восстанавливается. В последнюю оче редь нарушается и в первую очередь восстанавливается светоошущение: человек различает свет и тени и не различает формы предметов; позже восстанавливается различение цветов (сначала ахроматических, а затем хроматических). При восста новлении предметного зрения (зрительного восприятия предметов) образ предме та имеет сначала неустойчивый, как бы мерцающий характер. Постепенно предмет, сначала слабо очерченный, видимый смутно, как бы в тумане, выступает отчетли во, становится ясным контур предмета, обособляющий его в пространстве3. В вос приятии внешнего мира существенную роль играют пространственные свойства и отношения предметов, их пространственная характеристика. Предмет выступает как обособленная в пространстве вещь во взаимосвязи своих свойств. И. М. Сече нов специально отметил значение контуро-разграничительной линии двух разно родных сред — как первую важнейшую черту зрительно-осязательного воспри ятия предметов внешнего мира4. Пространственная обособленность предмета и взаимосвязь свойств, благодаря которым он выступает как единое целое, — важ нейшие особенности восприятия.
Мы воспринимаем вещи как находящиеся вне нас в тех или иных пространст венных взаимоотношениях к нам и к другим вещам, воспринимаем их форму, контур, рельеф, величину, отстояние от других предметов и от нас5.
2 Павлов И. П. Лекции о работе больших полушарий головного мозга // Поли. собр. соч., т. IV. — М.;
Л., 1951. — Лекция восьмая.
3 См.: Преображенская Н. С. К вопросу о нарушении и восстановлении зрительных функций при травматических повреждениях затылочных долей мозга // Вопросы физиологии и патологии зре ния. — М., 1950. — С. 173-175; Ананьев Б. Г. Некоторые вопросы восприятия // Ученые записки Ле-нингр. гос. ун-та. Серия философских наук, вып. 3. — Л., 1949. — С. 7-9. Сеченов И. М. Впечатления и действительность // Избр. филос. и психол. произв. — М.: Госполитиз дат, 1947.
Нейродинамической основой восприятия вещей в их пространственных свойствах и отношениях являются связи, объединяющие разные раздражители в один комплексный раздражитель. Так, ней-родинамическую основу восприятия величины предмета образуют связи на комплексный раздра житель, состоящий из величины сетчаткового образа и мышечных сигналов от приспособления гла за к отстоянию предмета, подкрепляемых осязательно проверяемой величиной предмета.
Пространство и время не могут восприниматься обособленно от восприятия предметов и явлений, как это сплошь и рядом представлялось в психологии под прямым влиянием кантовского понимания пространства и времени как априор ных форм, которые накладываются на непространственное многообразие ощуще ний и образуют вместилище, где затем размещаются вещи. Такой разрыв про странства и предмета противоречит фактам; он прямо направлен на то, чтобы оторвать чувственность от внешнего мира. Восприятия предмета внешнего мира и его пространственных свойств неотделимы друг от друга, так же как восприятия времени и изменяющихся во времени явлений.
Сопротивляемость, плотность, непроницаемость и т. п. свойства воспринима ются нами первично посредством осязания'. Именно они составляют ядро вос приятия предмета как материальной вещи2. Эти осязательно воспринимаемые качества вещи включаются и в зрительное восприятие, проступая в ее фактуре. Только благодаря этому, между прочим, возможно изображение вещей на карти не: мы зрительно воспринимаем, видим осязательные качества предмета как мате риальной вещи.
Слитие данных различных «модальностей», в силу которого мы через одну из них воспринимаем качества, относящиеся к другой, является существенной чер той в структуре восприятия3.
Объединение зрительных и осязательных ощущений осуществляется посред ством условно-рефлекторных связей, образование которых само по себе не осоз нается. В сознании поэтому выступает не зрительное качество плюс осязательное, плюс связь между ними, а единое слитное зрительно-осязательное образование, отражающее свойство определенного предмета.
Взаимосвязь данных зрения и осязания основывается на том, что зрительные и осязательные ощущения отражают в разных модальностях — по крайней мере,
Восприятие пространственных свойств и отношений вещей, или вещей в их пространственных свойствах и отношениях, осуществляется благодаря тому, что восприятие включает чувственный анализ и синтез, дифференцировку раздражителей и объединение их связями в единое целое
1 С этим связано значение теории осязания для общей теории восприятия. Разработка теории осяза ния в вышеуказанном духе проводилась в советской психологии Л. А. Шифманом. См. Шиф-мт Л. А. К вопросу о взаимосвязи органов чувств // Исследования по психологии восприятия. — М.; Л., 1948.
2 Еще Кондильяк, как известно, подчеркивал роль осязания в связи с тем, что именно в осязании пре жде всего выявляется материальность вещей как противостоящих нам; в осязании выступает основ ное свойство всех тел — непроницаемость. Кондильяк писал, что ощущение твердости отличается от ощущений звука, цветов и запаха, которые душа, не знающая своего тела, воспринимает естест венно как модификации, в которых она находится и в которых она находит только себя; так как спе цифическая особенность ощущения твердости заключается в том, чтобы представить одновременно две вещи, которые исключают друг друга, то душа не сможет воспринимать твердость как одну из тех модификаций, в которых она находит только себя самое. Отмечая роль контура в восприятии предмета, И. М. Сеченов правильно подчеркивал, что контур выступает при этом как «раздельная грань двух реальностей». «Чувствование контура, — писал Сеченов, — предполагает две вещи: раз личение двух соприкасающихся разнородных сред и орудие для определения формы пограничной черты между ними. Различию сред, чувствуемому глазом, соответствует так называемая оптическая разнородность веществ, а разнице, определяемой осязанием, — разные степени плотности или, точ нее, сопротивляемости веществ давлению» (Сеченов И. М. Впечатления и действительность // Избр. филос. и психол. произв. — 1947. — С. 335).
3 Так, например, музыкант, читающий ноты «с листа», зрительно воспринимает музыкальные звуча ния. Внутренний слух — это, собственно, и есть «слышание глазами». С другой стороны, у музыканта, композитора и дирижера слышимые звучания выступают в сознании зрительно в виде нотной записи.
частично — одни и те же свойства предмета (его форму, величину и т. д.). Зрение и осязание не остаются поэтому обособленными сферами (модальностями) чув ствительности: они имеют общую основу в свойствах отражаемого ими предмета. Зависимость той или иной системы межанализаторных связей от подлежащих отражению предметов является первичной, зависимость отражения предмета от сложившейся в результате предшествующего опыта системы связей — производ ной, вторичной. Поэтому по-настоящему понять деятельность анализаторов мож но только, отправляясь от необходимости, которая их закономерно породила, — от необходимости отражать мир, чтобы жить и действовать в нем. Тогда и только тогда становятся понятными и биологическая роль и гносеологическое значение анализаторов.
Нейродинамической основой образа предмета является система корковых свя зей, в которой объединяются различные анализаторы. В зрительный образ вещи осязательно воспринимаемые ее свойства включаются благодаря тому, что в основе восприятия лежат центральные корковые связи, образующиеся не только внутри одного, но и между разными анализаторами. В основе зрительного восприятия ве щи лежит не сам по себе сетчатковый образ; он образует лишь отправную точку формирования зрительного восприятия вещи. «Сетчатковая», т. е. перифериче ская, психология зрения, как и всех других органов чувств, потерпела крах1.
В систему корковых связей, образующих нейродинамическую основу чувст венного образа предмета, включаются не только наличные раздражения, но, по средством условных связей, и следовые раздражители — результат прошлого опы та. Верно писал А. А. Ухтомский: «...в зрительной рецепции предметов человек руководится отнюдь не исключительно тем диоптическим построением, которое получаем мы в отдельной камере глаза, но прежде всего проекцией сетчаткового образа на кору полушарий и затем теми связями, которые входят в кортикальный образ по мере его формирования, со стороны одновременных рецепций слухово го, вестибуляторного, тактильного и проприоцептивного аппарата. Окончатель ный зрительный образ есть плод разнообразной практической корреляции и про верки^2. Поскольку зрительное восприятие предмета — не просто субъективная модификация зрения, зрительной чувствительности, а восприятие предмета, оно закономерно вбирает в себя и включает в единое образование то, что характеризу ет не специально и исключительно зрение как форму чувствительности, а воспри нимаемый предмет. Формирование зрительного образа предмета — результат не обособленной деятельности зрительного рецептора, а опыта и практики человека.
В осуществлении адекватного восприятия действительности существенную роль играет так называемая константность восприятия. Константность воспри ятия величины, формы предмета и т. д. заключается в том,-что мы воспринимаем остающуюся постоянной величину, форму предмета и т. д. в соответствии с его собственной величиной, формой и т. д. независимо от изменения — в известных пределах — условий их восприятия (их удаленности от нас, угла, под которым мы их видим, и т. п.), хотя отображения их на сетчатке при этом изменяются. Послед няя формулировка обнаруживает, в силу чего факт константности превращается
Рубинштейн С. Л. Учение И. П. Павлова и проблемы психологии и Соколов Е. Н. Взаимосвязь ана лизаторов в отражении внешнего мира // Учение И. П. Павлова и философские вопросы психоло-2 гии. - 1952. - С.209, 287-290. Ухтомский А. А. Очерки физиологии нервной системы. Собр. соч. Т. IV. - Л., 1954 - С. 175.
в проблему. Проблемой, притом, собственно, неразрешимой, константность вос приятия предметов (их величины, формы и т. д.) становится, как только мы начи наем непосредственно соотносить образ предмета с периферическим, сетчатковым образом. С изменением отстояния предметов от глаза и угла, под которым предмет расположен по отношению к нему, проекция предмета на сетчатку изме няется. Поэтому с позиций периферической теории необъяснимо сохранение при этом неизменного (константного) восприятия нами действительной величины и формы предмета.
Проблема константности становится разрешимой лишь при переходе к кон цепции «анализаторов», согласно которой периферический рецептор, проводя щие пути и центральный корковый его конец функционируют как единое целое1.
Старая концепция искала решения этой проблемы в своего рода теории двух факторов, согласно которой ощущение, возникающее в результате действия пе риферического рецептора, «аконстантно»: оно изменяется с каждым изменением изображения, проецируемого на сетчатку, и не соответствует действительной ве личине и форме воспринимаемого предмета. Этот «аконстантный» образ затем корригируется, «трансформируется» и т. п. центральными факторами уже не чув ственного, а интеллектуального порядка, присоединяющимися к перифериче ским. Такова, по существу, «классическая» точка зрения, которую можно найти уже у Гельмгольца. В тех или иных вариациях она держалась до сих пор. Такая точка зрения органически связана с дуалистической двухфакторной теорией вос приятия, согласно которой восприятие есть продукт двух разнородных факто ров — периферического и центрального, чувственного и интеллектуального. Вме сте с этой дуалистической теорией восприятия отпадает и связанное с ней «объяс нение» константности.
Вопреки попыткам отнести константность исключительно за счет внешнего вмешательства интеллектуальных факторов2, надо признать, что она есть отве чающее действительности восприятие пространственных и других (чувственных) свойств предмета и обусловлена первично самой организацией чувственного про цесса восприятия. Чтобы это понять, надо учесть, что, как выше отмечалось, чув ственный образ предмета строится в результате сложной корковой деятельности и является продуктом многообразных связей с рецепциями других аппаратов — осязательного, проприоцептивного и др., в которые включается проекция сетчат кового образа, и разнообразной практической корреляции и проверки.
Интеллектуальные факторы (узнавание предмета, знание его свойств на осно вании прошлого опыта) благоприятствуют константному восприятию (как об этом, в частности, свидетельствуют данные Бейн в отношении восприятия вели' О восприятии действительной величины и глубины в этом плане прежде всего см. Павлов И. П. Ес тествознание и мозг. Полн. собр. — Т. III. Кн. 1. См. также Соколов Е. Н. Проблема константности восприятия в свете учения И. П. Павлова // Со ветская педагогика. — 1953. — № 4. — С. 67-77.
2 Такую точку зрения высказывал Выготский, пытавшийся подтвердить ее онтогенетически. Хотя не которыми авторами наблюдается небольшой рост константности восприятия в возрасте от двух до четырех лет, но целый ряд исследований (Франка, Бейрля, Климпфингера, Брунсвика) свидетель ствует о том, что в основном константность восприятия величины, формы и цвета есть уже в двух летнем возрасте. Согласно тем же исследованиям, в возрасте 16-18 лет она падает. См. 9. Kimpfin-ger. Die Entwickung der GestatKonstanz vom Kind zum Erwachsenen (в серии работ: Brunswick Е. Untersuchung uber Wahrnehmungsgegenstande) // Archiv fur die gesammte Psychoogie. — Heft 88,3-4.
чины предметов)'. Однако 1) нельзя отнести константность восприятия величи ны, а также формы и других свойств предметов, только за счет этих интеллекту альных факторов; взятые обособленно, они не в состоянии объяснить явление константности в целом и 2) эти интеллектуальные факторы — представления, знания о свойствах воспринимаемого предмета, сложившиеся в результате прак тики, опыта, — обусловливают константность восприятия не тем, что они извне «трансформируют» чувственные восприятия, первично якобы аконстантные, а в принципе так же, как и данные других рецепций, — включаясь посредством обра зующихся в коре связей в единый процесс восприятия предметов.
Комплекс зрительно-осязательных свойств образует остов восприятия вещи. Осязанием первично познаются — как уже отмечалось — основные свойства пред мета как материальной вещи. Активное осязание движущейся руки помимо того проверяет, контролирует показания зрения о других, в частности пространствен ных, свойствах вещей. Вместе с тем исследование показывает, что данные, полу чаемые осязанием при ощупывании вещи, входят в образ вещи, предварительно визуализируясь, получая зрительное выражение. Образное восприятие действи тельности человеком носит по преимуществу зрительный характер. Зрительный образ вещи как бы вбирает, синтезирует, организует вокруг себя данные осталь ных органов чувств. Основные показания, которые вбирает в себя зрительный об раз, составляют данные осязания.
Данные всех остальных рецепций Организуются вокруг этого центра, выявля ют свойства очерченной таким образом вещи. Так, например, слуховые ощущения ориентируются по зрительно данному предмету как источнику исходящих от не го звуков.
Такая организация восприятия формируется в ходе онтогенетического разви тия, по мере того как у ребенка образуются соответствующие условно-рефлектор ные связи. Приблизительно на втором месяце жизни у детей уже начинает наблю даться перенесение зрительных осей на звучащий предмет, звук начинает вызы вать у ребенка зрительные поиски этого предмета.
Показания всех видов чувствительности организуются вокруг данных той «модальности», в которой наиболее отчетливо выступает предмет восприятия. Об этом определенно свидетельствуют многочисленные факты. Так, наблюдения над локализацией звуков речи в радиофицированном зале показывают, что звук, который локализовался в ближайшем громкоговорителе, пока слушающий не ви дел говорящего, тотчас же переносится к последнему, как только говорящий по казался в поле зрения слушателя2. Смысл этого факта не в том, что слуховые вос приятия подчиняются зрительным, а в том, что любые восприятия, в том числе и слуховые, ориентируются по предмету, выступающему наиболее отчетливо в чув ствительности того или иного рода (зрение, слух, осязание и т. п.).
Суть дела в том, что локализуется не слуховое ощущение, а звук как отражен ное в слуховом образе физическое явление, воспринимаемое посредством слуха;
поэтому звук локализуется в зависимости от зрительно воспринимаемого местоСм. Бейн Э. С. К вопросу с константности воспринимаемой величины // Исследования по психоло-гии восприятия. - М.; Л., 1948. - С. 167-199.
См. описание запротоколированного нами наблюдения в «Основах общей психологии» (М.; Л., 1946. — С. 222), которое было экспериментально проверено в исследовании Кулагина, изучавшего условно-рефлекторный механизм этого явления.
нахождения предмета, являющегося его источником1. Подобно этому, зрительно воспринимаемый предмет в свою очередь локализуется там, где он выступает для активного осязания, для направленного на него действия. Локализуются, как и воспринимаются, собственно, не зрительные образы, а зрительно воспринимае мые предметы, материальные вещи, так как и само восприятие — это восприятие не образов (что значило бы восприятие восприятия), а предметов — материаль ных вещей.
То же наблюдается и в области осязания, кинестезии. Когда мы двигаем ки стью руки, в движение приводятся также мышцы плеча и предплечия, но осозна ются нами не сигналы от мышечных перемещений, а те предметы, которые обу словливают движения. Действуя рукой, вооруженной орудием, мы ощущаем осо бенности того материала, к которому прикасается орудие. Так, когда мы пишем, мы ощущаем сопротивление, которое поверхность стола оказывает при нажиме карандашом; хирург ощущает сопротивление органов, к которым прикасается скальпель. Подобно этому при ходьбе мы осознаем не импульсы от сокращаю щихся мышц, а характер поверхности, по которой ступаем.
Для понимания природы и механизма локализации очень поучительны так на зываемые «фантомы» — ощущения, локализуемые в ампутированной руке или но ге. На самом деле они локализуются в пространстве, там, где рука обычно сопри касалась с предметами. Люди с ампутированной ногой, пользующиеся протезом, соприкасаясь им с землей или полом, протезом чувствуют особенность поверхно сти, по которой они ступают, неровность на ней и т. д. При этом в мозг поступают импульсы от различной степени сгибания тазобедренного и коленного суставов, определяемой неровностями почвы: осознаются же не эти сгибания суставов, а посредством них те изменения почвы, которые их обусловливают2. Центральный механизм локализации приспособлен к тому, чтобы по сигналам, поступающим из органа, осознавать и локализовать предмет, который вызывает изменения в ор гане. Посредством сигналов, поступающих в мозг из глаза или конечности (руки, ноги), локализуются в пространстве зрительно и осязательно познаваемые нами предметы — вещи и явления материального мира. Проблема локализации образов (зрительных, слуховых и т. д.) — это, собственно, проблема локализации отражен ных в них материальных предметов и явлений. Только поняв это, можно полно стью покончить с путаницей в этом вопросе. Принять это положение — значит ре шительным образом покончить с идеализмом в теории восприятия.
Целый ряд чувственных качеств нельзя и определить иначе, как через предмет, свойства которого они выражают. Так обстоит дело со всеми запахами (запах мяты, ландыша, фиалки, розы и т. д.), с большим числом вкусовых качеств — помимо че тырех обобщенных — сладкого, кислого, горького и соленого; с тембровыми ха рактеристиками звука по тому предмету (инструменту), который их издает (звук скрипки, флейты, органа и т. п.); с некоторыми цветами (сиреневый, бирюзовый, кирпичный и т. д.), в настоящее время выражающими главным образом оттенки основных цветов. Первоначально, по-видимому, все цвета обозначались по предме' См. Кулагин Ю. А. Попытка экспериментального исследования восприятия направления звучащего
предмета // Вопросы психологии — 1956. — № 6. 2 См. Лебединский М. С. К вопросу о природе фантома ампутированных // Ученые записки Моск. гос.
ун-та. — Вып 111. Психология. Вопросы восстановления психофизиологических функций. — М„
1947. - С. 112-115.
ту, для которого они были характерны. Отвлеченные от предмета, которому они принадлежали, обобщенные названия цветов* и других чувственных качеств поя вились лишь впоследствии. Таким образом, многие, а первоначально, вероятно, и все чувственные качества определяются как свойства вещей2. Все качества, высту пающие в процессе ощущения и восприятия, суть отраженные свойства вещей3.
Существенное гносеологическое значение имеет выше отмеченный, экспери ментально устанавливаемый психологический факт, что ощущения и восприятия различных «модальностей», например зрительные и осязательные, отражают те же свойства вещей. То, что ощущения и восприятия разных модальностей выражают те же свойства вещей, имеют одно и то же гносеологическое содержание, исключа ет возможность сведения гносеологического содержания ощущения и восприятия к чувственному впечатлению, исключает возможность подстановки ощущения или восприятия на место свойств самих вещей. Поэтому дальновидные идеали1 Наиболее поздно возникшие названия цветов — оранжевый и фиолетовый — до сих пор сохраняют свою предметную отнесенность (orange — апельсин, vioet — фиалка); то же относится и к таким обо значениям цветов, как розовый, малиновый и т. п.; зеленый также явно связан с зеленью, с расти тельностью.
Древнеиранское suxra (красный) содержит корень suk — огонь, гореть (см. Абаев В. И. О принципах этимологического словаря // Вопросы языкознания. — 1952. — № 5. — С. 56). Красный цвет в рус ском языке раньше обозначался словом червленный. В древнерусском «червь» означало не только червяк, но и красная краска. Это связано с тем, что в средние века красная краска добывалась из червеца — одного из разрядов червяков (см. Иссерлин Е. М. История слова.«красный» // Русский язык в школе. — 1951. — № 3).
Русское слово белый, согласно А. И. Смирницкому (Хрестоматия по истории английского языка. — М., 1953), — произошло от слов bae, bei, обозначающих в разных северных языках костер, в частно сти погребальный. Слово голубой происходит от «голубь» и т. д.
2 «Подлинные предпосылки для возникновения в мысли категории свойства-признака, а в языке — синтаксической категории определения и, далее, прилагательного создаются лишь по мере того, как говорящие научаются воспроизводить те или иные свойства предметов, т. е. делать что-либо круг лым, красным, горьким и т. п. Так как свойства предметов раскрываются через другие предметы, то первоначально названия тех или иных свойств — это не что иное, как название предметов, которые с точки зрения говорящих являются преимущественными носителями этого свойства или признака. Так, первоначально свойство твердого выражается тем же словом, что и "камень", которое с точки зрения говорящих становится преимущественным носителем признака "твердости"; то же нужно сказать об обозначении "красного" через кровь или "голубого" через небо или же через другие пред меты. Отсюда ясно, что на первоначальном этапе развития определения нет и не может быть речи об особой категории слов, выражающих признаки предметов, — выразителем свойств является та же грамматическая категория имен, названий предметов. Отсюда ясно также, что в своем генезисе все прилагательные являются относительными, семантически производными от какого-то названия предмета, через отношение к которому характеризуются другой или другие предметы. Достаточно проанализировать любое качественное прилагательное, чтобы, при наличии соответст вующего материала, открыть в нем отношение к какому-то конкретному предмету. Так, русскому качественному прилагательному крутой (др.-русск. крутъ, ст.-сл. кржтъ) в литовском соответствует существительное krantas — "берег"; понятие "крутого" строилось в данном случае на основе образа "крутого берега", ср. русск. берег, ст.-сл. бръгъ и нем. Berg — гора. Лишь постепенно, с развитием от влеченного мышления, признак обособляется как таковой и мыслится отдельно. Тогда образуется качественное прилагательное, в котором образ предмета уже отсутствует». См. Якубинский Л. П. Ис тория древнерусского языка. — Учпедгиз, 1953. — С. 210. 3Различные чувственные качества трактуются иногда как свойства различных видов (модальностей) чувствительности (красный, зеленый и т. д. как свойства зрения; кислый, сладкий и т. п. как свойст ва вкуса и т. п.). Это явная логическая путаница: отношение красного к цвету или кислого к вкусу это отношение частного к общему, красное и белое суть разнообразные цвета, кислое и сладкое — разновидности вкуса; свойствами они являются лишь по отношению к соответствующим вещам.
сты стремятся обособить ощущения друг от друга, разорвать их взаимосвязь в по знании вещей. Путь в этом направлении проложил еще Беркли; намеченным им путем и по сей день идут представители различных толков современного эпистемологического монизма.
Обычному понятию восприятия, объектом которого являются внешние объекты, Беркли противопоставляет восприятие «в истинном и строгом значении слова». Из него Беркли первым делом исключает все пространственные свойства предметов — расстояние, положение, величину. «В истинном и строгом значении слова, — пишет он, — я не вижу расстояния самого по себе, и ничто из того, что я воспринимаю, не находится на расстоянии»'. То же затем утверждается о величине и о положении2. В итоге Беркли утверждает: видимый объект существует только в сфере духа3.
Беркли объявляет объектом восприятия само его чувственное содержание. Восприятие в берклеанском понимании — это прообраз ощущения в трактовке последующей идеалистической психологии, превращающей его в объект позна ния. Свойства объектов — вещей понимаются как особые «объекты» или «вещи»4, ощущение или восприятие этих свойств подставляется на место последних — в результате: ощущается — ощущение, воспринимается — восприятие! Воспри ятия теряют свое основное качество — быть знанием о бытии, о вещах как о чем-то существующем вне их.
Обособляя ощущение от объекта и подставляя его на место последнего, Берк ли неизбежно приходит и к обособлению ощущений — зрительных, осязательных и т. д. — друг от друга, к отрицанию возможности зрительно и осязательно вос принимать те же свойства вещей.
В самом деле, если признать, что мы зрительно и осязательно познаем те же свойства (как это, на самом деле, и есть), то из этого необходимо следует, что по знаваемый объект не тождественен ни с зрительными, ни с осязательными (ни с какими-либо другими) ощущениями. Поэтому Беркли и пишет: «Никогда не бы вает, чтобы мы видели и осязали один и тот же объект (вещь). То, что видится, есть одна вещь, а то, что осязается, совершенно другая вещь». И далее: «объекты зрения и осязания суть две отдельные вещи»5.
Таким образом, путем выключения из восприятия всего того, что воспринима ется посредством взаимосвязи различных ощущений, Беркли приходит к выклю чению из своего редуцированного восприятия всех пространственных свойств объектов внешнего мира и к превращению их в «объекты», которые «не находятся и не кажутся находящимися вне духа, или на каком-либо расстоянии от него»6.
Однако обособление ощущений друг от друга, к которому необходимо приво дит попытка обособить их от объектов, ведет всю эту концепцию к гибельному для нее конфликту с фактами, с реально существующей и эмпирически констати руемой структурой восприятия, в которой ощущения различных видов («модаль ностей») фактически взаимосвязаны и как бы включены друг в друга.
' Беркли Дж. Опыт новой теории зрения. — Казань, 1913. — С. 25.
2 Там же. - С. 29-50, 51 и ел.
3 См. там же. - С. 68.
4 Беркли в различных изданиях своего «Опыта» употребляет то один, то другой термин — то object, то thing.
5 Беркли Дж. Опыт новой теории зрения. — Казань, 1913. — § 49. — С. 27 и 28.
6 Там же, § 50, 51 и др.
В принципе та же, что у Беркли, подстановка ощущений на место объекта со ставляет основной ход ряда разновидностей эпистемологического монизма. Она же лежит, в частности, в основе теории «чувственных данных» (sense-data-theo ry), которая в последние годы стоит в центре гносеологической дискуссии, раз ворачивающейся в зарубежной, особенно англо-американской философии* Мур (G. Moore), являющийся, наряду с Б. Расселом, одним из главных представителей и даже создателей теории чувственных данных, сам прямо указывает на совпаде ние того, что он разумеет под чувственными данными, с тем, что Беркли разумел под «прямыми» непосредственными объектами восприятия в «истинном и стро гом значении слова»2.
Чувственные данные объявляются этой теорией единственными непосредст венными, достоверными объектами восприятия, «прямо» данными ему особыми «сущностями» (essenses). Гносеологическая проблема восприятия внешнего мате риального мира превращается в вопрос о том, может ли совершиться и каким об разом переход от этих «прямых» объектов познания к материальным, физиче ским объектам. Фиктивные «объекты» — «чувственные данные» вклиниваются как завеса между чувственным познанием и его подлинными объектами — веща ми и явлениями материального мира. В теории чувственных данных чувственные качества вещей признаются данными помимо дифференцирующей их аналитико-синтетической деятельности познания, превращаются в обособленные «сущ ности» и объявляются единственными прямыми и «бесспорными» объектами по знания.
Так, теория «чувственных данных» восстанавливает фальшивые берклеанские подстановки: 1) ощущения и восприятия подставляются на место объек тов; 2) свойства объектов — вещей материального мира — превращаются в особые объекты. Наконец, эта подстановка «чувственных данных» на место объектов ис пользуется для провозглашения их «нейтральности» по отношению к психиче скому и материальному.
1 Из обширной литературы, посвященной этому вопросу, отметим следующие статьи преимущест венно из числа вышедших в последние годы: YotonJ. W. A Defence of Sense-Data // Mind. — 1948. — vo. LVII, № 225. - P. 2-15; Firth R. Sense-Data and the Percept Theory // Mind. - 1949. - vo. LVIII, № 232. - P. 434-465; 1950, vo. LIX, № 233, P. 35-56 (содержит критику теории Sense-Data). Ritchie A. D. A Defense of Sense-Data // Phiosophica Quartery. - Vo. 2, № 8. - 1952; Broad С. D. Some eementary Refexions on sense-perception // Phiosophy. — 1952. — Vo. 27, № 100. (Брод (Broad) вместе с Расселом и Муром — один из представителей Sense-date theory.) AyezA.J. The Terminoogy of Sense-Data (опубликована первоначально в 1945 г. в «Mind», vo. 54, № 216; воспроизведена в книге «Phiosophica Essays». London, 1954). См. также: Ауег A.J. The Foundations of Empirica Knowedge: I «The Introduction of Sense-Data», § 3, p. 19-28; II «The Characterization of Sense-Data», §6-11, p. 58-112.-London, 1940;./ows/. R. Sense-Data, a Suggested Source of the Faacy // Mind. -1954 - Vo. 63, № 250.
Теория Sense-Data выражает линию берклеанства и юмизма в современной гносеологии. С этих по зиций ее представители во главе с Расселом и Муром ведут борьбу против продолжателей линии декартовского и локковского репрезентативного реализма, который утверждает, что объектом по знания являются сами вещи, но не в состоянии реализовать это положение из-за того, что в своих исходных предпосылках он обособляет «идеи» — ощущения, восприятия и т. д. — от вещей. См. об этом выше в параграфе о теории отражения.
«The Library of iving Phiosophers», vo. IV. The Phiosophy ofG. E. Moore, 1942. См. специально раз дел III The Phiosopher Repies; II Sense-Perception, p. 629. См. в том же томе статьи О. К. Bouwsma. Moore's theory of Sense-Data, а также Mace C. A. On how we know that materia Thingsexist и оконча ние статьи C.J. Ducasse. Moore's Refutation of Ideaism.
Аналогичными путями идет и теория ощущения и восприятия неореализма. Неореалисты прямо объявляют ощущения «сущностями». Восприятие белых или красных, твердых или мягких и т. д. предметов распадается; вместо белых и крас ных, твердых и мягких и т. д. предметов в представлении неореалиста выступают «белизна», «краснота», «твердость», «мягкость». Эти образованные посредством слова абстракции от чувственных качеств вещей неореализм подставляет на место вещей и тоже превращает в особые «сущности». Чувственное содержание ощуще ний возводится (странная мистификация!) в ранг платоновской идеи: создается чувственный платонизм. Ощущения, препарированные таким образом, перестают быть знанием о существующем вне и независимо от них объективном мире. Они, как и подобает гипостазированным «сущностям», пребывают в «себе» и не рас крывают нам свойств объективно существующих вещей и явлений. Ощущения перестают быть тем, что составляет самое их существо и становятся тем, что про тивно их существу, — «сущностью», бытием в себе. Можно ли отойти дальше от того, что есть на самом деле?!
В действительности чувственные качества характеризуют свойства вещей, пред ставляют собой знания субъекта о них. Они выражают свойства вещи как реально сти, которая не может быть исчерпана никакой совокупностью свойств, данных субъекту. В процессе взаимодействия вещи с человеком и взаимодействия вещей каждая вещь выявляет бесчисленное количество все новых свойств, вступая во все новые связи и взаимоотношения с другими вещами. Существенным при этом является то, что в восприятие человека включается слово. Всякая вещь восприни мается как предмет, существенные свойства которого фиксированы в слове, ее обозначающем. Благодаря слову в воспринимаемый предмет включается и содер жание, не данное непосредственно, чувственно. Оно включается в восприятие по механизму так называемого «вторичного возбуждения» (или возбуждения «вто рого порядка»)' в силу связей, образующихся между непосредственно восприни маемыми свойствами предмета и содержанием слова.
Включение слова в восприятие предмета совершается в ходе индивидуального развития. В процессе овладения речью у человека создаются натуральные реф лекторные связи между вещью и обозначающим ее словом. В результате в систему корковых связей, являющуюся нейродинамической основой образа вещи, вклю чается новый компонент — закрепленные в значении слова связи второй сигналь ной системы. Зрительно-осязательный образ вещи начинает включать и вбирать в себя содержание, закрепленное в обозначении вещи, подобно тому, как он вби рает в себя содержание других рецепций. Дело при этом заключается не в том, что восприятие сопровождается словом, называнием воспринимаемого (тогда слово бы выступало в сознании особо от восприятия), а в том, что смысловое содержа ние слова посредством рефлекторного замыкания объединяется с чувственным образом предмета (включается в единый комплексный раздражитель). Само сло во при этом сплошь и рядом маскируется (пользуясь выражением И. П. Павлова) и как таковое особо не осознается; его смысловое содержание включается в вос' Под вторичным возбуждением или возбуждением второго порядка разумеют возбуждение точек ко ры, не подвергающихся непосредственному воздействию раздражителя. Такое возбуждение проис ходит в результате иррадиирования на них возбуждения от точки, подвергшейся непосредственно му возбуждению (см., например, Воронин Л. Г. Анализ и синтез комплексных раздражителей нормальными и поврежденными полушариями головного мозга собаки. — М., 1948. — С. 76).
приятие предмета как его компонент и осознается как смысловое содержание са мого предмета, а не как содержание слова. Восприятие в результате взаимодейст вия второй и первой сигнальных систем вбирает в себя смысловое содержание слова, сбрасывая форму и функцию слова как особого языкового образования. Чув ственное содержание образа становится носителем смыслового содержания. Сло во относится не к образу, не к восприятию как таковому, а, так же как и самый об раз, — к предмету, к вещи, которая в этом образе осознается. Именно поэтому вещь выступает в восприятии как предмет, обладающий не только непосредствен но, чувственно данными свойствами. В силу этого — и исторического развития са мих предметов восприятия — восприятие человека насыщается историческим со держанием и становится исторической категорией.
Таким образом, смысловое содержание включается в восприятие предмета. Известно, что именно роль смыслового содержания прежде всего подчеркивает теория восприятия семантического идеализма. Спрашивается: чем материалисти ческая трактовка этой проблемы отличается от идеалистической Борьба материа лизма и идеализма здесь идет вокруг одного основного вопроса: что — чувственно данный предмет как материальная вещь или смысловое содержание, значение со ответствующего слова — является первичным. Материалист признает первичным предмет, чувственно воспринимаемую материальную вещь и вторичным — свя занное с ним смысловое содержание; идеалист, наоборот, объявляет смысловое содержание, значение первичным, а предмет — чем-то производным, конституи руемым значением; в идеалистической теории восприятия значение выполняет определяющую функцию.
Представители идеализма в своем походе против материализма, против под линно научного познания объективного мира обрушиваются прежде всего на чув ственное познание действительности. Они ставят себе первой задачей вытравить связь с предметом из чувственных форм сознания. Известный английский пси холог Стаут, ученик и верный последователь Уорда, воинствующий идеализм и спиритуализм которого отмечал Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», прямо объявляет чувственное сознание «аноэтичным» — не познавательным, бес предметным*. Предмет «презентируется» сознанию якобы лишь в результате акта мысли, присоединяющегося к непредметному чувственному содержанию. «Пред мет» — это, таким образом, лишь коррелят мысли и производное от нее. Стаут и не скрывает, что «предмет», о котором при этом идет речь, может быть как суще ствующим, так и не существующим; существование для него не существенно.
Гуссерль, вообще объявляющий «интенцию» (направленность) на предмет определяющим признаком сознания, делает из этой общей-характеристики созна ния одно основное исключение: ощущение он объявляет не «интенциональным», не направленным на предмет. Из всего чувственного содержания сознания вы травливается всякое отношение к предмету. Предмет, на который «интенционально» направлено сознание, якобы восстанавливается через предметное значе ние, которое акт мысли надстраивает над беспредметным чувственным содержа«Презентация, рассматриваемая как имеющая существование, относительно независимое от мысли. может быть названа чувственностью или аноэтическим сознанием. Мысль и чувственность — две основным образом различные душевные функции» (Стаут Дж. Ф. Аналитическая психология. — М., 1920. — С. 70-71 «Концепция чисто аноэтического сознания».
нием. «Значение» будто бы превращает для нас ощущения в «объекты». Таким образом, семантизм, проникая и в теорию восприятия, делает предмет производ ным от значения. Восстановление таким путем предмета, не данного в ощуще нии, — это чистая мистификация. Таким образом, приходят, конечно, не к предмету как объективной реальности, а только к значению «предмет», т. е. к идеальному образованию, содержанию сознания.
Семантизм связан с самыми основами идеализма. Недаром еще Беркли сводил предмет к знаковому отношению между ощущениями, к тому, что зрительные ощущения сигнализируют или обозначают возможность получения соответствую щих осязательных ощущений (как мы увидим, в точности то же самое, по сущест ву, утверждает, повторяя Беркли, один из вождей современного американского социального бихевиоризма и прагматизма — Мэд). Недаром также Титченер, наи более крайний представитель интроспекционизма, нашедшего свое заостренное выражение в своеобразном психологическом «экзистенциализме», был особенно рьяным защитником так называемой «meaning theory» — «теории значения» в уче нии о восприятии. В принципе подобную же теорию значений защищали и такие представители идеалистической психологии рационалистического толка, как, например, Мур. Расхождение между «рационалистом» Муром и «эмпиристом» Титченером — это десятистепенные различия внутри одного и того же идеалисти ческого лагеря. У рационалистов, например у Мура, значение надстраивается над ощущением и придается ему актом чистой мысли, воплощенной в значении.
То же положение: «значения конституируют вещи», которое Гуссерль выдви гал в плане феноменологии сознания, а представители meaning theory развивали в учении о восприятии, подхватывает и современный американский семантизм, блокирующийся с бихевиоризмом (Дьюи, Мэд, Моррйс и др.). Вещь, по Мэду, — это ее значение для поведения; реакция на нее определяет ее значение. Консти туируя, с одной стороны, вещи, значения, с другой — конституируют сознание, а также восприятие вещей. Посредством значений из якобы «нейтрального» опыта, в котором они не расчленены, выделяются как вещи, так и сознание, восприятие и т. п.1 Идеалистическое понимание роли значения как фактора, который форми* В этой связи стоит хотя бы кратко остановиться на судьбе значений в идеалистической философии последних десятилетий. Значения выступили сначала (у Гуссерля и др.) как ядро сознания и слу жили для того, чтобы расправиться с вещами материального мира. Значение «предмет» подставля ется на место предмета — реальной вещи. Положение: вещи конструируются значениями — превра щало вещи в нечто производное от идеального содержания сознания. Расправившись с вещами, с материальным миром, значения оборачиваются против сознания: и сознание объявляется произ водным от значений. Оно сводится к семантическим отношениям между частями «опыта», поскольку они представительствуют или обозначают друг друга (Мэд, Дьюи). Семантизм перебазируется на бихевиоризм. Значения соотносятся с поведением, объявляются производными от него. Проглотив в союзе семантизма с бихевиоризмом сознание, значение — это чудовище современной идеалисти ческой философии — кончает тем, что неизбежно пожирает и самое себя. По ликвидации сознания от значения остается лишь знак. Знаки, лишенные значения, — таков дальнейший этап в развитии семантики. Он отчетливо выступает, например, у ученика Мэда Морриса, стремящегося объеди нить все разновидности семантики, опирающейся на логический позитивизм или прагматизм и би хевиоризм. В своих «Основах теории знаков» Моррйс, делая, собственно, прямой вывод из осуще ствленного его учителем Мэдом сочетания семантики с бихевиоризмом, объявляет поход против значения. В значении Моррйс усматривает главный источник всех блужданий предшествующей философской мысли. Как последний итог остаются лишь знаки, лишенные значения. (См. Morris
рует предмет или хотя бы образ предмета из якобы беспредметного содержания субъективной чувственности, не выдерживает критики. Факты свидетельствуют против такого положения. В развитии ребенка формирование чувственного об раза предмета предшествует овладению словом и является необходимой предпо сылкой развития речи. Иначе это и быть не может. В самом деле: человек, овла девший речью, располагает большим многообразием различных значений. Почему в том или ином случае мобилизуется и включается в восприятие определенное, а не любое значение? Основание для этого может быть только одно: восприятие данного предмета с определенными, в восприятии данными свойствами обуслов ливает включение именно данных значений. Когда ребенок в процессе общения и обучения овладевает речью, дело сперва заключается в том, чтобы выделить те данные в восприятии свойства предмета, с которыми должно быть связано слово. Первичной является зависимость слова от восприятия вещи. И лишь вторично, по мере своего закрепления, слово начинает влиять на выделение определенных сторон в восприятии предмета и связывание их между собой'.
В чувственно воспринимаемой вещи выделяются признаки, качества, которые являются сигнальными по отношению к существенным ее свойствам, определяю щим ее как такую-то вещь; остальные свойства вещи более или менее отступают в восприятии на задний план. (Физиологически это обусловлено тем, что возбуж дение, возникающее в коре головного мозга в результате действия в качестве раз дражителей определенных свойств предмета, отрицательно индуцирует действие остальных его свойств.)
В связи с отношением вещей и их свойств, имеющим существенное значение для психологии восприятия, встает более общий вопрос — об отражении в вос приятии категориальной структуры вещей.
В психологической литературе встречаются упоминания о «категориальном» восприятии, или категориальности восприятия. Однако при этом обычно исходи ли из кантианской концепции2: категории как формы рассудка, порождение мысли, противостоящей чувственности, якобы извне вносятся мыслью в опыт. На самом же деле категории выражают объективную структуру вещей, которая проступает прежде всего в восприятии и лишь затем, обобщенно — в отвлеченном мышлении. Психология не может этого не учесть; разрабатывая учение о восприятии, она не может пренебречь вопросом о том, как складывается категориальная структура восприятия, отражающая объективное строение бытия. Генетическая психология, поскольку она разрешает этот вопрос, должна быть вместе с тем и генетической гносеологией3.
В общей теории восприятия существенную роль играет -понимание его детер минации. Всякая попытка рассматривать восприятие как механический эффект
Ch. W. Foundations of the Theory of Signs // Internationa Encycopaedia of Unified Science. — Chicago
University Press, 1938. - Vo. 1, № 2; Morris Ch. W. Signs, Language and Behavior. - New York, 1950).
См. Розенгарт-Пупко Г. Л. Речь и развитие восприятия в раннем детстве. — М„ Изд. АМН СССР,
1948.
См. Godstein К. L'anayse de 1'aphasie et 1'etude de 1'essence du angage, p. 430-496 // Journa de
psychoogie normae et pathoogique. — № specia «Psychoogie du angage». — Paris, 1933.
Cassirer E. Le anguage et a construction du monde des objects, p. 18-44.
Идею о генетической гносеологии в последнее время выдвигал и пытался реализовать Пиаже.
P'ogetJ. Introduction a 1'epistemoogie genetique. Т. I «La pensee mathematique». — Paris, 1950.
одного лишь внешнего воздействия или лишь одной якобы спонтанной деятель ности мозга делает познание человеком мира непостижимым. История филосо фии представляет документальное доказательство этому.
Отвергая схоластическую, исходящую от Фомы Аквинского, теорию чувст венного познания вещей материального мира' Декарт противопоставил ей «при чинную теорию» ощущений и восприятии. Однако прогрессивный естественно научный подход Декарта к проблеме ощущений и восприятии стал отправной точкой для всех блужданий последующей идеалистической философии и имел катастрофические последствия для гносеологии. Эти последствия были порожде ны механистическим пониманием причинности, из которого исходил Декарт. Декарт связывал восприятие непосредственно с внешними воздействиями вещей, минуя деятельность, посредством которой осуществляется познание вещей. Имен но поэтому положение, согласно которому ощущения и восприятия являются ре зультатом воздействия вещей, вступило в конфликт с положением, согласно кото рому они являются познанием вещей.
Механистически понятая «причинная теория восприятия» привела к выводу, что мы познаем не вещи, а лишь эффект, который их воздействие производит в нас, в нашем сознании,— «чувственные»2. О существовании вещей и их свойствах мы будто бы лишь «умозаключаем» на основе чувственных данных как единст венных непосредственных объектов нашего познания. Предпосылкой этого по строения служит позитивистское отождествление объекта познания с непосред ственно данным. Объективно якобы только то, что дано помимо познавательной деятельности. Из познания исключается анализ и синтез, который ведет от данного к объективно существующему. Механистическое понимание детерминированно сти психических явлений непосредственно внешними воздействиями, минуя по знавательную деятельность субъекта, аналитико-синтетическую деятельность моз га, влечет за собой позитивистское отождествление объективного с непосредст венно данным. Это последнее положение служит основанием для идеалистиче ской подстановки чувственных данных как непосредственных объектов познания на место вещей. Существует внутренняя солидарность между рецепторной теорией-, согласно которой ощущения возникают в результате пассивной рецепции внеш них воздействий, и позитивистическим отождествлением непосредственно дан ного с объективным — в гносеологии.
Этот круг идеалистических идей связан, как мы видели, в своих истоках с ме ханистическим представлением об ощущениях и восприятиях как непосредствен ных механических результатах воздействия вещей и позитивистической доктри ной, согласно которой может быть познано только то, что непосредственно дано субъекту. В результате единственным непосредственным и достоверным объек том познания оказываются «чувственные данные»; познание — это рецепция, ис ключающая какую-либо деятельность субъекта — по анализу, обобщению и т. д.
* Эта схоластическая теория пыталась обосновать познание вещей, — исходя из тождества умопости гаемых сущностей, определяющих и вещи и познание.
2 Связь теории «чувственных данных» с «причинной» теорией восприятия совсем обнаженно высту пает у Б. Рассела, защищающего и причинную теорию восприятия и теорию чувственных данных. О «причинной теории» восприятия у Рассела см. Russe Berti'and. The Anaysis of Matter. «Dover Pubications». - New York, 1954. - Part II. XX. «The Causa Theory of Perception». - P. 197-217.
Если исходить из механистического понимания воздействия вещей на мозг и представлять себе мозг как аппарат, приспособленный только для того, чтобы пас сивно принимать и механически регистрировать воздействия, которым он под вергается, то анализ, синтез, обобщение, посредством которых осуществляется познание, неизбежно отделяется от мозга как чисто духовная, умственная дея тельность и представляется как «конструирование» объектов познания. Это мы и видим у представителей другой — кантианской — разновидности идеализма1.
Согласно этой теории, восприятие вещей внешнего мира состоит якобы из двух составных частей: 1) из порожденных непосредственно внешним воздействием «чувственных данных», рецепции которых не включают никакой деятельности по их анализу, синтезу, обобщению, и 2) отправляющейся от них деятельности, на правленной на познание внешних, физических объектов, которая сама как тако вая не обусловлена внешним воздействием вещей.
Однако познание вещей, таким образом, оказывается невозможным: «чувст венные данные» не могут дать познания самих вещей, поскольку они не включа ют в себя деятельности анализа и синтеза (дифференцировки и генерализации), выявляющей объективные свойства вещей. На самом деле ощущения — тоже про дукт аналитической деятельности мозга, дифференцировки внешних воздей ствий; с другой стороны, мыслительная деятельность тоже обусловлена воздей ствием вещей. Ни восприятие, ни познание мира в целом не состоит из двух раз нородных компонентов, из которых один якобы обусловлен только извне, а дру гой — только изнутри. Ощущение, восприятие, мышление — формы связи субъ екта с объективным миром. Все они возникают в результате воздействия вещей на мозг и его отражательной деятельности в процессе взаимодействия человека с миром, т. е. под контролем практики. Обусловленная внешним воздействием ве щей деятельность мозга выявляет путем анализа и синтеза, дифференцировки и генерализации природу вещей так, что материальные вещи вне нас, а не эффек ты их воздействия («чувственные данные»), выступают как объекты нашего по знания. Всякое познание — это обусловленная внешним воздействием, осуществ ляемая мозгом познавательная деятельность человека, взаимодействующего с миром.
При этом восприятие как процесс включается в практическую деятельность и выполняет в ней жизненно важную роль. Восприятие человека может и само стать жизненно значимой «теоретической» деятельностью наблюдения (в ходе
1 В основе столь распространенного в зарубежной гносеологии представления о том, что научное по знание конструирует реальность, лежит та верная мысль, что познание есть деятельность субъекта. Но это верное положение искажается ошибочным противопоставлением познавательной деятель ности субъекта объективному бытию. Именно в силу их дуалистического противопоставления ре зультат деятельности субъекта ошибочно представляется как конструирование бытия; между тем, на самом деле этот результат является более или менее адекватным, более или менее глубоким отра жением бытия. Сторонники теории научного познания как конструирования реальности, защищая эту концепцию, обычно сосредоточивают свою аргументацию на первом верном положении, что по знание бытия является результатом деятельности субъекта; дополнительная предпосылка — отме ченное выше дуалистическое противопоставление результатов познавательной деятельности субъ екта и объективного бытия — оставляется в тени. Между тем именно в ней — основа неверной итоговой концепции. Первая посылка без второй не оправдывает всей концепции. Критикуя эту по следнюю, надо расчленить обе посылки, солидаризироваться с первой и, показав несостоятельность второй, таким образом обнаружить несостоятельность и итогового положения.
опыта и т. п.) или эстетического восприятия. Во всех случаях восприятие — не пассивная рецепция данного, а его переработка — анализ, синтез, обобщение.
Идеализм стремится объявить анализ, синтез, обобщение специальным до стоянием мышления и исключить их из восприятия и вообще из чувственного по знания. Идеализм стремится урезать, обеднить чувственность, извлечь из нее все содержание и перенести его в мышление.
Конечная стратегическая задача идеализма заключается в том, чтобы подор вать возможность чувственного, а тем самым и всякого познания вещей внешнего материального мира и открыть, таким образом, путь для агностицизма или под становки чувственных данных на место вещей. Для разрешения этой своей задачи идеализм и опустошает чувственность. Вынося все связи из чувственности в сфе ру мышления, духовной деятельности, духа, идеализм противопоставляет мыш ление ощущению, отрывает мышление от его чувственной основы и, раскалывая восприятие, превращает его в производное от двух разнородных компонентов — ощущения и мышления. Идеализм отчуждает восприятие от ощущения; выклю чает ощущения из связей, их определяющих; в конце концов, и ощущения и вос приятия теряют свою связь с объективной действительностью.
Пора восстановить чувственность в ее правах! Чувственное познание — исход ная форма познания. Ощущение — это тоже анализ и синтез, чувственная дифференцировка и генерализация внешних воздействий. Восприятие действительно выступает как чувственное познание, отражение вещей и их свойств в их много образных и сложных взаимоотношениях именно благодаря тому, что само вос приятие как форма чувственности заключает в себе анализ и синтез, дифференцировку и генерализацию явлений действительности. (Конечно, при этом самый характер анализа и синтеза на разных ступенях познания различен.) В силу этого восприятие и есть то, чем оно представляется, — чувственное познание вещей внешнего материального мира.
Поскольку восприятие отражает объективную действительность, оно стано вится необходимой предпосылкой действия, отвечающего объективным условиям. Восприятие само является началом действия. «Мотив», в силу которого человек направляет свое восприятие на те или иные предметы, явления, стороны действи тельности, лежит в том деле, которое он делает. Восприятие ситуации входит в действие как его необходимая составная часть.
Связь восприятия с действием выступает с полной очевидностью, если подой ти к восприятию генетически. В инстинктивном поведении животных воспри ятие ими определенных объектов получает свое непосредственное продолжение в их действиях. Вид пищи или хищного зверя перестраивает органические функ ции животного и влечет за собой двигательные (как и секреторные) реакции. Весь процесс, начиная с воздействия внешних раздражителей и кончая ответной реак цией животного, представляет собой единый рефлекторный акт взаимодействия животного с окружающим миром, с условиями жизни. Всякое так называемое произвольное движение животного есть продукт анализа, синтеза, дифференци ровки и генерализации чувственных сигналов, поступающих от окружающих предметов и движущегося органа. Чувственные сигналы регулируют движение по отношению к предметам и действиям с ними. Движение возникает, как пока зал И. П. Павлов, в коре как чувствительном приборе и затем готовый результат аналитико-синтетической работы коры передается в эффекторные механизмы,
несущие лишь исполнительские функции. Так называемые произвольные движе ния возможны благодаря только, во-первых, образованию условных связей меж ду чувственными сигналами от движущегося органа и от предметов и, во-вторых, обратимости этой связи, в силу чего воспринимаемые предметы начинают условно-рефлекторно регулировать движение. В сколько-нибудь сложной деятельно сти восприятие окружающих вещей и явлений, связанных с потребностями жизни, и движения, действия, ход которых непрерывно регулируется анализом и синте зом экстеро- и проприоцептивных чувственных сигналов, — постоянно переходят друг в друга.
У человека восприятие вещей и явлений действительности приобретает зна чительную автономию по отношению к изменяющимся потребностям действия. Посредством включающегося в восприятие значения слова, продукта более или менее сложного обобщения, абстрагирующегося от бесконечного числа изменчи вых свойств вещи, в восприятии предмета фиксируется его основное, устойчивое постоянное (инвариантное) содержание. Это — с одной стороны. С другой — дейст вие не определяется так непосредственно восприятием наличной ситуации. Меж ду непосредственно наличной ситуацией и действующим субъектом вклинивает ся в качестве опосредствующей их связи весь «внутренний мир» человека, весь его опыт. Вся внутренняя работа по анализу, синтезу, обобщению воспринимае мых предметов и явлений объективируется и закрепляется в слове. Посредством слова продукты этой работы могут быть в любую минуту актуализированы. Одна ко и у человека восприятие окружающих его вещей носит в себе явные и неизгла димые следы их связи с его жизнью и деятельностью.
Вещи обладают многообразными «функциональными» свойствами, связанны ми с их способностью оказывать воздействие на жизнь человека и служить ору диями его деятельности. Эти свойства выявляются в процессе взаимодействия человека с вещами. Они отражаются в восприятии благодаря образующимся на основе опыта сигнальным связям между исходными чувственными свойствами вещи и ее «функциональными» свойствами, связанными с ролью, которую они играют в жизни и деятельности людей. Таким образом, предметы воспринимаются не только в своих исходных физических качествах (такой-то цвет, форма и т. д.), но и как объекты, имеющие определенное жизненное значение, играющие ту или иную роль в жизни и деятельности людей, как условие их жизни.
Психология, для которой оказывается недоступным такое понимание воспри ятия объектов, для которой все сводится лишь к восприятию элементарных физи ческих свойств вещей, не преодолевает механистического миропонимания. Она не в состоянии объяснить восприятие как форму связи живого существа с окру жающим миром и тем более не может понять восприятие человеком предметов, включенных в общественную практику. Совсем недоступным для такой теории остается восприятие человеком человека; это последнее вовсе выпадает из «науч ной» теории восприятия. Практика не мирится с таким урезанным пониманием восприятия; поэтому, наряду с этим искусственно суженным «научным» поняти ем восприятия, в языке сохраняется другое, значительно более широкое. Теория восприятия должна ликвидировать этот разрыв.
Теория восприятия, до сих пор остающаяся в плену механистического пони мания вещей, игнорирует сигнальные связи и функциональные свойства вещей. Учет этих функциональных свойств и сигнальных связей открывает путь для по
строения теории восприятия вещей как предметов, включенных в жизнь и прак тику людей'.
Связь с практической деятельностью проходит через весь процесс познания и прежде всего через чувственное познание внешнего мира.
1) Всякое ощущение, всякое восприятие возникает в процессе осуществляемо го мозгом взаимодействия индивида с окружающим миром; 2) все внутреннее со держание и структура восприятия вещей носит на себе отпечаток того, что эти ве щи являются объектами его деятельности; 3) развитие общественной практики вносит в развитие восприятия человека как общественного, исторического суще ства свои, в процессе истории изменяющиеся особенности.
Ощущение является результатом специфического вида анализа раздражите лей — их дифференцировки. Дифференцировка же — это анализ раздражителей, осуществляемый посредством их связей с ответной деятельностью индивида. «Подкрепление» этой ответной деятельности действительностью закрепляет дифференцировку соответствующих свойств в ощущении. Таким образом, связь с практической деятельностью обусловливает ощущение в самом его возникнове нии. Исследование показывает, что как только раздражитель приобретает сигналь ное значение по отношению к осуществляемой человеком деятельности, чувстви тельность по отношению к нему повышается («пороги» снижаются). Физически слабый сигнальный раздражитель (т. е. раздражитель, служащий сигналом для деятельности человека) фактически оказывается действеннее, сильнее других раз дражителей, физически более сильных, но индифферентных для выполняемой человеком деятельности2.
Эти экспериментально установленные факты находят себе многочисленные подтверждения в жизненных наблюдениях. Так, известно, что ткачи, работающие с черными тканями, различают десятки оттенков черного цвета, между тем как глаз других может различать не более трех-четырех; опытные шлифовщики раз личают на глаз просвет в 1/2000 миллиметра, между тем как обычно человек раз личает просвет до 1/100 миллиметра; сталевары чрезвычайно тонко различают оттенки светло-голубого тона, служащие сигналом температуры плавки; у работ ников гончарной и фарфоровой промышленности, определяющих качество изде лия по звуку, получающемуся при легком постукивании, вырабатывается тонкий «технический» слух. Подобно этому специфический технический слух вырабаты вается у летчика по отношению к звукам мотора, сигнализирующим его неис правность, у врача — по отношению к тонам сердца. Ряд специальных психологи ческих исследований показал зависимость всех видов чувствительности от той
* Зависимость восприятия предмета от потребностей и действий индивида подчеркивала теория вос приятия прагматистов. Но прагматисты попросту превращали при этом предмет в проекцию по требностей и действий индивида, в продукт его поведенческих реакций; предмет как устойчивая ма териальная реальность вовсе исчезал. Это грубо ошибочная точка зрения. Таким образом, создавалась ложная альтернатива: с одной стороны, в восприятии материальная вещь выступала только как физическая реальность, безотносительно к связям с нею индивида, с другой — вещь превращалась в голую проекцию потребностей и реакций индивида, лишенную вся кой материальной основы. Правильное решение вопроса отбрасывает субъективизм прагматистов и вместе с тем преодолевает механистическое представление, разрывающее связи человека с вещью.
2 Соколов Е. Н. Высшая нервная деятельность и проблема восприятия // Вопросы психологии. — 1955. - № 1.
практической деятельности, в которой она формируется, — слух скрипача и на стройщика (В. И. Кауфман), вкус дегустатора (И. К. Гусев) и т. д.'
Это явление отнюдь не объясняется упражнением просто как многократным повторением одних и тех же операций; самый эффект «упражнений» обусловлен тем, что при этом дифференцируются чувственные свойства, имеющие сигналь ное значение для выполняемой деятельности, и их дифференцировка «подкреп ляется» результатом регулируемой ими деятельности. Практика как бы модели рует образ вещей.
В ходе жизни и деятельности выступают то одни, то другие функциональные свойства вещей, и в связи с этим изменяется и значение сигнализирующих их чувственных качеств. Те, которые в данных условиях приобретают особое значе ние, выступают в восприятии на передний план (в силу распространения на них вторичного возбуждения от актуализации функциональных свойств, ими сигна лизируемых). Восприятие других свойств вещи тем самым в силу отрицательной индукции тормозится: они как бы отступают на задний план. Восприятия этих за торможенных свойств в других условиях, когда сигнализируемые ими свойства по ходу жизни и деятельности приобретают особое значение, растормаживаются и в свою очередь в силу того же закона отрицательной индукции затормаживают восприятие свойств, прежде выступавших на первый план. Отсюда динамика, жизнь восприятия. Речь идет, таким образом, не о внешнем присоединении прак тики, практической деятельности людей к чувственному познанию, а о включе нии ее в самый процесс чувственного познания.
С изменением отношения человека к вещам, с перемещением по ходу жизни и деятельности центра тяжести с одних их свойств на другие, изменяется и само восприятие. Образ вещи моделируется по-новому. Восприятие, включенное в жизнь человека, живет и изменяется вместе с ним. Эта динамика восприятия как процесса не исключает его относительной устойчивости, соответствующей устой чивости вещей и их функций в системе общественной практики. Основное, обоб щенное и стабилизированное значение вещи, которое она приобретает в системе общественной практики, фиксируется посредством слова. Посредством слова в восприятие человека включается обобщенное знание о предмете, сложившееся в результате общественной практики.
Действия человека как общественного существа являются актами, не только на правленными на удовлетворение его индивидуальных, личных потребностей; они образуют общественную практику людей, определяемую потребностями и задача ми общественной жизни. Поэтому речь должна идти не только о связи восприятия с индивидуальным поведением и особенностями данного человека, но, что особен но важно, и о зависимости его восприятия от общественной практики. Такая связь выступает в историческом развитии человеческого восприятия. К. Маркс особенно подчеркнул этот исторический аспект восприятия, которое изменяется в резуль тате создания в процессе общественной практики новых предметов восприятия. «Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа, —
Исследования по проблеме чувствительности / Под ред. В. П. Осипова и Б. Г. Ананьева. «Труды Гос. ин-та по изучению мозга им. Бехтерева», т. XIII. — Л., 1940; Вопросы психофизиологии и кли ники чувствительности / Под ред. Б. Г. Ананьева. «Труды Гос. ин-та по изучению мозга им. Бехтере ва», т. XV. —Л., 1947. См. также Лнакьев 5. Г. Труд как важнейшее условие развития чувствительно сти // Вопросы психологии. - 1955. - № 1.
писал Маркс, — развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъек тивной человеческой чувственности: музыкальное ухо, чувствующий красоту фор мы глаз, — короче говоря, такие чувства, которые способны к человеческим насла ждениям и которые утверждают себя как человеческие сущностные силы... Обра зование пяти внешних чувств — это работа всей до сих пор протекшей всемирной истории»'. Характеристика любой познавательной деятельности включает в каче стве завершающего звена определение ее жизненной роли. Так завершающая и решающая черта ощущения заключается в его сигнальной функции, в способно сти вызывать благодаря рефлекторной связи чувственного возбуждения с рабочи ми органами целесообразные реакции организма; в этом — «жизненный смысл» ощущения. Без этой действенной функции ощущение было бы ни к чему не нуж ным дубликатом отражаемого явления внешнего мира. Подобно этому, нельзя дать законченную психологическую характеристику восприятия, не раскрыв его «жизненного смысла», той роли, которую оно выполняет в жизни.
Давая устойчивый, расчлененный образ предметов и явлений окружающего, восприятие служит для различения условий действия и открывает, таким обра зом, возможность для действий, соответствующих этим условиям. Но восприятие выполняет не только эту осведомительную роль. Восприятие предметов, явлений объективной действительности участвует, как и ощущение, — только в других формах — в направлении и регулировании самих действий человека. Когда мы слышим телефонный звонок, мы не только анализируем качество этого звука, но и испытываем побуждение взять в руки и поднести к уху телефонную трубку. Не только чувство или желание, но и восприятие включается в число «идеальных по будительных сил» (Маркс—Энгельс), посредством которых реальные движущие причины, лежащие в материальной жизни, определяют поведение людей.
Всякий акт восприятия включен в жизнь человека и всякий предмет воспри ятия так или иначе связан с его потребностями и действиями, направленными на их удовлетворение. Каждый предмет, сделанный руками человека, имеет опреде ленное назначение и в силу этого заключает в себе побуждение к соответствую щим действиям. Вообще, предметы, которые человек воспринимает и с которыми он вступает в практический, жизненный контакт, приобретают для него в ходе жизни определенное значение.
Психология восприятия должна учитывать специфичность объектов воспри ятия, жизненно важных для человека, а потому соответственно формирующих его чувствительность, откладывающихся в ней в виде специфических форм вос приятия.
Можно продемонстрировать это положение, например, на слухе. Мы имеем в области слуха, в деятельности одного анализатора различные сферы — техниче ского, тембрового слуха, слуха речевого (фонематического) и музыкального (по преимуществу звуковысотного). Это не просто многообразие слуховых явлений, а многообразие форм слуха, сложившихся под воздействием определенных пред метных форм и сфер деятельности. Изучение таких конкретных форм воспри ятия составляет важнейшую задачу психологического исследования. Неверно думать, как это делают обычно, будто там, где начинается изучение восприятия звуков речи и музыки, начинается область какой-то специальной или прикладной
Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений. — М., 1956. — С. 593-594.
психологии (психологии речи или музыки) и кончается область общего психоло гического исследования. В действительности здесь-то оно и приобретает содер жательность. Именно на конкретном материале технического, речевого, музы кального слуха выявляются подлинно содержательные общие закономерности слуха. Строящаяся таким образом психология слухового и всякого вообще вос приятия непосредственно входит в жизнь и приобретает подлинно жизненное значение.
Психология речевого, фонематического слуха, раскрывающая психологические закономерности его формирования в процессе речевого общения, приобретает практическое значение для обучения детей родному языку, для обучения детей и взрослых иностранному языку, для более успешного исправления недостатков речи в логопедической работе, для обучения дикторов, актеров и т. д. — вообще для овладения речью и, значит, возможности человеческого общения.
Психология музыкального слуха создает предпосылки для более успешного обучения музыке и формирования таким образом слуха, способного наслаждать ся красотой музыки и в ритме, мелодии и гармонии звуков постигать всю динами ку и полноту жизни человека и вселенной — ее то сдерживаемый враждебными силами, замедленный, то быстрый, поступательный ход, ее конфликты, бурные диссонансы и их гармоническое разрешение, ее мелодию, тот особый «лад», кото рый характеризует каждую своеобразную, индивидуально яркую жизнь.
Подлинная психология восприятия должна раскрыть восприятие конкретных предметов, включенных в многообразную ткань человеческих отношений, скла дывающихся в ходе исторического развития общественной жизни. Построенная таким образом психология зрительного восприятия естественно и закономерно, в силу объективной логики вещей, а не в порядке внешнего приложения к чужерод ной области подойдет к решению целого ряда таких практических вопросов, как, скажем, музейная экспозиция или архитектурное оформление зданий, отвечаю щие требованиям приемлемой для глаза соразмерности.
* * *
В заключение необходимо определить гносеологическое значение ощущения и восприятия как чувственного познания. Выше это было сделано лишь частично, в связи с одним, правда, основным положением, согласно которому объектом вос приятия являются сами вещи, сама объективная реальность. Сейчас надо поста вить этот вопрос шире.
Всякое познание исходит из чувственных, эмпирических данных, и только из них оно и может исходить. Но, начинаясь с них, познание затем переходит к от влеченному мышлению. Объективная необходимость перехода к абстрактному мышлению диктуется невозможностью полностью разрешить задачи познания, оставаясь только в сфере чувственного. Каковы же его возможности и границы — пусть гибкие, подвижные?
В гносеологической литературе широко распространена та точка зрения, что чувственному познанию доступны только явления, а не сущность, только случай ное, а не необходимое, только единичное, а не общее, только субъективное, а не объективное. В какой мере это действительно так?
Прежде всего: поскольку объектом ощущения и восприятия является объек тивная реальность, ясно, что в самом их объекте заключены и единичное и общее,
и случайное и необходимое, и явление и сущность (т. е. существенное в явле ниях). Ясна, далее, невозможность такого метафизического обособления друг от друга явления и сущности, единичного и общего, случайного и необходимого, которое предполагается отнесением к ощущению и восприятию только явления (в отрыве от сущности), только единичного (в отрыве от общего), только случай ного (в отрыве от необходимого). Для того чтобы всесторонне рассмотреть и пра вильно решить этот вопрос, надо учесть следующие факты и соображения.
В ходе эволюции могли сформироваться и сформировались лишь приборы, приспособленные для регистрации раздражителей, существенных для жизни ор ганизма и его ориентировки в окружающей среде; поэтому ощущения, которые эти приборы дают под воздействием адекватных им раздражителей (точнее, раз дражителей, для рецепции которых они адекватны), неизбежно отражают свойст ва среды, существенные для организма, такие, существенность которых провере на всем ходом эволюции. Таким образом, никак не приходится попросту относить к чувственному лишь несущественное, относя все существенное только к мышле нию. Вернее будет говорить о разных уровнях познания существенного.
Аналогично обстоит дело и с проблемой единичного и общего. Вопреки широко распространенному представлению о том, что чувственное познание есть позна ние единичного, а не общего, на самом деле: а) единичное не определяется путем только непосредственного чувственного познания, б) вместе с тем чувственное познание не может не обладать той или иной степенью общности: уже животное, чувственное познание которого не было бы генерализированным, никак не могло бы приспособиться к изменяющимся условиям жизни. Естественно поэтому, что к числу основных процессов корковой деятельности анализаторов, в результате которой возникают ощущения, заодно с дифференцировкой — как показали ис следования И. П. Павлова — принадлежит и генерализация раздражителей.
Таким образом, и здесь различие между ощущением и мышлением заключает ся не в том, что в первом вообще отсутствует обобщение (генерализация), что вся кое обобщение — будто бы дело только мышления. Обобщение есть и в ощущении и в мышлении, но характер этого обобщения различен. Первоначальная чувствен ная генерализация совершается по так называемому «сильному» признаку, т. е., собственно, по тому признаку, который является существенным непосредственно для жизни организма, не выступая в качестве существенного во взаимодействии вещей друг с другом. При переходе к мышлению познание существенного углуб ляется; признание того или иного явления или свойства существенным выступает по-особому, по мере того как расширяется и вместе с тем специфицируется сфера взаимодействия, внутри которой оно выявляется. В связи с этим перестраивается и обобщение (см. об этом подробнее дальше, в главе о мышлении). Общие свойст ва вещей и явлений познаются уже ощущением и восприятием, но только в мыш лении общее выступает как таковое — в своем отношении к частному.
Аналогично обстоит дело и с проблемой субъективного и объективного. Вся кое познание и объективно и субъективно. Нельзя считать восприятие только субъективным, а объективное — доступным только мышлению. Однако объектив ность и субъективность мышления иная, чем объективность и субъективность вос приятия.
Вопреки субъективному идеализму можно и нужно — как мы это выше и дела ли — утверждать объективность восприятия. Объективность восприятия означа ет прежде всего, что мы ощущаем и воспринимаем не ощущения и восприятия, а их объект; посредством ощущений и восприятии мы познаем самые вещи. Но в ощущениях и восприятиях нам непосредственно дан суммарный эффект взаимо действия субъекта и объекта. В чувственном образе вещь всегда выступает преоб разованной в соответствии с условиями ее восприятия субъектом.
Объективное, обусловленное самим предметом, и субъективное, зависящее от условий восприятия предмета субъектом, благодаря чувственной практике начи нают дифференцироваться уже в ощущении и восприятии, но процесс этой диф ференциации, начинаясь в области чувственного, неизбежно переходит в сферу абстрактного мышления. Этот переход в сферу абстрактного мышления необхо дим потому, что объективное определение явлений достигается посредством рас крытия их взаимоотношений лишь тогда, когда явления берутся в чистом виде, в их закономерных отношениях, т. е. в абстракции от сторонних, привходящих об стоятельств, маскирующих сущность явлений. Таким образом, процесс познания начинается в сфере чувственного (ощущения, восприятия) и, никогда, собствен но, не покидая вовсе этой сферы, он вместе с тем не может замкнуться в ней, ею ограничиться. Разрешение задач, которые стоят перед познанием, требует еще иных средств — средств абстрактного мышления. Недостаточность средств, кото рыми располагают ощущение и восприятие, для решения познавательных и прак тических задач, возникающих уже в рамках чувственной практики, чувственного познания, обусловливает объективную необходимость перехода к отвлеченному мышлению. Начинаясь в форме чувственных образов, процесс познания продол жается в форме отвлеченного мышления.
Характеризуя возможности и пределы чувственного познания, ощущения и восприятия, надо учитывать не только то, что они сами дают, но и все то, что в них включается в ходе познания, взятого в целом. В восприятии мыслящего человека, освоившего систему научных знаний, чувственные признаки явлений и вещей, связываясь с их понятийными характеристиками, приобретают новое содержание. В результате мыслящий человек, воспринимая какой-нибудь предмет, познает, воспринимает его как предмет, обладающий свойствами, зафиксированными и в понятийных характеристиках этого предмета. Выявленные абстрактным мышле нием, они — посредством связей, устанавливающихся между чувственно данными признаками и понятийными характеристиками тех же вещей, как бы откладыва ются в восприятии этих последних. Познание чувственно нами воспринимаемых вещей представляет собой комплекс чувственных и нечувственных, абстрактных элементов, слитых в единое целое. Чувственному познанию, обогащенному таким образом результатами познания абстрактного, познание существенного, общего доступно в мере, значительно превышающей возможности обособленно взятого чувственного познания как такового. Но это не только не опровергает, а наоборот, подтверждает объективную необходимость перехода от познания чувственного к отвлеченному мышлению.
5. Мышление как познание
Мышление — это познавательная деятельность субъекта, но в мышлении ничего нельзя понять, если рассматривать его сначала как чисто субъективную деятель ность и затем вторично соотносить с бытием; в мышлении ничего нельзя понять,
если не рассматривать его изначально как познание бытия. Даже внутреннюю структуру мышления, состав его операций и их соотношение можно понять, лишь отправляясь от того, что мышление есть познание, знание, отражение бытия. В та ком подходе к мышлению и проявляется линия материалистического монизма в теории познания: мышление есть деятельность субъекта и вместе с тем отраже ние бытия.
Познание начинается ощущением, восприятием — как чувственное позна ние — и продолжается как абстрактное мышление, отправляющееся от чувствен ного и выходящее за его пределы, никогда, однако, не отрываясь от него. Ни сен суализм, сводящий все познание к чувственному, ни рационализм, вовсе отвер гающий познавательное значение чувственного, односторонне подчеркивающий недостоверность чувственных данных и перелагающий всю задачу познания на отвлеченное мышление, не отвечают действительности. В действительности су ществует единый процесс познания, который по необходимости начинается с чув ственного и с такой же необходимостью выходит за его пределы — в абстрактное мышление. Мышление невозможно без чувственного познания — ощущения, вос приятия — потому, что лишь в чувственности заключены исходные данные, от которых только и может отправляться мышление. Но, начинаясь с чувственных данных — ощущения, восприятия, — познание не может остановиться на них.
В действительности все взаимосвязано, взаимозависимо, все — продукт всеоб щего взаимодействия, причем каждое внешнее воздействие преломляется через специфические внутренние свойства вещей. На чувственной поверхности дейст вительности, отображенной в восприятии того или иного субъекта, как правило, выступает суммарный эффект различных, в данной точке скрещивающихся воз действий. Этим и определяется задача, которую непосредственно, чувственно данный мир ставит перед мышлением. Она заключается в том, чтобы подвергнуть анализу суммарный итоговый эффект еще неизвестных воздействий, преломив шихся через еще неизвестные внутренние свойства вещей, расчленить различные воздействия, которым подвергаются вещи, выделив из них основные, вычленить в суммарном эффекте каждого из воздействий на вещь воздействие и внутренние свойства вещи (явления), преломляясь через которые эти воздействия дают дан ный эффект, и, таким образом, определить внутренние, т. е. собственные, свойства вещей или явлений, с тем чтобы затем, соотнося, синтезируя данные, полученные в результате такого анализа, восстановить целостную картину действительности и объяснить ее.
Анализ, выделяющий внутренние, т. е. собственные, свойства вещи, связан с абстракцией от эффекта других воздействий на ту же вещь и того же воздейст вия на другие свойства этой вещи. Это — абстракция посредством выключения привходящих обстоятельств и определение выступающих при этом в чистом виде собственных свойств вещи. Такова позитивная познавательная задача абстрак ции и вообще абстрактного мышления.
Абстракция — это не только отвлечение от чего-то; она имеет не только нега тивный, но и положительный аспект, она что-то от чего-то отвлекает.
В научной абстракции отвлекаются от несущественных, привходящих обстоя тельств и выделяют существенные определения изучаемых явлений.
Абстракция от привходящих, побочных, несущественных свойств и выделение основных, существенных — это две стороны единого процесса анализа.
Такая абстракция реально осуществляется в ходе исследования тем, что усло вия, от которых надо абстрагироваться, уравниваются, сохраняются константны ми; таким образом, эффект их воздействий выключается. Так, при установлении соотношения между давлением и объемом газа (закон Бойля—Мариотта) предпо лагается, что при изменении давления и объема газа его температура остается по стоянной: отношения, выражаемые законом Бойля—Мариотта, — это изотерми ческие отношения. Подобно этому, для того чтобы перейти от цены к стоимости, Маркс предполагает, что спрос и предложение равны; их роль, таким образом, исключается и открывается способ — посредством анализа отношений, склады вающихся в процессе производства, отвлекаясь от отношений, возникающих в процессе обмена, вскрыть понятие стоимости в ее внутренних закономерностях. Абстракция, следовательно, менее всего заключается в субъективном акте нега тивного порядка — неучета, необращения внимания на те или иные обстоятельства;
она состоит в выявлении того, какими выступают вещь, явление и их зависимость от других явлений, когда выключаются маскирующие или видоизменяющие их внешние обстоятельства. Собственные внутренние свойства вещи — это те, кото рые выступают в «чистом виде», когда выключается маскирующий их эффект всех привходящих обстоятельств, в которых они обычно бывают даны в воспри ятии. Эти собственные, внутренние свойства вещи в отличие от осложненной привходящими обстоятельствами формы их проявления на поверхности действи тельности и составляют то, что обычно на философском языке обозначают как «сущность», вещей, — их существенные свойства в их закономерных связях.
Раскрытие существенных, собственных, внутренних свойств вещи составляет естественную цель познания. В восприятии собственные, внутренние, существен ные свойства вещей выступают лишь в специальных условиях и с некоторым при ближением; обычно же в восприятии они маскируются, видоизменяются, пере крываются множеством привходящих обстоятельств и перекрещивающихся воз действий. Анализ, направленный на выделение существенных свойств явлений в их существенных, закономерных взаимосвязях и зависимостях, необходимо сопря жен с абстракцией от привходящих обстоятельств и случайных связей. Собствен ные свойства вещи в чистом виде, выступающие в абстракции от непосредствен но, чувственно данного, могут быть определены лишь в отвлеченных понятиях. Так же как анализ, направленный на выделение существенных свойств явлений в их закономерных связях, ведет к абстракции, так в свою очередь научная абстрак ция сопряжена с анализом. Поскольку она извлекает из явлений существенное, отвлекаясь от несущественного, она необходимо ведет к обобщению.
Свойства, существенные для явлений определенного рода, тем самым оказыва ются общими для них. Поэтому мышление как нацеленное на познание собствен ных свойств вещей и явлений по необходимости переходит от ощущений и вос приятии к абстрактным понятиям.
Когда в результате аналитической работы мышления вскрываются существен ные, внутренние свойства вещи, зависимость между ними выступает как закон. Законы — это и есть внутренние зависимости, т. е. зависимости между внутренни ми свойствами вещей, явлений, процессов. Законы, т. е. внутренние зависимости, открываемые в ходе исследования, входят затем в самое определение вещей и яв лений, как, например, законы Ньютона — в определение «изменения движения», закон Бойля—Мариотта — в определение «идеального газа» (см. дальше).
Как ни важна аналитическая работа мышления, расчленяющая данный в вос приятии суммарный эффект различных еще не известных, не выделенных, не проанализированных взаимосвязей и взаимодействий, приводящая нас в сферу абстракции, она не исчерпывает задач познания. В конечном счете, нам нужно не уйти из окружающего нас непосредственно, чувственно данного мира в сферу аб стракции, а понять, осмыслить, объяснить этот мир явлений, в котором мы живем и действуем.
Расчленив данный в восприятии суммарный эффект различных перекрещи вающихся взаимодействий, необходимо затем мысленно восстановить этот итого вый эффект, исходя из тех компонентов, которые мы вычленили из него анализи рующей, абстрагирующей работой мысли.
В неразрывной связи с аналитической деятельностью необходимо выступает деятельность синтетическая (см. с. 143). Проделывая тот же путь, что и анализ, но только в обратном направлении, синтез осуществляет двоякую работу и соответ ственно выступает в двух основных формах: 1) соотнося свойства и зависимости, выделенные анализом при абстракции из всех привходящих специальных обстоя тельств, со все более специальными условиями, синтез, отправляясь от собствен ных внутренних свойств вещей, выводит все более специальные формы их прояв ления; 2) синтез не ограничивается прослеживанием специальных форм прояв ления одного и того же свойства; последовательно вводя и включая различные свойства и зависимости, которые были расчленены анализом, синтез соотносит их друг с другом.
В результате этой двойной мыслительной работы анализа и синтеза, снова с той или иной, все возрастающей мерой приближения, постепенно, шаг за шагом, звено за звеном мысленно восстанавливается исходная конкретность, но уже про анализированная в своем содержании.
Движение мысли, взятое в целом, проделывает, таким образом, путь от непро анализированной конкретной действительности, данной в непосредственном чув ственном созерцании, к раскрытию ее законов в понятиях отвлеченной мысли и от них — к объяснению действительности, в условиях которой мы живем и дей ствуем.
Движение познания совершает, следовательно, путь от созерцания к мышле нию и от мышления к практике, к уже проанализированным и познанным явле ниям, с которыми последняя непосредственно имеет дело.
В свою очередь практика играет существенную роль в процессе познания. Познание мира неотделимо от его изменения. Изменяя вещи, практика анализи рует их и ведет, таким образом, к вычленению их существенных свойств.
В результате анализа эмпирических данных и синтеза данных анализа склады вается теория, создается возможность теоретического познания эмпирических явлений. Именно таким путем анализа и абстракции создается теоретическая ме ханика, теоретическая физика, теоретическая политическая экономия, вообще всякая теоретическая наука, всякое теоретическое познание.
Конкретное как цель познания определяет, в конечном счете, весь путь научно го мышления, совершающегося через абстракцию.
Абстрактное — это то, через что познание необходимо проходит; конкрет ное — это то, к чему познание, в конечном счете, идет.
Нетрудно убедиться в том, что научное познание совершается именно таким образом. Так, например, в физике, отправляясь от эмпирических данных, разли чают недеформируемые твердые тела и тела деформируемые, т. е. такие, форма которых изменяется под действием приложенных к ним внешних сил; к этим по следним относятся упругие тела, жидкости и газы.
Вообще говоря, сила, приложенная к любому телу, вызывает двойной эф фект — движение тела и некоторую его деформацию. Для того чтобы исследовать каждый из этих процессов в чистом виде и вскрыть его закономерности, научный анализ членит их: понятие неизменно твердого тела позволяет выключить дефор мационный эффект приложения силы к какому-нибудь телу и, таким образом, изучить другой ее эффект — движение в его закономерностях. Под неизменяемым твердым телом разумеется, как известно, тело, которое удовлетворяет двум усло виям: 1) точки его находятся на неизменном расстоянии друг от друга, 2) точку приложения силы, действующей на неизменяемое твердое тело, можно перено сить в любую точку тела по прямой, на которой эта сила лежит, не изменяя ее дей ствия'. Таким образом, в самом определении твердого тела: 1) фиксирована абст ракция от другого эффекта приложенных к твердому телу сил помимо движения, а именно от деформации этого тела, и 2) сформулировано существенное условие, от которого зависит действие на твердое тело сил, вызывающих его движение. Ис пользуя это исходное условие, можно вывести основные положения механики твердого тела, касающиеся сложения сил, приложенных к твердому телу, теории моментов и пар сил, и на основе их сформулировать условие равновесия тела.
Для того чтобы все эти положения механики (статики и динамики) твердого тела имели точный смысл и определенное научное содержание, необходимо было совершить много дальше идущую абстракцию и предпослать механике твердого тела механику так называемой материальной точки. Под материальной точкой при этом разумеется тело, обладающее некоторой массой, положение которого, как и положение геометрической точки, может быть однозначно определено тре мя координатами по отношению к избранной системе отсчета. Законы, полученные в условиях такой предельной абстракции, сводящей тело к материальной точке, затем распространяются на более конкретную сферу протяженного твердого тела. Только при такой абстракции, сводящей тело к точке и позволяющей пренебречь изменением его формы и вращение2, приобретает точный смысл понятие измене ния равновесия и создается предпосылка для определения основного понятия си лы, в которое входит «изменение равновесия»: действие силы выражается в изме нении состояния равновесия или движения тела.
Точный смысл понятий изменения равновесия и движения определяется зако нами Ньютона — основными законами механики.
Здесь, как и в ряде других случаев, например при определении понятия «иде ального газа» как газа, по отношению к которому строго действует закон Бойля—Мариотта, — определение какого-нибудь явления в соответствующем понятии и формулировка основной зависимости, которой это явление подчиняется, совер шаются заодно: закон, которому данное явление подчиняется, включается в его определение. Так, в определении массы, которое в скрытом (имплицитном) виде
' См.: Курс физики / Под ред. акад. Н. Д. Папалекси. - М.; Л.: Гостехиздат, 1948. - Т. I. - С. 137. ' Там же. - С. 56-59.
есть уже у Гадился', был, по существу, заключен закон импульса (второй закон механики)2.
Таким именно образом наука и приходит к реализации положения, сформу лированного еще Эйлером, согласно которому все «изменения, происходящие с телами, имеют свое основание в сущности и свойствах самих тел», т. е. все они подчиняются внутренним законам (Ae Veranderungen, weche sich an den Korpem ereignen, mussen ihren Grund in dem Wesen und den Eigenschaften der Korper sebs't haben)3.
Всякий строгий закон так называемой точной науки есть внутренний закон, выражающий существенные свойства самих вещей и явлений, выявляющихся в их взаимодействии с другими вещами (явлениями).
Этой последней формулой одновременно снимаются как механистические по пытки объяснить явления непосредственным механическим воздействием (толч ком) извне, так и идеалистические теории «самодвижения», которое якобы никак внешне не обусловлено.
Сущность вещи — это не что иное, как заключенное в ней самой основание всех изменений, с ней происходящих при взаимодействии с другими вещами. Та ким образом, понятно, что наука идет к раскрытию законов путем анализа, вычле няющего абстракцией собственные свойства явлений из их зависимости от мас кирующих их в непосредственном чувственном познании (восприятии), привхо дящих, сторонних обстоятельств и случайных связей. Результаты исследования, выявляющего законы явлений, по мере их раскрытия включаются в понятие об этих явлениях.
Анализ, приведший к понятию твердого тела, позволил исследовать один эф фект силы, приложенной к телу, — изменение состояния его равновесия или дви жения, абстрагируясь от другого ее эффекта — деформации тела. Этот последний в свою очередь вычленяется анализом и исследуется особо при изучении дефор мируемых тел — упругих тел, жидкостей и газов.
Дифференциация твердых упругих тел, с одной стороны, и жидкостей и газов («жидкостей» в широком смысле) — с другой, совершается на основе анализа раз личных видов деформации.
В отличие от упругих твердых тел в жидкостях и газах деформация сдвига (на пример, скольжение одного слоя жидкости над другим) может расти неограни ченно без возникновения противодействия в виде упругих сил, в то время как по отношению к деформациям объемного сжатия жидкости и газы существенно не отличаются от упругих твердых тел4. По отношению к деформации сдвига жидко сти и газы дифференцируются от упругих твердых тел. (Черты, дифференцирую щие жидкости и газы от твердых тел, являются общими для них.) Это служит ос нованием для понятия жидкости в широком смысле, в котором объединяются собственно жидкости и газы. Жидкости и газы дифференцируются друг от друга по их реакции на объемное сжатие.
* См. Hermann Wey. Phiosophic der Mathematik und Naturwissenschaft. Munchen und Berin, 1927. — S. 100-101.
2 Там же. - С. 109.
3 EuerL. Opera postuma. Physica. Anieitung zur Naturehre, Cap. 1, 2. Petropoi, 1862, S. 450.
4 См. Курс физики, т. 1. — С. 187.
Исследование передачи давления в жидкостях (в широком смысле, т. е. в жид костях и газах), приводящее к закону Паскаля, как и исследование сил, действую щих в жидкости на находящееся в ней тело, которое приводит к закону Архимеда, исходит из предположения, что плотность жидкости не зависит от давления. За коны Паскаля и Архимеда выводятся, таким образом, как строгие законы путем абстракции от сжимаемости «жидкости» в результате давления. Затем эта анали тически выделенная зависимость подвергается особому исследованию. Сжимае мость газов — зависимость их объема от давления — выражается законом Бойля—Мариотта, согласно которому произведение давления данной массы газа на его объем при постоянной температуре есть величина постоянная. Закон Бойля—Мариотта есть закон «изотермического» сжатия: он предполагает, что изме нение давления происходит при неизменной температуре; при постоянной темпе ратуре для данной массы давление газа меняется обратно пропорционально его объему. Таким образом, с одной стороны, влияние температуры выключается по средством ее уравнивания, являющегося объективным эквивалентом абстракции, с другой, — поскольку, согласно закону Бойля—Мариотта, для данной массы газа при неизменной температуре произведение давления газа на его объем есть вели чина постоянная, открывается возможность особо исследовать его зависимость от изменения температуры. Для того чтобы это положение приобрело точный науч ный смысл, нужно, таким образом, еще определить понятие температуры и спосо бы ее измерения (см. об этом дальше).
Закон Бойля—Мариотта оставляет открытым вопрос о том, как зависит объем и давление газов от их температуры. Ответ на этот вопрос и дает закон Гей-Люссака. Согласно этому закону, давление данной массы газа при постоянном объеме и ее объем при постоянном давлении меняются линейно с температурой. Соотне сение законов Бойля—Мариотта и Гей-Люссака отчетливо показывает, как науч ный анализ расчленяет перекрещивающиеся зависимости и, абстрагируясь от од ной из них, возводит другую, выявляя ее в чистом виде, до уровня закона. Таким образом, в результате анализа хаотической картины, выступающей на поверхно сти явлений, где перекрещиваются различные взаимодействия, одна за другой выступают закономерности, определяющие ход событий. Однако сначала они еще далеки от того, чтобы дать возможность закономерно объяснить действительность во всей ее конкретности.
Закон Гей-Люссака вскрывает зависимость объема и давления газа только от температуры. Между тем факты свидетельствуют о том, что произведение давле ния на объем меняется с изменением давления и при одной и той же температуре, при изотермическом изменении давления. (Закон Бойля—Мариотта абстрагиру ется от этой зависимости.) В свою очередь, зависимость этого произведения от давления для разных температур оказывается различной; она к тому же различна для разных газов. Для воздуха произведение pv (сжатия на объем) при низких температурах сначала убывает с ростом р (давления), т. е. объем воздуха сначала при сжатии уменьшается быстрее, чем по закону Бойля—Мариотта, и затем начи нает возрастать. При высоких температурах произведение pv растет с ростом р:
объем при сжатии уменьшается слабее, чем по закону Бойля—Мариотта. Для мно гих других газов, в частности для СО2, зависимость произведения давления на объем от давления выражена еще резче. В силу этого представляется, что в дейст
вительности ни один газ не подчиняется закону Бойля—Мариотта*. На самом де ле при определенных условиях, а именно, когда газ достаточно разрежен, этот за кон сохраняет силу для любого газа. Газ, отвечающий закону Бойля—Мариотта, обычно называют «идеальным газом». Говоря об идеальном газе, его как бы проти вопоставляют реальным газам; следуя этой установке, приходят к выводу, что «такого газа в действительности не существует», что он является «воображаемым веществом»2. «Несуществование» идеального газа означает только то, что поня тие не совпадает с непосредственно наблюдаемыми явлениями, поскольку оно плод анализа этих явлений, связанного с многократной абстракцией от привходя щих обстоятельств. Вместе с тем всякий газ в определенном состоянии — при до статочной разреженности — выступает непосредственно как идеальный газ. Все газы подчиняются закону Бойля—Мариотта, но подчиняются, непосредственно не совпадая с ним. То, что идеальный газ — это газ, отвечающий закону Бой ля—Мариотта, означает, по существу, что понятие газ определяется основным за коном, которому подчиняется соответствующее явление.
Как и закон Бойля—Мариотта, закон Гей-Люссака относится, строго говоря, к идеальным газам (идеальный газ — это газ, подчиняющийся законам Бойля—Ма риотта и Гей-Люссака). Это значит, что закон Гей-Люссака предполагает тот же уровень анализа и абстракции, что и закон Бойля—Мариотта, и непосредственно выступает на поверхности явления в тех же условиях — достаточно значительной разреженности, как и этот последний.
Это типичный пример того, какую роль играет в науке абстракция3.
При непосредственном наблюдении на поверхности явлений мы имеем карти ну предельной пестроты: соотношение давления и объема (произведение давле ния на объем) оказывается различным не только при разных температурах, но и при разных давлениях; зависимость объема от давления оказывается при этом разной при разных температурах; зависимости от давления и от температуры, та ким образом, перекрещиваются. Кривая изменения произведения pv (давления на объем) с ростом р (давления) изменяется по-разному при низких и при высо ких температурах. Эта эмпирическая кривая оказывается для каждого газа раз личной: она одна, скажем, для воздуха, другая — для СО2 и третья — для водорода. Так, непроанализированная, взятая в своей непосредственной видимости дейст вительность являет картину исключительной пестроты, в которой как будто без раздельно царит случайность. Анализ и абстракция, как мы видели, вычленяют из этой пестроты одну за другой закономерные зависимости явлений.
При решении любой практической задачи надо синтетически соотнести зако номерности, каждая из которых вычленена путем анализа и абстракции, и мыс ленно восстановить конкретную ситуацию, в которой приходится действовать, в ее закономерностях.
' См. Курс физики, т. I. — С. 407.
' Там же. - С. 408.
3 Современная физика, в частности квантовая механика, дает поучи- тельные образцы еще значи тельно дальше идущих абстракций, которые, допуская очень большой «отлет» от того, что дано на поверхности явлений, приводят к раскрытию их закономерностей и позволяют предсказывать и от крывать новые явления. Но мы предпочли обратиться к классической физике: роль, которую играет абстракция в ее работе, делает еще очевиднее, что этим путем идет всякая паука, всякое теоретиче ское познание действительности.
Так, при расчете потолка стратостата приходится считаться с изменением вы соты, обусловливающим давление и плотность воздуха. Распределение давления воздуха по высоте можно узнать, исходя из закона Бойля—Мариотта, на основе формул, показывающих распределение давлений в поле силы тяжести (т. е. син тетически соотнеся общие законы распределения давлений в «жидкости», их спе цификации для сил тяжести и закон Бойля—Мариотта); поскольку этот расчет делается на основе закона Бойля—Мариотта, он абстрагируется от изменения температуры воздуха с высотой. Поэтому результаты его имеют лишь грубо при ближенный характер. Для того чтобы восстановить реальную картину явлений, нужно дополнительно учесть эффект изменения температуры, связанного с изме нением высоты. При расчете практического потолка подъема воздушного шара должен быть дополнительно учтен и ряд других данных.
Для объяснения конкретных явлений закон Бойля—Мариотта и вообще вся кий закон соотносится, «синтезируется» с другими законами, как это имеет место, например, в отношении закона Бойля—Мариотта и формул, определяющих рас пределение давления в поле тяжести при определении распределения давления воздуха по высоте (см. выше); в общую формулу закона для каждого частного случая подставляются специальные значения; полученные результаты модифи цируют с учетом дополнительных данных и зависимостей, от которых этот закон абстрагируется, например, с учетом изменения температуры воздуха с изменени ем высоты, от которого абстрагируются при расчете изменения давления с высо той, исходя из закона Бойля—Мариотта.
Путем такого учета дополнительных обстоятельств, от которых абстрагирует ся закон, — с сохранением этого последнего в качестве основы, — наука идет при объяснении всех явлений, по отношению к которым может быть соблюдено ос новное условие значимости закона. Применительно к явлениям, для которых это основное условие действия закона не может быть соблюдено, вместо него должен выступить другой закон. Так обстоит, например, дело с законом Бойля—Мариот та, основанном на предположении, что изменение объема газа происходит при по стоянной температуре, — в тех явлениях, где, как, например, в звуковых волнах, это условие не может быть соблюдено, вследствие того что нагревание и охлажде ние газа, связанные с его сжатиями и разрежениями в звуковых волнах, не успева ют выравниваться, принимая температуру окружающей среды. В отношении та ких неизотермических (адиабатических) явлений, к которым не применим закон Бойля—Мариотта, выступает другая закономерность, выражаемая законом Пуас сона. При малых изменениях давления, какие имеют место в звуковых волнах, вместо этого закона, относящегося к плотностям и давлениям, выступает другой, относящийся к изменениям плотностей и давлений. В этих условиях избыточное давление связано с избыточной плотностью отношением простой пропорциональ ности. Закон Бойля—Мариотта, который исходит из равенства температур при изменении давления, абстрагируясь от изменения температур при изменении дав ления, применим к изотермическим явлениям; для адиабатических явлений суще ствует другой закон сжимаемости газов — закон Пуассона и производная от него формула при малых изменениях давления. Правомерность абстракции от измене ния температуры зависит, таким образом, от природы изучаемых явлений. На дан ном частном случае отчетливо выявляется и роль абстракции в научном познании и зависимость научной абстракции от природы самих исследуемых явлений.
На вышеприведенных примерах отчетливо видно, как научное мышление ре шает задачу познания действительности. Они полностью подтверждают сформу лированные выше положения.
Генеральная задача научного познания заключается в том, чтобы: а) отправля ясь от чувственно, непосредственно данной картины действительности, абстра гируясь от сторонних, привходящих обстоятельств, затемняющих существенные свойства явлений, определить в понятиях природу изучаемых явлений и б) исхо дя из фиксированных в этих понятиях существенных свойств вещей, научно объ яснить, как они проявляются на чувственно наблюдаемой поверхности явлений.
Исследование научного познания, в частности вышеприведенные примеры по казывают, что эта познавательная задача разрешается мышлением посредством двух основных операций — анализа и синтеза. Положение, согласно которому анализ и синтез являются основными операциями мышления, так что мышление может быть охарактеризовано как аналитико-синтетическая деятельность, — необ ходимый вывод из исследования мышления как познания бытия. Характеристика мышления как аналитико-синтетической деятельности есть основная и вместе с тем самая общая его характеристика.
Исследование научного познания позволяет определить, в чем, собственно, за ключается анализ и синтез на уровне отвлеченного мышления.
Анализ здесь заключается в расчленении перекрывающих друг друга зависи мостей, которые перекрещиваются на непосредственно, чувственно наблюдаемой поверхности явлений, в абстракции от привходящих обстоятельств и выявлений собственных «внутренних» свойств явлений в их закономерных взаимосвязях. Анализ, характеризующий научное мышление, неотделим от абстракции. Это путь от нерасчлененной конкретности воспринимаемого к выделяемым в процес се анализа абстракциям, фиксируемым в понятиях. Такова основная форма ана лиза, присущая научному мышлению.
Синтез, осуществляемый научным мышлением, — это мыслительная операция или совокупность мыслительных операций, посредством которых совершается обратный переход от выделенных анализом абстрактных понятий и положений к мысленному восстановлению в новом, проанализированном виде и к объяснению непосредственно наблюдаемых явлений.
Синтез заключается: а) в соотнесении при объяснении одного и того же явле ния, взятого в его конкретности, двух или нескольких закономерностей, которые были выделены в чистом виде в результате аналитического расчленения соответ ствующих эмпирических зависимостей и аналитического исследования каждой из них в абстракции от другой; б) в соотнесении исходных закономерностей с но выми обстоятельствами, от которых для их открытия надо было сперва абстраги роваться, с тем чтобы путем введения их в более конкретные условия шаг за ша гом переходить от общих закономерностей, взятых в «чистом», абстрактном виде, ко все более специальным формам их проявления. Такова основная форма синте за, характерная для научного мышления. Так же как анализ не сводится к расчле нению целого на части, так и синтез не состоит в простом соединении частей в це лое. Эти виды анализа и синтеза, присущие элементарным формам чувственного познания, уступают место другим формам, осложненным соотношением абст рактного и конкретного.
Синтез, заключающийся в соотнесении абстрактных законов со асе более спе циализированными условиями, позволяет теоретически выводить из одних зако номерностей другие, а также теоретически обосновывать и доказывать эмпириче ски устанавливаемые зависимости. Теоретическое познание, теоретическая наука (механика, физика и т. д.) — результат углубленного анализа эмпирических дан ных и опирающегося на него синтеза.
Все положения, продемонстрированные нами на примере физики, выступают с особой отчетливостью по отношению к другой, далекой от физики области — к логике «Капитала»'. К. Маркс с предельной выпуклостью выявил логическую структуру научного знания применительно к политической экономии. В «Заме чаниях на книгу Адольфа Вагнера» он называл свой метод аналитическим; во вве дении к работе «К критике политической экономии» он охарактеризовал его как метод «восхождения от абстрактного к конкретному», т. е. синтетический.
«Научный анализ конкуренции, — писал Маркс, — становится возможным лишь после того, как познана внутренняя природа капитала, — совершенно так же, как кажущееся движение небесных тел делается понятным лишь для того, кто знает их действительное, но не воспринимаемое непосредственно движение»2. «Вульгарный экономист не имеет ни малейшего представления о том, что дейст вительные, обыденные отношения обмена и величины стоимости не могут быть непосредственно тождественными... Вульгарный экономист думает, что делает великое открытие, когда он раскрытию внутренней связи гордо противопоставля ет тот факт, что в явлениях вещи иначе выглядят. И выходит, что он гордится тем, что пресмыкается перед видимостью, принимает видимость за конечное. К чему же тогда вообще наука?»3.
«...Если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпада ли, — писал Маркс, — то всякая наука была бы излишня...»4. «...Задача науки, — писал он, — заключается в том, чтобы видимое, выступающее на поверхности яв лений движение свести к действительному внутреннему движению...»5
«Исследование должно детально освоиться с материалом, проанализировать различные формы его развития, проследить их внутреннюю связь. Лишь после того как эта работа закончена, может быть надлежащим образом изображено дей ствительное движение»6. Отправляясь от непосредственно данной, внешней ви димости явлений, наука вскрывает внутреннюю природу явлений — их сущность во внутреннем движении, внутренних связях и закономерностях.
Этим пониманием задач науки определяется и ее метод как метод аналитиче ский и синтетический, как метод «восхождения» от абстрактного к конкретному. Конкретное — «исходный пункт в действительности и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления». Для того чтобы конкретное высту1Анализ «логики» «Капитала» дал М. М. Розенталь в книге «Вопросы диалектики в "Капитале" Маркса» (М.: Госполитиздат, 1955). При нижеследующем изложении метода Маркса мы использо вали этот труд.
2 Маркс К. Капитал, т. I, 1955. - С. 322.
3Письмо Маркса Л. Кугельману // Маркс К. и Энгельс Ф. Избр. письма. - М.: Госполитиздат, 1953. — С. 209.
4 Маркс К. Капитал, т. III. - М.: Госполитиздат, 1953. - С. 830.
а Там же. - С. 324.
" Там же, т. I. - С. 19.
пило как таковое для мышления, оно должно быть проанализировано. В мышле нии конкретное выступает как «сочетание многочисленных определений, являясь единством многообразного»1, как результат, а не как исходный пункт. Задача, на учного познания восстановить действительность в ее конкретности. Все абстрак ции, к которым приходит и через которые проходит мышление в процессе позна ния, подчинены этой цели. Для мышления конкретное в действительности сначала выступает не как «богатая совокупность с многочисленными определениями и отношениями», а лишь как «хаотическое представление о целом». Путь научного познания начинается поэтому с анализа этого конкретного, данного сначала как хаотическое представление о целом, с тем чтобы в итоге восстановить его как «со четание многочисленных определений», как «единство многообразного». Анализ Маркса направлен на то, чтобы раскрыть явления в их чистом виде, не осложнен ном, не замаскированном привходящими обстоятельствами. Маркс ставит себе задачу «рассматривать явления в их закономерном, отвечающем их понятию ви де, т. е. рассматривать их независимо от... их внешней видимости...»2. Такой ана лиз с необходимостью ведет к абстракции. Так, «если цены действительно откло няются от стоимостей, то необходимо их сначала привести к последним, т. е. отвлечься от этого обстоятельства как совершенно случайного, чтобы получить в чистом виде явление образования капитала на почве товарного обмена и чтобы при исследовании его не дать ввести себя в заблуждение этим побочным обстоя тельством, затемняющим истинный ход процесса»3.
Для того чтобы вскрыть закон стоимости в чистом виде, Маркс также абстра гируется от колебаний спроса и предложения, соотношением которых вульгарная политическая экономия хотела объяснить стоимость. Он указывает, что спрос и предложение во всяком случае ничего не могут объяснить там, где они оказыва ются равны друг другу. В действительности это бывает редко и лишь случайно. «Однако в политической экономии, — пишет Маркс, — предполагается, что они покрывают друг друга... Это делается для того чтобы рассматривать явления в их закономерном, отвечающем их понятию виде, т. е. рассматривать их независимо от той их внешней видимости, которая порождается колебаниями спроса и пред ложения; с другой стороны, — для того чтобы найти действительную тенденцию их движения, известным образом фиксировать ее»4. В научном анализе влияние спроса и предложения как привходящее обстоятельство снимается путем абст ракции. Зависимость цен от колебания спроса и предложения мысленно выклю чается посредством их уравнивания; в результате как основа цены товара высту пает его стоимость в ее собственных, внутренних закономерностях.
В ходе научного исследования эта же операция абстракции неоднократно по вторяется на разных уровнях анализа. Так, возвращаясь к понятию стоимости, после того как им были введены понятия постоянного и переменного капитала, Маркс пишет: «...Анализ процесса в его чистом виде требует, чтобы мы совершенно абстрагировались от той части стоимости продукта, в которой лишь вновь появ ляется постоянная капитальная стоимость, т. е. чтобы мы постоянный капитал...
' См. Маркс К. К критике политической экономии. — М.: Госполитиздат, 1951. — С. 213.
2 Маркс К. Капитал, т. III. - С. 197.
3 Там же, т. I. - С. 172. (Примечание).
4 Там же, т. III. - С. 197.
приравняли нулю...»'. При изучении накопления капитала* Маркс тоже сначала абстрагируется от расщепления прибавочной стоимости на различные доли. Он пишет: «...расщепление прибавочной стоимости и посредствующее движение обра щения затемняют простую основную форму процесса накопления. Поэтому ана лиз последнего в его чистом виде требует предварительного отвлечения от всех явлений, скрывающих внутреннюю игру его механизма»2.
Путем такого анализа, ведущего к абстракции, Маркс приходит в «Капитале» ко всем экономическим категориям и законам политической экономии; путь этот совершенно совпадает с тем, которым, как мы видели, идут к своим абстрактным понятиям и законам механика и физика.
Анализ непосредственно, чувственно данных явлений, приводящий к фикси руемым в научных понятиях абстракциям, — таков необходимый путь научного познания; но этим не исчерпывается его задача. В конечном счете, надо понять и объяснить действительность в ее конкретности и вместе с тем — закономерности.
Для того чтобы понять явления в их закономерности и объяснить их, необхо димы анализ и абстракция; но анализ и абстракция нужны, в конце концов, для того, чтобы понять и объяснить явления. Чтобы понять и объяснить прибыль — промышленную, торговую, финансовую (процент), ренту — в ее источнике, надо путем анализа и абстракции прийти к понятию прибавочной стоимости и вскрыть ее источник; но понятие прибавочной стоимости и закон ее образования нужны, в конечном счете, для того, чтобы объяснить источник прибыли, процента, ренты.
Поэтому метод научного познания, представляющийся сначала аналитическим методом, методом анализа, ведущим к абстракции, неизбежно выступает вместе с тем как метод восхождения от абстрактного к конкретному.
В процессе этого восхождения научное познание шаг за шагом восстанавлива ет непосредственно видимую картину явления, но уже в проанализированном ви де, на основе законов, вскрытых в результате абстракции от затемняющих, маски рующих или осложняющих их обстоятельств.
В первом томе «Капитала» Маркс исследовал процесс производства в его «внут ренней жизни», в абстракции от явлений обращения; во втором томе анализу под верглись эти последние; в третьем томе, посвященном, согласно подзаголовку, «процессу капиталистического производства, взятому в целом», Маркс пишет:
«...здесь необходимо найти и описать те конкретные формы, которые возникают из процесса движения капитала, рассматриваемого как целое. В своем действи тельном движении капиталы противостоят друг другу в таких конкретных формах, по отношению к которым вид [Gestat] капитала в непосредственном процессе про изводства, так же как и его вид в процессе обращения, выступают лишь в качестве особых моментов. Видоизменения [Gestatungen] капитала, как мы их развиваем в этой книге, шаг за шагом приближаются, таким образом, к той форме, в которой они выступают на поверхности общества, в воздействии разных капиталов друг на друга, в конкуренции и в обыденном сознании самих агентов производства»3.
В процессе этого восхождения от абстрактного к конкретному подвергшиеся анализу явления выступают вновь, но уже в новом виде — в качестве внешней
Маркс К. Капитал, т. I. - С. 220. ' Там же. - С. 569. Там же, т. III. - С. 27.
формы проявления их сущности, вскрытой в результате анализа и абстракции:
цены товаров выступают как форма проявления стоимости; прибыль, процент, рента — как форма проявления прибавочной стоимости; на поверхности явлений стоимость выступает в форме цены, прибавочная стоимость — в виде прибыли» процента, ренты; на поверхности явлений эмпирические зависимости выступают как проявление законов, выявленных в чистом виде анализом и абстракцией. «За дача науки, — писал Маркс, — состоит именно в том, чтобы объяснить, как прояв ляется закон...»'. Однако явление, будучи формой проявления сущности, с ней непосредственно не совпадает, так же как сущность не совпадает с явлением. Закон обычно не выступает в чистом виде на поверхности явлений; его поэтому непра вомерно пытаться непосредственно подставить на место эмпирической зависимо сти, в которой он проявляется по-разному в различных конкретных условиях;
и, наоборот, к закону невозможно прийти в результате непосредственного возве дения случайных эмпирических совпадений в ранг закономерностей. (В непосред ственно» подстановке стоимости на место цены, сущности — на место явления, в попытке исходить из предположения об их непосредственном совпадении Маркс усматривал основную ошибку классической политической экономии Смита и Рикардо.) Понятие о явлении и само это явление, каким оно выступает в нетипич ных для него условиях, непосредственно не совпадают. На поверхности явлений закон, выведенный в результате абстракции от привходящих обстоятельств, несу щественных для данных явлений, выступает в видоизмененном виде.
Путь от абстрактного к мысленному восстановлению явлений в их конкретно сти совершается посредством операций, обратных тем, которые приводят к абст рактному. Если углубление в область абстрактного совершалось путем выключе ния привходящих обстоятельств и случайно перекрещивающихся зависимостей, то обратный путь осуществляется путем включения добытых посредством анали за и абстракции понятий и положений в новые, шаг за шагом включаемые связи, в их введении во все более конкретные условия и соответствующем видоизменении исходных абстрактных определений. Соотнесение абстрактных положений, выде ленных анализом, со все новыми и новыми условиями и обстоятельствами есть синтетический акт: восхождение от абстрактного к конкретному осуществляется посредством синтеза полученных в результате анализа абстрактных определений с обстоятельствами, от которых исследование первоначально абстрагировалось. Это синтез или, точнее, форма, которую он приобретает на уровне теоретического мышления. Мысленное восстановление конкретного, исходя из абстрактного, осуществляется в результате:
1) подстановки в общую формулу закона частных значений на место заключен ных в ней переменных;
2) соотнесения, т. е. синтезирования, двух или нескольких друг друга дополняю щих закономерностей (например, закона Бойля—Мариотта и закона Гей-Люс-сака — см. выше);
3) «введения» исходных закономерностей в новые условия, соотнесения их с но выми обстоятельствами, в результате чего исходные закономерности, а значит, и исходные абстрактные понятия получают новую специализированную фор му проявления.
Маркс К. и Энгельс Ф. Письмо Маркса Кугельману // Избранные письма. — 1953. — С. 209.
Вседостроение «Капитала» осуществляется посредством такого синтеза, соче тающегося с анализом. Ход мыслей «Капитала» в принципе всегда один и тот же:
сначала явление определяется в абстракции от привходящих обстоятельств и рас крывается в своем «чистом», неосложненном виде, или в своих существенных свойствах, фиксируемых в абстрактных определениях. Затем начинают одно за другим включаться дополнительные обстоятельства; первоначально абстрактно взятые определения вводятся во все более конкретные условия, видоизменяясь в соответствии с ними. Особенно рельефно синтетический ход мысли, ведущий от фиксированных в понятиях абстракций к восстановлению явлений в их конкрет ности, выступает в третьем томе «Капитала», который ставит себе задачей не только вскрыть внутреннюю основу капиталистического производства, но и по казать, как она проявляется в конкретной действительности*.
Анализ эмпирических данных, приводящих к абстракции от привходящих об стоятельств, и синтез, соотносящий результаты абстракции с дополнительно про анализированными обстоятельствами, модифицирующими их, от которых иссле дование первоначально абстрагировалось, и образуют теоретическое мышление, теоретическое знание, теоретическую науку — механику, физику, политическую экономию, в которых, как писал Маркс в предисловии к «Капиталу», — идеальное отражение «жизни материала» выступает перед нами как якобы «априорная кон струкция». «Исследование должно, — писал он, — детально освоиться с материа лом, проанализировать различные формы его развития, проследить их внутрен нюю связь. Лишь после того как эта работа закончена, может быть надлежащим образом изображено действительное движение. Раз это удалось и жизнь материа ла получила свое идеальное отражение, то на первый взгляд может показаться, что перед нами априорная конструкция»2.
Таким образом, анализ структуры научного познания, осуществляемого абст рактным мышлением на материале разных и притом далеко друг от друга отстоя щих наук — физики и политической экономии, — приводит к совпадающим ре зультатам: он показывает, что основными формами научного мышления являются анализ и синтез, и вскрывает те специфические формы, в которых они выступают в абстрактном мышлении.
Специфическая познавательная задача, которую разрешает мышление, связана, как мы видим, с тем, что на поверхности явлений, в восприятии непосредственно дан нерасчлененный суммарный эффект различных взаимодействий, непроана лизированное в должной мере конкретное. Этот суммарный эффект различных взаимодействий включает и нерасчлененное, непроанализированное взаимодей ствие субъекта и объекта, сплетение субъективного и объективного. Так, ощуще ние тепла при определении теплового состояния тела на" ощупь не определяется только тепловым состоянием этого последнего, а зависит также от состояния опре деляющего его субъекта. Эта субъективность определения свойств объекта (в ча стности, теплового состояния тела и т. п.) преодолевается мышлением по мере того,
Детальный анализ этого процесса восстановления конкретной картины экономической жизни ка питалистического общества в «Капитале» и происходящего при этом перехода от абстрактных эко номических категорий ко все более конкретным, богатым многообразными определениями формам их проявления см. в кн.: Розенталь М. М. Вопросы диалектики в «Капитале» Маркса. — М., 1955 (особенно с. 328-341). Маркс К. Капитал, т. I. — М.: Госполитиздат, 1949. — Послесловие ко 2-му изд. — С. 19.
как оно переходит к определению объектов познания и их свойств (вещей, про цессов, явлений) через их закономерные зависимости друг от друга. Эту задачу мышление разрешает по мере того, как оно посредством анализа и абстракции раскрывает закономерные зависимости между явлениями, взятыми в чистом виде, в абстракции от привходящих обстоятельств, маскирующих закономерные взаи мозависимости явлений. Таким образом, весь процесс мышления, вся работа ана лиза (неотделимого от синтеза), абстракции и обобщения, в результате которой явления определяются в понятиях «в чистом виде» — в абстракции от сторонних, несущественных, привходящих обстоятельств, есть вместе с тем и процесс пере хода от субъективности непосредственного восприятия к объективности научно го познания. •
Исследуя мир, выступающий непосредственно в чувственном восприятии, мышление вычленяет явления в чистом виде путем абстракции от сторонних, ос ложняющих их, привходящих обстоятельств, выявляет их существенные свойст ва и закономерные взаимосвязи. Однако в непосредственном чувственном вос приятии действительности даны в нерасчлененном виде не только различные перекрещивающиеся взаимодействия вещей друг с другом: в непосредственно воспринимаемом нами суммарном эффекте различных взаимодействий сплета ются также субъект и объект, субъективное и объективное. Между тем познание по самому своему существу есть познание объективной реальности. Его основная задача заключается в том, чтобы из того сплетения субъективного и объективно го, каким является непосредственно нами воспринимаемое, вычленить объектив ную реальность — такой, как она есть на самом деле, независимо от способов ее познания тем или иным субъектом. Этой задаче подчинена вся работа познания — в том числе и вся работа анализа и синтеза при переходе от непроанализирован ной конкретности непосредственно, чувственно воспринимаемого к абстрактным понятиям научной мысли и от них — к мысленному восстановлению и объясне нию действительности в.ее конкретности. В качестве выразителя основного требо вания — независимости объекта познания от способа, которым он определяется, в методологии научного познания выступает критерий инвариантности всех опре делений объективной действительности по отношению к наблюдателю — к его субъективной «перспективе» и способу, которым он пользуется в познании объ ективной реальности. Этот критерий красной нитью проходит через все позна ние — от самых элементарных до самых высших его форм — и получает заострен ное выражение в общей теории относительности'.
Перед нами, таким образом, снова встает вопрос о субъективном и объектив ном. Для мышления этот общий вопрос приобретает специфические формы.
Понять процесс познания в различии его ступеней или форм — это значит вме сте с тем понять, в чем заключается его специфическая объективность на каждой из ступеней. В противовес субъективному идеализму, совершенно отрицавшему объективность ощущения и восприятия и подрывавшему таким образом всякую возможность объективного познания в его истоках, мы утверждали не только
' Нужно, однако, сказать, что нечто не потому объективно, что оно инвариантно, а потому инвариант но, что объективно. Инвариантность — это лишь индикатор, а не основа объективности.
субъективность ощущения и восприятия (т. е. их обусловленность воспринимаю щим субъектом), но вместе с тем и его объективность (т. е. в той или иной мере адекватность его объекту). Однако применительно к чувственному познанию, к ощущению и восприятию эта объективность при более конкретном рассмотрении сводится прежде всего к тому, что вопреки основному тезису субъективного идеализма ощущаются и воспринимаются не ощущения и восприятия, а предметы и явления объективной действительности. Ощущения и восприятия — это не лишь субъективные состояния, это познание действительности в собственном смысле слова. Объективная действительность не находится «по ту сторону» ощущения и восприятия; ощущения и восприятия не обособлены от нее; возникновение ощу щения, восприятия означает, что «вещь в себе» становится вещью для нас. В ощу щении и восприятии нам даны сами вещи. Но не подлежит также сомнению и то, что в них объективная действительность дана такой, какой она выступает на сво ей «поверхности», обращенной к субъекту; мы видим, как Солнце движется во круг Земли, — таково непосредственное свидетельство восприятия; на самом же деле, в объективной действительности Земля движется вокруг Солнца — таков вывод научного мышления. Значит, соотношение субъективного и объективного в мышлении иное, чем в ощущении и восприятии. В картине действительности, которую дает нам восприятие, непосредственно учтено отношение, в котором на ходится к явлениям воспринимающий. Эта картина может изменяться с измене нием точки зрения воспринимающего, его перспективы, его отношения к воспри нимаемому объекту, а не только в зависимости от изменения этого последнего. Абстрактное научное мышление объективно в иной мере и в ином смысле, чем восприятие. Именно в недоступности для восприятия объективности в том смыс ле, в каком она оказывается доступной для мышления, и заключается объектив ная необходимость перехода от чувственного познания к отвлеченному, от ощу щения и восприятия к мышлению.
Мышление преодолевает субъективность, отягощающую чувственное позна ние, и достигает доступной лишь ему объективности тем, что переходит от более или менее непосредственного определения свойств объекта субъектом в ощуще нии и восприятии к опосредствованному определению этих свойств через взаимо отношения объектов познания и их свойств друг к другу.
Типичным примером может служить переход при определении теплового со стояния тел от непосредственного ощущения теплоты к понятию температуры. Одно и то же тело в одно и то же время ощущается разными субъектами и даже одним и тем же субъектом то как теплое, то как холодное, в зависимости от того, с более холодным или с более теплым телом субъект соприкасался непосредствен но перед тем. Определение теплового состояния тела на ощупь не однозначно оп ределяется состоянием данного тела; оно зависит и от субъективного состояния субъекта, который его определяет. Этим обусловлена неточность такого опреде ления, а также ограниченность шкалы состояний нагретости и охлажденности, доступных для него.
Переходя в понятии температуры к опосредствованному определению тепло вого состояния через взаимозависимости тел и их свойств, научная мысль пре одолевает субъективность такого определения. Равной считается температура тел, в которых при их соприкосновении не возникает теплообмена и связанных с этим изменений других свойств. Для определения температуры выбирается «тер
мометрическое» тело (ртуть, спирт, воздух, водород, гелий) и какой-либо признак его, по изменению которого судят об изменении теплового состояния. Таким при знаком может быть любое свойство, которое изменяется с изменением теплового состояния тела в линейной зависимости от него. Обычно температура определя ется по изменению объема термометрического тела. Таким образом, понятие тем пературы своей предпосылкой имеет закономерную — линейную — зависимость между тепловым состоянием тела и его объемом. Опыт показывает, что определе ние температуры не остается инвариантным при использовании различных тер мометрических тел. Разные (ртутный, воздушный, водородный, гелиевый) термо метры дают более или менее расходящиеся эмпирические температуры. Поэтому для однозначного определения температуры переходят к ее определению на осно ве температурной шкалы по так называемому идеальному газу, т. е. газу, для кото рого строго соблюдаются законы Бойля—Мариотта и Гей-Люссака (см. выше). Законы Бойля—Мариотта и Гей-Люссака, как мы видели, не действительны ни для одного газа, при любых условиях, но при определенных условиях — достаточ ной разреженности — они непреложны для всякого газа. Как всякий закон, они выражают не непосредственно то, что повсеместно наблюдается на поверхности явлений, а те закономерные зависимости, которые вычленяются, когда путем ана лиза и абстракции мы берем явления в тех объективных условиях, при которых они выступают в «чистом», идеальном виде, не отягченные привходящими сто ронними обстоятельствами. Температуру, определяемую по шкале «идеального газа», называют абсолютной идеальной или просто абсолютной температурой. Температурные коэффициенты объема и давления идеального газа не зависят от температуры и равны друг другу = 0,00366). Равным изменениям идеально-газо вой температуры соответствуют равные изменения объема идеального газа (при постоянном давлении) или давления (при постоянном объеме). Обычно темпера тура в газовом термометре измеряется по изменению давления при постоянном объеме. Для термометра, непосредственно показывающего абсолютную, идеаль ную температуру, в принципе может быть использован любой газ: надо лишь, что бы он был достаточно разрежен. На практике приходится пользоваться не очень разреженным газом и для получения абсолютной, идеальной температуры вно сить в получаемые при этих условиях показания термометра некоторые поправки. В отличие от эмпирической температуры идеальная или абсолютная температура независима от выбора термометрического тела: при выборе любого термометри ческого тела получается одна и та же инвариантная температура — объективная характеристика теплового состояния тела.
На этом примере ясно виден путь, в результате которого научное мышление приходит от отягощенного большой долей субъективности определения свойств действительности непосредственно, в ощущении и восприятии, к их объективно му определению в научном понятии. Переход к объективному познанию открыва ется для мышления благодаря опосредствованному определению свойств одного объекта через его взаимозависимость с другими (в данном случае через теплооб мен между телом, температура которого измеряется, и термометрическим телом и через связь теплового состояния тела с его объемом и давлением). Для раскрытия этих закономерных связей между объектом познания и его свойствами необходи мо, как мы видели, вскрыть явление в чистом виде, в абстракции от привходящих, несущественных внешних обстоятельств, так как лишь при этих условиях неза маскированно выступает закономерная взаимосвязь его сторон (давления, объе ма, температуры — в законах Бойля—Мариотта и Гей-Люссака).
Объективное определение любого свойства действительности, основанное на взаимоотношении объектов познания и их свойств, необходимо предполагает рас крытие взаимосвязи различных понятий (абсолютной, идеальной температуры и идеального газа и т. д.), как это видно из выше приведённого примера определе ния теплового состояния тел. При этом, чтобы в одном пункте (в нашем примере — при определении теплового состояния тела) перейти от субъективного ощущения к объективному определению данного свойства объекта через взаимоотношение объектов и их свойств, необходимо, проанализировав целый круг взаимосвязан ных явлений, определить каждое из них в соответствующих понятиях. Лишь в итоге всей этой работы научное мышление приходит к объективному познанию того или иного свойства реальности. При этом вместо одного непосредственного ощущения должна выступать целая система взаимосвязанных понятий и зако нов. Только через раскрывающиеся таким образом взаимосвязи объектов позна ния и их свойств можно объективно определить исходное явление.
В выявлении объективных свойств вещей, определяемых их взаимозависимо стями, и самих этих взаимозависимостей существенную роль играет практика, приводящая вещи во взаимодействие.
Объективное мысленное определение явлений осуществляется, как мы видим, через опосредствованное определение объектов познания их взаимозависимостя ми друг от друга. Основой этого пути к объективности научного познания являет ся то фундаментальное положение, что все явления в реальном мира находятся во взаимодействии, во взаимосвязи друг с другом. Каждое из них испытывает воз действие со стороны других, но при этом всякое внешнее воздействие реализует ся через посредство внутренних, собственных свойств того явления, на которое оно оказывается, так что вызываемый им эффект является, собственно, продук том взаимодействия. Внутренние, собственные свойства явления определяют тот круг воздействий, который ему адекватен (наподобие того, как свойства рецеп-торного аппарата выделяют определенный круг раздражителей, адекватных дан ному рецептору). В соответствии с этим во всеобщей взаимосвязи явлений мира выделяются особые специфические сферы взаимодействия. Решая свой основ ной — самый простой и вместе с тем самый фундаментальный — старый сократов ский вопрос («что это есть?»), подхваченный и углубленный Аристотелем, научное мышление выделяет именно эти внутренние, собственные, существенные свойст ва явления. Для этого мышление путем анализа и абстракции вычленяет явление в чистом виде, преобразованном в результате отвлечения от внешних, привходя щих обстоятельств, которые осложняют и маскируют его на чувственной поверх ности действительности. Существенные свойства явления в таком чистом виде — это и есть реальное научное ядро того, что в философии было обозначено как «сущ ность». Между тем метафизика обособила сущность от явлений и противопоста вила ее этим последним как якобы единственно, доподлинно «в себе» сущее*.
Обособляя сущность от явлений действительности, метафизика тем самым обособила сущность от существования. Оборачивая эту метафизику сущности наизнанку, экзистенциализм (главным обра зом, сартровский) противопоставляет существование сущности.
Явление в его отличие от сущности объявлялось лишенным какой бы то ни было реальности.
В противоположность метафизике феноменализм (позитивизм различных тол-ков) признает только явления, лишенные сущности, т. е. того, что в них сущест венно, и тем самым разрывает явление и сущность, так же как метафизика, обо ротной стороной которой он является, позитивистический феноменализм полу чает свое практическое выражение в понимании задач научного познания: они сводятся к описанию того, что наблюдается на поверхности явлений. Все резуль таты работы научной мысли, направленной на объяснение явлений, на раскрытие законов, выражающих их существенные взаимосвязи, позитивистический фено менализм объявляет фикцией, — подобно тому, как метафизика объявляет мни мой кажимостью явления, все то в них, что непосредственно не совпадает с их сущностью. Платформа, на которой метафизика и позитивистический феномена лизм ведут вслепую свою борьбу, у них общая: как один, так и другой начинает с того, что разрывает «явление» и «сущность». Между тем именно эта их общая предпосылка неправомерна. Нельзя разорвать сущность и явление, обособив их друг от друга, так как сущность есть на самом деле не что иное, как существенное в явлении, т. е. как раз его собственное внутреннее содержание, раскрывающееся путем анализа и абстракции*. Вместе с тем не приходится и отождествлять сущ ность с явлением, пытаясь непосредственно подвести явление под сущность2.
К стародавнему понятию сущности (и явления) мы идем от диалектико-материалистического понимания взаимосвязи, взаимодействия, взаимозависимости всех явлений в мире; мы идем к нему от принципа детерминизма в его диалектико-материалистическом понимании, согласно которому внешнее воздействие все гда опосредствуется внутренними условиями. Эти внутренние условия, высту пающие как основание всех «реакций» данного явления (тела и т. д.) на внешние воздействия, всех его изменений при взаимодействии с другими явлениями (те лами и т. д.), и есть его «сущность» в ее научном выражении. «Сущность» — это внутреннее основание, через которое преломляются все внешние воздействия на явление и которым закономерно обусловлен их эффект.
Наблюдая ряд изменений одного и того же явления, наука находит их зако номерное объяснение, вскрывая и определяя в научных понятиях то общее осно вание, в силу которого такому-то изменению внешних обстоятельств отвечает
' Поскольку сущность по самому своему смыслу есть существенное в явлении, как в чем-то реально существующем, — бессмысленно пытаться, как это делала метафизика сущности, вывести сущест вование из сущности. Признание бытия как чего-то существующего — необходимый исходный пункт всякой не мистифицированной философии. Это признание первичности сущего как сущест вующего не означает, однако, что можно, как это делает Сартр, по существу, сохраняя прежний раз рыв сущности и существования, признать исходным существование, лишенное сущности, и выво дить сущность из него.
2 В попытке такого непосредственного подведения явления конкретной действительности под ею сущность, непосредственного отождествления цены со стоимостью Маркс видел главную методологическую ошибку Смита и Рикардо. Эти попытки кончаются неизбежным крахом, так как явление и сущность непосредственно не совпадают. Переход от явления к сущности связан с а6стракцией, выключающей обстоятельства, осложняющие явления, непосредственно данные на чувственной по верхности действительности; переход от сущности, от закона к явлению включает в качестве проме жуточных звеньев ряд привходящих обстоятельств, от которых абстрагируются при определении сущности и закона явлений.
такое-то изменение явления. Определение закономерности явления и раскрытие внутреннего основания, обусловливающего его изменение в строгом соответст вии с изменением внешних условий, неразрывно взаимосвязаны.'Исходя из пра вильно понятых нужд самого научного познания, еще Эйлер, как выше уже отме чалось, сформулировал это требование. Им вместе с тем определяется научное ядро понятия сущности, которое должно быть сохранено.
В связи с таким пониманием сущности определяется и понятие явления как чего-то реально существующего и происходящего в мире. Нечто реально сущест вующее представляет собой явление, поскольку оно оказывается проявлением сущности, осложненным и измененным многообразными взаимодействиями, в которые оно включено в действительности. Явление — это характеристика дейст вительности, реально существующего, форма его существования. Явление — это понятие «онтологическое». Подлинное учение о понимаемых таким образом явле ниях, неотделимое от учения о сущности как существенном в них, это «онтология».
Мы приходим, следовательно, к понятию явления, коренным образом отлич ному от того, которое составляет ядро феноменализма. Сведение явления к тому, что в нем непосредственно дано субъекту, — таков первый ход феноменализма. Отрыв от сущности и связанное с этим опустошение явления, изъятие из него то го, что в нем существенно, — таков следующий его ход. Изъятие из явления сущ ности, существенных свойств, сведение его к тому, что из него непосредственно выступает в восприятии, и трактовка бытия как явления в таком понимании — та кова суть феноменализма. На самом деле явление — это нечто существующее ре ально, независимо от способа его данности субъекту; оно определяется отношения ми, которые складываются внутри реально существующей конкретной действи тельности между результатами многообразных взаимодействий и осложняемой, видоизменяемой ими основой явления.
Подобно тому как феноменализм подставляет на место реально существующего явления его отражение в чувственном восприятии, «объективный» идеализм под ставляет на место сущности понятие, в котором она определяется. Таким образом, явление и сущность обособляются друг от друга и превращаются в проекции субъекта — его восприятия или мышления. Вместе с тем восприятие представля ется познанием явлений, лишенных того, что для них существенно, а мышление — познанием сущности вне явлений; таким путем обособляются друг от друга также восприятие и мышление, поскольку за каждым из них закрепляется обособлен ный предмет познания. На самом деле явление и сущность определяются через их взаимосвязи: явления обусловливаются «сущностью», сущность раскрывается через явления. Объединенные «онтологически», они и гносеологически высту пают как единый объект единого процесса познания. Никак нельзя, изымая из явлений их сущность, отдать познание их в исключительное ведение восприятия. И мышление, а не только восприятие, участвует — и притом существеннейшим образом — в познании явлений, раскрывая существенное в них. Никак нельзя так же оторвать познание сущности, т. е. существенного в явлениях, от чувственного восприятия этих последних. Познание исходит из явлений и к ним же возвраща ется, но оно начинает с того, что непосредственно дано субъекту в восприятии на еще не проанализированной поверхности явлений; в процессе их познания мыш ление, научное познание мира, неразлучное с его практическим изменением, все глубже и глубже вскрывает глубинные закономерности бытия, далеко выходя за
пределы того, что доступно непосредственному чувственному восприятию; ври этом исходные явления, включаясь в новые связи, раскрываются в новом содер жании, с новых сторон, в новом качестве; вместе с тем открываются все новые яв ления, требующие дальнейшего, все более глубокого раскрытия неисчерпаемого богатства мира.
Самое определение явления как явления, т. е. являющегося познающему его субъекту, имеет гносеологический характер. Но здесь, как и вообще, гносеология неотделима от онтологии. Данная выше характеристика явления как конкретного бытия, в котором перекрещиваются разные взаимодействия, определяет объек тивную природу явления — того, что является. Является же оно на разных ступе нях процесса познания по-разному. На начальных этапах познания выступает лишь внешняя «оболочка» явлений, суммарный эффект еще не познанных, не раскрытых взаимодействий. По мере того как продвигается аналитическая и син тетическая работа мышления, познание асимптотически все более приближается к раскрытию того, что является; в познанном явлении все полнее, содержательнее раскрывается его сущность и через нее самое явление. Сущность, таким образом, необходимо вовлечена в процесс перехода явления как онтологического образо вания в факт познания, в явление познанное. Не считающееся с этим ошибочное обособление явления от сущности и гносеологической его характеристики — от онтологической породило то специфическое и порочное понятие «явления» (Erscheinung), которое выступило у Канта, обособившего явление от сущности. Затем позитивистический феноменализм вовсе устранил сущность и подставил на ее место явления (в начавшем складываться у Канта их понимании).
Новый смысл получило понятие явления, феномена в современной феномено логии.
Для того чтобы еще определеннее очертить выше намеченное понятие явле ния, целесообразно будет сопоставить его с понятием «феномена», составляюще го ядро идущего от Гуссерля феноменалистического направления (и связанного с ним экзистенциализма).
И для Хайдеггера (М. Heidegger) и для Сартра (J. P. Sartre) понятие феномена является центральным*. В своем обосновании феноменологии как онтологии они
' Heidegger М. Sein und Zeit. Eineitung. Die Exposition der Frage nach dem Sinn von Sein. Tubingen, 1953. См. особенно p. 28-31 («Der Begriff des Phanomens») и p. 34-39 («Der Vorbegriff der Phanomenoogie»); Sartre J. P. L'etre et e neant. — Paris, 1955. Introduction a a recherche de 1'etre. I «L'idee de phenomene», p. 11-14.
Смысл утверждения понятия феномена как центрального понятия феноменологической филосо фии Сартр видит в том, что этим, по его словам, отвергаются «потусторонние миры». Однако этим Сартр отвергает не только понятие сущности или вещи в себе как чего-то трансцендентного, обособ ленного от явления; Сартр снимает заодно и отношение того, что непосредственно дано на поверх ности явления, к тому, более глубокому содержанию, которое лежит за поверхностью явлений. От ношение явления — «феномена» в его непосредственной данности к тому, что опосредствованно раскрывается за его поверхностью, Сартр заменяет отношением единичного явления и бесконечно го ряда явлений, лежащих как бы на одной плоскости. К такому ряду феноменов Сартр и сводит бы тие. «Наша теория феномена, — пишет он, — заменяет реальность вещи объективностью феномена, которую она обосновывает ссылкой на бесконечный ряд феноменов». Таким образом, исходное (фе номенологическое) понимание феномена у Сартра, собственно, вплотную примыкает к феноменалистической трактовке. Оно очень мало пригодно для обоснования феноменалистической онтоло гии, к чему, следуя за Хайдеггером и Гуссерлем, стремится Сартр. Неудивительно, что когда перед ним затем встает вопрос о сущности человека, он вынужден установить между существованием
исходят из егоанализа. Особенно поучительно для характеристики феноменоло гии понятие феномена выступает у Хайдеггера.
Феномен для Хайдеггера — это сущее, которое само себя являет и обнаруживает ("Phanomen" это "das Sich-an-ihm-sebst-zeigende, das Offenbare". Иначе говоря, феномен — это явление, которое непосредственно отождествляется с сущим. В этом и заключается основной смысл и основной порок феноменологии как онтологии.
Определяя понятие феномена, Хайдеггер одновременно стремится непосред ственно слить его с сущим и отмежевать от явления. Коренное отличие феномена как являющегося бытия от явления в понимании Хайдеггера состоит в том, что явление — это нечто, что дает о себе знать (sich medet) опосредствованно — через признаки, симптомы, символы. То, посредством чего оповещает о себе (sich me det) явление, само должно непосредственно себя обнаруживать (sich zeigen).
Феномен прямо противопоставляется явлению, потому что последнее позна ется опосредствованно, феномен же — это бытие, которое само в себе раскрывает ся. Это представление о феномене и есть тот основной ход, посредством которого феноменология выдает себя за онтологию.
Явление, по Хайдеггеру, предполагает феномен — т. е. бытие, которое «само се бя в себе показывает». Все при этом переворачивается вверх дном. Мы идем ко все более глубокому опосредствованному познанию сущего не от явлений; по Хай деггеру, к ним можно подойти лишь после того, как сущее само в себе себя обна ружило и показало в виде феноменов.
Квалифицируя бытие как феномен и объявляя феномен бытием, феноменоло гия Хайдеггера утверждает, что бытие само себя в себе обнаруживает.
Сами феномены могут быть от нас скрытыми или неадекватно раскрытыми;
для их адекватного раскрытия нужна познавательная работа, нужен феноменоло гический анализ. Необходимость его не отрицается феноменологией; но дело в том, как этот анализ понимается. Феноменологический анализ, с точки зрения феноменологического метода, должен лишь устранить то, что закрывает или ис кажает феномены, и тогда они сами нам себя покажут. Феноменологический ана лиз лишь снимает завесу, которая заслоняет феномен от нас. Познание бытия не совершается путем соотнесения и анализа его собственного содержания в его взаи мосвязях и опосредствованиях. Познание ничего, собственно, не выявляет в бы тии, не познает в нем, а лишь устраняет то, что скрывает бытие от нас и мешает ему самому себя нам показать. Познание не проникает в самое бытие, в его содер жание, не прослеживает, как различные его стороны друг друга опосредствуют. Феноменология — прямой антипод всякой диалектики. Она — интуитивное со зерцание обособленных данностей, исключающее из бытия всякую взаимообу словленность, а из познания — всякое опосредствование. Познание выпадает из бытия и не мыслится как проникновение в него познающего человека2; именно поэтому представляется, будто бытие в качестве феномена само себя нам показы вает, что само оно непосредственно дано на своей обращенной к нам поверхности.
человека как явления, как «феномена» и сущностью одностороннее отношение и, просто оборачи вая старую метафизику наизнанку, признать сущность лишь чем-то производным от несуществен ного существования. См. SartreJ. P. L'Existentiaisme est un Humanisme. — Paris, 1946. ' Heidegger M. Sein und Zeit. Tubingen. - 1953. - S. 28.
В этом, между прочим, — гносеологические корни общей концепции человеческого существования как «брошенности» человека в мире (Geworfenheit in die Wet), в силу которой основным чувством человека, выражающим самый модус его существования, является тревога (Angst).
Сопоставление намеченного нами выше понятия явления с понятием феноме на, составляющим ядро столь влиятельного в современной философии феноме нологического направления, позволяет еще яснее и резче определить пути, кото-рь1ми мы идем.
* * *
Таким образом, исследование научного мышления как познания показывает, что основными его процессами являются анализ и синтез. Оно показывает также, в чем заключаются анализ и синтез на уровне отвлеченного мышления.
Анализ выступил прежде всего в движении познания от непроанализирован ной конкретности чувственного созерцания к абстрактным понятиям; это ана лиз — абстракция. Синтез выступил прежде всего в движении познания от абст рактных понятий к мысленному восстановлению конкретного как проанализиро ванного целого в соотношении его многообразных определений. Это никак не оз начает, что анализ и синтез внеположны, обособлены друг от друга, а только то, что в движении познания от конкретного, взятого как еще не проанализирован ное целое, к абстрактному на передний план выступает анализ, а в движении от абстракции к конкретному — синтез. Но при этом каждое звено анализа нераз рывно связано с синтезом (как вдох и выдох, по выражению Гёте) и точно так же каждое движение синтеза — с анализом.
На каждом этапе того пути, который в целом может быть охарактеризован как аналитический, поскольку анализ выступает в нем на передний план, анализ не прерывно переходит в синтез и наоборот; подобно этому на каждом этапе того пу ти, который в целом может быть охарактеризован как синтетический, поскольку в нем синтез выступает на передний план, синтез непрерывно переходит в анализ и наоборот: они взаимообусловлены. Соотносительность анализа и синтеза на всем пути движения мышления обусловлена уже тем, что, насколько синтетической ни была бы понятийная характеристика какого-либо явления, она все равно пред ставляет собой продукт анализа действительности и абстракции от ряда ее сто рон. Подобно этому, насколько далеко ни был бы продолжен анализ, ведущий к какому-нибудь понятию, это последнее все же заключает в себе закономерную связь (синтез) существенных сторон явления. И чем дальше продвинут анализ, тем шире синтез, который осуществляет заключенное в понятии обобщение. Соб ственно, строго говоря, вообще нет двух путей или двух отрезков пути познания, из которых один представлял бы собой анализ, а другой — синтез. Анализ и син тез — две стороны единого процесса. Каждое звено познания, каждая категория мышления есть абстрактный продукт анализа конкретной действительности и вместе с тем звено синтетического процесса — мысленного восстановления кон кретного в его уж проанализированной закономерности.
Анализ и синтез формируются в практической деятельности и в зависимости от ее уровня выступают в разных формах. Задача изучения мышления в этом от ношении состоит не в том, чтобы везде констатировать наличие анализа вообще или синтеза вообще, а в том, чтобы проследить движение анализа и синтеза и вы явить те качественно различные формы, которые они принимают на различных уровнях и этапах познания. На уровне чувственного отражения анализ выступает в двух формах — различения и дифференцировки. Дифференцировка совершается через замыкание связи дифференцируемого раздражителя с ответной реакцией
организма; дифференцирование — это анализ, осуществляемый посредством син теза. Дифференцировка тех или иных чувственных свойств совершается ко мере того, как новые стороны вещей приобретают сигнальное значение для поведения'.
От анализа-дифференцировки надо отличать анализ-различение. Как и диф-ференцировка, элементарное чувственное различение осуществляется анализа торным аппаратом, адекватным действующим на него раздражителям, в силу своей структуры способным их анализировать. (И. П. Павлов потому и назвал эти аппа раты анализаторами.) В результате анализа, совершающегося в процессе взаи модействия анализатора с действующими на него раздражителями, в результате воздействия раздражителя на рецепторную часть анализатора — в его ответной деятельности совершается чувственное различение окружающих вещей. Оно об разует ту канву, на которой дифференцировка чертит свой узор. Различение — предпосылка для синтеза элементов, выделяемых в ходе этого различения. Синте зом является всякое соотнесение, сопоставление, всякое установление связи меж ду различными элементами. В чувственном познании, в восприятии синтез вы ступает в виде изменения чувственных элементов, их конфигурации, структуры, формы и той или иной их интерпретации в результате соотнесения выделенных анализом составных частей его смыслового содержания.
Единство синтеза и анализа на уровне эмпирического познания отчетливо вы ступает в сравнении. На начальных стадиях ознакомления с окружающим миром вещи познаются прежде всего путем сравнения. Сравнение начинается с соотне сения или сопоставления явлений, т. е. с синтетического акта, посредством кото рого производится анализ сравниваемых явлений — выделение в них общего и различного; выступающее в результате анализа общее, в свою очередь, объединя ет, т. е. синтезирует, обобщаемые явления. Таким образом сравнение — это ана лиз, который осуществляется посредством синтеза и ведет к обобщению и новому синтезу. Сравнение — это конкретная форма взаимосвязи синтеза и анализа, осу ществляющая эмпирическое обобщение и классификацию явлений. Роль сравне ния особенно велика на уровне эмпирического познания, на начальных его ступе нях, в частности у ребенка.
На уровне теоретического познания анализ и синтез выступают в новых фор мах. Анализ, вычленяя существенные свойства явлений из несущественных, не обходимые из случайных, общие из частных, переходит в абстракцию. Синтез вы ступает в переходе от абстракции к мысленно восстанавливаемому на его основе конкретному. Он осуществляется здесь: 1) путем соотнесения при объяснении конкретных явлений нескольких закономерностей (например, законом Бойля—
' Так, когда при доставании обезьяной пищи (плода) через решетку в процессе проб, которые являются средством практического анализа окружающего, обезьяна достает плод палкой и не может достать его шляпой с широкими полями, не проходящей через решетку, обезьяна приходит к дифференцировке формы предмета; форма палки становится сигнальным признаком орудия для доставания пи щи. Затем таким же образом она приходит к дифференцировке размера, длины предмета, когда в процессе проб при доставании далеко расположенного плода оперирование короткой палкой не по лучает подкрепления. В ходе практической деятельности людей дифференцируются, по преимуще ству, те стороны вещей, учет которых оказывается необходимым для успеха этой деятельности. См. «Павловские среды», т. II, стр. 294-296, 385-388. Об анализе и синтезе у обезьян см. Воро нин Л. Г. Анализ и синтез сложных раздражителей нормальными и поврежденными полушариями головного мозга собаки. — М., 1948. и Войтонис Н. Ю. Предыстория интеллекта (К проблеме антро погенеза). - М.; Л., 1949.
Мариотта, Гей-Люссака и т. д.), полученных в результате аналитического расчленения перекрещивающихся зависимостей; 2) путем введения каждой из этих зако номерностей в новые конкретные обстоятельства, в которых исходные категории получают новую форму проявления (например, прибавочная стоимость в услови ях капиталистического общества выступает в виде прибылей) и т. д.
В теоретическом познании синтез выступает в виде «построения» новых, все более сложных объектов (геометрических фигур, чисел и т. д.), т. е. введения их в поле рассмотрения на основе закономерных соотношений их с исходными объек тами (в геометрическом рассуждении с линиями, углами и т. п.) и включения, та ким образом, этих последних во все новые связи.
Научное мышление совершается в абстрактных понятиях. В связи с этим су щественно важно хотя бы в самых общих чертах раскрыть природу не только ана лиза и синтеза, но и абстракции и обобщения.
На двух крайних полюсах познавательной деятельности абстракция выступает в двух отчетливо различимых формах. Первая, элементарная форма абстракции необходимо имеется уже в каждом акте чувственного познания и заключается в отвлечении от одних свойств чувственно воспринимаемого предмета при высту-пании других. В основе такой элементарной абстракции лежит то, что некоторые свойства воспринимаемого оказываются «сильными»- раздражителями, в силу этого они выступают на передний план. Вызывая сильный процесс возбуждения, эти раздражители по нейродинамическому закону индукции тормозят дифференциа цию других свойств предмета, являющихся более слабыми раздражителями. В ос нове такой формы абстракции лежит, следовательно, торможение дифференцировки свойств, т. е. определенной формы анализа. Сильными при этом являются свойства биологически наиболее значимые, т. е. связанные с природными потреб ностями; специально для человека такими являются также свойства, связанные с потребностями общественной практики.
Эта элементарная форма чувственной абстракции остается в пределах чувствен ного, не приводит к обнаружению никаких новых, чувственно не данных свойств предметов; ее положительная познавательная функция заключается в моделиро вании чувственно познаваемого в соответствии с потребностями практического действия. Момент абстракции есть уже в каждом рефлекторном акте, поскольку он отвечает на определенный — сигнальный — раздражитель относительно неза висимо от других, одновременно действующих. И здесь уже выступает та сущест венная черта абстракции, что она не только от чего-то отвлекается, но и что-то вы деляет. При данной форме абстракции выделяется сигнальный раздражитель путем отвлечения от несигнальных; сигнальный же раздражитель выделяется, диффе ренцируется через соотнесение его с подкрепляемым ответным действием; его дифференцировка — это анализ, осуществляемый через синтез, через соотнесен ность с подкрепляющим эффектом действия. Сигнальность и сила раздражите ля — это непосредственное чувственно-практическое выражение его существен ности для потребностей жизни, для практического действия.
Абстракция в действительности всегда есть отвлечение существенных свойств предмета или явления от несущественных; абстракция всегда имеет двойной ас пект — позитивный и негативный: абстрагировать — это значит не только от влечься отчего-то, но и отвлечь что-то от чего-то другого, а значит, и отвлечься от одних сторон явления, и извлечь, выделить другие. Охарактеризовать абстракцию
вообще как отвлечение от каких-то обстоятельств или сторон явления, не опреде лив, какие стороны явления и от каких отвлекаются, — значит упустить самое су щественное. Дать подлинное определение абстракции — значит указать, что от чего абстрагируется. На самом деле решающим является то, что научная абстракция — это отвлечение от привходящего, несущественного, маскирующего природу или "сущность" изучаемого явления и извлечение, выявление, выделение этой последней: абстракция — это отвлечение существенного от несущественного, поэтому I она неотделима от анализа (в свою очередь неотрывного от синтеза). При этом на учная абстракция, характеризующая отвлеченное научное мышление, — это не акт субъективного произвола. Научная абстракция объективно обусловлена.
Такова, например, абстракция от температуры тела, закономерно практикуе мая научным мышлением при изучении изменений давления газа, вообще так на зываемых изотермических явлений, т. е. явлений, изменение которых как тако вых обыкновенно не зависит от температуры. Примененная к исследованию этих явлений, абстракция от температуры приводит к открытию закономерности дав ления и объема газа (закон Бойля—Мариотта), которая не выступает, пока мысль не абстрагируется от привходящих обстоятельств. Но абстракция от температуры не применяется в науке при изучении, например, звуковых волн и вообще так на зываемых адиабатических явлений, которые объективно связаны с температур ными изменениями. Абстракция в научном мышлении направлена на раскрытие собственных, внутренних, существенных свойств явлений в закономерных зави симостях, в соответствии с которыми она совершается.
В этих положениях заключена основа теории абстракции, отправная точка для решения связанных с нею проблем.
На этой основе можно внести ясность и в теорию научного обобщения.
Обобщение, как и абстракция, на двух крайних полюсах выступает в отчетливо различимых формах — в виде генерализации и собственно обобщения — понятий ного, необходимо связанного со словом как условием и формой своего существо вания. Генерализация (первосигнальная) — это обобщение, осуществляющееся физиологически посредством иррадиации возбуждения; это обобщение, которое совершается по сильному признаку (т. е. по признаку или свойству, являющемуся сильным раздражителем), или по нескольким таким признакам, или, наконец, по отношению между ними.
Отличительная особенность первосигнальной генерализации по отношению к понятийному обобщению отчетливо выступает в ранних детских обобщениях, выражающихся в переносе слова на разные предметы. Здесь генерализация (перво сигнальная) и обобщение (понятийное, второсигнальное) непосредственно стал киваются между собой, поскольку речь идет об оперировании словом, а самое оперирование им — перенос его с одного предмета на другой совершается сначала по законам генерализации, а не словесно-понятийного обобщения — не по поня тийно существенному, а по «сильному» признаку. В результате получаются те своеобразные обобщения, многочисленные примеры которых зафиксированы в различных дневниковых записях. При овладении словом сначала вместо объектив но существенного в качестве определяющего выступает наиболее сильный при знак и лишь затем сильным становится объективно существенный признак.
В пределах собственно обобщения тоже различаются две разные формы: эле ментарное эмпирическое обобщение и обобщение, до которого возвышается тео
ретическое мышление в результате раскрытия закономерных, необходимых свя зей явлений.
Согласно эмпирической теории обобщения, которая знает только одну эле ментарную его форму, обобщение совершается путем сравнения различных пред метов или явлений, отбрасывания признаков, отличающих их друг от друга, и вы деления тех, в которых они сходятся. Одно из возражений, которое обычно вы двигают против этой теории, заключается в том, что она оставляет нерешенным основной вопрос: по каким линиям, признакам должно идти это сравнение и ка кие предметы должны быть в него вовлечены. В связи с этим в этой эмпирической теории обобщения усматривали наличие порочного круга: класс тех предметов, сравнение которых должно определить общие им свойства, сам может быть опре делен лишь посредством этих свойств; таким образом, процесс обобщения по средством сравнения предполагает знание тех общих свойств, которые должны быть определены в его результате. Такой круг преодолевается жизнью, практи кой. Элементарные формы обобщения совершаются независимо от теоретического анализа. Элементарное обобщение первоначально совершается по сильным при знакам. Сильные свойства — это свойства жизненно, практически существенные. Они непосредственно, чувственно выступают на передний план в восприятии и регулируют направление чувственного эмпирического обобщения. Таким обра зом, практика разрывает порочный круг, который выступает в теории эмпириче ского обобщения, когда оно, как и вообще познание, рассматривается в отрыве от жизни, от практики. На самом деле эмпирическое обобщение реально существует;
в признании его нет никакого порочного круга.
Эмпирическая теория обобщения вызывает тем не менее серьезные возраже ния. Первое состоит в том, что теория обобщения посредством сравнения и отбра сывания различных расходящихся свойств сравниваемых предметов, отвлечения от них и сохранения тех, в которых они сходятся — тождественных или схожих, — это в лучшем случае теория элементарного чувственного обобщения, которое не выходит за пределы чувственного и не ведет к абстрактным понятиям, а не общая теория обобщения, включающая его высшие научные формы. Второе возражение затрагивает рассматриваемую теорию и в этой ограниченной сфере чувственного:
обобщение, практически значимое и научно оправданное, — это не выделение во обще каких-либо общих свойств, в которых предметы или явления схожи между собой, независимо от того, что это за свойства; обобщение как акт познания прак тически и научно значимого есть выделение не любых общих свойств явлений, а таких, которые для них существенны. Существенные же свойства выделяются посредством анализа и абстракции. Эмпирическое познание на первых шагах на щупывает существенное в явлениях, путем сравнения, сопоставления явлений, раскрывая общее между ними, потому что общее, устойчивое, служит вероятным индикатором того, что для данных явлений существенно. Но нечто не потому яв ляется существенным, что оно оказалось общим для ряда явлений, — оно потому оказывается общим для ряда явлений, что существенно для них. Приведенное по ложение образует основу теории обобщения, отправной пункт для решения всех вопросов, связанных с проблемой обобщения.
К теоретическим обобщениям высокого порядка приходят, раскрывая посред ством анализа, сочетающегося с абстракцией, существенные свойства явления в их закономерных, необходимых связях. «...Самое простое обобщение, первое и про стейшее образование понятий... — пишет Ленин, — означает познание человека все более и более глубокой объективной связи мира»'; «Всякое общее есть (час тичка или сторона или сущность) отдельного»2; в общем «мы отделяем существенное от являющегося»3, от случайного. Совокупность свойств, необходимо друг с другом связанных, всегда оказывается общей для всех явлений, в которых нали цо хотя бы одно из этих свойств. Чем более глубокие связи раскрывает мысль, к тем более высоким обобщениям она приходит. Особенно широкие возможности открывает обобщение отношений. Система положений, выражающая зависимость производных отношений от исходных, может быть распространена сразу на лю бую совокупность предметов, между которыми есть исходные отношения, незави симо от всех прочих свойств этих предметов. Поэтому члены таких отношений выступают как переменные, на место которых могут быть подставлены любые значения (при условии, что отношения между ними отвечают исходным положе ниям). Не только члены отношений, находящиеся в закономерной зависимости один от другого, но и сами эти отношения могут заключать в себе переменные. Тогда при определенных частных значениях переменных данный закон перехо дит в другой, более частный.
Общее, составляющее содержание научного понятия, — это не любое свойство, в котором сходятся несколько единичных предметов или явлений, это существен ное в них. Именно в силу своей существенности для определенного круга явлений оно и является общим для них. В силу связи общего с существенным можно, выде лив вообще что-либо общее, предположить, что оно является вместе с тем и суще ственным для данных явлений; при этом общность используется лишь как инди катор существенности, но не как ее основание. Из того, что какое-нибудь свойство является общим для предметов, еще не следует, что оно для них существенно:
можно найти нечто общее между самыми разнородными предметами, например объединить в один класс по общности цвета вишню, пион, кровь, сырое мясо, ва реного рака и т. д. Научного обобщения так не получится. Из того, что определен ное свойство существенно для соответствующих явлений, с необходимостью вы текает его общность для них.
Научное обобщение предполагает абстракцию. Выделяя существенное для оп ределенного круга явлений, научная абстракция тем самым выделяет то, что яв ляется общим и притом существенно общим для них. Научное обобщение — про изводный эффект анализа, связанного с абстракцией. При этом абстрагирование, ведущее к обобщению, заключается в научном понятии, не отрывает общее от част ного. В научном понятии, в законе частное не исчезает, а сохраняется в виде пере менных, которые могут получить разное частное значение. В этом смысле общее богаче частного, содержит его — хотя и в неспециализированном виде — в себе. Общее «содержит» в себе частное еще и в том смысле, что из общего как сущест венного вытекают, следуют более частные свойства явлений.
Обобщение посредством абстракции не сводится к простому отбору общих свойств из числа непосредственно, эмпирически, чувственно данных. Обобще ние — это всегда не только отбор, но и преобразование. Общее понятие, будучи
* Ленин В. И Философские тетради. — М.: Госполитиздат, 1947. — С. 153.
2 Там же. — С. 329. •
3 Там же.
продуктом научной абстракции, «идеализирует» явления, оно берет их не такими, какими они непосредственно даны, а в чистом виде, не осложненном, не замаскиро ванном сторонними, привходящими обстоятельствами. В выключении этих при входящих обстоятельств, осложняющих, маскирующих сущность явлений, и состо ит преобразование непосредственно данного, ведущее к абстрактному понятию о явлении. Понятие прямо, непосредственно не совпадает с явлением и не только потому, что не исчерпывает и никогда не может исчерпать его, но и вследствие того, что в понятии непосредственно данное преобразуется посредством абстракции.
Вместе с тем понятие — это и не идеальный предмет, обособленный от реаль ного, материального. Понятия существуют не как обособленные идеальные пред меты, наряду с реальными, материальными предметами или явлениями, а лишь как понятия о предметах или явлениях, их свойствах и отношениях (точнее, о свойствах в их взаимозависимости и взаимоотношениях). Отражая многообраз ные свойства реальных, материальных явлений, понятия, фиксируясь, объективируясь в слове, могут, конечно, вторично выступать как идеальные объекты мыс ли, но они не перестают из-за этого быть тем, что они по своему существу есть — отражением, познанием бытия. Понятие — это не мысль, противопоставляемая непосредственно чувственно воспринимаемому явлению; в понятии само явле ние выступает освобожденным в результате абстракции от привходящих обстоя тельств, которые его осложняют.
Ясно теперь, в чем заключается основная ошибка теории обобщения Беркли, оказавшей столь сильное влияние на ряд последующих теорий обобщения (Локка, Юма и т. д.), — с одной стороны, и в чем вместе с тем несостоятельность таких его критиков, как, например, Гуссерль — с другой. Согласно Беркли, всякий реально существующий треугольник (например, начерченный мной мелом на доске) все гда является прямо-, тупо- или остроугольным, т. е. треугольником той или иной формы, а не треугольником вообще. Рассуждая об этом эмпирически данном тре угольнике, можно отвлечься от некоторых его свойств. Доказывая какую-нибудь геометрическую теорему, можно не принимать во внимание того, что нарисован ный треугольник является прямо-, остро- или тупоугольным. Поэтому если при доказательстве теоремы не исходить из того, что треугольнику присуща опреде ленная форма, оно будет относиться к треугольникам любой формы, будет иметь общий характер.
Общим, по Беркли, является частный случай, поскольку он представительст вует (репрезентирует) другие, столь же частные случаи. Таким образом, в собст венном смысле слова общее в отличие от частного, согласно Беркли, вообще не существует. Беркли не находит общего в вещах, потому что он ищет его вне част ного, обособленно от него. Об этом свидетельствует его основной аргумент, со гласно которому общего не существует, так как каждый треугольник всегда явля ется либо прямо-, либо тупо-, либо остроугольным, а не треугольником вообще, как будто общее — это то, что исключает частные определения предмета, а не объ единяет их многообразие, определяя предмет (треугольник) закономерными со отношениями его существенных свойств. Отвергая существование общего в вещах, вследствие ложного понимания соотношения общего и частного, Беркли далее отрицает обобщение и в познании. Сведение общего к частному в вещах Беркли распространяет и на познание, так как, подставляя идеи на место вещей, он их отождествляет. Таким образом, в основе теории обобщения и абстракции
у Беркли лежит идеалистическое отождествление идеи и вещи и ошибочное пред ставление об общем как о чем-то обособленном от частного.
Критикуя теорию Беркли (а также Локка, Юма' и вообще эмпириков-сенсуа листов), Гуссерль2 справедливо подчеркивает то, что вообще понятие (хотя бы то же геометрическое понятие треугольника) есть нечто идеальное и не может быть отождествлено с эмпирически данным треугольником, в том числе и с чертежом на бумаге или на доске. Но, утверждая идеальность понятия (геометрического треугольника), он превращает понятие, идею в обособленную от материальных вещей идеальную вещь, объект интеллектуального созерцания. Между тем как на самом деле они являются идеализированным посредством абстракции отражени ем существенных свойств изучаемых явлений.
Если у Беркли есть обобщение (абстрагирование одних частных, эмпирически данных свойств от других), но нет общего, то у Гуссерля есть общее — в виде иде ального родового признака (species), — но нет обобщения, нет процесса, пути, ко торый вел бы от вещей к общим понятиям о них. Общее содержание понятий, по Гуссерлю, дано якобы непосредственно в акте интеллектуального созерцания родо вых признаков (species), так же как частное непосредственно дано в чувственном созерцании. Наличие этих двух, как будто независимых друг от друга и чуже родных актов познания служит гносеологическим «основанием» онтологическо го обособления общего и частного. Вместо того чтобы выступить как познание ре альных, материальных вещей, процессов, явлений в закономерных взаимосвязях их существенных свойств, понятие само превращается в особую идеальную вещь или сущность — в духе платонизма и «реализма» средневековой философии. Но исходя именно из такого понимания общего как обособленного от частного, Берк ли и пришел к отрицанию общего и растворению его в частном. Таким образом, если Гуссерль критикует Беркли, выявляя ряд слабых мест его концепции, то, с другой стороны, Беркли заранее опрокидывает концепцию Гуссерля, так как свои основные аргументы против существования общего он извлекает в принципе из той именно трактовки общего, которую защищает Гуссерль.
Вопрос о соотношении общего и частного — коренной вопрос теории обобще ния и всей теории познания в целом. Абстрагирование общего в научном понятии не может означать отрыва его от частного. Отрыв общего от частного означает вместе с тем и отрыв общего понятия от предметов и явлений действительности. Отрыв понятий от предметов и явлений действительности, осуществляемый по средством отрыва общего от частного, неизбежно ведет к тому, что мышление в понятиях сводится к мышлению о понятиях, обособленных от их предмета. Дело, начатое таким образом, доводится до своего логического конца, когда к тому же еще и само понятие сводится к его определению. Это" и есть тот путь, который с неизбежностью приводит к формалистическому пониманию мышления в поня тиях. Подмена мышления о предметах и явлениях действительности оперирова1 О теории абстракции у Беркли, Локка, Юма см.: Беркли Д. Трактат о началах человеческого зна ния. — СПб., 1905; Локк. Опыт о человеческом разуме. — М., 1898; Юм. Трактат о человеческой при роде, кн. 1. Об уме, 1906.
2 HusserE. Logische Untersuchungen. Zweiter Band. Tei I. Dritte, unveranderte Aufage. Hae, 1922. II. Die ideae Einheit der Spezies und die neueren Abstraktionstheorien. Zweites Kapite (см. о Локке, р. 126-134). Viertes Kapite. Abstraktion und Reprasentation (о Локке и Беркли, р. 166-184). Funftes Kapite. Phanomenoogische Studie uber Humes Abstraktionstheorie, p. 184-207.
нием над понятиями, обособленными от предметов, и над их дефинициями и есть основа формалистического подхода к мышлению. На самом деле мышление в по нятиях никак не сводится к мышлению о понятиях; оно есть прежде всего позна ние предметов этих понятий.
Обобщение, выражающееся в абстрактных научных понятиях, возникает в ре зультате 1) анализа, посредством которого существенное дифференцируется от несущественного (первое в качестве существенного необходимо выступает как общее для данной категории явлений, второе — как частное, специфицирующее отдельные явления); и 2) абстракции, посредством которой общие свойства, вхо дящие в понятие, извлекаются из явления в его конкретности и «идеализируют ся», берутся в чистом виде, не осложненном посторонними привходящими об стоятельствами, маскирующими или осложняющими их собственную природу в ее внутренних закономерностях (пример: понятие «идеального» газа, строго отве чающего законам Бойля—Мариотта и Гей-Люссака).
С ролью абстракции в обобщении связаны так называемые «определения через абстракцию^ и, значит, вообще вопрос об определении и образовании понятий. При определении через абстракцию исходят из неких эмпирически данных объ ектов (например, из эмпирически данного множества предметов — при опреде лении числа, из эмпирически данных фигур — при определении геометрических образований) и образуют абстрактное понятие, фиксируя те свойства данных объектов и те отношения между ними, которые остаются инвариантными при преобразованиях, которым они могут подвергнуться. В обобщенной форме отно шение, посредством которого при определении через абстракцию образуется по нятие, обозначается как «эквивалентность», равнозначность двух или нескольких объектов. Эквивалентность — отношение типа равенства, обладающее свойством коммутативности (если а ~ b, то и b ~ а) и транзитивности (если a ~ b и b ~ с, то и а ~ с). Посредством эквивалентности, исходя из множества предметов, определя ется тождественность понятия, образованного из них таким образом. Так, напри мер, направление определяется как свойство, общее всем параллельным прямым, остающееся инвариантным при переходе от одной из параллельных прямых к лю бой другой. (Такое определение направлений считается обоснованным, посколь ку отношение параллельности обладает теми же свойствами — симметричностью и транзитивностью, что и отношение эквивалентности, а также равенства.) Ана логично геометрическое образование и его форма (треугольник, круг и т. д.) опре деляются как то в фигуре, что остается инвариантным при изменении положения и величины. Число определяется, как то свойство множества, которое остается инвариантным при соотнесении его элементов так, что каждый элемент одного множества однозначно соотносится с элементами другого множества.
В определении через абстракцию определяемое выступает как нечто (х), кото рое остается инвариантным при некоей группе преобразований, без прямого оп ределения того, что оно в своей специфичности есть.
' Об «определениях через абстракцию» см.: Wey Hermann. Phiosophic der Mathematik und der Naturwissenschaft. Handbuch der Phiosophic. — Munchen und Berin, 1927. — S. 9-10; 101-102. Прин цип определения через абстракцию имелся уже у Лейбница. Он отчетливо сформулирован у Фреге (Frege). Определения через абстракцию сейчас широко применяются в математике и физике, в тео ретическом естествознании (см. примеры дальше).
Вместо того чтобы определить позитивное содержание понятия через внут ренние закономерные соотношения сторон или свойств соответствующего явле ния и показать его инвариантность по отношению к признакам, от которых абст рагируются, при определении через абстракцию понятие характеризуется его независимостью (инвариантностью) по отношению к тому, от чего абстрагируют ся. Специфику этого и возможность другого, генетического, конструктивного пу ти можно уяснить себе на примере числа.
Через абстракцию число определяется посредством равночисленности исчис ляемых множеств. Другой путь его определения — конструктивный — осуществля ется исходя из единицы по принципу полной индукции. При таком обосновании числа числа выступают в своих внутренних взаимоотношениях как упорядочен ные множества, посредством которых при счете упорядочивается и исчисляемое. Каждое число определяет численность множества (а не наоборот, как при опреде лении числа через абстракцию). При этом специально показывается, что результат счета не зависит от порядка, в котором он производится (таким образом инвари антность по отношению к несущественным внешним отношениям обосновывает ся исходя из закономерности внутренних отношений). Определение числа через равночисленность соотносимых множеств (при определении через абстракцию) скрыто предполагает упорядочение самих соотношений и, значит, соотносимых множеств. При определении через абстракцию утверждается определенность чис ла посредством равночисленных множеств, но этим не вводятся индивидуально определенные числа.
При таком определении понятие является неким х, определенным лишь по стольку, поскольку оно должно отвечать известным условиям — инвариантности при некоторых преобразованиях внешних по отношению к нему свойств, от кото рых понятие должно быть отвлечено; оно лишено каких-либо собственных («внут ренних») определений (в переменную здесь таким образом превращают не то част ное, внешнее, привходящее, от чего абстрагируют, а общее). Поэтому посредством определения через абстракцию при таком ее понимании создается «формальная» система, безразличная к внутреннему содержанию, к свойствам объектов, о кото рых идет речь. Поэтому, например, Вейль, вообще не стоящий на позициях фор мализма, говоря об определении через абстракцию, в этой связи заявляет: «Мате матику совершенно безразлично, что такое круги» (Es istfurden Mathematiker ganz geichgutig, was Kreise sind)1. Ясно, что такое утверждение ведет к открытому формализму. Конечный смысл этого утверждения применительно к математике выразил Рассел в своем известном афоризме: «Математика это наука, в которой мы не знаем, ни о чем мы говорим, ни того, истинно лито, что мы утверждаем». (О второй части этого положения см. дальше.)
Идя далее таким путем, в конечном счете приходят к представлению об обо собленном существовании, с одной стороны, эмпирических объектов, с другой — идеальной области понятий. Понятия, определяемые через абстракцию вышеука занным способом, отталкиваясь от эмпирических вещей, не являются в собствен ном смысле слова познанием этих вещей. Они в лучшем случае — рабочий аппарат
' Wey Hermann. Phiosophic der Mathematik und Naturwissenschaft. Handbuch der Phiosophic. — Munchen und Berin, 1927. - S. 8-9.
(совокупность инструментов), которым пользуются при познании и о котором можно разве сказать, что им удобно или экономно работать, но нельзя утверждать, что он истинен.
Не приходится, значит, отождествлять специальную форму определения через абстракцию с общим положением о роли абстракции в научном познании. В абст ракции, о которой выше шла речь, на передний план выступает ее позитивная сто рона — то, что абстрагируют в его закономерных внутренних взаимосвязях и взаимозависимостях независимо от внешних обстоятельств. Так, в отношении га за — на передний план выступает постоянное отношение между давлением и объ емом. Поскольку оказывается, что это соотношение остается постоянным при не изменной температуре и нарушается при ее изменении, в формулировке закона (Бойля—Мариотта) уравнивают температуру, т. е. абстрагируются от ее измене ний, с тем чтобы затем определить эффект изменения температуры, абстрагиру ясь от изменения давления, связанного с изменением температуры (в результате приходят к закону Гей-Люссака).
Всякое определение понятий связано с выявлением инвариантных свойств и отношений (точнее, свойств в их отношениях), но на передний план в нем могут выступать инвариантные закономерные взаимоотношения свойств внутри того, что абстрагируется. (Внутренние закономерности — это и есть закономерные соот ношения внутри того, что абстрагируется; внешним по отношению к ним является то, от чего абстрагируются.) Так как научная абстракция имеет, как мы видели выше, свое основание в природе самих вещей и явлений действительности, то и чле нение того, что абстрагируется из явлений и фиксируется в понятиях о них, и того, от чего при этом абстрагируются, т. е. внутреннего и внешнего, выражает структу ру самой объективной реальности, и, значит, имеет «онтологическое» основание.
Строгие научные понятия точных наук строятся на основе внутренних законо мерностей изучаемых явлений и имплицитно их выражают. Возникающие в ре зультате абстракции научные понятия не образуют поэтому области, обособлен ной от явлений. Научные понятия являются их познанием. Менее всего наука, идущая путем абстракции, неразрывно связанной с анализом, может сказать, что ей «безразлично», что есть изучаемые ею явления. Наоборот, ответить на этот во прос, раскрыть природу изучаемых явлений в их закономерных взаимосвязях и взаимозависимостях — такова как раз задача научного познания. К ее разреше нию и ведет научная абстракция, приводящая к научным обобщениям, выражае мым в научных понятиях.
Можно выделить три основных пути обобщения. Первый путь —элементарное эмпирическое обобщение, которое совершается в результате сравнения посредст вом выделения тех общих (схожих) свойств, в которых сходятся сравниваемые явления. Это локковское обобщение. Такое обобщение, во-первых, не гарантиру ет того, что общее, выделяемое таким образом, является вместе с тем и существен ным для данных явлений, как это должно быть в научных обобщениях. Такой путь может быть практически использован и фактически используется на началь ных стадиях познания, пока оно не поднимается до уровня теоретического зна ния. Поскольку существенное в явлениях определенного рода необходимо являет ся общим для них, общее может быть эвристически использовано как индикатор существенного. Однако из того, что существенное закономерно является общим, не следует, что общее необходимо существенно; в этом прежде всего заключается
ненадежность, а значит, несовершенство такого обобщения. Во-вторых, такое обобщение есть лишь отбор из числа эмпирически, непосредственно, чувственно данных свойств; оно не способно поэтому привести к открытию чего-либо сверх того, что дано непосредственно, чувственно. В-третьих, наконец, общее, к кото рому приходят таким образом, остается в пределах эмпирических констатации. В отличие от обобщения путем анализа и абстракции, оно не создает возможно сти выведения строгих законов, характеризующих точные науки.
Этот путь восхождения от частного к общему и наведения мысли на эмпириче ские закономерности образует остов индукции, которая в той или иной логиче ской обработке возводилась сторонниками сенсуалистического эмпиризма — от Бэкона до Милля — в ранг основного метода научного познания, якобы единст венного метода, способного давать новые обобщения. Как таковая она противо поставляется дедукции, заключающейся якобы лишь в приложении уже имею щихся обобщений к тому или иному частному случаю и неспособной приводить к новым обобщениям. Таков элементарный способ обобщения, дающий предвари тельные эмпирические обобщения низшего порядка. Второй путь — это обобще ние через анализ и абстракцию, о котором выше шла речь. Третий способ обобще ния заключается в самом процессе выведения, или дедукции. Так, отправляясь от теоремы, согласно которой сумма углов треугольника равна двум прямым, дока зывают, что сумма углов многоугольника с числом сторон п равна 2d(n - 2). Дока зательство — дедуктивное — этой теоремы есть обобщение, поскольку оно рас пространяет положение, доказанное для треугольников, являющихся частным случаем многоугольников, на любые многоугольники. Подобным же образом обоб щением является всякое рассуждение, исходящее из положения, согласно которо му некое число п обладает известным свойством, и доказывающее, что в таком случае этим свойством обладает также число п + 1. Всякое обобщение, относящее ся ко всем числам, совершается посредством доказательства того, что если этим свойством, констатируемым по отношению к единице, обладает число п, то им об ладает и число п + 1. Подобным же образом, констатировав, что определенным свойством обладает некое четное (или нечетное) число, и доказав то положение, что им в таком случае обладает всякое число 2n или 2n — 1, его обобщают в отно шении всех четных (или нечетных) чисел. Этот способ обобщения обычно имену ется полной или совершенной индукцией. Характеристика этого способа обобще ния путем доказательства как индукции связана с неверным исходным представ лением, будто всякое выведение или дедуцирование одного положения из другого совершается посредством силлогизмов, представляющих собой приложение об щего положения к частному случаю. Из этого делается вывод, что всякая дедук ция, всякое выведение одного положения из другого, представляет собою умозак лючение от общего к частному. Поэтому обобщение, переход от частного случая к общему положению был отнесен к индукции. Под индукцией ученые — от Бэкона до Милля — разумели то эмпирическое обобщение, не имеющее доказательной силы, о котором шла выше речь. Умозаключение, которое обозначается полной индукцией, потому что оно ведет от частного к общему, есть вместе с тем дедукция, если под дедукцией разуметь доказательное выведение одного положения на осно ве других, из которых оно с необходимостью следует. В понятии дедукции обыч но неправомерно сливались два различных понятия, а именно: под дедукцией ра зумели, с одной стороны, необходимое выведение одного положения из другого,
доказательное рассуждение, с другой — рассуждение, идущее от общего к частно му. Но умозаключение, являющееся дедукцией в первом значении этого термина, может быть индукцией во втором его значении. На самом деле, рассуждение, не обходимое и доказательное, может и не быть рассуждением, идущим от общего к частному. Необходимое и доказательное рассуждение может идти и от частного к общему, примером чего и является полная индукция. Наличие того, что было на звано полной, или совершенной, индукцией, т. е. умозаключения, которое совер шается посредством доказательного выведения одного положения из другого и вместе с тем обобщает, означает, что нельзя сводить теоретическое познание, со вершающееся посредством доказательного выведения новых положений, к сил логизмам, идущим от общего к частному. И самый силлогизм — не есть только де дукция, обособленная от индукции, не только переход от общего к частному в отрыве от обратного, встречного движения от частного к общему'. В обычной схе ме силлогизма: А есть В, В есть С, следовательно, А есть С — скрыто заключенное в силлогизме обобщение (только поэтому силлогизм и представляется некоторым .его критикам не как содержательное умозаключение, а как «ученое» пустосло вие). Логическая схема силлогизма фиксирует отношения, которые складывают ся в результате определенной познавательной деятельности (как это и должна делать всякая логическая схема или формула), не раскрывая познавательного процесса, который к этому результату приводит. В силлогизме общее положение (A есть В) применяется к частному случаю (С); для того чтобы это было возмож но, нужно, чтобы С выступило в ходе умозаключения в новом обобщенном каче стве Л: собственно познавательное звено силлогизма заключается в том, чтобы включенный в систему отношений данного рассуждения частный случай, перво начально данный в качестве С, выступил обобщенно в другом своем качестве Л. За «переносом» общего положения на новый частный случай здесь, как и вообще, стоит обобщение. Силлогизм всегда является содержательным умозаключением только тогда, когда его общая посылка выражает необходимую связь, а меньшая обобщает частный случай так, что он выступает как член этой связи: в силлогизме Л есть В, В есть С, А есть С—В конкретизируется как Си С обобщается как В. Об щее положение применяется к частному случаю только тогда, когда частный слу чай выступает в своих общих качествах2. Нельзя рассматривать силлогизм только как применение общего положения к частному случаю и исключать оборотную сторону того же процесса — обобщение, лежащее в основе «подведения» частного случая под общее правило (положение). Теоретическое познание, совершающее ся посредством доказательного выведения одного положения из других, не толь ко, как мы увидим, предполагает обобщение, но и ведет к нему. Обобщение и тео ретическое познание взаимосвязаны.
' Есть поэтому, как мы еще увидим, все основания говорить о единстве дедукции и индукции, их взаимосвязи и взаимопереходе друг в друга — если при этом иметь в виду умозаключение от общего к частному и от частного к общему.
2 См. об этом подробнее статью автора в журнале «Вопросы философии», № 5, 1957, с. 112. Индукция как наведение на мысль об общем в результате сравнения, сопоставления, аналогии при этом сохраняется как умозаключение эмпирического познания, не поднявшегося еще до уровня по знания теоретического; различия между умозаключениями от частного к общему и от общего к ча стному и различия между эмпирическим наведением и теоретическим выведением вообще должны быть отчленены друг от друга.
Обобщение является необходимой предпосылкой теоретического познания. Решить задачу теоретически значит решить ее не только для данного частного случая, но и для всех однородных случаев. Теоретическое познание предполагает обобщение. Обобщение, полученное в результате анализа и абстракции, создает возможность теоретического познания.
Обратимся к простому примеру. Так, мы можем констатировать, что числа 24, 48, 80, 120, 224 делятся на 8. Пока мы имеем ряд частных случаев, делимость каж дого из этих чисел на 8 может быть лишь эмпирически констатирована, но перей дем к анализу состава этих чисел. Анализ показывает, что первое из них может быть выражено в форме 52 — 1, второе в форме 72 — 1, третье в форме 92 — 1, чет вертое может быть представлено в виде 112 — 1, пятое — в виде 152 — 1; 5, 7, 9, 11, 15 — нечетные числа. Всякое четное число может быть обобщенно обозначено в ви де 2n. Это обобщение основывается на анализе четного числа, выделяющем в нем в качестве общего существенного признака множитель 2 и переменную (п), раз личные значения которой специфицируют разные четные числа. Исходя из этого,. каждое нечетное число может быть обобщенно выражено в виде 2п - 1. Каждое из вышеупомянутых чисел может быть теперь обобщенно выражено формулой (2п - 1)2 - 1. Если раскрыть скобки, получаем 4п2 - А:п + 1 - 1 - An2 - 4n = 4п(п - 1). Либо п, либо п — 1 необходимо является числом четным, т. е. содержит множи тель 2. Следовательно, произведение 4п(п - 1) всегда, при любом п, делится на 8.
Таким образом в результате анализа состава числа и его обобщенного выра жения совершается переход от констатации к теоретическому доказательству. Теоретическое рассуждение приводит к доказательству общего положения, уста навливающего делимость на 8 не только для того или иного числа, которое мы фактически смогли разделить на 8, но и любых чисел определенной обобщенно сформулированной структуры, в том числе и таких, которые мы никогда не про бовали делить на 8.
Всякое теоретическое познание начинает с констатации фактов, отдельных случаев, с эмпирических данных, и ни с чего другого оно начинаться не может. Но если познание, не ограничиваясь набором частных случаев, углубляется в их ана лиз, связанный с абстракцией, и переходит к основанному на них обобщению, оно на известном уровне анализа переходит с внутренней необходимостью в познание теоретическое; это последнее дает новые знания о независимой от нее реальной действительности, недоступное познанию, остающемуся на уровне эмпирических констатации. Наличие такого теоретического познания несомненно: существова ние теоретической физики, вообще теоретических наук — факт; все попытки по зитивистов разных толков свести все познание к экономному описанию эмпириче ских данных находятся в противоречии прежде всего с этим позитивным фактом. Но наличие его вызывает серьезные вопросы.
Два основных вопроса встают здесь прежде всего:
1. Как можно, оперируя с мыслями, познавать вещи, приходить к истинам, значи мым для чувственных данных опыта?
2. Как путем выведения из ограниченного числа исходных положений (аксиом) можно извлечь что-либо сверх того, что в них уже первоначально заключено, и неограниченно приходить ко все новым познаниям? Как возможно теоретиче ское познание?
В этом, собственно, и заключается основной вопрос кантовской «Критики чис того разума» — о возможности чистого познания априори. На базе дуалистиче ских предпосылок кантовской философии он выступал в форме вопроса: «Как возможны синтетические суждения априори?», т. е. суждения, добываемые по средством доказательного, логически необходимого вывода и дающие вместе с тем познания, выходящие за пределы того, что уже заключено в определении исход ных понятий. Конкретизировался вопрос о возможности чистого познания ап риори для Канта как вопрос о том, как возможно математическое естествознание, т. е. каким образом вещи, данные в чувственном опыте, оказываются в соответст вии с результатами, получаемыми в результате оперирования не над самими ве щами, а математическими положениями, т. е. мыслями. Не значит ли это, что вещи подчиняются мыслям, что разум предписывает законы природе?
Основным препятствием для ответа на первый вопрос является дуалистиче ское обособление мышления от бытия, от его объекта. Именно это обособление придает вопросу острую парадоксальность, толкающую на неверные решения, и делает его неразрешимым.
Основным препятствием для ответа на второй вопрос служит ложное пред ставление, будто теоретическое познание, совершающееся путем доказательных умозаключений, сводится к оперированию над суждениями (большими и малыми посылками), якобы обособленными от мысленного оперирования над объектами этих суждений.
Оба вопроса, в конечном счете, сходятся. Они представляют собой гносеологиче ский и логический аспекты одной и той же кардинальной проблемы. Сведение тео ретического мышления в понятиях о вещах к мышлению о понятиях, обособлен ных от вещей, необходимо связанное с отнесением всякого знания о предметах к сфере лишь эмпирического познания, есть не что иное, как другое выражение все того же обособления мышления от объективной действительности. Превращая рассуждения о предметах понятий в рассуждения о понятиях, неизбежно превра щают далее сами рассуждения о понятиях в рассуждения о терминах (в этом — корни семантического формализма, который заменяет положения о вещах поло жениями о терминах).
Ближайшей отправной точкой для решения как логического аспекта проблемы, так и проблемы в целом, является то положение, что в необходимом, доказатель ном рассуждении мы соотносим между собой не суждения и понятия, а предметы этих понятий, применяя к ним суждения, входящие в умозаключения в качестве их посылок. В дедуктивном рассуждении мы оперируем не над понятиями, обособ ленными от предметов, а над предметами, над объектами этих понятий.
Поясним это положение на примере геометрического доказательства. В геомет рическом доказательстве существенную роль играют построения; построения — душа, нерв геометрического доказательства. Но что, собственно, представляют со бой построения? Построение — это соотнесение не понятия, например окружно сти, с понятием треугольника, как они даны в их определении, а определенной в соответствующих понятиях окружности, проходящей через такие-то точки (на пример, вершину данного треугольника), с треугольником, вершины которого ле жат в данных точках Л, В, С. Построение как звено геометрического доказательст ва — это соотнесение геометрических образований через подстановку в общие формулы (прямые, треугольники, окружности и т. п.) частных значений. В этом суть построения.
При таком определении построения ясно, что наше положение, согласно кото рому построение новых объектов и оперирование с ними является существенно необходимым звеном доказательства, конечно, никак не означает, что доказатель ство совершается не путем рассуждения, а путем черчения. Оно означает только, что само рассуждение есть соотнесение его объектов, определенных в понятиях, а не этих последних самих по себе, объектов, которые имеют не только общие при знаки, фиксированные в определении соответствующих понятий, но и частные признаки, посредством которых они соотносятся друг с другом.
Подстановка частных значений, без которых невозможно никакое доказатель ство, это и есть не что иное, как логическое выражение того положения, что в теоретическом рассуждении, в ходе которого мы выводим (дедуцируем) новые положения, мы, рассуждая в понятиях, оперируем над объектами этих понятий. Рассуждение — самое общее — возможно только, пока общее содержание поня тий, фиксированное в соответствующих дефинициях, не оторвано от частных определений соответствующих объектов. Как только эта связь разрывается, вся кая возможность рассуждения, доказательства, теоретического познания, при ко тором движение мысли приводит к познанию его объекта, обрывается*. Именно в неотрывной связи мысли с ее объектом заложена возможность выводить новые познания.
Известно, что именно рассуждение, приводящее к образованию дедуктивной системы положений, было использовано для того формалистического представле ния, будто мышление независимо от своего объекта2. «Формалистическая» трак товка мышления неразрывно связана с дуалистической трактовкой соотношения мышления и бытия. Формализм — следствие и логический эквивалент дуализма. Отрицание формализма не означает, конечно, отрицания того, что у мышления есть своя форма, отличная от его содержания — так же как признание этого очевид ного факта не может служить основанием для формализма. Одна и та же форма может оказаться применимой к разному содержанию, поскольку оно имеет и нечто общее, выступающее в его форме. Это не значит, что форма независима от содер жания, от объектов мысли: это значит только, что она есть результат далеко иду щего обобщения и потому независима от частных особенностей объектов мысли.
Формальные системы в специфическом смысле слова возникают в результате обобщения отношений. Обобщения по отношению есть уже при элементарном (первосигнальным) обобщении — при генерализации. Генерализацией по отно шению является, например, генерализация по прерывистости звука (пользуясь примером, к которому прибегал Павлов3). Это в принципе такая же генерализа ция, как генерализация по громкости, тембру или любому другому качеству зву ка, но только, как отмечал Павлов, более сильная. Она открывает более широкие
Для ясности нелишним будет пояснить термин «объект». Объектом познания, мышления в целом является объективная действительность. Различные науки изучают различные формы, стороны ее;
абстрактные понятия, объективированные в слове, имеют их своим объектом: формы, стороны, свойства бытия — объекта мысли в процессе абстрактного познания, в свою очередь, выступают как относительно самостоятельные объекты мысли.
Отсюда представление о формальной истине, о двух истинах — формальной и материальной. На са мом деле, так называемая формальная истинность — это предварительное условие, минимум исти ны, которая всегда содержательна. См. «Павловские среды», т. III. - М.; Л., 1949. - С. 137-138, 152-153, 284-285, 325-326, 392.
возможности для обобщения, чем генерализация по тому или иному свойству. В то время как генерализация по тому или иному свойству распространяется только на различные значения этого свойства, генерализация по отношению (на пример, по прерывистости звука) распространяется сразу на все значения разных свойств соответствующих объектов (звуков), стоящих в данных отношениях (пре рывистости). Обобщение по свойству всегда совершается как бы в одном изме рении, обобщение по отношению — многомерно: оно всегда совершается сразу в нескольких измерениях, распространяется на области, состоящие из значений разных свойств. В частности, генерализованное отношение по прерывистости звука переносится на звуки любой громкости, тембра и т. п.; оно, следовательно, шире генерализации по какому-либо свойству звука (например, его громкости);
однако ничего «формального» в формалистическом смысле прерывистость звука, его ритма в себе не заключает. Это такое же явление, как сам звук или любое из его свойств.
Нечто аналогичное есть и в сфере понятийного (второсигнального) обобще ния. И здесь — в силу вышеуказанных оснований — обобщение по отношению предметов мысли шире, чем обобщение по любому из их свойств; оно может за ключать в себе обобщение по ряду параметров, охватывая разные значения всех их свойств. В качестве формального по преимуществу выступает именно знание, основанное на генерализации отношений. Формальная система, основанная на генерализации отношений между теми или иными объектами, абстрагируется от всех свойств объектов, не включает их в эксплицитной форме в свой состав. Однако в такой дедуктивной системе объекты — члены этих генерализованных отношений — не выпадают вовсе, они представлены в ней посредством неопреде ленных терминов в виде переменных. Пока на место этих переменных в качестве их значений не подставлены определенные объекты, ни одно из звеньев такой дедуктивной системы не представляет собой суждений, положений, о которых можно сказать, что они истинны или неистинны*. Это лишь так называемые «про позициональные функции», которые становятся суждениями, истинными или ложными положениями, вообще приобретают «смысл», т. е. мыслительное содер жание, только тогда, когда они относятся к определенным объектам. На место не определенных терминов, фигурирующих в качестве членов генерализированных отношений дедуктивной системы, можно подставить разные объекты, но нельзя не подставить никаких. Формальная дедуктивная система — это, следовательно, еще вообще не знание, а только остов знания.
Форма всегда предполагает то или иное содержание. Для того чтобы уяснить себе различие между логикой, имеющей дело с содержательной формой мысли, и логикой формальной стоит сравнить, например, понятие импликации в аристоте левской логике, которая не была формальной логикой в том смысле, какой этот термин приобрел после Канта, с понятием импликации в современной символи ческой логике. В аристотелевской силлогистике отношение импликации или сле дования (X -> Y) (если суждения P1 и Р2 истинны, то истинно и суждение Рз), т. е. соотношение истинности двух или нескольких суждений основывается на взаи мосвязи их содержания. Иначе обстоит дело в современной символической ло' Отсюда утверждение Б. Рассела, что математика есть наука, в которой мы не знаем ни того, о чем мы говорим, ни того, истинно ли то, что мы утверждаем.
гике. Так, например, Гильберт и Аккерман вводят соотношение Х -> У («если X, то У»), но тут же они поясняют: «Соотношение «если X, то Ys> не следует понимать как выражение для отношения основания и следствия. Напротив, высказы вание Х —> У истинно всегда уже в том случае, когда Х есть ложное или же У — истинное высказывание. Так, например, следующие высказывания следует считать истинными.
Если «дважды два равно 4», то «снег бел».
Если «дважды два равно 5», то «снег бел».
Если «дважды два равно 5», то «снег черен».
Ложным же было бы высказывание: если «дважды два равно 4», «то снег черен»1. Отношение Х —> Y означает здесь высказывание, которое ложно в том и только в том случае, когда Х истинно, а У ложно2.
Сформулированное таким образом отношение импликации легко представить формалистически — как вовсе независимое от содержательного отношения суж дений, которые в него входят. На самом деле импликация в современных аксиоматизированных системах логики представляет собой генерализацию отношений, заключенных в обычной аристотелевской импликации — как отношений основания и следствия. (Общим для отношения Х-> У в понимании, например, Гильбер та и для отношения основания и следствия является то, что как в одном, так и в другом случае при истинности Х истинным должно быть и У.) В результате генерализации понятие импликации и абстрагируется от ряда первоначальных его свойств.
Такой аксиоматический анализ понятия импликации, как и других понятий логики, правомерен и важен. Неверен не он, а формалистическое толкование его результатов, согласно которому понятие импликации, корни которого — в содер жательных отношениях суждений, связанных с отношениями основания и след ствия, вовсе отрывается от всякого содержания.
В формальной дедуктивной системе из одного положения следует другое, и это следование остается всегда истинным независимо от «материальной» истин ности исходных посылок. Рассуждение одной и той же формы (например, катего рический или гипотетический силлогизм) применимо к разным объектам и не за висит от их частных особенностей. В этом смысле рассуждение всегда формально;
его форма имеет обобщенный характер по отношению к содержанию. Правила де-дуцирования сохраняют свою силу и при истинных и при неистинных посылках,
' Гильберт Д. и Аккерман В. Основы теоретической логики. — Mr 1947. — С. 20-21. 2 Отношение суждений по истинности в аристотелевской логике основывается на связи и зависимо стях предметного содержания этих суждений и является производным от него, формализированная же математическая логика рассматривает характеристики суждений по истинности в абстракции от взаимосвязи и зависимости их предметного содержания. Взятые вне зависимости от него характе ристики «высказываний» — «истинное, не истинное» — превращаются просто в два значения неких переменных, эти значения с успехом могут быть обозначены, как, скажем, 0 и 1; по отношению к ним могут быть установлены некие правила счисления; формализируя таким образом логику, утра чивают то, что, собственно, специфично для нее. Рассел то считал свою логику частью математики, то математику частью логики На самом деле ни одно ни другое не точно; формализированная мате матическая логика — это не логика и не математика, а совокупность пропозициональных функций, которые могут быть превращены в предмет логики или математики при соответствующей интер претации этой формальной системы, т е. подстановке под нее соответствующих значений.
во если заменить истинные и неистинные суждения, служащие посылками и за ключением, «пропозициональными» функциями, не являющимися ни истинны ми и ни ложными, как это делает математическая логика, — то и дедуктивный ал горитм может представляться не истинным и не неистинным, а чисто условным, конвенциональным, будто бы совершенно произвольно устанавливаемым1. Меж ду тем на самом деле он есть результат абстракции и генерализации содержатель ных отношений определенной области объектов, которая затем выступает как од на из интерпретаций извлеченной из нее формальной системы.
Всякая формальная дедуктивная система (например, геометрия, формализированная посредством аксиоматического метода Гильберта) извлекается путем абстракции из определенной системы «идеализированных» объектов, отношения которых она генерализирует. В отношении этой системы объектов к этой дедук тивной системе нет ничего «конвенционального». Она выражает отношения, ко торые необходимо существуют между данными объектами. Возможность других «интерпретаций» той же формализированной системы геометрических положе ний является результатом генерализации этих отношений. Под неопределенные термины этих отношений в дедуктивной системе можно, в силу широты генера лизации по отношениям, подставить разные объекты, однако никак не вообще любые, безразлично какие, а только те, которые удовлетворяют исходным отно шениям данной дедуктивной системы; для переноса той же дедуктивной системы на другие объекты (для другой их интерпретации) необходимо установить, что к новым объектам применимы те отношения, из которых исходит дедуктивная сис тема. Ни в какой интерпретации дедуктивная система не конвенциональна, она всегда имеет реальную фактическую основу во взаимоотношении соответствую щих объектов; при всей своей формальности, основывающейся на обобщении от ношений между ними, дедуктивная система не независима от них. Это относится и к самим правилам дедуцирования. Они основываются на таких свойствах отно шений, как рефлексивность (а = а), симметричность (а = b < b = а), транзитив ность (а = b, b = с < а = с) и т. п. Дедуктивное построение знания о какой-либо со вокупности объектов мысли возможно во всех тех и только тех случаях, когда отношения, существующие между ними, обладают свойствами такого рода. Зна чит, и правила дедуцирования, самый логический аппарат рассуждения в своей предельной обобщенности, максимально независимый от частных свойств объек тов, к которым он применяется, не независим вовсе от этих последних. Вся аристо телевская логика, в центре которой стоят отношения импликации, «включения», построена путем генерализации отношений включения, существующих между индивидом и видом, видом и родом. Это логика классифицирующего естество знания. Она извлечена из соотношений организмов и применима к тем объектам, соотношения которых, будучи аналогичны отношениям включения индивида в вид и вида в род, обладают теми же формальными свойствами. Подобно этому, полная индукция, являющаяся, как мы видели, необходимым и доказательным рассуждением, идущим от частного к общему, применима только к тем и ко всем
' Конвенционализм, таким образом, — естественное следствие формализма, который в свою очередь является логическим выражением обособления — в плане гносеологическом — мысли от бытия. Вы растает он, как мы видим, из неправильного истолкования дедуктивного знания, основывающегося на обобщении отношений.
тем объектам мысли, совокупность которых — как совокупность множества чисел — образуется посредством многократного повторения одной и той же операции (в отношении чисел через прибавление к п единицы) или в которой каждый последующий член находится в таком же функциональном отношении к своему предшествующему, как этот последний к своему предшествующему. Каждый объект такой совокупности (класса объектов) может быть определен исходя из свойств первого ее члена, через функциональное отношение последующего к предыдуще му. Полная индукция — это определение таких объектов, обращенное в правило умозаключения о них. Таким образом, и правила дедуктивного умозаключения находятся в зависимости от некоторых, хотя и предельно обобщенных свойств и отношений между объектами.
Итак, возможность посредством доказательного, необходимого рассуждения приходить к новым выводам основывается на том, что в ходе такого рассуждения мышление в понятиях оперирует над «идеализированными» посредством абст ракции объектами этих понятий. Установление новых свойств и отношений меж ду объектами мышления непрерывно вводит в рассуждение все новые частные посылки; умозаключение от общего к частному в нем непрерывно переходит в умозаключение от частного к общему, и наоборот. Таков, по сути дела, кратко наш ответ на логический аспект поставленного выше основного вопроса. Показывая зависимость мышления от объектов мысли, этот ответ дает исходную предпосыл ку для ответа и на второй, гносеологический ее аспект — на вопрос о возможности теоретического познания действительности, т. е. о возможности, оперируя в ходе доказательного рассуждения мыслями, приходить к познанию вещей. Ответ на этот вопрос заключается, грубо говоря, в том, что теоретическое мышление отлича ется от эмпирического познания лишь глубиной анализа; теоретическое мышле ние познает вещи и явления действительности в принципе так же, как и эмпири ческое знание. На известном уровне анализа эмпирическое знание закономерно переходит в теоретическое. Всякое теоретическое познание начинается с анализа эмпирических данных и приходит к их восстановлению в проанализированном виде, к их объяснению. Вопрос о том, в силу чего результат теоретических заклю чений сходится с эмпирическими данными, в своем деловом, немистифицирован ном выражении является вопросом о том, каким образом при восхождении от абстрактного к конкретному мысленно восстанавливается та конкретность дейст вительности, из которой исходил анализ, приведший к ее абстрактным определе ниям. Так преобразуется для нас основной вопрос теории научного познания, от вет на который в самой общей и грубой форме состоит в том, что оба эти процесса от непроанализированной конкретности действительности к абстрактной мысли и от нее обратно к конкретному представляют собой движение по одному и тому же пути, но в обратном направлении; естественно поэтому, что конечная точка движения мысли в целом в принципе совпадает с его исходной точкой или — фак тически — асимптотически бесконечно приближается к ней.
* * *
Вышепроведенный анализ мышления, в частности мышления абстрактного, сам остается абстрактным, пока мышление рассматривается, как это делалось на ми до сих пор, в абстракции от языка. Мышление в собственном смысле слова без языка невозможно. Абстрактное мышление это языковое, словесное мышление.
Надо, значит, включить в наш анализ мышления и это звено. Только с его включе нием мышление выступает в своей подлинной природе — как общественно обу словленная познавательная деятельность человека. Человеческое познание есть историческая категория. Оно не сводимо к моментальному акту, в котором зна ние возникает, чтобы тут же угаснуть. Познание в собственном смысле слова предполагает преемственность приобретаемых познаний и, значит, возможность их фиксации, осуществляемой посредством слова.
Язык, слово — необходимое условие возникновения и существования мышле ния в собственном, специфическом смысле. Лишь с появлением слова, позволяю щего отвлечь от вещи то или иное свойство и объективизировать представление или понятие о нем в слове, благодаря такой фиксации продукта анализа, впервые появляются абстрагируемые от вещей идеальные объекты мышления как «теоре тической» деятельности и вместе с ними и эта последняя. Применение анализа, синтеза, обобщения к этим «объектам», которые сами являются продуктами ана лиза, синтеза, обобщения, позволяет затем выйти за пределы исходного чувствен ного содержания в сферу абстрактного мышления и раскрыть стороны и свойства бытия, недоступные непосредственно чувственному восприятию. Будучи условием возникновения мышления, язык, слово — это вместе с тем необходимая матери альная оболочка мысли, ее непосредственная действительность для других и для нас самих.
Вопрос о соотношении мышления и языка, мышления и речи принадлежит к числу наиболее сложных и дискуссионных. Трудность решения этого вопроса связана в значительной мере с неоднозначностью его постановки. При постановке этой проблемы иногда имеется в виду мышление как процесс, как деятельность, иногда — мысль, ее продукт; в одних случаях по преимуществу язык, в других — речь. Соотношение языка или речи и мышления берется то в функциональном, то в генетическом плане; в первом случае имеются в виду способы функционирова ния уже сформировавшегося мышления и роль, которую при этом играет язык и речь, во втором — вопрос заключается в том, являются ли язык и речь необходи мыми условиями возникновения мышления в ходе исторического развития мыш ления человечества или в ходе индивидуального развития ребенка. Понятно, что если принимается во внимание главным образом одна из сторон проблемы, а вы воды относятся затем ко всей проблеме в целом без дифференциации различных ее аспектов, то уже в силу этого решение неизбежно оказывается не однозначным. Разнобой увеличивается еще и различием теоретических позиций, с которых к этой проблеме подходят'.
Чтобы однозначно решить вопрос о соотношении мышления и языка, надо прежде всего правильно соотнести язык и речь.
Различие языка и речи было, как известно, введено в языкознание еще Ф. де Соссюром. Он различал a angue и e angage2. Мы не можем принять в общей кон1Продемонстрировать этот разнобой может, например, «Symposium», посвященный речи и мышле нию, в котором приняли участие выдающиеся зарубежные ученые, занимающиеся этими проблема ми. В своем заключении организатор этого «Симпозиума» Ревеш вынужден был констатировать, что никаких общих итогов подвести нельзя, приходится лишь констатировать полнейший разнобой мнений по вопросу о языке и мышлении, см. «Acta Psychoogica», vo. X, № 1-2. — Amsterdam, 1954. de Saussure F. Cows de inguistique generate. — Paris, 1922 (русский перевод: Де Соссюр Фердинанд. Курс общей лингвистики. — М.: Соцэкгиз, 1933. — см., особенно, гл. III «Объект лингвистики»,
цепции Соссюра того, что и речь и язык рассматривались им, в конечном счете
как психологические образования — с той лишь разницей, что язык относился к социальной психологии, а речь — к индивидуальной. Неприемлемы и основания, по которым Соссюр различал язык и речь, поскольку они строились на противопоставлении общественного и индивидуального'. Но самое различение языка и речи — вопреки высказывавшимся в последнее время взглядам — должно быть сохранено. Вопрос заключается лишь в том, как, по каким линиям их следует разграничивать. Различая речь и язык, надо вместе с тем и соотнести их. Лишь взяв язык и речь в их единстве, можно правильно понять их отношение к мышлению.
Прежде всего, никак не приходится изымать из речи и относить к языку все языковые образования, оставляя за речью лишь деятельность как таковую, лишенную всякого языкового содержания. Язык — это определенный, общественно отработанный, национальный по своему характеру словарный состав и сложившийся у данного народа грамматический строй, выражающийся в определенных правилах (закономерностях) соотнесения слов в предложениях. Сами же конкретные предложения, которые в бесконечном числе высказываются людьми — устно и письменно, — относятся не к языку, а к речи: они образуют языковые яв ления, в которых реально только и существует язык. Речь есть языковое явление, которое только для языковеда выступает как «языковый материал» (Щерба);
язык —словарное слово, совокупность грамматических правил — это языковедче ские категории. Из языковых явлений языковед извлекает составляющие данный язык словарный состав и грамматику. Ни один язык не есть совокупность всего сказанного и написанного на данном языке. Отождествлять язык — предмет язы кознания — с совокупностью всего сказанного и написанного на данном языке значило бы отнести к языкознанию все содержание литературы и науки, раство рить в языкознании содержание всех наук. Грамматика как часть языкознания изучает закономерности сочетания слов, но она не охватывает все возможные и реально встречающиеся закономерные сочетания слов2. Все, что высказывается людьми — устно или письменно — все бесконечное многообразие возникающих в процессе высказывания предложений, по своему содержанию относящихся к лю бым областям жизни и знания, — это произведение речи, речевой деятельности людей. Речь — это использование средств языка индивидом сообразно с задачами, которые перед ним стоят, и условиями, в которых эти задачи возникают. Речь — это и речевая деятельность, и речевые образования (текст). Язык же — это та сово купность средств, которые речь при этом использует. Это различение языка и ре чи еще целиком лежит в языковедческом плане. Его никак нельзя смешивать, как
гл. IV «Лингвистика языка и лингвистика речи»). О языке и речи см. также Gardinei Aan H.. The Theory of Speech and Language. - Oxford, 1932 (2d ed. - Oxford, 1951). В советской литературе вопрос о взаимоотношении языка и речи получил оригинальное и интересное освещение в работах акад. Л. В. Щербы. Щерба Л. В. О трояком аспекте языковых явлений и об экс перименте в языкознании // Известия АН СССР. Отд. обществ, наук. — 1931. — № 1 и другие работы. См. также Смирницкий А. И. Объективность существования языка. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1954.
' Формулировки Соссюра по этому вопросу, впрочем, неоднозначны. Так, на с. 38 (Курс общей лин гвистики. — М.: Соцэкгиз, 1933) Соссюр пишет: «Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем:
1) социальное от индивидуального...» Наряду с этим на с. 34 мы находим правильное положение:
«У речевой деятельности есть и индивидуальная и социальная сторона, причем нельзя понять одну без другой».
2 Это различение было проведено в выполненной у нас неопубликованной диссертации Ф. А. Сохина.
это сплошь и рядом делается, с соотношением языковедческого и психологиче ского подхода к языку-речи. Психологический аспект имеется только у речи. Пси хологический подход к языку как таковому не применим; это в корне ошибочный психологизм, т. е. неправомерная психологизация языковедческих явлений.
Психологически проблема речи это прежде всего проблема общения посредст вом языка (и проблема мышления при овладении речью и использовании ее). Психологическое изучение развития речи раскрывает, как в процессе общения и обучения ребенок овладевает языком. Когда исследование сводится к инвента ризации грамматических форм, которые на каждом этапе могут быть зарегист рированы у ребенка, языковедческий подход применяется к самому формирова нию речи (в частности, ее грамматического строя) у ребенка'. Однако при таком языковедческом подходе происходит лишь поэтапная инвентаризация языко вых средств; самый процесс формирования речи как таковой при этом неизбежно выпадает. Изучение собственно формирования речи у ребенка требует психологи ческого подхода, психологического исследования и заключается в раскрытии то го, как в процессе общения (и обучения) ребенок осваивает родной язык, овладева ет лексическими и грамматическими обобщениями, которые в нем заключены, и научается осуществлять обобщения, создавая из языкового материала соответст вующие речевые «произведения». Различая, таким образом, язык и речь2, можно теперь поставить вопрос о соотношении мышления как с языком, так и с речью3.
' См. Гвоздев А. H. Формирование у ребенка грамматического строя русского языка. — М., 1949.
2 Различая язык и речь, надо и слово рассматривать в двояком качестве — как единицу языка и как единицу речи. Как единица речи слово имеет в зависимости от условий его употребления, от кон текста изменяющееся значение. Как единица языка слово имеет относительно устойчивое — «сло варное» значение или ряд друг с другом связанных значений. См. Ахманова О. С. К вопросу о слове в языке и речи // Доклады и сообщения филолог, ф-та МГУ. — 1948. — Вып. 5.
3 Это различение языка и речи необходимо учитывать и при решении вопроса о соотношении логики и грамматики. Пользуясь любым языком, человек может адекватно выразить логический строй мысли. Но то, что в одном языке непосредственно зафиксировано в грамматических категориях, в грамматическом строе языка, в других языках выражается при помощи лексических средств. Это выражение логических соотношений при помощи лексических средств представляет собой опера цию, совершающуюся в речи при помощи речевых произведений. Спор между теми, кто утверждает, что существует полная эквивалентность логики и грамматики в любом языке, и теми, кто такую все общую эквивалентность отрицает, нередко обусловлен не однозначной постановкой вопроса, неяс ностью в вопросе о соотношении языка и речи. Можно, вообще говоря, согласиться с Серрюсом (Serrus Ch. Le paraeisme ogico-grammatica. — Paris, 1933) в том, что логические категории мысли не совпадают с грамматическими категориями языка (стр. IX и ряд последующих). Из этого однако не следует, что для речи (e angage) соотношение мыслей остается чем-то внешним, поскольку — это «комбинирование слов и их отношений по правилам игры» (стр. 185 той же книги), не имеющее ничего общего с логикой выражаемых речью мыслей. Против этого правильно возражают Д. П. Гор ский и H. Г. Комлев. (К вопросу о соотношении логики и грамматики // Вопросы философии. — 1953. — № 6). Однако, рассматривая этот вопрос, они в своей статье оперируют не только граммати ческими, но и лексическими категориями и имеют, по существу, дело не с языком как таковым, а с речью. Однако из того, что посредством языка в речи можно выразить логические соотношения мыслей, никак не следует, что «система грамматических категорий полностью соответствует систе ме логических категорий», как утверждается в той же статье (стр. 68). Так, неадекватное понимание соотношения языка и речи делает невозможным не только решение, но и надлежащую постановку любого вопроса, связанного с соотношениями языка, речи и мышления. Средствами языка можно в речи выразить все логические соотношения, но из этого никак не следу ет непосредственное соответствие или сов падение логического строя мысли с грамматическим строем языка как такового. С другой стороны, несмотря на это несовпадение, средствами разных языков в принципе можно в речи выразить отношения, фиксируемые логикой, и тем не менее
Первым, естественно, встает вопрос о мышлении и языке. Язык, созданный на родом и преднаходимый каждым к нему принадлежащим индивидом в качестве некоей общественно отработанной и от него независимой «объективной реальности», является необходимой языковой (в широком смысле слова) базой мышления. Без нее отвлеченное мышление вовсе невозможно. У человека со сформировавшимся речевым мышлением фактически всякое мышление происходит на языковой базе. В самом процессе своего становления, даже еще до того как оно породило и оформило определенные мысли, мышление совершается на основе грамматической схемы предложения как высказывание чего-то о чем-то'. Самые же мысли, формирующиеся в процессе мышления, возникают на базе слов, мыс лятся посредством слов.
Неверно было бы, однако, на этом основании утверждать единство языка и мышления как формы и содержания, если при этом разуметь, что мышление сво дится к содержанию языка, т. е. к значениям слова, а форма мысли к языку, к язы ковым формам. Мышление имеет свою форму — логическую, а язык свое содер жание — значение слов, их фиксированную семантику, не изменяющуюся в резуль тате каждого мыслительного акта индивида, а образующую устойчивую основу, из которой исходит и посредством которой осуществляется его мыслительная деятельность.
Семантика языка, значения слов, входящих в его словарный состав, представ ляют собой фиксированный итог предшествующей мыслительной работы народа. Каждый язык, фиксируя в значениях слов результаты познания действительно сти, по-своему ее анализирует, по-своему синтезирует выделенные в значении слов анализом стороны действительности, по-своему их дифференцирует и обоб щает — в зависимости от условий, в которых он формировался.
Различие в мере обобщения и дифференциации явлений в системе языка вы ступает совсем резко, если сравнить языки, сформировавшиеся в очень разнород ных условиях, и взять в них слова, непосредственно обозначающие эти условия. Так, например, в языке саамов — как известно — имеется 11 слов, обозначающих холод, 20 разных слов для обозначения различных форм и сортов льда, 41 слово для обозначения снега. Различие в мере дифференциации явлений, фиксируемой в словарном составе языка, выступает здесь особенно рельефно2.
соотношение логики и грамматики, логического строя мысли и грамматического строя языка для различных языков разное. В грамматическом строе разных языков как таковом непосредственно фиксировано разное логическое содержание. Это не значит, что люди, говорящие на разных языках, не могут выразить все многообразие логических отношений; это значит только, что, в зависимости от того, что из логики мысли непосредственно зафиксировано в грамматике языка, разные задачи падают на долю речи.
' На этот вывод толкает проведенное под нашим руководством исследование Л. И. Каплан; в пользу этого положения говорят и данные Ревеша, которые он сообщает в своей статье «Denken und Sprechen» («Acta psychoogica», V. X, № 1-2. — Amsterdam, 1954).
2 Изучая ход исторического развития познания мира человеком, зафиксированный в языках разных народов, можно, мы полагаем, выявить различия не только в мере, но и в формах, в структуре обоб щения, характерных для разных языков. Различия в форме и в мере обобщения, запечатлевшиеся в разных языках, не означают, конечно, что народы, у которых в ходе развития сложилась та или иная система языка, не могут, пользуясь им, мыслить сейчас сообразно логическому строю современного научного знания. Им только нужно формулировать в речи результаты своего мышления, продви нувшегося на более высокую ступень, чем та, которая зафиксирована в системе значений их языка.
различный способ анализирован™ и синтезирования явлений выступает и на ряде более частных примеров. Так, некоторые языки, например русский, фикси руют в самом словарном составе различие речи и языка, обозначая их разными словами; в немецком же языке имеются слова Sprache и Sprechen и Rede. Из них первое означает язык, второе и третье относятся к речи, но одно из них (sprechen) значит собственно говорить, а другое обозначает речь в смысле выступления (речь, произнесенную таким-то, там-то, по такому-то случаю). Русский язык не диффе ренцирует в своем словарном составе речь как единичное выступление и речь как деятельность, использующую язык для сообщения, выражающуюся в неограни ченном числе отдельных речей — выступлений и отдельных высказываний, но за то фиксирует в самом языке вышеприведенное различие речи и языка, не фикси рованное в такой общности в словарном составе немецкого языка.
Таким образом, в русском и немецком языках фиксированы различные линии анализа языковых явлений. Совершенно очевидно, что это различие языков не исключает возможности высказать те же мысли и провести ту же точку зрения на соотношение языка и речи на немецком языке, какая здесь была высказана на рус ском. Но в русском языке различие языка и речи зафиксировано в языке, на не мецком языке его надо провести в речи. Так конкретное соотношение языка и ре чи по отношению к разным языкам складывается по-разному.
Значение слов разных языков по-разному фиксирует и синтезирование явле ний. Так, например, русское слово «рука» объединяет, синтезирует в единое целое то, что французский, немецкий и английский языки анализируют, расчленяя на две составные части: bras и main; arm и hand. Это опять-таки, конечно, не исключа ет возможности, говоря на русском языке, дифференцировать разные части руки, а говоря на французском, немецком или английском языке, высказать нечто о ру ке в целом.
Но этот анализ — в первом случае и синтез — во втором надо будет осуществ лять, используя средства языка в речи, — тогда как в русском языке этот синтез, а во французском, немецком и английском — соответствующий анализ дан уже фиксированным в языке*.
То же можно сказать и об обобщении. В русском и английском языках фикси ровано обобщенное понимание познавательной деятельности: в словах «знать» (по-английски: know) и «понимать» (по-английски: understand). В немецком и французском языках нет таких обобщенных обозначений знания и понимания. Вместо них для знания имеются: по-французски — savoir и connaitre, а по-немец ки — wissen и kennen; из них первые означают знание в смысле знания, а вторые — в смысле знакомства. Подобно этому, в немецком языке нет слова, которое по сво ей обобщенности соответствовало бы русскому обобщенному «понимать» (фран цузскому comprendre и английскому understand). Вместо него в немецком языке имеются лишь более частные — verstehen и begreifen; из них первое означает пони мание с оттенком — «уловить смысл», второе — «постичь». Это опять-таки не зна чит, что нельзя, пользуясь любым из этих языков, сформулировать ту же теорию
Стоит отметить, что и числовой ряд анализируется и синтезируется в значениях слов в каждом язы ке по-своему. Так, например, число 95 — по-русски — девяносто пять (т. е. 90 + 5), по-немецки — funf und neunzig (т. е. 5 + 90), по-французски — quatre-vingt quinze (т. е. 4 х 20 + 15). Таким образом, одно и то же число выражено на разных языках разной системой словесных значений при одном и том же понятийном содержании.
познания, высказать те же мысли о природе знания и понимания, как в обобщен ном, так и в дифференцированном их понимании. Но обобщение и дифференциа цию, которые в одном случае зафиксированы в самом словарном составе языка, ^ другом надо, в результате дополнительной работы мысли, пользуясь средствами языка, сформулировать в речи. На базе разных языков, в которых зафиксированы разные итоги анализа и синтеза, дифференциации и обобщения, требуется разная дополнительная работа мысли, формулируемой в речи. ,
Примеры подобного рода можно умножать без конца. Мы не станем этого де лать. Важен лишь и без того ясный общий вывод. В семантическом отношении язык — это определенная, в ходе исторического развития народа фиксируемая система анализа, синтеза, обобщения явлений. (Овладевая в процессе обучения;
речи родным языком, ребенок в умственном отношении делает именно это приоб ретение — осваивает определенную систему анализа, синтеза и обобщения явлений окружающего его мира'.) В языке — в отличие от речи — заключен фиксиро ванный результат познавательной работы предшествующих поколений, результат предшествующей работы мысли с фиксированной в нем системой анализа, синтеза и обобщения явлений. Мышление человека не ограничено отложившимися в языке результатами анализа, синтеза и обобщения явлений действительности. Опираясь на них, мышление людей непрерывно продолжает работу анализа, син теза и обобщения, каждый раз по-новому, все глубже ее осуществляет, оформляя результаты этой непрекращающейся работы в речи2.
Совершаясь на базе языка, мысль оформляется в речи. Мысль не существует без языковой оболочки. Однако мышление и речь не совпадают. Говорить — еще не значит мыслить. (Это банальная истина, которая слишком часто подтвержда ется жизнью.) Мыслить — это значит познавать; говорить — это значит общаться. Заключаясь в познании, мышление предполагает речь, в которой оно получает языковую оболочку; заключаясь в общении, речь предполагает работу мысли: ре чевое общение посредством языка — это обмен мыслями для взаимопонимания. Когда человек мыслит, он использует языковый материал, и мысль его форми руется, отливаясь в речевые формулировки. Но задача, которую он, мысля, разре шает, — это задача познавательная. Мышление — это работа над познавательным содержанием мыслей, получающих в речи языковую оболочку, отличная от рабо ты над самой речью, над текстом, выражающим мысли. Работа над текстом, над
' Безнадежна, таким образом, попытка современного семантического идеализма, как и всех его пред шественников (номиналистов и пр.), свести мышление к языку или к речи — к совокупности слов и предложений, а эти последние — к лишенным смыслового содержания знакам и их сочетаниям. Нельзя свести мысль к языку и таким образом отделаться от нее. потому, что в самом языке мы опять-таки находим мысль; в самом языке заключено познавательное содержание.
2 Частными выражениями вопроса о языке и мысли и о речи и мышлении являются вопросы о слове и понятии и о предложении и суждении.
По первому вопросу см.: Галкина -Федорук Е. М. Слово и понятие в свете учения классиков марксиз ма-ленинизма // Вестник МГУ. - 1951. - № 9; Ее же: Слово и понятие. - М., 1956; Беляев Б. В. О слове и понятии // Ученые записки 1-го МГПИИЯ. — Т. 8. Экспериментальная фонетика и пси хология речи. — 1954; Смирницкий А. Н. Значение слова // Вопросы языкознания. — 1955. — № 2;
Травничек Фр. Некоторые замечания о значении слова и понятии // Вопросы языкознания. — 1956. - № 1.
По второму вопросу см.: Попов П. С. Суждение и предложение // Вопросы синтаксиса современного русского языка. — М., 1950. — С. 5-35; Галкина-Федору к Е. М. Суждение и предложение. — М.:
Изд-во МГУ, 1956.
печью — это отработка языковой оболочки мыслей для превращения последних в объекты осуществляемого средствами языка речевого общения как обмена мыс лями в целях общения и взаимопонимания. В этой связи решается и вопрос о «функциях речи». Рушится (сформулированная особенно резко К. Бюлером)' концепция, согласно которой у речи несколько, по крайней мере две рядоположные функции: 1) функция обозначения (или Darsteung), вообще — семантиче ская функция и 2) коммуникативная функция — функция общения2. У речи одна функция, одно назначение: служить средством общения. Но речевое общение, об щение посредством языка специфично; специфика его заключается в том, что оно — общение мыслями. Связь речи с мышлением — не особая функция речи, а выражение ее специфической природы. С другой стороны, у мышления одна «функция», одно назначение — познание бытия; связь его с речью, с языком не прибавляет к мышлению новой «функции», а выражает специфику человеческого мышления как общественно обусловленного явления и создает новые условия для мыслительной деятельности.
Анализ познавательного процесса от ощущения до мышления показывает, как в специфических для каждой ступени формах реализуется решение гносеологи ческой проблемы, согласно которому гносеологическое содержание любого по знавательного процесса неотделимо от бытия — его объекта. Это положение име ет своим следствием и предпосылкой преодоление субъективистского понимания психического, господствующего в идеалистической, в частности интроспектив ной, психологии.
Если принять в качестве исходного субъективистское понимание психическо го, т. е. представить себе всякое психическое явление первично только как достоя ние или деятельность обособленного субъекта, как замкнутое в особом внутрен нем мире его сознания и не заключающее в своем исходном определении, в своей внутренней характеристике отношения к бытию, то затем дополнительно, внеш ним образом уже никакими ухищрениями этой познавательной связи психических явлений с бытием не установить. История так называемого репрезентативного реализма дала тому документальное доказательство. Репрезентативный реализм хотел утвердить себя как реализм в гносеологии; он стремился доказать, что чело веческое познание постигает реальные вещи, но он исходил при этом из предпо ложения о том, что психические явления образуют по своей природе чисто субъек тивный мир, обособленный от мира внешнего, материального. (Репрезентативный реализм в гносеологии был неразрывно связан с интроспекционизмом в психоло гии; репрезентационализм и интроспекционизм — две стороны по существу од ной и той же концепции.)
} Изложение учения К. Бюлера о функциях речи см. в следующих его работах: Buhez К. Uber den Begriff der sprachichen Darsteung // Psychoogische Forschung. - 1923. - H. 3; Die Symboik der Sprache // Kantstudien. — 1928. — H. 3-4; Zur Grundegungen der Sprachpsychoogie // VIII-th Internationa Congress of Psychoogy. — Groningen, 1927; Die Krise der Psychoogie. — Jena, 1927 (2 Auf., 1929); Sprachtheorie. Die Darsteungsfunktion der Sprache. - Jena, 1934 (основной труд);
Forschungen zur Sprachtheorie // Archiv fur die ges. Psychoogie. — 1936, Bd. 94, H. IV.
2 В современной советской лингвистической литературе эта точка зрения представлена у Чикобавы. См. Чикобава А. С. Учение И. В. Сталина о языке как общественном явлении // Вопросы языкозна ния в свете трудов И. В. Сталина. — М., 1950. — См. особенно с. 47-50.
Эта исходная предпосылка закрыла путь для разрешения поставленной им себе! гносеологической задачи. В своей полемике против Локка Беркли использовал исходную посылку репрезентативного реализма, согласно которой познание имеет дело лишь с идеями, якобы представительствующими реальность, для доказательства невозможности выйти за пределы идей и прорваться в сферу материальной реальности. Действительно, исходная предпосылка, репрезентативного реализ ма, обособляющего идеи от вещей, заранее делала неосуществимой его претензию на то, чтобы на самом деле быть реализмом, обосновать познание самих вещей.
Реализация в теории познания того положения, что мы познаем самые вещи, самоё объективную реальность, необходимо предполагает преодоление субъекти визма в понимании психических явлений. Вместе с тем именно таким образом — включением гносеологического, познавательного отношения к бытию в самое оп ределение, во внутреннюю характеристику психического — субъективистическое понимание психического и преодолевается.
Положение, согласно которому психические процессы не образуют замкнуто го в себе мира «чистой» субъективности, обособленной от внешнего, материаль ного мира, относится не только к познавательным, но не в меньшей мере и к «аф фективным» процессам. Стремления и желания, эмоции и чувства возникают в силу того, что отражаемые нами предметы и явления действительности затраги вают наши потребности и интересы и выражают нашу связь с миром, нашу привя занность и тягу к нему. Неверно даже для органически обусловленных влечений положение Фрейда, что объект — «самый изменчивый элемент влечения, с ним первоначально не связанный"1.
На самом деле, лишь связавшись со своим объектом, влечение из более или ме нее неопределенной тенденции превращается в действенную силу. Еще значи тельнее роль объекта в стремлениях и чувствах, не сводящихся к элементарным органическим потребностям. Стремления и чувства человека детерминируются не односторонне изнутри, а определяются взаимоотношениями индивида с внеш ним миром и представляют собой не чисто субъективное состояние индивида, обособленного от внешнего мира, а выражают отношение индивида к миру, связь с ним, образно говоря: силы притяжения и отталкивания, возникающие между индивидом и явлениями действительности в процессе их взаимодействия. Пси хическая деятельность в целом является связью индивида с объективным миром, а не чисто субъективным выражением обособленного субъекта, замкнутого в себе и уединенного от мира.
Исходные предпосылки для преодоления субъективизма в трактовке психиче ского должны быть заложены уже в понимании его природного происхождения. Эти предпосылки заключены в том положении, что психические явления возника ют в процессе взаимодействия индивида с миром, в результате воздействия мира на него. Вещи и явления действительности, таким образом, изначально причастны к самому возникновению психических явлений, которые их и отражают. Эти предпосылки дает рефлекторная теория психической деятельности. К ней и надо обратиться.
См. сб. статей: Основные психологические теории в психоанализе. — М.; Л., 1923. — С. 108 (курсив мой. — С. Р.).
ГЛАВА 3
Психическая деятельность и мозг. Проблема детерминации психических явлений
1. Рефлекторная теория
Рефлекторное понимание психической деятельности — необходимое связующее звено между признанием психической деятельности деятельностью мозга, неот делимой от него, и пониманием ее как отражения мира. Рефлекторным понима нием деятельности мозга эти два фундаментальных положения объединяются в одно неразрывное целое. Психическая деятельность мозга потому является вме сте с тем отражением мира, что сама деятельность мозга носит рефлекторный ха рактер, обусловлена воздействиями внешнего мира.
Рефлекторное понимание психической деятельности мозга предполагает, что она детерминируется объективным миром и является отражательной по отноше нию к нему. Вместе с тем познание мира человеком может осуществляться только в силу того, что функционирование мозга заключается не в простой рецепции падающих на него воздействий, а в деятельности — в анализе и синтезе, дифференцировке и генерализации этих воздействий. Внутренняя логика теории отра жения с необходимостью приводит к рефлекторному пониманию психической деятельности.
Так же как внутренняя логика теории отражения диалектического материа лизма закономерно приводит к рефлекторному пониманию деятельности мозга, так рефлекторная теория деятельности мозга естественно подводит к пониманию психической деятельности как отражательной. Рефлекторная теория деятельно сти мозга представляет собой, в первую очередь, утверждение о ее детерминации. Признание психической деятельности рефлекторной деятельностью мозга озна чает не сведение психической деятельности к нервной, физиологической, а рас пространение рефлекторной концепции на психическую деятельность. Рефлек торная теория есть, вместе с тем, в конечном итоге, не что иное, как распростра нение на деятельность мозга принципа детерминизма.
Утверждение рефлекторной теории психической деятельности в настоящей работе означает собственно не что иное, как распространение принципа детерми низма в его диалектико-материалистическом понимании на отражательную дея тельность мозга, на психические явления. Определенному пониманию детерми низма отвечает и соответствующее понимание рефлекторной теории. Рефлектор ная теория Декарта и его непосредственных продолжателей была не чем иным как распространением на деятельность мозга механистического детерминизма теории причины как внешнего толчка. Существенно иной является рефлекторная теория, которая отвечает диалектико-материалистическому пониманию детер минации явлений, их всеобщей взаимосвязи, их взаимодействию. И. М. Ceченов и И. П. Павлов заложили основу для построения такой рефлекторной теории.
Анализу рефлекторного понимания психической деятельности и детерминации психических явлений мы предпосылаем здесь исторический очерк, посвященный учению И. М. Сеченова и И. П. Павлова.
* * *
Ни И. М. Сеченов, ни И. П. Павлов, мировоззрение которых сложилось под влиянием русских революционных демократов, не исходили в своей научной paботе из марксистской философии. Однако философский анализ созданной ими рефлекторной теории показывает, что она по своей объективной внутренней ло гике идет по пути конкретной естественнонаучной реализации в учении о мозге и его деятельности основных методологических принципов диалектического ма териализма, приближается к ней.
Принцип рефлекса, как известно, был впервые сформулирован Декартом (хо тя самый термин «рефлекс» у него еще отсутствовал). Представление о рефлексе у Декарта носило яркий отпечаток его механистического мировоззрения. В даль нейшем, в XVIII столетии, по-видимому, впервые у Асперуха Монпелье, появля ется самый термин рефлекс. Несмотря на то что понятие «рефлекс» в физиологии имеет длительную историю, есть все основания говорить о рефлекторной теории, основные положения которой были сформулированы И. М. Сеченовым и получи ли дальнейшее развитие и конкретную научную реализацию в учении И. П. Пав лова, как о принципиально новой концепции. И. М. Сеченов и И. П. Павлов со здали новое понятие рефлекса и, что особенно важно, распространили принципы рефлекторной теории на психическую деятельность.
Характеризуя рефлекторную деятельность вообще, а значит, и деятельность психическую, обычно отмечают то, справедливо подчеркнутое И. М. Сеченовым положение, что источник ее лежит во вне, что посредством ее осуществляются отношения организма с внешним миром. Однако рефлекторная теория Сечено ва—Павлова по своему методологическому смыслу не есть механистическая тео рия внешнего толчка. Теория причины как внешнего толчка при объяснении явле ний органической жизни терпит явное крушение: одно и то же внешнее воздей ствие вызывает разную ответную реакцию в зависимости-от внутреннего состоя ния организма, на который эти внешние воздействия падают. Внешние причины действуют через посредство внутренних условий. Это диалектико-материалисти-ческое положение является решающей методологической основой для построе ния любой научной теории.
Без раскрытия внутренних законов рефлекторной деятельности пришлось бы ограничиваться лишь чисто описательными констатациями того, что за таким-то внешним воздействием последовала в таком-то случае такая-то реакция, соотнося их непосредственно по схеме стимул—реакция. Это путь бихевиоризма, отвечаю щий прагматической, позитивистической методологии, из которой исходят сей час его представители.
Рефлекторная теория деятельности мозга, строящаяся на методологической основе диалектического материализма, является конкретным выражением того общего положения, что всякое действие есть взаимодействие, что воздействие любой причины зависит не только от нее, но и от того, на что она воздействует, что действие любой внешней причины, любых внешних условий осуществляется через посредство внутренних условий. Отсюда детерминизм рефлекторной тео рии в его подлинном понимании. Деятельность мозга, в том числе и его психиче ская деятельность, имеет свою причину, в конечном счете, во внешнем воздейст вии. Однако не существует непосредственной механической зависимости между внешним «стимулом» и ответной реакцией. Зависимость ответной реакции от внешнего воздействия опосредствована внутренними условиями. (Сами эти внут ренние условия формируются в результате внешних воздействий. Таким обра зом, детерминизм в диалектическом его понимании выступает, вместе с тем, как историзм означает, что эффект каждого моментального воздействия зависит от того, каким воздействиям подвергался организм до того, от всей истории данного индивида и вида, к которому он принадлежит.) Поэтому для построения рефлек торной теории деятельности мозга необходимо раскрытие внутренних закономер ностей рефлекторной деятельности мозга. Такими внутренними законами и явля ются открытые И. П. Павловым законы иррадиации и концентрации возбуждения и торможения и их взаимной индукции.
Все они выражают внутренние взаимоотношения нервных процессов, которы ми опосредствованы осуществляемые мозгом взаимоотношения организма с ус ловиями его жизни — их воздействие на него и его ответная деятельность в ее за висимости от внешних условий.
Опосредствование эффекта внешних воздействий внутренними условиями за ключено не только в характеристике и роли законов нейродинамики, но и во всем учении об условно-рефлекторной деятельности коры, поскольку, согласно этому учению, воздействие каждого условного раздражителя, поступая в кору, попадает в целую систему образовавшихся в результате прошлого опыта связей. Вследст вие этого рефлекторный ответ организма, вызванный действующим в данный мо мент раздражителем, обусловлен не только им, но и всей системой связей, которую он находит у данного индивида. Раздражители получают переменное значение, изменяющееся в зависимости от того, что они, в силу предшествующего опыта, отложившегося в коре в виде системы условных нервных связей, для данного ин дивида сигнализируют. Детерминизм павловской рефлекторной теории незави симо от его отдельных формулировок, звучащих механистически, есть частное выражение применительно к пониманию деятельности мозга общего философ ского принципа детерминизма в его диалектико-материалистическом понимании.
Ядром рефлекторного понимания психической деятельности служит положе ние, что психические явления возникают в процессе осуществляемого посредст вом мозга взаимодействия индивида с миром; поэтому психические процессы, неотделимые от динамики нервных процессов, не могут быть обособлены ни от воздействия внешнего мира на человека, ни от его действий, поступков, практиче ской деятельности, для регуляции которой они служат.
Психическая деятельность не только отражение действительности, но и опре делитель значения отражаемых явлений для индивида, их отношения к его по требностям, поэтому она и служит для регуляции поведения, практической дея тельности. «Оценка» явлений, отношение к ним связаны с психическим с самого его возникновения, так же как их отражение. Эта оценка, сводящаяся у животных к биологической значимости, приобретает у человека общественное содержание'.
Первой исходной своей естественнонаучной предпосылкой рефлекторная тео рия имеет положение о единстве организма и среды, об активном взаимодействии организма с внешним миром2.
Уже у Сеченова с полной определенностью выступает положение не только о взаимосвязи, о единственно и об активном взаимодействии индивида с внешним миром в его специальном биологическом выражении — применительно к орга низму и среде, к организму и условиям его жизни. Это положение составило пер вую — общебиологическую предпосылку открытия Сеченовым рефлексов голов ного мозга. Обусловленная внешним воздействием, рефлекторная деятельность мозга — это тот «механизм», посредством которого осуществляется связь с внеш ним миром организма, обладающего нервной системой.
Второй — физиологической — предпосылкой рефлекторной теории явилось открытие Сеченовым центрального торможения.
Принципиальное значение открытия центрального торможения для построения рефлекторной теории заключается прежде всего в том, что оно явилось первым шагом к открытию внутренних закономерностей деятельности мозга, а открытие этих последних было необходимой предпосылкой для преодоления механистиче ского понимания рефлекторной деятельности по схеме стимул — реакция, соглас но механистической теории причины как внешнего толчка, якобы однозначно определяющего эффект реакции3.
Положение о единстве организма и условий его существования и открытие центрального торможения — основные шаги на пути к «Рефлексам головного моз га». Они и во времени непосредственно следуют друг за другом: в 1861 г. выходит в свет статья Сеченова о значении растительных актов животного организма,
' Поэтому психические явления заключают в себе исходные предпосылки для развития у человека не только познания как общественно-исторического процесса развития научного знания, но и для об щественно вырабатываемых этических норм поведения.
2 И. М. Сеченов формулирует это положение (1861) следующим образом: «Организм без внешней среды, поддерживающей его существование, невозможен; поэтому в научное определение организ ма должна входить и среда, влияющая на него» (Сеченов И. М. Две заключительные лекции о значе нии так называемых растительных актов в животной жизни // Избр. произв. — М.: Изд-во АН СССР, 1952. — Т. 1. — С. 533). Позже (1878) Сеченов пишет о влиянии на организмы той «среды, в которой они живут, или, точнее, условий их существования» (Сеченов И. М. Элементы мысли // Избр. филос. и психол. произв. — М.: Госполитиздат, 1947. — С. 412). Таким образом, среда, условия существования вводятся в само определение организма; вместе с тем из среды выделяются условия существования, определяемые требованиями, которые организм предъявляет к среде. Еще пункт 3 «Тез», которые были приложены к диссертации И. М. Сеченова «Материалы для буду щей физиологии опьянения», гласил: «Самый общий характер нормальной деятельности головного мозга (поскольку она выражается движением) есть несоответствие между возбуждением и вызы ваемым им действием — движением» (Сеченов И. М. Избр. произв. — М.: Изд-во АН СССР, 1956. — Т. II. — С. 864.) Это означает, что предыстория сеченовской рефлекторной теории уже, по существу, содержала отрицание схемы стимул-реакция и механистического представления о способности внешней причины (внешнего толчка) непосредственно определять результат деятельности мозга. Первым объяснением этого несоответствия ответного движения возбуждению, вызванному внеш ним воздействием, и явилось торможение; оно — внутреннее условие, обусловливающее тот или иной эффект внешнего воздействия.
в которой он формулирует положение о единстве организма и среды, в 1862 г. ученый осуществляет свои опыты, приведшие к открытию центрального тормо жения. Завершив свои первые капитальные работы по центральному торможе нию, Сеченов тотчас же реализует свои замыслы в области психологии: уже в 1863 г. он публикует «Рефлексы головного мозга».
Можно смело сказать, что Сеченов совершил в своей научной деятельности два великих открытия: центрального торможения — в области физиологии и реф лекторной природы психического — в области психологии. Именно последнее принадлежит к числу таких, которые, относясь непосредственно к предмету од ной науки, вместе с тем далеко выходят за ее пределы, приобретая общее миро воззренческое значение.
Эти два открытия, как и вообще научная деятельность Сеченова в области психологии и в области физиологии нервной системы, были теснейшим образом связаны между собой. Сеченов сам отметил роль, которую сыграли занятия пси хологией и интерес к проблеме воли в открытии им центрального торможения'.
С другой стороны, без открытия последнего Сеченов не мог бы понять психи ческие процессы, лишенные видимого эффекторного, двигательного конца, как процессы рефлекторные2.
Распространение рефлекторного принципа на головной мозг никак не могло ограничиться простым переносом того же понятия на новую сферу — этот перенос необходимо потребовал существенных изменений в самом понятии рефлекса.
Каковы основные, специфические черты рефлексов головного мозга?
Рефлекс головного мозга — это, по Сеченову — рефлекс заученный, т. е. не врожденный, а приобретаемый в ходе индивидуального развития и зависящий от условий, в которых он формируется. (Выражая эту же мысль в терминах своего учения о высшей нервной деятельности, Павлов скажет, что это условный реф лекс, что это временная связь.)
Рефлекс головного мозга является связью организма с условиями его жизни. Эта черта рефлекса головного мозга с полной определенностью и принципиаль ной остротой выступит в павловском учении об условных рефлексах. Павлов об разно характеризует условный рефлекс, временную связь как временное замыка ние проводниковых цепей между явлениями внешнего мира и реакциями на них животного организма3 Рефлекторная деятельность — это деятельность, посредст вом которой у организма, обладающего нервной системой, реализуется связь его с условиями жизни, все переменные отношения его с внешним миром. Услов но-рефлекторная деятельность, в качестве деятельности сигнальной, направлена, по Павлову, на то, чтобы отыскивать в беспрестанно изменяющейся среде «основ ные, необходимые для животного условия существования, служащие безуслов ными раздражителями...»4. В павловской концепции рефлекторной деятельности
' См.: Сеченов И. М. Автобиографические записки. - М.: Изд-во АН СССР, 1952. - С. 183-186.
2 Отсюда знаменитое положение «Рефлексов головного мозга»: «Мысль есть первые две трети пси хического рефлекса» (Сеченов И. М. Избр. филос. и психол. произв. — М.: Госполитиздат, 1947. — С. 155). Из «способности задерживать свои движения», по Сеченову, и «вытекает тот громадный ряд явлений, где психическая деятельность остается, как говорится, без внешнего выражения, в форме мысли, намерения, желания и пр.» (Там же. — С. 154).
3 См.: Павлов И. П. Полн. собр. соч., т. III, кн. 1, изд. 2. — С. 116.
4 См. там же, кн. 2, изд. 2. С. 108.
в целом центральное место принадлежит в связи с этим понятию подкрепления;
осуществляется та рефлекторная деятельность, которая «подкрепляется».
С двумя первыми чертами рефлекса головного мозга необходимо связана и третья. Будучи «выученным», временным, изменяющимся с изменением условий, рефлекс головного мозга не может определяться морфологически раз навсегда фиксированными путями'.
Эта тенденция получила и свое завершение и полную реализацию лишь у Пав лова. Павловская рефлекторная теория преодолела представление, согласно ко торому рефлекс якобы всецело определяется морфологически фиксированными в строении нервной системы путями, на которые попадает раздражитель. Она по казала, что рефлекторная деятельность мозга (всегда включающая как безуслов ный, так и условный рефлексы) — продукт приуроченной к мозговым структурам динамики нервных процессов, «выражающей переменные отношения индивида с окружающим миром»2.
Наконец, и это самое главное, рефлекс головного мозга — это рефлекс с «психи ческим осложнением». Продвижение рефлекторного принципа на головной мозг привело к включению и психической деятельности в рефлекторную деятельность мозга. Это принципиально важнейшая черта сеченовской концепции рефлексов головного мозга.
Если придерживаться собственных формулировок И. М. Сеченова, то рефлек торное понимание психической деятельности можно выразить в двух положениях.
1. Общая схема психического процесса — та же, что и любого рефлекторного акта; как всякий рефлекторный акт, психический процесс берет начало во внеш нем воздействии, продолжается центральной нервной деятельностью и заканчи вается ответной деятельностью индивида (движением, поступком, речью).
Психические явления возникают в результате «встречи» индивида с внешним миром.
2. Психическая деятельность не может быть отделена от единой рефлекторной деятельности мозга. Она — «интегральная часть» последней.
Таким образом, психические явления не могут быть обособлены ни от объек тивной действительности, ни от рефлекторной деятельности мозга.
Если проанализировать общий смысл этих положений, то окажется, что сече новское рефлекторное понимание психической деятельности означает, что: I) псиХарактеризуя в предисловии к книге «Физиология нервных центров» суть своей концепции, И. М. Сеченов писал, что он хочет «прежде всего представить на суд специалистов попытку внести в описание центральных нервных явлений физиологическую систему на место господствующей по сие время анатомической, т. е. поставить на первый план не форму, а деятельность, не топографи ческую обособленность органов, а сочетание центральных процессов в естественные группы» ( Сече нов И. М. Физиология нервных центров. - М.: Изд-во АН СССР, 1952. - С. 21)
Подобное противопоставление функциональной динамической концепции анатомо-морфологиче-скому представлению о преформированных нервных путях ярко выступает у Сеченова и в «Эле ментах мысли» (Сеченов М. М. Элементы мысли // Избр. филос. и психол. произв. — М : Госполит издат, 1947. - С.443-444).
Именно эту черту павловской рефлекторной теории отметил как решающую К. М. Быков в своем докладе на XVIII Международном конгрессе физиологов в Копенгагене 15-18 августа 1950 г. См.:
Быков К. М. Учение об условных рефлексах и рефлекторная теория // Вести. Ленингр. ун-та. -1Уэи. — tvs у. — С. 8~16.
хические явления возникают в процессе взаимодействия индивида с окружаю щим миром, 2) они неотделимы от материальной нервной деятельности мозга, благодаря которой осуществляется это взаимодействие.
В этих двух положениях рефлекторная теория психического непосредственно смыкается с положениями диалектического материализма.
Понимая психическую деятельность как «встречу» субъекта с объективной ре альностью, И. М. Сеченов преодолевает «обособление» психического не только от материального, физиологического субстрата, но и от объекта;рефлекторное по нимание психической деятельности этой своей стороной противостоит интроспекционизму, замыканию психических явлений во внутреннем мире сознания, обособленном от внешнего материального мира.
И. М. Сеченов подчеркивает реальное жизненное значение психического. Пер вую часть рефлекторного акта, начинающуюся с восприятия, с чувственного воз буждения, Сеченов характеризует как сигнальную'. При этом чувственные сигна лы высших органов чувств «предуведомляют» о происходящем в окружающей среде. В соответствии с поступающими в центральную нервную систему сигнала ми, вторая часть нервного регулятора осуществляет движение. Сеченов подчер кивает роль «чувствования» в регуляции движения. Чувственные образы — вид волка для овцы или овцы для волка, пользуясь сеченовскими примерами, влекут за собой перестройку всех жизненных функций волка и овцы и вызывают у каж дого животного двигательные реакции противоположного смысла. В этой актив ной роли чувствования Сеченов видит его «жизненное значение»2, его «смысл». В способности служить для «различения условий действия» и открывать таким образом возможность для действий, «соответственных этим условиям», Сеченов находит «два общих значения», которые характеризуют чувствование3.
В сеченовском понятии сигнального значения чувствования и его «предуведомительной» роли лежат истоки павловского понимания ощущений как сигналов действительности.
Раскрывая смысл рефлекторного понимания психического, Сеченов отказы вался от всяких попыток вывести содержание психического из природы мозга. Защищая в полемике с Кавелиным рефлекторную теорию, Сеченов отвергал, как основанное на непонимании, утверждение Кавелина будто бы он, Сеченов, пытает ся вывести существо психического, его содержание из «устройства нервных цент ров»4. Это означает не некое ограничение рефлекторной теории, а как раз непре клонное последовательное ее проведение. Пытаться вывести содержание психиче ского из устройства мозга значило бы, говоря современным языком, стать на пози ции психо-морфологизма и неизбежно скатиться к физиологическому идеализму.
Признание того, что содержание психической деятельности как деятельности рефлекторной не выводимо из «природы нервных центров», что оно детермини' «Чувствование повсюду играет в сущности одну и ту же сигнальную роль» (Сеченов И. М. Физиоло гия нервных центров. - М.: Изд-во АН СССР, 1952. - С. 27).
2 Сеченов И. М. Первая лекция в Московском университете // Избр. произв. — М.: Изд-во АН СССР, 1952. - Т. I. - С. 582.
3 Сеченов И. М. Элементы мысли // Избр. филос. и психол. произв. — М.: Госполитиздат, 1947. — С. 416.
4 См.: Сеченов И. М. Замечания на книгу г. Кавелина «Задачи психологии» // Избр. филос. и психол. произв. — С. 192.
руется объективным бытием и является его образом, — таково кардинальное по ложение сеченовского рефлекторного понимания психического. Утверждение рефлекторного характера психического закономерно связано с признанием пси хического отражением бытия'.
Таким образом, в каком бы направлении мы ни прослеживали выводы рефлек торной теории психического, мы неизменно приходим к выводам, ведущим к тео рии отражения диалектического материализма. Так обстоит дело с философским смыслом рефлекторного понимания психического2.
Сеченов раскрывает психологическое содержание рефлекторной теории прежде всего применительно к процессу познания. Это психологическое содержание за ключается, коротко говоря, в том, что психическая деятельность — это в основном деятельность анализа, синтеза и обобщения. Выдвигая и отстаивая рефлекторное понимание психической деятельности, Сеченов далек от того, чтобы сводить пси хическую деятельность к физиологической. Речь идет для него о другом — о том, чтобы распространить принципы рефлекторной теории и на изучение психиче ской деятельности.
Собственно физиологические закономерности центральной корковой деятель ности в целом И. М. Сеченову еще были неизвестны. Он считал, что их откры тие — дело отдаленного будущего. Эти законы открыл И. П. Павлов, подняв тем самым рефлекторную теорию на качественно новый, высший уровень. Развитая и обогащенная Павловым рефлекторная концепция деятельности головного мозга впервые превратилась в строго научное физиологическое учение. В связи с этим на передний план в работах Павлова необходимо и закономерно выступает фи зиологический аспект рефлекторной теории. Павлов при этом с полной опреде ленностью и предельной четкостью заявляет, что центральное понятие всего его учения о высшей нервной деятельности — условный рефлекс — есть явление од новременно и физиологическое и психическое. Сам он концентрировал свое вни мание на физиологическом анализе рефлекторной деятельности и — хотя очень веско — но все же лишь попутно касался в опубликованных им трудах психологи ческого аспекта рефлекторной концепции.
Вероятно, в связи с этим некоторые представители учения о высшей нервной деятельности, особенно в последние годы, стремились вовсе выключать всякое психологическое содержание из павловской рефлекторной концепции, невзирая на то, что Павлов прямо характеризовал основной объект своего изучения —
' В своей критической части полемика Сеченова с Кавелиным, защищавшим мысль об изучении соз нания по продуктам духовной деятельности, была борьбой против линии «объективного идеализ ма», против того пути, которым пошла немецкая психология от Вундта до Дильтея и Шпраигера. Изучение продуктов духовной деятельности в отрыве от процесса вело к смешению индивидуаль ного и общественного сознания и означало отрыв психологического от его материального субстра та, от физиологической, нервной деятельности. Для характеристики философского смысла рефлекторной концепции Сеченова очень поучителен, в частности, тот факт, что логика его рефлекторной концепции привела его к критике механистиче ского понимания причины как внешнего толчка и утверждению, что всякое действие есть взаимо действие. В статье «Предметная мысль и действительность» Сеченов отмечает, что «в природе нет действия без противодействия», показывает на ряде примеров, что эффект внешнего воздействия зависит не только от того тела, которое оказывает воздействие на другое, но и от этого последнего, и приходит к выводу о взаимодействии явлений, выводу, приближающему его к диалектико-материа-листическому пониманию взаимозависимости явлений. (См.: Сеченов И. М. Предметная мысль и действительность // Избр. произв. — Т. I. — С. 482-484).
условный рефлекс — как явление не только физиологическое, но и психическое'. Такая трактовка совершенно отрывает павловское учение о высшей нервной дея тельности от линии, намеченной Сеченовым; она по существу противопоставляет павловскую концепцию рефлекторной деятельности головного мозга сеченовской. На самом деле никаких оснований для такого противопоставления нет. Павлов заявлял о невозможности отделить уже «в безусловных сложнейших рефлексах (инстинктах) физиологическое, соматическое от психического, т е. от пережива ний могучих эмоций голода, полового влечения, гнева и т. д.»2. Он прямо называл ощущения, восприятия и представления «первыми сигналами действительности», делил человеческие типы на художественные и мыслительные и т. д.
В своих исследованиях И. П. Павлов фактически учитывал и психический ас пект высшей нервной деятельности.
Для того чтобы убедиться в этом, надо сопоставить, например, павловскую трактовку метода проб и ошибок с бихевиористической, торндайковской. По Торндайку, когда животное, посаженное в клетку, решает задачу (достать пищу, нахо дящуюся за решеткой), все сводится к тому, что животное производит различные хаотические движения до тех пор, пока, случайно открыв клетку, не завладеет пи щей. Весь процесс решения животным задачи состоит, таким образом, из движе ний и не заключает в себе ничего кроме двигательных реакций.
Совсем иначе анализирует этот процесс Павлов. Когда обезьяна, в процессе предшествующих проб, отдифференцировав палку как предмет определенной фор мы, так что эта форма стала сигнальным признаком для доставания пищи, плода, пытается недостаточно длинной палкой достать далеко расположенный плод, происходящее при этом не сводится, по Павлову, только к движению, не дости гающему определенной точки, а заключает также дифференцировку расстояния плода от животного и величины палки; новые признаки при этом дифференциру ются, т. е. выступают в ощущении (или восприятии) и приобретают сигнальное значение. В этом суть. Поэтому Павлов и говорит об элементарном или конкрет ном мышлении животных. В процессе действия у них совершается «познание» действительности, отражение ее в ощущениях и восприятиях. Процесс чувствен ного отражения действительности включен во все поведение животных. Без этого невозможно поведение животных, их приспособление к условиям жизни, и тем
* Так, в последние годы можно было услышать заявления, вовсе отгораживающие «строго объектив ный павловский метод» от всякого соприкосновения с субъективными психическими явлениями, как-то:ощущениями (см.: Иванов-Смоленский А. Г. Некоторые вопросы в изучении совместной дея тельности первой и второй сигнальных систем // Журнал высшей нервной деятельности. — М.:
Изд-во АН СССР, 1952. - Т. II, вып. 6. - С. 862-867). В работе «Интерорецепторы и учение о выс шей нервной деятельности» (Изд-во АН СССР, 1952) Э. Ш. Айрапетьянц, по существу, предлагает исключить понятие чувствительности из учения о высшей нервной деятельности, заменив его поня тием сигнализации. Небезынтересно, что тот же автор в сообщениях, посвященных тем же исследо ваниям, которые он подытоживает в вышеуказанной книге, прежде говорил об интерорецептивных ощущениях, более или менее отчетливо регистрируемых сознанием (см., например, его статью «Высшая нервная деятельность и интерорецепция» // Вестник Ленингр. ун-та. — 1946. — № 4-5). Основной смысл и, так сказать, «пафос» своих исследований он видел в том, что они открывают пу ти «к пониманию психологии подсознательного» (см.: Быков К. М., Айрапетьянц Э. Ш. Проба при ложения учения об интерорецепции к пониманию психологии подсознательного: Доклад на сове щании физиологов в Ленинграде, посвященном пятилетию со дня смерти И. П. Павлова // Тезисы докладов. — С. 3-4).
* Павлов И. П. Полн. собр. соч., т. III. кн. 2. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. - С. 335.
более невозможно поведение человека, его деятельность. Выключить роль чувст венного отражения действительности, как это пытаются сделать некоторые тол кователи Павлова, слишком ревностные блюстители девственной чистоты его учения, стремящиеся оградить его от греховного соприкосновения с чем-либо психическим, — значит, грубо искажая Павлова, свести его позицию к позиции Торндайка.
Вышеупомянутые толкователи Павлова, конечно, не отрицают наличия ощу щения не только у людей, но и у животных. Но ощущения, восприятия и т. д. представляются им субъективно переживаемыми явлениями, которые могут слу жить лишь индикаторами неких объективных физиологических процессов. В на учном познании последние якобы подставляются на место первых, которые после этого теряют всякое значение. Так, по-видимому, понимается ими павловское «наложение» психического на физиологическое и слитие их. Отношение этих толкователей к подлинному учению Павлова объективно таково же, как отноше ние некоторых неодарвинистов к Дарвину, которые укладывают теорию своего учителя в прокрустово ложе догматически принятой схемы, вытравляя из нее как раз то, что находится на стыке различных областей и таит в себе наибольшие воз можности дальнейшего роста науки.
Такое сопоставление с неодарвинизмом — не только внешняя аналогия. Оно касается и самого существа дела. Если не признавать отражения объективных ус ловий в образах, в ощущениях и восприятиях, то приспособленность ответных действий к условиям придется свести к «естественному отбору» адекватных реак ций из числа случайно возникающих, отбору, осуществляемому посредством тор можения реакций, не подкрепляемых действительностью, подобно тому как нео дарвинизм и отчасти дарвинизм вообще сводит объяснение приспособленности организма к среде к естественному отбору организмов. Неодарвинизм все сводит к отбору организмов, будучи не в состоянии объяснить их формирование усло виями жизни. В результате он вынужден рассматривать этот процесс как находя щийся целиком во власти случайности — случайных изменений (мутаций). По добно этому, в теории, которая отрывает действие от отражения действительности, безраздельной власти случайности неизбежно отдается процесс формирования действия, приспособленного к объективным условиям. Доказательство — теория Торндайка, согласно которой действие, отвечающее условиям, отбирается из числа совершенно случайных реакций, так как нет никакого «механизма», способного в процессе самого формирования действия закономерно приводить его в соответст вие с объективными условиями. Эта теория — точный аналог теории, объясняю щей приспособленность организмов к условиям их жизни исключительно естест венным отбором без всякого учета процессов обмена веществ между организмами и условиями их жизни, обусловливающими их формирование.
Павлов наметил другой путь, принципиально отличный от торндайковского. По Павлову, самый процесс формирования действия, отвечающего объективным условиям, по методу «проб и ошибок» выступает не как слепая игра случайно стей, а как закономерный процесс. Достигает этого Павлов как раз тем, что пока зывает, как в ходе действий животного совершается анализ и синтез, дифференцировка и генерализация раздражителей, отражаемых в ощущении, в конкретном «мышлении» животных.
Если, сосредоточившись на столь блистательно разрешенной задаче физиологи ческого анализа рефлекторной деятельности, Павлов не уделял такого внимания, как Сеченов, ее психологическому анализу, то это не значит, что в противополож ность последнему он игнорировал или даже отвергал роль образного отражения действительности в рефлекторной деятельности коры головного мозга. Фунда ментальное для павловской концепции положение о том, что ощущение, воспри ятие, представление суть «первые сигналы действительности», является прямым и непреложным доказательством того, что в этом вопросе у них единая линия; нет ни малейших оснований противопоставлять в этом вопросе Павлова Сеченову или Сеченова Павлову.
Принципиальные установки И. М. Сеченова и И. П. Павлова по вопросу о мес те психического отражения в деятельности мозга одни и те же, линия в этом во просе у них общая.
В это общее дело И. П. Павлов внес вклад, который трудно переоценить;он от крыл законы рефлекторной деятельности коры — создал учение о высшей нерв ной деятельности.
Учение о высшей нервной деятельности — это дисциплина, пограничная между физиологией и психологией; будучи физиологической дисциплиной по своему ме тоду, она вместе с тем по своим задачам относится к области психологии. Посколь ку ее конечная задача — объяснение психических явлений (возникновение ощуще ний в результате дифференцировки раздражителей и определение посредством сигнальных связей значения предметов и явлений действительности для жизни и деятельности индивида), постольку учение о высшей нервной деятельности пере ходит в область психологии, но никак не исчерпывает ее. Отношение учения о высшей нервной деятельности к психологии может быть сравнено с отношением биохимии (а не химии) к биологии. Павловское учение о высшей нервной дея тельности принадлежит к числу тех пограничных научных дисциплин, лежащих на стыке двух наук и образующих переход между ними, которые играют ведущую роль в современной системе научного знания. Роль учения о высшей нервной деятельности особенно велика, поскольку здесь идет речь о переходе от матери альных физиологических процессов к психическим, между которыми дуалисти ческое мировоззрение создает разрыв, пропасть.
Свое учение о высшей нервной деятельности, разработанное на животных, И. П. Павлов существенно расширил применительно к человеку своей мыслью о второй сигнальной системе действительности, взаимодействующей с первой и действующей по тем же физиологическим законам, что и она.
Введение в учение о высшей нервной деятельности второй сигнальной системы имеет существенное, можно сказать, принципиальное значение, потому что оно намечает программу физиологического объяснения сознания человека как продук та общественной жизни в его специфических особенностях.
Для второй сигнальной системы решающим является то, что раздражителем в ней является слово — средство общения, носитель абстракции и обобщения, ре альность мысли. Вместе с тем вторая сигнальная система, как и первая, — это не система внешних явлений, служащих раздражителями, а система рефлекторных связей в их физиологическом выражении; вторая сигнальная система — это не язык, не речь и не мышление, а принцип корковой деятельности, образующий физио логическую основу для их объяснения. Вторая сигнальная система — это не язык,
не слово как таковое, как единица языка, а та система связей и реакций, которые образуются на слово как раздражитель. Конкретное фактическое содержание по нятия о второй сигнальной системе заключается прежде всего в эксперименталь ном доказательстве того, что слово, как произносимое человеком, так и воздейст вующее на него и им воспринимаемое, прочно «заземлено» во всей органической жизнедеятельности человека. Слово, произносимое человеком, имеет своим «базальным компонентом» речедвигательные кинестезии, условно-рефлекторно свя занные со всей деятельностью коры. Слово — видимое и слышимое, восприни маемое человеком — является для него реальным раздражителем, способным при некоторых условиях стать более сильным, чем раздражитель «первосигнальный». Этот факт, установленный физиологическим исследованием, имеет фундамен тальное значение для понимания всей психологии человека'.
Три взаимосвязанные черты характеризуют павловскую физиологию голов ного мозга.
1. Павлов впервые создал физиологию головного мозга, его высшего отдела. Для понимания психической деятельности это имеет решающее значение. До Павлова физиологическому анализу подвергалось лишь ощущение; допавловская физио логия была физиологией органов чувств как периферических приборов — рецепто ров. Для Павлова сама кора представляет собой грандиозный орган чувствитель ности, состоящий из центральных корковых концов анализатора.
Как известно, Павлов рассматривает и так называемую двигательную зону ко ры как двигательный анализатор, т. е. тоже как орган чувствительности, анализи рующий сигналы, поступающие от движущегося органа. С другой стороны, так называемые чувствительные зоны коры неизбежно выполняют и двигательные функции, поскольку деятельность коры рефлекторна, конечным звеном ее явля ются двигательные эффекторные реакции. Это положение с необходимостью вы текает из всех работ Павлова и его школы, показывающих, что деятельность коры имеет рефлекторный характер. Представление о коре как органе чувствительно сти, как совокупности центральных корковых концов анализаторов преодолевает обособление периферического рецептора как органа чувствительности. Этим оно ведет к преодолению идеалистической теории ощущения Мюллера—Гельмгольца и создает предпосылки к ликвидации разрыва между ощущением, с одной сторо ны, и восприятием и мышлением — с другой. Это же положение преодолевает не только обособление периферического рецептора от центральных корковых при боров, но и обособление центральных корковых приборов коры мозга от воздей ствий на периферические рецепторы. Тем самым вся деятельность мозга ставится под контроль воздействий внешнего мира и исключает идеалистическое представ ление о якобы чисто «спонтанной» деятельности мозга.
Концепция коры, исходящая из учения об анализаторах, является необходи мой предпосылкой для реализации рефлекторного принципа во всей деятельности
Так, опыты К. М. Быкова и А. Т. Пшоника показали, что, если, например, прикладывать к руке теп ловой раздражитель — нагретую пластинку — и говорить испытуемому «холод», то, при упрочив шейся системе соответствующих условных связей, сосудистые реакции испытуемого будут следо вать за словесным раздражителем вопреки непосредственному раздражителю. См.: Быков К. М., Пшоник А. Т. О природе условного рефлекса // Физиологический журнал СССР. — 1949. — Т. XXXV — № 5. — С. 509-523. См. также Пшоник А. Т. Кора головного мозга и рецепторная функ ция организма. - М., 1952.
мозга. Легко таким образом понять все принципиальное значение такой концеп ции коры.
Различие концепций физиологии мозга и периферической физиологии органов чувств принципиальное.
«физиология органов чувств», ограничивающая свою компетенцию элемен тарными формами чувствительности, оставляла полную возможность идеалисти ческого истолкования всех «высших» психических процессов. «Физиология моз га» эту возможность исключает.
Недаром американские бихевиористы, выступающие против учения Павлова открыто (как, например, Газри) или маскируясь, причисляя себя к «неопавлов ской» школе (например, Халл и его последователи), направляют свои усилия именно на то, чтобы самые павловские понятия возбуждения, торможения, ирра диации и т. д., означающие у И. П. Павлова центральные и корковые процессы, представить как явления периферические. Они используют ту же перифериче скую концепцию, которую Мюллер и Гельмгольц проводили в учении о рецепторных функциях органов чувств. Подставляемое на место павловского учения пе риферическое, механистическое понимание «обусловливания» реакций в своей явной неспособности объяснить сложные формы поведения прямо ведет к тому, чтобы надстраивать над ними все более откровенные идеалистические концепции поведения, основанного якобы на «инсайте», и т. п.
2. Физиология мозга отличается от периферической физиологии рецепторов и эффекторов не только тем, где, согласно одной и другой теории, осуществляется основная деятельность нервного прибора, но и тем, в чем она заключается. И это главное. Согласно периферической теории, роль мозга сводится к элементарным функциям простой передачи возбуждения с рецептора на эффектор; перифериче ские же приборы — рецепторы и эффекторы, — совершенно очевидно, не могут выполнять функции, которые, по Павлову, выполняет мозг, кора.
Исследования Павлова и его школы показали, что мозг производит сложный анализ и синтез, дифференцировку и генерализацию раздражителей. Именно в этом — анализе и синтезе, дифференциации и генерализации — и состоит высшая нервная, или психическая, деятельность мозга. Посредством анализа, синтеза и т. д. и осуществляются взаимоотношения организма, индивида с окружающим миром. При этом анализ (высший), осуществляемый корой, это анализ раздражителей не только по их составу, но и по их значению для организма. Именно поэтому пав ловская физиология — это физиология поведения — деятельности, посредством которой осуществляются взаимоотношения индивида, организма с окружающей средой, а не только реакция отдельного органа — эффектора (как у американских представителей учения об обусловливании).
3. Объектом изучения Павлова была единая целостная деятельность коры — высшего отдела головного мозга, высшая нервная деятельность, одновременно и физиологическая и психическая. Эту единую высшую нервную деятельность И. П. Павлов подвергает последовательно физиологическому исследованию*. За дача его исследований — дать этой высшей нервной, т. е. материалистически
* «Мы... выйдя из физиологии, все время строго придерживаемся физиологической точки зрения и весь предмет исследуем и систематизируем только физиологически» (Павлов И. П. Поли. собр. соч. 1951. - Т. IV. - С. 22).
понятой психической деятельности физиологическое объяснение. Для этого он обращается к изучению динамики тех нервных процессов, посредством которых осуществляется рефлекторная деятельность коры — анализ, синтез, дифференцировка и генерализация раздражителей — и строит свою «настоящую» (как сам он ее квалифицирует) физиологию высшего отдела головного мозга.
Возбуждение и торможение — их иррадиация, концентрация и взаимная ин дукция — это те физиологические процессы, посредством которых осуществляется анализ, синтез и т. д. Функция, которую эти процессы выполняют, отражается в са мой физиологической характеристике корковых процессов и их динамики. Смена основных процессов — возбуждения и торможения — подчинена задаче, в разре шение которой они включены, — осуществлять взаимоотношения индивида с ус ловиями его жизни. Это наиболее ярко сказывается в том, что физически один и тот же раздражитель может из возбудителя определенной реакции превратиться в ее тормоз, если эта реакция не получила «подкрепления». Значит, самое свойство раздражителя быть возбудителем или тормозом определенных реакций зависит от поведенческого эффекта реакции на него. Этим совсем отчетливо и заостренно выражается то важнейшее положение, что нельзя понять деятельность мозга вне взаимодействия индивида с окружающим миром, не учитывая как воздействия мира на мозг, так и ответного действия индивида.
Вместе с тем все павловские законы нервных процессов суть внутренние, т. е. специфические физиологические законы. Законы иррадиации, концентрации и взаимной продукции определяют внутренние взаимоотношения нервных процес сов друг к другу. Этими внутренними соотношениями нервных процессов друг к другу и внутренними законами, их выражающими, опосредствованы все ответы индивида на внешние воздействия. Именно благодаря открытию этих внутрен них законов деятельности мозга, опосредствующих эффект всех внешних воздей ствий, детерминизм павловской рефлекторной теории приобретает не механисти ческий, а диалектико-материалистический характер. Не будь таких внутренних законов, определяющих внутренние взаимоотношения нервных корковых про цессов друг к другу, не было бы и физиологии головного мозга как науки.
Анализ учения И. П. Павлова о высшей нервной деятельности позволяет, как и анализ работ И. М. Сеченова, вычленить из их специального естественнонаучно го содержания общепринципиальный философский остов рефлекторной теории. Наиболее общее и принципиальное содержание рефлекторной теории, вычленя ющееся из работ И. М. Сеченова и И. П. Павлова, может быть кратко сформули ровано в следующих положениях.
1. Психические явления возникают в процессе взаимодействия индивида с внеш ним миром.
2. Психическая деятельность, в процессе которой возникают психические явле ния, это рефлекторная деятельность нервной системы, мозга. Рефлекторная теория Сеченова—Павлова касается не только физиологических основ психиче ской деятельности, но и ее самой.
Психическая деятельность как рефлекторная, отражательная есть деятельность аналитико-синтетическая.
3. В силу рефлекторного характера психической деятельности, психические яв ления — это отражение воздействующей на мозг реальной действительности.
4. Отражательная деятельность мозга детерминируется внешними условиями, действующими через посредство внутренних.
Таким образом, из конкретного естественнонаучного содержания рефлектор ной теории вычленяется общее теоретическое ядро, которое по своей внутренней логике, по своему объективному методологическому смыслу (независимо от лич ных взглядов И. М. Сеченова и И. П. Павлова в их исторической обусловлен ности) закономерно ведет к теории отражения и детерминизму в их диалектико-материалистическом понимании. Именно в силу этого рефлекторная теория, реализующая эти общие принципы в конкретном естественнонаучном содержа нии учения о деятельности мозга, приобрела такое фундаментальное значение для советской психологии. Надо, однако, все же различать специальную форму проявления общих философских принципов, в которой они выступают в рефлек торной теории деятельности мозга как физиологическом учении о высшей нерв ной деятельности, и самые эти философские принципы. Иначе создается воз можность подстановки частной формы проявления философских положений на место этих последних. Таким образом, на рефлекторную теорию деятельности мозга как теорию естественнонаучную переносится то, что является содержанием собственно философской теории, и роль этой последней маскируется. Так и полу чается, что принцип детерминизма сейчас сплошь и рядом выступает для психо логов как одно из положений рефлекторной теории в учении о высшей нервной деятельности, между тем как в действительности сама рефлекторная теория есть частное выражение принципа детерминизма диалектического материализма.
Опасность и вред такой подстановки на место общего философского принципа специальной формы его проявления в той или иной частной науке, в данном слу чае в учении о высшей нервной деятельности, заключается в том ложном положе нии, которое такая подстановка создает для других, смежных наук — в данном случае для психологии. Эта последняя ставится перед ложной альтернативой: ли бо вовсе не реализовать данного принципа, либо принять его в той специальной форме его проявления, которая специфична для другой науки; между тем как подлинная задача каждой науки, и психологии в том числе, состоит в том, чтобы найти для исходных философских принципов, общих для ряда наук, специфиче скую для данной науки форму их проявления. Общность принципов, которые, та ким образом, по-своему выступили бы в учении о высшей нервной деятельности и психологии, и есть единственно надежная основа для того, чтобы психология «наложилась» на учение о высшей нервной деятельности и сомкнулась с ним без ущерба для специфики каждой из этих наук.
Подводя итоги, надо отдать себе ясный отчет в следующем.
1. В реальном построении своего учения о высшей нервной деятельности И. П. Павлов, открыв внутренние физиологические законы нейродинамики, сде лал величайшего значения шаг, фактически ведущий к реализации диалектико-материалистического положения, согласно которому внешние причины дейст вуют через внутренние условия.
2. Эта общая методологическая сторона вопроса неразрывно связана с кон кретной, фактической. Нельзя думать, что «механизмы», открытые И. П. Павло вым и его школой, полностью, безостаточно объясняют деятельность человече ского сознания не только в общих, по и в специфических ее чертах. Думать так —
значит методологически стоять на механистических позициях, сводить специфи ческое к общему. Нередко в последнее время встречавшиеся попытки объяснения всех явлений посредством все одних и тех же схем, без всякого их развития, кон кретизации, изменения грозят придать оперированию павловским учением или, точнее, павловскими терминами и схемами налет вербальности и формализма. Когда вербализм или формализм бездумно штампует одними и теми же формула ми различные явления, не считаясь с их спецификой, он перестает быть только недомыслием или личной беспомощностью того или иного исследователя. Когда он связан с тенденцией абсолютизировать уже достигнутое в науке и превращать ее понятия в универсальные отмычки, он становится симптомом неблагополучия в науке и угрозой ее дальнейшему развитию. Как бы ни было велико уже достиг нутое, оно не должно закрывать пути дальнейшему исследованию, открытию все новых «механизмов» для объяснения новых явлений в их специфических особен ностях, в частности специфических особенностей все более высоких форм психи ческой деятельности. Менее всего при этом речь идет о недооценке общих поло жений рефлекторной теории; как раз здесь нами обобщение принципа рефлекторности было доведено до своего предела — до его совпадения с общим принципом детерминизма; в этой общей форме он универсален и распространяется на все яв ления. Речь идет и не об отрицании или умалении значения принципов павлов ской рефлекторной теории, а о том, чтобы формальным использованием резуль татов, относящихся к исследованным и действительно объясненным явлениям, не закрывать путей для дальнейшего исследования и подлинного, а не вербального объяснения специфических особенностей еще не изученных высших форм. Фети шизация уже достигнутого и застой в науке неразлучны.
Подлинная наука не стоит на месте; она, как мысль человека, находится в по стоянном движении. Она знает лишь временные стоянки. Она всегда в пути. Все уже сделанное — этап на этом пути, только ступенька для дальнейшего углубле ния в сущность явлений и восхождения на новые вершины знания.
2. Психическая деятельность как рефлекторная деятельность мозга
Рефлекторное понимание психической деятельности мозга необходимо влечет за собой новый подход к вопросу о «локализации» психических функций и новое понимание соотношения функции и структуры мозга. Рефлекторная теория выяв ляет неотделимость психической деятельности от мозга. Вместе с тем рефлектор- . ное понимание психической деятельности мозга исключает необходимость или даже возможность искать в мозгу «седалище» души, искать источник психиче ской деятельности внутри мозга, в его клеточном строении, отрывая, таким обра зом, психику от внешнего мира.
До Павлова безраздельно господствовало учение о локализации функций в ко ре, сложившееся в физиологической науке в 70-х гг. прошлого столетия. Основ ной недостаток допавловского учения о локализации психических функций в мозгу заключался в том, что оно соотносило психическую деятельность, лишен ную какой бы то ни было материальной физиологической характеристики, с ана томической структурой, точно так же лишенной какой бы то ни было физиологи ческой характеристики того, что в ней происходит.
Эта общая установка объединяла все допавловские учения о соотнесении пси хических функций и мозга, независимо от того, более узко или более широко ре шали они собственно локализационную проблему. Все расхождения между раз личными локализационными теориями допавловского периода — между Мари и его предшественниками, между Хэдом и предыдущими теориями — были второ- или третьестепенными расхождениями внутри одной общей концепции, которой противостоит сейчас концепция павловская.
Хотя это учение и связывало психику с мозгом, оно было пронизано дуализ мом, поскольку для него существовала, с одной стороны, материальная анатоми ческая структура мозга, с другой — лишенная всякого материального субстрата и физиологической характеристики, значит, чисто духовная, психическая деятель ность мозга. Дуализм — такова основная черта и основной порок этой концепции.
Непосредственное соотнесение психических процессов с мозговыми структу рами безотносительно к динамике совершающихся в них нервных процессов, по существу, исключало всякую возможность вскрыть материальный мозговой суб страт какого бы то ни было конкретного процесса, в характерных для каждого случая особенностях его протекания. С анатомическими структурами как таковы ми, безотносительно к совершающимся в них материальным физиологическим процессам, может связываться не определенный, конкретный процесс восприятия, а лишь восприятие вообще, общее понятие, категория или функция восприятия.
Каждый конкретный психический процесс связан с конкретным физиологиче ским процессом, с конкретной деятельностью или состоянием мозга. В силу этого объяснение психических процессов их зависимостью от структуры или зоны моз га как механизма не может быть продвинуто на реальные психические процессы (восприятия, мышления и т. д.). Эти последние, взятые в своей конкретности, вы ступали все же вне конкретной связи с деятельностью мозга, значит, как чисто ду ховная деятельность, для которой не может быть указано материальной основы.
Психика как функция мозга выступает в этой концепции, с одной стороны, как абстрактное, формальное образование, не как реальный процесс, а с другой сторо ны, трактуется очень примитивно — не как деятельность, всегда извне обуслов ленная, а лишь как отправление определенной ткани.
В силу того, далее, что психоморфологическая концепция соотносила психику с анатомическим строением мозга безотносительно к динамике его нервной дея тельности, психика неизбежно представлялась как детерминированная изнутри свойствами самого мозга, вне его отношения к внешнему миру. Психика человека отрывалась, таким образом, от условий его существования. Условия жизни могли выступить по отношению к психике разве лишь в качестве внешнего фактора. В таком случае психика представлялась якобы детерминированной, с одной сто роны, мозгом, с другой стороны — объективным миром; с одной — природными свойствами мозга, с другой — условиями общественной жизни. Проблема детер минации психического заводилась в тупик.
Это учение давало основание для того, чтобы, исходя из фактической неизмен ности строения мозга человека в ходе исторического развития человечества, умо заключать о неизменности сознания людей и, отрывая таким образом сознание от изменяющихся материальных условий общественной жизни людей, рассматри вать сознание как нечто косное, неизменное, внеисторическое. Вместе с тем уче ние о локализации таило в себе опасность грубого биологизаторства и открывало
путь расизму. Оно неизбежно толкало на то, чтобы объяснять различие сознания людей, стоящих на разных ступенях исторического развития, различием в строе нии их мозга и сводить его к органическому различию мозга людей разных наро дов, рас.
Если допустить, что результаты исторического развития речи и мышления, являющиеся, конечно, деятельностями мозга, откладываются в самих анатомиче ских структурах, то это неизбежно приводит к выводу, что народы, не прошедшие этого пути исторического развития мышления и речи, органически не способны овладеть соответствующими категориями, продуктами более позднего историче ского развития.
Попытка фиксировать историю человечества в структуре мозга означает, соб ственно, не столько «историзацию» учения о мозге, сколько биологизацию трак товки исторического развития. Вступив на этот путь, нетрудно докатиться и до расистских выводов.
Таким образом, недостаточно формально принять положение, что психика — функция мозга. Важно, как раскрывается это положение, какое конкретное содер жание в него вкладывается.
Психоморфологизм локализует психическую деятельность, лишенную какой бы то ни было физиологической характеристики, в морфологической структуре («зоне») без приурочения к ней какой-либо функциональной нервной деятельно сти. В действительности, сама психическая деятельность как высшая нервная деятельность имеет и свою физиологическую, нейродинамическую характеристи ку. Такую характеристику имеет вместе с тем в каждый данный момент и всякая морфологическая структура мозга, поскольку мозг — не мертвая вещь, кусок не живой природы, а функционирующий, работающий орган. В этой нейродинами-ческой характеристике морфологическая структура и физиологическая функция мозга и смыкаются, сливаются, совпадают, так что не приходится внешне их соот носить. Происходит в известном смысле «слитие», объединение физиологии и морфологии; функция и структура объединяются в «конструкции». Это объеди нение основывается не только на зависимости функции от структуры, но и на том, что образующиеся в процессе функционирования связи откладываются в струк туре, что формирование структуры само обусловлено функцией.
Конструкция — это структура в действии, не просто форма вещи, а структура органа, выполняющего определенные функции. Характеристика функциональ ной динамики «конструкции» — это и есть локализация в ней определенной функции.
Нет нужды специально останавливаться на павловском учении о локализации в более специальном смысле. Здесь можно совершенно отвлечься от специаль ного содержания павловских локализационных представлений. Должна ли быть принята более широкая или более узкая локализация функций в мозгу, надо ли относить к «периферическим» частям анализатора в коре человека наиболее эле ментарные, низшие или высшие функции и существуют ли вообще в коре человека эти периферические части анализатора — это вопросы не принципа, а факта. Во прос о более широкой или более узкой локализации решается, и притом по-разно му, для разных ступеней эволюции в зависимости от фактических данных. Прин ципиальное значение функциональной динамической локализации заключается в следующем: для объяснения любого конкретного психического процесса в каче
стве его материального (мозгового) «субстрата» должна заодно со структурой быть взята и приуроченная к ней функциональная физиологическая динамика — «кон струкция», по выражению И. П. Павлова, а не клеточная структура сама по себе, обособленная от физиологических процессов, в ней происходящих.
Если ряд установленных наукой фактов говорит против некоторых морфологи ческих предположений И. П. Павлова, во всяком случае против их распростране ния на мозг человека, то не только теоретические соображения, но и все извест ные нам факты говорят в пользу вышеприведенного принципиального положения.
В связи с этим определенным образом конкретизируется и само понимание психического как функции мозга.
В психоморфологической концепции функция означает, собственно, отправ ление клеточной ткани определенной структуры, целиком детерминированное ею изнутри. В динамической концепции функция, естественно, выступает как деятельность мозга, обусловленная воздействием извне. Психоморфологическая концепция, рассматривающая психическую деятельность как отправление мозга, в принципе совпадает с концепцией Мюллера—Гельмгольца, рассматривающей ощущение как отправление рецептора. Так же как в этой последней, и в психо морфологической концепции вульгарно-механистическое представление о пси хическом как отправлении органа оборачивается другой своей стороной как фи зиологический идеализм.
Таким образом, мозг, служащий для осуществления взаимодействия человека с миром, характеризуется как работающий орган, орган психической деятельно сти, структура которого связана с его функциями. Психическое как функция моз га не сводится к отправлению его клеточного аппарата, а выступает как внешне обусловленная деятельность мозга. То положение, что речь идет о деятельности мозга, обусловленной внешними воздействиями, а не об отправлении клеточной структуры, обусловленной лишь изнутри, никак, конечно, не исключает призна ния специфических особенностей строения мозга, сложившихся под влиянием внешних воздействий в ходе развития, и их роли как условия осуществляемой мозгом деятельности.
Из динамической концепции о локализации функций в мозгу вытекает необ ходимость коренного изменения и общего понимания психических функций или процессов. С морфологическими структурами или анатомическими зонами как таковыми, безотносительно к физиологическим процессам, в них совершающим ся, можно связать не определенный конкретный процесс, скажем, восприятие та ким-то человеком в данных условиях такого-то предмета, а в лучшем случае лишь восприятие «вообще» — категорию или «функцию» восприятия. Понятие функ ции как абстрактной формальной категории, сложившееся в конце прошлого сто летия в «функциональной психологии», — это естественное дополнение к устано вившемуся в 70-х гг. прошлого столетия в физиологической науке представле нию об анатомической зоне или морфологической структуре, взятой обособленно от ее функционально-динамического состояния как непосредственном «механиз ме» психических процессов. Психоморфологическое учение о локализации функций в мозгу и идеалистическая функциональная психология — это две взаимосвязанные части единой концепции. Динамическая локализация связана с представлением о психических процессах как рефлекторной деятельности мозга.
***
Рефлекторная теория деятельности мозга — это учение о тех нервных процессах или актах, посредством которых осуществляется взаимодействие организма, ин дивида с окружающим миром. Рефлекс — это осуществляемый нервной системой закономерный ответ организма на внешнее воздействие. Процесс, начинающийся с рецепции внешнего раздражения, продолжающийся нервными процессами цен трального аппарата, т. е. коры больших полушарий головного мозга, и заканчи вающийся ответной деятельностью индивида, — и есть рефлекторный процесс. Нервный путь, идущий от рецептора к рабочему органу, составляет, как известно, рефлекторную дугу. Она включает рецептор, нервные пути, идущие от него к моз гу (так называемые афферентные нервные пути), самый мозг, нервные пути, веду щие от него к рабочим органам (эффекторные пути), и самые эти органы, посред ством которых осуществляется ответ (эффекторы — мышцы, железы). Если под ответной деятельностью разуметь акт поведения, более или менее сложное дейст вие человека, то связь его с исходным воздействием представляет собой сложную ассоциацию рефлекторных дуг. Осуществляется эта связь в результате не одного рефлекса а системы рефлекторных актов.
Весь процесс взаимодействия начинается с воздействия внешнего раздражи теля на рецептор (орган чувств). Уже рецепция раздражителя — исходное усло вие адекватной реакции организма — сама является рефлекторным процессом, в котором рецепторы выполняют и функции эффекторов. (Современные исследо вания свидетельствуют о наличии в рецепторных приборах целого ряда эффе рентных нервных путей.) Воздействие внешнего раздражителя на рецептор влечет за собой включение в действие центрального коркового аппарата, а его импульсы изменяют возбудимость рецепторов1. Периферический рецептор и центральный корковый аппарат функционируют как единый прибор. Это фундаментальное положение и получило свое выражение в павловском понятии анализатора, пред восхищенном сеченовским пониманием чувствующего снаряда. Подлинный смысл его у Павлова заключается, несмотря на буквальный смысл слова «анализатор», конечно, не в обособлении аналитических функций коры от синтетической ее деятельности, а именно в объединении периферического рецептора и коры в еди ный прибор. Суть дела не просто в том, что в рецепции внешнего раздражителя участвуют и периферический рецептор и центральный корковый аппарат, а в со вместном действии периферического и центрального конца одного и того же при бора как единого целого. Этот единый прибор осуществляет и анализ, и синтез, и дифференцировку, и генерализацию раздражителей. Продуктом его аналитико-синтетической рефлекторной деятельности является ощущение или восприятие как образ вещи, служащей раздражителем.
* Еще С. Р. Рамон-и-Кахаль установил в составе зрительного нерва эфферентные волокна, оканчи вающиеся в сетчатке (1909). Е. Г. Школьник-Яррос (1955) исследовала нисходящие волокна, сле дующие из коры в подкорковый отдел зрительного анализатора. Согласно А. М. Гринштейну, нис ходящие к сетчатке волокна связаны с регуляцией процесса адаптации. Р. Гранит обнаружил изменение электрической активности ганглиозных клеток сетчатки под влиянием раздражения та-лямической области (1954). Обратное влияние центров на рецепторы было показано и для про-приоцепторов (Хант, 1952). Роль обратных влияний на слуховой рецептор в процессе слуховой адаптации отмечают Дэвис, Тасаки, Гольдштейн (1952). Важное значение в перестройке функционального состояния рецептора играет собственный про-приомускулярный аппарат, имеющийся в каждом анализаторе. Корковое представительство этого аппарата расположено в ядрах соответствующих анализаторов (Квасов, 1956).
Рефлекторная деятельность, вызываемая воздействием нового раздражителя, выражается прежде всего в ряде реакций, обеспечивающих лучшие условия для восприятия свойств внешнего раздражителя (например, рефлекторные движения глаза в сторону раздражителя, изменения диаметра зрачка и т. д.). Ориентировоч ный рефлекс — это прежде всего рефлекс на новый раздражитель, создающий благоприятные условия для выявления его свойств. Он сохраняет свое значение и при восприятии уже ранее действовавших раздражителей (движения глаз, про слеживающих контур предмета, и т. п.).
В процессе восприятия ориентировочные реакции организуются и складыва ются в определенные стереотипы, когда, например, вырабатываются и закрепля ются определенные «ходы», или «маршруты», движения глаза, ощупывающего предмет. Выработка в процессе индивидуального развития таких (генерализованных и стереотипизированных) «ходов» и «маршрутов» ориентировочных движе ний глаза и образует способность смотреть.
Способность смотреть, как и способность к любой психической деятельности, формируется в самом процессе этой деятельности.
Однако смотреть и видеть — не одно и то же: смотреть еще не значит видеть, хотя и нельзя видеть не смотря. Каждое ощущение и восприятие необходимо предполагает специфические для него рефлекторные реакции, а не только ориен тировочные. Ориентировочными рефлексами, общими для разных раздражите лей, очевидно, никак не объяснить специфичность различных ощущений.
Основное значение для каждого вида ощущений имеют специфичные для него рефлекторные реакции, как безусловные, так и условные.
В последнее время рядом исследований показана роль условных рефлексов в формировании ощущений (Гершуни, Быков, Пшоник и др.). Подтверждением этого же положения, по существу, являются и не связывавшиеся с учением об условных рефлексах многочисленные опыты со зрением. Например, давнишние опыты Страттона и последующие работы некоторых ученых доказали, что, если человеку надеть очки, переворачивающие изображение предметов вверх ногами, он по прошествии некоторого времени будет правильно воспринимать предметы. Опыты, доложенные на XIV Международном психологическом конгрессе в Мон реале, показали, что такой условно-рефлекторной перестройке поддается и цвето ощущение'.
Фактический материал исследований свидетельствует о существенной роли условных связей в формировании ощущений. Однако из этого никак не следует, что они состоят только из условных рефлексов. Как и все условные рефлексы, они имеют и безусловно-рефлекторную основу, состоящую из специфических для данного рецептора безусловных рефлексов. Раздражители, адекватные, как при нято говорить, тому или иному рецептору2, это и есть не что иное, как безуслов ные раздражители, а реакции на них глаза или другого анализатора это и есть без условные рефлексы, образующие основу рефлекторной деятельности каждого
* См. Koher Ivo Experiments with proonged optica Distortions // Ada Psychoogica. — Vo. XI. — № 1. — Amsterdam, 1955. — P. 176. См. также описание двух фильмов: Erismann Theodor and Koher Ivo Upright Vision through inverting Spectaces (p. 187) и Pronko N. H. and Snyder F. W. Vision with Spatia Inversion (p. 187-188) // Contemporary Psychoogy. - 1956. - Vo. 1. - № 6, June.
2 Следовало бы, собственно, говорить, наоборот, о рецепторах, адекватных определенным раздражи телям.
анализатора. Такой безусловной рефлекторной реакцией зрительного прибора является, например, разложение зрительного пурпура в светочувствительных клетках глаза, рефлекторно вызываемое воздействием света. Безусловные реф лексы, специфичные для данного рецептора, совместно с надстраивающейся над ними системой условно-рефлекторных реакций образуют единую рефлекторную деятельность анализатора. В силу этого единства и взаимосвязи можно, изменяя условные компоненты рефлекторной деятельности, изменять и ее конечный ре зультат. Изменяемость конечного результата в зависимости от изменения услов но-рефлекторного компонента деятельности анализатора никак, однако, не сви детельствует об отсутствии безусловной рефлекторной основы.
В системе единой рефлекторной деятельности анализаторов, начинающейся с воздействия внешнего раздражителя на рецептор, сохраняют свое значение и ори ентировочные реакции, но они занимают в ней подчиненное положение. Ориен тировочный рефлекс на индифферентные раздражители более или менее быстро угасает. В структуре условно-рефлекторной деятельности ориентировочный реф лекс восстанавливается, но уже в качестве реакции явно подчиненной, следу ющей за сигнальной функцией раздражителя. В структуре условного рефлекса ориентировочные реакции возникают на все изменения сигнального раздражите ля — как сильные, так и слабые. Слабые сигнальные раздражители в большей мере вызывают ориентировочные реакции, чем сильные несигнальные. Усиленные ори ентировочные реакции возникают, когда сигнальный раздражитель становится трудно дифференцируемым. Ведущая роль сигнального значения раздражителя и, значит, специфической условно-рефлекторной деятельности анализаторов про является и в том, что в опыте, при инструкции считать световые сигналы, сильные ориентировочные рефлексы возникают только на свет, а при инструкции считать звуки —только на звуковые раздражители*.
Таким образом, воздействие раздражителя на рецептор вызывает рефлектор ную деятельность соответствующего анализатора (т. е. рецептора и соединенного с ним афферентными и эфферентными нервными путями центрального корково го аппарата). Эта рефлекторная деятельность представляет собой сложнейшую систему специфических для каждого рецептора безусловных и условных рефлек сов, в которую включаются также и ориентировочные рефлексы, как безуслов ные, так и условные2. Внутри такой системы рефлексов между ориентировочны ми и специфическими условными рефлексами возникают сложные динамические отношения: сильный ориентировочный рефлекс на один раздражитель тормозит образование условных рефлексов на другие раздражители; если по ходу опыта индифферентный раздражитель, вызывающий на себя ориентировочный рефлекс, становится сигнальным, он переключает ориентировочный рефлекс с других, да же физически сильных, но индифферентных раздражителей на себя3; ослабление
См.: Соколов Е. Н. Высшая нервная деятельность и проблема восприятия // Вопросы психологии. — 1955. - № 1. - С. 62.
2 Ориентировочный рефлекс обычно характеризуется как реакция на новое. Но этим не определяет ся, что в отношении этого нового осуществляется в результате ориентировочной реакции. По сущест ву, ориентировочный рефлекс осуществляет первичное различение раздражителя. Констатируя, что что-то изменилось, что перед индивидом сейчас не то, что было раньше, ориентировочный рефлекс осуществляет, как и рефлекторная деятельность вообще, некий, пусть первичный, анализ ситуации. См.: Соколов Е. Н. Высшая нервная деятельность и проблема восприятия // Вопросы психологии. — 1955. - № 1.
сигнального раздражителя, делающее его трудно дифференцируемым, вызывает усиление ориентировочного рефлекса по отношению к нему и т. д. Общая карти на рефлекторной деятельности, таким образом, еще более усложняется1.
Такова в первом грубом приближении та сложная рефлекторная деятельность, которая своим жизненно важнейшим для индивида результатом имеет ощущение или восприятие.
Образ предмета является продуктом целой системы или ассоциации рефлек торных актов. Каждый из них изменяет положение воспринимающего по отноше нию к раздражителю, и лишь вся совокупность следующих друг за другом рефлек торных актов, вызываемых действием предмета на рецепторы и осуществляющих анализ и синтез, дифференцировку и генерализацию раздражителей, и образует ощущение. Образ, собственно, это и есть совокупность последовательно совер шающихся и друг с другом ассоциирующихся, смыкающихся в единое целое реф лекторных актов, в результате которых перед нами симультанно выступает вещь в многообразии ее сторон и свойств. (Построение образа в процессе зрения можно сравнить не с запечатлением изображения на фотопластинке, а с построением изображения в телевизоре, когда электронный луч, обегая изображение, последо вательно посылает электрические импульсы.) Образ существует, лишь поскольку длится рефлекторная деятельность мозга. Он неотделим от нее. Нигде поэтому не существует образа как такого идеального, которое было бы вовсе обособлено от материального процесса, от материальной деятельности мозга.
Никак не приходится внешне соотносить образ, психические явления с мате риальной деятельностью мозга и какими-то спекулятивными соображениями ре шать вопрос о том, как они соотносятся. Изучение реального процесса рефлек торной деятельности, возникающей в результате воздействия раздражителя на рецептор (орган чувств), прямо показывает, как в процессе рефлекторной дея тельности возникают психические явления. Они ее закономерный продукт
В результате этой рефлекторной деятельности раздражитель выступает отра женным в ощущении или восприятии. На отраженный в ощущении, в восприятии раздражитель в непрерывном потоке рефлекторной деятельности замыкаются новые рефлекторные реакции, и в этом потоке образуется ответ человека на воз действие внешнего мира — его действия, которыми он удовлетворяет свои по требности, изменяет мир.
Так же как чувственный образ предмета является продуктом сложнейшей аналитико-синтетической рефлекторной деятельности, так и действия людей — это более или менее сложный продукт целой совокупности рефлекторных дуг, замы кание которых требует образования связей двигательного (и речедвигательного) анализатора с зрительным, слуховым и т. д.
Осуществление любого действия посредством соответствующих движений (так называемых произвольных движений) предполагает образование связей меж ду потоком чувственных сигналов, поступающих по ходу движения в мозг от пере' Стоит теперь вспомнить ту наивную в своей простоте картину, которую рисовала нам по старинке рецепторная теория: внешний раздражитель воздействует на рецептор и в зависимости от его ка чества (длины волны и т. д.) вызывает те или иные изменения его состояния. Сведения об этих из менениях в состоянии рецептора по проводящим путям доносятся до мозга; мозг принимает эти «донесения» — и налицо ощущение! Как далека эта прямо-таки святая наивность от правды жизни со всей ее сложностью!
мешающегося органа, и потоком чувственных сигналов, идущих от воздействия внешних условий, в которых совершается действие, от предметов, на которые оно направлено. В силу этих связей и их обратимости, чувственные сигналы от пред метов и условий, в которых они находятся, начинают регулировать действия*.
В результате образования сложнейшей системы рефлекторных дуг образ того или иного предмета или явления (точнее — отображенный в нем предмет) высту пает как сигнал для того или иного действия2.
Следовательно, никак не приходится внешне соотносить психическую дея тельность с рефлекторной нервной деятельностью мозга и провозглашать их единство на основании каких-либо умозрительных соображений;прямое изуче ние фактического хода рефлекторной деятельности мозга показывает, как в про цессе этой деятельности, по ходу ее возникают психические явления — ощуще ния, восприятия и т. д. и как отраженные в них раздражители становятся сигнала ми деятельности животного или человека. Мы имеем, таким образом, перед собой фактически единую деятельность. Это психическая деятельность, так как в ней осуществляется отражение объектов, в ощущениях и восприятиях; это вместе с тем нервная деятельность материального органа — мозга, подчиненная всем зако нам динамики нервных процессов. Положение о неотделимости психических яв лений, психической деятельности от материальной нервной деятельности мозга приобретает очевидность и осязаемость; оно отчетливо выступает из всей сово купности реальных фактов и выделяется из них как их общий смысл и итог.
В последние годы у нас неоднократно ставился вопрос о месте психических явлений в рефлекторной деятельности и о реальной роли, выполняемой в ней об разом. Попытки решения этого вопроса не раз заводили в тупик. Это происходи ло прежде всего потому, что его пытались решить в рамках фиктивной схемы — одной рефлекторной дуги, в которую хотели втиснуть и построение образа пред мета и действие с ним человека.
Это была рефлекторная дуга «вообще», осуществляющаяся неизвестно в ка ком анализаторе и никак не объединяющая рефлекторные дуги разных анализа торов. В ней, естественно, никак не могли уместиться и построение образа пред мета и действие человека. Всякая попытка вклинить в рефлекторную дугу образ в качестве особого звена и сделать ее эффекторный конец зависимым от образа, не избежно грозила разрывом материальной непрерывности рефлекторного акта и идеалистической дематериализацией рефлекторной деятельности мозга.
Все становится на свои места и получает свое естественное разрешение, если отбросить эту фиктивную схему и обратиться к действительному процессу реф1 Павлов И. П. Физиологический механизм так называемых произвольных движений // Полн. собр. соч. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. - Т. III, ч. 2. - С. 315-319.
2 В силу этого И. П. Павлов и характеризовал ощущения, восприятия как сигналы действительности, а условный рефлекс, являющийся реакцией на сигнальный раздражитель, как явление не только физиологическое, но и психическое. «Существенный признак высшей нервной деятельности» И. П. Павлов усматривал именно в том, что в ней действуют сигнальные раздражители, и в том, что «они при определенных условиях меняют свое физиологическое действие» (Павлов И. П. Лекции о работе больших полушарий головного мозга // Полн. собр. соч., т. IV, 1951. — С. 30) (подчеркнуто нами. — С. Р.). Это возможно только в силу того, что высшая нервная деятельность есть деятель ность не только физиологическая, но и психическая. (Павлов И. П. Условный рефлекс // Полн. собр. соч. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. - Т. III, ч. 2. - С. 322.)
декторной деятельности в его реальной сложности как к потоку, состоящему из множества сложно взаимодействующих рефлекторных дуг.
Рефлекторная деятельность мозга вызывается раздражителем, выступающим сначала как физический агент. В ходе вызванной им рефлекторной деятельности возникает ощущение, и раздражитель, выступавший первоначально лишь как фи зический агент, принимает характер чувственно воспринимаемого объекта. Даль нейший ход рефлекторной деятельности совершается под воздействием этого чувственно отраженного посредством ощущения объекта (который не перестает при этом быть и физическим агентом). Таким образом, ощущение включается в поток рефлекторной деятельности.
Необходимой философской предпосылкой правильного решения вопроса о ре альной роли психических явлений, образа в рефлекторной деятельности служит при этом понимание того, что в этой деятельности сигналом является объект-раз дражитель. Когда его воздействие вызывает ощущение, это последнее опосредству ет зависимость дальнейшей рефлекторной деятельности от раздражителя. Сигнал в таком случае — это раздражитель, отраженный в ощущениях, воспринимаемый в качестве объекта. Благодаря отражению раздражителей и условий, в которых они выступают, раздражители в зависимости от условий меняют, говоря словами И. П. Павлова, свое физиологическое действие.
Признание реальной роли ощущений, восприятии, вообще психических явле ний в детерминации рефлекторной деятельности не вносит никакого субъекти визма в ее понимание в силу того, что — в соответствии с основной линией мате риалистического монизма в теории познания — ощущения, восприятия и т. д. — это отражения, образы реально существующих вещей. Поэтому действие ощуще ний и восприятии — это действие раскрывающихся перед познающим человеком вещей, отражением которых ощущения и восприятия являются'.
Рефлекторная деятельность дает два особенно жизненно важных результата:
отражение мира — непосредственное чувственное и опосредствованное словом — и действия человека, посредством которых он удовлетворяет свои потребности, реализует свои цели и соответственно преобразует действительность.
Между чувственным отражением и действием — этими двумя важнейшими итоговыми результатами рефлекторной деятельности — имеются существенные взаимоотношения. С одной стороны, чувственное отражение действительности — условий, в которых совершается действие, и предмета, на который оно направле но, — служит для регуляции действия. Вместе с тем именно через свое отношение к выполняемому человеком действию те или иные прежде индифферентные раз дражители приобретают сигнальное значение. С приобретением прежде индиф ферентным раздражителем сигнального значения чувствительность к нему повы шается (пороги снижаются); его анализ, более тонкая его дифференцировка осуще ствляется именно через связь с ответной деятельностью, по отношению к которой он имеет сигнальное значение. Для того чтобы два близких впечатления стали дифференцироваться, нужно, чтобы по ходу и задачам осуществляемой челове ком деятельности возникла потребность в их дифференцировке; при успешном
Раздражители, отраженные в ощущениях, естественно, могут вызывать реакции, которые не вызы вают раздражители, в ощущениях не отраженные. Это сказывается даже на таких явлениях, как адаптация. Судя по опытам (в лаборатории Е. Н. Соколова), адаптация возникает по отношению к слышимым звукам; по отношению к звукам полпороговым адаптация не создается.
выполнении этой деятельности дифферевдировка раздражителя получает «под<| крепление» со стороны действительности. !
Однако «подкрепление», необходимое для успешного осуществления рефлекторной деятельности, для рефлекторного построения чувственного образа предметов действительности, надо, очевидно, искать не только в конечном подкреплении действительностью реакций двигательного анализатора. Рефлекторная деятельность, осуществляющаяся, скажем, в зрительном анализаторе, получает «подкрепление» в рамках этой деятельности. Подкреплением для нее служит самое получение отчетливого образа предмета. Образ, в котором удовлетворяв ются «потребности» глаза, связанные с его функциями, образ, удовлетворяющий потребность в отчетливом видении, устраняющий необходимость в дальнейшем разглядывании, — это и есть подкрепление. Иначе говоря, успешное выполнении специфической для зрительного рецептора аналитико-синтетической деятельности видения служит подкреплением для ориентировочной деятельности смотре ния. То же и со слухом: само слышание, удовлетворение потребностей слуха, фор»;
мирующихся вместе с его функциями — выявлять свойства звука во всех ему:
свойственных отношениях: звуковысотных, ладовых, гармонических и т. д., — служит подкреплением слушания, прислушивания, вслушивания, т. е. всей активной работы действенного человеческого слуха.
Здесь, вероятно, первые истоки «теоретического» познания, эстетического созерцания и радости, с ними связанной, — радости познавать действительность, прослеживая ее очертания, созерцать красоту ее форм, воспринимать жизнь в полноте ее звучаний.
* * *
Рефлекторная теория как учение о замыкании связей теснейшим образом свя зана с учением об ассоциациях, означая при этом глубокое и принципиальное пре образование традиционной ассоциативной теории старого эмпиризма.
Первая отличительная особенность рефлекторного понимания ассоциаций за ключается в том, что ассоциация как целостный процесс, не только психический, но вместе с тем и физиологический, мыслится в виде связи не одних только цен тральных звеньев рефлексов и якобы только к ним приуроченных представлений, а цельных рефлекторных дуг. Это значит, что ассоциация — это не просто связь между двумя представлениями; реальными звеньями ассоциации являются взаи модействия индивида с миром, с объективной реальностью. Из этого исходного положения вытекает коренная перестройка всего традиционного учения об ассо циациях.
Ассоциация неотделима от условной (временной) связи как элементарной фор мы синтеза. Элементарной формой синтеза является условная (временная) связь между двумя раздражителями, образующаяся в процессе условно-рефлекторной деятельности (например, связь между компонентами комплексного раздражителя).
Ассоциация есть связь, образующаяся между сигнальным раздражителем и тем, что он сигнализирует'; она имеет, как правило, сигнальный характер и образует ся, если первый ее член сигнализирует событие, имеющее для нас жизненную знаПри изучении ряда цифр, слов и т. п. ассоциации между двумя членами ряда образуются, если пред шествующий член становится для нас сигналом того, чтобы ответить на него следующим членом ряда.
чимость как отвечающее нашим потребностям, интересам, задачам нашей дея тельности*.
Образование ассоциации — это, по существу, процесс, в котором одно явление приобретает значение сигнала другого явления2 Значимость событий, которая сигнализируется обстоятельствами, вступающими с ним в ассоциативную связь, «подкрепляет» ассоциацию. Чтобы ассоциативная связь образовалась, она долж на иметь для человека значение, смысл.
Мыслительные связи как смысловые нередко противопоставлялись ассоциа тивным как якобы бессмысленным, механическим. Основанием для такой трак товки ассоциаций явилось то обстоятельство, что образующаяся у человека при определенных условиях связь между двумя объектами или явлениями может быть несущественной для них. Однако образование этой связи между ними все же должно иметь смысл для индивида, у которого она устанавливается (так, но мер телефона, который мне надо набрать, чтобы связаться с нужным мне челове ком, несущественен для характеристики этого человека, но общение с ним долж но быть нужно мне, чтобы я запомнил номер его телефона). Постольку ассоциа ция — тоже осмысленная связь; утрачивая свой жизненный смысл для индивида, она угасает.
В силу своего сигнального характера, ассоциативная связь динамична: она об разуется (замыкается), угасает и при определенных условиях вновь восстанавли вается3. Обычно не бывает так, что прошлое либо постоянно нами помнится, либо никогда не вспоминается. Воспоминания иногда угасают, а потом вновь восста навливаются. Причина их исчезновения может заключаться не только в том, что мы не сталкиваемся с воздействиями, которые могли бы по ассоциации восста навливать эти воспоминания, но и в том, что связь между этими воздействиями и забытым угашена. Иногда все на каждом шагу напоминает нам о прошлом — любая мелочь, даже, казалось бы, лишь очень отдаленно с ним связанная, а в других слу' В качестве ассоциации из прочих условных связей иногда выделяют временную связь между двумя нейтральными раздражителями, подобную той, которая была констатирована в опытах Подкопаева и Нарбутовича (см.: Нарбутоёич И. О. и Подкопаев Н. А. Условный рефлекс как ассоциация // Тру ды физиологических лабораторий акад. И. П. Павлова. — 1936. — Т. VI, вып. 2.). Однако образовать связь между двумя «нейтральными» раздражителями (не пищевыми и т. п.) Подкопаеву и Нарбуто-вичу удалось, как известно, лишь введя новые, необычайные раздражители, т. е. вызвав по отношению к ним ориентировочный рефлекс, а это по существу значит, что второй раздражитель служил удовле творению «познавательной» потребности, возникающей с появлением первого, и эта связь была, та ким образом, сигнальной. Ее отличие от рефлекторных связей, образующихся, скажем, на пищевой раздражитель, заключалось, собственно, лишь в том, что рефлекторная деятельность, ее подкрепле ние и ее сигнальность осуществлялись в рамках «познавательной» деятельности анализаторов.
2 Мальчик Алеша Р., четырех лет, выходит с матерью в праздник на улицу, его внимание привлекают флаги. Ему говорят: «Сегодня праздник» и ведут к дяде Коле, где его ожидают угощение и всякие развлечения. По прошествии нескольких месяцев, выйдя на улицу и снова увидав флаги, он заявля ет: «Сегодня мы идем к дяде Коле». Флаг приобрел для него определенное значение: он стал сигна лом посещения дяди Коли и связанных с этим посещением развлечений и лакомств.
3 Намечая замысел функциональной психологии как психологии физиологического типа, Титченер характеризовал господствующую в то время ассоциативную психологию как психологию структур ную и анатомическую (о титченеровской концепции структурной и функциональной психологии см. Bentey Madison. The psychoogies caed «structura». Historica derivation // Psychoogies of 1925 // Ed. by Murchison. - 1928. - Part VI. - P. 383-384). В силу того что прежняя ассоциативная психология была связана с анатомо-морфологической концепцией, в которой на передний план вы ступила структура, а не деятельность, ассоциативные связи в прежней ассоциативной психологии мыслились как статические структурные связи. На самом деле это не так.
чаях ничто не оживляет в нас воспоминания — когда само прошлое для нас мерт во, когда оно утратило для нас былое значение.
И. П. Павлов утверждал, что ассоциация и условный рефлекс (условная или временная связь) «сливаются». Это верно в том смысле, что нельзя, как мы с са мого начала сказали, обособлять ассоциацию представлений от замыкания цель ных рефлекторных дуг. «Слитие» ассоциации с условной временной связью пре одолевает это обособление. Помимо того, оно позволяет видеть единство всего ряда разнообразных связей, начиная с тех, в которых не осознаются ни элементы в них входящие, ни самая их связь, а только конечный психологический эффект связывания (как, например, связь — «ассоциация» — зрительных и мышечных воздействий предмета, в результате которых воспринимается глубина), и кончая связями, в которых осознаются самые элементы, в них вступающие. (Именно эти последние связи между психологически данными элементами и являются ассо циациями в более узком, специфически психологическом значении этого термина.)
Только при таком объединении всех этих связей общие законы, их регулирую щие, выступают в своем истинном универсальном значении.
Связывая таким образом ассоциации с (условным) рефлекторным процессом, важно осознать следующее: условный рефлекс или временная связь в павловском их понимании отнюдь не соответствуют ассоциации в традиционном понимании старой эмпирической ассоциативной психологии.
Прежде всего образование условной (или временной) связи не зависит от од ной лишь смежности двух раздражителей во времени. Образование условного реф лекса не сводится к механической подстановке одного стимула на место другого просто в силу их временной смежности. Такое представление о «классическом павловском условном рефлексе», распространенное среди американских пред ставителей теории «обусловливания», не соответствует павловской концепции. Согласно последней, существеннейшую роль в образовании условной связи игра ет «подкрепление».
Таким образом, образование связей оказывается подчиненным взаимоотноше ниям индивида с окружающим миром. Тем самым преодолевается механицизм старой ассоциативной теории.
Новое, павловское понимание условной связи никак не может служить осно вой для старого понимания ассоциации. Для осуществления «слития» условной связи и ассоциации или наложения ассоциации на условную связь требуется, на оборот, коренное преобразование старого понятия ассоциации, построение новой ассоциативной теории.
Говоря о «слитии» ассоциации с условной связью, многие сейчас попросту сводят ассоциацию к замыкающейся в коре физиологической связи. Это неверно. Такое сведение означало бы упразднение ассоциации как психологического поня тия, а она должна быть сохранена как таковое. Замыкание связи в коре — это нервный, физиологический процесс (и без него ассоциации не бывает). Эта связь получает свое психологическое выражение, когда в результате замыкания нерв ной связи в коре (условный рефлекс в его физиологическом выражении) для че ловека замыкается связь отраженных в восприятии, представлении или мысли объектов. Эта связь и есть ассоциация в ее психологическом выражении'.
См. дальше о синтезе (формой которого является ассоциация) и анализе как физиологических и психологических понятиях.
Ассоциацию нельзя ни оторвать от целостного рефлекторного процесса, пси хологическим выражением которого она является, ни свести к одному лишь нерв ному, физиологическому факту замыкания нервной связи в коре. Таким образом, понятие ассоциации должно быть сохранено в психологии; вместе с тем оно долж но быть преобразовано. Разработка психологической теории ассоциаций на базе (Ьизиологического учения об условных связях — одна из важных очередных задач психологической науки. Ее разрешение должно привести к формулировке ряда общих закономерностей психической деятельности, которые сейчас обычно ис кусственно втискиваются в главу о памяти.
***
Рефлекторная, отражательная деятельность мозга — это деятельность аналитико-синтетическая. Анализ и синтез образуют ее основной состав, ее остов. Замыкание связей, ассоциаций — это наиболее общая форма синтеза аналитиче ски выделяемых элементов. Ощущение и восприятие — чувственный образ вещей и явлений окружающего мира — возникают в результате анализа (и синтеза), спе циальной дифференцировки (и генерализации) раздражителей. С возникновени ем ощущений и восприятии воздействующие на мозг раздражители выступают в качестве объектов; анализ и синтез объектов приобретают психологическое содер жание. Переходя в анализ и синтез объектов, их чувственных качеств, физиоло гический анализ и синтез раздражителей, не переставая, конечно, оставаться и физиологическими процессами, становятся процессами психологическими, харак теризующими процесс познания в целом, начиная с чувственных его форм.
Наличие и в чувственном отражении анализа и синтеза означает, что вопреки кантианской философии и вюрцбургской психологии отношения отражаются не только мышлением, но и чувственным восприятием. Восприятие, как созерцание вещей и явлений действительности в их связях и отношениях, и чувственное мышление как деятельность, выявляющая эти связи и отношения в чувственном содержании действительности, непрерывно переходят друг в друга. В реальном процессе познания мы имеем переход восприятия в мышление, мышления в вос приятие.
Дальнейший переход анализа и синтеза как деятельностей, характерных для познавательного процесса в целом, к анализу и синтезу как операциям собственно мышления обусловлен переходом от анализа и синтеза непосредственных чувст венных образов к анализу и синтеза словесных «образов»'.
В психической деятельности человека существенную роль играют словесные («второсигнальные») ассоциации. Под словесными ассоциациями при этом разумеются ассоциации не между словами (по созвучию и т. п.), а между обозначаемыми ими предметами или явлениями, так же как образные («первосигнальиые») ассоциации — это ассоциации не между образами, а между предметами, отра жением которых они являются.
' В попытке понять мышление как движение анализа и синтеза в их взаимосвязи некоторые психоло ги усматривают не более, не менее как сведение мышления к физиологическим закономерностям, отказ от его психологической трактовки. Анализ и синтез, таким образом, вовсе изгоняются из пси хологической концепции мышления; они признаются исключительным достоянием учения о выс шей нервной деятельности как учения физиологического. С другой стороны, некоторые физиологи объявляют, что понятия анализа и синтеза, которыми оперирует павловское учение о высшей нерв ной деятельности, не имеют якобы ничего общего с понятиями анализа и синтеза, с которыми имеет дело психология. И одно и другое, как видим, неверно. Психологические понятия анализа и синтеза не сводятся к физиологическим, но не могут быть обособлены от них. Поэтому психологическая Объективация мысли в слове является необходимой предпосылкой для распространения на мышление рефлекторного анализа. Мышление, оперирующее с мыслительным материалом, объективированным в слове, всегда есть взаимодействие мыслящего субъекта с объективированным в слове содержанием знания. Распространить принципы, лежащие в основе рефлекторной концепции, на мышление — это не значит свести мышление к элементарным рефлексам, утратив, таким образом, его специфику; это значит понять его как взаимодействие познающего человека с объективированными в слове итогами общественного опыта, как общение человека с человечеством.
На каждой ступени познания характер анализа, синтеза, обобщения изменяется в зависимости от того, что анализируется, синтезируется, обобщается. (Очень показательно это выступает, например, при сопоставлении первосигнальной генерализации и понятийного обобщения.) В свою очередь и самый переход к новой ступени познания совершается в результате анализа, синтеза, обобщения содержания предшествующей ступени. Вместе с тем наличие одних и тех же общих процессов анализа, синтеза и обобщения — хотя и выступающих в различных специальных формах — на всех ступенях познания обусловливает единство познава тельного процесса, своей реальной основой имеющее единство его объекта — бытия, раскрывающегося в процессе познания. В силу единства познавательного процесса, выражающегося в этой общности основных его операций на всем протяжении процесса, падает дуалистическое противопоставление чувственного познания и рационального, падают эмпиризм и рационализм. Вместе с тем различие ступеней познания сохраняется. На каждой ступени оно выступает в качественном своеобразии анализа, синтеза, обобщения'.
Вводя понятия анализа, синтеза, обобщения в психологическое исследование мышления, нельзя не поставить вопроса о том, как эти понятия в психологиче ском исследовании соотносятся с понятиями анализа, синтеза, обобщения, кото рыми оперируют логика и теория познания.
Ответ на этот вопрос вытекает из того, что уже было сказано о взаимоотноше нии психологии мышления и логики. Логика и психология мышления относятся к тому же познавательному процессу; психология мышления исследует этот про цесс в закономерностях его протекания, в закономерных зависимостях результата этого процесса от условий, в которых он совершается; логика фиксирует соотноше ния между мыслями — результатами познавательного процесса, которые имеют место, когда мышление оказывается адекватным бытию. В соответствии с этим логика изучает соотношения различных продуктов познания в системе знания в смысле уровня заключенного в них анализа; теория научного познания (эпистемология) изучает эти же соотношения на различных этапах исторического разви тия знания; психология же изучает анализирование и синтезирование как мысли тельные процессы или деятельности индивида в причинных закономерностях их протекания (см. выше, гл. II, общая часть, § 2).
теория мышления как аналитико-синтетической деятельности «накладывается» на физиологиче скую трактовку анализа и синтеза и вместе с тем не сводится к ней. ' Специфические формы анализа и синтеза, характерные для абстрактного мышления, проанализи рованы нами выше (см. гл. II). Основная отличительная особенность анализа в области мышления заключается в том, что он переходит в абстракцию, направленную на выделение явления в чистом гиде, т. е. в абстракцию от привходящих, сторонних обстоятельств, которые осложняют явление и маскируют его существенные закономерности.
Анализ и синтез (и производные от них абстракция и обобщение) — основные процессы мышления. Закономерности их протекания и закономерные соотноше ния между ними — основные внутренние законы мыслительной деятельности.
Смысл такой постановки вопроса заключается, конечно, совсем не в том, что бы свести все конкретные мыслительные операции (арифметические, геометри ческие и т. д.) к этим общим категориям, утеряв, таким образом, их многообраз ную специфику. Каждая из многообразных мыслительных операций должна быть понята и объяснена в своей конкретной специфичности. Но нельзя построить об щую теорию мышления, не вскрыв и то общее, что объединяет все эти частные операции, не поняв каждую частную операцию как специфическую форму прояв ления общего. Для того чтобы построить общую теорию мышления, надо понять каждую частную мыслительную операцию как результат движения и специфиче скую форму проявления одних и тех же общих им процессов анализа и синтеза, абстракции и обобщения и показать, как сам анализ и синтез (и производные от них абстракция и обобщение) приобретают каждый раз новые специфические фор мы. В ходе такого исследования мышления специальные мыслительные операции должны выступить как частные формы анализа и синтеза, как результат их дви жения; с другой стороны, самый анализ, синтез и т. д. должен применительно к соответствующим объектам и условиям выступить в виде этих частных опера ций. Этим определяется программа, общее направление психологической теории мышления.
Исходным и определяющим для этой теории является то, уже выше сформу лированное положение, что основной способ существования психического — это его существование как деятельности, как процесса. Раскрытие закономерностей мышления как процесса является поэтому основной задачей психологического исследования. Все «образования» умственной деятельности, будь то образы, по нятия или уже сложившиеся способы действия, операции, так называемые умст венные действия, — должны быть в психологическом исследовании раскрыты как результаты психических процессов, как производные от этих последних.
В этом положении ничего, по существу, не меняет тот, сам по себе, конечно, фундаментальный факт, что человек в ходе своей умственной деятельности, в процессе общения, обучения усваивает знания, истины, принципы и способы действия, выработанные человечеством в ходе его общественно-исторического развития. Усвоение по внутренней психологической, а не только результативной своей характеристике (сводящейся к голому факту наличия определенных зна ний, их усвоенности) само есть их анализирование, синтезирование и обобщение, и именно эта деятельность должна быть предметом психологического исследова ния при изучении усвоения знаний. Знания, за которыми не стоит собственная аналитико-синтетическая, обобщающая работа мысли, — это формальные знания. Когда говорят, что человек как индивид не открывает, а лишь усваивает уже до бытые человечеством знания (хотя есть люди, которые сами их добывают), то это, собственно, значит лишь то, что он не открывает их для человечества; но лично Для себя он все же должен их открыть.
Концепция, которая исходит из исследования мышления как процесса, как Деятельности (анализирования, синтезирования, обобщения) и изучает все мыс лительные образования как результаты мыслительной деятельности, раскрывая за всеми ее продуктами процесс, закономерно к ним приводящий, коренным обра зом Противостоит концепциям, принимающим результат мыслительной деятель ности как исходное, данное.
Только первая из этих концепций в состоянии выйти за пределы феноменалистических описаний, голых констатации и дать подлинное объяснение мыслительной деятельности и ее результатов.
Доказательством этому может служить гештальтистская теория (получившая особенно законченное и утонченное выражение в книге Вертгеймера «О продук тивном мышлении»)'. Первая особенно примечательная ее черта заключается именно в том, что в ней все сводится к соотношению так или иначе структуриро ванных «ситуаций», которые человек видит перед собой как данное; из поля зрения вовсе исчезает процесс, та мыслительная деятельность (анализирования, син тезирования, обобщения), в результате которой человек так или иначе видит си туацию, геометрический чертеж и т. д.
Такой подход неизбежно приводит к голому феноменологическому описанию последовательно выступающих итогов мыслительной деятельности без раскры тия условий и путей, которые к ним приводят, к констатации того факта, что че ловек сначала «видит» ситуацию, чертеж и т. п. так-то, а потом «увидел» объек тивно ту же ситуацию иначе, в иной структуре, без надлежащего объяснения того, почему это произошло. Между тем исследования2 показывают, что динамика раз личного «видения» одного и того же чертежа производив от хода мыслительной деятельности, в которую этот чертеж включается. То или иное «видение» черте жа, выделение то одной, то другой линии и объединение выделившихся линий в ту или иную фигуру закономерно определяются анализом условий задачи. Этот анализ осуществляется через соотнесение условий задачи с ее требованиями, т. е. через синтетический акт. Выделение одних или других линий, объединение их в одни или другие фигуры при разном «видении» — это результат чувственного анализа и синтеза.
Чувственный анализ и синтез чертежа и отвлеченный, понятийный анализ и синтез условий и требований задачи представляют собой, по существу, единый про цесс, протекающий одновременно на разных уровнях. В нем ничего нельзя понять, если обособить друг от друга чувственное и логическое, восприятие и мышление.
Только обратившись к изучению этой сложной аналитико-синтетической дея тельности, можно вскрыть объективные закономерности мышления. Необходи мость за каждым внешним результатом вскрывать в психологическом исследова нии психический процесс, за ним непосредственно скрывающийся, выступает еще острей при анализе бихевиористических теорий.
В порядке иллюстрации возьмем центральное для бихевиоризма понятие «пе реноса». В бихевиористской концепции это понятие имеет ясный смысл. Перенос здесь означает, что определенный способ действия, имевший место в одной ситуа ции, при решении одной задачи, выступает затем в другой ситуации, при решении Другой задачи. Это простая констатация непосредственно внешне наблюдаемого факта и больше ничего. Бихевиористу ничего другого и не надо. Он ограничива ется феноменологической констатацией факта и не ищет его объяснения, потому что исходит из позитивистской, прагматической методологии. Он не стремится
' WertheimerM. Productive Thinking. - New York and London, 1945. Мы имеем в виду работы, которые будут освещены в другой пашен книге, специально посвященной проблеме мышления и путям ее психологического исследования.
проникнуть во внутреннее содержание поведения и осуществить его психологи ческий анализ, поскольку для радикального бихевиориста принципиально суще ствуют лишь внешние реакции.
Но что означает это понятие переноса в системе нашего философского и пси хологического мышления, если выдавать его за нечто большее, чем констатацию внешнего факта, еще ждущего психологического анализа? Оно означает подмену характеристики мыслительной деятельности констатацией ее результата (неиз вестно как, т. е. в ходе какого процесса сложившегося). Перенос принципа или способа действия с одной задачи на другую — это результат, за которым стоит процесс, требующий своего изучения. За переносом стоит обобщение', которое в свою очередь является производным от анализа и синтеза. «Перенос» ничего не объясняет, он обозначает факт, который сам требует психологического объясне ния. Как показывают проводящиеся в последнее время у нас исследования, пере нос решения с одной задачи (вспомогательной) на другую (основную) осуществля ется лишь в результате включения их обеих в одну общую аналитико-синтетическую деятельность. Такой перенос предполагает соотнесение обеих задач (синте тический акт) и анализ условий одной из них, исходя из требований другой. В двух (в каком-то отношении все же разных) задачах можно увидеть одну и ту же задачу, допускающую одно и то же решение, если проанализировать каждую так, чтобы выделить в них общее. Принцип, способ действия, мысль не лежат, как вещь, готовые, данные так, чтобы можно было, обнаружив их в одном месте, про сто перенести затем в другое место. Перенос, выдаваемый за объяснение мыш ления (решения задач), превращается в метафору, в образное, метафорическое выражение. Его подлинный прямой смысл должно раскрыть психологическое исследование, а это можно сделать, лишь вскрыв процесс, который стоит за пере носом.
Для того чтобы можно было объяснить результаты мышления «переносом», надо сперва объяснить самый «перенос» закономерным ходом мыслительной дея тельности. Главная работа мысли при переносе решения с одной задачи на дру гую — это работа по анализу последней. От степени ее проанализированности за висит быстрота, легкость переноса на нее принципа решения, заключенного во вспомогательной задаче. Этот установленный проводящимся у нас исследова нием (К. А. Славской) факт с полной определенностью свидетельствует о невоз можности объяснить мыслительную деятельность (решение задачи) «переносом» принципа, как бы перемещением его — наподобие вещи — с места на место, не объяснив самого «переноса» ходом мыслительной деятельности, которая к этому результату (решению) приводит.
Нет смысла задерживаться на детальном раскрытии результатов исследований «переноса» решения. Это лишь небольшая иллюстрация, которая дается здесь только для того, чтобы подчеркнуть общую принципиальную линию — направ ленность психологического исследования прежде всего на изучение мышления как процесса, как аналитико-синтетической деятельности. Речь идет при этом не просто о признании одного, хотя бы и очень важного, положения о процессе как
' В этой связи нельзя не учесть павловской трактовки «транспозиции» (во II и III томах «Павлов ских сред»). За транспозицией одной и той же формы И. П. Павлов вскрывает обобщение отноше ний — пространственных, временных (например, обобщение по «прерывистости»). См. «Павлов ские среды», т. III, с. 392 и др.
основном способе существования психического; речь идет об основной линии пси хологического исследования, о его главном направлении, о системе психологиче ского думания.
3. Соотношение психического и нервного в рефлекторной деятельности мозга
Анализ рефлекторной нервной деятельности мозга показывает, что в ходе этой деятельности возникают новые — психические явления (ощущения, восприятия и т. д.). Тем самым закономерно возникает новый объект исследования и встают новые задачи его изучения — задачи психологии. Самый ход рефлекторной дея тельности закономерно приводит к возникновению психических явлений; значит, самые результаты физиологического изучения высшей нервной деятельности при водят к необходимости его продолжения в новой форме — исследования психоло гического.
Рефлекторная деятельность коры — это одновременно деятельность и нерв ная, и вместе с тем психическая; и та и другая — это одна и та же отражательная деятельность мозга, рассматриваемая в разных отношениях. Всякая психическая деятельность есть вместе с тем нервная деятельность; высшая нервная деятель ность есть вместе с тем психическая деятельность. Поэтому возникает задача ее изучения не только в качестве нервной, определяемой физиологическими закона ми нервной динамики (процессов возбуждения и торможения, их иррадиации, концентрации и взаимной индукции), но и в качестве психической (как воспри ятия, запоминания или мышления и т. д.).
Каждая наука изучает явления действительности в специфической для данной науки системе связей и отношений. Для физиологии действительность выступает как совокупность раздражителей, воздействующих на мозг, на анализаторы; для психологии — в качестве объектов. (То, что для физиологии мир выступает в ка честве раздражителей, а в качестве объектов мир выступает для психологии, не исключает того, что предметом не только физиологического, но и психологиче ского исследования могут быть также сигнальные раздражители, т. е. раздражите ли, взятые в качестве сигналов, а не собственно раздражителей.)
Сначала — до возникновения организма, способного реагировать на раздражи тели, — бытие, действительность существует в виде процессов и вещей. С возник новением организмов явления материального мира (вещи, процессы) выступают соотносительно с организмами, на которые они воздействуют, и в качестве раз дражителей. Это взаимодействие совершается в «онтологическом» плане. Пока вещи выступают только в качестве раздражителей, еще отсутствует гносеологиче ский план; здесь нет еще ни объектов, ни субъекта в собственном смысле слова. В процессе воздействия раздражителей на организмы, обладающие рецепторами (анализаторами, органами чувств), и их ответной деятельности возникают ощу щения. Появление ощущений означает появление психики.
Раздражители, отраженные в ощущении, могут действовать в качестве сигна лов, не осознаваясь как объекты. Экспериментальным доказательством этого по ложения являются опыты, свидетельствующие о том, что испытуемый может пра вильно реагировать на чувственный сигнал, не осознавая сигнала, на который он отвечает (Э. Торндайк, Л. И. Котляревский и др.). Явления (вещи, процессы),
служащие раздражителями и выступающие по отношению к организму, его орга нам (анализаторам) в качестве таковых, осознаются, когда они выступают в каче стве объектов. Осознание вещи или явления как объекта связано с переходом от ощущения, служащего только сигналом для действия, для реакции, к ощущению и восприятию как образу предмета (или явления)'.
Собственно сознание (в отличие от психического вообще) начинается с появ лением образа предмета (объекта) в специальном гносеологическом значении это го термина.
Поскольку психическая деятельность есть рефлекторная деятельность мозга, на нее распространяются все законы высшей нервной деятельности; без их при влечения объяснение психических явлений не может быть полностью осуществ лено. Психологическое исследование должно, следовательно, выступить не как нечто, что может быть противопоставлено физиологическому изучению высшей нервной деятельности и, таким образом, обособлено от него, а как его закономер ное продолжение, сохраняющее и использующее при объяснении психических явлений все результаты физиологического исследования нейродинамики. Вместе с тем в психологическом исследовании те же процессы, которые изучает физио логическое учение о высшей нервной деятельности, выявляются в новом специ фическом качестве. Взятые в этом новом качестве, они детерминируются отноше ниями, от которых абстрагируется физиология.
Так, например, заучивание, т. е. определенным образом организованное запо минание, рассматриваемое в физиологическом плане, есть организация подачи воздействующих на мозг раздражителей (концентрированных или распределен ных и т. д.). Поэтому на процесс заучивания (точнее, на процесс, который в другом плане выступает в качестве заучивания) распространяются все законы нейроди намики корковых процессов. Однако, объясняя результат заучивания действием этих закономерностей, мы берем его не в качестве заучивания. Например, вопросы о том, работает ли ученик равномерно в течение всего года или сосредоточивает работу над учебным материалом на предэкзаменационном периоде, и о том, как распределяются раздражители, воздействующие на мозг, и как то или иное их распределение влияет на его работу, — это явно разные вопросы. Вторая его по становка абстрагируется от целого ряда взаимоотношений, которые включает первая. Физиология как таковая при рассмотрении явлений в свойственном ей аспекте, не знает и не должна знать заучивания как такового, как учебной дея тельности человека. Когда тот же процесс, который в физиологическом плане представляет собой ответ мозга на определенным образом организованную по' «Сигнал» и «образ» характеризуют ощущение в двух разных планах. (Точнее, сигналом вообще яв ляется не ощущение как таковое, а ощущаемый раздражитель.) Понятие «образ» выражает отноше ние ощущения (восприятия и т. д.) к объективной реальности; понятие «сигнал» — отношение двух ощущаемых (воспринимаемых и т. д.) реальностей в их связи с действием, которое они обусловли вают. Поскольку благодаря ощущению раздражитель как физический (химический) агент превра щается в ощущаемый раздражитель, можно охарактеризовать ощущение и в его отношении к раз дражителю — а не только к объекту - термином «образ», выделив затем образ в его гносеологическом отношении к объекту как сознательный образ или образ осознаваемого предмета. Таким образом, ощущение и т. д. в его отношении к объективной реальности, к вещи всегда есть «образ» этой по следней независимо от того, выступает ли она как объект или как неосознаваемый в качестве тако вого раздражитель. Более специальное содержание понятия образа связано со специфической сфе рой познавательного отношения субъекта к осознаваемому объекту.
дачу раздражителей, выступает в качестве заучивания, неизбежно выступают новые зависимости запоминания от деятельности человека и тех отношений, в которые в ходе этой деятельности он вступает, к тому, что им запоминается.
Для организации деятельности человека знание именно этих зависимостей и закономерностей, которым они подчиняются, практически особенно важно. Задача их раскрытия падает на психологию.
При распространении на психическую деятельность действия физиологиче ских законов высшей нервной деятельности (законов нейродинамики нервных процессов) психические явления выступают как эффект действия физиологиче ских законов. Говоря, что психические явления выступают как эффект действия физиологических законов, мы лишь в другой форме выражаем то положение, что физиологические законы высшей нервной деятельности распространяются на психические явления. Это последнее утверждение в спою очередь предполагает, что высшая нервная деятельность и психическая деятельность — это одна и та же деятельность. Так же, например, при распространении законов химии на физио логические, вообще биологические явления (биохимия), эти последние выступают как эффект действия химических закономерностей. При этом, однако, физиоло гические процессы представляют собой новую, своеобразную форму проявления химических закономерностей, и именно эта новая, специфическая форма их про явления выступает в законах физиологии.
Подобно этому, физиологические законы нейродинамики, распространяя свое действие на психические явления, получают в них новую, своеобразную форму проявления, а эта новая специфическая форма их проявления получает свое выра жение в законах психологии.
Иными словами, психические явления остаются своеобразными психическими явлениями и вместе с тем выступают как форма проявления физиологических за кономерностей, подобно тому как физиологические явления остаются таковыми, выступая в результате биохимических исследований и как форма проявления за кономерностей химии.
В результате раскрытия биохимической природы физиологических явлений происходит не их исчезновение как явлений специфических, а углубление наших знаний о них. Как бы глубоко ни были вскрыты биохимические закономерности замыкания корковых связей и пищеварения, рефлексы не перестанут быть реф лексами, а пищеварение — пищеварением.
С прогрессом биохимии пищеварения знание этого процесса, конечно, углу бится, он выступит как специфический эффект химических реакций, но останется при этом специфической формой их проявления, останется процессом пищеваре ния, в этой специфической своей форме характеризующим жизнь живых существ, а не реакции химических элементов.
Подобно этому, закономерные зависимости, устанавливаемые психологиче ским исследованием, могут в результате нейродинамического анализа выступить как эффект действия нейродинамических законов высшей нервной деятельности. Этим не упраздняется специфичность психических явлений, и в частности их за висимость у человека от общественных условий его жизни. От того, что психиче ские явления выступают как эффект, производный от действия нейродинамиче ских закономерностей высшей нервной деятельности, знание законов, устанавли ваемых психологическим исследованием, не теряет своего значения. Мало того,
само физиологическое исследование, направленное на нейродинамическое объ яснение психических явлений, исходит из данных психологии.
Таково вообще соотношение между законами низших и высших форм движе ния материи, между «ниже» и «выше» лежащими областями научного исследова ния. Распространение более общих закономерностей «ниже» лежащих областей на области более специальные не исключает необходимости раскрытия специфи ческих законов этих последних. «Выше» лежащие области в системе наук ставят задачи перед «ниже» лежащими, а последние доставляют средства для их разре шения: первые очерчивают подлежащие объяснению явления, вторые служат для их объяснения.
Взаимоотношения психологии и физиологического учения о высшей нервной деятельности укладываются также в общие рамки взаимоотношений между «ни же» и «выше» лежащими областями научного знания, хотя и носят специфиче ский характер.
Сопоставляя отношение физиологических и психологических законов отра жательной деятельности с отношением химических и физиологических (вообще биологических) законов, мы этим, само собой разумеется, не отрицаем своеобра зия психических явлений как идеальных, которые в качестве таковых могут быть противопоставлены всем вообще материальным явлениям; мы лишь отмечаем аналогию, которая существует между соотношением более общих и более специ фических закономерностей в отношении любых явлений, как бы ни были разно родны самые эти явления. Отрицание этой аналогии, отрицание правомерности распространения более общих законов материальных (физиологических) явле ний на явления психические означало бы не что иное, как обособление психи ческих явлений от материального мира, отказ от материалистического монизма. Вместе с тем при признании общности всех явлений, включая психические, и рас пространении более общих законов на все явления, специфичность которых вы ражается в более специальных закономерностях, признание этих последних не вырывает соответствующих явлений (в частности, психических) из закономер ной взаимосвязи всех явлений материального мира. При распространении хи мических закономерностей на биологические явления, специфичность которых выражается в биологических законах, химические и биологические законы отно сятся к предметно одним и тем же явлениям, но эти явления выступают в них в разном качестве. Подобно этому физиологические, нейродинамические законо мерности высшей нервной деятельности и законы психологические относятся к одной и той же отражательной (рефлекторной) деятельности мозга, но она высту пает в них в разном качестве. Эта единая отражательная деятельность — матери альная в своей основе — закономерно включается во всеобщую взаимосвязь явле ний материального мира. На нее — взятую как единое целое, а не только на одну ее «половину» — полностью распространяется общее для всех наук, для всех яв лений положение о соотношении общих и специфических закономерностей.
Изъятие психических явлений из сферы действия этого положения скрывает за собой неправомерное дуалистическое противопоставление обособленного пси хического материальному и падает заодно с преодолением этого противопостав ления.
Из такого понимания соотношения физиологических и психологических зако номерностей, физиологической и психологической характеристики деятельности
мозга явствует несостоятельность ряда формулировок, ставших в последнее время ходовыми.
Очевидна прежде всего несостоятельность формулы, в которой психическое и физиологическое представляются как две координированные стороны одного,, процесса. Ошибочность этой формулы заключается в том, что она маскирует ту иерархию первичного и производного, основы и формы ее проявления, которая выражает существо отношения физиологической и психологической характери стик рефлекторной отражательной деятельности мозга, и ошибочно представляет их как равноправно соотнесенные, как координированные, параллельные. Ошиб ка заключается здесь в том, что выделяются разные «стороны» и не указывается соотношение этих «сторон».
Несостоятельно также иногда противопоставлявшееся этой первой формуле положение, согласно которому физиологическая и психологическая характери стики являются рядоположными «компонентами» характеристики, которую дает психическим явлениям психология, в то время как физиология ограничивается частичной физиологической их характеристикой. Эта формула своим теоретиче ским содержанием выражает концепцию старой «физиологической психологии», одновременно механистической и идеалистической.
Очень распространенной и все же порочной является формула, согласно кото рой физиологические законы высшей нервной деятельности относятся только к материальной основе психических явлений, не распространяясь на эти послед ние, а психологические законы — к психическим явлениям, якобы обособленным от чужеродной им физиологической основы, над которой они «надстраиваются».
Эта формула особенно вредна и опасна, потому что, характеризуя физиологи ческие закономерности высшей нервной деятельности как «основу» психологии, она по своему внешнему выражению кажется близкой к истинному пониманию со отношения физиологических закономерностей учения высшей нервной деятель ности и психологии. Вместе с тем по своему внутреннему смыслу и подлинной направленности она выражает заостренный дуализм. Она также устанавливает внешнюю рядоположность между физиологической «основой» и психическими явлениями. Согласно смыслу этой формулы, физиологические законы высшей нервной деятельности относятся не к психическим явлениям, а лишь к их физио логической «основе», а психические явления выступают, таким образом, вовсе не как форма проявления законов высшей нервной деятельности;связь между ними разорвана. Это реставрация старой схемы, одновременно механистической и идеа листической.
Все содержание учения о высшей нервной деятельности, весь ход развития науки опровергают скрытую в этой формуле концепцию.
Говоря о соотношении нервного и психического в единой рефлекторной дея тельности мозга, мы, по существу, рассматривали одно звено так называемой «психофизической проблемы», вопроса о соотношении психических и прочих ма териальных явлений; мы решали вопрос, который можно назвать психофизиоло гической проблемой, — вопрос о соотношении процессов психических и физиоло гических. Но по самому смыслу рефлекторной теории, раскрытому нами перед тем, вопрос о зависимости психических явлений от мозга неотделим от вопроса о зависимости психических явлений, психической деятельности мозга от условий жизни. К рассмотрению этого последнего звена — вопроса о связи психических явлений с другими явлениями материального мира — мы теперь и переходим.
К рассмотрению единого вопроса о включении психических явлений во всеоб щую взаимосвязь явлений материального мира мы подойдем в два хода, последо вательно рассмотрев два его неразрывно взаимосвязанных аспекта: 1) детерми нированность психических явлений действительностью и 2) обусловленность деятельности, поведения людей психическими явлениями, опосредствующими зависимость поведения от условий жизни.
4. Детерминация психических явлений
Психические явления, как и любые явления в мире, детерминированы, включены во всеобщую взаимосвязь явлений материального мира'.
В своем практическом выражении вопрос о детерминированности психиче ских явлений — это вопрос об их управляемости, о возможности их направленного изменения в желательную для человека сторону. В этом основное значение, ос новной жизненный смысл вопроса о детерминации психических явлений. Кон кретно постичь детерминированность, закономерную обусловленность психиче ских явлений — психической деятельности и психических свойств человека — это значит найти пути для их формирования, воспитания.
На психические явления распространяется, приобретая здесь специфическое содержание, основная общая черта диалектико-материалистической концепции детерминизма, согласно которой внешние причины действуют через внутренние условия (которые сами формируются в результате внешних воздействий).
Внутренние условия психической деятельности как таковой не сводятся лишь к тем внутренним условиям рефлекторной деятельности мозга, которые вскрыты в физиологическом плане павловскими исследованиями. Они имеют и свое соб ственно психологическое выражение. Внешнее воздействие дает тот или иной психический эффект, лишь преломляясь через психическое состояние субъекта, через сложившийся у него строй мыслей и чувств. Всякий психический процесс протекает как бы на фоне определенного психического состояния человека, обу словливающего его течение, и своим последействием имеет его изменение.
Изучение внутренних психологических закономерностей, обусловливающих пси хический эффект внешних воздействий, составляет фундаментальную задачу психологического исследования2.
1 В зарубежной психологии в последние годы острый спор о детерминизме или индетерминизме по отношению к психическим явлениям велся внутри психоаналитической школы — между фрейди стами и адлерианцами. При этом обе стороны вели его с неверных позиций. См. дискуссии в: Indiv. Psycho. Bu. - 1951. - № 9 и др.
В целом фрейдисты защищают детерминизм; но детерминизм психологический. Каждое психи ческое явление детерминировано, но детерминировано оно, по Фрейду, всегда психическими же явлениями. Таким образом, детерминизм, о котором здесь идет речь, — это внутрипсихический детерминизм, игнорирующий зависимость психических явлений от явлений материального мира, предполагающий, что причины любых психических явлений заключаются в других психических же явлениях. Согласно адлеровской концепции, все поведение подчинено телеологической схеме:
оно всегда преследует определенные цели. Ошибочно считая, будто причинная обусловленность исключает возможность целеполагания, адлерианцы выступают против детерминизма за индетер минизм.
2 С попыткой разрешения этой проблемы — раскрытия внутренних психологических условий, опо средствующих психический эффект внешних воздействий, — связаны понятия апперцепции, уста новки и др.
Говоря о детерминированной жизни организмов и тем более жизни и деятельности людей, надо различать внешние обстоятельства, среду, в которой протекает их жизнь и деятельность, и собственно условия жизни. В качестве условий жизни из среды, из внешних обстоятельств выделяются те и только те, которые находятся в определенных объективных отношениях к жизни людей, которыми их жизнь реально обусловлена. В выделении из среды — общественной и природной, — из всей совокупности внешних обстоятельств, среди которых протекает жизнь лю дей, условий их жизни, — в этом выделении объективно проявляется активность, избирательность человека как субъекта жизни. В качестве условий жизни из сре ды выделяется то, что отвечает «требованиям», которые объективно предъявляет к условиям своей жизни человек в силу своей природы, своих свойств, уже сло жившихся в ходе жизни. Условия жизни входят в определение самой природы че ловека; от этой же последней, складывающейся под воздействием условий жизни, в свою очередь зависит, что выступит для человека в качестве условий его жизни. Условия жизни, говоря иначе, это не среда сама по себе, а та же система реальных отношений, в которые включается человек; общественная среда выступает в виде совокупности объективных общественных отношений, в которых человек должен занять определенное место. Требования, которые условия жизни предъявляют человеку, задачи, которые она перед ним ставит, заставляют его самоопределиться. Объективные отношения, в которые включается человек, определяют его субъек тивное отношение к окружающему, выражающееся в его стремлениях, склонно стях и т. д. Эти последние, сложившиеся под воздействием внешних условий, в свою очередь опосредствуют зависимость поведения, деятельности людей от внеш них условий, от объективных отношений, в которых живет человек.
Условия жизни и деятельности должны учитываться в детерминации психи ческих процессов, как и процессов физиологических. Но в зависимости от того, выступает ли высшая нервная или психическая деятельность в качестве нервной в физиологическом плане или в качестве психической, по-разному выступают и условия жизни. В физиологическом плане они выступают как раздражители. За висимость от условий жизни выступает здесь в их изменяющемся сигнальном значении. Условно-рефлекторная деятельность высшего отдела мозга направле на, по Павлову, на то, чтобы отыскивать в беспрерывно изменяющейся среде «ос новные, необходимые для животного условия существования, служащие безуслов ными раздражителями..."1. Таким образом, условия жизни в физиологическом исследовании выступают как раздражители, в психологическом же исследова нии — как объективные обстоятельства жизни, которые осознаются или во вся ком случае могут быть осознаны людьми. Обстоятельства жизни, определяя по ступки людей, сами изменяются ими.
Говоря специально о детерминированности психической деятельности объек тивными условиями, не приходится просто подставлять на место условий психи Проблема установки разрабатывается в советской психологии школой Узнадзе. Вокруг понятия установки Узнадзе и его продолжателей развернулась в последнее время острая дискуссия. Разра ботка проблемы установки нужна и принципиально важна как попытка вскрыть внутренние усло вия психической деятельности субъекта. Но все дело в том, чтобы понять установку как звено, обра зующееся в системе взаимодействия индивида с внешним миром, взаимодействия, начинающегося с воздействия внешнего мира на индивида, на субъекта. ' Павлов И. П. Поли. собр. соч. т. III, кн. 2. - С. 108 (подчеркнуто нами. - С. Р.).
ческой деятельности условия жизни людей вообще (и тем более самое природную или общественную среду). Под условиями психической деятельности надо разу меть не все вообще обстоятельства, среди которых живет человек, и даже не вооб ще то, что в окружающем мире составляет условия его жизни, отвечая потребно стям его как организма или как социального существа.
Говоря об условиях психической отражательной деятельности, надо выделить из общих условий всевозможных проявлений человека специфические условия именно данной — отражательной — деятельности. Условия, от которых закономер но зависит психическая деятельность, не могут поэтому быть определены попро сту указательным жестом, направленным на все то, что окружает человека. Они должны быть выделены специальным исследованием психической деятельности.
Условиями отражательной деятельности как таковой являются все те, и только те, свойства или стороны объективной действительности, которыми определяются те или иные требования к отражательной деятельности. Так, запоминание зави сит от объема подлежащего запоминанию материала, от качественных его особен ностей, но не от всех, а только от некоторых. Так, принадлежность подлежащего запоминанию материала к той или иной науке может быть совершенно несущест венна для деятельности запоминания. Запоминание материала разных наук мо жет совершаться одинаково, несмотря на принадлежность его к разным областям знания и, значит, к разным сторонам объективной действительности; и запомина ние разного материала, относящегося к одной и той же науке, может совершаться по-разному. Для запоминания существенны все те, и только те, качественные осо бенности материала, которые обусловливают изменение внутреннего, психологи ческого содержания деятельности запоминания — анализа и синтеза (группиров ки), дифференциации и генерализации (обобщения) материала, как-то: наличие или отсутствие в материале подлежащих раскрытию внутренних связей и т. п.
Все прочие свойства материала и объективные условия жизни и деятельности обусловливают содержание запоминаемого, но не касаются законов запоминания.
Законы запоминания, как и законы любой психической деятельности, сохраня ют свое значение при изменении всех неспецифических для отражательной дея тельности условий жизни.
Свойства материала влияют на результат запоминания опосредствованно, через изменения во внутреннем характере деятельности запоминания. Объем данного для запоминания материала сам по себе, взятый безотносительно к деятельности запоминания, не определяет однозначно запоминания, его результата; объем ма териала как объекта запоминания в свою очередь зависит от того, что с ним дела ется в процессе запоминания — как связываются и объединяются между собой его части, как эти связи в процессе запоминания обобщаются и т. д. Основная задача психологии памяти именно в том и заключается, чтобы раскрыть внутреннее со держание деятельности запоминания, т. е. выявить, что делает человек, когда за поминает, — как анализирует и синтезирует, дифференцирует и генерализирует подлежащий запоминанию материал и т. п. (ср. Смирнов А. А. Психология запоми нания. — М.; Л., 1948). Раскрытие внутренних психологических условий, опосред ствующих психологический эффект внешних воздействий на субъекта и внутрен них закономерностей внешне обусловленной психической деятельности, составляет основную задачу психологической науки. Разрешение именно этой задачи опреде ляет основную линию психологического исследования. При этом под внутренними
закономерностями разумеются не имманентные субъекту — в духе интроспекционизма, — а специфические закономерности, выражающие зависимость психической деятельности от специфических условий именно данной деятельности.
Всякое психическое явление как отражение объективной действительности определяется своим предметом. Но эта зависимость психического явления от объекта опосредствована психической деятельностью, в результате которой это явление возникает.
Так, в процессе восприятия образ зависит прежде всего от предмета, образом которого он является. Но образ — не мертвенный отпечаток предмета. То, какой стороной своей предмет повернется к субъекту, какие его свойства и как выступят в образе, зависит от того, какие жизненные отношения сложатся у субъекта с ото бражаемым предметом или лицом. В психологическом исследовании особенно существенно выявить именно эту зависимость отображения от взаимодействия субъекта с объектом, от его деятельности. Целый ряд советских психологических исследований справедливо уделял этому вопросу особое внимание и с успехом вскрыл на конкретном материале эту зависимость применительно к восприятию, памяти и т. д. Однако эта зависимость может быть правильно понята только если исходить из того, что и жизненные отношения и деятельность субъекта, в которой они складываются и изменяются, сами тоже зависят от объективной действитель ности, от предмета, с которым субъект в эти взаимоотношения вступает. Сама деятельность человека не исходит из субъекта, взятого безотносительно к объек тивному миру, и не является сама по себе конечной инстанцией, определяющей сознание'. Сама действительность определяет субъективный образ объективного мира, но, определяя его, действительность выступает не как некая «вещь в себе», безотносительная к субъекту, а как предмет, включенный в реальные, действен ные, жизненные отношения с субъектом. Образ — отражение предмета, и отража ется в образе предмет так, как он выступает в реальных жизненных отношениях, в которые вступает с ним субъект. Отражение предмета совершается не в порядке пассивной рецепции механического воздействия вещи, запечатлевающейся яко бы в субъекте вне его ответной деятельности. Вместе с тем образ предмета, как от ражение его, никак не является лишь проекцией на предмет потребностей субъек та, образа и способа его действий. Отвергнута и преодолена должна быть как по зиция домарксового материализма, для которого мир выступает лишь в форме объекта созерцания и выпадает субъект, его деятельность, так и позиция совре менного прагматизма.
Образ предмета отражает сам предмет, выявляющийся в действии, и отражает его так, как он выявляется в действии с ним человека.
Результаты заучивания, как уже отмечалось, зависят не только от того, что именно, т. е. какой материал (большой или малый, состоящий из разрозненных данных — отдельных слов или чисел — или представляющий собой связный текст и т. п.) заучивается, но и от того, как человек работает над материалом, как он его анализирует, группирует, обобщает и т. д.
Когда марксист говорит о роли практики в познании, в отражении действительности, в деятельно сти, изменяющей природу, то он исходит при этом из того, что отражается, познается сама действи тельность, раскрывающаяся в практике. Это отличает марксиста от прагматиста в философии. Это коренное отличие распространяется и на психологические исследование.
Аналогично обстоит дело и с развитием речи. Развитие речи — это процесс, в ходе которого ребенок овладевает родным языком. Речь ребенка, ее фонематиче ский и грамматический строй определяются фонематическим и грамматическим строем языка. Однако для того чтобы язык определил речь ребенка, ребенок дол жен прийти с ним в соприкосновение в процессе общения, совершающегося по средством языка. Развитие речи ребенка зависит от того, как идет этот процесс общения, в котором ребенок осваивает язык. На этом, естественно, и сосредоточи вается психологическое исследование, принимая структуру языка как нечто дан ное. Было бы грубой ошибкой пытаться объяснить развитие речи исходя из рече вой деятельности ребенка как таковой, самой по себе: это значило бы неминуемо выводить ее из природы ребенка. Между тем, если фонематический слух и арти куляция русского ребенка различает, скажем, твердое и мягкое «л», а немецкий ребенок их не различает, то это определяется, конечно, не природой русского или немецкого ребенка, а фонематическим строем русского и немецкого языков. По добно этому, если русский ребенок, общение которого с окружающими осуществ ляется посредством русского языка, выражает грамматическое отношение посред ством морфем, а английский ребенок — посредством предложных конструкций, то это объясняется сложившимися в процессе исторического развития особенно стями грамматического строя одного и другого языка. Словом, язык как объект овладения определяет, детерминирует речь, ее развитие; но эта детерминиру ющая развитие речи роль языка опосредствована процессом общения ребенка с окружающими, которое осуществляется посредством языка.
Таким образом, в различных примерах закономерно выступают те же основ ные черты детерминации психических явлений.
Диалектико-материалистическое понимание исходит, как мы видели, из того, что воздействие внешнего объекта опосредствуется обусловленной им деятель ностью субъекта. Продукт этого внешнего воздействия выступает, таким образом, вместе с тем как результат объективно обусловленной деятельности самого субъ екта. Выражением так понимаемой закономерной обусловленности образа явля ется характеристика его как субъективного (субъективного образа объективного мира); термин субъективный при этом коренным образом отличается от субъек тивистического значения, которое он приобретает при идеалистическом подходе к сознанию.
Такое — диалектико-материалистическое — понимание закономерных взаимо отношений субъекта с отражаемой им объективной действительностью снимает в самой ее основе теорию двух факторов, согласно которой отражение определяет ся с одной стороны, субъектом, а с другой — объектом. Отражение — психическая деятельность и ее продукт — не определяется ни объектом самим по себе, ни субъ ектом самим по себе, независимо от объекта, ни одним плюс другим. Психические явления определяются отражаемым объектом; при этом зависимость их от объек та опосредствована взаимоотношениями с ним субъекта.
Легко на любом примере уяснить себе, что конкретно означает каждая из вы шеуказанных точек зрения. Так, теория памяти, исходившая из учения об ассо циациях в их старом, допавловском понимании, пыталась объяснить запомина ние связями запоминаемого материала безотносительно к их значению для субъ екта. Противникам этой теории не трудно было доказать, что одних таких связей в заучиваемом материале, даже при многократном повторении входящих в них
членов, оказывается недостаточно для запоминания'. Этот факт обнаружился первоначально совершенно непреднамеренно и очень показательно в опытах Радосавлевича, свидетельствующих о том, что и при многократном повторении связи между последовательными членами ряда никак не образуются, если перед испытуемым не стоит задача запомнить.
Ассоциативной теории памяти Фрейд, Левин и др. противопоставили положе ние, согласно которому запоминание зависит от влечений, потребностей, вообще изнутри идущих тенденций субъекта. Левин пытался доказать это положение по преимуществу экспериментальной критикой ассоциативной теории, Фрейд — анализом фактов обыденной жизни. В позднейшей психологической литературе запоминание обычно объясняется, с одной стороны, ассоциациями — связями ма териала, с другой стороны — потребностями, установками, тенденциями субъек та, т. е. двумя внешними по отношению друг к другу факторами. Между тем на са мом деле образование самих ассоциаций уже предполагает и включает отношение к потребностям, к задачам запоминающего субъекта. Для того чтобы у человека образовались ассоциации между членами ряда, являющегося объектом запомина ния, необходимо, чтобы каждый предыдущий член ряда стал для субъекта сигна лом последующего, а каждый последующий выступал при заучивании как ответ запоминающего на предыдущий член ряда. Сигнальное значение, которое приоб ретают для субъекта, для его деятельности те или иные явления объективной дей ствительности, является необходимым условием включения их в ассоциативные связи и их запоминания субъектом.
С изменением задач, а значит, и потребностей деятельности другие стороны действительности приобретают сигнальное, значение и включаются в образую щиеся у субъекта связи и запоминаются.
Таким образом, при объяснении запоминания (и точно так же любого психи ческого процесса) не приходится иметь дело, с одной стороны, со связями, лежащи ми в материале как объекте запоминания, безотносительно к субъекту, и, с другой стороны, с тенденциями субъекта.
При объяснении любой психической деятельности субъекта можно и должно исходить из закономерно складывающихся и закономерно изменяющихся взаи моотношений его с объективным миром.
К решению вопроса о детерминированности психической деятельности надо при этом подходить конкретно, дифференцированно, учитывая, что разные ее стороны определяются разными условиями и изменяются в ходе исторического развития разными темпами.
Так, работа человеческого глаза, функций зрения, как показал С. И. Вавилов, детерминируется в основном распространением на Земле солнечных лучей. Основ ные особенности глаза — приспособленность его к определенной энергии, нали чие дневного и ночного зрения, выбор видимого участка в безграничном спек тре, — «...все это, — писал С. И. Вавилов в заключении своей работы «Глаз и солнце», — результат приспособленности глаза к солнечному свету на Земле. Глаз нельзя понять, не зная Солнца. Наоборот, по свойствам Солнца можно в общих
См.: Lewin К. Das Probem der Wiensmessung und das Grundgesetz der Association // Psychoogische Forschung. - 1922. - H. I u. II. См. также: Koher W. Gestat Psychoogy. - London, 1930 (Ch. IX «Reproduction», особенно с. 255-256).
чертах теоретически наметить особенности глаза, какими они должны быть, не зная их наперед»'.
Ясно, что свойства зрения, поскольку они детерминированы свойствами сол нечного света и условиями его распространения на Земле, не изменяются сколь ко-нибудь существенно в ходе исторического развития. Вместе с тем также ясно, что зрение человека, как и деятельность других его органов чувств (анализато ров), все же отличается от зрения животных. Зрение человека приобретает свои особенности прежде всего потому, что его воспитывает рука, ставшая как орган труда специфически человеческим органом познания; зрительный образ у чело века включает в себя осязательные свойства вещи — ее сопротивляемость, непро ницаемость, выступающие в фактуре. «А чувство осязания, которым обезьяна ед ва-едва обладает в самой грубой зачаточной форме, выработалось только вместе с развитием самой человеческой руки, благодаря труду»2.
Дальнейшее коренное отличие человеческого зрения, как и других его анали заторов (органов чувств), связано с тем, что возникшая на основе труда и связан ной с ним потребности общения речь внесла новый принцип в деятельность коры, образовала свойственную только человеку вторую сигнальную систему действи тельности, работающую в неразрывном взаимодействии с первой. У человека сло во со своим смысловым содержанием включается как раздражитель в действие любого анализатора, и каждый вид ощущений и восприятии, зрительных в том числе, как бы обрабатывается словом. Благодаря тому, что слово связывается ус ловно-рефлекторными связями со зрительной, осязательной и прочими сигнали зациями от предмета, образуя с ними единый комплексный раздражитель, его содержание включается в воспринимаемый предмет. Предмет, воспринимаемый зрительно, выступает как наделенный рядом признаков, познание которых явля ется зафиксированным в слове результатом общественного познания.
Особенности человеческой психики, связанные с познавательной деятельно стью руки как органа труда и с речью, развивавшейся на его основе, коренным об разом отличают психику человека от психики животных. Вместе с тем, будучи связаны с самим процессом становления человека, с антропогенезом, эти свойст ва являются общими для всех людей.
Не подлежит, однако, ни малейшему сомнению, что в психике людей есть свойства, существенно изменяющиеся в ходе исторического развития человечест ва и отличающие людей различных эпох. «Образование пяти внешних чувств, — писал Маркс, — это работа, продукт всей до сих пор протекшей всемирной исто рии»3. Чувствительность, ощущение и восприятие человека определяются приро дой их предмета. Речевой (фонематический) слух сформировался у людей в свя зи с развитием у них речи, а музыкальный — в связи с развитием музыки. В самом деле, исследование показывает, что музыкально не воспитанное ухо не может вы делить высоту из первоначально совершенно диффузного высотно-тембрового впечатления. Вычленение высоты звука в собственном смысле слова из ее тем бровых компонентов является характерным признаком музыкального слуха4.
' Вавилов С. И. Глаз и солнце. Изд. 5. - М.: Изд-во АН СССР, 1950. - С. 122.
2 Энгельс Ф. Диалектика природы. — М.: Госполитиздат, 1955. — С. 136.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений. — М., 1956. — С. 593-594.
4 См.: Теплое Б. М. Психология музыкальных способностей. — М.: Изд-во Акад. пед. наук РСФСР, 1946. - С.84-91.
Формирование звуковысотного слуха совершается в ходе музыкальной дея тельности и является продуктом ее исторического развития.
Не менее отчетливо выступает изменение в ходе исторического развития рече вого, фонематического слуха. Фонематический слух формируется у человека под воздействием фонематического строя языка, т. е. той системы звуков, которые в данном языке выполняют смыслоразличительные функции.
Звуки речи генерализуются и дифференцируются у людей по зонам, опреде ляемым фонематическим строем их родного языка. «Подкреплением» для такой генерализации и дифференциации слухом звуков речи служит успех общения.
В ходе исторического развития, с образованием наций и национальных языков у людей разных наций формируется, как выше отмечалось, различный фонемати ческий слух. Фонематический строй национальных языков в ходе исторического развития меняется. Вместе с этим меняется и фонематический слух людей, гово рящих на этом языке. Фонематический строй русского языка на протяжении ис тории русского народа тоже не оставался неизменным. Особенно значительные изменения в фонетике русского языка, так же как в его морфологии и синтаксисе, произошли в XII-XIII вв. В этот период появилась соотносительность глухих и звонких согласных и стали самостоятельными фонемами появившиеся соотноси тельные твердые и мягкие согласные, произошли и другие изменения: появились закрытые слоги, сократилось количество гласных, появились ранее неизвестные сочетания согласных. С этого времени стали формироваться у русских людей те особенности фонематического слуха, которые в настоящее время для них харак терны.
Таким образом, развитие форм чувствительности не ограничивается теми из менениями, которые связаны с переходом от животных к человеку. В ходе исто рического развития человечества происходят дальнейшие изменения чувствитель ности. Изменения чувствительности, как и вообще изменения в психической дея тельности и психическом складе людей, связаны в первую очередь с изменением условий и образа их жизни, форм человеческой деятельности и ее продуктов. В частности, и развитие мышления, как и развитие языка, связано со всей практи ческой деятельностью людей и обусловлено ею.
Вышеуказанные изменения чувствительности не связаны непосредственно с изменением общественного строя — его базиса и надстройки. С XII-XIII вв., когда сложился фонематический строй современного русского языка, в дальнейшем хо де исторического развития в России феодальный строй сменился капиталистиче ским, а капиталистический — социалистическим, советским. Но у нас нет основа ний предполагать, что эти грандиозные изменения в общественно-исторической жизни людей вызвали какие-либо заметные изменения в чувствительности, в осо бенностях восприятия. С переходом после Великой Октябрьской социалистиче ской революции от капиталистического к социалистическому строю не произош ло изменений в фонематическом составе русского языка, не произошло поэтому и изменений в детерминированном им фонематическом слухе русских людей. Не подлежит, однако, ни малейшему сомнению, что изменение общественного строя и связанные с этим изменения условий жизни людей влекут за собой ряд изменений в психологии людей, в их характере, в мотивации и чувствах людей.
В различных психических явлениях удельный вес компонентов разной меры устойчивости различен. Наибольшей устойчивостью обладают психические про
цессы (ощущения, восприятия, мышление и т. д.) как деятельности мозга, как формы отражения, взятые в общих закономерностях их протекания. В более под вижном содержании психических процессов можно отличить относительно более устойчивый состав, отражающий предметный мир природы в его основных чувст венно воспринимаемых свойствах (цвет, форма, величина, расположение в про странстве, движение). Наиболее подвижным и изменчивым в содержании пси хических процессов является все то, что в чувствах, в мыслях и т. д. выражает от ношение человека как общественного существа к явлениям общественной жизни. С изменением общественного строя, его базиса — производственных отношений изменяется и это содержание психических процессов, изменяются чувства и взгля ды людей, связанные с общественными отношениями.
Таким образом, ясно: совершенно невозможно разрешить вопрос о детермини рованности психической деятельности условиями жизни, если ставить его мета физически, не конкретно, предполагая, что психика вся, в целом, детерминируется либо природными, либо общественными условиями, либо условиями обществен ной жизни, общими для всех людей, либо специфическими условиями того или иного общественного строя. Всякая попытка абсолютизировать любое из этих по ложений заранее обречена на провал.
Для того, чтобы на самом деле реализовать важнейшее требование научного познания — принцип детерминизма — в отношении психических явлений, необ ходимо подойти конкретно, дифференцированно к выяснению детерминирован ности психического, выявить и учесть зависимость различных сторон психиче ского от различных условий жизни, преодолеть огульную, метафизическую, аль тернативную постановку вопроса о детерминированности психических явлений. Так, например, недостаточно констатировать, что изменение общественного строя — ломка капиталистического строя и создание социалистического — повлекло за со бой какое-то изменение психологии людей, чтобы из этого сделать общий вывод, распространяемый на психическую деятельность в целом (и на трактовку предме та психологии), — вывод о том, что психическая деятельность в целом вся изме няется с каждым изменением общественного строя и что задача психологии как науки сводится к изучению этих изменений.
Необходимо уяснить себе специфику психического, того, что обще для всех психических явлений и вместе с тем специфично для них, отличает их от всех дру гих явлений, определить, таким образом, наиболее устойчивое ядро психики и со здать твердую основу для изучения всех остальных более изменчивых ее свойств.
Общее для всех психических явлений — то, что они представляют осуществ ляемое мозгом отражение действительности; специфическим для психики чело века является то, что это отражение мира опосредствовано у него общественно (вторая сигнальная система действительности). Закономерности психического — ощущения, мышления и т. д. как функции мозга, как отражения — есть зако номерности, общие для всех людей; они определяют наиболее устойчивое ядро психической деятельности и составляют наиболее общие законы психологии как науки1.
1 В частности, о мышлении Маркс писал: «Так как процесс мышления сам вырастает из известных условий, сам является естественным процессом, то действительно постигающее мышление может быть лишь одним и тем же, отличаясь только по степени, в зависимости от зрелости развития, и в частности развития органа мышления» (Маркс К., Энгельс Ф. Избр. Письма. — М., 1947. — С. 209).
Наличие в психической деятельности относительно устойчивого ядра не ис ключает существования в нем и более подвижных компонентов, зависящих от ча стных условий, в которых осуществляется психическая деятельность. Но все они могут стать предметом плодотворного психологического исследования только при учете в качестве основы общих закономерностей психической деятельности как функции мозга, как отражения действительности.
С изменением общественного строя в психологии людей — при сохранении об щих всем людям психических свойств (в частности, зависимых от общих условий общественной жизни) — появляются новые, порожденные данным общественным строем и специфичные для него черты, приходящие на смену тем, которые были специфичны для предшествующего общественного строя.
В психологии каждого человека есть черты, общие всем людям, независимо от того, к какому общественному строю, классу и т. д. они ни принадлежали бы и со храняющиеся на протяжении многих эпох: чувствительность к сенсорным раз дражителям, для которых у человека выработались соответствующие рецепторы, способность сохранить в памяти заученное, автоматизировать сначала сознатель но выполняемые действия и т. п.
В психологии каждого человека существуют такие общечеловеческие черты, но нет такого абстрактного «общечеловека», психология которого состояла бы только из таких общечеловеческих черт или свойств; в психологии каждого чело века есть черты, специфичные для того общественного строя, для той эпохи, в ко торой он живет, — типичные черты, порожденные данным общественным строем, данной эпохой. При этом более частные, специальные свойства являются конкре тизацией применительно к специальным условиям более общих человеческих свойств, а общие свойства и закономерности, их выражающие, выделяются как обобщение конкретных явлений, включающих и более частные, более специальные свойства. Самая зависимость специальных психических свойств от условий, их порождающих, реализуется согласно общим психологическим закономерностям.
Советский общественный строй породил в процессе построения социалисти ческого общества новый психический склад, новый духовный облик советских людей. Перед советской психологией тем самым встала задача огромного общест венно-политического значения — изучить психологию советского человека в тех специфических психологических качествах, которые порождены советским об щественным строем, в целях помощи делу воспитания нового человека коммуни стического общества. Ввиду особого значения этой задачи очень важно обеспе чить надлежащую основу для ее правильного решения.
Первое и основное: нельзя обособлять психические свойства, специфичные для советских людей, от психических свойств, общих у них со всеми людьми, про тивопоставляя психологию советского человека психологии других людей. Не су ществует двух разных «пород» людей. Психология советского человека — это пси хология человека в условиях советского социалистического общества, в которых единая природа человека как раз и раскрывается.
Изучая психологию советского человека, живущего в условиях нашего обще ства, советский психолог не может не проявлять особенно пристального, серьезно го внимания к выявлению всего того нового в психологии людей, что нарождается в условиях советского общественного строя, в условиях перехода от социализма к коммунизму. Как мог бы советский психолог пройти, например, мимо того, что
благодаря общественным условиям, которые, не уничтожив еще различий между умственным и физическим трудом, ликвидируют противоположность между ни ми; в физический труд советского рабочего все больше, все многостороннее и пол нее включается и умственный труд. Изучая психологию человека, советский пси холог никак не может пройти мимо того, как сейчас раскрываются и развиваются все способности, все творческие силы человека, освобожденного от пут эксплуататорского строя классового общества, веками, тысячелетиями калечившего людей. В условиях общества, уничтожившего эксплуатацию человека человеком, как раз и раскрывается природа человека, подлинно человеческое, общечеловеческое в нем. Менее всего приходится поэтому противопоставлять психологию советского человека общей психологии человека. Это значило бы не только уничтожать пред посылки научного изучения психологии советских людей, но и допускать чудо вищную политическую ошибку, создавая пропасть между советскими людьми и всем человечеством, всеми людьми во всем мире. Люди различных формаций, об ладая и специфическими свойствами психического склада, вместе с тем нераз рывно связаны друг с другом психическими свойствами, общими для всех людей. Поэтому и существует единая психологическая наука, охватывающая общие за кономерности психической деятельности людей, хотя бы и живущих в различных общественных формациях.
Принципиально неправильно противопоставлять «историческую психологию», изучающую психический склад людей определенной формации, — общей, естест веннонаучной «физиологической психологии»'.
Хотя система психологической науки включает в себя различные дисципли ны, предмет изучения которых в разной мере зависит от общественно-историче ских условий, все они взаимосвязаны; принципиально нельзя разрывать психоло гию на две вовсе чужеродные, друг другу внешне противостоящие дисциплины — одну «физиологическую», другую — «историческую». Проповедовать особую ис торическую психологию — это по большей части не что иное, как защищать лю безную сердцу реакционеров "социальную психологию", являющуюся, по существу, не чем иным, как попыткой психологизировать социологию, т. е. протащить идеа лизм в область изучения общественных явлений. Всякая попытка подменить со циологию, исторический материализм «исторической психологией» должна быть отброшена как принципиально несостоятельная. Первично не психология опре деляет историю, а история — психологию людей.
С другой стороны, нельзя строить естественнонаучную психологию, которая изучала бы психику человека только в связи с физиологическими закономерно стями деятельности мозга без учета условий общественной жизни. Это значило бы возрождать порочное противопоставление обусловленности психических яв лений физиологическими закономерностями деятельности мозга и детерминиро ванности психики условиями жизни, между тем как рефлекторным пониманием деятельности мозга это противопоставление снимается. Обособлять изучение от ражательной деятельности человеческого мозга от воздействия, которое оказыва ют на человека условия общественной жизни, относя изучение роли этой последВ предшествующие годы у нас наблюдались тенденции, ведущие к превращению психологии в сум му из двух слагаемых — физиологии высшей нервной деятельности и исторического материализма. Эта порочная линия, приводящая к утрате специфики психологического исследования, должна быть преодолена.
ней в детерминации психики человека к особой «исторической психологии», значит воскрешать теорию двух факторов.
Для того чтобы очертить предмет психологической науки и определить область психологического исследования, необходимо уяснить себе следующее: изучение психического склада нации, класса и т. д., поскольку их психический склад выявляется из исторического развития их культуры и характеризует ее как историческое целое, безотносительно к психическим свойствам того или иного индивида, относится к историческому материализму, к общественно-исторической дисциплине, а не к психологии. То же можно сказать и о психологии того или иного класса, поскольку она выявляется путем изучения его роли в классовой борь бе, в ходе революционного движения и относится к классу как к предмету общест венно-исторического исследования, безотносительно к психическим свойствам тех или иных индивидов.
Говоря об историческом развитии психики применительно к задачам психо логического исследования, нужно иметь в виду, что исторически изменяющиеся психические свойства людей реально формируются в процессе индивидуального онтогенетического развития и лишь в качестве таковых они могут стать предме том психологического исследования. Собственно психологическое исследование, как правило, имеет, таким образом, дело с формированием психики в одних опре деленных исторических условиях, которые в психологическом исследовании при нимаются как данное. Только изучая психику людей того поколения, на время жизни которого падают большие исторические сдвиги, ломка одного и зарожде ние другого общественного строя, психология реально имеет дело с перестройкой психологии людей. Эта перестройка выступает здесь в ходе самого индивидуаль ного онтогенетического развития. В исторические эпохи, предшествующие этим революционным периодам и следующие за ними, психология имеет дело с зако номерностями онтогенетического процесса развития индивидов, совершающего ся в каких-либо одних общественно-исторических условиях.
Сопоставление результатов этого развития в разных общественно-историче ских условиях есть уже дело исторического исследования.
Психологическая наука изучает, конечно, отнюдь не только сугубо индивиду альные черты человека. Этими сугубо индивидуальными чертами как таковыми психология как наука интересуется меньше всего. Она изучает общечеловеческие психические свойства индивида и может также изучать и особенные, типологиче ские черты психики, свойственные ему как представителю определенного обще ственного строя, класса, нации. Но какие бы психические свойства ни изучала психология, она всегда изучает их на конкретном индивиде в неразрывной связи со всей рефлекторной деятельностью его мозга, сходом его индивидуального разви тия. Результаты, полученные на конкретном индивиде, психология, как и вся кая наука, вправе обобщать и переносить на представителей той иди иной общ ности людей — постольку, поскольку их на это уполномочивают вскрытые в ходе исследования зависимости. Обнаружив на данном индивиде (или данных индивидах) закономерную зависимость определенных психических свойств от определенных условий жизни, которые являются общими для соответствующей общности людей, нации, классов, представителей того или иного, прежде всего нашего советского общественного строя, психолог вправе сделать соответствую щее обобщение.
При этом собственно психологическим исследование является в меру того, как оно вскрывает самый процесс отражения тех или иных условий жизни, опре деляет то, как происходит процесс перестройки психологии людей в новых усло виях жизни, в каком преломлении эти общие условия должны выступить при менительно к индивидуальному развитию, к индивиду такого-то возраста или уровня развития, таких-то индивидуально типологических особенностей. Имен но знание закономерностей этого процесса — процесса отражения — определяет ограниченный, но специфический вклад, который может внести в дело коммуни стического воспитания психологическая наука.
5. Роль психических явлений в детерминации поведения
До сих пор речь шла, в основном, о том, как детерминируются психические явле ния. Но сказать о том, как они детерминируются материальными условиями жиз ни, еще не значит сказать, как они включаются в закономерную связь жизненных явлений. Для того чтобы полностью ответить на этот вопрос, надо еще выяснить, какова их собственная роль в ходе жизни.
Основное положение, которое при этом нужно себе уяснить, заключается в том, что не признание, а отрицание действенной роли психического ведет к индетерми низму, к прорыву детерминизма в понимании человеческой жизни, человеческого по ведения. Нельзя реализовать детерминизм в понимании человеческого (и не толь ко человеческого) поведения, если не включить психику во взаимосвязь причин и следствий, которые в ходе жизни непрерывно меняются местами. Поведение че ловека детерминируется внешним миром опосредствованно через его психиче скую деятельность. Поведение разных людей и даже одного и того же человека во внешне одной и той же ситуации бесконечно многообразно. Механистическая по пытка непосредственно связать поведение человека с внешней ситуацией по схе ме стимул—реакция безнадежна. Такое понимание детерминизма своим явным несоответствием фактам и создает почву для защиты индетерминизма. Внешние воздействия на человека преломляются через внутренние психологические усло вия. Не учитывая этих последних, нельзя прийти к детерминистическому пони манию действий человека. Эпифеноменалистическая концепция, согласно которой психические явления — это лишенные всякой действенности спутники физиче ских (физиологических) явлений, есть побочный продукт механистического ма териализма. Она является, по существу, выражением неспособности механисти ческого детерминизма понять, что все явления в мире включены в единую всеоб щую взаимосвязь.
На отрицание роли психического в детерминации поведения толкает скрытая идеалистическая или дуалистическая предпосылка, согласно которой психиче ское обособлено от материального мира. При таком понимании психического его участие в детерминации каких-либо явлений неизбежно означало бы прорыв в детерминированности материальных явлений друг другом. Но отвергнуть нужно не включение психического в детерминацию человеческого поведения, а понима ние психического, превращающее его в нечто обособленное от материального мира. На самом деле обусловленность поведения психической деятельностью (в силу
отражательного характера психического) опосредствует его зависимость от объективного мира. При этом психическое опосредствование никак не является простым дублированием внешнего мира; в таком случае оно не давало бы никакого нового, специфического эффекта и, значит, оставалось бы «эпифеноменом». Опо средствуя детерминацию жизни и деятельности людей внешним миром, объек тивными условиями, психическое отражение бесконечно увеличивает их детер минирующие возможности. Посредством психического в форме знания о бытии, о мире поведение людей детерминируется не только наличным, но и сейчас отсут ствующим — не только ближайшим окружением, но и событиями, совершающи мися в самых удаленных от нас уголках мира, не только настоящим и прошлым, но и будущим. Когда, познавая закономерности развития природы и обществен ной жизни, мы получаем возможность предвидеть дальнейший ход событий, мы вводим будущее в детерминацию нашего поведения. Всякий вообще акт позна ния мира есть вместе с тем и введение в действие новых детерминант нашего по ведения. В процессе отражения явлений внешнего мира происходит и определе ние их значения для индивида и тем самым его отношения к ним (психологи чески выражающегося в форме стремлений и чувств). В силу этого предметы и явления внешнего мира выступают не только как объекты познания, но и как дви гатели поведения, как его побудители, порождающие в человеке определенные побуждения к действию, — мотивы. Таким образом, психическое играет реаль ную, действенную роль в детерминации деятельности людей, их поведения и вме сте с тем оно не является фактором, действующим обособленно от бытия.
Сказанным намечаются некоторые общие философские предпосылки, обу словливающие возможность признания реальной действенной роли психическо го. Но, для того чтобы эта возможность была реализована, нужно еще понять, как фактически, конкретно осуществляется эта реальная действенная роль психиче ского в детерминации поведения. Тогда лишь с эпифеноменализмом будет дейст вительно покончено.
Ключ к решению самых сложных и больших проблем лежит обычно в очень простых и массовидных фактах. Все дело в том, чтобы увидеть эти проблемы и эти факты, на первый взгляд как будто далекие друг от друга, в их связи, в надле жащих соотношениях друг с другом.
Ключ к раскрытию наиболее сложных и важных сторон того, что прежде назы вали психофизической проблемой, лежит в таком простом и обыденном жизнен ном явлении, как любое практическое действие человека. Отправной пункт для устранения всех эпифеноменалистических тенденций лежит в элементарном и капитальном факте афферентации движения ощущением. Еще И. М. Сеченов сформулировал как существенную составную часть своей рефлекторной теории «начало согласования движений с чувствованием»'. Идя по этому же пути даль ше, И. П. Павлов выдвинул и обосновал то положение, что построение движения,
В «Физиологии нервных центров» И. М. Сеченов писал: «Самой существенной стороной в деятель ности нервных регуляторов является согласование движения с чувствованием» (Физиология нерв ных центров. — М., 1952. — С. 27). И далее: «Чувствование повсюду играет в сущности одну и ту же сигнальную роль...» (Там же). Фундаментальное для/рефлекторной теории Сеченова—Павлова представление об ощущении и восприятии как сигнале действительности связано, по существу, с ролью ощущений в регуляции движения.
ответной реакции организма осуществляется в коре как «афферентном отделе нервной системы, как органе чувствительности»'.
Анализируя далее физиологический механизм так называемых произвольных движений, И. П. Павлов специально отметил, что осуществляемые движения по сылают в свою очередь импульсы в те кинестетические клетки коры, раздражение которых активно производит это движение2. Дальнейшая разработка этих идей закономерно привела к представлению об обратной афферентации, непрерывно по ходу движения поступающей с периферии в центральный нервный прибор, ко торый производит анализ поступающих таким образом «информации»3, она же привела в дальнейшем к идее о непрерывных сенсорных коррекциях, благодаря которым движение становится управляемым. Представление о поступающей с периферии в центр афферентации как существенном и даже необходимом компо ненте рефлекторной регуляции деятельности имеет принципиальное значение4. Механистическая концепция рефлекторной дуги, теория стимула как внешнего толчка, естественно, сводила афферентные импульсы к роли пускового сигнала. Представление, согласно которому в ходе выполнения любых действий с перифе рии в центр непрерывно поступают афферентные сигналы, анализ и синтез кото рых и позволяет управлять этими действиями или движениями, является, по суще ству, физиологическим выражением отказа от схемы стимул—реакция, от механи стической теории внешнего толчка и признанием определяющей роли взаимодей ствия индивида с миром.
Правильное понимание роли афферентации в построении движения откры вает путь для правильного понимания соотношения психических и физических компонентов действия. Действие несводимо к своей исполнительской части, в него обязательно входит также чувствительная, познавательная часть, афферентация с периферии, извне, анализ и синтез поступающих оттуда чувственных сиг налов, посредством которых действия регулируются.
Характеристика практической деятельности как материальной в отличие от теоретической как идеальной исходит из природы продукта, или основного ре зультата каждого из этих видов деятельности: практическая деятельность произ водит изменения в материальном мире, теоретическая порождает идеи, образы, произведения науки и искусства. Эта характеристика деятельности по ее продук ту не определяет, однако, однозначно ее состава: нет такой теоретической дея тельности, которая по своему составу была бы чисто духовной, только идеальной, не включала бы никаких материальных компонентов и материальных действий
' «В этом отделе исключительно, — писал И. П. Павлов, — происходит высший анализ и синтез при носимых раздражении, и отсюда уже готовые комбинации раздражении и торможений направляют ся в эфферентный отдел». Павлов И. П. Полн. собр. соч. — С. 105. —Т. III, кн. 2. (С. Р.)
2 Там же.-С. 104-105.
3 Помимо ряда предшествующих работ П. К. Анохина, в частности его работы «Узловые вопросы в изучении высшей нервной деятельности» (Проблемы высшей нервной деятельности. — М., 1949. — С. 75-78), см. его статью «Особенности афферентного аппарата условного рефлекса и его значение для психологии» (Вопросы психологии. — 1955. — № 6. — С. 16-38). См. также: Бернштейн Н. А. К вопросу о природе и динамике координационной функции // Ученые записки МГУ. — Вып. 90. Движение и деятельность. — М., 1945. — С. 22-90.
4 Теория информации в кибернетике воспроизводит именно модель мозга, работающего на основе обратной афферентации, информирующей центр управления о всех изменениях на периферии, так что последующие «приказы», идущие из центра, непрерывно учитывают все изменения, происходя щие на периферии в результате выполнения предшествующих «директив» из центра.
(хотя бы движений моей руки, которая пишет эти строки); точно так же нет такой материальной практической деятельности, которая не включала бы чувственных вообще психических компонентов, которая могла бы осуществиться без ее постоянной регуляции психической деятельностью. Нельзя сводить действие только к внешнему его выражению; это лишь исполнительская его часть; в действие всегда входит и чувственное познание. Речь идет не о двух обособленных раздельных частях; они не могут быть обособлены, потому что чувственные, познавательный компоненты не воздействуют как-то извне на движения, имеющие свой, от них независимый механизм, а на известном уровне (см. дальше) входят в самый «механизм» движений, образуя с ними единое целое.
Афферентация, о которой идет речь в физиологическом исследовании движений, — это сперва физиологическое понятие, предмет физиологического исследования, и она должна остаться таковой на любом уровне осуществления движений. Но имеются уровни, на которых проблема афферентации движения, роль анализа и синтеза чувственных сигналов не может быть сведена только к ее физиологиче скому аспекту, где игнорирование психологического аспекта приводит к исчезно вению в целом того явления, физиологический механизм которого должна изу чать физиология.
Еще И. М. Сеченов, различая уровни регуляции движения, особо выделял те, в которых связь двигательной части с сигнальной осуществляется «через психику»'. Современный исследователь «построения движений» — Н. А. Бернштейн — выде ляет разные их уровни, начиная с таких, которые у высших позвоночных отошли в удел вегетативных отправлений (как, например, перистальтические движения кишечника и т. п.); за ними следует уровень спинных рефлексов. «Еще выше, — пишет он, — мы вступаем в область движений с более сложной биологической мо тивировкой и с афферентацией, синтетически включающей как телерецепцию, так и индивидуальные мнестические компоненты — в область подлинной психо физиологии»2. Далее следуют «специфически человеческие координации, мотивы, возникновение которых уже никак нельзя свести к чисто биологической причин ности, в первую очередь координации речи и письма и предметных трудовых дей ствий с их социально психологической обусловленностью»3. Особо в этой иерар хии уровней построения движений справедливо выделяется уровень действий.
С точки зрения психологической обусловленности мы бы разделили все акты сперва на три большие группы: 1) группу двигательных актов, регуляция которых совершается только в физиологическом плане4; 2) группу движений, регулируе мых ощущениями, т. е., точнее, ощущаемыми раздражителями как сигналами без того, чтобы эти раздражители выступали как объекты, а ощущения — как образы их; 3) группу движений, действий, когда реакция на раздражитель переходит в действие с предметом как объектом. Этот переход совершается, когда мир как со вокупность раздражителей, воздействующих на органы чувств, выступает как со вокупность отраженных в ощущениях, восприятиях и т. д. объектов и объектив' См. Сеченов И. М. Физиология нервных центров. — М., 1952. —С. 33.
2 Бернштейн Н А. О построении движений. - М., 1947. - С. 16.
3 Там же.
И. М. Сеченов говорил, что здесь действует «нечто», выполняющее по отношению к движению ту же сигнальную функцию, которую обычно выполняет ощущение (Физиология нервных центров — М., 1952. - С. 22).
ных обстоятельств или условий1. Связанный с этим переход от реакции на раз дражитель к действию с объектом знаменует собой тот «скачок» в развитии дви жений, которым открывается вся бесконечная перспектива развития человека как субъекта, как существа, способного и тем самым призванного изменять мир — природу и общество.
Действия, выступая в виде движений, вместе с тем и отличаются от этих по следних, поскольку одно и то же действие может быть выполнено посредством разных движений. Предметное действие есть, по существу, движение генерализованное — по его отношению к предмету и тем изменениям, которые вносятся в него движением (скажем, руки). Это положение означает не то, что сторонний наблю датель может, таким образом, соотнести действие и движение, осуществляемые другим лицом; это положение означает, что генерализация отношения к предмету и изменений, производимых в нем этим движением, является необходимой предпо сылкой возникновения самого действия, что оно входит необходимым компонен том в его афферентацию. Это положение, выступающее сперва в отношении чув ственно данного предмета, естественно и закономерно влечет за собой его даль нейшее распространение на весь ряд обобщений, к которым приходит человеческое познание, вплоть до общественно значимых идей, мобилизующих людей в их об щественной деятельности. Все они являются не просто схемами, посредством ко торых сторонний наблюдатель может извне классифицировать чужие действия, а включаются в афферентацию самих этих действий; анализ, синтез, обобщение, которые к ним приводят, являются прямым продолжением чувственного анализа, синтеза, дифференциации и генерализации, посредством которых осуществляет1 Характеризуя уровень действий, Н. А Бернштейн (О построении движений. — М., 1947) отмечает «характерное для психологической иерархии уровней постепенное возрастание их объективации, направленности на активное, изменяющее мир взаимодействие с последним» (с. 121). Характеризуя движения уровня пространственного поля, ориентирующиеся не на предмет в его качественной ха рактеристике, а на перемещение в пространстве, которое Н. А. Бернштейн считает движением более низкого уровня, предшествующего предметным действиям, он отмечает более синтетически обоб щенный и, главное, объективированный характер их афферентации по сравнению с движениями более низких уровней. Движения этого уровня имеют целевой характер:они ведут откуда-то, ку да-то и зачем-то (с. 83); они «экстравертированы, обращены на внешний мир» (с. 84). «Самый заме чательный по резкому отличию от афферентации предыдущего уровня признак пространственного поля — это его объективированность» (с 82) «Этими свойствами пространственного поля как веду щей афферентации определяются и основные характеристики управляемых им движений» (с. 83). Нам представляется сомнительным отнесение Н. А. Бернштейном движений «пространственного поля», осуществляемых по отношению к абстрактному пространству, к уровню более низкому, предшествующему предметным действиям. Для конкретной иллюстрации своих уровней Н. А. Берн штейн приводит данные, полученные А. Н. Леонтьевым и его сотрудниками (см.: Леонтьев А. Н. Психологическое исследование движений после ранения руки // Ученые записки МГУ. — 1945. — Вып. 90). При задании: «сними с крючка кепку» или другой повешенный на нем предмет, у больно го с нарушенными движениями амплитуда подъема руки оказывается в среднем на десяток санти метров больше, чем при задании коснуться пальцем высоко расположенной точки на листе бумаги. По этим данным, движение в пространственном поле оказывается труднее выполнимым, чем пред метное действие. Это плохо вяжется с представлением о движениях пространственного поля как бо лее элементарных, чем предметные действия. Эти данные скорей говорят в пользу предположения о том, что движения, осуществляемые по отношению к «абстрактному» пространству, представляют собой более высокий уровень, чем действия с предметом. Поэтому их выполнение оказывается бо лее трудным для больных и удается им в меньшей мере. Их афферентация предполагает дальней шую по сравнению с предметными действиями генерализацию и абстракцию. Поэтому они включа ют ту «объективированность», которая закономерно связана с вышеотмеченным переходом от простой реакции на раздражитель к действию с предметом, с вещью как объектом.
ся построение всякого движения в коре как органе чувствительности, как органе аналитико-синтетической деятельности; все они тоже участвуют — на высшем' уровне — в выработке тех комбинаций раздражении и торможений, которые за тем, говоря словами И. П. Павлова, уже готовые, направляются в исполнительский отдел; в качестве аналитико-синтетической познавательной части человеческой деятельности они определяют ее исполнительскую часть.
Исследования Хэда, Гольдштейна, Гельба и др.' на большом патологическом материале убедительно показали, как нарушение отвлеченного словесного мыш ления приводит к нарушению произвольного действия, совершаемого по опреде ленному плану в соответствии с абстрактно формулированной целью. При нару шении абстрактного словесного мышления все поведение спускается на низший уровень непроизвольных действий, непосредственно определяемых ситуацией, и уже сложившихся автоматизмов. Эти патологические случаи представляют собой как бы естественный эксперимент — жестокий, но поучительный, доказывающий роль мышления и его образований в регуляции действий человека.
Роль познавательных (гностических) процессов в регуляции действий высту пает очень показательно на патологическом материале. Не случайно все попытки начисто отделить апраксию (нарушение практического действия) от агнозии (на рушения познания) потерпели неудачу. Все данные свидетельствуют о теснейшей взаимосвязи апраксических расстройств с агностическими. Все случаи апраксии, описанные Клейстом и Штраусом, содержат агностические элементы. В основе настоящей конструктивной апраксии, описанной Шлезингером, лежит, по его же мнению, нарушение «оптического управления движением» (optische Bewegungssteurung). В основе описанных им случаев апраксии Ланге вскрывал нарушение восприятия (агнозию) пространственных отношений. В частности, в основе це лой группы апраксических расстройств, образующих так называемый синдром Герстмана (апраксии пальцев, аграфии и т. п.), Ланге вскрывал нарушение вос приятия направления в пространстве. Грюнбаум пытался даже свести всякую «конструктивную апраксию» к расстройству восприятия пространственных от ношений. Пик отметил роль зрительного расстройства памяти при нарушении возможности правильного ведения строки при письме и т. д. В основе «идеаторной апраксии», с которой непрерывным рядом переходов связана конструктивная апраксия, лежит непонимание задачи, цели, смысла действия. Словом, обширней ший материал клиники апраксических расстройств, т. е. нарушений действий, вскрывает в основе нарушения действия нарушение психических процессов, по средством которых они регулируются, и, таким образом, подтверждается положе ние о психических процессах как регуляторах действия.
При этом уже элементарное действие с предметом регулируется не просто непосредственно, чувственно данными свойствами этого предмета как матери альной вещи — его величиной, сопротивляемостью давлению и т. п., а теми его свойствами, выявляемыми практикой действия и познания, которые существен ны для него как объекта (и орудия) человеческой деятельности. Таким образом,
1 См.: Godstein К. und GebA. Psychoogische Anayse hirnpathoogischer Fae, 1920; Head. Aphasia und Kindred Disorders of Speech, vo. I, II. Cambridge, 1926. См. также сб.: «Новое в учении об апраксии, агнозии и афазии». — М., 1934 (особенно статью М. Б. Кроля «Старое и новое в учении об апрак сии»); Лурш А. Р. Травматическая афазия. — М., 1947. — Раздел Б «Исследование праксиса». — С. 188-196; Critchey. Parentia Lob. - London, 1953.
уже в афферентации простых предметных действий выступает их «смысловой ха рактер».
Далее формируются такие смысловые действия, как акты речи и письма, т. е. двигательные акты, регулируемые объективируемым в слове мыслительным со держанием, возникающим в результате анализа, , синтеза обобщения эмпириче ских чувственных данных.
Характеризуя теорию «автоматизма» (т. е. механистически понимаемого де терминизма), Джеме писал, что, согласно этой теории, зная в совершенстве нерв ную систему Шекспира и все воздействия на нее со стороны окружающей среды, можно было бы полностью объяснить, «почему в известный период его жизни его рука начертила какими-то неразборчивыми мелкими черными значками извест ное число листов, которые мы для краткости называем рукописью «Гамлета». Мы могли бы объяснить причину каждой помарки и переделки, мы все бы это поняли, не предполагая при этом в голове Шекспира решительно никакого сознания». На самом деле объяснить создание «Гамлета» исходя из движений, посредством ко торых был начертан Шекспиром текст его трагедии, это безнадежная и бессмыс ленная затея, если исходить при этом из предположения, что движения, посредст вом которых выводятся буквы, составляющие текст «Гамлета», регулируются, «афферентируются» мышечной кинестезией пишущей руки, безотносительно к самому смысловому содержанию «Гамлета». Такое представление об афферента ции движений, посредством которых осуществляется письмо, не соответствует действительности. Осуществление одного и того же движения, например круго вого, посредством которого осуществляется начертание буквы «о», регулируется другой афферентацией, чем круговое движение, посредством которого, с одной стороны, художник, с другой — геометр чертят круг1 . В каждом из этих случаев построение движения требует и предполагает абстракцию и генерализацию дру гих свойств и отношений как афферентирующих эти движения моментов: в слу чае письма ведущими в афферентации движений, которыми они осуществляются, являются фонематические обобщения, подчиненные смысловым соотношениям. Таким образом, смысловое содержание «Гамлета» само участвовало в афферен тации тех движений, посредством которых Шекспир начертал текст своего бес смертного произведения. Нельзя вывести объяснение смыслового содержания «Гамлета» из движений, посредством которых был начертан буквенный состав его текста, самих по себе.
Взятые только в своей внешней, исполнительской части, обособленно от афферентирующей их чувственной, вообще познавательной, регуляторной их части, движения, образующие человеческую деятельность, вообще, не допускают детер министического, причинного объяснения. Помимо смыслового содержания «Гам лета» неосуществима сама совокупность движений, посредством которых его текст
«В случае круга, изображаемого преподавателем математики на доске, — замечает Н. А. Берн-штейн, — ведущим моментом является не столько воспроизведение геометрической формы круга (как было бы, если бы на кафедре вместо учителя математики находился учитель рисования), сколько полуусловное изображение соотношения рисуемой окружности с другими элементами ма тематического чертежа. Искажение правильной формы круга не нарушит замысла лектора и не воз будит в его моторике никаких коррекционных импульсов, которые, наоборот, немедленно возникли бы в этой же ситуации у учителя рисования» (Бернштейн Н. А. О построении движений. — М., 1947. - С. 35-36).
был начертан Шекспиром. Замысливаяие «Гамлета» включалось в «афферентацию» движений, посредством которых был начертан его текст. Развертыва смыслового содержания «Гамлета» и начертание его текста составляют «аффрентационную» и исполнительскую часть единого процесса1.
Как ни велика роль таких актов, как речь и письмо, в деятельности человека их одних еще недостаточно для понимания собственно человеческого поведения Для понимания поведения в том специфическом смысле, которое это слово имеет на русском языке, надо еще из действий выделить поступки. Поступком является действие, поскольку оно выражает осуществляемое посредством вещей отношение человека к человеку, к другим людям. Для поступка существенным и опре деляющим служит это последнее. Поступок возникает из действия в результате специфической генерализации; он предполагает генерализацию действия по его отношению к человеку и эффекту, который это действие производит не на вещь как таковую, а на человека: одно и то же действие может поэтому в разных условиях, в различных системах человеческих отношений означать совсем разные поступки, так же как разные по своему вещному эффекту действия — один и тот же поступок.
Дело вообще обстоит совсем не так, что действия могут совершаться как внеш ние исполнительские акты, следуя своей собственной закономерности, никак не включая никакой психической, в частности познавательной деятельности, а эта последняя либо вклинивается в ход материальной деятельности людей извне, не избежно нарушая ее собственную, присущую ей закономерность, либо сама вовсе выпадает из ее закономерного хода. На самом деле оба эти альтернативные пред положения неверны; деятельность людей, их поведение выступают в своей зако номерности, лишь когда их исполнительская и афферентирующая, познаватель ная, составная часть берутся в единстве.
С того момента, когда в ходе рефлекторной деятельности мозга в ответ на воз действие раздражителя возникает ощущение, детерминация поведения объек тивным миром, объективными условиями осуществляется через посредство пси хической деятельности. Психическая деятельность необходимо включается в обусловливание поведения, вообще деятельности человека. Благодаря психиче ской деятельности как познанию действительности практическая деятельность людей приводится в соответствие со сложными требованиями, предъявляемыми к ней объективными условиями. Вместе с тем психической деятельностью как деятельностью эмоциональной, волевой, выступающей в форме стремлений, же ланий, чувств, определяется значение явлений для данного человека, его отноше ние к ним, то, как данный человек в данных условиях на них ответит. Психиче' Куда ведет и что в общем плане означает точка зрения изложенной Джемсом теории автоматизма, достаточно отчетливо выступает из дальнейших рассуждений автора. Вслед за цитированными вы ше словами об объяснении «Гамлета», «каждой помарки и переделки» в нем Джеме пишет: «Подоб ным же образом теория автоматизма утверждает, что мы могли бы написать подробнейшую биогра фию тех 200 фунтов, или около того, тепловатой массы организованного вещества, которая называлась Мартин Лютер, не предполагая, что она когда-нибудь что-либо ощущала. Но, с другой стороны, ничто не мешало бы нам дать столь же подробный отчет о душевной жизни Лютера или Шекспира, такой отчет, в котором нашел бы место каждый проблеск их мысли и чувства. Тогда ду шевная жизнь человека представилась бы нам протекающей рядом с телесной, причем каждому мо менту одной соответствовал бы известный момент в другой, но между тем и другим не было бы ни какого взаимодействия».
екая деятельность в целом необходимо включается в обусловливание поведения людей. Нельзя детерминистически понять поведение, не отбросив эпифеноменалистические тенденции по отношению к психическому. Не признание, а отрицание реальной, действенной, жизненной роли психического влечет за собой отказ от детерминизма в понимании поведения. Распространение детерминизма — истин ного, научного, понимающего, что внешние причины действуют через внутренние условия, — на поведение человека требует и необходимо предполагает учет его психической деятельности во всем многообразии ее форм и проявлений как внут ренних условий его поведения. Обусловленная объективными обстоятельствами жизни человека и в свою очередь обусловливающая его поведение, психическая деятельность двусторонне — в качестве и обусловленного и обусловливающего — включается во всеобщую взаимосвязь явлений.
Выяснение вопроса о включении психических явлений во всеобщую взаимо связь всех явлений материального мира образует последнее звено нашего реше ния того вопроса, который выступил в истории философской мысли в виде так называемой «психофизической проблемы». И сейчас не бесполезно будет восста новить остальные звенья единой цепи наших рассуждений.
Мы рассмотрели сначала вопрос об отношении психических явлений (ощуще ния, восприятия, мышления) к материальному миру как объективной реально сти — в познавательном гносеологическом плане. Сама познавательная деятель ность человека выступила для нас затем как рефлекторная деятельность челове ческого мозга. Вопрос о соотношении психических и физиологических процессов встал в этой связи как вопрос о соотношении нервного и психического в единой отражательной деятельности мозга. В силу рефлекторного характера этой дея тельности вопрос о связи психических явлений с мозгом и его материальной нервной деятельностью и об их зависимости от действительности, от условий жизни людей сомкнулся в единое целое: последняя — зависимость от внешних ус ловий осуществляется через первую, первая — отражательная деятельность мозга и законы нейродинамики корковых процессов — внутреннее условие реализации второй. При дальнейшем рассмотрении самая зависимость психических явлений от материальных условий жизни и деятельности людей оказалась не односторон ней: обусловленные объективными условиями жизни психические явления в свою очередь обусловливают — «афферентируют», регулируют поведение, дея тельность людей и, значит, все изменения, которые она вносит в мир, преобразуя природу и перестраивая общество. Таким образом психические явления включа ются во всеобщую взаимосвязь всех явлений материального мира. Сама активная действенная роль психических явлений обусловлена тем их познавательным ха рактером, анализом которого начался весь ход нашего рассмотрения этой пробле мы. Таким образом, все рассмотренные нами проблемы являются звеньями еди ной цепи рассуждений, направленных на всестороннее рассмотрение и решение единой проблемы — вопроса о природе психического, его месте во всеобщей взаи мосвязи всех явлений материального мира.
Вопрос о месте психического рассмотрен нами во всех основных для него взаимосвязях. Остается еще подвергнуть рассмотрению основные формы, в кото рых выступают психические явления в их внутренних взаимоотношениях.
ГЛАВА 4
Психическая деятельность и психические свойства человека
1. О психической деятельности и сознании человека
А. Процесс, деятельность как основной способ существования психического
Психические явления выступают в разных формах — психических процессов, свойств и т. д. Необходимо выявить основные из этих форм в их внутренних взаи моотношениях. Это ни в какой мере не означает, что здесь делается попытка под вергнуть специальному рассмотрению все многообразные вопросы, входящие в ведение психологии. При всем многообразии частных вопросов, попутно затрону тых в настоящей работе, она по своему основному замыслу направлена на реше ние одной философской проблемы — о месте психического во всеобщей взаимо связи явлений материального мира. Речь идет здесь лишь о том, чтобы обозначить состав психического.
Основным способом существования психического является его существова ние в качестве процесса, в качестве деятельности. Это положение непосредственно связано с рефлекторным пониманием психической деятельности, с утверждени ем, что психические явления возникают и существуют лишь в процессе непре рывного взаимодействия индивида с окружающим его миром, непрекращающегося потока воздействий внешнего мира на индивида и его ответных действий, причем каждое действие обусловлено внутренними условиями, сложившимися у данного индивида в зависимости от внешних воздействий, определивших его историю.
В соответствии с этим исходная задача психологического исследования — изу чение психических процессов, психической деятельности. Так, исследование мыш ления должно прежде всего вскрыть его как процесс анализа, синтеза, обобщения. Психологическое исследование запоминания должно выявить, что делает чело век, когда он запоминает; как он анализирует подлежащий запоминанию матери ал, группирует, синтезирует его, как его обобщает, каков состав и ход процесса, в результате которого совершается запоминание. При восприятии результат его — образ предмета — выступает в сознании человека при определенных условиях ви димым образом как бы вне процесса, поскольку последний не осознается. В этом случае психологическое исследование должно, меняя условия протекания про цесса (создавая затрудненные условия познания предмета, обращаясь к началь ным этапам формирования восприятия), все же выявить процесс восприятия — чувственный (например, зрительный) анализ, синтез выделенных анализом сто
рон, обобщение, интерпретацию, — словом, весь психический состав процесса вос приятия.
Мы говорили до сих пор о процессе или деятельности, пока не различая их. Но их следует дифференцировать.
Во избежание всякой двусмысленности самое понятие деятельности также должно быть дифференцировано. В одном смысле это понятие употребляется, ко гда говорят о деятельности человека. Деятельность в этом смысле — всегда взаи модействие субъекта с окружающим миром.
Понятие деятельности употребляется в науке (в физиологии) и соотноситель но не с субъектом, а с органом (сердечная, дыхательная деятельность)'. В этом по следнем смысле всякий психический процесс есть деятельность, а именно дея тельность мозга.
О деятельности в другом смысле говорят применительно уже не к органу (в данном случае — мозгу), а к человеку как субъекту деятельности. Здесь надо различать процесс и деятельность. Всякая деятельность есть вместе с тем и про цесс или включает в себя процессы, но не всякий процесс выступает как деятель ность человека. Под деятельностью мы будем здесь разуметь такой процесс, по средством которого реализуется то или иное отношение человека к окружающему его миру, — другим людям, к задачам, которые ставит перед ним жизнь. Так, на пример, мышление рассматривается как деятельность, когда учитываются моти вы человека, его отношение к задачам, которые он, мысля, разрешает, когда, сло вом, выступает личностный (а это прежде всего значит мотивационный) план мыслительной деятельности. Мышление выступает в процессуальном плане, ко гда изучают процессуальный состав мыслительной деятельности — те процессы анализа, синтеза, обобщения, посредством которых разрешаются мыслительные задачи. Реальный процесс мышления, как он бывает дан в действительности, представляет собой и деятельность (человек мыслит, а не просто ему мыслится), и процесс или деятельность, включающую в себя совокупность процессов (абст ракцию, обобщение и т. д.).
В ходе исследования на первое место может выступать то процессуальный план, образующий необходимую основу мыслительной деятельности, то над страивающийся над ним верхушечный личностный план, в котором мышление только и выступает как деятельность субъекта, выражающая его отношение к задачам, которые перед ним встают. Как деятельность, выражающая или осущест вляющая отношение человека к окружающему, мышление, точно так же как вос приятие и т. д., выступает уже в качестве деятельности познавательной, эстетиче ской — вообще теоретической, а не просто психической. Психической она является только по своему процессуальному и мотивационному составу, а не по задачам, которые она, как деятельность, разрешает.
Деятельность человека как субъекта — это его практическая и теоретическая деятельность. Точка зрения, согласно которой психическая деятельность как та ковая, как «производство» представлений, воспоминаний — вообще психических образований якобы является деятельностью человека как субъекта (а не только
' Деятельность в этом смысле означает функционирование органа. Характеристика функции органа как деятельности подчеркивает роль в его функционировании взаимодействия организма со средой в отличие от трактовки функции как отправления органа, детерминированного якобы только изнутри.
его мозга), связана с прочно укоренившимися в психологии интроспекционистскими воззрениями. Лишь на основе интроспекционистской концепции представляется, что при так называемом произвольном запоминании или припоминании человек решает «мнемическую» задачу, заключающуюся в производстве определенного представления, и что производство представлений как таковых является в данном случае деятельностью человека. На самом деле, когда человек что-то припоминает, он не производит внутренние психические образы, а решает позна вательную задачу по восстановлению хода предшествующих событий; подобно этому ученик, выучивающий заданный ему урок, осуществляет учебную, а не про сто психическую деятельность.
Таким образом, в конечном счете, понятие деятельности человека приобретает свой естественный, здравый смысл, очищенный от тех двусмысленностей, которые вносит в него психология, еще не освободившаяся от наследия интроспекционизма. Психология от этого будет в прямом выигрыше: она освободится от неблаго дарной обязанности изучать совершенно фиктивный объект — интроспективно понимаемую психическую деятельность и вместе с тем получит непосредствен ный доступ к психологическому изучению подлинной деятельности человека — той деятельности, посредством которой он познает и изменяет мир.
Виды человеческой деятельности определяются по характеру основного «про дукта», который создается в результате деятельности и является ее целью. С этой точки зрения можно различать практическую (специально трудовую) и теорети ческую (специально познавательную) деятельность. Они образуют, собственно, единую деятельность человека, поскольку теоретическая деятельность выделяет ся в особую деятельность из первоначально единой практической деятельности лишь на определенном уровне, и продукты ее, в конечном счете, опять-таки вклю чаются в практическую деятельность, поднимая эту последнюю на все более вы сокий уровень. Это и есть деятельность человека в собственном смысле слова.
Практическая деятельность выступает как материальная, а теоретическая (дея тельность ученого, художника и т. д.) — как идеальная именно по характеру сво его основного продукта, создание которого составляет ее цель. Практическая дея тельность материальна, поскольку основной эффект, на который она направлена, заключается в изменении материального мира, в создании материальных продук тов. Теоретическая деятельность «идеальна», опять-таки поскольку «идеален» продукт, который она порождает, — наука, искусство. Эта характеристика практи ческой деятельности как материальной, а теоретической как идеальной по харак теру продукта, составляющего ее цель, не определяет, как уже отмечалось, состава практической и теоретической деятельности. Нет такой теоретической деятельно сти, которая не включала бы каких-либо материальных актов, как-то: движения пишущей руки при написании текста книги — научной или художественной — или партитуры музыкального произведения — симфонии или оперы; а в деятель ности скульптора, высекающего статую из мрамора, физического труда не мень ше, чем в деятельности любого рабочего на производстве, хотя, создавая произве дение искусства, он занят идеальной деятельностью. Подобно этому нет такой практической деятельности, которая, создавая материальный продукт, состояла бы только из материальных актов и осуществлялась бы без участия психических процессов. Поэтому и практическая деятельность человека должна войти в сферу психологического исследования.
В задачи психологического исследования входит изучение и теоретической, «идеальной» (в частности, познавательной деятельности ученого) и практической (прежде всего трудовой) деятельности — той реальной, материальной деятельно сти, посредством которой люди изменяют природу и перестраивают общество. Психология, которая отказалась бы от изучения деятельности людей, утеряла бы свое основное жизненное значение. Таким образом, предмет психологического ис следования никак не сконцентрирован на изучении «психической деятельности». Положение это имеет двойное острие: оно означает как то, что психология изуча ет не только психическую деятельность, но и психические процессы, так и то, что она изучает не только психическую деятельность, но и деятельность человека в соб ственном смысле слова в ее психологическом составе. И именно в этом — в изуче нии психических процессов и в психологическом изучении деятельности челове ка, посредством которой он познает и изменяет мир,— и заключается основное.
Всякое явление, включаясь в новые связи, выступает в новом качестве, кото рое фиксируется в новой понятийной характеристике. Это положение относится, как мы видим, и к психической деятельности. Понятие психической деятельно сти нуждается в этом плане в дальнейшем уточнении. Психическая деятельность как таковая непосредственно относится к природному миру; она функция высоко организованной материи — мозга. Отрыв психической деятельности от природы, от материи, от мозга идет вразрез с самым ее существом.
В своем функциональном аспекте, в качестве деятельности мозга психическая деятельность есть чисто природное явление.
Психическая деятельность мозга выступает в новом качестве, поскольку она участвует в регуляции деятельности индивида, выражая его потребности и инте ресы, его тенденции и отношение к миру. Поскольку она при этом осуществляет ся непосредственно, независимо от рефлексии, обращенной на ее состав и резуль таты, она выступает той своей стороной, которую имеют по большей части в виду, когда говорят о «душевной деятельности». Поскольку она насыщается исполнен ными непосредственности отношениями человека к другим людям, она выступа ет как «душевная» уже в другом, специфическом смысле слова.
По мере того как из жизни и деятельности человека, из его непосредственных безотчетных переживаний выделяется рефлексия на мир и на самого себя, психи ческая деятельность начинает выступать в качестве сознания. Возникновение соз нания связано с выделением из жизни и непосредственного переживания рефлек сии на окружающий мир и на самого себя. Сознание — это всегда знание о чем-то, что вне его. Оно предполагает отношение субъекта к объективной реальности.
Когда человек в ходе общественной жизни осваивает идейное содержание зна ний, идеологии, его психическая деятельность выступает опять в новом качест ве — духовной деятельности, деятельности, имеющей то или иное идейное содер жание. Каждое из этих понятий относится к психической деятельности, но вместе с тем каждое из них выражает другую, новую характеристику, которую психиче ская деятельность приобретает, включаясь в новую сферу отношений. Все эти по нятия должны быть соотнесены друг с другом, но они не могут быть ни просто, непосредственно отождествлены, ни оторваны друг от друга. Подстановка одного из этих понятий на место другого неизбежно ведет к путанице, к игнорированию многообразных качеств, в которых, включаясь в разные связи, выступает психи ческая деятельность, к смешению или искажению специфических закономерно стей, которым она при этом подчиняется.
Идеализм рассматривает всякую психическую деятельность, как если бы она по самой первичной своей природе была духовной деятельностью; вульгарный механистический натурализм вообще игнорирует духовную деятельность, идейное содержание психического. И одно и другое неверно. Рационалисты стремятся утвердить в жизни человека один лишь дух, подчиняют все его контролю, изгнав все другие факторы из мотивации человеческой деятельности. Романтики обвиняют поэтому приверженцев «духа» в убиении «души», в изгнании — во имя неограниченного контроля духа, идей, принципов — всякой непосредственной душев ности из жизни человека. При этом они не прочь для утверждения душевного начала вовсе отбросить дух и его идеи. Все это плоды одной и той же неверной тенденции, все того же непонимания того, как одно и то же явление выступает в новых качествах, каждое из которых является его необходимым и закономерным выражением для соответствующей сферы отношений. Так, психическая деятель ность в новых связях выступает во все новых качествах. При всестороннем рас смотрении проблемы все они должны быть учтены в их специфических особенно стях и соотнесены друг с другом.
При изучении психической деятельности или психических процессов принци пиально важно учитывать, что они обычно протекают сразу на разных уровнях и что вместе с тем всякое внешнее противопоставление «высших» психических процессов «низшим» неправомерно, потому что всякий «высший» психический процесс предполагает «низшие» и совершается на их основе. Так, не приходится думать, что происходит либо непроизвольное запоминание, либо произвольное. Исследование показало, что, когда совершается произвольное запоминание, вме сте с тем закономерно происходит и непроизвольное. Психические процессы про текают сразу на нескольких уровнях, и высший уровень реально всегда существует лишь неотрывно от низших. Они всегда взаимосвязаны и образуют единое целое. Всякая познавательная деятельность, всякий мыслительный процесс, взятый в своей реальной конкретности, совершается одновременно на разных уровнях, многопланово. Подспудно во всякой, казалось бы совсем абстрактной, мысли тельной деятельности участвуют чувственные компоненты, продукты чувствен ных познавательных процессов; самые абстрактные понятия, взятые как реальные познания, представляют из себя пирамидальные сооружения, в которых абстрак ции все более высокого порядка образуют вершину, а в основе лежат, прикрытые несколькими слоями абстракцией разного уровня, чувственные обобщения, про дукты более или менее элементарной генерализации.
Аналогично обстоит дело и с мотивацией. При объяснении любого человече ского поступка надо учитывать побуждения разного уровня и плана в их реальном сплетении и сложной взаимосвязи. Мыслить здесь однопланово, искать мотивы поступка только на одном уровне, в одной плоскости — значит заведомо лишить себя возможности понять психологию людей и объяснить их поведение.
Б. Психические процессы и психические образования
В результате всякого психического процесса как деятельности мозга возникает то или иное образование — чувственный образ предмета, мысль о нем и т. д.' Это образование (образ предмета), однако, не существует вне соответствующего про
Их мы обычно разумеем, говоря о психических явлениях.
цесса, помимо отражательной деятельности; с прекращением отражательной дея тельности перестанет существовать и образ. Будучи продуктом, результатом пси хической деятельности, образ, фиксируясь (в слове), в свою очередь становит ся идеальным объектом и отправной точкой дальнейшей психической деятель ности. Образ, следовательно, двояко, двусторонне включается в психическую деятельность.
Всякий эмоциональный процесс, т. е. процесс, в котором его эмоциональный эффект — изменение эмоционального состояния человека — является главным психологическим эффектом, тоже оформляется в виде некоего образования — эмоции, чувства. И эти образования, как и образы предмета, не существуют вне, помимо тех процессов, в которых они формируются. Каждое чувство, выступаю щее как устойчивое образование, длящееся годы, иногда проходящее через всю жизнь человека (любовь к другому человеку, к своему народу, к правде, к челове честву и т. д.), есть сплетение чувств-процессов, закономерно возникающих при соответствующих обстоятельствах. Так, чувство любви к другому человеку — это чувство радости от общения с ним, восхищения от того образа человеческого, ко торый при таком общении с ним выявляется, связанной с этим нежности к нему, заботы о нем, как только ему начинает что-то угрожать, огорчения, когда он тер пит неудачи или подвергается страданиям, возмущения, когда по отношению к нему совершается несправедливость, гордости, когда в трудных условиях он ока зывается на высоте, — все эти чувства выражают применительно к разным об стоятельствам, их вызывающим, одно и то же отношение к человеку'. Каждое из них, как и все они вместе, — процессы, закономерно вызываемые их объектами (конечно, в данном случае, как и вообще, воздействия объектов могут закономер но вызывать психические явления, только поскольку они преломляются через сложившиеся в субъекте внутренние отношения, обусловливаясь их закономер ностями),
' На этом частном примере выступает теоретически важное соотношение категорий отношение и чувство. Всякое отношение психологически выступает в форме чувства, или стремления, или идео логически оформленного оценочного суждения, Одно и то же отношение находит себе, таким обра зом, выражение в сфере и чувств, и воли, и мышления: это не «функциональное», а «личностное» образование. В пределах одной и той же сферы — в данном примере эмоциональной — одно и то же отношение наше к человеку выступает применительно к разным обстоятельствам в форме различ ных чувств, связанных между собой тем, что они выражают одно и то же отношение. В эмоциональ ной сфере отношение — это генерализованное чувство, которое в этой своей генерализованности приобретает определенную устойчивость; чувство-отношение этим отличается от чувства-состоя ния. Отношение может выступить и как стремление, которое также может быть представлено и в форме актуального состояния личности и в форме генералиэованной устойчивой ее устремленно сти или направленности.
В советской психологии к проблеме отношений привлек внимание разрабатывающий ее В. Н. Мясищев. Для того чтобы понятие отношения заняло свое место в системе психологии, необходимо разработать вопрос о его взаимоотношениях с различными психологическими формами его прояв ления. Отношение к окружающему — это прежде всего отношение индивида к тому, что составляет условия его жизни. Но первейшее из первых условий жизни человека — это другой человек. Отно шение к другому человеку, к людям составляет основную ткань человеческой жизни, ее сердцевину. «Сердце» человека все соткано из его человеческих отношений к другим людям; то, чего оно стоит, целиком определяется тем, к каким человеческим отношениям человек стремится, какие отноше ния к людям, к другому человеку он способен устанавливать. Психологический анализ человече ской жизни, направленный на раскрытие отношений человека к другим людям, составляет ядро подлинно жизненной психологии. Здесь вместе с тем область «стыка» психологии с этикой.
Изучать психические процессы, психическую деятельность — значит тем са мым изучать формирование соответствующих образований. Безотносительно к об разованию, которое формируется в процессе, нельзя, собственно, очертить и са мый процесс, определить его в специфическом отличии от других психических процессов. С другой стороны, психические образования не существуют сами по себе вне соответствующего психического процесса. Всякое психическое образова ние (чувственный образ вещи, чувство и т. д.) — это, по существу, психический процесс в его результативном выражении.
Через свое результативное выражение, через свои продукты психическая дея тельность соотносится со своим объектом, с объективной реальностью, с теми об ластями знания, которые ее отражают. Через свои продукты — понятия — мысли тельная деятельность переходит в сферу логики, математики и т. д. Поэтому превращение продуктов мыслительной деятельности, например понятий, их усвоения — в основной предмет психологического исследования грозит привести к утрате его специфики.
Концентрация психологического исследования на продуктах мыслительной деятельности, взятых обособленно от нее, — это и есть тот «механизм», посредст вом которого сплошь и рядом осуществляется соскальзывание психологического исследования в чуждый ему план методически геометрических, арифметических и т. п. рассуждений. В психологическом исследовании психические образова ния — продукты психических процессов — должны быть взяты именно в качестве таковых. Изучение психической деятельности, процесса, в закономерностях его протекания всегда должно оставаться в психологическом исследовании основ ным и определяющим.
Всякий психический процесс есть отражение, образ вещей и явлений мира, знание о них, но взятые в своей конкретной целостности психические процессы имеют не только этот познавательный аспект. Вещи и люди, нас окружающие, яв ления действительности, события, происходящие в мире, так или иначе затра гивают потребности и интересы отражающего их субъекта. Поэтому психиче ские процессы, взятые в их конкретной целостности, — это процессы не только познавательные, но и «аффективные»1, эмоционально-волевые. Они выражают не только знание о явлениях, но и отношение к ним; в них отражаются не только са ми явления, но и их значение для отражающего их субъекта, для его жизни и дея тельности. Подлинной конкретной «единицей» психического (сознания) явля ется целостный акт отражения объекта субъектом. Это образование сложное по своему составу; оно всегда в той или иной мере включает единство двух противо положных компонентов — знания и отношения, интеллектуального и «аффектив ного» (в вышеуказанном смысле), из которых то один, то другой выступает в ка честве преобладающего. Подлинно жизненной наукой психология может быть, только когда она сумеет, не исключая и аналитического изучения ощущений, чувств и т. п., психологически анализировать жизненные явления, оперируя таки ми нефункциональными «единицами» психического. Только таким образом мож но, в частности, построить подлинно жизненное учение о мотивации, составляю щее основное ядро психологии личности.
Понятие аффекта берется здесь в смысле не современной патопсихологии, а классической филосо фии XVII-XVIII столетий (см., например, у Спинозы).
В. Психические процессы и регуляция деятельности
Всякий психический процесс включен во взаимодействие человека с миром и служит для регуляции его деятельности, его поведения*. Представление о регуля тор ной функции психического необходимо связать с рефлекторным пониманием психического, согласно которому оно не только внутреннее состояние, но и отра женное действие; действие же входит в психический акт именно своей психи ческой регуляцией. Всякое психическое явление — это и отражение действитель ности и звено в регуляции деятельности2. Поэтому в сферу психологического исследования входят и движения, действия, поступки людей — не только их «ум ственная», духовная, теоретическая, но и та практическая деятельность, посредст вом которой люди изменяют мир — преобразуют природу и перестраивают обще ство. Однако предметом психологического изучения в них является только их психологическая характеристика — их регуляция, их мотивация. Изучение дви жения и действия в психологии — это как раз изучение их регуляции различными формами психической деятельности: именно таким образом движения и дейст вия входят в сферу психологического исследования. Отражение индивидом дей ствительности и регуляция его деятельности неотрывны друг от друга. В регуля ции деятельности и заключается объективное значение отражения в жизни, то, чему оно практически служит; регуляция деятельности — это та работа, которую практически выполняет образ, психическое отражение. В положении о регуляторной роли отражения и заключается конкретный смысл утверждения о его дей ственном характере. Связь психических процессов с движением, действием, с практической деятельностью существенна не только для практической деятель ности, которая посредством этих психических процессов регулируется, но и для самих психических процессов: действия человека, изменяя обстоятельства, в ко торых протекают психические процессы, объективно обусловливают их содержа ние и направление.
Регуляционная роль отражения индивидом действительности выступает в фор мах: 1) побудительной и 2) исполнительской регуляция.
1. Побудительная регуляция определяет, какое действие совершается. Отра жение объекта, являющегося предметом потребности, порождает в индивиде «идеальные стремления» или «силы» (Энгельс)3, которые служат побуждениями к действию и определяют его направление.
Вопрос о том, что именно, какое идейное содержание приобретает для человека побудительную силу, имеет первостепенное значение. Он решается в ходе жизни
' Вопрос о регуляторной функции психического, по крайней мере одной своей стороной, выступил уже перед нами конкретно в связи с вопросом об афферентации движений ощущением. (О жизнен ной роли ощущения см.: Pieron Henri. Aux sources de a connaissance; a sensation guide de vie. —Paris, 1955. Эта книга дает систематическую сводку экспериментальных исследований, посвященных проблеме ощущения. Через всю книгу красной нитью проведена мысль о жизненной роли ощуще ния, т. е. о его регуляторной функции.)
2 Характеризуя «чувствование», И. М. Сеченов писал, что оно имеет «два общих значения:оно слу жит орудием различения условий действия и руководителем соответственных этим условиям (т. е. целесообразных или приспособительных) действий». Сеченов отмечал, что «эта формула одинако во приложима к самым элементарным актам чувствования и проявлениям как инстинкта, так и ра зума...» (Сеченов И. М. Избр. филос. и психол. произв. - М.: Госполитиздат, 1947. — С. 416). Тем са мым И. М. Сеченов вводил регуляцию действий в самое определение психического.
3 Маркс К., Энгельс Ф. Избр. произв. — М.: Госполитиздат, 1955. — т. II. — С. 357 и 372.
человека в процессе воспитания. Выработать надлежащую побудительную силу надлежащих идей — важнейшая цель воспитания. По мере того как определенные идеи (принципы) приобретают для человека побудительную силу (становятся убеждениями), от действий в силу непосредственно действующих побуждений человек переходит к поступкам, совершенным по определенным мотивам, т. е. по буждениям, осознанным, оцененным и принятым человеком в качестве идеально го основания (и оправдания) своего поведения.
2. Исполнительская регуляция приводит действие в соответствие с условия ми, в которых оно совершается.
Регулирующая роль отражения выступает не только как роль побудительная, мотивационная. Регуляция деятельности посредством отражения действительно сти распространяется далее на исполнение действия, выступая в виде исполни тельской регуляции. Эта регуляция действия осуществляется посредством анализа условий, в которых совершается действие, и соотнесения их с целями действия. Физиологически действие регулируется по его ходу сигналами от изменяющихся объективных условий и от движущегося органа (руки); связываясь друг с другом, эти сигналы регулируют движение, перемещение органа по отношению к окру жающему.
В регуляции деятельности человека так или иначе участвуют все психические процессы. Подобно тому, как не только ощущение и мышление, но также и жела ния и чувства являются отражением бытия, не только желания, волевые стремле ния и чувства, но и познавательные процессы (ощущение — мышление) вносят каждый свой вклад и в регуляцию деятельности человека, его поведения (афферентирующая роль чувственных сигналов — ощущений — в регуляции движения, мобилизующая роль передовых идей). При этом в исполнительской регуляции преимущественную роль играют познавательные процессы — учет условий, в ко торых протекает деятельность, в побудительной регуляции — процессы «аффек тивные»: эмоции, желания.
Изучение регулирующей роли различных психических процессов, с другой стороны, необходимо связано с изучением движений и действий, различных по характеру своей регуляции.
Познавательные процессы разного уровня открывают разные возможности для регуляции поведения; сфера действия у каждого из них другая. С другой стороны, движение (например, локомоции), действие (скажем, по изготовлению какого-нибудь предмета по определенному образцу), поступок (акт, дающий не только тот или иной предметный эффект, но и имеющий определенное общественное со держание, выражающий отношение человека к другим людям) — вообще дейст вия разного уровня предполагают и разные психические процессы для своей ре гуляции.
Изучение различных форм отражения мира и изучение действий человека, различных по их регуляции, неразрывно связаны друг с другом. Изучение того, как человек отражает мир, должно быть продолжено в изучении того, как он дей ствует, и лишь через изучение того, как он действует, может быть объективно раскрыто и то, как он отражает мир. Это положение распространяется на всю психическую деятельность. (Так, изучение слухового восприятия — речевого и музыкального — должно выступать практически и как психологическое изучение речевой и музыкальной деятельности, изучение восприятия и представления
пространства — практически и как изучение ориентировки человека в простран стве и т. д.)
По уровню регуляции движения и действия человека делятся на непроизволь ные и осуществляемые на уровне второй сигнальной системы произвольные дей ствия, регулируемые объективированным в слове идейным содержанием, форми рующимся в процессе общественной жизни.
Регуляция произвольных движений и волевых или сознательных действий че ловека относится обычно за счет воли. Воля в этой связи означает, собственно, специфическую для человека как общественного существа закономерность созна тельной регуляции его действий. Превращение этой закономерности в некую гипо стазированную метафизическую сущность, в некоего идеального деятеля, подме няющего реального субъекта действий — самого человека,— является, пожалуй, наиболее грубым и массивным выражением все еще сохраняющейся общей тен денции идеалистической функциональной психологии. Собственно, все «функ ции» так называемой функциональной психологии, — не только воля, но и па мять, внимание и т. д., — это психические процессы, превращенные в психических деятелей. Построение научной психологии требует полного устранения этих «деятелей» и раскрытия тех закономерностей психической деятельности, кото рые этими фиктивными деятелями прикрываются.
Понятие воли в современной психологии представляет собой, вообще говоря, конгломе рат разнородных составных частей, неизвестно как между собой связанных. Оно вклю чает: а) стремления, желания, б) волевые действия, в) волевые качества личности. На самом деле между этими компонентами существуют определенные взаимоотношения, которые и связывают их в единое целое. Исходным являются здесь соответствующие процессы и их результативное выражение — в данном случае стремления различного характера и уровня, возникающие, как уже отмечалось, в силу того, что предметы, с ко торыми вступает во взаимодействие человек, затрагивают его потребности и интересы. Возникающие таким образом в человеке многообразные тенденции получают свое дей ственное выражение в регуляции — сознательной или бессознательной — поведения человека. «Волю», собственно, образует непосредственно лишь высший, верхний или верхушечный слой этих тенденций — желания, определяемые идейным содержанием, выступающим в качестве осознанной цели. Сильной волей может обладать лишь чело век, у которого в жизни есть по-настоящему дорогие ему, для него значимые цели. На личие таких целей обусловливает силу воли. Содержание этих целей и соответствую щих мотивов определяет ее моральный уровень. Действия, регулируемые осознанной целью и отношением к ней как мотиву, это и есть «волевые действия». Высший, верху шечный уровень волевых тенденций неотделим от всей многоплановой совокупности взаимосвязанных и друг друга обусловливающих тенденций, возникающих у человека в ходе жизни и характерных для него. Когда говорят о силе воли, о силе побуждений, то нельзя не учитывать того, что эта сила всегда относительна: с одной стороны, у разных людей различной оказывается побудительная сила всех вообще доступных им побуж дений; с другой стороны, у одного и того же человека разной оказывается побудитель ная сила различных побуждений; эта последняя не может не зависеть от способности более сильного побуждения подчинять себе остальные. Сильная воля может быть лишь у человека с четкой и прочной иерархической организацией побуждений или тенденций, участвующих в регуляции его поведения: только при этом условии сила побуждений не расходуется на преодоление внутренних трений, а полностью переходит в решительное действие. Иерархическая организация всей системы тенденций или побуждений с ти пичным для данного человека господством одних и подчинением других определяет волевой облик человека, волю как характеристику личности, ее характер.
В учении о воле конфликтность обычно выступала в виде борьбы мотивов. Наличие борьбы мотивов, предшествующей решению, нередко вводилось как необходимый при знак в самое понятие воли и волевого действия. На самом деле борьба мотивов, коле бание между различными решениями, необходимость преодолеть внутренние трения не является обязательным, «конституирующим» признаком воли, волевого действия. Они, скорей, — выражение тех препятствий, которые встают на его пути. Сила воли од нозначнее определяется преодолением внешних препятствий, выступающих и в виде внутренних трений. Преодоление последних, даже когда оно обнаруживает силу воли, вместе с тем обнажает ее раздвоенность и, значит, слабость. Наличие борьбы мотивов — не проявление или признак воли, а лишь случай, требующий ее проявления. Иногда достаточно осознать одну-единственную цель, но осознать ее во всей ее жизненной зна чительности, чтобы отпала возможность какой бы то ни было борьбы мотивов, чтобы человек отдал ей всего себя, всю спою жизнь. Воля необходимо предполагает созна тельное принятие и осуществление цели; но сознательность не следует смешивать с рассудочностью — с выбором верхушечным, «поверхностным» (в прямом и переносном смысле), одним только рассудком, а не вместе с тем и всем своим существом, всеми его сокровенными, в том числе и неосознанными устремлениями (Фауст у Гете недаром говорит Мефистофелю: «Nur keine Furcht, dass ich dies Bundnis breche. Das ungeteite Stre-ben meinerganzen Kraft ist gerade das, was ich verspreche> — то, что он обещает, выражает нераздельное устремление всех его сил, поэтому не приходится опасаться, что он не вы полнит уговора).
В период господства теории бесконфликтности, связанной со стремлением к парадной лакировке действительности, у нас появилась тенденция игнорировать борьбу мотивов и вовсе исключить ее из волевого акта, признать не наличие, а отсутствие борьбы моти вов необходимым признаком волевого действия. И это не точно. Ни наличие, ни отсут ствие борьбы мотивов не являются необходимым признаком воли конкретности вся кий волевой акт выражает не только побуждение, связанное с целью именно данного волевого действия, но и — более или менее адекватно — личность в целом. Воля, как определенным образом организованная совокупность желаний, выражаю щихся в поведении, в регуляции действий, относится к побудительной, а не к исполни тельской регуляции, о которой идет речь при различении произвольных действий и движений от непроизвольных. В плане побудительной регуляции воля означает пере ход от потребностей как непосредственно действующих побуждений к мотивам или по буждениям осознанным, оцененным с точки зрения общественных норм и интересов и принятым человеком'.
Специальная форма регуляции движения осуществляется в результате его автомати зации. Обычно суть автоматизации усматривается в переносе регуляции действия со зрительных, вообще экстероцептивных, внешних сигналов на проприоцептивные, внутренние, идущие от органа (руки), выполняющего движение. Такая интерпретация таит в себе серьезную опасность. Она грозит оторвать движение от условий, при кото рых оно должно совершиться, между тем как автоматизация заключается как раз в свя зывании автоматизируемых движений с определенными объективными условиями
'1 Говоря о воле, необходимо учитывать, что идущее от Тетенса и Канта трехчленное деление психиче ских явлений на интеллектуальные, эмоциональные и волевые не может быть удержано. Первич ным, основным является двухчленное деление психических процессов на интеллектуальные и аф фективные в том смысле, в котором этот термин употребляется в философии XVII-XVIII вв. Эти последние возникают в силу того, что отражаемые индивидом явления и предметы затрагивают его потребности и интересы и выражают отношение индивида к этим предметам и явлениям. Они в свою очередь уже вторично подразделяются на 1) стремления, влечения, желания и 2) эмоции, чув ства. В побудительной регуляции «аффективные» процессы участвуют в целом, как в первом, так и во втором своем аспекте. К воле, к волевым процессам в собственном смысле должен быть отнесен лишь высший уровень первой группы процессов (стремления и т. п.).
так, чтобы они стали для данных движений пусковыми сигналами. При автоматизации, связывающей целый ряд движений в единое целое, роль проприоцептивных сигналов, сигнализирующих о передвижении органа, осуществляющего движение, увеличивает ся, но совершенно очевидно, что всякая сигнализация о перемещении органа (напри мер, руки) в пространстве должна сигнализировать об изменении ее положения по от ношению к предметам внешнего мира. Поэтому проприосигналы могут участвовать в регуляции движения, только поскольку они условно-рефлекторно связаны с экстероцептивными сигналами от предметов внешнего мира. Объединение посредством про приоцептивных сигналов ряда последовательных движений в одно целое — лишь одно из условий автоматизированного выполнения действия, требующего ряда движений, но суть дела при автоматизации заключается в таком связывании движения с условия ми, что эти условия могут как пусковые сигналы включать действие. В результате автоматизации движений действия, посредством которых они осуществ ляются, превращаются в навыки (различные трудовые навыки, навыки письма, игры на рояле и т. д.). Характер навыка зависит от того, каковы анализирование и синтезирова ние, дифференциация и генерализация условий, которыми как пусковыми сигналами включаются соответствующие действия. Как все действия человека, навыки регулиру ются посредством психической деятельности. Различие действий автоматизированных и неавтоматизированных заключается только в уровне психической деятельности, ко торой они регулируются. Навыки регулируются психической деятельностью как дея тельностью сигнальной. Для навыка особенно существенна генерализация сигнальных условий. Гибкость навыка, его переносимость в видоизмененные условия зависит имен но от генерализованности условий, являющихся пусковыми сигналами для автомати зированного действия.
Регуляции подвергается и познавательная деятельность. Именно этот факт и выража ется во внимании. Внимание — это не какая-то особая деятельность или активность субъекта, наряду с его познавательной деятельностью, или неизвестно в чем заключаю щаяся «сторона» этой последней. Проблема внимания — это проблема регуляции позна вательной деятельности.
Регуляция познавательной деятельности осуществляется двумя взаимосвязанными «механизмами» — ориентировочным и сигнальным. Ведущая роль при этом принадле жит сигнальному механизму.
Безусловным ориентировочным рефлексом как таковым можно объяснить лишь вни мание к новым, неожиданным и сильно действующим раздражителям; большее значе ние для объяснения внимания человека имеет условно-рефлекторная ориентировочная деятельность. Эта последняя сама регулируется сигнальной деятельностью: ориенти ровочную рефлекторную деятельность вызывает по отношению к себе то, что приобре тает сигнальное значение'.
' Образование условного ориентировочного рефлекса А. Г. Иванов-Смоленский описывает следую щим образом: «Давался звонок, и на третьей-пятой секунде его звучания присоединялось ориенти ровочно-зрительное подкрепление в виде вспыхивания лампочки и скольжения тахистоскопической щели мимо отверстия аппарата. Спустя несколько повторений этого комбинированного раздражения, поворот головы в сторону источника света... начинал появляться раньше его зажига ния в ответ на звучание звонка, т. е. вырабатывался условный ориентировочный рефлекс» (Ива нов-Смоленский А. Г. Методика исследования условных рефлексов у человека. — Л.: Практическая медицина, 1928. - С. 39).
Попытку объяснить внимание «организацией» ориентировочной деятельности сделал Е. А. Милерян (Милерян Е. А. Вопросы теории внимания в свете учения И. П. Павлова о высшей нервной дея тельности // Советская педагогика. — 1954. — № 2. — С. 55-67). Он различает безусловно-рефлек торное непроизвольное внимание, основывающееся на безусловном ориентировочном рефлексе, условно-рефлекторное непроизвольное внимание, основывающееся на условном ориентировочном рефлексе, и произвольное внимание человека, относительно которого говорится, что оно «нераз Объяснение основных форм человеческого внимания, выражающегося, например, в пристальном наблюдении за определенным объектом, в сосредоточенном прослежи вании того или иного хода мысли, не может свестись к ссылке на ориентировочный рефлекс. Устойчивость внимания при сосредоточенности на определенном объекте, при прослеживании всех происходящих с ним изменений обусловливается динами кой сигнальных значений, которые по ходу деятельности приобретают для человека те или иные объекты или стороны их.
Мы особенно эффективно поддерживаем внимание к объектам, на которые направлена наша деятельность — практическая и умственная, — потому что в процессе действия поддерживается сигнальное значение объекта и различных его свойств. Вместе с тем ориентировочная природа внимания сказывается и при длительной сосредоточенности на одном и том же объекте в том, что условием устойчивости внимания при этом явля ется выявление в том же объекте при практическом или умственном оперировании с ним все новых его сторон'.
В этой связи стоит отметить, что широко распространенная (в частности, в большинстве учебников) тенденция связывать внимание специально с восприятием не может быть теоретически оправдана. Внимательным можно и нужно быть также к мыслям; внимарывно связано с функциями второй сигнальной системы в ее взаимодействии с первой сигнальной системой», но ничего не говорится о том, какие функции второй сигнальной системы имеются в ви ду и должно ли и произвольное внимание человека объясняться одним лишь ориентировочным рефлексом, хотя бы и на слово. Собственно, уже самое понятие условно-ориентировочного рефлек са предполагает включенность ориентировочного рефлекса в общую систему рефлекторной дея тельности и обусловленность ориентировочного рефлекса в качестве условного общими закономер ностями сигнальной деятельности.
1 Еще Гельмгольц при изучении борьбы двух полей зрения установил два капитальных для теории внимания факта: зависимость внимания от действия с объектом (в ходе которого свойства объекта приобретают сигнальное значение) и открытие в объекте все новых и новых сторон. Гельмгольц от мечал, что он может направлять внимание произвольно то на одну, то на другую систему линий и что в таком случае некоторое время только одна эта система осознается им, между тем как другая совершенно ускользает от его внимания. Это бывает, например, в том случае, если он попытается сосчитать число линий в той или другой системе. Крайне трудно бывает надолго приковать внима ние к одной какой-нибудь системе линий, если только мы не связываем предмета нашего внимания с какими-нибудь особенными целями, которые постоянно обновляли бы активность нашего внима ния. Так поступаем мы, задаваясь целью сосчитать линии, сравнить их размеры и т. п. Внимание, предоставленное самому себе, обнаруживает естественную наклонность переходить от одного ново го впечатления к другому; как только его объект теряет интерес, не доставляя никаких новых впе чатлений, внимание, вопреки нашей воле, переходит на что-нибудь другое. Если мы хотим сосредо точить наше внимание на определенном объекте, то нам необходимо постоянно открывать в нем все новые и новые стороны, в особенности когда какой-нибудь посторонний импульс отвлекает нас. Описание наблюдений Гельмгольца, сформулированное таким образом в терминах традиционной теории внимания, превращающей его в особого деятеля или функцию, своим фактическим содержа нием как нельзя более убедительно свидетельствует о том, что явления, о которых при этом факти чески идет речь, полностью объясняются закономерностями сигнальной и ориентировочной дея тельности в их взаимосвязи.
Выступившую в наблюдениях Гельмгольца роль деятельности в сосредоточении внимания пра вильно отметил на основании своего практического сценического опыта К. С. Станиславский. Он писал: «Внимание к объекту вызывает естественную потребность что-то сделать с ним. Действие же еще больше сосредоточивает внимание на объекте. Таким образом внимание, сливаясь с действием и взаимопереплетаясь, создает крепкую связь с объектом» (Станиславский К. С. Работа актера над собой. — М.; Л., 1948. — Ч. 1. — С. 138).. Восприятие, вообще осознание сторон или свойств предме тов и явлений, которые оказываются для нас сильными раздражителями, в частности по своему сиг нальному значению, индукционно тормозит осознание остальных, в силу этого и создается своеоб разный рельеф того, что нами в каждый данный момент осознается, с выступлением на передний план одного и стушевыванием; схождением на нет другого, с фокусированном сознания на одном или ограниченном числе объектов.
тельным не лишне быть и к людям, к их душевному состоянию, к их горестям и заботам, да и к их радостям (чтобы не нарушить или не спугнуть их). Внимание относится не спе циально к восприятию в специфическом значении этого термина, а к познанию в це лом; вместе с тем связанное и с отношением к познаваемому, оно относится, собственно, к сознанию. Внимание выражает специфическую закономерность процесса осознания. Внимание, т. е. регуляция познавательных процессов, имеет два уровня: 1) внимание, осуществляющееся без участия слова, и 2) опосредствованное словом, объектированным в нем содержанием (непроизвольное и произвольное внимание). Результат осуще ствляемой таким образом регуляции познавательной деятельности состоит в том, что определенные явления, предметы или стороны их выступают в процессе отражения на передний план, а остальные — физиологически в результате индукционных отноше ний — тормозятся и отступают на задний план.
Г. О сознании
Различные уровни регуляции, о которых выше шла речь (непроизвольные и про извольные действия), связаны с различными уровнями психической деятельно сти — неосознанной и осознанной, сознательной. Различные же уровни психиче ской деятельности связаны с разной ее качественной характеристикой, которую психическая деятельность приобретает в разных формах жизни. Становление соз нания связано со становлением новой формы бытия — бытия человеческого — но вой формы жизни, субъект которой способен, выходя за пределы своего собствен ного одиночного существования, отдавать себе отчет в своем отношении к миру, к другим людям, подчинять свою жизнь обязанностям, нести ответственность за все содеянное и все упущенное, ставить перед собою задачи и, не ограничиваясь приспособлением к наличным условиям жизни, изменять мир — словом, жить так, как живет человек и никто другой.
Как выше уже отмечалось, психическая деятельность выступает в новом каче стве — сознания или, точнее, процесса осознания субъектом окружающего мира и тех отношений, в которые он с ним вступает, по мере того как из жизни и непо средственного переживания выделяется рефлексия на окружающий мир и на соб ственную жизнь, т. е. появляется знание о чем-то лежащем вне его. Наличие со знания предполагает, таким образом, выделение человека из его окружения, появ ление отношения субъекта действия и познания к объективному миру. Сознание всегда предполагает познавательное отношение к предмету, находящемуся вне сознания*.
Определяя сознание как «интенцию» (направленность) на трансцендентный ему предмет, Гуссерль (Ed. Husseri) выдвинул положение, формально как будто совпадающее с этим. Однако, раскрывая этот свой тезис, Гуссерль фактически снял его и превратил в свою противоположность. Первая предпосылка философского (феноменологического) подхода к проблеме сознания и бытия в отли чие от эмпирического (психологического) заключается, по Гуссерлю, в том, что мир «выносится за скобки» (unter Kammem gesetzt); при этом отпадает вопрос о реальности и остается лишь вопрос о «сущности». Как только это совершается, мир превращается для сознания в значение «мир», т. е. в нечто «полагаемое» сознанием.
Идеалистический смысл концепции Гуссерля выступал у него чем дальше, тем острее (особенно в его «Cartesianische Meditationen und Pariser Vortrage», Haag, 1950). Это идеалистическое оборачи вание Гуссерлем его исходного положения настолько очевидно, что его не могли не констатировать и некоторые продолжатели гуссерлевской феноменологической онтологии, в частности из числа французских его продолжателей (см. Sartre J. P. L'etre et e neant. — Paris, 1943. — P. 27-28, 290-291). Сартр обвиняет Гуссерля в том, что, превратив бытие в ряд значений, он идеалистически сводит бытие к сознанию (что, однако, еще не значит, что сам Сартр другим путем не приходит тоже
Предметом осознания могут стать и психические явления, переживания. Но, вопреки интроспекционизму, осознание этих последних совершается не непо средственно путем самоотражения психического в психическом, а опосредство ванно, через объективно данные сознанию действия людей, через их поведение. Самое осознание переживаний, чувств обусловлено осознанием объекта, на кото рый они направлены, причин, их вызывающих. Самосознание всегда есть позна ние не чистого духа, а реального индивида, существование которого выходит за пределы сознания и представляет собой для него объективную реальность. Таким образом, выше сформулированное положение сохраняет свою силу и для осозна ния психического.
Развитие у человека сознания связано с общественно организованной деятель ностью людей, с трудом и совершается на его основе. Труд требует осознания ре зультата труда как его цели, и в процессе труда сознание и формируется.
С возникновением общественно организованного труда, при котором удовле творение потребностей индивида совершается общественным образом, предметы начинают выступать не только как объекты личных потребностей индивида, а как вещи, значение которых определяется их отношением к общественным потребно стям. В процессе трудовой деятельности, воздействуя на одни вещи посредством других, посредством орудий — вещей, специально предназначенных для воздей ствия на другие вещи, — вообще, приводя вещи во взаимодействие друг с другом, человек все глубже вскрывает их объективные свойства.
В процессе общественно организованного труда возникает и язык, слово. В сло ве откладываются и объективируются накапливаемые человеком знания. Только благодаря слову они обобщаются, абстрагируются от отдельных частных ситуа ций и становятся общественным достоянием, доступным каждому индивиду как члену коллектива. Возникновение сознания как специфически человеческого способа отражения действительности неразрывно связано с языком: язык — необ ходимое условие возникновения сознания. Осознавать — значит отражать объек тивную реальность посредством объективированных в слове общественно выра ботанных обобщенных значений'.
Связь сознания и языка, таким образом, — теснейшая, необходимая. Без языка нет сознания. Язык — общественная форма сознания человека как общественного индивида.
Однако неверно попросту отождествлять сознание с языком, сводить его к функционированию языка (Эта отнюдь не новая тенденция усилилась в послед нее время у нас в связи со значением, которое приобрело понятие второй сигналь ной системы.) Верное положение о необходимой связи сознания и языка стано вится неверным, когда этой связи сознания с языком придается самодовлеющий характер, когда она обособляется от связи сознания с общественно осуществляек идеалистическим выводам). Эту критику Гуссерля заостряет Жансон (Jeanson Fr. Probeme morae et a pensee de Sartre. — Paris, 1937, p. 139-149) В отличие от этого Мерло-Понти (Mereau-Ponty М. Phenomenoogie de a Perception. — Paris, 1945) стремится всячески прикрыть и тем самым замаски рованно сохранить идеалистическое острие гуссерлевской концепции (см. его программное преди словие — Avant-propos — к вышеуказанной книге. — С. I-XVI). * Таким образом, сознание человека качественно отлично от психической деятельности животных. Поэтому установившееся в нашей психологической литературе употребление термина «сознание» специально применительно к психической деятельности человека можно считать оправданным.
мой деятельностью людей и добываемыми в ней знаниями. Только включаясь в эти связи, а не сам по себе, язык и обретает свое необходимое значение для сознания*.
Не слово само по себе, а общественно накопленные знания, объективированные в слове, являются стержнем сознания. Слово существенно для сознания именно в силу того, что в нем откладываются, объективируются и через него актуализиру ются знания, посредством которых человек осознает действительность.
Психологический подход к проблеме сознания исключает возможность рас сматривать сознание лишь как некое готовое образование. В психологическом плане сознание выступает реально прежде всего как процесс осознания человеком окру жающего мира и самого себя. Осознание чего-либо необходимо предполагает некоторую совокупность знаний, соотносясь с которой окружающее осознается. Сознание как образование возникает в процессе осознания окружающегомира и по мере своего возникновения включается в него как средство («аппарат») осо знания. Сознание как образование — это знание, функционирующее в процессе опознания действительности. Наличие у человека сознания означает, собственно, что у него в процессе жизни, общения, обучения сложилась или складывается такая совокупность (или система) объективированных в слове, более или менее обобщенных знаний, посредством которых он может осознавать окружающее и самого себя, опознавая явления действительности через их соотношения с этими знаниями. Центральной психологической проблемой при этом остается процесс осознания человеком мира.
В силу связи сознания и языка общественно выработанные знания выступают в процессе осознания действительности в форме языковых значении. Этот капитальный факт, не понятый надлежащим образом, послу жил основой для ряда идеалистических теорий сознания. Такова прежде всего гуссерлианская теория сознания как актуализации значений. Значения, реально существующие как языковые, отрываются Гуссерлем от языка, лишаются, таким образом, своей материальной чувст венной оболочки и в таком «идеализированном» виде принимаются за основные элементы, обра зующие структуру сознания. Забвение языка, отбрасывание его чувственной стороны и признание чисто идеальных значений ядром сознания — в этом одна из ошибок гуссерлианской концепции сознания как актуализации значений. (Ее основной выше уже отмеченный порок заключается в том, что, трактуя сознание как актуализацию значений, она на место реального мира, который фено менология Гуссерля «выносит за скобки» — unter Kammem setzt — подставляет значение «мир», т. е. подменяет материальную реальность идеальным образованием.) С другой стороны, отождествление сознания со значениями было использовано семантическим прагматизмом (Мэдом и Дьюи), блокировавшимся с «социальным» бихевиоризмом, для того чтобы свести сознание, дух к семантическим («символическим») отношениям обозначающего и обозна чаемого между явлениями опыта, соотнесенного с поведением. См. выше цитированные книги DeweyJ. Experience and Nature. - London, 1925. - P. 303, 307, 308 etc.; Mead G. A behavioristic account of the significant Symbo // Journa of Phiosophy. - 1922. -Vo. XIX. - № 6. - P. 157-163;
Mead G. Mind, sef and society. From the standpoint of a socia behaviorist. Fifth Impression. — Chicago University Press, 1945. - Part II «Mind and the Symbo» - P. 117-125. Таким образом, с одной стороны, хотят посредством спроецированных в него семантических отноше ний превратить бытие, опыт в нечто духовное, идеальное; с. другой стороны, вместе с тем растворяют сознание в опыте. Однако значения, соотнесенные не с сознанием, а лишь с внешним поведением, неизбежно свелись к одним лишь знакам. Бихевиористски прагматическая трактовка значений неизбежно повлекла за собой самоликвидацию значений и заодно привела к формалистическому пониманию речи, языка как совокупности знаков. См. Morris Ch. Six Theories of Mind. — Chicago University Press, 1932. — P. 274-330 (эту книгу он посвящает своим учителям — Дьюи и Мэду). См. специально гл. VI «Mind as Function», в которой прослеживается философская линия, идущая от Пирса (Pierce) и Вудбриджа (Woodbridge) к Дьюи и Мэду:ср. также его книгу «Signs, anguage and Behavior» (New York, 1950), смыкающуюся с Карнапом, с логическим позитивизмом.
Сознание не покрывает психической деятельности человека в целом. Психи ческое и осознанное не могут быть отождествлены'. Вопреки картезианству, пси хическое не сводится к осознанному. Как мы уже видели выше (гл. II, § 1 «Теория отражения»), сознание, т. е. осознание объективной реальности, начинается там, где появляется образ в собственном, гносеологическом смысле, т. е. образование, посредством которого перед субъектом выступает объективное содержание пред мета. Сферу психического, не входящего в сознание, составляют психические яв ления, функционирующие как сигналы, не будучи образами осознаваемых по средством них предметов2 (см. об этом гл. 3, §3). Образы, посредством которых осознаются предметы или явления, всегда обладают той или иной мерой обоб щенности; они объективируются в слове, которое обозначает их предмет.
Сознание — это первично осознание объективного мира; самый психический процесс, в результате которого осознается объект, не является тем самым тоже осознанным. Осознание психических процессов и явлений совершается опосред ствованно, через их соотнесение с объективным миром. Осознание своего чувства предполагает соотнесение его с тем объектом, который его вызывает и на который оно направлено. Поэтому возможно неосознанное чувство. Неосознанное чувст во — это, разумеется, не чувство, которое вообще не переживается; неосознанным чувство является, когда не осознана причина, которая его вызывает, и объект, ли цо, на которое оно направлено. Переживаемое человеком чувство существует ре ально и не будучи осознано; реальность его существования как психического фак та—в его действенности, в его реальном участии в регулировании поведения, действий, поступков человека.
Подобно этому люди сплошь и рядом делают правильный вывод, не осознавая его основания, — переносят правило с одних задач на другие, новые, не осознавая, что между этими задачами общего, и т. д. При этом грань между тем, что человек осознает и что как бы уходит из его сознания, текуча, изменчива, динамична: по
' В отождествлении психического с сознательным И. М. Сеченов видел существенную причину того, что психическая жизнь представляла собой «такую неструю и запутанную картину без начала и конца, которая во всяком случае заключает в себе крайне мало приглашающего начать исследова ние с нее». «...В прежние времена, — писал И. М. Сеченов, — "психическим" было только "сознатель ное", т. е. от цельного натурального процесса отрывалось начало (которое относилось психологами для элементарных психических форм в область физиологии) и конец...» (т. е. действие, поступок) (Сеченов И. М. Кому и как разрабатывать психологию // Избр. филос. и психол. произв. — М.: Гос политиздат, 1947. - С. 252-255),
И. П. Павлов писал: «...Мы отлично знаем, до какой степени душевная, психическая жизнь пестро складывается из сознательного и бессознательного». Одну из причин слабости психологического исследования он усматривал в том, что оно ограничивается сознательными явлениями. Поэтому и психолог при его исследовании находится в положении человека, который идет в темноте, имея в руках фонарь, освещающий лишь небольшие участки. «...С таким фонарем трудно изучить всю ме стность» (Павлов И. П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельно сти (поведения) животных // Полн. собр. соч.: 2-е изд. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. — Т. III, кн. 1. - С. 105).
2 О наличии таких явлений говорят экспериментальные факты, свидетельствующие о том, что испы туемые могут адекватно реагировать на признак, наличие которого они не осознают, в котором они не могут дать отчета. См., например, Котляревский Л. И. Отражение непосредственных условных связей в корковой символической проекции // Труды лаборатории физиологии и патофизиологии высшей нервной деятельности ребенка и подростка. Т. IV // На пути к изучению высших форм ней-родинамики ребенка / Под ред. проф. А. Г. Иванова-Смоленского и Э. Ю. Шурпе. — М.: Госмедиздат, 1934, — С. 446-447; см. также Торндайк Э. Процесс учения у человека. — М.: Учпедгиз, 1935. — С. 58-59 и 67-69.
ходу жизни и деятельности осознается то одно, то другое. Осознание человеком объективной действительности не только не исчерпывает всего существующего, но не охватывает и всего того, что непосредственно окружает человека и воздей ствует на него.
Физиологически динамика осознания и неосознания обусловлена индукцион ными отношениями возбуждения и торможения: более сильные раздражители по закону отрицательной индукции тормозят дифференцировку остальных раздра жителей. При восприятии предметов осознаются признаки, являющиеся «силь ными» раздражителями. В качестве «сильных» в обыденной жизни, в первую оче редь, выступают те, которые связаны с закрепленным практикой назначением данной вещи. Их осознание индукционно тормозит осознание других свойств то го же предмета'. Этим обусловлена трудность осознания той же вещи в новом ка честве. Новые качества открываются сознанию, когда вещь включается в новые связи, в которых эти качества становятся существенными, «сильными».
Самая существенная сторона работы мышления состоит именно в том, чтобы, включая вещи в новые связи, приходить к осознанию вещей в новых, необычных их качествах. В этом заключается основной психологический «механизм» мыш ления. Открытие, приводящее к техническим изобретениям, заключается сплошь и рядом именно в том, что вещи открываются сознанию в новых своих качествах. Иногда этому содействует случай, т. е. неожиданные соотношения, в которые ста вит вещи не мысль изобретателя, а сама действительность.
Сказать, что осознание или неосознание тех или иных вещей и явлений зави сит от их «силы», значит, тем самым сказать, что осознание (или неосознание) за висит не только от знания, позволяющего опознать предмет, но и от отношения, которое этот предмет или явление вызывает у субъекта. С этим связаны глубокие и вместе с тем антагонистические, противоречивые взаимоотношения между осо знанием и аффективностью. Известно, что при сильных переживаниях сознание выключается (причем это выключение тоже избирательно). Очень волнующие события трудно бывает сразу осознать; надо думать потому, что особенно сильно действующее ядро такого события тормозит связи, необходимые для его осозна ния. Известно, что дети, у которых эмоциональность повышена, сразу же по воз вращении с праздника редко бывают в состоянии что-либо связно рассказать о пережитом, и лишь на следующий день и позже пережитое «кусками» появляется в сознании и рассказах ребенка. Люди, которые очень эмоционально воспринима ли музыку, сразу же после концерта ничего или почти ничего не могут воспроиз' Так же, по-видимому, объясняются факты, которые вслед за Бернхеймом (Bernheim) описал Жане (Janet). Бернхейм квалифицировал факты, о которых идет речь, как «негативную галлюцинацию». Заключались они в том, что испытуемому в гипнотическом состоянии внушалось, чтобы он не ви дел определенного объекта; по пробуждении указанный объект исчезал из поля зрения испытуемо го. Подобно этому Жане внушал своим испытуемым, что бумажки, помеченные крестом, не могут быть видимыми. По пробуждении испытуемого Жане раскладывал перед испытуемым десять бума жек и предлагал их сосчитать. Испытуемый насчитывал шесть бумажек; четырех, помеченных кре стами, он не видел. В другом варианте этих опытов Жане делал на бумажках, которые он хотел сде лать невидимыми, надпись «невидимый» и таким образом устранял их из сознания. См. Janet P. La Personnaite. Ch.VII «Le probeme de a conscience». — Paris. — P. 143. Здесь значок (крестик) или надпись («невидимый») на бумаге превращались в тормоз для ее восприятия. В этих последействи ях гипнотического внушения выступала общая закономерность осознания действительности, по стоянно действующая и в нормальном восприятии. На многие стороны действительности в зависи мости от обстоятельств надеваются (а потом снимаются) шапки-невидимки.
вести из только что прослушанного неизвестного им произведения, а на следую щий день мотивы один за другим всплывают в их сознании. (Все явления так на зываемой «реминисценции» — последующего воспроизведения, более совершенного, чем первое, непосредственно следующее за восприятием или за учиванием материала, относятся сюда же.)' Для осознания существует, очевидно, некоторая оптимальная сила «раздражителя».
Помимо силы раздражителя как таковой при изучении процесса осознания на до учитывать и ее направление. Явления, оказывающиеся для субъекта антагони стически действующими силами, взаимно тормозят их осознание. Этим обусловле ны трудности, на которые наталкивается осознание эмоционально действующих явлений, всегда наделенных положительным или отрицательным знаком, а ино гда и одним и другим. Отсюда же затрудненность осознания своих побуждений — в тех случаях, когда эти частные побуждения того или иного поступка находятся в противоречии с устойчивыми установками и чувствами человека. Помимо того, побуждения вообще в меньшей мере осознаются, чем цель, — в силу того, что в их осознании нет такой необходимости, как в осознании цели действия. Осознание окружающего вплетено в жизнь. Вся противоречивость жизни и отношений чело века к ней сказывается не только в том, как человек осознает действительность, но и в том, что он осознает и что выключается из его сознания.
Из всего сказанного явствует, что неосознание тех или иных явлений означает не только негативный факт — отсутствие их осознания. Так же как торможение не есть просто отсутствие возбуждения, так и неосознание, обусловленное торможе нием, означает не только отсутствие осознания, а является выражением актив ного процесса, вызванного столкновением антагонистически действующих сил в жизни человека. Однако и там, где неосознанное обусловлено активным процес сом торможения, налицо гибкая, подвижная динамика непрерывных переходов, не позволяющая говорить об отделенных друг от друга непроходимыми барьера ми устойчивых сферах осознанного и «вытесненного». Изучение динамики осо знания и ее закономерностей (проявляющихся в восприятии, запоминании и вос произведении, мышлении и т. д.) — обширное поле дальнейших исследований.
Для полной характеристики сознания человека, осознанности его поведения надо учитывать не только общую «функциональную» характеристику самого про цесса осознания, но и то, на что она распространяется, что осознается.
Осознанное и неосознанное отличаются не тем, что в одном случае все исчер пывающе осознается, а в другом — ничего не осознано. Различение осознанного и неосознанного предполагает учет того, что в каждом данном случае осознается. Чтобы действие было признано осознанным, необходимо ^достаточно осознание человеком его цели (и хотя бы ближайших его последствий). Никто не назовет та кое действие несознательным только потому, что человек не осознал при этом все движения, все средства, при помощи которых он его выполнил. Когда мы говорим далее об учащемся, что он сознательно относится к усвоению знаний, мы имеем в виду не только то, что он понимает и осознает физические, геометрические, логиНужно вообще сказать, что функциональное построение психологии искусственно разрывает и раз носит по разным рубрикам (восприятие, память и т, п.) явления, по существу совершенно однород ные, выражающие одни и те же психологические закономерности. Необходима коренная перестройка и в этом отношении. В дальнейшем основная часть психологии должна будет строиться как система закономерностей, общих для явлений, относимых к разным функциям, к разным процессам.
ческие зависимости усваиваемого им научного материала, но и то, что он пра вильно осознает мотивы, в силу которых он должен их усвоить (он учится не для того, чтобы получить хорошую отметку, и не потому, что родители его за хоро шую отметку побалуют, а потому, что он осознает необходимость овладеть этими знаниями для успешного выполнения в дальнейшем своих обязанностей перед обществом).
Сознание, как и психическое вообще, служит для «регуляции» поведения, для приведения его в соответствие с потребностями людей и объективными условия ми, в которых оно совершается. Всякая психическая деятельность есть отражение объективной действительности, бытия и регулирование поведения, деятельности. Сознание как специфическая форма отражения бытия — посредством объекти вированного в слове, общественно выработанного знания — это вместе с тем и специфический способ регулирования поведения, деятельности, действий людей. Этот специфический способ выражается в целенаправленном характере человече ских действий — в возможности предвосхитить результат своего действия в виде осознанной цели и спланировать самые действия в соответствии с ней. Возникно вение сознания — это возникновение сознательных действий, сознательного пове дения. Сознательное поведение, сознательная деятельность — это специфический способ существования человека.
Применительно к сознательным действиям человека проблема детерминизма приобретает особую остроту. Свобода сознательных действий как будто непри миримо противостоит детерминированности как необходимости. Однако на самом деле сознательное действие детерминируется обстоятельствами жизни и вместе с тем изменяет их по замыслу человека. В нем, таким образом, непосредственно выступают и необходимость и свобода.
Необходимость заключается в объективной закономерной обусловленности че ловеческих действий, как и всех явлений; свобода человека — в возможности са мому определить линию своего поведения, отвергнув все решения, несовмести мые с ней*.
Эта возможность, о которой свидетельствует весь опыт человечества, находит ся в непосредственной противоположности не к необходимости в смысле детер минированности, а к принуждению. Защищать ее в этом реальном плане надо не теоретическими рассуждениями, а борьбой со всеми видами и средствами порабо щения людей.
' Свобода нередко трактовалась чисто негативно как несвязанность ничем, свобода от всего, способ ность сказать «нет» всему на свете.
Для Сартра само существование человека — в такой негативной свободе. Поэтому человек для не го — представитель небытия (neant), чисто негативное существо; жизнь его — сплошной ряд сведе ний всего, с чем он соприкасается, к небытию (neantissements). На самом деле то, что мы принимаем, может сперва выступать с меньшей конкретностью, чем то, что мы отвергаем, но всякое отрицание всегда все же совершается с каких-то, пусть еще недостаточно вы явленных позиций, и именно эти позиции — то положительное, ради, во имя чего человек отвергает ему навязываемое, определяет смысл и ценность его отрицания. Важно не только против чего, но и за что борется человек. Всякое отрицание имплицитно заключает какое-то утверждение. Всякая борьба против чего бы то ни было, в конце концов, оборачивается и раскрывается как борьба за что-то, и именно то, с каких позиций, за что велась борьба, определяет, в конечном счете, ее смысл и значение.
Если детерминированность не приходится смешивать с принуждением, то ни как нельзя вместе с тем вовсе отрывать свободу внутреннюю от внешней, мораль ную от политической. Внутренняя свобода человека в условиях господства при нуждения в жизни легко превращается в иллюзию.
Вопрос о свободе и необходимости приобретает особенно жгучую остроту, по скольку он выступает как вопрос о совместимости детерминированности и ответ ственности человека за свои поступки, научного мировоззрения и морали. Ясно, что если человек не властен сам определить линию своего поведения, если она оп ределяется помимо него, он не может нести ответственности за то, что он делает, значит «все дозволено». В борьбе против научного мировоззрения его враги все гда прежде всего используют этот аргумент.
Проблему свободы и необходимости нельзя подменять, как это сплошь и ря дом делается, вопросом о свободе воли. Эта психологизированная постановка во проса о свободе человека выражает стремление противопоставить друг другу два ряда явлений — материальных, объективно детерминированных и психических, на которые эта объективная детерминированность якобы не распространяется. Свобода и необходимость, таким образом, не раскрываются в их внутренних взаи моотношениях, а лишь относятся к разным областям; вместе с тем эти области — психических и материальных явлений — дуалистически противопоставляются друг другу. За подстановкой свободы воли на место свободы человека скрывается дуализм психического и материального. Свобода воли связывается с индетерми низмом и отождествляется с произволом. Ставить так вопрос о свободе значит за ведомо исключать ее возможность; закономерная детерминированность распро страняется и на психические явления, в том числе и на волю.
На самом деле, проблема свободы и необходимости — это вопрос о человеке как субъекте и условиях его деятельности, о зависимости человека от объективных условий жизни и о его господстве над ними. Эта проблема встает только в отно шении человека, потому что отношение человека к условиям его жизни принци пиально иное, чем отношение к ним животного организма. Условия человеческой жизни не даны человеку в готовом виде природой.
На протяжении всей истории человек сам создает их деятельностью, изменяю щей природу, трудом, производством. Таким образом, человек освобождается от неограниченной власти природы, создает условия для своей свободы.
Свобода и необходимость в жизни человека взаимосвязаны: с одной стороны, обстоятельства определяют жизнь человека, с другой — сам человек изменяет об стоятельства своей жизни; действия человека зависят от объективных условий его жизни и сами же изменяют эти условия.
При анализе проблемы свободы и необходимости надо прежде всего учиты вать, что человек всегда преднаходит от него независимые, объективно данные условия, с которыми он вынужден считаться. Эти условия — явления природы и общественной жизни — подчинены определенным объективным, от субъекта и его произвола независимым законам. Искать свободу человека в действиях, не считающихся с этими законами, — значит исключить ее возможность. Свободное осуществление человеком целей, которые он как сознательное существо себе ста вит, может основываться только на использовании законов природы и общест венной жизни, а не на их нарушении. Чтобы использовать эти законы, надо их знать. В этом смысле можно сказать, что свобода предполагает знание законов,
независимых от человека, что она в своей основе есть познанная необходимость. Знание законов (природы и общественной жизни), связывающих ход событий с определенными условиями, позволяет, соответственно изменяя эти условия, на правлять ход событий в желательную для человека сторону. Эта возможность из меняется в зависимости от условий общественной жизни. Свобода как господство людей над ходом их жизни существенно возрастает при переходе от стихии, гос подствующей при индивидуалистическом, капиталистическом строе, к планово сти, характерной для социалистического общества. Только в условиях социалисти ческого общества приводимые людьми в действие общественные причины влекут за собой желательные следствия. Именно в этом смысле переход от капитализма к социалистическому строю знаменует собой «скачок человечества из царства не обходимости в царство свободы»'.
Положение, согласно которому свобода — это «осознанная необходимость», — первый шаг в решении проблемы свободы и необходимости. Он отграничивает свободу от субъективного произвола и подчеркивает первичность объективных условий, с которыми всякая человеческая деятельность должна прежде всего счи таться. Пытаться представить свободу человека как абсолютную, безотноситель ную к объективной необходимости — значит сразу же превратить ее в пустую фикцию. Объективная необходимость — граница человеческой свободы, в рамках которой заключена ее реальность; знание этой необходимости — ее условие. С этих основных положений необходимо начинать.
Решение проблемы свободы и необходимости в целом опирается на диалектико-материалистическое понимание взаимозависимости явлений, согласно которому эффект всякого внешнего воздействия обусловливается внутренней природой объекта, который ему подвергается, и на правильное диалектико-материалистическое понимание соотношения субъективного и объективного.
Следуя линии, намеченной выше при рассмотрении вопросов о субъективном и объективном, надо преодолеть внешнее противопоставление субъективного объективному, противопоставление человека как субъекта сознательных дейст вий объективным условиям его деятельности. Сознательная деятельность людей зависит от объективных обстоятельств их жизни и вместе с тем она же их изменя ет. Субъективная деятельность людей связана с объективными условиями жизни, так что при всей их относительной противоположности они образуют единое це лое. В своей закономерности бытие людей, их жизнь выступает лишь поскольку объективные условия и деятельность людей берутся в их взаимозависимости. Это значит, что детерминированность распространяется и на субъекта, на его деятель ность, а вместе с тем что субъект своей деятельностью участвует в детерминации событий, что цепь закономерности не смыкается, если выключить из нее субъекта, людей, их деятельность. Закономерный ход событий, в котором участвуют люди, осуществляется не помимо, а через посредство воли людей, не помимо, а через по средство их сознательных действий. Подлинно научное, диалектико-материалистическое понимание закономерной детерминированности исключает непосред ственную механическую зависимость действий человека от внешних условий, от внешних воздействий на него. Эта зависимость опосредствована внутренней природой человека; эффект внешних воздействий на субъекта зависит от того,
* См. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. — М.: Госполитиздат, 1953. —С. 267.
как человек отвечает на эти внешние воздействия. Эффект всякого воздействия на человека — это эффект взаимодействия человека как субъекта с внешним миром. Механистическое представление о зависимости действий человека от внешних условий, согласно которому внешние условия непосредственно определяют действия человека, скрыто предполагает, что зависимость действий от внешних условий проходит сквозь человека, субъекта этих действий, как через пустоту, что субъект выпадает из цепи событий, не участвует в их детерминации.
На самом деле субъект, его сознательные действия включаются в ход событий, в их детерминацию. В силу того, что человек благодаря наличию у него сознания может предусмотреть, заранее представить себе последствия своих действий, он самоопределяется во взаимодействии с действительностью, данной ему в отра женной идеальной форме (в мысли, в представлении) еще до того, как она может предстать перед ним в восприятии в материальной форме: действительность еще нереализованная детерминирует действия, посредством которых она реализуется. Это обращение обычной зависимости — центральный феномен сознания. С ним непосредственно и связана свобода человека.
Решение вклинивается в ход событий, в их детерминацию не извне: оно есть результат процессов, которые сами являются звеном в ходе событий и детермина ции действия. Предусматривая осознаваемые им последствия своих действий, человек самоопределяется по отношению к так или иначе в зависимости от его действий складывающейся действительности. Действие детерминируется, опре деляется по мере того, как самоопределяется по отношению к действительности субъект этого действия, действующий человек. Действие зависит от субъекта, оп ределяется им. Поэтому-то действие, совершенное человеком, может быть пока зательным для него, и он ответственен за свое действие. Когда одно из возможных действий — любое — совершилось, оно всегда оказывается причинно обусловлен ным, но это не значит, что одно из них было предопределено, до того как произош ло самоопределение субъекта по отношению к складывающейся действительно сти. Это самоопределение субъекта по отношению к действительности является необходимым звеном в процессе детерминации действия. Пока оно не соверши лось, нет всех условий, детерминирующих действие, значит, до этого оно и не де терминировано. Предполагать, что оно было детерминировано до этого и исклю чать таким образом свободу человека — значит, подменять детерминацию пред определением.
В мире все, что уже совершилось, детерминировано; все, что совершается, де терминируется, т. е. определяется в самом процессе своего совершения, по мере того как одно за другим объективно определяются и вступают в действие все ус ловия детерминируемого явления. В жизни человека все детерминировано, и нет в ней ничего предопределенного, детерминация любого человеческого действия и самое свершение его происходят заодно. Поэтому закономерная детерминация распространяется на человека, на все, что он делает, на любые его сознательные действия, и вместе с тем человек сохраняет свободу действий: никакое предопре деление не тяготеет над ним. Более того: кажущаяся несовместимость свободы че ловека и необходимости как детерминированности хода событий возникает как раз из-за того, что, утверждая, с одной стороны, детерминированность действий человека, с другой стороны, самого человека, субъекта этих действий, его реше ния продолжают мыслить вне этого детерминированного хода событий; детерми
нированность хода событий, действий человека представляется их предопреде ленностью помимо него именно потому, что сам человек представляется стоящим вне закономерного хода событий, не включенным в него, не включенным в детер минацию того, что в нем совершается, даже в детерминацию собственных действий. Мысль о детерминированности человеческих действий становится несовмести мой со свободой тогда, когда она реализуется половинчато, не доводится последо вательно до конца.
Таким образом, человеку нужно отстаивать свою свободу не от истин научного познания, утверждающего детерминированность всего существующего в мире, а от тех слепых и грубых сил, которые всегда готовы наложить оковы запрета и принуждения не только на волю, но и на мысль человека, поскольку мысль и воля неразрывны.
Свобода и необходимость — это специфическая проблема человеческого суще ствования. Существо конечное, ограниченное, страдающее, зависимое от объек тивных обстоятельств и вместе с тем активное, изменяющее эти обстоятельства, преобразующее мир, —человек, подчиняясь необходимости, вместе с тем свобо ден. Он в принципе может и, значит, должен принять на себя ответственность за все им содеянное и все им упущенное.
Конкретная мера той ответственности, которую в каждом частном случае несет за свои поступки человек, зависит от конкретных условий — от тех реальных возможностей, которые ход жизни предоставил человеку для того, чтобы сознательно отнестись к по следствиям своих поступков и самоопределиться по отношению к ним. В зависимости от этих условий с людей по-разному спрашивается за их поступки и они по-разному не сут ответственность за них.
Решая вопрос об ответственности человека за свои поступки, нельзя не учитывать того что каждое действие человека, включаясь в независимый от него в целом ход событий, приводит к результатам, непосредственно не совпадающим с прямой целью этого дей ствия (к тому же и цель, которую ставит себе человек, не всегда совпадает с мотивом, с тем, ради чего человек совершает данное действие). Спрашивается: за что собственно отвечает человек — только за цель и внутренний замысел (мотив) своего действия или также за его результат? Разное решение этого вопроса определяет различие двух пози ций в этике: ту, которая судит действия по их объективным последствиям, и ту, которая исходит из субъективных намерений человека.
Обосновывая непримиримую как будто противоположность этих двух позиций, ис пользуют те крайние случаи, когда поступок, исходивший из благих намерений, влечет за собой пагубные последствия, и, наоборот, другой, совершаемый по мотивам невысо кого морального порядка, приносит объективно благие результаты. Эти случаи используются для того, чтобы внешне друг другу противопоставить субъек тивные намерения и объективные результаты действия, чтобы еще и в этом практиче ском плане обособить субъективное от объективного. Анализируя эти две точки зрения, нетрудно, однако, убедиться в неправомерности их внешнего противопоставления. В самом деле, любое субъективное намерение человека, совершающего то или иное действие, исходит и не может не исходить из предвосхищае мого человеком, желательного ему результата действия. Неучет человеком, руководствующимся только своими благими намерениями, резуль татов действия может означать лишь недостаточно конкретный и объективный учет тех его последствий, которые не входят в прямую цель действия. Таким образом, противо поставление субъективных намерений внешним объективным результатам лишается своего якобы принципиального характера. Вопрос переносится в конкретный план и сводится к тому — в какой мере, какие последствия поступка фактически учитывают ся. Очевидно, что все последствия, которые могут быть предусмотрены и учтены, долж ны быть учтены; очевидно, что всякий недоучет последствий, результатов своего по ступка есть безответственное или недостаточно ответственное отношение человека к тому, что он делает. Вместе с тем — в противовес ложному, абстрактному «объекти визму» — нужно сказать, что при оценке поступка правомерно исходить не из всего то го, что воспоследовало, а только из того, что из объективно последовавшего могло быть предусмотрено.
Таким образом, противопоставление двух якобы антагонистических точек зрения по вопросу о том за что, собственно, несет ответственность человек, по существу, снимается.
Рассмотрение проблемы свободы и необходимости сознательных действий че ловека показывает, что детерминизм распространяется и на них, никак при этом не исключая их своеобразия. И свободные сознательные действия человека вклю чаются во всеобщую взаимосвязь явлений как обусловленные обстоятельствами его жизни и вместе с тем изменяющие их.
Это положение распространяется, таким образом, на все уровни психической деятельности.
2. О психических свойствах и способностях человека
Психические свойства теснейшим образом связаны с психической деятельно стью. Обособление психических свойств от психической деятельности неизбежно ведет к порочной субстанциализации психического. Это обособление психиче ских свойств от психической деятельности и вытекающая из него субстанциализация психических свойств снимается, как только раскрывается истинная реф лекторная природа психических свойств.
Рефлекторное понимание психического относится не только к психическим процессам; оно распространяется и на психические свойства. Психическое свой ство — это способность индивида на определенные объективные воздействия за кономерно отвечать определенными психическими деятельностями. Распростра нение рефлекторной концепции на трактовку психических свойств необходимо ведет к слиянию учения о психических свойствах с учением о психических про цессах.
Психические процессы, как мы видели, связаны с психическими образования ми—с образами объектов, отражением которых они являются. Психические про цессы вместе с тем связаны также с психическими свойствами субъекта, которые складываются в ходе деятельности человека и обусловливают ее. Так, например, ощущение и восприятие как процессы связаны с чувствительностью (взятой не количественно, лишь как величина, обратная порогам, но и в ее качественном выражении) как способностью индивида отвечать на определенные воздействия ощущениями и восприятиями'. Формирование чувствительности — это форми рование человека как ощущающего и воспринимающего существа. Оно соверша ется в процессе деятельного, практического соприкосновения человека с различ' Чувствительность как психическое свойство — в широком смысле — включает в себя не только спо собность иметь ощущения (чувствительность в обычном смысле), но и эффективность в широком понимании аффекта, включающем и эмоции и влечения или динамические тенденции.
ными предметными формами действительности и у человека всегда общественно опосредствовано. Так, вслед за элементарными чувственными деятельностями, связанными с восприятием вещей, у индивида начинают в процессе общения формироваться речевой слух, слух музыкальный и т. д.
Нейрологическим субстратом чувствительности является сплав безусловных и условных связей. При этом всякая сколько-нибудь сложная чувственная деятель ность, — скажем, зрительное восприятие пространственных свойств и отношений предметов — функционирует как целое, включающее как врожденные безуслов но-рефлекторные, так и прижизненно, в процессе данной деятельности форми рующиеся условно-рефлекторные компоненты. Формирование соответствующей деятельности необходимо совершается вместе с формированием соответствую щего «функционального органа» (Ухтомский) — функциональной системы, при способленной к выполнению данной функции (в данном случае — зрительного восприятия пространственных свойств предметов). В процессе разрешения этой задачи, заключающейся в формировании образа предмета, формируются и соот ветствующая психическая деятельность, и «орган» для ее выполнения — функ циональная система, избирательно включающая морфологически (в анализаторах) закрепленные функции и связи, образующиеся на их основе в процессе соответст вующей деятельности. Такой «функциональный орган» и образует нейрологическую основу психического свойства; это и есть свойство или способность в ее физиологическом выражении. Формирование чувственных психических деятельностей и соответствующих свойств представляют собой два выражения, по суще ству, единого процесса. Выступая физиологически как система нервных связей, психические свойства как таковые существуют в виде закономерно наступающей психической деятельности'. Фиксация психической деятельности в виде свойст ва человека совершается путем генерализации условий деятельности и стереотипизации этой последней.
Сложные психические свойства личности — черты характера и специальные способности к сложным видам профессиональной деятельности (музыканта, уче ного-математика и т. п.) — обычно трактовались в психологии только как инди видуальные особенности, выделяющие одного человека из числа прочих, и рас сматривались в отрыве от исходных природных свойств человека. Так, вопрос о музыкальных способностях превращался в проблему Моцарта и Глинки в полном отрыве от вопроса о музыкальных способностях их слушателей — тех людей, для которых они создавали свои музыкальные произведения. Между тем нельзя от рывать рассмотрение выдающихся индивидуальных способностей от изучения «родовых» свойств, общих всем людям: при отрыве от этой почвы выдающиеся способности отдельных людей и вообще сложные комплексные свойства лично сти неизбежно мистифицировались и путь для их изучения обрывался. Нельзя
1 Попытка реализовать понимание чувственных психических свойств, идущая в этом направлении, вытекающем из рефлекторной концепции, сделана А. Н. Леонтьевым в докладе «Природа и форми рование психических свойств и процессов человека» (Вопросы психологии. — 1955. — № 1). Исход ные положения этого доклада требуют, на наш взгляд, лишь следующего корректива: не точно, гово ря об ощущении и восприятии, исходить только «из мысли, что все психические свойства и процессы человека представляют собой продукт динамических, прижизненно складывающихся систем мозговых связей — условных рефлексов» (с. 29); надо учитывать и их безусловно-рефлек торную основу.
также отрывать изучение сложных комплексных свойств, например, способностей, делающих человека особенно пригодным к той или иной. специальной профессиональной деятельности, от тех элементарных родовых свойств (как, например, чувствительность познавательная и эмоциональная), которые характеризуют человека как такового, его природу. Только будучи включенным в общую проблему психических свойств человека, может быть научно поставлен и разрешен вопрос о свойствах характера и способностях в специальном смысле как свойствах, делающих человека особенно пригодным для успешного выполнения того или иного специального вида общественно-полезной профессиональной деятельности.
Сложные психические свойства человека образуют две основные группы — характерологические свойства и способности. Первая связана с побудительной (мотивационной), вторая — с организационно-исполнительской стороной психи ческой регуляции поведения. Мы остановимся здесь в порядке некоторой иллю страции и конкретизации выше намеченных общих положений только на послед них. Речь при этом будет идти не об учении или теории способностей и даже не об эскизе или наброске в общих чертах готовой теории, а лишь о некоторых тезисах к построению в будущем такой теории или учения, основанного на целой серии специальных исследований.
Под способностью в собственном смысле слова, как выше отмечалось, разуме ют сложное образование, комплекс психических свойств, делающих человека пригодным к определенному, исторически сложившемуся виду общественно-по лезной профессиональной деятельности. Всякая специальная способность есть способность к чему-то. Способность в этом специальном понимании нельзя опре делить безотносительно к общественной организации труда и приспособленной к ней системе образования. Вопрос о способностях человека неразрывно связан с вопросом о его роли и месте в общественной жизни.
Проблема способностей — одна из самых острых, если не самая острая про блема психологии. Именно в ее решении особенно резко проявляются классовые позиции реакционных направлений буржуазной психологии, особенно в США. «Доказательство» — путем ненаучно поставленных тестовых обследований — высшей одаренности господствующих эксплуататорских классов капиталисти ческого общества и представителей главных империалистических держав стало, особенно в последние десятилетия, главным делом целого ряда открытых аполо гетов капиталистического строя.
Теоретической основой порочных реакционных, в частности расистских, трак товок проблемы способностей является психоморфологизм в учении о способно стях. Этот психоморфологизм проявляется в концепции задатков, согласно кото рой для каждой способности предуготовлен свой задаток, заложенный в фикси рованных особенностях морфологической структуры мозга, нервной системы, организма. Таким образом, способность как сложное образование, обусловли вающее пригодность человека к определенному виду общественно-полезной про фессиональной деятельности, непосредственно проецируется в морфологические особенности организма.
Никак не приходится отрицать значение для способностей человека свойств его мозга, тех или иных анализаторов (например, слухового — для развития музы кальных способностей) как наследственных предпосылок, которые обусловли вают, но не предопределяют фатально развитие его способностей. В этом смысле
не приходится отрицать существования и значения задатков1. Порочным в учении о задатках является не то, что оно признает существование врожденных органиче ских предпосылок способностей, а то, как оно их трактует. Порочным в учении о задатках является проецирование способностей, делающих человека пригодным к определенному роду профессиональной деятельности, в задаток и возникающее отсюда представление, что человек по самой своей врожденной организации пред назначен для того, чтобы раз и навсегда быть прикованным к определенной про фессии и, в соответствии с тем как общественно расценивается эта профессия, за нимать то или иное место в общественной иерархии классового общества. В этом зло. Оно должно быть преодолено. Преодоление непосредственных психоморфо логических корреляций в учении о способностях и задатках — такова первая пред посылка для построения подлинно научной теории о способностях.
Материальный органический «субстрат» способностей человека надо искать в свойствах аналитико-синтетической деятельности его мозга, в тех приуроченных к структуре мозга особенностях динамики его высшей нервной деятельности, которая характеризует типы (сила, уравновешенность и подвижность нервных процессов, главным образом первая и последняя). Так называемая общая одарен ность человека связана со свойствами его высшей нервной деятельности и обу словленным ими уровнем протекания психических процессов. При этом свойства высшей нервной деятельности это не сами способности, а лишь внутренние фи зиологические условия их формирования.
Для определения профиля способности должны быть учтены также: а) особен ности деятельности различных анализаторов (скажем, зрительного и слухового);
б) свойственное данному индивиду соотношение первой и второй сигнальной сис темы, сказывающееся на более конкретнообразном и эмоциональном или отвле ченном типе умственной деятельности2.
Всякий психический процесс или психическая деятельность как форма связи субъекта с объективным миром, как мы уже видели, предполагает соответствую щее психическое свойство или «способность» — в более элементарном и широком смысле слова. Способностью в этом смысле является, например, чувствительность, способность ощущения и восприятия. Вместе с тем способности и формируются
' Как бы ни продвинулись сейчас в результате работ Д. Бидля, Э. Тетима и др. (См. обзор их работ в статье: Horowitz Normann H. The Gene. — Scientific American. — October. —1956. —P. 79-88.) исследо вания в области экспериментальной генетики, они могут лишь вскрыть физико-химический меха низм наследственности (что, конечно, исключительно важно), но не могут ничего изменить в том положении, что наследственность и изменчивость взаимосвязаны, что человек и его духовные спо собности развиваются во взаимодействии его с миром. Понятие «духовного гена», которым приме нительно к человеку и его роли в общественной жизни оперирует, например, Торндайк (см. Thomdike E. Man and his Works. - Harvard University Press. - 1943. - I «The origina Nature of Man:
The Genes of the Mind». — P. 3-21), мало общего имеет с этими экспериментальными достижениями современной генетики.
2 Нужно сказать при этом с полной отчетливостью: для того чтобы эти, здесь предположительно, в очень общей форме утверждаемые связи способностей со свойствами высшей нервной деятельно сти приобрели полную конкретность и плодотворность — научную и практическую — необходимо предварительно еще провести большую конкретную исследовательскую работу. Надо: а) уточнить значение силы и подвижности нервных процессов, характер тех критериев или задач, посредством которых они могут быть адекватно определены у человека; б) проследить в конкретных условиях различных видов человеческой деятельности, какова фактически роль тех или иных свойств нерв ных процессов в выполнении сложных форм человеческой деятельности.
в результате устанавливающейся в психической деятельности связи субъекта с объектами деятельности, жизненно важными для субъекта, являющимися условиями его жизни (так, мы видим в уже известном примере, как на базе общей слуховой чувствительности формируется у человека фонематический слух, в котором запечатлен фонематический строй родного языка). Психический процесс перехдит в способность, по мере того как связи, определяющие его протекание, «стереотипизируются». В результате этой стереотипизации психический процесс как таковой перестает выступать видимым образом, уходит из сознания; на месте его остается, с одной стороны, новая «природная способность» — в виде стереотипизированной системы рефлекторных связей, с другой стороны — продукт ставшего таким образом невидимым психического процесса, который теперь представляет ся неизвестно как с ним связанным продуктом способности.
Когда человек приступает к определенному виду конкретной профессиональ ной деятельности или начинает готовиться к ней, происходит прежде всего отбор или подбор тех «психических деятельностей» (или сложившихся элементарных способностей), которых объективно требует данный вид деятельности.
Для формирования соответствующей способности нужно, чтобы психические деятельности генерализировались и стали, таким образом, доступными переносу с одного материала на другой. Благодаря этому конкретный вид деятельности переходит в отвлеченный от ряда частных условий генерализированный способ действия, включающийся по генерализованным сигналам. Качество способности, ее более или менее творческий характер существенно зависят от того, как совер шается эта генерализация. Способность — это закрепленная в индивиде система обобщенных психических деятельностей1 (подобно тому как характер — это за крепленная в индивиде система генерализованных побуждений, мотивов)2.
Мы при этом никак не отождествляем, а, наоборот, определенно отличаем способности, представ ляющие собой нечто творческое, означающее некоторую спонтанность, от навыков. В отличие от навыков способности — результаты закрепления не способов действия, а психических процессов («деятельностей»), посредством которых действия и деятельности регулируются. Подобно этому и характер представляет собой обобщенную и в личности закрепленную совокупность не способов поведения, а побуждений, которыми оно регулируется.
^ Процесс формирования характерологических свойств личности — это процесс генерализации и сте реотипизации ее побуждений, мотивов. Обычно, рассматривая отношение мотивов и характера, подчеркивают зависимость побуждений, мотивов человека о.т его характера:поведение человека, мол, исходит из таких-то побуждений (благородных, корыстных, честолюбивых) потому, что таков его характер. На самом деле отношение характера и мотивов выступает таким, лишь будучи взято статически. Ограничиться таким рассмотрением характера и его отношения к мотивам — значит за крыть себе путь к раскрытию его генезиса. Для того чтобы открыть путь к пониманию становления характера, нужно обернуть это отношение характера и побуждений или мотивов, обратившись к по буждениям и мотивам не столько личностным, сколько ситуационным, определяемым не столько внутренней логикой характера, сколько стечением внешних обстоятельства несмелый человек мо жет совершить смелый поступок, если на это его толкают обстоятельства. Лишь обращаясь к таким мотивам, источниками которых непосредственно выступают внешние обстоятельства, можно про рвать порочный круг, в который попадают, замыкаясь во внутренних взаимоотношениях характеро логических свойств личности и ими обусловленных мотивов. Узловой вопрос состоит в том, как мо тивы (побуждения), характеризующие не столько личность, сколько обстоятельства, в которых она оказалась по ходу жизни, превращаются в устойчивые мотивы, характеризующие данную личность. Именно к этому и сводится, в конечном счете, вопрос о становлении и развитии характера в ходе жизни. Побуждения, порождаемые обстоятельствами жизни, это и есть тот «строительный матери ал», из которого складывается характер. Побуждение, мотив — это свойство характера в его генезисе. Чтобы мотив (побуждение) стал личностным свойством, закрепившимся за личностью, «стереоти Всякий психический процесс по своей функции есть регулятор деятельности человека. Регуляторная функция психического, как мы видели, имеет два аспекта: побудительный и исполнительский. Побудительный аспект регуляторной функ ции психической деятельности закрепляется в личности в форме характера, ис полнительский — в форме способностей. И тот и другой — результат генерализа ции и стереотипизации психической деятельности как регулятора практической деятельности людей. Но в характере генерализируется и стереотипизируется по будительный аспект (функция) психической деятельности, а в способностях — ее аспект, связанный с функцией исполнительской регуляции.
Одним и тем же рефлекторным механизмом закрепляется как и самая чудесная, так и самая убогая способность. Рефлекторный механизм закрепляет как природ ную способность то, что добывается человеком в его общении с миром. Решающее значение в формировании способности имеет общение с миром — этот живой не иссякаемый источник всех способностей. Большой музыкант формируется бла годаря тому, что активным вслушивающимся слухом он выделяет, отбирает из окружающего его мира многообразные звучания и испытывает их собственно музыкальные качества. Такова, во всяком случае, существенная предпосылка и основной нерв процесса его формирования. Для формирования любой сколь ко-нибудь значительной способности нужно прежде всего создать жизненную по требность в определенном виде деятельности, в определенной форме активного общения с миром. В ходе деятельности, направленной на удовлетворение этой по требности, и происходит формирование и отбор тех «строительных материалов», из которых затем образуется способность. Способность складывается, когда вы работавшиеся в процессе деятельности связи закрепляются (рефлекторным меха низмом) в природе человека — его слуха и пр.
Для того чтобы эта очень общая схема приобрела плоть и кровь, необходима целая система конкретных исследований, посвященных отдельным способно стям, прежде всего особенно специфическим и ярко выявляющимся — математи ческим, музыкальным и т. д. Проведение этих исследований — задача дальнейшего. Более всего для этого нужны монографические исследования конкретного пути формирования способностей.
Мы располагаем сейчас одним таким исследованием — очерком Б. В. Асафьева о «Слухе Глинки»1. Проведенное вдумчивым, творческим музыкантом, оно дает конкретный анализ становления слуха композитора.
Первое, что выступает из анализа процесса формирования способностей боль шого музыканта, — это активный, действенный характер слуха, неустанное с ран него детства (когда, в частности, колокольный звон становится предметом усипизированным» в ней, он должен генерализироваться по отношению к ситуации, в которой он пер воначально появился, распространившись на все ситуации, однородные с первой в существенных по отношению к личности чертах. Свойство характера — это, в конечном счете, есть тенденция, по буждение, мотив, закономерно появляющийся у данного человека при однородных условиях. Ис следование характера и его формирования, до сих пор мало продвинутое, должно было бы сосредо точиться в первую очередь на этой проблеме — перехода ситуационно, стечением обстоятельств порожденных мотивов (побуждений) в устойчивые личностные побуждения. Этим в педагогиче ском плане определяется и основная линия воспитательной работы по формированию характера. Исходное здесь — это отбор и прививка надлежащих мотивов путем их генерализации и стереоти пизации.
* Асафьев Б. В. Слух Глинки // М. И. Глинка: Сб. материалов и статей. — М.; Л.: Музгиз, 1950. — С, 39-92.
ленного действенного внимания Глинки) действование — внешнее и внутрен нее — со звучаниями, благодаря которому вся жизнь Глинки превращается в опытную лабораторию «по выработке активного «вслушивающегося» и обобщающего слуха»'. Слух Глинки, как отмечает Асафьев, «не нежится в пассивном восторге, а сам действенно реагирует на раздражение, переводя впечатления на язык интонаций». Благодаря этому вся жизнь Глинки — это лаборатория музы* ки, в которой его слух формируется из множества впитанных «атомов музыки»2 Основным действованием музыканта при этом является, согласно общей концепции Асафьева, интонирование, перевод ощущений действительности на музыкальные интонации, «переинтонирование восприятии природы и быта в музы ку»3 (подобно тому, как, по мысли Флобера, отмеченной Короленко4, основное действие, в котором формируется писатель, заключается в том, чтобы относить все явления к их изображению, постоянно переводить свои впечатления в слова. «Все, что меня поражало, я старался перелить в слова», — писал также Короле» ко5). Под контролем интонирования происходит постоянный отбор звучаний, которые чуткий активный слух улавливает в окружающем мире и испытывает, «пробирует» на интонации. В процессе этого отбора пытливый слух выделяет несколько ритмических, мелодических или гармонических стержней. Таким образом выделяется несколько «твердо закрепленных слухом тон-ячеек (их у каждого композитора очень не много, а среди них вновь изобретенных совсем мало)»6. Они становятся «своими». У Глинки такими опорными стержневыми ячейками} вокруг которых слагается богатейшая ткань всей его музыки, являются небольшие ячейки с малой секстой и секундой. (Подобно этому у Грига своя стержневая ин тонация. «Вспомните, — пишет Б. В. Асафьев, — какое громадное значение для об лика всей музыки Грига имеет "атом, мал-мала меньше", а он для "портрета Грига" есть несомненность, без которой нет григовской существенной черты»7).
Когда это освоение и закрепление слухом немногих избирательно выделенных тон-ячеек совершилось, начинается следующая стадия — стадия музыкального обрастания опорных интонаций. «Монументальнейший «Руслан», по сложности сплетений интонационных нитей, из которых сочетается его богатейшая роскош ная ткань, однако, — пишет Асафьев, — имеет в основе очень ограниченное число стержней и рычагов, с помощью которых могло работать сознание Глинки и дер жать в памяти в течение ряда лет колоссальный замысел»8.
Итоговая картина, значит, такова: от природы восприимчивый слух включает ся в действенное общение с миром, с звуковыми впечатлениями и отвечает на них музыкальным действованием со звуками — интонируя, испытывая, обобщая их. В этом процессе действенного оперирования со звучаниями под влиянием разных
' Асафьев Б. В. Слух Глинки. - С. 42.
2 Там же. - С. 63.
3 Там же.
4 Короленко В. Г. Избранные письма, т. III. - М., 1936. - С. 13-14.
5 Короленко В. Г. История моего современника, кн. I. — ГИХЛ, 1948. — С. 247. А. П. Чехов высказал аналогичную мысль, подчеркивая, что писатель должен воспринимать все виденное как возможный сюжет, т. е. по существу видеть вещи как предметы изображения. Человек, умеющий содержатель но, глубоко и оригинально воспринимать действительность, видеть мир, формируется как писатель практикуясь в том, чтобы воспринимать вещи как переводимые в слова предметы изображения.
6 Асафьев Б. В. Слух Глинки. - С. 77.
7 Там же. - С. 78.
8 Там же.- С. 81.
условий, включая и чутко воспринимаемый интонационный строй родного язы ка, и музыкальный строй народных напевов, и классические образцы музыкаль ного творчества, совершается отбор небольшого числа стержневых музыкальных «ходов», к которым у больших музыкантов присоединяется незначительное коли чество не отобранных, а счастливо заново найденных. Эти ходы, приемы, способы построения музыкального произведения закрепляются в слухе музыканта, обра зуют его остов, его основное снаряжение, те опорные точки, которые отныне бу дут определять и его восприятие музыки и собственное музыкальное творчество. Это закрепление в слухе, превращение, таким образом, в «природное» достояние музыканта отобранных в процессе его развития способов построения музыкаль ных произведений и есть основной акт формирования музыкальных способностей. Дальнейшее творчество, в котором закрепившиеся в слухе и ставшие типичными для музыкального облика композитора основные музыкальные ячейки-ходы об растают, сочетаются и сплетаются во все более богатую и сложную музыкальную ткань, естественно выступает как проявление и продукт его музыкальных способ ностей. Так же как исходная природная восприимчивость слуха, и ходы, закре пившиеся в слухе в процессе музыкального развития, т. е., по существу, связи звучаний, именно поскольку они закрепились в слухе музыканта, образуют его природную способность, с природной естественностью определяющую его воспри ятие музыки. Эта природная способность, однако, продукт развития, закрепляю щего итоги действования музыканта со звучаниями. Ее нельзя поэтому непосред ственно спроецировать в исходную природную восприимчивость слуха, и именно она образует не просто возможность, а реальную способность музыканта-компо зитора к творческой деятельности.
Анализ развития композиторского слуха Римского-Корсакова подтверждает эти общие положения. Так же как для формирования оригинальной композитор ской способности Глинки, и для Римского-Корсакова существенным явилось вычленение в качестве опорных и закрепление в слухе нескольких «корневых» интонаций: композитор сам указывал на свою «склонность к долго протянутым аккордам» (особенно выступающую в операх среднего периода)'. Особо значи тельную роль у Римского-Корсакова играли увеличенные трезвучия и уменьшен ные септаккорды (в фантастических сценах опер «Снегурочка», «Садко», «Ко щей» и др.)2.
Конкретный ход формирования слуха у Римского-Корсакова был во многом су щественно иным, чем у Глинки. Основное различие заключалось в том, что для соб ственного интонирования звучаний Глинка располагал широчайшими возмож ностями, которые ему представляли скрипка, оркестр струнных инструментов, пение и характерная гамма интонаций различных языков, которыми он владел;
Римский-Корсаков же, как известно, в ранние годы не располагал для развития своего слуха оркестром струнных инструментов (лишь в 1873-1874 гг., т. е. на 30-м году жизни, он занялся практическим и теоретическим изучением оркестро вых инструментов)3. Он располагал для своей музыкальной деятельности только роялем, имеющим строго фиксированный строй, так что ему не приходилось, как,
' Римский-Корсаков Н. А. Летопись моей музыкальной жизни. — М.: Музгиз, 1955. — С. 205,
2 Цуккерман В. О выразительности гармонии Римского-Корсакова // Советская музыка. — 1956. — №11.-С. 57.
3 Римский -Корсаков И. А. Летопись моей музыкальной жизни. 1844-1906. — СПб., 1910. — С. 114-115.
например, скрипачу при настраивании своего инструмента, самому определять звуковые тональности, тембр и т. п. Поэтому тем, чем Глинка овладевал непосредственно, практически. Римскому-Корсакову пришлось овладевать в более поздние годы посредством специальной теоретической работы'.
Существенной опорой музыкального слуха Римского-Корсакова был его цветной слух. Все тональности, особенно «диезные», выступали для него — по его coбственному свидетельству — со своей цветной окраской (а именно, тональность играла для Римского-Корсакова особо большую роль; об этом говорит то обстоятельство, что у него нередко сохранялось воспоминание о «колорите» пьесы, когда сама она была уже забыта). Существенно при этом то, что некоторые из «корневых», интонаций Римского-Корсакова (например, уменьшенные септаккорды и увеличенные трезвучия) имели для него определенную цветную характеристику, а именно: три уменьшенных септаккорда: 1) до — ми, соль, си — синевато-золотистый (несколько темный), 2) ре — фа, ля-бемоль, си — желтовато-синевато-фиолетовый с сероватым оттенком (самый пестрый) и 3) ми — фа—ля—до—синевато-зелено вато-розовый (довольно светлый из-за до и ля, хотя ми-бемоль и темнит, по Римскому-Корсакову). Свою окраску имели и четыре типа увеличенных трезвучий, а именно: 1) до, ми, соль —ля— синевато-фиолетовый, 2) до, фа, ля — багряно-зеле новато-розовый, 3) ре, фа, си — желтовато-зеленоватый, довольно темный и 4) ми, соль, си — синевато-зеленоватый. При этом во всех случаях до—до осветляло гармо нию, си — утемняло, а ля придавало аккорду оттенок ясный, весенний, розовый2,
При этом цветные характеристики имели для Римского-Корсакова и предмет ную отнесенность. Так, он пишет: «ми-бемоль-мажор — темный, сумрачный, се ро-синеватый, тон городов и крепостей»; «фа-мажор — ярко-зеленый, пастораль ный, цвет весенних березок»; «ля-минор — это как бы отблеск вечерней зари на зимнем белом, холодном, снежном пейзаже»; «си-мажор — мрачный, темно-си ний, со стальным, пожалуй, даже серовато-свинцовым отливом, цвет зловещих грозовых туч» и т. п. Вместе с тем цветовые характеристики выражали и настро ения; так, соль-минор «имеет характер элегико-идиллический», «ля-бемоль-ма жор — серовато-фиолетовый, имеет характер нежный, мечтательный» и т. д.
Говоря о цветном слухе Римского-Корсакова, можно сказать, как это обычно де лают в аналогичных случаях, о наличии у него «синестезий». Это, вообще говоря, верно, однако это ничего еще не говорит о том, какую, собственно, функцию вы полняли цветные характеристики звуков в музыкальном слухе и творчестве ком позитора. Между тем изучение его творческой биографии не оставляет никаких сомнений в том, что наличие этих «синестезий» имело прямое и существенное от ношение к его композиторской деятельности и композиторскому слуху. В чем же их роль? Ответ на этот вопрос состоит, нам представляется, в следующем: по средством цветных характеристик с их предметной отнесенностью и эмоциональ ной окраской для Римского-Корсакова устанавливалась связь музыки с дейст вительностью в ее чувственной непосредственности и выражалось отношение к
1 В формировании собственно композиторского слуха Римского-Корсакова существенную роль сыг рала рано сформировавшаяся у него способность видеть слышимую музыку в нотной записи. Если для исполнителя важно, говоря словами Шопена, слышать музыку глазами, реализуя в звучаниях нотную запись, то для композитора не менее важна способность видеть слышимую музыку в нотной записи. Римский-Корсаков много работал над выработкой у себя этой способности. Яспребцов В. В. О цветном звукосозерцании Н. А. Римского-Корсакова // Русская музыкальная га зета. - 1908. - № 39-40. - С. 841-843.
ней (уменьшенные и увеличенные септаккорды как характеристика «злого царст ва» в опере «Золотой петушок» и самого Кощея в опере «Кощей бессмертный»). Иными словами: цветность музыкальных звучаний и интонаций выполняла у Римского-Корсакова непосредственно, чувственно ту же функцию, что опосред ствованно у Глинки и особенно у Мусоргского осуществляла речь и связь музы кальных интонаций с речевыми; благодаря как тем, так и другим, музыка и осуще ствляет свое назначение и выступает как то, что она по существу своему есть, — как великое искусство выражать свое отношение к миру, ко всему, что в нем затра гивает человека. Способность реализовать эту насущнейшую потребность челове ка специализированными средствами музыкальных звучаний составляет сущест венный общечеловеческий аспект способности подлинного, большого музыканта.
Выделяя в этой общей картине узловые опорные точки, можно сформулиро вать несколько основных тезисов, непосредственно относящихся к музыкальным способностям, но косвенно имеющих и более общее значение, поскольку на част ном примере они выражают определенную принципиальную позицию.
Прежде всего, всякая специальная музыкальная способность —исполнитель ская, композиторская — имеет отправной точкой своего развития некое общее свойство или свойства общечеловеческой деятельности восприятия музыкальных звучаний'.
Музыкальное, как и всякое, восприятие — не пассивная лишь рецепция звуко вых воздействий, а также и ответ на них. Ответная деятельность в восприятии му зыкальных звучаний — это их интонирование. Без интонирования нет не только музыкальной деятельности, скажем, исполнителя, нет и музыкального воспри ятия. Музыкальная интонация по самому своему существу есть элемент («едини ца») мелодии и как таковой включается в ладовую систему2. Поскольку мело дия — не ряд звуков, а высотное движение звука, которое необходимо должно быть ритмически организовано, мелодия и, значит, интонация должны развертываться в том или ином ритме и темпе. Поскольку, наконец, интонация как элемент ладо вой системы обнаруживает определенные функциональные тяготения, она пред полагает гармонические опоры. Музыкальное слушание, т. е. музыкальное вос приятие как ориентировочная деятельность в своем полном выражении есть в потенции обследование интонируемых музыкальных звуков по всем характеризу ющим их параметрам музыкальной системы. Человек научается слушать музыку, по мере того как у него вырабатываются и закрепляются («стереотипизируются») определенные «ходы» и «маршруты» обследования звуков по музыкальным пара метрам. «Подкреплением» этой («ориентировочной») деятельности музыкального слушания является эффект музыкального слышания — музыкальный образ, скла дывающийся в результате анализа и синтеза, дифференцировки и обобщения слы шимых (значит, интонируемых) звуков по основным музыкальным параметрам.
' Исходные компоненты музыкальных способностей, заключающиеся в восприятии высоты, ритма, мелодии, тембра и гармонии, были предметом многочисленных исследований (см. прежде всего Те плое Б. М. Психология музыкальных способностей. — М.; Л.: Изд-во Акад. пед. наук РСФСР, 1947). Мы здесь принимаем результаты этих исследований как данное и останавливаемся на другой сторо не вопроса о музыкальных способностях.
2 О том, как музыкальное интонирование необходимо вырабатывает на ладовой основе ту или иную ступенчатую систему ограниченного числа точно фиксированных и дифференцированных высот ных соотношений — этих своего рода «фонем» музыкальной речи, о связи музыкальных интонаций как таковых, см., например, книгу Мазель Л. О мелодии. — М.: Музгиз, 1952. — С. 12-38 и др.
Музыкальная деятельность, начиная с активного музыкального слушания, исходит из потребности музыкального слуха, без нее нет и не может быть никакой музыкальной деятельности и никакого развития музыкальных способностей. Эти потребности тем больше, чем больше возможности открывают природные свойства слухового прибора и чем активнее они реализуются и развиваются в ходе музыкальной деятельности.
Таким образом, отправной пункт, от которого идет формирование всяких специальных музыкальных способностей к определенным видам музыкальной деятельности — композиторской или исполнительской, — заключен в общечеловеческой «деятельности» музыкального восприятия. Вместе с тем музыкальная способность большого композитора (или исполнителя) не дана в готовом виде в этом отправном пункте ее развития. Она формируется в активной деятельности музыкального слуха, который, широко и активно общаясь с миром, осваивает, отбирая на слух, музыкальные интонации, отложившиеся в звучащей вокруг них созданной человечеством, народом речи, песне, музыке, и вводит в музыкальный обиход человечества в небольшом числе свои новые, им найденные интонации. Эти собственные, оригинальные интонации (например, восходящая малая секста и следующая за ней малая секунда у Глинки, увеличенные трезвучия и уменьшен ные септаккорды в фантастических сценах опер Римского-Корсакова), отобран ные и закрепленные в деятельности слуха, — это не только технические средства, посредством которых разворачивается текст музыкальных произведений компо зитора, а нечто значительно большее; закрепившись в его собственном слухе, пре вратившись в его опорные точки, они образуют ядро, сердцевину музыкальной способности композитора.
Мы говорили до сих пор о «потребностях слуха». Но на самом деле музыка удовлетворяет не обособленные потребности слуха; специфическими средства ми, связанными с деятельностью слуха, музыка удовлетворяет глубочайшие по требности человека.
Музыку часто трактовали как выражение переживания. В действительности музыка относится не к самому по себе переживанию (или чувству) как некоему психологическому явлению, а к переживаемому, т. е. ко всему, что есть для чело века значительного в мире. И личная — счастливая или трагическая — судьба от дельного человека с ее взлетами и спадами, и борьба угнетенного народа за свое освобождение, его страдания и ликование в час победы, и звенящая тишина при тихшей перед бурей природы, и прибой морской волны, разбивающейся о при брежные скалы, и рокот разбушевавшихся стихий в нагрянувший час грозы — всего касается музыка, ко всему она причастна. Но все это существует для нее не как «вещь в себе», а как нечто переживаемое человеком, пронизанное его отноше нием к происходящему. Недаром музыкальная интонация связывалась (Дарго мыжским, Глинкой, Мусоргским) с речевой*. Интонировать — это значит расстав' См. Даргомыжский А. С. Избранные письма, вып. I. — М.: Музгиз, 1952. Письмо Л. И. Беленицыной от 9 дек. 1857 г.: «Хочу, чтобы звук прямо выражал слово. Хочу правды» (с. 53). См. также Мусорг ский М. П. Избранные письма. — М.: Музгиз, 1953. — С. 50. Письмо Л. И. Шестаковой от 30 июля 1868 г.: «...Моя музыка должна быть художественным воспроизведением человеческой речи во всех тончайших изгибах ее, т. е. звуки человеческой речи, как наружные проявления мысли и чувства, должны, без утрировки и насилования, сделаться музыкой правдивой, точной, но (читай: значит) художественной, высокохудожественной. Вот идеал, к которому я стремлюсь...»
дять свои авторские акценты на партитуре событий, подчеркивать одно и отвер гать другое, замедлять ход одних событий и ускорять другие, вскрывать в жизни противоречия, диссонансы и разрешать их, вопрошать и восклицать, утверждать и отвергать.
Музыка — великое искусство выражать свое отношение к жизни, радоваться ее радостями, скорбеть ее. горестями, жить, вибрируя и звуча в унисон с ней. Му зыка — это противоположность духу безразличия, равнодушия, «нейтральности». (С этой точки зрения величайший из музыкантов выразитель «духа» музыки — Бетховен, который, как мало кто, умел и в жизни проявлять свое отношение к происходящему в мире, не останавливаясь и перед сильными мира сего.) Плох тот человек, жизнь которого не пронизана в душе его звучащей внутренней музы кой. Способность музыканта — это, в конечном счете, способность удовлетворять человечнейшую из всех человеческих потребностей. На специализированном ма териале звучаний музыкант выявляет многообразную гамму различных способов отношения человека к происходящему в мире и, транспонируя их на звучания, тем самым абстрагируя их от частных сюжетов, создает как бы грамматику языка, на котором выражается в его многообразных вариациях абстрагированное отно шение человека к происходящему в жизни. Музыкальная способность — это спо собность создавать этот язык, пользоваться им и понимать его1. Способность му зыканта в своем конечном общечеловеческом выражении имеет этот смысл. И хотя у некоторых музыкантов технический аспект музыкальной способности, связан ной с материалом, которым пользуется музыкант для разрешения стоящей перед ним задачи, как бы заслоняет то, что составляет ее конечный жизненный смысл, характеризуя и оценивая музыкальную способность, никак нельзя о нем забыть.
Таким образом, и музыкальные способности, чуть ли не самые, казалось, спе циализированные, обособленные, как бы «закапсулированные», раскрываются в своих связях с общечеловеческими свойствами и их развитием: отправной точкой их развития является общее свойство человеческого слуха воспринимать музы кальные звучания; их конечный жизненный смысл оказывается в том, чтобы средствами звучаний и их соотношений выражать отношение человека к жизни. Для разрешения этой задачи музыкант пользуется тем, что слух его отбирает из сокровищницы интонаций, которые открыли и запечатлели в песне, в музыке, в речи народ, человечество. Это менее всего значит, что способность большого му зыканта не есть личная, иногда неповторимая и ни с чем не сравнимая способ ность именно этого человека — Бетховена или Баха, Глинки или Римского-Корсакова; это значит только, что способность каждого человека, как бы велика и своеобразна она ни была, есть человеческая способность: она взращена всей исто рией человечества и является его достоянием.
Именно поэтому музыка, с одной стороны, — самое абстрактное искусство и, с другой — как прояв ление отношения человека к жизни — наиболее связанное с влечением, чувством, стремлением, во лей. Поэтому тем, кто считает эти последние антитезой интеллекту, разуму, всему рациональному, музыка представляется выразительницей темного, иррационального, стихийного начала в человеке (Шопенгауер, Ницше и др.).
Стоит в этой связи особо отметить также отношение к музыке А. Блока. Она для него — вырази тельница жизни как стихии в противоположность рассудочности и «цивилизации», но не «культу ре» и разуму, поскольку «музыка» для Блока — выразительница жизни, которая стихийно разумна (Блок А. Крушение гуманизма // Соч., т. II. - М.: ГИХЛ, 1955. - С. 305-327).
* * *
Основные способы действий, которыми в своей повседневной практической и теоретической деятельности пользуются люди, вырабатываются всем человечеством и осваиваются индивидом в процессе общения, обучения и воспитания. Эти общественно выработанные способы действия включаются в природные способ ности индивида, по мере того как они стереотипизируются и превращаются в закрепленную в мозгу генерализованную систему рефлекторных связей. Сами при родные способности человека выступают, таким образом, совсем конкретно — как продукт общественного развития.
Из этого основного факта, характеризующего человека как общественное су щество, для учения о способностях следуют важнейшие выводы. В силу этого факта духовная, как и физическая, мощь человека и уровень его деятельности в значительной мере зависят не только непосредственно от анатомо-физиологических качеств его мозга, но в высокой степени и от уровня, достигнутого челове чеством в процессе общественно-исторического развития. По мере продвижения последнего изменяются, совершенствуются и вышеуказанным образом форми рующиеся в ходе индивидуального онтогенетического развития природные спо собности человека.
В результате освоения этих общественно выработанных способов действия — техники как физической, так и умственной деятельности — выполнение всех мас совых видов человеческой деятельности становится практически доступным для всех людей, не страдающих какими-нибудь органическими дефектами. Когда су ществуют легко приводимые в действие подъемные краны величайшей мощно сти, не требуется атлетической физической силы для перемещения тяжести; точ но так же не обязательно быть Араго или Диаманди (знаменитые вычислители) для того, чтобы производить более или менее сложные подсчеты, если в ходе ис торического развития математики выработаны необходимые для этих подсчетов способы исчисления; достаточно их знать, чтобы эти подсчеты произвести.
Однако на основании зависимости возможностей человека от осваиваемых им общественных способов его деятельности никак нельзя заключить о независимо сти его способностей от его природных данных, от свойств корковой деятельно сти его мозга. Допустить такой вывод значило бы совершить грубейшую ошибку. Качества слухового анализатора — даже самые высокие — сами по себе еще не создают выдающегося музыканта (хотя и могут побудить человека к тому, чтобы признать музыкальную деятельность своим призванием); качества слухового ана лизатора — не достаточная, но необходимая предпосылка становления музыкан та. Можно, располагая ими, не стать выдающимся музыкантом, но нельзя стать выдающимся музыкантом, вовсе ими не располагая. Недооценивать то, что дает нам сама природа, значит недооценивать и самого человека. Человек не может от рываться от природы и начисто противопоставлять себя ей. Он не должен забы вать, что сам он — природное существо, сам — продукт ее развития.
Какие совершенные способы действия, какую совершенную технику не только физического, но и умственного труда ни выработало бы человечество, каждый че ловек все же должен сам ею овладеть. От его личных данных будет зависеть, как он их освоит — в смысле темпов и уровня этого освоения; от его личных качеств будет зависеть, как — насколько творчески — он их будет применять и тем более то, какой вклад внесет он сам в дальнейший ход исторического развития культу ры, техники, науки, искусства, какие новые способы (методы) в той или иной сфе
ре человеческой деятельности, способные войти в общечеловеческий фонд, сам он создаст.
Вопрос о способностях — это вопрос о личных, природных свойствах. Верно, что способности человека изменяются в ходе общественно-исторического разви тия, но не верно противопоставлять их общественную обусловленность природ ному и личному характеру, так же как не верно противопоставлять их личный и природный характер общественной природе: сама природа человека — продукт истории. В представлении о способностях как об общественно выработанных спо собах практической и теоретической деятельности, которые, генерализируясь, от влекаясь от содержания, в котором они объективно отложились, и стереотипизируясь, превращаются в рефлекторно функционирующие природные способности человека, это положение выступает в совсем конкретной, непосредственно ося заемой форме.
Надо помнить, что: а) природное не сводится к структурно-морфологическим особенностям мозга, безотносительно к рефлекторной деятельности мозга, а вклю чает и эту последнюю; б) условно-рефлекторная деятельность мозга формируется в процессе индивидуального развития, детерминируясь объектами практической и теоретической деятельности человека, которые он осваивает в процессе своей деятельности.
В связи с этим преодолевается мистификация, которой обычно окружено пред ставление о способностях. В силу того что образование и включение в действие способностей осуществляется посредством механизмов рефлекторной деятельно сти мозга, которая не выступает видимым образом в сознании, они естественно, представляются природными свойствами человека. Пока природное — в духе ста рой психоморфологической концепции — сводится к строению организма, к струк турным свойствам нервной системы, мозга, представление о способностях как о природных свойствах человека выступает в мистифицированной форме — как представление о таких заложенных в задатках свойствах, которые не поддаются развитию, формированию, воспитанию. Таким образом, неправомерным оказыва ется внешнее противопоставление не только природного и общественного, так же как личного и общественного, но и противопоставление природного и воспиты ваемого, формируемого в процессе жизни: самая природа человека, его природные способности, развиваясь в процессе онтогенеза, формируются в результате воспи тания и собственной деятельности.
«Природные способности» человека обусловлены, как мы видели, обществен но-историческими условиями. В условиях эксплуататорского классового общества формирование способностей у эксплуатируемых классов всячески тормозится. Затем результат этой классовой политики выдается за ее основание: самое сущест вование классового общества и положение в нем эксплуатируемых классов «обос новывается» отсутствием у представителей последних высокосформированных способностей. Таким образом, только что вскрытая теоретическая мистификация, связанная с представлением о природных способностях, превращается в чудовищ ную политическую мистификацию. Порочное теоретическое положение становит ся идеологическим средством для оправдания эксплуатации человека человеком.
Психоморфологической концепцией, проецирующей, как мы видели, способ ности, делающие человека пригодным к той или иной профессиональной дея тельности, в задатки, в морфологические особенности его организма, человек пред ставлялся предназначенным самой своей организацией к определенной профес сии. Так создавались теоретические предпосылки для того, чтобы, отбросив заботу о формировании людей, о развитии у них способностей, сосредоточить внимание на отборе людей, которые в силу тех или иных стихийно сложившихся условии оказались годными для данной профессии. В таком отборе и состоит главная общественная функция психолога в условиях капиталистического общества. Такая практика оказывается возможной в силу наличия в условиях капиталистического общества постоянной армии безработных. Человек превращается таким образом в своего рода сырье для производства, цель которого — извлечение максимальной прибыли1.
Порочная теоретическая концепция способностей, основанная на психомор фологических корреляциях, превращающих способности, их задатки в «духовные гены», и практика эксплуататорского капиталистического строя оказываются не разрывно связанными друг с другом.
В социалистическом обществе, поскольку в нем все направлено на обеспече ние максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и куль турных потребностей людей, не человек подчинен производству, а производство подчинено человеку, его интересам. Всестороннее развитие способностей всех членов общества, открывающее каждому человеку доступ к разным профессиям, становится важнейшей задачей. Подлинно научная теория о способностях и пу тях их формирования открывает пути для ее разрешения.
Способности формируются в процессе взаимодействия человека, обладающе го теми или иными природными данными, с миром. Результаты человеческой деятельности, обобщаясь и закрепляясь в человеке, входят как «строительный материал» в построение его способностей. Эти последние образуют собой сплав исходных природных данных человека и результатов его деятельности. Подлин ные достижения человека откладываются не только вне его, в тех или иных поро жденных им объектах, но и в нем самом; создавая что-либо значительное, человек и сам растет; в творческих, доблестных делах человека — важнейший источник его роста. Способности человека — это снаряжение, которое выковывается не без его участия. По мере того как способности формируются, они в свою очередь обу словливают его деятельность, открывают все расширяющиеся возможности для достижения человеком все более высокого уровня.
3. О человеке2: проблема личности в психологии
Не только решение, но и самая постановка проблемы личности в психологии су щественно зависит от тех общих теоретических установок, из которых при этом исходят. В свою очередь то или иное решение проблемы личности существенно определяет общую теоретическую концепцию психологии.
' 1Психология может, конечно, и даже должна быть использована для рационального распределения кадров. Но самое существенное ее использование заключается в определении путей рационального обучения и формирования кадров.
2Тема: Человек — это большая тема мировоззренческого плана и прежде всего этического порядка (при этом этическое для нас никак не сводится к морали в смысле морализирования, в смысле нра воучения со стороны; проблема этического — проблема самой сущности человека в его отношении к другим людям). Здесь мы берем лишь один специальный аспект этой темы: проблему личности в психологии.
Введение в психологию понятия личности означает прежде всего, что в объяс нении психических явлений исходят из реального бытия человека как материаль ного существа в его взаимоотношениях с материальным миром. Все психические явления в их взаимосвязях принадлежат конкретному, живому, действующему человеку; они зависимы и производны от природного и общественного бытия че ловека и его закономерностей.
Это положение получает свое раскрытие и дальнейшее развитие в диалектико-материалистическом понимании детерминации психических явлений. Психо логия личности часто исходит в объяснении психических явлений из позиции, прямо противоположной механистическому детерминизму. Механицизм хочет непосредственно вывести психические явления из внешних воздействий. Персоналистическая психология, т. е. психология, исходящая из личности, при объясне нии психических явлений легко соскальзывает на противоположную позицию — на объяснение психических явлений исходя лишь из внутренних свойств или тенденций личности. Попытка такого объяснения психических явлений пред ставляет собой лишь оборотную сторону механистической концепции. Поэтому нельзя искать решения вопроса и преодоления этой антитезы в том, чтобы их со единить, утверждая, что надо учитывать и внешние воздействия и внутреннюю обусловленность психических явлений личностью, приняв, таким образом, тео рию двух факторов. Внешние воздействия и внутренние условия должны быть определенным образом друг с другом соотнесены. Мы исходим из того, что внеш ние причины (внешние воздействия) всегда действуют лишь опосредствованно через внутренние условия. С этим пониманием детерминизма связано истинное значение, которое приобретает личность как целостная совокупность внутренних условий для понимания закономерностей психических процессов. При таком понимании детерминизма постановка проблемы личности освобождается от ме тафизики, субъективизма и приобретает все свое значение для психологии. При объяснении любых психических явлений личность выступает как воедино связан ная совокупность внутренних условий, через которые преломляются все внешние воздействия. (В число внутренних условий включаются свойства высшей нерв ной деятельности, установки личности и т. д.) Поэтому введение личности в пси хологию представляет собой необходимую предпосылку для объяснения психи ческих явлений. Положение, согласно которому внешние воздействия связаны со своим психическим эффектом лишь опосредствованно, через личность, является тем центром, исходя из которого определяется теоретический подход ко всем про блемам психологии личности, как и психологии вообще. Во взаимосвязи внеш них и внутренних условий главную роль играют внешние условия, но главная задача психологии заключается в выявлении роли внутренних условий. Закономерно сти психических явлений — это внешне обусловленные внутренние закономерно сти; такое их понимание и введение личности как необходимого звена в психоло гию — это равнозначные положения.
Поскольку внутренние условия, через которые в каждый данный момент пре ломляются внешние воздействия на личность, в свою очередь формировались в зависимости от предшествующих внешних взаимодействий, положение, согласно которому эффект внешних воздействий зависит от внутренних условий лично сти, которая им подвергается, означает вместе с тем, что психологический эффект каждого внешнего (в том числе и педагогического) воздействия на личность обу словлен историей ее развития, ее внутренними закономерностями.
Говоря об истории, обусловливающей структуру личности, надо понимать ее широко: история включает как процесс эволюции живых существ, так и собствен но историю человечества, так, наконец, и личную историю развития данного чело века. В силу такой исторической обусловленности в психологии личности обна руживаются компоненты разной меры общности и устойчивости, которые изме няются различными темпами (см. об этом гл. 3, § 4).
Так, психология каждой человеческой личности включает в себя, как мы виде ли, черты, обусловленные природными условиями и общие для всех людей. (Та ковы, например, свойства зрения, вызванные распространением солнечных лучей на земле, и детерминированное этим строение глаза.) Поскольку эти условия яв ляются неизменными, закрепившимися в самом строении зрительного прибора и его функциях, общими для всех людей являются и соответствующие свойства зрения. Другие условия изменяются в ходе исторического развития человечества. Таковы, как выше уже отмечалось, например, особенности фонематического слуха, обусловленные фонематическим строем родного языка. Они различны не только у представителей различных народов, говорящих на разных языках; они изменя ются и в ходе развития одного народа. Определенные сдвиги и изменения в пси хическом облике людей происходят с изменением общественной формации. Хотя существуют общие для всех людей законы мотивации, конкретное содержание мотивов, соотношение мотивов общественных и личных изменяется у людей с из менением общественного строя. Такие изменения являются типически общими для людей, живущих в условиях данного общественного строя. Они выступают у каждого человека в индивидуальном преломлении, обусловленном соотношени ем специфических для него внешних и внутренних условий. В силу этого соотно шения с внутренними условиями формально одни и те же внешние условия (на пример, условия жизни и воспитания для двух детей в одной семье) оказываются по существу, по своему жизненному смыслу для индивида различными. В этой индивидуальной истории развития складываются индивидуальные свойства или особенности личности. Таким образом, свойства личности никак не сводятся к ее индивидуальным особенностям. Они включают и общее, и особенное, и единич ное. Личность тем значительнее, чем больше в индивидуальном преломлении в ней представлено всеобщее. Индивидуальные свойства личности — это не одно и то же, что личностные свойства индивида, т. е. свойства, характеризующие его как личность.
В качестве собственно личностных свойств из всего многообразия свойств человека обычно выделяются те, которые обусловливают общественно-значимое поведение или деятельность человека. Основное место в них поэтому занимают система мотивов .и задач, которые ставит себе человек, свойства его характера, обусловливающие поступки, т. е. те действия, которые реализуют или выражают отношение человека к другим людям, и способности, т. е. свойства, делающие его пригодным к исторически сложившимся формам общественно полезной дея тельности.
Нет нужды подробно останавливаться здесь на истории понятия личности. Она освещена в ряде работ Тренделенбурга, Рейнфельдера и др.' Беглую сводку
TrendeenburgA. Zur Geschichte des Wortes «Person». «Kantstudien» 1908, 13, S 4-5- Rheinfeder Das Wort «Person». Zsch. f. Roman Phi. 1928, Beiheft, 77, S. 22-23.
их дает Олпорт*. Согласно этим исследованиям, слово личность обозначало сна чала у этрусков маску, которую надевал актер, затем этого последнего и его роль. У римлян слово persona употреблялось не иначе как в контексте persona patris, regis, accusatoris (личность отца, царя, обвинителя и т. п.).
Ссылаясь на исследование Тренделенбурга, в котором это устанавливалось, К. Бюлер отмечал, что сейчас понятие личности коренным образом изменилось:
оно обозначает не общественную функцию человека, а его внутреннюю сущность (Wesenart). Неверно, однако, и чисто внешнее противопоставление внутренней сущности и общественной функции человеческой личности, которое метафизиче ски устанавливает К. Бюлер. Человеческая личность, конечно, не может быть не посредственно отождествлена со своей общественной и юридической или эконо мической функцией. Так, юридическим лицом может быть не только человек как индивид, как личность; и человек (индивид, личность) может выступать не в ка честве юридического лица, и уж во всяком случае он никогда не бывает только юридическим лицом — персонифицированной юридической функцией. Подобно этому в политической экономии Маркс, говоря о «характерных экономических масках лиц», что «...это только олицетворения экономических отношений, в каче стве носителей которых эти лица противостоят друг другу»2, вслед за этим отме чает неправомерность рассмотрения лиц только как персонифицированных со циальных категорий, а не как индивидуумов3.
Однако из того представления о личности, которое заключено в первоначаль ном значении этого слова, указывающего на роль, которую актер играет в пьесе и, значит, человек в жизни, мы все же удерживаем одну существенную черту. Она заключается в том, что личность определяется своими отношениями к окружаю щему миру, к общественному окружению, к другим людям. Эти отношения реа лизуются в деятельности людей, той реальной деятельности, посредством кото рой люди познают мир — природу и общество и изменяют их. Никак нельзя вовсе обособить личность от роли, которую она играет в жизни. Значительность лично сти определяется не столько свойствами, которыми она, взятая сама по себе, обла дает, сколько значительностью тех общественно-исторических сил, носителем ко торых она выступает, тех реальных дел, которые она благодаря им осуществляет. Дистанция, отделяющая историческую личность от рядового человека, определя ется не соотношением их природных способностей самих по себе, а значительно стью дел, которые в силу не только исходных природных способностей, но и сте чения обстоятельств исторического развития и его собственной жизни человеку, ставшему исторической личностью, удалось свершить. Роль крупного историче ского деятеля, а не сами по себе взятые его способности определяют соотношение масштабов данной исторической личности и рядового человека. Отнесение этих различий в масштабах между исторической личностью и простым человеком из народа целиком, исключительно к различию их исходных природных данных обусловлено ложным противопоставлением гения и толпы и создает неверные перспективы в оценке возможностей, открытых перед каждым человеком.
1 Aport G. W. Personaity. A psychoogica Interpretation, Ch. II «Defining Personaity. — 1937. — P. 24-54.
2 Маркс К. Капитал, т. 1. - С. 92.
3 «...Мы попали в затруднение, — пишет Маркс, — вследствие того, что рассматривали лиц только как персонифицированные [олицетворенные] категории, а не как индивидуумов» (Там же. —С. 169).
Личность формируется во взаимодействии человека с окружающим миром. Во взаимодействии с миром, в осуществляемой им деятельности человек не толь ко проявляется, но и формируется. Поэтому такое фундаментальное значение для психологии приобретает деятельность человека. Человеческая личность, т. е. объ ективная реальность, обозначаемая понятием личность, которая выступает в этом качестве, — это, в конце концов, реальный индивид, живой, действующий чело век. (Не существует никакой личности ни как психофизически «нейтрального» . (В. Штерн), ни как чисто духовного образования (Клагес) и никакой особой нау ки о так понимаемой «личности».)
В качестве личности человек выступает как «единица» в системе обществен ных отношений, как их реальный носитель. В этом заключается положительное ядро точки зрения, которая утверждает, что понятие личности есть обществен ная, а не психологическая категория. Это не исключает, однако, того, что сама личность как реальность, как кусок действительности, обладая многообразными свойствами — и природными, а не только общественными — является предметом изучения разных наук, каждая из которых изучает ее в своих специфических свя зях и отношениях. В число таких наук необходимо входит психология, потому что нет личности без психики, более того, — без сознания. При этом психический аспект личности не рядоположен с другими; психические явления органически вплетаются в целостную жизнь личности, поскольку основная жизненная функ ция всех психических явлений и процессов заключается в регуляции деятельности людей. Будучи обусловлены внешними воздействиями,'психические процессы определяют поведение, опосредствуя зависимость поведения субъекта от объек тивных условий*.
Человек есть индивидуальность в силу наличия у него особенных, единичных, неповторимых свойств; человек есть личность в силу того, что он сознательно оп ределяет свое отношение к окружающему. Человек есть личность, поскольку у него свое лицо. Человек есть в максимальной мере личность, когда в нем мини мум нейтральности, безразличия, равнодушия и максимум «партийности» по от ношению ко всему общественно значимому. Поэтому для человека как личности такое фундаментальное значение имеет сознание, не только как знание, но и как отношение. Без сознания, без способности сознательно занять определенную по зицию нет личности.
Подчеркивая роль сознания, надо вместе с тем учитывать многоплановость психического, протекание психических процессов на разных уровнях. Однопла новый, плоскостный подход к психике личности всегда есть поверхностный под ход, даже если при этом берется какой-то «глубинный слой». При многопланово сти целостность психического склада человека сохраняется в силу взаимосвязи всех его — иногда противоречивых — свойств и тенденций.
Положение о протекании психических процессов на разных уровнях имеет фундаментальное значение для понимания психологического строения самой
' Часто говорят, что личность не входит в сферу психологии. Это, конечно, верно в том смысле, что личность в целом не есть психологическое образование и не может быть поэтому только предметом психологии. Но если в этом смысле верно, что личность не входит в психологию, то не менее верно и то, что психические явления входят, притом необходимо входят, в личность: поэтому без психоло гии не может быть всестороннего изучения личности.
личности. В частности, вопрос о личности как психологическом субъекте непо средственно связан с соотношением непроизвольных и так называемых произ вольных процессов. Субъект в специфическом смысле слова (как «Я») — это субъект сознательной, произвольной деятельности. Ядро его составляют осознан ные побуждения — мотивы сознательных действий. Всякая личность это субъект в смысле «Я», однако понятие личности и применительно к психологии не может быть сведено к понятию субъекта в этом узком, специфическом смысле. Психиче ское содержание человеческой личности не исчерпывается мотивами сознатель ной деятельности; оно включает в себя также многообразие неосознанных тен денций — побуждений его непроизвольной деятельности. «Я» как субъект — это верхушечное образование, неотделимое от многоплановой совокупности тенден ций, составляющих в целом психологический склад личности. В общей характе ристике личности надо еще также учитывать ее «идеологию», идеи, принимаемые человеком в качестве принципов, на основе которых им производится оценка сво их и чужих поступков, определяемых теми или иными побуждениями, которые, однако, сами не выступают как побуждения его деятельности. В психологию лич ности входит изучение всех этих образований в их взаимосвязи.
Исчерпывающее рассмотрение всех психических процессов — восприятия, мышления (а не только, скажем, чувств) — должно включать и личностный, мотивационный аспект соответствующей деятельности, т. е. выявить отношение лич ности к задачам, которые перед ней встают. Однако это никак не значит, что мож но рассматривать восприятие, мышление и т. д. только как частное проявление от случая к случаю изменяющегося отношения личности к ситуации. Нельзя игно рировать динамику этих отношений в рассмотрении психических процессов, но нельзя все растворить в этой динамике отношений, вовсе исключив статику отно сительно устойчивых свойств. Все растворять в динамике личностных отноше ний значит игнорировать наличие у человека устойчивых свойств, сложившихся и закрепившихся в ходе истории. Сводить все в психологии к динамике отношений личности к окружающему не менее неверно и односторонне, чем, игнорируя их вовсе, ограничиваться только статикой свойств. Нельзя рассматривать, например, восприятие только как выражение отношения человека к воспринимаемому, не принимая во внимание общих для всех людей и ситуаций психофизиологических закономерностей чувствительности, деятельности воспринимающих приборов. Ошибочно утверждать целостность и динамику так, чтобы тем самым отвергнуть всякую статику (все устойчивое) и всякую относительную самостоятельность частей (анализаторов и т. п.). Личностный аспект в изучении восприятия, мышле ния и т. д. необходим, без него не может быть исчерпывающего, конкретного изу чения ни одного процесса; но это все-таки только аспект и сделать его единствен ным — значит закрыть себе путь для раскрытия всех и прежде всего самых общих закономерностей психической деятельности.
В психических процессах, как в психических свойствах личности, имеются и более общие и более специальные свойства. Выявление как одних, так и других является правомерной задачей исследования. В зависимости от того, какие из них должны быть изучены, исследователю приходится выбирать условия, при которых именно этот — более общий или более частный — аспект выступит на перед ний план.
К психологии личности обычно относят прежде всего совокупность психиче ских свойств человека (особенно свойств характера и способностей), взаимосвя занных, взаимообусловленных и находящихся друг к другу в отношении опреде ленной субординации. (Существенно не только то, какими психическими свойст вами обладает человек, но и то, какую роль — ведущую или служебную — каждое из них играет в общем строе данной личности).
Однако неверно представление, будто психология личности, которая сводится при этом к совокупности ее психических свойств, и психология психических про цессов образуют две обособленные области. Представление о психологии лично сти, обособленной от изучения психических процессов, и представление о психи ческих процессах как абстрактных функциях, обособленных от личности, — это две стороны одной и той же ошибочной концепции. На самом деле нельзя постро ить ни учения о психических свойствах человека в отрыве от изучения его психи ческой деятельности, ни учения о психической деятельности, о закономерностях протекания психических процессов, не учитывая их зависимости от психических свойств личности.
Неправомерность такого обособления отчетливо выступает как в учении о способностях, так и в учении о характере. Основной недостаток традиционных испытаний интеллекта заключается именно в их отрыве от психологии мышле ния. В тестовых испытаниях об интеллекте как способности судят исходя из ре зультата, который человек дает при испытании, минуя процесс, который к нему ведет. Результат деятельности, конечно, должен быть учтен, но сам по себе он не однозначный показатель для суждения об интеллекте, о способности. Психологи чески, личностно, диагностически результат существен именно как результатив ное выражение процесса, мыслительной деятельности. Только учтя последнюю, можно достоверно судить о том, как мыслит и мыслит ли вообще данный человек, давая при испытании тот или иной показатель, определяемый достигнутым им результатом. (Уже эти соображения показывают, почему и в каком отношении неудовлетворительна тестовая диагностика.)
Не только диагностирование, но и самое формирование способностей было бы невозможно, будь способности, свойства личности обособлены от психических процессов, от ее деятельности: закрепляющиеся, как бы оседающие в человеке хо ды и результаты его деятельности — познавательной, эстетической и т. п. — вхо дят, как мы видели, в самый состав его способностей.
Аналогично обстоит дело и со свойствами характера. Каждое свойство харак тера всегда есть тенденция к совершению в определенных условиях определен ных поступков. Истоки характера человека и ключ к его формированию — в побу ждениях и мотивах его деятельности. Ситуационно обусловленный мотив или побуждение к тому или иному поступку это и есть личностная черта характера в ее генезисе. Поэтому пытаться строить характерологию как отдельную дисципли ну, обособленную от психологии, — значит стать на ложный путь.
Более динамические психические состояния личности еще менее могут быть обособлены от процессов. Психические состояния человека — это непосредствен но динамический эффект его деятельности и фон, на котором они возникают. Та ковы, прежде всего, аффективные состояния, связанные с успехом или неуспехом действий. Динамика этих состояний и закономерности, которым они подчиняют
ся, несомненно составляют важный компонент психологии личности, совершен но очевидно неотрывный от динамики психических процессов. Эти же последние в свою очередь не могут быть обособлены от психических свойств и состояний личности, от соотношения уровня ее достижений и сложившегося в ходе предше ствующей деятельности уровня ее притязаний (К. Левин). За обособлением пси хических свойств от психических процессов и тем самым от деятельности, кото рая ими регулируется, таится мысль о детерминации поведения человека только изнутри, только внутренними условиями; обособление же психических процес сов от психических свойств и состояний личности скрывает за собой отрицание роли внутренних условий в детерминации психических процессов. Значение, ко торое имеет личность именно в качестве совокупности внутренних условий всех психических процессов, исключает такое обособление психических процессов от личности, ее свойств и состояний. Обособление друг от друга психических свойств и психических процессов — это производный результат разрыва внешних и внутренних условий, продвинутый внутрь психического.
Общая концепция, согласно которой внешние причины действуют через по средство внутренних условий, определяющая в конечном счете наш подход к изу чению психологии человеческой личности, определяет и понимание путей ее пси хического развития.
В силу того, что внешние причины действуют лишь через внутренние условия, внешняя обусловленность развития личности закономерно сочетается со «спон танностью» ее развития. Все в психологии формирующейся личности так или иначе обусловлено внешне, но ничто в ее развитии не выводимо непосредственно из внешних воздействий. Внутренние условия, формируясь под воздействием внешних, не являются, однако, их непосредственной механической проекцией. Внутренние условия, складываясь и изменяясь в процессе развития, сами обу словливают тот специфический круг внешних воздействий, которым данное яв ление может подвергнуться. Это общее положение имеет особое значение для по нимания развития личности. Законы внешне обусловленного развития личности — это внутренние законы. Из этого должно исходить подлинное решение важней шей проблемы развития и обучения, развития и воспитания.
Когда исходят из наивного механистического представления, будто педагоги ческие воздействия непосредственно проецируются в ребенка, отпадает необхо димость специально работать над развитием, над формированием, строить педаго гическую работу так, чтобы обучение давало образовательный эффект, не только сообщало знания, но и развивало мышление, чтобы воспитание не только снабжало правилами поведения, но и формировало характер, внутреннее отношение лично сти к воздействиям, которым она подвергается. Неверный подход к этой пробле ме и ее неразработанность в нашей педагогике — одна из существенных помех в деле воспитания подрастающего поколения.
Здесь, как и обычно, подлинно большая теоретическая проблема необходимо оборачивается другой своей стороной как проблема практическая, жизненная.
Собственно всякое познание, как бы теоретично оно ни было, имеет, и не мо жет не иметь, отношения к жизни, к практике, к судьбам людей, поскольку в каче стве познания оно раскрывает нам действительность и обусловливает возмож ность действовать в ней. Теоретическое познание, таким образом, это тоже знание
практическое, но только более далекой и широкой перспективы. В силу этой сво ей связи с практикой всякое научное познание имеет прямое отношение к судь бам людей. Поэтому отношение к науке — это вместе с тем и отношение к челове ку; оно, следовательно, имеет и моральный аспект. Понимать людей, чтобы их совершенствовать, таково истинное назначение психологии. Для этого и нужно понять, как психические явления включаются в жизнь человека в качестве и обу словленных обстоятельствами его жизни и обусловливающих его деятельность, посредством которой он эти обстоятельства изменяет; это же — часть более общей проблемы о месте психического во всеобщей взаимосвязи явлений материально го мира. В этой форме выступает для нас здесь основной вопрос философии о со отношении бытия и сознания.
Итоги
Из всех проблем, которые ставит перед человеческой мыслью Вселенная, самой трудной оказалась та, которая касается собственной природы мысли, сознания, вообще психического. Вопрос о природе психического и месте его в связи явле ний испокон веков и по сегодняшний день — главное средоточие борьбы мировоз зрений. В силу сложности психических явлений решение этой проблемы потре бовало тысячелетних усилий человеческой мысли.
Мы подошли к анализу этой проблемы, прослеживая основные связи и отно шения, в которые реально включено психическое, с тем, чтобы вскрыть, в каком качестве, с какой характеристикой оно выступает в каждой из этих систем связей.
Решение вопроса о природе психического и месте его среди других явлений существенно осложняется тем, что определения психического как идеального, субъективного и т. д., которые в действительности характеризуют психическое в одной системе отношений, неправомерно генерализуясь, превращаются в универ сальные, иррадиируя на сферы отношений, к которым они по существу не отно сятся. Примером может служить перенос противоположности субъективного и объективного, характеризующей психическое в его гносеологическом отношении к объективной реальности, на соотношение психического и физиологического, — перенос, неизбежно приводящий к отрицанию возможности объективного позна ния психического, к утверждению, будто отражательная деятельность мозга до ступна объективному научному познанию только в своём физиологическом вы ражении. На самом деле в каждой существенной для него системе связей и отно шений психическое выступает в особом качестве, в специфической понятийной характеристике. Фиксация одной из этих характеристик как универсальной для психического вообще, с иррадиированным распространением ее с одной системы отношении, в которых выступает психическое, на все остальные — серьезный тор моз на пути решения «психофизической проблемы».
Ошибочное представление о дуалистическом раздвоении мира связано преж де всего с неправомерным распространением на психическое во всех связях и от ношениях гносеологической противоположности психического как познания и материи как объективной реальности. Бесспорно, психическое в любой своей ха рактеристике качественно отлично от всех других свойств материального мира. Значительность этого качественного своеобразия психического и порождает тен денцию противопоставить психическое всему на свете и на этом противопостав лении расколоть мир надвое. Однако такое противопоставление, приводящее к раздвоению мира, совершенно неправомерно. К тому же сплошь и рядом неверно определяется и коррелят, которому противопоставляется психическое. В форму лировке так называемой психофизической проблемы психическое противопостав ляется физическому. Физическое же нередко подставляется на место материаль ного вообще; таким образом, противопоставление психического и физического
превращается в противопоставление психического и материального. На самом деле реально в ходе развития материального мира одно за другим выступают механиче ские и физико-химические, биологические, в частности физиологические, свойст ва материального мира.
Психическое выступает онтологически прежде всего как звено в этом ряду различных свойств материального мира, в ряду деятельностей или проявлений различных форм материи. Нет поэтому никаких оснований ни для того, чтобы из этого ряда выхватить только физическое, ни для того, чтобы противопоставлять именно ему психическое: психическое и физическое как таковые — в качестве членов ряда свойств или проявлений материального мира — не противопоставимы друг другу. Не приходится также противопоставлять психическое как тако вое, как специфическую деятельность материи на высшей ступени ее развития материальному миру как таковому в целом: психическое — одна из форм деятель ности одной из форм материального мира.
Правомерное противопоставление психического и материального связано с гносеологическим отношением, в котором материальное выступает в качестве объективной реальности, а психическое — как субъективное и идеальное; в этом качестве психическое и материальное противостоят друг другу. Идеальным явля ется результативное выражение психической деятельности — образ, идея, осо бенно когда, объективированные в слове, они выступают как относительно обо собленные от психической деятельности. Психическая деятельность человека идеальна, поскольку она духовна, т. е. поскольку она вобрала, включила в себя определенное идейное содержание.
Качественное своеобразие психического и противопоставимость психическо го как познания материальному бытию как объективной реальности не снимают «онтологического» единства бытия, внутри которого впервые возникает познава тельное отношение субъекта к миру и вместе с ним противоположность психиче ского как идеального и субъективного материальному бытию как объективной реальности, — относительная и ограниченная сферой именно этих гносеологиче ских отношений.
Единство мира, основывающееся на его материальности, выражается, во-пер вых, в том, что отражение одних явлений в других есть общее свойство всех сфер взаимодействия в материальном мире. В каждой сфере взаимодействия эффект отражения выступает конкретно в других явлениях. Вскрыть эту конкретную форму проявления отражения в каждой специфической сфере взаимодействия — дело в каждом случае особого, специального исследования. Здесь достаточно обо значить общую форму этого отражения; она заключается в том, что любое воздей ствие одного явления на другое преломляется через внутренние свойства того явления, на которое это воздействие оказывается. Выступая сперва в качестве общей онтологической характеристики бытия, теория отражения получает затем специфическое содержание как теория познания.
Единство материального мира выступает, во-вторых, в том, что более общие законы, элементарных, «ниже ^лежащих сфер бытия распространяют свое дейст вие на все «выше» лежащие области, не исключая при этом существования специ фических закономерностей этих последних. Частным выражением этого общего
положения является распространение физиологических закономерностей нейродинамики на психические явления.
Несмотря на характерную для гносеологического плана противоположность субъективного и объективного, единство бытия сохраняется и здесь. Оно основы вается на том, что гносеологическое содержание восприятия, мышления неотрыв но от его объекта, что в своем гносеологическом содержании само оно есть форма отраженного существования вещей и явлений материального мира. Не существу ет образов, обособленных от вещей; существуют лишь образы вещей. Образ — не идеальный предмет, существующий безотносительно к предмету как материаль ной вещи, а образ предмета, образ вещи. Сказать, что восприятие есть образ вещи, значит отвергнуть представление, будто образ есть идеальная вещь, существую щая обособленно, независимо от материальных вещей, безотносительно к ним. Сказать, что понятие есть «образ» объективной реальности, значит сказать, что мыслительный психический процесс в своем результативном выражении через свои «продукты» (понятия) переходит в сферу объективного знания — арифме тического, геометрического, физического и т. д., что понятия одновременно и продукт мыслительной деятельности людей и объективное содержание знания, отражение бытия, форма его отраженного существования. Материалистический монизм сохраняется и в плане гносеологии.
Психическая деятельность субъекта не есть нечто чисто субъективное; связь с объективным миром не приходится привносить в нее извне как нечто для нее по стороннее, чуждое. Вещи и явления материального мира причастны к самому воз никновению психических явлений, так как эти последние возникают в результате воздействия вещей на органы чувств, на мозг в ходе рефлекторной нервной дея тельности мозга. Здесь опять-таки не приходится извне соотносить психическую деятельность с мозгом, с его материальной нервной деятельностью; психическая деятельность сама есть вместе с тем нервная, высшая нервная деятельность.
Отражательная психическая деятельность, являющаяся вместе с тем рефлек торной нервной деятельностью мозга, возникает в процессе взаимодействия ин дивида с миром и служит для его осуществления. Обусловленная воздействиями мира, она сама обусловливает поведение индивида. Таким образом, психическая деятельность вплетается во всеобщую взаимосвязь явлений как обусловленное и как обусловливающее. Здесь также, значит, нет места для обособления психиче ского, для выпадения психических явлений из общей взаимосвязи всех явлений мира. И существо сознательное, человек, при всем своем ни с чем не сравнимом и неповторимом своеобразии единен с миром.
Роль, которую психические явления играют в жизни и деятельности людей, связана с тем фундаментальным фактом, что с развитием психической деятельно сти мир, который сначала действует на организм как совокупность раздражите лей, выступает перед человеком как совокупность объектов и объективных об стоятельств, как раскрывающаяся перед ним, доступная созерцанию объективная реальность. Вместе с тем совершается переход от реакций на раздражители к действиям над объектами и к поступкам по отношению к людям. В переходе от слепых реакций на раздражители к сознательным действиям над все шире и глубже раскрывающимися объектами действия и познания закладываются существенные предпосылки человеческого поведения, человеческой жизни, человеческой исто рии. Здесь, в частности, — одно из условий сознательной практической деятель ности, приводящей вещи во взаимодействие друг с другом и таким путем ведущей ко все более объективному, все более глубокому их познанию. По мере того как, изменяя мир, люди все глубже его осознают, сознание человека все полнее охва тывает мир во взаимосвязи его явлений, все в большей мере превращается как бы в самосознание мира; мир осознает себя через человека.
Прогрессирующее осознание мира, совершающееся в процессе его изменения, в свою очередь открывает все расширяющиеся возможности для его дальнейшего изменения, для переделки природы и перестройки общества, для построения соз нательной деятельностью людей нового мира, новых человеческих отношений. Мы видели: сознание обусловливает поведение, деятельность людей, деятельность же людей преобразует природу и перестраивает общество. Таким образом, созна ние входит как обусловливающее во все, на что распространяется деятельность человека, во всю бесконечную цепь событий, которые ею порождаются в жизни мира и в истории общества. Так на основе фундаментального единства мира и в рамках его осязаемо, весомо, зримо раскрывается значение изменений, которые вносит в мир совершающееся в процессе эволюции, в ходе истории возникнове ние и развитие человеческого сознания.
ная теория Декарта и его непосредственных продолжателей была не чем иным как распространением на деятельность мозга механистического детерминизма теории причины как внешнего толчка. Существенно иной является рефлекторная теория, которая отвечает диалектико-материалистическому пониманию детер минации явлений, их всеобщей взаимосвязи, их взаимодействию. И. М. Ceченов и И. П. Павлов заложили основу для построения такой рефлекторной теории.
Анализу рефлекторного понимания психической деятельности и детерминации психических явлений мы предпосылаем здесь исторический очерк, посвященный учению И. М. Сеченова и И. П. Павлова.
* * *
Ни И. М. Сеченов, ни И. П. Павлов, мировоззрение которых сложилось под влиянием русских революционных демократов, не исходили в своей научной paботе из марксистской философии. Однако философский анализ созданной ими рефлекторной теории показывает, что она по своей объективной внутренней ло гике идет по пути конкретной естественнонаучной реализации в учении о мозге и его деятельности основных методологических принципов диалектического ма териализма, приближается к ней.
Принцип рефлекса, как известно, был впервые сформулирован Декартом (хо тя самый термин «рефлекс» у него еще отсутствовал). Представление о рефлексе у Декарта носило яркий отпечаток его механистического мировоззрения. В даль нейшем, в XVIII столетии, по-видимому, впервые у Асперуха Монпелье, появля ется самый термин рефлекс. Несмотря на то что понятие «рефлекс» в физиологии имеет длительную историю, есть все основания говорить о рефлекторной теории, основные положения которой были сформулированы И. М. Сеченовым и получи ли дальнейшее развитие и конкретную научную реализацию в учении И. П. Пав лова, как о принципиально новой концепции. И. М. Сеченов и И. П. Павлов со здали новое понятие рефлекса и, что особенно важно, распространили принципы рефлекторной теории на психическую деятельность.
Характеризуя рефлекторную деятельность вообще, а значит, и деятельность психическую, обычно отмечают то, справедливо подчеркнутое И. М. Сеченовым положение, что источник ее лежит во вне, что посредством ее осуществляются отношения организма с внешним миром. Однако рефлекторная теория Сечено ва—Павлова по своему методологическому смыслу не есть механистическая тео рия внешнего толчка. Теория причины как внешнего толчка при объяснении явле ний органической жизни терпит явное крушение: одно и то же внешнее воздей ствие вызывает разную ответную реакцию в зависимости-от внутреннего состоя ния организма, на который эти внешние воздействия падают. Внешние причины действуют через посредство внутренних условий. Это диалектико-материалисти-ческое положение является решающей методологической основой для построе ния любой научной теории.
Без раскрытия внутренних законов рефлекторной деятельности пришлось бы ограничиваться лишь чисто описательными констатациями того, что за таким-то внешним воздействием последовала в таком-то случае такая-то реакция, соотнося их непосредственно по схеме стимул—реакция. Это путь бихевиоризма, отвечаю щий прагматической, позитивистической методологии, из которой исходят сей час его представители.
Рефлекторная теория деятельности мозга, строящаяся на методологической основе диалектического материализма, является конкретным выражением того общего положения, что всякое действие есть взаимодействие, что воздействие любой причины зависит не только от нее, но и от того, на что она воздействует, что действие любой внешней причины, любых внешних условий осуществляется через посредство внутренних условий. Отсюда детерминизм рефлекторной тео рии в его подлинном понимании. Деятельность мозга, в том числе и его психиче ская деятельность, имеет свою причину, в конечном счете, во внешнем воздейст вии. Однако не существует непосредственной механической зависимости между внешним «стимулом» и ответной реакцией. Зависимость ответной реакции от внешнего воздействия опосредствована внутренними условиями. (Сами эти внут ренние условия формируются в результате внешних воздействий. Таким обра зом, детерминизм в диалектическом его понимании выступает, вместе с тем, как историзм означает, что эффект каждого моментального воздействия зависит от того, каким воздействиям подвергался организм до того, от всей истории данного индивида и вида, к которому он принадлежит.) Поэтому для построения рефлек торной теории деятельности мозга необходимо раскрытие внутренних закономер ностей рефлекторной деятельности мозга. Такими внутренними законами и явля ются открытые И. П. Павловым законы иррадиации и концентрации возбуждения и торможения и их взаимной индукции.
Все они выражают внутренние взаимоотношения нервных процессов, которы ми опосредствованы осуществляемые мозгом взаимоотношения организма с ус ловиями его жизни — их воздействие на него и его ответная деятельность в ее за висимости от внешних условий.
Опосредствование эффекта внешних воздействий внутренними условиями за ключено не только в характеристике и роли законов нейродинамики, но и во всем учении об условно-рефлекторной деятельности коры, поскольку, согласно этому учению, воздействие каждого условного раздражителя, поступая в кору, попадает в целую систему образовавшихся в результате прошлого опыта связей. Вследст вие этого рефлекторный ответ организма, вызванный действующим в данный мо мент раздражителем, обусловлен не только им, но и всей системой связей, которую он находит у данного индивида. Раздражители получают переменное значение, изменяющееся в зависимости от того, что они, в силу предшествующего опыта, отложившегося в коре в виде системы условных нервных связей, для данного ин дивида сигнализируют. Детерминизм павловской рефлекторной теории незави симо от его отдельных формулировок, звучащих механистически, есть частное выражение применительно к пониманию деятельности мозга общего философ ского принципа детерминизма в его диалектико-материалистическом понимании.
Ядром рефлекторного понимания психической деятельности служит положе ние, что психические явления возникают в процессе осуществляемого посредст вом мозга взаимодействия индивида с миром; поэтому психические процессы, неотделимые от динамики нервных процессов, не могут быть обособлены ни от воздействия внешнего мира на человека, ни от его действий, поступков, практиче ской деятельности, для регуляции которой они служат.
Психическая деятельность не только отражение действительности, но и опре делитель значения отражаемых явлений для индивида, их отношения к его по требностям, поэтому она и служит для регуляции поведения, практической дея тельности. «Оценка» явлений, отношение к ним связаны с психическим с самого его возникновения, так же как их отражение. Эта оценка, сводящаяся у животных к биологической значимости, приобретает у человека общественное содержание'.
Первой исходной своей естественнонаучной предпосылкой рефлекторная тео рия имеет положение о единстве организма и среды, об активном взаимодействии организма с внешним миром2.
Уже у Сеченова с полной определенностью выступает положение не только о взаимосвязи, о единственно и об активном взаимодействии индивида с внешним миром в его специальном биологическом выражении — применительно к орга низму и среде, к организму и условиям его жизни. Это положение составило пер вую — общебиологическую предпосылку открытия Сеченовым рефлексов голов ного мозга. Обусловленная внешним воздействием, рефлекторная деятельность мозга — это тот «механизм», посредством которого осуществляется связь с внеш ним миром организма, обладающего нервной системой.
Второй — физиологической — предпосылкой рефлекторной теории явилось открытие Сеченовым центрального торможения.
Принципиальное значение открытия центрального торможения для построения рефлекторной теории заключается прежде всего в том, что оно явилось первым шагом к открытию внутренних закономерностей деятельности мозга, а открытие этих последних было необходимой предпосылкой для преодоления механистиче ского понимания рефлекторной деятельности по схеме стимул — реакция, соглас но механистической теории причины как внешнего толчка, якобы однозначно определяющего эффект реакции3.
Положение о единстве организма и условий его существования и открытие центрального торможения — основные шаги на пути к «Рефлексам головного моз га». Они и во времени непосредственно следуют друг за другом: в 1861 г. выходит в свет статья Сеченова о значении растительных актов животного организма,
' Поэтому психические явления заключают в себе исходные предпосылки для развития у человека не только познания как общественно-исторического процесса развития научного знания, но и для об щественно вырабатываемых этических норм поведения.
2 И. М. Сеченов формулирует это положение (1861) следующим образом: «Организм без внешней среды, поддерживающей его существование, невозможен; поэтому в научное определение организ ма должна входить и среда, влияющая на него» (Сеченов И. М. Две заключительные лекции о значе нии так называемых растительных актов в животной жизни // Избр. произв. — М.: Изд-во АН СССР, 1952. — Т. 1. — С. 533). Позже (1878) Сеченов пишет о влиянии на организмы той «среды, в которой они живут, или, точнее, условий их существования» (Сеченов И. М. Элементы мысли // Избр. филос. и психол. произв. — М.: Госполитиздат, 1947. — С. 412). Таким образом, среда, условия существования вводятся в само определение организма; вместе с тем из среды выделяются условия существования, определяемые требованиями, которые организм предъявляет к среде. Еще пункт 3 «Тез», которые были приложены к диссертации И. М. Сеченова «Материалы для буду щей физиологии опьянения», гласил: «Самый общий характер нормальной деятельности головного мозга (поскольку она выражается движением) есть несоответствие между возбуждением и вызы ваемым им действием — движением» (Сеченов И. М. Избр. произв. — М.: Изд-во АН СССР, 1956. — Т. II. — С. 864.) Это означает, что предыстория сеченовской рефлекторной теории уже, по существу, содержала отрицание схемы стимул-реакция и механистического представления о способности внешней причины (внешнего толчка) непосредственно определять результат деятельности мозга. Первым объяснением этого несоответствия ответного движения возбуждению, вызванному внеш ним воздействием, и явилось торможение; оно — внутреннее условие, обусловливающее тот или иной эффект внешнего воздействия.
в которой он формулирует положение о единстве организма и среды, в 1862 г. ученый осуществляет свои опыты, приведшие к открытию центрального тормо жения. Завершив свои первые капитальные работы по центральному торможе нию, Сеченов тотчас же реализует свои замыслы в области психологии: уже в 1863 г. он публикует «Рефлексы головного мозга».
Можно смело сказать, что Сеченов совершил в своей научной деятельности два великих открытия: центрального торможения — в области физиологии и реф лекторной природы психического — в области психологии. Именно последнее принадлежит к числу таких, которые, относясь непосредственно к предмету од ной науки, вместе с тем далеко выходят за ее пределы, приобретая общее миро воззренческое значение.
Эти два открытия, как и вообще научная деятельность Сеченова в области психологии и в области физиологии нервной системы, были теснейшим образом связаны между собой. Сеченов сам отметил роль, которую сыграли занятия пси хологией и интерес к проблеме воли в открытии им центрального торможения'.
С другой стороны, без открытия последнего Сеченов не мог бы понять психи ческие процессы, лишенные видимого эффекторного, двигательного конца, как процессы рефлекторные2.
Распространение рефлекторного принципа на головной мозг никак не могло ограничиться простым переносом того же понятия на новую сферу — этот перенос необходимо потребовал существенных изменений в самом понятии рефлекса.
Каковы основные, специфические черты рефлексов головного мозга?
Рефлекс головного мозга — это, по Сеченову — рефлекс заученный, т. е. не врожденный, а приобретаемый в ходе индивидуального развития и зависящий от условий, в которых он формируется. (Выражая эту же мысль в терминах своего учения о высшей нервной деятельности, Павлов скажет, что это условный реф лекс, что это временная связь.)
Рефлекс головного мозга является связью организма с условиями его жизни. Эта черта рефлекса головного мозга с полной определенностью и принципиаль ной остротой выступит в павловском учении об условных рефлексах. Павлов об разно характеризует условный рефлекс, временную связь как временное замыка ние проводниковых цепей между явлениями внешнего мира и реакциями на них животного организма3 Рефлекторная деятельность — это деятельность, посредст вом которой у организма, обладающего нервной системой, реализуется связь его с условиями жизни, все переменные отношения его с внешним миром. Услов но-рефлекторная деятельность, в качестве деятельности сигнальной, направлена, по Павлову, на то, чтобы отыскивать в беспрестанно изменяющейся среде «основ ные, необходимые для животного условия существования, служащие безуслов ными раздражителями...»4. В павловской концепции рефлекторной деятельности
' См.: Сеченов И. М. Автобиографические записки. - М.: Изд-во АН СССР, 1952. - С. 183-186.
2 Отсюда знаменитое положение «Рефлексов головного мозга»: «Мысль есть первые две трети пси хического рефлекса» (Сеченов И. М. Избр. филос. и психол. произв. — М.: Госполитиздат, 1947. — С. 155). Из «способности задерживать свои движения», по Сеченову, и «вытекает тот громадный ряд явлений, где психическая деятельность остается, как говорится, без внешнего выражения, в форме мысли, намерения, желания и пр.» (Там же. — С. 154).
3 См.: Павлов И. П. Полн. собр. соч., т. III, кн. 1, изд. 2. — С. 116.
4 См. там же, кн. 2, изд. 2. С. 108.
в целом центральное место принадлежит в связи с этим понятию подкрепления;
осуществляется та рефлекторная деятельность, которая «подкрепляется».
С двумя первыми чертами рефлекса головного мозга необходимо связана и третья. Будучи «выученным», временным, изменяющимся с изменением условий, рефлекс головного мозга не может определяться морфологически раз навсегда фиксированными путями'.
Эта тенденция получила и свое завершение и полную реализацию лишь у Пав лова. Павловская рефлекторная теория преодолела представление, согласно ко торому рефлекс якобы всецело определяется морфологически фиксированными в строении нервной системы путями, на которые попадает раздражитель. Она по казала, что рефлекторная деятельность мозга (всегда включающая как безуслов ный, так и условный рефлексы) — продукт приуроченной к мозговым структурам динамики нервных процессов, «выражающей переменные отношения индивида с окружающим миром»2.
Наконец, и это самое главное, рефлекс головного мозга — это рефлекс с «психи ческим осложнением». Продвижение рефлекторного принципа на головной мозг привело к включению и психической деятельности в рефлекторную деятельность мозга. Это принципиально важнейшая черта сеченовской концепции рефлексов головного мозга.
Если придерживаться собственных формулировок И. М. Сеченова, то рефлек торное понимание психической деятельности можно выразить в двух положениях.
1. Общая схема психического процесса — та же, что и любого рефлекторного акта; как всякий рефлекторный акт, психический процесс берет начало во внеш нем воздействии, продолжается центральной нервной деятельностью и заканчи вается ответной деятельностью индивида (движением, поступком, речью).
Психические явления возникают в результате «встречи» индивида с внешним миром.
2. Психическая деятельность не может быть отделена от единой рефлекторной деятельности мозга. Она — «интегральная часть» последней.
Таким образом, психические явления не могут быть обособлены ни от объек тивной действительности, ни от рефлекторной деятельности мозга.
Если проанализировать общий смысл этих положений, то окажется, что сече новское рефлекторное понимание психической деятельности означает, что: I) псиХарактеризуя в предисловии к книге «Физиология нервных центров» суть своей концепции, И. М. Сеченов писал, что он хочет «прежде всего представить на суд специалистов попытку внести в описание центральных нервных явлений физиологическую систему на место господствующей по сие время анатомической, т. е. поставить на первый план не форму, а деятельность, не топографи ческую обособленность органов, а сочетание центральных процессов в естественные группы» ( Сече нов И. М. Физиология нервных центров. - М.: Изд-во АН СССР, 1952. - С. 21)
Подобное противопоставление функциональной динамической концепции анатомо-морфологиче-скому представлению о преформированных нервных путях ярко выступает у Сеченова и в «Эле ментах мысли» (Сеченов М. М. Элементы мысли // Избр. филос. и психол. произв. — М : Госполит издат, 1947. - С.443-444).
Именно эту черту павловской рефлекторной теории отметил как решающую К. М. Быков в своем докладе на XVIII Международном конгрессе физиологов в Копенгагене 15-18 августа 1950 г. См.:
Быков К. М. Учение об условных рефлексах и рефлекторная теория // Вести. Ленингр. ун-та. -1Уэи. — tvs у. — С. 8~16.
хические явления возникают в процессе взаимодействия индивида с окружаю щим миром, 2) они неотделимы от материальной нервной деятельности мозга, благодаря которой осуществляется это взаимодействие.
В этих двух положениях рефлекторная теория психического непосредственно смыкается с положениями диалектического материализма.
Понимая психическую деятельность как «встречу» субъекта с объективной ре альностью, И. М. Сеченов преодолевает «обособление» психического не только от материального, физиологического субстрата, но и от объекта;рефлекторное по нимание психической деятельности этой своей стороной противостоит интроспекционизму, замыканию психических явлений во внутреннем мире сознания, обособленном от внешнего материального мира.
И. М. Сеченов подчеркивает реальное жизненное значение психического. Пер вую часть рефлекторного акта, начинающуюся с восприятия, с чувственного воз буждения, Сеченов характеризует как сигнальную'. При этом чувственные сигна лы высших органов чувств «предуведомляют» о происходящем в окружающей среде. В соответствии с поступающими в центральную нервную систему сигнала ми, вторая часть нервного регулятора осуществляет движение. Сеченов подчер кивает роль «чувствования» в регуляции движения. Чувственные образы — вид волка для овцы или овцы для волка, пользуясь сеченовскими примерами, влекут за собой перестройку всех жизненных функций волка и овцы и вызывают у каж дого животного двигательные реакции противоположного смысла. В этой актив ной роли чувствования Сеченов видит его «жизненное значение»2, его «смысл». В способности служить для «различения условий действия» и открывать таким образом возможность для действий, «соответственных этим условиям», Сеченов находит «два общих значения», которые характеризуют чувствование3.
В сеченовском понятии сигнального значения чувствования и его «предуведомительной» роли лежат истоки павловского понимания ощущений как сигналов действительности.
Раскрывая смысл рефлекторного понимания психического, Сеченов отказы вался от всяких попыток вывести содержание психического из природы мозга. Защищая в полемике с Кавелиным рефлекторную теорию, Сеченов отвергал, как основанное на непонимании, утверждение Кавелина будто бы он, Сеченов, пытает ся вывести существо психического, его содержание из «устройства нервных цент ров»4. Это означает не некое ограничение рефлекторной теории, а как раз непре клонное последовательное ее проведение. Пытаться вывести содержание психиче ского из устройства мозга значило бы, говоря современным языком, стать на пози ции психо-морфологизма и неизбежно скатиться к физиологическому идеализму.
Признание того, что содержание психической деятельности как деятельности рефлекторной не выводимо из «природы нервных центров», что оно детермини' «Чувствование повсюду играет в сущности одну и ту же сигнальную роль» (Сеченов И. М. Физиоло гия нервных центров. - М.: Изд-во АН СССР, 1952. - С. 27).
2 Сеченов И. М. Первая лекция в Московском университете // Избр. произв. — М.: Изд-во АН СССР, 1952. - Т. I. - С. 582.
3 Сеченов И. М. Элементы мысли // Избр. филос. и психол. произв. — М.: Госполитиздат, 1947. — С. 416.
4 См.: Сеченов И. М. Замечания на книгу г. Кавелина «Задачи психологии» // Избр. филос. и психол. произв. — С. 192.
руется объективным бытием и является его образом, — таково кардинальное по ложение сеченовского рефлекторного понимания психического. Утверждение рефлекторного характера психического закономерно связано с признанием пси хического отражением бытия'.
Таким образом, в каком бы направлении мы ни прослеживали выводы рефлек торной теории психического, мы неизменно приходим к выводам, ведущим к тео рии отражения диалектического материализма. Так обстоит дело с философским смыслом рефлекторного понимания психического2.
Сеченов раскрывает психологическое содержание рефлекторной теории прежде всего применительно к процессу познания. Это психологическое содержание за ключается, коротко говоря, в том, что психическая деятельность — это в основном деятельность анализа, синтеза и обобщения. Выдвигая и отстаивая рефлекторное понимание психической деятельности, Сеченов далек от того, чтобы сводить пси хическую деятельность к физиологической. Речь идет для него о другом — о том, чтобы распространить принципы рефлекторной теории и на изучение психиче ской деятельности.
Собственно физиологические закономерности центральной корковой деятель ности в целом И. М. Сеченову еще были неизвестны. Он считал, что их откры тие — дело отдаленного будущего. Эти законы открыл И. П. Павлов, подняв тем самым рефлекторную теорию на качественно новый, высший уровень. Развитая и обогащенная Павловым рефлекторная концепция деятельности головного мозга впервые превратилась в строго научное физиологическое учение. В связи с этим на передний план в работах Павлова необходимо и закономерно выступает фи зиологический аспект рефлекторной теории. Павлов при этом с полной опреде ленностью и предельной четкостью заявляет, что центральное понятие всего его учения о высшей нервной деятельности — условный рефлекс — есть явление од новременно и физиологическое и психическое. Сам он концентрировал свое вни мание на физиологическом анализе рефлекторной деятельности и — хотя очень веско — но все же лишь попутно касался в опубликованных им трудах психологи ческого аспекта рефлекторной концепции.
Вероятно, в связи с этим некоторые представители учения о высшей нервной деятельности, особенно в последние годы, стремились вовсе выключать всякое психологическое содержание из павловской рефлекторной концепции, невзирая на то, что Павлов прямо характеризовал основной объект своего изучения —
' В своей критической части полемика Сеченова с Кавелиным, защищавшим мысль об изучении соз нания по продуктам духовной деятельности, была борьбой против линии «объективного идеализ ма», против того пути, которым пошла немецкая психология от Вундта до Дильтея и Шпраигера. Изучение продуктов духовной деятельности в отрыве от процесса вело к смешению индивидуаль ного и общественного сознания и означало отрыв психологического от его материального субстра та, от физиологической, нервной деятельности. Для характеристики философского смысла рефлекторной концепции Сеченова очень поучителен, в частности, тот факт, что логика его рефлекторной концепции привела его к критике механистиче ского понимания причины как внешнего толчка и утверждению, что всякое действие есть взаимо действие. В статье «Предметная мысль и действительность» Сеченов отмечает, что «в природе нет действия без противодействия», показывает на ряде примеров, что эффект внешнего воздействия зависит не только от того тела, которое оказывает воздействие на другое, но и от этого последнего, и приходит к выводу о взаимодействии явлений, выводу, приближающему его к диалектико-материа-листическому пониманию взаимозависимости явлений. (См.: Сеченов И. М. Предметная мысль и действительность // Избр. произв. — Т. I. — С. 482-484).
условный рефлекс — как явление не только физиологическое, но и психическое'. Такая трактовка совершенно отрывает павловское учение о высшей нервной дея тельности от линии, намеченной Сеченовым; она по существу противопоставляет павловскую концепцию рефлекторной деятельности головного мозга сеченовской. На самом деле никаких оснований для такого противопоставления нет. Павлов заявлял о невозможности отделить уже «в безусловных сложнейших рефлексах (инстинктах) физиологическое, соматическое от психического, т е. от пережива ний могучих эмоций голода, полового влечения, гнева и т. д.»2. Он прямо называл ощущения, восприятия и представления «первыми сигналами действительности», делил человеческие типы на художественные и мыслительные и т. д.
В своих исследованиях И. П. Павлов фактически учитывал и психический ас пект высшей нервной деятельности.
Для того чтобы убедиться в этом, надо сопоставить, например, павловскую трактовку метода проб и ошибок с бихевиористической, торндайковской. По Торндайку, когда животное, посаженное в клетку, решает задачу (достать пищу, нахо дящуюся за решеткой), все сводится к тому, что животное производит различные хаотические движения до тех пор, пока, случайно открыв клетку, не завладеет пи щей. Весь процесс решения животным задачи состоит, таким образом, из движе ний и не заключает в себе ничего кроме двигательных реакций.
Совсем иначе анализирует этот процесс Павлов. Когда обезьяна, в процессе предшествующих проб, отдифференцировав палку как предмет определенной фор мы, так что эта форма стала сигнальным признаком для доставания пищи, плода, пытается недостаточно длинной палкой достать далеко расположенный плод, происходящее при этом не сводится, по Павлову, только к движению, не дости гающему определенной точки, а заключает также дифференцировку расстояния плода от животного и величины палки; новые признаки при этом дифференциру ются, т. е. выступают в ощущении (или восприятии) и приобретают сигнальное значение. В этом суть. Поэтому Павлов и говорит об элементарном или конкрет ном мышлении животных. В процессе действия у них совершается «познание» действительности, отражение ее в ощущениях и восприятиях. Процесс чувствен ного отражения действительности включен во все поведение животных. Без этого невозможно поведение животных, их приспособление к условиям жизни, и тем
* Так, в последние годы можно было услышать заявления, вовсе отгораживающие «строго объектив ный павловский метод» от всякого соприкосновения с субъективными психическими явлениями, как-то:ощущениями (см.: Иванов-Смоленский А. Г. Некоторые вопросы в изучении совместной дея тельности первой и второй сигнальных систем // Журнал высшей нервной деятельности. — М.:
Изд-во АН СССР, 1952. - Т. II, вып. 6. - С. 862-867). В работе «Интерорецепторы и учение о выс шей нервной деятельности» (Изд-во АН СССР, 1952) Э. Ш. Айрапетьянц, по существу, предлагает исключить понятие чувствительности из учения о высшей нервной деятельности, заменив его поня тием сигнализации. Небезынтересно, что тот же автор в сообщениях, посвященных тем же исследо ваниям, которые он подытоживает в вышеуказанной книге, прежде говорил об интерорецептивных ощущениях, более или менее отчетливо регистрируемых сознанием (см., например, его статью «Высшая нервная деятельность и интерорецепция» // Вестник Ленингр. ун-та. — 1946. — № 4-5). Основной смысл и, так сказать, «пафос» своих исследований он видел в том, что они открывают пу ти «к пониманию психологии подсознательного» (см.: Быков К. М., Айрапетьянц Э. Ш. Проба при ложения учения об интерорецепции к пониманию психологии подсознательного: Доклад на сове щании физиологов в Ленинграде, посвященном пятилетию со дня смерти И. П. Павлова // Тезисы докладов. — С. 3-4).
* Павлов И. П. Полн. собр. соч., т. III. кн. 2. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. - С. 335.
более невозможно поведение человека, его деятельность. Выключить роль чувст венного отражения действительности, как это пытаются сделать некоторые тол кователи Павлова, слишком ревностные блюстители девственной чистоты его учения, стремящиеся оградить его от греховного соприкосновения с чем-либо психическим, — значит, грубо искажая Павлова, свести его позицию к позиции Торндайка.
Вышеупомянутые толкователи Павлова, конечно, не отрицают наличия ощу щения не только у людей, но и у животных. Но ощущения, восприятия и т. д. представляются им субъективно переживаемыми явлениями, которые могут слу жить лишь индикаторами неких объективных физиологических процессов. В на учном познании последние якобы подставляются на место первых, которые после этого теряют всякое значение. Так, по-видимому, понимается ими павловское «наложение» психического на физиологическое и слитие их. Отношение этих толкователей к подлинному учению Павлова объективно таково же, как отноше ние некоторых неодарвинистов к Дарвину, которые укладывают теорию своего учителя в прокрустово ложе догматически принятой схемы, вытравляя из нее как раз то, что находится на стыке различных областей и таит в себе наибольшие воз можности дальнейшего роста науки.
Такое сопоставление с неодарвинизмом — не только внешняя аналогия. Оно касается и самого существа дела. Если не признавать отражения объективных ус ловий в образах, в ощущениях и восприятиях, то приспособленность ответных действий к условиям придется свести к «естественному отбору» адекватных реак ций из числа случайно возникающих, отбору, осуществляемому посредством тор можения реакций, не подкрепляемых действительностью, подобно тому как нео дарвинизм и отчасти дарвинизм вообще сводит объяснение приспособленности организма к среде к естественному отбору организмов. Неодарвинизм все сводит к отбору организмов, будучи не в состоянии объяснить их формирование усло виями жизни. В результате он вынужден рассматривать этот процесс как находя щийся целиком во власти случайности — случайных изменений (мутаций). По добно этому, в теории, которая отрывает действие от отражения действительности, безраздельной власти случайности неизбежно отдается процесс формирования действия, приспособленного к объективным условиям. Доказательство — теория Торндайка, согласно которой действие, отвечающее условиям, отбирается из числа совершенно случайных реакций, так как нет никакого «механизма», способного в процессе самого формирования действия закономерно приводить его в соответст вие с объективными условиями. Эта теория — точный аналог теории, объясняю щей приспособленность организмов к условиям их жизни исключительно естест венным отбором без всякого учета процессов обмена веществ между организмами и условиями их жизни, обусловливающими их формирование.
Павлов наметил другой путь, принципиально отличный от торндайковского. По Павлову, самый процесс формирования действия, отвечающего объективным условиям, по методу «проб и ошибок» выступает не как слепая игра случайно стей, а как закономерный процесс. Достигает этого Павлов как раз тем, что пока зывает, как в ходе действий животного совершается анализ и синтез, дифференцировка и генерализация раздражителей, отражаемых в ощущении, в конкретном «мышлении» животных.
Если, сосредоточившись на столь блистательно разрешенной задаче физиологи ческого анализа рефлекторной деятельности, Павлов не уделял такого внимания, как Сеченов, ее психологическому анализу, то это не значит, что в противополож ность последнему он игнорировал или даже отвергал роль образного отражения действительности в рефлекторной деятельности коры головного мозга. Фунда ментальное для павловской концепции положение о том, что ощущение, воспри ятие, представление суть «первые сигналы действительности», является прямым и непреложным доказательством того, что в этом вопросе у них единая линия; нет ни малейших оснований противопоставлять в этом вопросе Павлова Сеченову или Сеченова Павлову.
Принципиальные установки И. М. Сеченова и И. П. Павлова по вопросу о мес те психического отражения в деятельности мозга одни и те же, линия в этом во просе у них общая.
В это общее дело И. П. Павлов внес вклад, который трудно переоценить;он от крыл законы рефлекторной деятельности коры — создал учение о высшей нерв ной деятельности.
Учение о высшей нервной деятельности — это дисциплина, пограничная между физиологией и психологией; будучи физиологической дисциплиной по своему ме тоду, она вместе с тем по своим задачам относится к области психологии. Посколь ку ее конечная задача — объяснение психических явлений (возникновение ощуще ний в результате дифференцировки раздражителей и определение посредством сигнальных связей значения предметов и явлений действительности для жизни и деятельности индивида), постольку учение о высшей нервной деятельности пере ходит в область психологии, но никак не исчерпывает ее. Отношение учения о высшей нервной деятельности к психологии может быть сравнено с отношением биохимии (а не химии) к биологии. Павловское учение о высшей нервной дея тельности принадлежит к числу тех пограничных научных дисциплин, лежащих на стыке двух наук и образующих переход между ними, которые играют ведущую роль в современной системе научного знания. Роль учения о высшей нервной деятельности особенно велика, поскольку здесь идет речь о переходе от матери альных физиологических процессов к психическим, между которыми дуалисти ческое мировоззрение создает разрыв, пропасть.
Свое учение о высшей нервной деятельности, разработанное на животных, И. П. Павлов существенно расширил применительно к человеку своей мыслью о второй сигнальной системе действительности, взаимодействующей с первой и действующей по тем же физиологическим законам, что и она.
Введение в учение о высшей нервной деятельности второй сигнальной системы имеет существенное, можно сказать, принципиальное значение, потому что оно намечает программу физиологического объяснения сознания человека как продук та общественной жизни в его специфических особенностях.
Для второй сигнальной системы решающим является то, что раздражителем в ней является слово — средство общения, носитель абстракции и обобщения, ре альность мысли. Вместе с тем вторая сигнальная система, как и первая, — это не система внешних явлений, служащих раздражителями, а система рефлекторных связей в их физиологическом выражении; вторая сигнальная система — это не язык, не речь и не мышление, а принцип корковой деятельности, образующий физио логическую основу для их объяснения. Вторая сигнальная система — это не язык,
не слово как таковое, как единица языка, а та система связей и реакций, которые образуются на слово как раздражитель. Конкретное фактическое содержание по нятия о второй сигнальной системе заключается прежде всего в эксперименталь ном доказательстве того, что слово, как произносимое человеком, так и воздейст вующее на него и им воспринимаемое, прочно «заземлено» во всей органической жизнедеятельности человека. Слово, произносимое человеком, имеет своим «базальным компонентом» речедвигательные кинестезии, условно-рефлекторно свя занные со всей деятельностью коры. Слово — видимое и слышимое, восприни маемое человеком — является для него реальным раздражителем, способным при некоторых условиях стать более сильным, чем раздражитель «первосигнальный». Этот факт, установленный физиологическим исследованием, имеет фундамен тальное значение для понимания всей психологии человека'.
Три взаимосвязанные черты характеризуют павловскую физиологию голов ного мозга.
1. Павлов впервые создал физиологию головного мозга, его высшего отдела. Для понимания психической деятельности это имеет решающее значение. До Павлова физиологическому анализу подвергалось лишь ощущение; допавловская физио логия была физиологией органов чувств как периферических приборов — рецепто ров. Для Павлова сама кора представляет собой грандиозный орган чувствитель ности, состоящий из центральных корковых концов анализатора.
Как известно, Павлов рассматривает и так называемую двигательную зону ко ры как двигательный анализатор, т. е. тоже как орган чувствительности, анализи рующий сигналы, поступающие от движущегося органа. С другой стороны, так называемые чувствительные зоны коры неизбежно выполняют и двигательные функции, поскольку деятельность коры рефлекторна, конечным звеном ее явля ются двигательные эффекторные реакции. Это положение с необходимостью вы текает из всех работ Павлова и его школы, показывающих, что деятельность коры имеет рефлекторный характер. Представление о коре как органе чувствительно сти, как совокупности центральных корковых концов анализаторов преодолевает обособление периферического рецептора как органа чувствительности. Этим оно ведет к преодолению идеалистической теории ощущения Мюллера—Гельмгольца и создает предпосылки к ликвидации разрыва между ощущением, с одной сторо ны, и восприятием и мышлением — с другой. Это же положение преодолевает не только обособление периферического рецептора от центральных корковых при боров, но и обособление центральных корковых приборов коры мозга от воздей ствий на периферические рецепторы. Тем самым вся деятельность мозга ставится под контроль воздействий внешнего мира и исключает идеалистическое представ ление о якобы чисто «спонтанной» деятельности мозга.
Концепция коры, исходящая из учения об анализаторах, является необходи мой предпосылкой для реализации рефлекторного принципа во всей деятельности
Так, опыты К. М. Быкова и А. Т. Пшоника показали, что, если, например, прикладывать к руке теп ловой раздражитель — нагретую пластинку — и говорить испытуемому «холод», то, при упрочив шейся системе соответствующих условных связей, сосудистые реакции испытуемого будут следо вать за словесным раздражителем вопреки непосредственному раздражителю. См.: Быков К. М., Пшоник А. Т. О природе условного рефлекса // Физиологический журнал СССР. — 1949. — Т. XXXV — № 5. — С. 509-523. См. также Пшоник А. Т. Кора головного мозга и рецепторная функ ция организма. - М., 1952.
мозга. Легко таким образом понять все принципиальное значение такой концеп ции коры.
Различие концепций физиологии мозга и периферической физиологии органов чувств принципиальное.
«физиология органов чувств», ограничивающая свою компетенцию элемен тарными формами чувствительности, оставляла полную возможность идеалисти ческого истолкования всех «высших» психических процессов. «Физиология моз га» эту возможность исключает.
Недаром американские бихевиористы, выступающие против учения Павлова открыто (как, например, Газри) или маскируясь, причисляя себя к «неопавлов ской» школе (например, Халл и его последователи), направляют свои усилия именно на то, чтобы самые павловские понятия возбуждения, торможения, ирра диации и т. д., означающие у И. П. Павлова центральные и корковые процессы, представить как явления периферические. Они используют ту же перифериче скую концепцию, которую Мюллер и Гельмгольц проводили в учении о рецепторных функциях органов чувств. Подставляемое на место павловского учения пе риферическое, механистическое понимание «обусловливания» реакций в своей явной неспособности объяснить сложные формы поведения прямо ведет к тому, чтобы надстраивать над ними все более откровенные идеалистические концепции поведения, основанного якобы на «инсайте», и т. п.
2. Физиология мозга отличается от периферической физиологии рецепторов и эффекторов не только тем, где, согласно одной и другой теории, осуществляется основная деятельность нервного прибора, но и тем, в чем она заключается. И это главное. Согласно периферической теории, роль мозга сводится к элементарным функциям простой передачи возбуждения с рецептора на эффектор; перифериче ские же приборы — рецепторы и эффекторы, — совершенно очевидно, не могут выполнять функции, которые, по Павлову, выполняет мозг, кора.
Исследования Павлова и его школы показали, что мозг производит сложный анализ и синтез, дифференцировку и генерализацию раздражителей. Именно в этом — анализе и синтезе, дифференциации и генерализации — и состоит высшая нервная, или психическая, деятельность мозга. Посредством анализа, синтеза и т. д. и осуществляются взаимоотношения организма, индивида с окружающим миром. При этом анализ (высший), осуществляемый корой, это анализ раздражителей не только по их составу, но и по их значению для организма. Именно поэтому пав ловская физиология — это физиология поведения — деятельности, посредством которой осуществляются взаимоотношения индивида, организма с окружающей средой, а не только реакция отдельного органа — эффектора (как у американских представителей учения об обусловливании).
3. Объектом изучения Павлова была единая целостная деятельность коры — высшего отдела головного мозга, высшая нервная деятельность, одновременно и физиологическая и психическая. Эту единую высшую нервную деятельность И. П. Павлов подвергает последовательно физиологическому исследованию*. За дача его исследований — дать этой высшей нервной, т. е. материалистически
* «Мы... выйдя из физиологии, все время строго придерживаемся физиологической точки зрения и весь предмет исследуем и систематизируем только физиологически» (Павлов И. П. Поли. собр. соч. 1951. - Т. IV. - С. 22).
понятой психической деятельности физиологическое объяснение. Для этого он обращается к изучению динамики тех нервных процессов, посредством которых осуществляется рефлекторная деятельность коры — анализ, синтез, дифференцировка и генерализация раздражителей — и строит свою «настоящую» (как сам он ее квалифицирует) физиологию высшего отдела головного мозга.
Возбуждение и торможение — их иррадиация, концентрация и взаимная ин дукция — это те физиологические процессы, посредством которых осуществляется анализ, синтез и т. д. Функция, которую эти процессы выполняют, отражается в са мой физиологической характеристике корковых процессов и их динамики. Смена основных процессов — возбуждения и торможения — подчинена задаче, в разре шение которой они включены, — осуществлять взаимоотношения индивида с ус ловиями его жизни. Это наиболее ярко сказывается в том, что физически один и тот же раздражитель может из возбудителя определенной реакции превратиться в ее тормоз, если эта реакция не получила «подкрепления». Значит, самое свойство раздражителя быть возбудителем или тормозом определенных реакций зависит от поведенческого эффекта реакции на него. Этим совсем отчетливо и заостренно выражается то важнейшее положение, что нельзя понять деятельность мозга вне взаимодействия индивида с окружающим миром, не учитывая как воздействия мира на мозг, так и ответного действия индивида.
Вместе с тем все павловские законы нервных процессов суть внутренние, т. е. специфические физиологические законы. Законы иррадиации, концентрации и взаимной продукции определяют внутренние взаимоотношения нервных процес сов друг к другу. Этими внутренними соотношениями нервных процессов друг к другу и внутренними законами, их выражающими, опосредствованы все ответы индивида на внешние воздействия. Именно благодаря открытию этих внутрен них законов деятельности мозга, опосредствующих эффект всех внешних воздей ствий, детерминизм павловской рефлекторной теории приобретает не механисти ческий, а диалектико-материалистический характер. Не будь таких внутренних законов, определяющих внутренние взаимоотношения нервных корковых про цессов друг к другу, не было бы и физиологии головного мозга как науки.
Анализ учения И. П. Павлова о высшей нервной деятельности позволяет, как и анализ работ И. М. Сеченова, вычленить из их специального естественнонаучно го содержания общепринципиальный философский остов рефлекторной теории. Наиболее общее и принципиальное содержание рефлекторной теории, вычленя ющееся из работ И. М. Сеченова и И. П. Павлова, может быть кратко сформули ровано в следующих положениях.
1. Психические явления возникают в процессе взаимодействия индивида с внеш ним миром.
2. Психическая деятельность, в процессе которой возникают психические явле ния, это рефлекторная деятельность нервной системы, мозга. Рефлекторная теория Сеченова—Павлова касается не только физиологических основ психиче ской деятельности, но и ее самой.
Психическая деятельность как рефлекторная, отражательная есть деятельность аналитико-синтетическая.
3. В силу рефлекторного характера психической деятельности, психические яв ления — это отражение воздействующей на мозг реальной действительности.
4. Отражательная деятельность мозга детерминируется внешними условиями, действующими через посредство внутренних.
Таким образом, из конкретного естественнонаучного содержания рефлектор ной теории вычленяется общее теоретическое ядро, которое по своей внутренней логике, по своему объективному методологическому смыслу (независимо от лич ных взглядов И. М. Сеченова и И. П. Павлова в их исторической обусловлен ности) закономерно ведет к теории отражения и детерминизму в их диалектико-материалистическом понимании. Именно в силу этого рефлекторная теория, реализующая эти общие принципы в конкретном естественнонаучном содержа нии учения о деятельности мозга, приобрела такое фундаментальное значение для советской психологии. Надо, однако, все же различать специальную форму проявления общих философских принципов, в которой они выступают в рефлек торной теории деятельности мозга как физиологическом учении о высшей нерв ной деятельности, и самые эти философские принципы. Иначе создается воз можность подстановки частной формы проявления философских положений на место этих последних. Таким образом, на рефлекторную теорию деятельности мозга как теорию естественнонаучную переносится то, что является содержанием собственно философской теории, и роль этой последней маскируется. Так и полу чается, что принцип детерминизма сейчас сплошь и рядом выступает для психо логов как одно из положений рефлекторной теории в учении о высшей нервной деятельности, между тем как в действительности сама рефлекторная теория есть частное выражение принципа детерминизма диалектического материализма.
Опасность и вред такой подстановки на место общего философского принципа специальной формы его проявления в той или иной частной науке, в данном слу чае в учении о высшей нервной деятельности, заключается в том ложном положе нии, которое такая подстановка создает для других, смежных наук — в данном случае для психологии. Эта последняя ставится перед ложной альтернативой: ли бо вовсе не реализовать данного принципа, либо принять его в той специальной форме его проявления, которая специфична для другой науки; между тем как подлинная задача каждой науки, и психологии в том числе, состоит в том, чтобы найти для исходных философских принципов, общих для ряда наук, специфиче скую для данной науки форму их проявления. Общность принципов, которые, та ким образом, по-своему выступили бы в учении о высшей нервной деятельности и психологии, и есть единственно надежная основа для того, чтобы психология «наложилась» на учение о высшей нервной деятельности и сомкнулась с ним без ущерба для специфики каждой из этих наук.
Подводя итоги, надо отдать себе ясный отчет в следующем.
1. В реальном построении своего учения о высшей нервной деятельности И. П. Павлов, открыв внутренние физиологические законы нейродинамики, сде лал величайшего значения шаг, фактически ведущий к реализации диалектико-материалистического положения, согласно которому внешние причины дейст вуют через внутренние условия.
2. Эта общая методологическая сторона вопроса неразрывно связана с кон кретной, фактической. Нельзя думать, что «механизмы», открытые И. П. Павло вым и его школой, полностью, безостаточно объясняют деятельность человече ского сознания не только в общих, по и в специфических ее чертах. Думать так —
значит методологически стоять на механистических позициях, сводить специфи ческое к общему. Нередко в последнее время встречавшиеся попытки объяснения всех явлений посредством все одних и тех же схем, без всякого их развития, кон кретизации, изменения грозят придать оперированию павловским учением или, точнее, павловскими терминами и схемами налет вербальности и формализма. Когда вербализм или формализм бездумно штампует одними и теми же формула ми различные явления, не считаясь с их спецификой, он перестает быть только недомыслием или личной беспомощностью того или иного исследователя. Когда он связан с тенденцией абсолютизировать уже достигнутое в науке и превращать ее понятия в универсальные отмычки, он становится симптомом неблагополучия в науке и угрозой ее дальнейшему развитию. Как бы ни было велико уже достиг нутое, оно не должно закрывать пути дальнейшему исследованию, открытию все новых «механизмов» для объяснения новых явлений в их специфических особен ностях, в частности специфических особенностей все более высоких форм психи ческой деятельности. Менее всего при этом речь идет о недооценке общих поло жений рефлекторной теории; как раз здесь нами обобщение принципа рефлекторности было доведено до своего предела — до его совпадения с общим принципом детерминизма; в этой общей форме он универсален и распространяется на все яв ления. Речь идет и не об отрицании или умалении значения принципов павлов ской рефлекторной теории, а о том, чтобы формальным использованием резуль татов, относящихся к исследованным и действительно объясненным явлениям, не закрывать путей для дальнейшего исследования и подлинного, а не вербального объяснения специфических особенностей еще не изученных высших форм. Фети шизация уже достигнутого и застой в науке неразлучны.
Подлинная наука не стоит на месте; она, как мысль человека, находится в по стоянном движении. Она знает лишь временные стоянки. Она всегда в пути. Все уже сделанное — этап на этом пути, только ступенька для дальнейшего углубле ния в сущность явлений и восхождения на новые вершины знания.
2. Психическая деятельность как рефлекторная деятельность мозга
Рефлекторное понимание психической деятельности мозга необходимо влечет за собой новый подход к вопросу о «локализации» психических функций и новое понимание соотношения функции и структуры мозга. Рефлекторная теория выяв ляет неотделимость психической деятельности от мозга. Вместе с тем рефлектор- . ное понимание психической деятельности мозга исключает необходимость или даже возможность искать в мозгу «седалище» души, искать источник психиче ской деятельности внутри мозга, в его клеточном строении, отрывая, таким обра зом, психику от внешнего мира.
До Павлова безраздельно господствовало учение о локализации функций в ко ре, сложившееся в физиологической науке в 70-х гг. прошлого столетия. Основ ной недостаток допавловского учения о локализации психических функций в мозгу заключался в том, что оно соотносило психическую деятельность, лишен ную какой бы то ни было материальной физиологической характеристики, с ана томической структурой, точно так же лишенной какой бы то ни было физиологи ческой характеристики того, что в ней происходит.
Эта общая установка объединяла все допавловские учения о соотнесении пси хических функций и мозга, независимо от того, более узко или более широко ре шали они собственно локализационную проблему. Все расхождения между раз личными локализационными теориями допавловского периода — между Мари и его предшественниками, между Хэдом и предыдущими теориями — были второ- или третьестепенными расхождениями внутри одной общей концепции, которой противостоит сейчас концепция павловская.
Хотя это учение и связывало психику с мозгом, оно было пронизано дуализ мом, поскольку для него существовала, с одной стороны, материальная анатоми ческая структура мозга, с другой — лишенная всякого материального субстрата и физиологической характеристики, значит, чисто духовная, психическая деятель ность мозга. Дуализм — такова основная черта и основной порок этой концепции.
Непосредственное соотнесение психических процессов с мозговыми структу рами безотносительно к динамике совершающихся в них нервных процессов, по существу, исключало всякую возможность вскрыть материальный мозговой суб страт какого бы то ни было конкретного процесса, в характерных для каждого случая особенностях его протекания. С анатомическими структурами как таковы ми, безотносительно к совершающимся в них материальным физиологическим процессам, может связываться не определенный, конкретный процесс восприятия, а лишь восприятие вообще, общее понятие, категория или функция восприятия.
Каждый конкретный психический процесс связан с конкретным физиологиче ским процессом, с конкретной деятельностью или состоянием мозга. В силу этого объяснение психических процессов их зависимостью от структуры или зоны моз га как механизма не может быть продвинуто на реальные психические процессы (восприятия, мышления и т. д.). Эти последние, взятые в своей конкретности, вы ступали все же вне конкретной связи с деятельностью мозга, значит, как чисто ду ховная деятельность, для которой не может быть указано материальной основы.
Психика как функция мозга выступает в этой концепции, с одной стороны, как абстрактное, формальное образование, не как реальный процесс, а с другой сторо ны, трактуется очень примитивно — не как деятельность, всегда извне обуслов ленная, а лишь как отправление определенной ткани.
В силу того, далее, что психоморфологическая концепция соотносила психику с анатомическим строением мозга безотносительно к динамике его нервной дея тельности, психика неизбежно представлялась как детерминированная изнутри свойствами самого мозга, вне его отношения к внешнему миру. Психика человека отрывалась, таким образом, от условий его существования. Условия жизни могли выступить по отношению к психике разве лишь в качестве внешнего фактора. В таком случае психика представлялась якобы детерминированной, с одной сто роны, мозгом, с другой стороны — объективным миром; с одной — природными свойствами мозга, с другой — условиями общественной жизни. Проблема детер минации психического заводилась в тупик.
Это учение давало основание для того, чтобы, исходя из фактической неизмен ности строения мозга человека в ходе исторического развития человечества, умо заключать о неизменности сознания людей и, отрывая таким образом сознание от изменяющихся материальных условий общественной жизни людей, рассматри вать сознание как нечто косное, неизменное, внеисторическое. Вместе с тем уче ние о локализации таило в себе опасность грубого биологизаторства и открывало
путь расизму. Оно неизбежно толкало на то, чтобы объяснять различие сознания людей, стоящих на разных ступенях исторического развития, различием в строе нии их мозга и сводить его к органическому различию мозга людей разных наро дов, рас.
Если допустить, что результаты исторического развития речи и мышления, являющиеся, конечно, деятельностями мозга, откладываются в самих анатомиче ских структурах, то это неизбежно приводит к выводу, что народы, не прошедшие этого пути исторического развития мышления и речи, органически не способны овладеть соответствующими категориями, продуктами более позднего историче ского развития.
Попытка фиксировать историю человечества в структуре мозга означает, соб ственно, не столько «историзацию» учения о мозге, сколько биологизацию трак товки исторического развития. Вступив на этот путь, нетрудно докатиться и до расистских выводов.
Таким образом, недостаточно формально принять положение, что психика — функция мозга. Важно, как раскрывается это положение, какое конкретное содер жание в него вкладывается.
Психоморфологизм локализует психическую деятельность, лишенную какой бы то ни было физиологической характеристики, в морфологической структуре («зоне») без приурочения к ней какой-либо функциональной нервной деятельно сти. В действительности, сама психическая деятельность как высшая нервная деятельность имеет и свою физиологическую, нейродинамическую характеристи ку. Такую характеристику имеет вместе с тем в каждый данный момент и всякая морфологическая структура мозга, поскольку мозг — не мертвая вещь, кусок не живой природы, а функционирующий, работающий орган. В этой нейродинами-ческой характеристике морфологическая структура и физиологическая функция мозга и смыкаются, сливаются, совпадают, так что не приходится внешне их соот носить. Происходит в известном смысле «слитие», объединение физиологии и морфологии; функция и структура объединяются в «конструкции». Это объеди нение основывается не только на зависимости функции от структуры, но и на том, что образующиеся в процессе функционирования связи откладываются в струк туре, что формирование структуры само обусловлено функцией.
Конструкция — это структура в действии, не просто форма вещи, а структура органа, выполняющего определенные функции. Характеристика функциональ ной динамики «конструкции» — это и есть локализация в ней определенной функции.
Нет нужды специально останавливаться на павловском учении о локализации в более специальном смысле. Здесь можно совершенно отвлечься от специаль ного содержания павловских локализационных представлений. Должна ли быть принята более широкая или более узкая локализация функций в мозгу, надо ли относить к «периферическим» частям анализатора в коре человека наиболее эле ментарные, низшие или высшие функции и существуют ли вообще в коре человека эти периферические части анализатора — это вопросы не принципа, а факта. Во прос о более широкой или более узкой локализации решается, и притом по-разно му, для разных ступеней эволюции в зависимости от фактических данных. Прин ципиальное значение функциональной динамической локализации заключается в следующем: для объяснения любого конкретного психического процесса в каче
стве его материального (мозгового) «субстрата» должна заодно со структурой быть взята и приуроченная к ней функциональная физиологическая динамика — «кон струкция», по выражению И. П. Павлова, а не клеточная структура сама по себе, обособленная от физиологических процессов, в ней происходящих.
Если ряд установленных наукой фактов говорит против некоторых морфологи ческих предположений И. П. Павлова, во всяком случае против их распростране ния на мозг человека, то не только теоретические соображения, но и все извест ные нам факты говорят в пользу вышеприведенного принципиального положения.
В связи с этим определенным образом конкретизируется и само понимание психического как функции мозга.
В психоморфологической концепции функция означает, собственно, отправ ление клеточной ткани определенной структуры, целиком детерминированное ею изнутри. В динамической концепции функция, естественно, выступает как деятельность мозга, обусловленная воздействием извне. Психоморфологическая концепция, рассматривающая психическую деятельность как отправление мозга, в принципе совпадает с концепцией Мюллера—Гельмгольца, рассматривающей ощущение как отправление рецептора. Так же как в этой последней, и в психо морфологической концепции вульгарно-механистическое представление о пси хическом как отправлении органа оборачивается другой своей стороной как фи зиологический идеализм.
Таким образом, мозг, служащий для осуществления взаимодействия человека с миром, характеризуется как работающий орган, орган психической деятельно сти, структура которого связана с его функциями. Психическое как функция моз га не сводится к отправлению его клеточного аппарата, а выступает как внешне обусловленная деятельность мозга. То положение, что речь идет о деятельности мозга, обусловленной внешними воздействиями, а не об отправлении клеточной структуры, обусловленной лишь изнутри, никак, конечно, не исключает призна ния специфических особенностей строения мозга, сложившихся под влиянием внешних воздействий в ходе развития, и их роли как условия осуществляемой мозгом деятельности.
Из динамической концепции о локализации функций в мозгу вытекает необ ходимость коренного изменения и общего понимания психических функций или процессов. С морфологическими структурами или анатомическими зонами как таковыми, безотносительно к физиологическим процессам, в них совершающим ся, можно связать не определенный конкретный процесс, скажем, восприятие та ким-то человеком в данных условиях такого-то предмета, а в лучшем случае лишь восприятие «вообще» — категорию или «функцию» восприятия. Понятие функ ции как абстрактной формальной категории, сложившееся в конце прошлого сто летия в «функциональной психологии», — это естественное дополнение к устано вившемуся в 70-х гг. прошлого столетия в физиологической науке представле нию об анатомической зоне или морфологической структуре, взятой обособленно от ее функционально-динамического состояния как непосредственном «механиз ме» психических процессов. Психоморфологическое учение о локализации функций в мозгу и идеалистическая функциональная психология — это две взаимосвязанные части единой концепции. Динамическая локализация связана с представлением о психических процессах как рефлекторной деятельности мозга.
***
Рефлекторная теория деятельности мозга — это учение о тех нервных процессах или актах, посредством которых осуществляется взаимодействие организма, ин дивида с окружающим миром. Рефлекс — это осуществляемый нервной системой закономерный ответ организма на внешнее воздействие. Процесс, начинающийся с рецепции внешнего раздражения, продолжающийся нервными процессами цен трального аппарата, т. е. коры больших полушарий головного мозга, и заканчи вающийся ответной деятельностью индивида, — и есть рефлекторный процесс. Нервный путь, идущий от рецептора к рабочему органу, составляет, как известно, рефлекторную дугу. Она включает рецептор, нервные пути, идущие от него к моз гу (так называемые афферентные нервные пути), самый мозг, нервные пути, веду щие от него к рабочим органам (эффекторные пути), и самые эти органы, посред ством которых осуществляется ответ (эффекторы — мышцы, железы). Если под ответной деятельностью разуметь акт поведения, более или менее сложное дейст вие человека, то связь его с исходным воздействием представляет собой сложную ассоциацию рефлекторных дуг. Осуществляется эта связь в результате не одного рефлекса а системы рефлекторных актов.
Весь процесс взаимодействия начинается с воздействия внешнего раздражи теля на рецептор (орган чувств). Уже рецепция раздражителя — исходное усло вие адекватной реакции организма — сама является рефлекторным процессом, в котором рецепторы выполняют и функции эффекторов. (Современные исследо вания свидетельствуют о наличии в рецепторных приборах целого ряда эффе рентных нервных путей.) Воздействие внешнего раздражителя на рецептор влечет за собой включение в действие центрального коркового аппарата, а его импульсы изменяют возбудимость рецепторов1. Периферический рецептор и центральный корковый аппарат функционируют как единый прибор. Это фундаментальное положение и получило свое выражение в павловском понятии анализатора, пред восхищенном сеченовским пониманием чувствующего снаряда. Подлинный смысл его у Павлова заключается, несмотря на буквальный смысл слова «анализатор», конечно, не в обособлении аналитических функций коры от синтетической ее деятельности, а именно в объединении периферического рецептора и коры в еди ный прибор. Суть дела не просто в том, что в рецепции внешнего раздражителя участвуют и периферический рецептор и центральный корковый аппарат, а в со вместном действии периферического и центрального конца одного и того же при бора как единого целого. Этот единый прибор осуществляет и анализ, и синтез, и дифференцировку, и генерализацию раздражителей. Продуктом его аналитико-синтетической рефлекторной деятельности является ощущение или восприятие как образ вещи, служащей раздражителем.
* Еще С. Р. Рамон-и-Кахаль установил в составе зрительного нерва эфферентные волокна, оканчи вающиеся в сетчатке (1909). Е. Г. Школьник-Яррос (1955) исследовала нисходящие волокна, сле дующие из коры в подкорковый отдел зрительного анализатора. Согласно А. М. Гринштейну, нис ходящие к сетчатке волокна связаны с регуляцией процесса адаптации. Р. Гранит обнаружил изменение электрической активности ганглиозных клеток сетчатки под влиянием раздражения та-лямической области (1954). Обратное влияние центров на рецепторы было показано и для про-приоцепторов (Хант, 1952). Роль обратных влияний на слуховой рецептор в процессе слуховой адаптации отмечают Дэвис, Тасаки, Гольдштейн (1952). Важное значение в перестройке функционального состояния рецептора играет собственный про-приомускулярный аппарат, имеющийся в каждом анализаторе. Корковое представительство этого аппарата расположено в ядрах соответствующих анализаторов (Квасов, 1956).
Рефлекторная деятельность, вызываемая воздействием нового раздражителя, выражается прежде всего в ряде реакций, обеспечивающих лучшие условия для восприятия свойств внешнего раздражителя (например, рефлекторные движения глаза в сторону раздражителя, изменения диаметра зрачка и т. д.). Ориентировоч ный рефлекс — это прежде всего рефлекс на новый раздражитель, создающий благоприятные условия для выявления его свойств. Он сохраняет свое значение и при восприятии уже ранее действовавших раздражителей (движения глаз, про слеживающих контур предмета, и т. п.).
В процессе восприятия ориентировочные реакции организуются и складыва ются в определенные стереотипы, когда, например, вырабатываются и закрепля ются определенные «ходы», или «маршруты», движения глаза, ощупывающего предмет. Выработка в процессе индивидуального развития таких (генерализованных и стереотипизированных) «ходов» и «маршрутов» ориентировочных движе ний глаза и образует способность смотреть.
Способность смотреть, как и способность к любой психической деятельности, формируется в самом процессе этой деятельности.
Однако смотреть и видеть — не одно и то же: смотреть еще не значит видеть, хотя и нельзя видеть не смотря. Каждое ощущение и восприятие необходимо предполагает специфические для него рефлекторные реакции, а не только ориен тировочные. Ориентировочными рефлексами, общими для разных раздражите лей, очевидно, никак не объяснить специфичность различных ощущений.
Основное значение для каждого вида ощущений имеют специфичные для него рефлекторные реакции, как безусловные, так и условные.
В последнее время рядом исследований показана роль условных рефлексов в формировании ощущений (Гершуни, Быков, Пшоник и др.). Подтверждением этого же положения, по существу, являются и не связывавшиеся с учением об условных рефлексах многочисленные опыты со зрением. Например, давнишние опыты Страттона и последующие работы некоторых ученых доказали, что, если человеку надеть очки, переворачивающие изображение предметов вверх ногами, он по прошествии некоторого времени будет правильно воспринимать предметы. Опыты, доложенные на XIV Международном психологическом конгрессе в Мон реале, показали, что такой условно-рефлекторной перестройке поддается и цвето ощущение'.
Фактический материал исследований свидетельствует о существенной роли условных связей в формировании ощущений. Однако из этого никак не следует, что они состоят только из условных рефлексов. Как и все условные рефлексы, они имеют и безусловно-рефлекторную основу, состоящую из специфических для данного рецептора безусловных рефлексов. Раздражители, адекватные, как при нято говорить, тому или иному рецептору2, это и есть не что иное, как безуслов ные раздражители, а реакции на них глаза или другого анализатора это и есть без условные рефлексы, образующие основу рефлекторной деятельности каждого
* См. Koher Ivo Experiments with proonged optica Distortions // Ada Psychoogica. — Vo. XI. — № 1. — Amsterdam, 1955. — P. 176. См. также описание двух фильмов: Erismann Theodor and Koher Ivo Upright Vision through inverting Spectaces (p. 187) и Pronko N. H. and Snyder F. W. Vision with Spatia Inversion (p. 187-188) // Contemporary Psychoogy. - 1956. - Vo. 1. - № 6, June.
2 Следовало бы, собственно, говорить, наоборот, о рецепторах, адекватных определенным раздражи телям.
анализатора. Такой безусловной рефлекторной реакцией зрительного прибора является, например, разложение зрительного пурпура в светочувствительных клетках глаза, рефлекторно вызываемое воздействием света. Безусловные реф лексы, специфичные для данного рецептора, совместно с надстраивающейся над ними системой условно-рефлекторных реакций образуют единую рефлекторную деятельность анализатора. В силу этого единства и взаимосвязи можно, изменяя условные компоненты рефлекторной деятельности, изменять и ее конечный ре зультат. Изменяемость конечного результата в зависимости от изменения услов но-рефлекторного компонента деятельности анализатора никак, однако, не сви детельствует об отсутствии безусловной рефлекторной основы.
В системе единой рефлекторной деятельности анализаторов, начинающейся с воздействия внешнего раздражителя на рецептор, сохраняют свое значение и ори ентировочные реакции, но они занимают в ней подчиненное положение. Ориен тировочный рефлекс на индифферентные раздражители более или менее быстро угасает. В структуре условно-рефлекторной деятельности ориентировочный реф лекс восстанавливается, но уже в качестве реакции явно подчиненной, следу ющей за сигнальной функцией раздражителя. В структуре условного рефлекса ориентировочные реакции возникают на все изменения сигнального раздражите ля — как сильные, так и слабые. Слабые сигнальные раздражители в большей мере вызывают ориентировочные реакции, чем сильные несигнальные. Усиленные ори ентировочные реакции возникают, когда сигнальный раздражитель становится трудно дифференцируемым. Ведущая роль сигнального значения раздражителя и, значит, специфической условно-рефлекторной деятельности анализаторов про является и в том, что в опыте, при инструкции считать световые сигналы, сильные ориентировочные рефлексы возникают только на свет, а при инструкции считать звуки —только на звуковые раздражители*.
Таким образом, воздействие раздражителя на рецептор вызывает рефлектор ную деятельность соответствующего анализатора (т. е. рецептора и соединенного с ним афферентными и эфферентными нервными путями центрального корково го аппарата). Эта рефлекторная деятельность представляет собой сложнейшую систему специфических для каждого рецептора безусловных и условных рефлек сов, в которую включаются также и ориентировочные рефлексы, как безуслов ные, так и условные2. Внутри такой системы рефлексов между ориентировочны ми и специфическими условными рефлексами возникают сложные динамические отношения: сильный ориентировочный рефлекс на один раздражитель тормозит образование условных рефлексов на другие раздражители; если по ходу опыта индифферентный раздражитель, вызывающий на себя ориентировочный рефлекс, становится сигнальным, он переключает ориентировочный рефлекс с других, да же физически сильных, но индифферентных раздражителей на себя3; ослабление
См.: Соколов Е. Н. Высшая нервная деятельность и проблема восприятия // Вопросы психологии. — 1955. - № 1. - С. 62.
2 Ориентировочный рефлекс обычно характеризуется как реакция на новое. Но этим не определяет ся, что в отношении этого нового осуществляется в результате ориентировочной реакции. По сущест ву, ориентировочный рефлекс осуществляет первичное различение раздражителя. Констатируя, что что-то изменилось, что перед индивидом сейчас не то, что было раньше, ориентировочный рефлекс осуществляет, как и рефлекторная деятельность вообще, некий, пусть первичный, анализ ситуации. См.: Соколов Е. Н. Высшая нервная деятельность и проблема восприятия // Вопросы психологии. — 1955. - № 1.
сигнального раздражителя, делающее его трудно дифференцируемым, вызывает усиление ориентировочного рефлекса по отношению к нему и т. д. Общая карти на рефлекторной деятельности, таким образом, еще более усложняется1.
Такова в первом грубом приближении та сложная рефлекторная деятельность, которая своим жизненно важнейшим для индивида результатом имеет ощущение или восприятие.
Образ предмета является продуктом целой системы или ассоциации рефлек торных актов. Каждый из них изменяет положение воспринимающего по отноше нию к раздражителю, и лишь вся совокупность следующих друг за другом рефлек торных актов, вызываемых действием предмета на рецепторы и осуществляющих анализ и синтез, дифференцировку и генерализацию раздражителей, и образует ощущение. Образ, собственно, это и есть совокупность последовательно совер шающихся и друг с другом ассоциирующихся, смыкающихся в единое целое реф лекторных актов, в результате которых перед нами симультанно выступает вещь в многообразии ее сторон и свойств. (Построение образа в процессе зрения можно сравнить не с запечатлением изображения на фотопластинке, а с построением изображения в телевизоре, когда электронный луч, обегая изображение, последо вательно посылает электрические импульсы.) Образ существует, лишь поскольку длится рефлекторная деятельность мозга. Он неотделим от нее. Нигде поэтому не существует образа как такого идеального, которое было бы вовсе обособлено от материального процесса, от материальной деятельности мозга.
Никак не приходится внешне соотносить образ, психические явления с мате риальной деятельностью мозга и какими-то спекулятивными соображениями ре шать вопрос о том, как они соотносятся. Изучение реального процесса рефлек торной деятельности, возникающей в результате воздействия раздражителя на рецептор (орган чувств), прямо показывает, как в процессе рефлекторной дея тельности возникают психические явления. Они ее закономерный продукт
В результате этой рефлекторной деятельности раздражитель выступает отра женным в ощущении или восприятии. На отраженный в ощущении, в восприятии раздражитель в непрерывном потоке рефлекторной деятельности замыкаются новые рефлекторные реакции, и в этом потоке образуется ответ человека на воз действие внешнего мира — его действия, которыми он удовлетворяет свои по требности, изменяет мир.
Так же как чувственный образ предмета является продуктом сложнейшей аналитико-синтетической рефлекторной деятельности, так и действия людей — это более или менее сложный продукт целой совокупности рефлекторных дуг, замы кание которых требует образования связей двигательного (и речедвигательного) анализатора с зрительным, слуховым и т. д.
Осуществление любого действия посредством соответствующих движений (так называемых произвольных движений) предполагает образование связей меж ду потоком чувственных сигналов, поступающих по ходу движения в мозг от пере' Стоит теперь вспомнить ту наивную в своей простоте картину, которую рисовала нам по старинке рецепторная теория: внешний раздражитель воздействует на рецептор и в зависимости от его ка чества (длины волны и т. д.) вызывает те или иные изменения его состояния. Сведения об этих из менениях в состоянии рецептора по проводящим путям доносятся до мозга; мозг принимает эти «донесения» — и налицо ощущение! Как далека эта прямо-таки святая наивность от правды жизни со всей ее сложностью!
мешающегося органа, и потоком чувственных сигналов, идущих от воздействия внешних условий, в которых совершается действие, от предметов, на которые оно направлено. В силу этих связей и их обратимости, чувственные сигналы от пред метов и условий, в которых они находятся, начинают регулировать действия*.
В результате образования сложнейшей системы рефлекторных дуг образ того или иного предмета или явления (точнее — отображенный в нем предмет) высту пает как сигнал для того или иного действия2.
Следовательно, никак не приходится внешне соотносить психическую дея тельность с рефлекторной нервной деятельностью мозга и провозглашать их единство на основании каких-либо умозрительных соображений;прямое изуче ние фактического хода рефлекторной деятельности мозга показывает, как в про цессе этой деятельности, по ходу ее возникают психические явления — ощуще ния, восприятия и т. д. и как отраженные в них раздражители становятся сигнала ми деятельности животного или человека. Мы имеем, таким образом, перед собой фактически единую деятельность. Это психическая деятельность, так как в ней осуществляется отражение объектов, в ощущениях и восприятиях; это вместе с тем нервная деятельность материального органа — мозга, подчиненная всем зако нам динамики нервных процессов. Положение о неотделимости психических яв лений, психической деятельности от материальной нервной деятельности мозга приобретает очевидность и осязаемость; оно отчетливо выступает из всей сово купности реальных фактов и выделяется из них как их общий смысл и итог.
В последние годы у нас неоднократно ставился вопрос о месте психических явлений в рефлекторной деятельности и о реальной роли, выполняемой в ней об разом. Попытки решения этого вопроса не раз заводили в тупик. Это происходи ло прежде всего потому, что его пытались решить в рамках фиктивной схемы — одной рефлекторной дуги, в которую хотели втиснуть и построение образа пред мета и действие с ним человека.
Это была рефлекторная дуга «вообще», осуществляющаяся неизвестно в ка ком анализаторе и никак не объединяющая рефлекторные дуги разных анализа торов. В ней, естественно, никак не могли уместиться и построение образа пред мета и действие человека. Всякая попытка вклинить в рефлекторную дугу образ в качестве особого звена и сделать ее эффекторный конец зависимым от образа, не избежно грозила разрывом материальной непрерывности рефлекторного акта и идеалистической дематериализацией рефлекторной деятельности мозга.
Все становится на свои места и получает свое естественное разрешение, если отбросить эту фиктивную схему и обратиться к действительному процессу реф1 Павлов И. П. Физиологический механизм так называемых произвольных движений // Полн. собр. соч. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. - Т. III, ч. 2. - С. 315-319.
2 В силу этого И. П. Павлов и характеризовал ощущения, восприятия как сигналы действительности, а условный рефлекс, являющийся реакцией на сигнальный раздражитель, как явление не только физиологическое, но и психическое. «Существенный признак высшей нервной деятельности» И. П. Павлов усматривал именно в том, что в ней действуют сигнальные раздражители, и в том, что «они при определенных условиях меняют свое физиологическое действие» (Павлов И. П. Лекции о работе больших полушарий головного мозга // Полн. собр. соч., т. IV, 1951. — С. 30) (подчеркнуто нами. — С. Р.). Это возможно только в силу того, что высшая нервная деятельность есть деятель ность не только физиологическая, но и психическая. (Павлов И. П. Условный рефлекс // Полн. собр. соч. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. - Т. III, ч. 2. - С. 322.)
декторной деятельности в его реальной сложности как к потоку, состоящему из множества сложно взаимодействующих рефлекторных дуг.
Рефлекторная деятельность мозга вызывается раздражителем, выступающим сначала как физический агент. В ходе вызванной им рефлекторной деятельности возникает ощущение, и раздражитель, выступавший первоначально лишь как фи зический агент, принимает характер чувственно воспринимаемого объекта. Даль нейший ход рефлекторной деятельности совершается под воздействием этого чувственно отраженного посредством ощущения объекта (который не перестает при этом быть и физическим агентом). Таким образом, ощущение включается в поток рефлекторной деятельности.
Необходимой философской предпосылкой правильного решения вопроса о ре альной роли психических явлений, образа в рефлекторной деятельности служит при этом понимание того, что в этой деятельности сигналом является объект-раз дражитель. Когда его воздействие вызывает ощущение, это последнее опосредству ет зависимость дальнейшей рефлекторной деятельности от раздражителя. Сигнал в таком случае — это раздражитель, отраженный в ощущениях, воспринимаемый в качестве объекта. Благодаря отражению раздражителей и условий, в которых они выступают, раздражители в зависимости от условий меняют, говоря словами И. П. Павлова, свое физиологическое действие.
Признание реальной роли ощущений, восприятии, вообще психических явле ний в детерминации рефлекторной деятельности не вносит никакого субъекти визма в ее понимание в силу того, что — в соответствии с основной линией мате риалистического монизма в теории познания — ощущения, восприятия и т. д. — это отражения, образы реально существующих вещей. Поэтому действие ощуще ний и восприятии — это действие раскрывающихся перед познающим человеком вещей, отражением которых ощущения и восприятия являются'.
Рефлекторная деятельность дает два особенно жизненно важных результата:
отражение мира — непосредственное чувственное и опосредствованное словом — и действия человека, посредством которых он удовлетворяет свои потребности, реализует свои цели и соответственно преобразует действительность.
Между чувственным отражением и действием — этими двумя важнейшими итоговыми результатами рефлекторной деятельности — имеются существенные взаимоотношения. С одной стороны, чувственное отражение действительности — условий, в которых совершается действие, и предмета, на который оно направле но, — служит для регуляции действия. Вместе с тем именно через свое отношение к выполняемому человеком действию те или иные прежде индифферентные раз дражители приобретают сигнальное значение. С приобретением прежде индиф ферентным раздражителем сигнального значения чувствительность к нему повы шается (пороги снижаются); его анализ, более тонкая его дифференцировка осуще ствляется именно через связь с ответной деятельностью, по отношению к которой он имеет сигнальное значение. Для того чтобы два близких впечатления стали дифференцироваться, нужно, чтобы по ходу и задачам осуществляемой челове ком деятельности возникла потребность в их дифференцировке; при успешном
Раздражители, отраженные в ощущениях, естественно, могут вызывать реакции, которые не вызы вают раздражители, в ощущениях не отраженные. Это сказывается даже на таких явлениях, как адаптация. Судя по опытам (в лаборатории Е. Н. Соколова), адаптация возникает по отношению к слышимым звукам; по отношению к звукам полпороговым адаптация не создается.
выполнении этой деятельности дифферевдировка раздражителя получает «под<| крепление» со стороны действительности. !
Однако «подкрепление», необходимое для успешного осуществления рефлекторной деятельности, для рефлекторного построения чувственного образа предметов действительности, надо, очевидно, искать не только в конечном подкреплении действительностью реакций двигательного анализатора. Рефлекторная деятельность, осуществляющаяся, скажем, в зрительном анализаторе, получает «подкрепление» в рамках этой деятельности. Подкреплением для нее служит самое получение отчетливого образа предмета. Образ, в котором удовлетворяв ются «потребности» глаза, связанные с его функциями, образ, удовлетворяющий потребность в отчетливом видении, устраняющий необходимость в дальнейшем разглядывании, — это и есть подкрепление. Иначе говоря, успешное выполнении специфической для зрительного рецептора аналитико-синтетической деятельности видения служит подкреплением для ориентировочной деятельности смотре ния. То же и со слухом: само слышание, удовлетворение потребностей слуха, фор»;
мирующихся вместе с его функциями — выявлять свойства звука во всех ему:
свойственных отношениях: звуковысотных, ладовых, гармонических и т. д., — служит подкреплением слушания, прислушивания, вслушивания, т. е. всей активной работы действенного человеческого слуха.
Здесь, вероятно, первые истоки «теоретического» познания, эстетического созерцания и радости, с ними связанной, — радости познавать действительность, прослеживая ее очертания, созерцать красоту ее форм, воспринимать жизнь в полноте ее звучаний.
* * *
Рефлекторная теория как учение о замыкании связей теснейшим образом свя зана с учением об ассоциациях, означая при этом глубокое и принципиальное пре образование традиционной ассоциативной теории старого эмпиризма.
Первая отличительная особенность рефлекторного понимания ассоциаций за ключается в том, что ассоциация как целостный процесс, не только психический, но вместе с тем и физиологический, мыслится в виде связи не одних только цен тральных звеньев рефлексов и якобы только к ним приуроченных представлений, а цельных рефлекторных дуг. Это значит, что ассоциация — это не просто связь между двумя представлениями; реальными звеньями ассоциации являются взаи модействия индивида с миром, с объективной реальностью. Из этого исходного положения вытекает коренная перестройка всего традиционного учения об ассо циациях.
Ассоциация неотделима от условной (временной) связи как элементарной фор мы синтеза. Элементарной формой синтеза является условная (временная) связь между двумя раздражителями, образующаяся в процессе условно-рефлекторной деятельности (например, связь между компонентами комплексного раздражителя).
Ассоциация есть связь, образующаяся между сигнальным раздражителем и тем, что он сигнализирует'; она имеет, как правило, сигнальный характер и образует ся, если первый ее член сигнализирует событие, имеющее для нас жизненную знаПри изучении ряда цифр, слов и т. п. ассоциации между двумя членами ряда образуются, если пред шествующий член становится для нас сигналом того, чтобы ответить на него следующим членом ряда.
чимость как отвечающее нашим потребностям, интересам, задачам нашей дея тельности*.
Образование ассоциации — это, по существу, процесс, в котором одно явление приобретает значение сигнала другого явления2 Значимость событий, которая сигнализируется обстоятельствами, вступающими с ним в ассоциативную связь, «подкрепляет» ассоциацию. Чтобы ассоциативная связь образовалась, она долж на иметь для человека значение, смысл.
Мыслительные связи как смысловые нередко противопоставлялись ассоциа тивным как якобы бессмысленным, механическим. Основанием для такой трак товки ассоциаций явилось то обстоятельство, что образующаяся у человека при определенных условиях связь между двумя объектами или явлениями может быть несущественной для них. Однако образование этой связи между ними все же должно иметь смысл для индивида, у которого она устанавливается (так, но мер телефона, который мне надо набрать, чтобы связаться с нужным мне челове ком, несущественен для характеристики этого человека, но общение с ним долж но быть нужно мне, чтобы я запомнил номер его телефона). Постольку ассоциа ция — тоже осмысленная связь; утрачивая свой жизненный смысл для индивида, она угасает.
В силу своего сигнального характера, ассоциативная связь динамична: она об разуется (замыкается), угасает и при определенных условиях вновь восстанавли вается3. Обычно не бывает так, что прошлое либо постоянно нами помнится, либо никогда не вспоминается. Воспоминания иногда угасают, а потом вновь восста навливаются. Причина их исчезновения может заключаться не только в том, что мы не сталкиваемся с воздействиями, которые могли бы по ассоциации восста навливать эти воспоминания, но и в том, что связь между этими воздействиями и забытым угашена. Иногда все на каждом шагу напоминает нам о прошлом — любая мелочь, даже, казалось бы, лишь очень отдаленно с ним связанная, а в других слу' В качестве ассоциации из прочих условных связей иногда выделяют временную связь между двумя нейтральными раздражителями, подобную той, которая была констатирована в опытах Подкопаева и Нарбутовича (см.: Нарбутоёич И. О. и Подкопаев Н. А. Условный рефлекс как ассоциация // Тру ды физиологических лабораторий акад. И. П. Павлова. — 1936. — Т. VI, вып. 2.). Однако образовать связь между двумя «нейтральными» раздражителями (не пищевыми и т. п.) Подкопаеву и Нарбуто-вичу удалось, как известно, лишь введя новые, необычайные раздражители, т. е. вызвав по отношению к ним ориентировочный рефлекс, а это по существу значит, что второй раздражитель служил удовле творению «познавательной» потребности, возникающей с появлением первого, и эта связь была, та ким образом, сигнальной. Ее отличие от рефлекторных связей, образующихся, скажем, на пищевой раздражитель, заключалось, собственно, лишь в том, что рефлекторная деятельность, ее подкрепле ние и ее сигнальность осуществлялись в рамках «познавательной» деятельности анализаторов.
2 Мальчик Алеша Р., четырех лет, выходит с матерью в праздник на улицу, его внимание привлекают флаги. Ему говорят: «Сегодня праздник» и ведут к дяде Коле, где его ожидают угощение и всякие развлечения. По прошествии нескольких месяцев, выйдя на улицу и снова увидав флаги, он заявля ет: «Сегодня мы идем к дяде Коле». Флаг приобрел для него определенное значение: он стал сигна лом посещения дяди Коли и связанных с этим посещением развлечений и лакомств.
3 Намечая замысел функциональной психологии как психологии физиологического типа, Титченер характеризовал господствующую в то время ассоциативную психологию как психологию структур ную и анатомическую (о титченеровской концепции структурной и функциональной психологии см. Bentey Madison. The psychoogies caed «structura». Historica derivation // Psychoogies of 1925 // Ed. by Murchison. - 1928. - Part VI. - P. 383-384). В силу того что прежняя ассоциативная психология была связана с анатомо-морфологической концепцией, в которой на передний план вы ступила структура, а не деятельность, ассоциативные связи в прежней ассоциативной психологии мыслились как статические структурные связи. На самом деле это не так.
чаях ничто не оживляет в нас воспоминания — когда само прошлое для нас мерт во, когда оно утратило для нас былое значение.
И. П. Павлов утверждал, что ассоциация и условный рефлекс (условная или временная связь) «сливаются». Это верно в том смысле, что нельзя, как мы с са мого начала сказали, обособлять ассоциацию представлений от замыкания цель ных рефлекторных дуг. «Слитие» ассоциации с условной временной связью пре одолевает это обособление. Помимо того, оно позволяет видеть единство всего ряда разнообразных связей, начиная с тех, в которых не осознаются ни элементы в них входящие, ни самая их связь, а только конечный психологический эффект связывания (как, например, связь — «ассоциация» — зрительных и мышечных воздействий предмета, в результате которых воспринимается глубина), и кончая связями, в которых осознаются самые элементы, в них вступающие. (Именно эти последние связи между психологически данными элементами и являются ассо циациями в более узком, специфически психологическом значении этого термина.)
Только при таком объединении всех этих связей общие законы, их регулирую щие, выступают в своем истинном универсальном значении.
Связывая таким образом ассоциации с (условным) рефлекторным процессом, важно осознать следующее: условный рефлекс или временная связь в павловском их понимании отнюдь не соответствуют ассоциации в традиционном понимании старой эмпирической ассоциативной психологии.
Прежде всего образование условной (или временной) связи не зависит от од ной лишь смежности двух раздражителей во времени. Образование условного реф лекса не сводится к механической подстановке одного стимула на место другого просто в силу их временной смежности. Такое представление о «классическом павловском условном рефлексе», распространенное среди американских пред ставителей теории «обусловливания», не соответствует павловской концепции. Согласно последней, существеннейшую роль в образовании условной связи игра ет «подкрепление».
Таким образом, образование связей оказывается подчиненным взаимоотноше ниям индивида с окружающим миром. Тем самым преодолевается механицизм старой ассоциативной теории.
Новое, павловское понимание условной связи никак не может служить осно вой для старого понимания ассоциации. Для осуществления «слития» условной связи и ассоциации или наложения ассоциации на условную связь требуется, на оборот, коренное преобразование старого понятия ассоциации, построение новой ассоциативной теории.
Говоря о «слитии» ассоциации с условной связью, многие сейчас попросту сводят ассоциацию к замыкающейся в коре физиологической связи. Это неверно. Такое сведение означало бы упразднение ассоциации как психологического поня тия, а она должна быть сохранена как таковое. Замыкание связи в коре — это нервный, физиологический процесс (и без него ассоциации не бывает). Эта связь получает свое психологическое выражение, когда в результате замыкания нерв ной связи в коре (условный рефлекс в его физиологическом выражении) для че ловека замыкается связь отраженных в восприятии, представлении или мысли объектов. Эта связь и есть ассоциация в ее психологическом выражении'.
См. дальше о синтезе (формой которого является ассоциация) и анализе как физиологических и психологических понятиях.
Ассоциацию нельзя ни оторвать от целостного рефлекторного процесса, пси хологическим выражением которого она является, ни свести к одному лишь нерв ному, физиологическому факту замыкания нервной связи в коре. Таким образом, понятие ассоциации должно быть сохранено в психологии; вместе с тем оно долж но быть преобразовано. Разработка психологической теории ассоциаций на базе (Ьизиологического учения об условных связях — одна из важных очередных задач психологической науки. Ее разрешение должно привести к формулировке ряда общих закономерностей психической деятельности, которые сейчас обычно ис кусственно втискиваются в главу о памяти.
***
Рефлекторная, отражательная деятельность мозга — это деятельность аналитико-синтетическая. Анализ и синтез образуют ее основной состав, ее остов. Замыкание связей, ассоциаций — это наиболее общая форма синтеза аналитиче ски выделяемых элементов. Ощущение и восприятие — чувственный образ вещей и явлений окружающего мира — возникают в результате анализа (и синтеза), спе циальной дифференцировки (и генерализации) раздражителей. С возникновени ем ощущений и восприятии воздействующие на мозг раздражители выступают в качестве объектов; анализ и синтез объектов приобретают психологическое содер жание. Переходя в анализ и синтез объектов, их чувственных качеств, физиоло гический анализ и синтез раздражителей, не переставая, конечно, оставаться и физиологическими процессами, становятся процессами психологическими, харак теризующими процесс познания в целом, начиная с чувственных его форм.
Наличие и в чувственном отражении анализа и синтеза означает, что вопреки кантианской философии и вюрцбургской психологии отношения отражаются не только мышлением, но и чувственным восприятием. Восприятие, как созерцание вещей и явлений действительности в их связях и отношениях, и чувственное мышление как деятельность, выявляющая эти связи и отношения в чувственном содержании действительности, непрерывно переходят друг в друга. В реальном процессе познания мы имеем переход восприятия в мышление, мышления в вос приятие.
Дальнейший переход анализа и синтеза как деятельностей, характерных для познавательного процесса в целом, к анализу и синтезу как операциям собственно мышления обусловлен переходом от анализа и синтеза непосредственных чувст венных образов к анализу и синтеза словесных «образов»'.
В психической деятельности человека существенную роль играют словесные («второсигнальные») ассоциации. Под словесными ассоциациями при этом разумеются ассоциации не между словами (по созвучию и т. п.), а между обозначаемыми ими предметами или явлениями, так же как образные («первосигнальиые») ассоциации — это ассоциации не между образами, а между предметами, отра жением которых они являются.
' В попытке понять мышление как движение анализа и синтеза в их взаимосвязи некоторые психоло ги усматривают не более, не менее как сведение мышления к физиологическим закономерностям, отказ от его психологической трактовки. Анализ и синтез, таким образом, вовсе изгоняются из пси хологической концепции мышления; они признаются исключительным достоянием учения о выс шей нервной деятельности как учения физиологического. С другой стороны, некоторые физиологи объявляют, что понятия анализа и синтеза, которыми оперирует павловское учение о высшей нерв ной деятельности, не имеют якобы ничего общего с понятиями анализа и синтеза, с которыми имеет дело психология. И одно и другое, как видим, неверно. Психологические понятия анализа и синтеза не сводятся к физиологическим, но не могут быть обособлены от них. Поэтому психологическая Объективация мысли в слове является необходимой предпосылкой для распространения на мышление рефлекторного анализа. Мышление, оперирующее с мыслительным материалом, объективированным в слове, всегда есть взаимодействие мыслящего субъекта с объективированным в слове содержанием знания. Распространить принципы, лежащие в основе рефлекторной концепции, на мышление — это не значит свести мышление к элементарным рефлексам, утратив, таким образом, его специфику; это значит понять его как взаимодействие познающего человека с объективированными в слове итогами общественного опыта, как общение человека с человечеством.
На каждой ступени познания характер анализа, синтеза, обобщения изменяется в зависимости от того, что анализируется, синтезируется, обобщается. (Очень показательно это выступает, например, при сопоставлении первосигнальной генерализации и понятийного обобщения.) В свою очередь и самый переход к новой ступени познания совершается в результате анализа, синтеза, обобщения содержания предшествующей ступени. Вместе с тем наличие одних и тех же общих процессов анализа, синтеза и обобщения — хотя и выступающих в различных специальных формах — на всех ступенях познания обусловливает единство познава тельного процесса, своей реальной основой имеющее единство его объекта — бытия, раскрывающегося в процессе познания. В силу единства познавательного процесса, выражающегося в этой общности основных его операций на всем протяжении процесса, падает дуалистическое противопоставление чувственного познания и рационального, падают эмпиризм и рационализм. Вместе с тем различие ступеней познания сохраняется. На каждой ступени оно выступает в качественном своеобразии анализа, синтеза, обобщения'.
Вводя понятия анализа, синтеза, обобщения в психологическое исследование мышления, нельзя не поставить вопроса о том, как эти понятия в психологиче ском исследовании соотносятся с понятиями анализа, синтеза, обобщения, кото рыми оперируют логика и теория познания.
Ответ на этот вопрос вытекает из того, что уже было сказано о взаимоотноше нии психологии мышления и логики. Логика и психология мышления относятся к тому же познавательному процессу; психология мышления исследует этот про цесс в закономерностях его протекания, в закономерных зависимостях результата этого процесса от условий, в которых он совершается; логика фиксирует соотноше ния между мыслями — результатами познавательного процесса, которые имеют место, когда мышление оказывается адекватным бытию. В соответствии с этим логика изучает соотношения различных продуктов познания в системе знания в смысле уровня заключенного в них анализа; теория научного познания (эпистемология) изучает эти же соотношения на различных этапах исторического разви тия знания; психология же изучает анализирование и синтезирование как мысли тельные процессы или деятельности индивида в причинных закономерностях их протекания (см. выше, гл. II, общая часть, § 2).
теория мышления как аналитико-синтетической деятельности «накладывается» на физиологиче скую трактовку анализа и синтеза и вместе с тем не сводится к ней. ' Специфические формы анализа и синтеза, характерные для абстрактного мышления, проанализи рованы нами выше (см. гл. II). Основная отличительная особенность анализа в области мышления заключается в том, что он переходит в абстракцию, направленную на выделение явления в чистом гиде, т. е. в абстракцию от привходящих, сторонних обстоятельств, которые осложняют явление и маскируют его существенные закономерности.
Анализ и синтез (и производные от них абстракция и обобщение) — основные процессы мышления. Закономерности их протекания и закономерные соотноше ния между ними — основные внутренние законы мыслительной деятельности.
Смысл такой постановки вопроса заключается, конечно, совсем не в том, что бы свести все конкретные мыслительные операции (арифметические, геометри ческие и т. д.) к этим общим категориям, утеряв, таким образом, их многообраз ную специфику. Каждая из многообразных мыслительных операций должна быть понята и объяснена в своей конкретной специфичности. Но нельзя построить об щую теорию мышления, не вскрыв и то общее, что объединяет все эти частные операции, не поняв каждую частную операцию как специфическую форму прояв ления общего. Для того чтобы построить общую теорию мышления, надо понять каждую частную мыслительную операцию как результат движения и специфиче скую форму проявления одних и тех же общих им процессов анализа и синтеза, абстракции и обобщения и показать, как сам анализ и синтез (и производные от них абстракция и обобщение) приобретают каждый раз новые специфические фор мы. В ходе такого исследования мышления специальные мыслительные операции должны выступить как частные формы анализа и синтеза, как результат их дви жения; с другой стороны, самый анализ, синтез и т. д. должен применительно к соответствующим объектам и условиям выступить в виде этих частных опера ций. Этим определяется программа, общее направление психологической теории мышления.
Исходным и определяющим для этой теории является то, уже выше сформу лированное положение, что основной способ существования психического — это его существование как деятельности, как процесса. Раскрытие закономерностей мышления как процесса является поэтому основной задачей психологического исследования. Все «образования» умственной деятельности, будь то образы, по нятия или уже сложившиеся способы действия, операции, так называемые умст венные действия, — должны быть в психологическом исследовании раскрыты как результаты психических процессов, как производные от этих последних.
В этом положении ничего, по существу, не меняет тот, сам по себе, конечно, фундаментальный факт, что человек в ходе своей умственной деятельности, в процессе общения, обучения усваивает знания, истины, принципы и способы действия, выработанные человечеством в ходе его общественно-исторического развития. Усвоение по внутренней психологической, а не только результативной своей характеристике (сводящейся к голому факту наличия определенных зна ний, их усвоенности) само есть их анализирование, синтезирование и обобщение, и именно эта деятельность должна быть предметом психологического исследова ния при изучении усвоения знаний. Знания, за которыми не стоит собственная аналитико-синтетическая, обобщающая работа мысли, — это формальные знания. Когда говорят, что человек как индивид не открывает, а лишь усваивает уже до бытые человечеством знания (хотя есть люди, которые сами их добывают), то это, собственно, значит лишь то, что он не открывает их для человечества; но лично Для себя он все же должен их открыть.
Концепция, которая исходит из исследования мышления как процесса, как Деятельности (анализирования, синтезирования, обобщения) и изучает все мыс лительные образования как результаты мыслительной деятельности, раскрывая за всеми ее продуктами процесс, закономерно к ним приводящий, коренным обра зом Противостоит концепциям, принимающим результат мыслительной деятель ности как исходное, данное.
Только первая из этих концепций в состоянии выйти за пределы феноменалистических описаний, голых констатации и дать подлинное объяснение мыслительной деятельности и ее результатов.
Доказательством этому может служить гештальтистская теория (получившая особенно законченное и утонченное выражение в книге Вертгеймера «О продук тивном мышлении»)'. Первая особенно примечательная ее черта заключается именно в том, что в ней все сводится к соотношению так или иначе структуриро ванных «ситуаций», которые человек видит перед собой как данное; из поля зрения вовсе исчезает процесс, та мыслительная деятельность (анализирования, син тезирования, обобщения), в результате которой человек так или иначе видит си туацию, геометрический чертеж и т. д.
Такой подход неизбежно приводит к голому феноменологическому описанию последовательно выступающих итогов мыслительной деятельности без раскры тия условий и путей, которые к ним приводят, к констатации того факта, что че ловек сначала «видит» ситуацию, чертеж и т. п. так-то, а потом «увидел» объек тивно ту же ситуацию иначе, в иной структуре, без надлежащего объяснения того, почему это произошло. Между тем исследования2 показывают, что динамика раз личного «видения» одного и того же чертежа производив от хода мыслительной деятельности, в которую этот чертеж включается. То или иное «видение» черте жа, выделение то одной, то другой линии и объединение выделившихся линий в ту или иную фигуру закономерно определяются анализом условий задачи. Этот анализ осуществляется через соотнесение условий задачи с ее требованиями, т. е. через синтетический акт. Выделение одних или других линий, объединение их в одни или другие фигуры при разном «видении» — это результат чувственного анализа и синтеза.
Чувственный анализ и синтез чертежа и отвлеченный, понятийный анализ и синтез условий и требований задачи представляют собой, по существу, единый про цесс, протекающий одновременно на разных уровнях. В нем ничего нельзя понять, если обособить друг от друга чувственное и логическое, восприятие и мышление.
Только обратившись к изучению этой сложной аналитико-синтетической дея тельности, можно вскрыть объективные закономерности мышления. Необходи мость за каждым внешним результатом вскрывать в психологическом исследова нии психический процесс, за ним непосредственно скрывающийся, выступает еще острей при анализе бихевиористических теорий.
В порядке иллюстрации возьмем центральное для бихевиоризма понятие «пе реноса». В бихевиористской концепции это понятие имеет ясный смысл. Перенос здесь означает, что определенный способ действия, имевший место в одной ситуа ции, при решении одной задачи, выступает затем в другой ситуации, при решении Другой задачи. Это простая констатация непосредственно внешне наблюдаемого факта и больше ничего. Бихевиористу ничего другого и не надо. Он ограничива ется феноменологической констатацией факта и не ищет его объяснения, потому что исходит из позитивистской, прагматической методологии. Он не стремится
' WertheimerM. Productive Thinking. - New York and London, 1945. Мы имеем в виду работы, которые будут освещены в другой пашен книге, специально посвященной проблеме мышления и путям ее психологического исследования.
проникнуть во внутреннее содержание поведения и осуществить его психологи ческий анализ, поскольку для радикального бихевиориста принципиально суще ствуют лишь внешние реакции.
Но что означает это понятие переноса в системе нашего философского и пси хологического мышления, если выдавать его за нечто большее, чем констатацию внешнего факта, еще ждущего психологического анализа? Оно означает подмену характеристики мыслительной деятельности констатацией ее результата (неиз вестно как, т. е. в ходе какого процесса сложившегося). Перенос принципа или способа действия с одной задачи на другую — это результат, за которым стоит процесс, требующий своего изучения. За переносом стоит обобщение', которое в свою очередь является производным от анализа и синтеза. «Перенос» ничего не объясняет, он обозначает факт, который сам требует психологического объясне ния. Как показывают проводящиеся в последнее время у нас исследования, пере нос решения с одной задачи (вспомогательной) на другую (основную) осуществля ется лишь в результате включения их обеих в одну общую аналитико-синтетическую деятельность. Такой перенос предполагает соотнесение обеих задач (синте тический акт) и анализ условий одной из них, исходя из требований другой. В двух (в каком-то отношении все же разных) задачах можно увидеть одну и ту же задачу, допускающую одно и то же решение, если проанализировать каждую так, чтобы выделить в них общее. Принцип, способ действия, мысль не лежат, как вещь, готовые, данные так, чтобы можно было, обнаружив их в одном месте, про сто перенести затем в другое место. Перенос, выдаваемый за объяснение мыш ления (решения задач), превращается в метафору, в образное, метафорическое выражение. Его подлинный прямой смысл должно раскрыть психологическое исследование, а это можно сделать, лишь вскрыв процесс, который стоит за пере носом.
Для того чтобы можно было объяснить результаты мышления «переносом», надо сперва объяснить самый «перенос» закономерным ходом мыслительной дея тельности. Главная работа мысли при переносе решения с одной задачи на дру гую — это работа по анализу последней. От степени ее проанализированности за висит быстрота, легкость переноса на нее принципа решения, заключенного во вспомогательной задаче. Этот установленный проводящимся у нас исследова нием (К. А. Славской) факт с полной определенностью свидетельствует о невоз можности объяснить мыслительную деятельность (решение задачи) «переносом» принципа, как бы перемещением его — наподобие вещи — с места на место, не объяснив самого «переноса» ходом мыслительной деятельности, которая к этому результату (решению) приводит.
Нет смысла задерживаться на детальном раскрытии результатов исследований «переноса» решения. Это лишь небольшая иллюстрация, которая дается здесь только для того, чтобы подчеркнуть общую принципиальную линию — направ ленность психологического исследования прежде всего на изучение мышления как процесса, как аналитико-синтетической деятельности. Речь идет при этом не просто о признании одного, хотя бы и очень важного, положения о процессе как
' В этой связи нельзя не учесть павловской трактовки «транспозиции» (во II и III томах «Павлов ских сред»). За транспозицией одной и той же формы И. П. Павлов вскрывает обобщение отноше ний — пространственных, временных (например, обобщение по «прерывистости»). См. «Павлов ские среды», т. III, с. 392 и др.
основном способе существования психического; речь идет об основной линии пси хологического исследования, о его главном направлении, о системе психологиче ского думания.
3. Соотношение психического и нервного в рефлекторной деятельности мозга
Анализ рефлекторной нервной деятельности мозга показывает, что в ходе этой деятельности возникают новые — психические явления (ощущения, восприятия и т. д.). Тем самым закономерно возникает новый объект исследования и встают новые задачи его изучения — задачи психологии. Самый ход рефлекторной дея тельности закономерно приводит к возникновению психических явлений; значит, самые результаты физиологического изучения высшей нервной деятельности при водят к необходимости его продолжения в новой форме — исследования психоло гического.
Рефлекторная деятельность коры — это одновременно деятельность и нерв ная, и вместе с тем психическая; и та и другая — это одна и та же отражательная деятельность мозга, рассматриваемая в разных отношениях. Всякая психическая деятельность есть вместе с тем нервная деятельность; высшая нервная деятель ность есть вместе с тем психическая деятельность. Поэтому возникает задача ее изучения не только в качестве нервной, определяемой физиологическими закона ми нервной динамики (процессов возбуждения и торможения, их иррадиации, концентрации и взаимной индукции), но и в качестве психической (как воспри ятия, запоминания или мышления и т. д.).
Каждая наука изучает явления действительности в специфической для данной науки системе связей и отношений. Для физиологии действительность выступает как совокупность раздражителей, воздействующих на мозг, на анализаторы; для психологии — в качестве объектов. (То, что для физиологии мир выступает в ка честве раздражителей, а в качестве объектов мир выступает для психологии, не исключает того, что предметом не только физиологического, но и психологиче ского исследования могут быть также сигнальные раздражители, т. е. раздражите ли, взятые в качестве сигналов, а не собственно раздражителей.)
Сначала — до возникновения организма, способного реагировать на раздражи тели, — бытие, действительность существует в виде процессов и вещей. С возник новением организмов явления материального мира (вещи, процессы) выступают соотносительно с организмами, на которые они воздействуют, и в качестве раз дражителей. Это взаимодействие совершается в «онтологическом» плане. Пока вещи выступают только в качестве раздражителей, еще отсутствует гносеологиче ский план; здесь нет еще ни объектов, ни субъекта в собственном смысле слова. В процессе воздействия раздражителей на организмы, обладающие рецепторами (анализаторами, органами чувств), и их ответной деятельности возникают ощу щения. Появление ощущений означает появление психики.
Раздражители, отраженные в ощущении, могут действовать в качестве сигна лов, не осознаваясь как объекты. Экспериментальным доказательством этого по ложения являются опыты, свидетельствующие о том, что испытуемый может пра вильно реагировать на чувственный сигнал, не осознавая сигнала, на который он отвечает (Э. Торндайк, Л. И. Котляревский и др.). Явления (вещи, процессы),
служащие раздражителями и выступающие по отношению к организму, его орга нам (анализаторам) в качестве таковых, осознаются, когда они выступают в каче стве объектов. Осознание вещи или явления как объекта связано с переходом от ощущения, служащего только сигналом для действия, для реакции, к ощущению и восприятию как образу предмета (или явления)'.
Собственно сознание (в отличие от психического вообще) начинается с появ лением образа предмета (объекта) в специальном гносеологическом значении это го термина.
Поскольку психическая деятельность есть рефлекторная деятельность мозга, на нее распространяются все законы высшей нервной деятельности; без их при влечения объяснение психических явлений не может быть полностью осуществ лено. Психологическое исследование должно, следовательно, выступить не как нечто, что может быть противопоставлено физиологическому изучению высшей нервной деятельности и, таким образом, обособлено от него, а как его закономер ное продолжение, сохраняющее и использующее при объяснении психических явлений все результаты физиологического исследования нейродинамики. Вместе с тем в психологическом исследовании те же процессы, которые изучает физио логическое учение о высшей нервной деятельности, выявляются в новом специ фическом качестве. Взятые в этом новом качестве, они детерминируются отноше ниями, от которых абстрагируется физиология.
Так, например, заучивание, т. е. определенным образом организованное запо минание, рассматриваемое в физиологическом плане, есть организация подачи воздействующих на мозг раздражителей (концентрированных или распределен ных и т. д.). Поэтому на процесс заучивания (точнее, на процесс, который в другом плане выступает в качестве заучивания) распространяются все законы нейроди намики корковых процессов. Однако, объясняя результат заучивания действием этих закономерностей, мы берем его не в качестве заучивания. Например, вопросы о том, работает ли ученик равномерно в течение всего года или сосредоточивает работу над учебным материалом на предэкзаменационном периоде, и о том, как распределяются раздражители, воздействующие на мозг, и как то или иное их распределение влияет на его работу, — это явно разные вопросы. Вторая его по становка абстрагируется от целого ряда взаимоотношений, которые включает первая. Физиология как таковая при рассмотрении явлений в свойственном ей аспекте, не знает и не должна знать заучивания как такового, как учебной дея тельности человека. Когда тот же процесс, который в физиологическом плане представляет собой ответ мозга на определенным образом организованную по' «Сигнал» и «образ» характеризуют ощущение в двух разных планах. (Точнее, сигналом вообще яв ляется не ощущение как таковое, а ощущаемый раздражитель.) Понятие «образ» выражает отноше ние ощущения (восприятия и т. д.) к объективной реальности; понятие «сигнал» — отношение двух ощущаемых (воспринимаемых и т. д.) реальностей в их связи с действием, которое они обусловли вают. Поскольку благодаря ощущению раздражитель как физический (химический) агент превра щается в ощущаемый раздражитель, можно охарактеризовать ощущение и в его отношении к раз дражителю — а не только к объекту - термином «образ», выделив затем образ в его гносеологическом отношении к объекту как сознательный образ или образ осознаваемого предмета. Таким образом, ощущение и т. д. в его отношении к объективной реальности, к вещи всегда есть «образ» этой по следней независимо от того, выступает ли она как объект или как неосознаваемый в качестве тако вого раздражитель. Более специальное содержание понятия образа связано со специфической сфе рой познавательного отношения субъекта к осознаваемому объекту.
дачу раздражителей, выступает в качестве заучивания, неизбежно выступают новые зависимости запоминания от деятельности человека и тех отношений, в которые в ходе этой деятельности он вступает, к тому, что им запоминается.
Для организации деятельности человека знание именно этих зависимостей и закономерностей, которым они подчиняются, практически особенно важно. Задача их раскрытия падает на психологию.
При распространении на психическую деятельность действия физиологиче ских законов высшей нервной деятельности (законов нейродинамики нервных процессов) психические явления выступают как эффект действия физиологиче ских законов. Говоря, что психические явления выступают как эффект действия физиологических законов, мы лишь в другой форме выражаем то положение, что физиологические законы высшей нервной деятельности распространяются на психические явления. Это последнее утверждение в спою очередь предполагает, что высшая нервная деятельность и психическая деятельность — это одна и та же деятельность. Так же, например, при распространении законов химии на физио логические, вообще биологические явления (биохимия), эти последние выступают как эффект действия химических закономерностей. При этом, однако, физиоло гические процессы представляют собой новую, своеобразную форму проявления химических закономерностей, и именно эта новая, специфическая форма их про явления выступает в законах физиологии.
Подобно этому, физиологические законы нейродинамики, распространяя свое действие на психические явления, получают в них новую, своеобразную форму проявления, а эта новая специфическая форма их проявления получает свое выра жение в законах психологии.
Иными словами, психические явления остаются своеобразными психическими явлениями и вместе с тем выступают как форма проявления физиологических за кономерностей, подобно тому как физиологические явления остаются таковыми, выступая в результате биохимических исследований и как форма проявления за кономерностей химии.
В результате раскрытия биохимической природы физиологических явлений происходит не их исчезновение как явлений специфических, а углубление наших знаний о них. Как бы глубоко ни были вскрыты биохимические закономерности замыкания корковых связей и пищеварения, рефлексы не перестанут быть реф лексами, а пищеварение — пищеварением.
С прогрессом биохимии пищеварения знание этого процесса, конечно, углу бится, он выступит как специфический эффект химических реакций, но останется при этом специфической формой их проявления, останется процессом пищеваре ния, в этой специфической своей форме характеризующим жизнь живых существ, а не реакции химических элементов.
Подобно этому, закономерные зависимости, устанавливаемые психологиче ским исследованием, могут в результате нейродинамического анализа выступить как эффект действия нейродинамических законов высшей нервной деятельности. Этим не упраздняется специфичность психических явлений, и в частности их за висимость у человека от общественных условий его жизни. От того, что психиче ские явления выступают как эффект, производный от действия нейродинамиче ских закономерностей высшей нервной деятельности, знание законов, устанавли ваемых психологическим исследованием, не теряет своего значения. Мало того,
само физиологическое исследование, направленное на нейродинамическое объ яснение психических явлений, исходит из данных психологии.
Таково вообще соотношение между законами низших и высших форм движе ния материи, между «ниже» и «выше» лежащими областями научного исследова ния. Распространение более общих закономерностей «ниже» лежащих областей на области более специальные не исключает необходимости раскрытия специфи ческих законов этих последних. «Выше» лежащие области в системе наук ставят задачи перед «ниже» лежащими, а последние доставляют средства для их разре шения: первые очерчивают подлежащие объяснению явления, вторые служат для их объяснения.
Взаимоотношения психологии и физиологического учения о высшей нервной деятельности укладываются также в общие рамки взаимоотношений между «ни же» и «выше» лежащими областями научного знания, хотя и носят специфиче ский характер.
Сопоставляя отношение физиологических и психологических законов отра жательной деятельности с отношением химических и физиологических (вообще биологических) законов, мы этим, само собой разумеется, не отрицаем своеобра зия психических явлений как идеальных, которые в качестве таковых могут быть противопоставлены всем вообще материальным явлениям; мы лишь отмечаем аналогию, которая существует между соотношением более общих и более специ фических закономерностей в отношении любых явлений, как бы ни были разно родны самые эти явления. Отрицание этой аналогии, отрицание правомерности распространения более общих законов материальных (физиологических) явле ний на явления психические означало бы не что иное, как обособление психи ческих явлений от материального мира, отказ от материалистического монизма. Вместе с тем при признании общности всех явлений, включая психические, и рас пространении более общих законов на все явления, специфичность которых вы ражается в более специальных закономерностях, признание этих последних не вырывает соответствующих явлений (в частности, психических) из закономер ной взаимосвязи всех явлений материального мира. При распространении хи мических закономерностей на биологические явления, специфичность которых выражается в биологических законах, химические и биологические законы отно сятся к предметно одним и тем же явлениям, но эти явления выступают в них в разном качестве. Подобно этому физиологические, нейродинамические законо мерности высшей нервной деятельности и законы психологические относятся к одной и той же отражательной (рефлекторной) деятельности мозга, но она высту пает в них в разном качестве. Эта единая отражательная деятельность — матери альная в своей основе — закономерно включается во всеобщую взаимосвязь явле ний материального мира. На нее — взятую как единое целое, а не только на одну ее «половину» — полностью распространяется общее для всех наук, для всех яв лений положение о соотношении общих и специфических закономерностей.
Изъятие психических явлений из сферы действия этого положения скрывает за собой неправомерное дуалистическое противопоставление обособленного пси хического материальному и падает заодно с преодолением этого противопостав ления.
Из такого понимания соотношения физиологических и психологических зако номерностей, физиологической и психологической характеристики деятельности
мозга явствует несостоятельность ряда формулировок, ставших в последнее время ходовыми.
Очевидна прежде всего несостоятельность формулы, в которой психическое и физиологическое представляются как две координированные стороны одного,, процесса. Ошибочность этой формулы заключается в том, что она маскирует ту иерархию первичного и производного, основы и формы ее проявления, которая выражает существо отношения физиологической и психологической характери стик рефлекторной отражательной деятельности мозга, и ошибочно представляет их как равноправно соотнесенные, как координированные, параллельные. Ошиб ка заключается здесь в том, что выделяются разные «стороны» и не указывается соотношение этих «сторон».
Несостоятельно также иногда противопоставлявшееся этой первой формуле положение, согласно которому физиологическая и психологическая характери стики являются рядоположными «компонентами» характеристики, которую дает психическим явлениям психология, в то время как физиология ограничивается частичной физиологической их характеристикой. Эта формула своим теоретиче ским содержанием выражает концепцию старой «физиологической психологии», одновременно механистической и идеалистической.
Очень распространенной и все же порочной является формула, согласно кото рой физиологические законы высшей нервной деятельности относятся только к материальной основе психических явлений, не распространяясь на эти послед ние, а психологические законы — к психическим явлениям, якобы обособленным от чужеродной им физиологической основы, над которой они «надстраиваются».
Эта формула особенно вредна и опасна, потому что, характеризуя физиологи ческие закономерности высшей нервной деятельности как «основу» психологии, она по своему внешнему выражению кажется близкой к истинному пониманию со отношения физиологических закономерностей учения высшей нервной деятель ности и психологии. Вместе с тем по своему внутреннему смыслу и подлинной направленности она выражает заостренный дуализм. Она также устанавливает внешнюю рядоположность между физиологической «основой» и психическими явлениями. Согласно смыслу этой формулы, физиологические законы высшей нервной деятельности относятся не к психическим явлениям, а лишь к их физио логической «основе», а психические явления выступают, таким образом, вовсе не как форма проявления законов высшей нервной деятельности;связь между ними разорвана. Это реставрация старой схемы, одновременно механистической и идеа листической.
Все содержание учения о высшей нервной деятельности, весь ход развития науки опровергают скрытую в этой формуле концепцию.
Говоря о соотношении нервного и психического в единой рефлекторной дея тельности мозга, мы, по существу, рассматривали одно звено так называемой «психофизической проблемы», вопроса о соотношении психических и прочих ма териальных явлений; мы решали вопрос, который можно назвать психофизиоло гической проблемой, — вопрос о соотношении процессов психических и физиоло гических. Но по самому смыслу рефлекторной теории, раскрытому нами перед тем, вопрос о зависимости психических явлений от мозга неотделим от вопроса о зависимости психических явлений, психической деятельности мозга от условий жизни. К рассмотрению этого последнего звена — вопроса о связи психических явлений с другими явлениями материального мира — мы теперь и переходим.
К рассмотрению единого вопроса о включении психических явлений во всеоб щую взаимосвязь явлений материального мира мы подойдем в два хода, последо вательно рассмотрев два его неразрывно взаимосвязанных аспекта: 1) детерми нированность психических явлений действительностью и 2) обусловленность деятельности, поведения людей психическими явлениями, опосредствующими зависимость поведения от условий жизни.
4. Детерминация психических явлений
Психические явления, как и любые явления в мире, детерминированы, включены во всеобщую взаимосвязь явлений материального мира'.
В своем практическом выражении вопрос о детерминированности психиче ских явлений — это вопрос об их управляемости, о возможности их направленного изменения в желательную для человека сторону. В этом основное значение, ос новной жизненный смысл вопроса о детерминации психических явлений. Кон кретно постичь детерминированность, закономерную обусловленность психиче ских явлений — психической деятельности и психических свойств человека — это значит найти пути для их формирования, воспитания.
На психические явления распространяется, приобретая здесь специфическое содержание, основная общая черта диалектико-материалистической концепции детерминизма, согласно которой внешние причины действуют через внутренние условия (которые сами формируются в результате внешних воздействий).
Внутренние условия психической деятельности как таковой не сводятся лишь к тем внутренним условиям рефлекторной деятельности мозга, которые вскрыты в физиологическом плане павловскими исследованиями. Они имеют и свое соб ственно психологическое выражение. Внешнее воздействие дает тот или иной психический эффект, лишь преломляясь через психическое состояние субъекта, через сложившийся у него строй мыслей и чувств. Всякий психический процесс протекает как бы на фоне определенного психического состояния человека, обу словливающего его течение, и своим последействием имеет его изменение.
Изучение внутренних психологических закономерностей, обусловливающих пси хический эффект внешних воздействий, составляет фундаментальную задачу психологического исследования2.
1 В зарубежной психологии в последние годы острый спор о детерминизме или индетерминизме по отношению к психическим явлениям велся внутри психоаналитической школы — между фрейди стами и адлерианцами. При этом обе стороны вели его с неверных позиций. См. дискуссии в: Indiv. Psycho. Bu. - 1951. - № 9 и др.
В целом фрейдисты защищают детерминизм; но детерминизм психологический. Каждое психи ческое явление детерминировано, но детерминировано оно, по Фрейду, всегда психическими же явлениями. Таким образом, детерминизм, о котором здесь идет речь, — это внутрипсихический детерминизм, игнорирующий зависимость психических явлений от явлений материального мира, предполагающий, что причины любых психических явлений заключаются в других психических же явлениях. Согласно адлеровской концепции, все поведение подчинено телеологической схеме:
оно всегда преследует определенные цели. Ошибочно считая, будто причинная обусловленность исключает возможность целеполагания, адлерианцы выступают против детерминизма за индетер минизм.
2 С попыткой разрешения этой проблемы — раскрытия внутренних психологических условий, опо средствующих психический эффект внешних воздействий, — связаны понятия апперцепции, уста новки и др.
Говоря о детерминированной жизни организмов и тем более жизни и деятельности людей, надо различать внешние обстоятельства, среду, в которой протекает их жизнь и деятельность, и собственно условия жизни. В качестве условий жизни из среды, из внешних обстоятельств выделяются те и только те, которые находятся в определенных объективных отношениях к жизни людей, которыми их жизнь реально обусловлена. В выделении из среды — общественной и природной, — из всей совокупности внешних обстоятельств, среди которых протекает жизнь лю дей, условий их жизни, — в этом выделении объективно проявляется активность, избирательность человека как субъекта жизни. В качестве условий жизни из сре ды выделяется то, что отвечает «требованиям», которые объективно предъявляет к условиям своей жизни человек в силу своей природы, своих свойств, уже сло жившихся в ходе жизни. Условия жизни входят в определение самой природы че ловека; от этой же последней, складывающейся под воздействием условий жизни, в свою очередь зависит, что выступит для человека в качестве условий его жизни. Условия жизни, говоря иначе, это не среда сама по себе, а та же система реальных отношений, в которые включается человек; общественная среда выступает в виде совокупности объективных общественных отношений, в которых человек должен занять определенное место. Требования, которые условия жизни предъявляют человеку, задачи, которые она перед ним ставит, заставляют его самоопределиться. Объективные отношения, в которые включается человек, определяют его субъек тивное отношение к окружающему, выражающееся в его стремлениях, склонно стях и т. д. Эти последние, сложившиеся под воздействием внешних условий, в свою очередь опосредствуют зависимость поведения, деятельности людей от внеш них условий, от объективных отношений, в которых живет человек.
Условия жизни и деятельности должны учитываться в детерминации психи ческих процессов, как и процессов физиологических. Но в зависимости от того, выступает ли высшая нервная или психическая деятельность в качестве нервной в физиологическом плане или в качестве психической, по-разному выступают и условия жизни. В физиологическом плане они выступают как раздражители. За висимость от условий жизни выступает здесь в их изменяющемся сигнальном значении. Условно-рефлекторная деятельность высшего отдела мозга направле на, по Павлову, на то, чтобы отыскивать в беспрерывно изменяющейся среде «ос новные, необходимые для животного условия существования, служащие безуслов ными раздражителями..."1. Таким образом, условия жизни в физиологическом исследовании выступают как раздражители, в психологическом же исследова нии — как объективные обстоятельства жизни, которые осознаются или во вся ком случае могут быть осознаны людьми. Обстоятельства жизни, определяя по ступки людей, сами изменяются ими.
Говоря специально о детерминированности психической деятельности объек тивными условиями, не приходится просто подставлять на место условий психи Проблема установки разрабатывается в советской психологии школой Узнадзе. Вокруг понятия установки Узнадзе и его продолжателей развернулась в последнее время острая дискуссия. Разра ботка проблемы установки нужна и принципиально важна как попытка вскрыть внутренние усло вия психической деятельности субъекта. Но все дело в том, чтобы понять установку как звено, обра зующееся в системе взаимодействия индивида с внешним миром, взаимодействия, начинающегося с воздействия внешнего мира на индивида, на субъекта. ' Павлов И. П. Поли. собр. соч. т. III, кн. 2. - С. 108 (подчеркнуто нами. - С. Р.).
ческой деятельности условия жизни людей вообще (и тем более самое природную или общественную среду). Под условиями психической деятельности надо разу меть не все вообще обстоятельства, среди которых живет человек, и даже не вооб ще то, что в окружающем мире составляет условия его жизни, отвечая потребно стям его как организма или как социального существа.
Говоря об условиях психической отражательной деятельности, надо выделить из общих условий всевозможных проявлений человека специфические условия именно данной — отражательной — деятельности. Условия, от которых закономер но зависит психическая деятельность, не могут поэтому быть определены попро сту указательным жестом, направленным на все то, что окружает человека. Они должны быть выделены специальным исследованием психической деятельности.
Условиями отражательной деятельности как таковой являются все те, и только те, свойства или стороны объективной действительности, которыми определяются те или иные требования к отражательной деятельности. Так, запоминание зави сит от объема подлежащего запоминанию материала, от качественных его особен ностей, но не от всех, а только от некоторых. Так, принадлежность подлежащего запоминанию материала к той или иной науке может быть совершенно несущест венна для деятельности запоминания. Запоминание материала разных наук мо жет совершаться одинаково, несмотря на принадлежность его к разным областям знания и, значит, к разным сторонам объективной действительности; и запомина ние разного материала, относящегося к одной и той же науке, может совершаться по-разному. Для запоминания существенны все те, и только те, качественные осо бенности материала, которые обусловливают изменение внутреннего, психологи ческого содержания деятельности запоминания — анализа и синтеза (группиров ки), дифференциации и генерализации (обобщения) материала, как-то: наличие или отсутствие в материале подлежащих раскрытию внутренних связей и т. п.
Все прочие свойства материала и объективные условия жизни и деятельности обусловливают содержание запоминаемого, но не касаются законов запоминания.
Законы запоминания, как и законы любой психической деятельности, сохраня ют свое значение при изменении всех неспецифических для отражательной дея тельности условий жизни.
Свойства материала влияют на результат запоминания опосредствованно, через изменения во внутреннем характере деятельности запоминания. Объем данного для запоминания материала сам по себе, взятый безотносительно к деятельности запоминания, не определяет однозначно запоминания, его результата; объем ма териала как объекта запоминания в свою очередь зависит от того, что с ним дела ется в процессе запоминания — как связываются и объединяются между собой его части, как эти связи в процессе запоминания обобщаются и т. д. Основная задача психологии памяти именно в том и заключается, чтобы раскрыть внутреннее со держание деятельности запоминания, т. е. выявить, что делает человек, когда за поминает, — как анализирует и синтезирует, дифференцирует и генерализирует подлежащий запоминанию материал и т. п. (ср. Смирнов А. А. Психология запоми нания. — М.; Л., 1948). Раскрытие внутренних психологических условий, опосред ствующих психологический эффект внешних воздействий на субъекта и внутрен них закономерностей внешне обусловленной психической деятельности, составляет основную задачу психологической науки. Разрешение именно этой задачи опреде ляет основную линию психологического исследования. При этом под внутренними
закономерностями разумеются не имманентные субъекту — в духе интроспекционизма, — а специфические закономерности, выражающие зависимость психической деятельности от специфических условий именно данной деятельности.
Всякое психическое явление как отражение объективной действительности определяется своим предметом. Но эта зависимость психического явления от объекта опосредствована психической деятельностью, в результате которой это явление возникает.
Так, в процессе восприятия образ зависит прежде всего от предмета, образом которого он является. Но образ — не мертвенный отпечаток предмета. То, какой стороной своей предмет повернется к субъекту, какие его свойства и как выступят в образе, зависит от того, какие жизненные отношения сложатся у субъекта с ото бражаемым предметом или лицом. В психологическом исследовании особенно существенно выявить именно эту зависимость отображения от взаимодействия субъекта с объектом, от его деятельности. Целый ряд советских психологических исследований справедливо уделял этому вопросу особое внимание и с успехом вскрыл на конкретном материале эту зависимость применительно к восприятию, памяти и т. д. Однако эта зависимость может быть правильно понята только если исходить из того, что и жизненные отношения и деятельность субъекта, в которой они складываются и изменяются, сами тоже зависят от объективной действитель ности, от предмета, с которым субъект в эти взаимоотношения вступает. Сама деятельность человека не исходит из субъекта, взятого безотносительно к объек тивному миру, и не является сама по себе конечной инстанцией, определяющей сознание'. Сама действительность определяет субъективный образ объективного мира, но, определяя его, действительность выступает не как некая «вещь в себе», безотносительная к субъекту, а как предмет, включенный в реальные, действен ные, жизненные отношения с субъектом. Образ — отражение предмета, и отража ется в образе предмет так, как он выступает в реальных жизненных отношениях, в которые вступает с ним субъект. Отражение предмета совершается не в порядке пассивной рецепции механического воздействия вещи, запечатлевающейся яко бы в субъекте вне его ответной деятельности. Вместе с тем образ предмета, как от ражение его, никак не является лишь проекцией на предмет потребностей субъек та, образа и способа его действий. Отвергнута и преодолена должна быть как по зиция домарксового материализма, для которого мир выступает лишь в форме объекта созерцания и выпадает субъект, его деятельность, так и позиция совре менного прагматизма.
Образ предмета отражает сам предмет, выявляющийся в действии, и отражает его так, как он выявляется в действии с ним человека.
Результаты заучивания, как уже отмечалось, зависят не только от того, что именно, т. е. какой материал (большой или малый, состоящий из разрозненных данных — отдельных слов или чисел — или представляющий собой связный текст и т. п.) заучивается, но и от того, как человек работает над материалом, как он его анализирует, группирует, обобщает и т. д.
Когда марксист говорит о роли практики в познании, в отражении действительности, в деятельно сти, изменяющей природу, то он исходит при этом из того, что отражается, познается сама действи тельность, раскрывающаяся в практике. Это отличает марксиста от прагматиста в философии. Это коренное отличие распространяется и на психологические исследование.
Аналогично обстоит дело и с развитием речи. Развитие речи — это процесс, в ходе которого ребенок овладевает родным языком. Речь ребенка, ее фонематиче ский и грамматический строй определяются фонематическим и грамматическим строем языка. Однако для того чтобы язык определил речь ребенка, ребенок дол жен прийти с ним в соприкосновение в процессе общения, совершающегося по средством языка. Развитие речи ребенка зависит от того, как идет этот процесс общения, в котором ребенок осваивает язык. На этом, естественно, и сосредоточи вается психологическое исследование, принимая структуру языка как нечто дан ное. Было бы грубой ошибкой пытаться объяснить развитие речи исходя из рече вой деятельности ребенка как таковой, самой по себе: это значило бы неминуемо выводить ее из природы ребенка. Между тем, если фонематический слух и арти куляция русского ребенка различает, скажем, твердое и мягкое «л», а немецкий ребенок их не различает, то это определяется, конечно, не природой русского или немецкого ребенка, а фонематическим строем русского и немецкого языков. По добно этому, если русский ребенок, общение которого с окружающими осуществ ляется посредством русского языка, выражает грамматическое отношение посред ством морфем, а английский ребенок — посредством предложных конструкций, то это объясняется сложившимися в процессе исторического развития особенно стями грамматического строя одного и другого языка. Словом, язык как объект овладения определяет, детерминирует речь, ее развитие; но эта детерминиру ющая развитие речи роль языка опосредствована процессом общения ребенка с окружающими, которое осуществляется посредством языка.
Таким образом, в различных примерах закономерно выступают те же основ ные черты детерминации психических явлений.
Диалектико-материалистическое понимание исходит, как мы видели, из того, что воздействие внешнего объекта опосредствуется обусловленной им деятель ностью субъекта. Продукт этого внешнего воздействия выступает, таким образом, вместе с тем как результат объективно обусловленной деятельности самого субъ екта. Выражением так понимаемой закономерной обусловленности образа явля ется характеристика его как субъективного (субъективного образа объективного мира); термин субъективный при этом коренным образом отличается от субъек тивистического значения, которое он приобретает при идеалистическом подходе к сознанию.
Такое — диалектико-материалистическое — понимание закономерных взаимо отношений субъекта с отражаемой им объективной действительностью снимает в самой ее основе теорию двух факторов, согласно которой отражение определяет ся с одной стороны, субъектом, а с другой — объектом. Отражение — психическая деятельность и ее продукт — не определяется ни объектом самим по себе, ни субъ ектом самим по себе, независимо от объекта, ни одним плюс другим. Психические явления определяются отражаемым объектом; при этом зависимость их от объек та опосредствована взаимоотношениями с ним субъекта.
Легко на любом примере уяснить себе, что конкретно означает каждая из вы шеуказанных точек зрения. Так, теория памяти, исходившая из учения об ассо циациях в их старом, допавловском понимании, пыталась объяснить запомина ние связями запоминаемого материала безотносительно к их значению для субъ екта. Противникам этой теории не трудно было доказать, что одних таких связей в заучиваемом материале, даже при многократном повторении входящих в них
членов, оказывается недостаточно для запоминания'. Этот факт обнаружился первоначально совершенно непреднамеренно и очень показательно в опытах Радосавлевича, свидетельствующих о том, что и при многократном повторении связи между последовательными членами ряда никак не образуются, если перед испытуемым не стоит задача запомнить.
Ассоциативной теории памяти Фрейд, Левин и др. противопоставили положе ние, согласно которому запоминание зависит от влечений, потребностей, вообще изнутри идущих тенденций субъекта. Левин пытался доказать это положение по преимуществу экспериментальной критикой ассоциативной теории, Фрейд — анализом фактов обыденной жизни. В позднейшей психологической литературе запоминание обычно объясняется, с одной стороны, ассоциациями — связями ма териала, с другой стороны — потребностями, установками, тенденциями субъек та, т. е. двумя внешними по отношению друг к другу факторами. Между тем на са мом деле образование самих ассоциаций уже предполагает и включает отношение к потребностям, к задачам запоминающего субъекта. Для того чтобы у человека образовались ассоциации между членами ряда, являющегося объектом запомина ния, необходимо, чтобы каждый предыдущий член ряда стал для субъекта сигна лом последующего, а каждый последующий выступал при заучивании как ответ запоминающего на предыдущий член ряда. Сигнальное значение, которое приоб ретают для субъекта, для его деятельности те или иные явления объективной дей ствительности, является необходимым условием включения их в ассоциативные связи и их запоминания субъектом.
С изменением задач, а значит, и потребностей деятельности другие стороны действительности приобретают сигнальное, значение и включаются в образую щиеся у субъекта связи и запоминаются.
Таким образом, при объяснении запоминания (и точно так же любого психи ческого процесса) не приходится иметь дело, с одной стороны, со связями, лежащи ми в материале как объекте запоминания, безотносительно к субъекту, и, с другой стороны, с тенденциями субъекта.
При объяснении любой психической деятельности субъекта можно и должно исходить из закономерно складывающихся и закономерно изменяющихся взаи моотношений его с объективным миром.
К решению вопроса о детерминированности психической деятельности надо при этом подходить конкретно, дифференцированно, учитывая, что разные ее стороны определяются разными условиями и изменяются в ходе исторического развития разными темпами.
Так, работа человеческого глаза, функций зрения, как показал С. И. Вавилов, детерминируется в основном распространением на Земле солнечных лучей. Основ ные особенности глаза — приспособленность его к определенной энергии, нали чие дневного и ночного зрения, выбор видимого участка в безграничном спек тре, — «...все это, — писал С. И. Вавилов в заключении своей работы «Глаз и солнце», — результат приспособленности глаза к солнечному свету на Земле. Глаз нельзя понять, не зная Солнца. Наоборот, по свойствам Солнца можно в общих
См.: Lewin К. Das Probem der Wiensmessung und das Grundgesetz der Association // Psychoogische Forschung. - 1922. - H. I u. II. См. также: Koher W. Gestat Psychoogy. - London, 1930 (Ch. IX «Reproduction», особенно с. 255-256).
чертах теоретически наметить особенности глаза, какими они должны быть, не зная их наперед»'.
Ясно, что свойства зрения, поскольку они детерминированы свойствами сол нечного света и условиями его распространения на Земле, не изменяются сколь ко-нибудь существенно в ходе исторического развития. Вместе с тем также ясно, что зрение человека, как и деятельность других его органов чувств (анализато ров), все же отличается от зрения животных. Зрение человека приобретает свои особенности прежде всего потому, что его воспитывает рука, ставшая как орган труда специфически человеческим органом познания; зрительный образ у чело века включает в себя осязательные свойства вещи — ее сопротивляемость, непро ницаемость, выступающие в фактуре. «А чувство осязания, которым обезьяна ед ва-едва обладает в самой грубой зачаточной форме, выработалось только вместе с развитием самой человеческой руки, благодаря труду»2.
Дальнейшее коренное отличие человеческого зрения, как и других его анали заторов (органов чувств), связано с тем, что возникшая на основе труда и связан ной с ним потребности общения речь внесла новый принцип в деятельность коры, образовала свойственную только человеку вторую сигнальную систему действи тельности, работающую в неразрывном взаимодействии с первой. У человека сло во со своим смысловым содержанием включается как раздражитель в действие любого анализатора, и каждый вид ощущений и восприятии, зрительных в том числе, как бы обрабатывается словом. Благодаря тому, что слово связывается ус ловно-рефлекторными связями со зрительной, осязательной и прочими сигнали зациями от предмета, образуя с ними единый комплексный раздражитель, его содержание включается в воспринимаемый предмет. Предмет, воспринимаемый зрительно, выступает как наделенный рядом признаков, познание которых явля ется зафиксированным в слове результатом общественного познания.
Особенности человеческой психики, связанные с познавательной деятельно стью руки как органа труда и с речью, развивавшейся на его основе, коренным об разом отличают психику человека от психики животных. Вместе с тем, будучи связаны с самим процессом становления человека, с антропогенезом, эти свойст ва являются общими для всех людей.
Не подлежит, однако, ни малейшему сомнению, что в психике людей есть свойства, существенно изменяющиеся в ходе исторического развития человечест ва и отличающие людей различных эпох. «Образование пяти внешних чувств, — писал Маркс, — это работа, продукт всей до сих пор протекшей всемирной исто рии»3. Чувствительность, ощущение и восприятие человека определяются приро дой их предмета. Речевой (фонематический) слух сформировался у людей в свя зи с развитием у них речи, а музыкальный — в связи с развитием музыки. В самом деле, исследование показывает, что музыкально не воспитанное ухо не может вы делить высоту из первоначально совершенно диффузного высотно-тембрового впечатления. Вычленение высоты звука в собственном смысле слова из ее тем бровых компонентов является характерным признаком музыкального слуха4.
' Вавилов С. И. Глаз и солнце. Изд. 5. - М.: Изд-во АН СССР, 1950. - С. 122.
2 Энгельс Ф. Диалектика природы. — М.: Госполитиздат, 1955. — С. 136.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений. — М., 1956. — С. 593-594.
4 См.: Теплое Б. М. Психология музыкальных способностей. — М.: Изд-во Акад. пед. наук РСФСР, 1946. - С.84-91.
Формирование звуковысотного слуха совершается в ходе музыкальной дея тельности и является продуктом ее исторического развития.
Не менее отчетливо выступает изменение в ходе исторического развития рече вого, фонематического слуха. Фонематический слух формируется у человека под воздействием фонематического строя языка, т. е. той системы звуков, которые в данном языке выполняют смыслоразличительные функции.
Звуки речи генерализуются и дифференцируются у людей по зонам, опреде ляемым фонематическим строем их родного языка. «Подкреплением» для такой генерализации и дифференциации слухом звуков речи служит успех общения.
В ходе исторического развития, с образованием наций и национальных языков у людей разных наций формируется, как выше отмечалось, различный фонемати ческий слух. Фонематический строй национальных языков в ходе исторического развития меняется. Вместе с этим меняется и фонематический слух людей, гово рящих на этом языке. Фонематический строй русского языка на протяжении ис тории русского народа тоже не оставался неизменным. Особенно значительные изменения в фонетике русского языка, так же как в его морфологии и синтаксисе, произошли в XII-XIII вв. В этот период появилась соотносительность глухих и звонких согласных и стали самостоятельными фонемами появившиеся соотноси тельные твердые и мягкие согласные, произошли и другие изменения: появились закрытые слоги, сократилось количество гласных, появились ранее неизвестные сочетания согласных. С этого времени стали формироваться у русских людей те особенности фонематического слуха, которые в настоящее время для них харак терны.
Таким образом, развитие форм чувствительности не ограничивается теми из менениями, которые связаны с переходом от животных к человеку. В ходе исто рического развития человечества происходят дальнейшие изменения чувствитель ности. Изменения чувствительности, как и вообще изменения в психической дея тельности и психическом складе людей, связаны в первую очередь с изменением условий и образа их жизни, форм человеческой деятельности и ее продуктов. В частности, и развитие мышления, как и развитие языка, связано со всей практи ческой деятельностью людей и обусловлено ею.
Вышеуказанные изменения чувствительности не связаны непосредственно с изменением общественного строя — его базиса и надстройки. С XII-XIII вв., когда сложился фонематический строй современного русского языка, в дальнейшем хо де исторического развития в России феодальный строй сменился капиталистиче ским, а капиталистический — социалистическим, советским. Но у нас нет основа ний предполагать, что эти грандиозные изменения в общественно-исторической жизни людей вызвали какие-либо заметные изменения в чувствительности, в осо бенностях восприятия. С переходом после Великой Октябрьской социалистиче ской революции от капиталистического к социалистическому строю не произош ло изменений в фонематическом составе русского языка, не произошло поэтому и изменений в детерминированном им фонематическом слухе русских людей. Не подлежит, однако, ни малейшему сомнению, что изменение общественного строя и связанные с этим изменения условий жизни людей влекут за собой ряд изменений в психологии людей, в их характере, в мотивации и чувствах людей.
В различных психических явлениях удельный вес компонентов разной меры устойчивости различен. Наибольшей устойчивостью обладают психические про
цессы (ощущения, восприятия, мышление и т. д.) как деятельности мозга, как формы отражения, взятые в общих закономерностях их протекания. В более под вижном содержании психических процессов можно отличить относительно более устойчивый состав, отражающий предметный мир природы в его основных чувст венно воспринимаемых свойствах (цвет, форма, величина, расположение в про странстве, движение). Наиболее подвижным и изменчивым в содержании пси хических процессов является все то, что в чувствах, в мыслях и т. д. выражает от ношение человека как общественного существа к явлениям общественной жизни. С изменением общественного строя, его базиса — производственных отношений изменяется и это содержание психических процессов, изменяются чувства и взгля ды людей, связанные с общественными отношениями.
Таким образом, ясно: совершенно невозможно разрешить вопрос о детермини рованности психической деятельности условиями жизни, если ставить его мета физически, не конкретно, предполагая, что психика вся, в целом, детерминируется либо природными, либо общественными условиями, либо условиями обществен ной жизни, общими для всех людей, либо специфическими условиями того или иного общественного строя. Всякая попытка абсолютизировать любое из этих по ложений заранее обречена на провал.
Для того, чтобы на самом деле реализовать важнейшее требование научного познания — принцип детерминизма — в отношении психических явлений, необ ходимо подойти конкретно, дифференцированно к выяснению детерминирован ности психического, выявить и учесть зависимость различных сторон психиче ского от различных условий жизни, преодолеть огульную, метафизическую, аль тернативную постановку вопроса о детерминированности психических явлений. Так, например, недостаточно констатировать, что изменение общественного строя — ломка капиталистического строя и создание социалистического — повлекло за со бой какое-то изменение психологии людей, чтобы из этого сделать общий вывод, распространяемый на психическую деятельность в целом (и на трактовку предме та психологии), — вывод о том, что психическая деятельность в целом вся изме няется с каждым изменением общественного строя и что задача психологии как науки сводится к изучению этих изменений.
Необходимо уяснить себе специфику психического, того, что обще для всех психических явлений и вместе с тем специфично для них, отличает их от всех дру гих явлений, определить, таким образом, наиболее устойчивое ядро психики и со здать твердую основу для изучения всех остальных более изменчивых ее свойств.
Общее для всех психических явлений — то, что они представляют осуществ ляемое мозгом отражение действительности; специфическим для психики чело века является то, что это отражение мира опосредствовано у него общественно (вторая сигнальная система действительности). Закономерности психического — ощущения, мышления и т. д. как функции мозга, как отражения — есть зако номерности, общие для всех людей; они определяют наиболее устойчивое ядро психической деятельности и составляют наиболее общие законы психологии как науки1.
1 В частности, о мышлении Маркс писал: «Так как процесс мышления сам вырастает из известных условий, сам является естественным процессом, то действительно постигающее мышление может быть лишь одним и тем же, отличаясь только по степени, в зависимости от зрелости развития, и в частности развития органа мышления» (Маркс К., Энгельс Ф. Избр. Письма. — М., 1947. — С. 209).
Наличие в психической деятельности относительно устойчивого ядра не ис ключает существования в нем и более подвижных компонентов, зависящих от ча стных условий, в которых осуществляется психическая деятельность. Но все они могут стать предметом плодотворного психологического исследования только при учете в качестве основы общих закономерностей психической деятельности как функции мозга, как отражения действительности.
С изменением общественного строя в психологии людей — при сохранении об щих всем людям психических свойств (в частности, зависимых от общих условий общественной жизни) — появляются новые, порожденные данным общественным строем и специфичные для него черты, приходящие на смену тем, которые были специфичны для предшествующего общественного строя.
В психологии каждого человека есть черты, общие всем людям, независимо от того, к какому общественному строю, классу и т. д. они ни принадлежали бы и со храняющиеся на протяжении многих эпох: чувствительность к сенсорным раз дражителям, для которых у человека выработались соответствующие рецепторы, способность сохранить в памяти заученное, автоматизировать сначала сознатель но выполняемые действия и т. п.
В психологии каждого человека существуют такие общечеловеческие черты, но нет такого абстрактного «общечеловека», психология которого состояла бы только из таких общечеловеческих черт или свойств; в психологии каждого чело века есть черты, специфичные для того общественного строя, для той эпохи, в ко торой он живет, — типичные черты, порожденные данным общественным строем, данной эпохой. При этом более частные, специальные свойства являются конкре тизацией применительно к специальным условиям более общих человеческих свойств, а общие свойства и закономерности, их выражающие, выделяются как обобщение конкретных явлений, включающих и более частные, более специальные свойства. Самая зависимость специальных психических свойств от условий, их порождающих, реализуется согласно общим психологическим закономерностям.
Советский общественный строй породил в процессе построения социалисти ческого общества новый психический склад, новый духовный облик советских людей. Перед советской психологией тем самым встала задача огромного общест венно-политического значения — изучить психологию советского человека в тех специфических психологических качествах, которые порождены советским об щественным строем, в целях помощи делу воспитания нового человека коммуни стического общества. Ввиду особого значения этой задачи очень важно обеспе чить надлежащую основу для ее правильного решения.
Первое и основное: нельзя обособлять психические свойства, специфичные для советских людей, от психических свойств, общих у них со всеми людьми, про тивопоставляя психологию советского человека психологии других людей. Не су ществует двух разных «пород» людей. Психология советского человека — это пси хология человека в условиях советского социалистического общества, в которых единая природа человека как раз и раскрывается.
Изучая психологию советского человека, живущего в условиях нашего обще ства, советский психолог не может не проявлять особенно пристального, серьезно го внимания к выявлению всего того нового в психологии людей, что нарождается в условиях советского общественного строя, в условиях перехода от социализма к коммунизму. Как мог бы советский психолог пройти, например, мимо того, что
благодаря общественным условиям, которые, не уничтожив еще различий между умственным и физическим трудом, ликвидируют противоположность между ни ми; в физический труд советского рабочего все больше, все многостороннее и пол нее включается и умственный труд. Изучая психологию человека, советский пси холог никак не может пройти мимо того, как сейчас раскрываются и развиваются все способности, все творческие силы человека, освобожденного от пут эксплуататорского строя классового общества, веками, тысячелетиями калечившего людей. В условиях общества, уничтожившего эксплуатацию человека человеком, как раз и раскрывается природа человека, подлинно человеческое, общечеловеческое в нем. Менее всего приходится поэтому противопоставлять психологию советского человека общей психологии человека. Это значило бы не только уничтожать пред посылки научного изучения психологии советских людей, но и допускать чудо вищную политическую ошибку, создавая пропасть между советскими людьми и всем человечеством, всеми людьми во всем мире. Люди различных формаций, об ладая и специфическими свойствами психического склада, вместе с тем нераз рывно связаны друг с другом психическими свойствами, общими для всех людей. Поэтому и существует единая психологическая наука, охватывающая общие за кономерности психической деятельности людей, хотя бы и живущих в различных общественных формациях.
Принципиально неправильно противопоставлять «историческую психологию», изучающую психический склад людей определенной формации, — общей, естест веннонаучной «физиологической психологии»'.
Хотя система психологической науки включает в себя различные дисципли ны, предмет изучения которых в разной мере зависит от общественно-историче ских условий, все они взаимосвязаны; принципиально нельзя разрывать психоло гию на две вовсе чужеродные, друг другу внешне противостоящие дисциплины — одну «физиологическую», другую — «историческую». Проповедовать особую ис торическую психологию — это по большей части не что иное, как защищать лю безную сердцу реакционеров "социальную психологию", являющуюся, по существу, не чем иным, как попыткой психологизировать социологию, т. е. протащить идеа лизм в область изучения общественных явлений. Всякая попытка подменить со циологию, исторический материализм «исторической психологией» должна быть отброшена как принципиально несостоятельная. Первично не психология опре деляет историю, а история — психологию людей.
С другой стороны, нельзя строить естественнонаучную психологию, которая изучала бы психику человека только в связи с физиологическими закономерно стями деятельности мозга без учета условий общественной жизни. Это значило бы возрождать порочное противопоставление обусловленности психических яв лений физиологическими закономерностями деятельности мозга и детерминиро ванности психики условиями жизни, между тем как рефлекторным пониманием деятельности мозга это противопоставление снимается. Обособлять изучение от ражательной деятельности человеческого мозга от воздействия, которое оказыва ют на человека условия общественной жизни, относя изучение роли этой последВ предшествующие годы у нас наблюдались тенденции, ведущие к превращению психологии в сум му из двух слагаемых — физиологии высшей нервной деятельности и исторического материализма. Эта порочная линия, приводящая к утрате специфики психологического исследования, должна быть преодолена.
ней в детерминации психики человека к особой «исторической психологии», значит воскрешать теорию двух факторов.
Для того чтобы очертить предмет психологической науки и определить область психологического исследования, необходимо уяснить себе следующее: изучение психического склада нации, класса и т. д., поскольку их психический склад выявляется из исторического развития их культуры и характеризует ее как историческое целое, безотносительно к психическим свойствам того или иного индивида, относится к историческому материализму, к общественно-исторической дисциплине, а не к психологии. То же можно сказать и о психологии того или иного класса, поскольку она выявляется путем изучения его роли в классовой борь бе, в ходе революционного движения и относится к классу как к предмету общест венно-исторического исследования, безотносительно к психическим свойствам тех или иных индивидов.
Говоря об историческом развитии психики применительно к задачам психо логического исследования, нужно иметь в виду, что исторически изменяющиеся психические свойства людей реально формируются в процессе индивидуального онтогенетического развития и лишь в качестве таковых они могут стать предме том психологического исследования. Собственно психологическое исследование, как правило, имеет, таким образом, дело с формированием психики в одних опре деленных исторических условиях, которые в психологическом исследовании при нимаются как данное. Только изучая психику людей того поколения, на время жизни которого падают большие исторические сдвиги, ломка одного и зарожде ние другого общественного строя, психология реально имеет дело с перестройкой психологии людей. Эта перестройка выступает здесь в ходе самого индивидуаль ного онтогенетического развития. В исторические эпохи, предшествующие этим революционным периодам и следующие за ними, психология имеет дело с зако номерностями онтогенетического процесса развития индивидов, совершающего ся в каких-либо одних общественно-исторических условиях.
Сопоставление результатов этого развития в разных общественно-историче ских условиях есть уже дело исторического исследования.
Психологическая наука изучает, конечно, отнюдь не только сугубо индивиду альные черты человека. Этими сугубо индивидуальными чертами как таковыми психология как наука интересуется меньше всего. Она изучает общечеловеческие психические свойства индивида и может также изучать и особенные, типологиче ские черты психики, свойственные ему как представителю определенного обще ственного строя, класса, нации. Но какие бы психические свойства ни изучала психология, она всегда изучает их на конкретном индивиде в неразрывной связи со всей рефлекторной деятельностью его мозга, сходом его индивидуального разви тия. Результаты, полученные на конкретном индивиде, психология, как и вся кая наука, вправе обобщать и переносить на представителей той иди иной общ ности людей — постольку, поскольку их на это уполномочивают вскрытые в ходе исследования зависимости. Обнаружив на данном индивиде (или данных индивидах) закономерную зависимость определенных психических свойств от определенных условий жизни, которые являются общими для соответствующей общности людей, нации, классов, представителей того или иного, прежде всего нашего советского общественного строя, психолог вправе сделать соответствую щее обобщение.
При этом собственно психологическим исследование является в меру того, как оно вскрывает самый процесс отражения тех или иных условий жизни, опре деляет то, как происходит процесс перестройки психологии людей в новых усло виях жизни, в каком преломлении эти общие условия должны выступить при менительно к индивидуальному развитию, к индивиду такого-то возраста или уровня развития, таких-то индивидуально типологических особенностей. Имен но знание закономерностей этого процесса — процесса отражения — определяет ограниченный, но специфический вклад, который может внести в дело коммуни стического воспитания психологическая наука.
5. Роль психических явлений в детерминации поведения
До сих пор речь шла, в основном, о том, как детерминируются психические явле ния. Но сказать о том, как они детерминируются материальными условиями жиз ни, еще не значит сказать, как они включаются в закономерную связь жизненных явлений. Для того чтобы полностью ответить на этот вопрос, надо еще выяснить, какова их собственная роль в ходе жизни.
Основное положение, которое при этом нужно себе уяснить, заключается в том, что не признание, а отрицание действенной роли психического ведет к индетерми низму, к прорыву детерминизма в понимании человеческой жизни, человеческого по ведения. Нельзя реализовать детерминизм в понимании человеческого (и не толь ко человеческого) поведения, если не включить психику во взаимосвязь причин и следствий, которые в ходе жизни непрерывно меняются местами. Поведение че ловека детерминируется внешним миром опосредствованно через его психиче скую деятельность. Поведение разных людей и даже одного и того же человека во внешне одной и той же ситуации бесконечно многообразно. Механистическая по пытка непосредственно связать поведение человека с внешней ситуацией по схе ме стимул—реакция безнадежна. Такое понимание детерминизма своим явным несоответствием фактам и создает почву для защиты индетерминизма. Внешние воздействия на человека преломляются через внутренние психологические усло вия. Не учитывая этих последних, нельзя прийти к детерминистическому пони манию действий человека. Эпифеноменалистическая концепция, согласно которой психические явления — это лишенные всякой действенности спутники физиче ских (физиологических) явлений, есть побочный продукт механистического ма териализма. Она является, по существу, выражением неспособности механисти ческого детерминизма понять, что все явления в мире включены в единую всеоб щую взаимосвязь.
На отрицание роли психического в детерминации поведения толкает скрытая идеалистическая или дуалистическая предпосылка, согласно которой психиче ское обособлено от материального мира. При таком понимании психического его участие в детерминации каких-либо явлений неизбежно означало бы прорыв в детерминированности материальных явлений друг другом. Но отвергнуть нужно не включение психического в детерминацию человеческого поведения, а понима ние психического, превращающее его в нечто обособленное от материального мира. На самом деле обусловленность поведения психической деятельностью (в силу
отражательного характера психического) опосредствует его зависимость от объективного мира. При этом психическое опосредствование никак не является простым дублированием внешнего мира; в таком случае оно не давало бы никакого нового, специфического эффекта и, значит, оставалось бы «эпифеноменом». Опо средствуя детерминацию жизни и деятельности людей внешним миром, объек тивными условиями, психическое отражение бесконечно увеличивает их детер минирующие возможности. Посредством психического в форме знания о бытии, о мире поведение людей детерминируется не только наличным, но и сейчас отсут ствующим — не только ближайшим окружением, но и событиями, совершающи мися в самых удаленных от нас уголках мира, не только настоящим и прошлым, но и будущим. Когда, познавая закономерности развития природы и обществен ной жизни, мы получаем возможность предвидеть дальнейший ход событий, мы вводим будущее в детерминацию нашего поведения. Всякий вообще акт позна ния мира есть вместе с тем и введение в действие новых детерминант нашего по ведения. В процессе отражения явлений внешнего мира происходит и определе ние их значения для индивида и тем самым его отношения к ним (психологи чески выражающегося в форме стремлений и чувств). В силу этого предметы и явления внешнего мира выступают не только как объекты познания, но и как дви гатели поведения, как его побудители, порождающие в человеке определенные побуждения к действию, — мотивы. Таким образом, психическое играет реаль ную, действенную роль в детерминации деятельности людей, их поведения и вме сте с тем оно не является фактором, действующим обособленно от бытия.
Сказанным намечаются некоторые общие философские предпосылки, обу словливающие возможность признания реальной действенной роли психическо го. Но, для того чтобы эта возможность была реализована, нужно еще понять, как фактически, конкретно осуществляется эта реальная действенная роль психиче ского в детерминации поведения. Тогда лишь с эпифеноменализмом будет дейст вительно покончено.
Ключ к решению самых сложных и больших проблем лежит обычно в очень простых и массовидных фактах. Все дело в том, чтобы увидеть эти проблемы и эти факты, на первый взгляд как будто далекие друг от друга, в их связи, в надле жащих соотношениях друг с другом.
Ключ к раскрытию наиболее сложных и важных сторон того, что прежде назы вали психофизической проблемой, лежит в таком простом и обыденном жизнен ном явлении, как любое практическое действие человека. Отправной пункт для устранения всех эпифеноменалистических тенденций лежит в элементарном и капитальном факте афферентации движения ощущением. Еще И. М. Сеченов сформулировал как существенную составную часть своей рефлекторной теории «начало согласования движений с чувствованием»'. Идя по этому же пути даль ше, И. П. Павлов выдвинул и обосновал то положение, что построение движения,
В «Физиологии нервных центров» И. М. Сеченов писал: «Самой существенной стороной в деятель ности нервных регуляторов является согласование движения с чувствованием» (Физиология нерв ных центров. — М., 1952. — С. 27). И далее: «Чувствование повсюду играет в сущности одну и ту же сигнальную роль...» (Там же). Фундаментальное для/рефлекторной теории Сеченова—Павлова представление об ощущении и восприятии как сигнале действительности связано, по существу, с ролью ощущений в регуляции движения.
ответной реакции организма осуществляется в коре как «афферентном отделе нервной системы, как органе чувствительности»'.
Анализируя далее физиологический механизм так называемых произвольных движений, И. П. Павлов специально отметил, что осуществляемые движения по сылают в свою очередь импульсы в те кинестетические клетки коры, раздражение которых активно производит это движение2. Дальнейшая разработка этих идей закономерно привела к представлению об обратной афферентации, непрерывно по ходу движения поступающей с периферии в центральный нервный прибор, ко торый производит анализ поступающих таким образом «информации»3, она же привела в дальнейшем к идее о непрерывных сенсорных коррекциях, благодаря которым движение становится управляемым. Представление о поступающей с периферии в центр афферентации как существенном и даже необходимом компо ненте рефлекторной регуляции деятельности имеет принципиальное значение4. Механистическая концепция рефлекторной дуги, теория стимула как внешнего толчка, естественно, сводила афферентные импульсы к роли пускового сигнала. Представление, согласно которому в ходе выполнения любых действий с перифе рии в центр непрерывно поступают афферентные сигналы, анализ и синтез кото рых и позволяет управлять этими действиями или движениями, является, по суще ству, физиологическим выражением отказа от схемы стимул—реакция, от механи стической теории внешнего толчка и признанием определяющей роли взаимодей ствия индивида с миром.
Правильное понимание роли афферентации в построении движения откры вает путь для правильного понимания соотношения психических и физических компонентов действия. Действие несводимо к своей исполнительской части, в него обязательно входит также чувствительная, познавательная часть, афферентация с периферии, извне, анализ и синтез поступающих оттуда чувственных сиг налов, посредством которых действия регулируются.
Характеристика практической деятельности как материальной в отличие от теоретической как идеальной исходит из природы продукта, или основного ре зультата каждого из этих видов деятельности: практическая деятельность произ водит изменения в материальном мире, теоретическая порождает идеи, образы, произведения науки и искусства. Эта характеристика деятельности по ее продук ту не определяет, однако, однозначно ее состава: нет такой теоретической дея тельности, которая по своему составу была бы чисто духовной, только идеальной, не включала бы никаких материальных компонентов и материальных действий
' «В этом отделе исключительно, — писал И. П. Павлов, — происходит высший анализ и синтез при носимых раздражении, и отсюда уже готовые комбинации раздражении и торможений направляют ся в эфферентный отдел». Павлов И. П. Полн. собр. соч. — С. 105. —Т. III, кн. 2. (С. Р.)
2 Там же.-С. 104-105.
3 Помимо ряда предшествующих работ П. К. Анохина, в частности его работы «Узловые вопросы в изучении высшей нервной деятельности» (Проблемы высшей нервной деятельности. — М., 1949. — С. 75-78), см. его статью «Особенности афферентного аппарата условного рефлекса и его значение для психологии» (Вопросы психологии. — 1955. — № 6. — С. 16-38). См. также: Бернштейн Н. А. К вопросу о природе и динамике координационной функции // Ученые записки МГУ. — Вып. 90. Движение и деятельность. — М., 1945. — С. 22-90.
4 Теория информации в кибернетике воспроизводит именно модель мозга, работающего на основе обратной афферентации, информирующей центр управления о всех изменениях на периферии, так что последующие «приказы», идущие из центра, непрерывно учитывают все изменения, происходя щие на периферии в результате выполнения предшествующих «директив» из центра.
(хотя бы движений моей руки, которая пишет эти строки); точно так же нет такой материальной практической деятельности, которая не включала бы чувственных вообще психических компонентов, которая могла бы осуществиться без ее постоянной регуляции психической деятельностью. Нельзя сводить действие только к внешнему его выражению; это лишь исполнительская его часть; в действие всегда входит и чувственное познание. Речь идет не о двух обособленных раздельных частях; они не могут быть обособлены, потому что чувственные, познавательный компоненты не воздействуют как-то извне на движения, имеющие свой, от них независимый механизм, а на известном уровне (см. дальше) входят в самый «механизм» движений, образуя с ними единое целое.
Афферентация, о которой идет речь в физиологическом исследовании движений, — это сперва физиологическое понятие, предмет физиологического исследования, и она должна остаться таковой на любом уровне осуществления движений. Но имеются уровни, на которых проблема афферентации движения, роль анализа и синтеза чувственных сигналов не может быть сведена только к ее физиологиче скому аспекту, где игнорирование психологического аспекта приводит к исчезно вению в целом того явления, физиологический механизм которого должна изу чать физиология.
Еще И. М. Сеченов, различая уровни регуляции движения, особо выделял те, в которых связь двигательной части с сигнальной осуществляется «через психику»'. Современный исследователь «построения движений» — Н. А. Бернштейн — выде ляет разные их уровни, начиная с таких, которые у высших позвоночных отошли в удел вегетативных отправлений (как, например, перистальтические движения кишечника и т. п.); за ними следует уровень спинных рефлексов. «Еще выше, — пишет он, — мы вступаем в область движений с более сложной биологической мо тивировкой и с афферентацией, синтетически включающей как телерецепцию, так и индивидуальные мнестические компоненты — в область подлинной психо физиологии»2. Далее следуют «специфически человеческие координации, мотивы, возникновение которых уже никак нельзя свести к чисто биологической причин ности, в первую очередь координации речи и письма и предметных трудовых дей ствий с их социально психологической обусловленностью»3. Особо в этой иерар хии уровней построения движений справедливо выделяется уровень действий.
С точки зрения психологической обусловленности мы бы разделили все акты сперва на три большие группы: 1) группу двигательных актов, регуляция которых совершается только в физиологическом плане4; 2) группу движений, регулируе мых ощущениями, т. е., точнее, ощущаемыми раздражителями как сигналами без того, чтобы эти раздражители выступали как объекты, а ощущения — как образы их; 3) группу движений, действий, когда реакция на раздражитель переходит в действие с предметом как объектом. Этот переход совершается, когда мир как со вокупность раздражителей, воздействующих на органы чувств, выступает как со вокупность отраженных в ощущениях, восприятиях и т. д. объектов и объектив' См. Сеченов И. М. Физиология нервных центров. — М., 1952. —С. 33.
2 Бернштейн Н А. О построении движений. - М., 1947. - С. 16.
3 Там же.
И. М. Сеченов говорил, что здесь действует «нечто», выполняющее по отношению к движению ту же сигнальную функцию, которую обычно выполняет ощущение (Физиология нервных центров — М., 1952. - С. 22).
ных обстоятельств или условий1. Связанный с этим переход от реакции на раз дражитель к действию с объектом знаменует собой тот «скачок» в развитии дви жений, которым открывается вся бесконечная перспектива развития человека как субъекта, как существа, способного и тем самым призванного изменять мир — природу и общество.
Действия, выступая в виде движений, вместе с тем и отличаются от этих по следних, поскольку одно и то же действие может быть выполнено посредством разных движений. Предметное действие есть, по существу, движение генерализованное — по его отношению к предмету и тем изменениям, которые вносятся в него движением (скажем, руки). Это положение означает не то, что сторонний наблю датель может, таким образом, соотнести действие и движение, осуществляемые другим лицом; это положение означает, что генерализация отношения к предмету и изменений, производимых в нем этим движением, является необходимой предпо сылкой возникновения самого действия, что оно входит необходимым компонен том в его афферентацию. Это положение, выступающее сперва в отношении чув ственно данного предмета, естественно и закономерно влечет за собой его даль нейшее распространение на весь ряд обобщений, к которым приходит человеческое познание, вплоть до общественно значимых идей, мобилизующих людей в их об щественной деятельности. Все они являются не просто схемами, посредством ко торых сторонний наблюдатель может извне классифицировать чужие действия, а включаются в афферентацию самих этих действий; анализ, синтез, обобщение, которые к ним приводят, являются прямым продолжением чувственного анализа, синтеза, дифференциации и генерализации, посредством которых осуществляет1 Характеризуя уровень действий, Н. А Бернштейн (О построении движений. — М., 1947) отмечает «характерное для психологической иерархии уровней постепенное возрастание их объективации, направленности на активное, изменяющее мир взаимодействие с последним» (с. 121). Характеризуя движения уровня пространственного поля, ориентирующиеся не на предмет в его качественной ха рактеристике, а на перемещение в пространстве, которое Н. А. Бернштейн считает движением более низкого уровня, предшествующего предметным действиям, он отмечает более синтетически обоб щенный и, главное, объективированный характер их афферентации по сравнению с движениями более низких уровней. Движения этого уровня имеют целевой характер:они ведут откуда-то, ку да-то и зачем-то (с. 83); они «экстравертированы, обращены на внешний мир» (с. 84). «Самый заме чательный по резкому отличию от афферентации предыдущего уровня признак пространственного поля — это его объективированность» (с 82) «Этими свойствами пространственного поля как веду щей афферентации определяются и основные характеристики управляемых им движений» (с. 83). Нам представляется сомнительным отнесение Н. А. Бернштейном движений «пространственного поля», осуществляемых по отношению к абстрактному пространству, к уровню более низкому, предшествующему предметным действиям. Для конкретной иллюстрации своих уровней Н. А. Берн штейн приводит данные, полученные А. Н. Леонтьевым и его сотрудниками (см.: Леонтьев А. Н. Психологическое исследование движений после ранения руки // Ученые записки МГУ. — 1945. — Вып. 90). При задании: «сними с крючка кепку» или другой повешенный на нем предмет, у больно го с нарушенными движениями амплитуда подъема руки оказывается в среднем на десяток санти метров больше, чем при задании коснуться пальцем высоко расположенной точки на листе бумаги. По этим данным, движение в пространственном поле оказывается труднее выполнимым, чем пред метное действие. Это плохо вяжется с представлением о движениях пространственного поля как бо лее элементарных, чем предметные действия. Эти данные скорей говорят в пользу предположения о том, что движения, осуществляемые по отношению к «абстрактному» пространству, представляют собой более высокий уровень, чем действия с предметом. Поэтому их выполнение оказывается бо лее трудным для больных и удается им в меньшей мере. Их афферентация предполагает дальней шую по сравнению с предметными действиями генерализацию и абстракцию. Поэтому они включа ют ту «объективированность», которая закономерно связана с вышеотмеченным переходом от простой реакции на раздражитель к действию с предметом, с вещью как объектом.
ся построение всякого движения в коре как органе чувствительности, как органе аналитико-синтетической деятельности; все они тоже участвуют — на высшем' уровне — в выработке тех комбинаций раздражении и торможений, которые за тем, говоря словами И. П. Павлова, уже готовые, направляются в исполнительский отдел; в качестве аналитико-синтетической познавательной части человеческой деятельности они определяют ее исполнительскую часть.
Исследования Хэда, Гольдштейна, Гельба и др.' на большом патологическом материале убедительно показали, как нарушение отвлеченного словесного мыш ления приводит к нарушению произвольного действия, совершаемого по опреде ленному плану в соответствии с абстрактно формулированной целью. При нару шении абстрактного словесного мышления все поведение спускается на низший уровень непроизвольных действий, непосредственно определяемых ситуацией, и уже сложившихся автоматизмов. Эти патологические случаи представляют собой как бы естественный эксперимент — жестокий, но поучительный, доказывающий роль мышления и его образований в регуляции действий человека.
Роль познавательных (гностических) процессов в регуляции действий высту пает очень показательно на патологическом материале. Не случайно все попытки начисто отделить апраксию (нарушение практического действия) от агнозии (на рушения познания) потерпели неудачу. Все данные свидетельствуют о теснейшей взаимосвязи апраксических расстройств с агностическими. Все случаи апраксии, описанные Клейстом и Штраусом, содержат агностические элементы. В основе настоящей конструктивной апраксии, описанной Шлезингером, лежит, по его же мнению, нарушение «оптического управления движением» (optische Bewegungssteurung). В основе описанных им случаев апраксии Ланге вскрывал нарушение восприятия (агнозию) пространственных отношений. В частности, в основе це лой группы апраксических расстройств, образующих так называемый синдром Герстмана (апраксии пальцев, аграфии и т. п.), Ланге вскрывал нарушение вос приятия направления в пространстве. Грюнбаум пытался даже свести всякую «конструктивную апраксию» к расстройству восприятия пространственных от ношений. Пик отметил роль зрительного расстройства памяти при нарушении возможности правильного ведения строки при письме и т. д. В основе «идеаторной апраксии», с которой непрерывным рядом переходов связана конструктивная апраксия, лежит непонимание задачи, цели, смысла действия. Словом, обширней ший материал клиники апраксических расстройств, т. е. нарушений действий, вскрывает в основе нарушения действия нарушение психических процессов, по средством которых они регулируются, и, таким образом, подтверждается положе ние о психических процессах как регуляторах действия.
При этом уже элементарное действие с предметом регулируется не просто непосредственно, чувственно данными свойствами этого предмета как матери альной вещи — его величиной, сопротивляемостью давлению и т. п., а теми его свойствами, выявляемыми практикой действия и познания, которые существен ны для него как объекта (и орудия) человеческой деятельности. Таким образом,
1 См.: Godstein К. und GebA. Psychoogische Anayse hirnpathoogischer Fae, 1920; Head. Aphasia und Kindred Disorders of Speech, vo. I, II. Cambridge, 1926. См. также сб.: «Новое в учении об апраксии, агнозии и афазии». — М., 1934 (особенно статью М. Б. Кроля «Старое и новое в учении об апрак сии»); Лурш А. Р. Травматическая афазия. — М., 1947. — Раздел Б «Исследование праксиса». — С. 188-196; Critchey. Parentia Lob. - London, 1953.
уже в афферентации простых предметных действий выступает их «смысловой ха рактер».
Далее формируются такие смысловые действия, как акты речи и письма, т. е. двигательные акты, регулируемые объективируемым в слове мыслительным со держанием, возникающим в результате анализа, , синтеза обобщения эмпириче ских чувственных данных.
Характеризуя теорию «автоматизма» (т. е. механистически понимаемого де терминизма), Джеме писал, что, согласно этой теории, зная в совершенстве нерв ную систему Шекспира и все воздействия на нее со стороны окружающей среды, можно было бы полностью объяснить, «почему в известный период его жизни его рука начертила какими-то неразборчивыми мелкими черными значками извест ное число листов, которые мы для краткости называем рукописью «Гамлета». Мы могли бы объяснить причину каждой помарки и переделки, мы все бы это поняли, не предполагая при этом в голове Шекспира решительно никакого сознания». На самом деле объяснить создание «Гамлета» исходя из движений, посредством ко торых был начертан Шекспиром текст его трагедии, это безнадежная и бессмыс ленная затея, если исходить при этом из предположения, что движения, посредст вом которых выводятся буквы, составляющие текст «Гамлета», регулируются, «афферентируются» мышечной кинестезией пишущей руки, безотносительно к самому смысловому содержанию «Гамлета». Такое представление об афферента ции движений, посредством которых осуществляется письмо, не соответствует действительности. Осуществление одного и того же движения, например круго вого, посредством которого осуществляется начертание буквы «о», регулируется другой афферентацией, чем круговое движение, посредством которого, с одной стороны, художник, с другой — геометр чертят круг1 . В каждом из этих случаев построение движения требует и предполагает абстракцию и генерализацию дру гих свойств и отношений как афферентирующих эти движения моментов: в слу чае письма ведущими в афферентации движений, которыми они осуществляются, являются фонематические обобщения, подчиненные смысловым соотношениям. Таким образом, смысловое содержание «Гамлета» само участвовало в афферен тации тех движений, посредством которых Шекспир начертал текст своего бес смертного произведения. Нельзя вывести объяснение смыслового содержания «Гамлета» из движений, посредством которых был начертан буквенный состав его текста, самих по себе.
Взятые только в своей внешней, исполнительской части, обособленно от афферентирующей их чувственной, вообще познавательной, регуляторной их части, движения, образующие человеческую деятельность, вообще, не допускают детер министического, причинного объяснения. Помимо смыслового содержания «Гам лета» неосуществима сама совокупность движений, посредством которых его текст
«В случае круга, изображаемого преподавателем математики на доске, — замечает Н. А. Берн-штейн, — ведущим моментом является не столько воспроизведение геометрической формы круга (как было бы, если бы на кафедре вместо учителя математики находился учитель рисования), сколько полуусловное изображение соотношения рисуемой окружности с другими элементами ма тематического чертежа. Искажение правильной формы круга не нарушит замысла лектора и не воз будит в его моторике никаких коррекционных импульсов, которые, наоборот, немедленно возникли бы в этой же ситуации у учителя рисования» (Бернштейн Н. А. О построении движений. — М., 1947. - С. 35-36).
был начертан Шекспиром. Замысливаяие «Гамлета» включалось в «афферентацию» движений, посредством которых был начертан его текст. Развертыва смыслового содержания «Гамлета» и начертание его текста составляют «аффрентационную» и исполнительскую часть единого процесса1.
Как ни велика роль таких актов, как речь и письмо, в деятельности человека их одних еще недостаточно для понимания собственно человеческого поведения Для понимания поведения в том специфическом смысле, которое это слово имеет на русском языке, надо еще из действий выделить поступки. Поступком является действие, поскольку оно выражает осуществляемое посредством вещей отношение человека к человеку, к другим людям. Для поступка существенным и опре деляющим служит это последнее. Поступок возникает из действия в результате специфической генерализации; он предполагает генерализацию действия по его отношению к человеку и эффекту, который это действие производит не на вещь как таковую, а на человека: одно и то же действие может поэтому в разных условиях, в различных системах человеческих отношений означать совсем разные поступки, так же как разные по своему вещному эффекту действия — один и тот же поступок.
Дело вообще обстоит совсем не так, что действия могут совершаться как внеш ние исполнительские акты, следуя своей собственной закономерности, никак не включая никакой психической, в частности познавательной деятельности, а эта последняя либо вклинивается в ход материальной деятельности людей извне, не избежно нарушая ее собственную, присущую ей закономерность, либо сама вовсе выпадает из ее закономерного хода. На самом деле оба эти альтернативные пред положения неверны; деятельность людей, их поведение выступают в своей зако номерности, лишь когда их исполнительская и афферентирующая, познаватель ная, составная часть берутся в единстве.
С того момента, когда в ходе рефлекторной деятельности мозга в ответ на воз действие раздражителя возникает ощущение, детерминация поведения объек тивным миром, объективными условиями осуществляется через посредство пси хической деятельности. Психическая деятельность необходимо включается в обусловливание поведения, вообще деятельности человека. Благодаря психиче ской деятельности как познанию действительности практическая деятельность людей приводится в соответствие со сложными требованиями, предъявляемыми к ней объективными условиями. Вместе с тем психической деятельностью как деятельностью эмоциональной, волевой, выступающей в форме стремлений, же ланий, чувств, определяется значение явлений для данного человека, его отноше ние к ним, то, как данный человек в данных условиях на них ответит. Психиче' Куда ведет и что в общем плане означает точка зрения изложенной Джемсом теории автоматизма, достаточно отчетливо выступает из дальнейших рассуждений автора. Вслед за цитированными вы ше словами об объяснении «Гамлета», «каждой помарки и переделки» в нем Джеме пишет: «Подоб ным же образом теория автоматизма утверждает, что мы могли бы написать подробнейшую биогра фию тех 200 фунтов, или около того, тепловатой массы организованного вещества, которая называлась Мартин Лютер, не предполагая, что она когда-нибудь что-либо ощущала. Но, с другой стороны, ничто не мешало бы нам дать столь же подробный отчет о душевной жизни Лютера или Шекспира, такой отчет, в котором нашел бы место каждый проблеск их мысли и чувства. Тогда ду шевная жизнь человека представилась бы нам протекающей рядом с телесной, причем каждому мо менту одной соответствовал бы известный момент в другой, но между тем и другим не было бы ни какого взаимодействия».
екая деятельность в целом необходимо включается в обусловливание поведения людей. Нельзя детерминистически понять поведение, не отбросив эпифеноменалистические тенденции по отношению к психическому. Не признание, а отрицание реальной, действенной, жизненной роли психического влечет за собой отказ от детерминизма в понимании поведения. Распространение детерминизма — истин ного, научного, понимающего, что внешние причины действуют через внутренние условия, — на поведение человека требует и необходимо предполагает учет его психической деятельности во всем многообразии ее форм и проявлений как внут ренних условий его поведения. Обусловленная объективными обстоятельствами жизни человека и в свою очередь обусловливающая его поведение, психическая деятельность двусторонне — в качестве и обусловленного и обусловливающего — включается во всеобщую взаимосвязь явлений.
Выяснение вопроса о включении психических явлений во всеобщую взаимо связь всех явлений материального мира образует последнее звено нашего реше ния того вопроса, который выступил в истории философской мысли в виде так называемой «психофизической проблемы». И сейчас не бесполезно будет восста новить остальные звенья единой цепи наших рассуждений.
Мы рассмотрели сначала вопрос об отношении психических явлений (ощуще ния, восприятия, мышления) к материальному миру как объективной реально сти — в познавательном гносеологическом плане. Сама познавательная деятель ность человека выступила для нас затем как рефлекторная деятельность челове ческого мозга. Вопрос о соотношении психических и физиологических процессов встал в этой связи как вопрос о соотношении нервного и психического в единой отражательной деятельности мозга. В силу рефлекторного характера этой дея тельности вопрос о связи психических явлений с мозгом и его материальной нервной деятельностью и об их зависимости от действительности, от условий жизни людей сомкнулся в единое целое: последняя — зависимость от внешних ус ловий осуществляется через первую, первая — отражательная деятельность мозга и законы нейродинамики корковых процессов — внутреннее условие реализации второй. При дальнейшем рассмотрении самая зависимость психических явлений от материальных условий жизни и деятельности людей оказалась не односторон ней: обусловленные объективными условиями жизни психические явления в свою очередь обусловливают — «афферентируют», регулируют поведение, дея тельность людей и, значит, все изменения, которые она вносит в мир, преобразуя природу и перестраивая общество. Таким образом психические явления включа ются во всеобщую взаимосвязь всех явлений материального мира. Сама активная действенная роль психических явлений обусловлена тем их познавательным ха рактером, анализом которого начался весь ход нашего рассмотрения этой пробле мы. Таким образом, все рассмотренные нами проблемы являются звеньями еди ной цепи рассуждений, направленных на всестороннее рассмотрение и решение единой проблемы — вопроса о природе психического, его месте во всеобщей взаи мосвязи всех явлений материального мира.
Вопрос о месте психического рассмотрен нами во всех основных для него взаимосвязях. Остается еще подвергнуть рассмотрению основные формы, в кото рых выступают психические явления в их внутренних взаимоотношениях.
ГЛАВА 4
Психическая деятельность и психические свойства человека
1. О психической деятельности и сознании человека
А. Процесс, деятельность как основной способ существования психического
Психические явления выступают в разных формах — психических процессов, свойств и т. д. Необходимо выявить основные из этих форм в их внутренних взаи моотношениях. Это ни в какой мере не означает, что здесь делается попытка под вергнуть специальному рассмотрению все многообразные вопросы, входящие в ведение психологии. При всем многообразии частных вопросов, попутно затрону тых в настоящей работе, она по своему основному замыслу направлена на реше ние одной философской проблемы — о месте психического во всеобщей взаимо связи явлений материального мира. Речь идет здесь лишь о том, чтобы обозначить состав психического.
Основным способом существования психического является его существова ние в качестве процесса, в качестве деятельности. Это положение непосредственно связано с рефлекторным пониманием психической деятельности, с утверждени ем, что психические явления возникают и существуют лишь в процессе непре рывного взаимодействия индивида с окружающим его миром, непрекращающегося потока воздействий внешнего мира на индивида и его ответных действий, причем каждое действие обусловлено внутренними условиями, сложившимися у данного индивида в зависимости от внешних воздействий, определивших его историю.
В соответствии с этим исходная задача психологического исследования — изу чение психических процессов, психической деятельности. Так, исследование мыш ления должно прежде всего вскрыть его как процесс анализа, синтеза, обобщения. Психологическое исследование запоминания должно выявить, что делает чело век, когда он запоминает; как он анализирует подлежащий запоминанию матери ал, группирует, синтезирует его, как его обобщает, каков состав и ход процесса, в результате которого совершается запоминание. При восприятии результат его — образ предмета — выступает в сознании человека при определенных условиях ви димым образом как бы вне процесса, поскольку последний не осознается. В этом случае психологическое исследование должно, меняя условия протекания про цесса (создавая затрудненные условия познания предмета, обращаясь к началь ным этапам формирования восприятия), все же выявить процесс восприятия — чувственный (например, зрительный) анализ, синтез выделенных анализом сто
рон, обобщение, интерпретацию, — словом, весь психический состав процесса вос приятия.
Мы говорили до сих пор о процессе или деятельности, пока не различая их. Но их следует дифференцировать.
Во избежание всякой двусмысленности самое понятие деятельности также должно быть дифференцировано. В одном смысле это понятие употребляется, ко гда говорят о деятельности человека. Деятельность в этом смысле — всегда взаи модействие субъекта с окружающим миром.
Понятие деятельности употребляется в науке (в физиологии) и соотноситель но не с субъектом, а с органом (сердечная, дыхательная деятельность)'. В этом по следнем смысле всякий психический процесс есть деятельность, а именно дея тельность мозга.
О деятельности в другом смысле говорят применительно уже не к органу (в данном случае — мозгу), а к человеку как субъекту деятельности. Здесь надо различать процесс и деятельность. Всякая деятельность есть вместе с тем и про цесс или включает в себя процессы, но не всякий процесс выступает как деятель ность человека. Под деятельностью мы будем здесь разуметь такой процесс, по средством которого реализуется то или иное отношение человека к окружающему его миру, — другим людям, к задачам, которые ставит перед ним жизнь. Так, на пример, мышление рассматривается как деятельность, когда учитываются моти вы человека, его отношение к задачам, которые он, мысля, разрешает, когда, сло вом, выступает личностный (а это прежде всего значит мотивационный) план мыслительной деятельности. Мышление выступает в процессуальном плане, ко гда изучают процессуальный состав мыслительной деятельности — те процессы анализа, синтеза, обобщения, посредством которых разрешаются мыслительные задачи. Реальный процесс мышления, как он бывает дан в действительности, представляет собой и деятельность (человек мыслит, а не просто ему мыслится), и процесс или деятельность, включающую в себя совокупность процессов (абст ракцию, обобщение и т. д.).
В ходе исследования на первое место может выступать то процессуальный план, образующий необходимую основу мыслительной деятельности, то над страивающийся над ним верхушечный личностный план, в котором мышление только и выступает как деятельность субъекта, выражающая его отношение к задачам, которые перед ним встают. Как деятельность, выражающая или осущест вляющая отношение человека к окружающему, мышление, точно так же как вос приятие и т. д., выступает уже в качестве деятельности познавательной, эстетиче ской — вообще теоретической, а не просто психической. Психической она является только по своему процессуальному и мотивационному составу, а не по задачам, которые она, как деятельность, разрешает.
Деятельность человека как субъекта — это его практическая и теоретическая деятельность. Точка зрения, согласно которой психическая деятельность как та ковая, как «производство» представлений, воспоминаний — вообще психических образований якобы является деятельностью человека как субъекта (а не только
' Деятельность в этом смысле означает функционирование органа. Характеристика функции органа как деятельности подчеркивает роль в его функционировании взаимодействия организма со средой в отличие от трактовки функции как отправления органа, детерминированного якобы только изнутри.
его мозга), связана с прочно укоренившимися в психологии интроспекционистскими воззрениями. Лишь на основе интроспекционистской концепции представляется, что при так называемом произвольном запоминании или припоминании человек решает «мнемическую» задачу, заключающуюся в производстве определенного представления, и что производство представлений как таковых является в данном случае деятельностью человека. На самом деле, когда человек что-то припоминает, он не производит внутренние психические образы, а решает позна вательную задачу по восстановлению хода предшествующих событий; подобно этому ученик, выучивающий заданный ему урок, осуществляет учебную, а не про сто психическую деятельность.
Таким образом, в конечном счете, понятие деятельности человека приобретает свой естественный, здравый смысл, очищенный от тех двусмысленностей, которые вносит в него психология, еще не освободившаяся от наследия интроспекционизма. Психология от этого будет в прямом выигрыше: она освободится от неблаго дарной обязанности изучать совершенно фиктивный объект — интроспективно понимаемую психическую деятельность и вместе с тем получит непосредствен ный доступ к психологическому изучению подлинной деятельности человека — той деятельности, посредством которой он познает и изменяет мир.
Виды человеческой деятельности определяются по характеру основного «про дукта», который создается в результате деятельности и является ее целью. С этой точки зрения можно различать практическую (специально трудовую) и теорети ческую (специально познавательную) деятельность. Они образуют, собственно, единую деятельность человека, поскольку теоретическая деятельность выделяет ся в особую деятельность из первоначально единой практической деятельности лишь на определенном уровне, и продукты ее, в конечном счете, опять-таки вклю чаются в практическую деятельность, поднимая эту последнюю на все более вы сокий уровень. Это и есть деятельность человека в собственном смысле слова.
Практическая деятельность выступает как материальная, а теоретическая (дея тельность ученого, художника и т. д.) — как идеальная именно по характеру сво его основного продукта, создание которого составляет ее цель. Практическая дея тельность материальна, поскольку основной эффект, на который она направлена, заключается в изменении материального мира, в создании материальных продук тов. Теоретическая деятельность «идеальна», опять-таки поскольку «идеален» продукт, который она порождает, — наука, искусство. Эта характеристика практи ческой деятельности как материальной, а теоретической как идеальной по харак теру продукта, составляющего ее цель, не определяет, как уже отмечалось, состава практической и теоретической деятельности. Нет такой теоретической деятельно сти, которая не включала бы каких-либо материальных актов, как-то: движения пишущей руки при написании текста книги — научной или художественной — или партитуры музыкального произведения — симфонии или оперы; а в деятель ности скульптора, высекающего статую из мрамора, физического труда не мень ше, чем в деятельности любого рабочего на производстве, хотя, создавая произве дение искусства, он занят идеальной деятельностью. Подобно этому нет такой практической деятельности, которая, создавая материальный продукт, состояла бы только из материальных актов и осуществлялась бы без участия психических процессов. Поэтому и практическая деятельность человека должна войти в сферу психологического исследования.
В задачи психологического исследования входит изучение и теоретической, «идеальной» (в частности, познавательной деятельности ученого) и практической (прежде всего трудовой) деятельности — той реальной, материальной деятельно сти, посредством которой люди изменяют природу и перестраивают общество. Психология, которая отказалась бы от изучения деятельности людей, утеряла бы свое основное жизненное значение. Таким образом, предмет психологического ис следования никак не сконцентрирован на изучении «психической деятельности». Положение это имеет двойное острие: оно означает как то, что психология изуча ет не только психическую деятельность, но и психические процессы, так и то, что она изучает не только психическую деятельность, но и деятельность человека в соб ственном смысле слова в ее психологическом составе. И именно в этом — в изуче нии психических процессов и в психологическом изучении деятельности челове ка, посредством которой он познает и изменяет мир,— и заключается основное.
Всякое явление, включаясь в новые связи, выступает в новом качестве, кото рое фиксируется в новой понятийной характеристике. Это положение относится, как мы видим, и к психической деятельности. Понятие психической деятельно сти нуждается в этом плане в дальнейшем уточнении. Психическая деятельность как таковая непосредственно относится к природному миру; она функция высоко организованной материи — мозга. Отрыв психической деятельности от природы, от материи, от мозга идет вразрез с самым ее существом.
В своем функциональном аспекте, в качестве деятельности мозга психическая деятельность есть чисто природное явление.
Психическая деятельность мозга выступает в новом качестве, поскольку она участвует в регуляции деятельности индивида, выражая его потребности и инте ресы, его тенденции и отношение к миру. Поскольку она при этом осуществляет ся непосредственно, независимо от рефлексии, обращенной на ее состав и резуль таты, она выступает той своей стороной, которую имеют по большей части в виду, когда говорят о «душевной деятельности». Поскольку она насыщается исполнен ными непосредственности отношениями человека к другим людям, она выступа ет как «душевная» уже в другом, специфическом смысле слова.
По мере того как из жизни и деятельности человека, из его непосредственных безотчетных переживаний выделяется рефлексия на мир и на самого себя, психи ческая деятельность начинает выступать в качестве сознания. Возникновение соз нания связано с выделением из жизни и непосредственного переживания рефлек сии на окружающий мир и на самого себя. Сознание — это всегда знание о чем-то, что вне его. Оно предполагает отношение субъекта к объективной реальности.
Когда человек в ходе общественной жизни осваивает идейное содержание зна ний, идеологии, его психическая деятельность выступает опять в новом качест ве — духовной деятельности, деятельности, имеющей то или иное идейное содер жание. Каждое из этих понятий относится к психической деятельности, но вместе с тем каждое из них выражает другую, новую характеристику, которую психиче ская деятельность приобретает, включаясь в новую сферу отношений. Все эти по нятия должны быть соотнесены друг с другом, но они не могут быть ни просто, непосредственно отождествлены, ни оторваны друг от друга. Подстановка одного из этих понятий на место другого неизбежно ведет к путанице, к игнорированию многообразных качеств, в которых, включаясь в разные связи, выступает психи ческая деятельность, к смешению или искажению специфических закономерно стей, которым она при этом подчиняется.
Идеализм рассматривает всякую психическую деятельность, как если бы она по самой первичной своей природе была духовной деятельностью; вульгарный механистический натурализм вообще игнорирует духовную деятельность, идейное содержание психического. И одно и другое неверно. Рационалисты стремятся утвердить в жизни человека один лишь дух, подчиняют все его контролю, изгнав все другие факторы из мотивации человеческой деятельности. Романтики обвиняют поэтому приверженцев «духа» в убиении «души», в изгнании — во имя неограниченного контроля духа, идей, принципов — всякой непосредственной душев ности из жизни человека. При этом они не прочь для утверждения душевного начала вовсе отбросить дух и его идеи. Все это плоды одной и той же неверной тенденции, все того же непонимания того, как одно и то же явление выступает в новых качествах, каждое из которых является его необходимым и закономерным выражением для соответствующей сферы отношений. Так, психическая деятель ность в новых связях выступает во все новых качествах. При всестороннем рас смотрении проблемы все они должны быть учтены в их специфических особенно стях и соотнесены друг с другом.
При изучении психической деятельности или психических процессов принци пиально важно учитывать, что они обычно протекают сразу на разных уровнях и что вместе с тем всякое внешнее противопоставление «высших» психических процессов «низшим» неправомерно, потому что всякий «высший» психический процесс предполагает «низшие» и совершается на их основе. Так, не приходится думать, что происходит либо непроизвольное запоминание, либо произвольное. Исследование показало, что, когда совершается произвольное запоминание, вме сте с тем закономерно происходит и непроизвольное. Психические процессы про текают сразу на нескольких уровнях, и высший уровень реально всегда существует лишь неотрывно от низших. Они всегда взаимосвязаны и образуют единое целое. Всякая познавательная деятельность, всякий мыслительный процесс, взятый в своей реальной конкретности, совершается одновременно на разных уровнях, многопланово. Подспудно во всякой, казалось бы совсем абстрактной, мысли тельной деятельности участвуют чувственные компоненты, продукты чувствен ных познавательных процессов; самые абстрактные понятия, взятые как реальные познания, представляют из себя пирамидальные сооружения, в которых абстрак ции все более высокого порядка образуют вершину, а в основе лежат, прикрытые несколькими слоями абстракцией разного уровня, чувственные обобщения, про дукты более или менее элементарной генерализации.
Аналогично обстоит дело и с мотивацией. При объяснении любого человече ского поступка надо учитывать побуждения разного уровня и плана в их реальном сплетении и сложной взаимосвязи. Мыслить здесь однопланово, искать мотивы поступка только на одном уровне, в одной плоскости — значит заведомо лишить себя возможности понять психологию людей и объяснить их поведение.
Б. Психические процессы и психические образования
В результате всякого психического процесса как деятельности мозга возникает то или иное образование — чувственный образ предмета, мысль о нем и т. д.' Это образование (образ предмета), однако, не существует вне соответствующего про
Их мы обычно разумеем, говоря о психических явлениях.
цесса, помимо отражательной деятельности; с прекращением отражательной дея тельности перестанет существовать и образ. Будучи продуктом, результатом пси хической деятельности, образ, фиксируясь (в слове), в свою очередь становит ся идеальным объектом и отправной точкой дальнейшей психической деятель ности. Образ, следовательно, двояко, двусторонне включается в психическую деятельность.
Всякий эмоциональный процесс, т. е. процесс, в котором его эмоциональный эффект — изменение эмоционального состояния человека — является главным психологическим эффектом, тоже оформляется в виде некоего образования — эмоции, чувства. И эти образования, как и образы предмета, не существуют вне, помимо тех процессов, в которых они формируются. Каждое чувство, выступаю щее как устойчивое образование, длящееся годы, иногда проходящее через всю жизнь человека (любовь к другому человеку, к своему народу, к правде, к челове честву и т. д.), есть сплетение чувств-процессов, закономерно возникающих при соответствующих обстоятельствах. Так, чувство любви к другому человеку — это чувство радости от общения с ним, восхищения от того образа человеческого, ко торый при таком общении с ним выявляется, связанной с этим нежности к нему, заботы о нем, как только ему начинает что-то угрожать, огорчения, когда он тер пит неудачи или подвергается страданиям, возмущения, когда по отношению к нему совершается несправедливость, гордости, когда в трудных условиях он ока зывается на высоте, — все эти чувства выражают применительно к разным об стоятельствам, их вызывающим, одно и то же отношение к человеку'. Каждое из них, как и все они вместе, — процессы, закономерно вызываемые их объектами (конечно, в данном случае, как и вообще, воздействия объектов могут закономер но вызывать психические явления, только поскольку они преломляются через сложившиеся в субъекте внутренние отношения, обусловливаясь их закономер ностями),
' На этом частном примере выступает теоретически важное соотношение категорий отношение и чувство. Всякое отношение психологически выступает в форме чувства, или стремления, или идео логически оформленного оценочного суждения, Одно и то же отношение находит себе, таким обра зом, выражение в сфере и чувств, и воли, и мышления: это не «функциональное», а «личностное» образование. В пределах одной и той же сферы — в данном примере эмоциональной — одно и то же отношение наше к человеку выступает применительно к разным обстоятельствам в форме различ ных чувств, связанных между собой тем, что они выражают одно и то же отношение. В эмоциональ ной сфере отношение — это генерализованное чувство, которое в этой своей генерализованности приобретает определенную устойчивость; чувство-отношение этим отличается от чувства-состоя ния. Отношение может выступить и как стремление, которое также может быть представлено и в форме актуального состояния личности и в форме генералиэованной устойчивой ее устремленно сти или направленности.
В советской психологии к проблеме отношений привлек внимание разрабатывающий ее В. Н. Мясищев. Для того чтобы понятие отношения заняло свое место в системе психологии, необходимо разработать вопрос о его взаимоотношениях с различными психологическими формами его прояв ления. Отношение к окружающему — это прежде всего отношение индивида к тому, что составляет условия его жизни. Но первейшее из первых условий жизни человека — это другой человек. Отно шение к другому человеку, к людям составляет основную ткань человеческой жизни, ее сердцевину. «Сердце» человека все соткано из его человеческих отношений к другим людям; то, чего оно стоит, целиком определяется тем, к каким человеческим отношениям человек стремится, какие отноше ния к людям, к другому человеку он способен устанавливать. Психологический анализ человече ской жизни, направленный на раскрытие отношений человека к другим людям, составляет ядро подлинно жизненной психологии. Здесь вместе с тем область «стыка» психологии с этикой.
Изучать психические процессы, психическую деятельность — значит тем са мым изучать формирование соответствующих образований. Безотносительно к об разованию, которое формируется в процессе, нельзя, собственно, очертить и са мый процесс, определить его в специфическом отличии от других психических процессов. С другой стороны, психические образования не существуют сами по себе вне соответствующего психического процесса. Всякое психическое образова ние (чувственный образ вещи, чувство и т. д.) — это, по существу, психический процесс в его результативном выражении.
Через свое результативное выражение, через свои продукты психическая дея тельность соотносится со своим объектом, с объективной реальностью, с теми об ластями знания, которые ее отражают. Через свои продукты — понятия — мысли тельная деятельность переходит в сферу логики, математики и т. д. Поэтому превращение продуктов мыслительной деятельности, например понятий, их усвоения — в основной предмет психологического исследования грозит привести к утрате его специфики.
Концентрация психологического исследования на продуктах мыслительной деятельности, взятых обособленно от нее, — это и есть тот «механизм», посредст вом которого сплошь и рядом осуществляется соскальзывание психологического исследования в чуждый ему план методически геометрических, арифметических и т. п. рассуждений. В психологическом исследовании психические образова ния — продукты психических процессов — должны быть взяты именно в качестве таковых. Изучение психической деятельности, процесса, в закономерностях его протекания всегда должно оставаться в психологическом исследовании основ ным и определяющим.
Всякий психический процесс есть отражение, образ вещей и явлений мира, знание о них, но взятые в своей конкретной целостности психические процессы имеют не только этот познавательный аспект. Вещи и люди, нас окружающие, яв ления действительности, события, происходящие в мире, так или иначе затра гивают потребности и интересы отражающего их субъекта. Поэтому психиче ские процессы, взятые в их конкретной целостности, — это процессы не только познавательные, но и «аффективные»1, эмоционально-волевые. Они выражают не только знание о явлениях, но и отношение к ним; в них отражаются не только са ми явления, но и их значение для отражающего их субъекта, для его жизни и дея тельности. Подлинной конкретной «единицей» психического (сознания) явля ется целостный акт отражения объекта субъектом. Это образование сложное по своему составу; оно всегда в той или иной мере включает единство двух противо положных компонентов — знания и отношения, интеллектуального и «аффектив ного» (в вышеуказанном смысле), из которых то один, то другой выступает в ка честве преобладающего. Подлинно жизненной наукой психология может быть, только когда она сумеет, не исключая и аналитического изучения ощущений, чувств и т. п., психологически анализировать жизненные явления, оперируя таки ми нефункциональными «единицами» психического. Только таким образом мож но, в частности, построить подлинно жизненное учение о мотивации, составляю щее основное ядро психологии личности.
Понятие аффекта берется здесь в смысле не современной патопсихологии, а классической филосо фии XVII-XVIII столетий (см., например, у Спинозы).
В. Психические процессы и регуляция деятельности
Всякий психический процесс включен во взаимодействие человека с миром и служит для регуляции его деятельности, его поведения*. Представление о регуля тор ной функции психического необходимо связать с рефлекторным пониманием психического, согласно которому оно не только внутреннее состояние, но и отра женное действие; действие же входит в психический акт именно своей психи ческой регуляцией. Всякое психическое явление — это и отражение действитель ности и звено в регуляции деятельности2. Поэтому в сферу психологического исследования входят и движения, действия, поступки людей — не только их «ум ственная», духовная, теоретическая, но и та практическая деятельность, посредст вом которой люди изменяют мир — преобразуют природу и перестраивают обще ство. Однако предметом психологического изучения в них является только их психологическая характеристика — их регуляция, их мотивация. Изучение дви жения и действия в психологии — это как раз изучение их регуляции различными формами психической деятельности: именно таким образом движения и дейст вия входят в сферу психологического исследования. Отражение индивидом дей ствительности и регуляция его деятельности неотрывны друг от друга. В регуля ции деятельности и заключается объективное значение отражения в жизни, то, чему оно практически служит; регуляция деятельности — это та работа, которую практически выполняет образ, психическое отражение. В положении о регуляторной роли отражения и заключается конкретный смысл утверждения о его дей ственном характере. Связь психических процессов с движением, действием, с практической деятельностью существенна не только для практической деятель ности, которая посредством этих психических процессов регулируется, но и для самих психических процессов: действия человека, изменяя обстоятельства, в ко торых протекают психические процессы, объективно обусловливают их содержа ние и направление.
Регуляционная роль отражения индивидом действительности выступает в фор мах: 1) побудительной и 2) исполнительской регуляция.
1. Побудительная регуляция определяет, какое действие совершается. Отра жение объекта, являющегося предметом потребности, порождает в индивиде «идеальные стремления» или «силы» (Энгельс)3, которые служат побуждениями к действию и определяют его направление.
Вопрос о том, что именно, какое идейное содержание приобретает для человека побудительную силу, имеет первостепенное значение. Он решается в ходе жизни
' Вопрос о регуляторной функции психического, по крайней мере одной своей стороной, выступил уже перед нами конкретно в связи с вопросом об афферентации движений ощущением. (О жизнен ной роли ощущения см.: Pieron Henri. Aux sources de a connaissance; a sensation guide de vie. —Paris, 1955. Эта книга дает систематическую сводку экспериментальных исследований, посвященных проблеме ощущения. Через всю книгу красной нитью проведена мысль о жизненной роли ощуще ния, т. е. о его регуляторной функции.)
2 Характеризуя «чувствование», И. М. Сеченов писал, что оно имеет «два общих значения:оно слу жит орудием различения условий действия и руководителем соответственных этим условиям (т. е. целесообразных или приспособительных) действий». Сеченов отмечал, что «эта формула одинако во приложима к самым элементарным актам чувствования и проявлениям как инстинкта, так и ра зума...» (Сеченов И. М. Избр. филос. и психол. произв. - М.: Госполитиздат, 1947. — С. 416). Тем са мым И. М. Сеченов вводил регуляцию действий в самое определение психического.
3 Маркс К., Энгельс Ф. Избр. произв. — М.: Госполитиздат, 1955. — т. II. — С. 357 и 372.
человека в процессе воспитания. Выработать надлежащую побудительную силу надлежащих идей — важнейшая цель воспитания. По мере того как определенные идеи (принципы) приобретают для человека побудительную силу (становятся убеждениями), от действий в силу непосредственно действующих побуждений человек переходит к поступкам, совершенным по определенным мотивам, т. е. по буждениям, осознанным, оцененным и принятым человеком в качестве идеально го основания (и оправдания) своего поведения.
2. Исполнительская регуляция приводит действие в соответствие с условия ми, в которых оно совершается.
Регулирующая роль отражения выступает не только как роль побудительная, мотивационная. Регуляция деятельности посредством отражения действительно сти распространяется далее на исполнение действия, выступая в виде исполни тельской регуляции. Эта регуляция действия осуществляется посредством анализа условий, в которых совершается действие, и соотнесения их с целями действия. Физиологически действие регулируется по его ходу сигналами от изменяющихся объективных условий и от движущегося органа (руки); связываясь друг с другом, эти сигналы регулируют движение, перемещение органа по отношению к окру жающему.
В регуляции деятельности человека так или иначе участвуют все психические процессы. Подобно тому, как не только ощущение и мышление, но также и жела ния и чувства являются отражением бытия, не только желания, волевые стремле ния и чувства, но и познавательные процессы (ощущение — мышление) вносят каждый свой вклад и в регуляцию деятельности человека, его поведения (афферентирующая роль чувственных сигналов — ощущений — в регуляции движения, мобилизующая роль передовых идей). При этом в исполнительской регуляции преимущественную роль играют познавательные процессы — учет условий, в ко торых протекает деятельность, в побудительной регуляции — процессы «аффек тивные»: эмоции, желания.
Изучение регулирующей роли различных психических процессов, с другой стороны, необходимо связано с изучением движений и действий, различных по характеру своей регуляции.
Познавательные процессы разного уровня открывают разные возможности для регуляции поведения; сфера действия у каждого из них другая. С другой стороны, движение (например, локомоции), действие (скажем, по изготовлению какого-нибудь предмета по определенному образцу), поступок (акт, дающий не только тот или иной предметный эффект, но и имеющий определенное общественное со держание, выражающий отношение человека к другим людям) — вообще дейст вия разного уровня предполагают и разные психические процессы для своей ре гуляции.
Изучение различных форм отражения мира и изучение действий человека, различных по их регуляции, неразрывно связаны друг с другом. Изучение того, как человек отражает мир, должно быть продолжено в изучении того, как он дей ствует, и лишь через изучение того, как он действует, может быть объективно раскрыто и то, как он отражает мир. Это положение распространяется на всю психическую деятельность. (Так, изучение слухового восприятия — речевого и музыкального — должно выступать практически и как психологическое изучение речевой и музыкальной деятельности, изучение восприятия и представления
пространства — практически и как изучение ориентировки человека в простран стве и т. д.)
По уровню регуляции движения и действия человека делятся на непроизволь ные и осуществляемые на уровне второй сигнальной системы произвольные дей ствия, регулируемые объективированным в слове идейным содержанием, форми рующимся в процессе общественной жизни.
Регуляция произвольных движений и волевых или сознательных действий че ловека относится обычно за счет воли. Воля в этой связи означает, собственно, специфическую для человека как общественного существа закономерность созна тельной регуляции его действий. Превращение этой закономерности в некую гипо стазированную метафизическую сущность, в некоего идеального деятеля, подме няющего реального субъекта действий — самого человека,— является, пожалуй, наиболее грубым и массивным выражением все еще сохраняющейся общей тен денции идеалистической функциональной психологии. Собственно, все «функ ции» так называемой функциональной психологии, — не только воля, но и па мять, внимание и т. д., — это психические процессы, превращенные в психических деятелей. Построение научной психологии требует полного устранения этих «деятелей» и раскрытия тех закономерностей психической деятельности, кото рые этими фиктивными деятелями прикрываются.
Понятие воли в современной психологии представляет собой, вообще говоря, конгломе рат разнородных составных частей, неизвестно как между собой связанных. Оно вклю чает: а) стремления, желания, б) волевые действия, в) волевые качества личности. На самом деле между этими компонентами существуют определенные взаимоотношения, которые и связывают их в единое целое. Исходным являются здесь соответствующие процессы и их результативное выражение — в данном случае стремления различного характера и уровня, возникающие, как уже отмечалось, в силу того, что предметы, с ко торыми вступает во взаимодействие человек, затрагивают его потребности и интересы. Возникающие таким образом в человеке многообразные тенденции получают свое дей ственное выражение в регуляции — сознательной или бессознательной — поведения человека. «Волю», собственно, образует непосредственно лишь высший, верхний или верхушечный слой этих тенденций — желания, определяемые идейным содержанием, выступающим в качестве осознанной цели. Сильной волей может обладать лишь чело век, у которого в жизни есть по-настоящему дорогие ему, для него значимые цели. На личие таких целей обусловливает силу воли. Содержание этих целей и соответствую щих мотивов определяет ее моральный уровень. Действия, регулируемые осознанной целью и отношением к ней как мотиву, это и есть «волевые действия». Высший, верху шечный уровень волевых тенденций неотделим от всей многоплановой совокупности взаимосвязанных и друг друга обусловливающих тенденций, возникающих у человека в ходе жизни и характерных для него. Когда говорят о силе воли, о силе побуждений, то нельзя не учитывать того, что эта сила всегда относительна: с одной стороны, у разных людей различной оказывается побудительная сила всех вообще доступных им побуж дений; с другой стороны, у одного и того же человека разной оказывается побудитель ная сила различных побуждений; эта последняя не может не зависеть от способности более сильного побуждения подчинять себе остальные. Сильная воля может быть лишь у человека с четкой и прочной иерархической организацией побуждений или тенденций, участвующих в регуляции его поведения: только при этом условии сила побуждений не расходуется на преодоление внутренних трений, а полностью переходит в решительное действие. Иерархическая организация всей системы тенденций или побуждений с ти пичным для данного человека господством одних и подчинением других определяет волевой облик человека, волю как характеристику личности, ее характер.
В учении о воле конфликтность обычно выступала в виде борьбы мотивов. Наличие борьбы мотивов, предшествующей решению, нередко вводилось как необходимый при знак в самое понятие воли и волевого действия. На самом деле борьба мотивов, коле бание между различными решениями, необходимость преодолеть внутренние трения не является обязательным, «конституирующим» признаком воли, волевого действия. Они, скорей, — выражение тех препятствий, которые встают на его пути. Сила воли од нозначнее определяется преодолением внешних препятствий, выступающих и в виде внутренних трений. Преодоление последних, даже когда оно обнаруживает силу воли, вместе с тем обнажает ее раздвоенность и, значит, слабость. Наличие борьбы мотивов — не проявление или признак воли, а лишь случай, требующий ее проявления. Иногда достаточно осознать одну-единственную цель, но осознать ее во всей ее жизненной зна чительности, чтобы отпала возможность какой бы то ни было борьбы мотивов, чтобы человек отдал ей всего себя, всю спою жизнь. Воля необходимо предполагает созна тельное принятие и осуществление цели; но сознательность не следует смешивать с рассудочностью — с выбором верхушечным, «поверхностным» (в прямом и переносном смысле), одним только рассудком, а не вместе с тем и всем своим существом, всеми его сокровенными, в том числе и неосознанными устремлениями (Фауст у Гете недаром говорит Мефистофелю: «Nur keine Furcht, dass ich dies Bundnis breche. Das ungeteite Stre-ben meinerganzen Kraft ist gerade das, was ich verspreche> — то, что он обещает, выражает нераздельное устремление всех его сил, поэтому не приходится опасаться, что он не вы полнит уговора).
В период господства теории бесконфликтности, связанной со стремлением к парадной лакировке действительности, у нас появилась тенденция игнорировать борьбу мотивов и вовсе исключить ее из волевого акта, признать не наличие, а отсутствие борьбы моти вов необходимым признаком волевого действия. И это не точно. Ни наличие, ни отсут ствие борьбы мотивов не являются необходимым признаком воли конкретности вся кий волевой акт выражает не только побуждение, связанное с целью именно данного волевого действия, но и — более или менее адекватно — личность в целом. Воля, как определенным образом организованная совокупность желаний, выражаю щихся в поведении, в регуляции действий, относится к побудительной, а не к исполни тельской регуляции, о которой идет речь при различении произвольных действий и движений от непроизвольных. В плане побудительной регуляции воля означает пере ход от потребностей как непосредственно действующих побуждений к мотивам или по буждениям осознанным, оцененным с точки зрения общественных норм и интересов и принятым человеком'.
Специальная форма регуляции движения осуществляется в результате его автомати зации. Обычно суть автоматизации усматривается в переносе регуляции действия со зрительных, вообще экстероцептивных, внешних сигналов на проприоцептивные, внутренние, идущие от органа (руки), выполняющего движение. Такая интерпретация таит в себе серьезную опасность. Она грозит оторвать движение от условий, при кото рых оно должно совершиться, между тем как автоматизация заключается как раз в свя зывании автоматизируемых движений с определенными объективными условиями
'1 Говоря о воле, необходимо учитывать, что идущее от Тетенса и Канта трехчленное деление психиче ских явлений на интеллектуальные, эмоциональные и волевые не может быть удержано. Первич ным, основным является двухчленное деление психических процессов на интеллектуальные и аф фективные в том смысле, в котором этот термин употребляется в философии XVII-XVIII вв. Эти последние возникают в силу того, что отражаемые индивидом явления и предметы затрагивают его потребности и интересы и выражают отношение индивида к этим предметам и явлениям. Они в свою очередь уже вторично подразделяются на 1) стремления, влечения, желания и 2) эмоции, чув ства. В побудительной регуляции «аффективные» процессы участвуют в целом, как в первом, так и во втором своем аспекте. К воле, к волевым процессам в собственном смысле должен быть отнесен лишь высший уровень первой группы процессов (стремления и т. п.).
так, чтобы они стали для данных движений пусковыми сигналами. При автоматизации, связывающей целый ряд движений в единое целое, роль проприоцептивных сигналов, сигнализирующих о передвижении органа, осуществляющего движение, увеличивает ся, но совершенно очевидно, что всякая сигнализация о перемещении органа (напри мер, руки) в пространстве должна сигнализировать об изменении ее положения по от ношению к предметам внешнего мира. Поэтому проприосигналы могут участвовать в регуляции движения, только поскольку они условно-рефлекторно связаны с экстероцептивными сигналами от предметов внешнего мира. Объединение посредством про приоцептивных сигналов ряда последовательных движений в одно целое — лишь одно из условий автоматизированного выполнения действия, требующего ряда движений, но суть дела при автоматизации заключается в таком связывании движения с условия ми, что эти условия могут как пусковые сигналы включать действие. В результате автоматизации движений действия, посредством которых они осуществ ляются, превращаются в навыки (различные трудовые навыки, навыки письма, игры на рояле и т. д.). Характер навыка зависит от того, каковы анализирование и синтезирова ние, дифференциация и генерализация условий, которыми как пусковыми сигналами включаются соответствующие действия. Как все действия человека, навыки регулиру ются посредством психической деятельности. Различие действий автоматизированных и неавтоматизированных заключается только в уровне психической деятельности, ко торой они регулируются. Навыки регулируются психической деятельностью как дея тельностью сигнальной. Для навыка особенно существенна генерализация сигнальных условий. Гибкость навыка, его переносимость в видоизмененные условия зависит имен но от генерализованности условий, являющихся пусковыми сигналами для автомати зированного действия.
Регуляции подвергается и познавательная деятельность. Именно этот факт и выража ется во внимании. Внимание — это не какая-то особая деятельность или активность субъекта, наряду с его познавательной деятельностью, или неизвестно в чем заключаю щаяся «сторона» этой последней. Проблема внимания — это проблема регуляции позна вательной деятельности.
Регуляция познавательной деятельности осуществляется двумя взаимосвязанными «механизмами» — ориентировочным и сигнальным. Ведущая роль при этом принадле жит сигнальному механизму.
Безусловным ориентировочным рефлексом как таковым можно объяснить лишь вни мание к новым, неожиданным и сильно действующим раздражителям; большее значе ние для объяснения внимания человека имеет условно-рефлекторная ориентировочная деятельность. Эта последняя сама регулируется сигнальной деятельностью: ориенти ровочную рефлекторную деятельность вызывает по отношению к себе то, что приобре тает сигнальное значение'.
' Образование условного ориентировочного рефлекса А. Г. Иванов-Смоленский описывает следую щим образом: «Давался звонок, и на третьей-пятой секунде его звучания присоединялось ориенти ровочно-зрительное подкрепление в виде вспыхивания лампочки и скольжения тахистоскопической щели мимо отверстия аппарата. Спустя несколько повторений этого комбинированного раздражения, поворот головы в сторону источника света... начинал появляться раньше его зажига ния в ответ на звучание звонка, т. е. вырабатывался условный ориентировочный рефлекс» (Ива нов-Смоленский А. Г. Методика исследования условных рефлексов у человека. — Л.: Практическая медицина, 1928. - С. 39).
Попытку объяснить внимание «организацией» ориентировочной деятельности сделал Е. А. Милерян (Милерян Е. А. Вопросы теории внимания в свете учения И. П. Павлова о высшей нервной дея тельности // Советская педагогика. — 1954. — № 2. — С. 55-67). Он различает безусловно-рефлек торное непроизвольное внимание, основывающееся на безусловном ориентировочном рефлексе, условно-рефлекторное непроизвольное внимание, основывающееся на условном ориентировочном рефлексе, и произвольное внимание человека, относительно которого говорится, что оно «нераз Объяснение основных форм человеческого внимания, выражающегося, например, в пристальном наблюдении за определенным объектом, в сосредоточенном прослежи вании того или иного хода мысли, не может свестись к ссылке на ориентировочный рефлекс. Устойчивость внимания при сосредоточенности на определенном объекте, при прослеживании всех происходящих с ним изменений обусловливается динами кой сигнальных значений, которые по ходу деятельности приобретают для человека те или иные объекты или стороны их.
Мы особенно эффективно поддерживаем внимание к объектам, на которые направлена наша деятельность — практическая и умственная, — потому что в процессе действия поддерживается сигнальное значение объекта и различных его свойств. Вместе с тем ориентировочная природа внимания сказывается и при длительной сосредоточенности на одном и том же объекте в том, что условием устойчивости внимания при этом явля ется выявление в том же объекте при практическом или умственном оперировании с ним все новых его сторон'.
В этой связи стоит отметить, что широко распространенная (в частности, в большинстве учебников) тенденция связывать внимание специально с восприятием не может быть теоретически оправдана. Внимательным можно и нужно быть также к мыслям; внимарывно связано с функциями второй сигнальной системы в ее взаимодействии с первой сигнальной системой», но ничего не говорится о том, какие функции второй сигнальной системы имеются в ви ду и должно ли и произвольное внимание человека объясняться одним лишь ориентировочным рефлексом, хотя бы и на слово. Собственно, уже самое понятие условно-ориентировочного рефлек са предполагает включенность ориентировочного рефлекса в общую систему рефлекторной дея тельности и обусловленность ориентировочного рефлекса в качестве условного общими закономер ностями сигнальной деятельности.
1 Еще Гельмгольц при изучении борьбы двух полей зрения установил два капитальных для теории внимания факта: зависимость внимания от действия с объектом (в ходе которого свойства объекта приобретают сигнальное значение) и открытие в объекте все новых и новых сторон. Гельмгольц от мечал, что он может направлять внимание произвольно то на одну, то на другую систему линий и что в таком случае некоторое время только одна эта система осознается им, между тем как другая совершенно ускользает от его внимания. Это бывает, например, в том случае, если он попытается сосчитать число линий в той или другой системе. Крайне трудно бывает надолго приковать внима ние к одной какой-нибудь системе линий, если только мы не связываем предмета нашего внимания с какими-нибудь особенными целями, которые постоянно обновляли бы активность нашего внима ния. Так поступаем мы, задаваясь целью сосчитать линии, сравнить их размеры и т. п. Внимание, предоставленное самому себе, обнаруживает естественную наклонность переходить от одного ново го впечатления к другому; как только его объект теряет интерес, не доставляя никаких новых впе чатлений, внимание, вопреки нашей воле, переходит на что-нибудь другое. Если мы хотим сосредо точить наше внимание на определенном объекте, то нам необходимо постоянно открывать в нем все новые и новые стороны, в особенности когда какой-нибудь посторонний импульс отвлекает нас. Описание наблюдений Гельмгольца, сформулированное таким образом в терминах традиционной теории внимания, превращающей его в особого деятеля или функцию, своим фактическим содержа нием как нельзя более убедительно свидетельствует о том, что явления, о которых при этом факти чески идет речь, полностью объясняются закономерностями сигнальной и ориентировочной дея тельности в их взаимосвязи.
Выступившую в наблюдениях Гельмгольца роль деятельности в сосредоточении внимания пра вильно отметил на основании своего практического сценического опыта К. С. Станиславский. Он писал: «Внимание к объекту вызывает естественную потребность что-то сделать с ним. Действие же еще больше сосредоточивает внимание на объекте. Таким образом внимание, сливаясь с действием и взаимопереплетаясь, создает крепкую связь с объектом» (Станиславский К. С. Работа актера над собой. — М.; Л., 1948. — Ч. 1. — С. 138).. Восприятие, вообще осознание сторон или свойств предме тов и явлений, которые оказываются для нас сильными раздражителями, в частности по своему сиг нальному значению, индукционно тормозит осознание остальных, в силу этого и создается своеоб разный рельеф того, что нами в каждый данный момент осознается, с выступлением на передний план одного и стушевыванием; схождением на нет другого, с фокусированном сознания на одном или ограниченном числе объектов.
тельным не лишне быть и к людям, к их душевному состоянию, к их горестям и заботам, да и к их радостям (чтобы не нарушить или не спугнуть их). Внимание относится не спе циально к восприятию в специфическом значении этого термина, а к познанию в це лом; вместе с тем связанное и с отношением к познаваемому, оно относится, собственно, к сознанию. Внимание выражает специфическую закономерность процесса осознания. Внимание, т. е. регуляция познавательных процессов, имеет два уровня: 1) внимание, осуществляющееся без участия слова, и 2) опосредствованное словом, объектированным в нем содержанием (непроизвольное и произвольное внимание). Результат осуще ствляемой таким образом регуляции познавательной деятельности состоит в том, что определенные явления, предметы или стороны их выступают в процессе отражения на передний план, а остальные — физиологически в результате индукционных отноше ний — тормозятся и отступают на задний план.
Г. О сознании
Различные уровни регуляции, о которых выше шла речь (непроизвольные и про извольные действия), связаны с различными уровнями психической деятельно сти — неосознанной и осознанной, сознательной. Различные же уровни психиче ской деятельности связаны с разной ее качественной характеристикой, которую психическая деятельность приобретает в разных формах жизни. Становление соз нания связано со становлением новой формы бытия — бытия человеческого — но вой формы жизни, субъект которой способен, выходя за пределы своего собствен ного одиночного существования, отдавать себе отчет в своем отношении к миру, к другим людям, подчинять свою жизнь обязанностям, нести ответственность за все содеянное и все упущенное, ставить перед собою задачи и, не ограничиваясь приспособлением к наличным условиям жизни, изменять мир — словом, жить так, как живет человек и никто другой.
Как выше уже отмечалось, психическая деятельность выступает в новом каче стве — сознания или, точнее, процесса осознания субъектом окружающего мира и тех отношений, в которые он с ним вступает, по мере того как из жизни и непо средственного переживания выделяется рефлексия на окружающий мир и на соб ственную жизнь, т. е. появляется знание о чем-то лежащем вне его. Наличие со знания предполагает, таким образом, выделение человека из его окружения, появ ление отношения субъекта действия и познания к объективному миру. Сознание всегда предполагает познавательное отношение к предмету, находящемуся вне сознания*.
Определяя сознание как «интенцию» (направленность) на трансцендентный ему предмет, Гуссерль (Ed. Husseri) выдвинул положение, формально как будто совпадающее с этим. Однако, раскрывая этот свой тезис, Гуссерль фактически снял его и превратил в свою противоположность. Первая предпосылка философского (феноменологического) подхода к проблеме сознания и бытия в отли чие от эмпирического (психологического) заключается, по Гуссерлю, в том, что мир «выносится за скобки» (unter Kammem gesetzt); при этом отпадает вопрос о реальности и остается лишь вопрос о «сущности». Как только это совершается, мир превращается для сознания в значение «мир», т. е. в нечто «полагаемое» сознанием.
Идеалистический смысл концепции Гуссерля выступал у него чем дальше, тем острее (особенно в его «Cartesianische Meditationen und Pariser Vortrage», Haag, 1950). Это идеалистическое оборачи вание Гуссерлем его исходного положения настолько очевидно, что его не могли не констатировать и некоторые продолжатели гуссерлевской феноменологической онтологии, в частности из числа французских его продолжателей (см. Sartre J. P. L'etre et e neant. — Paris, 1943. — P. 27-28, 290-291). Сартр обвиняет Гуссерля в том, что, превратив бытие в ряд значений, он идеалистически сводит бытие к сознанию (что, однако, еще не значит, что сам Сартр другим путем не приходит тоже
Предметом осознания могут стать и психические явления, переживания. Но, вопреки интроспекционизму, осознание этих последних совершается не непо средственно путем самоотражения психического в психическом, а опосредство ванно, через объективно данные сознанию действия людей, через их поведение. Самое осознание переживаний, чувств обусловлено осознанием объекта, на кото рый они направлены, причин, их вызывающих. Самосознание всегда есть позна ние не чистого духа, а реального индивида, существование которого выходит за пределы сознания и представляет собой для него объективную реальность. Таким образом, выше сформулированное положение сохраняет свою силу и для осозна ния психического.
Развитие у человека сознания связано с общественно организованной деятель ностью людей, с трудом и совершается на его основе. Труд требует осознания ре зультата труда как его цели, и в процессе труда сознание и формируется.
С возникновением общественно организованного труда, при котором удовле творение потребностей индивида совершается общественным образом, предметы начинают выступать не только как объекты личных потребностей индивида, а как вещи, значение которых определяется их отношением к общественным потребно стям. В процессе трудовой деятельности, воздействуя на одни вещи посредством других, посредством орудий — вещей, специально предназначенных для воздей ствия на другие вещи, — вообще, приводя вещи во взаимодействие друг с другом, человек все глубже вскрывает их объективные свойства.
В процессе общественно организованного труда возникает и язык, слово. В сло ве откладываются и объективируются накапливаемые человеком знания. Только благодаря слову они обобщаются, абстрагируются от отдельных частных ситуа ций и становятся общественным достоянием, доступным каждому индивиду как члену коллектива. Возникновение сознания как специфически человеческого способа отражения действительности неразрывно связано с языком: язык — необ ходимое условие возникновения сознания. Осознавать — значит отражать объек тивную реальность посредством объективированных в слове общественно выра ботанных обобщенных значений'.
Связь сознания и языка, таким образом, — теснейшая, необходимая. Без языка нет сознания. Язык — общественная форма сознания человека как общественного индивида.
Однако неверно попросту отождествлять сознание с языком, сводить его к функционированию языка (Эта отнюдь не новая тенденция усилилась в послед нее время у нас в связи со значением, которое приобрело понятие второй сигналь ной системы.) Верное положение о необходимой связи сознания и языка стано вится неверным, когда этой связи сознания с языком придается самодовлеющий характер, когда она обособляется от связи сознания с общественно осуществляек идеалистическим выводам). Эту критику Гуссерля заостряет Жансон (Jeanson Fr. Probeme morae et a pensee de Sartre. — Paris, 1937, p. 139-149) В отличие от этого Мерло-Понти (Mereau-Ponty М. Phenomenoogie de a Perception. — Paris, 1945) стремится всячески прикрыть и тем самым замаски рованно сохранить идеалистическое острие гуссерлевской концепции (см. его программное преди словие — Avant-propos — к вышеуказанной книге. — С. I-XVI). * Таким образом, сознание человека качественно отлично от психической деятельности животных. Поэтому установившееся в нашей психологической литературе употребление термина «сознание» специально применительно к психической деятельности человека можно считать оправданным.
мой деятельностью людей и добываемыми в ней знаниями. Только включаясь в эти связи, а не сам по себе, язык и обретает свое необходимое значение для сознания*.
Не слово само по себе, а общественно накопленные знания, объективированные в слове, являются стержнем сознания. Слово существенно для сознания именно в силу того, что в нем откладываются, объективируются и через него актуализиру ются знания, посредством которых человек осознает действительность.
Психологический подход к проблеме сознания исключает возможность рас сматривать сознание лишь как некое готовое образование. В психологическом плане сознание выступает реально прежде всего как процесс осознания человеком окру жающего мира и самого себя. Осознание чего-либо необходимо предполагает некоторую совокупность знаний, соотносясь с которой окружающее осознается. Сознание как образование возникает в процессе осознания окружающегомира и по мере своего возникновения включается в него как средство («аппарат») осо знания. Сознание как образование — это знание, функционирующее в процессе опознания действительности. Наличие у человека сознания означает, собственно, что у него в процессе жизни, общения, обучения сложилась или складывается такая совокупность (или система) объективированных в слове, более или менее обобщенных знаний, посредством которых он может осознавать окружающее и самого себя, опознавая явления действительности через их соотношения с этими знаниями. Центральной психологической проблемой при этом остается процесс осознания человеком мира.
В силу связи сознания и языка общественно выработанные знания выступают в процессе осознания действительности в форме языковых значении. Этот капитальный факт, не понятый надлежащим образом, послу жил основой для ряда идеалистических теорий сознания. Такова прежде всего гуссерлианская теория сознания как актуализации значений. Значения, реально существующие как языковые, отрываются Гуссерлем от языка, лишаются, таким образом, своей материальной чувст венной оболочки и в таком «идеализированном» виде принимаются за основные элементы, обра зующие структуру сознания. Забвение языка, отбрасывание его чувственной стороны и признание чисто идеальных значений ядром сознания — в этом одна из ошибок гуссерлианской концепции сознания как актуализации значений. (Ее основной выше уже отмеченный порок заключается в том, что, трактуя сознание как актуализацию значений, она на место реального мира, который фено менология Гуссерля «выносит за скобки» — unter Kammem setzt — подставляет значение «мир», т. е. подменяет материальную реальность идеальным образованием.) С другой стороны, отождествление сознания со значениями было использовано семантическим прагматизмом (Мэдом и Дьюи), блокировавшимся с «социальным» бихевиоризмом, для того чтобы свести сознание, дух к семантическим («символическим») отношениям обозначающего и обозна чаемого между явлениями опыта, соотнесенного с поведением. См. выше цитированные книги DeweyJ. Experience and Nature. - London, 1925. - P. 303, 307, 308 etc.; Mead G. A behavioristic account of the significant Symbo // Journa of Phiosophy. - 1922. -Vo. XIX. - № 6. - P. 157-163;
Mead G. Mind, sef and society. From the standpoint of a socia behaviorist. Fifth Impression. — Chicago University Press, 1945. - Part II «Mind and the Symbo» - P. 117-125. Таким образом, с одной стороны, хотят посредством спроецированных в него семантических отноше ний превратить бытие, опыт в нечто духовное, идеальное; с. другой стороны, вместе с тем растворяют сознание в опыте. Однако значения, соотнесенные не с сознанием, а лишь с внешним поведением, неизбежно свелись к одним лишь знакам. Бихевиористски прагматическая трактовка значений неизбежно повлекла за собой самоликвидацию значений и заодно привела к формалистическому пониманию речи, языка как совокупности знаков. См. Morris Ch. Six Theories of Mind. — Chicago University Press, 1932. — P. 274-330 (эту книгу он посвящает своим учителям — Дьюи и Мэду). См. специально гл. VI «Mind as Function», в которой прослеживается философская линия, идущая от Пирса (Pierce) и Вудбриджа (Woodbridge) к Дьюи и Мэду:ср. также его книгу «Signs, anguage and Behavior» (New York, 1950), смыкающуюся с Карнапом, с логическим позитивизмом.
Сознание не покрывает психической деятельности человека в целом. Психи ческое и осознанное не могут быть отождествлены'. Вопреки картезианству, пси хическое не сводится к осознанному. Как мы уже видели выше (гл. II, § 1 «Теория отражения»), сознание, т. е. осознание объективной реальности, начинается там, где появляется образ в собственном, гносеологическом смысле, т. е. образование, посредством которого перед субъектом выступает объективное содержание пред мета. Сферу психического, не входящего в сознание, составляют психические яв ления, функционирующие как сигналы, не будучи образами осознаваемых по средством них предметов2 (см. об этом гл. 3, §3). Образы, посредством которых осознаются предметы или явления, всегда обладают той или иной мерой обоб щенности; они объективируются в слове, которое обозначает их предмет.
Сознание — это первично осознание объективного мира; самый психический процесс, в результате которого осознается объект, не является тем самым тоже осознанным. Осознание психических процессов и явлений совершается опосред ствованно, через их соотнесение с объективным миром. Осознание своего чувства предполагает соотнесение его с тем объектом, который его вызывает и на который оно направлено. Поэтому возможно неосознанное чувство. Неосознанное чувст во — это, разумеется, не чувство, которое вообще не переживается; неосознанным чувство является, когда не осознана причина, которая его вызывает, и объект, ли цо, на которое оно направлено. Переживаемое человеком чувство существует ре ально и не будучи осознано; реальность его существования как психического фак та—в его действенности, в его реальном участии в регулировании поведения, действий, поступков человека.
Подобно этому люди сплошь и рядом делают правильный вывод, не осознавая его основания, — переносят правило с одних задач на другие, новые, не осознавая, что между этими задачами общего, и т. д. При этом грань между тем, что человек осознает и что как бы уходит из его сознания, текуча, изменчива, динамична: по
' В отождествлении психического с сознательным И. М. Сеченов видел существенную причину того, что психическая жизнь представляла собой «такую неструю и запутанную картину без начала и конца, которая во всяком случае заключает в себе крайне мало приглашающего начать исследова ние с нее». «...В прежние времена, — писал И. М. Сеченов, — "психическим" было только "сознатель ное", т. е. от цельного натурального процесса отрывалось начало (которое относилось психологами для элементарных психических форм в область физиологии) и конец...» (т. е. действие, поступок) (Сеченов И. М. Кому и как разрабатывать психологию // Избр. филос. и психол. произв. — М.: Гос политиздат, 1947. - С. 252-255),
И. П. Павлов писал: «...Мы отлично знаем, до какой степени душевная, психическая жизнь пестро складывается из сознательного и бессознательного». Одну из причин слабости психологического исследования он усматривал в том, что оно ограничивается сознательными явлениями. Поэтому и психолог при его исследовании находится в положении человека, который идет в темноте, имея в руках фонарь, освещающий лишь небольшие участки. «...С таким фонарем трудно изучить всю ме стность» (Павлов И. П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельно сти (поведения) животных // Полн. собр. соч.: 2-е изд. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. — Т. III, кн. 1. - С. 105).
2 О наличии таких явлений говорят экспериментальные факты, свидетельствующие о том, что испы туемые могут адекватно реагировать на признак, наличие которого они не осознают, в котором они не могут дать отчета. См., например, Котляревский Л. И. Отражение непосредственных условных связей в корковой символической проекции // Труды лаборатории физиологии и патофизиологии высшей нервной деятельности ребенка и подростка. Т. IV // На пути к изучению высших форм ней-родинамики ребенка / Под ред. проф. А. Г. Иванова-Смоленского и Э. Ю. Шурпе. — М.: Госмедиздат, 1934, — С. 446-447; см. также Торндайк Э. Процесс учения у человека. — М.: Учпедгиз, 1935. — С. 58-59 и 67-69.
ходу жизни и деятельности осознается то одно, то другое. Осознание человеком объективной действительности не только не исчерпывает всего существующего, но не охватывает и всего того, что непосредственно окружает человека и воздей ствует на него.
Физиологически динамика осознания и неосознания обусловлена индукцион ными отношениями возбуждения и торможения: более сильные раздражители по закону отрицательной индукции тормозят дифференцировку остальных раздра жителей. При восприятии предметов осознаются признаки, являющиеся «силь ными» раздражителями. В качестве «сильных» в обыденной жизни, в первую оче редь, выступают те, которые связаны с закрепленным практикой назначением данной вещи. Их осознание индукционно тормозит осознание других свойств то го же предмета'. Этим обусловлена трудность осознания той же вещи в новом ка честве. Новые качества открываются сознанию, когда вещь включается в новые связи, в которых эти качества становятся существенными, «сильными».
Самая существенная сторона работы мышления состоит именно в том, чтобы, включая вещи в новые связи, приходить к осознанию вещей в новых, необычных их качествах. В этом заключается основной психологический «механизм» мыш ления. Открытие, приводящее к техническим изобретениям, заключается сплошь и рядом именно в том, что вещи открываются сознанию в новых своих качествах. Иногда этому содействует случай, т. е. неожиданные соотношения, в которые ста вит вещи не мысль изобретателя, а сама действительность.
Сказать, что осознание или неосознание тех или иных вещей и явлений зави сит от их «силы», значит, тем самым сказать, что осознание (или неосознание) за висит не только от знания, позволяющего опознать предмет, но и от отношения, которое этот предмет или явление вызывает у субъекта. С этим связаны глубокие и вместе с тем антагонистические, противоречивые взаимоотношения между осо знанием и аффективностью. Известно, что при сильных переживаниях сознание выключается (причем это выключение тоже избирательно). Очень волнующие события трудно бывает сразу осознать; надо думать потому, что особенно сильно действующее ядро такого события тормозит связи, необходимые для его осозна ния. Известно, что дети, у которых эмоциональность повышена, сразу же по воз вращении с праздника редко бывают в состоянии что-либо связно рассказать о пережитом, и лишь на следующий день и позже пережитое «кусками» появляется в сознании и рассказах ребенка. Люди, которые очень эмоционально воспринима ли музыку, сразу же после концерта ничего или почти ничего не могут воспроиз' Так же, по-видимому, объясняются факты, которые вслед за Бернхеймом (Bernheim) описал Жане (Janet). Бернхейм квалифицировал факты, о которых идет речь, как «негативную галлюцинацию». Заключались они в том, что испытуемому в гипнотическом состоянии внушалось, чтобы он не ви дел определенного объекта; по пробуждении указанный объект исчезал из поля зрения испытуемо го. Подобно этому Жане внушал своим испытуемым, что бумажки, помеченные крестом, не могут быть видимыми. По пробуждении испытуемого Жане раскладывал перед испытуемым десять бума жек и предлагал их сосчитать. Испытуемый насчитывал шесть бумажек; четырех, помеченных кре стами, он не видел. В другом варианте этих опытов Жане делал на бумажках, которые он хотел сде лать невидимыми, надпись «невидимый» и таким образом устранял их из сознания. См. Janet P. La Personnaite. Ch.VII «Le probeme de a conscience». — Paris. — P. 143. Здесь значок (крестик) или надпись («невидимый») на бумаге превращались в тормоз для ее восприятия. В этих последействи ях гипнотического внушения выступала общая закономерность осознания действительности, по стоянно действующая и в нормальном восприятии. На многие стороны действительности в зависи мости от обстоятельств надеваются (а потом снимаются) шапки-невидимки.
вести из только что прослушанного неизвестного им произведения, а на следую щий день мотивы один за другим всплывают в их сознании. (Все явления так на зываемой «реминисценции» — последующего воспроизведения, более совершенного, чем первое, непосредственно следующее за восприятием или за учиванием материала, относятся сюда же.)' Для осознания существует, очевидно, некоторая оптимальная сила «раздражителя».
Помимо силы раздражителя как таковой при изучении процесса осознания на до учитывать и ее направление. Явления, оказывающиеся для субъекта антагони стически действующими силами, взаимно тормозят их осознание. Этим обусловле ны трудности, на которые наталкивается осознание эмоционально действующих явлений, всегда наделенных положительным или отрицательным знаком, а ино гда и одним и другим. Отсюда же затрудненность осознания своих побуждений — в тех случаях, когда эти частные побуждения того или иного поступка находятся в противоречии с устойчивыми установками и чувствами человека. Помимо того, побуждения вообще в меньшей мере осознаются, чем цель, — в силу того, что в их осознании нет такой необходимости, как в осознании цели действия. Осознание окружающего вплетено в жизнь. Вся противоречивость жизни и отношений чело века к ней сказывается не только в том, как человек осознает действительность, но и в том, что он осознает и что выключается из его сознания.
Из всего сказанного явствует, что неосознание тех или иных явлений означает не только негативный факт — отсутствие их осознания. Так же как торможение не есть просто отсутствие возбуждения, так и неосознание, обусловленное торможе нием, означает не только отсутствие осознания, а является выражением актив ного процесса, вызванного столкновением антагонистически действующих сил в жизни человека. Однако и там, где неосознанное обусловлено активным процес сом торможения, налицо гибкая, подвижная динамика непрерывных переходов, не позволяющая говорить об отделенных друг от друга непроходимыми барьера ми устойчивых сферах осознанного и «вытесненного». Изучение динамики осо знания и ее закономерностей (проявляющихся в восприятии, запоминании и вос произведении, мышлении и т. д.) — обширное поле дальнейших исследований.
Для полной характеристики сознания человека, осознанности его поведения надо учитывать не только общую «функциональную» характеристику самого про цесса осознания, но и то, на что она распространяется, что осознается.
Осознанное и неосознанное отличаются не тем, что в одном случае все исчер пывающе осознается, а в другом — ничего не осознано. Различение осознанного и неосознанного предполагает учет того, что в каждом данном случае осознается. Чтобы действие было признано осознанным, необходимо ^достаточно осознание человеком его цели (и хотя бы ближайших его последствий). Никто не назовет та кое действие несознательным только потому, что человек не осознал при этом все движения, все средства, при помощи которых он его выполнил. Когда мы говорим далее об учащемся, что он сознательно относится к усвоению знаний, мы имеем в виду не только то, что он понимает и осознает физические, геометрические, логиНужно вообще сказать, что функциональное построение психологии искусственно разрывает и раз носит по разным рубрикам (восприятие, память и т, п.) явления, по существу совершенно однород ные, выражающие одни и те же психологические закономерности. Необходима коренная перестройка и в этом отношении. В дальнейшем основная часть психологии должна будет строиться как система закономерностей, общих для явлений, относимых к разным функциям, к разным процессам.
ческие зависимости усваиваемого им научного материала, но и то, что он пра вильно осознает мотивы, в силу которых он должен их усвоить (он учится не для того, чтобы получить хорошую отметку, и не потому, что родители его за хоро шую отметку побалуют, а потому, что он осознает необходимость овладеть этими знаниями для успешного выполнения в дальнейшем своих обязанностей перед обществом).
Сознание, как и психическое вообще, служит для «регуляции» поведения, для приведения его в соответствие с потребностями людей и объективными условия ми, в которых оно совершается. Всякая психическая деятельность есть отражение объективной действительности, бытия и регулирование поведения, деятельности. Сознание как специфическая форма отражения бытия — посредством объекти вированного в слове, общественно выработанного знания — это вместе с тем и специфический способ регулирования поведения, деятельности, действий людей. Этот специфический способ выражается в целенаправленном характере человече ских действий — в возможности предвосхитить результат своего действия в виде осознанной цели и спланировать самые действия в соответствии с ней. Возникно вение сознания — это возникновение сознательных действий, сознательного пове дения. Сознательное поведение, сознательная деятельность — это специфический способ существования человека.
Применительно к сознательным действиям человека проблема детерминизма приобретает особую остроту. Свобода сознательных действий как будто непри миримо противостоит детерминированности как необходимости. Однако на самом деле сознательное действие детерминируется обстоятельствами жизни и вместе с тем изменяет их по замыслу человека. В нем, таким образом, непосредственно выступают и необходимость и свобода.
Необходимость заключается в объективной закономерной обусловленности че ловеческих действий, как и всех явлений; свобода человека — в возможности са мому определить линию своего поведения, отвергнув все решения, несовмести мые с ней*.
Эта возможность, о которой свидетельствует весь опыт человечества, находит ся в непосредственной противоположности не к необходимости в смысле детер минированности, а к принуждению. Защищать ее в этом реальном плане надо не теоретическими рассуждениями, а борьбой со всеми видами и средствами порабо щения людей.
' Свобода нередко трактовалась чисто негативно как несвязанность ничем, свобода от всего, способ ность сказать «нет» всему на свете.
Для Сартра само существование человека — в такой негативной свободе. Поэтому человек для не го — представитель небытия (neant), чисто негативное существо; жизнь его — сплошной ряд сведе ний всего, с чем он соприкасается, к небытию (neantissements). На самом деле то, что мы принимаем, может сперва выступать с меньшей конкретностью, чем то, что мы отвергаем, но всякое отрицание всегда все же совершается с каких-то, пусть еще недостаточно вы явленных позиций, и именно эти позиции — то положительное, ради, во имя чего человек отвергает ему навязываемое, определяет смысл и ценность его отрицания. Важно не только против чего, но и за что борется человек. Всякое отрицание имплицитно заключает какое-то утверждение. Всякая борьба против чего бы то ни было, в конце концов, оборачивается и раскрывается как борьба за что-то, и именно то, с каких позиций, за что велась борьба, определяет, в конечном счете, ее смысл и значение.
Если детерминированность не приходится смешивать с принуждением, то ни как нельзя вместе с тем вовсе отрывать свободу внутреннюю от внешней, мораль ную от политической. Внутренняя свобода человека в условиях господства при нуждения в жизни легко превращается в иллюзию.
Вопрос о свободе и необходимости приобретает особенно жгучую остроту, по скольку он выступает как вопрос о совместимости детерминированности и ответ ственности человека за свои поступки, научного мировоззрения и морали. Ясно, что если человек не властен сам определить линию своего поведения, если она оп ределяется помимо него, он не может нести ответственности за то, что он делает, значит «все дозволено». В борьбе против научного мировоззрения его враги все гда прежде всего используют этот аргумент.
Проблему свободы и необходимости нельзя подменять, как это сплошь и ря дом делается, вопросом о свободе воли. Эта психологизированная постановка во проса о свободе человека выражает стремление противопоставить друг другу два ряда явлений — материальных, объективно детерминированных и психических, на которые эта объективная детерминированность якобы не распространяется. Свобода и необходимость, таким образом, не раскрываются в их внутренних взаи моотношениях, а лишь относятся к разным областям; вместе с тем эти области — психических и материальных явлений — дуалистически противопоставляются друг другу. За подстановкой свободы воли на место свободы человека скрывается дуализм психического и материального. Свобода воли связывается с индетерми низмом и отождествляется с произволом. Ставить так вопрос о свободе значит за ведомо исключать ее возможность; закономерная детерминированность распро страняется и на психические явления, в том числе и на волю.
На самом деле, проблема свободы и необходимости — это вопрос о человеке как субъекте и условиях его деятельности, о зависимости человека от объективных условий жизни и о его господстве над ними. Эта проблема встает только в отно шении человека, потому что отношение человека к условиям его жизни принци пиально иное, чем отношение к ним животного организма. Условия человеческой жизни не даны человеку в готовом виде природой.
На протяжении всей истории человек сам создает их деятельностью, изменяю щей природу, трудом, производством. Таким образом, человек освобождается от неограниченной власти природы, создает условия для своей свободы.
Свобода и необходимость в жизни человека взаимосвязаны: с одной стороны, обстоятельства определяют жизнь человека, с другой — сам человек изменяет об стоятельства своей жизни; действия человека зависят от объективных условий его жизни и сами же изменяют эти условия.
При анализе проблемы свободы и необходимости надо прежде всего учиты вать, что человек всегда преднаходит от него независимые, объективно данные условия, с которыми он вынужден считаться. Эти условия — явления природы и общественной жизни — подчинены определенным объективным, от субъекта и его произвола независимым законам. Искать свободу человека в действиях, не считающихся с этими законами, — значит исключить ее возможность. Свободное осуществление человеком целей, которые он как сознательное существо себе ста вит, может основываться только на использовании законов природы и общест венной жизни, а не на их нарушении. Чтобы использовать эти законы, надо их знать. В этом смысле можно сказать, что свобода предполагает знание законов,
независимых от человека, что она в своей основе есть познанная необходимость. Знание законов (природы и общественной жизни), связывающих ход событий с определенными условиями, позволяет, соответственно изменяя эти условия, на правлять ход событий в желательную для человека сторону. Эта возможность из меняется в зависимости от условий общественной жизни. Свобода как господство людей над ходом их жизни существенно возрастает при переходе от стихии, гос подствующей при индивидуалистическом, капиталистическом строе, к планово сти, характерной для социалистического общества. Только в условиях социалисти ческого общества приводимые людьми в действие общественные причины влекут за собой желательные следствия. Именно в этом смысле переход от капитализма к социалистическому строю знаменует собой «скачок человечества из царства не обходимости в царство свободы»'.
Положение, согласно которому свобода — это «осознанная необходимость», — первый шаг в решении проблемы свободы и необходимости. Он отграничивает свободу от субъективного произвола и подчеркивает первичность объективных условий, с которыми всякая человеческая деятельность должна прежде всего счи таться. Пытаться представить свободу человека как абсолютную, безотноситель ную к объективной необходимости — значит сразу же превратить ее в пустую фикцию. Объективная необходимость — граница человеческой свободы, в рамках которой заключена ее реальность; знание этой необходимости — ее условие. С этих основных положений необходимо начинать.
Решение проблемы свободы и необходимости в целом опирается на диалектико-материалистическое понимание взаимозависимости явлений, согласно которому эффект всякого внешнего воздействия обусловливается внутренней природой объекта, который ему подвергается, и на правильное диалектико-материалистическое понимание соотношения субъективного и объективного.
Следуя линии, намеченной выше при рассмотрении вопросов о субъективном и объективном, надо преодолеть внешнее противопоставление субъективного объективному, противопоставление человека как субъекта сознательных дейст вий объективным условиям его деятельности. Сознательная деятельность людей зависит от объективных обстоятельств их жизни и вместе с тем она же их изменя ет. Субъективная деятельность людей связана с объективными условиями жизни, так что при всей их относительной противоположности они образуют единое це лое. В своей закономерности бытие людей, их жизнь выступает лишь поскольку объективные условия и деятельность людей берутся в их взаимозависимости. Это значит, что детерминированность распространяется и на субъекта, на его деятель ность, а вместе с тем что субъект своей деятельностью участвует в детерминации событий, что цепь закономерности не смыкается, если выключить из нее субъекта, людей, их деятельность. Закономерный ход событий, в котором участвуют люди, осуществляется не помимо, а через посредство воли людей, не помимо, а через по средство их сознательных действий. Подлинно научное, диалектико-материалистическое понимание закономерной детерминированности исключает непосред ственную механическую зависимость действий человека от внешних условий, от внешних воздействий на него. Эта зависимость опосредствована внутренней природой человека; эффект внешних воздействий на субъекта зависит от того,
* См. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. — М.: Госполитиздат, 1953. —С. 267.
как человек отвечает на эти внешние воздействия. Эффект всякого воздействия на человека — это эффект взаимодействия человека как субъекта с внешним миром. Механистическое представление о зависимости действий человека от внешних условий, согласно которому внешние условия непосредственно определяют действия человека, скрыто предполагает, что зависимость действий от внешних условий проходит сквозь человека, субъекта этих действий, как через пустоту, что субъект выпадает из цепи событий, не участвует в их детерминации.
На самом деле субъект, его сознательные действия включаются в ход событий, в их детерминацию. В силу того, что человек благодаря наличию у него сознания может предусмотреть, заранее представить себе последствия своих действий, он самоопределяется во взаимодействии с действительностью, данной ему в отра женной идеальной форме (в мысли, в представлении) еще до того, как она может предстать перед ним в восприятии в материальной форме: действительность еще нереализованная детерминирует действия, посредством которых она реализуется. Это обращение обычной зависимости — центральный феномен сознания. С ним непосредственно и связана свобода человека.
Решение вклинивается в ход событий, в их детерминацию не извне: оно есть результат процессов, которые сами являются звеном в ходе событий и детермина ции действия. Предусматривая осознаваемые им последствия своих действий, человек самоопределяется по отношению к так или иначе в зависимости от его действий складывающейся действительности. Действие детерминируется, опре деляется по мере того, как самоопределяется по отношению к действительности субъект этого действия, действующий человек. Действие зависит от субъекта, оп ределяется им. Поэтому-то действие, совершенное человеком, может быть пока зательным для него, и он ответственен за свое действие. Когда одно из возможных действий — любое — совершилось, оно всегда оказывается причинно обусловлен ным, но это не значит, что одно из них было предопределено, до того как произош ло самоопределение субъекта по отношению к складывающейся действительно сти. Это самоопределение субъекта по отношению к действительности является необходимым звеном в процессе детерминации действия. Пока оно не соверши лось, нет всех условий, детерминирующих действие, значит, до этого оно и не де терминировано. Предполагать, что оно было детерминировано до этого и исклю чать таким образом свободу человека — значит, подменять детерминацию пред определением.
В мире все, что уже совершилось, детерминировано; все, что совершается, де терминируется, т. е. определяется в самом процессе своего совершения, по мере того как одно за другим объективно определяются и вступают в действие все ус ловия детерминируемого явления. В жизни человека все детерминировано, и нет в ней ничего предопределенного, детерминация любого человеческого действия и самое свершение его происходят заодно. Поэтому закономерная детерминация распространяется на человека, на все, что он делает, на любые его сознательные действия, и вместе с тем человек сохраняет свободу действий: никакое предопре деление не тяготеет над ним. Более того: кажущаяся несовместимость свободы че ловека и необходимости как детерминированности хода событий возникает как раз из-за того, что, утверждая, с одной стороны, детерминированность действий человека, с другой стороны, самого человека, субъекта этих действий, его реше ния продолжают мыслить вне этого детерминированного хода событий; детерми
нированность хода событий, действий человека представляется их предопреде ленностью помимо него именно потому, что сам человек представляется стоящим вне закономерного хода событий, не включенным в него, не включенным в детер минацию того, что в нем совершается, даже в детерминацию собственных действий. Мысль о детерминированности человеческих действий становится несовмести мой со свободой тогда, когда она реализуется половинчато, не доводится последо вательно до конца.
Таким образом, человеку нужно отстаивать свою свободу не от истин научного познания, утверждающего детерминированность всего существующего в мире, а от тех слепых и грубых сил, которые всегда готовы наложить оковы запрета и принуждения не только на волю, но и на мысль человека, поскольку мысль и воля неразрывны.
Свобода и необходимость — это специфическая проблема человеческого суще ствования. Существо конечное, ограниченное, страдающее, зависимое от объек тивных обстоятельств и вместе с тем активное, изменяющее эти обстоятельства, преобразующее мир, —человек, подчиняясь необходимости, вместе с тем свобо ден. Он в принципе может и, значит, должен принять на себя ответственность за все им содеянное и все им упущенное.
Конкретная мера той ответственности, которую в каждом частном случае несет за свои поступки человек, зависит от конкретных условий — от тех реальных возможностей, которые ход жизни предоставил человеку для того, чтобы сознательно отнестись к по следствиям своих поступков и самоопределиться по отношению к ним. В зависимости от этих условий с людей по-разному спрашивается за их поступки и они по-разному не сут ответственность за них.
Решая вопрос об ответственности человека за свои поступки, нельзя не учитывать того что каждое действие человека, включаясь в независимый от него в целом ход событий, приводит к результатам, непосредственно не совпадающим с прямой целью этого дей ствия (к тому же и цель, которую ставит себе человек, не всегда совпадает с мотивом, с тем, ради чего человек совершает данное действие). Спрашивается: за что собственно отвечает человек — только за цель и внутренний замысел (мотив) своего действия или также за его результат? Разное решение этого вопроса определяет различие двух пози ций в этике: ту, которая судит действия по их объективным последствиям, и ту, которая исходит из субъективных намерений человека.
Обосновывая непримиримую как будто противоположность этих двух позиций, ис пользуют те крайние случаи, когда поступок, исходивший из благих намерений, влечет за собой пагубные последствия, и, наоборот, другой, совершаемый по мотивам невысо кого морального порядка, приносит объективно благие результаты. Эти случаи используются для того, чтобы внешне друг другу противопоставить субъек тивные намерения и объективные результаты действия, чтобы еще и в этом практиче ском плане обособить субъективное от объективного. Анализируя эти две точки зрения, нетрудно, однако, убедиться в неправомерности их внешнего противопоставления. В самом деле, любое субъективное намерение человека, совершающего то или иное действие, исходит и не может не исходить из предвосхищае мого человеком, желательного ему результата действия. Неучет человеком, руководствующимся только своими благими намерениями, резуль татов действия может означать лишь недостаточно конкретный и объективный учет тех его последствий, которые не входят в прямую цель действия. Таким образом, противо поставление субъективных намерений внешним объективным результатам лишается своего якобы принципиального характера. Вопрос переносится в конкретный план и сводится к тому — в какой мере, какие последствия поступка фактически учитывают ся. Очевидно, что все последствия, которые могут быть предусмотрены и учтены, долж ны быть учтены; очевидно, что всякий недоучет последствий, результатов своего по ступка есть безответственное или недостаточно ответственное отношение человека к тому, что он делает. Вместе с тем — в противовес ложному, абстрактному «объекти визму» — нужно сказать, что при оценке поступка правомерно исходить не из всего то го, что воспоследовало, а только из того, что из объективно последовавшего могло быть предусмотрено.
Таким образом, противопоставление двух якобы антагонистических точек зрения по вопросу о том за что, собственно, несет ответственность человек, по существу, снимается.
Рассмотрение проблемы свободы и необходимости сознательных действий че ловека показывает, что детерминизм распространяется и на них, никак при этом не исключая их своеобразия. И свободные сознательные действия человека вклю чаются во всеобщую взаимосвязь явлений как обусловленные обстоятельствами его жизни и вместе с тем изменяющие их.
Это положение распространяется, таким образом, на все уровни психической деятельности.
2. О психических свойствах и способностях человека
Психические свойства теснейшим образом связаны с психической деятельно стью. Обособление психических свойств от психической деятельности неизбежно ведет к порочной субстанциализации психического. Это обособление психиче ских свойств от психической деятельности и вытекающая из него субстанциализация психических свойств снимается, как только раскрывается истинная реф лекторная природа психических свойств.
Рефлекторное понимание психического относится не только к психическим процессам; оно распространяется и на психические свойства. Психическое свой ство — это способность индивида на определенные объективные воздействия за кономерно отвечать определенными психическими деятельностями. Распростра нение рефлекторной концепции на трактовку психических свойств необходимо ведет к слиянию учения о психических свойствах с учением о психических про цессах.
Психические процессы, как мы видели, связаны с психическими образования ми—с образами объектов, отражением которых они являются. Психические про цессы вместе с тем связаны также с психическими свойствами субъекта, которые складываются в ходе деятельности человека и обусловливают ее. Так, например, ощущение и восприятие как процессы связаны с чувствительностью (взятой не количественно, лишь как величина, обратная порогам, но и в ее качественном выражении) как способностью индивида отвечать на определенные воздействия ощущениями и восприятиями'. Формирование чувствительности — это форми рование человека как ощущающего и воспринимающего существа. Оно соверша ется в процессе деятельного, практического соприкосновения человека с различ' Чувствительность как психическое свойство — в широком смысле — включает в себя не только спо собность иметь ощущения (чувствительность в обычном смысле), но и эффективность в широком понимании аффекта, включающем и эмоции и влечения или динамические тенденции.
ными предметными формами действительности и у человека всегда общественно опосредствовано. Так, вслед за элементарными чувственными деятельностями, связанными с восприятием вещей, у индивида начинают в процессе общения формироваться речевой слух, слух музыкальный и т. д.
Нейрологическим субстратом чувствительности является сплав безусловных и условных связей. При этом всякая сколько-нибудь сложная чувственная деятель ность, — скажем, зрительное восприятие пространственных свойств и отношений предметов — функционирует как целое, включающее как врожденные безуслов но-рефлекторные, так и прижизненно, в процессе данной деятельности форми рующиеся условно-рефлекторные компоненты. Формирование соответствующей деятельности необходимо совершается вместе с формированием соответствую щего «функционального органа» (Ухтомский) — функциональной системы, при способленной к выполнению данной функции (в данном случае — зрительного восприятия пространственных свойств предметов). В процессе разрешения этой задачи, заключающейся в формировании образа предмета, формируются и соот ветствующая психическая деятельность, и «орган» для ее выполнения — функ циональная система, избирательно включающая морфологически (в анализаторах) закрепленные функции и связи, образующиеся на их основе в процессе соответст вующей деятельности. Такой «функциональный орган» и образует нейрологическую основу психического свойства; это и есть свойство или способность в ее физиологическом выражении. Формирование чувственных психических деятельностей и соответствующих свойств представляют собой два выражения, по суще ству, единого процесса. Выступая физиологически как система нервных связей, психические свойства как таковые существуют в виде закономерно наступающей психической деятельности'. Фиксация психической деятельности в виде свойст ва человека совершается путем генерализации условий деятельности и стереотипизации этой последней.
Сложные психические свойства личности — черты характера и специальные способности к сложным видам профессиональной деятельности (музыканта, уче ного-математика и т. п.) — обычно трактовались в психологии только как инди видуальные особенности, выделяющие одного человека из числа прочих, и рас сматривались в отрыве от исходных природных свойств человека. Так, вопрос о музыкальных способностях превращался в проблему Моцарта и Глинки в полном отрыве от вопроса о музыкальных способностях их слушателей — тех людей, для которых они создавали свои музыкальные произведения. Между тем нельзя от рывать рассмотрение выдающихся индивидуальных способностей от изучения «родовых» свойств, общих всем людям: при отрыве от этой почвы выдающиеся способности отдельных людей и вообще сложные комплексные свойства лично сти неизбежно мистифицировались и путь для их изучения обрывался. Нельзя
1 Попытка реализовать понимание чувственных психических свойств, идущая в этом направлении, вытекающем из рефлекторной концепции, сделана А. Н. Леонтьевым в докладе «Природа и форми рование психических свойств и процессов человека» (Вопросы психологии. — 1955. — № 1). Исход ные положения этого доклада требуют, на наш взгляд, лишь следующего корректива: не точно, гово ря об ощущении и восприятии, исходить только «из мысли, что все психические свойства и процессы человека представляют собой продукт динамических, прижизненно складывающихся систем мозговых связей — условных рефлексов» (с. 29); надо учитывать и их безусловно-рефлек торную основу.
также отрывать изучение сложных комплексных свойств, например, способностей, делающих человека особенно пригодным к той или иной. специальной профессиональной деятельности, от тех элементарных родовых свойств (как, например, чувствительность познавательная и эмоциональная), которые характеризуют человека как такового, его природу. Только будучи включенным в общую проблему психических свойств человека, может быть научно поставлен и разрешен вопрос о свойствах характера и способностях в специальном смысле как свойствах, делающих человека особенно пригодным для успешного выполнения того или иного специального вида общественно-полезной профессиональной деятельности.
Сложные психические свойства человека образуют две основные группы — характерологические свойства и способности. Первая связана с побудительной (мотивационной), вторая — с организационно-исполнительской стороной психи ческой регуляции поведения. Мы остановимся здесь в порядке некоторой иллю страции и конкретизации выше намеченных общих положений только на послед них. Речь при этом будет идти не об учении или теории способностей и даже не об эскизе или наброске в общих чертах готовой теории, а лишь о некоторых тезисах к построению в будущем такой теории или учения, основанного на целой серии специальных исследований.
Под способностью в собственном смысле слова, как выше отмечалось, разуме ют сложное образование, комплекс психических свойств, делающих человека пригодным к определенному, исторически сложившемуся виду общественно-по лезной профессиональной деятельности. Всякая специальная способность есть способность к чему-то. Способность в этом специальном понимании нельзя опре делить безотносительно к общественной организации труда и приспособленной к ней системе образования. Вопрос о способностях человека неразрывно связан с вопросом о его роли и месте в общественной жизни.
Проблема способностей — одна из самых острых, если не самая острая про блема психологии. Именно в ее решении особенно резко проявляются классовые позиции реакционных направлений буржуазной психологии, особенно в США. «Доказательство» — путем ненаучно поставленных тестовых обследований — высшей одаренности господствующих эксплуататорских классов капиталисти ческого общества и представителей главных империалистических держав стало, особенно в последние десятилетия, главным делом целого ряда открытых аполо гетов капиталистического строя.
Теоретической основой порочных реакционных, в частности расистских, трак товок проблемы способностей является психоморфологизм в учении о способно стях. Этот психоморфологизм проявляется в концепции задатков, согласно кото рой для каждой способности предуготовлен свой задаток, заложенный в фикси рованных особенностях морфологической структуры мозга, нервной системы, организма. Таким образом, способность как сложное образование, обусловли вающее пригодность человека к определенному виду общественно-полезной про фессиональной деятельности, непосредственно проецируется в морфологические особенности организма.
Никак не приходится отрицать значение для способностей человека свойств его мозга, тех или иных анализаторов (например, слухового — для развития музы кальных способностей) как наследственных предпосылок, которые обусловли вают, но не предопределяют фатально развитие его способностей. В этом смысле
не приходится отрицать существования и значения задатков1. Порочным в учении о задатках является не то, что оно признает существование врожденных органиче ских предпосылок способностей, а то, как оно их трактует. Порочным в учении о задатках является проецирование способностей, делающих человека пригодным к определенному роду профессиональной деятельности, в задаток и возникающее отсюда представление, что человек по самой своей врожденной организации пред назначен для того, чтобы раз и навсегда быть прикованным к определенной про фессии и, в соответствии с тем как общественно расценивается эта профессия, за нимать то или иное место в общественной иерархии классового общества. В этом зло. Оно должно быть преодолено. Преодоление непосредственных психоморфо логических корреляций в учении о способностях и задатках — такова первая пред посылка для построения подлинно научной теории о способностях.
Материальный органический «субстрат» способностей человека надо искать в свойствах аналитико-синтетической деятельности его мозга, в тех приуроченных к структуре мозга особенностях динамики его высшей нервной деятельности, которая характеризует типы (сила, уравновешенность и подвижность нервных процессов, главным образом первая и последняя). Так называемая общая одарен ность человека связана со свойствами его высшей нервной деятельности и обу словленным ими уровнем протекания психических процессов. При этом свойства высшей нервной деятельности это не сами способности, а лишь внутренние фи зиологические условия их формирования.
Для определения профиля способности должны быть учтены также: а) особен ности деятельности различных анализаторов (скажем, зрительного и слухового);
б) свойственное данному индивиду соотношение первой и второй сигнальной сис темы, сказывающееся на более конкретнообразном и эмоциональном или отвле ченном типе умственной деятельности2.
Всякий психический процесс или психическая деятельность как форма связи субъекта с объективным миром, как мы уже видели, предполагает соответствую щее психическое свойство или «способность» — в более элементарном и широком смысле слова. Способностью в этом смысле является, например, чувствительность, способность ощущения и восприятия. Вместе с тем способности и формируются
' Как бы ни продвинулись сейчас в результате работ Д. Бидля, Э. Тетима и др. (См. обзор их работ в статье: Horowitz Normann H. The Gene. — Scientific American. — October. —1956. —P. 79-88.) исследо вания в области экспериментальной генетики, они могут лишь вскрыть физико-химический меха низм наследственности (что, конечно, исключительно важно), но не могут ничего изменить в том положении, что наследственность и изменчивость взаимосвязаны, что человек и его духовные спо собности развиваются во взаимодействии его с миром. Понятие «духовного гена», которым приме нительно к человеку и его роли в общественной жизни оперирует, например, Торндайк (см. Thomdike E. Man and his Works. - Harvard University Press. - 1943. - I «The origina Nature of Man:
The Genes of the Mind». — P. 3-21), мало общего имеет с этими экспериментальными достижениями современной генетики.
2 Нужно сказать при этом с полной отчетливостью: для того чтобы эти, здесь предположительно, в очень общей форме утверждаемые связи способностей со свойствами высшей нервной деятельно сти приобрели полную конкретность и плодотворность — научную и практическую — необходимо предварительно еще провести большую конкретную исследовательскую работу. Надо: а) уточнить значение силы и подвижности нервных процессов, характер тех критериев или задач, посредством которых они могут быть адекватно определены у человека; б) проследить в конкретных условиях различных видов человеческой деятельности, какова фактически роль тех или иных свойств нерв ных процессов в выполнении сложных форм человеческой деятельности.
в результате устанавливающейся в психической деятельности связи субъекта с объектами деятельности, жизненно важными для субъекта, являющимися условиями его жизни (так, мы видим в уже известном примере, как на базе общей слуховой чувствительности формируется у человека фонематический слух, в котором запечатлен фонематический строй родного языка). Психический процесс перехдит в способность, по мере того как связи, определяющие его протекание, «стереотипизируются». В результате этой стереотипизации психический процесс как таковой перестает выступать видимым образом, уходит из сознания; на месте его остается, с одной стороны, новая «природная способность» — в виде стереотипизированной системы рефлекторных связей, с другой стороны — продукт ставшего таким образом невидимым психического процесса, который теперь представляет ся неизвестно как с ним связанным продуктом способности.
Когда человек приступает к определенному виду конкретной профессиональ ной деятельности или начинает готовиться к ней, происходит прежде всего отбор или подбор тех «психических деятельностей» (или сложившихся элементарных способностей), которых объективно требует данный вид деятельности.
Для формирования соответствующей способности нужно, чтобы психические деятельности генерализировались и стали, таким образом, доступными переносу с одного материала на другой. Благодаря этому конкретный вид деятельности переходит в отвлеченный от ряда частных условий генерализированный способ действия, включающийся по генерализованным сигналам. Качество способности, ее более или менее творческий характер существенно зависят от того, как совер шается эта генерализация. Способность — это закрепленная в индивиде система обобщенных психических деятельностей1 (подобно тому как характер — это за крепленная в индивиде система генерализованных побуждений, мотивов)2.
Мы при этом никак не отождествляем, а, наоборот, определенно отличаем способности, представ ляющие собой нечто творческое, означающее некоторую спонтанность, от навыков. В отличие от навыков способности — результаты закрепления не способов действия, а психических процессов («деятельностей»), посредством которых действия и деятельности регулируются. Подобно этому и характер представляет собой обобщенную и в личности закрепленную совокупность не способов поведения, а побуждений, которыми оно регулируется.
^ Процесс формирования характерологических свойств личности — это процесс генерализации и сте реотипизации ее побуждений, мотивов. Обычно, рассматривая отношение мотивов и характера, подчеркивают зависимость побуждений, мотивов человека о.т его характера:поведение человека, мол, исходит из таких-то побуждений (благородных, корыстных, честолюбивых) потому, что таков его характер. На самом деле отношение характера и мотивов выступает таким, лишь будучи взято статически. Ограничиться таким рассмотрением характера и его отношения к мотивам — значит за крыть себе путь к раскрытию его генезиса. Для того чтобы открыть путь к пониманию становления характера, нужно обернуть это отношение характера и побуждений или мотивов, обратившись к по буждениям и мотивам не столько личностным, сколько ситуационным, определяемым не столько внутренней логикой характера, сколько стечением внешних обстоятельства несмелый человек мо жет совершить смелый поступок, если на это его толкают обстоятельства. Лишь обращаясь к таким мотивам, источниками которых непосредственно выступают внешние обстоятельства, можно про рвать порочный круг, в который попадают, замыкаясь во внутренних взаимоотношениях характеро логических свойств личности и ими обусловленных мотивов. Узловой вопрос состоит в том, как мо тивы (побуждения), характеризующие не столько личность, сколько обстоятельства, в которых она оказалась по ходу жизни, превращаются в устойчивые мотивы, характеризующие данную личность. Именно к этому и сводится, в конечном счете, вопрос о становлении и развитии характера в ходе жизни. Побуждения, порождаемые обстоятельствами жизни, это и есть тот «строительный матери ал», из которого складывается характер. Побуждение, мотив — это свойство характера в его генезисе. Чтобы мотив (побуждение) стал личностным свойством, закрепившимся за личностью, «стереоти Всякий психический процесс по своей функции есть регулятор деятельности человека. Регуляторная функция психического, как мы видели, имеет два аспекта: побудительный и исполнительский. Побудительный аспект регуляторной функ ции психической деятельности закрепляется в личности в форме характера, ис полнительский — в форме способностей. И тот и другой — результат генерализа ции и стереотипизации психической деятельности как регулятора практической деятельности людей. Но в характере генерализируется и стереотипизируется по будительный аспект (функция) психической деятельности, а в способностях — ее аспект, связанный с функцией исполнительской регуляции.
Одним и тем же рефлекторным механизмом закрепляется как и самая чудесная, так и самая убогая способность. Рефлекторный механизм закрепляет как природ ную способность то, что добывается человеком в его общении с миром. Решающее значение в формировании способности имеет общение с миром — этот живой не иссякаемый источник всех способностей. Большой музыкант формируется бла годаря тому, что активным вслушивающимся слухом он выделяет, отбирает из окружающего его мира многообразные звучания и испытывает их собственно музыкальные качества. Такова, во всяком случае, существенная предпосылка и основной нерв процесса его формирования. Для формирования любой сколь ко-нибудь значительной способности нужно прежде всего создать жизненную по требность в определенном виде деятельности, в определенной форме активного общения с миром. В ходе деятельности, направленной на удовлетворение этой по требности, и происходит формирование и отбор тех «строительных материалов», из которых затем образуется способность. Способность складывается, когда вы работавшиеся в процессе деятельности связи закрепляются (рефлекторным меха низмом) в природе человека — его слуха и пр.
Для того чтобы эта очень общая схема приобрела плоть и кровь, необходима целая система конкретных исследований, посвященных отдельным способно стям, прежде всего особенно специфическим и ярко выявляющимся — математи ческим, музыкальным и т. д. Проведение этих исследований — задача дальнейшего. Более всего для этого нужны монографические исследования конкретного пути формирования способностей.
Мы располагаем сейчас одним таким исследованием — очерком Б. В. Асафьева о «Слухе Глинки»1. Проведенное вдумчивым, творческим музыкантом, оно дает конкретный анализ становления слуха композитора.
Первое, что выступает из анализа процесса формирования способностей боль шого музыканта, — это активный, действенный характер слуха, неустанное с ран него детства (когда, в частности, колокольный звон становится предметом усипизированным» в ней, он должен генерализироваться по отношению к ситуации, в которой он пер воначально появился, распространившись на все ситуации, однородные с первой в существенных по отношению к личности чертах. Свойство характера — это, в конечном счете, есть тенденция, по буждение, мотив, закономерно появляющийся у данного человека при однородных условиях. Ис следование характера и его формирования, до сих пор мало продвинутое, должно было бы сосредо точиться в первую очередь на этой проблеме — перехода ситуационно, стечением обстоятельств порожденных мотивов (побуждений) в устойчивые личностные побуждения. Этим в педагогиче ском плане определяется и основная линия воспитательной работы по формированию характера. Исходное здесь — это отбор и прививка надлежащих мотивов путем их генерализации и стереоти пизации.
* Асафьев Б. В. Слух Глинки // М. И. Глинка: Сб. материалов и статей. — М.; Л.: Музгиз, 1950. — С, 39-92.
ленного действенного внимания Глинки) действование — внешнее и внутрен нее — со звучаниями, благодаря которому вся жизнь Глинки превращается в опытную лабораторию «по выработке активного «вслушивающегося» и обобщающего слуха»'. Слух Глинки, как отмечает Асафьев, «не нежится в пассивном восторге, а сам действенно реагирует на раздражение, переводя впечатления на язык интонаций». Благодаря этому вся жизнь Глинки — это лаборатория музы* ки, в которой его слух формируется из множества впитанных «атомов музыки»2 Основным действованием музыканта при этом является, согласно общей концепции Асафьева, интонирование, перевод ощущений действительности на музыкальные интонации, «переинтонирование восприятии природы и быта в музы ку»3 (подобно тому, как, по мысли Флобера, отмеченной Короленко4, основное действие, в котором формируется писатель, заключается в том, чтобы относить все явления к их изображению, постоянно переводить свои впечатления в слова. «Все, что меня поражало, я старался перелить в слова», — писал также Короле» ко5). Под контролем интонирования происходит постоянный отбор звучаний, которые чуткий активный слух улавливает в окружающем мире и испытывает, «пробирует» на интонации. В процессе этого отбора пытливый слух выделяет несколько ритмических, мелодических или гармонических стержней. Таким образом выделяется несколько «твердо закрепленных слухом тон-ячеек (их у каждого композитора очень не много, а среди них вновь изобретенных совсем мало)»6. Они становятся «своими». У Глинки такими опорными стержневыми ячейками} вокруг которых слагается богатейшая ткань всей его музыки, являются небольшие ячейки с малой секстой и секундой. (Подобно этому у Грига своя стержневая ин тонация. «Вспомните, — пишет Б. В. Асафьев, — какое громадное значение для об лика всей музыки Грига имеет "атом, мал-мала меньше", а он для "портрета Грига" есть несомненность, без которой нет григовской существенной черты»7).
Когда это освоение и закрепление слухом немногих избирательно выделенных тон-ячеек совершилось, начинается следующая стадия — стадия музыкального обрастания опорных интонаций. «Монументальнейший «Руслан», по сложности сплетений интонационных нитей, из которых сочетается его богатейшая роскош ная ткань, однако, — пишет Асафьев, — имеет в основе очень ограниченное число стержней и рычагов, с помощью которых могло работать сознание Глинки и дер жать в памяти в течение ряда лет колоссальный замысел»8.
Итоговая картина, значит, такова: от природы восприимчивый слух включает ся в действенное общение с миром, с звуковыми впечатлениями и отвечает на них музыкальным действованием со звуками — интонируя, испытывая, обобщая их. В этом процессе действенного оперирования со звучаниями под влиянием разных
' Асафьев Б. В. Слух Глинки. - С. 42.
2 Там же. - С. 63.
3 Там же.
4 Короленко В. Г. Избранные письма, т. III. - М., 1936. - С. 13-14.
5 Короленко В. Г. История моего современника, кн. I. — ГИХЛ, 1948. — С. 247. А. П. Чехов высказал аналогичную мысль, подчеркивая, что писатель должен воспринимать все виденное как возможный сюжет, т. е. по существу видеть вещи как предметы изображения. Человек, умеющий содержатель но, глубоко и оригинально воспринимать действительность, видеть мир, формируется как писатель практикуясь в том, чтобы воспринимать вещи как переводимые в слова предметы изображения.
6 Асафьев Б. В. Слух Глинки. - С. 77.
7 Там же. - С. 78.
8 Там же.- С. 81.
условий, включая и чутко воспринимаемый интонационный строй родного язы ка, и музыкальный строй народных напевов, и классические образцы музыкаль ного творчества, совершается отбор небольшого числа стержневых музыкальных «ходов», к которым у больших музыкантов присоединяется незначительное коли чество не отобранных, а счастливо заново найденных. Эти ходы, приемы, способы построения музыкального произведения закрепляются в слухе музыканта, обра зуют его остов, его основное снаряжение, те опорные точки, которые отныне бу дут определять и его восприятие музыки и собственное музыкальное творчество. Это закрепление в слухе, превращение, таким образом, в «природное» достояние музыканта отобранных в процессе его развития способов построения музыкаль ных произведений и есть основной акт формирования музыкальных способностей. Дальнейшее творчество, в котором закрепившиеся в слухе и ставшие типичными для музыкального облика композитора основные музыкальные ячейки-ходы об растают, сочетаются и сплетаются во все более богатую и сложную музыкальную ткань, естественно выступает как проявление и продукт его музыкальных способ ностей. Так же как исходная природная восприимчивость слуха, и ходы, закре пившиеся в слухе в процессе музыкального развития, т. е., по существу, связи звучаний, именно поскольку они закрепились в слухе музыканта, образуют его природную способность, с природной естественностью определяющую его воспри ятие музыки. Эта природная способность, однако, продукт развития, закрепляю щего итоги действования музыканта со звучаниями. Ее нельзя поэтому непосред ственно спроецировать в исходную природную восприимчивость слуха, и именно она образует не просто возможность, а реальную способность музыканта-компо зитора к творческой деятельности.
Анализ развития композиторского слуха Римского-Корсакова подтверждает эти общие положения. Так же как для формирования оригинальной композитор ской способности Глинки, и для Римского-Корсакова существенным явилось вычленение в качестве опорных и закрепление в слухе нескольких «корневых» интонаций: композитор сам указывал на свою «склонность к долго протянутым аккордам» (особенно выступающую в операх среднего периода)'. Особо значи тельную роль у Римского-Корсакова играли увеличенные трезвучия и уменьшен ные септаккорды (в фантастических сценах опер «Снегурочка», «Садко», «Ко щей» и др.)2.
Конкретный ход формирования слуха у Римского-Корсакова был во многом су щественно иным, чем у Глинки. Основное различие заключалось в том, что для соб ственного интонирования звучаний Глинка располагал широчайшими возмож ностями, которые ему представляли скрипка, оркестр струнных инструментов, пение и характерная гамма интонаций различных языков, которыми он владел;
Римский-Корсаков же, как известно, в ранние годы не располагал для развития своего слуха оркестром струнных инструментов (лишь в 1873-1874 гг., т. е. на 30-м году жизни, он занялся практическим и теоретическим изучением оркестро вых инструментов)3. Он располагал для своей музыкальной деятельности только роялем, имеющим строго фиксированный строй, так что ему не приходилось, как,
' Римский-Корсаков Н. А. Летопись моей музыкальной жизни. — М.: Музгиз, 1955. — С. 205,
2 Цуккерман В. О выразительности гармонии Римского-Корсакова // Советская музыка. — 1956. — №11.-С. 57.
3 Римский -Корсаков И. А. Летопись моей музыкальной жизни. 1844-1906. — СПб., 1910. — С. 114-115.
например, скрипачу при настраивании своего инструмента, самому определять звуковые тональности, тембр и т. п. Поэтому тем, чем Глинка овладевал непосредственно, практически. Римскому-Корсакову пришлось овладевать в более поздние годы посредством специальной теоретической работы'.
Существенной опорой музыкального слуха Римского-Корсакова был его цветной слух. Все тональности, особенно «диезные», выступали для него — по его coбственному свидетельству — со своей цветной окраской (а именно, тональность играла для Римского-Корсакова особо большую роль; об этом говорит то обстоятельство, что у него нередко сохранялось воспоминание о «колорите» пьесы, когда сама она была уже забыта). Существенно при этом то, что некоторые из «корневых», интонаций Римского-Корсакова (например, уменьшенные септаккорды и увеличенные трезвучия) имели для него определенную цветную характеристику, а именно: три уменьшенных септаккорда: 1) до — ми, соль, си — синевато-золотистый (несколько темный), 2) ре — фа, ля-бемоль, си — желтовато-синевато-фиолетовый с сероватым оттенком (самый пестрый) и 3) ми — фа—ля—до—синевато-зелено вато-розовый (довольно светлый из-за до и ля, хотя ми-бемоль и темнит, по Римскому-Корсакову). Свою окраску имели и четыре типа увеличенных трезвучий, а именно: 1) до, ми, соль —ля— синевато-фиолетовый, 2) до, фа, ля — багряно-зеле новато-розовый, 3) ре, фа, си — желтовато-зеленоватый, довольно темный и 4) ми, соль, си — синевато-зеленоватый. При этом во всех случаях до—до осветляло гармо нию, си — утемняло, а ля придавало аккорду оттенок ясный, весенний, розовый2,
При этом цветные характеристики имели для Римского-Корсакова и предмет ную отнесенность. Так, он пишет: «ми-бемоль-мажор — темный, сумрачный, се ро-синеватый, тон городов и крепостей»; «фа-мажор — ярко-зеленый, пастораль ный, цвет весенних березок»; «ля-минор — это как бы отблеск вечерней зари на зимнем белом, холодном, снежном пейзаже»; «си-мажор — мрачный, темно-си ний, со стальным, пожалуй, даже серовато-свинцовым отливом, цвет зловещих грозовых туч» и т. п. Вместе с тем цветовые характеристики выражали и настро ения; так, соль-минор «имеет характер элегико-идиллический», «ля-бемоль-ма жор — серовато-фиолетовый, имеет характер нежный, мечтательный» и т. д.
Говоря о цветном слухе Римского-Корсакова, можно сказать, как это обычно де лают в аналогичных случаях, о наличии у него «синестезий». Это, вообще говоря, верно, однако это ничего еще не говорит о том, какую, собственно, функцию вы полняли цветные характеристики звуков в музыкальном слухе и творчестве ком позитора. Между тем изучение его творческой биографии не оставляет никаких сомнений в том, что наличие этих «синестезий» имело прямое и существенное от ношение к его композиторской деятельности и композиторскому слуху. В чем же их роль? Ответ на этот вопрос состоит, нам представляется, в следующем: по средством цветных характеристик с их предметной отнесенностью и эмоциональ ной окраской для Римского-Корсакова устанавливалась связь музыки с дейст вительностью в ее чувственной непосредственности и выражалось отношение к
1 В формировании собственно композиторского слуха Римского-Корсакова существенную роль сыг рала рано сформировавшаяся у него способность видеть слышимую музыку в нотной записи. Если для исполнителя важно, говоря словами Шопена, слышать музыку глазами, реализуя в звучаниях нотную запись, то для композитора не менее важна способность видеть слышимую музыку в нотной записи. Римский-Корсаков много работал над выработкой у себя этой способности. Яспребцов В. В. О цветном звукосозерцании Н. А. Римского-Корсакова // Русская музыкальная га зета. - 1908. - № 39-40. - С. 841-843.
ней (уменьшенные и увеличенные септаккорды как характеристика «злого царст ва» в опере «Золотой петушок» и самого Кощея в опере «Кощей бессмертный»). Иными словами: цветность музыкальных звучаний и интонаций выполняла у Римского-Корсакова непосредственно, чувственно ту же функцию, что опосред ствованно у Глинки и особенно у Мусоргского осуществляла речь и связь музы кальных интонаций с речевыми; благодаря как тем, так и другим, музыка и осуще ствляет свое назначение и выступает как то, что она по существу своему есть, — как великое искусство выражать свое отношение к миру, ко всему, что в нем затра гивает человека. Способность реализовать эту насущнейшую потребность челове ка специализированными средствами музыкальных звучаний составляет сущест венный общечеловеческий аспект способности подлинного, большого музыканта.
Выделяя в этой общей картине узловые опорные точки, можно сформулиро вать несколько основных тезисов, непосредственно относящихся к музыкальным способностям, но косвенно имеющих и более общее значение, поскольку на част ном примере они выражают определенную принципиальную позицию.
Прежде всего, всякая специальная музыкальная способность —исполнитель ская, композиторская — имеет отправной точкой своего развития некое общее свойство или свойства общечеловеческой деятельности восприятия музыкальных звучаний'.
Музыкальное, как и всякое, восприятие — не пассивная лишь рецепция звуко вых воздействий, а также и ответ на них. Ответная деятельность в восприятии му зыкальных звучаний — это их интонирование. Без интонирования нет не только музыкальной деятельности, скажем, исполнителя, нет и музыкального воспри ятия. Музыкальная интонация по самому своему существу есть элемент («едини ца») мелодии и как таковой включается в ладовую систему2. Поскольку мело дия — не ряд звуков, а высотное движение звука, которое необходимо должно быть ритмически организовано, мелодия и, значит, интонация должны развертываться в том или ином ритме и темпе. Поскольку, наконец, интонация как элемент ладо вой системы обнаруживает определенные функциональные тяготения, она пред полагает гармонические опоры. Музыкальное слушание, т. е. музыкальное вос приятие как ориентировочная деятельность в своем полном выражении есть в потенции обследование интонируемых музыкальных звуков по всем характеризу ющим их параметрам музыкальной системы. Человек научается слушать музыку, по мере того как у него вырабатываются и закрепляются («стереотипизируются») определенные «ходы» и «маршруты» обследования звуков по музыкальным пара метрам. «Подкреплением» этой («ориентировочной») деятельности музыкального слушания является эффект музыкального слышания — музыкальный образ, скла дывающийся в результате анализа и синтеза, дифференцировки и обобщения слы шимых (значит, интонируемых) звуков по основным музыкальным параметрам.
' Исходные компоненты музыкальных способностей, заключающиеся в восприятии высоты, ритма, мелодии, тембра и гармонии, были предметом многочисленных исследований (см. прежде всего Те плое Б. М. Психология музыкальных способностей. — М.; Л.: Изд-во Акад. пед. наук РСФСР, 1947). Мы здесь принимаем результаты этих исследований как данное и останавливаемся на другой сторо не вопроса о музыкальных способностях.
2 О том, как музыкальное интонирование необходимо вырабатывает на ладовой основе ту или иную ступенчатую систему ограниченного числа точно фиксированных и дифференцированных высот ных соотношений — этих своего рода «фонем» музыкальной речи, о связи музыкальных интонаций как таковых, см., например, книгу Мазель Л. О мелодии. — М.: Музгиз, 1952. — С. 12-38 и др.
Музыкальная деятельность, начиная с активного музыкального слушания, исходит из потребности музыкального слуха, без нее нет и не может быть никакой музыкальной деятельности и никакого развития музыкальных способностей. Эти потребности тем больше, чем больше возможности открывают природные свойства слухового прибора и чем активнее они реализуются и развиваются в ходе музыкальной деятельности.
Таким образом, отправной пункт, от которого идет формирование всяких специальных музыкальных способностей к определенным видам музыкальной деятельности — композиторской или исполнительской, — заключен в общечеловеческой «деятельности» музыкального восприятия. Вместе с тем музыкальная способность большого композитора (или исполнителя) не дана в готовом виде в этом отправном пункте ее развития. Она формируется в активной деятельности музыкального слуха, который, широко и активно общаясь с миром, осваивает, отбирая на слух, музыкальные интонации, отложившиеся в звучащей вокруг них созданной человечеством, народом речи, песне, музыке, и вводит в музыкальный обиход человечества в небольшом числе свои новые, им найденные интонации. Эти собственные, оригинальные интонации (например, восходящая малая секста и следующая за ней малая секунда у Глинки, увеличенные трезвучия и уменьшен ные септаккорды в фантастических сценах опер Римского-Корсакова), отобран ные и закрепленные в деятельности слуха, — это не только технические средства, посредством которых разворачивается текст музыкальных произведений компо зитора, а нечто значительно большее; закрепившись в его собственном слухе, пре вратившись в его опорные точки, они образуют ядро, сердцевину музыкальной способности композитора.
Мы говорили до сих пор о «потребностях слуха». Но на самом деле музыка удовлетворяет не обособленные потребности слуха; специфическими средства ми, связанными с деятельностью слуха, музыка удовлетворяет глубочайшие по требности человека.
Музыку часто трактовали как выражение переживания. В действительности музыка относится не к самому по себе переживанию (или чувству) как некоему психологическому явлению, а к переживаемому, т. е. ко всему, что есть для чело века значительного в мире. И личная — счастливая или трагическая — судьба от дельного человека с ее взлетами и спадами, и борьба угнетенного народа за свое освобождение, его страдания и ликование в час победы, и звенящая тишина при тихшей перед бурей природы, и прибой морской волны, разбивающейся о при брежные скалы, и рокот разбушевавшихся стихий в нагрянувший час грозы — всего касается музыка, ко всему она причастна. Но все это существует для нее не как «вещь в себе», а как нечто переживаемое человеком, пронизанное его отноше нием к происходящему. Недаром музыкальная интонация связывалась (Дарго мыжским, Глинкой, Мусоргским) с речевой*. Интонировать — это значит расстав' См. Даргомыжский А. С. Избранные письма, вып. I. — М.: Музгиз, 1952. Письмо Л. И. Беленицыной от 9 дек. 1857 г.: «Хочу, чтобы звук прямо выражал слово. Хочу правды» (с. 53). См. также Мусорг ский М. П. Избранные письма. — М.: Музгиз, 1953. — С. 50. Письмо Л. И. Шестаковой от 30 июля 1868 г.: «...Моя музыка должна быть художественным воспроизведением человеческой речи во всех тончайших изгибах ее, т. е. звуки человеческой речи, как наружные проявления мысли и чувства, должны, без утрировки и насилования, сделаться музыкой правдивой, точной, но (читай: значит) художественной, высокохудожественной. Вот идеал, к которому я стремлюсь...»
дять свои авторские акценты на партитуре событий, подчеркивать одно и отвер гать другое, замедлять ход одних событий и ускорять другие, вскрывать в жизни противоречия, диссонансы и разрешать их, вопрошать и восклицать, утверждать и отвергать.
Музыка — великое искусство выражать свое отношение к жизни, радоваться ее радостями, скорбеть ее. горестями, жить, вибрируя и звуча в унисон с ней. Му зыка — это противоположность духу безразличия, равнодушия, «нейтральности». (С этой точки зрения величайший из музыкантов выразитель «духа» музыки — Бетховен, который, как мало кто, умел и в жизни проявлять свое отношение к происходящему в мире, не останавливаясь и перед сильными мира сего.) Плох тот человек, жизнь которого не пронизана в душе его звучащей внутренней музы кой. Способность музыканта — это, в конечном счете, способность удовлетворять человечнейшую из всех человеческих потребностей. На специализированном ма териале звучаний музыкант выявляет многообразную гамму различных способов отношения человека к происходящему в мире и, транспонируя их на звучания, тем самым абстрагируя их от частных сюжетов, создает как бы грамматику языка, на котором выражается в его многообразных вариациях абстрагированное отно шение человека к происходящему в жизни. Музыкальная способность — это спо собность создавать этот язык, пользоваться им и понимать его1. Способность му зыканта в своем конечном общечеловеческом выражении имеет этот смысл. И хотя у некоторых музыкантов технический аспект музыкальной способности, связан ной с материалом, которым пользуется музыкант для разрешения стоящей перед ним задачи, как бы заслоняет то, что составляет ее конечный жизненный смысл, характеризуя и оценивая музыкальную способность, никак нельзя о нем забыть.
Таким образом, и музыкальные способности, чуть ли не самые, казалось, спе циализированные, обособленные, как бы «закапсулированные», раскрываются в своих связях с общечеловеческими свойствами и их развитием: отправной точкой их развития является общее свойство человеческого слуха воспринимать музы кальные звучания; их конечный жизненный смысл оказывается в том, чтобы средствами звучаний и их соотношений выражать отношение человека к жизни. Для разрешения этой задачи музыкант пользуется тем, что слух его отбирает из сокровищницы интонаций, которые открыли и запечатлели в песне, в музыке, в речи народ, человечество. Это менее всего значит, что способность большого му зыканта не есть личная, иногда неповторимая и ни с чем не сравнимая способ ность именно этого человека — Бетховена или Баха, Глинки или Римского-Корсакова; это значит только, что способность каждого человека, как бы велика и своеобразна она ни была, есть человеческая способность: она взращена всей исто рией человечества и является его достоянием.
Именно поэтому музыка, с одной стороны, — самое абстрактное искусство и, с другой — как прояв ление отношения человека к жизни — наиболее связанное с влечением, чувством, стремлением, во лей. Поэтому тем, кто считает эти последние антитезой интеллекту, разуму, всему рациональному, музыка представляется выразительницей темного, иррационального, стихийного начала в человеке (Шопенгауер, Ницше и др.).
Стоит в этой связи особо отметить также отношение к музыке А. Блока. Она для него — вырази тельница жизни как стихии в противоположность рассудочности и «цивилизации», но не «культу ре» и разуму, поскольку «музыка» для Блока — выразительница жизни, которая стихийно разумна (Блок А. Крушение гуманизма // Соч., т. II. - М.: ГИХЛ, 1955. - С. 305-327).
* * *
Основные способы действий, которыми в своей повседневной практической и теоретической деятельности пользуются люди, вырабатываются всем человечеством и осваиваются индивидом в процессе общения, обучения и воспитания. Эти общественно выработанные способы действия включаются в природные способ ности индивида, по мере того как они стереотипизируются и превращаются в закрепленную в мозгу генерализованную систему рефлекторных связей. Сами при родные способности человека выступают, таким образом, совсем конкретно — как продукт общественного развития.
Из этого основного факта, характеризующего человека как общественное су щество, для учения о способностях следуют важнейшие выводы. В силу этого факта духовная, как и физическая, мощь человека и уровень его деятельности в значительной мере зависят не только непосредственно от анатомо-физиологических качеств его мозга, но в высокой степени и от уровня, достигнутого челове чеством в процессе общественно-исторического развития. По мере продвижения последнего изменяются, совершенствуются и вышеуказанным образом форми рующиеся в ходе индивидуального онтогенетического развития природные спо собности человека.
В результате освоения этих общественно выработанных способов действия — техники как физической, так и умственной деятельности — выполнение всех мас совых видов человеческой деятельности становится практически доступным для всех людей, не страдающих какими-нибудь органическими дефектами. Когда су ществуют легко приводимые в действие подъемные краны величайшей мощно сти, не требуется атлетической физической силы для перемещения тяжести; точ но так же не обязательно быть Араго или Диаманди (знаменитые вычислители) для того, чтобы производить более или менее сложные подсчеты, если в ходе ис торического развития математики выработаны необходимые для этих подсчетов способы исчисления; достаточно их знать, чтобы эти подсчеты произвести.
Однако на основании зависимости возможностей человека от осваиваемых им общественных способов его деятельности никак нельзя заключить о независимо сти его способностей от его природных данных, от свойств корковой деятельно сти его мозга. Допустить такой вывод значило бы совершить грубейшую ошибку. Качества слухового анализатора — даже самые высокие — сами по себе еще не создают выдающегося музыканта (хотя и могут побудить человека к тому, чтобы признать музыкальную деятельность своим призванием); качества слухового ана лизатора — не достаточная, но необходимая предпосылка становления музыкан та. Можно, располагая ими, не стать выдающимся музыкантом, но нельзя стать выдающимся музыкантом, вовсе ими не располагая. Недооценивать то, что дает нам сама природа, значит недооценивать и самого человека. Человек не может от рываться от природы и начисто противопоставлять себя ей. Он не должен забы вать, что сам он — природное существо, сам — продукт ее развития.
Какие совершенные способы действия, какую совершенную технику не только физического, но и умственного труда ни выработало бы человечество, каждый че ловек все же должен сам ею овладеть. От его личных данных будет зависеть, как он их освоит — в смысле темпов и уровня этого освоения; от его личных качеств будет зависеть, как — насколько творчески — он их будет применять и тем более то, какой вклад внесет он сам в дальнейший ход исторического развития культу ры, техники, науки, искусства, какие новые способы (методы) в той или иной сфе
ре человеческой деятельности, способные войти в общечеловеческий фонд, сам он создаст.
Вопрос о способностях — это вопрос о личных, природных свойствах. Верно, что способности человека изменяются в ходе общественно-исторического разви тия, но не верно противопоставлять их общественную обусловленность природ ному и личному характеру, так же как не верно противопоставлять их личный и природный характер общественной природе: сама природа человека — продукт истории. В представлении о способностях как об общественно выработанных спо собах практической и теоретической деятельности, которые, генерализируясь, от влекаясь от содержания, в котором они объективно отложились, и стереотипизируясь, превращаются в рефлекторно функционирующие природные способности человека, это положение выступает в совсем конкретной, непосредственно ося заемой форме.
Надо помнить, что: а) природное не сводится к структурно-морфологическим особенностям мозга, безотносительно к рефлекторной деятельности мозга, а вклю чает и эту последнюю; б) условно-рефлекторная деятельность мозга формируется в процессе индивидуального развития, детерминируясь объектами практической и теоретической деятельности человека, которые он осваивает в процессе своей деятельности.
В связи с этим преодолевается мистификация, которой обычно окружено пред ставление о способностях. В силу того что образование и включение в действие способностей осуществляется посредством механизмов рефлекторной деятельно сти мозга, которая не выступает видимым образом в сознании, они естественно, представляются природными свойствами человека. Пока природное — в духе ста рой психоморфологической концепции — сводится к строению организма, к струк турным свойствам нервной системы, мозга, представление о способностях как о природных свойствах человека выступает в мистифицированной форме — как представление о таких заложенных в задатках свойствах, которые не поддаются развитию, формированию, воспитанию. Таким образом, неправомерным оказыва ется внешнее противопоставление не только природного и общественного, так же как личного и общественного, но и противопоставление природного и воспиты ваемого, формируемого в процессе жизни: самая природа человека, его природные способности, развиваясь в процессе онтогенеза, формируются в результате воспи тания и собственной деятельности.
«Природные способности» человека обусловлены, как мы видели, обществен но-историческими условиями. В условиях эксплуататорского классового общества формирование способностей у эксплуатируемых классов всячески тормозится. Затем результат этой классовой политики выдается за ее основание: самое сущест вование классового общества и положение в нем эксплуатируемых классов «обос новывается» отсутствием у представителей последних высокосформированных способностей. Таким образом, только что вскрытая теоретическая мистификация, связанная с представлением о природных способностях, превращается в чудовищ ную политическую мистификацию. Порочное теоретическое положение становит ся идеологическим средством для оправдания эксплуатации человека человеком.
Психоморфологической концепцией, проецирующей, как мы видели, способ ности, делающие человека пригодным к той или иной профессиональной дея тельности, в задатки, в морфологические особенности его организма, человек пред ставлялся предназначенным самой своей организацией к определенной профес сии. Так создавались теоретические предпосылки для того, чтобы, отбросив заботу о формировании людей, о развитии у них способностей, сосредоточить внимание на отборе людей, которые в силу тех или иных стихийно сложившихся условии оказались годными для данной профессии. В таком отборе и состоит главная общественная функция психолога в условиях капиталистического общества. Такая практика оказывается возможной в силу наличия в условиях капиталистического общества постоянной армии безработных. Человек превращается таким образом в своего рода сырье для производства, цель которого — извлечение максимальной прибыли1.
Порочная теоретическая концепция способностей, основанная на психомор фологических корреляциях, превращающих способности, их задатки в «духовные гены», и практика эксплуататорского капиталистического строя оказываются не разрывно связанными друг с другом.
В социалистическом обществе, поскольку в нем все направлено на обеспече ние максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и куль турных потребностей людей, не человек подчинен производству, а производство подчинено человеку, его интересам. Всестороннее развитие способностей всех членов общества, открывающее каждому человеку доступ к разным профессиям, становится важнейшей задачей. Подлинно научная теория о способностях и пу тях их формирования открывает пути для ее разрешения.
Способности формируются в процессе взаимодействия человека, обладающе го теми или иными природными данными, с миром. Результаты человеческой деятельности, обобщаясь и закрепляясь в человеке, входят как «строительный материал» в построение его способностей. Эти последние образуют собой сплав исходных природных данных человека и результатов его деятельности. Подлин ные достижения человека откладываются не только вне его, в тех или иных поро жденных им объектах, но и в нем самом; создавая что-либо значительное, человек и сам растет; в творческих, доблестных делах человека — важнейший источник его роста. Способности человека — это снаряжение, которое выковывается не без его участия. По мере того как способности формируются, они в свою очередь обу словливают его деятельность, открывают все расширяющиеся возможности для достижения человеком все более высокого уровня.
3. О человеке2: проблема личности в психологии
Не только решение, но и самая постановка проблемы личности в психологии су щественно зависит от тех общих теоретических установок, из которых при этом исходят. В свою очередь то или иное решение проблемы личности существенно определяет общую теоретическую концепцию психологии.
' 1Психология может, конечно, и даже должна быть использована для рационального распределения кадров. Но самое существенное ее использование заключается в определении путей рационального обучения и формирования кадров.
2Тема: Человек — это большая тема мировоззренческого плана и прежде всего этического порядка (при этом этическое для нас никак не сводится к морали в смысле морализирования, в смысле нра воучения со стороны; проблема этического — проблема самой сущности человека в его отношении к другим людям). Здесь мы берем лишь один специальный аспект этой темы: проблему личности в психологии.
Введение в психологию понятия личности означает прежде всего, что в объяс нении психических явлений исходят из реального бытия человека как материаль ного существа в его взаимоотношениях с материальным миром. Все психические явления в их взаимосвязях принадлежат конкретному, живому, действующему человеку; они зависимы и производны от природного и общественного бытия че ловека и его закономерностей.
Это положение получает свое раскрытие и дальнейшее развитие в диалектико-материалистическом понимании детерминации психических явлений. Психо логия личности часто исходит в объяснении психических явлений из позиции, прямо противоположной механистическому детерминизму. Механицизм хочет непосредственно вывести психические явления из внешних воздействий. Персоналистическая психология, т. е. психология, исходящая из личности, при объясне нии психических явлений легко соскальзывает на противоположную позицию — на объяснение психических явлений исходя лишь из внутренних свойств или тенденций личности. Попытка такого объяснения психических явлений пред ставляет собой лишь оборотную сторону механистической концепции. Поэтому нельзя искать решения вопроса и преодоления этой антитезы в том, чтобы их со единить, утверждая, что надо учитывать и внешние воздействия и внутреннюю обусловленность психических явлений личностью, приняв, таким образом, тео рию двух факторов. Внешние воздействия и внутренние условия должны быть определенным образом друг с другом соотнесены. Мы исходим из того, что внеш ние причины (внешние воздействия) всегда действуют лишь опосредствованно через внутренние условия. С этим пониманием детерминизма связано истинное значение, которое приобретает личность как целостная совокупность внутренних условий для понимания закономерностей психических процессов. При таком понимании детерминизма постановка проблемы личности освобождается от ме тафизики, субъективизма и приобретает все свое значение для психологии. При объяснении любых психических явлений личность выступает как воедино связан ная совокупность внутренних условий, через которые преломляются все внешние воздействия. (В число внутренних условий включаются свойства высшей нерв ной деятельности, установки личности и т. д.) Поэтому введение личности в пси хологию представляет собой необходимую предпосылку для объяснения психи ческих явлений. Положение, согласно которому внешние воздействия связаны со своим психическим эффектом лишь опосредствованно, через личность, является тем центром, исходя из которого определяется теоретический подход ко всем про блемам психологии личности, как и психологии вообще. Во взаимосвязи внеш них и внутренних условий главную роль играют внешние условия, но главная задача психологии заключается в выявлении роли внутренних условий. Закономерно сти психических явлений — это внешне обусловленные внутренние закономерно сти; такое их понимание и введение личности как необходимого звена в психоло гию — это равнозначные положения.
Поскольку внутренние условия, через которые в каждый данный момент пре ломляются внешние воздействия на личность, в свою очередь формировались в зависимости от предшествующих внешних взаимодействий, положение, согласно которому эффект внешних воздействий зависит от внутренних условий лично сти, которая им подвергается, означает вместе с тем, что психологический эффект каждого внешнего (в том числе и педагогического) воздействия на личность обу словлен историей ее развития, ее внутренними закономерностями.
Говоря об истории, обусловливающей структуру личности, надо понимать ее широко: история включает как процесс эволюции живых существ, так и собствен но историю человечества, так, наконец, и личную историю развития данного чело века. В силу такой исторической обусловленности в психологии личности обна руживаются компоненты разной меры общности и устойчивости, которые изме няются различными темпами (см. об этом гл. 3, § 4).
Так, психология каждой человеческой личности включает в себя, как мы виде ли, черты, обусловленные природными условиями и общие для всех людей. (Та ковы, например, свойства зрения, вызванные распространением солнечных лучей на земле, и детерминированное этим строение глаза.) Поскольку эти условия яв ляются неизменными, закрепившимися в самом строении зрительного прибора и его функциях, общими для всех людей являются и соответствующие свойства зрения. Другие условия изменяются в ходе исторического развития человечества. Таковы, как выше уже отмечалось, например, особенности фонематического слуха, обусловленные фонематическим строем родного языка. Они различны не только у представителей различных народов, говорящих на разных языках; они изменя ются и в ходе развития одного народа. Определенные сдвиги и изменения в пси хическом облике людей происходят с изменением общественной формации. Хотя существуют общие для всех людей законы мотивации, конкретное содержание мотивов, соотношение мотивов общественных и личных изменяется у людей с из менением общественного строя. Такие изменения являются типически общими для людей, живущих в условиях данного общественного строя. Они выступают у каждого человека в индивидуальном преломлении, обусловленном соотношени ем специфических для него внешних и внутренних условий. В силу этого соотно шения с внутренними условиями формально одни и те же внешние условия (на пример, условия жизни и воспитания для двух детей в одной семье) оказываются по существу, по своему жизненному смыслу для индивида различными. В этой индивидуальной истории развития складываются индивидуальные свойства или особенности личности. Таким образом, свойства личности никак не сводятся к ее индивидуальным особенностям. Они включают и общее, и особенное, и единич ное. Личность тем значительнее, чем больше в индивидуальном преломлении в ней представлено всеобщее. Индивидуальные свойства личности — это не одно и то же, что личностные свойства индивида, т. е. свойства, характеризующие его как личность.
В качестве собственно личностных свойств из всего многообразия свойств человека обычно выделяются те, которые обусловливают общественно-значимое поведение или деятельность человека. Основное место в них поэтому занимают система мотивов .и задач, которые ставит себе человек, свойства его характера, обусловливающие поступки, т. е. те действия, которые реализуют или выражают отношение человека к другим людям, и способности, т. е. свойства, делающие его пригодным к исторически сложившимся формам общественно полезной дея тельности.
Нет нужды подробно останавливаться здесь на истории понятия личности. Она освещена в ряде работ Тренделенбурга, Рейнфельдера и др.' Беглую сводку
TrendeenburgA. Zur Geschichte des Wortes «Person». «Kantstudien» 1908, 13, S 4-5- Rheinfeder Das Wort «Person». Zsch. f. Roman Phi. 1928, Beiheft, 77, S. 22-23.
их дает Олпорт*. Согласно этим исследованиям, слово личность обозначало сна чала у этрусков маску, которую надевал актер, затем этого последнего и его роль. У римлян слово persona употреблялось не иначе как в контексте persona patris, regis, accusatoris (личность отца, царя, обвинителя и т. п.).
Ссылаясь на исследование Тренделенбурга, в котором это устанавливалось, К. Бюлер отмечал, что сейчас понятие личности коренным образом изменилось:
оно обозначает не общественную функцию человека, а его внутреннюю сущность (Wesenart). Неверно, однако, и чисто внешнее противопоставление внутренней сущности и общественной функции человеческой личности, которое метафизиче ски устанавливает К. Бюлер. Человеческая личность, конечно, не может быть не посредственно отождествлена со своей общественной и юридической или эконо мической функцией. Так, юридическим лицом может быть не только человек как индивид, как личность; и человек (индивид, личность) может выступать не в ка честве юридического лица, и уж во всяком случае он никогда не бывает только юридическим лицом — персонифицированной юридической функцией. Подобно этому в политической экономии Маркс, говоря о «характерных экономических масках лиц», что «...это только олицетворения экономических отношений, в каче стве носителей которых эти лица противостоят друг другу»2, вслед за этим отме чает неправомерность рассмотрения лиц только как персонифицированных со циальных категорий, а не как индивидуумов3.
Однако из того представления о личности, которое заключено в первоначаль ном значении этого слова, указывающего на роль, которую актер играет в пьесе и, значит, человек в жизни, мы все же удерживаем одну существенную черту. Она заключается в том, что личность определяется своими отношениями к окружаю щему миру, к общественному окружению, к другим людям. Эти отношения реа лизуются в деятельности людей, той реальной деятельности, посредством кото рой люди познают мир — природу и общество и изменяют их. Никак нельзя вовсе обособить личность от роли, которую она играет в жизни. Значительность лично сти определяется не столько свойствами, которыми она, взятая сама по себе, обла дает, сколько значительностью тех общественно-исторических сил, носителем ко торых она выступает, тех реальных дел, которые она благодаря им осуществляет. Дистанция, отделяющая историческую личность от рядового человека, определя ется не соотношением их природных способностей самих по себе, а значительно стью дел, которые в силу не только исходных природных способностей, но и сте чения обстоятельств исторического развития и его собственной жизни человеку, ставшему исторической личностью, удалось свершить. Роль крупного историче ского деятеля, а не сами по себе взятые его способности определяют соотношение масштабов данной исторической личности и рядового человека. Отнесение этих различий в масштабах между исторической личностью и простым человеком из народа целиком, исключительно к различию их исходных природных данных обусловлено ложным противопоставлением гения и толпы и создает неверные перспективы в оценке возможностей, открытых перед каждым человеком.
1 Aport G. W. Personaity. A psychoogica Interpretation, Ch. II «Defining Personaity. — 1937. — P. 24-54.
2 Маркс К. Капитал, т. 1. - С. 92.
3 «...Мы попали в затруднение, — пишет Маркс, — вследствие того, что рассматривали лиц только как персонифицированные [олицетворенные] категории, а не как индивидуумов» (Там же. —С. 169).
Личность формируется во взаимодействии человека с окружающим миром. Во взаимодействии с миром, в осуществляемой им деятельности человек не толь ко проявляется, но и формируется. Поэтому такое фундаментальное значение для психологии приобретает деятельность человека. Человеческая личность, т. е. объ ективная реальность, обозначаемая понятием личность, которая выступает в этом качестве, — это, в конце концов, реальный индивид, живой, действующий чело век. (Не существует никакой личности ни как психофизически «нейтрального» . (В. Штерн), ни как чисто духовного образования (Клагес) и никакой особой нау ки о так понимаемой «личности».)
В качестве личности человек выступает как «единица» в системе обществен ных отношений, как их реальный носитель. В этом заключается положительное ядро точки зрения, которая утверждает, что понятие личности есть обществен ная, а не психологическая категория. Это не исключает, однако, того, что сама личность как реальность, как кусок действительности, обладая многообразными свойствами — и природными, а не только общественными — является предметом изучения разных наук, каждая из которых изучает ее в своих специфических свя зях и отношениях. В число таких наук необходимо входит психология, потому что нет личности без психики, более того, — без сознания. При этом психический аспект личности не рядоположен с другими; психические явления органически вплетаются в целостную жизнь личности, поскольку основная жизненная функ ция всех психических явлений и процессов заключается в регуляции деятельности людей. Будучи обусловлены внешними воздействиями,'психические процессы определяют поведение, опосредствуя зависимость поведения субъекта от объек тивных условий*.
Человек есть индивидуальность в силу наличия у него особенных, единичных, неповторимых свойств; человек есть личность в силу того, что он сознательно оп ределяет свое отношение к окружающему. Человек есть личность, поскольку у него свое лицо. Человек есть в максимальной мере личность, когда в нем мини мум нейтральности, безразличия, равнодушия и максимум «партийности» по от ношению ко всему общественно значимому. Поэтому для человека как личности такое фундаментальное значение имеет сознание, не только как знание, но и как отношение. Без сознания, без способности сознательно занять определенную по зицию нет личности.
Подчеркивая роль сознания, надо вместе с тем учитывать многоплановость психического, протекание психических процессов на разных уровнях. Однопла новый, плоскостный подход к психике личности всегда есть поверхностный под ход, даже если при этом берется какой-то «глубинный слой». При многопланово сти целостность психического склада человека сохраняется в силу взаимосвязи всех его — иногда противоречивых — свойств и тенденций.
Положение о протекании психических процессов на разных уровнях имеет фундаментальное значение для понимания психологического строения самой
' Часто говорят, что личность не входит в сферу психологии. Это, конечно, верно в том смысле, что личность в целом не есть психологическое образование и не может быть поэтому только предметом психологии. Но если в этом смысле верно, что личность не входит в психологию, то не менее верно и то, что психические явления входят, притом необходимо входят, в личность: поэтому без психоло гии не может быть всестороннего изучения личности.
личности. В частности, вопрос о личности как психологическом субъекте непо средственно связан с соотношением непроизвольных и так называемых произ вольных процессов. Субъект в специфическом смысле слова (как «Я») — это субъект сознательной, произвольной деятельности. Ядро его составляют осознан ные побуждения — мотивы сознательных действий. Всякая личность это субъект в смысле «Я», однако понятие личности и применительно к психологии не может быть сведено к понятию субъекта в этом узком, специфическом смысле. Психиче ское содержание человеческой личности не исчерпывается мотивами сознатель ной деятельности; оно включает в себя также многообразие неосознанных тен денций — побуждений его непроизвольной деятельности. «Я» как субъект — это верхушечное образование, неотделимое от многоплановой совокупности тенден ций, составляющих в целом психологический склад личности. В общей характе ристике личности надо еще также учитывать ее «идеологию», идеи, принимаемые человеком в качестве принципов, на основе которых им производится оценка сво их и чужих поступков, определяемых теми или иными побуждениями, которые, однако, сами не выступают как побуждения его деятельности. В психологию лич ности входит изучение всех этих образований в их взаимосвязи.
Исчерпывающее рассмотрение всех психических процессов — восприятия, мышления (а не только, скажем, чувств) — должно включать и личностный, мотивационный аспект соответствующей деятельности, т. е. выявить отношение лич ности к задачам, которые перед ней встают. Однако это никак не значит, что мож но рассматривать восприятие, мышление и т. д. только как частное проявление от случая к случаю изменяющегося отношения личности к ситуации. Нельзя игно рировать динамику этих отношений в рассмотрении психических процессов, но нельзя все растворить в этой динамике отношений, вовсе исключив статику отно сительно устойчивых свойств. Все растворять в динамике личностных отноше ний значит игнорировать наличие у человека устойчивых свойств, сложившихся и закрепившихся в ходе истории. Сводить все в психологии к динамике отношений личности к окружающему не менее неверно и односторонне, чем, игнорируя их вовсе, ограничиваться только статикой свойств. Нельзя рассматривать, например, восприятие только как выражение отношения человека к воспринимаемому, не принимая во внимание общих для всех людей и ситуаций психофизиологических закономерностей чувствительности, деятельности воспринимающих приборов. Ошибочно утверждать целостность и динамику так, чтобы тем самым отвергнуть всякую статику (все устойчивое) и всякую относительную самостоятельность частей (анализаторов и т. п.). Личностный аспект в изучении восприятия, мышле ния и т. д. необходим, без него не может быть исчерпывающего, конкретного изу чения ни одного процесса; но это все-таки только аспект и сделать его единствен ным — значит закрыть себе путь для раскрытия всех и прежде всего самых общих закономерностей психической деятельности.
В психических процессах, как в психических свойствах личности, имеются и более общие и более специальные свойства. Выявление как одних, так и других является правомерной задачей исследования. В зависимости от того, какие из них должны быть изучены, исследователю приходится выбирать условия, при которых именно этот — более общий или более частный — аспект выступит на перед ний план.
К психологии личности обычно относят прежде всего совокупность психиче ских свойств человека (особенно свойств характера и способностей), взаимосвя занных, взаимообусловленных и находящихся друг к другу в отношении опреде ленной субординации. (Существенно не только то, какими психическими свойст вами обладает человек, но и то, какую роль — ведущую или служебную — каждое из них играет в общем строе данной личности).
Однако неверно представление, будто психология личности, которая сводится при этом к совокупности ее психических свойств, и психология психических про цессов образуют две обособленные области. Представление о психологии лично сти, обособленной от изучения психических процессов, и представление о психи ческих процессах как абстрактных функциях, обособленных от личности, — это две стороны одной и той же ошибочной концепции. На самом деле нельзя постро ить ни учения о психических свойствах человека в отрыве от изучения его психи ческой деятельности, ни учения о психической деятельности, о закономерностях протекания психических процессов, не учитывая их зависимости от психических свойств личности.
Неправомерность такого обособления отчетливо выступает как в учении о способностях, так и в учении о характере. Основной недостаток традиционных испытаний интеллекта заключается именно в их отрыве от психологии мышле ния. В тестовых испытаниях об интеллекте как способности судят исходя из ре зультата, который человек дает при испытании, минуя процесс, который к нему ведет. Результат деятельности, конечно, должен быть учтен, но сам по себе он не однозначный показатель для суждения об интеллекте, о способности. Психологи чески, личностно, диагностически результат существен именно как результатив ное выражение процесса, мыслительной деятельности. Только учтя последнюю, можно достоверно судить о том, как мыслит и мыслит ли вообще данный человек, давая при испытании тот или иной показатель, определяемый достигнутым им результатом. (Уже эти соображения показывают, почему и в каком отношении неудовлетворительна тестовая диагностика.)
Не только диагностирование, но и самое формирование способностей было бы невозможно, будь способности, свойства личности обособлены от психических процессов, от ее деятельности: закрепляющиеся, как бы оседающие в человеке хо ды и результаты его деятельности — познавательной, эстетической и т. п. — вхо дят, как мы видели, в самый состав его способностей.
Аналогично обстоит дело и со свойствами характера. Каждое свойство харак тера всегда есть тенденция к совершению в определенных условиях определен ных поступков. Истоки характера человека и ключ к его формированию — в побу ждениях и мотивах его деятельности. Ситуационно обусловленный мотив или побуждение к тому или иному поступку это и есть личностная черта характера в ее генезисе. Поэтому пытаться строить характерологию как отдельную дисципли ну, обособленную от психологии, — значит стать на ложный путь.
Более динамические психические состояния личности еще менее могут быть обособлены от процессов. Психические состояния человека — это непосредствен но динамический эффект его деятельности и фон, на котором они возникают. Та ковы, прежде всего, аффективные состояния, связанные с успехом или неуспехом действий. Динамика этих состояний и закономерности, которым они подчиняют
ся, несомненно составляют важный компонент психологии личности, совершен но очевидно неотрывный от динамики психических процессов. Эти же последние в свою очередь не могут быть обособлены от психических свойств и состояний личности, от соотношения уровня ее достижений и сложившегося в ходе предше ствующей деятельности уровня ее притязаний (К. Левин). За обособлением пси хических свойств от психических процессов и тем самым от деятельности, кото рая ими регулируется, таится мысль о детерминации поведения человека только изнутри, только внутренними условиями; обособление же психических процес сов от психических свойств и состояний личности скрывает за собой отрицание роли внутренних условий в детерминации психических процессов. Значение, ко торое имеет личность именно в качестве совокупности внутренних условий всех психических процессов, исключает такое обособление психических процессов от личности, ее свойств и состояний. Обособление друг от друга психических свойств и психических процессов — это производный результат разрыва внешних и внутренних условий, продвинутый внутрь психического.
Общая концепция, согласно которой внешние причины действуют через по средство внутренних условий, определяющая в конечном счете наш подход к изу чению психологии человеческой личности, определяет и понимание путей ее пси хического развития.
В силу того, что внешние причины действуют лишь через внутренние условия, внешняя обусловленность развития личности закономерно сочетается со «спон танностью» ее развития. Все в психологии формирующейся личности так или иначе обусловлено внешне, но ничто в ее развитии не выводимо непосредственно из внешних воздействий. Внутренние условия, формируясь под воздействием внешних, не являются, однако, их непосредственной механической проекцией. Внутренние условия, складываясь и изменяясь в процессе развития, сами обу словливают тот специфический круг внешних воздействий, которым данное яв ление может подвергнуться. Это общее положение имеет особое значение для по нимания развития личности. Законы внешне обусловленного развития личности — это внутренние законы. Из этого должно исходить подлинное решение важней шей проблемы развития и обучения, развития и воспитания.
Когда исходят из наивного механистического представления, будто педагоги ческие воздействия непосредственно проецируются в ребенка, отпадает необхо димость специально работать над развитием, над формированием, строить педаго гическую работу так, чтобы обучение давало образовательный эффект, не только сообщало знания, но и развивало мышление, чтобы воспитание не только снабжало правилами поведения, но и формировало характер, внутреннее отношение лично сти к воздействиям, которым она подвергается. Неверный подход к этой пробле ме и ее неразработанность в нашей педагогике — одна из существенных помех в деле воспитания подрастающего поколения.
Здесь, как и обычно, подлинно большая теоретическая проблема необходимо оборачивается другой своей стороной как проблема практическая, жизненная.
Собственно всякое познание, как бы теоретично оно ни было, имеет, и не мо жет не иметь, отношения к жизни, к практике, к судьбам людей, поскольку в каче стве познания оно раскрывает нам действительность и обусловливает возмож ность действовать в ней. Теоретическое познание, таким образом, это тоже знание
практическое, но только более далекой и широкой перспективы. В силу этой сво ей связи с практикой всякое научное познание имеет прямое отношение к судь бам людей. Поэтому отношение к науке — это вместе с тем и отношение к челове ку; оно, следовательно, имеет и моральный аспект. Понимать людей, чтобы их совершенствовать, таково истинное назначение психологии. Для этого и нужно понять, как психические явления включаются в жизнь человека в качестве и обу словленных обстоятельствами его жизни и обусловливающих его деятельность, посредством которой он эти обстоятельства изменяет; это же — часть более общей проблемы о месте психического во всеобщей взаимосвязи явлений материально го мира. В этой форме выступает для нас здесь основной вопрос философии о со отношении бытия и сознания.
Итоги
Из всех проблем, которые ставит перед человеческой мыслью Вселенная, самой трудной оказалась та, которая касается собственной природы мысли, сознания, вообще психического. Вопрос о природе психического и месте его в связи явле ний испокон веков и по сегодняшний день — главное средоточие борьбы мировоз зрений. В силу сложности психических явлений решение этой проблемы потре бовало тысячелетних усилий человеческой мысли.
Мы подошли к анализу этой проблемы, прослеживая основные связи и отно шения, в которые реально включено психическое, с тем, чтобы вскрыть, в каком качестве, с какой характеристикой оно выступает в каждой из этих систем связей.
Решение вопроса о природе психического и месте его среди других явлений существенно осложняется тем, что определения психического как идеального, субъективного и т. д., которые в действительности характеризуют психическое в одной системе отношений, неправомерно генерализуясь, превращаются в универ сальные, иррадиируя на сферы отношений, к которым они по существу не отно сятся. Примером может служить перенос противоположности субъективного и объективного, характеризующей психическое в его гносеологическом отношении к объективной реальности, на соотношение психического и физиологического, — перенос, неизбежно приводящий к отрицанию возможности объективного позна ния психического, к утверждению, будто отражательная деятельность мозга до ступна объективному научному познанию только в своём физиологическом вы ражении. На самом деле в каждой существенной для него системе связей и отно шений психическое выступает в особом качестве, в специфической понятийной характеристике. Фиксация одной из этих характеристик как универсальной для психического вообще, с иррадиированным распространением ее с одной системы отношении, в которых выступает психическое, на все остальные — серьезный тор моз на пути решения «психофизической проблемы».
Ошибочное представление о дуалистическом раздвоении мира связано преж де всего с неправомерным распространением на психическое во всех связях и от ношениях гносеологической противоположности психического как познания и материи как объективной реальности. Бесспорно, психическое в любой своей ха рактеристике качественно отлично от всех других свойств материального мира. Значительность этого качественного своеобразия психического и порождает тен денцию противопоставить психическое всему на свете и на этом противопостав лении расколоть мир надвое. Однако такое противопоставление, приводящее к раздвоению мира, совершенно неправомерно. К тому же сплошь и рядом неверно определяется и коррелят, которому противопоставляется психическое. В форму лировке так называемой психофизической проблемы психическое противопостав ляется физическому. Физическое же нередко подставляется на место материаль ного вообще; таким образом, противопоставление психического и физического
превращается в противопоставление психического и материального. На самом деле реально в ходе развития материального мира одно за другим выступают механиче ские и физико-химические, биологические, в частности физиологические, свойст ва материального мира.
Психическое выступает онтологически прежде всего как звено в этом ряду различных свойств материального мира, в ряду деятельностей или проявлений различных форм материи. Нет поэтому никаких оснований ни для того, чтобы из этого ряда выхватить только физическое, ни для того, чтобы противопоставлять именно ему психическое: психическое и физическое как таковые — в качестве членов ряда свойств или проявлений материального мира — не противопоставимы друг другу. Не приходится также противопоставлять психическое как тако вое, как специфическую деятельность материи на высшей ступени ее развития материальному миру как таковому в целом: психическое — одна из форм деятель ности одной из форм материального мира.
Правомерное противопоставление психического и материального связано с гносеологическим отношением, в котором материальное выступает в качестве объективной реальности, а психическое — как субъективное и идеальное; в этом качестве психическое и материальное противостоят друг другу. Идеальным явля ется результативное выражение психической деятельности — образ, идея, осо бенно когда, объективированные в слове, они выступают как относительно обо собленные от психической деятельности. Психическая деятельность человека идеальна, поскольку она духовна, т. е. поскольку она вобрала, включила в себя определенное идейное содержание.
Качественное своеобразие психического и противопоставимость психическо го как познания материальному бытию как объективной реальности не снимают «онтологического» единства бытия, внутри которого впервые возникает познава тельное отношение субъекта к миру и вместе с ним противоположность психиче ского как идеального и субъективного материальному бытию как объективной реальности, — относительная и ограниченная сферой именно этих гносеологиче ских отношений.
Единство мира, основывающееся на его материальности, выражается, во-пер вых, в том, что отражение одних явлений в других есть общее свойство всех сфер взаимодействия в материальном мире. В каждой сфере взаимодействия эффект отражения выступает конкретно в других явлениях. Вскрыть эту конкретную форму проявления отражения в каждой специфической сфере взаимодействия — дело в каждом случае особого, специального исследования. Здесь достаточно обо значить общую форму этого отражения; она заключается в том, что любое воздей ствие одного явления на другое преломляется через внутренние свойства того явления, на которое это воздействие оказывается. Выступая сперва в качестве общей онтологической характеристики бытия, теория отражения получает затем специфическое содержание как теория познания.
Единство материального мира выступает, во-вторых, в том, что более общие законы, элементарных, «ниже ^лежащих сфер бытия распространяют свое дейст вие на все «выше» лежащие области, не исключая при этом существования специ фических закономерностей этих последних. Частным выражением этого общего
положения является распространение физиологических закономерностей нейродинамики на психические явления.
Несмотря на характерную для гносеологического плана противоположность субъективного и объективного, единство бытия сохраняется и здесь. Оно основы вается на том, что гносеологическое содержание восприятия, мышления неотрыв но от его объекта, что в своем гносеологическом содержании само оно есть форма отраженного существования вещей и явлений материального мира. Не существу ет образов, обособленных от вещей; существуют лишь образы вещей. Образ — не идеальный предмет, существующий безотносительно к предмету как материаль ной вещи, а образ предмета, образ вещи. Сказать, что восприятие есть образ вещи, значит отвергнуть представление, будто образ есть идеальная вещь, существую щая обособленно, независимо от материальных вещей, безотносительно к ним. Сказать, что понятие есть «образ» объективной реальности, значит сказать, что мыслительный психический процесс в своем результативном выражении через свои «продукты» (понятия) переходит в сферу объективного знания — арифме тического, геометрического, физического и т. д., что понятия одновременно и продукт мыслительной деятельности людей и объективное содержание знания, отражение бытия, форма его отраженного существования. Материалистический монизм сохраняется и в плане гносеологии.
Психическая деятельность субъекта не есть нечто чисто субъективное; связь с объективным миром не приходится привносить в нее извне как нечто для нее по стороннее, чуждое. Вещи и явления материального мира причастны к самому воз никновению психических явлений, так как эти последние возникают в результате воздействия вещей на органы чувств, на мозг в ходе рефлекторной нервной дея тельности мозга. Здесь опять-таки не приходится извне соотносить психическую деятельность с мозгом, с его материальной нервной деятельностью; психическая деятельность сама есть вместе с тем нервная, высшая нервная деятельность.
Отражательная психическая деятельность, являющаяся вместе с тем рефлек торной нервной деятельностью мозга, возникает в процессе взаимодействия ин дивида с миром и служит для его осуществления. Обусловленная воздействиями мира, она сама обусловливает поведение индивида. Таким образом, психическая деятельность вплетается во всеобщую взаимосвязь явлений как обусловленное и как обусловливающее. Здесь также, значит, нет места для обособления психиче ского, для выпадения психических явлений из общей взаимосвязи всех явлений мира. И существо сознательное, человек, при всем своем ни с чем не сравнимом и неповторимом своеобразии единен с миром.
Роль, которую психические явления играют в жизни и деятельности людей, связана с тем фундаментальным фактом, что с развитием психической деятельно сти мир, который сначала действует на организм как совокупность раздражите лей, выступает перед человеком как совокупность объектов и объективных об стоятельств, как раскрывающаяся перед ним, доступная созерцанию объективная реальность. Вместе с тем совершается переход от реакций на раздражители к действиям над объектами и к поступкам по отношению к людям. В переходе от слепых реакций на раздражители к сознательным действиям над все шире и глубже раскрывающимися объектами действия и познания закладываются существенные предпосылки человеческого поведения, человеческой жизни, человеческой исто рии. Здесь, в частности, — одно из условий сознательной практической деятель ности, приводящей вещи во взаимодействие друг с другом и таким путем ведущей ко все более объективному, все более глубокому их познанию. По мере того как, изменяя мир, люди все глубже его осознают, сознание человека все полнее охва тывает мир во взаимосвязи его явлений, все в большей мере превращается как бы в самосознание мира; мир осознает себя через человека.
Прогрессирующее осознание мира, совершающееся в процессе его изменения, в свою очередь открывает все расширяющиеся возможности для его дальнейшего изменения, для переделки природы и перестройки общества, для построения соз нательной деятельностью людей нового мира, новых человеческих отношений. Мы видели: сознание обусловливает поведение, деятельность людей, деятельность же людей преобразует природу и перестраивает общество. Таким образом, созна ние входит как обусловливающее во все, на что распространяется деятельность человека, во всю бесконечную цепь событий, которые ею порождаются в жизни мира и в истории общества. Так на основе фундаментального единства мира и в рамках его осязаемо, весомо, зримо раскрывается значение изменений, которые вносит в мир совершающееся в процессе эволюции, в ходе истории возникнове ние и развитие человеческого сознания.