Российский фонд фундаментальных исследований
Институт психологии Российской академии наук

Психология: современные направления междисциплинарных исследований

Материалы научной конференции, посвященной памяти
Андрея Владимировича Брушлинского,
члена – корреспондента РАН, доктора психологических наук, профессора

Ответственные редакторы: А.Л.Журавлев, Н.В.Тарабрина

Издательство
«Институт психологии РАН» Москва-2003

1
Психология: современные направления междисциплинарных исследований. Материалы научной конференции, посвященной памяти Андрея Владимировича Брушлинского, члена – корреспондента РАН, доктора психологических наук,
профессора, 8 октября 2002г. Ответственные редакторы: А.Л.Журавлев, Н.В.Тарабрина
М.: Изд-во «Институт психологии РАН»,2003 с

ISBN

Аннотация
Данный сборник научных трудов включает доклады, сообщения и выступления участников конференции, посвященной памяти трагически погибшего директора Института психологии РАН Андрея Владимировича Брушлинского. В этой книге представлены работы, посвященные современным направлениям междисциплинарных исследований в психологической науке, которые выполнены как сотрудниками ИП РАН, так и специалистами из других психологических учреждений.

Редакционная коллегия: Ю.И. Александров, Л.З. Вельшер, А.Л. Журавлев (отв. ред.), В.В. Знаков, В.Ф. Петренко, Н.В. Тарабрина (отв.ред.), А.Ш. Тхостов, Б.Г. Юдин,

ISBN

Научно-техническая работа выполнена А.С.Герасимовой, Е.Г.Удачиной и Д.Г. Шевченко

Оригинал-макет подготовила

Материалы научной конференции изданы при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований
грант №02-06-85085Г

2
Оглавление

А.Л. Журавлев. Особенности междисциплинарных исследований в психологической науке
(вместо предисловия)
Раздел 1

Вклад А.В. Брушлинского в развитие психологической науки К.А. Абульханова, М.И. Воловикова. О научном наследии Андрея Владимировича Брушлинского
В.В. Знаков. Психология субъекта и герменевтика
В.В. Селиванов. Психология мышления в трудах А.В. Брушлинского

Раздел 2

Психология и медицина

Н.В. Тарабрина. Посттравматический стресс: междисциплинарные аспекты изучения А.Ш.Тхостов, К.Г.Сурнов .Современные технологии и новые границы социокультурной детерминации нормы и патологии
А.Б.Холмогорова. Клиническая психология и психиатрия: соотношение предметов и общие методологические модели исследований
Е. Т. Соколова. Человек-нарцисс: портрет в современном социокультурном контексте
С.В Квасовец., А.В. Иванов, Д.Д. Федотов. Анализ подпорогового восприятия в исследовании депрессивных, тревожных и соматоформных расстройств Н.Г.Гаранян, А.Б.Холмогорова, Т.Ю.Юдеева. Враждебность как личностный фактор депрессии и тревоги
С.В.Воликова. Семейные факторы депрессивных расстройств
Е. Т. Соколова. Человек-нарцисс: портрет в современном социокультурном контексте А.Б.Холмогорова, Н.Г.Гаранян, Г.А.Петрова. Социальная поддержка и психическое здоровье
Г.П. Генс, Л.И.Коробкова, Л.З.Вельшер, Н.В.Тарабрина. Взаимосвязь посттравматического стрессового расстройства и психоиммунных нарушений у больных раком молочной железы
А.Н. Зерниченко, Е.В. Безносюк, В.А. Владимирцев. Особенности осознавания и структура бессознательного в психотерапевтических моделях
Алмаев Н.А. Малкова Г.Ю. Применение контент-анализа при изучении посттравматического стрессового расстройства, осложненного эндогенными психическими заболеваниями
С.Н.Воронина, Г.С Маскова. Междисциплинарное исследование возможностей помощи дошкольникам, страдающим бронхиальной астмой, и их семьям
О.Н. Манолова. Структура акцентуаций: количественный анализ
Я.Ю. Епутаев, М.Е. Иконникова. Взаимосвязь формально-динамических свойств индивидуальности с выраженностью признаков посттравматического стрессового расстройства
Н.А. Русина. Психологическая диагностика и коррекция онкологических больных с калечащими операциями

3
Раздел 3

Психология и нейронауки

Е.Н.Соколов. Векторный код и ритмическая активность мозга
Е.А. Сергиенко. Психогенетика и пересмотр психологических постулатов
Н.Н. Данилова, Н.Б.Быкова. Осцилляторная активность мозга и информационные процессы
Т.Н.Греченко, С.Ф.Терехова. Пейсмекеры и функциональные состояния
Ч. А. Измайлов, С. Г. Коршунова., Е. Н. Соколов, А.А. Кадик. Семантический компонент вызванного потенциала различения
А.Н. Лебедев, Н.А. Скопинцева, Л.П. Бычкова. Определение объема и быстродействия кратковременной памяти по параметрам электроэнцефалограммы
Б.Н. Безденежных, М.В. Бодунов, А. А. Медынцев, Я.Б.Нескородов. Р300 как показатель содержательной и динамических характеристик в межсистемных отношениях
А. Н. Лебедев. Нейронные единицы внутреннего мира человека
А.В. Маркина, А.Х. Пашина, Н.Б. Руманова. Взаимосвязь темпераментальных и когнитивных показателей и их отражение в ритмах электроэнцефалограммы
В.М .Шендяпин .Нейросетевой подход к моделированию сенсорных суждений

Раздел 4

Психология в системе гуманитарного знания

А. В Юревич. Типы и структура психологических теорий
В.Ф. Петренко. Психология и политика: конструктивистская парадигма
В.М Русалов. Темперамент и характер человека: поиск природных предпосылок
А.С. Чернышев. Взаимосвязь психологии с другими науками при оказании помощи детям и населению в экстремальных ситуациях
Т.А. Ребеко. Интерпретация эмоций в прогнозировании поведения человека
В.А Мазилов. Проблема интеграции психологического знания: разработка
коммуникативной методологии психологической науки
И.Г. Скотникова. Современнoе состояние субъектной психофизики
А.О. Прохоров. Функциональные структуры регуляции психических состояний субъекта
Е.А. Чудина. К вопросу об эмоциональной зрелости личности
А.К. Мукашева. Мышление в психологической системе социального познания
А. Б.Купрейченко. Психология нравственной регуляции экономической активности
В.А. Урываев. Классификация личностей А.Ф. Лазурского — теория личности, опередившая время

Особенности междисциплинарных исследований в психологической науке

А.Л. Журавлев

Институт психологии РАН, Москва

Введение. Каждый исторический период в развитии психологической науки характеризуется своими приоритетными направлениями, различным уровнем популярности объектов исследования, реализацией ведущих методологических принципов, неравномерным развитием методов исследования и т.д. В настоящее время приоритетными все в большей степени становятся междисциплинарные исследования, и это касается не только психологии, но и всей науки в целом. Естественно возникает вопрос: почему принцип междисциплинарности в организации современных научных исследований стал широко и активно обсуждаться, а также реализовываться именно в конце 90-х годов ХХ века? Интересно, что с началом нового, XXI века совпала и реструктуризация Российской академии наук, призванная укрупнить структурные подразделения РАН, интегрируя сложившиеся до этого времени научные объединения также в соответствии с принципом междисциплинарности.
Ответ на поставленный вопрос далеко не прост, тем более, что объяснение сложных явлений такого рода никогда не бывает однозначным. Тем не менее, если говорить об особенностях развития психологической науки последних десятилетий, то можно высказать некоторые предположения, касающиеся специфики междисциплинарных исследований в психологии.
Некоторые факторы развития междисциплинарных исследований в психологии. Во-первых, психологические исследования, которые проводились в
90-е годы ХХ века, убедительно показали, что общественные запросы на научно-психологические разработки, вызванные объективными потребностями, были по своей сути комплексными и фактически обращенными к целому ряду
2

научных дисциплин. В качестве примеров можно привести проблемы формирования сознания личности в кризисном обществе, массовой адаптации людей к радикально изменяющимся социальным условиям, освоения современной техники и новейших технологий, поддержания психического здоровья населения России, преодоления последствий Чернобыльской катастрофы и т.д. Практикующие исследователи убедились в том, что эффективное решение стоящих перед ними задач, возможно либо с помощью знаний, накопленных другими науками, либо путем совместных исследований с представителями соответствующих научных дисциплин. Именно взаимодействие психологической науки и общественной практики в последние десятилетия привело психологов к острому осознанию необходимости междисциплинарных исследований. Потребность решать новые практические задачи фактически «подталкивала» психологов к организации таких исследований.
Во-вторых, важен не только практический фактор. Следует учитывать, что внутреннее развитие психологической науки уже обеспечило такое состояние и уровень, при которых психологи уже сами могут предлагать представителям смежных наук апробированные принципы и способы решения актуальных комплексных проблем, стимулируя тем самым междисциплинарные исследования. Это внутренний фактор междисциплинарности в психологии. Потребность обращения к другим наукам является результатом внутренних закономерностей развития психологической науки и тем самым характеризует определенный ее этап и состояние.
В-третьих, аналогичная картина сложилась и во многих других науках: медицинской, педагогической, экономической, социологической, политической и т.д. Представители этих наук хорошо осознают, что вариант самостоятельного
(автономного) и самодостаточного развития науки имеет явные ограничения. Именно в перечисленных и ряде других научных дисциплин возникла острая потребность в психологических знаниях, крайне необходимых для понимания и решения многих типичных для них проблем. Этот фактор может быть назван внешним.

В контексте рассмотрения данного вопроса следует сказать о главном:

сама проблема психического изначально междисциплинарна. В ее исследовании
3

у психологической науки нет и не может быть монополии: феномен психики по своей объективной природе предполагает междисциплинарность его изучения. Среди важнейших наук, изучающих психику — генетика, физиология, философия, социальные науки, психиатрия и многие другие. Это определило стремление психологов к организации междисциплинарных исследований и к участию в них других специалистов. Реализация принципа междисциплинарности, иногда незаметно даже для самих исследователей, постепенно становилась одним из критериев оценки уровней фундаментальности, масштабности и современности того или иного исследования, причем независимо от отрасли науки.
Основные уровни междисциплинарных исследований в психологии. В психологической науке междисциплинарность реализуется в исследованиях нескольких, но, как минимум, трех уровней. Первый — внутрипсихологический — подразумевает исследования тех проблем, которые возникают на границах различных ее отраслей. Учитывая, что их в психологии
насчитывается свыше сотни, можно с уверенностью утверждать: междисциплинарные исследования внутрипсихологического уровня в настоящее время уже стали нормой. Более того, именно они определяют современное развитие психологической науки, порождая многочисленные промежуточные подотрасли, фактически ставшие зонами наиболее интенсивного развития и накопления новых психологических знаний. Если для примера проанализировать реально существующие «пограничные зоны» исследований лишь одной психологической отрасли — социальной психологии
— с другими, также психологическими отраслями, то можно уже сегодня выделить более десятка сложившихся подотраслей: социопсихолингвистику; социально-политическую, социально-экономическую, социально- экологическую психологию; социальную психологию труда и управления; социальную психологию личности; социально-педагогическую психологию; социальную психологию искусства; социальную психологию спорта и т.д. Такая же тенденция характеризует современное развитие практически каждой традиционной отрасли психологии.
Явным свидетельством распространенности междисциплинарных исследований внутрипсихологического уровня являются также часто
4

возникающие перед Учеными советами трудности, связанные с отнесением диссертационных работ к одной из психологических специальностей, утвержденных ВАКом РФ.
Говоря о втором — внешнепсихологическом — уровне междисциплинарности, подразумевают исследования, пограничные с другими науками: медициной, физиологией, техническими науками, лингвистикой, историей, социологией, политологией, этнологией и т.д. Здесь приведены лишь те науки, с представителями которых лаборатории Института психологии РАН ведут совместные междисциплинарные исследования.
Необходимо обратить внимание на некоторую специфику междисциплинарности, характерную именно для психологии: она не только успешно функционирует на границах с другими науками (в этом у нее есть с ними общее), но и отдельные ее отрасли полностью «внедрились» в ряд наук, реально став их структурными составляющими и специальностями (в этом принципиальное отличие психологии). Имеются в виду следующие отрасли психологической науки: инженерная психология (психология! — А.Ж.) как техническая специальность, клиническая психология как медицинская, социальная психология как социологическая специальность. Три отрасли — это, несомненно, уже закономерность, которая утвердилась в качестве таковой последние два десятилетия. Перспектива состоит в том, что выделенная тенденция будет развиваться и нарастать.
В настоящее время подобная картина наблюдается и в экономической психологии, которая интенсивно развивается в структуре не только психологической, но и экономической науки. Об этом свидетельствуют читаемые психологами или экономистами спецкурсы по экономической психологии на экономических факультетах, подготовленные экономистами содержательные учебные пособия по экономической психологии, регулярно вызывающие интерес как у психологов, так и у экономистов научно- практические конференции на базе учреждений экономического профиля
(например, Санкт-Петербургского университета экономики и финансов, Калужского филиала Московского гуманитарно-экономического института, Иркутской экономической академии и др.), а главное — выполняемые экономистами научно-исследовательские работы и публикуемые ими научные
5

труды по экономической психологии. Если говорить об экономической науке на Западе, то в ее структуре сформировалась и полезно функционирует так называемая «бихевиоральная экономика», представляющая собой гуманитарно, но прежде всего психологически ориентированную отрасль экономической науки, тесно интегрированную (формально и содержательно) с экономической психологией как структурной составляющей психологической науки.
В связи с обозначенной тенденцией развития психологической науки необходимы дополнительные комментарии. Развитие различных отраслей психологии в качестве специальностей в рамках других наук, во-первых, следует рассматривать, как специфическую форму интеграции психологии с другими соответствующими науками, которая неизбежно приводит их к взаимному обогащению новыми знаниями. То есть фактически необходимо говорить о третьем, характерном для психологии, уровне реализации принципа междисциплинарности в исследованиях. В соответствии с логикой обозначений предыдущих двух уровней, его можно было бы условно назвать

«внепсихологическим».
Во-вторых, опыт становления трех названных выше отраслей психологии показал, что психологи не только не возражали и не противодействовали этой тенденции, но, наоборот, проявляли большую заинтересованность и реально способствовали этим процессам, наметившимся еще в конце 70-х – начале 80-х годов ХХ века. Хорошо известно, что среди руководителей и сотрудников Института психологии АН СССР Б.Ф.Ломов, К.К.Платонов, В.Ф.Рубахин, Е.В.Шорохова и др. принимали непосредственное участие в формировании инженерной и социальной психологии в структурах соответственно технических и социальных наук. Сегодня, когда приходится делать финансовые расчеты по любому вопросу, связанному с организацией науки, такую форму как бы «дополнительного», «внепсихологического» развития разных отраслей психологии можно квалифицировать как чрезвычайно экономичную, или как форму их развития с высоким для психологов к.п.д.
В-третьих, возможен в принципе аналогичный, хотя по сути обратный процесс, когда конкретная и актуальная отрасль другой науки могла бы развиваться в психологии и становиться ее структурной составляющей. Если
6

говорить не о будущем, а о сегодняшнем состоянии, то такой вариант
«двойного» развития мог бы быть связан, например, с психотерапией, возникшей и развивающейся в недрах медицинской науки. Однако о сложностях и даже острых спорах вокруг занятий психологов психотерапевтической практикой известно очень хорошо, и они похожи на
«игру в перетягивание каната», продолжающуюся десятилетиями. Противодействие в этом вопросе со стороны уважаемых медиков столь велико, что он практически не решается. Хотя справедливости ради нужно сказать, что сами психологи не пытались при этом пересмотреть программы своей профессиональной подготовки, чтобы быть готовыми — хотя бы в какой-то степени — профессионально заниматься научными исследованиями и практиковать в области психотерапии. А при таком положении дел совершенно естественно, что за психологами остаются психологические (а не психотерапевтические) воздействия, помощь, коррекция, консультирование и т.п. В настоящее время в качестве специальности могла бы иметь «двойной статус» и другая медицинская область знания — это психосоматика. С одной стороны, она является специфической областью психопатологии, поэтому совершенно естественно развивается как отрасль медицинской науки и практики, а с другой — изучает многообразные психосоматические явления нормы, что продуктивно делали ранее и разрабатывают сегодня психологи. В будущем положение, скорее всего, изменится и станет реальным
«симметричное» развитие в психологической науке некоторых отраслей других, близких ей наук, и не только медицинских.
Выделив три основных уровня реализации принципа междисциплинарности в психологической науке, мы хорошо осознаем возможности более тонкой дифференциации и, соответственно, выделения значительно большего их числа, однако, в рамках предварительного рассмотрения делать это считаем нецелесообразным.
Исторический опыт междисциплинарных исследований в психологии. Хорошо известно: чтобы выбрать перспективные пути развития психологической науки, очень полезно обратиться к ее истории. Поэтому адекватно относиться, в частности, к междисциплинарным исследованиям в психологии — означает всесторонне учитывать накопленный исторический
7

опыт. Несомненно, история отечественной психологии чрезвычайно богата традициями междисциплинарных исследований, заслуживающими отдельного специального анализа. Не претендуя на него, приведем несколько, по нашему мнению, наиболее ярких примеров успешного продвижения психологической науки, основанного на организации междисциплинарных исследований.
В этом ряду первым, без сомнения, должен быть назван В.М.Бехтерев. Он — и психиатр, и психоневролог, и невропатолог и, конечно же, психолог, успешно занимавшийся общей, экспериментальной, клинической, социальной психологией, психологией личности, психофизиологией и др. Междисциплинарность изначально выступала атрибутивной характеристикой его исследований, однако, наиболее ярко она проявилась в первой четверти ХХ века. Кратко его можно было бы назвать специалистом по изучению человека, при этом имея в виду предельно широкий диапазон исследований: от анализа физиологических механизмов деятельности мозга до рассмотрения нравственных регуляторов поведения человека. И в этом контексте уместно вспомнить факт уже современной истории, связанной с Бехтеревым. Именно психологи (наибольший вклад внес Б.Ф. Ломов) смогли обосновать и добиться утверждения медали имени В.М. Бехтерева в Российской академии наук за особо значимые результаты научных исследований человека и, прежде всего, психологических исследований. Первая такая медаль была присуждена выдающемуся психологу, сотруднику Института психологии РАН Я.А. Пономареву за цикл исследований по психологии творчества, однако, она оказалась для психологов и последней, так как усилиями авторитетных физиологов данная медаль была отдана «ведомству» физиологической науки. И одним из обоснований служило то, что Бехтерев — выдающийся физиолог. Такое решение, конечно же, было административным, так как «разделить» крупного ученого между психологией и физиологией невозможно, ибо вся его профессиональная деятельность была именно междисциплинарной.
Другой известный исторический пример — это комплексные исследования человека, выполненные большим научным коллективом под руководством Б.Г. Ананьева в 60–начале 70-х годов ХХ века Программы его разработок, наряду с основной психологической частью, включали анализ даже антропологических и биохимических характеристик человека, не говоря уже о
8

регистрации физиологических и других традиционных для психологических исследований переменных. Комплексность исследований понималась, прежде всего, как объединение, установление закономерных взаимосвязей данных о человеке, полученных с помощью взаимодополняющих методов из разных отраслей психологии, а также различных научных дисциплин. Содержание его работы «Человек как предмет познания» отражает, пожалуй, не только наиболее полную для своего времени совокупность знаний о человеке, но и завершенную систему научных представлений о нем, основанную на междисциплинарных исследованиях.
Третий пример связан с историей создания и становления Института психологии РАН и научной деятельностью его организатора и первого директора (1971-1989 гг.), член-корреспондента АН СССР, профессора Б.Ф. Ломова. Самые первые проекты организации ИП АН СССР, программа его научно-исследовательской деятельности и административно-организационная структура разрабатывались им для проведения комплексных, междисциплинарных, фундаментальных исследований психических явлений. Именно с этой целью в ИП АН СССР приглашались для работы представители различных наук: математики, физиологии, технических, социальных и др.; создавались целые научные подразделения, призванные разрабатывать пограничные, междисциплинарные проблемы (лаборатории психофизики, психофизиологии, нейрофизиологических основ психики, математической, инженерной, социальной психологии, психолингвистики и т.д.). В этом сказалось серьезное влияние научных школ Бехтерева и Ананьева. Первоначально результаты научных исследований нашего института представляли совокупность интересных, но разнородных данных о психике человека, поэтому основное в системном подходе в психологии, обоснованном и разработанном Б.Ф.Ломовым в середине 70-х гг. заключалось в интеграции разнородного и разноуровневого научного знания о психическом, причем не только из психологии, но и других наук, изучающих психику. История научной деятельности ИП АН СССР (а позднее ИП РАН) убедительно показала, что именно системный подход позволил создать стройную и относительно непротиворечивую систему современных научных представлений о психике человека, построенную на основе ее междисциплинарных исследований.
9

В 90-е годы ХХ века и на рубеже с новым веком историческая преемственность проявилась в деятельности научного коллектива ИП РАН, руководимого член-корреспондентом РАН, профессором А.В. Брушлинским. В этот период, во-первых, устойчиво развивались междисциплинарные связи психологии с целым рядом общественных и гуманитарных наук: философией, правом, социологией, этикой, политологией, экономической наукой и др. А во- вторых, историческая преемственность несомненно обнаружилась во влиянии философско-психологической школы С.Л. Рубинштейна, одним из наиболее активно работающих учеников и последователей которой был Брушлинский. Успешно развиваемая им субъектно-деятельностная теория в психологии (в последние годы он стал использовать термин «теория», а не «подход»), безусловно, характеризовалась системностью и основывалась, в свою очередь, на междисциплинарных знаниях о психическом. Становление и развитие этой теории строились на постоянном сопоставлении фактов, полученных в психологических исследованиях, с данными, накопленными в области математики, кибернетики, логики, лингвистики, этики и, конечно же, философии. Учитывая историю развития научных исследований в Институте психологии, закономерным является тот факт, что именно ИП РАН выступил организатором научной конференции по обсуждению современного состояния междисциплинарных исследований в психологической науке («Психология: современные направления междисциплинарных исследований», октябрь 2002 года).
Междисциплинарность как характерное качество психологических исследований во многом определяется самим положением психологии в современной системе наук. Примечательным является то, что и сами психологи, и специалисты по методологии науки, высказывали согласованное мнение:
психология занимает центральное место в системе наук, находясь на пересечении естественных, технических, общественных и гуманитарных. Можно утверждать, что изначальный характер психологии как науки, призванной изучать психику, предрасполагает ее к организации междисциплинарных исследований психического — в этом состоит атрибутивная междисциплинарность психологической науки, то есть, неотъемлемо ей принадлежащий, существенный ее признак. Не случаен
10

поэтому факт систематического пополнения ее рядов специалистами из других наук. Именно такое «место пересечения» делает возможным выделение этими специалистами соответствующих психологических проблем для исследования, которые, как показывает история психологии, не могли бы столь успешно разрабатываться «чистыми» психологами. Атрибутивной междисциплинарностью исследований психики объясняется тот исторический факт, что в психологии продуктивно работали клиницисты и физиологи, философы и историки, математики и физики, педагоги и представители многих других наук.
Роль междисциплинарных исследований в понимании природы психики. Многочисленные попытки понять природу психического привели психологов к осознанию необходимости решения трех, как минимум, фундаментальных проблем: психофизической, психофизиологической и психосоциальной. Они же представляют собой и основные направления научного анализа психики, составляя, по Ломову, систему ее измерений. Решение психофизической проблемы направлено на выяснение специфики отношения психического, носителем которого является конкретный человек, к внешнему, отражаемому им предметному миру, окружающим его материальным объектам. Анализ психофизиологической проблемы позволяет понять отношение психического к физиологическому, прежде всего к деятельности нервной системы в целом, мозга, его коры, признанных классической психологией в качестве «материального субстрата психики». Решение же психосоциальной проблемы направлено на изучение отношения психического к общественной жизни конкретного человека и его общностей во всем многообразии, хотя, прежде всего, изучается его включенность в различные виды деятельности, в том числе в общественно-трудовую, включенность в многочисленные группы, во взаимодействие с другими людьми, что составляет образ жизни человека в целом. Здесь уместно отметить, что в последние годы в социальной психологии для обозначения широкого спектра социальных форм активности человека стало все чаще использоваться понятие

«жизнедеятельность».
Три аспекта в исследовании природы психического, хорошо известных психологам, имеют принципиально разную продолжительность их
11

профессионального осознания в истории психологии. Если психофизическая и психофизиологическая проблемы являются для психологии классическими, традиционными и характерными для рассмотрения природы психического еще в доэкспериментальные периоды ее развития, то психосоциальная проблема фактически была поставлена в первой половине 30-х годов ХХ века Л.С. Выготским и С.Л. Рубинштейном, хотя и сформулирована каждым из них в разных терминах. Поэтому в настоящее время сравнительно хорошо отрефлексированы, а в теоретическом плане довольно непротиворечиво выстроены и имеют богатую экспериментальную основу пока лишь две проблемы: психофизическая и психофизиологическая. Психосоциальная же проблема имеет сегодня не просто большую актуальность в исследовании современного человека, но и чрезвычайно острую актуальность. Механизмы реализации личности, процессы решения задач субъектом деятельности, многообразные психические процессы, состояния и свойства в целом функционируют в разного рода социальных средах и испытывают их реальные влияния. Продвигаться в понимании механизмов взаимодействия психического и социального — означает посягать на решение психосоциальной проблемы. Скорее всего, именно с ее продуктивным решением может быть связано принципиальное изменение места психологической науки в современном, противоречиво изменяющемся обществе и, в первую очередь, ее востребованности. В решении этой сложной проблемы психологам целесообразно научиться учитывать общую направленность социального развития в современном мире, новые формы интеграции и дифференциации (в целом взаимодействия) разных людей и их общностей, формирование новых социально типичных свойств, состояний и т.п.
Однако с уверенностью можно утверждать, что решение даже трех перечисленных проблем не приведет к полному или хотя бы приемлемому для сегодняшнего времени пониманию природы психического. С этой целью крайне важно интенсивно разрабатывать и учитывать результаты исследования целого ряда других проблем: психоэволюционной, психоисторической, психогенетической, психоморфологической и т.д., содержание которых не исчерпывается тремя выделенными выше проблемами и без решения которых трудно понять природу психики. С некоторой вероятностью можно
12

предположить, что названные и некоторые другие (например, психохимическая) проблемы станут в перспективе наиболее актуальными направлениями исследований природы психического.
В контексте рассматриваемого нами вопроса необходимо подчеркнуть следующее: решение перечисленных проблем предполагает обращение к тем реалиям, которые исследуются другими науками, в частности, физикой, физиологией, общественными науками, биологией, генетикой, химией, соматологией и т.д. Для того, чтобы изучать природу психического, психологам необходимо выходить за пределы его носителя. Как писал С.Л. Рубинштейн,
«психика выходит за пределы внутриорганических отношений» (Основы общей психологии. М., 1940. С.15). Но оправдано ли это в теоретическом плане, существует ли некая неизбежность или даже обреченность психологической науки на междисциплинарные исследования?
Чтобы ответить на эти вопросы, обратимся к исследованиям ключевых для психологии феноменов. Остановимся на базовых понятиях, которые обычно просят называть научные фонды для обозначения «предметного поля» исследования. Это — человек, сознание, бессознательное, личность, субъект, индивидуальность, индивид, группа, активность, взаимодействие, жизнедеятельность, поведение, деятельность, общение, отражение, отношение, переживание. Конечно, данный список можно сократить или, наоборот, дополнить, однако, здесь нет ни одного понятия, которое разрабатывалось бы только психологической наукой. Более того, создается впечатление (его очень трудно строго проверить), что чем важнее феномен и понятие для психологии, тем большее число смежных наук их исследуют, разрабатывают и используют. В связи с этим естественными становятся несколько хорошо известных вариантов: во-первых, обращение психологов к данным других наук для сопоставления их со своими результатами; во-вторых, изначальная организация совместных междисциплинарных исследований с более контролируемыми программами (целями, задачами, методиками и т.д.); в-третьих, освоение методов других наук и включение их в собственные программы исследования
(кстати, такое нередко делают с психологическими методами представители наук, близких психологии: педагоги, социологи, политологи, конфликтологи и др.). Каждый из приведенных вариантов имеет свои сильные и слабые стороны.
13

Например, когда берутся методы других наук, но без приглашения их представителей к совместным исследованиям, то, как правило, это или экспресс-варианты, или более простые для освоения методы, чем реально существующие в той или иной науке, или методы, выполняющие лишь вспомогательные функции в исследовании, и т.п. Однако в любом случае междисциплинарность становится неизбежным фактором для психологов в организации исследований важнейших психологических феноменов.
Психологическая наука фактически востребована всюду или, по меньшей мере, должна быть таковой при исследовании проявлений психического в любой сфере жизнедеятельности отдельного человека или социальной группы, включая общество в целом. Нет такой сферы жизнедеятельности людей, в исследовании которой психология была бы полным «монополистом». Специфика психологии состоит не в ее избирательности в исследовании какой-то сферы, в которой она является единственной востребованной наукой, а в том, что психология необходима в исследовании всех сфер, относящихся к человеку и группам; тем самым ее предмет исследования неизбежно «пересекается» или частично
«накладывается» на предмет изучения различных естественных, гуманитарных и общественных наук. Такая ситуация благоприятна и также располагает к организации междисциплинарных исследований психического.
Заманчивым, конечно, кажется поиск такого психологического феномена и, соответственно, обозначающего его понятия, разработкой которого занималась бы только психологическая наука, но пока подобный феномен не обнаружен и перспективы его выделения неопределенны. В целом, психологи должны быть заинтересованы в междисциплинарных исследованиях, результаты которых наиболее активно продвигают их к более глубокому пониманию психики, а психологическая наука от этого только выигрывает. Фактически происходит интегрирование разного видения, разных подходов к рассмотрению одних и тех же явлений.
Некоторые ограничения и трудности междисциплинарных исследований в психологии. Может создаваться такое впечатление, что психология «обречена» только на междисциплинарные исследования. В этой связи необходимо остановиться как минимум на трех моментах. Во-первых,
14

неправомерно понимание, что таковые — единственная и неизбежная форма исследований в психологической науке. Это было бы крайностью, неизбежно приводящей психологию к полному ее «растворению» в других науках, а процесс продвижения в понимании психики — в тупик. В любой науке, и психологической также, безусловно, существуют самые различные типы исследований. Вместе с междисциплинарными существуют и собственно психологические исследования. В контексте же данного анализа речь шла о междисциплинарных исследованиях как одной из реальных форм изучения психических явлений. Во-вторых, неизбежны и издержки, то есть, негативные для психологии следствия междисциплинарных исследований. Здесь мы назовем некоторые, не раскрывая подробно их содержания, например: возможность разной степени редукции собственно психических явлений к тем, которые изучаются другими науками, что легко может заканчиваться элиминированием психологии в изучении этих явлений; вмешательство в дела психологической науки со стороны представителей других наук в ролях «более старшего», «более научного», «более правильно понимающего» и т.п. знания
(такие исторические примеры психологам хорошо известны и их важно помнить); в условиях необходимого приспособления, неизбежной «притирки» методов разных наук утрачиваются определенные тонкости психологического исследования, значимость которых остается понятной только психологам. В- третьих, нельзя не сказать о больших сложностях и трудностях, типичных для междисциплинарных исследований, но избежать которых практически невозможно из-за самой исходной их природы. Так, например, междисциплинарные исследования всегда дают плюралистичное (в смысле множественное) знание, однако, степень этой плюралистичности может быть чрезвычайно высокой и будет вызывать сложности в интеграции полученного знания; междисциплинарные исследования нередко характеризуются низкой совместимостью используемых языков разных наук, а повышение уровня взаимного понимания представителей этих наук требует большого времени; программы междисциплинарных исследований включают разные методы, но нередко различного уровня их современности, что объективно зависит от состояния конкретной науки. При этом одни методы являются главными в
15

программе, а другие — вспомогательными и т.п. Все это приводит к получению результатов разной степени их надежности, и многое другое.
Заключение. Имея в виду все отмеченные и позитивные, и негативные моменты, нельзя забывать о специфике междисциплинарности в психологии как атрибутивного качества данной науки. Наряду с эффективным продвижением в понимании своего предмета, следствием атрибутивной междисциплинарности психологии является также возможность интегрировать вокруг своего предмета и, соответственно, его многоуровневых исследований, представителей самых разных наук. Таким образом в какой-то степени завоевывается и авторитет среди них, который необходим психологии в период наметившегося процесса реформирования академической науки, а следовательно, и всей отечественной науки в целом. История психологии богата столь яркими примерами подобной интеграции: современные психологи могут и должны продолжить эту высокозначимую для всех областей научного знания традицию!

О научном наследии Андрея Владимировича Брушлинского

К.А. Абульханова, М.И. Воловикова

Институт Психологии РАН, Москва

Андрей Владимирович Брушлинский прожил в науке долго и продуктивно. Путь его, оборванный так внезапно и трагично, высветил свою практически прямую направленность. Не было в этой жизни периодов отступлений или простоев. Блестящая учеба в университете; встреча с Рубинштейном; преданное служение его идеям и при жизни, и после смерти учителя; открытие новых закономерностей психической жизни человека; неожиданная и блестящая карьера организатора науки — таковы простые и ясные вехи этого пути.
В работе «Человек и мир» С.Л. Рубинштейн писал: «Жизнь человека в силу факта смерти превращается в нечто, чему можно подвести итог... Для меня самого моя смерть — это не только конец, но и завершенность, то есть жизнь есть нечто, что должно не только окончиться, но и завершиться, получить в моей жизни свое завершение... При этом будущие дела уже других людей могут изменить смысл моей жизни, ее объективный смысл для других людей, для человечества, но в зависимости от того, какое содержание я сам ей придал... Мое отношение к собственной смерти сейчас вообще не трагично. Оно могло бы стать трагичным только в силу особой ситуации, при особых условиях — в момент, когда она оборвала бы какое-то важное дело, какой-то замысел. Мое отношение к собственной смерти определяется двумя обстоятельствами: во- первых, тем, насколько завершенной, а не оборванной будет к моменту наступления смерти моя жизнь, насколько хоть в какой-то мере законченным будет ее замысел, насколько не оборвано, не брошено дело, которым я живу, и, во-вторых, в какой мере я не покинул, не бросил, не оставил на произвол судьбы тех людей, которым я нужен» [11, с. 354–355]. И далее: «Трактовка трагедии в жизни таким образом упирается в вопрос... о судьбе единичного
2

человека и судьбе идей, которые он представительствует и за которые борется»
(там же). Речь в настоящей статье пойдет как раз об идеях, которым посвятил свою жизнь А.В. Брушлинский и которые он разъяснял, отстаивал с большой определенностью и решимостью.
Задача, за которую мы здесь взялись не такая простая, как может показаться на первый взгляд. Во-первых, прошло слишком мало времени после того, как оборвалась жизнь Андрея Владимировича, и пока еще по-человечески трудно абстрагироваться от трагических обстоятельств этой внезапной смерти. Во-вторых, простое цитирование его произведений будет противоречить самому духу взглядов Брушлинского и той научной школе, к которой он принадлежал. Однако есть и обстоятельство, помогающее нам в выполнении поставленной задачи: мы сами принадлежим к научной школе Сергея Леонидовича Рубинштейна. Именно в этой школе был разработан и апробирован в течение многих лет микросемантический анализ, открывающий возможность глубокого понимания и раскрытия закономерностей не только мышления как процесса, но помогающий понять, насколько это возможно, вехи и ступени творческой судьбы человека.
Термин микросемантический (или семантический микроанализ) впервые встречается в работах А.В. Брушлинского, а затем — в работах его учеников [4;
7 и др.]. Сам автор подчеркивал преемственность этих исследований с теми, которые проводились под руководством С.Л. Рубинштейна.
Первым и основным условием микросемантического анализа является выделение в тексте всех моментов переформулирования высказываемых мыслей в ходе рассуждения. Исходным здесь служит понимание тесной, неразрывной связи мышления и речи, идущее от С.Л. Рубинштейна, отмечавшего: «Процесс облачения мысли в слова есть процесс развития и более содержательного определения самой мысли» [10, с. 112].
Микросемантический анализ представляет собою филигранную технику качественного анализа, требующую от исследователя большой психологической культуры. Возможности его огромны. С помощью микросемантического анализа Брушлинским был открыт феномен немгновенного инсайта. В работе «Мышление и прогнозирование» (1979) он писал: «...в форме такого немгновенного инсайта мысль испытуемого начинает
3 возникать и затем постепенно формируется в течение нескольких секунд как бы на наших глазах (она именно формируется, а не просто формулируется)» [4, с. 127]. Стремление увидеть процесс формирования мысли является, возможно, самой характерной особенностью микросемантического анализа. В феномене немгновенного инсайта преодолевается разрыв между качественно разными этапами мыслительного процесса, между осознанным и неосознанным.
Основная идея, которую мы хотели бы здесь предложить на рассмотрение научного сообщества, состоит в том, что внутренняя логика всех разработок и открытий А.В. Брушлинского (а, соответственно, и его завещание психологической науке) состоит в поиске внутреннего единства, цельности психической жизни человека во всех ее проявлениях. К такому выводу заставляет прийти история формирования (и формулирования) его концепции психического — как мыслительного процесса, как единства биологического и социального, как психологии субъекта.
Разрабатываемая Брушлинским концепция мышления как процесса была определена им самим как континуально-генетическая. В ней утверждалась непрерывная, «недизъюнктивная» природа психического в неразрывной связи с самой мыслящей личностью. В одном из своих относительно ранних текстов
(1970) он писал: «Мыслит, думает не само по себе «чистое» мышление, не сам по себе мыслительный процесс, а человек, индивид, личность, обладающая определенными способностями, чувствами и потребностями. Неразрывная связь мыслительной деятельности с потребностями отчетливо обнаруживает тот важнейший факт, что всякой мышление — это всегда мышление личности во всем богатстве ее взаимоотношений с природой, обществом, с другими людьми» [1, с. 303].
Направленность на выявление неразрывного единства мышления и личности оказалась исключительно продуктивна в научном плане. Кроме ряда работ, выполненных в конце 70-х–начале 80-х годов XX века совместно или под руководством Брушлинского (см., например, [5]), в настоящее время эти исследования продолжаются В.В. Селивановым (и его учениками) в одном из крупных психологических центров России.
В этом контексте не стоит особняком проблема соотношения биологического и социального. Фактически, этой проблеме были посвящены
4 разработки и публикации А.В. Брушлинского на протяжении не одного десятилетия. Другая точка зрения, против которой он выдвигал аргументы, была сформулирована им так: «Такая рядоположность, изначальная взаимоисключаемость и несовместимость биологического и социального означают, с нашей точки зрения, что между тем и другим устанавливаются отношения дизъюнктивности (прежде всего в исключающем смысле слова, существенном, в частности, при дихотомическом делении объема понятий). Но для психологии исходными и наиболее адекватными являются, наоборот, отношения недизъюнктивности» [3, с. 133]. И далее: «Дизъюнктивный подход в конечном счете основан на формальной логике, которая на определенном уровне абстракции является весьма плодотворной и необходимой, хотя и отвлекается от развития предмета своего исследования. Недизъюнктивный подход основан на диалектической логике, которая не только не абстрагируется от развития исследуемого предмета, а, наоборот, создает главные методологические предпосылки для изучения того или иного объекта в его генезисе» [там же, с. 136].
Понимая важность именно «методологических» оснований внутреннего единства в разработке различных разделов психологической науки во вверенном ему после смерти основателя Бориса Федоровича Ломова (1989) институте, Брушлинский избрал для этих целей концепцию субъекта, и она исполнила свою роль связующего звена практически для всех подразделений. Ряд конференций, публикаций, монографий — таков видимый итог разработки темы психологии субъекта [6; 8]. Благодаря творческим усилиям Андрея Владимировича концепция Рубинштейна — непростая по своему философскому содержанию — была глубоко и одновременно доступно для современной психологической мысли интерпретирована и конкретизирована в исследованиях самого Брушлинского. В его изложении понятие «субъект» объединяет все составляющие психической жизни человека в неразрывное (недизъюнктивное) целое. «Субъект — это всеохватывающее, наиболее широкое понятие человека, обобщенно раскрывающее неразрывно развивающееся единство всех его качеств: природных, социальных, общественных, индивидуальных и т.д.» [8, с.

9].
5

Выбор этой темы как «системообразующей» означал, что в основу работы всего института была положена концепция С.Л. Рубинштейна. Остановимся на ней подробнее.
В центре этой концепции — взгляд на мир и на место человека в мире как на единое целое. Само появление человека во Вселенной меняет эту Вселенную. Причем не только и не столько человека как вид — речь идет о каждом конкретном человеке, меняющем мир, преобразующим его самим фактом своего существования.

Человек обладает даром сознания, что делает его центром мирозданья.
«Поскольку есть человек, он становится не чем иным, как объективно существующей отправной точкой всей системы координат. Такой отправной точкой человеческое бытие становится в силу человеческой активности, в силу возможности изменения бытия, чем человеческое существование отличается от всякого другого… Вселенная с появлением человека — это осознанная, осмысленная Вселенная, которая изменяется действиями в ней человека» [11, с.

330].
Человек должен быть достоин своего высокого назначения. И здесь первое место принадлежит теме этоса — теме, которая интересовала С.Л. Рубинштейна с самых первых шагов научной работы. Это тема отношения человека к другим людям, к себе и к миру. Этику он называл
«дифференциальной онтологией». «Свойства мира выступают в их динамическом, изменяющемся отношении к человеку, и в этом отношении не последнюю, а основную, решающую роль играет мировоззрение, собственный духовный облик человека» [там же, с. 331].
Смысл этического (этоса) — в цельности самого человека как основы единства человека и мира. Рубинштейн специально рассматривает конкретные примеры нарушения и восстановления этой цельности. Подчас используя марксову терминологию (например, термин «отчуждение»), он наполняет ее иным, мы бы сказали «антропоцентрическим» содержанием. Смысл состоял в том, что человек не должен отчуждать себя от природы, добра и красоты.
«Так знание, добро, красота выступают не отчужденными от человека и тем самым друг от друга, поскольку осуществляется преодолении штучности, лоскутности, изолированности гносеологии, этики, эстетики» [там же, с. 331].
6

Цельный, «неотчужденный» от самого себя и мира человек становится субъектом: «Человек должен быть взят в н у т р и бытия, в своем специфическом отношении к нему, как субъект познания и действия, как субъект жизни» [там же, с. 332].
Представление о человеке как субъекте ставит проблему соотношения единичного, особенного и всеобщего. Рубинштейн дает и такое определение человека, как «части, охватывающей целое». «Должно быть отвергнуто представление о единственном субъекте как отправном пункте познания. «Я» — субъект познания — это универсальный субъект, это коллектив, содружество эмпирических субъектов.… Итак, реально существует коллективный субъект научного познания: «я» — это «мы»!» [там же, с. 337–338].
Концепции субъекта позволяет исследовать психическую жизнь человека, не изолированного от всего богатства связей и отношений, которые соединяют его с миром и с другими людьми.
Психологическая наука, таким образом, становится единой, целостной областью научного знания, в центре которой находится человек, понимаемый как вершина развития Вселенной. Каждый раздел этой науки изучает ту или иную сторону психической жизни (психофизиологическую, социально- психологическую и т.д.), не теряя внутреннюю связь с другими разделами.

Плодотворность такого подхода подтвердило время.

Литература

1. Брушлинский А.В. Мышление // Общая психология. Учебник под ред. А.В. Петровского. М.: Просвещение, 1970. С. 290–317.
2. Брушлинский А.В. О природных предпосылках психического развития человека. М.: Знание, 1977.

3. Брушлинский А.В. Два основных подхода к проблеме
«биологическое-социальное» // Биологическое и социальное в развитии человека. М.: Наука, 1977. С. 131–139.

4. Брушлинский А.В. Мышление и прогнозирование. М.: Мысль,

1979.
7

5. Брушлинский А.В., Темнова Л.В. Интеллектуальный потенциал личности и решение нравственных задач // Психология личности в условиях социальных изменений. М.: Изд-во ИП РАН, 1993. С. 45–

55.
6. Брушлинский А.В. (Отв. ред.) Психология индивидуального и группового субъекта. М.: ПЕР СЭ, 2002.
7. Мышление: процесс, деятельность, общение / Под ред. А.В. Брушлинского. М.: Наука, 1982.
8. Проблема субъекта в психологической науке. М.: Академический проект, 2000.
9. Психологическая наука в России XX столетия: проблемы теории и истории / Под ред. А.В. Брушлинского. М.: Изд-во ИП РАН,

1997.

10. Рубинштейн С.Л. Принципы и пути развития психологии. М.,

1959.
11. Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1973.
Психология субъекта и герменевтика1

В.В. Знаков

Институт психологии РАН
Когда из жизни внезапно уходит большой ученый, то его ученики и последователи нередко только через годы и даже десятилетия оказываются способными осмыслить и привести в систему оставленное им научное наследие. А.В. Брушлинский отдал беззаветному служению психологической науке почти полвека и за это долгое время сделал немало, его интересные и разнообразные исследования еще ждут своего историка. Однако одно уже сегодня можно сейчас сказать точно: главная тема научных работ последнего десятилетия оказалась в значительной мере завершенной, доведенной до некоторой логической точки. Андрей Владимирович разработал целостный, оригинальный и вполне сформированный вариант психологии субъекта. Брушлинский не просто развивал субъектно- деятельностный подход, копируя и продолжая идеи своего учителя С.Л. Рубинштейна. Он несомненно сделал принципиально новый шаг в этом направлении, описав научные основы психологии субъекта.
Принципиальная новизна, по моему мнению, заключается главным образом в трех основных положениях. Во-первых, в значительном расширении представлений о содержании активности как фактора детерминации психики; во-вторых, — в переходе от микросемантического к макроаналитическому методу познания психического; в-третьих, в целостном системном характере исследования динамического, структурного и регулятивного планов анализа психологии субъекта.
Цель статьи — показать, что психология субъекта открывает новый, субъектный взгляд на герменевтическую интерпретацию социокультурных феноменов: текстов, запечатленных в языковой традиции продуктов индивидуального и группового творчества.
Однако прежде чем реализовать эту цель, я кратко обосную приведенное выше утверждение о трех основных положениях психологии субъекта.
1. По сравнению с «классическим» рубинштейновским вариантом субъектно- деятельностного подхода в психологии субъекта существенно расширены представления о

1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ (номер проекта 01-06-00180а)
содержании активности как фактора детерминации психики. Целостность субъекта означает единство, интегративность не только деятельности, но и вообще всех видов его активности. Помимо бесспорно деятельностных оснований в психологии субъекта уделяется значительное внимание и другим проявлениям человеческой активности: общению, созерцанию, бессознательной психической жизни — видениям и переживаниям во время сна и т. д. Фактически Брушлинский рассматривал активность с системных позиций, тщательно анализируя разные ее формы и уровни в их взаимосвязях и взаимодействиях. Он внедрял в психологическое сообщество мысль о том, что и сознательная, и бессознательная активность на уровне психического как процесса являются способом формирования и развития субъекта.
2. Объективные процессы развития научного познания в психологии XX–XXI вв. были направлены как на дифференциацию разных областей психологической науки, так и на их интеграцию. Тенденция к дифференциации характеризует развитие не только психологии: по этому пути идут все фундаментальные науки, и степень их дифференциации является показателем прогресса научного знания. В психологической науке эта тенденция наиболее отчетливо проявлялась в 1960–1970 гг.: тогда происходило интенсивное формирование инженерной, социальной, педагогической, юридической и других отраслей психологии. В то время интеллектуальные усилия ученых были сфокусированы скорее на изучении отдельных сторон психики человека (памяти, мышления, свойств личности), чем на стремлении понять ее как системно организованное целое.
В конце ХХ века ситуация изменилась: сегодня в нашей науке явно преобладает стремление к целостности, осознание психологами того, что анализ разнообразных психологических феноменов должен гармонично сочетаться с их синтезом. Соответственно, наше время характеризуется все возрастающим интересом психологов к комплексным, системным проблемам и усложнением методов их анализа. Подобные проблемы побуждают ученых рассматривать анализируемые психические феномены не только под углом зрения исследования их отдельных сторон, признаков, характеристик (такая традиция наиболее отчетливо воплощается в экспериментальной когнитивной психологии), а описывать последние как нечто единое, феноменологически целое (это больше соответствует экзистенциально-гуманистическому подходу).

2
Проблемы, на которые сегодня обращается наиболее пристальное внимание, непосредственно связаны с традиционной для психологии постановкой вопроса об основных единицах анализа психического. Объективные обстоятельства и методы, с помощью которых исследователи узнают что-то новое о человеческой психологии, существенно изменяют научные представления о «единицах психики». В разные исторические периоды единицами анализа психики выступали ощущение, рефлекс, действие, отношение, значение и т. п. Современный этап развития психологической науки дает основания считать, что в качестве единиц психики следует рассматривать более интегративные образования, основанные на трансформации структур индивидуального опыта человека. Примером могут служить ситуации [10]. Сегодня ученым стало ясно, что любая ситуация включает в себя воспринимающего, понимающего и оценивающего ее человека. Иначе говоря, что взаимодействие субъекта с объектом фактически приводит к включению познающего в познаваемое. Человек парадоксальным образом и противостоит как нечто внешнее объективным обстоятельствам своей жизни, и сам является их внутренними условиями. Субъект не только пассивно фиксирует, понимает природные и социальные ситуации, но и пытается активно воздействовать на них. Вследствие этого он преобразует не только мир, но и себя в мире. Соответственно это означает, что хорошо зарекомендовавшие себя микросемантический, микрогенетический и другие приемы микроанализа психики необходимо дополнить макроаналитическим методом познания психического.
Используя в исследовании этот метод, психолог вычленяет в качестве единиц анализа психического такие интегративные образования, которые отражают обобщенные схемы трансформированного в течение жизни индивидуального и коллективного опыта человека. В этом случае для исследователя далеко не главной задачей оказывается тщательный анализ отдельных сторон психики субъекта (ощущений, состояний и т. п.). Прежде всего его интересуют такие целостные фрагменты человеческого бытия, в которых представлены процессы и результаты субъект-объектных и субъект-субъектных взаимодействий: события, ситуации — общения учителя с учеником, руководителя с подчиненным, психотерапевта с пациентом.

3
Нет ничего удивительного в том, что именно Брушлинский стал одним из первых психологов, проявивших повышенный интерес к макроаналитическому методу познания психического. Приведу только две причины этого.
Во-первых, такой подход дал Андрею Владимировичу возможность под иным углом зрения (отличным от предыдущих исследований, например, решения мыслительных задач методом микросемантического анализа) взглянуть на фундаментальные проблемы, занимавшие его в течение всей жизни. Во-вторых, пристальное внимание Брушлинского к макроаналитическому методу познания психического вообще соответствует его научному онтогенезу. Вся его жизнь в науке и особенно последнее десятилетие творческой биографии характеризовались стремлением к изучению целостной, единой психики человека: сложных действий с объектами, нравственных поступков, гуманистической направленности личности и т. п. Эволюция научных взглядов ученого очевидна: с каждым годом для него все более значимыми и интересными становились закономерности формирования вершинных проявлений человеческой психологии — духовности, нравственности, свободы, гуманизма. Он считал, что гуманистичность психологии неразрывно связана с духовностью, духовной деятельностью человека. И наоборот: большое значение им придавалось антисубъектной сущности тоталитаризма, авторитаризма, манипуляций человека человеком и государства — общественным сознанием.
3. С методологической точки зрения можно утверждать, что Андрей Владимирович разрабатывал психологию субъекта как целостную и системную область психологического знания. На уровне конкретно-психологических исследований, представленных в разных публикациях Брушлинского, это проявлялось в осознанном выделении им структурного, динамического и регулятивного планов анализа психологии субъекта.
Динамический план анализа психологии субъекта. Человек не рождается субъектом, а становится им в процессе деятельности, общения и других видов активности. В этой связи научно значимым оказывается вопрос о критериях, в соответствии с которыми можно утверждать, что психолог исследует именно субъекта, а не индивида, индивидуальность и т. п. Первым существенным критерием становления субъекта Андрей Владимирович считал выделение ребенком в возрасте 1–2 лет наиболее значимых для него людей, предметов, событий, путем обозначения их простейшими значениями слов. Второй критерий —

4
выделение детьми в возрасте 6–9 лет объектов благодаря их обобщению в форме простейших понятий (например, числа). Брушлинский рассматривал проблему критериев прежде всего в динамическом плане. Он стремился раскрыть онтогенетические корни формирования субъекта в процессе проявления им разных видов активности — познания, действия, созерцания, индивидуального развития (как особого качества способа подлинно человеческого существования). Неудивительно, что он ценил, часто обсуждал и цитировал работы Е.А. Сергиенко о ранних этапах развития субъекта [11].
Структурный план анализа психологии субъекта. В этом ракурсе в фокусе исследования психологов оказываются различные виды активности человека: деятельность, общение (Б.Ф. Ломов), созерцание (С.Л. Рубинштейн), преобразовательная активность человека, направленная на создание и изменение обстоятельств своей жизни и жизни других людей (Б.Г. Ананьев). По А.В. Брушлинскому, все названные и другие виды человеческой активности наиболее гармонично воплощаются в категории «субъект». Разнообразные виды активности реализуются прежде всего в совокупности отношений человека к природе, себе и другим людям. Субъектом Брушлинский называл человека, рассматриваемого на высшем для него уровне активности, целостности, автономности: «Важнейшее из всех качеств человека — быть субъектом, то есть творцом своей истории, вершителем своего жизненного пути. Это значит инициировать и осуществлять изначально практическую деятельность, общение, поведение, познание, созерцание и другие виды специфически человеческой активности (творческой, нравственной, свободной) и добиваться необходимых результатов»
[2, с. 30]. Следовательно, он не сводил активность субъекта исключительно к деятельности: проявление сознательной и бессознательной активности в поведении, формирование политической воли, рост духовности — все использовалось в качестве аргументов для обоснования субъектной сущности людей.
Регулятивный план анализа психологии субъекта. Регулятивная сторона исследований формирования и развития человека как субъекта неразрывно связана с проблемой детерминации психики. По Брушлинскому, в человеческой психике не только отражается действительность. Формируясь во взаимодействии субъекта с объектом, психика представляет собой высший уровень отражения действительности и потому высший тип регуляции всей жизни человека. Психика служит для регуляции деятельности, общения,

5
созерцания и т. п. На уровне конкретно-психологических исследований, например мышления, регулятивные аспекты психики Андрей Владимирович чаще всего обсуждал в связи с проблемой обратных связей. Не случайно целая глава его последней монографии называется «Субъект деятельности и обратная связь» [3]. В более широком контексте, имеющем прямое отношение к методологии психологического знания, проблема регуляции рассматривалась им с учетом объективного разнообразия законов природы и общества.
Современное научное познание направлено на выявление двух основных типов закономерностей, определяемых двумя группами законов. Первая группа законов — это законы бытия, описывающие то, что есть. «Законом» в этом значении понятия называется то, что регулярно повторяется и в силу необходимости происходит именно так, как происходит. Изучая явления, подчиняющиеся таким законам, ученые стараются выявить объективно существующие причинно-следственные связи и устойчивые отношения. Знания о связях и отношениях, полученные в результате научной деятельности, требуют проверки на достоверность и соотнесения с критериями истины.
Вторая группа — законы, представляющие собой регулирующие механизмы и предписывающие, как именно должны происходить те или иные процессы (чаще всего в мире человека). В соответствии с законами второго типа регуляция происходит на основе указания некоторых нормативных установлений: как должны развиваться различные социальные, групповые и другие процессы в обществе. По своей сути они отражают законы долженствования, нормы — моральные, юридические, социально-психологические и т. д. Например, моральное долженствование по В. Франклу и С.Л. Рубинштейну (морально- нравственный императив, который регулирует поступки субъекта, его представления о подлинно человеческом отношении к себе и другим) лежит в основе психологии человеческого бытия [7]. Нормативно-регулятивные установления не могут быть истинными или ложными. Более корректно их следует называть правильными или неправильными с точек зрения разных людей. Оценка правильности-неправильности осуществляется путем соотнесения знания не с критериями истинности, а с ценностями, принимаемыми и отвергаемыми различными социальными группами.
Примером ценностно-нормативного регулятора является понятие красоты в искусстве. Применительно к неодинаковым для разных исторических периодов, стран и народов

6
критериям красоты, в частности женской, понятие истинности фактически теряет смысл. В каком смысле мы можем говорить об истинности «Данаи» Рембрандта или «Купчихи» Б.М. Кустодиева? В таких случаях признание изображенной художником на полотне женщины красивой или нет зависит от специфики ценностных представлений о красоте, имеющихся у зрителя.
Очевидно, что законы первого типа легче обнаружить в естественных науках, в то время как второго — в гуманитарных и общественных. Что касается научной психологии, то, как известно из работ Б.Г. Ананьева, Ж. Пиаже и других ученых, по своей сути она представляет собой неразрывное единство естественнонаучного, социального и гуманитарного знания. Такой же точки зрения на психологию придерживался и Андрей Владимирович. В проблеме детерминизма, как ее понимал и неоднократно описывал Брушлинский, отражается одновременно и естественнонаучный, и социально-гуманитарный характер психологической науки.
По мере формирования и развития психологии субъекта проблема регуляции поведения, деятельности и т. п. приобретала новое смысловое значение. Учитывая двойственность законов, которые детерминируют развитие психики субъекта, ученым все чаще приходилось задумываться над тем, что представляет собой тот мир, в котором живет современный человек. В ХХ века, например, некоторые поэты стали утверждать, что «поэзия не следует за действительностью. Она в какой-то мере формирует язык, а язык формирует действительность. Поэзия в какой-то мере оказывается первичной, а действительность, по- видимому, вторичной» [4, с. 28]. Другая сфера нашей жизни, по отношению к которой Андрей Владимирович проявлял явный интерес, — виртуальная реальность, Интернет. Можно ли считать исключительно плодом фантазии писателя В. Пелевина [8] выход героев компьютерных игр в реальную действительность игроков? Иначе говоря, можно ли утверждать, что реальный мир субъекта, играющего в компьютерную игру, отделен
«стеклянной стеной» от мира героя, преодолевающего одно препятствие за другим и переходящего с одного уровня сложности взаимодействия с миром на другой? А на законы какого типа следует ориентироваться при описании так часто обсуждаемых Брушлинским феноменов свободы, бездуховной сущности антитоталитаризма и духовного Я познающего

7
мир субъекта? В работах Андрея Владимировича нам открываются не только попытки поставить эти вопросы, но и оригинальные способы их решения.
Важнейшим в этом плане является ответ на фундаментальный для теории познания и психологии вопрос: что первично бытие или сознание? В публикациях последних лет Брушлинский неоднократно повторял, что по отношению к двум крайностям (дух или материя, сознание или бытие) существует более перспективный «третий путь» в решении фундаментальной общей проблемы детерминизма психики человека. Это субъектно- деятельностная теория, разработанная С.Л. Рубинштейном и его учениками (одним из самых умных и последовательных среди них был А.В. Брушлинский). С позиций данной теории нет альтернативы: психическое или бытие, существующие сами по себе. Субъект, находящийся внутри бытия и обладающий психикой, — вот та «точка схождения» идеального и материального, в которой реально осуществляется детерминация поведения и развития психики. «Для данной теории не психическое и не бытие сами по себе, а субъект, находящийся внутри бытия и обладающий психикой, творит историю» [1, с. 17]. Очевидно, что такое решение проблемы детерминизма основано на осознанном принятии тезиса о включении познающего в познаваемое. Иначе говоря, речь идет об изучении субъекта как неотъемлемой части воспринимаемой, понимаемой и оцениваемой им объективной ситуации.
Такая точка зрения учитывает и объективные причинно-следственные связи внешнего мира, и принимаемые субъектом ценности. С этой позиции, уже легче объяснить странные с точки здравого смысла (но вполне закономерные при учете двух типов законов) фантазии художественного воображения писателя. Вместе с тем отсюда следует, что одним из центральных моментов психологического анализа должна стать процедура интерпретации изучаемых фактов, событий и т. п. Стремление искать адекватные способы истолкования психологических и социокультурных феноменов неизбежно приводило А.В. Брушлинского к размышлениям о сходстве и различии конкретно-научных проблем интерпретации с теорией, методологией и методами герменевтики. Не случайно, таким проблемам было посвящено одно из руководимых им диссертационных исследований [12]. Именно в этой области ученый сталкивается с необходимостью адекватного описания реальностей, соответствующих двум группам законов: отражаемой людьми и порождаемой ими.

8
Во-первых, это проявляется в одной из главных проблем герменевтики — двойственности смысла любого символа. Во-вторых, — в признании того, что объекты и события, происходящие в мире, не могут быть определены независимо от контекста понимания того, кто их наблюдает, осмысливает и интерпретирует. С позиций герменевтики, понятия должны предшествовать наблюдениям, а не вытекать из них. Иначе говоря, понятия образуются не как результат отражения мира, а как результат его понимания. Язык теоретических терминов служит для того, чтобы определить, что принимать за данность, объективную реальность в этом мире. В-третьих, в осознании герменевтиками того, что вербальное представление события всегда предполагает его вторичное осмысление (и новую интерпретацию), основанное на сопоставлении смысла события и его «противосмысла».
Кратко раскрою содержание и смысл трех указанных положений герменевтического способа понимания и интерпретации ситуаций человеческого бытия.
1. Герменевтика ищет истоки понимания не столько в самом объекте понимания, сколько в том социальном, культурном, историческом контексте, в который он включен. Например, смысл любого произведения искусства считается понятным, если его удалось проинтерпретировать с позиций той культурно-исторической эпохи, среды, в которой оно создавалось. Герменевтикам фактически не интересен прямой смысл, буквальное значение исторического документа, художественного произведения или памятника культуры. Они рассматривают их как некие символы той эпохи, в которой последние создавались. Ключевым словом для представителей герменевтического направления является слово
«символ». К примеру, один из наиболее известных и крупных мыслителей в этой области П. Рикёр развивает теорию двойственности смысла любого символа [9]. С его точки зрения, например тексты Тита Ливия или Тацита, состоят из символов, которые должен уметь расшифровывать современный историк.
Каждый символ имеет прямое, первичное, буквальное значение, обозначающее вполне конкретный фрагмент объективного мира. Но вместе с тем символ одновременно имеет и другой смысл — косвенный, вторичный, иносказательный. Этот вторичный смысл может быть понят только через первичный. Иначе говоря, символ это как аллегория: обозначая одну вещь, он вместе с тем означает и другую. Например, всем известная аллегория правосудия — женщина с повязкой на глазах и чашами весов в руке. Понимание

9
символических структур представляет собой наиболее типичный пример необходимости выявления понимающим субъектом взаимно дополнительной детерминации понимаемого законами двух типов. Для понимания и адекватной интерпретации символического изображения какой-либо ситуации субъект должен не только отразить ее реальные причинно-следственные связи и отношения, но и выявить вторичный символический смысл, порожденный творческой деятельностью человека или человечества.
Отличительная особенность герменевтики заключается в том, что ее представители всегда делали акцент прежде всего на способах конструирования, порождения человеком новых реальностей — в искусстве, психоанализе и других областях человеческой жизни. Герменевтика ищет истоки понимания не столько в самом объекте понимания, сколько в том социальном, культурном, историческом контексте, в который он включен. В частности, смысл любого произведения искусства считается понятным, если его удалось проинтерпретировать с позиций той культурно-исторической эпохи, среды, в которой оно создавалось.
Иначе проблема интерпретации решается в психологии субъекта и психологии человеческого бытия. Герменевтический подход представляется явно недостаточным любому психологу, со студенческой скамьи знающему о том, что психология является и гуманитарной, и естественной наукой. Это знание требует от психолога-исследователя не только обращать внимание на смыслы и ценности, но и выявлять объективные причинно- следственные связи как отражаемых, так и порождаемых, конструируемых субъектом реальностей.
Понимание и интерпретация являются центральными категориями герменевтики. Интерпретация — это такая работа мышления, которая состоит в расшифровке смыслов, скрытых в культуре. Расшифровать смысл - значит за буквальным значением слов увидеть все богатство возможных смыслов. Интерпретировать — значит идти от явного смысла к смыслу скрытому. Работа по интерпретации обнаруживает глубокий замысел. Он состоит в том, чтобы преодолеть культурную отдаленность, дистанцию, отделяющую читателя от чуждого ему текста. Читатель должен как бы поставить текст на один уровень с собой, включить смысл этого текста в свое понимание.

10
Бытие человека заключается в том, что он присваивает смыслы, заключенные в культурных памятниках. Человек существует, понимая окружающий мир. В таком случае понимание оказывается уже не одной из процедур человеческого познания, а становится способом бытия. Бытие существует, понимая. Задача герменевтики состоит в том, чтобы показать, что существование достигает смысла слова лишь путем интерпретации всех значений, которые рождаются в мире культуры. Существование субъекта становится подлинно зрелым человеческим существованием, только присваивая себе те смыслы, которые сначала находятся вовне — в произведениях, памятниках культуры и других объективированных проявлениях духовной жизни.
При таком подходе вполне естественно, что современных герменевтиков очень привлекает проблема так называемого ложного сознания. Эта проблема отчетливо проявилась со времен Фрейда. Именно после его работ стало очевидно, что за тем, что мы осознаем, могут скрываться неосознаваемые побуждения, мотивы, желания. Наше сознание как бы подсовывает нам ложную картину действительности. Как известно, по Фрейду, очень многие наши обыденные представления скрывают за собой глубинные сексуальные влечения, являются символами этих влечений. Э. Фромм в работе «Психоанализ и религия» отметил, что самым важным вкладом психоанализа в развитие человеческой культуры является то, что он открыл новое измерение истины. Психоанализ показал, что того факта, что человек верит во что-то, еще недостаточно, чтобы судить о правдивости его высказываний. Только если понять бессознательные корни мотивации, то можно узнать, рационализирует он или говорит правду [13].
Это принципиальное положение. До этого в герменевтике поиски механизмов понимания осуществлялись в основном в культуре, то есть вне субъекта. Психоанализ фактически поставил вопрос о существовании внутренних условий понимания. Согласно Рикеру, герменевтика начинается только там, где прежде имела место буквальная, а значит ложная интерпретация содержания сознания. Неудивительно, что герменевтики большое значение уделяют соотношению культуры и влиянию психоанализа на современную культуру. Начало психоаналитической интерпретации культурных феноменов было положено самим Фрейдом. Вспомним хотя бы его работу о Леонардо да Винчи. В наши дни

11
Поль Рикёр в работе «Герменевтика и психоанализ» пытается найти собственную интерпретацию вклада психоанализа в историю и теорию культуры [9].
2. Герменевтический подход не сводится к познанию истины, скорее он ориентирован на ценностно-смысловую интерпретацию действительности [5]. Современные герменевтические исследования основаны на рефлексивном осознании двух типов рациональности: 1) познании как такой рационализации и объективации, посредством которых субъект получает общезначимое знание; 2) познании мира как человеческом бытии, основанном на общении и приобщении. Во втором случае разум трансцендирует не только к индивидуальному, но и такому межличностному опыту, который иногда, на первый взгляд, кажется искусственным, нереальным.
Второй тип рациональности, апеллирующий к ценностям человеческого бытия, в современной гуманитарной науке представлен прежде всего нарративным подходом. В нем изучается не только то, как люди рассказывают истории, описывающие превратности человеческого бытия, но и описываются правила структурирования событий, то есть способы конструирования реальности рассказчиком.
Наиболее важными способами нарративного сообщения следует считать способность структурировать события таким образом, чтобы в повествовании присутствовал смысл движения (связанность или последовательность) и цель или ценностный конечный результат. Создаваемая субъектом нарративная конструкция должна представлять события в такой последовательности, чтобы достижение цели было более или менее правдоподобным. Описание событий безотносительно цели повествования не создает ни у рассказчика, ни у слушателя чувства адекватности повествования. Главная задача повествователя — развивать повествование по направлению к смысловому конечному результату, то есть постоянно иметь в виду цель рассказа. Повествование должно быть логичным. Так, при успешном повествовании формируется последовательность событий в направлении поставленной цели. Правила нарративного конструирования полезно применять не только для научного описания и объяснения поведения. Они также направляют наши усилия на то, чтобы объяснять человеческие поступки и, следовательно, быть понятными друг другу [15].
Важной характеристикой историй является то, что они случаются и всегда содержат случайные события, то есть непредвиденные обстоятельства. Еще Аристотель в «Физике»

12
определял шанс как случай, который мог бы быть целенаправляемым, но фактически таким не является. В нарративном подходе случай — это то, что случается и получает смысл именно в контексте истории, например, в романе. При написании романа писатель располагает события так, что, на первый взгляд, они выглядят случайными или даже лишними, но по прочтении истории, приобретают смысл. Таким образом, такие события выполняют функции предвестников, ожиданий и предзнаменуют то, что должно случиться. В процессе создания индивидуальной истории творец пытается объединить в ней все то, что с ним случайно произошло. Следовательно, рассказывание историй является стратегией преодоления непредвиденных обстоятельств. Все, что было сказано об историях, является частью человеческого бытия, к примеру, биографии являются частью общей истории [14].
Сегодня правила нарративного конструирования используются не только в узких рамках герменевтики и нарративного подхода: они оказывают направляющее влияние на создание многих научных теорий. Основная причина этого заключается в том, что наблюдение само по себе не может определить выбор наиболее предпочтительного конечного результата или критерия, лежащего в основе теории. Оно также не предоставляет ученому возможности для определения абсолютно верной причинно-следственной связи. Форма построения теории может указать только на то, что люди считают оправданно ценным, тем, к чему следует стремиться. Наблюдение предоставляет ученому лишь множество потенциальных фактов, однако оно не дает указаний на то, как их отбирать и группировать между собой. Именно выбор нарративной формы во многом определяет, что считать фактом, а не наоборот. Самое важное здесь — нарративная форма, а наблюдение выступает лишь в качестве риторической схемы.
3. Незаурядный мыслитель и оригинальная исследовательница проблем герменевтики А.Ф. Закирова пишет: «В основе герменевтической интерпретации — преодоление субъектом понимания противоречия между обобщенным характером социального опыта, зафиксированного в понятиях как объективное значение знания, и конкретным характером присвоения этого знания, смыслами, представляющими собой субъективную ценность объективных значений» [5, с. 17].
Одна из герменевтических конкретизаций отмеченного противоречия обнаруживается при психологическом анализе процессов понимания повествований. Важная функция исто

13
рий, состоит в преодолении прошлого. Преодоление прошлого — это особый способ того, как человек справляется с непредвиденными обстоятельствами. Суть способа — «пере- рассмотрение». Этот термин, активно используется в литературной критике. Приставки
«пере-» и «рас-» означают противоположность. Процесс «перерассмотрения» отражается в таком способе прочтения текста, который способен его разрушить (с целью анализа отдельных частей текста). Смысл, полученный таким образом, может противоречить смыслу всего текста в целом. Г. Бёме, изучавший именно эти аспекты перерассмотрения, назвал их

«смыслом» и «противосмыслом» [14].
Названные феномены приобретают особое значение в идущей еще от Фрейда традиции интерпретации снов. Результат интерпретации снов состоит не только в разоблачении противосмысла рассказанного сна, но и в привнесении чего-то нового в понимание смысла подавленных желаний, выраженных во сне. Анализируя сны, мы, грубо говоря, разоблачаем самих себя. Таким образом люди учатся, с одной стороны, выделять в своей повседневной жизни тревожащие их ситуации; с другой — относить свои сны к инфантильным желаниям.
Фрейд предположил, что противосмысл легко преобразуется из реального смысла и находится в таком же отношении со смыслом, как сказанное с несказанным. Именно поэтому смысл индивидуальных историй может иметь совершенно противоположный смысл по сравнению с всеобщей историей. Индивидуальные истории отдельных людей тоже могут противоречить друг другу. Здесь существует обратная связь между частными историями и всеобщей историей. Общая история разлагается на большое количество отдельных историй, которые затем, объединясь в единое целое, искажают смысл всей истории [14].
Итак, в отличие от психологии субъекта герменевтика в основном направлена на интерпретацию таких событий и явлений, которые не только происходят в мире человека, но и порождаются, конструируются людьми. Закономерности, регулирующие ход событий, соотносятся со смыслами, ценностями и выражаются в предписывающих нормах и соглашениях. Теоретическая и методическая направленность герменевтики проявляется в ее тематике: проблемах двойственности смысла символа; первичности языкового описания, впоследствии принимаемого за данность, объективную реальность; соотношении смысла и противосмысла и т. п. Вместе с тем очевидно, что наиболее перспективным направлением

14
развития герменевтики следует признать идею взаимодополнительности логико- гносеологического и ценностно-смыслового начал интерпретации. Такая идея требует перехода от представлений о безлично-объективных основаниях интерпретации к изучению ценностно-смысловой позиции и видов активности понимающего субъекта [6]. Психология субъекта с ее исходной направленностью на взаимно дополнительное описание закономерностей первого и второго типов открывает новый взгляд на проблему интерпретации. Соответственно это означает расширение междисциплинарных связей между психологией и герменевтикой. Большая заслуга в этом принадлежит А.В. Брушлинскому.

Литература
1. Брушлинский А.В. Психологическая наука - основа гуманизации высшего образования // Развивающаяся психология — основа гуманизации образования. М.: Российское психологическое общество, 1998. Т. 2. С. 15–17.

2. Брушлинский А.В. Психология субъекта: некоторые итоги и перспективы // Известия

Российской академии образования. М.: Магистр, 1999. С. 30–41.

3. Брушлинский А.В. Психология субъекта. СПб.: Алетейя, 2003 (в печати).

4. Венцлова Т. Поэзия важнее, чем крестовые походы… // Иностранец. 2002. № 24. С.

28.



5. Закирова А.Ф. Теоретико-методологические основы и практика педагогической

герменевтики: Автореф. дис….докт. пед. наук. Тюмень, 2001.
6. Закирова А.Ф. Теоретические основы педагогической герменевтики. Тюмень.: Издательство Тюменского государственного университета, 2001.
7. Знаков В.В. Понимание как проблема психологии человеческого бытия // Психологический журнал. 2000. Т. 21. № 2. С. 7–15.

8. Пелевин В.О. Затворник и шестипалый. М.: ВАГРИУС, 2001.

9. Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М.: Медиум, 1995.
10. Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Перспективы социальной психологии. М.: Аспект Пресс, 1999.

15
11. Сергиенко Е.А. Природа субъекта: онтогенетический аспект // Проблема субъекта в психологической науке / Под. ред. А.В. Брушлинского, М.И. Воловиковой, В.Н. Дружинина. М.: Академический проект, 2000. С. 184–203.

12. Славская А.Н. Личность как субъект интерпретации. Дубна: Феникс+, 2002.
13. Фромм Э. Психоанализ и религия // Фромм Э. Иметь или быть? М.: Прогресс, 1990. С. 217–308.

14. Bohme G. Sense and counter-sense: On the Deconstruction of stories // Journa Studia

Cuturoogica. 1994. Vo. 3. Spring–Autumn. P. 103–117.
15. Gergen K.J., Gergen M.M. Narrative form and the construction of psychoogica science // Narrative Psychoogy (The Storied Nature of Human Conduct). Ed. by Th.R. Sarbin. Westport, Connecticut–London, 1986. P. 22–45.

16

Психология мышления в трудах А.В. Брушлинского

В.В. Селиванов

Смоленский гуманитарный университет

Самые ранние работы А.В. Брушлинского (начиная с кандидатской диссертации) были посвящены психологии мышления. Это вполне закономерное явление, характеризующее его личностные особенности как выдающегося ученого, который всю жизнь исследовал самые сложные, животрепещущие проблемы психологии, логики, философии, гносеологии. Он изначально был методологом психологии, блестяще знающим философию, глубоко вникающим в проблематику кибернетики, теорий искусственного интеллекта, современного математического моделирования. Вероятно, способность и тяга к предельным обобщениям, жажда решения наиболее фундаментальных проблем психологии
(социальной природы человеческой психики, соотношения коллективного и индивидуального, биологического и социального в психическом, сущности психического отражения и др.), находящихся в центре внимания большинства крупнейших советских и зарубежных психологов, предопределили его линию исследований — изучение психологической природы мышления. Андрей Владимирович прекрасно понимал, что человеческое мышление является высшим продуктом эволюции и без научного анализа его психологических механизмов невозможно целостно обсуждать ни одну важнейшую методологическую и теоретическую проблему психологического знания. Поэтому в его работах психология мышления — это «живая», интересная область, непосредственно связанная с решением самых сложных этических, мировоззренческих, практических вопросов, это фокус личностного бытия, в котором отражается все психологическое мироздание.
В своей первой монографической работе «Культурно-историческая теория мышления» (1968) А.В. Брушлинским последовательно реализуется «процессуальный» подход к мыслительной активности, который позволяет избежать методологических погрешностей при решении многих центральных проблем психологии ?1?. Исходным в мышлении человека является непрерывное взаимодействие субъекта с познаваемым объектом. Он потом постоянно будет подчеркивать именно слово «непрерывое» и не
2

случайно. Когда в теоретической интерпретации мы придаем решающее значение не взаимодействию личности с объектом, а, например, со знаковым средством и др., тогда такие взгляды становятся основой чрезмерного противопоставления субъективного и объективного, общественного и индивидуального, основой субъективизма в науке. На примере блестящего и предельно тщательного анализа проблем мышления (в частности соотношения житейских и научных понятий) в «Культурно-исторической теории мышления» Брушлинский показывает истоки того, что в последующих работах будет названо им
«тройным дуализмом» ?4; 7 и др.?. Тройной дуализм был свойственен в 30-е годы ХХ века различным психологическим школам и направлениям, часто встречается сегодня и выражается в чрезмерном противопоставлении внешнего и внутреннего, социального и биологического, коллективного и индивидуального. Для этой позиции характерно также и смешение парных понятий, неоправданная подстановка на место одних других. Например, все внешнее отождествляется с социальным и коллективным.
Вероятно, важным вкладом обсуждаемой работы в общепсихологическую теорию мышления является не только верная постановка базовых проблем психологии мышления и контуры их решения, но и то, что Андреем Владимировичем был продемонстрирован пример нового способа (типа) мышления. Этот способ мышления он будет рассматривать в более поздних своих трудах, в частности в монографии «Мышление и прогнозирование». Здесь уже в самом начале книги выделены два основных способа мышления, лежащих в основе двух различных подходов в психологии ?3?. Первый — дизъюнктивный, базирующийся на формальной, математической логике, где полярные диалектические категории противопоставлены друг другу, взаимоисключают одна другую и т. д. Второй подход, недизъюнктивный, характеризуется принципиально иным осмыслением психологической реальности на основе диалектической логики и основного механизма мышления — анализа через синтез. Второй уровень и способ мышления является более высоким и отражает объект в его целостности и развитии, в совокупности разных свойств и отношений (даже противоположных).
Недизъюнктивный способ мышления позволил А.В. Брушлинскому глубоко разработать теорию мышления как процесса, основы которого были заложены его учителем
— С.Л. Рубинштейном. Заслуга Брушлинского заключается, прежде всего, в том, что он отчетливо и детально определил саму онтологию психологии мышления, показал, что в мышлении выступает предметом именно психологического анализа. Уже в монографии

«Психология мышления и кибернетика» он сопоставляет три важнейшие в те годы подхода к
3

исследованию мыслительной активности: 1) философско-логический; 2) кибернетический; 3) психологический ?2, с. 7?. В целом им было показано, что для других наук нехарактерно изучение самого глубинного пласта функционирования мышления — его процессуальной основы.
А.В. Брушлинский считал, что кибернетическая машина никогда не сможет мыслить. Он убедительно обосновывал свою точку зрения, раскрывая специфически человеческие, субъектные особенности мысли. К этим особенностям он относил изначально творческую природу мышления, в отличие от компьютера и ЭВМ. В своем определении мышления, ставшем классическим, он подчеркивал, что мышление — это «…социально обусловленный, неразрывно связанный с речью психический процесс поисков и открытия существенно нового…» ?16, с. 322?. Многие тогда не понимали его, упрекая в сужении понятия
«мышление». Тем не менее, его взгляды выдержали испытание временем. Действительно, каждый человек открывает существенно новое, хотя бы субъективно новое, иначе он не мыслит. Креативность самого обычного, даже житейского мышления, столь блестяще раскрытая А.В. Брушлинским, является его специфическим отличием от других познавательных процессов и функций.
Многие философы и психологи в пору «кибернетического бума» отрицали возможность создания искусственного интеллекта, искусственного мышления. Например, другой выдающийся отечественный психолог О.К. Тихомиров вместе с сотрудниками устанавливает чрезвычайно важные функции человеческих эмоций в осуществлении познания. Он открывает предвосхищающие эмоции (наряду с констатирующими), которые вместе с мыслительными операциями непосредственно участвуют в отыскании решения задачи ?17?. Это позволило рассматривать отсутствие эмоций у компьютера в качестве мощного барьера на пути создания искусственного мышления. Брушлинский же проделывает гораздо более «тонкую» в теоретическом отношении работу — он выявляет особые свойства самих мыслительных схем, умственных действий, которые на современном уровне математики не поддаются моделированию и лишают машину возможности думать. К этим свойствам относятся неизоморфность, неаддитивность, холистичность, недизъюнктивность и др. В целом данные характеристики мышления объединяются для А.В. Брушлинского в один, общий термин — «процессуальность мышления». Мы видим главный его вклад в теорию мышления именно в разработке процессуальной природы мышления.
4

Процесс мышления в работах А.В. Брушлинского — это не просто указание на динамику, временную развертку, на постоянное развитие мышления, это целая парадигма, целостный подход к изучению мыслительной деятельности.

Процессуальность понимается как более глубокий уровень осуществления деятельности (1);
в качестве онтологического способа существования психического с его недизъюнктивностью, неизоморфностью, континуальностью, неаддитивностью и др. (2); как определенное соотношение внешних и внутренних условий в процессе функционирования психического (3). Процессуальность мышления отражает, прежде всего, его глубинное психологическое содержание. Вслед за С.Л. Рубинштейном А.В. Брушлинский разрабатывает фундаментальную идею членения мыслительной активности на мышление как деятельность и мышление как процесс. Мышление как деятельность — это особый уровень функционирования и изучения мышления, содержанием которого является операционный состав мыслительной активности. Это соотносится с понятием «мышление как процесс». Мышление как деятельность характеризует мыслительную активность в качестве познавательной деятельности и образует личностный план мышления. При исследовании этого уровня мышления рассматривается прежде всего мотивация мыслительного поиска
(познавательная и неспецифическая), познавательные цели, которые ставит перед собой субъект, умственные действия (мыслительные операции), с помощью которых личность осуществляет решение задачи. Мышление как деятельность всегда изучалось Брушлинским в соотношении с мышлением как процессом. Процесс мышления выступает первичным по отношению к сформированным умственным действиям, операциям, которые в нем порождаются и функционируют.
Мышление как процесс — это определенный уровень функционирования и изучения мышления, содержанием которого являются умственные процессы (анализ, синтез, обобщение и др.), приводящие или нет к решению задачи. А.В. Брушлинский неоднократно подчеркивал эти особенности процесса: «…Мышление выступает в процессуальном плане в тех случаях, когда специально исследуется процессуальный состав мыслительной деятельности, то есть психические процессы анализа, синтеза и обобщения, посредством которых человек решает мыслительные задачи, причем анализ, синтез и обобщение раскрываются в их психологическом, а не логическом или физиологическом качестве» ?6, с. 29?. Мыслительные операции, умственные действия и др. сформированные компоненты мышления вырабатываются в мыслительных процессах и погружены в них. Мышление как процесс не противостоит мышлению как деятельности,
5

но является более глубоким уровнем изучения мыслительной деятельности, раскрывающим психические процессы, порождающие и обеспечивающие функционирование операционального состава мышления.
Важнейшей составляющей процесса мышления в теории А.В. Брушлинского выступает прогнозирование: «Мышление как прогнозирование есть частный случай психического как процесса» ?10, с. 161?. В своей докторской диссертации А.В. Брушлинский разрешил одно из основных противоречий мышления, считавшееся на протяжении многих веков «вечной» антиномией. Оно заключается в том, что: 1) если человек знает, что он ищет (при решении задачи), то зачем он ищет?; 2) если человек не знает, что он ищет (искомое), то, как может искать? А.В. Брушлинский предлагал рассматривать мышление как процесс прогнозирования искомого и тем самым разрешил данную проблему.
Непосредственную связь с прогностической функцией мышления имеют конретно- психологические особенности мыслительного решения задачи. Уже в своих ранних работах Андрей Владимирович на основе анализа собственного богатого экспериментального материала показал различие между искомым и требованием задачи. Это открытие так же является фундаментальной психологической закономерностью, имеющей большое практическое значение. До его исследований искомое и требование задачи отождествлялись
(см. работы У. Рейтмана, К. Дункера и др.). Брушлинским было доказано, что неизвестное при решении задачи есть основное отношение, которое связывает условия и требования задачи. Неизвестное — это не требование, которое всегда имеется до решения, оно представляет собой искомое, которое человек находит в мышлении через его прогнозирование. Данные выводы крайне важны в теории обучения, где до сих пор большинство психологов и педагогов действия учащегося по достижению эталона рассматривает в качестве мышления. На самом деле ученик не знает способа достижения эталона из определенного материала (искомое) и вынужден постоянно отыскивать его, прогнозируя его содержание. Проблемность является неотъемлемым свойством мышления, которое также постоянно подвергалось исследованию в теории А.В. Брушлинского ?5; 8?. Собственные исследования этого аспекта мыслительной деятельности он постоянно соотносил с работами А.М. Матюшкина, Т.В. Кудрявцева, В.В. Давыдова, О.К. Тихомирова.
Важнейшей особенностью процесса мышления выступает то, что он «… выделяется своей динамичностью, непрерывной подвижностью и изменчивостью, переходящей в развитие, которое всегда представляет собой диалектическое единство устойчивых и
6

меняющихся свойств» ?10, с. 175?. Поэтому мыслительный процесс всегда индивидуален, характеризуется достаточно сложным сплетением различных ответвлений мысли. Реальный процесс мышления того или иного ученого трудно (практически невозможно) восстановить даже по его публикациям. Необходимо исследовать живое мышление с помощью особого метода. А.В. Брушлинским был предложен и разработан континуально-генетический метод изучения мыслительной активности в сочетании с техниками микросемантического анализа протоколов решения задачи. Данный метод является одним из наиболее трудоемких в психологии, потому что «мышление вслух» испытуемого записывается на диктофон и затем протоколы подвергаются тщательному, пошаговому анализу. Но только такой метод на сегодняшний день позволяет раскрыть процессуальные, непрерывные, целостные аспекты мыслительного поиска.
В связи с этим необходимо отметить определенное недоразумение, выражающееся в том, что в последние годы некоторые психологи упрекали А.В. Брушлинского в недостаточном использовании математического аппарата в собственных исследованиях, недостаточной «сциентичности» его работ. Это ошибочное представление. Он был знаком даже с новейшими достижениями в математике (например, теорией нечетких множеств Заде, Рашевского), но в то же время понимал ограниченность традиционного математического снаряжения и неприменимость его к описанию недизъюнктивной природы процесса мышления. Его континуально-генетический подход (и метод) во многом можно рассматривать в качестве прообраза новой экспериментальной парадигмы, позволяющей раскрыть наиболее глубокие, собственно психологические, динамические характеристики мышления. Для этих особенностей мышления являются инвариантными самые современные математические процедуры. Существенным достижением А.В. Брушлинского является дополнение традиционного «тестологического» подхода исследованием процессуальных составляющих мышления. Всегда же, когда это было необходимо и адекватно, А.В. Брушлинский выступал за использование и специального, современного оборудования в процессе эксперимента и за математическую обработку результатов. Об этом, например, свидетельствуют исследования, выполненные под его руководством ?16; 19 и др.?. Поэтому А.В. Брушлинский вносит собственными исследованиями и существенный вклад в экспериментальную разработку психологии мышления.
Мастерство и значительность Андрея Владимировича как экспериментатора проявляется в открытии им немгновенного инсайта (как и в открытиях рассмотренных выше). Проблема инсайта, мысленного озарения, резкого и быстрого изменения течения
7

мышления является классической для теории мышления еще со времен Вюрцбургской школы. Брушлинским было обнаружено и отрефлексировано необычное явление — немгновенного инсайта, который в отличие от мгновенного осуществляется более длительно
(15–20 сек.) и при этом у испытуемого нет окончательной уверенности в правильности решения задачи.
Эта экспериментально выявленная закономерность позволила осуществить ряд фундаментальных положений в теоретической интерпретации соотношения сознательного и бессознательного в мышлении. В классической теории мышления и творчества факт инсайта был убедительным доказательством для резкого, дизъюнктивного разграничения между сознательным поиском решения и бессознательной работой мысли испытуемого. Основной фазой в творческом процессе являлась бессознательная, на которой и происходила инкубация идеи. Инсайт трактовался как момент мгновенного выхода бессознательного в сознание. Немгновенный инсайт свидетельствует о том, что резкого противопоставления между сознательным и бессознательным в мыслительном поиске не существует. И на сознательных, и на бессознательных фазах мышления присутствует то или иное соотношение осознанного и неосознанного. К сожалению, указанные положения А.В. Брушлинского еще недостаточно осмыслены и оценены в современной психологии, не соотнесены с трактовкой бессознательного в ортодоксальном психоанализе, в теории установки и в других направлениях.
Членение мыслительной активности на процесс и результативные выражения позволяет А.В. Брушлинскому по-новому поставить проблему взаимосвязи личности и мышления, личностной обусловленности мышления. На передний план выдвигается исследование связи личностных особенностей не просто с операциональным составом мышления, но с той исходной формой мыслительной активности (а именно, процессом), в которой и формируются различные устойчивые способы, операции мышления, а также психические свойства, черты личности. Раскрытие непрерывности мышления позволило поставить проблему изучения мотивационного (личностного) аспекта интеллектуальной деятельности в неразрывной связи с процессуальным.
Исходность мышления как процесса по отношению к сформировавшимся умственным действиям, результативным конструктам мотивации, чувственным образам и т. д. обусловливает и дальнейшую конкретизацию указанной проблематики. Особая роль отводится исследованию процессуальных характеристик в их связи не с готовой и изначально данной мотивацией или структурой мыслительных операций, но с теми
8

составляющими мышления, которые формируются в ходе самого процесса мыслительной активности.
Изначальная непредзаданность, непрерывность мышления как процесса (его основного механизма - анализа через синтез) приводит и к различному соотношению процессуального и личностного планов на разных фазах мыслительного поиска. Это определяется созданием по ходу процесса образований (операций, способов действия, мотивов и др.), которые сами включаются в качестве новых детерминант в анализ через синтез, изменяя и преобразуя его. Следовательно, и детерминация мышления выступает не в изначально готовой и завершенной форме, а лишь как постепенно формирующаяся.
Основные принципы личностной обусловленности мышления входят в качестве неотъемлемого компонента в содержание субъектно-деятельностного подхода в психологии, фактически впервые разработанного и сформулированного А.В. Брушлинским. Развитие теории субъекта становится основным делом ученого в последние годы его жизни
?11; 12; 13; 14; 15?. Основываясь на традиционной позиции (С.Л. Рубинштейн, К.А. Абульханова), он вносит ряд принципиально новых трактовок в природу, характер функционирования субъекта в онтогенезе. Понятие «субъект» из личностного свойства, из функциональной организации личности, из предиката становится более общим по отношению к категории «личность», перемещается в ранние стадии онтогенеза. Открытие новых характеристик субъекта и сочленение их с процессуальным подходом к мышлению позволяет выявить целый пласт особых граней личностной обусловленности мышления, соотношения познавательного и аффективного, регуляции мыслительного поиска.
Вклад А.В. Брушлинского в психологию мышления невозможно переоценить. Он являлся последовательным продолжателем в свое время наиболее мощной школы в психологии мышления, основанной С.Л. Рубинштейном. Новизна и фундаментальность его достижений в теоретическом понимании природы мышления, его экспериментальные, методические, прикладные разработки проблем функционирования мыслительной активности субъекта позволяют с уверенностью говорить сегодня о существовании школы А.В. Брушлинского.

Литература

1. Брушлинский А.В. Культурно-историческая теория мышления. М.: Высшая школа, 1968.

2. Брушлинский А. В. Психология мышления и кибернетика. М.: Мысль, 1970.

3. Брушлинский А. В . Мышление и прогнозирование. М.: Мысль, 1979.
9

4. Брушлинский А.В. Проблема общественного–индивидуального в психике человека и культурно-историческая теория // Научное творчество Л.С. Выготского и современная психология / Отв. ред. Давыдов В.В. М., 1981. С. 31–37.
5. Брушлинский А. В. О формировании психического // Психология формирования и развития личности / Отв. ред. Анцыферова Л. И. М.: Наука, 1981. С. 106–127.
6. Брушлинский А.В. Взаимосвязь процессуального и личностного аспектов мышления // Мышление: процесс, деятельность, общение. М.: Наука, 1982. С. 5–49.
7. Брушлинский А. В . Деятельность, действие и психическое к ак п роцесс // Вопросы психологии. 1984. № 5. С. 17–29.

8. Брушлинский А. В. Психология мышления и проблемное обучение. М.: Знание, 1983.

9. Брушлинский А.В. Проблемы психологии субъекта. М.: Изд-во ИП РАН, 1994.

10. Брушлинский А. В. Субъект: мышление, учение, воображение. М.—Воронеж, 1996.
11. Брушлинский А.В. Психология субъекта (программа учебного курса). М.: Изд-во ИП РАН, 1998.
12. Брушлинский А.В . Целостность су бъекта – основ ан и е для си с т е мн ост и в сех ег о качеств // Психологическая н ау ка в Р оссии ХХ столетия: проблемы т еории и истории /Под ред. А.В. Бру шлинского М.: Изд-во ИП РАН, 1997. С. 576.
13. Брушлинский А.В. Проблемы с у б ъекта в психологической н ау ке // Психол.жу рнал. 1991. № 6. С. 3–11.
14. Брушлинский А.В. Проблемы с у б ъекта в психологической н ау ке // Психол.жу рнал. 1992. № 6. С. 3–12.
15. Брушлинский А.В. Проблемы с у б ъекта в психологической н ау ке // Психол.жу рнал. 1993. № 6. С. 3–15.

16. Брушлинский А.В., Поликарпов В.А. Мышление и общение. Самара, 1999.
17. Васильев И . А., Поплужный В. Л ., Тихомиров O . K. Э моции и мышление. М.: Изд-во МГУ, 1980.

18. Общая психология /Под ред. А.В. Петровского. М.: Просвещени е.
19. Селиванов В.В. М ышление в л ичностном развитии су бъекта. Москва– Смоленск, 2000.
Посттравматический стр есс: междисциплинарные аспекты изучения?

Н.В.Тарабри н а

Институт психологии РАН

Своему возникновению понятие посттравматического стресса обязано анализу, в первую очередь, клинических наблюдений последствий влияния на человека экстремальных факторов, в основном, военного стресса, а также последствий воздействия антропогенных и стихийных катастроф. Итогом явилось выделение специфического для этих случаев психического расстройства, обозначенного как ПТСР в американском психиатрическом классификаторе — DSM [10].
Именно этому расстройству посвящена большая часть исследований в области посттравматического стресса, непрерывный рост работ в этой области отражается в количестве публикаций по проблеме, которое сопоставимо с числом публикаций по наиболее фундаментальным отраслям науки.
Специалисты, работающие в этой области делают вывод о том, что сформировалась самостоятельная отрасль “наук о психическом здоровье”
“психотравматология», предметом исследования которой является широкий спектр психических состояний, охватываемых понятием посттравматического стресса.
В отечественной психологии исследования ПТСР ведутся недавно, и их начало совпадает со временем радикальных переустройств нашего общества. Введение ПТСР в 10-й пересмотр Международного классификатора болезней, в соответствии с которым работают отечественные клиницисты, интенсифицировало исследовательские работы по этому направлению, актуальность которых непрерывно растет в связи с растущим количеством жертв травматического стресса [1,2,3,5].
Планирование и проведение исследований в этой области с необходимостью сопряжено с пониманием многаспектности и многоуровности феномена посттравматического стресса.
Известно, что ПТСР характеризуется тремя группами основных симптомов: навязчивыми переживаниями по поводу травматического события, стремлением избегать любых ситуаций, напоминающих о травматическом событии и повышенной физиологической реактивностью организма и эмоциональной возбудимостью.

Одной из основных проблем, связанных с эмпирическим изучением ПТСР,

?Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ (грант № 02-06-80042)

1
является высокий уровень субъективной представленности симптоматики расстройства: диагноз ПТСР ставится только на основании самоотчета пациента. Поэтому поиск объективных критериев при диагностике посттравматических стрессовых нарушений явился для исследователей одной из первоочередных задач. Как показано в ряде работ [11,17] измерение динамики психофизиологической реактивности организма делает возможным повышение валидности поставленного диагноза благодаря использованию объективной информации о состоянии пациента. Известно, что стрессовые реакции на травматическую ситуацию тесно связаны с изменениями физиологического статуса и реактивности субъекта травмы.
А.Кардинер [14] имел в виду именно роль повышенной физиологической возбудимости в связанных с травмой стрессовых реакциях, когда он ввел термин
"физионевроз". В своих исследованиях "операционального утомления" у летного персонала в период II мировой войны Р. Гринкел и Дж. Спигел [12] установили, что определенная часть тех, кто перенес "операциональное утомление" и вернулся в строй, продолжала страдать от хронической стимуляции симпатической нервной системы. У них отмечались учащенное дыхание, тремор, повышенная утомляемость и раздражительность, плохое качество сна. Эти люди выглядели тяжело больными, временами все симптомы резко и внезапно усиливались, особенно в ответ на воздействие слабых слуховых или вербальных стимулов.
Несколько более современных исследований ПТСР, вызванного военной травмой, были посвящены сравнению физиологической реактивности на различные стимулы, связанные с боевым опытом у ветеранов войны, страдающих ПТСР и другими расстройствами. В исследовании Р.Бланчард [11] сравнивалась группа ветеранов с ПТСР с контрольной группой лиц, не принимавших участия в боевых действиях, близких по возрасту. Регистрировались показатели уровня электрокожного сопротивления, кровяного давления, ЧСС, температура кожи и электромиограмма
(лобное отведение). Регистрация осуществлялась в то время, когда испытуемый решал в уме арифметические задачи, слушал музыку и прослушивал запись военных звуков. Была выявлена тенденция к демонстрации более высокого уровня ЧСС в состоянии покоя в группе испытуемых с ПТСР по сравнению с контрольной. ЧСС и систолическое кровяное давление в равной степени возрастали в обеих группах во время арифметического счета в уме. Во время предъявления музыки и военных звуков испытуемые с ПТСР продемонстрировали значимо более выраженный, чем в контрольной группе, рост ЧСС и систолического артериального давления. Кроме того, у испытуемых с ПТСР значимо возрастала ЧСС, систолическое кровяное давление и

2
показатели ЭМГ (лобное отведение) при прослушивании военных звуков (по сравнению с музыкой). У испытуемых в контрольной группе подобных различий не наблюдалось. Кожное сопротивление, диастолическое кровяное давление и температура кожи в группах не различались, хотя уровень кожного сопротивления значимо изменялся в процессе эксперимента. В целом, частота сердечных сокращений лучше всего отражала уровень различий между двумя группами. По показателю ЧСС можно было правильно определить 91% ветеранов с PTSD и 100% контрольных испытуемых. Это исследование ясно подтвердило существование физиологической реактивности на связанные с боевой ситуацией стимулы у вьетнамских ветеранов с ПТСР.
Последующее изучение психофизиологической реактивности при ПТСР стало проводиться на основе принципиально нового подхода, разработанного группой P.Питмана [17], который в настоящее время является одним из наиболее признанных в этой области исследований. P. Питман предложил измерять психофизиологическую реактивность на образы, возникающие в воображении испытуемых в ассоциативной связи с воспоминаниями об их собственном прошлом военном травматическом опыте или о специально подобранных нейтральных ситуациях.
В исследовании участвовало 18 ветеранов вьетнамской войны, страдающих ПТСР и 15 психически здоровых ветеранов. Обе группы не различались по возрасту, образованию или военному опыту - в обеих группах он был тяжелым. Методология исследования базировалась на теоретических разработках Ланга, предложившего для описания механизма формирования эмоциональных реакций модель ассоциативных сетевых процессов в памяти. В случае посттравматического стрессового расстройства, в соответствии с данной моделью, происходит замыкание патологической эмоциональной сети. До исследования для каждого испытуемого готовилось по 5 индивидуальных сюжетов, в основе которых лежали реальные ситуации из их прошлого боевого опыта. Результаты показали, что значимые различия в уровне физиологических показателей (ЧСС, КГР, ЭМГ) между группами были обнаружены только в процессе воображения испытуемыми сцен, связанных с их индивидуальным реальным военным травматическим опытом.
Использование психофизиологических методов и в дальнейшем может дать ценную информацию в области феноменологии, диагностики и лечения ПТСР. Эта методология исследования была применена в комплексном исследовании афганских ветеранов, которая проводилось в рамках российско-американского сотрудничества лаборатории психологии посттравматического стресса и психотерапии ИП РАН с

3
психофизиологической лабораторией Гарвардского университета, руководимой проф. Р.Питманом (США). В ходе исследования впервые получены характеристики индивидуальных особенностей психофизиологической реактивности у ветеранов Афганистана, подвергавшихся воздействию военного травматического стресса. Проведен сравнительный анализ как между группами "НОРМА" и "ПТСР", так и между группами испытуемых, различающихся по тяжести проявления посттравматической симптоматики.
В результате данного исследования установлено, что наиболее информативным признаком психофизиологической реактивности у лиц, переживших военный травматический стресс, является показатель, отражающий рост электрокожной проводимости в процессе воспроизведения ими в воображении ситуаций, связанных с индивидуальным травматическим опытом. У тех, кто страдает посттравматическим расстройством, наблюдается значимое увеличение электрической проводимости кожи. Показано, что специфические для ПТСР психофизиологические реакции наиболее выражены у тех испытуемых, которых характеризует значительная тяжесть симптоматики ПТСР (выше 60 баллов по шкале CAPS), что согласуется с данными зарубежных исследований[1,9].
Поиск психофизиологических коррелятов, релевантных симптоматике ПТСР относится к числу актуальных и дискуссионных вопросов психофизиологии и данные, полученные в области изучения ПТСР, вносят свой существенный вклад в их решение. Однако, в настоящий момент в клинико-психологической диагностике ПТСР не менее актуальной и не нашедший отражения в отечественной литературе, становится вопрос о диагностических критериях ПТСР в психиатрических стандартах МКБ-10 и ДСМ-4. Как уже упоминалось, ПТСР внесено в МКБ-10 [3] в 1995 году и исследователи уже обращают внимание клиницистов на некоторую разницу в критериях, по которым этот диагноз ставится.
Австралийские клиницисты Л.Петерс, Т.Слейд и Дж. Эндрюс [16] поставили своей задачей проверить предположение о том, что испытуемые, получившие диагноз ПТСР по МКБ-10, получат его и по ДСМ-4. Были собраны данные по 1364 испытуемым с использованием Композитного Интернационального Диагностического Интервью
(CIDI), который разработан как для диагностики по МКБ-10 , так и для ДСМ-4. Они обнаружили, что распространенность ПТСР составляла 3% по DSM-4 и 7% по МКБ-10 при удовлетворительной согласованности между двумя системами. Сорок восемь процентов различий между системами было вызвано дополнительным критерием F, требующим наличия клинически значимого дистресса или нарушения (impairment),

4
включенным в ДСМ-4 и отсутствующим в МКБ-10. Наличие симптома «онемения чувств» (numbing ) в ДСМ-4 обусловило 18% различий. Критерии ДСМ-4 оказались более строгими. Практически все (85%) испытуемые, получившие диагноз по ДСМ-4 получили его и по МКБ-10. В то время, как 37% человек, получивших диагноз по МКБ-10, не получили его по ДСМ-4.
Анализ различий проводился для того, чтобы определить, какой критерий вносит наиболее частый вклад в различия диагнозов, получаемых по двум разным системам. Если испытуемые получали диагноз по ДСМ-4, но не получали его по МКБ10, то расхождения получались только по критериям Е и С. Критерий Е описывает длительность симптома по ДСМ-4 (симптомы должны наблюдаться не менее 1 месяца), а начало возникновения симптомов ПТСР по МКБ-10 определяется через 6 месяцев после момента травматизации. Критерий С требует наличия симптомов избегания по МКБ, тогда как по ДСМ-4 критерий выполняется либо при наличии симптомов избегания либо при наличии также и других симптомов. Если испытуемые получали диагноз по ДСМ-4, но не получали по МКБ-10, то эти различия были связаны со всеми критериями, кроме критерия В (вторжения). Особенно большие различия были обнаружены по критериям С и F.
Таким образом дополнительный признак numbing , присутствующий в ДСМ-4, явился важным для этих различий. Большие различия в постановке диагнозы были получены в связи с наличием критерия F в ДСМ-4, поскольку у 35 чел. из 59, получивших диагноз по МКБ-10, этот критерий не выполнялся по ДСМ-4. Общий вывод, который сделали авторы на основании своих результатов заключался в том, что ПТСР по МКБ-10 не идентичен ПТСР по ДСМ-4.
Данное эмпирическое исследование открывает перспективы для дальнейшего сравнительного изучения двух диагностических систем. Например, различается ли течение ПТСР, определяемого по ДСМ, от течения ПТСР, определяемго по МКБ. Вызвано ли ПТСР (по МКБ) теми же стрессорами что и ПТСР (по ДСМ)?
Различия между двумя диагностическими системами должны учитываться при проведении кросскультурных исследований. Описанные рассогласования в диагностических критериях, используемых при диагностике ПТСР, вероятно и объясняют то расхождение в результатах исследований, которые наблюдаются сейчас в отечественных публикациях. Результаты исследований ПТСР, выполненные в нашей лаборатории [5] проводились по критериям ДСМ (17,2% участников боевых действий в Афганистане страдают ПТСР) и это сопоставимо с данными, полученными американскими коллегами. Данные по распространенности ПТСР среди воинов

5
интернационалистов, которые приводятся, например, в работе А.Л.Пушкарева с соавт. значительно отличаются от наших — 62,3%[4]. Столь существенные расхождения в результатах дигностирования заставляют обратить серьезное внимание на эту проблему.
Другим не менее важным, чем вопросы установления четких диагностических критериев ПТСР, является поиск предикторов его возникновения. Этот аспект ПТСР в большей степени показывает необходимость междисциплинарного подхода к его изучению. В многочисленных исследованиях показано, что развившемуся у человека ПТСР, как правило, сопутствуют (коморбидны) такие психические расстройства как депрессия, дистимия, паническое расстройства и зависимость от психоактивных веществ. Показано, что коморбидность при ПТСР является скорее правилом, чем исключением. Данные коллективного исследовательского проекта ПТСР в США показывают, что 91 % ветеранов Въетнама с диагнозом ПТСР по сравнению с 41% группы ветеранов без ПТСР имеют кроме ПТСР по крайней мере еще одно психическое заболевание. Аналогичное исследование, проведенное среди населения, т.е. сравнение групп с ПТСР (другой этиологии, чем боевой стресс) и без ПТСР подтверждает эти данные. Данные, полученные в нашей лаборатории сходны с опубликованными. Однако существенным ограничением этих исследований является то, что в них нельзя установить наличествовали эти расстройства до возникновения ПТСР или они существовали у человека до момента травматизации. Но, даже если коморбидные расстройства возникли после воздействия травматического события, то они своим возникновением усиливают вероятность развития ПТСР. Прояснить природу и причины психопатологических черт при ПТСР невозможно без решения проблемы причин коморбидности психопатологии. Эта задача частично решается в исследованиях влияния генетических факторов на развитие ПТСР.
В масштабном исследовании Питман с соавт. [18] изучались монозиготные близнецы, ветераны войны во Въетнаме в котором показано, что выраженность психопатологических черт у ветеранов-близнецов с ПТСР по крайней мере в три раза выше, чем в группе без ПТСР Близнецы с ПТСР показали также значимо более высокий уровень депрессивных расстройств, дистимии и панического расстройства. У них также отмечено большее количество пережитых в анамнезе травматических событий, т.е. они изначально имели более высокий риск возникновения ПТСР. Они также имели более высокий уровень алкогольной зависимости. Можно предполагать, что наличие таких психических болезней как депрессия, дистимия и паническое расстройство представляет другие аспекты приобретаемой индивидами под

6
воздействием травматических ситуаций. Эти результаты поддерживают гипотезу о существовании наследственной предрасположенности к возникновению ПТСР.
Так, например, в исследовании В.Труе с соавт. [20] показано, что 30% всех симптомов ПТСР имеют генетическую основу. В исследовании C.Халлиган и Р.Ехуда
[13] получены данные, свидетельствующие о том, что вероятность развития ПТСР выше у тех людей, чьи родители сами переживали ПТСР. Схожие данные были получены в исследовании З. Соломон с савт. [15]. Показано, что тяжесть ПТСР выше у того, кто имел близнеца с ПТСР. Причем риск выше для монозиготных, чем для дизиготных близнецов [20].
Далее, по меньшей мере в четырех исследованиях показано, что у лиц с ПТСР наблюдается снижение размеров гиппокампа. Делается попытка объяснить этот феномен, основываясь на результатах исследований, выполненных на животных, в которых говорится о том, что стресс у животных вызывает нарушение мозговых структур. Однако необходимо помнить, что эти данные являются результатом корреляционных исследований. Существует как теоретическая, так и эмпирическая поддержка гипотез, что уменьшенный размер гиппокампа предсказывает травму у лиц с ПТСР.
Таким образом, есть все основания говорить о том что среди факторов риска развития ПТСР биологические и генетические факторы обладают наибольшим “весом”, т.е. являются лучшими предикторами возникновения ПТСР [13,18].
По современным критериям DSM-4, опубликованным в 1994 году, ПТСР возникает в результате воздействия на человека травматических событий, связанных с гибелью или серьезными ранениями людей или с возможной угрозой такой гибели или ранений. При этом человек, переживший подобную травматическую ситуацию, может быть как свидетелем страданий других лиц, так и лично жертвой происходящего. В любом случае в момент пребывания в травматической ситуации он должен испытать сильный страх, ужас или чувство беспомощности. Сформулированный таким образом ведущий критерий в диагностическом руководстве диагноз «посттравматическое стрессовое расстройство» становится применим к психологическим последствиям более широкого регистра травматических стрессоров.
Большая часть исследований ПТСР проводилась и проводится на контингенте лиц, переживших так называемый событийный стресс: Это — участие в боевых действиях, стихийные и антропогенные катастрофы, сексуальное и физическое насилие. Гораздо меньшее количество работ посвящено изучению влияния на психику травматических ситуаций с меньшей интенсивностью прямого воздействия на психику,

7
которые не связаны с непосредственным, «видимым» восприятием опасности, однако представляют реальную угрозу для жизни и здоровья. К разряду «невидимых» травматических событий может быть отнесено воздействие на человека ряда токсических и биологических веществ, а также различных видов ионизирующего излучения. При этом опасность радиационного облучения является одним из самых интенсивных стрессоров в этом ряду.
Как показало обследование ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС, выполненное в нашей лаборатории, пребывание в ситуации, связанной с возможностью сильного радиационного облучения с имеющимся и ожидаемым впоследствии ухудшением состояния здоровья, вызвало у значительной части ликвидаторов психическое состояние, которое, в соответствии с критериями ДСМ-3-Р, классифицируется как посттравматическое стрессовое расстройство. Частота встречаемости ПТСР среди ликвидаторов (19,7% всех обследованных) соответствует частоте возникновения посттравматического стресса у жертв других травматических ситуаций [6,7,8].
Исследования «невидимого» стресса радиационной угрозы имеют, на наш взгляд важное научное и практическое значение. Во-первых, показано, что ПТСР занимает определенное и достаточно большое место в континиуме негативных психологических последствий аварии на ЧАЭС. Учитывая, что ПТСР — это расстройство, которое возникает в любой отдаленный с момента переживания психотравмы промежуток времени, своевременное диагностирование этого расстройства и соответствующие ему лечение, может в значительной степени ослабить уровень социально-психологического напряжения, вызванного Чернобыльской катастрофой.
Во-вторых, к числу «невидимых» стрессоров, помимо стресса радиационной угрозы относятся также угрозы химического и биологического поражения, а также ситуации, связанные с опасными для жизни заболеваниями, такими как рак (более подробно этот вопрос изложен в статье Г.П.Генс с соавт. в настоящем сборнике) Психологические механизмы развития посттрессовых состояний при такого рода воздействиях сходны. Эти механизмы изучены крайне недостаточны, однако то, что эти состояния возможно диагностировать уже имеет несомненное практическое значение для разработки профилактических, лечебных и реабилитационных мер.
И, в третьих, одной из самых актуальных проблем современного мира становится жизнь в условиях постоянной угрозы терроризма. Террористическая атака может произойти в любой момент в любом месте, и каждый из нас (обычных мирных людей) может стать ее жертвой. Реальность и непредсказуемость угрозы заставляет

8
человека находиться в постоянном состоянии гипербдительности, что в свою очередь способствует развитию тревожных и невротических состояний.
Психологические последствия воздействия угрозы терроризма способны принять характер психической эпидемии. Жертвы террористических атак и это уже показано американскими исследователями, относятся к группе с высоким риском развития ПТСР. Получение писем с антраксом окончилось в США пятью смертями и
33 тысячам людей понадобилась специализированная помощь в связи с ухудшением здоровья. Таким образом, для специалистов острая актуальность фундаментальных клинико-психологических исследований, направленных на изучение индивидуальных особенностей субъективно-личностного переживания угрозы террора, выявление предикторов развития посттравматического стресса, вызванная этим специфическим стрессом очевидна.

Литература

1. Клиническая психиатрия / Гл. ред. Т.Б. Дмитриева. М.: ГЭОТАР МЕДИЦИНА, 1998.
2. Клиническая психология / Сост. Н.В.Тарабрина. М.: Питер, 2000.
3. МКБ-10. Классификация психических и поведенческих расстройств. Исследовательские диагностические критерии. ВОЗ, Женева, СПб., 1995.
4. Пушкарев А.Л., Доморацкий В.А.,Гордеева Е.Г. Посттравматическое стрессовое расстройство. Диагностика и лечение. М.: Издательство института психотерапии, 2000.
5. Тарабрина Н.В., Лазебная Е.О. Синдром посттравматических стрессовых нарушений:
современное состояние и проблемы // Психол..журн. 1992. Т.13. № 2. С.14–29 18.
6. Тарабрина Н.В., Лазебная Е.O., Зеленова М.Е. Психологические особенности посттравматических стрессовых состояний у ликвидаторов последствий аварии на ЧАЭС // Психол.журн. 1994. Т. 15. № 5. С.67–77.
7. Тарабрина Н.В., Лазебная Е.О., Зеленова М.Е., Ласко Н.Б., Орр С.Ф., Питман Р.К. Психофизиологическая реактивность у ликвидаторов аварии на ЧАЭС // Психол. журн. 1996. Т.
17. № 2. С. 30–45.
8. Тарабрина Н.В., Петрухин Е.В. Психологические особенности восприятия и оценки радиационной опасности // Психол. журн. 1994. Т. 15. № 1. С.27–40.
9. Психология посттравматического стресса. Практикум / Ред.Н.В.Тарабрина. СПб., 2001
10. American Psychiatric Association. Diagnostic and Statistica Manua of Menta Disorders (4th ed.) // Washingtin D.C. : American Psychiatric Association, 1994
11. Banchard E.B. Eevated basa eves of cardiovascuar responses in Vietnam veterans with PTSD: A
heath probem in the making? // J. of Anxiety Disorder. 1990. №. 64. Р. 742–51.
12. Grinker R., Spiege J. Men Under Stress. Phiadephia. 1945.
13. . Haigan S. ., Yehuda R.. Risk factors for PTSD // The Nationa Center for Post-Traumatic Stress
Disorder: PTSD Reserch Quartery. Vo. 11. № 3.
14. Kardiner A. The traumatic neurosis of war. New-York: Pau B. Hoeber,1941.
15. Soomon Z.,Mikuincer M. ,Fried B.,& Wosner Y. Famiy characteristics and posttraumatic stress disopder: A
foow-up of Israe combat stress reaction casuaities .// Famiy Process. Vo. 26. №. 3. Р.383–394.
16. Peters L, Sade T, and Andrews G. Comparison of ICD10 and DSM-IV criteria for posttraumatic stress disorder // J. of Traumatic Stress. 1999. Vo.12. № 2. P. 335–343.
17. Pitman R.K. PTSD, conditioning and network theory // Psychiatric Annas. 1988. Vo.19.P. 182–189.
18. Pitman R.K.,Overview of bioogica themes in PTSD/Eds.Yehuda R.&McFarane. Psychobioogy of
Post-Traumatic Stress Disorder. New-York Academy of Science, 1997. P.1–9.
19. Pitman R.K., Lanes D.M., Wiiston S.K., Guiaume M.A., Metzger L.J., Gehr G.M., Orr S.P. Psychophysioogic assessment of posttraumatic stress disorder in breast cancer patients // Psychosomatics. 200. № 42. P. 133–140.
20. Wiiam R.,. True et a. A Twin Study of Genetic & Environmenta Contributions to Liabiity for
Posttraumatic Stress Symptoms // Arch. Gen Psychiatry. 1993. Vo. 50. P. 257–264.

9
Современные технологии и новые границы социо- культурной детерминации нормы и патологии

А.Ш.Тхостов, К.Г.Сурнов

Факультет психологии МГУ им М.В. Ломоносова

Цель данной работы состоит в постановке проблем, актуальность которых очевидна, но не достаточно четко артикулирована в понятиях академической психологии. Как современные технологии удовлетворения потребностных состояний влияют на структуру и динамику личностных процессов в норме и патологии? Возможна ли на основе психологического исследования разработка теоретических принципов и методических рекомендаций по более эффективному использованию современных технологий для формирования гармоничной, успешно самореализующейся личности? Как следует строить методы психологической коррекции различных вариантов злоупотребления возможностями современных технологий? Какая концепция может стать теоретической основой анализа психологических проблем, актуализированных распространением новейших технологий?
Одно из важнейших достижений культурно-исторического подхода к исследованию психических процессов состоит в обосновании целесообразности разделения в ходе психологического анализа собственно потребностного состояния субъекта и предмета потребности (мотива), с помощью которого это потребностное состояние удовлетворяется. Другое, не менее важное теоретическое достижение, сделанное в рамках этого подхода, состоит в открытии решающего значения для всего процесса личностного развития способов, психологических орудий, инструментов, опосредствующих деятельность [1; 2; 3].
Представляется перспективным, как в теоретическом, так и в практическом плане, использовать эти достижения для исследования новых, не существовавших ранее, границ социокультурно детерминируемой нормы и патологии, формирование которых генетически связано с современными технологиями порождения и удовлетворения потребностных состояний. Стихийная экспансия этих технологий, привела к актуализации ряда серьезных угроз и вызовов культурно-историческому процессу в целом и процессу индивидуального личностного развития каждого человека в частности. К технологиям такого рода, с нашей точки зрения, следует отнести прежде всего следующие.
Телекоммуникационные технологии (включая Интернет, телевидение радиовещание, новейшие способы мобильной связи и распространения печатной продукции). Технологии рекламы. Технологии «быстрого питания». Некоторые современные технологии коррекции тела. Технологии глобализации важнейших социальных процессов. Технологии террора.
В дальнейшем, в ходе планируемых нами специальных исследований мы предполагаем показать, что при нерегулируемом, практически бесконтрольном, агрессивном внедрении этих технологий в жизнь социума, их применение приводит к формированию новых представлений о границах нормы важнейших
2 психических процессов и сложных психических образований, и так же закономерно приводит к формированию новых устойчивых форм социокультурно детерминируемой патологии. Каждую гипотезу нашего исследования мы предполагаем обосновать теоретически и практически и, таким образом, доказать, с одной стороны, актуальность предпринимаемого исследования, а с другой стороны, — принципиальное отличие нашей позиции от наивной тревоги консервативных гигиенистов девятнадцатого века, опасавшихся вредного влияния на психику слишком быстрой езды по железной дороге.
Наша позиция состоит не в том, чтобы настаивать на запрещении новых технологий по той причине, что они новые. И не в том, чтобы коллекционировать факты злоупотребления ими. Мы рассматриваем эти технологии, прежде всего, как мощные орудия, инструменты человеческой деятельности, открывающие огромные возможности и перспективы для развития человека и общества. Однако любое мощное орудие требует умелого обращения. Поэтому мы настаиваем на актуальности психологического анализа возможных вариантов гармоничного включения современных технологий в предметную деятельность человека. Эта работа должна быть проделана для того, чтобы понять, как лучше пользоваться современными технологиями, как действительно поставить их на службу прогрессу, и что нужно предпринять, в частности, психологам, педагогам, врачам, юристам, политикам, чтобы воспрепятствовать превращению этих технологий в «хищные вещи века», несущие в себе при неправильном употреблении многие опасности.
Предназначение любой технологии, любого технического средства в конечном счете состоит в том, чтобы способствовать удовлетворению тех или иных потребностных состояний человека. И каменный топор, и компьютер суть средства удовлетворения потребностей. Исследованиями, проведенными в рамках культурно-исторического подхода, доказано, что способы и средства, которыми пользуется субъект для удовлетворения своих потребностей, неизбежно существенным образом меняют как сами потребностные состояния, так и векторы дальнейшего развития деятельности и всю ее организацию [1; 2;
3; 5]. В результате способы и средства удовлетворения потребностей становятся важнейшей детерминантой существенных признаков самого человека, включая его потребностно-мотивационную сферу, когнитивные процессы, нравственную позицию и пр.
Технические средства и социальные технологии, разработанные для облегчения жизни, замечательно справились со своей задачей. Они настолько облегчили удовлетворение почти любого потребностного состояния современного человека, что усилие, необходимое для удовлетворения потребностей и для совершенствования собственно личностных средств развития и самореализации, стало не нужно. В результате совершенствование собственно личностных ресурсов и потенциала человека замедлилось или совсем не происходит. В комфортном, легком мире в таком совершенствовании нет нужды. Человек удовлетворен, он сыт, ленив, неактивен. Однако становится все более типичным достижение этого состояния, так сказать, не деятельностным путем. Человек достигает чувства удовлетворенности, сытости, но он наедается досыта и удовлетворяется отбросами, суррогатами, имитациями и иллюзиями, созданными с помощью технических средств. Достигает чувства удовлетворенности способом, который ведет не к развитию, а к деградации.
3

Уже в прошлом веке Эрих Фромм [6] отмечал важнейший для понимания проблем современного социума факт — прогресс не выполнил ни одного из своих великих обетований. В результате прогресса люди не стали ни свободнее, ни счастливее. Интенсивное развитие современных технологий, которым суждено определять организацию жизни человеческих сообществ в двадцать первом веке, еще более обостряют проблему. Технический прогресс должен быть исследован как один из существенных факторов формирования новых, не существовавших ранее форм аномалий психического развития.
Все основные группы потребностных состояний человека, связанных с биологическими потребностями организма, потребностью в безопасности, потребностью в общении, потребностью в новых впечатлениях, в сильных впечатлениях, потребностью в самореализации, чрезвычайно легко, можно сказать, — с настораживающей легкостью могут быть удовлетворены с помощью современных технологий. Однако следует задаться вопросом: действительно ли и действенно ли эти потребности удовлетворяются посредством этих технологий или, по крайней мере в некоторых случаях, с помощью этих средств создается лишь иллюзия удовлетворения? Кроме того, очень важно проследить отдаленные последствия усвоения и закрепления именно таких способов удовлетворения потребностных состояний. Ведут ли они к развитию гармоничной личности, способствуют реализации интеллектуального, творческого и духовного потенциала или, напротив, замедляют, затрудняют это развитие и самореализацию и в конечном итоге ведут к остановке развития, а может быть, и к формированию патологии личности? Удовлетворить потребность, образно говоря, наесться досыта вполне возможно и некачественными кушаньями, отбросами, и даже опасными для здоровья и самой жизни продуктами. Потребность при этом удовлетворяется, но
к какому результату развития личности в перспективе поведет регулярность и доминирование такого способа удовлетворения потребностных состояний?
Реклама новых технологий, зачастую грубо искажающая их реальные свойства, оказывается весьма действенной и соблазны применения новейших технологий очевидны. Предостережения же об опасностях, — физиологических, психологических, социальных, — особенно предостережения научно обоснованные, практически отсутствуют. Между тем, опасности злоупотребления возможностями современных технологий актуальны. В связи с этим важной задачей ближайшего будущего представля создание особой области психологической гигиены личности в связи с применением новых технологий.
Не только высшие психические функции, но и сложные психические образования (такие как самосознание, система ценностей, образ мира) в ходе культурно-исторического процесса все в большей степени детерминируются не столько биологически, сколько социально [1; 5; 7]. Вследствие этого возникают и становятся все более значимыми особые области не биологически, а социо- культурно детерминируемой нормы и патологии, специфики строения и функционирования этих психических процессов и образований [4; 5].
Актуальность исследования этих областей определяется нуждами практики и нуждами теории. В современной педагогике результаты этих исследований позволили бы уточнить иерархию целей воспитания, создать значительно более эффективные, чем в настоящий момент, системы педагогических воздействий. В медицине — повысить эффективность гигиены,
4 профилактики, лечения, коррекции и реабилитации многих соматических и психических заболеваний и функциональных расстройств.
Человеческая личность не вызревает из младенца по биологическим законам. Даже телесные функции человека в ходе воспитания их в онтогенезе существенным образом трансформируются, приобретая такие существенные качества как относительная произвольная регулируемость, осознаваемость, знаково-символическая опосредствованность, соответствие социокультурным нормам. С самого раннего детства ребенка приучают к «правильному» осуществлению целого ряда функций, связанных с питанием, отправлениями, овладением инструментами. Мать, добиваясь от ребенка контроля за функциями его организма, путем требования соблюдения режима, награды и наказания, приписывания ответственности и вины, по сути дела, создает совокупность «сопротивлений», порождающих конфигурацию «культурного тела», особый контур Я, не совпадающий с границами Я, очерченными природными преградами. Культурная функция не только не равна натуральной, на почве которой она формируется, но способна в значительной степени ее изменять. Натуральные телесные функции, в том числе и психические, превращаясь в собственно человеческие, «высшие», прижизненно формируемые, социальные по происхождению — радикально меняются. Человек овладевает натуральными функциями своего тела, опосредствуя их
«психологическими орудиями» — знаковыми системами. Натуральные и
«опосредствованные» функции схожи только внешне, они разным способом реализуются, по-разному управляются. Опосредствованные функции создаются над натуральными «путем надстройки новых образований над старыми, с сохранением старых образований в виде подчиненных слоев внутри нового целого» [1; 5].
Таким образом, биологическая особь вида Homo sapiens не является человеком. «Натуральный» человек не существует по тем же причинам, по каким не может существовать «натуральный» автомобиль, «натуральный» телевизор, «натуральная» пластиковая карточка. Подобно этим объектам феномен человеческой индивидуальности является продуктом культурно- исторического процесса, результатом целенаправленного воспроизводства с применением современных технологий.
Все современные технологии, имеющие отношение к производству, воспитанию и обслуживанию человеческой индивидуальности, можно условно разделить на технические, организационные, гуманитарные, методологические
(технологии изготовления технологий). Рассмотрим некоторые конкретные современные технологии удовлетворения потребностных состояний, необходимость психологического анализа которых уже не вызывает сомнений по причине высокой актуальности, с одной стороны, новых, неизвестных ранее, возможностей развития человека посредством этих технологий, с другой стороны, по причине актуальности угроз и вызовов, которые эти технологии несут в жизнь личности и социума.

Формы социально-психологической адаптации и дезадаптации посредством интернет-технологий. Трудно назвать потребность или жизненно важную задачу, решению которой нельзя было бы способствовать с помощью интернет-технологий. Однако мы ставим вопрос о возможных негативных
5 следствиях и опасностях злоупотребления этими технологиями для здоровья личности.
Научите пятилетнего ребенка играть в компьютерные игры и он перестанет приставать к взрослым с вопросами об устройстве мира и просьбами что-нибудь сделать вместе. Теперь он оставил нас в покое, — обрадуются незадачливые родители. Теперь он перестал развиваться, — встревожится психолог.
Требуют внимательного психологического анализа особые состояния сознания, закономерно возникающие у интернет-зависимых субъектов. В интернете высокомотивированный пользователь может оказаться под воздействием очень интенсивного потока сверхзначимой для него информации, которую ему нужно (а практически нельзя) успеть, зафиксировать, обработать, не упустив десятков и сотен новых каждую секунду открывающихся возможностей. Перевозбужденный избыточной стимуляцией мозг не может справиться с этой задачей. Сознание субъекта приходит в состояние, сходное с феноменами лобного синдрома, иерархичность и последовательность целеполагания утрачивается, субъект пытается одновременно делать все, не успевает и впадает в своеобразный транс, объективная квалификация которого требует признания как минимум временного, но серьезного нарушения социальной адаптации.
Интернет-технологии помогают получать информацию, но также в высшей степени пригодны и для распространения дезинформации. Эти технологии обеспечивают невиданные ранее возможности общения между людьми, но зачастую используются для создания иллюзии общения. Посредством этих технологий можно красиво решить многие старые медицинские, психологические, педагогические проблемы, но можно нечаянно и создать новые.
Деформации образа мира, детерминируемые развлекательными телекоммуникационными технологиями. Сама возможность подобной деформации известна с библейских времен. Ключевое понятие этого опасного для развития личности процесса не «телекоммуникация», а «соблазн». Но индустриальный размах подобных деформаций сознания был достигнут лишь к двадцатому веку и именно благодаря развитию телекоммуникационных технологий.
Всевозможные викторины, лотереи, телевизионные игры, «реальные шоу» с крупными призовыми фондами формируют, особенно успешно в сознании молодых людей, жизненные стратегии, в которых целеустремленный труд и вообще всякое усилие являются отрицательными ценностями, ассоциируются с принуждением, рабством, неуспехом, позором. Необходимость честно трудиться воспринимается как тяжелая жизненная неудача. Положительной же ценностью назначается случайно успешное угадывание буквы в слове или выкрикнутая в микрофон гебефреническая шутка, приносящие выигрыш, мгновенно меняющий жизнь, — миллион рублей, участие в «звездной группе» посредственных поп-музыкантов и т.п.
Клинико-психологические следствия экспансии технологий быстрого питания. Проблема «развитых» стран — ожирение. На фоне изобилия вывесок отчаянно конкурирующих друг с другом заведений, продающих еду и ритуалы потребления еды, кажется совершенно утратившей актуальность догадка мыслителей-гуманистов, например, Андрея Платонова о
6 том, что у человека, прежде всего, должно быть дело. Целеустремленная активность, усилие, вдохновленное нравственной позицией. У человека, лишенного дела, «по телу жир пойдет, и ум станет глупым». Еда, как это ни парадоксально, из способа удовлетворения биологических потребностей организма усилиями идеологов и менеджеров предприятий пищевой индустрии превратилась в развлечение, следствием которого являются реальные серьезные нарушения физического и психического здоровья. Развлекаться потреблением пищи, развлекаться ритуалом еды стало принято. И само понятие «развлечения» то есть полезной формы отдыха для многих людей уже прочно ассоциируется исключительно с принятием избыточного количества пищи в рамках ритуалов, задаваемых введенными в моду современными технологиями питания. Для многих носителей человеческого организма и человеческого потенциала развития, «отдохнуть», «развлечься», к сожалению, значит не больше и не меньше, чем апатично разлечься после посещения ресторана и поглощения опасного для здоровья тела и личности чрезмерного количества сверхкалорийной пищи. Личностные процессы хронически и стандартно перекормленного человека страдают не в меньшей степени, чем его организм. И это требует специального исследования.
Современные технологии коррекции тела и проблема телесности. В самосознании «среднего» человека, подверженного принудительной интериоризации идеалов, задаваемых средствами массовой информации, начинает преобладать отношение к собственному телу как к своеобразному, не очень сложному бытовому прибору, любая поломка которого может быть без труда устранена с помощью соответствующих современных технологий. Во всяком случае, забарахливший телевизор современный человек реже пытается чинить самостоятельно, чем различные дисфункции собственного организма. Зачастую грубо искажающая истину широкая и активная реклама успехов пластической хирургии, «чудодейственных» массажей, «эффективных жиросжигателей», лечения одной таблеткой или инъекцией любого симптома любой болезни формируют у человека безответственное и неадекватное отношение к собственному телу. Такая установка очень опасна как в плане истинной физической культуры и культуры телесности, так и в плане физического и личностного здоровья. Она является своеобразным полюсом деформированного неправильной информацией самосознания, которому на другом полюсе противостоит также неадекватная идеалам гуманистической психологии крайняя религиозная установка отношения к телу как к храму, — дару и наказанию божьему, вмешиваться в работу которого вообще не следует ни при каких обстоятельствах.
Где же граница адекватности? Почему лечить и протезировать зубы — адекватно, а делать десятки пластических операций по исправлению формы носа — неадекватно? С нашей точки зрения, эта граница определяется параметрами целеполагания, адекватного идеалам гармонично воспитанной телесности и неизбежно нарушается там, где нарушены, деформированы либо эти идеалы, либо процесс целеполагания. Формирование и коррекция этих идеалов и воспитание процесса адекватного целеполагания — задача первостепенной важности для современных социумов.
Современные средства гигиены и проблема развития высших психических функций. Значимость этой слабо осознаваемой пока проблемы удобно проиллюстрировать на примере все более широкого применения
7 подгузников. Казалось бы, частный вопрос, мелочь, просто одна из тысяч безусловно полезных вещей, появившихся в последние десятилетия. Но так ли все просто с этими полезными мелочами? Подгузники облегчают уход за младенцем. Но следует обратить внимание и на другой, не менее важный аспект применения этой технологии: применение подгузников облегчает родителям возможность до бесконечности откладывать воспитание у ребенка навыков произвольной регуляции телесных отправлений. А ведь способность осуществлять такую регуляцию, структура деятельности, обеспечивающей формирование этой способности — это важнейшая модель воспитания других прижизненно формируемых произвольных функций, включая и высшие психические функции.
Синдром глянцевого журнала. Индукция неадекватного отношения к здоровью и физической культуре. Политика глянцевых журналов, посвященных «здоровому образу жизни» — наглядный (как многие формы грубой патологии) и удобный для психологического анализа пример того, как с помощью современной технологии под видом удовлетворения разумных потребностей осуществляется попытка манипулятивным методом назначить миллионам людей ценности, выгодные не столько для здоровья, сколько для получения денежной прибыли производителями спорт-инвентаря.
Забота о спасении души, бывшая главной ценностью человека позапрошлого века успешно подменяется заботой о здоровье [8]. И это было бы еще полбеды, хуже то, что навязываемый идеал потенциально травматичен. Личность для которой главная ценность иметь тело восемнадцатилетнего чемпиона в любом возрасте и в любой социальной ситуации развития — это личность человека с серьезными невротическими расстройствами [4]. Глянцевые журналы творят кумиров, подражание которым творит невротиков
(для которых, в свою очередь, есть специальные глянцевые журналы). Эффективен ли этот путь использования новейших технологий для достижения идеалов культурно-исторического процесса? Кем назначаются эти идеалы?
Технология глобализации технологий — угроза кризиса личностной идентификации. Во всем мире становится все более заметной тенденция «добровольно-принудительного», осуществляемого посредством современных технологий навязывания отдельным людям и целым сообществам, регионам планеты некой тщательно спланированной системы стандартов, правил, ценностей любой значимой деятельности. Разработка производственных и маркетинговых технологий, а также технологий политических, образовательных, развлекательных подчиняются интересам организаций, собственные ценности и цели которых очень далеки от гуманистических идеалов. Борьба за право и возможность определять, назначать, внедрять свою систему этих ценностей, норм, правил в сознание миллиардов людей — важная и болезненная проблема современной геополитики. Идеальная цель правящей элиты любой сверхдержавы — стать монопольным разработчиком технологии изготовления технологий. Для того, чтобы в обозримом будущем весь мир думал, как сказано, делал, что сказано, покупал, что сказано и, как сказано, развлекался в свободное время. Психологические последствия этого процесса состоят, прежде всего, в затруднении реализации творческого потенциала личности, ее самобытности, уникальности, «самости». Перспектива постановки на технологически совершенный конвейер производства миллионов «одинаковых и одиноких»,
8 личностно недоразвитых людей в десятках произведенных по тем же технологиям одинаковых стран реальна. Угрозам глобализации должно быть противопоставлено нечто более существенное, научно обоснованное и действенное, чем стихийные, полудикарские и вполне стандартные
(глобалистские!) выходки так называемых «антиглобалистов».
Террор — вызов культуре. Технология уничтожения технологий. Любая развитая сложноорганизованная культура, как в своей материальной части, так и в части выстраиваемых ею отношений между различными социальными институтами и субъектами социума весьма хрупка и чрезвычайно уязвима для актов вандализма и других действий, выходящих за рамки правил и ограничений, сформированных внутри этой культуры. Сложнейшую, дорогостоящую спутниковую систему стратегической противоракетной обороны можно уничтожить, забросив на ту же орбиту два вагона ржавых гвоздей.
Иногда создается впечатление, что продюсеры «новостных» и
«развлекательных» телеканалов (кавычки указывают на легко доказуемое несоответствие подлинных целей этих организаций с их истинными целями и интересами) и других средств массовой информации действуют заодно с террористами. Часть целей у них действительно общая. И этот факт требует внимательного анализа.
Ответственность прогрессивной, и, прежде всего, научной общественности, состоит в том, чтобы противопоставить этим отрицательным тенденциям систему воспитательных воздействий, формирующую у каждого входящего в мир человека правильное отношение к угрозам, идущим от технологий террора. Возможно, одним из первых действенных шагов на этом пути должно стать введение главы соответствующего содержания в школьные учебники курса «Основы безопасной жизнедеятельности».
Терроризм нельзя победить, обеспечив надежную защиту всего, что террористы могут разрушить. Эта задача технически невыполнима. Однако необходимость постоянной защиты достижений цивилизации перестанет быть болезненно актуальной, если исчезнут носители идеологии террора. У всех детей с помощью современных политических, педагогических и других гуманитарных технологий может быть воспитана ментальность, полностью исключающая применение технологий террора для решения каких бы то ни было задач. Таким образом, главная перспектива эффективного противостояния вызовам терроризма, с нашей точки зрения, возможно, состоит в разработке гуманитарной технологии решения технически неразрешимой задачи.

Человек — субъект и протагонист прогресса. Его главный деятель, и движущая сила. Одновременно человек постоянно рискует стать жертвой прогресса. Вероятность формирования деятельностных стереотипов, затрудняющих и даже полностью блокирующих гармоничное развитие личности, возрастает с возрастанием скорости внедрения технических и социальных инноваций в повседневную жизнь миллиардов жителей планеты.
«Невыносимая легкость бытия», обеспечиваемая современными технологиями удовлетворения потребностных состояний, актуально и потенциально чревата серьезными отрицательными последствиями для всего процесса культурно- исторического развития. Еще несколько тысяч безответственно внедренных в
9 жизнь социума «безусловно полезных» технологий и личностно развиваться будет не для чего. Да и некому. Или почти некому.
Лечение любого симптома любой болезни одной таблеткой без осознания подлинных причин болезни, удовлетворение любого потребностного состояния нажатием одной кнопки и вообще любой способ вынимания «рыбки из пруда» без труда, без личного усилия, без осознания смысла совершаемого действия вредит здоровью личности, а в конечном счете, и здоровью тела. Стремление к максимальному облегчению с помощью технических и организационных средств абсолютно всех аспектов жизнедеятельности как к основной цели прогресса таит в себе большую психологическую и социальную опасность. Слишком легкий мир маскирует собой грозную перспективу постепенного распространения личностной недоразвитости, а может быть, и деградации лучших человеческих ресурсов, потенциалов, лучших виртуальных качеств человеческой личности. Мир без целеустремленного усилия конкретной личности к самосовершенствованию — это сон, обморок, смерть, остановка самого существенного направления и цели прогресса.
Психологические исследования значимых для дальнейшего развития человеческой цивилизации процессов в контексте проблемы освоения новейших технологий призваны помочь процессу превращения новейших технологий — «хищных технологий века» — в мощные орудия, новейшие современные средства развития и самореализации личности и в значительной степени избежать негативных последствий злоупотребления этими технологиями, столь очевидных и многочисленных в настоящее время. В зависимости от успешности этой работы в значительной степени будет определяться и зона ближайшего развития самого человека как представителя уникального биопсихосоциального существа, важнейшей производной культурно-исторического процесса. С нашей точки зрения, в центре внимания должны находиться прежде всего следующие личностные процессы.
Подчинение процесса спонтанного опредмечивания и переопредмечивания потребностных состояний произвольному целеполаганию. Сближение этого процесса по ряду существенных параметров (прижизненность формирования, осознаваемость, произвольная регулируемость) с высшими психическими функциями.
Знаково-символическое опосредствование и сознательная регуляция процесса гармоничного включения деятельности по освоению новых технологий в общий контекст и структуру когнитивной, мотивационной, нравственной активности личности.
Воспитание осведомленности и ответственности, — знания и нравственного чувства, помогающего сделать личный выбор, принять решение о реализации или запрете любого действия, связанного с использованием современных технологий.

Любое орудие, будь то нож, вилка или сложное современное техническое средство удовлетворения потребностей наподобие Интернета, мало иметь в распоряжении, — его надо еще активно осваивать, учиться правильно им пользоваться. Это особый процесс, отличный от спонтанного научения при простой передаче технологии в руки пользователя. «Правильное» овладение техническим средством удовлетворения потребностей превращает это техническое средство в инструмент развития гармоничной человеческой
10 личности. «Неправильное» — может привести к злоупотреблению, зависимости, психической травме и серьезно затормозить личностную самореализацию.
Скорости внедрения новейших технологий в жизнь социума выше, чем скорости их гармоничной интеграции, гармоничного включения в эту жизнь. Актуальность этой динамики для всего хода культурно-исторического процесса чрезвычайно велика. В безответственной рекламе и агрессивном внедрении новейших технологий недостатка нет. Недостаток объективного, ответственного изучения особенностей, свойств, возможностей и опасностей этих технологий призваны восполнить научные исследования.

Литература
1. Выготский Л.С. Избранные психологические труды. М.: Изд-во АН РСФСР,
1956.– 519 c.
2. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса //
Выготский Л.С. Собр. соч. в 5 т. М.: Педагогика, 1982. Т. 1. С. 228–291.
3. Леонтьев А.Н. Деятельность, сознание, личность. М., 1975.– 304 c.
4.Тищенко П.Д. Био-власть в эпоху биотехнологий. М.: Политиздат, 2001. – 178
c.
5.Тхостов А.Ш. Психология телесности. М.: Смысл, 2002. – 288 c.
6. Фромм Э. Иметь или быть? М.: Прогресс, 1990.– 330 c.
7.Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: Магистериум, 1996. – 446 c.
8. Фуко М. Рождение клиники. М.: Смысл, 1998.– 310 c.
Клиническая психология и психиатрия: соотношение предметов и общие методологические модели исследований

А.Б. Холмогорова

Московский НИИ психиатрии МЗ РФ

На сегодняшний день наиболее адекватным состоянию отчественных и западных исследований и практики представляется следующее определение клинической психологии. Клиническая психология — часть психологической науки, которая использует концептуальный аппарат психологии, изучает психологические нарушения при психических и соматических расстройствах, а также отклонениях развития (включая проявления, динамику, психологические и нейропсихологические факторы и механизмы этих нарушений), разрабатывает принципы и методы психологической диагностики, профилактики и помощи при различных нарушениях психики, при этом клиническая психология опирается на психологические знания о нормальном развитии и функционировании психики.
Клиническую психологию часто определяют как прикладную психологическую дисциплину в противовес такой фундаментальной дисциплине как общая психология, на которую она опирается. Действительно, клиническая психология зарождалась в противовес академической психологии 19–го столетия в связи с задачей применения на практике психологических знаний. Однако, уже тогда в европейской традиции существовала идея о том, что изучение патологии психики будет способствовать развитию общей теории психического. Кроме того, важнейшей теоретико—методологической проблемой, которую решает клиническая психология, является проблема соотношения и определения психической нормы и патологии. Эта проблема безусловно относится к разряду фундаментальных для психологической науки проблем.

1
Итак, современная клиническая психология сочетает в себе фундаментальные и прикладные знания и задачи.
Не менее важной характеристикой клинической психологии является ее эмпирическая ориентация — ориентация на контролируемые научные исследования, то есть исследования, в которых выделяются в качестве переменных различные психологические аспекты и факторы так чтобы их роль или влияние можно было контролировать и делать относительно надежные выводы. Одно из требований к результатам контролируемых исследований — их воспроизводимость. Хорошим примером такого рода исследований могут служить исследования коммуникативного стиля в семьях больных шизофренией (исследования так называемой эмоциональной экспрессивности). Эти исследования были проведены разными учеными в разных странах по единой методике, описывающей коммуникативный стиль [13]. Практически все исследования получили один и тот же результат: чем выше уровень негативных эмоций, направленных на больного, тем более неблагоприятно течение заболевания (последнее оценивалось по частоте приступов болезни и длительности ремиссий). Надежность сделанных выводов позднее была подтверждена циклом интервенционных исследований, когда создание благоприятного эмоционального климата в семье привело к резкому уменьшению рецидивов заболевания.
Правда, как отмечает М. Перре — соредактор одного из наиболее фундаментальных современных учебников по клинической психологии, некоторая часть клинических психологов отстаивает герменевтический метод и отвергает эмпирический, естественно-научный в своей основе подход как неадекватный такому предмету изучения, как человеческая психика [4]. Однако не вызывает сомнения тот факт, что подавляющее большинство научных исследований и публикаций в области клинической психологии на сегодняшний день выполнено в рамках эмпирической ориентации.
Развитие клинической психологии было связано с постепенным расширением ее предмета от изучения

2
психологических механизмов психических нарушений до психодиагностики и методов психологической помощи. В конце концов, это привело ко все большему смыканию клинической психологии с такими пограничными областями, как психиатрия и психотерапия. М. Перре указывает, что предметы клинической психологии и психиатрии в их современном понимании очень близки:
«Предметом научных исследований как клинической психологии, так и психиатрии являются психические расстройства… Таким образом, можно сказать, что в этом отношении клиническая психология и психиатрия мало различаются, даже если учесть по разному расставленные акценты в их подходе к предмету исследования. Психиатрия как частная сфера медицины больше учитывает соматические аспекты психических расстройств, в клинической же психологии акцентируется скорее психологическая плоскость. Но совершенно ясно, что всеобъемлющее понимание психических расстройств возможно только при наличии комплексных биопсихосоциальных моделей. Поэтому модели, разрабатываемые в данных дисциплинах иногда не имеют существенных различий, нередко проводятся совместные исследования» [4, с. 36]. Итак, знание о природе психических расстройств является сложным и комплексным. Возникает вопрос, кто же будет осуществлять интеграцию частичных знаний, которые соответствуют отдельным направлениям исследования? Возникающий парадокс типичен для развития дисциплин, находящихся на стыке различных наук и призванных обобщать разнородные знания, которые трудно увязать в определенный и четкий предмет. Такие науки в отечественной методологии получили название неклассических. В работах таких отечественных методологов как Э.Г. Юдин, Н.Г. Алексеев, В.Г. Горохов и других была предпринята попытка построения предмета неклассической науки на примере инженерной деятельности и такой междисциплинарной отрасли науки и практики как эргономика — наука, комплексно изучающая деятельность человека с целью повышения эффективности

3
взаимодействия человека с техникой, сохранения здоровья и развития личности. Эти разработки вполне приложимы к современному этапу развития наук о психическом здоровье и его нарушениях. Неклассические научные дисциплины возникают на том этапе развития науки, когда она ставится перед необходимостью решения сложных практических задач, требующих комплексного учета различных факторов.
В.К. Зарецким была дана обобщенная характеристика неклассических наук по ряду параметров [2]: объект, цели, деятельность, тенденции развития, структура знания, субъект. Если классические науки изучают устойчивые природные явления и их объект выступает как относительно неизменный, то неклассические науки имеют дело с объектами, меняющимися в процессе деятельности. Так, представления о психической норме и патологии непрерывно меняются в процессе развития общества и науки. Неклассические науки в отличие от классических изучают объект не ради постижения истины, а ради активного влияния на него, в классических науках доминируют процессы специализации, в неклассических — тенденции к интеграции, вовлечения в свою сферу все новых знаний и методов из смежных наук. Знание в неклассических науках имеет трехслойный характер — это знания об объекте, знания о методах его исследования и знания о том, как воздействовать на объект. Субъект классический науки — ученый, широко образованный в своей области, неклассическая наука имеет коллективный субъект, так как исследования в неклассической науке предполагают взаимодействие специалистов из разных областей, которые хорошо знакомы со спецификой деятельности друг друга.
Очевидно, что медицина по определению относится к такого рода наукам. Однако, ее предмет был значительно упрощен на определенном этапе, когда существовала убежденность в чисто биологической природе различных болезней, в том числе психических расстройств. Биологический редукционизм был подвергнут резкой критике как частью психиатрического сообщества, так и

4
представителями других наук. В современной медицине понятие болезни претерпело очень большие изменения по сравнению с моделью инфекционной болезни Коха и построенной во многом на ее основе моделью психической болезни Э. Крепелина. Во-первых, современные исследования не подтверждают принцип единства этиологии и патогенеза Э. Крепелина, на котором много лет строились психиатрические исследования — сходные возбудители могут вызывать разное развитие болезни у разных носителей. Во-вторых, происходит отказ от линеарных причинно-следственных моделей в пользу более сложных и системных. Впрочем, пересмотр представлений о причинности характерен для всей современной науки:
«Сегодня у нас совершенно иное представление о причинности. В медицине, также как и в физике, специфические причины заменены на комплексные цепи событий и последствий, которые находятся в постоянном взаимодействии. Простая идея "причины" стала бессмысленной и служит лишь для обозначения того момента в этой цепи событий-последствий, который легче всего поддается вычленению» [11, с. 28].
В рамках био-психо-социальной модели снимается вопрос о том, какие факторы главные, он заменяется вопросом о характере их взаимодействия. Только в отношении конкретной проблемы может быть определен удельный вес разных факторов.
Хотя био-психо-социальная модель, впервые предложенная Энгелем, задает вполне определенную перспективу современным исследованиям, необходимо помнить о ее ограниченности и недостатках. Она является чересчур общей и упрощенной для непосредственной реализации в практических исследованиях. Уровни модели
(биологический, психологический и социальный) представлены Энгелем в самом общем виде, конкретные формы их взаимодействия и взаимовлияния не описаны, отсутствует также метаязык, который позволил бы соотносить научные данные всех трех уровней, каждому из которых соответствует свой концептуальный аппарат [6].

5
Представления о психическом здоровье развивались вместе с представлениями о болезни, вместе с представлениями о нормальном психическом развитии, т.е. вместе с прогрессом медицины и психологии — двух областей знания, в которых эта проблема стояла наиболее остро. Очевидно, что представления о психическом здоровье меняются и развиваются вместе с развитием общества, развитием науки и практики оказания помощи. Это развитие и изменения с неизбежностью будут происходить и дальше, ибо меняется общество, меняются установки и меняются проблемы. Во времена Фрейда культуральные запреты на сексуальность способствовали высокой частоте истерических расстройств. В современном обществе снижается острота сексуальных запретов и на первый план выдвигаются другие проблемы
(например, отмечается рост тревожных и депрессивных расстройств), возникают новые практики и подходы к лечению, осмысляются новые аспекты человеческой психики, соответственно меняются и концепции психического здоровья и патологии.
Вот какое определение психического расстройства содержится в одном из наиболее фундаментальных немецких учебников по клинической психологии:
«Психическое расстройство — это психологический конструкт для определения комплексного феномена, который используется в различных социальных контекстах. Таким образом, данный конструкт не является независимым от социальных оценок и конвенций, а подвергается модификации в рамках существующих медицинского, юридического, политического и общекультурного контекста. Не существует естественных, природных критериев разделения психической нормы и патологии. Они в гораздо большей степени зависимы от статистических, социальных, идеальных и функциональных критериев, касающихся проявлений и структуры психических процессов; их можно обозначить как конвенции, в основе которых лежат научно- обоснованные и социокультурные нормы. Добавим, что изменениям подвержены не только социкультуральные

6
условия, но и связанные с этой проблематикой научные теории» [12, с. 175]. В качестве примера подвижности представлений о психической патологии и их тесной связи с культурными нормами и тенденциями можно привести гомосексуализм, относительно недавно выведенный за рамки классификации психических расстройств.
Важнейшими достижениями в разработке проблемы психической патологии на современном этапе можно считать все большее признание интегративного подхода, тенденцию синтеза различных частичных научных проекций, за которыми стоят знания и практика разных специалистов (психиатров, психологов, социологов), отказ от претензии на владение истинным знанием у представителей различных наук, доминирование конструктивистской установки в решении проблемы психического здоровья через осмысление различных практик в конкретном культурном контексте и постоянное обогащение и развитие представлений о норме и патологии. Ученые все отчетливее осознают, что изолированный теоретический подход — психодинамический, бихевиоральный, социологический или биологический — не может охватить феномен человеческого поведения или же проблему психических расстройств. Редукционизм не даст никакого результата. Холистический, всеохватывающий, мультифакторный
теоретический подход необходим для науки о человеческом здоровье и болезнях.
Итак, по мере развития науки выяснилось, что наряду с биологическими не менее значительную роль в развитии многих заболеваний могут играть психологические и социальные факторы. Нельзя не остановиться на новейших исследованиях, подтверждающих сложную, био-психо- социальную природу психических расстройств. Вот какой вывод делает в своем уникальном обзоре этих исследований Глен Габбард: «В результате интенсивного изучения психических расстройств исследователи пришли
к выводу, что точно прогнозируемые закономерности наследования, сформулированные Грегором Менделем, неприменимы к психической патологии. Различные формы

7
экспрессии и неполная пенетратность генов характерны для основных психических расстройств. Это свидетельствует о том, что для развития последних необходимо взаимодействие факторов окружающей среды и особенностей развития с генами человека. Изучение пластичности мозга показало, что после активации генов в процессе развития клеток уровень их экспрессии в течение жизни в значительной степени будет зависеть от сигналов, поступающих из окружающей среды» [11, с. 8–9]. Именно влиянием средовых факторов объясняются фенотипические различия между монозиготными близнецами, а также их дискордантность в отношении таких заболеваний как шизофрения (напомним, что конкордантность по шизофрении у монозиготных близнецов не 100%, а 50%). Важнейшее исследование было проведено Д.Райсом и его коллегами [14]. Было обследовано 708 семей, среди которых были семьи с моно- и дизигоными, обычными сибсами, приемными и кровными детьми. Исследователи делают вывод, что конфликтное и негативное поведение родителей, направленное на одного из подростков, объясняет более 60% дисперсии признака антисоциального поведения и 37% — симптомов депрессии. Это исследование на высоком уровне достоверности подтверждает давно открытую психотерапевтами закономерность, что в одной и той же семье разные дети оказываются в разных средовых условиях в силу различного отношения к ним родителей. Такая «раздельная семейная среда» может оказывать значительное влияние как фактор риска возникновения психических расстройств и их неблагоприятного течения. Исследователи также делают вывод о влиянии наследственных характеристик детей на качество заботы со стороны родителей. Таким образом подтверждается вывод о сложной биопсихосоциальной детерминации психических расстройств.
Несколько научных коллективов подтвердили, что психическая травма в детском возрасте непосредственно влияет на процесс созревания структур головного мозга. Высказывается предположение, что психическая травма

8
приводит к изменениям нейромодуляции и физиологической реактивности (а в раннем детском возрасте — к изменениям среднего мозга, лимбических и стволовых структур), проявляющихся в тревоге, которая сопровождается ожиданием психологических травм и повышенным вниманием к внешним раздражителям с целью выявления опасности. Эти же авторы отмечают, что заброшенность и депривация в первые годы жизни может задержать развитие коры головного мозга. Другие исследования показывают, что объем левого гиппокампа у взрослых с посттравматическим стрессовым расстройством, подвергшихся в детстве жестокому физическому и сексуальному обращению, заметно меньше, чем у представителей контрольной группы [8].
С другой стороны, имеются исследования, доказывающие, что чисто психологические воздействия во время психотерапии сопровождаются изменениями биохимии мозга, так как вообще любое активное научение сопровождается увеличением числа нейронных синапсов. Это доказывает тесную интимную связь биологических и психологических факторов в возникновении и лечении психических расстройств [1].
Необходимость учитывать все эти факторы поставила современную психиатрию перед необходимостью их комплексного рассмотрения и синтеза. Однако, в силу большой изолированности биологических и общественных, гуманитарных наук этот синтез происходит крайне сложно и болезненно, сопровождаясь сопротивлением биологически ориентированных ученых и специалистов. Между тем набравшая силу клиническая психология, также ориентированная на решение практических задач диагностики и помощи, тоже начинает претендовать на комплексные исследования и синтез знаний, полученных в разных науках, все больше приобретая черты неклассической науки.
Психиатрия как наука о природе и лечении психических расстройств в процессе накопления знаний в этой сфере фактически распалась на три больших направления: биологическую, социальную и

9
психодинамическую (имеется в виду психодинамическая традиция, берущая начало в психоанализе З. Фрейда). В современной литературе часто встречается деление психиатрии на психосоциальную и медико-биологическую
[9; 10], причем подчеркиваются идеологические разногласия между ними: «Эти подходы преподаются на различных лекциях, разными учителями, ассоциируются с разными пациентами, осваиваются в разных условиях» [10, с. 1956]. С одной стороны, такое деление современной психиатрии отражает сложную биопсихосоциальную природу психических расстройств, в пользу которой свидетельствуют современные научные исследования. С другой стороны — оно отражает разрыв между естественными и общественными науками, а также конфликт профессиональных корпоративных интересов.
В изучении психологических аспектов психических расстройств клиническая психология, безусловно, имеет преимущества, так как за ее плечами богатство психологических моделей и традиций (помимо динамического подхода), а также психология развития и общая психология, которые накапливают знания о развитии и функционировании психики в норме. Правда, появление таких наук как поведенческая медицина говорит о происходящей экспансии медиков в области, которыми традиционно занимались преимущественно психологи
(имеется в виду когнитивно-бихевиоральное направление). Таким образом, психологическим факторам в современной психиатрии начинает уделяться все больше внимания и психиатрия начинает все более интенсивно интегрировать продвинутые психологические теории.
Недооценка социальных факторов биологически ориентированной психиатрией в 60–70-е годы ХХ века привела к мощной критике как внутри самой психиатрии, так и со стороны социологов и психологов, что во многом помогло оформлению социальной психиатрии как области знания и практики, направленной на создание благоприятных социльных условий, способствующих профилактике психических расстройств и социальной реабилитации психически больных. Психиатрия также

10
постепенно превращается из науки о психических болезнях в науку о психическом здоровье, так как все шире ставит задачи профилактики и укрепления здоровья. Это опять приводит к неизбежной экспансии в область, традиционно закрепленную за клинической психологией,
— изучение психической патологии в опоре на представления о психической норме. Ясно, что для решения этой задачи психиатрия, в свою очередь, должна интегрировать знания, накопленные в психологии развития и общей психологии, что исторически являлось задачей клинической психологии. Однако, как мы уже отмечали, таковы законы развития неклассических наук — их предмет нечеток и постоянно расширяется.
Для того, чтобы убедиться в особом статусе психиатрии как неклассической дисциплины достаточно посмотреть на названия лабораторий практически любого современного НИИ психиатрии — биохимическая, иммунологическая, лаборатории психофизиологии, клинической психологии и т. д. В современной литературе не случайно появляются мнения о том, что задача современной психиатрии – создание метатеории, объединяющей психосоциальные и биологические знания о психической патологии [9].
Что касается учета биопсихосоциальной природы психических расстройств в клинической психологии, то социальные, средовые факторы были давно обозначены в ней как важные для нормального развития и возникновения различных отклонений и расстройств. В этом смысле принято говорить о психо-социальных моделях, интегрирующих психологические и социальные аспекты. Приоритет в изучении этих аспектов (в плане широты и глубины охвата) на сегодняшний день остается за клинической психологией. Наконец, по мере своего развития клиническая психология все больше принимает во внимание и биологические факторы. Достаточно взглянуть на оглавление цитированного выше учебника клинической психологии Перре, Баумана, которое включает такие разделы как «генетические факторы», «биохимические аспекты», нейрофизиологические аспекты», «социально

11
психологические аспекты» и др. В построении психологических моделей психических расстройств при участии в комплексных научных исследованиях психологи с неизбежностью должны учитывать эти аспекты. Таким образом, происходит закономерное сближение психологии и психиатрии, основой для которого выступают комплексные биопсихосоциальные модели, исследования и методы лечения. Современное науковедение отмечает неизбежность именно такого хода развития наук — их все большую интеграцию и комплексность, постепенное размывание границ их предметов вплоть до фактического слияния в далекой отсроченной перспективе [3].
Следует, однако, отметить, что овладение биологическими аспектами у психологов носит скорее общеобразовательный характер, позволяя участвовать в планировании и проведении комплексных исследований, а также грамотно взаимодействовать в бригаде специалистов. Прикладные (диагностические и интервенционные) задачи клинической психологии решаются исключительно психологическими, а точнее психо-социальными методами, в то время как современная биологическая психиатрия концентрируется на биологических (психофармакологических и других) методах лечения психических расстройств, а социальная и динамическая психиатрия активно используют психо- социальные методы, во многом смыкаясь с практическими задачами клинической психологии. Вышеизложенное можно синтезировать в виде схемы, отражающей взаимосвязь предмета клинической психологии и предмета психиатрии на современном этапе их развития.
В рамках изучения психо-социальных факторов психического здоровья и болезни, которыми преимущественно занимает клиническая психология, также выделяется целый ряд направлений. Анализ этих направлений позволяет выделить ряд уровней изучения, которые мы совместно с Н.Г. Гаранян попытались отразить
в многофакторной модели психических расстройств, наполненной конкретным содержанием и подробно описанной нами применительно к изучению расстройств

12
аффективного спектра [7]. Эта модель включает макросоциальный уровень в виде ценностей и приоритетов данного конкретного общества, уровень семейных факторов, во многом отражающих эти ценности и приоритеты, уровень личностных факторов в виде убеждений и установок личности, уровень микросоциальных факторов в виде социальной сети как источника социальной поддержки. Макросоциальный уровень во многом определяет эпидемиологические тенденции. Выше уже говорилось о том, что во времена Фрейда униженное положение женщины и многочисленные сексуальные запреты способствовали расцвету истерических расстройств. В современном обществе с его культом силы, успеха и стремлением к индивидуальному совершенству на первый план выходят депрессивные и тревожные расстройства. Характер коммуникации в семье, ее структурные характеристики и ее идеология способствуют формированию адаптивных или же, напротив, дисфункциональных личностных убеждений и установок, во многом определяющих эмоциональные переживания и поведение личности. Все это, в свою очередь, влияет на межличностные отношения, которые могут быть источником поддержки или же, напротив, постоянного стресса и разочарований. Например, убеждение во враждебности и конкурентности окружающих неизбежно приводит к негативным переживаниям, тревоге и изоляции.
Роль биологического уровня в этой многофакторной модели выносится за скобки. Тем не менее такие конституциональные особенности нервной системы, как лабильность, сензитивность и др., безусловно, создают свой собственный биологический диатез для возникновения различных, в том числе эмоциональных, расстройств.
Следует подчеркнуть, что проблема диалога биологических и общественных наук по-прежнему стоит достаточно остро. «Организм — это биологическая система, общество — социальная. С ними взаимосвязана психологическая система, имеющая свой строй и

13
закономерности преобразования. С целью отграничить ее от других систем Н.Н. Ланге с свое время предложил назвать ее "психосферой". "Общение" систем продуктивно только в "диалоге", где каждая говорит собственным, а не чужим голосом» [5, с. 178]. Важнейшая методологическая задача настоящего и будущего — корректная организация этого диалога, реализация потребности в «сборке» этих систем при объяснении сложнейших проблем психического здоровья, в которых человек предстает как живая целостность.
Рассматривая конфликт двух парадигм — медико- биологической и социально-гуманитарной, Бастине подчеркивает преходящий характер этого противоречия:
«Наряду с содержательно-научными аргументами на кону стоят общее своеобразие социально-научных и медицинских дисциплин, а также конкретные профессионально-политические интересы. По этим причинам еще некоторое время будет сохраняться эта оппозиция, хотя научный ригоризм как ответ на кризис парадигмы имеет лишь транзиторную функцию и должен быть завершен созданием интегративной метаконцепции»
[12, с. 74].

Литература

1. Габбард Г. Нейропсихологические аспекты психотерапии / Обзор современной психиатрии. 2001. Вып. 2(10). С. 8–14.
2. Зарецкий В.К. Эргономика в системе научного знания и инженерной деятельности // Методологические проблемы проектной деятельности в эргономике. М.: Эргономика, Труды ВНИИТЭ. 1989. С. 8–20.
3. Кедров Б.М. Классификация наук: Прогноз К.Маркса о науке будущего. М.: Мысль, 1985.
4. Клиническая психология / Под ред. М.Перре, У.Бауманна. СПб.: Питер, 2002.
5. Петровский А., Ярошевский М. История психологии. М.: Российский государственный гуманитарный университет,
1994.

14
6. Холмогорова А.Б. Биопсихосоциальная модель как методологическая основа исследований в области психического здоровья // Социальная и клиническая психиатрия. 2002. № 3.
7. Холмогорова А.Б., Гаранян Н.Г. Многофакторная модель депрессивных, тревожных и соматоформных расстройств // Социальная и клиническая психиатрия. 1998. № 1. С. 94–102.
8. Bremner J.D., Randa P., Vermetten T. et a Magnetic resonance imaging based measurment of hippocampa voume in posttraumatic stress disorder reated to chidhood physica and sexua abuse. A preiminary report. Bioogica psychiatry, 1997. V.
41. P. 23–32.
9. Bruene M. Toward an Integration of Interpersona and Bioogica processes: Evoutionary Psychiatry as an Empiricay Testabe Framework for Psychiatric Research // Psychiatry 65 (1). Spring.
2002.
10. Gabbard G.O, The fate of integrated treatment: Whatever happened to the Biopsychosocia Psychiatrist? // Рsychiatry. 2001. V. 158. P. 1956–1963.
11. Kende R.E. Die Diagnose in der Psychiatry. Stuttgart: Enke,
1978.
12. Kinische Psychoogie // Ed.: Bastine R. Band 1, Stuttgart, Berin, Ken: Verag W.Kohhammer, 1998.
13. Leff J. Review Artice. Controversia issues and growing points in research on reatives expressed emotion// The Internationa Journa of Socia Psychiatry. 1989. V. 35. № 2. P.
133–445.
14. Reiss D., Hetherington E.M., Pomin R. et a Cenetic questions for enviromenta studies: differentia parenting and psychopatoogy in adoescence // Archives of Genera Psychiatry.
1995. № 52. P. 925–936.

15
Человек-нарцисс: портрет в современном социокультурном контексте
Е.Т. Соколова1
МГУ им. М.В. Ломоносова
«….обращенные на самих себя, на самих себя обречённые».
(Лоренц Даррел. Жюстин)

По одной из версий мифа, согласно Овидию, Нарцисса, гордого и холодного сына реч- ного бога Кефиса и нимфы Лаврионы, немилосердно покарала богиня Афродита, дары и власть которой он отвергал. Никого не любил Нарцисс, лишь одного себя считал достойным любви. Не ответил он и на любовный призыв молчаливой и печальной нимфы Эхо, прокля- той богиней Герой на вечное молчание, и только чужие слова может повторять нимфа Эхо. И любовь многих других нимф отвергал Нарцисс и многих сделал несчастными. И однажды воскликнула отвергнутая нимфа: «Полюби же и ты, Нарцисс! И пусть не отвечает тебе вза- имностью человек, которого ты, наконец, полюбишь!». Исполнилось пожелание нимфы, раз- гневалась богиня Афродита и жестоко наказала Нарцисса. Однажды весной во время охоты Нарцисс подошел к речному ручью и захотел напиться студеной воды. Вода была чиста и прозрачна, как в зеркале отражалось в ней все вокруг. Нагнулся Нарцисс к ручью, опершись на камень, и отразился в ручье весь, во всей своей красе. Вот тут-то и постигла его кара Аф- родиты. В сильнейшем изумлении застыл Нарцисс, смотрит он на свое отраженье в воде, и страсть овладевает им. Манит, зовет, простирает к нему руки, наклоняется он, чтобы поцело- вать изображение, но целует только прозрачную студеную воду ручья. Обо всём позабыл Нарцисс: он не спит, не ест и не пьёт, не отрываясь взглядом от изображения прекрасного юноши. Наконец, полный отчаяния восклицает Нарцисс, простирая руки к своему отраже- нию: «О, кто страдал так жестоко! Нас разделяют не горы, не моря, а тонкая полоска воды, и всё же мы не можем быть вместе. Молю тебя, выйди же из ручья!». Задумался Нарцисс, и вдруг страшная догадка пронзила его, тихо шепчет он своему отражению, наклоняясь к воде:
«О горе! Я боюсь, не полюбил ли я самого себя! Ведь ты — я сам! Я люблю самого себя. Я чувствую, что немного осталось мне жить. Едва расцветши, увяну я и сойду в мрачное царст- во теней. Смерть не страшит меня, смерть принесет конец мукам любви».
Покидают силы Нарцисса, бледнеет он, чувствует приближение смерти, но все-таки не может оторваться от своего отражения. Плачет Нарцисс. Падают его слезы в прозрачные во- ды ручья, по зеркальной поверхности воды идут круги, и пропадает прекрасное изображение! Со страхом восклицает Нарцисс: «О где ты? Вернись! Останься! Не покидай меня: ведь это жестоко. О дай хоть смотреть на тебя!» Но вот опять спокойна вода, опять появилось отра- жение, опять не, отрываясь, смотрит на него Нарцисс. Тает он, как роса на цветках в лучах горячего солнца. Видит несчастная нимфа Эхо, как страдает Нарцисс; она по-прежнему лю- бит его, и страдания Нарцисса болью сжимают ей сердце. «О горе!» — восклицает Нарцисс.
«Горе!» — отвечает Эхо. Наконец измученный, слабеющим голосом восклицает Нарцисс, глядя на своё отражение: «Прощай!». И ещё тише, чуть слышно звучит отклик нимфы Эхо:
«Прощай!» Склонилась голова Нарцисса на зеленую прибрежную траву, и мрак смерти по- крыл его очи. Умер Нарцисс, и заплакали лесные нимфы, горько рыдала и нимфа Эхо, но ко- гда они пришли за телом юноши, чтобы похоронить его в лесной чаще, то не увидели никого кроме белого душистого цветка. То был прекрасный, нежный и хрупкий цветок смерти, нар- цисс. Наверное, с той самой поры любовь так близко встала рядом со смертью, и потому по- зволить себе полюбить для иных равносильно немедленной погибели — страх любви и страх смерти неразделимы.
В обыденной жизни про таких людей говорят, что им не достаёт мужества стойко пе- реносить не только исключительные, но даже обычные жизненные невзгоды. Они производят впечатление слишком хрупких и не приспособленных для жизни, и в этом смысле окружаю

1 Грант РФФИ № 00– 06–80047.
1
щие чувствуют себя неловко, рискуя стать для них невольной угрозой разрушения, «слоном в посудной лавке». Но это только одна ипостась присущей нарциссам двойственности. В них причудливо переплетаются противоречивые черты характера: чрезмерная зависимость от внимания и похвалы окружающих, от которых они «расцветают», и подчеркнутые отстра- нённость, высокомерие, холодность; они малопредсказуемы и подвластны перепадам на- строения; им трудно совладать со своими эмоциями, особенно гневливыми и довольно бур- ными, чаще всего истинные чувства и страсти им приходится маскировать или скрывать; они чрезвычайно самолюбивы и ранимы, но подчас бестактны и даже жестоки; их восхищение и идеализация могут при малейшем разочаровании смениться пренебрежением и обесценива- нием; отчаянно нуждаясь во внимании и поддержке, испытывая «эмоциональный голод», они, тем не менее, редко способны преодолеть собственную гордыню, попросить о помощи и ещё реже — принять её, испытывая искреннюю благодарность; им свойственны ненасытная зависть и жадность, а полученного всегда оказывается недостаточно, да и оно чаще всего легко утекает меж пальцев. В совместном деле на них трудно полагаться – они могут ис- кренне мечтать быть полезными, порой строят грандиозные планы и верят в свою способ- ность к великим свершениям (меньшее их не прельщает), но малейшая неудача способна обескуражить настолько, что они чувствуют себя абсолютно недееспособными; им не хватает силы воли, для того, чтобы длительно и постепенно идти к намеченным целям, для них более характерна мгновенная и кратковременная мобилизация сил с последующим истощением.
Они предпочитают жить, идя по острию бритвы, не чувствуя края, игнорируя опасно- сти, превозмогая болезни, пренебрегая ограничениями — так, как будто они «выше этого»; обычные правила общежития и этические нормы кажутся им невыносимыми и бессмыслен- ными; их часто одолевают скука и ощущение пустоты жизни, в которой они не видят ценно- сти, альтруизм же им чужд. При всей своей сензитивности они подчас нуждаются в сверх- сильных, рисковых и даже болевых раздражителях (рабами которых быстро становятся), что- бы пробудить в себе хоть какие-то чувства и возродить вкус жизни. Безмерно страдающие и одновременно бесчувственные, они заставляют страдать других; они и жертвы и палачи по- переменно. В общем, в них всё — крайности и противоречия, сложности и запутанность. Им присуще неизъяснимое очарование совершенства и порочности, они окружены ореолом тай- ны, у окружающих они вызывают все что угодно, но только не равнодушие. Они раздражают, шокируют, внушают восхищение и ужас, притягивают и отталкивают одновременно; близкие же их не столько искренне любят и ценят, сколько вынужденно терпят или жалеют; в соци- альной жизни они занимают крайние позиции — либо изгоев, либо звезд — тиранов с манией величия и непогрешимости.
Сегодня они лидируют среди тех, кто «болен», в том не признаваясь, собственным не- совершенством и несправедливостью доставшегося им жизненного удела. Ревниво сравни- вающие себя с другими людьми, неистово самоутверждающиеся и одновременно неуверен- ные в реальности собственного существования, тяготящиеся рутинными обязанностями, обу- реваемые неудовлетворенностью жизнью и страхом смерти, они страдают не столько от оп- ределенных выраженных симптомов болезни, сколько вообще от бесцельности существова- ния, отчужденности и одиночества, скуки и внутренней пустоты.
Как узнаваем портрет, с какой легкостью каждый скажет: «Увы, и мне доводилось встречать подобного человека, и я – еще одна его жертва! И я испытал на своей шкуре всю силу его грозной притягательности». Гораздо труднее будет обнаружить сходство с собой, хотя, конечно, отдельные черты признать не составит труда. А между тем, в клинической психологии не умолкают споры о грани, где кончается так называемый «нормальный нарцис- сизм» и начинается серьезное расстройство личности. Один из самых значительных исследо- вателей этого явления Хайнц Кохут2 в конце концов отказался от попыток их принципиаль- ного различения, поскольку связывал нарциссизм с кругом общечеловеческих потребностей,

2 Х. Кохут — известный австро-американский аналитик, создатель одной из наиболее интересных теоретических кон- цепций в современном направлении психоанализа — селф-психологии и теории объектных отношений.
2
удовлетворение которых обеспечивается взаимными «зеркально-идеализирующими» отно- шениями с теми людьми, от которых зависит психологическое выживание ребенка в первые три года его жизни. Значительно упростив суть научной аргументации, заметим, что здесь под нормальным нарциссизмом понимается естественная и присущая любому человеку по- требность в устойчивом самоуважении и признании; последнее же рождается в отношениях, пронизанных эмоциональной отзывчивостью к насущным нуждам ребенка, благодаря кото- рым малыш проникается непоколебимой уверенностью, что для своей мамы он самый луч- ший, что его мама – «самая-самая», и что когда-нибудь придет время, и он сумеет стать вро- вень с со своими замечательными родителями. В определенном смысле слова, любой человек обладает нарциссической частью Я, поскольку для устойчивости самоидентичности ему не- обходима твердая память о том золотом времени, когда в обращенном на него взгляде он ви- дел отражение безграничной любви и постоянной готовности откликнуться на любую его боль. Это также память о всемогуществе, когда, будучи маленьким и слабеньким, ребенок мог повелевать окружающими его взрослыми всего лишь силой своих желаний, и они огор- чались или расцветали от его плача или улыбки; когда они, эти прекрасные мудрые боги по- зволяли приблизиться к себе и восхищаться собой, и вселяли надежду, что пропасть между ним, несовершенным, слабым и «Ими», великими, в конце концов не так уж непреодолима. Вот собственно как можно было бы истолковать весьма специфическим психологическим языком сформулированные Хайнцем Кохутом, Отто Кернбергом и рядом других современ- ных психоаналитиков представления о ходе развития Я в процессе «трансмутирующей ин- тернализации» объектных отношений, отзеркаливающих первичную и нормальную младен- ческую грандиозность. В подобной матрице отношений формируется устойчивый образ зна- чимого другого («объект-репрезентация»), в меру необходимости готового предоставить в распоряжение эмоциональную отзывчивость («эмпатию»). Со временем образ Другого пре- вращается в частицу Я («Я-объект репрезентацию»), и начинает обеспечивать «отзеркалива- ние» независимо от реального присутствия или «недоступности» Другого.
Не следует думать, что оптимальный процесс развития вовсе исключает фрустрацию и разочарования: напротив, Хайнц Кохут наделяет последние движущей силой развития само- сти, своего рода пусковым механизмом интернализации «Я-объектов», иначе говоря, возник- новения внутренних образов, наделенных родительскими качествами. Однако слишком силь- ная фрустрация, разрушительная или не соответствующая возможностям ребенка на опреде- ленной стадии развития его «объектных отношений», в лучшем случае приводит к фиксации грандиозного Я в качестве компенсаторно-защитного образования; в худшем же варианте следствием становится фрагментация самости, её ущербность, изъян, брешь в целостности Я
(«дефицитарность»), или его полное разрушение «пустота».
Таким образом, на сегодняшний день специалисты видят в нарциссизме не столько оп- ределенное клинически ясно очерченное психическое заболевание, сколько глубоко дефект- ную структуру Я (пограничную личностную организацию в терминологии Отто Кернберга3),
«рисковую» (коморбидную-сопутствующую) широкому кругу психиатрических диагнозов. По нашим данным, подобная структура самоидентичности характерна для лиц с ипохондри- ческими и депрессивными расстройствами, аддикциями (зависимостями), для лиц с откло- няющимся от социальных норм поведением, в частности, транссексуалов, суицидентов, про- ституток, насильников и сексуальных маньяков.
Хайнц Кохут называет нарциссического пациента «человеком трагическим», онтоло- гическая драма которого состоит в бесконечных и бесчисленных неразрешимых дилеммах: общность против изоляции, самовлюблённость против ненависти, «раздутость», грандиоз- ность Я против чувства неполноценности. Парадоксальная двойственность и полярность от- ношений к себе и другим у одних маскируется монолитным фасадом грандиозного Я, иными же переживается как «раскол», «расщепление» внутри Я. В современной клинической психо

3 О. Кернберг — доктор медицины, президент Международной психоаналитической ассоциации, создатель одного из ведущих направлений в области теории и психотерапии пограничных личностных расстройств.
3
логии этот феномен рассматривается под углом зрения нарушения целостности в уровневой организации, когда обнаруживаемое на глубинном уровне Я — искалеченное Реальное Я, а на поверхностном-патологическое Грандиозное Я, функционируют относительно независимо друг от друга, жестко отграниченные защитным механизмом «расщепления». Полярность каждой из выделенных подструктур Я подразумевает неустойчивость, изменчивость, «хаме- леонообразность» подобной конструкции как целого, что проявляется в специфических осо- бенностях функционирования Я в области самоидентичности, саморегуляции, коммуника- ции. Речь идет о «диффузии самоидентичности», примитивности защитных механизмов (сре- ди которых преобладают расщепление, отрицание, проективная идентификация, сверхидеа- лизация/обесценивание), снижение точности тестирования реальности, манипулятивный стиль межличностной коммуникации. Из-за сложившегося в раннем детстве острого дефици- та интериоризованных образов любящих родителей, в мысленном общении с которыми, в минуту жизни трудную человек обычно черпает поддержку, уверенность в себе и сохраняет доверие к миру людей, чувству собственного Я постоянно угрожает риск размывания, расте- кания, ускользания. Титанические усилия достичь внутренней цельности воплощаются в ис- кусственно сконструированной защитной фантазии о собственной избранности и богоподоб- ности — так в противовес хрупкости и неустойчивости подлинного Я выстраивается защит- но-компенсаторная конструкция так называемого грандиозного Я. Платой же за усилия пси- хологического выживания становится потеря аутентичности, фальшивость и безжизненность выставляемого напоказ фасада. Все дальнейшие попытки обрести чувство общности с Дру- гими, найти в них любовь или выразить свою, блокирутся, так как фатально порождают па- нический страх непереносимой зависимости и поглощения; причем, чем достижимей искомая близость, тем она кажется опасней. От других они внутренне требовательно ожидают глубо- кого «взаимопонимания без слов», магического и идеализированно-чудесного, а не дождав- шись такового, полностью теряют интерес к общению, гневно обесценивают партнера, дис- танцируются, замыкаются в «прекрасной» и беспомощной самоизоляции — вплоть до того, пока не попадётся новый объект их нарциссической любви.
Потаенная мечта такого человека — найти своего полного двойника; будучи нетерпи- мым, в Другом он ищет исключительный идеал, совершенство и своё подобие, но обнаружи- вая черты подобия, испытывает глубокое разочарование, поскольку ничем не может восполь- зоваться, чтобы дополнить и заполнить мучительное чувство пустоты. Двойственность про- низывает все возможные отношения человека, собственно составляя экзистенциальный ста- тус его Бытия.
Особое и чрезвычайно важное место занимает во внутреннем мире нарцисса пережи- вание своего телесного Я: ценность внешнего облика, телесных отправлений и соматического состояния чрезмерно преувеличены и никогда не удовлетворяют. Ищущие «совершенства» во всем, они демонстрируют черты безудержного перфекционизма и в сфере телесности: ипохондрики, они неустанно пекутся о здоровье, лечатся, «улучшают» себя, изнуряя разно- образными диетами и физическими нагрузками. Они становятся завсегдатаями и ярыми по- клонниками фитнесс-клубов, косметологических салонов, получая искусственное и мнимое удовлетворение от разнообразных манипуляций с собственным телом, которое их, впрочем, никогда полностью не устраивает. Они готовы даже на любые пластические операции, лишь бы изменить к ещё лучшему свою внешность, сделать её более совершенной; часто (к транс- сексуалам это относится в первую очередь) они ненавидят собственный «биологический» пол и готовы к его перемене.
Подобно героине Изабель Юпер из кинофильма Михаэля Ханеке «Пианистка», они, похоже, не чувствительны к боли, скорее испытывают тягу к нанесению себе телесных уве- чий, но и это не возрождает их способности чувствовать, они остаются всё также странно чуждыми, «посторонними» наблюдателями «как будто» своих телесных отправлений. Богат- ство, безудержность и экзотичность их эротических фантазий (часто пронизанных садомазо- хизмом и другими разнообразными перверсиями) причудливо соседствует с эмоционально

4
выхолощенными реальными отношениями; техничностью, но механистичностью секса. В сущности, им не нужен партнер и в сексе, он легко заменяем — с этим, по-видимому связаны и гомосексуальность, и шире – промискуитетность, где мастурбация, фетишизм и прочие не- ординарные сексуальные предпочтения фактически одинаково уравнены в своей отчужден- ности и от Я, и от объекта, пронизаны холодностью и мертвенностью.
Свои переживания они с большим трудом облекают в слова, значительная часть их душевной жизни протекает на до-вербальном уровне бессознательного, в смутных, но мощ- ных по аффективному заряду ощущениях и влечениях, а душевное неблагополучие обнару- живает себя исключительно на языке телесных симптомов, под маской на первый взгляд чис- то соматического заболевания. В качестве иллюстрации сошлёмся на нашу статью «Где жи- вёт тошнота?», опубликованную в первом номере «Московского психотерапевтического журнала» за 1994 год, в которой описан случай пациентки М., в течение восьми лет страдав- шей хроническими выкидышами. В процессе длительной психотерапии нам удалось достичь осознания, что мучившие её неукротимые рвота и тошнота — не изолированный частный симптом токсикоза беременности; скорее – они важная составляющая её стереотипного и ге- нерализованного мировосприятия, наполненного образами и психическими репрезентациями
«насилия и мерзости жизни»; что «изгаженные» отношения с людьми преследовали её с ран- него детства, что всё время немоты своего Я она была «беременна ненавистью».
История психологического изучения феномена Нарцисса связана с психоанализом, и первая серьезное понимание его происхождения и природы мы находим в известной работе З. Фрейда «О нарциссизме», датированной 1914 годом. К прежним предположениям об ауто- эротической функции нарциссизма, о перверзном (гомосексуальном) выборе объекта любви, Фрейд добавляет идею о защитном обращении любовного побуждения с внешнего объекта на собственное Я, телесное, в том числе и даже в первую очередь. Это становится очевидно, за- мечает Фрейд, при любом заболевании даже соматического происхождения, когда весь инте- рес сосредотачивается вокруг болезни или больного органа, а всё остальное утрачивает цен- ность. Было бы большим упрощением считать нарциссизм истинной любовью к себе; чувст- ва, по видимости, цельные, на самом деле являются двойственными, раздвоенными: под мас- кой любви скрывается ненависть; адресованные себе, первоначально они были обращены Другому, но не были услышаны последним. Вот почему в дальнейшем потеря (реальная или мнимая), разочарование, разлука или смерть, принципиальная недоступность Другого в каче- стве объекта любви, заставляют боль, ярость и ненависть, адресованные Другому, в конце концов, возвращаться (как эхо) в измененном виде к самому себе. Поэтому самовосхищение, самолюбование или самовозвеличивание нужно понимать как рудименты восхищения Дру- гим, но в результате разочарования, вынужденно переадресованные самому себе. Иначе го- воря, любовь к себе – не подлинная и не чистая, а смешанная и окрашенная горечью разоча- рования в Другом и несущая в себе остатки не изжитых до конца печали и гнева, которые, будучи вторично обращенными на собственное Я, обладают скрытым, но мощным самораз- рушительным импульсом. Отсюда амбивалентное сосуществование (или чередование) глубо- кого пессимизма и мегаломании, самоуничижения и самовозвеличивания, отказа от всякой активности и фантазии о всемогуществе и богоизбранности; враждебности и страха близости, и всё это — из-за защитного избегания травмы повторной потери. Враждебность продолжает жить в насмешливо-презрительном отношении к миру, в недоверии, изредка и конвульсивно сменяющихся краткими вспышками холодной страсти или смутной неопредмеченной лю- бовной тяги. Таким образом, любовь к себе — лишь кажимость, на деле она предстаёт как вынужденная мера, по природе своей являясь защитно-компенсаторным ответом на первич- ное отвержение со стороны Другого.
Аргументы, подтверждающие правдоподобие этой догадки, Фрейд, и его последовате- ли видели в стойком негативном сопротивлении «трудных пациентов» к развитию невроза перенесения, иными словами, к сильной и долговременной эмоциональной привязанности пациента к своему аналитику как замещающему объекту любви. В дальнейшем подобная бо

5
лезненная реакция стала трактоваться как проекция на терапевта навязчивого воспроизведе- ния младенческой травмы утраты «отзеркаливающего», то есть восхищенно-отзывчивого ма- теринского отношения, как сложившаяся в патогенных условиях структура хронически уяз- вимого к утрате Я (так называемая «хрупкая» и «дефицитарная» самоидентичность).
Сегодня идея о наличии непереносимого эксквизитного опыта утраты всё чаще вопло- щается в гипотезе о хронических и массивных издевательствах и насилии (нередко и сексу- альном), «пережить» которые возможно не иначе как только путём «девитализации» реаль- ного Я, его отчуждения и умерщвления и построении на его руинах патологически грандиоз- ного Я. Как мстительно, цинично и безжалостно высказалась героиня фильма Луи Малля
«Ущерб»: «Выжившие не останавливаются ни перед чем!»; и за свою «душевную смерть при жизни» они заставят заплатить, пускай и невиновного.
В истории психотерапии со времён З. Фрейда постепенно накапливался банк «тяжёлых случаев», неудач в психоаналитической терапии пациентов, современными исследователями обобщенно относимых к группе больных с пограничными личностными расстройствами, ку- да включается и нарциссизм. Их «пограничное» положение с точки зрения психиатрии озна- чает, что это душевное расстройство относится к более тяжелому, чем невроз, но менее тяже- лому, чем психоз, хотя может включать фрагменты и того и другого. Это трудно поддающие- ся любому виду лечения пациенты; они как бы бессознательно противятся излечению, не го- воря уже о «мозаичности» и полисимптомности самой картины болезни. Наряду с централь- ным расстройством — глубокой патологией личностной организации (расщепление и гран- диозность самоидентичности, примитивные защитные механизмы, фрагментарность объект- ных отношений и их репрезентаций), пациенты страдают от массивных осложнений со сто- роны сопутствующих расстройств — депрессий, фобий, аддикций, в силу чего проблематич- ным становится вопрос о так называемой «мишени» терапевтического воздействия — меди- каментозного или психотерапевтического.
Для психотерапевта нарциссы — это так называемые «трудные пациенты», резистент- ные к любому виду лечения — медикаментозного или психотерапевтического, душевный не- дуг которых коренится в их собственном человеческом личностном устройстве, любое, даже малейшее изменение которого они остро воспринимают как покушение на суверенное Я и даже более того — на самою жизнь.
Следует иметь в виду, что любой вид терапии сталкивается с противодействием и со- противлением со стороны нарциссического пациента, и чтобы понять парадоксальность и противоречивость подобных реакций, необходимо хотя бы кратко обрисовать основные пат- терны неосознаваемых интрапсихических конфликтов, проявляющихся в динамике отноше- ний пациента и терапевта на разных этапах терапевтического процесса. Первый из них, при- бегая к метафоре, мы назвали дилеммой «показаться или остаться невидимым для Другого», типичен для начального этапа терапии. Истоки подобной нерешительности пациента, кото- рый, отважившись обратиться за психологической помощью, прилагает затем поистине тита- нические усилия, чтобы ей сопротивляться, проистекают от утерянной в давнем прошлом ба- зовой защищенности, сменившейся тотальным недоверием. Неотложная потребность быть видимым Другим, конечно, по своему смыслу глубже ощущения чисто перцептивной нехват- ки Я в поле зрения Другого: «Ты меня в упор не видишь», — на самом деле расшифровыва- ется как «Я тебе не нужен, ты игнорируешь, не замечаешь, не любишь, недооцениваешь ме- ня». Сомнения в отношении «видимости-непроницаемости» (иными словами — колебания, касающиеся решимости обнаружить своё истинное Я перед лицом Другого или нет) по суще- ству являются сомнениями в способности значимого другого в безоговорочном восхищении, а отсутствие твердой убежденности в последнем заставляет прибегать к самомаскировке или отрицании присутствия Другого. Нарциссический пациент чаще всего избирает тактику иг- норирования или дискредитации Другого, в частности, психотерапевта, что находит выраже- ние в разнообразных формах бессознательного сопротивления терапевтическому сеттингу, в саботаже так называемого терапевтического договора.

6
Поскольку в силу определенных защитных искажений восприятия (прежде всего — проективной идентификации), пациент бессознательно «путает» черты, принадлежащие его собственной личности и личности другого человека, а образ присутствующего в актуальном настоящем терапевта смешивается со смутными пугающими воспоминаниями из далёкого прошлого, психотерапевтический процесс его гораздо сильнее пугает, чем привлекает. Неот- ложная нужда в Другом поэтому соседствуют со страхом сближения и жизненной необходи- мостью жёстко контролировать дистанцию и глубину общения с ним. В текущем процессе психотерапии такой пациент с одной стороны перенасыщает атмосферу взаимодействия ка- тастрофичностью собственных переживаний, а с другой — бессознательно проверяет эмпа- тию и «выносливость» терапевта, его способность снести «нечеловеческие» муки пациента без саморазрушения или ответной агрессии. Современный британский психоаналитик Вил- фред Бион назвал это требование, исходящее от пациента и обращенное терапевту, требова- нием послужить для него «контейнером». Иными словами, пациенту жизненно важно полу- чить доказательства, что, во-первых, терапевт всерьёз, «кожей» своей ощущает всю бедст- венность его состояния, а во-вторых, в отличие от него самого, он не настолько напуган и растерян, чтобы утратить самоконтроль, но, напротив, приняв состояние пациента, он спосо- бен, его смягчить, утишить и утешить, вселить надежду и уверенность, «что всё будет хоро- шо». Поскольку отношения «там и тогда» ассоциированы с эмоциональным опытом и образ- ами «насилия», «захвата» и симбиотического поглощения, пациент путём индукции депрес- сивного аффекта силится донести до терапевта острую нужду в качественно иных («идеаль- ных») отношениях, где бы надежная привязанность могла бы свободно сочетаться с подкон- трольностью, а потому — с безопасностью.
Профессиональная способность терапевта длительное время выносить фрустрации, стабильно сохранять уверенность и спокойствие, напрямую соприкасаясь с сильными транс- ферентными чувствами пациента, позволяет ему сберечь и возвратить «улучшенными» спроецированные отвергнутые аспекты Я пациента.
Если терапевтический процесс не прерывается внезапным выпадением пациента из те- рапии, то возникает маленькая надежда на возрождение самой его способности к сотрудни- честву с Другим. Возможно, результатом совместных усилий станет принятие своего рода договора о сотрудничестве («рабочего альянса») с общим «фокусом» видения перспектив те- рапии, а на этой основе удастся сформулировать (более или менее внятно) так называемый терапевтический запрос.
Если при работе с невротическими пациентами терапия просто не начинается, если от- сутствует запрос, то для нарциссического пациента именно возможность признать себя в ро- ли пациента знаменует существенный прогресс в терапии: обретение начатков мужества, от- крытия и принятия известной меры собственного несовершенства наряду с кредитом доверия терапевту.
Литература
1. Кохут Х. Восстановление самости. М.: Когито-Центр, 2002.
2. Кернберг О. Тяжелые личностные расстройства. М.: Класс, 2000.
3. Соколова Е.Т. Самосознание и самооценка при аномалиях личности. М.: МГУ, 1989.
4. Соколова Е.Т. «Где живёт тошнота?» — анализ случая из психотерапевтической практики // Мос- ковский психотерапевтический журнал. 1994. №.1. С. 86–100.
5. Соколова Е.Т.Изучение личностных особенностей и самосознания при пограничных личностных расстройствах. Базовые принципы и методы психотерапии пограничных личностных расстройств
// Е.Т. Соколова, В.В. Николаева Особенности личности при пограничных расстройствах и сома- тических заболеваниях. М.: Аргус, 1995.
6. Соколова Е.Т. Психотерапия: теория и практика. М.: Academia, 2002.
7. Соколова Е.Т., Чечельницкая Е.П. Психология нарциссизма. М.: Учебно-методический коллектор
«Психология», 2001.
8. Фрейд З. О нарциссизме // Я и Оно. Тбилиси, 1991.

7
Анализ подпорогового восприятия в исследовании депрессивных, тревожных и соматоформных расстройств

С.В. Квасовец*, А.В. Иванов*, Д.Д. Федотов**

*Государственный межотраслевой научно-технологический центр «Наука» МО РФ

**Федеральное управление медико-биологических и экстремальных проблем МЗ РФ

В настоящее время общемировые тенденции в изучении психических и поведенческих расстройств выдвинули на первый план проблему аффективных нарушений. В большинстве промышленно развитых стран за последние 40 лет отмечается неуклонный рост депрессивных состояний, которые к концу XX века приобрели характер
«большой эпидемии» и стали одной из глобальных проблем мирового сообщества. Больше 100 миллионов жителей Земли страдают депрессией. Проблема аффективных расстройств из чисто психиатрической превращается в общемедицинскую и даже социально-экономическую. Депрессия также занимает ведущее место среди причин затруднений в выполнении широкого круга социальных, производственных, семейных и личностных функций лицами трудоспособного возраста.
Данная работа, направленная на исследование возможностей практического применения системы анализа подпорогового восприятия в клинике психических расстройств непсихотического уровня, предпринята с целью изучения особенностей неосознаваемых психофизиологичеких механизмов у пациентов с «субсиндромальными» расстройствами настроения и тревожными расстройствами.
Методика анализа подпорогового восприятия основана на анализе вызванных потенциалов при предъявлении вербальных стимулов ниже порога осознания [1]. Показано, что семантические характеристики этих стимулов отражаются в показателях вызванной биоэлектрической активности мозга, которые могут быть использованы для анализа субъективных значений в их связи с мотивационной сферой, смысловыми образованиями, механизмами психологической защиты.
Целью настоящей работы являлась предварительная оценка возможностей применения метода анализа подпорогового восприятия для исследования психологических механизмов, участвующих в формировании депрессивной симптоматики.
2

Методика

Методика анализа подпорогового восприятия
Методика обследования основана на регистрации вызванной биоэлектрической активности при подаче звукового стимула (щелчок), который синхронизирован с зрительным предъявлением вербальных тестовых стимулов. Тестовые стимулы предъявляются на подпороговом уровне в режиме, сочетающем прямую и обратную маскировку. В качестве маски используются бессмысленные буквосочетания. Время экспозиции тестовых стимулов составляет 30 мс (t 1) и 50 мс (t 2).
Электроэнцефалограмма регистрируется монополярно в отведениях F3, F4, T3, T4, P3 и P4 по системе 10–20. Объединенные индифферентные электроды — на мастоидах. Общий электрод — на вертексе. Регистрируются движения глаз с целью устранения артефактов, связанных с морганием, горизонтальными или вертикальными движениями глаз.
Обработка вызванной активности осуществляется с помощью алгоритмов, позволяющих выделить вызванный потенциал при малом количестве усреднений и формализованно получить оценки его характеристик. Обработка проводится для каждого тестового стимула в отдельности как при малом (t 1), так и при большом (t 2) времени предъявления.
Полностью методика проведения процедуры, регистрации и обработки показателей описана в работе [1].
В результате обработки получаются следующие показатели, характеризующие каждый предъявлявшийся стимул:
F3_1, F4_1, T3_1, T3_1, P3_1, P4_1 — показатели, отражающие реакцию на стимул по каждому отведению при времени предъявления t 1.
F3_2, F4_2, T3_2, T3_2, P3_2, P4_2 — показатели, отражающие реакцию на стимул по каждому отведению при времени предъявления t 2.
По результатам обследования достаточно больших выборок (более 400 обследованных) для каждого из перечисленных показателей были вычислены нормативные значения, характеризующие среднее и дисперсию реакции на тестовые стимулы. С использованием этих данных результаты, получаемые в каждой индивидуальной процедуре обследования, нормируются.

Стимульный материал
В качестве стимульного материала использовались слова, относящиеся, во-первых, к различным сферам жизни пациентов (группы жена, муж, семья, работа, деньги и т. п.); во3

вторых, к личностным детерминантам, участвующим в формировании структуры
неосознаваемых установок (самооценка, отношение к смерти, отношение к сексу и т.п.); в- третьих, информация, специфичная для депрессивных расстройств (группы тоска, болезнь и т. п.).

Клинические данные
Основным инструментом получения клинических данных, использованных в исследовании, являлась анкета «Раннее выявление расстройств настроения, тревожных, невротических, связанных со стрессом и соматоформных расстройств в общемедицинской практике. Часть 1», разработанная Федеральным управлением медико-биологических и экстремальных проблем при МЗ Российской Федерации и специалистами клинической больницы № 85.
Анкета позволяет оценивать характеристики состояния, характерные для таких расстройств, как соматизация, депрессивный эпизод, агорафобия, генерализованное тревожное расстройство и специфический симптомокомплекс — так называемый синдром хронической усталости [5]. Результаты анкетирования переводились в количественную форму и использовались при проведении групповой обработки данных.
Кроме того, использовались данные субъективного и объективного анамнеза, предоставленные специалистами КБ 85.
Было обследовано 22 пациента с наличием непсихотических психических расстройств различной степени тяжести, из них 18 женщин и 4 мужчины.

Результаты и обсуждение
Значения показателей, полученных с помощью методики анализа подпорогового восприятия, коррелировались с данными примененного опросника. Результаты корреляционного анализа представлены в таблице 1 (приведены только показатели, имеющие достоверные корреляции с одним из параметров депрессивного состояния).

Таблица 1
Коэффициенты корреляции показателей методики анализа подпорогового восприятия с данными опросника. Достоверные корреляции выделены жирным шрифтом
Обозначения показателей см. в тексте. Соматизация Депрессивный Генерализов. Агорафобия Усталость
эпизод
тревога
Секс_T3_1 0,493 0,044 —0,563 —0,388 —0,174
Секс_P4_1 0,133 0,572 —0,480 —0,456 0,254
Деньги_T3_1 —0,162 0,513 —0,309 —0,251 0,291
Самооценка_F3_1 —0,286 0,568 —0,141 —0,173 0,470
4

Болезнь_F4_1 —0,667 —0,232 0,368 0,567 0,373
Болезнь_T4_1 —0,278 0,588 —0,362 —0,050 0,505
Болезнь_P4_1 —0,506 0,151 0,176 0,067 0,624
Боль_F3_1 —0,144 —0,593 0,567 0,333 —0,146
Боль_T4_1 —0,105 —0,065 0,588 0,056 —0,179
Страх_T4_1 —0,584 0,323 0,033 0,133 0,378
Страх_P4_1 —0,073 —0,068 0,015 —0,283 0,535
Работа_F3_1 0,549 0,182 —0,435 —0,666 0,079
Работа_F4_1 0,565 —0,078 —0,437 —0,283 —0,487
Работа_T3_1 0,438 0,200 —0,612 —0,446 0,074
Работа_P3_1 0,362 0,098 —0,451 —0,543 0,068
Муж(жена)_F3_1 0,099 0,309 —0,502 —0,456 0,208
Счастье_T3_1 —0,068 —0,611 0,357 0,339 —0,156
Тоска_F4_1 —0,598 —0,114 0,574 0,388 0,048
Тоска_T4_1 —0,028 —0,139 0,073 0,695 —0,530
Секс_F4_2 —0,217 —0,526 0,393 —0,050 0,276
Смерть_T4_2 0,089 —0,094 0,017 0,365 —0,525
Смерть_P4_2 —0,151 0,526 —0,277 —0,257 0,177
Деньги_T4_2 —0,511 —0,185 0,706 0,431 0,205
Деньги_P3_2 —0,543 0,075 0,469 0,206 0,308
Самооценка_F3_2 —0,410 0,033 0,299 0,684 —0,069
Самооценка_F4_2 —0,533 —0,159 0,578 0,445 0,140
Самооценка_T3_2 —0,086 —0,407 0,531 0,426 —0,317
Самооценка_P3_2 —0,236 —0,251 0,536 0,059 0,108
Самооценка_P4_2 —0,549 0,063 0,076 0,214 0,523
Болезнь_T3_2 0,463 0,170 —0,637 —0,730 0,350
Страх_P4_2 0,316 —0,036 —0,519 —0,202 —0,193
Работа_P4_2 —0,085 —0,284 0,540 0,414 —0,487
Счастье_P4_2 0,455 0,154 —0,151 —0,101 —0,621

Ранее было показано [2; 3; 4], что существуют характеристики, позволяющие оценивать семантику предъявляемых на подпороговом уровне вербальных стимулов в операциональных, объективных категориях, которые определяются принципами организации применяемой методики. Так, достоверное превышение (относительно усредненных нормативных данных) реакций на ту или иную семантическую информацию означает значимость конкретной проблематики для обследуемого. Достоверное уменьшение величины реакций также связано со значимостью информации, но означает, что субъективные переживания, обозначаемые определенными вербальными стимулами, подвергаются действию механизмов психологической защиты.
Анализ показателей в контексте времени экспозиции тестовых стимулов позволяет получить информацию об отнесенности той или иной психологической проблематики к уровням организации субъективного опыта — базовым, ядерным его структурам (при малом времени экспозиции) или более высоким, в большей степени связанным с сознанием, с социально-нормативными и категориально-логическими его основами.
5

Если с этих позиций проанализировать полученные результаты, то можно видеть,
что отдельные симптомокомплексы характеризуются различными паттернами реагирования.
Соматизация при малом времени экспозиции отрицательно коррелирует с такими семантическими категориями, как болезнь, страх, тоска. Это свидетельствует о значимости данной проблематики в базовой структуре субъективного опыта пациентов, и в то же время о том, что эти проблемы подвергаются интенсивному вытеснению. Акцентуированной является проблематика, связанная с работой. В то же время при более длительной экспозиции значимыми и вытесняемыми являются такие категории, как деньги и самооценка.
Синдром хронической усталости проявляется в крайней выраженности реакций на такие семантические группы, как болезнь, страх (при малом времени экспозиции). Доминирование этой проблематики и отсутствие признаков наличия эффективной психологической защиты, по-видимому, в определенной степени характеризуют специфику данного расстройства. При времени экспозиции t 2 вытесняется информация, связанная со смертью, счастьем, и акцентуируется информация, связанная с угрозой самооценке.
Генерализованное тревожное расстройство обнаруживает максимальное, по сравнению с другими клиническими характеристиками, количество достоверных корреляционных связей с показателями методики анализа подпорогового восприятия. Характерными здесь являются данные, отражающие в базовой структуре субъективного опыта значимость ожидания боли, при вытеснении информации, связанной с сексом, семейными отношениями и работой. При более длительной экспозиции информация, относящаяся к работе, угрозе самооценке, материальному положению, акцентуируется, в то время как переживания болезни, страха — вытесняются.
Депрессивный эпизод характеризуется выраженностью на уровне базовых личностных структур проблем, связанных с сексом, самооценкой, материальным положением, болезнью. По-видимому, это связано с конкретными условиями ситуации, которая спровоцировала развитие депрессивного состояния.
Агорафобия проявляется в выраженной психологической защите на проблематику, связанную с работой. Наряду с наличием другой депрессивной симптоматики (болезнь, тоска — при времени экспозиции t 1, болезнь, угроза самооценке — при времени t 2) этот факт свидетельствует о значимости данной проблематики, причем напряженность, существующая в данной сфере, вытесняется.
6
В целом, анализируя полученные результаты, можно говорить о том, что при времени экспозиции t 2, то есть при большей близости к осознанию, наиболее значимыми являются такие социально важные категории, как деньги, угроза самооценке. При этом, если у пациентов с выраженной соматизацией эти проблемы вытесняются, то в случае генерализованного тревожного расстройства, наоборот, они акцентуированы. Отметим, что, если на уровне t2 значимыми являются проблемы, связанные с болезнью, смертью, страхом — они, как правило, вытесняются. В этом, собственно, и проявляется функционирование защитных механизмов по мере приближения к порогу осознания.
При времени экспозиции t 1 каждая группа характеризуется выраженным специфическим паттерном реагирования. При соматизации это вытеснение информации, связанной с болезнью, при хронической усталости — наоборот, акцентуация этой информации. При депрессивном эпизоде — выраженная акцентуация реакций на проблематику, связанную с сексом, деньгами, угрозой самооценке. Таким образом, уже на уровне базовых структур субъективного опыта формируются системы отношений, определяющих характер депрессивной симптоматики.

Заключение
Метод анализа подпорогового восприятия направлен, в первую очередь, на то, чтобы оценивать наличие и качественные характеристики неосознаваемых установок в отношении различных смысловых образований, связанных с той или иной сферой жизни человека. Вместе с тем, не вызывает сомнения, что особенности такого рода установок связаны с состоянием, возникающим при развитии пограничных психических расстройств, в частности, депрессивной направленности. Поэтому представляет большой практический интерес задача нахождения таких критериев в структуре неосознаваемых отношений, которые позволили бы оценить наличие, степень выраженности и особенности депрессивного состояния, как с диагностической целью, так и с целью построения эффективной стратегии лечения.
Проведенное исследование было направлено на изучение возможности использования методики неосознаваемой диагностики в двух направлениях.
Во-первых, это задачи индивидуальной психодиагностики. Как следует из проведенных индивидуальных обследований пациентов с непсихотическими психическими расстройствами, практически во всех случаях имеется выраженная реакция на информацию, связанную с депрессивными переживаниями. Более того, удалось получить данные о содержательной структуре переживаний, связанных с наличием и,
7 возможно, развитием депрессивного расстройства. Эти данные могут быть использованы для проведения психотерапевтической работы с пациентами.
Во-вторых, задачей проведенного исследования являлась оценка возможности построения системы критериев, имеющих диагностическую направленность с точки зрения выраженности депрессивной симптоматики.
Каждая из составляющих депрессии имеет характерный паттерн неосознаваемого реагирования, что позволяет, с одной стороны, лучше понять психологические механизмы развития данных расстройств, а с другой — построить диагностические критерии для их оценки.
Следует отметить, что для использования методики анализа подпорогового восприятия как диагностического инструмента в отношении депрессивных расстройств необходимо проведение достаточно масштабных исследований, предполагающих значительно большие контингенты и объемы экспериментальных данных, чем имеется в настоящее время, однако, как мы полагаем, в настоящей работе показана принципиальная возможность такого подхода.

Литература
1. Квасовец С.В., Иванов А.В. Подпороговое восприятие вербальных стимулов и психосемантика: разработка методического подхода // Психол. журнал. 2001. № 5. С.

86–93.
2. Квасовец С.В, Иванов А.В., Бубеев Ю.А. Анализ подпорогового восприятия вербальных стимулов как инструмент психодиагностического исследования // Психол. журнал.

2002. № 3. С. 45–54.
3. Квасовец С.В. Иванов А.В. Восприятие неосознаваемой информации — нейропсихологический аспект // Тезисы конференции «А.Р. Лурия и психология ХХI века». М., 2002. С. 211–212.
4. Квасовец А.В., Иванов А.В., Бубеев Ю.А. Исследование неосознаваемых механизмов нарушений психической адаптации у участников боевых действий и лиц опасных профессий // Боевой стресс: стратегии коррекции. М.: Воентехиздат, 2002. С. 50–58.
5. Федотов Д.Д., Цека О.С. Депрессивные, тревожные и соматоформные расстройства в общемедицинской практике // Диагностика и лечение (пособие для врачей). М.: 2002. –

63 с.
ВРАЖДЕБНОСТЬ КАК ЛИЧНОСТНЫЙ ФАКТОР ДЕПРЕССИИ И ТРЕВОГИ

Введение


Н.Г. Гаранян, А.Б. Холмогорова, Т.Ю. Юдеева
Московский НИИ психиатрии МЗ РФ

Депрессивные и тревожные расстройства являются наиболее распространенными формами психопатологии. Многочисленные исследования нацелены на выявление факторов, предрасполагающих людей к этим заболеваниям. В различных исследовательских направлениях (таких как клиническая психиатрия, психодинамический и когнитивный подходы) представлены убедительные данные о том, что определенные личностные характеристики повышают риск заболеть депрессивными и тревожными расстройствами [15]. К таким личностным параметрам обычно относят межличностную зависимость, оральность, нейротизм, обсессивно— компульсивные черты, перфекционизм и экстернальность. В конце 90-х годов изучение личностной основы депрессии и тревоги приобрело большое практическое значение. Исследования последнего времени фиксируют тесную связь личностных качеств больных с эффективностью проводимого лечения
(фармако— и психотерапии), риском его преждевременного прерывания и высокой вероятностью хронификации болезни [20]. Личностные факторы депрессии и тревоги все чаще обсуждаются в контексте таких острых проблем, как резистентность к терапии и трудности рабочего альянса с пациентом.
В 1998 году нами представлена многофакторная психологическая модель депрессивных и тревожных расстройств, в которой интегрирован целый ряд макросоциальных, семейных, интерперсональных и личностных факторов [10]. В этой модели в качестве личностных факторов риска по данным расстройствам рассматриваются «перфекционизм» и «враждебность».
В настоящей публикации отражены результаты эмпирической проверки гипотезы о взаимосвязи враждебности и склонности к депрессивному и тревожному реагированию, относящейся к личностному уровню модели. В соответствии с современными научными представлениями под враждебностью в данной работе понималась устойчивая склонность индивида наделять социальные объекты негативными качествами (недоброжелательностью, высокомерием, презрительностью, равнодушием, желанием унижать других и т. д.) [6]. Основой гипотезы послужили: а) психоаналитические концепции, связывающие депрессию и тревогу с разными формами агрессии; б) эмпирические исследования агрессии при депрессивных расстройствах; в) собственный опыт психотерапевтической работы с пациентами.

Соотношение депрессии, тревоги и агрессии в психоаналитических концепциях
В течение нескольких десятилетий психоаналитическая теория рассматривала депрессию как «болезнь агрессивности» [6, с. 687]. Классическая работа З. Фрейда «Печаль и меланхолия», которую последователи назвали «несущей колонной психоаналитической теории депрессии» [6, с. 684], фиксировала четыре условия, необходимых для развития меланхолии: 1) наличие детской травмы — разочарования в раннем объекте привязанности или ранней утраты, которые создают предпосылки для определенного реагирования в последующем; 2) выбор объекта на нарциссической основе (видения в других скорее самих себя, чем отдельного человека при наличии очень сильной

1
привязанности); 3) мнимую или реальную утрату объекта либидо; 3) перенос гнева и ненависти на собственное «Я» (чувства, изначально адресованные разочаровавшему человеку, теперь переносятся на собственное «Я», точнее на ту часть «Я», в которой представлен интернализованный объект) [9]. Упреки и обвинения, изначально адресованные разочаровавшему объекту, теперь адресуются собственному «Я». Таким образом, агрессия помещается в центр динамических процессов у депрессивных пациентов. По мнению Ариетти и Бемпорад, понимание депрессии как «выражения аффекта по отношению к интроецированному объекту» создало совершенно новую, резко отличную от органических воззрений Э. Крепелина, модель болезни, акцентирующую психологические механизмы [12].
К. Абрахам предпринимал попытки проверить новую теорию на эмпирическом материале. Результаты его изысканий можно представить в виде следующих тезисов. 1). Депрессия связана с неудовлетворенными сексуальными желаниями: она возникает вследствие отказа от желанного, но недостижимого объекта, который не дает сексуального удовлетворения. 2) Центральный момент в депрессивной динамике — это глубокая амбивалентность, борьба любви и ненависти, сближающая депрессию с неврозом навязчивых состояний. Либидинозные и агрессивные импульсы сталкиваются друг с другом, парализуют активность человека и мучают его чувством вины. В отличие от больного навязчивостями, использующего в качестве защиты механизм вытеснения и ритуалы, больной депрессией проецирует свою агрессию на внешний мир: «Не я неспособен любить, не я ненавижу, это другие меня не любят и ненавидят». С помощью такой проекции больным удается сделать свое состояние более переносимым, поскольку осознание своей неспособности любить крайне мучительно. Отметим, что в наблюдениях Абрахама депрессивный больной наделяется глубокой враждебностью в современном понимании этого термина: он воспринимает других людей как отвергающих и ненавидящих. 3) Депрессии соответствует регрессия на оральную стадию развития либидо. Основу для такой регрессии создает особая история развития с опытом утрат (смерть родителя), разочарований в материнской любви и непереносимых фрустраций в самом раннем детстве. Столкновение со сходными межличностными обстоятельствами во взрослом возрасте оживляет инфантильную травму и сопряженный с ней конфликт любви-ненависти.
В концепции депрессии Ш. Радо рассматриваются интерперсональные процессы. По мнению этого автора, депрессивных людей отличает выраженная зависимость от другого человека в том, что касается удовлетворения их потребностей и самоуважения. Поэтому депрессивные часто развивают в себе особую способность располагать людей. Однако по мере обретения уверенности в отношениях, они становятся все более требовательными и агрессивными, что отталкивает от них партнера. После этого они впадают в другую крайность и начинают молить о прощении, развивая чувство вины и жалости к себе. Таким образом, в отношениях депрессивного с объектом любви Ш. Радо прослеживает особый стереотип: «враждебность-чувство вины-«падение на колени»». По мнению Ш. Радо, эта динамика восходит к очень ранним переживаниям
«ярости—голода—сосания». Он убежден в том, что ядро депрессии составляет желание быть кормленным матерью, что объясняет и описанную Абрахамом оральную фиксацию и стойкую потребность в поддержке и заботе со стороны других людей. Желательными для депрессивного становятся отношения, при

2
которых другой человек кормит его, «все ему дает», а он в ответ может контролировать и терроризировать его, что приводит к разрыву и утрате объекта. Последующая депрессия рассматривается Ш. Радо как процесс, направленный на возвращение любви нужного объекта. Этому интерперсональному процессу соответствует интрапсихическая борьба. После разрыва роль утраченного объекта принимает «Сверх-Я», которое критикует и наказывает депрессивного. Теперь «Я» ищет любви и прощения не со стороны внешнего, а интериоризированного в «Сверх-Я» объекта посредством аутоагрессии — через самообвинения и самонаказания [12].
Психоаналитически-ориентированные авторы находят подтверждение идеи о тесной связи депрессии и агрессии в судебной практике: криминальные действия нередко совершаются депрессивными людьми [6]. Обсуждаемые в судопроизводстве аффективные действия нередко связаны с длительным подавлением агрессии, за которым стоит, по мнению экспертов, депрессивная динамика переживаний. Это наблюдение согласуется также с практикой амбулаторной работы, показывающей, что у 48% больных «большой депрессией» (major depression) отмечаются вспышки интенсивного и неадекватного ситуации гнева [17].
Развитие психоаналитической теории привело к изменениям в понимании депрессии. Депрессия теперь рассматривается как болезнь «Я», при которой обращенная вовнутрь агрессия является возможным, но не обязательным явлением [5]. Тем не менее, эмпирические исследования, нацеленные на изучение феноменологии агрессии у депрессивных больных, ведутся до настоящего времени.
В учении З. Фрейда о тревоге и фобиях можно условно выделить два этапа [21]. На первом этапе тревога рассматривалась им как следствие вытесняемой, не находящей разрядки либидинозной энергии и враждебно- агрессивных импульсов. И то, и другое порождает в теле напряжение, которое в сознании трансформируется в тревогу. После создания учения о структурном, трехкомпонентном строении психики и учения об инстинктах тревога рассматривается З. Фрейдом как следствие конфликтов между различными психическими инстанциями — требованиями «Ид» и строгими императивами
«Сверх-Я», инстинктом жизни и инстинктом смерти. По Фрейду, фобия — это страх перед собственными внутренними пугающими импульсами и влечениями
(в том числе и агрессивными), обнаружение которых представляет внешнюю опасность. Поскольку этот страх ищет внешние мотивировки, возникают объектные фобии.
Один из аспектов учения Фрейда — связь тревоги и вытесненных враждебно-агрессивных побуждений — был развит в социальном психоанализе К. Хорни. Выделение и развитие именно этого аспекта было не случайно, а связано с конфликтными тенденциями современной культуры, которой присущи ориентация на успех, жесткая конкуренция и доминирование при ценности партнерства, приличного и доброжелательного поведения. По мнению К. Хорни, «враждебные побуждения разного рода образуют главный источник, из которого проистекает невротическая тревожность» [11]. Почему же вытеснение враждебности оборачивается страхом для человека? Потому что вытеснить враждебность означает для человека делать вид, что «все хорошо» и, таким образом, устраниться от борьбы, когда этого сильно хотелось или было необходимо. Вытеснение враждебности происходит, как полагает К. Хорни, если ее осознание невыносимо для человека по ряду причин: 1) в силу

3
противоречивости чувств — можно любить кого-то и нуждаться в нем, и в то же время испытывать к этому человеку враждебность; 2) в силу нежелания и страха увидеть те стороны собственной личности, которые порождают враждебность
— зависть, конкурентность и т. д.; 3) по причине высоких этических норм и жесткого «Сверх-Я».
Вытеснение враждебности имеет ряд последствий для человека: постоянное переживание смутной тревоги из-за наличия внутри опасного, взрывного аффекта, проекция собственных враждебных импульсов на внешний мир (человек полагает, что разрушительные побуждения исходят не от него, а от кого-то извне), чувство беспомощности и бессилия перед «непреодолимой» опасностью извне.
Отметим, что выдвинутые К. Хорни постулаты о ведущей роли враждебности в тревожном реагировании не получили достаточной экспериментальной проверки в клинико-психологических исследованиях. Исследования, проводившиеся на студенческих выборках, выявили тесную связь между склонностью к подавлению агрессии и отдельными формами страха, в частности, страхом неодобрения или наказания. Они не выявили связи между общей, диффузной тревожностью и подавлением агрессии [2].

Эмпирические исследования агрессии при депрессивных расстройствах
Предположение З. Фрейда и К. Абрахама о том, что депрессия является результатом интроекции гнева в ответ на утрату, подвергалось интенсивной проверке в 70–80 годах. Преимущественно изучалась феноменология гнева и агрессии у больных разными формами депрессии. Использовались два методических подхода: 1) исследование гнева и агрессии с помощью шкал, построенных на самоотчете; 2) изучение естественных коммуникаций депрессивных больных с помощью метода наблюдения.
В рамках первого подхода получены результаты, полностью подтверждающие ранние психоаналитические воззрения [см. фундаментальный обзор 18]. По сравнению со здоровыми испытуемыми, депрессивные больные характеризуются более интенсивным переживанием гнева. Одновременно для них характерно выраженное стремление подавлять гнев. Открытые проявления гнева отмечаются реже, чем в норме, или с той же частотой.
Данные исследований, проведенных при помощи метода наблюдений, полностью расходятся с вышеизложенными результатами. Тщательный анализ видеозаписи коммуникаций больных с супругом показывает: депрессивные пациенты проявляют в адрес партнера значительно больше открытой агрессии, чем больные, переживающие такой мощный стресс, как хирургическое вмешательство, и чем здоровые испытуемые [18].
Предпринимались попытки объяснить указанное выше расхождение результатов эмпирических исследований агрессии у депрессивных больных. Л. Голдман и Г. Хаага провели исследование с целью проверить — является ли это расхождение результатом: а) различий в применяемых методах
(самоотчет/видеорегистрация); б) различий в мишени агрессии (люди «в целом»/супруг). Состоящие в браке больные с диагнозами «большая депрессия» и «дистимия» заполняли два варианта опросника, тестирующего интенсивность субъективного переживания гнева, склонность к подавлению гнева, открытую экспрессию гнева. Первый вариант опросника был сфокусирован на супружеских отношениях, второй — на межличностных контактах в целом. Испытуемые заполняли также два аналогичных варианта опросника,

4
тестирующего страхи перед различными последствиями гневливой экспрессии. Результаты исследования показали, что депрессивные пациенты испытывают значимо более интенсивный гнев на партнера, чем здоровые испытуемые. При этом они характеризуются значимо более выраженной тенденцией к подавлению гнева. В группе пациентов отмечается также более интенсивный страх перед последствиями агрессии (как в общении с супругом, так и с другими людьми). Для них также характерна выраженная тенденция подавлять гнев (как в семейной жизни, так и в других видах общения) [16].
Тем не менее, данное исследование нельзя рассматривать как полностью объясняющее расхождения в экспериментальных данных, поскольку в нем использовался лишь один метод сбора информации — шкалы, построенные на самоотчете.
В отечественной клинической психологии также проводилось исследование психометрических показателей агрессии в группах больных эндогенной и реактивной депрессией с помощью шкалы Басса-Дарки и методики С. Розенцвейга [1]. Здесь также получены сложные и неоднозначные результаты. По данным опросника, больные характеризуются более высокими, в сравнении со здоровыми, показателями открытой (физической и вербальной) агрессии, враждебности и аутоагрессии (чувства вины). В то же время, тест Розенцвейга фиксирует у больных тенденцию подавлять агрессивные проявления, направленные на окружающих, и сдерживать активный поиск виновного в фрустрирующих и обвинительных ситуациях.
Суммируя эти данные, можно отметить следующее:
1) будущие исследования агрессии у депрессивных больных должны включать разные способы сбора информации (самоотчеты и наблюдение за естественными коммуникациями);
2) они также должны включать разные мишени агрессии (близких людей, членов семей, партнеров по работе, людей в целом);
3) перспективным представляется исследование личностных установок больных, стоящих за разными формами агрессии. Так, высокая интенсивность гнева может объясняться наличием негативных установок по отношению к другим людям (враждебностью), а склонность подавлять открытое проявление гнева — особыми установками относительно приемлемости и целесообразности проявлений агрессии в межличностных отношениях. Феномены такого рода изучены явно недостаточно.

Собственный опыт психотерапевтической работы с больными
С 1991 года мы ведем систематическую психотерапевтическую работу с больными депрессивными и тревожными расстройствами в рамках интегративного подхода, синтезирующего идеи и методы когнитивной, системной семейной и психодинамической терапий [4]. Мы установили, что многие пациенты происходят из семей с крайне драматичной историей, изобилующей стрессогенными жизненными событиями и обстоятельствами. Здесь нередки были случаи физического и эмоционального насилия. Родительские семьи больных характеризовались также особой идеологией, культивирующей недоверие к окружающему миру. В контексте данной публикации особый интерес представляют наши наблюдения, относящиеся к группе больных с тревожными расстройствами — паническим расстройством и агорафобией. Детальный анализ их автоматических мыслей и убеждений, а также наблюдение за их эмоциональными и поведенческими реакциями на

5
индивидуальных и групповых сеансах показал, что социальные страхи являются обязательным компонентом в структуре болезненных переживаний. Больные испытывают интенсивную боязнь стать объектом презрительного, насмешливого или равнодушного отношения — «Станет плохо, упаду, подумают — алкоголичка!», «Заметят, что мне плохо, отнесутся свысока, как к неполноценному», «Буду лежать, никто не подойдет. Никому ни до кого нет дела!» Прицельный расспрос больных показывает, что многие из них придерживаются особой картины социального мира. Они испытывают глубокое недоверие к другим людям и представляют их как склонных «не прощать слабости», реагировать на трудности и проблемы других злорадством и презрением, не готовых оказывать кому-либо помощь в силу равнодушия и эгоцентризма. Нетрудно понять, что эта картина мира как тотально враждебного заставляет больных существовать в перманентной тревоге. Концепция социального окружения как крайне критичного и недоброжелательного составляет, по нашим наблюдениям, основу когнитивной схемы больных социальной фобией.
Неудивительно, что значительная часть наших пациентов испытывала выраженные трудности межличностных отношений в форме частых конфликтов, разрывов, невозможности отыскать друзей и партнеров, подчас полного одиночества. Эти трудности служили одной из основных причин депрессивного состояния.

Методы исследования
Враждебность — личностная черта, крайне сложная для измерения. Большая социальная желательность дружелюбия и социальные нормы, осуждающие «злословие», блокируют ее вербальные проявления и препятствуют ее осознанию. На наш взгляд, она не поддается адекватному измерению с помощью шкал, основанных на самоотчете. Для проверки предположения о существовании враждебности в структуре личности больных депрессивными и тревожными расстройствами нами был сконструирован специальный проективный тест. Его основу составили высказывания пациентов, зарегистрированные в ходе психотерапевтических сеансов. В ходе выполнения теста испытуемым предлагается список из 14 утверждений, отражающих различные проявления доминантности, равнодушия, презрения к слабости. Примеры пунктов теста:
- «Я не уважаю людей, которые не способны справляться с трудностями».
- «Жизнь слишком трудна, чтобы можно было думать и заботиться о ком-то, кроме близких людей».
- «Когда я вижу слабости и неудачи других людей, это возвышает меня в собственных глазах».
Инструкция предлагает испытуемым представить, что они проводят анонимный опрос населения. Необходимо спрогнозировать его результаты, отметив в специальной графе — какой процент опрошенных согласился бы с данными утверждениями при условии, что их имя останется неизвестным. Величина этого показателя прямо пропорциональна выраженности негативных установок по отношению к другим людям — враждебности испытуемого. Испытуемые заполняли также симптоматическую шкалу шкалу SCL-90-R, хорошо стандартизированную в отечественной выборке испытуемых [8].

6
Испытуемые
С целью изучения взаимосвязи между враждебностью и симптомами депрессии и тревоги обследовались 3 группы испытуемых. Клиническую диагностику больных в соответствии с критериями МКБ-10 осуществляла кандидат медицинских наук Т.В. Довженко. Первую группу составили 65 больных депрессиями (50 женщин и 15 мужчин). Больные распределялись по диагнозам МКБ-10 следующим образом: депрессивный эпизод (25 человек), рекуррентное депрессивное расстройство (28 человек), хронические расстройства настроения (циклотимия, дистимия – 12 человек). Во вторую группу вошли 65 пациентов (44 женщин, 20 мужчин) с тревожными расстройствами: агорафобия с паническим расстройством (25 человек), социальная фобия (14 человек), генерализованное тревожное расстройство (6 человек), смешанное тревожно-депрессивное расстройство (19 человек). Большинство пациентов было в возрасте 20–35 лет. Контрольную группу составили здоровые испытуемые, соответствующие по демографическим характеристикам основным исследуемым группам. Группы больных значимо отличались от здоровых по показателям «депрессии» и «тревоги» симптоматической шкалы SCL-90-R.

Результаты
По результатам выполнения теста больными и здоровыми испытуемыми был проведен факторный анализ методом главных компонентов (помощь в статистической обработке данных оказывала кандидат математических наук М.Г. Сорокова). Было выделено три фактора.
1-й фактор, объясняющий 31% общей дисперсии, отражает видение других людей как доминантных и завистливых, «склонных возвышаться за счет принижения других людей» (3 пункта). 2-й фактор, объясняющий 32% общей дисперсии, отражает видение других людей как «презирающих слабость» (4-й пункта). 3-й фактор объясняет 34% общей дисперсии данных. Он отражает восприятие других людей как «холодных и равнодушных» (5 пунктов). Факторные нагрузки отдельных пунктов теста отражены в таблице 1.

Факторные нагрузки пунктов в тесте враждебности
1 фактор 2 фактор 3 фактор
Таблица 1

0,781
0,846
0,545

0,806
0,791
0,761
0,720

0,693
0,820
0,620
0,394
0,305
Результаты последующего кластерного анализа подтвердили результаты факторного анализа.
Подсчитывались следующие показатели: а) средние значения каждого выделенного фактора; б) суммарное среднее значение теста — общий показатель враждебности. Результаты сравнения групп испытуемых отражены в таблице 2.
Таблица 2
Показатели враждебности в группах больных депрессивными и тревожными расстройствами (в сравнении со здоровыми)
Параметры
Группы
1 фактор 2 фактор 3 фактор Общий показатель

7
М SD М SD M SD М SD
Депрессивные 35,8* 19,4 58,4** 19,3 55,9**
14,6
Тревожные 39,7** 19,4 57,7* 19,5 54,4*
17,3
Здоровые 33,3 17,1 43,7 19,9 50
13,1
51,1**
13,2
52,4**
13,8
41,1
12,3

M (mean) — среднее значение показателя (в %); SD — стандартное отклонение;
** — p < 0,01;
* — p < 0,05 (критерий Манна-Уитни).
Данные таблицы 2 фиксируют существенные различия между сравниваемыми группами по всем анализируемым параметрам:
Больные депрессивными и тревожными расстройствами характеризуются значимо более высокими общими показателями враждебности (р = 0,000 и р =
0,000, соответственно).
В группе больных депрессивными расстройствами наибольшие различия со здоровыми испытуемыми зафиксированы по показателям «видение других людей как презирающих слабость» и «видение других как равнодушных и холодных» (р = 0,05, р = 0,000).
В группе больных тревожными расстройствами максимальные различия со здоровыми испытуемыми отмечаются по параметру «видение людей как склонных возвышаться за счет принижения других» (р= 0.000).
Проводился корреляционный анализ показателей теста враждебности и показателей симптоматической шкалы SCL—90—R (таблица3).
Таблица 3
Корреляции показателей враждебности с симптоматическими показателями
 Шкалы
SCL—90
INT DEP ANX HOS PHOB GSI


Средний показатель враждебности


,272** ,280** ,199* ,227* ,268** ,274**

1 фактор ,343** ,299** ,205* ,321** ,296** ,270**
2 фактор ,124 ,132 ,171 ,076 ,120 ,175
3 фактор ,126 ,226* ,043 ,139 ,082 ,141

** — корреляция значима на 0,01 уровне (показатель Пирсона);
* — корреляция значима на 0,05 уровне;
INT — шкала интерперсональных затруднений SCL-90; DEP — шкала депрессии;
ANX — шкала тревоги;
НОS — шкала враждебности;
PHOB — шкала фобической тревоги;
GSI — общий показатель тяжести психопатологических расстройств.
Данные таблицы 3 демонстрируют наличие положительной корреляционной зависимости между общим показателем враждебности и показателями тревоги, депрессии и раздражительности, измеряемыми SCL-90- R. Установлена тесная связь враждебности с интерперсональными

8
затруднениями и общей тяжестью психопатологических расстройств. Выявлены корреляции и отдельных параметров враждебности: видение других людей как
«склонных возвышаться за счет принижения других» значимо коррелирует с депрессией, тревогой, раздражительностью, а также с наличием межличностных затруднений и общей тяжестью расстройств.

Обсуждение результатов
Проводимое нами исследование вписывается в широкий контекст работ, нацеленных на изучение роли враждебности и агрессии в различных заболеваниях. Его результаты полностью подтверждают исходную гипотезу о наличии враждебности в структуре личности больных депрессивными и тревожными расстройствами. Они свидетельствуют о том, что негативные установки по отношению к другим людям (склонность воспринимать их как доминантных, презирающих слабость, холодных и равнодушных) способствуют депрессивному и тревожному реагированию.
В когнитивной модели когнитивные схемы больных тревожными расстройствами характеризуются т.н. «негативной диадой»: представлением о себе как слабом и уязвимом, сочетающимся с представлением о мире как об опасном [13]. Полученные результаты позволяют дополнить эту диаду третьим существенным компонентом — представлением о других людях как отвергающих и не оказывающих поддержки. Базовые убеждения больных можно выразить формулой «Мир опасен, я слаб, люди враждебны и не окажут помощи».
Большой интерес представляет соотнесение описанных результатов с данными эмпирического изучения семейного контекста больных депрессивными и тревожными расстройствами [3]. Анализ семейной истории больных фиксирует существенно большее, по сравнению с семьями здоровых, число случаев жесткого обращения. Выявлены частые случаи алкоголизации в нескольких поколениях семей больных, сопровождающиеся брутальным поведением пьющих. В родительских семьях больных выявлен также особый стиль эмоциональной коммуникации, индуцирующий негативные чувства
(тревоги, недоверия к людям) и, одновременно, затрудняющий их переработку. Показано, что пациенты значимо чаще, чем здоровые испытуемые, становились объектом критики со стороны родителей. Эти данные убедительно объясняют происхождение глубинного недоверия к людям как процесса генерализации негативных ожиданий. Другим источником враждебности может стать проекция собственных нежелательных качеств (завистливости, холодности, культа силы) на других людей. Существенно, что враждебные установки определенным образом организуют поведение больных, вынуждая их конфликтовать с другими или дистанцироваться. Последствия этого поведения постоянно подтверждают исходные негативные представления по механизму
«самосбывающегося пророчества».
Важно отметить, что враждебные установки могут приводить к драматичным последствиям: а) осложнениям в межличностных контактах — изоляции и отсутствию необходимой социальной поддержки, что, в свою очередь, резко повышает риск эмоциональных расстройств; б) трудностям рабочего альянса в лечении, резко снижающим эффективность лечебных мероприятий [19].
Перспектива дальнейших исследований связана с уточнением психометрических свойств оригинального теста враждебности, проверкой

9
гипотезы с помощью других методик, изучением связи враждебности с разными формами агрессии и гнева, с уточнением роли враждебности в трудностях социального функционирования больных.
Литература
1. Абрамова А.А., Дворянчиков Н.В., Ениколопов С.Н., Чаянов Н.В., Андрющенко А.В., Никишова М.Б. Психометрические показатели агрессии в норме и у больных эндогенной реактивной депрессией // Клиническая психология. Материалы конференции памяти Б.В. Зейгарник. М., 2001. С.
15.
2. Бэрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. М., Харьков, Минск: Питер, 2001. С. 193.
3. Воликова С.В., Холмогорова А.Б. Семейные источники негативной когнитивной схемы при эмоциональных расстройствах // МПЖб. 2001. № 4. С. 49.
4. Гаранян Н.Г., Холмогорова А.Б. Интегративная психотерапия тревожных и депрессивных расстройств на основе когнитивной модели // МПЖ. 1996. №
3. С. 112.
5. Кохут Х. Восстановление самости. М.: Когито-Центр, 2002. С. 167.
6. Полмайер Г. Психоаналитическая теория депрессии // Энциклопедия глубинной психологии. М.: MGM-Interna, 1998. Т.1. С. 681.
7. Садовская А.В. Понятие враждебности. Основные направления и методы исследования. psychoogy.ru/omonosov/tesises/fk.htm
8. Тарабрина Н.В. Практикум по психологии посттравматического стресса. СПб., 2001.
9. Фрейд З. Печаль и меланхолия. Одесса: Госиздат, 1922.
10. Холмогорова А.Б., Гаранян Н.Г. Многофакторная модель депрессивных, тревожных и соматоформных расстройств как основа их интегративной психотерапии // Социальная и клиническая психиатрия. 1998. Т. 8. № 1. С.
94.
11. Хорни К. Невротическая личность нашего времени. М.: Прогресс, 1993.
12. Arietti G., Bemporad M. Depression. N.Y.: Internationa University Press. Р. 32.
13. Beck A.T., Emery G. Anxiety disorders and phobias. A cognitive perspective. N.Y.: Basic Books, 1984.
14. Batt S., Quinan D., Pikonis P. Impact of perfectionism and need for approva on the brief treatment of depression // Consut and Cin Psycho, 1995. V. 63. № 1. Р.
125.
15. Enns M., Cox B. Personaity dimensions and depression: Review and Commentary
// Canadian J Psychiatry, 1997. V. 42. № 3. Р. 1.
16. Godman L., Haaga D. Depression and the experience and expression of anger in marita and other reationships // Nerv and Ment Disease. V. 183. № 8. Р. 505.
17. Fava M. Aanger attacks in unipoar depression. Part 1: Cinica correates and response to fuoxetine treatment //Am. J Psychiatry. 1993. V. 150. № 9. Р. 1158.
18. Fedman L.A., Gotib H. Socia dysfunction // Symptoms of depression / Ed. By G
/ Costeo. 1993. N.Y.: Wiey. Р. 85.
19. Krupnick J., Sotsky S., Watkins J., Ekin I., Pikonis P. The roe of therapeutic aiance in psychotherapy and psychopharmacotherapy outcome: findings in the Nationa Institute of Menta Heath Treatment of depression coaborative research program // Consut Cin Psycho. 1996. V. 64. № 3. Р. 532.
20. Muder R. Personaity pathoogy and treatment outcome in major depression: A Review // Am J Psychiatry. 2002. V. 159. № 3. Р. 359.

10
21. Schur M. The Ego in anxiety // Drives, Affect, Behaviour / Ed. By Loewenstein R. N.Y.: Internationa University Press, 1953. Р.67.

11
1

СЕМЕЙНЫЕ ФАКТОРЫ ДЕПРЕССИВНЫХ РАССТРОЙСТВ
С.В. Воликова
Московский государственный психолого-педагогический университет

Наблюдения врачей — психиатров, психологов- консультантов, психотерапевтов позволяют говорить о том, что с каждым годом в мире, и в нашей стране в том числе, растет число людей, страдающих эмоциональными расстройствами. Депрессия — одно из наиболее распространенных психических расстройств в современном мире. Это заболевание не только разрушительно действует на человека, но и бросает вызов всей системе здравоохранения. Эпидемиологические исследования подтверждают эти наблюдения. По данным зарубежных и отечественных исследователей [5] число больных депрессией в цивилизованных странах колеблется сейчас в пределах 5–12% от общей численности населения и продолжает расти. Г. Каплан и Б. Седок отмечают, что вероятность развития униполярной депрессии составляет
20% у женщин и 10% у мужчин [3]. Д. Хелл в книге
«Ландшафт депрессии» отмечает, что депрессивные состояния переносит почти каждый пятый житель Земли
[7]. В США в 1990 году затраты на борьбу с депрессией составили 53 млн. долларов, что сравнимо с экономическим ущербом от таких заболеваний как рак, сердечно-сосудистые заболевания, СПИД. Растет число депрессивных расстройств и среди детей и подростков. Н.М. Иовчук и Г.З. Батыгина показали, что примерно 19% московских школьников страдали депрессией в той или иной степени [2].
Также распространены и другие эмоциональные расстройства. Например, по данным Ж. Шиньона [11] 15% населения США когда-либо страдали тревожными расстройствами. А.А. Чуркин и Л.И. Касимова выявляли распространенность тревожности и тревожных расстройств
2

на случайной выборке взрослых жителей Нижнего Новгорода, никогда не обращавшихся за психиатрической помощью. Они выяснили, что 11,6% из всех опрошенных постоянно чувствовали тревогу. Синдром социальной фобии выявлен у 4,5% респондентов, специфические фобии — у 7,4%, генерализованная тревога — у 6,1% обследованных. Это влекло за собой резкое снижение социальной и трудовой адаптированности этих людей [10]. Растет уровень тревоги и среди детей и подростков. По некоторым данным в нашей стране за одно десятилетие – с
80-ых по конец 90-х годов ХХ века — уровень тревоги вырос в 5 раз [4].
Именно поэтому исследование факторов, способствующих возникновению эмоциональных расстройств и влияющих на их протекание, определение мишеней психотерапевтических интервенций, вопросы профилактики остаются сегодня чрезвычайно актуальными.
Как отмечает Д. Хелл, раньше, изучая эмоциональные расстройства, исследователи пытались ответить на вопрос
«почему?», то есть установить линейную причину того или иного заболевания, найти некий фактор, ведущий к возникновению заболевания [7]. Это выглядело очень заманчиво. Однако, любое заболевание, в том числе и депрессия, сложно по своей природе и сути. Последнее время в науке ведущее место занимает биопсихосоциальный подход к изучению различных заболеваний. В отечественной психологии он нашел отражение в многофакторной модели тревожных, депрессивных и соматоформных расстройств, предложенной А.Б. Холмогоровой и Н.Г. Гаранян [8]. Эта модель включает следующие уровни изучения эмоциональных расстройств: 1) макросоциальный уровень
(социальные ценности и стереотипы, способствующие росту отрицательных эмоций и затрудняющие их переработку); 2) семейный уровень (особенности семейной системы, способствующие индуцированию, фиксации и
3

трудностям переработки отрицательных эмоций); 3) межличностный уровень (трудности в построении близких отношений с людьми и получении эмоциональной поддержки); 4) личностный уровень (личностные установки, способствующие негативному восприятию жизни, себя, других и затрудняющие самопонимание); 5) когнитивный уровень (когнитивные процессы, стимулирующие отрицательные эмоции и затрудняющие самопонимание); 6) симптоматический уровень.
При подготовке данной работы нас интересовал, прежде всего, семейный уровень.
С конца 40-ых годов ХХ века стали проводиться исследования, которые подтвердили наличие связи между особенностями семейных коммуникаций и психическим здоровьем. Первым направлением этих исследований было изучение семей больных шизофренией. Позже Лефф начал проверку подобных гипотез и в отношении больных эмоциональными расстройствами, в том числе и депрессивными расстройствами. С развитием семейной психотерапии интерес к особенностям семей разных групп пациентов только усиливался. Все чаще в работах стали приводиться данные о связи особенностей семейных дисфункций с развитием и течением различных заболеваний.
Значимость семейных факторов упоминается во многих работах, посвященных эмоциональным, в том числе и депрессивным расстройствам. Э.Г. Эйдемиллер и В. Юстицкис в своей книге «Психология и психотерапия семьи» [12] две большие главы посвятили особенностям семейного функционирования, которые могли быть источником психической травмы для личности, что в свою очередь ведет к эмоциональным расстройствам. Они отмечают, что отношения и в родительской, и в актуальной семье очень важны для человека. Изменения в одной из сфер семейной жизни ведет к изменению в других. Поэтому семья часто играет ведущую роль в формировании патогенных ситуаций и психических
4

нарушений. Особый вклад в психическую травму вносит устойчивая патогенная семейная дисфункция, превращающаяся в семейный стресс. Среди наиболее важных семейно-обусловленных травматизирующих состояний авторы называют четыре:
1) состояние глубокой семейной неудовлетворенности;
2) «семейная тревога» (тревога и ощущение беспокойства членов семьи);
3) семейно-обусловленное непосильное нервно-психическое и физическое напряжение;
4) чувство вины.
Также авторы выделяют совокупность способов, которыми семья может оказывать влияние на процесс травматизации человека:
- семья может делать человека чувствительным к травме, снижать его сопротивляемость, способность перерабатывать негативный опыт;
- семья может утяжелять и хронифицировать травму, затруднять ее ликвидацию. В таком случае новые травмы накладываются на уже имеющиеся и непроработанные;
- семья влияет на формирование индивидуальных способов противодействия травме.
Таким образом, семья в качестве источника психической травмы может выступать прямо и косвенно, например, затрудняя переработку негативных эмоций, а также делая человека более чувствительным к воздействию неприятностей.
Хотя интерес к семейному контексту эмоциональных расстройств велик, специальных психологических исследований по этой теме не столь много и основная их масса проведена за рубежом. На основе изученной литературы попытаемся выделить основные факторы риска по депрессивным расстройствам.

Эмоциональные расстройства у родственников депрессивных пациентов
5

Имеются работы, где приводятся убедительные данные, показывающие, что эмоциональное расстройство у матерей повышает риск заболевания депрессией у их детей. Так, T. Ферро и др. [18], обследовав матерей, приводящих своих депрессивных детей к психиатру, выявили, что большинство этих женщин сами страдали каким-либо эмоциональным расстройством: депрессией, паническим расстройством, генерализованным тревожным расстройством. Некоторые из этих матерей алкоголизировались. Суицидальные мысли или намерения имели 22% из опрошенных. Примечательно, что только треть матерей с психиатрическим диагнозом сами проходили лечение. Авторы делают вывод о том, что матерям, приводящим детей к психиатру по поводу депрессии, зачастую самим нужна помощь. Оказание подобной помощи может улучшить состояние как матерей, так и их детей. Также существуют исследования, которые показывают, что по сравнению с детьми здоровых родителей, потомки депрессивных родителей имеют значительно больший риск (в 2–3 раза) заболевания депрессией, а также устойчивые поведенческие и социальные проблемы.
Дж. Ф. Розенбаум, Дж. Бидерман и др. [26] провели исследование особенностей поведенческого и эмоционального функционирования у детей (от двух до шести лет), чьи родители страдали депрессивными или паническими расстройствами. Они выяснили, что, по сравнению с контрольной группой, дети больных родителей имели больше эмоциональных и поведенческих нарушений (меньше улыбались, хуже контактировали с окружающими и др.). Более выражены поведенческие и эмоциональные нарушения у детей, чьи родители страдали паническими расстройствами, депрессивное расстройство у родителей менее пагубно сказывается на детях.
Такие же закономерности относительно связи аффективных расстройств у ребенка и его родителей выявляется в более широких исследованиях, посвященных
6

различным аспектам семейного контекста депрессивных расстройств.
Дагган, П. Шам и др. [17] выявили, что аффективные расстройства, психозы, суицидальные намерения, госпитализации, в том числе и из-за депрессивных расстройств у родственников коррелировали с затягиванием лечения депрессии у обследованных пациентов. Эти же авторы вообще подчеркивали важность семейной истории в прогнозировании выхода из депрессивного состояния и последующих приступов. Дж. Скотт, В. Баркер и Д. Экклстон [28] изучали факторы хронификации депрессии. Среди прочих одним из важных факторов хронификации состояния явилось наличие аффективного расстройства у родственников первого порядка. Кроме этого важную роль в хронификации депрессии играют семейные стрессы, а именно смерть или серьезное заболевание одного или нескольких ближайших родственников. Связь депрессии и хронификации депрессии с потерями родственников объяснима, так как эти события очень значимы для человека. Смерть или тяжелая болезнь отнимает у пациента важный источник поддержки или ослабляет связи с другими родственниками. Таким образом, мы видим, что наличие эмоционального расстройства у ближайших родственников пациента не только влияет на развитие депрессивного расстройства, но и способствует его хронификации. Однако исследования только этого фактора не проясняют механизмов заболевания потомков лиц с аффективной
патологией.
Необходимо привести результаты исследования и других факторов.

Сексуальное и физическое насилие

Ш. Деклан [16], обследовав 435 детей до 18 лет с различными психическими, в том числе и депрессивными, расстройствами, пришла к выводу, что основными
7

травмирующими событиями, пережитыми этими детьми, были: развод родителей, смерть одного из родителей, жестокое обращение (в том числе и сексуальное насилие).
59% детей имели в анамнезе хотя бы одно из этих стрессовых событий; 13% — два события; а 2,5% — все три события. Автор особо отмечает, что дети, пережившие смерть родителя или жестокое обращение без сексуального насилия, нуждались в более длительном лечении, чем дети после развода родителей. Результаты лечения детей, подвергшихся сексуальному насилию, были значительно хуже, чем результаты лечения детей, переживших смерть родителей. Таким образом, для обследованных детей сексуальное насилие было более отягощающим фактором даже по сравнению со смертью родителей.
Вообще сексуальное насилие, пережитое в детском возрасте, является важным предиктором депрессии во взрослом возрасте. Имеется несколько интересных работ, исследующих данную тему. Так, приводятся [30] данные по Западной Европе и США, согласно которым одна из 6–8 девочек переживала сексуальное насилие несколько раз в жизни, в том числе от членов своей семьи и от ближайшего окружения. Случаи сексуального насилия выявляются с трудом, так как многие пациенты стесняются признаваться в этом. Выявляемые случаи позволяют говорить о четырехкратном повышении риска развития депрессии во взрослом возрасте, если девочка пережила сексуальное насилие [14]. Также у данной группы пациентов повышается риск развития суицидального поведения. Травматические последствия пережитого сексуального насилия изучались в сочетании с другими травмирующими событиями. Так, например, Бифалко и др. [13] показал, что сексуальное насилие в сочетании с недостатком родительской заботы, надежно связаны с наступлением депрессивного расстройства во взрослом возрасте. Дж. Хилл, А. Пикклз и др. [21] выявили, что сексуальное насилие в сочетании с недостатком
8

родительской заботы, пережитые в детстве, коррелировали с дисфункциональными отношениями с противоположным полом, а также с депрессией в возрасте с 21 до 30 лет. Важно отметить, что сексуальное насилие является очень мощной травмой. Даже удовлетворительные близкие отношения не ослабляют риск развития депрессии, если в детстве имело место сексуальное насилие. Удивляют данные, полученные Ч. Хейм, М. Оуэнз [20]. Они изучали влияние пережитого сексуального насилия на биохимические процессы пациента. Выявился механизм, согласно которому сексуальная травма изменяет химические процессы в организме ребенка, что в дальнейшем приводит к депрессии. В связи с этим авторы считают, что необходимо как можно более раннее выявление и лечение (в том числе и медикаментозное) последствий от пережитого сексуального насилия. Таким образом, по их мнению, можно избежать возможных депрессивных расстройств в более взрослом возрасте, а также препятствовать хронификации депрессии.

Детско-родительские и супружеские дисфункции

Другой группой важных предикторов депрессии являются детско-родительские отношения. Сюда входят, главным образом, пренебрежение и эмоциональное отвержение со стороны родителей, ранняя сепарация, недостаток родительского тепла, супружеские проблемы, наркомания и алкоголизм родителей.
Исследование связи недостаточного родительского функционирования и депрессии начались давно. Уже в работах Абрахама содержится положение о том, что недостаток тепла и заботы, сверхконтроль связаны с развитием депрессии в дальнейшем. Однако, у многих исследователей, работающих с данной группой больных, возникал вопрос, насколько объективны предоставляемые
9

пациентами отчеты о детстве, об отношениях с родителями, не является ли мрачное преподнесение детских переживаний одним из проявлений их диагноза. Изучению данной проблемы посвящена работа Дж. Готлиба, Дж. Маунта и др. [19] провели надежное лонгитюдное исследование, и пришли к выводу: восприятие и воспоминание о гиперопеке, контроле, недостаточной родительской заботе не меняется в зависимости от изменения состояния пациента. Кроме этого, исследователи проследили динамику состояния депрессивных женщин. Выявилась важная закономерность: через 30 месяцев ремиссия не наступала только у тех женщин, которые отмечали низкий уровень материнской заботы и высокий уровень гиперопеки.
Среди современных можно указать исследование К. Кендлера и др. [22]. Один из выводов, который они сделали, был о том, что имеется связь между родительским отвержением в детстве и развитием депрессии во взрослом возрасте. Другие исследователи также обнаружили связь между недостатком материнской заботы и развитием депрессии [24].
Супружеские проблемы родителей, например, разводы, а также другие супружеские дисфункции, повышают риск развития депрессии у ребенка с возрастом. Однако указанные выше исследования были посвящены проверке связи депрессии с одним или двумя факторами. Попытку комплексной проверки факторов риска предприняли Садовский, Угарт, Колвин и др. [27]. В этом лонгитюдном исследовании приняло участие 1142 ребенка из 1132 семей. Это исследование проводилось в течение 20 лет. Анализ истории семейной жизни позволил разделить всех участников исследования на две группы: «имеющих семейные проблемы» и «беспроблемных». Выявились основные факторы, повышающие риск развития депрессии:
1) социально-экономические проблемы родителей;
2) перенаселенность (когда большое количество членов семьи и других людей проживает в одной квартире);
10

3) недостаточная материнская забота о ребенке;
4) соматическое заболевание у родителей.
Обработка данных показала, что в «беспроблемной» группе депрессией во взрослом возрасте (30–33 года) заболело
3,5% мужчин и 11% женщин, а в группе с семейными проблемами — 23,5% мужчин и 32% женщин. Для женщин наибольшим фактором риска было сочетание недостаточной материнской заботы и плохого физического ухода за ребенком. Для мужчин фактором риска было сочетание социально-экономических проблем родителей и супружеских дисгармоний (в частности, непостоянство, неустойчивость брака). Выводы Садовского и др. согласуются с результатами проведенных ранее исследований. Например, исследование Кадорета и др. [15] выявило связь депрессии во взрослом возрасте у усыновленных мужчин с наличием соматического заболевания и социально-экономическим статусом их приемных родителей.
Некоторые отечественные авторы [1; 6] также указывают на высокий уровень конфликтов, гиперопеку в семьях детей с эмоциональными расстройствами.
Таким образом, из сказанного выше видно, что всевозможные дисфункции детско-родительских отношений (недостаток материнской заботы, плохой уход за ребенком, гиперопека и сверхконтроль и др.), а также различные супружеские дисфункции, социально- экономические проблемы родителей воздействуют на ребенка и в дальнейшем повышают риск заболевания депрессией. Этот вывод находит подтверждение даже в генетических исследованиях.

Сочетание семейных и генетических факторов

Пайк и Пломин [25], изучая генетические факторы риска по депрессивному расстройству у подростков, пришли к выводу о том, что немалый вклад в развитие депрессии вносят отношения с матерью и ее поведение по
11

отношению к ребенку. Подростки, являющиеся объектом выраженного негативного отношения со стороны матери, по сравнению с сиблингом обнаруживают высокий риск заболевания депрессией независимо от генетических и общих семейных средовых факторов.
Дж. Зильберг, М. Раттер и др. [29], обследовав 184 пары девочек, пришли к выводу, что стрессовые жизненные события точно влияют на развитие депрессивного расстройства даже у тех пар, у которых генетический риск по депрессии был разный. Влияние генетических факторов также усиливается у тех девочек, которые пережили различные стрессовые события. Опрос матерей этих детей выявил следующие факторы:
1) появление приемных братьев и сестер;
2) уход из семьи старших детей;
3) потеря работы отцом.
Кроме этого исследователи заметили, что стрессогенные события оказывали более выраженное влияние на тех девочек, чьи родители страдали каким-либо эмоциональным расстройством.
К. Кендлер и др. [23] сравнили риск заболеть депрессией у женщин, чьи сестры-близнецы страдали депрессией, и у женщин — сестер здоровых близнецов. Наряду с выводом о влиянии генетических факторов
(сестры депрессивных близнецов имели больший риск заболеть депрессией), они выявили, что женщины, которые пережили различные стрессовые события, в том числе и семейные, имели больший риск заболеть депрессией, даже независимо от генетической отягощенности.

Системный подход к изучению депрессивных расстройств

Из всего сказанного выше можно сделать вывод о том, что семейные факторы оказывают выраженное влияние на развитие депрессии. В качестве наиболее
12

значимых различные исследователи традиционно выделяют стрессогенные события в семье (сексуальное и физическое насилие, в том числе и от ближайших родственников, потерю работы родителями, смерть родственников и др.), тяжелые болезни родителей
(аффективные и соматические), дисфункции детско- родительских отношений, семейного воспитания
(гиперопека, повышенный контроль, отсутствие материнской заботы, плохой физический уход). Однако такой подход не объясняет механизмов развития депрессивных расстройств, их хронификации. Наиболее современным является системный подход к изучению депрессивных расстройств. Именно он может способствовать выявлению механизмов формирования не только подобной, но и других групп эмоциональных расстройств. Существуют различные взгляды на параметры семейной системы. А.Б. Холмогорова [9] предложила следующие параметры исследования семейных систем: 1) структура или квазипространственная организация семьи (иерархия или отношения доминантности — подчинения в семье, связь или квазипространственная близость членов семьи, границы с внешним миром, триангуляции или семейные треугольники, роли; 2) микродинамика или коммуникативный аспект (устойчивые паттерны или стереотипы взаимодействия, циркулирование информации в системе, метакоммуникация, стиль эмоциональной коммуникации в семье); 3) семейная макродинамика
(семейная история, семейный сценарий, цикл развития), 4) семейная идеология (семейные нормы, ценности, традиции, ритуалы, требования, ожидания).
В настоящее время в МНИИ психиатрии МЗ РФ в лаборатории клинической психологии и психотерапии под руководством А.Б. Холмогоровой проводится многофакторное исследование эмоциональных, в том числе и депрессивных расстройств. Хотелось бы
13

привести некоторые предварительные результаты этого исследования.
Обработка данных показала, что наиболее значимыми для пациентов являются стрессогенные события в нуклеарных семьях, чем в расширенных. В семьях депрессивных пациентов больше драк и других жестокостей, чем в норме. Ближайшие родственники депрессивных пациентов чаще алкоголизируются. Иногда можно говорить о семейном сценарии, когда в семье пил дед, отец и/или мать, а теперь пьет муж, а также его родственники. Кроме этого важно отметить специфику алкоголизации в депрессивных семьях. Алкоголизация в таких семьях часто связана с жестоким обращением по отношению к членам семьи
(то есть отец не просто напивался, но и бил и «гонял» жену и детей). В детских семьях пациентов было очень много родительской критики, а также индуцирования недоверия к людям. Актуальные семьи данной группы в целом более дисфункциональны, они менее гибкие, хуже адаптируются к новым условиям, отличаются трудностями обмена информацией, в них нарушено распределение ролей, отсутствует взаимная забота и игнорируются эмоциональные потребности друг друга, проявление контроля деструктивно, присутствует несогласованность норм и правил между членами семьи.
Все это, несомненно, способствует и формированию картины мира как угрожающего, опасного и непредсказуемого. У человека складывается представление о себе, как о слабом и беззащитном, хуже других способным справляться с жизненными сложностями. Такое представление о себе, о других и о мире является основой для плохого настроения.
Приведенные исследования позволяют наметить перспективные направления изучения семейного контекста депрессивных расстройств, а также определить мишени психотерапевтической работы с подобной
14

семьей (прежде всего дисфункциональные детско- родительские отношения, требования, предъявляемые к детям, отношения к эмоциям в семье, переработка тяжелых жизненных событий, выявление ресурсов и др). Литература
1. Захаров А.И. Неврозы у детей и психотерапия. СПб.: Союз,
1998.
2. Иовчук Н.М., Батыгина Г.З. Депрессии в школьной подростковой популяции // Российский психиатрический журнал. 1999. № 3. С. 37–40.
3. Каплан Г.И., Сэдок Б.Дж. Клиническая психиатрия. М.: Медицина. 1998. Т. 1. С. 317–318.
4. Прихожан А.М. Тревожность у детей и подростков:
психологическая природа и возрастная динамика. М.: МПСИ,
2000.
5. Ротштейн В.Г., Богдан М.Н., Долгов А., Regier D., Boyd J. Эпидемиология депрессий // Депрессии и коморбидные расстройства. М.: РАМН, 1997.
6. Спиваковская А.С. Профилактика детских неврозов. М.: МГУ,
1998.
7. Хелл Д. Ландшафт депрессии. М.: Алетейа, 1999.
8. Холмогорова А.Б., Гаранян Н.Г. Многофакторная модель тревожных, депрессивных и соматоформных расстройств // Социальная и клиническая психиатрия. 1998. № 1.
9. Холмогорова А.Б. Научные основания и практические задачи семейной психотерапии // Московский психотерапевтический журнал. 2002. № 1.
10. Чуркин А.А., Касимова Л.Н. Распространенность тревожных и фобических расстройств в популяции крупного промышленного города // Российский психиатрический журнал. 2000. № 3. С. 14–21.
11. Шиньон Ж. Эпидемиология и основные принципы терапии тревожных расстройств // Синапс. 1991. № 1.
12. Эйдемиллер Э.Г., Юстицкис В. Психология и психотерапия семьи. СПб.: Питер, 1999.
15

13. Bifuco A., Brown G.W., Ader Z. Eary sexua abuse and cinica depression in adut ife // British Journa of Psychiatry. 1991. V.
159. Р. 115–122.
14. Brown G.W., Morgan P. Cinica and psychosocia origins of chronic depressive episodes // British Journa of Psychiatry. 1994. V. 165. Р. 447–456.
15. Cadoret R.J., Troughton E. et a. Eary ife psychosocia events and adut affective simptoms. In Straight and devious pathways from chidhood to aduthood (eds. Roins L. and Rutter M.). Cambridge: Cambridge University Press. Р. 300–313.
16. Decan Sh. Dyads and triads of abuse, bereavement and separation: a survey in chidren attending a chid and famiy center // Irish Journa Psycho. Med. 1998. V. 15. № 4. Р 131–134.
17. Duggan C., Shamp et a. Famiy history as a predictor of poor ong
— term outcome in depression // British Journa of Psychiatry.
2000. V. 157. № 3. Р. 375–379.
18. Ferro T. et a. Screening for depression in mothers bringing their offspring for evauation or treatment of depression // American Journa of Psychiatry. 2000. V. 157. № 3. Р. 375–379.
19. Gotib J.H., Mount J. et a. Depression and perception of eary parenting: a ongitudia investigation // British Journa of Psychiatry. 1998. V. 152. № 5. Р. 24–27.
20. Heim Ch., Owens M.J. Roe of eary adverse ife events in the patogenesis of depression // WPA Buetin on depression. 2001. V.
5. № 22. Р. 3–7.
21. Hi J., Pickes A. et a. Chid sexua abuse, poor parenta care and adut depression: evidence for different mechanisms // British Journa of Psychiatry. 2001. V. 179. Р. 104–109.
22. Kender K.S., Kesser R.C. et a. The prediction of major depression in women: toward on integrated mode // American Journa of Psychiatry. 1993. V. 150. Р. 1139–1148.
23. Kender K.S., Kesser R.C. et a. Stressfu ife events, genetic iabiity and onset of an episode of major depression // American Journa of Psychiatry. 1995. V. 152. Р 833–842.
24. Oakey Brown M.A., Joyce P.R. et a. Adverse parenting and other chidhood experience as risk factors for depression in women aged
16

18–44 years // Journa of Affective Disorders. 1995. V. 34. Р. 13–
23.
25. Pike A., Pomin R. Importance of nonshared environmenta factors for chidhood and adoescent psychopathoogy // Journa American Academy Adoescent Psychiatry. 1996. V. 35. № 5.
26. Rosenbaum J.F. et a. A controed study of behaviora inhibition in chidren of parents with panic disorder and depression // American Journa of Psychiatry. 2000. V. 157. № 12. Р. 2002–
2010.
27. Sadowski H., Ugarte B., Kovin J. et a. Eary ife famiy disadvantages and major depression in aduthood // British Journa of Psychiatry. 1999. V. 174. Р. 112–120.
28. Scott J., Barher W.A., Ecceston D. The newcaste chronic depression study. Patient characteristics and factors associated with chronicity // British Journa of Psychiatry. 1998. V. 152. Р. 28–33.
29. Siberg J., Rutter M. et a. Genetic moderation of environmenta risk for depression and anxiety in adoescent girs // British Journa of Psychiatry. 2001. V. 179. Р. 116–121.
30. WPA Buetin on depression // 2001. V. 5. № 22. Р. 2.
Социальная поддержка и психическое здоровье

А.Б. Холмогорова, Н.Г. Гаранян, Г.А. Петрова

Московский государственный психолого-педагогический университет

В последние десятилетия появляется все больше исследований, подтверждающих био-психо-социальную природу психических расстройств. В соответствии с этим современная научная и практическая работа в сфере психического здоровья проводится, как правило, на основе био-психо-социальной модели [3; 5; 6; 7; 9]. В рамках этой модели социальные факторы долгое время рассматривались и изучались прежде всего как стрессовые, провокационные, однако, начиная с 70–х годов ХХ века все более пристальное внимание исследователей привлекает новый, прямо противоположный аспект социальных воздействий — их буферная или превентивная роль, выражающаяся в снижении негативного влияния жизненных стрессов и способствующая сохранению психического благополучия. Собственно, еще в 20-е годы ХХ века создатель метода психодрамы и основоположник групповой психотерапии Я. Морено обратил внимание на важную роль благоприятного социального окружения как в психическом, так и в физическом здоровье. Будучи молодым врачом в лагере беженцев во время первой мировой войны, «Морено был поражен, насколько по-разному были выражены у них недуги, нередко проявлявшиеся в вегетативных симптомах, которые сегодня мы бы назвали психосоматическими. Он наблюдал, что более благополучные делили, как правило, свои бараки с родными, старыми знакомыми или новыми друзьями, тогда как в хибарах его постоянных пациентов в порядке вещей были раздражение, натянутые отношения и склоки» [4]. Мысль, что внимание друзей помогает преодолеть боль, высказанная еще Плутархом и ставшая одной из главных в концепции Морено, в последние десятилетия легла в основу широкой практики, направленной на охрану психического здоровья. Представители службы психического здоровья давно осознали, что социальные сети пациента важны для его здоровья и выживания, однако, «система поддержки» как рабочее понятие вошло в обиход, благодаря исследованиям семьи в 50-е годы ХХ века. В это же время антрополог Барнс разработал способ измерения различных параметров того, что он назвал
«социальными сетями» или системой социальных связей людей, населяющих небольшой островной округ в Норвегии. Позднее инструмент, разработанный Барнс и различные его модификации стали использоваться для выяснения вопроса о том, насколько важно поведение членов социальной сети для здоровья пациента.
В наше время исследования социальной поддержки активно ведутся в рамках социальной психиатрии [16]. Такие известные исследователи как Б.С. и Б.Р. Доренвенд [20], а также Г. Броун и Т. Харрис [11] пришли к проблеме социальной поддержки, изучая связь между жизненными стрессами (stressfu ife-events) и психическими нарушениями. Они исследовали социальную поддержку, чтобы понять, почему при наличии стрессов у одних возникают психические заболевания, а у других
— нет. Так называемая стресс-буферная модель социальной поддержки была также инспирирована сообщениями Д. Кассела. Он развил гипотезу, что благоприятное социальное окружение повышает резистентность к биологическим вредностям (таким, как инфекции) и к психологическим стрессам [17].
Социальная поддержка фактически представляет собой систему непрофессиональной помощи в профилактике и лечении психических расстройств, поэтому внимание к ней и ее стимуляция начинают занимать все большее место в современной психиатрии.

1
Почему проблемы социальной поддержки приобретают такую остроту и популярность именно сейчас? Думается, что это во многом связано с распадом традиционных семейных и клановых структур, а также возрастающей ценностью индивидуальности, что при конкретном воплощении оборачивается нередко все большей изоляцией людей друг от друга. Исследования последних лет показали, что такое серьезное психическое заболевание, как шизофрения, протекает для больного благоприятнее в условиях неиндустриальных, слабо экономически развитых стран. Поначалу это кажется особенно странным, так как в экономически развитых странах система профессиональной помощи несравненно лучше организована. Вместе с тем, исследователи отмечают, что в индустриальных странах такие больные оказываются в большей социальной изоляции, и болезнь, как правило, приводит к резкому крушению их социальной сети и прежнего социального положения. Авторы обзора предполагают, что система естественной социальной поддержки оказывается более важной для течения болезни, чем система профессиональной поддержки. Как бы там ни было, современная социальная психиатрия во многом построена на создании и развитии систем социальной поддержки с целью реабилитации больных [3].
С понятием «социальная поддержка» в психологию и психиатрию вошла новая влиятельная концепция. Благодаря этой концепции, био-психо-социальная модель получает дальнейшее развитие и конкретизацию. Происходит также коррекция и развитие психологических и биологических теорий психических расстройств, центрированных на индивиде. Однако систематическое научное изучение защитной роли социальных связей в психическом и физическом здоровье начинается лишь в 80-е годы ХХ века. Именно в это время отмечается бурный рост исследований роли социальной поддержки для здоровья и эмоционального благополучия человека. Число аннотированных публикаций по этой тематике возрастает в два раза с 1982 по 1989 годы и достигает 3000 названий.
Социальную поддержку человек получает прежде всего от своего ближайшего социального окружения — родственников, друзей, знакомых. Разные авторы выделяют разные виды социальной поддержки, здесь нет единства взглядов. Авторы известного опросника социальной поддержки Г. Зоммер и Т. Фюдрик предлагают выделять следующие ее виды: 1) эмоциональная, связанная с переживанием позитивного чувства близости, доверия и общности; 2) поддержка при решении проблем: возможность обсуждать проблему, получать нужную информацию, ободрение и обратную связь о собственном поведении и переживаниях; 3) практическая или материальная поддержка: деньги или вещи, помощь в выполнении тяжелой работы или другая практическая помощь, освобождение от нагрузок; 4) поддержка в форме социальной интеграции: включенности в определенную сеть социальных интеракций, в рамках которых отмечается совпадение ценностей и представлений о жизни; 5) поддержка в виде стабильности отношений, дающей чувство уверенности в них и чувство доверия [40].
В силу методических трудностей представляется практически невозможным объективное изучение количества и качества разных видов поддержки, исследователи вынуждены полагаться на самоотчет человека о получаемой им поддержке. Поэтому принято говорить о воспринимаемой социальной поддержке, которая, собственно, и становится предметом изучения в исследованиях. Вместе с тем, воспринимаемая и реально получаемая поддержка — это разные вещи и их следует различать. Так, человек может низко оценивать получаемую поддержку в силу своей требовательности и эгоцентричности, или же, напротив, он может сильно преувеличивать обширность своих контактов и количество поддержки в силу желания выглядеть благополучным.
Социальная поддержка, таким образом, — это результат социальных отношений и социальных интеракций и их когнитивно-эмоциональной переработки. В какой мере эта переработка реалистична, можно прояснить только в сравнении с более объективными данными о социальных интеракциях и впечатлениями других участников интеракций.

2
Существующие инструменты оценки уровня социальной поддержки (например, уже упомянутый опросник Зоммера и Фюдрика) пытаются снизить субъективность оценки за счет очень конкретных вопросов типа: «Если вы надолго уезжаете из дома, можете ли вы попросить кого-то поливать Ваши цветы?»
Однако практически все авторы отмечают значительные методические трудности в изучении социальной поддержки и ее роли в психическом здоровье. Хотя абсолютное большинство исследований указывает на прямую статистически значимую корреляцию между воспринимаемой поддержкой и уровнем психического и физического здоровья, эта связь, безусловно, не является абсолютно однозначной. Так, в целом ряде случаев чрезмерная поддержка может превращаться в фактор дезадаптации, препятствующий развитию самостоятельности (этот феномен зафиксирован в понятии гиперпротекции). Парадоксальным образом, лучшая помощь в этой ситуации — уменьшить количество поддержки (вспомним знаменитый афоризм: «Спасибо всем, кто отказал нам в помощи»).
Вместе с тем в современных руководствах по психиатрии и клинической психологии тезис о том, что социальная поддержка ведет к повышению ощущения благополучия и улучшению здоровья, считается практически доказанным. Существуют различные предположения и модели для объяснения этой связи. При этом акцент делается преимущественно либо на эмоциональных механизмах, либо на когнитивных, либо на важности интеракций самих по себе: 1) аддитивная модель абстрагируется от негативных и стрессогенных социальных влияний и рассматривает социальную поддержку как способ удовлетворения базовых потребностей человека в близости и сопринадлежности, наличии определенного места и определенной удовлетворяющей его роли в межперсональных отношениях; 2) модель щита рассматривает социальную поддержку как защиту от негативных нагрузок, в том числе в социальных контактах, а также источник помощи в стрессовых ситуациях; 3) интерактивная когнитивная модель Р. Лазаруса рассматривает социальную поддержку как стрессовый буфер. Согласно этой модели, позитивное влияние поддержки на психическое здоровье ощущается лишь при высоком уровне стрессов путем повышения самооценки, позитивной переоценки стрессовых ситуаций и своих способностей справляться с ними; 4) согласно другой модели, главный механизм действия социальной поддержки — сдвиг баланса негативных и позитивных эмоций в сторону позитивных, так как социальная поддержка увеличивает общее количество позитивных переживаний, что позволяет успешнее справляться с негативными переживаниями; 5) с точки зрения авторов этой статьи, социальная поддержка повышает уровень психического здоровья в том числе потому, что связана с интенсивными и позитивными межличностными контактами, которые позволяют лучше понимать себя и других, а значит косвенно способствуют лучшей саморегуляции и развитию социальных навыков, формированию и поддержанию позитивной картины мира и позитивной самооценки.
В качестве наиболее важных для психического здоровья разные авторы выделяют следующие аспекты социальной поддержки: 1) доступность, которая связана с общим ощущением человека, что если что-то случится или будет тяжело, есть кому разделить с ним эти трудности; 2) общая удовлетворенность человека получаемой им поддержкой;
3) реципрокность или взаимность оказываемой поддержки; 4) частота и регулярность. Понятие социальной поддержки тесно связано с понятием «социальной сети». Под
социальной сетью понимается ближайшее социальное окружение больного, которое представляет собой основный источник реальной или потенциальной поддержки.
Социальная сеть имеет ряд параметров, которые исследуются с помощью специально разработанных опросников. К основным характеристикам социальной сети относится размерность, определяемая по общему числу входящих в нее людей. Для того, чтобы определить размер социальной сети, обычно задаются вопросы типа «Кто может присмотреть за Вашей квартирой и полить цветы в Ваше отсутствие?», «У кого

3
Вы можете занять в долг крупную сумму денег?», «С кем Вы можете обсудить свои личные проблемы?» и т. п. Затем подсчитывается общее число людей, упомянутых в связи с разными типами поддержки, которое и представляет собой размер социальной сети. Для здоровых эта цифра измеряется 10–30 человеками. Вопросы типа первых двух выявляют уровень инструментальной поддержки, типа третьего — эмоциональной. В зависимости от количества названных при ответе на эти вопросы людей говорится о величине соответствующего вида социальных поддержек.
Индекс плотности социальной сети определяется числом, полученным от деления суммы всех лиц, включенных в социальную сеть, на ядро социальной сети, которое образуется количеством наиболее значимых лиц. Последние выявляются вопросами типа «Кто оказывает Вам помощь в принятии наиболее важных жизненных решений?» В норме размер всей социальной сети в 2–2,5 раза превышает размер ее ядра. Если этот показатель приближается к единице, то можно говорить о чрезмерной плотности социальной сети, что выступает вполне определенным показателем социального неблагополучия.
Помимо этого, учитывается частота контактов (человек может иметь широкую сеть, но видеться с теми, кто в нее входит, крайне редко), гомогенность сети
(сходство или различия членов сети по признакам пола, возраста, социальной принадлежности), дисперсия (физическая близость или отдаленность индивидов, которые могут проживать в одной квартире или в разных городах), симметричность контактов (степень инициативности-рецептивности общения — человек может получать поддержку, но не оказывать ее в свою очередь) и т. д.
Перечислим основные направления, в рамках которых ведутся исследования социальных сетей и социальной поддержки: 1) корреляционные исследования уровня социальной поддержки и состояния психического и физического здоровья; 2) корреляционные исследования социальной поддержки и способности справляться с проблемами, успешно выходить из стрессовых ситуаций; 3) исследования, направленные на выяснения функций различных ключевых фигур социальной сети
(друзей, родственников, супругов и т. д.); 4) исследования, направленные на выявления природы способности человека создавать эффективную социальную сеть (здесь доминируют исследования, связанные с приложением теории привязанности к концепции социальной поддержки, в рамках которых предполагается, что эмоционально надежные и позитивные отношения с близкими взрослыми в детстве являются основным предиктором способности человека устанавливать позитивные и эффективные социальные связи в зрелом возрасте [15]; 5) исследования, направленные на выявление особенностей социальных сетей и социальной поддержки при различных психических расстройствах.
Коротко остановится на каждом из этих направлений.
1. Как показали исследования, наиболее существенным параметром, по которому больные женщины отличались от здоровых, было отсутствие у первых интимных доверительных отношений с мужем или приятелем. Ученые предположили, что защитой против болезни у женщин служило наличие поддерживающего, доверительного отношения или мужского напоминания о том, что они успешно справляются с важными социальными ролями жены, матери, подруги [22]. В своем фундаментальном обзоре исследований социальной поддержки английский исследователь T. Бругха подчеркивает: «Впечатляющие статистические исследования показали связь психического и физического здоровья, а также длительности жизни с качественными и количественными характеристиками социальной сети, что побудило специалистов заняться созданием поддерживающей социальной среды для пациентов»
[15]. Среди этих исследований следует упомянуть фундаментальное популяционное исследование Хауза с соавторами, проведенное на большой выборке, которое

4
статистически подтвердило связь здоровья и длительности жизни с наличием социальной сети, способной дать эффективную поддержку.
2. Другие исследователи интересовались связью между жизненными стрессами
(sressfu ife events) и психическими расстройствами [20; 11]. Их интересовал вопрос, почему у одних стрессовые ситуации провоцируют психические срывы, другие же, несмотря на тяжелые травматические события, способны противостоять стрессу. Была выдвинута стресс-буферная гипотеза социальной поддержки. Такие авторы как Броун, Лазарус, Фолкман и другие рассматривают негативные психологические последствия стресса прежде всего как чувство утраты контроля за жизнью, чувство беспомощности и снижение самооценки. Наличие поддержки, согласно этим авторам, приостанавливает развитие этих негативных последствий стресса [33]. Так, например, исследования психологической адаптации престарелых показали, что лица, имеющие с кем-либо доверительные отношения (не обязательно с супругами или любовниками), лучше переносят такие травмирующие социальные утраты, как выход на пенсию или вдовство
[22]. Важно отметить, что наряду с социальной поддержкой буферную роль в стрессовых ситуациях играют определенные личностные особенности, прежде всего: 1) интернальный локус-контроль — вера человека в то, что он может контролировать и влиять на происходящее с ним; 2) способность глубоко погружаться в свою работу и различные дела; 3) способность воспринимать перемены как увлекательный вызов в жизненном развитии [30; 31; 32]. А. Бек предположил, что разные личностные характеристики делают людей уязвимыми к разным типам стрессов. Он выделил две личностные характеристики — социотропность (ориентация на других людей, как необходимое условие для удовлетворения собственных потребностей) и автономность
(склонность во всем полагаться на себя и собственные способности). При ярко выраженной социотропности стрессовыми событиями, вызывающими эмоциональное расстройство, могут стать утрата или отвержение, в то время как при выраженной автономности такими событиями могут стать личный неуспех или же ситуация потери контроля над событиями. Лазарус и Фолкман (1984) говорят о различных типах копинга
(ориентированный на проблему и ориентированный на эмоциональное состояние) и о копинговых стилях, свойственных разным людям, а также одному и тому же человеку в различных жизненных ситуациях [33]. Авторы обзоров дружно подчеркивают, что концепция социальной поддержки как «щита» от жизненных стрессов требует дальнейшей теоретической и экспериментальной проработки. На наш взгляд, способность получать поддержку и воспринимать ее адекватно на когнитивном уровне является важной частью копингового поведения в различных стрессовых ситуациях.
3. Что касается роли разных фигур социальной сети, то согласно пионерским исследования группы Броуна, наиболее надежный способ получения социальной поддержки — теплые доверительные отношения в диаде. Это прежде всего отношения с сексуальным партнером, предполагающие близость и доверие, а также возможность открытого выражения чувств [11; 12]. Имеются работы, подтверждающие, что в период психологического кризиса или болезни супруги и ближайшие родственники являются основным источником поддержки [22]. Так, исследование безработных показало, что меньше эмоциональных нарушений и соматических симптомов было у тех, кто имел эмоциональную поддержку со стороны жены. Другие авторы стали подчеркивать важную роль доверительных отношений в более широкой социальной сети [24; 13]. В частности, обнаружилось, что в большинстве случаев родственники оказывают длительную помощь, соседи оказывают помощь в чрезвычайных обстоятельствах, друзья помогают справиться с личностными и межличностными проблемами, а также проблемами, связанными с личностным ростом. В ходе изучения мужчин, выздоравливающих после сердечного приступа, выяснилось, что хотя семья и образует ядро поддержки, существует более широкая система друзей и соседей, которые вносят равный и даже превосходящий возможности родственников вклад [22]. Наличие связей

5
с коллегами также оказалось важным источником поддержки – исследования показали, что работа вне дома является важным протектором от депрессии у женщин в стрессовых ситуациях [11; 44]. Важнейший цикл комплексных исследований вклада генетических и психологических факторов был выполнен Пломин с соавторами, которые показали, что в происхождении эмоциональных расстройств у детей и подростков ведущую роль играет критическое отношение и дефицит эмоциональной поддержки со стороны матери [37].
4. Следующий большой цикл исследований, связанных с темой социальной поддержки — это исследования связи между ранним детским опытом и межличностными отношениями в зрелом возрасте. Эти исследования проводятся в опоре на теорию привязанности Д. Боулби, согласно которой именно в детстве закладывается модель отношений с миром, а именно, — ранняя связь с матерью
(Боулби называет эту связь «рабочей моделью») создает базис для всех последующих интимных отношений.
Многие авторы выступили с критикой столь однозначной линейной закономерности, провозглашенной теорией привязанности. Вместе с тем это был существенный шаг по сравнению с психоанализом в плане возможности объективных эмпирических исследований. Боулби критиковал психоанализ за его фиксацию на фантазиях пациента и игнорировании реальных отношений с социальным окружением. В целом, исследования подтвердили идею Боулби о важности ранних отношений для построения последующих социальных связей. Немецкие исследователи показали, что хорошие отношения с обоими родителями являются предиктором хороших отношений со сверстниками в возрасте пяти лет [23].
Это же исследование показало, что в возрасте 10 лет надежные отношения с родителями в раннем детстве являлись предиктором уверенности в себе, в своих друзьях и наличии потенциальной поддержки от социального окружения. У детей с ненадежной родительской привязанностью было меньше друзей, у них чаще возникали проблемы с отвержением среди сверстников. В этом важном исследовании было показано, что качество привязанности или межличностных отношений остается стабильным у 80% выборки на протяжении 5–10 лет. Авторы связывают эту стабильность с устойчивостью сформированных в раннем детстве когнитивных структур. Авторы называют эти структуры вслед за Боулби «рабочей моделью» и считают, что они остаются неизменными, так как относительно интактны по отношению к новому опыту и не подвергаются перепроверке. Такой вывод, с точки зрения признанного специалиста по социальным сетям Л.Чемпион, может иметь огромное значение для понимания многочисленных данных о нарушениях социальной поддержки среди пациентов с психической патологией [18]. Можно предположить, что ответственны за это именно устойчивые когнитивные структуры в виде дисфункциональных убеждений относительно себя и окружающих людей. Вместе с тем, Чемпион отмечает, что исследования Гроссманов были проведены на здоровой выборке, среди достаточно устойчивых и адаптированных семей. Поэтому стоит задача проведения подобных исследований в семьях, которые относятся к группе риска.
Следует подчеркнуть, что связь между характером привязанности в детстве и последующим социальным функционированием не является однозначной и линейной. Исследования жизненных путей (foow up studies) показали, что возможна коррекция этого опыта, причем как в лучшую, так и в худшую сторону. В частности, было показано, что не существует прямой корреляции между эффективным выполнением родительских функций в зрелом возрасте и позитивным опытом отношений с собственными родителями в детстве [21; 35]. Интересно, что «более важной оказалось способность рефлектировать свой опыт и открыто говорить о нем» [18]. В ходе такого обсуждения происходит переосмысление и интеграция своего детского опыта и сознательное построение более эффективной «рабочей модели» с собственным

6
ребенком. С нашей точки зрения, из этого исследования можно сделать крайне важный вывод о том, что такая рефлексия способствует перестройке первичных дисфункиональных когнитивных структур и освобождает, таким образом, от их влияния.
Большинство исследований оценивают детскую привязанность с помощью опросника PBI (parenta bonding instruments), разработанного Паркером. Опросник содержит 25 вопросов относительно того, какими респонденты помнят своих родителей в первые 16 лет. Инструмент хорошо проверен на надежность и валидность. Было проведено довольно много исследований, в целом подтвердивших связь между нарушенными отношениями в детстве и межличностными дисфункиями в зрелом возрасте. Канадское исследование показало, что плохое родительское функционирование связано с дисфункциями в отношениях с собственными родителями. Причем, оказалось, что стрессовые события в раннем детстве (такие как ранняя сепарация) могут иметь разрушительное влияние, несмотря на наличие положительной связи с матерью в раннем детстве [41].
Однако, как уже неоднократно отмечалось, связь между детским опытом и паттернами привязанности во взрослой жизни не является прямой. Интересно, что некоторыми авторами было выявлено изменение характера привязанности обследованных к родителям на втором году жизни. Так, в одном из исследований обнаружено, что надежность привязанности варьирует и может изменяться на ненадежную при определенном уровне стресса в семьях младенцев. Важно отметить, что такого разного рода семейные стрессы гораздо чаще встречаются в малообеспеченных и депривированных неполных семьях, чем в семьях среднего класса или полных стабильных семьях [11]. Поэтому не стоит широко обобщать закономерности, полученные на исследованиях относительно стабильных и обеспеченных семей. В другом исследовании показано, что выход матери на работу может изменять отношения привязанности на прямо противоположное, причем, в обе стороны — от надежной к ненадежной и наоборот. Это говорит о том, что неверно рассматривать только мать в качестве заботящейся фигуры, важен сложный и разнообразный ежедневный опыт ребенка в межличностных отношениях [42]. Таким образом, считает Чемпион, «преждевременно делать вывод о том, что базой поддерживающего социального окружения является надежная привязанность к родителям в младенчестве» [18]. Как показали другие исследования, риск психических расстройств связан с недостатком заботы после утраты родителя, а не с утратой родителя самой по себе [25; 26].
Таким образом, накоплено достаточно много данных, свидетельствующих о том, что дисфункциональные отношения в раннем детстве могут быть скомпенсированы за счет более позднего положительного опыта межличностных отношений и рефлексии собственного негативного опыта. Прежние представления, уходящие корнями в психоанализ, о существовании критического определяющего все последующие отношения периода в целом не подтверждается современными эмпирическими исследованиями. Эти данные, в частности, являются дополнительной базой для оптимистичных прогнозов относительно возможностей психотерапии.
Некоторую ясность о значении роли более позднего опыта межличностных отношений для умения строить эффективные социальные отношения в зрелом возрасте внесли лонгитюдные исследования. Так, американским исследователем Скольником был проведен лонгитюд 62 мужчин и женщин, начиная с детства (1986). Лонгитюд включал три этапа: 1) на первом оценивалось качество отношений с матерью в возрасте от 21 до 30 месяцев — надежность привязанности (оценка была основана на данных интервью и прямом наблюдении за испытуемыми у них дома); 2) была проведена также тщательная оценка отношений со сверстниками на следующих срезах: 6–8 лет, 9–11 лет, 12–14 лет, 15–18 лет; 3) затем в возрасте 30–40 лет измерялись социабельность,

7
удовлетворенность браком и психическое здоровье. Оказалось, что нет однозначной связи между отношениями в раннем детстве, отношениями со сверстниками и отношениями в зрелом возрасте. В частности, оказалось, что хорошие отношения со сверстниками в детстве могут иметь место, несмотря на дисфункции в отношениях с родителями в раннем возрасте, при этом хорошие отношения со сверстниками являются предиктором эффективных межличностных связей в зрелом возрасте. Исследования Скольника показали, что качество отношений со сверстниками является также одним из предикторов психического здоровья взрослых [39]. Так, дети, которые активно отвергались своими сверстниками имели больше риска по психическим дисфункциям в зрелом возрасте. В зависимости от реакции на отвержение сверстниками могут быть разные виды дисфункций. Чувство одиночества без агрессии и активного сопротивления ведет к интернализации трудностей в виде депрессии или тревоги. По контрасту более агрессивные дети, испытывающие отвержение со стороны сверстников, более предрасположены к нарушениям поведения в виде низкого контроля, делинквентности и криминальности, другими словами, здесь имеют место экстернализация трудностей. Исследование Доджа показало, что агрессивные и не пользующиеся признанием среди сверстников дети склонны приписывать враждебность своему окружению [19]. Важный урок из этих исследований — нельзя недооценивать детскую дружбу как важный вид привязанности, способствующий созданию эффективной рабочей модели даже вопреки дисфункциям в отношениях с родителями (или наоборот), эти дружеские отношения со сверстниками могут стать опытом, имеющим решающее влияние на характер межличностных отношений в зрелом возрасте.
Интересные выводы позволяет сделать обзор работ об отношениях со сверстниками в детстве и социальной компетентности: чем больше уважение со стороны сверстников, тем больше способность к когнитивной дифференциации целей и решению внутренних конфликтов [10]. Кроме того, цели детей, пользующихся уважением сверстников, более социально ориентированы, они больше склонны к кооперации. Конечно, тут нельзя выстраивать линейные причинно-следственные связи, однако, сама по себе зависимость представляется важной и интересной для понимания того, как происходит развитие межличностных отношений. Большее уважение со стороны сверстников коррелирует также с последующими более близкими отношениями с людьми в зрелом возрасте. С нашей точки зрения, это связано с отсутствием недоверия и ожидания враждебного отношения со стороны других людей в отличие от подростков, чей опыт отношений со сверстниками негативен.
Целый ряд исследований продемонстрировал большую важность межличностных отношений в подростковом возрасте для последующего развития. Лонгитюдинальное исследование группы школьников в Нью-Йорке в 15–16 лет показало, что через 9 лет во взрослом возрасте те, кто в детстве не имел близких отношений со своими родителями, также дистанцирован от своих супругов и партнеров [29]. Феномен усиливался, если отдаленность от родителей сопровождалась другими дисфункциями в отношениях. Позднейший анализ этих данных показал, что в интимных отношениях индивиды в зрелости демонстрируют те же установки, что были для них характерны в подростковом возрасте. Это касается также этических, образовательных, религиозных и других установок.
Приведем результаты еще одного фундаментального лонгитюдинального исследования. Это исследование, проведенное Чемпион с коллегами в 1995 году [18], было начато в 1970 году Раттером и его коллегами [36; 38]. Было исследовано 228 человек — учеников лондонской школы в возрасте 10 лет. Половина из них имела нарушения поведения, половина — контрольная группа из той же популяции. Было проведено детальное интервью с родителями, касающееся отношений в семье и отношений со сверстниками. Спустя 20 лет Чемпион и ее коллеги провели

8
обследование этих детей, используя полуструктурированное интервью, измеряющее социальную поддержку, и опросники, измеряющие текущую социальную поддержку
(исследовались как эмоциональная, так и инструментальная поддержка). Общий вывод исследования таков: качество отношений с матерью в возрасте 10 лет оказалось статистически значимо связано с качеством как эмоциональной, так и инструментальной поддержки в зрелом возрасте 20 лет спустя (исследовалась поддержка со стороны ядра социальной сети). Результаты соответствовали ожиданиям
— обедненные отношения с матерью ассоциировались с меньшей способностью получать эмоциональную и практическую поддержку и большим разрывом между имеющимся и желаемым уровнем поддержки со стороны других. Сходные закономерности были выявлены при изучении отношений с отцом в раннем детстве. В этом исследовании получили также подтверждение данные о важности отношений со сверстниками в детстве для последующей способности создавать адекватную социальную сеть: трудности в отношениях со сверстниками в детстве коррелировали с высоким уровнем разрыва между имеющейся и желаемой поддержкой со стороны значимых других в зрелом возрасте. Также оказалось, что качество брака родителей имеет значимые последствия для способности в зрелости создать социальную сеть с эффективной эмоциональной и инструментальной поддержкой. Дисфункциональные отношения между родителями коррелировали с неадекватностью в отношениях с лучшим другом. Это говорит о том, что брак родителей — важная модель для построения конструктивных межличностных отношений в подростковом и в зрелом возрасте.
Однако и Чемпион, и Рaттер, подобно другим авторам, предостерегают от установления линейной прямой зависимости между трудностями в детстве и качеством последующих отношений. Как мы уже указывали, существуют другие факторы и механизмы, которые могут иметь боле важное значение для способности человека к установлению конструктивных межличностных отношений. С нашей точки зрения негативный опыт может быть скомпенсирован позитивным опытом, способным
«расшатать» сложившуюся неконструктивную «рабочую модель» и способствовать созданию новых когнитивных структур, регулирующих отношения человека с окружающими его людьми. Наконец, сами эти структуры могут стать предметом осознания, осмысления и перестройки. Это может происходить как вне профессиональной помощи, за счет ресурсов человека и его социальной сети, так и в процессе психологической помощи со стороны профессионального психотерапевта.
4. Изучение специфики социальных сетей при разных формах психической патологии долгое время проводились с больными шизофренией как основной клинической группой. Эти исследования показали, что у больных имеет место значительное сужение социальной сети по сравнению со здоровыми. Вместе с тем, исследователи подчеркивают, что очень трудно судить о том, является ли сужение социальной сети фактором, способствующим возникновению расстройства, или же, скорее его последствием [27]. Нам представляется, что речь опять идет не о линейных, а о системных закономерностях в виде сложного взаимодействия биологических, личностных и социальных факторов. Важную роль эмоциональной поддержки в течении шизофрении можно считать доказанной многочисленными исследованиями в
рамках концепции эмоциональной экспрессивности. Главная заслуга в этих исследованиях принадлежит представителям Британской школы — психиатрам и клиническим психологам. Их исследования получили подтверждение и широкое признание во всем мире, они существенно перестроили практику работы с больными шизофренией во всех клиниках мира. Здесь прежде всего необходимо назвать следующие имена: Броун и Винг, Кристина Вон и Джулиан Леф.
Хотя концепция эмоциональной экспрессивности касается прежде всего семейных коммуникаций, представляется уместным упомянуть о ней в контексте проблемы

9
социальной поддержки. Центральное положение этой концепции гласит: в семьях больных шизофренией с преобладанием негативного эмоционального фона в виде прямой и косвенной критики в адрес больного течение болезни существенно неблагоприятнее по сравнению с семьями, где не выражена критика и преобладает эмоциональное тепло. Уровень критики определялся с помощью специального структурированного интервью, которое позволяло вывести индекс эмоциональной экспрессивности (ЭЭ-индекс) – показатель уровня негативных эмоций в семье по отношению к больному. В нижеследующей таблице приводятся результаты исследований в разных странах, в которых получены на удивление согласованные результаты, суть которых сводится к следующему: у больных с высоким семейным ЭЭ- индексом вероятность возникновения повторного приступа в несколько раз выше, чем у больных с низким семейный ЭЭ-индексом. Д. Лефф подчеркивает, что низкий ЭЭ- индекс, как правило, означает не нейтральность, а наличие тепла, понимания и поддержки [34]. Таким образом, совершенно очевидно, что уровень эмоциональной поддержки в семье имеет самое прямое влияние на течение такого тяжелого психического расстройства как шизофрения: низкий уровень эмоциональной поддержки связан с более неблагоприятным течением.

Уровень ЭЭ у родственников и количество больных, имевших рецидивы заболевания (в
% )в течении 9—12месяцев
Авторы исследования Город Этническая группа Высокий ЭЭ Низкий ЭЭ
Browen et a.,1972 Лондон Британцы 58 16

Vaughn&Leff,1976 Лондон Британцы 50 12

Vaughn et a., 1984 Лос-Анджелес Англоязычные 56 17
Moine et a., 1987 Чикаго Черные и белые 91 31
Tarrier et a., 1988 Сальфорд Британцы 53 22

Neuchterein et a., 1986 Лос-Анджелес Англоязычные 37 0
Leff et a., 1987 Чандигар Индейцы 31 9

Отличительной особенностью сетей больных шизофренией является их малая размерность. Причем, имеются данные, свидетельствующие о том, что сеть начинает разрушаться после манифестации заболевания. Сети больных шизофренией отличаются также большой плотностью и включают в основном родственников. Многие клинические данные свидетельствуют о том, что заболевание манифестирует, когда возникает необходимость перестроить социальную систему или встроиться в новую (что бывает, например, при необходимости смены среды после окончания школы, смены места жительства или работы). В такие моменты социальная сеть находится в состоянии кризиса, для которого характерны эмоциональный стресс и дефицит поддержки. Такой социальный жизненный стресс нередко служит фактором, провоцирующим манифестацию или рецидив заболевания.
В отличие от больных другими психическими расстройствами, например депрессией, больные шизофренией чувствуют большую неуверенность и измененность после перенесенного приступа, а родственники и знакомые часто настроены очень настороженно и недоверчиво — эти больные особенно часто получают ярлык «сумасшедших». Таким образом, у этих больных особенно часто отмечается дефицит поддержки, когда они в ней особенно нуждаются. Бругха с соавторами обнаружили, что социальная сеть больных с хроническим течением психических расстройств меньше, чем таковая в случае острых приступов

10
заболевания [14]. При этом диагноз не играет большой роли — социальная сеть больных с хроническими аффективными расстройствами фактически не отличалась от таковой у больных шизофренией. Другие, менее распространенные расстройства, пока остаются мало изученными.
Данные еще одного фундаментального международного исследования, проведенного в 10 странах, обобщены в отчете ВОЗ [28]. В рамках этого проекта был обследован 1371 пациент, страдающий шизофренией. Пациенты наблюдались в течение 2-х лет. Оказалось, что значительно реже приступы болезни происходили у тех пациентов, которые имели больше контактов как с близкими друзьями, так и со случайными приятелями, а также у тех, кто состоял в браке. В этом же исследовании был сделан парадоксальный вывод: прогноз течения шизофрении в настоящее время более благоприятен в развивающихся странах, чем в индустриальных. Авторы обзора на сайте, посвященном шизофрении («Negative Entropy», Scrimai, Grimadi, 2000) вслед за такими известными исследователями шизофрении как Уотт и Винг, считают, что фармакологическое лечение нейролептиками и другие дорогостоящие мероприятия по лечению шизофрении в индустриальных странах, возможно, является менее важным для течения болезни, чем менее стрессогенное и конкурентное социальное окружение, где у больного больше поддержки и возможностей для позитивных социальных ролей.
Таким образом, перед персоналом встает важная задача — предотвращение крушения социальной сети психически больных пациентов. Практики, работающие в сфере охраны психического здоровья, давно приступили к созданию окружающей среды, активирующей социальные контакты между самими пациентами, а также медперсоналом и пациентами. Наконец, важнейшей тенденцией является резкое сокращение времени пребывания больных в стационаре и упор на амбулаторное лечение, что позволяет сохранять прежние социальные связи пациентов.
За последнее десятилетие резко выросло число публикаций, посвященных проблеме депрессии. Это связано со значительным эпидемиологическим ростом этого расстройства в современной культуре и его разрушительным влиянием на человеческую жизнь. В связи с этим ширится число исследований различных факторов депрессии, в том числе исследований роли социальной поддержки в возникновении и течении депрессий.
Исследования жизни людей, подверженных депрессии, показывают, что они чаще становились объектом жестокого обращения в детстве. Создатель теории привязанности Д. Боулби видел одну из этиологических причин депрессии в ранних утратах и сепарации с близкими людьми. Более поздние работы связывают риск депрессии не с потерей одного из родителей в раннем возрасте, а с качеством замещающей заботы о ребенке после потери. Согласно этим данным, решающий фактор депрессии — недостаток заботы [43].
Как видно из предшествующего обзора, в последнее время уделяется все больше внимания роли социальной поддержки при возникновении и течении депрессий [15]. Между тем, наряду с депрессией все большую эпидемиологическую значимость приобретают другие расстройства аффективного спектра — тревожные, соматоформные. А.Б. Холмогоровой и Н.Г. Гаранян была предложена многофакторная модель расстройств афффективного спектра [9], в рамках которой общее снижение уровня социальной поддержки связывается с рядом дисфункциональных личностных установок и особенностей эмоционально-когнитивной сферы этих больных, прежде всего таких как перфекционизм, враждебность и алекситимия. Перфекционизм неизбежно ведет к снижению воспринимаемой поддержки в силу завышенных требований и систематического занижения оценок воспринимаемой поддержки. Враждебность и недоверие к людям также способствуют изоляции и снижению частоты социальных контактов, а значит, и уровня социальной поддержки. В настоящее время

11
получены данные, подтверждающие, что у пациентов, страдающих депрессивными и тревожными расстройствами имеет место более высокий уровень перфекционизма и враждебности, чем в норме [2]. В целом ряде исследований склонность к соматизации аффекта характерная для соматоформных расстройств связывается с такой особенностью эмоционально-когнитивной сферы этих больных, как алекситимия — трудность осознания и выражения собственных эмоций. Наши собственные исследования показали, что у соматоформных больных имеет место статистически значимо более высокий уровень алекситимии, чем в контрольной группе здоровых испытуемых. На наш взгляд, снижение способности к осознанию и выражению чувств с неизбежностью ведет к затруднениям в коммуникации с другими людьми, к резкому уменьшению возможности получать эмоциональную поддержку.
Таким образом, согласно многофакторной модели, низкий уровень социальной поддержки связан с недостаточным умением ценить и получать эту поддержку больными с расстройствами аффективного спектра, а также с недостаточной способностью к осознанию и выражению своих чувств у части этих больных. В свою очередь упомянутые личностные особенности связываются в многофакторной модели с особыми условиями семейного воспитания, в рамках которого доминировали недоверие к людям и преобладание негативных эмоций в контактах. В целом это предположение также хорошо согласуется с имеющимися пока немногочисленными исследованиями семейного контекста больных депрессивными, тревожными и соматоформными расстройствами. Кроме того, оно согласуется с выше проанализированными данными, полученными в рамках приложения теории привязанности к исследованиям социальной поддержки. Наши собственные исследования семейного контекста этих больных с помощью специально разработанных опросников также подтверждают предположение о дефиците эмоциональной поддержки (в виде доминирования критики) и преобладании недоверия к окружающему миру в родительских семьях у пациентов с расстройствами аффективного спектра [1; 8].
Таким образом, дефицит социальной поддержки можно рассматривать в качестве одного из факторов возникновения расстройств аффективного спектра, который затем по механизму порочного круга ведет к усугублению симптомов болезни в виде депрессивного и тревожного аффекта, а также соматических симптомов.
Нами было проведено исследование социальной поддержки при депрессивных, тревожных и соматоформных расстройствах. Если в зарубежной литературе исследованию социальных связей у больных депрессиями, начиная с 90-х годов прошлого века, посвящается достаточно много исследований, то социальные связи больных тревожными и соматоформными расстройствами остаются практически не изученными, их исследования являются пока большой редкостью. Между тем явный эпидемиологический рост этих расстройств остро ставит задача изучения психологических факторов их распространения. Таким образом, полученные нами результаты представляют интерес также в силу своей новизны.
Всего было обследовано более 200 человек: 49 больных соматоформными расстройствами, 71 — депрессивными, 51 — тревожными. В качестве контрольной группы была обследована сходная по демографическим характеристикам группа здоровых испытуемых — 45 человек.
В качестве метода исследования социальных связей был использован переведенный и адаптированный нами на отечественной выборке опросник социальной поддержки, разработанный немецкими исследователями Зоммером и Фюдриком
(короткая версия, включающая 22 вопроса) — F-SOZU-22. Опросник зарекомендовал себя как надежный инструмент в изучении воспринимаемой социальной поддержки и широко применяется в немецкоязычном пространстве. В нашей популяции он применяется впервые и также позволил получить важные данные относительно особенностей воспринимаемой поддержки у больных с расстройствами аффективного

12
спектра. Опросник включает в себя следующие подшкалы «эмоциональная поддержка»,
«инструментальная поддержка», «социальная интеграция», «доверительные связи» и
«удовлетворенность социальной поддержкой».
Из таблицы видно, что уровень инструментальной поддержки у больных соматоформными и тревожными расстройствами значимо не отличается от такового у здоровых. Страдают в первую очередь глубокие эмоциональные связи с другими людьми — эмоциональная поддержка, чувство общности или социальная интеграция и доверительные связи. По всем этим шкалам различия достоверны на высоком уровне статистической значимости. У больных депрессивными расстройствами социальная поддержка наиболее глубоко нарушена, они получают значимо меньше всех видов воспринимаемой социальной поддержки, по сравнению со здоровыми испытуемыми, в том числе инструментальной. Во всех группах на высоком статистическом уровне значимости отмечаются различия с нормой по параметру удовлетворенности своей социальной поддержкой, то есть большинство пациентов ощутимо страдает от ее дефицита.
Таблица Параметры воспринимаемой социальной поддержки у больных расстройствами аффективного спектра по данным опросника F-SOZU-22

Шкалы

Эмоциональная поддержка


Группы



Депрессивные

N = 71

3,4
0,000*


Тревожные

N = 51

3,6
0,001*

Соматоформн. N = 49

3,7
0,003*


Здоровые

N = 45

4,3


Инструментальная поддержка


3,8
0,02**


3,9 3,9 4,2

Социальная интеграция 3,3
0,000*


3,4
0,000*


3,6
0,005*


4,0

Доверительные связи 3,4
0,000*


3,6
0,002*


3,6
0,002*


4,3


Удовлетворенность социальной поддержкой


2,2
0,000*



2,2
0,000*



2,4
0,001*



3,2

* t— test — различия между группами больных и здоровых достоверны (p < 0,01);

** t— test — различия между группами больных и здоровых достоверны (p < 0,05).

Данные опросника подтверждают исходную гипотезу многофакторной модели
(1998) о сокращении социальных контактов и уменьшении социальной поддержки при расстройствах аффективного спектра. Это выражается в снижении уровня эмоциональной поддержки, глубины и доверительности контактов, а также социальной интеграции или общности у больных соматоформными, депрессивными и тревожными расстройствами. Данные исследования обосновывают необходимость целенаправленной психологической работы с социальными связями больных, выдвигают дефицит этих связей в качестве одной из центральных мишеней психотерапевтической работы с данным контингентом.
Литература
1. Воликова С.В., Холмогорова А.Б. Семейные источники негативной когнитивной схемы при эмоциональных расстройствах (на примере тревожных, депрессивных и

13
соматоформных расстройств) // Московский психотерапевтический журнал. 2001. №
4.
2. Гаранян Н.Г., Холмогорова А.Б., Юдеева Т.Ю. Перфекционизм, депрессия и тревога
// Московский психотерапевтический журнал. 2001. № 4.
3. Гурович И.Я., Сторожакова Я.А. Социальная психиатрия и социальная работа в психиатрии // Социальная и клиническая психиатрия. 1998. № 4.
4. Лейтц Г. Классическая психодрама Я.Морено. Теория и практика. М.: Прогресс- Универс, 1994. С. 29.
5. Кабанов М.М. Психосоциальная реабилитация и социальная психиатрия. СПб., 1998.
6. Краснов В.Н. Охрана психического здоровья — общая ответственность // Социальная и клиническая психиатрия. 2001. № 2.
7. Холмогорова А.Б. Биопсихосоциальная модель как методологическая основа изучения психических расстройств // Социальная и клиническая психиатрия. 2002.
№ 3.
8. Холмогорова А.Б., Воликова С.В. Эмоциональные коммуникации в семьях больных соматоформными расстройствами // Социальная и клиническая психиатрия. 2000. №
4.
9. Холмогорова А.Б., Гаранян Н.Г. Многофакторная модель депрессивных, тревожных и соматоформных расстройств // Социальная и клиническая психиатрия. 1998. № 1.
10. Asher S.R., Erdey C.A. & Gabrie S.W. (1994). Peer reation. In Deveopment Through
Life: A Handbook for Cinicians, ed. M.Rutter & D.Hay. Oxford: Backwe Scientific.
11. Broun G.W. & Harris T. (1978). The Socia Origins of Depression. N.Y.: Free Press.
12. Broun G.W. & Harris T. (1986). Estabishing causa inks: the Bedford Coege Studies of depression. In Life Events and Psychiatric Disoder: Controversia Issues, ed. H. Katschnig. Р. 107–87. Cambridge: Cambridge University Press.
13. Brugha T. (1988). Socia support. Current Opinion in Psychiatry.V 1. 206–11.
14. Brugha T.S. (1993). Socia support networks. In Principes of Socia Psychiatry, ed. D.Brugha & J.Leff. Р. 502–16. Oxford: Backwe Scientific.
15. Brugha T.S. (1995). Socia support and psychiatric disorder: overview of evidence// Socia
Support and Psychiatric Disorder, ed. by T.S. Brugha. Cambridge: University Press. Р. 4.
16. Capan G. (1974). Support Sistems// Support Sistems and Community Menta Heath, ed. by G.Capan. N.Y.: Basic Books.
17. Casse J. (1976). The contribution of the socia environment to host resistance // American
Journa of Epidemioogy. V. 104.
18. Champion L.A., Gooda G.M. & Rutter M. (1995). Behaviour probems in chidhood and acute and chronic stressors in eary adut ife: I. A twenty year foow-up study. Psychoogica Medicine. P. 66, 70.
19. Dodge K.A. (1980). Socia cognition and chidren' s aggressive behavior. Chid
Deveopment. V. 51. Р. 162–70.
20. Dohrenwend B.S. & Dohrenwend B.R. (1974). Overview and prospects for research on stressfu ife events. Ed. by B.S. Dohrenwend & B.R.
21. Fonagy P., Steee M., Steee H., Mogan G.S. & Higgit A.C. (1991). The capaciti for understanding menta states: the refective sef in parent and chid and its significance for security of attachment // Infant Menta Heath. V. 13. Р. 200–16.
22. Greenbatt M., Becerra R.M. & Serafetinides E.A. (1982). Socia networks and menta heath: an overview // American Journa of Psychiatry.V. 13. Р. 977–84.
23. Grossmann K.E., Grossmann K. (1991). Attachment quaity as an organizer of emotiona and behavioura responses in ongitudina perspective // Attachment Across the Life cyce, ed. C.M. Parcers, J. Stevenson-Hinde & P. Marris. Р. 93–114. London: Routedge.
24. Henderson S. The socia network, support and neurosis // British Journa of Psychiatry.
1977. V. 131. Р. 185–91.

14
25. Harris T., Broun G.W. & Bifuco A. Loss of parent in chidhood and adut psychiatric disorder: the roe of ack of adequate parenta care // Psychoogica Medicine. 1986. V. 16. Р. 641–659.
26. Harris T. & Bifuco A. Loss of parent in chidhood, attachment stye and depression in aduthood. In Attachment Across the Life cyce, ed. C.M. Parcers, J. Stevenson-Hinde & P.Marris. Р. 234–267. London: Routedge,1991.
27. Henderson S. Persona networks and schizophrenias // Austraian and New Zeaand
Journa of Psychiatry. 1980. V. 14. Р. 255–259.
28. Jabensky A., Sartorius N., Ernberg G., Anker M., Korten A., Cooper J., Day R. & Bertesen A. Schizophrenia: Manifestations, incidence and course in different cutures. A Word Heath Organization ten—country study // Psychoogica Medicine, Monograph Suppement. 1992. V. 2. Р. 91–97.
29. Kande D.b. & Davies M. Adut sequeae of adoescent depressive symptoms // Archives of Genera Psychiatry. 1986. V. 43. Р. 225–262.
30. Kobasa S.C. Stressfu ife events, personaity, and heath: an inquiry into hardiness // Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1979. V. 37. Р. 1–11.
31. Kobasa S.C., Maddi S.R. & Courington S. Personaity and constitution as mediators in the stress—iness reationship // Journa of Heath and Socia Behavior. 1981. V. 22. Р. 368–
78.
32. Kobasa S.C. & Puccetti M.C. Personaity and socia resources in stress resistance // Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1983. V. 45. Р. 839–50.
33. Lazarus R.S. & Fokman S. Stress, Appraisa and Coping. N.-Y.: Springer-Verag, 1984.
34. Leff J.. Review Artice. Controversia issues and growing points in research on reatives expressed emotion // The Internationa Journa of Socia Psychiatry. 1989.V. 35. № 2.
35. Main M. Metacognitive knowedge, metacognitive monitoring, and singuar (coherent) vs. Mutipe (incoherent0 mode of attachment: Findings and directions for future research. In Attachment Across the Life cyce, ed. C.M. Parcers, J. Stevenson-Hinde & P.Marris. Р.
127–59. London: Routedge, 1991.
36. Maughan B. Growing up in the inner city: findings from the inner London ongitudina study // Paediatric and Perinata Epidemioogy. 1989.V. 3. Р. 195–215.
37. Pomin R. The roe of inheritance in behaviour // Science. 1990. V. 248. Р. 183–8.
38. Rutter M., Cox A., Tuping C. Et a. Attachment and adjustment in two geographica areas. I. The prevaence of psychiatric disorder // British Journa of Psychiatry. 1975. V. 126. Р.
493–509.
39. Skonick A. Eary attachment and persona reationships across the ife course // Life-span Deveopment and Behaviour. 1986. V. 7. Ed. P.B. Bates, D.L. Featherman & R.M. Lerner. Р. 174–206. Hisdae, N.J.: Lawrence Erbaum.
40. Sommer G., Fydrich T. Soziae unterstuetzung. Materiaie, 22. Dt. Ges. fuer verhatens therapy. Tuebigen, 1989.
41. Traunt G.S., Herscovitch J. & Lohrenz J.G. The reationship of chidhood experiences to the quaity of marriage. Canadian Journa of Psychiatry. 1987. V. 32. Р. 87–92.
42. Thompson R.A., Lamb M.E. & Estes D. Stabiity of infant-mother attachment and its reationahip to changing ife circumstances in an unseected midde-cass sampe. Chid Deveopment. 1982. V. 53. Р. 144–8.
43. Thompson R.A. & Lamb M.E. Infant—mother attachment: new directions for theory and research // Life-span Deveopment and Behaviour. V. 7. Еd. P.B. Bates, D.L. Featherman
& R.M. Lerner. Р. 1–42. Hisdae, N.J.: Lawrence Erbaum,1986.
44. Warr P. & Perry G. Paid empoyment and women's psychoogica we-being // Psychoogica Buetin. 1982. V. 91. Р. 493–516.

15
Взаимосвязь посттравматического стрессового расстройства и психоиммунных нарушений у больных раком молочной железы?

Г.П.Генс*, Л.И.Коробкова*, Л.З.Вельшер*, Н.В.Тарабрина**

* Московский государственный медико-стоматологический университет, **Институт психологии РАН

Влияние на психику человека переживания ситуаций, связанных с угрозой жизни или здоровью является предметом пристального внимания психологов и клиницистов; оно разнообразно и выражается широким спектром эмоционально- личностных изменений, которые могут возникнуть спустя продолжительное время в виде посттравматического стрессовых состояний, их крайним клиническим выражением являются посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), депрессии и диссоциативные феномены.
Посттравматические стрессовые реакции активно изучаются у жертв, переживших событийный травматический стресс: насилие, стихийные бедствия, катастрофы и т.д. [8,9,10]. Это воздействие может быть мощным и однократным
(угроза жизни и здоровью при взрывах, авариях т. п.) или интенсивным и многократным, требующим периода адаптации к постоянно действующим источникам стресса.
В современных исследованиях показано, что ПТСР может развиваться после физических нарушений, возникающих в результате несчастных случаев. Показано также, что у ожоговых больных возникает ПТСР; у 7% госпитализированных лиц, получивших ожоги и у 22% через 4 месяца [24].За последние годы возрос интерес к изучению болезней, угрожающих жизни (канцер, инфаркты) как потенциальному источнику развития ПТСР. Выполнен ряд исследований, показывающих, что заболевание раком (постановка диагноза) служит источником психологического дистресса.
Кроме того, хирургическое вмешательство может также быть его причиной. Дерогатис и др.[14] показали, что у 47% онкологических больных наличествуют психопатологические симптомы в отличие от 12–13% в общей популяции.
Болезни, угрожающие жизни, отличаются от обычных травматических стимулов по крайней мере в двух аспектах. Во-первых, угроза таких событий не исходит из внешней среды, это не стихийная катастрофа, насилие, военные действия или автомобильная катастрофа. Более того, так как угроза находится "внутри", то ее нельзя «отделить» от индивида.

?Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ (грант № 02-06-80042)

1
 Этот факт качественно отличает переживания человека от тех эмоций, которые он может испытывать, если угроза исходит из внешней среды. Во-вторых, если человек заболел такой болезнью и выжил, то переживание угрозы жизни не относится им к его прошлому, а относится к будущему — болезнь может возвратиться и ускорить его смерть.

В начале исследований больных раком молочной железы, было замечено, что
"угроза" связанная с раком первоначально воспринимается как информация, что существует болезнь. В этом смысле, диагноз "рак" сходен с воздействием радиационной или токсической угрозы. Стрессором в этом случае является информация о том, что может угрожать жизни, это может быть канцер, инфаркт миокарда. Это "информационный стрессор". Угроза для индивидов отнесена в будущее: они беспокоятся о том, что у них разовьется рак, или облучение может нанести вред будущим детям [9,35,36].
Указанные различия в природе и источнике угрозы имеют важное диагностическое значение. Во многих современных исследованиях убедительно показана значимость психологических факторов в этиологии и развитии соматических расстройств. К сожалению, эта проблема менее всего изучена применительно к больным онкологическими заболеваниями, хотя еще в 1994 году в перечень травматических стрессоров, способных вызвать посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), Американская Ассоциация Психиатров (АРА) включила онкологические заболевания [25]. Опубликованный в 1999 году обзор M.Y. Smith, W.H. Redd, C. Peyser, D. Vog. [29] посвящен анализу исследований ПТСР при заболевании раком, в котором рассмотрены эмпирические основания для включения рака в перечень травматических стрессоров. В результате этого анализа были обнаружены девять опубликованных исследований по ПТСР при раковых заболеваниях. Исследования проводились преимущественно на малых (n<100) выборках. Это были дети, больные раком, родители больных раком детей, и взрослые, больные раком. Анализировались различия в типах и стадиях рака, а также в формах лечения. Всего лишь в трех исследованиях использовались валидизированные методики диагностики ПТСР. Основания для постановки диагноза ПТСР были обнаружены у взрослых больных и родителей больных детей во всех исследованиях, и у детей во всех исследованиях за исключением одного. Авторы полагают, что оценка симптоматики ПТСР дает важную клиническую информацию по поводу адаптации больных раком и членов их семей после прохождения терапии.

2
Э.Бреслау с соавт.[12] в своем исследовании определяли частоту встречаемости психологического дистресса у женщин, прооперированных по поводу РМЖ, а также социально-демографические и биомедицинские переменные, которые предположительно оказывают влияние на уровень дистресса. Они обследовали группу из 266 женщин, прооперированных по поводу РМЖ. и обнаружили, что более чем четверть (27%) опрошенных переживали состояние дистресса. По индивидуальным психологическим данным 23% продемонстрировали обсессивно-компульсивные симптомы, 19% — повышенную тревожность, 12% — депрессивную симптоматику. Регрессионный анализ показал, что испытуемые неевропейских рас демонстрируют значительно более высокий уровень межличностной сензитивности и более высокие показатели параноидного мышления, чем испытуемые белой европейской расы, однако у больных неевропейских рас обнаружен более низкий уровень враждебности. Молодые женщины (до 50 лет) в большей степени проявляют обсессивно- компульсивную и депрессивную симптоматику. В сравнении с пациентами на более тяжелой стадии болезни женщины на более ранней стадии РМЖ демонстрируют большую тревожность и более высокий уровень параноидной симптоматики. В итоге, авторы делают заключение о том, что на ранних стадиях РМЖ можно выделить различные подгруппы по показателям психопатологической симптоматики. Целью дальнейших исследований может быть выявление причин этих различий.
Р.Питмэн и др.[34] выполнили исследование, в котором проводилась психометрическая и психофизиологическая оценка больных РМЖ I–III степени приблизительно через два года после постановки диагноза. Результаты психофизиологического исследования показали, что у пациентов подгруппы “текущее ПТСР”, по сравнению с подгруппами “ПТСР в прошлом” и “не было ПТСР”, были обнаружены значительно более высокие показатели частоты сердечных сокращений, кожно-гальванической реакции и электромиограммы. Получены положительные корреляции между физиологическими параметрами и психологическими показателями
(шкала CAPS). Результаты исследования подтверждают предположение о том, что опасное для жизни заболевание может приводить к ПТСР.
В отечественной психологии особенности больных раком изучались А.Ш.Тхостовым с соавт. [11]. В этих работах были выделены особенности личности онкобольных: реактивная, но неглубокая депрессия, мнительность, обедненность эмоциональной сферы, пассивность, оптимизм (выраженная надежда на благополучный исход болезни), тенденция к упрощению сложившейся ситуации и вытеснению из сознания тяжелых переживаний, недооценка объективной ситуации.

3
А.В.Гнездилов, основываясь на работах В.В.Николаевой, посвященных влиянию тяжелых хронических заболеваний на психику, определил динамику внутренней картины болезни на разных этапах лечения онкозаболеваний, которая характеризуется переходом от вытеснения мыслей о заболевании на этапе диагностике к появлению страха смерти, возрастанию тревоги, появлению реактивной депрессии на стадии активного лечения и в дальнейшем — повышение или понижение настроения зависит от исхода лечения.
Оригинальная гипотеза выдвинута Н.И. Непомнящей [7] о психосоматической природе рака, суть которой заключается в том, что онкологическими заболеваниями страдают люди, у которых крайне выражены инфантильные черты. В стрессовых ситуациях, согласно этой гипотезе, происходит еще большая “инфантилизация” психики, которая и приводит в итоге к запуску механизмов клеточного роста. В рамках этой гипотезы Ивашкина М.Г.[5] провела обследование онкобольных и подтвердила, что им присущи черты личностной незрелости (инфантилизма). Очевидно, что та часть гипотезы, которая касается психосоматической этиологии рака, достаточно дискуссионна в силу трудностей ее экспериментальной проверки. Что касается выраженности инфантилизма у онкобольных, то этот факт может быть в дальнейшем эмпирически доказан или опровергнут.
Заслуживает отдельного рассмотрения концепция К.П.Балицкого [3] о механизме возникновения рака, который исходя из общеизвестного тезиса о том, что стресс нарушает функционирование различных систем организма вызывая устойчивое повышение концентрации пролактина, инсулина, кортикотропина, которые могут стимулировать рост опухолевых клеток, что при стрессе изменяется проницаемость клеточных мембран вплоть до их разрушения, и изменения их функционирования имеет непосредственное отношение к патогенезу злокачественных новообразований.
Кроме того, хронический или интенсивный стресс, сопровождаемый выбросом кортизола, повреждает все звенья иммунной системы. Так, некоторые исследования показали, что стадия рака молочной железы существенно влияет на уровень симптоматических расстройств и даже предсказывает их (пациенты с поздними (III–IV) стадиями имеют более тяжелое посттравматическое стрессовое расстройство) [18,19]. В то же время другие наблюдения не выявили такой связи [20,21].
Андрейковски и его коллеги из университета Кентукки [18] пришли к выводу об отсутствии непосредственной связи между уровнем ПТСР-симптомов и объемом хирургического вмешательства (сравнивалась лампэктомия и мастэктомия), и типом или количеством курсов адьювантного лечения (химиотерапия, облучение,

4
гормональное лечение). Показательно, что у женщин, которые совместно с хирургом могут сами выбирать тип хирургического лечения, уровень стресса весьма низкий [22]. Недавнее исследование группы Chery Koopman (Стэндфордский университет)

[15] показало более низкий уровень одного из ведущих симптомов ПТСР – симптома
«вторжения» (навязчивых мыслей о болезни) у пациенток, получивших лечение по поводу первичного рака молочной железы, по сравнению с больными метастатическим раком. Уровень же другого важного симптома ПТСР – «избегание» был примерно одинаков как у больных первичным раком молочной железы, так и у пациенток с генерализованной его формой. В целом, исследователи пришли к выводу, что пациенты, получающие более «агрессивное» лечение, имеют более высокий уровень травматических симптомов, и, вероятно, это связано с представлением больных о крайней не благоприятности прогноза динамики заболевания для их жизни.
При этом необходимо отметить, что противоопухолевое постхирургическое лечение и связанные с ним побочные эффекты (потеря волос, слабость, тошнота, рвота, отсутствие аппетита, неврологическая симптоматика, изменение картины крови, частые инфекционные заболевания, анемия и др.) крайне тяжело переносятся больными[1,2,4]. Психологические феномены, наблюдаемые у онкологических больных на различных стадиях заболевания и лечения в последние годы привлекает внимание не только психологов, но и клинических онкологов. За рубежом появляются научные статьи на эту тему, проводятся симпозиумы и международные конгрессы (например, Всеамериканский конгресс психосоциальной онкологии — Нью- Йорк, США, 1999, Пятый Мировой конгресс псохоонкологии — Мельбурн, Австралия, 2000; создано Европейское общество психосоциальной онкологии — ESPO), недавно стал выходить специальный журнал «Психонкология» (Psychooncoogy), посвященный этому новому направлению. На конгрессе клинических онкологов EUROCANCER-2001 в Париже была создана специальная секция по психоонкологии. Можно утверждать, что родилась новая научная отрасль на стыке двух направлений фундаментальных наук: медицины и психологии — психоонкология. Прежние представления о простых причинно- следственных связях между иммунными и психическими нарушениями постепенно заменяются глубоким пониманием того, что дисрегуляция одной из систем организма непременно отразится на функционировании других систем, приводя к более
выраженным нарушениям и, в конечном итоге, к развитию болезни. Такой системный подход играет важную роль в психонейроиммунологии (этот термин был введен Robert Ader), позволяя интегрировать наши представления о функционировании отдельных

5
систем организма, общих механизмах поддержания гомеостаза и патологических процессах, лежащих в основе заболеваний.
Результаты клинических исследований последних лет свидетельствуют как об угнетении иммунного ответа, так и об активации отдельных его звеньев у больных депрессией, которая, как известно, коморбидна ПТСР. Депрессивные явления преимущественно проявляются в утрате способности переживать положительные эмоции, испытывать радость, получать удовольствие от жизни, однако зачастую они носят маскированный характер, что затрудняет их диагностирование. Признаки депрессии могут выражаться также в снижении и даже потере интереса к различным аспектам повседневной жизни, в ощущении «укороченного будущего», «отсутствия завтрашнего дня». В таком состоянии больному кажется бессмысленным строить планы, касающиеся карьеры, семьи, устоявшихся стереотипов поведения и действий.
Развитие депрессивных состояний и хронизация стресса не только снижает качество жизни пациента и окружающих его людей, но отрицательно влияет на иммунную систему больного, вызывая супрессию иммунитета [23,37].
Исследования под руководством доктора Tjemsand (психиатрический госпиталь в Норвегии) [17,25] показали статистически достоверное влияние психологических параметров на иммунную систему у больных раком молочной железы (при этом определялось количество иммуноглобулинов и некоторые субпопуляции Т- лимфоцитов).
Негативные эмоции и различные стрессовые агенты могут стимулировать выработку провоспалительных цитокинов [26], и, наоборот, стимуляция иммунной системы путем введения альфа-интерферона и интерлейкинов сопряжена с развитием депрессии и пограничных психических расстройств [30]. С другой стороны, при депрессии происходит активация так называемой "воспалительной системы" иммунного ответа: в сыворотке крови возрастает концентрация белков острой фазы воспаления, возрастает количество периферических нейтрофилов крови, моноцитов и активированных Т-клеток, усиливается продукция простагландина Е2, эластазы, ак- тивируются макрофаги; при этом ингибируется активность натуральных киллеров (NK- клеток) и увеличивается количество периферических лимфоцитов крови, подвергшихся апоптозу [6].
Работы S.M.Levy, R.B. Herberman, и их коллег убедительно показали непосредственную связь функциональной активности NK-клеток и ДНК больных раком молочной железы с их психонейроиммунным статусом [32]. В другом исследовании указывается, что среди женщин, страдающих раком молочной железы I или II стадий,

6
более высокая активность NK-клеток наблюдалась у пациенток с семейной и социальной поддержкой, эстроген-негативным гормональным статусом опухоли [33].
Группа американских ученых провела психофизиологическую оценку стрессового расстройства у больных раком молочной железы, причем были учтены психометрические и физиометрические показатели (учитывалась деятельность сердечной мышцы, состояние кожного покрова, лабораторные анализы крови и т.д.)
[34]. Особое внимание было уделено исследованию эмоционального влияния на иммунную систему больных. В результате подробного анкетирования была выявлена важность психологической поддержки больных с разными стадиями заболевания.
Признавая существенную роль психических факторов в этиопатогенезе онкозаболеваний исследователи большое значение придают вопросам оказания психологической помощи онкобольным. Особенно эффективна групповая психотерапия онкобольных [38]. Авторы пишут о том, что открытая конфронтация со смертью позволяет ориентировать пациента не на прошлое или будущее, а на настоящее, убедительно доказывая при этом, что психиатрическая помощь на ранних стадиях заболеваний может существенно снизить риск возникновения выраженных и не поддающихся коррекции психологических и психопатологических реакций на заболевание раком. В исследовании Айзенка группа в 100 чел., с риском заболевания раком или ИБС, были разделены попарно (один пол и возраст) и в случайном порядке
— одного из пары отправили на психотерапию. Через 13 лет в контрольной группе от рака легкого умерло 16 человек, в экспериментальной ни одного. В контрольной группе заболели раком легкого — 21 чел., в экспериментальной — 13. Смертность по другим причинам в контрольной группе — 13 чел., в экспериментальной — 5. Подтверждена также гипотеза об увеличении срока жизни у терминальных больных. Больные РМЖ на терминальной стадии — по той же схеме получали поведенческую терапию. Результат
5 и 3 года.
В целом, можно говорить о том, что психоонкология стала самостоятельной и весьма перспективной отраслью онкологии, во многом способствуя положительным показателям в лечении злокачественных заболеваний [27,31].
Анализ современного состояния проблем психонкологии позволил выделить актуальный аспект их исследования: психологические последствия воздействия стрессовых факторов, вызванных раком молочной железы, выявление взаимосвязей психологического и иммунного статуса больных и изучение роли психологических, социально-демографических, генетических факторов в этиопатогенезе рака молочной железы. Эти вопросы выступили в качестве основных задач совместного

7
междисциплинарного исследования, которое выполняется в настоящее время сотрудниками кафедры онкологии МГМСУ и лаборатории психологии посттравматического стресса и психотерапии ИП РАН.

Литература
1. Вельшер Л.З., Кузнецов В.П., Коробкова Л.И. Иммунокоррекция при раке молочной железы и других солидных опухолях/ Материалы конгресса «Человек и лекарство. М., 2000

2. Генс Г.П. Противоопухолевая вакцина — метод лечения рака молочной железы // Материалы

Международного научного форума «Онкология на рубеже ХХI века. Возможности и перспективы». М.,

1999

3. Балицкий К.П., Шмалько Ю.П. Стресс и метастазирование злокачественных опухолей. Киев: Наукова

Думка, 1987
4. Генс Г.П.Применение иммуномодулятора Галавит в лечении онкологических больных// Паллиативная медицина и реабилитация. 2001. №2–3.

5. Ивашкина М.Г. Психологические особенности личности онкологических больных. Канд. дисс. М.,

1998
6. Корнеева К.Л., Каст И.О., Шурин М.Р., Зозуля Л.А. Использование психотропных препаратов для оптимизации иммунотерапии рака // Тез. докл. 11 Всероссийская конференция «Нейроиммунология». СПб., 2002

7. Непомнящая Н.И. Гипотеза о психосоматической природе рака // Психологический журнал.1998. Т.19.

.№ 4. С. 132–145.

8. Психология посттравматического стресса. Практикум. Ред. Н.В.Тарабрина. СПб., 2001.
9. Тарабрина Н.В., Лазебная Е.О. Синдром посттравматических стрессовых нарушений: современное состояние и проблемы. Психологический журнал. 1992.Т.13. № 2. C.14–29
10. Тарабрина Н.В., Лазебная Е.О., Зеленова М.Е. Психологические особенности посттравматических стрессовых состояний у ликвидаторов последствий аварии на ЧАЭС. Психологический журнал. 1994. Т.15. № 5. C.67–78.
11. Тхостов А.Ш., Молодетцких А.Н.,Папырин К. личностные реакции мужчин и женщин на онкологические заболевания// Журнал невропатологии и психиатрии им. Корсакова, 1981. Т. №2. С.

1680–1684.
12. Bresau E.S., Curbow B.A., Zabora J.R., BritzenhofSzoc K. Psychoogica Distress in Post-Surgica Women with Breast Cancer/ John Hopkins Scho of Medicine&Oncoogy Center, Batimore, 2001.
13. Green B.L., Rowand J.H., Krupnick J.L., Epstein S.A., Stockton P., Stern N.M., et a. Prevaence of posttraumatic stress disorder in women with breast cancer // Psychosomatics. 1998. 9(2). P.102–103.
14. Derogatis L. R., Morrow G.R., Fetting J., Penman D., Piasetsky S., Schmae A.M., Henrichs M., & Carniche C.L. M., Jr. (1983). The prevaence of psychiatric disorders among cancer patients. Journa of American Medica Association, 249, 751–757.
15. Koopman C, Buter L.D., Cassen C., Giese-Davis J., Morrow G.R., Westendorf J., Banerjee T., Spiege D. Traumatic Stress Symptoms Among Women With Recenty Diagnosed Primary Breast Cancer // Journa of Traumatic Stress. 2002. Vo. 15. № 4. P. 277–287.
16. Kangas M., Henry J.L., Bryant R.A.. Posttraumatic stress disorder foowing cancer. A conceptua and empirica review // Cinica Psychoogica Review. 2002. 22(4). P. 499–524.

8
17. Tjemsand L., Soreide J.A., Mat U.F.. Posttraumatic distress symptoms in operabe breast cancer III: status one year after surgery // Breast Cancer Research Treatment. 1998. 47(2). P.141–51.
18. Andrykowski M. A., Cordova M.J. Factors associated with PTSD symptoms foowing treatment for breast cancer: Test of the Andersen Mode // Journa of Traumatic Stress. 1998. P.189–203.
19. Jacobsen P.В., Widows M.R.., Hann D.M., Andrykowski M.A.., Kronish L.E., Fieds К.К. Posttraumatic Stress Disorder symptoms after bone marrow transpantation for breast cancer // Psychosomatic Medicine. 1998. 60. P..366–371.
20. Ater C.L., Pecovitz D., Axerod A.., Godenberg В., Harris H., Meyers В., et a. Identification of PTSD in cancer survivors // Psychosomatics. 1996. № 7. P.137–143.
21. Cordova M.J., Andrykowski M.A., Redd W.H., Kenady D.E., McGrath P.C., Soan D.A. Frequency and correates of posttraumatic-stress-disorder-ike symptoms after treatment for breast cancer // Journa of Consuting and Cinica Psychoogy. 1995. № 6. P.981–986.

22. Keer M. Psychosocia care of breast cancer patients // Anticancer Research. 1998. 18(3C). P.2257–229.

23. O'Leary A. Stress, emotion, and human immune function // Q: Psycho Bu. 1990. 108(3). P.363–382.
24. Roca R.P., Spence R.J., Munister A.M. Posttraumatic adaptation and distress among adut burn survivors//American Journa of Psychiatry. 149. P.1234–1238.
25. Tjemsand L, Soreide J.A, Matre R, Mat U.F. Pre-operative psychoogica variabes predict immunoogica status in patients with operabe breast cancer // Psychooncoogy. 1998. 7(2). P.146.
26. Kiecot-GIaser J.K., McGuire L, Robes T.F, Gaser R. Psychoneuroimmunoogy and psychosomatic medicine: back to the future // Psychosom Med. 2002. 64(). P.15–28.

27. Hoand JC. History of psycho-oncoogy: overcoming attitudina and conceptua barriers // Psychosom Med.

2002. 64(2). P.206–221.
28. Ciaramea A, Poi P.Assessment of depression among cancer patients: the roe of pain, cancer type and treatment// Psychooncoogy. 2001. Vo. 10. № 2. P.156–165.
29.Smith M.Y., Redd W.H. Peyser C. Vog D. Post-traumatic stress disorder in cancer: a rewiew // Psychooncoogy. 1999,8(6). P.521–537.
30. Smith M. J., Mouawad R., Vuiemin E., Benhammouda A.., Soubrane C.., Khayat D. Psychoogica side effects induced by Intereukin-2/a-Interferon: cinica observations, bioogica correations // Cancer treatment an update Ed. by 31. Banzet P.,.Hoand J.F,.Khayat D,.Wei M. Paris: Springer-Verag, 1994. P. 681–691.
32. Levy S.M., Herberman R., Lippman M., d’Angeo T. Correation of stress factors with sustained depression of natura kier ce activity and predicted prognosis in patients with breast cancer // Journa of Cinica Oncoogy.

1987. № 5. P.348–353.

33. Kiecot-GIaser J.K., Gaser R. Psychoneuroimmunoogy and cancer: fact or fiction? // European Journa of

Cancer. 1999. Vo. 35. №7. P.1603–1607.

34. Pitman R.K., Lanes D.M., Wiiston S.K., Guiaume M.A., Metzger L.J., Gehr G.M., Orr S.P.

Psychophysioogic assessment of posttraumatic stress disorder in breast cancer patients // Psychosomatics. 200.

№ 42. P.133–140.

35. Tarabrina N., Lazebnaya E., Zeenova M., Petrukhin E.V. Leves of Subjective. Persona Perception and

Experiencing of "Invisibe" Stress. The Humanities in Russia: Soros Laureates. M., 1997, 48–56.
36. Tarabrina N.V., Lazebnaya E.О., Zeenova M.E, Lasko N. Chernoby cean-up worker`s perception of radiation threat. Radiation Protection Dosimetry. Nucear Technoogy Pubishing. Vo.68. No.3/4. P. 251–255.

1996.

37.Srhusser G., Schubert C. The infuence of psychosocia factors on the immune system
(psychoneuroimmunoogy) and their roe for the incidence and progression of cancer // Psychosom Med. Psychother. 2001. 47(1). P.6–41.

38. Yaom I.D. The Theory and Practice of Group Psychotherapy.Fourth edition. BasicBooks.1995

9
Особенности осознавания и структура бессознательного в психотерапевтических моделях

А.Н. Зерниченко, Е.В. Безносюк, В.А. Владимирцев

Московский институт медико-социальной реабилитологии

Психологические механизмы осознавания довольно широкая и разветвленная тематика. Один из аспектов осознавания — это установление связи между информацией уже полученной в прошлом с информацией, получаемой в настоящий момент. Решение этой задачи проходит через преобразование множества воспринимаемых объектов в сравнительно малое количество эквивалентных классов — смысловых категорий, и точного отнесения нового объекта в тот или иной уже существующий класс. Категориальное расчленение окружающего мира на смысловые и образные дефиниции позволяет резко уменьшить количество воспринимаемой и перерабатываемой информации. В регуляции поведения участвуют теперь не все стимульные свойства индивидуального объекта, а только те из них, которые позволяют отнести его к соответствующему классу, в зависимости от целей текущей деятельности. Несущественные детали объекта при этом игнорируются. Феномен осознавания состоит не только в смысловой категоризации, но и в способности удерживать в поле сознания довольно большое число категорий. Механизм осознавания можно условно, для изучения модели психотерапевтического процесса, расчленить на три динамических процесса: категоризация объекта, фиксация окружающей предметной среды как отношение множества объектов и выделение себя из нее, осознавание социальной среды, в которой находится индивид и своего места в ней.
В процессе восприятия оценка свойств объекта происходит одновременно по многим компонентам: этической, эстетической, видовой принадлежности, соотношение с другими объектами среды, оценивается группа физических свойств — размер, твердость, а также пространственное расположение, история развития и многие другие. Создается упорядоченное многомерное категориальное поле объекта. Широта и легкость одновременного охвата смыслов — удержание их в поле сознания определяется степенью их упорядоченности по смысловым категориям. Чем они более организованы, тем легче и глубже осуществляется этот процесс: представленность объекта в
2

классе себе подобных, его прошлая история, соотнесение его с окружающей средой и с самим субъектом восприятия. Этот процесс сравним с объемным зрением: чтобы объект зрительного восприятия определялся в пространстве, в процессе естественного отбора сформировалось два глаза, в силу чего объект виден с двух точек. Создаются два, смещенных относительно друг друга, образа объекта, мозговые механизмы производят их взаимодополнение, что создает эффект глубины пространства и место объекта в нем четко определено. Такое же свойство лежит в основе механизма осознавания. Одновременный охват всего многообразия упорядоченных смысловых модальностей объекта и их последующая интеграция — объединение в единый целостный смыслообраз, создает эффект объемности многомерного смыслового поля, что, собственно, и есть со-знание — совмещенное знание.
Осознавание среды — это одновременная, параллельная фиксация смыслов объектов, составляющих среду, то есть окружение субъекта, явление, которое можно назвать сканированием смыслов окружения, в поле которого субъект может проводить манипуляции со смыслами. Все эти смысловые компоненты упорядочены. Переключение, актуализация смыслов — высвечивание любого из них происходит достаточно легко и произвольно, по желанию самого индивида, а манипуляции с ними опосредованы волевым контролем. Такая способность к диспозиции смыслов есть основное свойство сознания. Если мышление направлено на то, чтобы находить новые скрытые понятия, манипулируя смыслами, то осознание упорядочивает и актуализирует любую смысловую компоненту или их группу.
Однако феномен осознавания возникает как процесс адаптации индивида к окружающей среде. Происходит выделение себя из окружающего мира — формирование физического образа «Я», и противопоставление образу «Я» образа окружения, воспринимаемого как «Не-Я». Субъект знает, что он знает — то есть систематизирует смыслы, воссоздает категориальную структуру. Поэтому осознавание
— это не только эмоционально пристрастное отношение субъекта к объекту, но и оценка степени опасности-безопасности, полезности- вредности, нужности-ненужности, но и возможность манипулирования смысловыми категориями, причем образ «Я» воссоздается как оператор. Устойчивость образа «Я» проявляется чувством уверенности в своих знаниях и возникает благодаря тому, что субъект может произвольно помещать в поле сознания любую
3

доступную смысловую компоненту объекта. Подобно тому, как человек может произвольным образом контролировать мышечную координацию, перемещаться в пространстве или менять позу. Содержание смысловой структуры обусловлено многими установочными факторами: осведомленностью субъекта, особенностями конкретной ситуации, в которой он находится, его личностными и психическими свойствами, бессознательными эмоционально-потребностными установками, социальными условиями его жизни. Поэтому актуализация смыслов, которых, в принципе, бесконечное множество, происходит, строго говоря, не по желанию субъекта, а опосредовано именно этими факторами. Мы видим мир таким, каким он предстает перед нами сквозь призму этих формально- динамических факторов. С другой стороны, образ «Я» является результатом обобщения тех элементов, которыми он оперирует, то есть смысловыми образованиями.
Если выделение себя из окружающего предметного мира в форме физического образа — функция, свойственная не только человеку, но и высшим животным, то формирование личности и выделение себя из социальной среды в форме социально-значимого образа — функция, свойственная только человеку. «Собака видит в зеркале другую собаку, но не самою себя» — говорил И.П. Павлов.
Адаптация к социальной среде — это процесс самореализации, раскрытия своих внутренних потенциалов и предъявления себя миру, ибо личность, как таковая, не существует сама по себе, а через отношения с другими людьми, через самоосознание — сложный процесс накопления знания о себе и формирования образа «Я» в смысловом поле, представляющем уже законы связей и отношений с окружающей средой. Эта среда — сложный и грандиозный мир нашей цивилизации, включающий систему культурных ценностей, этические нормы, пространство эмоциональных состояний и образов, вербальные понятия и определения и многое, многое другое, все то, чем так богато пространство человеческих отношений.
Итак, следующий этап формирования сознания — это образование объемного и многомерного пространства образов- отношений, формирование социального «Я» и противопоставление его окружению. Очевиден факт, что смыслом жизни индивида является самореализация, нахождение самого себя и своего места в мире. Поэтому одна из сторон самоосознавания есть понимание себя и формирование многомерного и целостного образа «Я», равно как и
4

целостной личности. Так человек, находящийся на природе, вставлен в пейзаж, он осознает представленность себя в нем, и здесь происходит процесс самореализации через отождествление с природой, включение ее в себя, что наполняет и обогащает человека. Например, сам по себе красивый пейзаж не может дать человеку наслаждения, если процесс его осознавания, то есть сканирования смысловой картины и актуализации отдельных смыслов почему—то нарушен, например, если на фоне этого пейзажа происходят военные действия и человек сосредоточен на том, чтобы выжить. Осознавание — это всегда представленность себя в системе смыслов окружения, но уже социального окружения, соотнесение себя с ним. Общение с другим человеком представляет собой процесс соотнесения образа «Я» субъекта со смысловым полем, репрезентирующим другое «Я», это операциональный процесс взаимодействия двух разных смысловых систем — и это другая, более высшая функция сознания — совместное знание.
Таким образом, основные функциональные свойства сознания это: системное упорядочивание множества смыслов объекта. Произвольная актуализация любого из них или группы смыслов по желанию индивида. Сканирование смыслового поля окружения, что, собственно, и обеспечивает процесс осознавания. Соотнесение образа
«Я» со смысловым полем объекта или окружения.
Разнообразие и глубина вложенности смыслов определяется интеллектуальной способностью и эмоциональной чувствительностью, результатом чего является богатство и глубина эмоционально окрашенных смыслообразов. Интеллектуальная активность включает акт противопоставления процесса оперирования смыслами, тому, кто мыслит — оператору. Успешность мыслительной деятельности зависит не только от операциональной способности манипулирования смыслами, но и во многом — от активности и устойчивости образа «Я». Эти свойства хорошо изучены и факт зависимости внутреннего богатства личности от степени его выраженности очевиден. Другая сторона — это степень активности сканирования смыслового поля и глубина его соотнесения с образом «Я», которая определяется энергетическими процессами, представляющими содержание бессознательного.
Процесс осознавания — это образование новых смысловых структур или актуализация уже известных, что всегда сопровождается энергетическими процессами, которые репрезентированы в виде
5

эмоциональных переживаний, будь то чувство удовлетворения, эмоционального подъема или горечь разочарования. Человеческое «Я» идеально, оно существует в многомерном мире идеальных образов. Полнота жизни человека определяется глубиной представленности чувства «Я» в системе смыслов, и чем богаче эта система смыслов, которая взаимодействует с «Я», чем активнее их сканирование, тем полнее бытие человека, тем ярче и насыщеннее содержание сознания.
Любой элементарный психический акт — эмоциональный, интеллектуальный, поведенческий является стимулом семантической репрезентации и мгновенно ассоциируется с множеством различных, чувственно окрашенных образов или их фрагментов. К ним относятся образы прошлых переживаний детства, в чем-то схожие с настоящим, мифологические чувственные архетипы исторического опыта, заложенные прошлыми поколениями, класс образов, обусловленных художественными, метафорическими ассоциациями и, наконец, конкретные знания о категориальной принадлежности объекта, являющегося предметом текущего операционального процесса — богатая и многомерная связка чувственных смысловых образований, приходящих в сознание из различных областей памяти. Происходит пролонгирование (глубинная протяжка) — активизация различных областей памяти, обращение к огромным и разномодальным хранилищам смысловых структур. Благодаря этому свойству осознавание связей эмоциональных переживаний с образами предметов становится многомерно-объемным, они как бы вложены друг в друга, образуя смысловые композиты. И в то же время хорошо координирована их актуализация — представленность сознанию одного из них в каждый конкретный момент. Смыслообразы, представляющиеся в поле сознания, можно сравнить с разноцветным свечением экрана дисплея под действием потока электронного луча. Сама по себе цветная светящаяся точка ничего не значит, но из множества цветных точек складывается конкретное изображение. На экране человеческого сознания в каждый момент воссоздается
(высвечивается) многомерная палитра образа мира, создающая чувство реальности и неповторимости собственного бытия и окружающей среды. Можно сказать, что человеческое сознание — это устройство для проявления смыслов мира.
Для целей, возможностей и тактики психотерапевтического процесса очень важна эта способность сознания воссоздавать и хранить образ мира во всем его многообразии, создающая особое чувство
6

бесконечности собственной жизни, ее исключительности, полноты и неповторимости, размышлений о смысле жизни и даже, о ее возможном посмертном продолжении, а также почву для переживаний и мыслей о проблеме «трансперсонального» и «трансцендентного».
Понятие бессознательного включает весьма широкий спектр всевозможных психических явлений, природа которых чрезвычайно многообразна. Поэтому объединение схожих проявлений бессознательного в функционально однородные группы дает возможность построить определенную модель и глубже понять эти проявления.
Трехчленная схема деления психического на познавательное, волевое и аффективное стала основой формирования многих фундаментальных понятий психологии. Она может стать и основанием для модели или классификации проявлений бессознательного.
Волевые процессы не могут проходить без осознавания поступающей информации. В механизме осознавания традиционно выделяют два рода процессов — динамические (энергетические) и содержательно-смысловые (информационные). Осознавание — это целостный акт, содержащий две составляющие. С одной стороны — это всегда знание о чем-то, что вне субъекта, с другой стороны, эмоциональное отношение к объекту. «Это образование сложное по своему составу; — писал С.Л. Рубинштейн — оно всегда в той или иной мере включает единство двух противоположных компонентов — знания и отношения» [18]. Близким к этим положениям являются понятия А.Н. Леонтьева о чувственной ткани и личностном смысле. Он говорит об особом «пятом квазиизмерении», в котором открывается человеку объективный мир. Это — «смысловое поле», система значений « [19].
Положения С.Л. Рубинштейна и А.Н. Леонтьева, учение И.П. Павлова о двух сигнальных системах предполагает существование, помимо обширного эмоционально пристрастного образа мира как отражения его объективной реальности, существование смысловой его компоненты, столь же обширной второй реальности, являющейся содержанием бессознательного. Их обобщение позволяет создать концептуальную модель взаимодействия двух бессознательных образований: 1) психического образования, ассимилирующего совокупность установок, эмоциональных оценок и установочных систем регуляции поведения и деятельности и 2) совокупности сложноорганизованных смысловых структур, понятий и образов мира,
7

циркулирующих в социуме и усваивающихся психическими механизмами индивида. Первое образование условно можно назвать подсознательной, второе — надсознательной областью психической активности. Содержанием надсознания являются категориальные структуры всего многообразия смыслов [7]. Оно включает в себя семантические единицы — значения смыслов, системы знаний и нормативные схемы поведения. Очевидна двойственная природа смыслов, отмеченная еще А.Н. Леонтьевым: с одной стороны они выступают как составляющие общественного сознания, с другой — как образующие индивидуального сознания, в силу чего надсознание можно считать и надличностным образованием.
В рассматриваемой трактовке содержанием подсознания является не только лишь органически телесное, но также установки, значимости, архетипы, программы эмоционального реагирования и действия — все то многообразие форм, что связано с соматикой и жизнеобеспечением, и по современным представлениям, отнесенным к категории бессознательного.
Какова же необходимость разведения бессознательного на эти две составляющие? И тут можно выделить три момента.
Первый момент заключается в том, что сама по себе поступающая информация может быть представлена в поле сознания только через фильтр имеющихся уже в бессознательном смысловых категорий, равно как и мотивационных установок, которые и являются динамическим фактором, преобразующим и репрезентирующим поступающую информацию. Личностные смыслы, как таковые, могут быть осознаны через установки подсознания, выражаемые эмоциями, то есть аффективные реакции как бы промодулированы
(детерминированы) личностными смыслами. Как замечает Д. Узнадзе, установка как наиболее сложная форма отражения действительности
«детерминирована смыслом объективных ситуаций» [15].
Под- и надсознание, таким образом, находятся в определенном взаимодействии друг с другом. Идея такова, что подсознательные структуры являясь носителем аффективных (энергетических) процессов, вступая во взаимодействие со смысловым
(информационным) содержанием надсознания, порождают принципиально новое структурное (функциональное) образование: осознанно переживаемый образ. Феноменология их разделения в том, что эти взаимодействия ортогональны, системно согласованны и не являются уникально присущими только живым организмам, а есть
8

универсальное свойство живой и неживой природы, изучением которых занимается синергетика. Так, например, структура музыкальных и песенных произведений иллюстрирует это свойство. Они состоят, как правило, из аккомпанемента, представляющего определенный ритмический фон, и ведущей мелодии, которая несет образно-смысловую нагрузку. Аккомпанемент подчеркивает, усиливает смысл ведущей мелодии. Совмещение того и другого порождает гармонически воздействующие музыкальные композиции. Именно ритмообразующая составляющая аккомпанемента придает динамическую окраску музыкальному произведению.
Другой пример — телевизионное изображение возникает в результате взаимодействия энергетических (поступающих через электрическую сеть) и информационных (поступающих через антенну) потоков. Энергетические потоки промодулированы информационными, и в результате возникает новое системное формообразование — телевизионное изображение, которое можно воспринимать непосредственно. Сознание — это и есть «экран» на котором, в результате взаимодействия смысловых и аффективных процессов, возникает изображение окружающего мира.
Второй момент, приводящий к необходимости такого разделения бессознательных процессов, заключается в том, что надсознательное – это область мыслительных операций, что-то в процессах мышления может осознаваться, а что-то нет. А все операции со смыслами и понятиями проводятся «под аккомпанемент» образов—чувств [5]. При решении задачи собственно эмоции отслеживают процесс обработки информации и вмешиваются только лишь для контроля правильности—неправильности хода решения задачи.
Мы отмечали, что существуют как собственно эмоции, так и чувства, которые по сути сами эмоциями не являются, представляя собой информационные модели — образы эмоций. Эти чувства-образы возникают при восприятии и переживании произведений искусства или просто при получении и обработке информации.
Такие занятия как чтение газеты, интересной книги или просмотр телепередачи после напряженного дня снимает эмоциональное напряжение и дает разрядку, отдых. Связано это с тем, что активизируется область информационных процессов — «надсознание» и включаются чувства-образы, моделирующие эмоции. Собственно эмоциональная активность при этом ослабляется, хотя субъективно отличить чувства-образы и собственно эмоции трудно. Тем не менее,
9

они являются содержанием и продуктом надсознательного, в то время как собственно эмоции контролируют процессы адаптации организма и являются функцией подсознательного.
Третий момент такого разделения выражает концепцию И.П. Павлова о двух сигнальных системах. Первая представлена установочными программами, вторая — смыслообразами. Категория установки выступает опосредствующей связью между сознанием и деятельностью [16], в то время как категория смыслообраза выступает опосредствующей связью между значением и сознанием. Анализ поступающего стимула, таким образом, осуществляется по двум каналам — по каналу «стимул-реакция» (S-R), и по каналу смыслообразования. Процесс осознавания по каждому из них происходит независимо друг от друга. Так, например, внезапный окрик вызывает реакцию испуга, независимо от его смысла, анализ смысла
(шутка, призыв, угроза) происходит в следующий момент. Противоположная ситуация, например, восприятие трагического сообщения — проходит сначала через осознавание его смысла, затем включается эмоциональная реакция.
Таким образом, можно различать значимость предмета и его значение [20]. Значимость характеризует степень мотивационной и, следовательно, эмоционально-образной представленности предмета и является содержанием подсознания. Значение (по А.Н. Леонтьеву) — семантическая представленность предмета и является содержанием надсознания. Условно их взаимодействие можно представить в виде схемы двух вложенных друг в друга треугольников, аналогично схеме творческой активности, описанной Я. Пономаревым [1]. Нижний треугольник, направленный острием вверх, символизирует совокупность установок и динамических факторов-влечений. Верхний треугольник, направленный острием вниз, символизирует смысловые структуры, предоставляемые окружающей социальной и природной средой — человеческой культурой. Заштрихованная область пересечения этих треугольников — область сознания, в поле которого происходит совмещение и взаимодействие этих двух видов психического, и образование «Я», которое имеет свои формы проявления. Особенно внятно это разделение обозначил З. Фрейд. Фрейдовское «Оно» выражает образование центра, интегрирующего мотивационно—потребностные процессы и является содержанием подсознательного. «Сверх—Я» отражает интеграцию моральных норм и нормативные схемы поведения, представленные надсознательным.
10

Следует отметить, что взаимодействие этих двух начал происходит на каждом из трех иерархически организованных уровней, которые условно можно определить как 1) уровень влечений, 2) уровень социальных ролей и 3) трансцендентный уровень. Они выделяются вследствие существования трех фундаментальных видов человеческих потребностей — витальных, социальных и духовных. Как было отмечено, содержание надсознания — система знаний и поведенческие нормативные программы. Характер системы знаний на первом уровне — это поверхностные обыденные системы знаний, в основном информационного характера, на втором — более сложные — понятийные формы, фиксирующие совокупный общественный опыт, к которым относятся научные и профессиональные знания, системы образов, связанные с художественным творчеством, на третьем — интуитивное знание.
Характер программ поведения для первого уровня — это нормативные схемы поведения, правила и законы, которые несут ограничивающую функцию. На втором уровне — моральные нормы, связанные с условиями данной социальной среды, на третьем — более глубокие основы моральных установок — нравственные принципы.
На каждом из уровней это взаимодействие представлено диспозицией «установки — образ «Я» — смысловые структуры». По существу, это постоянная динамическая манипуляция смыслами, в изобилии предоставляемые культурой и цивилизацией, грандиозная игра двух глобальных противоположностей: надсознания и подсознания, образующих поле своего взаимодействия — сознание. Содержанием этой игры является взаимодействие информационных — смысловых и динамических образований, формой — взаимоотношения человека и мира, а ареной — сам человек, который и является продуктом этого взаимодействия.
Первый уровень — смысловые структуры и стихия влечений. Согласно З. Фрейду основным активизирующим принципом является либидо, важнейший двигатель психической жизни, однако современная психодинамическая концепция отказалась от такой трактовки энергетического статуса. Не вникая здесь в отличия многочисленных понятий бессознательного, остановимся на модели, предложенной Сонди [2], ибо проявления этого уровня являются областью анализа психодинамики. Концепция Сонди отражает структуру бессознательного первого уровня, и включает восемь энергетических факторов влечений. Эти факторы влечений, выражающие действие
11

глобального инстинкта выживания, создают внутреннюю, сугубо индивидуальную, устойчивую систему эмоциональных, поведенческих и мотивационных установок, которые обуславливают индивидуальные психические свойства человека и энергетизируют его деятельность. Согласно теории влечений Сонди факторы влечений — это ведущие жизненные радикалы, обуславливающие формирование мировоззрения и жизненные установки человека.
В представляемой модели описывается механизм взаимодействия этих динамических факторов с информационно-смысловыми структурами, придающими смысл, как влечениям, так и существованию вообще. Как отмечает Д. Марголис [14, с. 49], наиболее существенным свойством психического, является интенциональность, отнесенность к чему-либо как к объекту. Иначе, воссоздание образа цели и смысла деятельности обусловлено и стимулировано первичным влечением к объекту потребности. С другой стороны, формирование новых смыслов и их усложнение, в результате расширения и усложнения мотивационных структур, ведет к утончению и усложнению эмоциональных реакций, являющихся, по существу, психической энергией, которая накапливается в области бессознательного. Происходит взаимное воздействие друг на друга энергетических и смысловых модальностей. Эти процессы не являются сугубо индивидуально-психическими, а отражают универсальный принцип организации жизни и общества, суть которых во взаимоотношении (совмещении) информационно-структурного
(когнитивного) и энергетического (аффективного). Человеческое «Я» является в некотором роде оператором, а сознание — ареной, на которой разворачиваются эти взаимодействия. Поток сознания (по В. Джемсу) — это устойчивый самоподдерживающийся процесс взаимодействия аффективного и когнитивного.
Иначе говоря, человек — это поле взаимодействия двух миров. С одной стороны мир динамических образований, формирующий фундаментальные жизненные радикалы. Они определяют стихию влечений и страстей человеческих. С другой стороны — мир смысловых структур, предоставляемых человеческой цивилизацией и культурой. Они взаимно проникают друг в друга как мужское и женское, положительное и отрицательное, взаимно оживляют друг друга, образуя принципиально новое системное качество — человеческое «Я» и сознание, в поле которого разворачивается игра этих двух начал. Культурологические смысловые образования —
12

эстетические образы и этические понятия с одной стороны, увеличивают активность ведущих жизненных радикалов — факторов влечений, с другой, направляют и ограничивают их проявление, корректируют их динамику. Это утончает и энергетически обогащает влечения, придает им культурную направленность, разнообразит потребности, расширяет и углубляет сферу эмоциональных переживаний.
Если на уровнях, приближенных к подсознательному, формируются установки, то на уровнях, приближенных к надсознанию формируется тезаурус. Если подсознательное выполняет в основном защитные функции, то надсознание — конструктивные функции развития. Первое задает основу того, «как» проходит взаимодействие или осознавание, второе — «что» осознается или взаимодействует.
Выраженность того или иного начала в структуре «Я» определяет основную жизненную парадигму миропонимания человека. Если в ней больше присутствуют элементы из верхней области, то индивид будет ориентирован на нормативные схемы поведения, рост и развитие, на понимание и познание, и наоборот, если в нем больше присутствуют элементы из нижней области, то он больше будет ориентирован на потребление и материальные ценности, в нем будут более выражены защитные функции.
Чрезмерная активность подсознательных факторов влечений формирует весьма характерную систему установок личности, поведенческую, эмоциональную и мотивационную направленность, которую можно определить как идею борьбы за выживание. Идея выживания — это система неосознаваемых установок, обусловленная древними бессознательными поведенческими стереотипами. Преобладание их в общей психической активности создает состояние постоянной тревожности, эмоциональной напряженности, депрессивно
— ипохондрической озабоченности.
Устранение нужды, а не достижение счастья и творческого самовыражения — вот характер установок, определяющий поведенческие и эмоциональные паттерны идеи выживания. Даже полное материальное благополучие, богатство и комфорт не являются условием освобождения человека от цепей собственных влечений, которые несут личностный смысл устранения нужды, и поэтому не дают человеку внутреннего покоя и ясности духа. Агрессивные и стяжательские тенденции, претенциозность, поиск удовольствий
13

доминируют и носят защитный характер в личности человека, ориентированного на выживание.
В противоположность идее выживания может доминировать идея развития — доминирование надсознательных установок на проявление структурно-смыслового разнообразия мира. В системе мотивационных и поведенческих установок выражена операциональность, направленность на объекты. При этом неудовлетворенность или фрустрированность является стимулом увеличения операциональности. С другой стороны, известно, что чрезмерно выраженная операциональность может стать фактором компенсации тревожности, фрустрации. Это случаи, когда индивид повышенной активностью, например в работе, творческой деятельности, компенсирует какую- либо неудовлетворенность.
Массы людей охвачены идеей выживания, которая способствует активизации низших слоев бессознательного. Игровой момент, легкость и внутренняя свобода, характерные для идеи развития утеряны. При этом высшие чувства — эстетические, интеллектуальные, нравственные подменяются низшей эмоциональностью. Прав был З. Фрейд, когда говорил, что любовь и голод правят миром, — по всей видимости для этого случая. Такая тенденция смещения активности
«Я»-системы к бессознательно-динамической области отражает накопление энтропийных процессов в динамике общественного развития, и, следовательно, замедление этого развития.
Хотя в одном человеке, как правило, в той или иной пропорции совмещены как установки на развитие, так и установки на выживание, но, тем не менее, в последнее время наблюдается их поляризация. Огромные массы людей, ориентированы только на выживание, и немногочисленная группа — на развитие.
Итак, первый уровень образуют факторы влечений, что определяет его содержание. Диффузные психофизические состояния объединяясь с поведенческими и нормативными схемами транслируются на более высокий второй уровень — социальных ролей. Он является интерпсихическим, уровнем социализации. Функционально он повторяет вышеописанный, с той лишь разницей, что в качестве надсознания уже выступает общественное сознание, а в качестве подсознательного — коллективное бессознательное, проявляющееся через социальные роли. Человек — это глубоко общественное существо, которое живет и действует не только в предметной, но и в социальной среде. Совместно с развитием общества
14

развивается качественно иной способ деятельности — совместная деятельность и принципиально новый класс потребностей социального становления, утверждения своего «Я» и его места в социуме. Это предполагает образование весьма мощного психического аппарата — социального «Я». В динамике развития и становления социального «Я» опять—таки выделяются два процесса.
Первый — это приобщение к ценностям, представленным общественным сознанием — усвоение моральных норм, эстетическое развитие, правовая социализация, историческая преемственность, чувствование и понимание другого человека — все то, что связывают с личностным ростом. Второй — это активность коллективного бессознательного, проявляющаяся в том, что свои взаимоотношения с миром личность организует с помощью унифицированных схем поведения и эмоционального реагирования — социальных ролей. Первый процесс выражает собой смысловую структурированность сознания, второй — его динамическую (энергетическую) оптимизацию. Психологические механизмы формирования социальной роли достаточно последовательно разработаны Д. Мидом и Г. Блумером — основателями интеракционистского направления в психологии. Согласно этому подходу, человек формирует свое поведение в соответствии с требованиями группы, с которой он себя идентифицирует. Непосредственно социальное «Я» проявляется через отождествление с социальной ролью, которая, в данный момент, соответствует ожиданиям группы и, поэтому, является наиболее значимой для индивида. Психологические механизмы проявляются тем, что глубокая социализация человека позволяет выявить и организовать неясные и диффузные психофизиологические состояния в форме конкретной социальной роли. Человек говорит «Я — мужчина» или «Я — женщина», предполагая под этим довольно богатый поведенческий комплекс и вполне конкретные способы эмоционального реагирования и самовыражения, определяющие его гендерную принадлежность. Хотя совокупность нейросекреторной типологии недостаточно однозначна. Или другой пример — психические состояния личностной тревожности и эмоциональной напряженности конкретизируются и оформляются в нормативную роль
«серьезного человека».
Ролевая структура имеет сложную, иерархическую природу, она является результатом интеграции различных психофизиологических состояний и социальной нормативности в единые смыслообразы,
15

обеспечивая тем самым адекватный поведенческий и мотивационный репертуар. Формирование социальных ролей и их динамическая регуляция осуществляются с помощью эмоций, которые, в силу их определенной направленности на регуляцию и обеспечение целостности образа социального «Я», необходимо выделить в отдельную функциональную группу — группу социальных эмоций. Этот класс эмоциональных процессов занимает чрезвычайно весомое место и представляет мощную силу в психической жизни каждого человека. Действительно, человек может обидеться, если его упрекнут в том, что он плохой мужчина или плохая женщина, так как в этом случае возникает угроза нарушения целостности образа социальной роли, с которой он отождествлен. В качестве примера, иллюстрирующего место и роль социальных эмоций в жизни людей, представим одну ситуацию из практики групповой психотерапии: два человека сидят в комнате и непринужденно беседуют, обсуждая свою проблему. В комнату входит помощник руководителя группы и заявляет, что их сейчас будут записывать на видеокамеру и просит продолжать беседу. Он включает камеру, оставляет ее в комнате и уходит. Ничто вроде бы не изменилось, но поведение двоих собеседников становится существенно другим. Тема их беседы уйдет на второй план, а весьма значимым станет оценка своего поведения, позы, выражения лица и прочее — теперь они будут не просто общаться, в характере их общения появится выраженный игровой момент. Непринужденность их беседы будет утеряна и заменена на
«игровую модель» непосредственности. Такая резкая смена характера общения объясняется тем, что вступили в действие социальные эмоции, регулирующие взаимоотношения социального «Я» человека и социальной среды, предположительной аудитории, которая будет за ними наблюдать. Самое интересное, что заставить себя вернуться к исходному состоянию доверительности и эмоциональной расположенности, которое было до установки камеры, очень трудно, а для многих оказывается невозможным. Согласование поведения отдельных индивидов, социальных групп, их синхронизация, сведение к определенному единству, осуществляется с помощью социальных норм. Функционирование социальных норм — надындивидуальный процесс, призванный обеспечить устойчивость общества и воспроизводство общественных отношений [9]. Однако гиперфункция социальной нормативности на внутриличностном уровне зачастую приводит к отрицательным результатам. Знаменитый «тюремный
16

эксперимент» Ф. Зимбардо, описание которого приводит И. Кон
[8,с.95], демонстрирует иррациональность и императивную непредсказуемость этого типа эмоциональных переживаний. Суть эксперимента состояла в следующем. Была отобрана группа добровольно согласившихся участвовать в эксперименте, молодых людей, психически здоровых и интеллектуально развитых, не имеющих в своей жизни ни опыта преступности, ни наркомании. С помощью жребия они были разделены на «тюремщиков» и «заключенных». Через некоторое время, по договоренности с полицией, согласившейся помочь ученым, «заключенные» были «арестованы» и доставлены в наручниках в «тюрьму» — переоборудованное для этих целей помещение на факультете психологии. Поначалу взаимоотношения
«тюремщиков» и «заключенных» были веселыми и дружественными, но постепенно они входили в роли, и через несколько дней отношения изменились и стали резко напряженными. Через несколько дней
«тюремщики» стали злоупотреблять властью и откровенно издеваться над «заключенными», поэтому спустя шесть суток психолог вынужден был прервать эксперимент, так как отношения приняли чрезвычайно агрессивный характер. Все участники были потрясены результатом, благополучные юноши и не подозревали, что они способны на жестокость и насилие. И. Кон, проводя анализ эксперимента Зимбардо, ставит вопрос, почему его участники изменили своим этическим принципам, хотя их к этому специально не принуждали и угрозы для жизни не было? По всей видимости, происходит довольно сильное отождествление с определенной социальной общностью, значимость и авторитет которой отстаивают участники эксперимента.
«Полицейские» защищают авторитет общности полицейских как обобщенный символ сохранения спокойствия и порядка,
«заключенные» — общность униженных и оскорбленных. Формирование образов полицейского или заключенного происходит через механизм включения бессознательной установки на ролевое поведение и, соответственно, ролевую нормативность, вытесняющую личностные этические установки участников эксперимента, ибо требования этих общностей, если они уже включены, значительно сильнее личностных установок. Они-то и явились фактором
«принуждения» к изменению морального поведения. Человеческая жизнь, ее переживания и устремления выходят далеко за пределы простого удовлетворения потребностей. Она немыслима без чрезвычайного разнообразия чувств и переживаний. Влечения, чувства,
17

эмоции представляют невероятно широкий спектр каждодневных переживаний, и они тесно переплетаются с влечениями, чувствами, переживаниями других людей. «Между нами и другими людьми все время протекают процессы «психического осмоса», — говорит Р. Ассаджоли [13, с. 25]. Но, тем не менее, мотивационные состояния, способы удовлетворения потребностей, их форма и культурологическая стилистика унифицируются, образуя сравнительно простые блоки. Они накладываются друг на друга и, интегрируясь, порождают устойчивые надличностные структуры смысловых образований — социальные общности, которые блестяще проанализированы В.В. Налимовым [5].
Общность — это совокупность индивидов, объединенных единой системой ценностей, социокультурными и психосоциальными установками или целевой направленностью. Это народы, общественные и профессиональные группы. Каждая общность характеризуется свойственной ей кооперативной ментальностью, специфической субкультурной организацией. Каждый индивид принадлежит не одной, а нескольким общностям, но в нем как во фрагменте голограммы отражен весь спектр характеристик данной общности, он усваивает характерную для каждой конкретной общности субкультурную ментальность, содержащую мотивационный, эмоциональный и поведенческий паттерны — своего рода программу, совокупность способов эмоционального реагирования и поведения в основе которых лежит архетипическая символика. В целом, эта программа может не осознаваться, но установка на нее порой достигать высокого энергетического уровня. Через ролевое поведение человек является представителем какой—либо общности. В акте общения с другим человеком, помимо взаимоотношения «Я—Ты», наличествует взаимодействие с этой общностью. Она неосознанно воспринимается как некая сверхличность, «обобщенный другой». Отношения с представителем общности происходит с помощью социальных эмоций. Выраженность и интенсивность социальных эмоций может быть очень сильной. Так, например, защищая свою семью этнос или идею, выражающую целостность общности, человек готов, во имя ее, на тяжелые лишения или даже смерть. (Приведем здесь чрезвычайно интересное народное изречение «На миру и смерть красна!»)
Напряженность современной жизни активизирует различные способы психологической защиты. Поразительно то, что крайне выраженная ролевая идентификация, по сути, есть защитная реакция через демонстрацию себя как представителя определенной социальной
18

общности или референтной группы, имеющей значительную ценность и авторитет для окружения. Активизация и унификация под какую- либо общность стандартных, генетически обусловленных или приобретенных, алгоритмов поведения и эмоционального реагирования энергетически более выгодна для индивида. Однако творческий процесс в этом случае чрезвычайно сужен, хотя при этом действовать по такой схеме гораздо проще. Человек лишается свободы и становится жестко обусловлен ролевыми стереотипами.
Многие социальные роли включают в себя элементы древних программ поведения и эмоционального реагирования, описанные К. Юнгом как архетипы. Человек зачастую находится под мощным прессингом общности надличностного социального образования, в основании которого лежит архетипическая символика. Он превращается в механического исполнителя роли, готового поступиться собственными принципами нравственности и морали ради сохранения целостности ролевого поведения и той общности, которую он представляет этой ролью. (Вспомним революционеров или
«идейных» террористов). Такая же редукция к ролевому поведению весьма характерна для невротических личностей и подростков, когда процесс социализации еще недостаточно развит. Тем не менее, каждый человек постоянно находится под воздействием какой-либо общности. Это воздействие является весьма значительной направляющей силой, регулирующей его взаимоотношения с миром через унификацию программы поведения и эмоционального реагирования. Унификация способов удовлетворения необходимых потребностей формирует обобщенные понятия и образы, в чем-то идентичные для массы людей и поэтому получающие самостоятельное, надличностное существование как наиболее распространенные поведенческие программы и способы ситуативного реагирования. Они становятся содержанием коллективного бессознательного.
Одинаковость и сравнительное однообразие мотивационно — потребностного комплекса: власть, богатство, высокий уровень комфорта, безопасности, уважение окружающих — создает унифицированный набор эмоциональных переживаний, свойственный массовому сознанию, который формируется широким кругом людей, объединенных идентичными состояниями или типом деятельности. Предполагается постоянство этого мотивационного комплекса и соответствующих эмоциональных состояний, его относительно независимое, надличностное существование в пространстве
19

человеческого сообщества. Разумеется, унификация поведенческих и эмоциональных паттернов определяется национальными, половыми, возрастными, профессиональными и социально-типическими особенностями группы и проявляется через соответствующую общность. Трансцендентное выражение общностей, с включением образов мифологического сознания, синтезируется в некий архетипический символ — так называемое «эгрегориальное» образование. Но если в понятие социальной роли вкладывается поведенческие стереотипы, то понятие «эгрегора» включает в себя спектр эмоциональных и мотивационных составляющих, представляющих некую «родовую энергию», из обусловленности которыми не всегда легко освободиться и оказывающими давление более жесткое и неявное — «темное», чем если бы это было просто ролевое поведение. Так, в ряду причин многих хронических наследственных болезней можно отметить активность неосознаваемых эмоционально-поведенческих паттернов. Эта «роль больного человека», вносит свою лепту в течение болезни, придавая ей инертность, обуславливая трудность излечения, но выйти из нее не так- то просто. Равным образом, человек становится подтвержен бессознательному воздействию таких ролевых образований как, «роль курильщика» или «роль пьяницы», обуславливающие, помимо биологических, физиологических причин, инертность этих «пороков». Содержанием надсознания этого уровня являются огромные пласты культурных ценностей, выработанных человеческой цивилизацией — культуральные нормы, художественные смыслообразы искусства и науки. Творческое овладение ими снижает зависимость от глубинных ролевых программ, дает гибкость и легкость в изменении ролевого поведения и ролевой идентификации, и в тоже время разноообразие и богатство структуры ролевых отношений. Это соответствует близости социального «Я» к общественному сознанию.
Отдельный вопрос — это увеличение энтропийных процессов в социуме, в силу чего усиливаются невротические состояния, происходит массовая невротизация населения. При этом в обществе в целом увеличивается значимость ролевого, защитного поведения, ролевых предпочтений и детерминированность поведения широких масс населения «ролевым» состоянием сознания (в противоположность духовному), что дает заинтересованным структурам (например, СМИ) более легко манипулировать сознанием людей.. Судя по современной социальной ситуации, по драматизму и накалу жизненных коллизий,
20

поляризация духовного и материального все более нарастает. Происходит постепенная подмена базовых нравственных принципов ролевой нормативностью. Содержание коллективного бессознательного в своеобразной яркой форме — сложной иерархической организация «эгрегоров» описана И.Б. Мардовым [8], раскрывающим структуру и динамику общей души этноса, народа, государства.
Третий уровень — трансцендентное и духовное Рассматриваемая модель описывает первый уровень функционирования человека как информационной системы или природного механизма по преобразованию смыслов, хоть и весьма совершенного. Уровень социального репрезентирует человеческую деятельность как поведение манипулятора, жестко обусловленного программами ролевого поведения и эмоционального реагирования. По-видимому, есть еще что-то, существует высший уровень социопсихической активности, оправдывающий смысл и назначение человека на Земле. В различные времена этими высшими смыслами и назначением признавались — творчество, истина, любовь. Высший смысл, возникающий как обобщение предыдущих смысловых уровней выражен в понятии
«универсального логоса», «Божественного сознания». По всей видимости, существует и энергетическая составляющая, обеспечивающая динамику духовного сознания. В этой связи необходимо выделить и признать существование некоторой очень важной человеческой потребности, составляющей динамический фактор духовных категорий — стремление к трансцендентным (выходящим за пределы) переживаниям. Человеческое существование сопровождается, зачастую, чрезвычайно сильной интенсивностью переживаний, высоким накалом чувств, сильными страстями, как положительными, так и отрицательными, страданиями и наслаждениями. На пике этих переживаний, в самой крайней их точке рождается новое качество — трансцендентность — продукт интеграции высокого уровня переживаний. Стремление к трансцендентности есть, по всей видимости, фундаментальная потребность человека, субъективно переживаемая как наслаждение или страдание. Это потребность взаимодействия с некими глубинными, архетипическими образованиями, это некое влечение к идеальному, мистическому, к исключительному, запредельному, абсолютному знанию. Именно это допущение привело к появлению замечательно работающих психотерапевтических моделей Франкла и Роджерса.
21

Гениальные описания трансцендентных состояний мы находим у Ф.М. Достоевского. С необычайной художественной яркостью и достоверностью раскрывает он всю глубину и сложность природы предельных переживаний. В. Франкл определяет ее как трансцендентное стремление к смыслу жизни [11], а А. Маслоу — как предельные переживания. Франкл утверждал, что феноменальность человеческого существования раскрывается в экстремальных ситуациях. Предельные эмоциональные переживания – страдание, борьба за существование, как и переживание прекрасного, экстатические восприятия произведений искусства — экзистенциальная сторона бытия, способны дать человеку потенциальную возможность раскрыть смысл существования, сущность самого себя, однако тогда лишь, когда есть духовная интенция, устремленная на постижение высшего смысла. Потребность в трансцендентных переживаниях порождает стремление к риску, романтическую любовь и роковую страсть, обостренность сексуального чувства, дает высокий накал и интенсивность эмоций,
«надрывность», контрастность и особую глубину эмоциональных переживаний. И, в то же время, именно потребность в трансцендентных переживаниях — одна из причин влечения к психоделикам, алкоголю и наркотикам, как к особым измененным состояниям сознания. Наибольшее выражение фактор трансцендентности получает при интенсивной эмоциональной жизни, и в большей мере присущ подростковому и юношескому возрасту, когда интенсивность эмоций и чувств очень высока. Трансцендентность может проявляться и как привнесение сверхценной идеи в акт повседневной текущей деятельности, и как воспоминание о сильных и глубоких переживаниях в прошлом. Длительная невозможность удовлетворения какой-либо потребности так же ведет к нарастанию трансцендентного фактора. Но есть еще один момент: З. Фрейд [4] выделял такие основные влечения человека, как влечение к жизни и влечение к смерти. Последнее принимает форму трансцендентного стремления к разрушению, страданию и трагизму, и является причиной насилия во всевозможных его формах.
Областью проявлений надсознательного для этого уровня будут высшие духовные идеалы, нравственные ценности, интуитивные постижения — все то, что Гегель называл пределом чистого разума. Духовность есть стремление к соединению с высшим организующим началом — абсолютом и выражает собой эволюционную
22

направленность к увеличению организованности и сложности мира. Взаимодействие двух начал — трансцендентности и духовности, их взаимопроникновение друг в друга порождает духовное «Я». Духовное
«Я» человека на этом уровне уже не манипулятор, как для первого уровня, а проводник и посредник между двумя функциональными образованиями: высшим «Божественным принципом» — духовным сознанием, и низшим — трансцендентным бессознательным. Методы их взаимодействия веками нарабатывались культурой — это искусство, религия, наука. Создание гениальных произведений искусства основано на опыте трансцендентного, внерационального видения. Творчество поэтов, художников, писателей — это процесс одухотворения реальности. И действительно, произведения искусства есть, по сути, ничто иное как изображение обыденного, обретшее смысл духовно-возвышенного, будь то лицо человека, кистью живописца превращенное в возвышенный символ времени, или описание заурядной ситуации, превращенное пером писателя в философскую притчу. Искусство выявляет частные моменты и стороны жизни, придает им новые смыслы, возвышая и одухотворяя как особую грань бытия. Чувство красоты возникает как узнавание самого себя и возвращение к себе через трансляцию смыслов эстетического объекта. Это творческий акт оперирования неопределенно знакомыми смыслообразами — формирование сложных и гармонических смысловых композитов. Этот процесс является, по сути, актом трансцендентного поиска и воспроизведения себя, восхождения к лучшей части самого себя.
Рассматриваемая модель позволяет выявить динамику взаимопереходов и качественные изменения в структуре бессознательного. Динамика изменения смыслов и переход с одного уровня на другой отражен в семантике слов. Так, например, такое эмоциональное состояние как «злость» семантически соответствует первому уровню, ее эквивалентом на втором уровне будет «гнев», а на третьем уровне — «ненависть». Понимание и учет этих феноменов и механизмов при составлении семантических вербальных формул в психотерапевтических моделях и техниках, использующих суггестию, имеет решающее значение для эффективности воздействия.

ЛИТЕРАТУРА

1. Ассаджоли Р. Психосинтез. М., 1997.
23

2. Берн Э. Игры, в которые играют люди. М., 1988.
3. Вилюнас В.Г. Психология эмоциональных явлений. М., 1976.
4. Выготский Л.С. Мышление и речь. М.–Л., 1934.
5. Гостев А.А. Образная сфера человека. М., 1992.
6. Кон И.С. Открытие «Я». М., 1978.
7. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975.
8. Марголис Д. Личность и сознание. М., 1986.
9. Мардов И.Б. Общая душа. М., 1993.
10. Налимов В.В. В поисках иных смыслов. М.: Прогресс, 1994.
11. Плахов В.Д. Социальные нормы. М., 1985.
12. Психология творчества // Под ред. Я.А.Пономарева. М.,1990.
13. Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. М., 1957.
14. Собчик Л.Н. Характер и судьба. М., 1995.
15. Узнадзе Д. Психологические исследования. М.,1965
16. Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990.
17По ту сторону принципа наслаждения // Фрейд З. Труды разных лет. Кн. 1. Тбилиси: 1991.
18. Фрейд З. Психоанализ, религия, культура. М., 1992.
19. Шерозия А.Е. Психика, сознание, бессознательное. Тбилиси, 1979.
20. Юнг К.Г. Йога и запад. Киев, 1947.
Применение психолингвистических методов при изучении посттравматиче- ского стрессового расстройства, осложненного эндогенными психическими заболе- ваниями

Н.А. Алмаев, Г.Ю. Малкова

Институт психологии РАН

Введение
Одним из важнейших вкладов Андрея Владимировича Брушлинского в психологи- ческую науку, несомненно, является разработка метода микросемантического анализа [2;
3] как чувствительной диагностической процедуры, позволяющей оперативно отслежи- вать зачастую самые тонкие изменения в активности сознания субъекта.
Выражение психологического значения в тексте осуществляется как минимум на пяти уровнях [1] :

1) Уровень тем (последовательности целостных суждений);

2) формальных характеристики предложений;

3) семантики глаголов и наречий связующих различные части предложений воедино;

4) денотативный уровень (существительные и прилагательные);

5) уровень фоносемантики.

В данной работе рассматривается приложение анализа только лишь первого уровня
(тематической прогрессии) к проблеме выяснения актуальности тем психогенного ком- плекса при посттравматическом стрессовом расстройстве (ПТСР), осложненном комор- бидностью с эндогенными психическими расстройствами.
Едва ли можно сказать, что на данный момент существует какая-либо единая, об- ще признанная концепция ПТСР. Можно выделить, по крайней мере, следующие моде- ли, объясняющие этиологию, механизмы возникновения и развития ПТСР [5]: психоди- намическая, когнитивная, психосоциальная, психобиологическая, мультифакторная. Ка- ждая из них акцентирует внимание на тех или иных особенностях протекания ПТСР и тем самым предлагает своих способы совладания с психической травмой. Например, психо- динамический подход предлагает «поиск оптимального соотношения между патологиче- ской фиксацией на травмирующей ситуации и ее полным вытеснением из сознания» [5]. Когнитивная психотерапия строится на переоценке травмирующего опыта. Психосоци- альная концепция терапии базируется на усилении социальной поддержки жертвам трав- матических ситуаций.

1
К факторам, способствующим возникновению ПТСР относятся [14]:
- Факторы, связанные с травматическим событием (тяжесть травмы, ее неожиданность и неконтролируемость).
- Защитные факторы (осмысление происшедшего, социальная поддержка, домини- рующие механизмы совладания).
- Факторы риска (возраст к моменту травматизации, отрицательный прошлый опыт, психические расстройства в анамнезе и т.д.).

Эпидемиологические исследования показывают [12] что зачастую ПТСР сопрово- ждается иными различными психическими и соматическими расстройствами.
Психологические исследования рассматривают коморбидность ПТСР с депрессив- ными, с тревожными, диссоциативными расстройствами, с зависимостью от химических субстанций, а также рассматривают изменения личности, происходящие во время ПТСР
— появление новых или заострение имеющихся психопатических черт. Причем отмеча- ется, что эти нарушения могут возникать как следствие травмы, либо присутствовать из- начально.
Между тем клинический опыт показывает, что часто стресс оказывается событием, провоцирующим развитие эндогенного процесса [9] .
В психиатрической литературе [4; 7; 11] содержатся описания ряда клинических состояний, отражающих те или иные варианты перекрывания психогенных и эндогенных
(маниакально-депрессивный психоз, шизофрения) расстройств. В последнее время к теме стрессогенности психотического опыта вновь обращаются, но уже с позиций коморбидно- сти шизофрении и ПТСР, рассматривая возможность развития ПТСР после перенесенного психотического эпизода, в том числе и стертой манифестации [15; 16; 17]. К настоящему времени сложилось мнение, что в основе хронического и дезадаптирующего течения ПТСР лежат в основном психологические механизмы [5] ? действие стрессора ведет к краху жизненных позиций, представлений о себе, нарушению механизмов совладания с ситуацией, что и является основной причиной расстройства. Один из описанных способов
«компенсации» - это поведенческий паттерн повторного переживания травматической си- туации, как стиль жизни (изнасилование как психологическая травма — проституция как способ компенсации, военные события — добровольное наемничество, пр.). В качестве другого способа компенсации приводятся механизмы «вторичной» и «третичной» диссо- циации, что в классификации DSM-IV соответствует «диссоциативному расстройству идентификации» или «расстройству множественной личности».

2
Как показывают психолого-психиатрические исследования [4] ПТСР, коморбидное эндогенным заболеваниям зачастую имеет иную направленность совладания с психогени- ей1, что может быть обусловлено различными уровнями влияния эндогенного расстрой- ства на психогенные симптомы.
Поэтому при лечении ПТСР особое внимание должно быть уделено распознанию его возможной коморбидности с эндогенными психическими заболеваниями.
При этом дифференциальная диагностика ПТСР, осложненного коморбидностью с эндогенными заболеваниями, и обычного ПТСР представляет довольно большую пробле- му. Действительно, большинство авторов включают в клиническую картину ПТСР сим- птомы депрессии, тревоги, диссоциации. В силу сказанного традиционные опросниковые шкалы, используемые психиатрами и клиническими психологами для диагностики ПТСР, оказываются не способными достоверно обнаружить различия между указанными выше группами.

Методика
Для выявления психологических особенностей людей страдающих ПТСР, комор- бидным с эндогенными заболеваниями, на базе НЦПЗ РАМН нами было проведено ком- плексное патопсихологическое исследование. Выборка составила 96 человек: 58 женщин,

38 мужчин; средний возраст 42,4 года.

Критерии включения:
— доминирование в течение не менее чем двух лет в клинической картине заболевания психогенного симптомокомплекса (посттравматическое стрессовое расстройство ? ПТСР);
— наличие эндогенного заболевания (циклотимия, маниакально-депрессивный психоз, шизофрения), коморбидного ПТСР.

Критерии исключения:
— наличие в статусе признаков органического заболевания ЦНС, хронического алкого- лизма, токсикоманий, тяжелых соматических заболеваний;

— возраст (на момент обследования) моложе 21 года и старше 60 лет;

— длительность заболевания менее двух лет.
Наличие ПТСР, также как и характер эндогенного расстройства, устанавливалось врачами-психиатрами по критериям МКБ-10 под руководством акад. РАМН А.Б. Смуле- вича.

1 Под психогенией (или психогенным комплексом) понимаются те содержания, с которыми пациент субъ- ективно связывает свое страдание.

3
Серьезной проблемой для объективной регистрации различий между проявлениями ПТСР и эндогенных заболеваний является подчас значительное перекрывание симптомов этих расстройств, в частности: депрессии, тревоги, диссоциации, соматических проявле- ний, а также изменений черт личности.

В связи с этим потребовалось разработать методики, которые были бы способны отследить актуальность соотношения симптомов ПТСР и коморбидных им эндогенных заболеваний.
В этих целях нами была разработана контент-аналитическая методика выявления преобладающей актуальности тем психогенного комплекса. Она построена на подсчете коэффициентов желательности развития тех или иных тем в речи больных.
При подсчете данных коэффициентов учитываются спонтанные переходы в речи больных к тем или иным темам, а также количество высказываний, сделанных по той или иной теме в ответ на вопрос врача.
Для дополнительной диагностики своеобразия психогенного комплекса применял- ся ассоциативный тест, состоявший из 44 слов-стимулов. Нейтральные стимулы переме- жались в случайном порядке с потенциально аффективно-заряженными стимулами. Эти- ми аффективно-заряженными стимулами, в зависимости от характера травматической си- туации, могли выступать различные комбинации слов.
Признаком аффективной заряженности выступали: отказы от ответов, задержки ре- акции, зачеркивания, редко встречающиеся ответы.
Для оценки личностных особенностей пациентов применялся Тест темперамента и характера Клонинджера2 [6]. Различия в способах совладания с психотравмирующей си- туацией регистрировались с помощью теста Лазаруса.

Результаты
Были выявлены3 три основных тенденции видоизменения психогенного симптомо- комплекса под влиянием развития коморбидного эндогенного заболевания:

2 Шкалы теста Клонинджера были проверены на внутреннюю согласованность на 5 выборках: сту- дентов, врачей и клинических психологов, пациентов с ОКР, пациентов с не бредовой эротоманией, пациен- тов с ИБС (старший возраст). Структура теста в целом сохранилась, но многие вопросы, понижавшие коэф- фициент альфа и некоторые шкалы, демонстрировавшие низкую внутреннюю согласованность более чем на
2-х выборках, и не поддававшиеся улучшению в результате удаления пунктов, были исключены. В русский вариант теста Клонинджера вошли шкалы, показавшие удовлетворительную внутреннею согласованность
(альфа Кронбаха не меньше 0,60), по крайней мере, на 3 выборках лиц, не страдающих психическими рас- стройствами. Позже данный вариант был адаптирован на выборке более чем в 350 человек, принадлежащих к различным возрастам и слоям общества, проживающих в Москве и московской области, не обращавшихся за психиатрической помощью.

4
1) вытеснение психогенной симптоматики ПТСР симптоматикой эндогенных рас- стройств — «поглощающий» вариант коморбидности;
2) образование устойчивых психопатологических связей (на уровне «общих сим- птомов») — «синергический» вариант коморбидности;
3) независимое сосуществование эндогенных и психогенных проявлений — «авто- номный» вариант коморбидности.

Причем, характер взаимодействия с ПТСР не детерминировался типом эндогенного заболевания (шизофрения или циклотимия). Так, к первому типу взаимодействия были отнесены случаи, в которых отмечался как рост проявлений проградиентного шизофрени- ческого расстройства, так и случаи с нарастанием циклотимической симптоматики. При этом лица с шизофренией и лица с циклотимией значимо отличались по результатам теста Клонинджера и теста Лазаруса. По тесту Клонинджера для лиц, страдающих циклотими- ей, были характерны более высокие показатели по шкалам «гармоничная вторая натура»
(наличие у пациента хороших привычек, помогающих в адаптации), а также ответствен- ности, социальной конформности, и в целом более высокими показателями по общей шкале самостоятельности.
Как показали результаты теста Лазаруса, для этих лиц (ПТСР коморбидное с цик- лотимией) характерны наиболее адаптивные (по сравнению с выборкой в целом) страте- гии совладания со стрессом. Доминируют активные и, одновременно, конструктивные подходы (такие, как планирование и положительная переоценка травмирующей ситуа- ции).
Ко второму типу взаимодействия симптоматики ПТСР и эндогенных расстройств относились в основном случаи шизотипных расстройств — вялотекущей шизофрении.
Наиболее характерной психологической особенностью лиц данной группы явилась когнитивная переработка ими содержаний психогенного комплекса. Эта переработка вы- ражается в формировании стойкого комплекса идей «продолжающейся жизни» утрачен- ного близкого человека, в создании «мемориалов» в его или ее честь и т.п.
Эти стойкие сверхценные образования, иногда с идеями ущерба и (неразвернуты- ми) идеями преследования определяют в дальнейшем (зачастую в утрированно-нелепой форме) стиль жизни и поведения человека, пережившего психотравму.

3 Существенную роль в отнесении сложных случаев к той или иной группе играла методика контент-анализа высказываний пациента, позволяющая доказать статистическую значимость преобладания тех или иных тем в общей структуре ответов пациента на вопросы врача.

5
Среди выявляемых по тесту Клонинжера основных личностных паттернов наи- большее значение в этой группе имеет склонность к магическому мышлению и мистиче- скому мировосприятию (высокие показатели по шкалам «самотрансценденции») при низ- ком результате по шкалам «ответственности» и «социальной конформности».
Согласно тесту Лазаруса для лиц данной группы наблюдений характерны актив- ные, но не конструктивные подходы к совладанию с психогенией: высокий уровень кон- фронтации, средне выраженная склонность к «положительной переоценке травмирующей ситуации», при значимо меньшей склонности заявлять «планирование» и «дистанцирова- ние» в качестве стратегий совладания. Таким образом, речь идет об актуальном и разви- вающемся психогенном комплексе.
Третий тип коморбидности наблюдается при эндогенных заболеваниях, реализую- щихся расстройствами соматопсихической сферы, — ипохондрическая шизофрения. Сре- ди определяемых по тесту Клонинжера основных личностных характеристик выявляются высокие показатели шкалы «соматопсихической хрупкости», при этом низкие результаты по шкале «целенаправленность» и также (на уровне тенденции) более низкие результаты по «страху неопределенности».
По данным теста Лазаруса лицам этой группы наблюдений не свойственны актив- ные механизмы совладания с психогенией. В качестве доминирующей стратегии выступа- ет дистанцирование ? лица, вошедшие в эту группу, признают наличие травмирующих факторов, но не предпринимают попыток разрешения ситуации (первый тип коморбидно- сти), либо ее когнитивной переработки (второй тип коморбидности).
В рамках интерпретации ассоциативного теста было выявлено: содержание ассо- циаций отражает особенности индивидуального психогенного комплекса человека, пере- несшего травму. Предположение о том, что определенной травме соответствует своя ком- бинация стимульных слов нашло свое подтверждение, причем, в зависимости от характера травматической ситуации аффективно-заряженными оказывались следующие группы слов:

«оружие», «ошибка», «хоронить», «опасный», «угроза», «убивать», «страх»,

«жизнь», «смерть» (для получивших ПТСР в ходе службы в армии);
«страх», «месть», «опасный», «мужчина», «женщина», «память», «грязный», «ви- на», «любовь», «прошлое» (для переживших сексуальное насилие);
«хоронить», «любовь», «дом», «настоящее», «будущее», «болезнь», «память», «го- ре», «жизнь», «смерть», «ребенок», «мать», «отец», «муж», «жена» (для лиц, потеряв- ших близкого человека, выделенное курсивом — в зависимости от индивидуальных осо- бенностей травмы).

6
На эти стимулы давались отсроченные реакции, исправления, отказы.
Особенности психологической травмы, отражались также и в содержании слов- ре- акций. Например, у характерного представителя второго типа коморбидности (потеряв- шего любимую девушку около 20 лет назад, хранящего ей верность, создавшего ее «ме- мориал», который занимает целую комнату в квартире) ассоциацией на стимул «хоро- нить» выступило «оживить», на «дом» — «разруха», на «любовь» — «гнев».
Обнаружились также определенные связи между тяжестью депрессивного состоя- ния и частотой ответа «цвет» на прилагательные, обозначающие цвета («красный», «ко- ричневый», «желтый»).
Для страдающих шизофренией, было характерно упрощение и «уплощение» ассо- циаций: значительное количество одинаковых реакций на различные стимулы, ассоциа- ции по созвучию («имя» — «вымя», «беда» — «лебеда», «яблоко» — «тыблоко»), наличие устойчиво преобладающего на протяжении всего теста типа ассоциаций, например, почти все ответы построены на ассоциациях по контрасту («теплый» — «холодный», «далекий»
— «близкий», «грязный» - «чистый») или по принципу «объект-свойство», «инструмент- действие». Для этих больных было характерно также наличие практически не интерпрети- руемых ассоциативных рядов (таких как: «оружие» — пенал», «красный» — «сало»,
«оружие» — «орел»). Опять-таки в связи с цветовыми прилагательными у этих лиц отме- чалась тенденция в качестве ответов давать обозначение другого цвета: «коричневый» —

«желтый», «красный» — «синий».
Для лиц находящихся в состоянии гипомании (при чередовании биполярных фаз) наблюдалась избыточная речевая продукция, характеризующаяся обилием прилагатель- ных, например, «вода» — «прозрачная, холодная, льется»; «дом» — «весело, тепло, уют»;

«змея» — «быстрая, струится»; «любовь» — «чары, отношения, привязанность».

Обсуждение результатов
Полученные нами данные по психолингвистическим методикам (тест ассоциаций, контент-анализ) согласуются со многими психиатрическими наблюдениями, что объем спонтанной речевой продукции находится в прямой зависимости от локализации аффек- тивного состояния в континууме «мания — депрессия». Депрессивное состояние характе- ризуется обеднением ассоциаций, уменьшением количества высказываний, обратное на- блюдается при маниях, когда человек буквально «фонтанирует ассоциациями».
Характер эндогении накладывает мощный отпечаток на личностную структуру па- циента, в значительной степени, предопределяя спектр доступных для него стратегий сов- ладания со стрессом.

7
Результаты исследования свидетельствуют о том, что взаимодействие психогенных и эндогенных расстройств в значительной степени определяется особенностями психиче- ской патологии, в рамках которой развертывается эндогенный процесс.
Действие психологических механизмов может значительно видоизменяться, стал- киваясь с психопатологическими процессами.
В рамках шизотипического расстройства симптомы ПТСР и эндогенного заболева- ния переплетаются, что приводит к расширению посттравматической симптоматики, про- лонгированию и хронификации посттравматического стрессового расстройства. При этом, такой адаптивный, по мнению ряда авторов [10; 13], механизм совладания с психотравмой как когнитивная переработка, скорее способствует усугублению общего состояния.

Точное и своевременное распознание сложной природы заболевания, стоящего за ПТСР, может способствовать выбору наиболее адекватной терапии, что особенно акту- ально в контексте взаимодействия фармокологических и психотерапевтических форм ле- чения.
Решение данной задачи видится нам на пути комплексного психологического об- следования, включающего анализ личностных черт пациента, с применением как тесто- вых, так и анамнестических методов, контент-анализ структуры вербальной продукции пациентов, патопсихологических методов, направленных на углубленный анализ когни- тивных особенностей.

Литература

1. Алмаев Н.А., Градовская Н.И. Субъективное шкалирование и контент анализ в оценке эмоционально-аффективной компоненты дискурса // Психологическое исследование дискурса / Под ред. Павловой Н.Д. М., 2002.

2. Брушлинский А.В. Проблемы психологии субъекта. М., 1994.

3. Брушлинский А.В., Поликарпов В.А. Мышление и общение. Минск, 1990.
4. Смулевич А.Б., Колюцкая Е.В., Алмаев Н.А., Ильина Н.А., Тухватулина Л.Ш. Постстрессовый синдром и эндогенные заболевания // Руководство по реабили- тации лиц, подвергшихся стрессовым нагрузкам. М., 2002.
5. Тарабрина Н.В. Практикум по психологии посттравматического стресса. СПб.: Питер, 2001.

8
6. Coninger C.R., Przybeck T.R., Svrakic D.M. Wetze R.D. The Temperament and

Character Inventory (TCI). The guide to its deveopment and use. 1994
7. Gibson L.E., Hot J.C., Fondacaro K.M., Tang T. S., Powe T.A., Turbitt E.L. An Ex- amination of Antecedent Traumas and Psychiatric Comorbidity among Mae Inmates with PTSD // Journa of Traumatic Stress. 1999. V. 12: 3,
8. GreenB.L., Lindy J.D., Grace M.C. Chronic posttraumatic stress disorder and diag- nostic co-morbidity in a disaster samper // J.Nerv.Menta. 1992. V.180. P.760–766.
9. Gunderson Jh.G., Sabo A.N. The Phenomenoogica and Conceptua Interface Be- tween Borderine Personaity Disorder and PTSD // Am. J.Psychiatry. 1993.V.150: 1.
10. Hoerowitz M.J. Personichkeitssteie und Beastungsfogen. Integrative psychody- namish-kognitive Psychoterapie // Therapie der posttraumatischen Beastungsstoe- rung / Hrsg. A Maercker. Heideberg, 1998.
11. Hryvniak M.R., Rosse R.B. Concurrent Psychiatric Iness in Inpatients with Post- traumatic Stress Disorder // Miitary Medicine. 1989. V.154. 8:399.
12. Keane T.M. Wofe J. Comorbidity in posttraumatic stress disorder: an anaysis of community and cinica studies // Journa of Appied Socia Psychoogy. 1990.V.20. P. 1776–1788.

13. Lazarus R.S. Psychoogica stress and the coping process. N.Y.: McGraw-Hi, 1966.

14. Maercker A. Therapie der posttraumatischen Beastungstoerung. Heideberg, 1998.

15. Shaw K., McFarane A., Bookess C. The Phenomenoogy of Traumatic Reactions to

Psychotic Iness. J. Nerv. And Ment.Dis. 1997. V. 185, 7. P. 434–441.

16. McGorry, Journa of Nervous and Menta Disease. 1991.V. 179. P. 253–258.
17. Shaner A., Eht S. Can Schizophrenia Cause Posttraumatic Stress Disorder? // Ameri- can Journa of Psychotherapy. 1989. XLIII, 4. P. 588-597.

9
МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ВОЗМОЖНОСТЕЙ ПОМОЩИ ДОШКОЛЬНИКАМ, СТРАДАЮЩИМ БРОНХИАЛЬНОЙ АСТМОЙ, И ИХ СЕМЬЯМ

С.Н. Воронина, Г.С. Маскова

Ярославская государственная медицинская академия
В последние годы внимание специалистов как в медицине, так и в психологии направлено на изучение механизмов возникновения, течения и терапии невротических расстройств у детей с психосоматической патоло- гией. Актуальность проблемы психосоматических заболеваний очевидна, так как число детей, страдающих этими расстройствами, постоянно увели- чивается. Однако, при высокой распространенности, психосоматозы воз- никают у определенной группы детей. Возникновение этих заболеваний очевидно зависит от комплекса внутренних и внешних условий, что имеет принципиальное значение для медицинской практики.
Одним из наиболее часто встречающихся на сегодняшний день пси- хосоматозов является бронхиальная астма (БА). Распространенность ее в детской популяции составляет 5–10%. Наименее изученными являются во- просы профилактики, ранней диагностики и реабилитации больных детей с этой патологией [1]. В активных профилактических мероприятиях особен- но нуждаются дети из группы «высокого риска» по возникновению брон- хиальной астмы. Как известно, в группу риска входят дети, имеющие в ге- неалогическом, анте-, интра- и постнатальном анамнезах факторы, способ- ствующие возникновению и прогрессированию болезни, так называемые факторы риска. Факторы риска — это сочетание условий, определяющих как физическое состояние, так и образ жизни, значительно увеличивающих подверженность той или иной болезни, повышающих вероятность возник- новения, рецидивирования и прогрессирования болезни. Выраженным за- болеваниям предшествуют предболезненные состояния (в нашем случае, это, прежде всего, психо-вегетативный синдром по А.М. Вейну). Задолго

1
до появления явных психосоматических расстройств у детей можно обна- ружить отдельные признаки стойкого, но обычно неявного эмоционально- го перенапряжения [2].
Болезнь создаёт также и особый социально-психологический кон- текст развития ребенка. Длительное пребывание в больнице и соблюдение определенных жизненных ограничений разрушает планы ребенка, фруст- рирует его познавательную потребность, потребности в определенных со- циальных отношениях.
Помимо этого, по данным В.В. Николаевой [4], собственно когни- тивная сфера детей с психосоматическими расстройствами отличается не- достаточностью воображения, преобладанием наглядно-действенного мышления, слабостью функций символизации и категоризации в мышле- нии. Больной ребёнок отличается от здорового не только соматическими характеристиками, но и особенностями восприятия окружающего мира.
Целью нашего исследования мы можем назвать углубленное меди- цинское и психодиагностическое исследование детей (так же как и диады
«мать–дитя») с установленным диагнозом бронхиальной астмы, а также из группы высокого риска по возникновению этого заболевания в возрасте, ранее не подвергавшемуся столь тщательному обследованию — 3–7 лет.
Необходимость широкого психологического исследования была продемонстрирована исследованиями, проведенным на более старших по возрасту детях, страдающих БА. Особое место среди внутренних условий, согласно этим исследованиям, принадлежит некоторым особенностям личности, связанным с инфантилизмом, повышенной тревожностью, эмо- циональной лабильностью. К факторам внешних условий относятся: не- правильное воспитание, неблагоприятные микросоциальные и бытовые условия, трудности адаптации к детскому саду и школе.
В соответствии с поставленными задачами проводилось комплексное физикальное и психологическое обследование.

2
Для проведения физикального обследования использовались сле- дующие методы: углубленный клинический осмотр ребёнка с анализом анамнестических данных; исследование функции внешнего дыхания
(ФВД); исследование сердечно-сосудистой системы (ЭКГ, реография те- ла); исследование исходного вегетативного тонуса (ИВТ_.
Согласно литературным данным, эмоциональная сфера психосома- тических больных отличается слабой дифференцированностью, «алекси- тимичностью». Учитывая сложности, связанные с диагностикой эмоцио- нально-характерологических особенностей личности ребенка, мы особое внимание уделили использованию цветовых и рисуночных методик. Они относятся к категории проективных и основаны на предположении о том, что предпочтение одних цветов другим определенным образом связано с устойчивыми личностными характеристиками и особенностями пережива- ния актуальной ситуации. Исходя из этого, для экспериментального иссле- дования мы использовали следующие психологические методы:
— цветовая (оригинальная, разработанная авторами) методика, в ко- торой все испытуемые получали задание раскрасить так, как им нравится, контурную картинку с изображением «енота». Это животное было выбра- но не случайно, большинство детей не знает, как выглядит енот, поэтому вероятность того, что испытуемые будут использовать для выполнения этого задания фантазию, а не реальный опыт, увеличивается. В процессе качественной обработки, мы оценивали каждый рисунок в зависимости от использования в нем вида цветового решения (популярный или нестан- дартный вид цветового решения) и разнообразия цветов (количество цве- тов, используемых в рисунке из предложенных);
— графическая методика «круги», предложенная проф. Л.П. Урван- цевым и адаптированная нами для целей исследования. Методика предна- значена для исследования восприятия детьми эмоций. Стимульный мате- риал представляет карточку с 4-мя кругами, в каждом из которых испы

3
туемому необходимо схематично нарисовать лицо человека в определен- ном эмоциональном состоянии. Были выбраны наиболее яркие и понятные для ребенка эмоции, а именно: страх, спокойное состояние, гнев и радость. На этапе обработки результатов оценивали количество используемых эле- ментов для изображения определенной эмоции (при этом учитывались формы губ, глаза и брови);
— опросник АСВ (тип воспитания в семье), разработанный Э.Г. Эй- демиллером.
Добавим, что в исследовательских целях использовался целый ком- плекс методик, результаты которых не вошли в публикацию (в частности, шкала социальных умений Долла, рисунок человека и др.).
Для проведения исследования были отобраны 2 группы детей. Экс- периментальную группу 1 (Э 1) составили 40 детей с БА в межприступном периоде болезни в возрасте от 3 до 7 лет. Клиническая характеристика за- болевания по анамнезу, характеру течения болезни и объективным данным была типичной для данной нозологии. Диагноз был поставлен в аллерголо- гическом отделении детской больницы, формулировался согласно приня- тому консенсусу. Все дети имели атопическую форму БА; 25 детей имели легкую, 15 человек – среднюю тяжесть болезни. Первые симптомы заболе- вания появились в возрасте от 6 месяцев до 1,5 лет, а диагноз БА выстав- лялся в возрасте 2-х–3,5 лет. Таким образом, диагностика заболевания за- паздывала на 1,5–2 года. Стаж болезни у детей к моменту обследования составил 2,5–3 года.
Экспериментальную группу 2 (Э 2) составили 24 ребенка из «группы риска» по возникновению БА. Согласно Национальной программе «Брон- хиальная астма. Стратегии лечения и профилактика» [3], в группу высоко- го риска по формированию астмы относятся дети с наследственным пред- расположениями к аллергическим заболеваниям и прежде всего к аллерги- ческим болезням органов дыхания, а так же дети, в анамнезе которых

4
имеют место указания на наличие атопического дерматита, повторные эпи- зоды крупа, бронхообструктивного синдрома при ОРВИ. В группу Э 2 бы- ли включены дети со следующими диагнозами: рецидивирующий обструк- тивный бронхит, рецидивирующий бронхит, рецидивирующий стенози- рующий ларинготрахеит. Возраст детей составил 3–6 лет.
Группу сравнения составили 20 здоровых детей того же возраста и места проживания из детского сада.
Отдельные (выборочно) параметры физикального обследования групп представлены в таблице.
Таблица 1. Отдельные параметры медицинского обследования детей экс- периментальной группы

Здоровые дети


«Группа риска»


Дети, страдающие БА
Дизгармоничное физическое развитие
Изменение ФВД по об- структивному типу при на- грузке
12% 20% 40%

17% 40% 60%

ИВТ — нормотония 42% 24% 27%
ИВТ — ваготония 33% 30% 26%
ИВТ — смешанный, с пре- обладанием ваготонии
- 16% 18%

ИВТ — симпатикотония 25% 20% 26%
ИВТ — смешанный, с пре- обладанием симпатикотонии
- 10% 3%

Из представленных данных следует, что у детей с БА в 3 раза чаще, чем у здоровых выявлялось дизгармоничное физическое развитие за счет дефицита массы (и в 2 раза чаще, чем в группе риска). Сопутствующая хроническая патология была у 60% детей с БА (хронический аденоидит, атопический дерматит, аллергический ринит). Изменения ФВД (еще один показатель, тесно связанный с эффективностью работы вегетативной нерв

5
ной системы) по обструктивному типу регистрировалась у 60% детей с БА, у детей группы риска в 40%, в группе же сравнения только в 17% случаев. Обращает на себя внимание изменение вегетативной регуляции в экспериментальных группах в сторону снижения процента нормотонии. При этом важным является изучение направленности изменения ИВТ. Преобладающим типом вегетативной регуляции при БА в межприступный период и в группе риска была ваготония и преобладание ваготонии (44% и
46% соответственно). Обнаружено появление смешанных вариантов ИВТ, чего нет у здоровых. Это, вероятно, говорит о разбалансированности в ра- боте вегетативной нервной системы, нарушении адаптационных возмож- ностей организма больного ребенка. С нарушением регуляции также, на- верное, можно связать то, что физиологический вариант гемодинамики у детей групп Э 1 и Э 2 диагносцировался в 2 раза реже, чем в группе срав- нения. Таким образом, несмотря на то, что все дети из групп Э 1 и Э 2 не имели на момент обследования острых патологических симптомов, их адаптационные и функциональные возможности были существенно ниже, чем в группе сравнения.
Результаты психологического исследования. В процессе обработки результатов первой цветовой методики мы провели качественный анализ каждого рисунка в зависимости от использования в нем вида цветового решения и разнообразия цветов, чтобы определить, насколько цветной ри- сунок соответствует действительности. Количественная обработка данных с помощью критерия «хи-квадрат» показала, что связь между нозологиче- ским статусом и видом цветового решения существует. Испытуемые кон- трольной группы чаще использовали популярное цветовое решение, то есть раскрашивали енота в черно-белый цвет. Это объясняется тем, что для раскрашивания рисунка испытуемые использовали прошлый опыт, гово- рили, что видели енота в мультфильме. Испытуемые группы Э 1 и Э 2 ча- ще использовали нестандартное цветовое решение, в котором представле

6
но большее количество цветов. При этом сочетание цветов в рисунках явно дисгармонично, штрихи разнонаправленные, сильный нажим.
Состояние ребенка, страдающего бронхиальной астмой, подобно со- стоянию человека, находящегося в стрессогенной ситуации, поэтому вос- приятие и оценка мира у них менее адекватна, чем у здоровых детей. По- этому для них более характерно цветовое решение, соответствующее их внутренним представлением и отражающее их внутреннюю конфликт- ность.
При оценке восприятия эмоций детьми по методике «круги» мы по- лучили, что здоровые дети в основном использовали один признак, пра- вильно изображали как меняется форма губ при разных эмоциональных состояниях.
Дети-астматики тоже использовали один признак, но в отличие от здоровых, форма губ в их рисунках не соответствовала заданной эмоции. В силу своей «алекситимичности», «конкретности» и «ригидности» дети, страдающие бронхиальной астмой, часто не оценивают, либо оценивают неадекватно невербальные проявления собеседника.
Психологическое обследование детей и их микроокружения выявило следующие тенденции (таблица 2). В семьях детей с БА преобладало вос- питание по типу потворствующей гиперпротекции (53%), в сравниваемых группах «здоровых» этот тип составил только 25%.

Таблица 2. Тип воспитания (по Э.Г. Эйдемиллеру) в исследуемых семьях

Тип воспитания


Здоровые дети


«Группа риска»


Дети, страдающие БА
Гармоничное воспитание
Минимум санкций и запретов
35% 14% 17%

30% 60% 22%

Гиперпротекция 25% 22% 53%

Другие (в сумме) 10% 4% 8%

7
Анализ ряда показателей, имеющих «производный» от данных оце- нок характер, обнаружил наличие психологических проблем родителей, решаемых за счет детей в группе БА у 60% семей, причем 40% из них — это фобия утраты ребенка.
Таким образом, результаты исследования представляют необходимое условие для решения задач расширения психотерапевтической помощи семьям детей, страдающих БА и семьям «группы риска» (включая масси- рованную психотерапевтическую помощь мамам детей) уже на самых ран- них этапах онтогенеза. Здесь следует подчеркнуть, что подавляющее число наших испытуемых (детей) оказались на момент исследования единствен- ными детьми в семье.
Не менее важной представляется вытекающая отсюда возможность снижения (ограничения) лекарственных методов воздействия на развитие заболевания.
Дополнение традиционных методов обследования детей комплексом психодиагностических методов оценки поведения позволяет значительно улучшить понимание врачом причин и особенностей течения психосома- тических заболеваний, индивидуализировать программу помощи.
Качественные реабилитационные программы не могут не учитывать необходимости массированной психотерапевтической помощи как самому ребенку, так и его микроокружению.
Участие психолога в реабилитационном процессе у детей с бронхи- альной астмой сделает его более эффективным и позволит повысить каче- ство жизни детей с этой патологией.

Литература
1. Антропов Ю.Ф., Шевченко Ю.С. Психосоматические расстройства и па- тологические привычные действия у детей и подростков. М., 1994.

2. Исаев Д.Н. Психосоматическая медицина детского возраста. СПб., 1996.

8
3. Национальная программа «Бронхиальная астма у детей. Стратегия лече- ния и профилактики» // Русский медицинский журнал. 1998. №2.
4. Соколова Е.Т., Николаева В.В. особенности личности при пограничных расстройствах и соматических заболеваниях. М., 1995.

5. Урванцев Л.П. Психология в соматической клинике. Ярославль, 1998.

9
Структура акцентуаций: количественный анализ

О.Н. Манолова
Институт психологии РАН

Характер как система относительно устойчивых во времени поведенческих стратегий и тактик индивида, опирающихся на позитивный и негативный личный опыт в процессе развития и социализации, преодолении экстремальных, стрессовых, психотравмирующих ситуаций, призван обеспечивать адекватную адаптацию индивида к постоянно изменяющимся условиям среды. Своеобразие, уникальность, многогранность, прогностическая сложность изучаемой проблемы составляет предмет исследования целого ряда дисциплин: психологии, педагогики, медицины [1;
3; 6].
В лаборатории психологии и психофизиологии индивидуальности ИП РАН под руководством профессора В.М. Русалова нами был разработан специальный тест-опросник «Опросник черт характера» (ОЧХ), за основу которого была принята теоретическая модель К. Леонгарда [4], выделявшего в структуре характера 10 основных акцентуаций. Под акцентуацией Леонгард понимал крайнюю выраженность той или иной черты, которая, по его мнению, может выступить в качестве предвестника личностного расстройства, и, в то же время, в адаптивной, компенсированной форме, отражает уникальность, оригинальность психической жизни индивида.
При разработке нашего тест-опросника мы опирались на опыт других авторов, использовавших идеи Леонгарда при создании и адаптации тестов для определения акцентуаций личности [2; 3; 5; 7]. Разработанный в лаборатории тест-опросник имеет целый ряд принципиальных особенностей.
1. Каждая шкала включает в себя равное количество пунктов — восемь.
2. Использована четырехбалльная система ответов испытуемых, что увеличивает надежность данного теста.
3. Каждая шкала имеет распределение, близкое к нормальному, что позволяет оценить как крайнюю положительную выраженность той или иной черты, так и низкие шкальные значения.
4. Средние значения и дисперсия по шкалам различна для разных черт и варьируют в зависимости от возрастных, профессиональных особенностей выборки.
В соответствии с теоретической моделью К. Леонгарда опросник ОЧХ содержит 10 шкал характера: гипертимность, застревание, эмотивность, педантичность, тревожность, циклотимность, демонстративность, дистимность, экзальтированность. Каждая черта характера оценивается по 8- ми пунктам различной степени трудности (выраженности) и может иметь значения от 8 до 32 баллов.

1
 Опросник содержит 80 пунктов (8 пунктов для каждой шкалы). Психометрическая проверка включала все необходимые процедуры. Одномоментная надежность или внутренняя согласованность шкал оценивалась с помощью коэффициента альфа Кронбаха. Все шкалы имели коэффициент альфа Кронбаха не ниже 0,70. Таким образом, все шкалы являются гомогенными и соответствующими психометрическим стандартам. Дискриминативность пунктов оценивалась по частотам выбора каждой из четырех альтернатив: 1. «Полностью не согласен», 2. «Скорее не согласен»,
3. «Согласен», 4. «Полностью согласен».
В настоящем исследовании приняли участие 244 человека. Возрастная группа: 18–40 лет, средний возраст — 29 лет. Образование: неполное высшее, высшее гуманитарное, техническое. Социальный статус: студенты, ИТР, служащие. Профессиональная принадлежность: военные инженеры, сотрудники оперативно-розыскной службы, профессиональные актеры, танцоры, студенты гуманитарных факультетов. Все испытуемые субъективно оценивали себя в качестве успешных в социальном плане, без явных признаков дезадаптации.
Анализ полученных результатов проводился двумя способами.
В первом случае, опираясь на традиционные представления, мы оценивали лишь крайнюю выраженность, высокие значения, той или иной черты — классическую акцентуацию по Леонгарду. Граница акцентуации принималась единой для всех шкал (24 балла).
При анализе шкал было выявлено, что в данной выборке (табл.1) более половины испытуемых, 130 человек, акцентуированы по шкале
«Эмотивность»; 69 человек — выраженные «Гипертимы»; 54 человека проявили себя в качестве акцентуантов по шкале «Демонстративность»; также 54 — по шкале «Экзальтированность»; 38 человек отметили у себя выраженные свойства по шкале «Циклотимия»; 21 — по шкале
«Возбудимость». Акцентированная «Педантичность» отмечается у 19 испытуемых, «Тревожность» — у четырнадцати, «Застревание» (или аффективная ригидность) отмечена у 10 респондентов и «Дистимическая» черта характера — у четверых.
В диагностической практике принято, как правило, отмечать одну акцентуацию. В действительности, было обнаружено, что большинство здоровых испытуемых обладают двумя, тремя и более акцентированными чертами. В таблице 2 представлены результаты количественного анализа феномена множественности акцентуаций в профиле одного индивида.
В настоящей выборке количество лиц, отрицающих у себя наличие акцентуаций (в рамках традиционного анализа) отмечено в количестве 56 человек. Одна черта акцентирована у 69 респондентов. Выявлены также многопиковые вариации. В интраиндивидуальном профиле две черты акцентировано у 55 испытуемых; три акцентуации — у 39 человек; четыре —

2
у 14; пять акцентированных черт зафиксировано у четверых; шесть акцентуаций отметили у себя шесть испытуемых. Предельный вариант в нормальной выборке — семь акцентуаций — уникален, представлен в единственном числе.
Предстоит еще качественный анализ профиля высоких шкальных значений, соотношения их по различным профессиональным, возрастным, социальным группам. В нашем исследовании из 244 здоровых испытуемых
188 человек показали высокие значения по шкалам.
При втором способе обработки экспериментальных данных каждая шкала интерпретировалась индивидуально, исследовались средние значения шкалы, дисперсия; определялись, помимо высоких параметров, также и нижние. Результаты сведены в таблицу 3.
В целом по выборке средние значения по шкале «Гипертимия» сосредоточены вокруг 21,28 балла с минимальными значениями 12 и максимальными — 29 баллов. Вторая шкала «Застревание» с минимумом 13 и максимумом 26 в своих средних значениях сфокусирована вокруг 18,98. Средние значения шкалы «Эмотивность» — 23,12, то есть на границе, в традиционном контексте, с акцентуациями. Шкала «Педантичность» представлена полным спектром от восьми до 32 со средними — 18,34. Средние значения по шкале «Тревожность» смещены до 17,26 с минимумом
— также восемь, максимумом — 27. Средние шкальные значения
«Циклотимии» расположены в фокусе 19,09 с минимумом — девять, максимумом — 31. Шкалы «Демонстративность», «Возбудимость»,
«Дистимия» и «Экзальтированность» в нашей выборке представлены полярно высокими значениями – 32, однако анализ средних представляет особый интерес. В то время как по шкале «Демонстративность» и
«Экзальтированность» средние значения расположены на одном уровне:
20,65 и 20,18 соответственно, норма по шкале «Возбудимость» — ниже —
17,52. Особого внимания заслуживает шкала «Дистимия». Ее фокус нормы самый низкий, приближается к полярным шкальным характеристикам –
14,54!
Количественный анализ показал, что шкала «Эмотивность» смещена в сторону предельно высоких параметров, по шкале «Дистимия», напротив, основной объем предпочтений приближается к минимальным значениям шкального диапазона, в трех случаях преодолевая критической отметку 24 балла.
В работе Леонгарда [4] теоретически представлены высшие значения
(акцентуации) черт характера, определено их качественное своеобразие. Однако интерпретация таких психических образований индивида, содержательным характеристикам которых соответствуют самые низкие балльные оценки, например, такие как «8» по шкале «Педантичность»
(обратные акцентуации, «деакцентуации»), нами не завершена.
В результате экспериментального исследования выявлено следующее:

3
1. Информативную, диагностическую ценность представляет вся шкала.
2. Рассматривать шкалу необходимо сравнительно со значениями данной шкалы по определенной выборке (профессиональной, возрастной, нозологической, социальной).
3. Представляет интерес профиль полярных шкальных значений у одного индивида, что, вероятно, может свидетельствовать о его адаптивных, компенсаторных возможностях.
4. Необходимо качественно определить содержательные характеристики
«нижних» значений по каждой шкале и оценить их адаптивную, защитную или иную роль в общей структуре характера индивида.
5. Так как характер реализуется как совокупная система относительно устойчивых (часто повторяющихся) во времени поведенческих тактик индивида, то необходимо также выяснить, какую функциональную нагрузку несут неакцентированные черты по отношению к акцентированным.
Разработанный и используемый нами в рамках традиционного теоретического подхода тест-опросник позволяет количественно анализировать профиль характерологических особенностей индивида, структуру выборки в целом.
Системность диагностических мероприятий, объективная и точная оценка характерологических особенностей индивида, определяет как ценность и объективность научного прогноза, так и точность и адекватность обучающих и коррекционных программ.

Литература

1. Барташев А.В. Психология индивидуальных различий. От темперамента —
к характеру и типологии личности. М., 2000.
2. Бурлачук Л.Ф., Морозов С.М. Словарь-справочник по психодиагностике. СПб.: Питер, 1999.
3. Дворщенко В.П. Тест личностных акцентуаций. СПб. Речь, 2002
4. Леонгард К. Акцентурированные личности. Ростов-на-Дону, 1997.
5. Личко Д.Е. Подростковая психиатрия. Ленинград: Медицина, 1985.
6. Ратанова Т.А., Шляхта Н.Ф. Психодиагностические методы изучения личности. М.: Флинта, 2000.
7. Шмелев А.Г. Психодиагностика личностных черт: СПб.: Речь, 2002.

4

Таблица 1. Акцентуации по выборке

Выборка: 244 человека
Возраст: 18–40 лет
Образование: неполное высшее, высшее Социальный статус: студенты, ИТР, служащие Половая принадлежность 136 жен., 108 муж.

Количество акцентуаций
Шкалы (значения шкалы 24–32)
1. Гипертимия 69
2. Застревание 10
3. Эмотивность 130
4. Педантичность 19
5. Тревожность 14
6. Циклотимия 38
7. Демонстративность 54
8. Возбудимость 21
9. Дистимия 4
10. Экзальтированность 54

Таблица 2. Профиль акцентуаций

Количество Количество акцентуантов акцентуированных
черт
0 56
1 69
2 55
3 39
4 14
5 4
6 6
7 1
8 0
9 0
10 0
 Итого акцентуантов 188 человек

5

Таблица 3. Распределение по шкалам (чертам)

Выраженность черты Распределение по шкалам (чертам)
в баллах __________________________________________________________
(8–32) 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
 32 - - - - - - 1 1 1 2
 31 - - 1 - - 1 1 - -  30 - - 3 2 - 4 1 - - 3
 29 3 - 7 - - 2 2 1 1 5
 28 2 - 16 - - 3 3 2 - 3
 27 7 - 19 2 2 7 6 3 - 5
 26 9 2 22 3 3 7 14 3 - 12
 25 22 2 29 10 2 5 10 6 2 15
 24 26 6 33 2 7 9 16 5 - 9
 23 27 14 23 18 5 13 21 8 3 10
 22 38 13 20 15 18 18 22 7 3 20
 21 25 18 13 18 13 15 23 13 6 27
 20 21 34 22 26 23 14 25 15 12 19
 19 25 52 9 22 16 17 22 18 11 24
 18 13 34 5 30 19 14 25 19 2 20
 17 11 30 6 25 22 32 24 21 18 17
 16 8 12 6 17 28 21 8 32 21 11
 15 2 18 6 21 22 25 7 26 29 11
 14 3 6 1 12 22 8 5 22 24 14
 13 1 1 1 9 22 8 2 12 29 6
 12 1 - - 3 14 5 2 14 32 5
 11 - - 1 3 4 6 4 10 15 4
 10 - - - 3 1 6 - 3 17 1
 9 - - - 2 - 4 - 3 10  8 - - - 1 1 - - - 7

6
Взаимосвязь формально-динамических свойств индивидуальности
с выраженностью признаков посттравматического стрессового расстройства

Я.Ю. Епутаев, М.Е. Иконникова

Институт психологии РАН

Многочисленными исследованиями показано, что посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) возникает после (и временной промежуток может быть очень большим) того, как человек попадает в травматическую ситуацию. Это могут быть военные действия, стихийные или антропогенные катастрофы, — то есть это ситуации когда человек испытывает непосредственную угрозу жизни или он становится свидетелем смерти другого человека. При этом, событие должно сопровождаться переживанием интенсивного страха, ужаса или беспомощности. В общенациональном исследовании проблем реадаптации вьетнамских ветеранов (NVVRS) показано, что через 19 лет после войны 15% ветеранов страдают от ПТСР. Данные, полученные в отечественных исследованиях показывают, что процент ПТСР среди ветеранов войны в Афганистане равен 17%, а среди ликвидаторов аварии на Чернобыльской атомной электростанции (ЧАЭС) 19% [12;13;14]. По последним данным от 3 до 14% населения США переживает ПТСР. К сожалению, в России не проводилось общенациональных исследований, однако есть все основания считать, что у нас от ПТСР страдает не меньший процент населения. Все это делает ПТСР общенациональной проблемой и актуальность его изучения высока. Однако не менее актуальным является вопрос, почему одни люди попав в ситуацию связанную со смертью или угрозой смерти или серьезным ранением, угрозой физической целостности своей или чужих людей начинают страдать от ПТСР, в то время как другие нет. Другими словами, перед специалистами, работающими в области травматического стресса, остро стоит проблема выделения «факторов риска» развития ПТСР. К настоящему времени выделяется восемь групп факторов риска [19]:
1) Средовые факторы — одним из первых выделенных факторов риска развития ПТСР является тяжесть стрессора. Кроме этого, в данную группу входят такие факторы, как повторная травматизация, тип первой травмы, плохая социальная поддержка и т. д. Особенно сильно влияние фактора «повторной травматизации» в случае если первая травма имела место в раннем детстве [19].
2) Демографические факторы — выявлено, что этническое происхождение является важным фактором риска развития ПТСР. По данным NVVRS через 14 лет после Вьетнамской войны процент ПТСР составил 13,7% для белых, 20,6% для черных и
27,9% для латиноамериканцев.
3) Наличие в анамнезе психиатрических расстройств и расстройств личности [19].
4) Особенности личности как факторы риска развития ПТСР: В ряде исследований показано, что нейротицизм положительно коррелирует с ПТСР. Шалев с соавторами
(1996) обнаружили, что у испытуемых с ПТСР через шесть месяцев после травматизации, наблюдаются изменения в уровне ситуативной тревожности в то время как личностная тревожность остается неизменной. Мощным предиктором ПТСР является уравновешенность. Между ПТСР и уравновешенностью наблюдается отрицательная связь. Чувство контроля и восприятие изменений как вызов (сложная задача) играют дискриминативную функцию. В ряде исследований обнаружена положительная связь между враждебностью и ПТСР, однако это не удивительно, так как раздражительность, вспышки гнева являются диагностическими критериями ПТСР. Было обнаруженно, что ПТСР связан с экстернальным локусом контролем. Экстраверсия как черта личности связана с низким уровнем ПТСР. Среди ветеранов второй Мировой войны, войны в Корее с ПТСР преобладают интроверты [19].
5) Диссоциация — показано, что перитравматическая диссоциация является важным предиктором ПТСР. Выявлено, что перитравматическая диссоциация является лучшим

1
предиктором ПТСР через шесть месяцев после травматизации и объясняет 30%
симптомов ПТСР [19].
6) Когнитивные факторы риска — в ряде исследований изучался уровень интеллекта у солдат до их отправки в «горячие точки». Было обнаружено, что низкий уровень интеллекта «до отправки» увеличивает вероятность развития ПТСР. Похожие результаты были получены в ряде других работ. Кроме того в ряде исследований была выявленна связь между ПТСР и ухудшением эксплицитной памяти [18; 19].
7) Биологические факторы риска — предполагается, что психофизиологические изменения при ПТСР могут рассматриваться как факторы риска [18; 19].
8) Генетические факторы риска — в ряде исследований было показано влияние генетических факторов на развитие ПТСР [19]. Анализируя вышеизложенное, а также современные тенденции в области исследования проблемы ПТСР, можно сделать предположение, что среди выделенных групп факторов риска развития ПТСР биологические и генетические факторы обладают наибольшим «весом», то есть являются лучшими предикторами возникновения ПТСР. В связи с этим наиболее перспективными будут являться исследования, направленные на изучение именно этих факторов риска для развития ПТСР.
В рамках специальной теории индивидуальности, разрабатываемой В.М. Русаловой, накоплено большое количество данных свидетельствующих о том, что свойства темперамента являются онтогененически стабильными, высоко коррелируют со свойствами нервной системы и других биологических подсистем, являются наследуемыми и обнаруживаются в раннем детстве. Так, одним из основных положений специальной теории индивидуальности является положение о том, что формально-динамические свойства индивидуальности формируются постепенно, по принципу системного обобщения. Он позволяет проследить формирование всех тех свойств психики, которые могут быть охарактеризованы как содержащие в той или иной степени формально-динамические компоненты. Обобщаются формально- динамические характеристики преимущественно по «биологической» логике (то есть под влиянием действия общей конституции). Если обобщение происходит за счет структурных и функциональных биологических свойств, то мы имеем дело с темпераментом, если в основании лежат динамические и содержательные особенности когнитивных механизмов, то мы имеем дело с интеллектом [5; 6; 7; 8; 9].
Таким образом, по отношению к человеческой индивидуальности системный принцип реализуется в последовательном переходе от низших структурно-функциональных уровней (биологические свойства, свойства НС) к высшим образованьям — формально- динамическим свойствам. В результате образуются новые системные качества человека: темперамент, затем динамические аспекты интеллекта и характера. Другим важным аспектом специальной теории индивидуальности является то, что психодинамические свойства, включаясь в «более высокоорганизованные» психические структуры, например интеллект, являются необходимыми компонентами динамических свойств этих структур [5; 6; 7].
И, наконец, последнее основное положение специальной теории индивидуальности состоит в том, что формально-динамические особенности психики влияют на динамику, своеобразие и стиль деятельности, но не могут определять конечные результаты деятельности.
Итак, изучение формально-динамических свойств индивидуальности (или темперамента) является потенциально важной областью исследований для понимания природы ПТСР.
К настоящему времени накоплено некоторое количество данных о взаимосвязи между свойствами темперамента и реакциями человека в стрессовой ситуации. Так, Я. Стреляу говорит о том, что в ситуации, требующей большой выносливости организма и очень быстрого изменения способов в соответствии с быстро меняющимися условиями реагирования, лучше всего будут чувствовать себя более подвижные (высоко реактивные) индивиды, чем инертные [11].

2
Питман и Орр [18] провели исследование, в результате которого было показано, что у испытуемых с ПТСР формируются более устойчивые условные реакции, которые медленнее угасают. Они показали, что важным элементом способности к выработке условных рефлексов является эмоциональность, представленная в терминах тревожность, нейротизм, электродермальная лабильность и «медленное» научение. Индивиды, характеризующиеся высокой эмоциональностью, имеют более устойчивые условные рефлексы, что является показателем их быстрого приобретения и/или большего сопротивления угасания CR.
Следует указать также и на то, что дотравматические индивидуальные различия в способности к выработке условных рефлексов имеют или генетическую или приобретенную основу. Известно, что крысы с различными генетическими чертами имеют значимые различия в «эмоциональности». Условные реакции быстрее вырабатываются у животных с высокой «эмоциональностью». Мета анализ близнецовых исследований, проведенный в период с 1967 по 1985 годы, показал, что эмоциональность и тревожность имеют сильное генетическое влияние. Данные, полученные при проведении близнецового исследования Вьетнамских ветеранов, свидетельствуют о том, что симптомы ПТСР имеют стойкие генетические компоненты
[20].
Модель обуславливания неврозов Айзенка придает большое значение нейротизму и экстраверсии. У людей с высоким значением нейротизма и низким значением экстраверсии существует большая предрасположенность к неврозам, так как они сильнее реагируют на эмоционально возбуждающие стимулы и дольше сопротивляются угасанию этих реакций [17].
Ряд исследователей изучая возможность прогнозирования ПТСР на основе личностных черт пришли к выводу, что менее подвержены влиянию травмы активные, энергичные, устойчивые и выносливые люди. А те, кто имеет высокие показатели по нейротецизму и интроверты сильнее реагируют на травму [18]. Что касается темперамента, с точки зрения его адаптивных способностей, то, по словам
И.П. Павлова сила, подвижность и уравновешенность обуславливают высшее приспособление животного организма к окружающим условиям, то есть обеспечивают существование организма. Так И.П. Павлов считает, что наиболее приспособленными к жизни являются темпераменты сангвиника и флегматика, в меньшей степени приспособлен холерик. И наименее приспособлен к жизни темперамент меланхолика
[16].
В.Д. Небылицин считает, что слабый тип имеет больше преимуществ в ситуации опасности [4].
В.С. Мерлин в одном из своих экспериментов показал, что у высоко реактивных индивидов в стрессовой ситуации отмечается определенная дезорганизация поведения или снижение результатов при выполнении действий [3].
Основная цель представленной работы — изучение взаимосвязи формально- динамических свойств индивидуальности с выраженностью признаков ПТСР.
В соответствии с целью исследования выдвинута гипотеза исследования, состоящая в предположении, что проявление признаков ПТСР связано с особенностями темперамента. Выдвинутая гипотеза конкретизируется в ряде частных экспериментальных гипотез:
1. Развитие ПТСР более вероятно у лиц с высокой эмоциональностью.
2. Для лиц с ПТСР характерна более низкая выраженность активностных компонентов темперамента.
3. Испытуемым с ПТСР характерны более низкие значения индекса общей адаптивности.

Испытуемые и Методика

В экспериментальном исследовании приняли участие солдаты и офицеры Российской
Армии Северо-Кавказского военного округа, принимавшие участие в активных боевых

3
действиях на территории Чеченской республики (ЧР), без признаков органического поражения и психотических расстройств. Предварительно с каждым испытуемым проводилась беседа, из которой он мог получить информацию о целях и задачах исследования.
1. Испытуемые: выборка состояла из 62 человек (добровольцев). В возрасте от 23 до
53 лет. Средний возраст — 33 года. 56 (89%) человек имеют высшее образование, 5
человек (8%) — среднетехническое и двое (3%) — среднее образование. В дальнейшем
20 человек были исключены из обработки, так как их показания по шкале лжи превышали допустимые значения
2. Методики: В исследовании использовались 3 методики [8, 15]:
(1) Шкала оценки влияния травматического события (ШОВТС). (2) Миссисипская шкала для оценки посттравматических реакций (военный вариант). (3) Опросник формально-динамических свойств индивидуальности (ОФДСИ).
Статистическая обработка данных проводилась при помощи статистической программы Statistica 5.0. Использовались критерии: (1) Критерии Манна-Уитни (U). (2) Коэффициент ранговой корреляции rs Спирмена.

Результаты

Результаты исследования показывают, что у восьми ветеранов (19%) по результатам Миссисипской шкалы для оценки посттравматических реакций (MS) можно диагностировать высокую выраженность признаков ПТСР, что в целом соответствует имеющимся в литературе данным, о распространенности ПТСР у ветеранов войны во Вьетнаме и Афганистане. Данная группа условно была названа группа «PTSD». Также была выделена группа «НОРМА» — 48% (20 человек) от общего числа испытуемых, у которых не наблюдалось признаков ПТСР. В 33% случаев испытуемые демонстрировали отдельные симптомы ПТСР, такие как избегание, вторжение, гипервозбуждение.
В таблице 1 представлены результаты полученных психодиагностических характеристик группы PTSD и НОРМА.
Таблица 1
Результаты психометрического обследования участников боевых действий на территории ЧР

Симптомы ПТСР
PTSD
 (N = 8)
НОРМА
(N = 20)
M SD M SD
Вторжение 17,7 6,3 6,2 7,7
Избегание 20,6 6,2 5,9 5,6
Гипервозбуждение 14,1 4,8 3,2 3,5
Общий балл по IOES-R 52,5 15,2 15,3 14,9
Миссисипская шкала ПТСР для боевых
травматических событий 102,1 9,8 57,7 6,4
ОФДСИ (по Русалову В.М.)
Эргичность психомоторная 30,7 5,9 32,7 4,5
Эргичность интеллектуальная 30,1 5,6 34,2 4,3
Эргичность коммуникативная 29,7 7,1 32,7 6,0
Пластичность психомоторная 33,0 1,6 34,4 4,2
Пластичность интеллектуальная 28,0 3,6 29,45 4,1
Пластичность коммуникативная 27,0 5,2 25,7 4,5
Скорость психомоторная 32,2 4,4 34,15 5,0
Скорость интеллектуальная 31,5 1,1 34,05 4,5
Скорость комуникативная 31,6 5,1 34,35 4,9
Эмоциональность психомоторная 30,3 7,2 25,45 5,6

4
Эмоциональность интеллектуальная 33,3 8,2 27,45 5,2
Эмоциональность коммуникативная 30,1 7,9 24,0 3,7
Индекс психомоторной активности 96,0 9,3 101,2 10,2
Инд. интеллектуальной активности 89,6 9,1 97,7 11,6
Инд. коммуникативной активности 88,3 14,2 92,7 12,5
Инд. общей активности 274,0 28,2 291,7 26,6
Инд. общей эмциональности 93,8 22,3 76,9 12,9
Инд. общей адаптивности 180,1 38,1 214,8 34,3

Среднегрупповой профиль, по Миссисипской шкале и шкале влияния травматического события, у участников боевых действий на территории ЧР представлен на рисунке 1.

Рис 1.

Результаты проведенного математического анализа показали, что между группами
«НОРМА» и «PTSD» существуют неслучайные различия по таким реакциям на травматический стресс как: Вторжение (U = 19, p = 0,001); Избегание (U = 5, p =
0,0001); Гипервозбуждения (U = 9, p = 0,0003); а так же по сумме всех шкал (U = 8, p =
0,0002). Группы значимо различаются по степени выраженности ПТСР (U = 0, p =
0,00004).
Анализ различий между группами «PTSD» и «NORMA» по уровню выраженности формально-динамических свойств индивидуальности показал, что у испытуемых с ПТСР сильнее выражена эмоциональность и адаптивность. Математический анализ свидетельствует о наличии значимых различий между группами «PTSD» и «NORMA» по уровню выраженности адаптивности (U = 41, p = 0,04), эмоциональности (U = 33, p =
0,01), а так же эмоциональности в психомоторной (U = 42, p = 0,05), интеллектуальной
(U = 36,5, p = 0,02) и коммуникативной (U = 31, p = 0,01) сферах. Было установлено, что данные группы значимо различаются по уровню эргичности (U = 42,5, p = 0,05) в интеллектуальной сфере. Среднегрупповой профиль ОФДСИ представлен на рисунке 2.

Рис 2.

Общим типом темперамента характерный для группы «PTSD» является
«неопределенный тип». В то время как для группы «НОРМА» характерен «смешанный низко эмоциональный» тип темперамента.
Для изучения взаимосвязи между признаками ПТСР и эмоциональностью мы использовали коэффициент ранговой корреляции Спирмена. В целом, как видно из данных представленных выше группы «PTSD» и «НОРМА» значимо различаются как по уровню общей эмоциональности, так и по уровню эмоциональности в психомоторной, коммуникативной и интеллектуальной сферах. Изначально мы предполагали, что у лиц с ПТСР преобладают высокие значения по эмоциональности. Данное предположение было подтверждено наличием положительных корреляционных связей между выраженностью признаков ПТСР и эмоциональностью. Полученные результаты представлены в таблице 2.

Таблица 2
Взаимосвязь признаков ПТСР и эмоциональности (по IOES-R и ОФДСИ)
N = 42
Эм. Пм. Эм. Ком-я Эм.интел-я Об.инд. Эм.
Вторжение 0,5
р = 0,0006*
Избегание 0,5
р = 0,0005*
0,3
р = 0,01*
0,3
р = 0,02*
0,3
р = 0,01*
0,3
р = 0,02*
0,4
р = 0,001*
0,4
р = 0,002*
Гипервозбуждение 0,4 0,3 0,3 0,4

5
р = 0,004* р = 0,01* р = 0,01* р = 0,004*
Общий ур тяжести
ПТСР
0,3
р = 0,02*
0,4
р = 0,007*
0,3
р = 0,02*
0,3
р = 0,01*

Полученные данные свидетельствуют о том, что симптомы Вторжения, Избегания и Гипервозбуждения наиболее сильно связаны с эмоциональностью в психомоторной сфере. Хорошие корреляционные связи симптомов ПТСР наблюдаются также и с индексом общей эмоциональности.
Были сопоставлены среднегрупповые значения, по шкалам опросника тяжести воздействия травматического события (IOES-R) и Миссисипской шкалы PTSD (MS), у испытуемых с высоким и низким уровнем эмоциональности по ОФДСИ. Полученные результаты представлены в таблице 3.

Таблица 3
Сравнительная характеристика тяжести воздействия травматического события и Миссисипской шкалы PTSD (по IOES-R и MS) у высоко и низко эмоциональных участников боевых действий
Низко эмоциональны, N = 18
Высоко эмоциональны, N
= 7
Показатели M SD M SD
Вторжение 6,3 6,76 16,0 7,77
Избегание 6,7 6,35 15,29 7,16
Гипервозбуждение 3,9 4,27 10,8 6,52
T (сумма AV + I + AR) 16,9 15,88 42,1 17,78
MS 65,8 14,29 85,7 17,87

Из таблицы 3 видно, что в среднем по группе у высоко эмоциональных сильнее выражены признаки ПТСР. Проведенный математический анализ показал, что данные группы значимо различаются по уровню таких симптомов как: вторжение (U = 24,5, p
= 0,02), избегание (U = 20, p = 0,009) гипервозбуждения (U = 19, p = 0,008), по общему уровню выраженности посттравматического стрессового расстройства (U = 22, p= 0,01) по сумме баллов трех шкал опросника IOES-R (U = 19, p = 0,007).
Изучение взаимосвязи между признаками ПТСР и индексом общей адаптивности. Определив, что группы «PTSD» и «НОРМА» имеют значимые различия по уровню выраженности данного формально-динамического свойства индивидуальности, мы определили тесноту (силу) и направленность корреляционной связи между индексом общей адаптивности и отдельными признаками ПТСР. В данном случае мы так же использовали коэффициент ранговой корреляции Спирмена. Полученные результаты представлены в таблице 4.
Таблица 4
Связь признаков ПТСР с индексом общей адаптивности (по Миссисипской шкале, IOES-R и ОФДСИ). N = 42
Переменные Spearman R p-eve
Вторжение & адаптивность - 0,3 0,04
Гипервозбуждение & адаптивность

Общий балл по МS & адаптивность

-0,3 0,03

- 0,3 0,03

Из таблицы 4 видно, что индекс общей адаптивности имеет отрицательные корреляционные связи с общим уровнем ПТСР и такими его признаками как Вторжение и Гипервозбуждение, причем сила корреляционных связей одинакова для

6
всех случаев. Данный результат свидетельствует о том, что чем более высокие значения индекса общей адаптивности имеет индивид, тем меньше вероятность того, что в дальнейшем у него проявятся такие признаки ПТСР как вторжение и гипервозбуждение. Следует так же отметить, что не выявлено связей между индексом общей адаптивности и избеганием (rs = - 0,3, p = 0,08).
Нами также были сопоставлены среднегрупповые значения, по шкалам опросника тяжести воздействия травматического события (IOES-R) и Миссисипской шкалы PTSD
(MS), испытуемых с высоким и низким уровнем адаптивности по ОФДСИ (см. табл. 5).

Таблица 5
Сравнительная характеристика тяжести воздействия травматического события и общего балла PTSD (по IOES-R и MS) у участников боевых действий с высоким и низким значением индекса общей адаптивности
Высокие, N = 11 Низкие, N = 2
Показатели M SD M SD
Вторжение 5,9 7,0 17,0 8,5
Избегание 6,9 5,99 18,5 2,1
Гипервозбуждение 3,1 2,9 16,0 4,2
T (сумма AV+I+AR) 16,0 14,1 51,5 10,6
MS 60,9 10,0 100,0 10,6

Из таблицы 5 видно, что в среднем по группе у испытуемых с низкими значениями индекса общей адаптивности сильнее выражены признаки ПТСР. Проведенный математический анализ с использованием критерия U Манна-Уитни показал, что данные группы значимо различаются по уровню гипервозбуждения (U = 0, p = 0,02), по общему уровню выраженности посттравматического стрессового расстройства (U =
0, p = 0,02) по сумме баллов трех шкал опросника IOES-R (U = 0, p = 0,02).
Наблюдается корреляционная связь между признаками ПТСР и отдельными активностными компонентами темперамента. Полученные результаты представлены в таблице 6.

Таблица 6
Связь признаков ПТСР с отдельными формально-динамическими свойствами индивидуальности (по Миссисипской шкале, IOES-R и ОФДСИ). N = 42
Переменные Spearman R p-eve
Гипервозбуждение & скорость коммуникативная - 0,3 0,04
Вторжение & скорость коммуникативная - 0,2 0,05
Общий балл по МS & эргичность интеллектуальная - 0,2 0,05

Из таблицы 6 видно, что коммуникативная скорость отрицательно коррелирует с такими симптомами ПТСР как гипервозбуждение (rs = -0,3 p = 0,04) и вторжение (rs = 0,2 p = 0,05). Общий индекс тяжести симптомов ПТСР имеет взаимозависимые связи с эргичностью в интеллектуальной сфере (rs = -0,2 p = 0,05).

Обсуждение результатов

1. Результаты проведенного исследования показывают, что процент лиц с признаками ПТСР не превышает 19%, что в целом согласуется с имеющимися данными о распространенности ПТСР у ветеранов войны во Вьетнаме (15,2%) и Афганистане
(17%). Однако мнение многих специалистов сходится в том, что уровень тяжести ПТСР значимо выше у тех лиц, кто отказался участвовать в исследованиях, чем у тех, кто согласился. Исходя из этого, мы можем предположить, что процент лиц, страдающих от ПТСР, реально значимо выше, чем тот, который был получен в нашем исследовании. Данное предположение косвенно подтверждается и тем, что к моменту проведения

7
исследования из армии были уволены или уволились практически все участники исследования, проводимого нами в 1998 году. Тогда было выявлено, что у 28% опрошенных наблюдаются признаки ПТСР. Данные, полученные в зарубежных исследованиях, показывают, что примерно 70% полицейских, применивших оружие на поражение, увольняются из полиции в течении 5 лет, что непосредственно связано с пережитой ими психической травмой.
Как и ожидалось в группе «PTSD» выраженность признаков ПТСР значимо выше, чем в группе «НОРМА».
2. Подтвердилась гипотеза о том, что испытуемые с ПТСР характеризуются более высокой эмоциональностью. Выявлено, что группы «NORMA» и «PTSD» значимо различаются по уровню выраженности эмоциональности в коммуникативной, психомоторной и интеллектуальной сферах. Как мы и предполагали, опираясь на данные, полученные в других исследованиях, эмоциональность тесно связана с реакциями на травматический стресс, а так как данное формально-динамическое свойство имеют строгую биологическую обусловленность, то мы можем предполагать, что дальнейшее изучение взаимосвязи формально-динамических свойств индивидуальности с реакциями на стресс будет способствовать лучшему пониманию природы ПТСР, а также даст нам возможность прогнозировать развитие ПТСР. Интересен тот факт, что наиболее сильно с признаками ПТСР связана эмоциональность в психомоторной сфере. Объяснение этого факта заключается в том, что психомоторная деятельность является ведущей на войне, и чаще всего в подобной ситуации рассогласование между акцептором деятельности и его результатом характерно именно для психомоторной сферы, а не для коммуникативной или интеллектуальной. Однако не следует недооценивать важность других компонентов, в развитии ПТСР. Полученные корреляционные связи между всеми признаками ПТСР и эмоциональностью в психомоторной, коммуникативной и интеллектуальной сферах свидетельствуют о том, что высокая интенсивность переживания симптомов ПТСР является результатом комплексного влияния эмоциональности на все сферы жизнедеятельности индивида. Важно отметить, что полученные корреляционные связи нельзя считать сильными, но выявлено главное — четкая тенденция, которая ставит вопрос о необходимости проведения дополнительного исследования, которое бы включало предварительное и итоговое тестирование.
Выявленный в нашем исследовании общий тип темперамента в группе «NORMA»
(смешанный низко эмоциональный), так же подтверждает нашу гипотезу о том, что для испытуемых с ПТСР характерна более высокая эмоциональность.
3. Подтвердилась другая гипотеза нашего исследования, выявлено, что испытуемые с высокими и низкими значениями индекса общей адаптивности значимо различаются по уровню выраженности признаков ПТСР. Также выявлено, что индекс общей адаптивности отрицательно коррелирует с выраженностью признаков посттравматического стрессового расстройства. Данные результаты согласуются с данными, полученными в работе Е.О. Лазебной и М.Е. Зеленовой [2] и свидетельствующими о том, что испытуемые без ПТСР характеризуются более высокой адаптивностью.
4. Интересны данные, указывающие на то, что группы «NORMA» и «PTSD» значимо различаются по уровню эргичности в интеллектуальной сфере (U = 42,5, p = 0,05), а также полученная отрицательная корреляционная связь между уровням выраженности признаков ПТСР и эргичностью в интеллектуальной сфере (Rs = -0,3, p = 0,05), то есть чем выше уровень интеллектуальных возможностей, уровень способности к обучению, постоянное стремление к деятельности, связанной с умственным напряжением, тем менее выражены признаки ПТСР. В исследовании, проведенном В.М. Русаловым, Е.Р. Наумовым [10] было выявлено, что «интеллектуальные шкалы» измеряемые по методики ОФДСИ, могут вполне надежно служить индикатором развития общего интеллекта. Так, было показано, что чем выше выраженность интеллектуальной эргичности, тем более достоверно высоким является уровень общего интеллекта. Для интеллектуальной эргичности — F (2,94) = 15,239 (p = 0,000). Это позволяет

8
предположить, что между уровнем интеллекта и ПТСР существует взаимосвязь, что вполне согласуется с данными о связи интеллекта и ПТСР.
На данном этапе исследования, не представляется возможным объяснить полученную взаимосвязь между коммуникативной скоростью и такими признаками ПТСР как вторжение (Rs = -0,2, p = 0,05) и гипервозбуждение (Rs = -0,3, p = 0,04). Для ее объяснения требуется проведение дополнительного исследования.

Литература
1. Котенев И.О. Опросник травматического стресса для диагностики психологических последствий несения службы сотрудниками органами внутренних дел в экстремальных условиях // Методическое пособие для практических психологов. М.: 1996.
2. Лазебная Е.О., Зеленова М.Е.. Военно-травматический стресс: особенности посттравматической адаптации участников боевых действий. //Психологический журнал. 1999. Т. 20. № 5. С. 62–74.
3. Мерлин В.С. Очерки теории темперамента. М, 1964.
4. Небылицин В.Д. Темперамент. Психология индивидуальных различий. Тексты / Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтера, В.Я. Романова. М.: Изд-во МГУ, 1982. С. 153–
159.
5. Русалов В.М. Биологические основы индивидуально-психологических различий.
/ Отв. ред. Е.Д. Хомская. М.: Наука, 1979.
6. Русалов В.М. Дифференциальная психофизиология: основные достижения и перспективы изучения индивидуальности человека // Психологический журнал.
1980. № 2.
7. Русалов В.М. О природе темперамента и его месте в структуре индивидуальных свойств человека // Вопросы психологии. 1985. № 1.
8. Русалов В.М. Опросник формально-динамических свойств индивидуальности. Методическое пособие. М.: ИП РАН, 1997. С. 50.
9. Русалов В.М. Теоретические проблемы построения специальной теории индивидуальности // Психологический журнал. 1986. Т. 7. № 4.
10. Русалов В.М., Наумова Е.П. О связях общих способностей с
«интеллектуальными» шкалами темперамента // Психологический журнал. 1999. Т. 20. № 1.
11. Стреляу Я. Роль темперамента в психическом развитии. М.: Прогресс, 1982.
12. Тарабрина Н.В. и др. Психофизиологическая реактивности у ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС // Психологический журнал. 1996. Т.17. № 2. С.
30–45.
13. Тарабрина Н.В., Лазебная Е.О. Синдром Посттравматических стрессовых нарушений: современное состояние и проблемы // Психологический журнал.
1992. Т. 13. № 2.
14. Тарабрина Н.В., Лазебная Е.О., Зеленова М.Е. Посттравматический стресс у ликвидаторов последствий аварии на ЧАЭС //Труды ИП РАН. М., 1995. Т.1. Кн.
1.
15. Тарабрина Н.В. Практикум по психологи посттравматического стресса. СПб.: Питер, 2001. (Серия «Практикум по психологии»)
16. Павлов И.П. Общий тип высшей нервной деятельности // Психология индивидуальных различий. Хрестоматия по психологии / Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтера и В.Я. Романова. 2-е изд. М.: ЧеРо, 2002. 776 с.
17. Eysenk H.J. The structure of human personaity. London–N-Y., 1953.
18. Roger K. Pitman, Arieh Y. Shaev & Scott P. Orr // Posttraumatic Stress Disorder: Emotion, Conditioning & Memory.
19. Sarah . Haigan, Rashe Yehuda. Risk factors for PTSD // The Nationa Center for
Post-Traumatic Stress Disorder: PTSD Reserch Quartery. V. 11. № 3.

9
20. Wiiam R. True et a. A Twin Study of Genetic & Environmenta Contributions to
Liabiity for Posttraumatic Stress Symptoms // Arch Gen Psychiatry. 1993. V. 50 P.
257–264.

10
Психологическая диагностика и психотерапевтическая коррекция онкологических больных с калечащими операциями
Н.А. Русина

Ярославская государственная медицинская академия

Первый аспект психологической диагностики — это изучение факторов риска, способствующих развитию онкологического заболевания. Психосоматическая медицина давно уже отнесла онкологические заболевания к своей группе. Длительный «пассивный стресс» является фактором риска в развитии онкологических заболеваний и имеет следствием нарушения, возникающие на почве пониженной сопротивляемости организма, снижения иммунитета [3]. Болезнь — это следствие, причиной является негармоничное отношение к миру, непонимание того, что человек сам является хозяином своей судьбы. В.П. Гоч считает, что «причина как голографический образ, которым представлен источник движения и организации Материи и событий в жизни человека, является изначальной матрицей, местом сборки информации, полей и сил». При этом в причинном образе записано духовное и физическое состояние человека и качество его взаимодействий с окружающим миром [10].
Рак воспринимается как не подвластная контролю угроза жизни, покушение на целостность организма, особенно в условиях калечащих операций. Рак — это особое смысловое пространство, особый образ жизни и мироощущений с целым рядом психологических и психотерапевтических проблем. Отрицательные ощущения усиливаются за счет чувства страха смерти, одиночества, уродства, отчуждения, безнадежности.
Причины онкологических заболеваний имеют как социальный (воздействие стрессоров окружающей среды), так и личностный характер (высокий уровень неэффективных психологических защит с преобладанием архаичных форм, отсутствие копинг-стратегий, психологические особенности личности: незрелость, нередко инфантильность, алекситимичность личности, закрытость эмоциональной сферы). Мы выделяем пять факторов, характеризующих психологическое состояние личности онкологического больного: эмоциональные состояния, отношение к себе и другим, отношения к болезни и лечению, социальный статус. При этом сами по себе они не являются пусковым механизмом опухолевых заболеваний, но являются факторами риска и становятся таковыми при длительном взаимодействии между собой и в сочетании с влияниями средовых [4; 7; 16].
Диагностика личностных особенностей онкологических больных. Исследователи психологических особенностей личности онкологических больных экспериментально подтверждают присутствие следующих преморбидных особенностей: эмоциональная лабильность, экстраверсия, чрезмерное подавление чувств, высокий нейротизм, низкий уровень эмоциональной экспрессивности [31], инфантильность [20], услужливость, покладистость, неумение настоять на своем, излишняя терпеливость, избегание конфликтов, примирение с угнетением, самопожертвование, психическая тугоподвижность, чувство отчаяния, склонность к депрессии [33].
Мы исследовали три группы онкологических больных с калечащими операциями
(колостомированные, мастэктомированные, овариэктомированные больные). Для диагностики особенностей личности в нашем исследовании использовалась методика на определение акцентуаций характера (Шмишека), в основе которой лежит концепция акцентуированных личностей К. Леонгарда.
Особенности личности, характера, темперамента оказывают существенное влияние на течение болезни. Для больных преобладающим акцентуированным типом оказался эмотивный тип характера, при котором любое событие переживается необычайно глубоко и длительно (крайняя впечатлительность, потребность в особом стиле отношений, неумение
увидеть главное, увязание в деталях, возможные конфликты). На втором-третьем местах педантичный тип (гипертрофия упорядоченности, перепроверка себя и других, нерешительность) и застревающий тип (подозрительность, мнительность, стойкость аффектов, неумение принимать ситуацию такой, какая она есть).
Эмоциональные состояния и болезнь. Стрессы и перегрузки порождают защитные реакции организма. Там, где не функционируют биологические, энергетические и психические защиты, вступают в действие неконструктивные психологические защиты личности, выполняющие временную защитную функцию, действующие на уровне подсознания. Вместе с тем известно, что человеку необходимы механизмы совладания [23].
В статье, посвященной анализу острого горя, Э. Линдеманн [17] выделил идейные истоки теории кризисов, в том числе подход к человеческому развитию с точки зрения жизненных циклов и совладания с экстремальными стрессами (coping, от англ. сope —
«побеждать», «одолевать»).
В этом случае, согласно Дж. Якобсону [34], теория кризисов подчеркивает как возможности роста и развития личности, так и возможные патологические следствия кризиса. При этом жизненные события (смерть близких, тяжелая болезнь, отделение от семьи, резкие изменения социального статуса и т.д.) приводят к кризису, если они создают угрозу удовлетворению фундаментальных потребностей или ставят проблему, от которой индивид не может уйти или разрешить в короткое время и привычным способом [30].
Благодаря совершенной диагностике, эффективному лечению, применению различных методов психотерапии все большее число людей могут долго жить даже при очень тяжелых заболеваниях. Все зависит от умения совладать с критическими ситуациями, в которых они оказываются.
Как известно, в анамнезе практически у всех больных с онкологическими заболеваниями присутствуют длительные экстремальные ситуации:

стресс ------------------ болезнь (модель 1).

Наши исследования подтвердили гипотезу о том, что у больных отсутствуют адекватные механизмы совладания, и ослабление психического дискомфорта осуществляется в рамках неосознанной, нерациональной деятельности психики с помощью механизмов незрелых психологических защит.
Анализ результатов наших диагностических исследований показывает наличие высокого уровня психологических защит, в основном незрелых, и низкого уровня копинг- стратегий. В исследовании использовалась методика диагностики индекса жизненного стиля
(Келлермана–Плутчека), адаптированная в лаборатории клинической психологии института им. В.М. Бехтерева [22]. Оказалось, что у всех больных на первом месте защитный механизм проекции, то есть приписывание своих личностных качеств другим людям, и отрицание, что соответствует подростковому и юношескому уровням восприятия. Высокие баллы защиты по типу отрицания соответствуют первой стадии развитию психологической реакции на болезнь - отрицанию. В целом, больные имеют гораздо более высокие баллы по защитам, чем здоровые люди.
У «здоровых» первое место занимает интеллектуализация, что является защитным механизмом, наиболее близким к стратегиям совладания. Исследования копинг-стратегий по методике Лазаруса показали, что, в отличие от больных с невротической симптоматикой и здоровых людей, у онкологических больных преобладают реакции дистанцирования
(уменьшение значимости ситуации и когнитивные усилия по отдалению от нее) и положительной переоценки, включающей религиозное измерение, при этом существенно ниже планирования решения проблемы.
Как правило, в преморбиде больные проявляют неспособность выражать свои чувства и изливать свой гнев. Они склонны к терпению и гармонии отношений [32].
Неотреагированные эмоции накапливаются в теле: обида провоцирует рост доброкачественной, а злость и агрессия — злокачественной опухолей [8]. Предполагая, что эмоционально-личностные качества оказывают существенное влияние на течение болезни, мы использовали проективные ассоциативные методики исследования реакций на эмоциональные слова и описание картинок из методики ТАТ. Результаты продемонстрировали накопление и сдерживание отрицательных эмоций. Изучение асимметрии мозга в сопоставлении с реакциями психологической защиты и копинг- поведения у онкологических больных позволили нам сделать вывод об эффективности прогноза выхода из кризисной для больного ситуации: левополушарные и гармонично сочетающие работу полушарий легче справляются с ситуациями в сравнении с правополушарными.
В статье о защитах и совладании [23] проанализирован вопрос о взаимопревращении механизмов защит и совладания, о деликатности их различий, эффективности, проявлениях. Ресурсами копинг-механизмов являются: «хорошая» «Я»-концепция, высокая сила «Я», адекватный уровень субъективного контроля, стремление к принятию себя и других, сенсорные и когнитивные ресурсы личности, актуализированные и реализуемые жизненные личностные смыслы. В отсутствии копинг-ресурсов картина развития болезни выглядит следующим образом:

стресс ------ кризис (личность)
| |
| |
болезнь (модель 2)

Именно в силу отсутствия копинг-ресурсов в ситуации стресса развиваются глубинные личностные кризисы, которые Ф. Василюк [5] обозначает как «кризис жизни, критический момент и поворотный пункт жизненного пути». Системообразующей категорией жизненного пути личности являются личностные смыслы. Поэтому можно рассматривать кризис жизни как кризис жизненных смыслов.
В качестве подтверждения можно привести диагностические результаты двух групп онкологических больных с тяжелыми калечащими операциями. В первой группе низкие баллы по самоуважению, аутосимпатии, ожиданию положительного отношения от других, самоинтересу и самопониманию, высокие баллы по самообвинению по методике исследования самоотношения [21] и примитивные личностные смыслы по методике предельных смыслов [16]. Вторая группа имеет более сильную «Я»-концепцию, многоуровневые предельные смыслы. В этой ситуации стресс (калечащая операция, неопределенность прогноза) не перерастает в личностный кризис, хотя кризисная ситуация
(изменение статуса, облика, социальной роли, новая бытовая ситуация) налицо. Сила их копинг-ресурсов значительно выше, что помогает им восстанавливаться быстрее и продуктивнее.
Как пример, можно привести работу с двумя женщинами одинакового возраста, социального и семейного статуса, больных, прооперированных по поводу рака прямой кишки с наложением колостомы. Первая больная, не имея хороших копинг-ресурсов, накануне операции дала подъем температуры, из-за чего операция была отложена. После операции долго восстанавливалась. Вторая больная имела высокие копинг-ресурсы
(«хорошую» Я-концепцию, самодостаточность, успешность в профессиональной и личной сфере, адекватный уровень локус-контроля, разветвленные предельные смыслы) и смогла отвечать на вопросы сразу же в реанимационной палате, как только пришла в себя, была тут же переведена в обычную палату.
Психологическая коррекция первой группы должна быть направлена на формирование новой «Я»-концепции и «выращивание» новых смыслов, поиск выхода из
кризиса, а через него из стресса (модель 2), для второй (модель 1) — на укрепление «Я»- концепции и выхода из стресса. Психотерапевтическая работа в первой группе включает поведенческую, но в большей степени экзистенциональную психотерапию, во второй — акцент чаще смещается на поведенческую психотерапию.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что копинг-ресурсы являются базисным фактором преодоления личностных кризисов в кризисных ситуациях.
Диагностика сферы отношений. Изучение отношения к болезни проводилось рядом авторов в зависимости от этапов заболевания [2]: поликлинического, этапа поступления в клинику, предоперационного, послеоперационного, этапа выписки и катамнестического. Для каждого из них, как оказалось, характерны различные психологические и психопатологические особенности онкологических больных.
В своем исследовании мы использовали методику ТОБОЛ (отношение к болезни), разработанную и адаптированную в лаборатории клинической психологии института им. В.М. Бехтерева [19]. По результатам исследования в общей ранговой оценке первое место занимает сенситивный тип отношения к болезни. Такие больные испытывают чрезмерное беспокойство о возможном неблагоприятном впечатлении, которое могут произвести на окружающих сведения о болезни. Для сравнения в группе «здоровых» первые места занимают либо анозогнозический (отбрасывание мыслей о болезни, отрицание ее, приписывание проявление болезни случайным обстоятельствам), либо эргопатический (уход от болезни в работу) типы отношений. Для больных в целом характерно отсутствие понимания роли причинно-следственных отношений в их жизни, заболевании.
Ряд авторов отмечают, что больные раком имеют повышенное чувство вины, склонны к самообвинению [35].
При диагностике самоотношения [21] у больных обнаруживались неадекватность самооценки, социальная дезадаптация, высокий уровень аутоагрессии. Сравнение группы онкологических больных и здоровых людей выявило значительные различия по следующим параметрам: у больных присутствуют высокое самообвинение, низкое саморуководство, низкое ожидание положительного отношения от других людей, низкий самоинтерес, низкая аутосимпатия.
Исследования по методике смысложизненных ориентаций [15] показали, что у онкологических больных отмечается чрезмерно высокий уровень самоконтроля, при этом собственная жизнь их контролю не подвластна.
Диагностика социального статуса. Социальные факторы (развод, смерть родственников, неадекватная социальная поддержка, одиночество, плохие отношения с супругами, неожиданное разрушение значимых отношений, отсутствие близости с родителями) имеют большое значение в развитии заболевания, в момент реабилитации [12;
26]. Угроза калечащих операций, утраты женственности и боязнь нарушения супружеских отношений, страх быть отвергнутыми семьей и обществом начинают доминировать в системе переживаний. Было обнаружено, что определенные виды рака можно прогнозировать по оценкам психосоциальных переменных. Например, женщины, у которых впоследствии развивался рак молочной железы, получили значительно более высокие оценки блокирования потребности в близких отношениях со своими родителями и партнерами и чувств к ним. Те, у кого в дальнейшем развивался рак шейки матки, получили более высокие оценки блокирования чувств и потребностей в отношениях, которые они в настоящее время считали значимыми [32].
Физическая привлекательность тесно связана с ощущением счастья, психическим здоровьем и самооценкой. Важную роль в формировании самооценки играет сопоставление образа реального «Я» с образом идеального «Я», то есть с представлением о том, каким человек хотел бы быть. Чаще всего, оперативное вмешательство приводит к снижению самоотношения и самооценки. Вмешательство также затрагивает мир чувств и впечатлений больного, его представлений, связанных с его собственным телом. Калечащие операции
вызывают разрушение этого образа. Психическое равновесие после операции, наряду с множеством других факторов, зависит от того, нарушена ли эта схема представлений и насколько способна личность принять, «реинтегрировать» новое положение, последствия операции. Проведенное лечение, калечащие операции ставят перед больным профессиональные, бытовые, семейные и другие проблемы. Второй фактор, важный для формирования самооценки, связан с интериоризацией социальных реакций на данного индивида. Иными словами, человек склонен оценивать себя так, как его, по его же мнению, оценивают другие. Данную ситуацию можно охарактеризовать как кризисную, так как здесь происходит изменение статуса, облика, социальной роли и т. д.
Нередко в сложной экстремальной ситуации проявляется социальная незрелость семьи, эгоизм отдельных ее членов, неадекватные реакции на болезнь. Достаточно распространена практика, когда психологическая и психотерапевтическая помощь оказывается необходимой в большей степени родственникам, чем больному. План лечения и ухода должен обязательно разрабатываться врачом вместе с семьей при учете рекомендаций психолога. Кризисная ситуация — тяжелая болезнь близкого человека — является индикатором адаптивности и сплоченности семьи. Их показателями являются степень аффилиации и поддержки своего близкого, а также других больных, регулярность посещений, помощь в повседневном уходе, сосредоточенность на потребностях пациента в большей степени, чем на потребностях остальных членов семьи.
Для изучения взаимоотношений в семье мы использовали методику Олсона, адаптированную М. Перецем. У большинства больных индекс семейной сплоченности гораздо ниже нормы («разобщенный»), при этом индекс семейной адаптации превышает норму и оказывается в группе «хаотичный».

Второй аспект — изучение и изменение личностных смыслов больного и учет их при работе с ним. В нашем исследовании мы использовали методики предельных смыслов для рассмотрения составляющих смысла жизни и смысложизненных ориентаций для изучения образа мира у больных, с трудом выходящих из онкологического кризиса и затрудненным процессом адаптации после операции и лечения, отмечаются неразветвленные предельные смыслы, наблюдаются более ограниченные предельные смыслы, у здоровых людей обнаруживаются разветвленные многоуровневые предельные смыслы. У онкологических больных образ «Я» как семантическая категория прямо коррелирует с глубиной личностных смыслов.
В то же время формирование новых личностных смыслов при онкологических заболеваниях происходит гораздо быстрее, чем при любых других заболеваниях, но очень болезненно. В протекании заболевания мы имеем дело со всеми видами критических ситуаций, сопутствующих процессу переживания: стрессом, конфликтом, фрустрацией и кризисом. Болезнь возникает как результат стресса, приводит больного в состояние фрустрации, выявляет внешние и внутренние конфликты, актуализирует жизненный кризис. Больной оказывается перед проблемой выбора ценностей, перспектив, стратегий и тактик поведения, с которыми он должен разобраться в кратчайший временной срок. За короткий период больной может перейти на новую ступень в духовном развитии, нередко он к этому просто не готов и оказывается в полной растерянности. Но само течение времени как бы замедляется, так как время оценивается пациентом как очень значимое. Жизнь как бы замедляет свой ускоренный темп, изгоняя суету и пустые хлопоты. Происходит изменение восприятия временных интервалов. Больной как бы возвращается в детство, когда время замедленно. Ему остается, к примеру, месяц жизни, а он говорит: «Как это много».
Изменение отношения к смерти заставляет его изменить отношение к самой жизни, он начинает понимать, что смерть — это часть жизни. Через переосмысление жизни и формирование новых жизненных смыслов возникает состояние мудрости и некой отстраненности. Со стороны это выглядит так, как будто он становится много старше и
опытнее, постигает истину. Итогом являются терпимость и смирение, принятие и покой. В лечебной практике мы наблюдаем, что люди верующие или обретшие веру в момент болезни принимают свое состояние гораздо спокойнее. Данная проблема требует от психолога- психотерапевта владения экзистенциальной проблематикой [29] и умения выявлять, анализировать жизненные смыслы, ценностные ориентации, кризисные состояния, оказывать адекватную помощь.
Позиция онкологических больных характеризуется сужением смысловой перспективы, которая проявляется в общей неудовлетворенности жизнью, отсутствием целей в будущем и самостоятельного контроля над жизнью. Сокращение временной сферы мотивации выражается в «смысловой смещенности» на события настоящего времени.
Основная направленность смысловой регуляции больных — защитная, служащая избеганию дискомфорта, причиняемого своему социальному окружению. У больных создается представление о себе как о сильных личностях, обладающих достаточной свободой выбора, чтобы построить свою жизнь в соответствии со своими целями и представлениями о смысле. Существует высокая связь между категориями «самоуважение» и «локус контроля- Я», свидетельствующая о том, что вышеназванные категории измеряют одну и ту же характеристику личности: уверенность в собственных силах. Больные стремятся казаться сильными, чтобы лишний раз не обременять своими проблемами близких людей.
При этом повышенный индекс децентрации характеризует таких больных как ограничивающих свою личную жизнь. Высокие показатели по данному индексу характеризуют больных как людей, которые соотносят свои помыслы и действия с интересами других людей. Чужие проблемы и интересы они рассматривают со своей точки зрения, стараются сами взяться за разрешение их проблем, то есть больные рассматривают свою жизнь в контексте жизней других людей и во взаимосвязи с ними. Направляя свою активность вовне, они стремятся перейти к актуализации своей желаемой, иллюзорной способности влиять на события.
По результатам исследования больные характеризуются пониженным самоуважением, аутосимпатией и повышенным самоуничижением. Внутренняя конфликтность отрицательно коррелирует с категорией «прошлое», что сопровождается погружением в прошлое в ущерб ситуации «здесь и сейчас». Это подтверждается положительной корреляцией
«самопривязанности» с категорией «прошлое», что означает отрицание важности и желательности развития собственного «Я», при одновременном усилении значимости итогов прожитой жизни. Внутренний конфликт проявляется, прежде всего, в отрицании проблем, что может рассматриваться как защитная стратегия, способствующая понижению тревоги относительно неопределенного будущего. Однако это способствует развитию противоречивого самоотношения, порождающего несамостоятельность данных больных, которые бессознательно любой ценой стремятся избежать ответственности за свою судьбу. Данных больных можно охарактеризовать как прожектеров, планы которых не имеют реальной опоры в настоящем и не подкрепляются личной ответственностью за их реализацию. У них возникают определенные трудности в практическом осуществлении своих намерений и невозможность влияния на то, что с ними происходит. Это подтверждается положительной корреляцией между категориями «самопривязанность»,
«локус контроля-жизнь» и повышенным индексом рефлексивности, проявляющейся не только в развитом сознании, но и в трудности осуществления практической деятельности.
Данные экспериментального исследования подтвердили выдвинутую гипотезу о том, что внутренняя конфликтность онкологических больных актуализируется в результате противоречия между способностью влияния на ход жизни и возможностью самостоятельного осуществления выбора этого влияния, что приводит к сужению смысловой перспективы.
Третий аспект — проблемы, связанные с ухудшением соматического состояния больного и изменением внешнего вида. У онкологических больных часто возникают проблемы, связанные с последствиями химиотерапии, облучения, калечащих операций. Изменяется внешний вид, появляются неприятные ощущения и симптомы, которые приносят страдания, боль, стеснение. Восприятие тела до калечащих операций сопоставимо с геометрическим изображением, описываемым как «доброе, чистое, гладкое, расслабленное, простое». Восприятие искалеченного тела сопоставимо с геометрическими изображениями, используемыми в исследованиях Е.Ю. Артемьевой [1], которые описываются как «сильное, быстрое, противное» или «тяжелое, медленное, мягкое, темное». Измененный образ тела приводит к серьезным последствиям во всех сферах жизни больного: в духовной (через размышление о смерти, вере, изоляции, бессмысленности), в сексуальной (через возникновение чувства собственной непривлекательности, боль, снижение потенции), в психоэмоциональной сфере (через возникновение депрессии, отвращения, страха, изоляции), в социальной (через боязнь быть отвергнутым, неспособность действовать самостоятельно), в семейной (через изменения в отношениях, потерю опорной функции в семье). Образ тела прописывается в рисунках-пиктограммах по-разному в зависимости от ведущей модальности и право-левополушарности больного.

Четвертый аспект — выбор психологических и психотерапевтических методов коррекции. Выбор психологических и психотерапевтических методов коррекции следует осуществлять в зависимости от эмоционально-психологических особенностей личности и реакции на болезнь, от этапов развития заболевания и стадий лечения.
Элизабет Кублер-Росс [14] отметила, что больные проходят разные стадии психологической реакции на болезнь: отрицание или шок («этого не может быть», «это неправда»), гнев и агрессия («почему со мной»), «торг» (поиск методов лечения, препаратов), депрессия и отчуждение («не хочу ничего», «не хочу жить»), принятие болезни и выстраивание новой жизненной стратегии (переосмысление своей жизни). Поведение врача должно быть адекватно каждой стадии. Если больной находится на стадии отрицания, то нужно понять, что это помогает ему справиться в настоящее время с повседневной жизнью и путем поддерживающей терапии помочь определить ему список реальных целей. Если больной тревожен, его следует успокоить. В этом случае успешность можно достичь через поддерживающую терапию, обучение саногенному мышлению или релаксационным техникам. В ситуации агрессии, гнева следует определить источник, на который они направлены. Если он находится вовне, то следует помочь отреагировать эмоции, если это аутоагрессия, можно помочь поместить опыт пациента в длительную временную перспективу, осмыслить ее, подключая экзистенциальную или религиозную ориентацию. В ситуации депрессии, следует помочь высвободить не пережитое горе, невысказанные обиды, неотреагированные эмоции. При отчуждении — проанализировать семейные проблемы и выявить причины дисгармонии, идущие из прародительской семьи, детства. Параллельно должна вестись работа с семьей и близким окружением.
Ведущим методом психотерапии с онкологическими больными остается рационально- эмотивная личностно-ориентированная психотерапия. По мнению А. Холмогоровой и Н. Гараняна [27], психотерапия в психосоматической клинике должна включать следующие цели: 1) тренировку способности распознавания, дифференциации и понимания эмоций и сопровождающих их когнитивных процессов; 2) проработку жизненного и семейного контекста проблем; 3) проработку межличностных затруднений. Именно на первом этапе важна работа по осознанию связи между эмоциями и физиологическими состояниями, по осознанию последствий нарушений эмоциональной психогигиены и физического здоровья, трудностей понимания и выражения чувств, изменению негативной установки по отношению к эмоциям, расширению эмоционального словаря, развитию навыков маркировки эмоциональных состояний, фокусировке внимания на модусе переживания,
развитию навыков дифференциации отдельных эмоций в гамме чувств. Следующий этап — обучение управлению эмоциями через когнитивную психотерапию, обучение моделям совладания, переформулированию базисных убеждений.
Это могут быть техники поведенческой, когнитивной, экзистенциональной и христианской психотерапии, элементы гештальт — терапии. В лечении также используются, психодрама [28], сказкотерапия, куклотерапия, музыкальная терапия [9].
Эффективность психокоррекционного и психотерапевтического воздействия мы измеряем по методике САН (самочувствие, активность, настроение) и методике на изучение качества жизни.
Разнообразные психотерапевтические техники, направленные на улучшение качества жизни, ориентированные на психодинамическую поддержку и снятие напряженности, лечение образами и визуализацией, создание ресурсных состояний [11; 13; 24] дают определенный эффект. Тем не менее, недостаточно повышения внутренней сопротивляемости и создания установки на активную борьбу в процессе психотерапии больного. Необходима работа с его духовным уровнем. Успех лечения зависит от взгляда на жизнь. Счастливый человек выздоравливает быстрее, несчастный — медленнее. Работа по осознанию причинно-следственных отношений и расширению сознания приводит больных к мысли о необходимости изменить свой взгляд на мир, стать более гибкими, уходить от оценок, деления мира на «черное» и «белое». Исследования показали, что онкологические больные с внутренней установкой на выздоровление и волей к жизни надолго переживают своих пессимистично настроенных товарищей по несчастью. При этом не только продолжительность их жизни увеличивается, но и сама жизнь становится более полноценной и приносит радость.

Пятый аспект — общение с больным. Известен факт, что процесс общения выстраивается в трех планах: вербальном, невербальном, внутреннем. Чрезвычайно трудно их согласовать, но еще труднее общаться при их несогласованности. В онкологической практике эти планы особенно часто не согласуются. В зависимости от особенностей личности, больные по-разному относятся к процессу общения. Некоторые больные начинают избегать общения. Причины в том, что они чувствуют иногда жалость к себе, иногда брезгливость окружающих и боязнь заразиться. Другие улавливают выражение обременительности, третьи сами не хотят быть в тягость родственникам. У большинства просто не хватает сил для общения. Нередко проблему общения порождают сами родственники. Часто пациент сам знает о своем заболевании и даже о том, сколько ему осталось жить, особенно на терминальных стадиях. Родственники не принимают факт заболевания и надеются на выздоровление, ругая больного, что он отказывается принимать пищу или лечение. И тогда на их лицах появляются неискренние выражения, в то время как у больного все чувства обнажены. Глаза родных говорят одно, а слова — другое.
В данном случае психологической проблемой для врача является «присоединение» к пациенту и его близким. Особенно важно почувствовать больного, его состояние и сказать или не сказать, выразить жестами, мимикой или не выразить то, что он желает услышать или увидеть. И тогда можно услышать: «Доктор, мне надо поправиться, у меня воспаление легких». При этом можно увидеть, как его глаза говорят: «Я все знаю, что я не поправлюсь, я устал, мне ничего не хочется» или «Я готов уйти». Или для близких больному людей говорится: «Спасибо, у меня все нормально», а в глазах — «Оставьте меня в покое. Как Вы можете ссориться, ругаться, когда вы остаетесь жить, а я ухожу». Для того чтобы найти те слова, те жесты, те действия, которые однозначно необходимы в данной ситуации, нужен искренний настрой на человека, желание с ним общаться не формально, но душевно.
Общение с больными должно начинаться с установления доверительных отношений, искреннего невербального и вербального контакта. Такие пациенты, как правило, немногословны, так как озабочены своим будущим и переработкой смыслов и ценностей. В
отличие от других психосоматических и невротических пациентов, онкологические больные очень ценят доброе отношение, ибо им уделяют меньше внимания. Для них очень важным оказывается телесный контакт, так как многие их избегают. Врачу следует говорить с ними на языке пациента о том, о чем они хотят. Основным механизмом общения должна стать эмпатия, очень важно научиться слушать пациента. Только после установления доверительных отношений и контакта можно проводить внушающее и убеждающее воздействие. Все эти правила выполнимы только в случае безусловного принятия больных, истинного отношения к ним, интереса, соучастия, а не жалости. Общение с ними должно непременно соответствовать особенностям их личности, стадиям развития заболевания. Не менее важно для медицинского персонала умение обучать больного и родственников выполнению назначений, лечения, ухода. Решением этой проблемы должна быть хорошая психолого-педагогическая и психотерапевтическая подготовка медицинского персонала.

Шестой аспект — общение с родственниками больного. Последствия заболевания часто приводят к разрушению семьи, смерти близкого человека, обострению всех отношений и противоречий в семье. Психологическая проблема врача состоит в умении установить контакт с родственниками, понимании социального и семейного анамнеза больного, а психотерапевтическая — в нахождении средств поддержки в ситуации острого горя [6].
При общении с родственниками необходимо помочь им перейти от первоначальной реакции к большей открытости и доверию. Врач должен помочь им проявить инициативу для совместного обсуждения проблемы. Следует настаивать на частых визитах, но при этом надо учить, как наносить визиты к пациенту, как себя вести, оказывать поддержку ему и другим пациентам в палате, проявляя истинные чувства. Необходимо дать понять родным и близким, что пациент должен иметь возможность самому отвечать за свое здоровье. Нередко пациент лучше понимает, что с ним происходит и чувствует собственное состояние, а родственники навязывают ему свое мнение. Иногда пациент уже принимает возможность близкого ухода из жизни, а родные удерживают его, диктуют свою волю. «Поддерживайте, не стараясь спасти».
Не менее важная задача — научить родственников жить с болеющим человеком общей жизнью, поддерживать его своим пониманием и принятием его чувств, укрепляя в нем те надежды, которые реалистичны. Следует поддерживать родственников, когда у них складывается ощущение, что все неприятности больной вымещает на них, и они чувствуют себя бесполезными или виноватыми. Необходимо объяснять им чувства больного, как важно для него, остается ли он в одиночестве, переживает ли тоску, депрессию, гнев.
Имеет смысл объяснить родственникам, что помочь могут совершенно неожиданные вещи: например, приятные воспоминания, пение песен, музыка, улыбка, юмор.
В задачу врача также входит разрушение мнения о том, что родственники должны сохранять внешнее самообладание, чтобы психологически поддержать больного. Больной понимает неестественность этого состояния, что блокирует свободное выражение его собственных эмоций. Родственники также должны выражать свои истинные чувства, и наша задача — способствовать их самораскрытию. Например, «Я чувствую, как вам тяжело», «Я разделяю ваше горе». Нередко психологическая и психотерапевтическая помощь нужна в большей степени именно родным больного.

И, наконец, последний аспект — психологическая и психотерапевтическая помощь персоналу, работающему с онкологическими больными. Медицинский персонал испытывает постоянный дискомфорт, воздействие на психику со стороны самих больных, их родственников, приводящие к профессиональной деформации, синдромам хронической усталости и эмоционального выгорания, заключающимся в изменении отношений к работе, к близким людям, к самому себе, к переживаниям. Работа в экстремальных условиях нередко заканчивается собственными заболеваниями. Данная проблема должна сниматься через
организацию психологической диагностики состояния персонала и оказания ему психотерапевтической поддержки, ибо психологическое состояние больных прямым образом зависит от психологического состояния тех, кто с ними работает. Психолог и психотерапевт должны обучить врача методам психологической безопасности, приемам саморегуляции и саногенного мышления, способам психической и энергетической защиты.

Литература

1. Артемьева Е.Ю. Психология субъективной семантики. М., 2001.
2. Бажин Е.Ф., Гнездилов А.В. Психогенные реакции у онкобольных. СПб., 1983.
3. Бройтигам В., Кристиан П., Рад М. Психосоматическая медицина. М., 1999.
4. Бурлачук Л.Ф., Коржова Е.Ю. Психология жизненных ситуаций. М., 1998.
5. Василюк Ф.Е. Психология переживаний. М., 1984.
6. Василюк Ф.Е. Пережить горе // О человеческом в человеке. М.,1991.
7. Великолуг А.Н., Овчарова Р.В. и др. Психологические особенности личности больных со злокачественными опухолями различной локализации // Паллиативная медицина и реабилитация. 1997. № 2.
8. Виилма Л. Прощаю себе. Екатеринбург, 2000.
9. Гнездилов А.В. Путь на Голгофу. Очерки работы психотерапевта в онкологической клинике и хосписе. СПб., 1995.
10. Гоч В.П. Лекции. Первая ступень. Основы причинности. Полевая работа. Управляющие матрицы. Тюмень, 2000.
11. Зинькович Г.А., Зинькович С.А. Если у тебя рак. Психологическая помощь. Ростов- на-Дону, 1999.
12. Колосов А.Е., Шиповников Н.Б. Психологические нарушения у больных при диагнозе «рак». Киров, 1994.
13. Крипнер С. Американская психология: новые направления исследований // Психологическая газета. 1998. № 11.
14. Кублер – Росс Э. О смерти и умирании. М., 2001.
15. Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентаций. М., 1992.
16. Леонтьев Д.А. Методика предельных смыслов. М., 1999.
17. Линдеманн Э. Клиника острого горя // Психология эмоций. М., 1993.
18. Менделевич В.Д. Клиническая и медицинская психология. М., 1998.
19. Методика для психологической диагностики типов отношения к болезни. Методические рекомендации. Л., 1987.
20. Непомнящая Н.И. О психологическом аспекте онкологических заболеваний // Психологический журнал. 1998. Т.19.
21. Пантилеев С.Р. Методика исследования самоотношения. М., 1993.
22. Психологическая диагностика индекса жизненного стиля. Пособие для врачей и психологов / Под ред. Вассермана Л.И. СПб., 1998.
23. Русина Н.А. Психологические защиты и механизмы совладания: отличия, проявления в психотерапевтической практике, эффективность // Ярославский психологический вестник. М.-Ярославль, 1999.
24. Саймонтен К., Саймонтен С. Психотерапия рака. СПб., 2001.
25. Соколова Е.Т., Николаева В.В. Особенности личности при пограничных расстройствах и соматических заболеваниях. М., 1995.
26. Фернхем А., Хейвен П. Личность и социальное поведение. СПб., 2001.
27. Холмогорова А., Гаранян Н. Соматизация: история понятия, культуральные и семейные аспекты, объяснительные и психотерапевтические модели // Московский психотерапевтический журнал. 2000. № 2.
28. Шутценбергер А.А. Драма смертельно больного человека. 15 лет работы в психодраме с больными раком // Психодрама – вдохновение и техника / Под ред. Холмс П., Карп М. М., 1997.
29. Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. М., 1999, 576 с.
30. Capan G. Emotiona crises // Encycopedia of menta heath. N.Y., 1963. V. 2.
31. Contrada R., Leventa Y. and O’Leary A. Personaity and heath // Handbook on
Personaity. N.Y., 1990.
32. Gossarth-Maticek R., etc. The specific action of different personaity risk factors on cancer of breast, cervix, corpus uneri and other types of cancer // Personaity and Individua Differences, 23. 1997.
33. Еуsenck Н. Саncer, регsonaity and stress : prediction and prevention // Advances in
Behaviour Research and Therapy, 16. 1994.
34. Jacobson G. Programs and techniques of crisis intervention // American handbook of psychiatry. N.Y., 1966.
35. Makarne V., Compas B., etc. Cognitive factors in adjustment to cancer: attribution of sef-bame and perception of contro // Behaviora Medicine, 1995, 18.
Векторный код и ритмическая активность мозга

Е.Н.Соколов

Факультет психологии МГУ им. М.В. Ломоносова

1. Вектор возбуждения — это комбинация возбуждений ограниченного числа нейронов-предетекторов, образующих нейронный ансамбль.
2. Вектор возбуждения характеризуется постоянством своей длины при всех стимулах, воздействующих на данный ансамбль предетекторов.
3. Вектор возбуждения предетекторов воздействует параллельно на множество нейронов-детекторов, образующих детекторную карту, на которой отображаются стимулы, воздействующие на ансамбль предетекторов.
4. Отображение стимулов на детекторной карте достигается синаптической специализацией детекторов: каждый детектор характеризуется особым набором разных по «весу» синапсов, образующих уникальный вектор синаптических контактов данного детектора.
5. Все векторы синаптических связей детекторов, получающих входы от данного ансамбля предетекторов, равны по своей длине.
6. Каждый детектор умножает пресинаптическое возбуждение на «вес» соответствующего синапса и суммирует эти произведения, выполняя формально операцию вычисления скалярного произведения вектора предетекторов и вектора синаптических связей данного детектора.
7. Скалярное произведение равных по длине векторов зависит только от угла между ними и достигает максимума, когда векторы совпадают по направлению.
8. Вектор синаптических связей данного детектора определяет его избирательную чувствительность в отношении определенного вектора возбуждения предетекторов, а, следовательно, и в отношении того стимула, который этот вектор возбуждения порождает.
9. Постоянство длины векторов синаптических связей детекторов означает, что детекторная карта представляет собой сферическую поверхность в пространстве, размерность которого определяется числом синапсов, связывающих детектор с предетекторами.
10. Максимальное возбуждение определенного детектора как элемента детекторной карты соответствует специфическому ощущению.
11. Кроме спецификации стимула, векторный код позволяет «вычислять» межстимульные различия, равные абсолютной величине разности тех векторов возбуждения, которые эти стимулы вызывают.
12. Предъявление двух разных стимулов, следующих друг за другом без промежутка между ними, приводит к развитию негативной волны вызванного потенциала, являющейся мерой межстимульного различия.
13. У человека амплитуда негативного пика вызванного потенциала на смену одного стимула другим (в пределах данного ансамбля предетекторов) в высокой степени положительно коррелирует с восприятием величины межстимульного различия.
14. «Вычисление» различий между сменяющими друг друга стимулами осуществляется в каждом предетекторе при участии фазических «ON» и «OFF» нейронов.

1
15. Фазический нейрон «ON» отвечает возбуждением при возрастании активности данного предетектора; фазический нейрон «OFF» отвечает возбуждением при снижении активности этого предетектора.
16. Комбинация возбуждений «ON» и «OFF» нейронов данного ансамбля предетекторов образует вектор, равный разности векторов возбуждения, генерируемых сменой стимулов.
17. Сумма возбуждений, представленных компонентами вектора различия, определяет межстимульное различие, выражающееся в амплитуде негативного пика вызванного потенциала и величине субъективного восприятия межстимульного различия.
18. Фазические реакции «ON» и «OFF» нейронов возникают в результате конвергенции на каждом из них двух входов от данного предетектора: возбуждающего и тормозного, различающихся крутизной нарастания фронтов возбуждающего и тормозного постсинаптических потенциалов.
19. Фоновые изменения уровня возбуждения предетекторов, поступая на фазические нейроны «ON» и «OFF», определяют ритмическую активность в локальных участках мозга.
20. При усреднении вызванных потенциалов на повторяющиеся стимулы реакции
«ON» и «OFF» нейронов, совпадая по фазе со стимулом, определяют амплитуду усредненного вызванного потенциала.
21. Таким образом, фоновая ритмика мозга и вызванные потенциалы определяются общим механизмом работы фазических нейронов «ON» и «OFF», функционирующих при «вычислении» межстимульных различий.
22. Доказательством общности фоновой ритмики мозга и конфигурации усредненного вызванного потенциала служит совпадение их спектральных характеристик.

2
Психогенетика и пересмотр психологических постулатов. Е.А. Сергиенко *

Институт психологии РАН
Генетика поведения — это одна из недавно возникших областей наук о человеке, которая объединяет интересы психологии, медицины, биологии. Данные этой бурно развивающейся области науки уже заставили пересмотреть многие кардинальные представления о природе человеческого поведения, индивидуальных различиях и причинах возникновения отклонений. Например, аутизм связывали с разными причинами, в том числе и с эмоциональной холодностью матери. Однако работы в области генетики поведения показали решающую роль генетических факторов в развитии аутизма [20]. Широкомасштабные исследования в области генетики поведения показали высокую степень генетического влияния на алкоголизм мужчин и женщин, на уровне 70% [16].
Генетику поведения (Behavora genetics) вернее будет называть психогенетикой, что отражает психологическую часть данной межотраслевой области знаний. Она использует два основных метода исследования, признанных наиболее надежными. Это классическое близнецовое исследование, сравнивающее сходство между монозиготными (МЗ), или идентичными близнецами, имеющими одинаковый генотип -1,0, и дизиготными близнецами
(ДЗ), имеющими сходство на уровне сибсов -0,5. Другой основной метод психогенетики — сравнение приемных детей с их приемными и биологическими родителями, включая разные варианты этих методов: лонгитюдные исследование и использование метода срезов. Наиболее распространенной моделью в психогенетике являются близнецовые исследования
— эксперимент, поставленный самой природой. В нашей стране в настоящее время известны лишь единичные исследования близнецов,
а лонгитюдные проекты, ценность которых несравненно наиболее высока, представлены московским исследованием близнецов, начатым в лаборатории Психологического института РАО И.В. Равич-Щербо более десяти лет назад, на детях от 6 до 16 лет и наше младенческое исследование детей от 4 до 42 месяцев. Психогенетические лонгитюдные исследования на детях младенческого и раннего возраста у нас в стране вообще не проводились.
Наш близнецовый лонгитюд был дополнен лонгитюдным исследованием одиночно рожденных (ОР) детей того же возраста, которые представляют контрольную выборку для сравнения.

* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, грант № 02 –06 –00180а.

1
Целью нашего лонгитюдного исследования детей раннего возраста были выделение генетических и средовых составляющих когнитивного, психомоторного развития, изучение становления индивидуальности, исследование особенностей близнецового развития в указанных направлениях, а также совмещение задач психогенетического исследования с задачами психологии развития — анализ тенденций и закономерностей психического развития на близнецовой модели. Лонгитюдное исследование выполняется сотрудниками лаборатории когнитивных процессов Института психологии РАН.
В настоящее время в близнецовой части исследования принимает участие 60 пар близнецов. Среди них 28 пар MЗ (15 пар мальчиков и 13 пар девочек) и 32 пары DЗ близнецов (однополых: 16 пар мальчиков и 16 пар девочек). Выборка одиночнорожденных
(ОР) детей насчитывает 70 детей. Среди них 37 мальчиков и 33 девочки. Дети обследуются в тех же возрастных срезах, что и близнецы. Для диагностики уровней ментального и психомоторного развития младенцев применяется тест «Шкалы развития младенца» Н. Бейли. При обработке результатов тестирования осуществляется вычисление шкальных индексов — ментального, психомоторного и поведенческого развития (MDI, PDI, BSI) и субшкальных показателей, отражающих различные линии развития внутри психической и моторной сферы. Принципы группировки проб теста Бейли в субшкалы представлены в работе [10].
В психологии классическими постулатами стали представления о нарастании значения социально-культурной среды для развития высших психических функций в процессе развития человека. Экспериментальные исследования А.Р. Лурия, проведенные еще в 30-е годы, показали, что на разных этапах онтогенеза влияние генетических факторов оказывается различным на развитие одной и той же психической функции, что связано с качественной перестройкой психической деятельности ребенка. При этом полагалось, что генетические, природные факторы являются ведущими в начале развития психической функции, тогда как социально-культурная среда — детерминирует, опосредует развитие высших психических функций у более старших детей.
Особенно большой вклад культурная среда оказывает на развитие мышления, общей интеллектуальной способности, речи.
Когда оцениваются эффекты наследуемости, то важным является представление о том, возрастает ли роль наследственности в процессе жизненного цикла, или она становится менее значительна. Большинство людей и даже специалистов, ответят, что роль наследственности становится менее важной в жизни человека с возрастом. Кажется, что

2
жизненные события, образование, работа и другой опыт аккумулируются в течение жизни. Это предполагает, что окружающая среда, особенности образа жизни оказывают возрастающее влияние на фенотипические различия, что с необходимостью ведет к уменьшению роли наследуемости. Большинству людей наследуемость представляется раз и навсегда заданной, а генетические эффекты — неизменными от начала жизни до ее конца. С ответами именно на эти вопросы связаны революционные шаги в психологии.
Психогенетика заставляет пересмотреть устоявшиеся положения в психологии. Рассмотрим некоторые из них.
1. Генетические факторы становятся возрастающе важными, особенно для общей когнитивной способности в течение жизни [4; 6; 10; 13; 15; 17–23]. Например, лонгитюдное исследование приемных детей в Колорадском проекте (Coorado Adoption Project) представило данные для общей когнитивной способности в диапазоне от младенчества до подросткового возраста [21]. Корреляции между биологическими родителями и их родными детьми, которые живут от них отдельно, увеличивается на 0,18
— у младенцев, 0,20 — у 10-летних детей и 0,30 — у подростков. Корреляции между приемными родителями и приемными детьми равнялись 0. Данные означают, что фамильная среда не так важна для общей когнитивной способности. Различие между МЗ и ДЗ близнецами увеличивалось особенно сильно во взрослом периоде. Значение наследуемости МЗ близнецов, выросших раздельно, оценивалось на уровне 75% по сумме пяти исследований [14]. В недавнем шведском исследовании близнецов в возрасте 60 лет, выросших вместе или врозь (Swedish Adoption-Twin Study of Ageing), наследуемость оценивалась на уровне 80% [18], тогда как в младенчестве эти данные колеблются от 0 до
20 %. По нашим данным на сегодняшний момент проведения лонгитюдного исследования в возрасте 1 года генетические влияния оцениваются на уровне 7%.
2. В нашем исследовании было показано неравномерное изменение общей когнитивной способности в первые три года жизни ребенка и значительное увеличение генетических влияний в возрасте от 1,5 до 2 лет. Резкое повышение генетического влияния мы связываем с переходным периодом раннего детства. В этот период происходят изменения структруры психометрического интеллекта – снижаются показатели интеллекта, изменяется его факторная структура, происходят существенные колебания вариабельности процесса. Аналогичная перестройка наблюдается и в психомоторной способности, только начинается раньше, с 12 мес.
Мы предположили, что именно в этот возрастной диапазон происходит реорганизация ментальных и психомоторных способностей.

3
Приведем аргументы в пользу нашей гипотезы.
? Возрастной точке снижения средних показателей развития (MDI, PDI) по выборкам (МЗ, ДЗ и ОР детей) предшествует падение вариабельности, а при возрастании показателей вариативность начинает расти. Особенно сильно данная тенденция выражена у МЗ и ДЗ близнецов по сравнению с ОР детьми. Эти периоды падения показателей развития являются начальными периодами становления в развитии новых функциональных систем психической организации.
? Факторный анализ ментальных и психомоторных составляющих развития показал, что в переходные периоды наблюдается диффузность факторных структур, которая сменяется дифференцированными структурами ментальных и психомоторных способностей.
? При проверке статистической значимости различий между средними индексами выявлены значимые различия у ОР детей (центром различий являются возрасты 4 и 18 месяцев). У МЗ — значимые различия ментальных индексов только в возрастах 18 и 42 мес. У ДЗ — различия между 24 мес. и более старшими. Данные хорошо согласуются с нашей гипотезой о переходном периоде 18–24 мес.
Анализ динамики изменений средних показателей ментального и психомоторного развития и их стандартных отклонений при сравнении размерности состава факторных структур трех групп детей показывает, что возраст 18–24 недели — это возраст существенных изменений в структуре психической организации. При этом изменениям дифференциации и реорганизации когнитивных и психомоторных способностей предшествует период снижения дифференциации, снижение общего уровня ментального и психомоторного развития, снижение вариативности. Эта общая картина перехода дополняется индивидуальными вариантами развития, которые мы наблюдали у трех групп детей, при более растянутых, «размазанных» процессах изменений и перестроек в развитии близнецов, особенно МЗ.
Наша гипотеза хорошо согласуется с данными многих авторов о существенном, качественном изменении психической организации именно в возрасте 1,5— 2 лет. Ж. Пиаже считал, что этот возраст становится рубежом в интеллектуальном развитии, что связано с появлением способности к репрезентации, как результата сенсомоторного развития. Дж. Кармилофф-Смит полагает, что именно в этом возрасте ребенок приобретает способность удерживать в уме одновременно две репрезентации [по 25]. Э. Мелтзофф с коллегами указывают на принципиальное изменение в качестве организации репрезентаций: они становятся более гибкими, пластичными и генерализованными, что позволяет запоминать, воспроизводить действия модели при значительной отсрочке и

4
широко переносить их на новые условия. Дж. Каган отмечает проявление качественных изменений в концепции Я. Дети 2-летнего возраста распознают зеркальный образ (фото или видеоизображение) себя как собственную ментальную схему. В этом возрасте происходит и речевой взрыв, когда происходит стремительный рост словаря и становление грамматики. Речевая революция раннего детства совпадает также с качественными изменениями в категоризации: спонтанная категоризация объектов становится и пространственно локализованной (дети не только относят разные объекты к разным категориям, но размещают их раздельно) [по 25]. Значительный скачок совершается и в организации действий. Ребенок начинает выполнять последовательные и взаимодополнительные, целенаправленные действия, в которых явно выражено планирование, программирование и регуляция [8].
Следовательно, наша гипотеза о том, что возраст 1,5–2 года является переходным периодом психической реорганизации, находит широкое подтверждение. Резкое усиление генетических влияний в данном возрастном диапазоне согласуется с данными лонгитюдного исследования близнецов 6–16 лет М.С. Егоровой с коллегами [3]. Именно в критические периоды развития возрастает роль генетических факторов. Что это означает? Это означает, что кризисные периоды развития связаны с новыми генетическими влияниями, приводящими к перестройке психических функций. Это означает признание природной детерминации этого процесса.
Приведенные данные о генетических влияниях в переходные периоды заставляют пересмотреть также представление о периодизации психического развития и его движущих силах. Так, в отечественной литературе общепринятым стало представление Л.С. Выготского о социальной ситуации развития как движущей силе в становлении личности, психических новообразований в целом. Он писал: «Социальная ситуация развития представляет собой исходный момент для всех динамических изменений, происходящих в развитии в течение данного периода. Она определяет целиком и полностью те формы и тот путь, следуя по которому ребенок приобретает новые и новые свойства личности, черпая их из социальной действительности, как из основного источника развития, тот путь, на котором социальное становится индивидуальным.» [2, 903] . С точки зрения А.Н. Леотьева и Л.И. Божович качественные преобразования состоят в смене ведущей деятельности, что ведет к новой системе отношений. При этом суть кризиса понимается как несоответствие нового отношения к окружению со старой системой отношений, возникшей в предшествующей ведущей деятельности. Более того, кризисным переходным периодом в периодизации Л.С. Выготского, Д.Б. Эльконина, А.Н. Леонтьева

5
выделен возраст трех лет, где суть кризиса состоит в борьбе за самостоятельность — «Я сам». Психическое развитие опосредовано только средовыми факторами, а никак не затрагивает генетические основы поведения. В моей работе 1990 года предлагалось отойти от жесткой дихотомии в понимании детерминации психического развития, ее гиперсоциализации, формулировался принцип эпигенетического развития [7].
Современные данные психогенетики, психологии развития подтверждают, что внешним проявлениям возрастных кризисов предшествуют внутренние изменения динамических систем психики, обусловленные новыми влияниями генетических факторов. Открытым остается вопрос о соотношении понятий: сензитивный период, критический и переходный период, возрастной кризис. Вопрос этот предполагает более детальное рассмотрение, но я могу предложить некоторое собственное видение данного

соотношения.
Поскольку сензитивные периоды человека описаны только для отдельных функций, например, перцептивных (острота зрения, бинокулярность, цветовое зрение и другие), речевых, то возникает вопрос о детерминации сензитивных периодов как механизмов перехода от одной стадии развития к другой. Универсальность многих сензитивных периодов наталкивает на предположение о главной роли генетики в данном процессе. Однако, следуя эпигенетическому принципу развития, генетическое — это только возможность развиваться в определенном направлении, реализация этого потенциала возможна лишь при средовом адекватном опыте и зависит от типа генетико-средового взаимодействия (модель Готтлиба, подробнее см. [9]). В ней сензитивный период рассматривается как фильтр средовых воздействий, определяющий меру селективности приема внешних влияний. Отмечается, что сензитивный период приходится на время до, в течение или после перехода от нижнего к более высокому уровню развития фенотипа.
Сензитивный период от критического отличается только степенью соответствия генотипа и среды. Сензитивные периоды — более либеральны и не предполагают столь жесткого соответствия. «Можно и лучше сейчас, чем в другое время»; при рассогласовании генотип-средового взаимодействия возможны широкие варианты адаптации. Критический же период означает, что «только теперь и только это», и вариативность развития строго ограничена. При этом в человеческом развитии наблюдаются немногочисленные критические и множественные сензитивные периоды. Возрастные кризисы возникают при множественности одновременно протекающих сензитивных периодов в развитии разных психических функций, которые и появляются столь очевидно на поведенческом уровне из- за множественности изменений. Трудно согласиться, что кризисные периоды — это всегда

6
революционный, а не эволюционный путь, где происходит отмирание старого и порождение нового [5]. Не отмирание, а иерархическая реорганизация дает наблюдаемый эффект появления нового. Это чисто эволюционный путь развития. В модели динамических систем к реорганизации системы может привести постепенное накопление взаимодействия старых компонентов и включение новых, даже незначительных звеньев [11]. Динамические системы изменяются во времени, достигая нового оптимального состояния систем. Поведение и его развитие являются результатом функционирования сложных систем, включающих психологические, биологические и физические компоненты. Развитие может быть понято только в терминах сложного взаимодействия компонентов единой системы, без редукции к одному элементу или одной причине. Ключевая характеристика динамической системы — самоорганизация. При непрерывном изменении в одном или нескольких параметрах, новое состояние системы может появиться спонтанно как функция нелинейных взаимодействий между компонентами системы. Например, при реализации поведения оно может казаться дискретным и неупорядоченным, тогда как на уровне динамики систем — оно непрерывно и упорядоченно само по себе. Так происходит развитие словаря — через отдельные повторения слов, фонем, интонаций, что не может сначала быть реализовано как ясное проявление речи. Однако шаг за шагом происходит непрерывное упорядочение компонентов системы, и это приводит через процесс самоорганизации к образованию динамической системы, реализующей речь. Маленькие изменения могут стать причиной больших изменений. Данная модель позволяет понять логику рассогласования между уровнем непрерывных изменений системы и дискретного перехода ее в новое состояние, к новому уровню функционирования. Динамическая модель открывает путь анализа одновременно изменяющихся влияний (гены, созревание, опыт) для понимания мультиуровневой причинности.
В отечественной психологии выделяются два основных кризиса раннего детства, которые нас особенно интересуют, это – кризис одного года и трех лет [2; 5]. При этом в классификации Ж. Пиаже, З. Фрейда, Э. Эриксона, А. Валлона и других, выделяется возраст
2-х лет как возраст важных переходов в психическом развитии. В нашей работе мы обнаружили именно в этом возрасте существенные изменения в динамике и структуре психического развития. Мы полагаем, что именно возраст 1,5–2 лет является переходным периодом в психическом развитии ребенка. В переходные периоды должны меняться генетико – средовые соотношения в развитии функций, изменяться структура в системе когнитивных и психомоторных способностей, то есть происходить иерархическая реорганизация динамической системы поведения. Используя принципы системно

7
динамического подхода можно предположить, что расхождение в выделении переходных периодов развития лежат в ограничениях понимания причинности этих переходов. Проявления на поведенческом уровне кризиса 3-х лет возможно оказывается следствием перестроек и динамической реорганизации систем в 1,5–2 летнем возрасте. Полагаем, что возможность решения данной задачи лежит на пересечении психогенетического и общепсихологического подходов.
Еще одно представление психологии, на наш взгляд, настоятельно требует корректировки в свете достижений психогенетики.
3. Генетический вклад в развитие высших психических функций (речи, вербального интеллекта) менее значителен, чем в непосредственные психические функции. По представлениям Л.С. Выготского существуют два ряда психических функций: природные, низшие, непосредственные, и высшие, опосредованные, имеющие разную детерминацию. Низшие психические функции детерминированы в основном природой, тогда как высшие — социумом. Поскольку ребенок как личность развивается только в процессе его социального развития, то вклад природных функций важен только для самых ранних этапов онтогенеза, не имеющих значение для понимания психики человека. Л.С. Выготский так объяснял тот факт, что эмбриональное развитие ребенка изъято из схемы периодизации психического становления: «Эмбриональное развитие представляет собой совершенно особый тип развития, подчиненный другим закономерностям, чем начинающееся с момента рождения развитие личности ребенка. Эмбриональное развитие изучается самостоятельной наукой — эмбриологией, которая не может рассматриваться в качестве одной из глав психологии» [2,
900]. В настоящее время существует целое направление — пренатальная психология, заставляющая, наряду с психогенетикой, пересмотреть принятые отечественной психологией постулаты.
В близнецовых исследованиях продемонстрирован значительно больший генетический вклад в развитие вербальных способностей, чем невербальных [6; 14; 15; 18;
19–23]. Так, в Норвежском исследовании взрослых близнецов (по 40 пар МЗ и ДЗ) внутрипарные корреляции вербального интеллекта МЗ составляли 0,88, тогда как ДЗ — 0,42. Следовательно, коэффициент наследуемости h2 составлял 0,92, тогда как внутрипарное сходство по невербальному интеллекту для МЗ — 0,79, ДЗ — 0,51, соответственно, h2 =
0,56. В Шведском лонгитюдном исследовании близнецов 12 и 18 лет вербальные тесты также демонстрировали большую генетическую обусловленность, чем невербальные, причем обусловленность эта увеличивалась с возрастом (0,20 — в 12 лет до 0,70 в 18 лет). Оказалось также, что невербальные способности более чувствительны к влияниям среды [по 6]. Оценка

8
интеллекта при помощи невербальных заданий задумывалась при создании интеллектуальных тестов как более культурно независимая, подчиненная только природе человека. Психогенетические исследования опровергают эту посылку. Можно предположить, что большая генетическая обусловленность вербального интеллекта связана с реализацией генетически детерминированной у человека способности к речи. Если это предположение верно, тогда исследования речевой способности должны выявить высокую генетическую детерминированность. В исследовании Ф. Дейла с коллегами (Twins Eary Deveopment Study-TEDS) [12], выполненных на 3039 парах близнецов (1044 МЗ и 1006 ДЗ одного пола и 986 ДЗ разного пола), измерялось развитие речи в 2-летнем возрасте с помощь опроса родителей по коммуникативной шкале МакАртура (MacArthur Communicative Deveopment Inventory (MCDI). Данная шкала позволяла оценить развитие активного словаря у детей — употребление слов и развитие грамматики. Анализ результатов показал, что конкордантность МЗ была 81% и 42% — ДЗ одного и разного пола. Эти данные указывают на высокий уровень генетических влияний и незначительный — средовых для развития речи. Однако более удивительные данные были получены при сопоставлении генетико- средового соотношения при среднем и низком уровне развития речи. При низком уровне речевых достижений коэффициент наследуемости оценивался в 73%, а вклад общей среды составлял 18%, тогда как для всей выборки наследуемость индивидуальных различий была
28%, а средовые влияния — 69%. В группе с низким уровнем развития речи были обнаружены значительные половые различия. Вклад наследуемости для мальчиков составлял
90%, а для девочек — 40%. Более умеренные значения были получены в работе Дж. Резника с коллегами [25], выполненной в рамках МакАртуровского лонгитюдного исследования близнецов. Прослеживалось развитие экспрессивной и импрессивной речи у детей 14, 20 и
24 мес., при помощи коммуникативного опросника (Sequenced Inventory of Communication Deveopment), оценивалось развитие интеллекта тестом Бейли (BSID). Оказалось, что доля генетических влияний в развитии экспрессивной речи особенно велика и изменяется очень быстро (14 мес. – 0,01, 20 мес. — 0,25 и 24 мес. — 0,38). Для импрессивной речи самый существенный вклад генетических факторов наблюдается только в 14 мес. (0,28, а в 20 мес.
— 0,13, в 24 — 0,18). Средовые влияния в данном исследовании — очень существенны для речевого развития (средовой вклад для экспрессивной речи — 0,40, а для импрессивной —
0,51 в 24 мес.). Речевое развитие испытывает более сильные генетические влияния у мальчиков, чем у девочек. У мальчиков h2 = 52% для вербальной экспрессии и 33% для импрессивной речи в 24 мес., тогда как у девочек h2 = 18% и 0 соответственно в том же возрасте.

9
В исследовании близнецов-подростков Д. Роув (D. Rowe) с коллегами [26] нашел, что генетико-средовые соотношения показателя словарного развития связаны с уровнем образования семей. Образовательный уровень выступает как модератор вкладов наследуемости и общей среды. По всей выборке вклад наследуемости (h2) составлял 0,57, а вклад вариативности общей среды (c?) только 0,13. Среди высоко образованных семей величина генетического вклада в словарное развитие подростков была больше 74%, а вклад общей среды — 0%; у менее образованных семей вклад наследуемости уменьшался, а вклад общей среды увеличивался (26% — h2 и 23% — c?) .
Приведенные данные, несмотря на некоторую их несогласованность, что характерно для психогенетических исследований, проводимых разными методами и анализируемых разными статистическими моделями, обнаруживают общую картину достаточно высокого генетического влияния на речевое развитие; при этом происходит увеличение наследственных факторов в 20–24 мес., в возраст наибольшей сензитивности речевой функции. Таким образом, самая специфичная для человека, высшая психическая функция — речь, испытывает значительное влияние генетических факторов, хотя влияние среды для ее развития необходимо. Значительный вклад наследственности в функцию, детерминация которой считалась исключительно социальной, указывает на необходимость пересмотра сложившихся представлений в отечественной психологической науке.
Таким образом, развитие психогенетики, междисциплинарной науки, обуславливает целый ряд революционных изменений в понимании природы человека, организации психического.
Революционными для психологии стали факты нарастания генетического вклада в интеллектуальные способности с возрастом, увеличение генетического вклада в сензитивные периоды развития ребенка, существенный вклад наследственности в развитие речи, высшей психической функции.
Если генетический вклад в сензитивные периоды нарастает, это не означает, что среда не имеет значения. Эпигенетический принцип позволяет снять это противоречие. Усиление генетического влияния — это готовность к новому средовому специфичному опыту, который необходим для реализации генетических возможностей.
Модель динамических систем открывает новый путь к пониманию мультиуровневой причинности поведения и развития человека. А.В. Брушлинский развивал субъектно- деятельностный подход в психологии, состоящий в максимально системном изучении

?

10
человека, непрерывной динамики его развития. Он подчеркивал, что «Субъект – это человек, люди на высшем (индивидуализированно для каждого из них) уровне активности, целостности (системности), автономности и т.д.… Субъект — это всеохватывающее, наиболее широкое понятие человека, обобщенно раскрывающее неразрывно развивающееся единство всех его качеств: природных, социальных, индивидуальных и т.д.» [1, 9]. Подобное понимание открывает путь к современному целостному анализу человека на основе междисциплинарного его изучения, чему и была посвящена данная статья.
Все приведенные соображения имели своей целью подчеркнуть, что психогенетика, особенно через анализ развития субъекта, обладающего психикой, позволяет пересмотреть постулаты психологии и, действительно системно, изучать субъекта как единство природного и социального.

Литература
1. Брушлинский А.В. О критериях субъекта // Психология индивидуального и группового субъекта / Под ред.А.В.Брушлинского. М., 2002.

2. Выготский Л.С. Вопросы детской психологии // Психология. М., 2000.
3.Егорова М.С., Зарянова Н.М., Пьянкова С.Д. Возрастные изменения генотип- средовых соотношений в показателях интеллекта // Генетика поведения: количественный анализ психологических и психофизиологических признаков. М.,

1995. С. 104–118.

4. Малых С.Б., Егорова М.С., Мешкова Т.А. Основы психогенетики. М., 1998.
5. Поливанова Е.Н. Особенности психического развития в периоды возрастных кризисов // Психология развития. Гл. 9 / Под ред. Т.Д. Марцинковской М., 2001. С.

264–307.

6. Равич – Щербо И.В., Марютина Т.М., Григоренко Е.Л. Психогенетика. М., 1999.
7. Сергиенко Е.А. Некоторые проблемы психологии развития и пути их решения // Психол. журн.. 1990. Т. 11. № 1. С. 150–160.
8. Сергиенко Е.А. Влияние ранней зрительной депривации на интерсенсорное взаимодействие // Психол. журн. 1995. Т. 16. № 5. С. 32–49.

9. Сергиенко Е.А. Антиципация в раннем онтогенезе человека. М., 1992.

?

11
10. Сергиенко Е. А., Рязанова Т.Б. Младенческое близнецовое лонгитюдное исследование: специфика психического развития // Психол. журн. 1999. Т. 20. № 2. С.

39–53.
11. Courage M.L., Howe M. L. From infant to chid: the dynamics of cognitive change in the second year of ife // Psychoogica buetin. 2002. V. 128. № 2. P. 250–277.
12. Dae P.S., Rutter M.,Simonoff E.,Bishop D.V.M., Eey T., Oiver B., Price T. S., Purce S., Stevenson J., Pomin R. // Nat. Neuroscience. 1998. V. 1. P. 324–328.
13. DeFries J.C., Pomin R., Fuker D.W. Nature and nurture during midde chidhood. Cambridge, MA: Backwe,1994.
14. McCartney K.,Harris M.J., Bernieri F. Growing up and growing apart: A deveopmenta meta—anaysis of twin studies // Psychoogica Buetin. 1990. № 107. P. 226–237.
15. McGue M., Bouchard T.J., Iacono W.G., Lykken D.T. Behavior genetics of cognitive abiity: A ife—spane perspective // Nature,nurture and psychoogy. 1993. Eds. Pomin R., McCearn, Washington, DC: American Psychoogica Association. P. 59–76.
16. McGue M. Genes, enviroment and the etioogy of acohoism // Deveopment of acoho— reated probems: Exporing the biopsychosocia matrix of risk. Nationa Institute on Acohoism and Acoho abuse research monograph., Eds. Zucker R., Boyd G., Howard J., Rockvi, MD: Nationa Institute on Acohoism and Acoho Abuse. 1994. № 26. P. 1–40.
17. Petri S.A., Sandino K., Cherny S., Emde R.N., Fuker D.W., Hewitt J., Pomin R. Exporing the genetic and environmenta etioogy of high genera cognitive abiity in fourteen-thirty-six-month-od twins // Chid Deveopment. 1998. V. 69. № 1. P. 68–74.
18. Pedersen N.L., Pomin R., Nesserode J.R., McCearn G.E. A quantitatve genetic anaysis of cognitive abiities during the second haf of the ife span // Psychoogica Science. 1992. №

3. P. 346–353.
19.Pedersen N.L., Pomin R., McCearn G.E. Is there G beyon g? (Is there genetic infuence on specific cognitive abiities indepent of genetic infuence on genera cognitive abiities?) // Inteigence. 1994. № 18. P. 133–143.

20. Pomin R. Deveopment, genetics and psychoogy. 1986/ Hisdae,NJ: Erbaum.

21. Pomin R., Defries J.C. Origins of individua differences in infancy: the Coorado

Adoption Project. N.Y.: Academic Press, 1985.

22. Pomin R., DeFries J.C., Fuker D.W. Nature and Nurture during Infancy and eary

Chidhood. Cambridge, 1988.
23. Pomin R, DeFries J.C.,VcCearn G.E., Rutter M. Behaviora genetics.(Third edition).W.H.Freeman and Company. N.Y., 1997.

12
24. Price T.S., Eey T.C., Dae P.S., Stevenson J.,Saudina K., Pomin R. Genetic ans environmenta covariation between verba and nonverba cognitive deveopment in infancy // Chid deveopment. 2000. V.71. № 4. P. 948–959.
25. Reznick J.S., Corey R., Robinson J. A ongitudina twin study of inteigence in the second Year. Monographs of society for research in chid deveopment. 1997. V. 62. 1 seria.

№ 249. 166 p.
26. Rowe D., Jacobson K.C., Van den Oord E. J. Genetic and environmenta infuences on vocabuary IQ: parenta education eve as moderator // Chid deveopment. 1999. V. 70. № 5. P. 1151–1162.

2

2
2

2

2
2

13
1

Осцилляторная активность мозга и информационные процессы1

Н.Н. Данилова, Н.Б. Быкова

Факультет психологии МГУ им.М.В. Ломоносова
Основные ритмы электроэнцефалограммы (ЭЭГ) являются предметом пристального внимания многих исследователей, которые рассматривают их как возможный механизм кодирования и декодирования информации. Особый интерес у исследователей вызывает высокочастотная ритмическая активность мозга: гамма- ритм, включающая колебания от 30 до 900 Гц. Наличие гамма-ритма в различных структурах мозга не только у человека, но и у животных, в том числе у беспозвоночных, дает основания относить его к функциональным строительным блокам, включенным во все когнитивные и сенсорные процессы [4; 5].
Гамма-ритм связывают с когнитивной деятельностью человека. Во многих публикациях сообщается об увеличении мощности гамма-ритма при привлечении внимания к стимулу [1; 2; 3; 11; 13]. Вспышки гамма осцилляций наблюдали при детекции стимула [9; 10] и возникновении иллюзий [12], при работе с семантической информацией [7; 8].
Широкое распространение получило представление о когерентных гамма осцилляциях как механизме коммуникации между нейронами, обеспечивающего связывание (binding) различных сенсорных, когнитивных и исполнительных процессов [6].
Вместе с тем многое остается неясным. В том числе не известен сам механизм связывания, интеграции нейронных сетей в единую функциональную систему. Какую роль при этом играет частота осцилляций? Существует ли связь частоты гамма осцилляций с функцией, с выполняемой деятельностью? Как выглядит картина пространственного распределения гамма активности в структурах мозга в зависимости от выполняемой деятельности и частоты осцилляций?
Пытаясь получить ответы на эти вопросы, мы исследовали функции вызванного гамма-ритма в процессах сенсорного кодирования., то есть гамма-ритма, синхронизированного со стимулом не только во времени, но и по фазе. Объектом исследования был выбран ранний ответ гамма-ритма, возникающий в составе усредненного вызванного потенциала (УВП) на интервале 0–100 мс после стимула или так называемый сенсорный ответ гамма-ритма. Исследовалось поведение гамма

1 Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ (грант № 01-06-80202)
2 осцилляторов с узкой настройкой на определенную частоту. С этой целью к УВП был применен метод узкополосной фильтрации с шагом в 1 Гц, что позволяло исследовать поведение 15 осцилляторов, настроенных на узкую частотную полосу шириной в 1 Гц в пределах частотной шкалы от 30 до 45 Гц.
Цель работы — исследовать поведение узкополосных гамма осцилляторов, характеризующихся острой настройкой, в составе сенсорного ответа УВП в зависимости от выполняемой субъектом деятельности в отношении звукового стимула: при пассивном прослушивании звуковых стимулов и при привлечении к ним внимания.

МЕТОДИКА
Эксперимент состоял из индифферентной серии с пассивным прослушиванием повторяющегося звукового стимула и сигнальной, или моторной, серии с двигательной реакцией на выключение звука. В каждой серии повторялось
120 звуковых стимулов длительностью по 150 мс с фиксированным межстимульным интервалом в 1,5 с. В опытах приняло участие 5 человек (3 женщины и 2 мужчины) в возрасте 18–24 лет.

15-канальная регистрация ЭЭГ производилась по международной системе
10–20 с отведениями в О2, О1, P4, P3, C4, C3, Cz, T6, T5, T4, T3, F4, F3, F8, F7 с использованием комьютерной системы «Brainsys» фирмы НМФ «Статокин». В качестве референтного применялся объединенный ушной электрод. Заземление осуществлялось через электрод Fpz. Частота оцифровки ЭЭГ 400 Гц. Полоса пропускания сигнала 0,3–45 Гц.
Сенсорный ответ вызванного гамма-ритма извлекали из УВП, полученных для 120 звуковых стимулов для каждого из 15 отведений ЭЭГ, которые затем фильтровались как в широкой полосе частот (от 30 до 45 Гц), так и с шагом 1 Гц в пределах той же частотной шкалы.
Использовалась процедура нахождения источников гамма осцилляторов в мозге — расчет эквивалентного диполя тока (модель одного подвижного диполя, программа Brainoc). С шагом в 2,5 мс при значении коэффициента дипольности
(КД), равном 0,95, определялось наличие и локализация в трехмерном объеме мозга дипольного источника гамма осцилляций. Алгоритм локализации основан на гипотезе о том, что в мозге существуют точечные источники электрической
3 активности, локально распределенные по его структурам. Электрическая активность, в каждый момент времени регистрируемая многими электродами от скальпа, рассматривается как результат пространственной суммации электрических полей этих источников, пассивно распространяющихся по мозгу, как объемному проводнику. Решение обратной задачи и позволяет находить с некоторой степенью достоверности пространственное положение соответствующих источников.
Для более точного установления структур мозга, вовлекаемых в процессы сенсорного кодирования, расчетные координаты источников осцилляций проецировались на изображения аксиальных томографических срезов мозга конкретных испытуемых. Изображения были получены методом магнитно- резонансной томографии (МРТ) в Центре магнитной томографии и спектроскопии МГУ (TOMIKON S50, BRUKER). Использовалась методика 3D-градиентного эха, которая позволила обеспечить высокое пространственное разрешение до 1 мм в пределах всего объема головного мозга.
Для измерения величины гамма - ритма подсчитывалось суммарное число его дипольных источников, локализованных в различных структурах мозга, на определенном временном интервале. Такой метод имеет существенное преимущество перед измерением гамма-ритма по спектру его мощности, так как использует информацию, получаемую от множества электродов для принятия решения о наличии или отсутствии дипольного источника, что повышает надежность выделения из ЭЭГ мало амплитудных сигналов гамма-ритма. Кроме того, метод позволяет измерять реакции гамма-ритма короткой длительности, такие как сенсорный ответ (на интервале 0–100 мс) с высоким разрешением по шкале частот.

РЕЗУЛЬТАТЫ
Широкополосная фильтрация звукового УВП, полученного для 120 звуковых стимулов, в полосе частот от 30 до 45 Гц у всех испытуемых выявляет наличие так называемого сенсорного ответа – вспышки гамма осцилляций на интервале 0–100 мс после стимула. На рис. 1 представлен сенсорный ответ гамма-ритма в составе УВП у одного из испытуемых.
4

Использование частотной фильтрации УВП в узкой полосе частот дало неожиданный результат. В составе сенсорного ответа и УВП в целом резко увеличилось число выявляемых дипольных источников гамма осцилляторов с острой настройкой в сравнении с результатами, полученными при широкополосной фильтрации. При сужении полосы фильтрации с 15 Гц до 1 Гц (на шкале частот 30–
45 Гц) у всех испытуемых число активно работающих гамма осцилляторов увеличивалось как в индифферентной, так и моторной сериях. На рисунке 2 представлены постстимульные гистограммы (ПСГ) для усредненных ЭЭГ длительностью в 1,5 с, характеризующие временное распределение числа локализованных в мозге узкополосных и широкополосных гамма осцилляторов в двух сериях у одного из испытуемых. Видно, что число осцилляторов с острой настройкой в десятки раз превосходит количество диполей, получаемых при широкополосной фильтрации усредненной ЭЭГ. При этом ПСГ, полученные двумя методами, обнаруживают значительное сходство: фазы активации и инактивации возникают на одних и тех же временных участках. За исключением того, что у осцилляторов с острой настройкой заметнее выражена фаза активности непосредственно перед стимулом, или реакция антиципации.
Анализ активности 15 осцилляторов с острой настройкой в составе сенсорного ответа показал, что при КД, равном 0,95, только часть осцилляторов находится в активном состоянии, что подтверждается нахождением только для них эквивалентных дипольных источников в мозге. Дискретный характер активности гамма осцилляторов хорошо виден в гистограммах, отражающих зависимость количества дипольных источников от частоты настройки узкополосного гамма осциллятора, которые можно рассматривать в качестве аналогов частотного спектра. Такой дискретный спектр активности гамма осцилляторов с острой настройкой, полученный для сенсорного ответа одного испытуемого, показан на рисунке 3. В индифферентной серии активны только два осциллятора на частотах 34–35 Гц и 38–
39 Гц. В моторной серии состав активированных гамма осцилляторов меняется при сохранении дискретности их частотного спектра. Пропадает активность гамма осциллятора на частоте 38–39 Гц, но сохраняется активность осциллятора на частоте

34–35 Гц, к которому добавляется активность трех новых осцилляторов на частотах

31–32, 33–34, 35–36 Гц.
Дискретный тип частотного спектра гамма осцилляций выявлен не только для начального участка УВП (0–100 мс). Частотный состав активных узкополосных
5 гамма осцилляторов, определенный для усредненных ЭЭГ длительностью в 1,5 с, так же характеризуется дискретностью.
У всех испытуемых в моторной серии, при задаче реагировать на выключение звука движением, меняется состав активированных узкополосных гамма осцилляторов. В частотном составе сенсорного ответа при выполнении моторной реакции увеличивается вклад осцилляторов более низкой частоты (30–35

Гц) при ослаблении осцилляторной активности на более высоких частотах (38–45

Гц).
Активность узкополосных гамма осцилляторов в составе усредненной ЭЭГ на интервале 1,5 с возникает не случайно. Наиболее часто активность осцилляторов приходится на начало ПСГ, середину и на участок перед стимулом. Привязка их активности к участку ПСГ связана с частотой их осцилляций. Одна группа осцилляторов возбуждается как на интервале сенсорного ответа, так и непосредственно перед стимулом. Имеются осцилляторы, которые возбуждаются только в составе сенсорного ответа. Еще одна группа гамма осцилляторов активируется только перед стимулом, другая группа возбуждается в середине межстимульного интервала. На рисунке 4 представлено несколько вариантов временного распределения активности узкополосных гамма осцилляторов на интервале усредненной ЭЭГ длительностью в 1,5 с, каждый из которых был активирован и во время сенсорного ответа. Видно, что в моторной серии осцилляторы с частой 33–34, 34–35 и 35–36 Гц возбуждаются как после стимула, так и перед ним, а осциллятор 32–33 Гц — только в составе сенсорного ответа. В индифферентной серии гамма осциллятор, настроенный на частоту 34–35 Гц и сохраняющий свою активность в обеих сериях, вовлекается в более сложную функцию. На это указывает увеличение числа и удлинение периодов его активности. В целом в моторной серии ПСГ активности гамма осцилляторов с острой настройкой имеет более простую структуру, чем в индифферентной.
Моменты появления локализованных в мозге эквивалентных дипольных источников для осцилляций разной частоты на протяжении сенсорного ответа часто совпадают. Это указывает на существование эффекта временной синхронизациии их активности. В результате такого взаимодействия на интервале 0–100 мс формируется общий ритм в виде регулярного чередования периодов их активации и инактивации.
6

Анализ локализаций в структурах мозга дипольных источников узкополосных гамма осцилляторов, активированных во время сенсорного ответа, показывает, что в индифферентной серии источники появляются достаточно локально в модально-специфической, височной коре. При реагировании на звук движением меняется карта локализаций, выявляемых гамма осцилляторов в составе сенсорного ответа. К очагу активности в височной коре добавляется второй очаг в лобной коре. Отмечается попеременное появление дипольных источников осцилляций одной частоты то в одной зоне мозга, то в другой. На рисунке 5 показана проекция расчетных координат эквивалентных дипольных источников гамма осциллятора, работающего на частоте 34–35 Гц, на томографические аксиальные срезы мозга испытуемого М.С, полученные методом МРТ. Видно, что в моторной серии в отличие от индифферентной выделяются два локуса активности: в правой височной доле и нижней лобной. На рисунке 6 показана ориентация влияний на кору, исходящих от двух зон расположения гамма осциллятора на частоте 34–35
Гц. Картирование зон проекции влияний осциллятора из нижней части лобной доли показывает наличие фокуса в районе центрального отведения, макушки головы в виде достаточно широкого пятна. Влияния, исходящие из правой височной доли, проецируются на правую височную кору более локально.

ОБСУЖДЕНИЕ
Метод наложения результатов расчета координат эквивалентных дипольных источников узкополосных гамма осцилляторов на структурные магнитно- резонансные томограммы мозга испытуемых позволил выявить структуры мозга, вовлеченные в процесс сенсорного кодирования при восприятии звукового стимула. В условиях привлечения внимания к звуку сенсорный ответ возникает за счет дополнительного очага активности в передних областях мозга, который взаимодействует в модально-специфической коре с очагом активности, присутствующим и в условиях пассивного восприятия звуковых стимулов. Такое взаимодействие, по-видимому, отражает участие процессов памяти и вовлечение
функции префронтальной коры, которая в частности проявляет себя в формировании у гамма осцилляторов реакций антиципации, обнаруживаемой в нашей работе по активности многих узкополосных гамма осцилляторов, различающихся частотой своей настройки. Подобный процесс взаимодействия присутствует уже на самых ранних стадиях восприятия звукового стимула — на интервале 0–100 мс после его предъявления. Наиболее очевидно, что функцию
7 коммуникации, связывания модально-специфической височной коры с лобной во время сенсорного ответа выполняют гамма осцилляторы, избирательно настроенные на узкие полосы частот. Вовлечение структур мозга в совместную деятельность обеспечивается через появление в них когерентных гамма колебаний. На причастность узкополосных гамма осцилляторов к процессу сенсорного кодирования указывает и привязка периодов их активности к определенным временным интервалам усредненной ЭЭГ. В том числе об этом говорит связь активности одних гамма осцилляторов только с сенсорным ответом, других только с реакцией антиципации, и третьих с тем и другим. Таким образом, узкополосные гамма осцилляторы, выполняя коммуникативную функцию, объединяют сенсорные процессы с процессами в памяти уже в составе сенсорного ответа, обеспечивая слияние двух потоков информации: «bottom-up» и «top-down».
Полученные результаты об изменении состава активированных гамма осцилляторов со сменой деятельности испытуемого — вытеснение высокочастотных гамма осцилляторов более низкочастотными при выполнении сенсомоторной реакции – склоняют к положительному ответу на вопрос о связи частоты гамма осцилляций с исполняемой мозгом функцией. При этом гамма осцилляции одной частоты в зависимости от выполняемой субъектом деятельности в отношении звукового стимула меняют карту своих локализаций в мозге.
Таким образом, по-видимому, существует частотно-специфический механизм кодирования информации, который возможно базируется на частотной избирательности пейсмекерной активности нейронов, обуславливающих процесс связывания (binding) структур мозга для реализации психической функции. Можно выделить две формы связывания структур мозга в единую систему: 1) за счет сходства резонансных частот и 2) за счет механизма временной синхронизации активности группы разночастотных узкополосных гамма осцилляторов, создающих общий ритм чередования периодов активации/инактивации.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Сравнительное изучение вызванного широкополосного и узкополосного гамма – ритма показало, что только узкополосные гамма осцилляторы могут рассматриваться в качестве частотно-специфического механизма кодирования информации. Метод расчета координат эквивалентных дипольных источников узкополосных гамма осцилляций по многоканальной ЭЭГ и наложения их на структурные томограммы мозга испытуемых предоставляет большие возможности
8 для изучения роли осцилляторной активности мозга в процессах обработки информации.

Литература
1. Данилова Н.Н., Ханкевич А.А. Гамма-ритм в условиях различения временных интервалов // Вестник Московского ун-та. Серия 14. Психология. 2001. № 1. С. 51–

64.
2. Данилова Н.Н., Быкова Н.Б., Анисимов Н.В., Пирогов Ю.А., Соколов Е.Н. Гамма- ритм электрической активности мозга человека в сенсорном кодировании // Биомедицинская радиоэлектроника. 2002. № 3. С. 34–42.
3. Данилова Н.Н. Роль частотно-специфических кодов в процессах внимания // Вторая международная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения А.Р. Лурии. М., 2002. С. 43–44.
4. Basar E. Brain function and osciations. II: Integrative brain function. Neurophysioogy and cognitive processes. Springer, 1999.
5. Basar E., Basar-Erogu C., Karakas S., Schurman M. Brain osciation in perception and memory // Internationa Journa of Psychophysioogy 35. 2000. P. 95–124.
6. Eckhorn,R., Reitboeck, H.J., Arndt, M. And Dickt, P.Feature inking via synchronization among distributed assembies: Simuations of resuts from cat visua cortex // Neura Computetion 1990. 2. P. 293–307.
7. Lutzenberger W., Puvermuer F., Birbaumer N. Words find pseudowords eicit distinct patterns of 30-Hz activity in humans // Neurosci. Lett. 1994. 176. P. 115–118.
8. Puvermuer F., Preiss H., Lutzenberger W. and Birbaumer N. Spectra responses in the gamma-band: physioogica signs of higher cognitive processes? // NeuroReport. 1995. V.6. P. 2057–2064.
9. Singer W. Response synchronization of cortica neurons: an epiphenomenon or a soution to the binding probem? // Ibro News. 1991. V.19. № 1. P. 6–7.
10. Singer W. and Gray C.M. Visua feature integration and the tempora correation hypothesis // Annu. Rev. Neurosci. 1995. V.18. P. 555–586.

11. Spyde J.D., Ford M.R., and Sheer D.E. Task dependent cerebra ateraization of the

40 Hz EEG rhythm // Psychophysioogy.1979. V.16. P. 347–350.
12. Taon-Baudry C., Bertrand O., Bouchet P. and Pernier J. Gamma-range activity evoked by coherent visua stimui in humans // J. Neurosci. V.7. P. 1287–1291.
9

13. Tiitinen H., Sibkkonen J., Reinkainen K., Aho K., Lavikainen J., Naatanen R. Seective attention enhances the auditory 40-Hz transient response in humans // Nature. 1993. V.364. P. 59–60.
10

СТИМУЛ СТИМУЛ



Рис. 1.Звуковой УВП (слева) и его широкополосная фильтрация в полосе гамма- ритма от 30 до 45 Гц (справа). Видна вспышка гамма-ритма на интервале 0-100 мс
(сенсорный ответ).
11

Рис.2. Увеличение числа эквивалентных дипольных источников гамма осцилляций при сужении полосы фильтрации звукового УВП с 15 до 1 Гц в пределах частотной шкалы 30-45 Гц. ПСГ показывают зависимость числа дипольных источников от кванта времени у исп. М.С.
12

Индифферентная серия



16
14
12
10
8
6
4
2
0
30- 31- 32- 33- 34- 35- 36- 37- 38- 39- 40- 41- 42- 43- 4431 32 33 34
35 36 37
38 39
40 41 42
43 44
45 Гц

Моторная серия



16
14
12
10
8
6
4
2
0
30- 31- 32- 33- 34- 35- 36- 37- 38- 39- 40- 41- 42- 43- 4431 32
33 34
35 36
37 38 39
40 41
42 43 44
45 Гц

Рис.3. Дискретный характер аналога частотного спектра сенсорного ответа, отражающего активность узкополосных гамма осцилляторов в пределах шкалы 30-
34 Гц в двух сериях у исп. М.С.
13

34-35 гц
16
14
12
10
8
6
4
2
0



Индифферентная серия

мс


38-39 гц
16
14
12
10
8
6
4
2
0
мс

31-32 гц
16
14
12
10
8
6
4
2
0



Моторная серия

мс


33-34 гц
16
14
12
10
8
6
4
2
0
мс

34-35 гц

16
14
12
10
8
6
4
2
0



35-36 гц

16
14
12
10
8
6
4
2
0

мсмс

Рис.4. ПСГ распределения числа эквивалентных дипольных источников узкополосных гамма осцилляторов разной частоты на интервале 1,5 с шагом 100 мс в двух сериях у исп. М.С. Представлены ПСГ только тех осцилляторов, которые были активированы в составе сенсорного ответа.
14

Индифферентная серия Моторная серия

Рис. 5. Проекция дипольных источников гамма осцилляций (34-35 Гц) сенсорного ответа на томографические срезы мозга исп.М.С. в двух сериях.
Индифферентная серия Моторная серия 15



Рис. 6. Позиция дипольных источников гамма осцилляций (34-35 Гц) у исп. М.С. на трех ортогональных проекциях головы. Стрелки – дипольные моменты, отражающие направление влияний и интенсивность источников.
1

Пейсмекеры и функциональные состояния1

Т.Н. Греченко, С.Ф. Терехова

Институт психологии РАН

Роль функциональных состояний в жизни живых организмов общеизвестна
[3; 4]. В многочисленных исследованиях накоплен экспериментальный материал, который показывает, что для сна и бодрствования существуют «свои» доминирующие ритмы-фазы сна, уровни сознания и внимания характеризуются ритмами мозга определенной частоты и амплитуды. Каким же образом происходит изменение функционального состояния, какие нейроны определяют характерные ритмы?

Анализ внутриклеточной электрической активности нервных клеток показал, что ритмическая работа нейронов основана на различных механизмах
[7]. Ритмичность разрядов нейронов многих структур мозга (таламуса, гипоталамуса и т.д.) связана с поступлением к клетке ритмических синаптических влияний (сетевая основа ритмичности) [8; 9; 17; 18]. Однако многие подкорковые структуры, и прежде всего ретикулярная формация, содержат нервные клетки, ритмические разряды которых задаются специальным внутриклеточным механизмом (эндогенная основа ритмичности) [15; 16; 17; 19]. Этот механизм, названный пейсмекерным, является универсальным, и обнаружен у нейронов животных разного эволюционного уровня. Возникает предположение, что в процессе эволюции сформировался класс нейронов, имеющих встроенный пейсмекерный механизм, и именно эти нервные клетки являются носителями определенных ритмов мозга [7; 8]. Новые исследования, выполненные при помощи регистрации ЭЭГ, позитронно-эмиссионной томографии, магниторезонансной томографии позволяют выдвинуть гипотезу о

1 Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ (грант № 00-06-80060) и
РГНФ (грант № 02-06-00011)
2

роли нейронов - генераторов в генезе основных ритмов мозга, и в качестве одного из возможных источников возникновения суммарных ритмов мозга роли нейронов-генераторов в генезе основных ритмов мозга, и в качестве одного рассматривается пейсмекерная активность нейронов [4]. Так, в работе Н.Н. Даниловой [3] на основе регистрации многоканальной ЭЭГ человека исследована функция узкополосных осцилляторов гамма-ритма (30–45 Гц) в процессах произвольного и непроизвольного внимания. В опытах изучали гамма-ритм в составе звукового ВП на звук во временном интервале 0–100 мс после стимула. Спектр ВП характеризовался дискретностью и менялся в зависимости от внимания. В составе ВП на анализируемом интервале преобладала активность ограниченного набора узкополосных гамма-осцилляторов, источники которых локализованы в модально-специфической коре. Результаты опытов свидетельствуют о том, что частотно-специфический механизм кодирования информации основан на частотной избирательности пейсмекерной активности нейронов, реализующих функции внимания.

Микроэлектродные эксперименты дают возможность подробно изучить класс нейронов, которые могли бы претендовать на выполнение функции генераторов ритмов. Это качество связано с наличием у них эндогенной пейсмекерной активности, которая превращает такие нейроны поистине в дирижеров смены состояний мозга и источники генерации ритмов определенной частоты. Они наделены функциональными возможностями, которые определяют их особую роль в работе нервной системы [8]. Представленная работа содержит описание этих качеств.

Пейсмекерная активность нейронов. Пейсмекерными потенциалами в собственном смысле этого слова называют близкие к синусоидальным колебания с частотой 0,1–10 Гц, амплитудой 5–10 мВ (рисунок 1).
3

Именно эта категория эндогенных потенциалов, связанных с активным транспортом ионов, образует механизм внутреннего генератора нейрона, обеспечивающего периодическое достижение порога генерации ПД в отсутствие внешнего источника возбуждения. В самом общем виде нейрон представляется состоящим из электровозбудимой мембраны, химически возбудимой мембраны и локуса генерации пейсмекерной активности. Пейсмекерный потенциал, взаимодействующий с хемовозбудимой и электровозбудимой мембраной, делает нейрон устройством со «встроенным» управляемым генератором. Эндогенная внутриклеточная природа пейсмекерных потенциалов подтверждается их сохранением после полной изоляции нейрона и независимостью их частоты от сетевых эффектов. Такие синусоидальные эндогенные осцилляции мембранного потенциала лежат в основе ритмической спайковой активности многих нейронов.

Классификация пейсмекерных нейронов. По соотношению пейсмекерных и синаптических механизмов нейроны подразделяются на пейсмекерные, синаптические и пейсмекерно-синаптические [5; 11 ]. Нейроны, обладающие фоновой ритмикой, разделяются на две большие группы:
4

ритмические и аритмические. Среди ритмических нейронов имеется группа нервных клеток с устойчивой и регулярной фоновой ритмикой. Пейсмекерные нейроны, в свою очередь, подразделяются на нейроны с монотонной фоновой ритмикой, когда на деполяризационной волне возникает только один спайк, и нейроны с ритмическим возникновением группы спайков на волне пейсмекерного потенциала — пачковые нейроны (рисунок 1). Наиболее часто встречается регулярный пейсмекерный потенциал с амплитудой 5–25 мВ и периодом колебаний 1–2 с.
Кроме фоновоактивных существуют нейроны, у которых фоновая спайковая активность отсутствует. Однако в результате активации такой клетки в ней возникает, и в течение длительного времени может поддерживаться, ритмическая спайковая активность, обусловленная деятельностью пейсмекерного механизма. Такой нейрон принято называть латентным пейсмекерным нейроном в отличие от нейрона с выраженной пейсмекерной активностью, который называется актуальным пейсмекерным нейроном [10]. Потенциальным пейсмекерным нейроном называют тот нейрон, у которого в опыте пейсмекерная активность отсутствует и ее не удается вызвать, но при известных условиях (например, сезонных) она все же может наблюдаться.

Пейсмекер и уровень мембранного потенциала. С самых первых экспериментов исследователи обратили внимание на чрезвычайную чувствительность пейсмекерных потенциалов к уровню мембранного потенциала нейронов. Мы отмечаем две особенности: во-первых, уровень актуализации латентного пейсмекера может находиться выше или ниже потенциала покоя нейрона. Во-вторых, актуальный пейсмекер наиболее чувствителен к гиперполяразационным смещениям МП – в некоторых случаях достаточно сдвига на -0,3 мВ для того, чтобы полностью выключить генерацию пейсмекерной активности [5; 12]]. В нейронах с пейсмекерными фоновыми ПД искусственная гиперполяризация приводит к подавлению соматического
5

компонента ПД, однако не изменяет частоты генерации оставшихся разноамплитудных компонентов.

Локализация пейсмекерного механизма в нейроне. Относительно локализации пейсмекерного механизма до сих пор не существует единой точки зрения. Нейрофизиолог Б. Альвинг (1968) провела эксперименты на нейронах моллюска Apysia, применив перевязку аксона шелковой нитью (метод наложения лигатуры, который позволяет ограничить синаптические влияния и тем самым функционально изолировать нервные клетки) [7]. Опыты показали, что нейроны, демонстрировавшие пейсмекерную активность до перевязки аксона, сохраняли ее и после этого. Эндогенное происхождение пейсмекерного потенциала подтверждается полной механической изоляцией нейрона обработкой ганглия одним из проеолитических ферментов (трипсином, сахарозой, проназой и т.д.). В изолированном нейроне остается только пейсмекерная активность, сохраняя тот же уровень колебаний, что и в интактном ганглии [12]. Способность к длительной ритмической активности сохраняется у некоторых клеток в течение длительного времени после их полной физической изоляции из нервной системы [12]. Следовательно, в основе последней действительно, лежат эндогенные процессы, приводящие к периодическому изменению ионной проницаемости поверхностной мембраны.
Структурой, обеспечивающей пейсмекерную активность, считается ограниченный электрически активный участок мембраны - локус. Из опытов А. Арванитаки и X. Шилазонитис (1956) следует, что размер локуса пейсмекерной активности на мембране нейрона равен 50—100 мкм [7]. Таких участков на соме нейрона может быть несколько. Изучение эндогенной активности нейронов Apysia показало, что локус пейсмекерной активности может локализоваться и на отростке [14]. Важную роль играют изменения ионной проницаемости мембраны под действием некоторых цитоплазматических факторов, например, системы обмена циклических нуклеотидов. Изменения активности этой системы
6

при действии на соматическую мембрану некоторых гормонов или других внесинаптических химических влияний могут модулировать ритмическую активность клетки (эндогенная модуляция).

Пейсмекер и синаптические потенциалы. Запускать генерацию колебаний мембранного потенциала могут синаптические и внесинаптические влияния [6; 9; 11]. Л. Тауц и X. Гершенфельд (1960) обнаружили, что соматическая мембрана нейронов моллюсков, не имеющая на своей поверхности синаптических окончаний, обладает высокой чувствительностью к медиаторным веществам и, следовательно, имеет молекулярные хемоуправляемые структуры, свойственные постсинаптической мембране [7]. Наличие внесинаптической рецепции свидетельствует о возможности модуляции пейсмекерной активности диффузным действием выделяющихся медиаторных веществ.
В опытах на нейронах, находящихся в системе (полуинтактный препарат), было показано, что активация некоторых синаптических контактов приводит к запуску пейсмекерной активности [2; 5; 6; 18]. В зависимости от вида и особенностей синаптической передачи активированная пейсмекерная активность может генерироваться в течение более или менее длительного времени. Замечателен тот факт, что однократный синаптический потенциал может приводить к актуализации пейсмекерных осцилляций в течение длительного времени. Если они достигают порога генерации, то пейсмекерный ответ может продолжаться в течение многих минут и даже часов. Впервые такое явление было описано в работе Е.Г. Литвинова и П.М. Балабана [6]. В дальнейшем такие же результаты были получены в наших опытах на полностью изолированных нейронах виноградной улитки (рисунок 2) [2].
Другим вариантом взаимодействия пейсмекера с синаптическими потенциалами является постепенная активация пейсмекерного локуса по мере прихода синаптических сигналов (рисунок 2). Развившийся пейсмекерный ответ также может сохраняться в течение многих минут [11] и даже часов. На
7

представленной нейрограмме запущенные пейсмекерные разряды сохранялись в течение более 30 мин.

Пейсмекер в ответе и в фоне. Пейсмекерная активность может быть модифицирована, если она присутствует до нанесения воздействия в фоновой активности. Например, приход синаптических сигналов полностью выключает генерацию ритма. Может быть и обратное - воздействие запускает работу пейсмекерного механизма (рисунок 3).

Пейсмекер и ионы кальция. Эксперименты показывают, что состояние нейрона и возможность пейсмекерной активности участвовать в его регуляции зависит от наличия кальция во внеклеточной среде (рисунок 4) [12, 13].
8

В опытах было показано, что фактически любой нейрон, проявляющий активность пейсмекерной природы, в бескальциевой среде не мог генерировать пейсмекерную активность. Тестирование пластических возможностей нейрона также показало, что такие следовые эффекты, как привыкание или фасилитация требуют участия кальция — в бескальциевой среде предъявление даже большого количества стимулов не производило каких-либо следовых преобразований
(рисунок 4). Особенное внимание мы обращаем на тот факт, что изменение функционального состояния, возникшее как при помещении клетки в искусственную бескальциевую среду, так и возникшее естественным образом по причине неконтролируемых экспериментатором событий, приводило к отсутствию эффективности используемого вещества, например, этанола.
Пейсмекер и чувствительность нейронов к веществам в сверхмалых дозах. Наиболее замечательным свойством пейсмекера является то, что он чувствителен к широчайшему спектру воздействий — от естественных, приход которых связан с активностью специфических рецепторов, например, тактильных, до экзогенных, не имеющих четкой адресации к определенным рецепторным образованиям. В частности, это свойство пейсмекеров обеспечивает их участие в ответах на биологически активные вещества самого широкого спектра – от этанола до нейромедиатора ГАМК в сверхмалой концентрации (рисунки 3 и 5). Интересно, что в сверхмалой дозе вещества, по-видимому, теряют
9

специфичность, так как ответ нервной клетки становится одинаковым для различных видов биологически активных веществ [1].
В экспериментах мы применяли биологически активные вещества в непривычно малых концентрациях, значительно ниже обычно используемых — от
10-15М и ниже. Такие опыты выполнялись в работах, которые проведены совместно с Институтом химической физики, и целью их было исследование биологических эффектов от применения веществ в сверхмалых дозах [1]. Результаты показали, что все испытанные вещества в названных концентрациях эффективны и вызывали развитие пейсмекерных ответов на тестовые стимулы, которые ранее были подпороговыми (рисунок 5).

Следовательно, основной мишенью для действия веществ в столь малых дозах, когда фактически в применяемом растворе сохраняется не более одной- двух молекул вещества, является локус пейсмекерной активности (опыты выполнялись на изолированных нейронах). Такие опыты были выполнены и на клетках, которые находились в системе (опыты проведены на полуинтактном
10

препарате и препарате изолированной нервной системы). Мы обнаружили, что некоторые нейроны отвечали включением пейсмекерного механизма. Другие же нейроны обнаруживали значительное изменение как фоновой активности, так и ответов на периферические (тактильные) раздражения (рисунок 6).

Заключение
Сложившаяся концепция о двух типах мембранных структур — электровозбудимой и электроневозбудимой, но химически возбудимой, заложила основу представлений о нейроне как пороговом устройстве, обладающем свойством суммации возбуждающих и тормозных синаптических потенциалов. Принципиально новое, что вносит эндогенный пейсмекерный потенциал в функционирование нейрона, заключается в том, что пейсмекерный потенциал превращает нейрон из сумматора синаптических потенциалов в генератор [5; 7; 8]. Представление о нейроне как управляющем и управляемом
11

генераторе заставляет по-новому взглянуть на организацию многих его функций.
Выполненные эксперименты показывают, что: 1) пейсмекер обладает высокой чувствительностью к изменениям уровня мембранного потенциала; 2) актуализация пейсмекера связана с достижением определенного уровня мембранного потенциала; 3) пейсмекер взаимодействует с синаптическими потенциалами и может быть включенным (или выключенным) через определенный синаптический вход; 4) пейсмекерный механизм может запускаться действием биологически активных веществ в сверхмалых концентрациях. Это предполагает существование ранее неизвестного механизма влияния на пейсмекерный механизм и демонстрирует нетривиальный путь воздействия экзогенных факторов на функциональное состояние живых существ. Пейсмекерная активность обладает свойствами, которые дают возможность этому механизму выполнять особые функции в регуляции функциональных состояний.

Литература
1. Бурлакова Е.Б., Греченко Т.Н., Соколов Е.Н., Терехова С.Ф. Влияние ингибиторов радикального окисления липидов на электрическую активность изолированных нейронов Heix pomatia // Биофизика. 1986. Т.

31, № 5. С. 921.

2. Греченко Т.Н., Кондратьева С.И. О механизме кратковременной памяти

// Психол. ж. 1981. Т.2. № 3. С. 95.

3. Данилова Н.Н. Роль частотно-специфических кодов в процессах внимания

// Конференция «А. Р. Лурия и психология 21 века». 2002. Октябрь. МГУ. С.

43.
12

4. Данилова Н.Н., Быкова Е.С., Анисимов Н.В., Пирогов Ю.А., Соколов Е.Н. Гамма-ритмическая электрическая активность мозга человека в сенсорном кодировании // Биомедицина и радиоэлектроника. 2002. № 3. С. 34.
5. Крылова А.Л. Эндонейрональное привыкание // Дис.... канд. биол. наук. М., 1976.
6. Литвинов Е.Г., Балабан П.М. Изучение реакций идентифицированных нейронов виноградной улитки на тактильное раздражение поверхности тела

// Структурно-функциональный анализ деят. мозга. М.: Наука, 1974. С. 43.
7. Пейсмекерный потенциал нейрона / Под ред. Е.Н. Соколова, Н.Н. Тавхелидзе. Тбилиси, 1975.
8. Соколов Е.Н. Пейсмекерный потенциал в нейронной организации // Системный анализ интегративной деятельности нейрона. М.: Наука, 1974. С. 41.
9. Соколов Е.Н., Тавзарашвили Т.А. Особенности ортодромного торможения в нейроне ритмоводителе виноградной улитки // Нейрофизиология, 1971. Т.3.

№ 4. С. 426.
10.Соколов Е.Н., Ярмизина А.Л. Пейсмекерный потенциал в процессах кратковременной памяти // Механизмы формирования и торможения условных рефлексов. М.: Наука, 1973. С. 163.
11.Соколов Е.Н., Ярмизина А.Л. Соотношение синаптических и пейсмекерных потенциалов у моллюсков. Ж. ВНД, 1972. Т.21. № 3. С. 536–547.
12.Соколов Е.Н., Греченко Т.Н., Хлудова Л.К. Вклад натриевых и кальциевых каналов в пейсмекерную активность командных нейронов виноградной улитки // Всесоюзн . конф. нейронаук. Киев, 1986. С. 42.
13.Khasa S.B., Miche S., Bock G.D. The roe of extraceuar sodium in the mechanism of a neurona in vitro circadian pacemaker // Chronobio Int. 1997. Jan + ADs-14 (1).P. 1.
13

14. Maratou E., Theophiidis G. An axon pacemaker: diversity in the mechanism of generation and conduction of action potentias in snai neurons // Neuroscience,

2000 + ADs-96 (1). P.1.
15.Medanic M., Giette M.U. Serotonin reguates the phase of the rat suprachiasmatic circadian pacemaker in vitro ony during the subjective day //J. Physio (Lond), 1992. May. V.450. P. 629.
16.Meijer J.H., Rietved W.J. Neurophysioogy of the suprachiasmatic circadian pacemaker in rodents // Physio. Rev., 1989. V. 69. № 1. P. 671.
17.Moortgat K.T., Buock T.H., Sejnowski T.J. Precision of the pacemaker nuceus in a weaky eectric fish: network versus ceuar infuences // J. Neurophysio.

2000. V.83. № 2. P. 971.
18. Parnas I., Sturmwasser Z. Proonget excitatory and inhibitory synaptic moduation of a bursting pacemaker neuron // Neurophys. 1975. V.37. P. 594.
19.Prosser R.A., McArthur A.J., Giette M.U. cGMP induces phase shifts of a mammaian circadian pacemaker at night, in antiphase to cAMP effects // Proc. Nat. Acad. Sci. USA. 1989. Sep. V.86 (17). P. 6812.
Семантический компонент вызванного потенциала различения?

Ч.А. Измайлов, С.Г. Коршунова, Е.Н. Соколов, А. Кадик

МГУ им. М.В. Ломоносова
Произнесенное или написанное слово, как речевая категория, имеет наименее выраженную связь с физическими (энергетическими) характеристиками слова-стимула. Более того, семантика слова так же мало связана с конфигурационными (перцептивными) характеристиками стимула. Изменения шрифта или ориентации, которые могут радикально изменить геометрическую форму слова, не сказываются на понимании его значения. В связи с этой отчужденностью семантической характеристики слова от материального носителя, вопрос о возможности специфицировать электрическую активность мозга по отношению к этой высшей степени абстрактной характеристике стимула вызывает особый интерес исследователей.
Традиционный подход к этой проблеме основан на предъявлении одиночных стимулов с контролируемыми энергетическими, конфигурационными и семантическими характеристиками. Уже первая работа, в которой было показано появление позднего позитивного компонента при изменении такой когнитивной характеристики, как неопределенность стимула, привлекла внимание исследователей. Этот компонент получил обозначение Р300 или Р3 в связи с несколькими особенностями. Во-первых, он был максимально выражен в биполярном отведении vertex-префронтальный центр, или монополярном отведении от электродов Pz и Cz (с нейтральными электродами на мочках ушей). Во-вторых, он появлялся в ответ на слуховые и зрительные стимулы, и при этом обнаруживалась его минимальная выраженность именно в проекционных областях коры. В-третьих, он возникал на звучание слова, так же как и на его изображение.
Однако, последующие исследования показали, что в содержательном смысле Р300 скорее связан с вероятностью появления стимула, чем с семантикой
[1]. Мультимодальность и широкое распределение Р300 по скальпу, с одной стороны, и реакция на новизну и эмоциональность с другой, позволяли соотносить генерацию Р300 скорее с такими подкорковыми структурами, как гиппокамп и таламус, чем кора [13].

?Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (грант № 01-08-00176а)

1
Особенно четко это было показано в работах Руделя (1991), который сопоставил два типа потенциалов, полученных в ответ на предъявление значимых

(распознаваемых) и незначимых слов с разной вероятностью [10]. Один потенциал
регистрировался биполярно по центральной линии: от электродов vertex- forehead,
где обычно регистрируется Р300, другой — в затылочной области, от электродов,
смещенных вверх (4–5 см) и влево (3–4 см) от точки inion, то есть в ассоциативной
зоне зрительной коры. Сравнение этих ВП показало, что Р300 регистрируется в ответ только на предъявления со сдвигом, причем на распознаваемые слова и на контрольные одинаково, а на предъявление слов в центре экрана, которые имели большую вероятность появления, Р300 не регистрируется. Тогда как затылочное отведение показало совершенно другую картину. В этом отведении регистрировался потенциал Р240 в ответ только на распознаваемые стимулы, независимо от вероятности их появления. На контрольные стимулы этот потенциал не регистрируется, а регистрируется обычный зрительный ВП на паттерн. На этом основании Рудель отвергает Р300, как компонент категориального распознавания стимула, а вместо этого предлагает новый компонент Р240, который регистрируется в затылочном отведении.
Последующие исследования Рудель и Сиа (1995); подтвердили связь этого потенциала распознавания (RP) с категориальной характеристикой стимулов
[11]. Однако, остается вопрос: в какой степени RP специфицирует семантическую категорию?
В данной работе излагается новый подход к спецификации семантического компонента ВП, основанный на регистрации различительного потенциала
(dissimiarity potentia), который появляется в ответ на мгновенную смену стимулов [4; 9]. В этом случае амплитуда компонентов ВП соответствует воспринимаемому испытуемым различию между стимулами. При этом выявлено, что, как и в случае ВП на одиночные предъявления стимула, можно выделить компоненты, специфичные к энергетическим и конфигурационным характеристикам стимула [5,6].. В то же время, метод регистрации ВП на смену стимулов имеет значительные преимущества, поскольку не связан с жестким контролем априорно выделяемой характеристики стимула, когда в сложном зрительном стимуле надо отделить семантическую категорию (значение слова) от перцептивной. Потенциал различия, регистрируемый на мгновенную смену одного слова другим, характеризует интегральное различие между стимулами. Проблема разделения его на составляющие решается на уровне анализа потенциалов различия между всеми парами стимулов методом многомерного

2
шкалирования, аналогично тому, как это делается с оценками попарных субъективных различий между стимулами.
С этой целью в данной работе использовались 7 слов, обозначающих базисные эмоции – радость, удивление, страх, печаль, отвращение, гнев, спокойствие [2]. Геометрическая модель этих названий в виде круговой траектории на плоскости хорошо известна в психофизической литературе [2; 8;
12]. Исходя из психофизических опытов с этими стимулами, мы должны ожидать три варианта возможных решений.
а) Компоненты ВП, специфические к энергетическим или конфигурационным характеристикам стимулов, будут монотонно меняться с изменением длины слова, независимо от его семантического (эмоционального) содержания.
б) Компоненты ВП, специфически связанные только с семантической характеристикой слова, не должны зависеть от длины слова, а только от семантического различия между словами.
Например, слова «радость» и «печаль» должны иметь минимальную амплитуду конфигурационного компонента ВП, поскольку имеют минимальные различия в конфигурации, и максимальную – семантического компонента. Напротив, слова «страх» и «удивление» должны иметь небольшую амплитуду в семантическом компоненте и большую – в компоненте конфигурационном
в) Конфигурационные и семантические различия отражаются в одних и тех же компонентах. В этом случае амплитуда компонентов ВП будет всегда объединением двух типов различий, и решение можно получить путем построения интегрального категориального пространства, где две категории:
«длина слова» и «семантика слова» будут представлены разными системами координат общего пространства.

МЕТОДИКА.
Подробное описание методики регистрации и описание установки можно найти в работах [4; 9].. Стимулы-слова были составлены из букв средней яркости и предъявлялись на темном фоне в центре экрана монитора. Все слова имели одинаковую высоту букв, но отличались по длине слова и по эмоциональному значению. Предъявление состояло из пары случайно выбранных слов, которые последовательно сменяли друг друга 50 раз. Длительность предъявления каждого слова варьировалась от 800 до 1200 мск, чтобы избежать эффекта навязывания ритма.
Испытуемый должен был читать мысленно предъявляемые на экране слова. Потенциалы регистрировались на каждую смену стимулов монополярно, с референтными электродами А1 и А2 по системе 10/20. Длительность записи для каждой смены стимулов была 400 мс. Числовую форму записи осуществляли

3
аналого-цифровым преобразователем с шагом 5 мс (200 Гц). До начала каждой смены в течение 60 мс записывалась фоновая ЭЭГ, и с момента смены запись продолжалась 340 мс. Запись проводили в диапазоне частот 0,3–30 Гц.

РЕЗУЛЬТАТЫ
В этой работе приводятся только предварительные результаты по затылочным отведениям О1, О2, и центральному отведению Fz в связи с обсуждением роли вертексного потенциала Р300 и затылочного RP (Р240) в анализе семантической информации. В ответ на смену каждой пары стимулов по каждому отведению было получено два набора ВП. Один набор представлял потенциалы, зарегистрированные при смене, например, слова «гнев» словом
«спокойствие», а другой набор — при обратной замене слова «спокойствие» словом «гнев». ВП для каждой пары усреднялись как по числу предъявлений, так и по порядку смены. В качестве меры межстимульных различий использовались две межпиковые амплитуды P120–N180 и N180–P240. Таким образом, исходным материалом для анализа служили шесть треугольных матриц попарных различий

(две амплитуды по каждому из трех отведений).

АНАЛИЗ РЕЗУЛЬТАТОВ И ОБСУЖДЕНИЕ.
Каждая матрица амплитуд анализировалась неметрическим методом многомерного шкалирования по алгоритму Гуттмана. В результате анализа для каждой из шести матриц были получены координаты точек, представляющих слова-названия эмоций в четырехмерном евклидовом пространстве. Четыре измерения рассматривались в связи с последней из трех гипотез, рассмотренных в теоретическом введении. В соответствии с концепцией о двухканальном кодировании каждой характеристики в зрительной системе и сферической модели различения стимулов [3; 7], полученные пространства центрировались так, что начало системы координат устанавливалось в центр единичной сферы.
На рисунках 1–2 приведены проекции слов-стимулов на плоскости, образованные двумя парами осей четырехмерного пространства, полученного для двух межпиковых амплитуд P120–N180 (рисунок 1 а, б) и N180–P240 (рисунок 2 а, б). На рисунке 1 а положение точек, представляющих названия эмоций, полностью согласуется с их положением в базисном эмоциональном пространстве Вундта-Шлоссберга, Плутчека и др. [3; 7]. Это означает, что межпиковая амплитуда P120–N180 затылочного отведения О1 (левое полушарие) полностью отражает семантическое содержание слов-стимулов. В то же время проекция этих же точек-стимулов на плоскость двух других осей пространства амплитуд P120– N180 (рисунок 1 б) дает структуру, которая хорошо согласуется с такой конфигурационной характеристикой стимулов как длина слова. Все слова (за исключением одной инверсии слов «отвращение» и «удивление») располагаются так, что горизонтальный угол радиус-вектора точки, начиная от самого короткого

4
слова «гнев», монотонно увеличивается по часовой стрелке в соответствии с длиной слова. Отсюда следует, что амплитуда P120–N180 содержит в себе не только информацию о семантических различиях между словами, но и о конфигурационных различиях также.
Рассмотрим теперь другую, более позднюю амплитуду N180–P240 для этого же отведения (рисунок 2 а). Здесь на первой плоскости точки располагаются уже в полном соответсвии с длиной слова, которая характеризуется в сферической модели горизонтальным углом (измеряемым по часовой стрелке). В то же время, на плоскости третьей и четвертой координат пространства точки располагаются случайным образом, что показывает незначимость этих измерений для содержательного анализа данных.
Таким образом, полученные данные свидетельствуют о том, что в затылочной области левого полушария можно зарегистрировать потенциалы с латенцией 120–180 мск, амплитуда которых отражает как семантические, так и графические (конфигурационные) различия между словами, тогда как более поздний потенциал, с латенцией 180–240 мс, отражает только конфигурационные различия.
Рассмотрим далее отведение О2, которое представляет эатылочную область правого полушария. На рисунке 3 а, б показаны проекции точек-стимулов
(названий эмоций) на плоскости Х1Х2 и Х3Х4 четырехмерного пространства, полученного для межпиковых амплитуд P120–N180. Точки на обоих графиках расположены хаотично, их нельзя упорядочить ни по длине слова, ни по эмоциональному значению. Это означает, что изменения этой амплитуды ВП никак не связаны с использованными стимулами. Другая, более поздняя межпиковая амплитуда N180–Р240 (рисунок 4 а, б) обнаруживает связь только с графической характеристикой стимулов. На рисунке 4 а видно, что на плоскости Х1Х2 точки-слова в целом упорядочены по часовой стрелке в соответствии с длиной слова, хотя в подгруппе трех длинных слов эта упорядоченность нарушена.
Для отведения Fz, которое представляет центр теменно-префронтальной области, данные представлены на рисунке 5 а, б (амплитуда Р120–N180) и на рисунке 6 (амплитуда N180–Р240). Амплитуда Р120–N180 центрального отведения (рисунке 5 а, б) дает картину, похожую на такую же амплитуду отведения О1 (рисунок 1 а, б). Положение точек на плоскости Х1Х2 в целом соответствует структуре семантического эмоционального пространства, за исключением инверсии слов «отвращение» и «печаль». Аналогичным образом, вторая плоскость Х3Х4 характеризует длину слова. Слова на ней, в целом, упорядочены по направлению часовой стрелки от коротких до длинных. Что же касается более позднего компонента (амплитуда N180–Р240), то здесь нет

5
никакого соответствия структуре эмоционального пространства, но графическая структура слов, в целом, отражается также правильно, как и для амплитуд Р120– N180 (рисунок 6).
На основе полученных данных можно сделать вывод, что семантическая составляющая слова наиболее точно отражается в активности левой затылочной области (амплитуда Р120–N180), и совершенно игнорируется затылочной областью правого полушария. Вертексно-фронтальное отведение также отражает семантическую информацию, хотя и с некоторыми искажениями, и это можно объяснить больше удаленностью центра генерации семантических потенциалов от префронтальной коры по сравнению с левой затылочной областью. Таким образом, наши данные больше согласуются с данными Рудель [10], который связывает кодирование семантической информации с потенциалом распознавания Р240, регистрируемым в левой затылочной области, чем с вертекс-потенциалом Р300.
В то же время, амплитуда более позднего компонента N180–Р240 лучше согласуется с конфигурационным различием по длине слова для всех рассмотренных отведений. И здесь также наилучшее решение, с точки зрения максимальной круговой упорядоченности точек-слов на плоскости в соответствии с длиной слова, получено для отведения О1, тогда как для отведений О2 и Fz в целом такое соответствие тоже проявляется, но с локальными искажениями. Это также хорошо согласуется с данными Рудель [10; 11] по локализации электродов в затылочной области левого полушария для регистрации потенциала распознавания.
Таким образом, регистрация потенциалов различения в ответ на мгновенную смену стимулов позволяет специфицировать не только сенсорные и перцептивные (конфигурационные) процессы переработки информации в зрительной системе, как это было показано в предыдущих работах [4; 5], но и семантическую информацию.
Интересно отметить, что наилучший конфигурационный ответ вызванного потенциала различения имеет латентность большую (N180–Р240), чем семантический ответ (Р120–N180). Гипотетически это может быть связано с тем, что конфигурационная сеть состоит большей частью из нейронов таламуса, и меньшей частью из нейронов первичной проекционной зоны зрительной коры левого полушария, тогда как семантическая сеть состоит в основном из нейронов вторичной и третичной проекционных зон. Такая гипотеза объясняет как пространственные и временные особенности зарегистрированных ВП, так и содержательные.

6

Литература
1. Гнездицкий В.В. Вызванные потенциалы мозга в клинической практике. Таганрог, Изд-во ТГРУ, 1997.

2. Изард К. Эмоции человека. М.: Изд-во МГУ. 1978.
3. Измайлов Ч.А., Исайчев С.А., Шехтер Е.Д. Двухканальная модель различения сигналов в сенсорных системах. Вестник МГУ. Сер.14. Психология

1998. № 3. С. 29–40.
4. Измайлов Ч.А., Коршунова С.Г., Соколов Е.Н. Связь зрительных вызванных потенциалов с субъективными различиями между эмоциональными выражениями схематического лица // Журнал ВНД, 2000. Том 50. Вып. 5. С. 805–

818.
5. Измайлов Ч.А., Коршунова С.Г., Соколов Е.Н. Цветовое пространство человека, основанное на данных корковых вызванных потенциалов. Сенсорные системы. 2003. Том 1. № 1.
6..Измайлов Ч.А., Соколов Е.Н., Коршунова С.Г., Чудина Ю. Геометрическая модель различения ориентаций линии, основанная на субъективных оценках и зрительных вызванных потенциалах // Журнал ВНД.

2003. Том 53. Вып.1.
7. Фомин С.В., Соколов Е.Н., Вайткявичюс Г.Г. Искусственные органы чувств. М., Наука, 1979.

8. Фрумкина Р.М. Цвет, смысл, сходство. М.: Наука, 1984. –174 с.
9. Izmaiov Ch.A., Korshunova S.G., Sokoov E.N. Reationship between visua evoked potentias and subjective differences between emotiona expressions in «face diagrams»// Neuroscience & Behaviora Physioogy, 2001. V. 31. P. 529–538.
10. Rude A.P. The recognition potentia contrasted with the P300// Internationa Journa of Neuroscience. 1991. V.60. P. 85–111.
11. Rude A.P. and Hua I. The recognition potentia atency and word image degradation // Brain and anguage, 1995. V. 51. P. 229–241.

12 Strongman K.T. The psychoogy of emotion. N.-Y., Wiey, 1978. P. 303.

13. Yinging C.D. and Hosobychi Y. Subcortica correation of P300 in human

// EEG and Cinica Neurophysioogy, 1984. V. 59. P. 72–76.

7

1,0

Отведение О1. Амплитуды N180-P240

гнев

0,5

страх

0,0


спокойствие

-0,5



отвращение

удивление


печаль

радость

-1,0
-1,0 -0,5 0,0 0,5 1,0

Ось X1

1,0


Отведение О1 Амплитуда N180-P240

0,5

0,0

-0,5



печаль

страх

отвращение

гнев



удивление

спокойствие

радость

-1,0
-1,0 -0,5 0,0 0,5 1,0

Ось Х3

8

1,0

Отведение О2 Ампоитуда P120-N180

печаль

0,5

спокойствие

страх


удивление

0,0

-0,5



отвращение


радость



гнев

-1,0
-1,0 -0,5 0,0 0,5 1,0

Ось Х1

1,0


Отведение О2 Амплитуда P120-N180

0,5

0,0



спокойствие

печаль



отвращение

удивление

гнев

-0,5



радость



страх

-1,0
-1,0 -0,5 0,0 0,5 1,0

Ось Х3

9

1,0

Отведение О2 Амплитуды N180-P240

отвращение

0,5


гнев

0,0



удивление



страх

печаль

радость

-0,5

спокойствие

-1,0
-1,0 -0,5 0,0 0,5 1,0

Ось Х1

1,0


Отведение О2 Ампплитуды N180-P240

0,5

0,0


отвращение

спокойствие



гнев

удивление

радость

-0,5

страх

печаль

-1,0
-1,0 -0,5 0,0 0,5 1,0

Ось Х3

10

1,0
Отведение Fz. Амплитуда P120-N180

0,5



удивление



страх



отвращение

0,0



радость



спокойствие

-0,5


гнев


печаль

-1,0
-1,0 -0,5 0,0 0,5 1,0

Ось Х1

1,0


Отведение Fz Амплитуда P120-N180

0,5



спокойствие



страх

гнев

0,0


отвращение

-0,5



удивление



печаль

радость

-1,0
-1,0 -0,5 0,0 0,5 1,0

Ось Х3

11

1,0

Отведение Fz Амплитуда N180-P240

спокойствие

0,5



гнев

страх

0,0



отвращение

-0,5



удивление



радость

печаль

-1,0
-1,0 -0,5 0,0 0,5 1,0

Ось Х3

12
Определение объема и быстродействия кратковременной памяти по параметрам электроэнцефалограммы1

А.Н. Лебедев, Н.А. Скопинцева, Л.П. Бычкова

Институт психологии РАН

Много лет спустя после пионерских работ Эббингауза концепция кратковременной памяти закрепилась в психологии благодаря обобщающей статье
«Магическое число семь плюс или минус два» Дж. Миллера [12]. Аналогия кратковременной памяти человека с оперативной памятью компьютера очевидна. Заметим, что в конце XIX и начале XX века психологи использовали менее определенный, но более емкий и отвечающий сути дела термин «объем сознания» вместо привычных ныне операциональных обозначений для объемов долговременной, кратковременной, оперативной, рабочей памяти и объема внимания.

Предпосылки

Понятие памяти — ключевое не только в области когнитивной или ин- женерной психологии, но и вообще в психологии в целом. Это понятие не раз- работано досконально несмотря на большие усилия многих исследователей [13;
11]. Поражает несоответствие между небольшим объемом кратковременной памяти (около 30 бит) и кажущимся бесконечным объемом долговременной памяти. Как связаны оба показателя? Зависит ли объем кратковременной памяти от разнообразия запоминаемых стимулов? Вместе с группой сотрудников лаборатории психофизиологии Института психологии РАН, а также двух кафедр Ярославского госуниверситета, возглавляемых физиологом И.Ю. Мышкиным и математиком В.В. Майоровым, мы нашли весьма вероятные ответы на оба вопроса с учетом достижений последнего времени в области нейрофизиологии, психофизиологии, математического моделирования, то есть достижений в той синтетической области на стыке многих наук, которая называется сейчас нейронаукой [7; 8].
Волновая концепция памяти
Согласно нашей концепции информация в памяти человека закодирована пакетами волн, образуемых согласованной активностью множества центральных нейронов. Периоды и фазы таких колебаний различаются ступенчато. Величина
«ступеньки» (R) впервые была вычислена академиком М.Н. Ливановым [4]. Размер (N) алфавита элементарных единиц памяти определяется частотой доминирующего альфа-ритма (F = 10 Гц) и размером «ступеньки», то есть относительной рефрактерности, составляющей десятую часть (R = 0.1) периода

1 Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, грант № 00-06-00054а
1
альфа колебаний, N = 1/(FR)-1. Емкость (С) долговременной памяти в этих обозначениях не превышает величины C = N**N нейронных единиц памяти. Двойная звездочка означает операцию возведения в степень. В каждый текущий момент времени лишь ограниченное число (М) единиц памяти, равное объему внимания, обусловлено активностью максимально большого числа нейронов. Ранее опытным путем мы нашли, что объем внимания пропорционален размеру
(A) алфавита воспринимаемых стимулов M = kA. Коэффициент пропорциональности (k) зависит от конкретных условий восприятия, изменяясь от единицы до максимально возможного числа (H) правильно воспроизводимых после однократного восприятия стимулов. Число (Н) служит известной мерой емкости кратковременной памяти. Физиологическая константа (N), указанная выше, размер алфавита воспринимаемых стимулов (A), показатель концентрации внимания (k) и емкость кратковременной памяти (H) связаны в простом уравнении

N**N = (kA)**H, (1)

в котором по-прежнему две звездочки означают операцию возведения в степень. В общем, при уcреднении многообразных условий опыта, значение показателя (k) концентрации внимания равно половине емкости кратковременной памяти к = H/2
.
Еще одно уравнение выражает временные соотношения при запоминании и воспоминании образов памяти. Мощность колебаний активности нейронных ансамблей распределена по оси частот неравномерно. Распределение линейно. Расстояние между соседними пиками на спектре мощности в диапазоне альфа- ритма равно произведению двух констант Бергера и Ливанова (FR). Обратная величина T = 1/FR равна периоду биений — волнообразных вздутий и спадов амплитуды суммарных колебаний. Биения хорошо известны электрофизиологам как веретена альфа ритма. Если гребни волн одного из ансамблей, хранящих информацию о стимулах, случайно совпадают с гребнями волн, вызванных идентичным стимулом, то захват колебаний в общий ритм происходит мгновенно. Переменная часть задержки восприятия в этом случае равна нулю. Если такого совпадения не происходит, то возникает задержка. Ее длительность зависит от разности по времени между гребнями волн одноименных ансамблей. Один из них хранился в памяти до момента стимуляции. Второй образован самим воспринимаемым стимулом. Время до момента совпадения перцептивного образа стимула и его эталона, хранящегося в памяти, равно, в среднем, половине остающейся до встречи части периода биений (T). В случае восприятия одного стимула из числа (А) равновозможных разных стимулов, ожидаемых испытуемым, это время находится по формуле

t = 0,5T(1-(1-R)/A)**2. (2) Двойная звездочка указывает, как и прежде, на операцию возведения в степень. Вместе с постоянным временем, необходимым для возбуждения рецепторов, продвижения импульсов от рецепторов к центральным нейронам и вспять от центральных нейронов до мотонейронов и возбуждения мышечных клеток, найденное по формуле (2) время определяет величину скрытого времени реакции выбора, то есть в общепринятых терминах скорость обработки информации
человеком.

2
Найденные уравнения послужили основанием для вывода производных формул для расчета скорости извлечения стимулов из памяти, зависимости времени простых сенсомоторных реакций (без выбора) от интенсивности стимулов, уравнения для расчета величины ощущений от интенсивности стимулов, а также уравнения для распределения интервалов между моментами появления одинаковых слов в потоке речи, для расчета емкости словаря по числу всех слов, встречающихся в связном тексте.
Перечисленные выше уравнения были многократно проверены, начиная с середины шестидесятых годов по наcтоящее время в разнообразных опытах [1; 2;
3; 9; 10; 5]. По результатам проверки защищено около двух десятков диссертаций, в том числе докторских, в области психологии, психофизиологии, медицины и прикладной математики.

Цель исследования

Однако до настоящего времени оставалось неясным, связано ли с пси- хологическими измерениями объема памяти и ее быстродействия множество иных электрофизиологических показателей деятельности мозга, кроме отмеченных выше относительной рефрактерности (R) и длительности биений (T) доминирующих частот альфа ритма, от значения которых зависит точность расчетов с показателями объема и быстродействия памяти человека. Легко предположить, что такие связи существуют. Выявить их - цель нашей работы.
Это поможет не только разобраться глубже в физиологических механизмах функционирования памяти, но и существенно облегчит решение практических задач по оценкам объема оперативной памяти и ее быстродействия с учетом легко доступных измерению параметров электроэнцефалограммы.

Методы исследования

1. Измерение психологических показателей памяти
Нами были разработаны компьютерные программы по измерению многих психологических характеристик кратковременной памяти и ее быстродействия. Для измерения объема кратковременной памяти использовали наборы цифровых символов, двоичных и десятеричных. Длина предъявленной для запоминания строки, составленной из случайного набора таких символов (каждый был равновероятен), возрастала, если воспроизведение двух последовательных строк подряд было точным. Время экспозиции — до 500 мсек на цифру. Если в строке было шесть символов, она экспонировалась максимум в течение трех секунд. Испытуемый приступал, как правило, к воспроизведению строки до истечения этого времени, и строка тотчас гасла. После двух неверных воспроиз- ведений подряд длина строки сокращалась на один символ, после двух безошибочных ответов она возрастала на один символ. Всего предъявляли 15 строк.

Быстродействие памяти измеряли двумя способами. Первый способ заключался в том, что с интервалом, колеблющимся случайно в диапазоне 2–4 секунд предъявлялся один единственный символ, выбранный случайно из набора, указанного перед опытом испытуемому. В одном наборе были

3
все десять цифр, от нуля до девяти. В другом наборе были всего две цифры — нуль и единица, а в третьем — всего лишь одна цифра. Третий случай представлял собой процедуру измерения простой зрительно-моторной реакции: испытуемый нажимал на одну и ту же клавишу как можно быстрее после каждого стимула. В первых двух случаях — (реакции выбора) задача испытуемого нажать на клавишу
«нуль» после предъявления любой четной цифры и на клавишу «1» после предъявления любой нечетной цифры. Измеряли время от момента предъявления стимула до момента нажатия. Стимул появлялся в центре экрана и гас тотчас поле ответного нажатия. Учитывали число правильных ответов. Правильными считались, по инструкции, нажатия на клавишу, соответствующую стимулу, не слишком ранние, не слишком поздние и не опережающие стимул. Временное окно для правильных ответных реакций находилось в диапазоне от 150 мсек до 1500 мсек.
Второй способ для оценки быстродействия памяти состоял в том, что в центре экрана предъявлялась матрица из 12 символов, по четыре в каждой строке. Символы были в одной серии двоичными (нули и единицы), в другой — десятичными (от нуля до десяти). Все символы высвечивалась в течение трех секунд, а затем один из них закрывался шторкой, становился невидимым. Следовало нажать на клавишу с изображением такого символа после его маскировки. Требования нажимать как можно быстрее не выставляли. Нужно было, по инструкции, лишь точно воспроизвести погашенный символ.
Измеряли точность ответов и время от гашения стимула до момента нажатия на клавишу. Матрица гасла в момент нажатия. Частное от деления полученного времени на число символов в матрице служило мерой времени поиска закрытого символа в памяти.

2. Измерение электрофизиологических показателей

На втором этапе после измерения психологических показателей у 62 человек, студентов вуза, вычисляли по формулам (1) и (2) искомые элект- рофизиологические параметры - период биений альфа-волн (T) и относительную величину «ступеньки» Ливанова (R).
После расчета найденных показателей исследовали их связь с реальными многообразными параметрами электроэнцефалограммы, мощностью колебаний в разных частотных диапазонах и в топографически разных областях, коэффициентами корреляции между колебаниями потенциалов в разных зонах мозга, частотой пересечения нулевой линии волнами ЭЭГ в разных пунктах отведения и т.п. Электроэнцефалограмму записывали, как правило, по окончании опытов у каждого испытуемого, сидящего в удобном мягком кресле, в состоянии полного покоя при закрытых глазах, в отсутствие каких-либо стимулов в течение
10–15 минут при визуальном контроле качества записи на экране компьютера. Использовали шесть пунктов регистрации, в симметричных зонах лобных (F3, F4), центральных (C3, C4) и затылочных (O1, O2) областей мозга, согласно Международной классификации 10/20 зон отведения. Запись осуществляли на многоканальном электроэнцефалографе венгерского производства с аналого- цифровым преобразователем фирмы «Медтехника».
На третьем, заключительном этапе выполняли расчет множества психологиче- ских показателей у каждого испытуемого непосредственно по реальным парамет

4
рам электроэнцефалограммы, используя технику множественного линейного регрессионного анализа и другие виды статистической обработки данных.
Программы инструментальной оценки психологических показателей, а также программы ввода и обработки электрофизиологических характеристик написаны А.Н. Лебедевым.

Результаты исследования.

Основной результат — относительно высокие коэффициенты корреляции между электрофизиологическими параметрами и разнообразными психологи- ческими показателями. В таблице 1 предъявлены коэффициенты корреляции (в тысячных долях) между каждым из психологических показателей и тремя электрофизиологическими параметрами. Для каждого психологического пока- зателя существует свой особый набор электрофизиологических параметров — предикторов. Чаще всего значения коэффициентов между предсказанными величинами психологических показателей и их реальными значениями лежали в пределах 0,4–0,7. Подчеркнем, что психологические показатели мы использовали лишь на этапе обучения нашей экспертной системы, то есть на этапе выработки уравнений множественной линейной регрессии. Проверка точности прогноза в чистом виде осуществлялась не только для испытуемых, участвовавших в обучении экспертной системы, но также и для испытуемых, не принимавших участия в обучении, то есть «слепым методом».

Набор электрофизиологических показателей находился опытным путем посредством множественного линейного регрессионного анализа для 62 испытуемых. Найдены, в целом, довольно высокие значения коэффициентов корреляции, сравнительно с известными типичными значениями коэффициентов между психологическими показателями и какими-то иными валидными показателями, например, показателями успешности обучения или экспертными оценками. Следовательно, предполагаемые нейронные коды памяти проявляются
в разных показателях ЭЭГ, не только в частоте альфа-ритма или относительной рефрактерности.

Ниже, в таблице 2, показан перечень электрофизиологических показателей, наиболее тесно связанных с индивидуальными психологическими данными. Этот список выбран из 22-х уравнений множественной регрессии. В каждом уравнении
— набор из трех электрофизиологических параметров, предикторов соответствующих психологических показателей объема и быстродействия памяти.

Таблица 1
Коэффициенты корреляции (КОР, в тысячных долях) между электрофизиоло- гическими и психологическими показателями (КОД) емкости и быстродействия кратковременной памяти, вычисленные на выборке из 62 испытуемых (пояснение в тексте, список электрофизиологических предикторов см. в следующей таблице).

КОД КОР Смысл минимальных и максимальных значений показателя

5
YCS YEF Y8S YFS Y5S Y4S YHS Y7S Y6S YIS YGS YPI YAS YJS YDS Y2S Y9S YNS YBS YLS Y1S YKS
715

704

676

640

640

606

565

548

546

545

538

520

510

508

501

423

404

378

347

321

270

173
Неточный выбор из десяти, % ... Точный выбор из десяти, %; Малая рефрактерность, мс ... Большая рефрактерность, мс;
Малый разброс выбора из двух, мс ... Большой разброс выбора из двух, мс; Неточный поиск при алфавите [A2], % ... Точный поиск при алфавите [A2], %; Малый разброс простой реакции, мс ... Большой разброс простой реакции, мс; Быстрая простая реакция, мс ... Медленная простая реакция, мс;
Малый разброс времени поиска [A10], мс ... Большой разброс времени поиска [A10], мс; Быстрый выбор из двух, мс ... Медленный выбор из двух, мс;
Неточная простая реакция, % ... Точная простая реакция, %;
Неточный поиск при алфавите [A10], % ... Точный поиск при алфавите [A10], %; Краткое время поиска [алфавит A10], мс ...

6
Сокращения:
мс — миллисекунда, эл — элемент, % — проценты, [A2] — двоичный алфавит,
[A10] — десятичный алфавит.

Таблица 2
Перечень электрофизиологических показателей — предикторов объема и быстродействия кратковременной памяти, их абсолютное число (ВСЕГО) в 22-х уравнениях регрессии и относительная частота (ЧАСТОТА) в тысячных долях.

КОД ВСЕГО ЧАСТОТА Краткая характеристика ЭЭГ предикторов

AM1
AS2
24D
20A AS6
AS1
Z01
ZS5
ZZM B2A ZS2
21E LTF
17F ZM1
AM5
23E ZS3
ZS6
ZS4
ZM2
T1C R46
R36
P56
LDC B2F B2E B1A AM6
AM4
AM3
A2E
23B
22A
07C
05C


5 76
4 61
4 61
3 45
3 45
3 45
3 45
3 45
2 30
2 30
2 30
2 30
2 30
2 30
2 30
2 30
2 30
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15
1 15

Амплитуда, в среднем, мкВ, отведение F3; Амплитуда, стд. откл. мкВ, отведение F4; Кв.мкВ/Гц, центр справа, частота 24 Гц; Кв.мкВ/Гц, лоб слева, частота 20 Гц; Амплитуда, стд. отк. мкВ, отведение O2; Амплитуда, стд. отк. мкВ, отведение F3; Мощность, кв. мкВ, Гц, отн. ед., частота 1 Гц; Стд. отк. частоты, зона O1, Гц, (0,2–25,6 Гц); Частота пересечений нуля, в целом, Гц; Мощность бета2, 19–24 Гц, лоб слева;
Стд. отк. частоты, зона F4, Гц, (0,2–25,6 Гц); Кв.мкВ/Гц, затылок слева, частота 21 Гц; Мощность тета ритма слева, лоб, %; Кв.мкВ/Гц, затылок справа, частота 17 Гц; Частота колебаний в зоне F3, Гц, (0,2–25,6 Гц); Амплитуда, в среднем, мкВ, отведение O1; Кв.мкВ/Гц, затылок слева, частота 23 Гц;
Стд. отк. частоты, зона C3, Гц, (0.2-25.6 Гц); Стд. отк. частоты, зона O2, Гц, (0.2-25.6 Гц); Стд. отк. частоты, зона C4, Гц, (0.2-25.6 Гц); Частота колебаний в зоне F4, Гц, (0.2-25.6 Гц); Мощность тета1, 4-5 Гц, центр слева; Коэффициент корреляции, отведения C4-O2,%; Коэффициент корреляции, отведения C3-O2,%; Совпадение фаз, отведения O1-O2,%; Мощность дельта+бета слева, центр, %; Мощность бета2, 19-24 Гц, затылок справа; Мощность бета2, 19-24 Гц, затылок слева; Мощность бета1, 14-18 Гц, лоб слева; Амплитуда, в среднем, мкВ, отведение O2; Амплитуда, в среднем, мкВ, отведение С4; Амплитуда, в среднем, мкВ, отведение С3; Мощность альфа2, 10-11 Гц, затылок слева; Кв.мкВ/Гц, лоб справа, частота 23 Гц; Кв.мкВ/Гц, лоб слева, частота 22 Гц; Кв.мкВ/Гц, центр слева, частота 7 Гц; Кв.мкВ/Гц, центр слева, частота 5 Гц;

7
Сокращения: мкВ — микровольт, Гц -герц, Кв. —квадратный, Стд. отк. —
стандартное отклонение.

Примером диагностического уравнения служит следующая формула для расчета емкости (код YJS) кратковременной памяти на десятичные цифры с учетом опытных значений электрофизиологических показателей (коды 20A, 17F и B2A)

YJS = 71,556 - 0.180*20A + 0,263*17F – 0,072*B2A, (3)

смысл кодовых обозначений в которой раскрыт выше в таблицах 1 и 2, а примеры расчета можно видеть ниже в таблице 3. Коэффициент корреляции, по Пирсону, между вычисленными и реальными значениями объема памяти более
0,5. Это довольно высокое, по психологическим меркам, значение. Еще выше, около 0,7, как видно из таблицы 1, коэффициент корреляции между предсказанными и реальными данными для относительного числа безошибочных реакций в ситуации выбора одного символа из десяти равновозможных (код YCS).

Таблица 3. Опытные (YJS) и вычисленные (YJ') величины объема кратков- ременной памяти, умноженного на 10, в цифровых символах, по уравнению (3) множественной регрессии с учетом значений электрофизиологических предикторов (коды 20A, 17F и B2A).

Код испытуемого YJS 20A 17F B2A YJ'

M17FRA_F91308 43 37
F40RISH_01181 51 31
F15NOSCP02021 56 27
F15JASEP02021 61 33
M17SCU_F9B171 63 40


601 78
620 50
642 51
613 76
602 73

M17BIBIF91322 70
M17MAXIF91322 71
M16SMIRP02021 66
M17OZE_F9B241 73
M16EWS_79B22 75
1

7 2
3 1
5 12
9 19
3 10


22 69
52 68
20 72
46 72
47 70


F15RODCP02021 80
M21MOD_F9132 76
3 75
M20ALI_F91309 83
M17MIS_F9B241 79
M17MSH_F91315

5 12
6 28
4 31
5 12
9 47


15 73
16 77
15 78
19 72
30 80

8
Примечание.
В коде испытуемого — данные о поле, возрасте, фамилии испытуемого и времени измерения. Коды параметров раскрыты выше в таблицах 1 и 2. Горизонтальными линиями разделены начало, середина и конец списка из 62 испытуемых. Показано одно из 22-х уравнений, предсказывающих характеристики кратковременной памяти по параметрам ЭЭГ.
Из 62 испытуемых мы отобрали 7 человек с наивысшими реальными значениями объема кратковременной памяти. Разумеется, по определению, средняя величина объема памяти для этой группы отличалась от среднего значения по всей выборке в целом. При этом ряд электрофизиологических показателей для этой группы также достоверно отличался от генеральных средних по выборке в целом. В таблице 4 приводятся соответствующие данные.

Таблица 4
Величина объема кратковременной памяти (код YJS) на десятичные цифры для группы (M1) из 7 человек с наибольшими его значениями в сравнении со средними значениями прочих показателей для всей выборки (M2) из 62 человек.

КОД M1 M2 Групповые показатели

YJS YEF Z17
YKS
23E
12A Y4S


8.1
10.5
46.0
1.1
4.0
87.0
337.9


6.8
12.6
10.1
1.0
22.0
131.0
314.6

Большой объем памяти, цифры; Малая рефрактерность,мс;
Мощность, отн. ед., в целом, частота 17 Гц; Большой разброс объема памяти, цифры; Мощность, отн.ед., частота 17 Гц; затылок слева; Мощность, отн.ед., частота 12 Гц; лоб слева; Медленная простая реакция, мс

Примечание. В таблицу вошли показатели отобранной группы, достоверно при уровне значимости 0,05 отличающиеся от средних значений таких же показателей по всей выборке. Смысл кодовых обозначений раскрыт в таблицах 1 и 2 (см. выше).
Меньшую амплитуду колебаний в полосе альфа-ритма у таких испытуемых следует, по-видимому, объяснить индивидуальной особенностью, — более высокой настороженностью, активированностью даже в состоянии покоя, сравнительно с другими несколькими десятками испытуемых, если учитывать известные данные о депрессии альфа-ритма как проявлении активированности. Однако следует остерегаться простых аналогий и объяснений.

Выделили еще одну группу из семи человек с наименьшими значениями скрытого времени (код Y7S) реакции выбора из двух альтернатив. Время определялось скоростью перебора образов памяти в процессе сличения воспринимаемого стимула с двумя равновозможно ожидаемыми. Оказалось, что эта группа испытуемых достоверно отличается от общей массы из 62 испытуемых по ряду показателей, приведенных в таблице 5.

Таблица 5

9
Скрытое время (код Y7S) реакции выбора из двух альтернатив (цифры 0 или 1) для группы (M1) из 7 человек с наименьшими его значениями в сравнении со средними значениями прочих показателей для выборки (M2) из 62 человек.

КОД M1 M2 Групповые показатели

Y7S YPI Y8S YFS
10E
10C
20C B2B Y9S B2A



326
576
89
62
120
96
8
23
77
35



429
886
121
72
270
175
16
36
93
23


Быстрый выбор из двух, скрытое время, мc; Короткое альфа веретено, мс;
Малый разброс времени выбора из двух, мс; Неточный поиск в памяти при алфавите 10, частота опознаний %;
Мощность, частота 10 Гц,, затылок слева; Мощность, частота 10 Гц, центр слева; Мощность, частота 20 Гц, центр слева; Мощность, диапазон бета2, 19-24 Гц, лоб справа;
Неточный выбор из двух альтернатив, частота правильных ответов,%;
Мощность, диапазон бета2, 19-24 Гц, лоб слева

Примечание. В таблицу вошли показатели группы испытуемых, достоверно при уровне значимости 0,05 отличающиеся от средних значений таких же показателей по всей выборке. Смысл кодовых обозначений раскрыт в таблицах 1 и
2 (см. выше). Мощность колебаний ЭЭГ указана в относительных единицах.
Вывод из наблюдения за этой группой: чем больше депрессия амплитуд в диапазоне частот альфа и бета ритма, тем короче скрытое время. Налицо исходная более высокая активированность таких субъектов даже в состоянии относительного покоя при записи электроэнцефалограммы.
Уравнение множественной регрессии для расчета скрытого времени реакции выбора из двух альтернатив (Y7S) с весомым набором электрофизиологических параметров приводится здесь

Y7S = 354,260 + ZS5*25,116 + 24D*59,013 + AS2*12,959. (4)

Cмысл кодовых обозначений в уравнении (4) раскрыт выше в таблицах 1 и 2. Коэффициент корреляции между предсказанными по уравнению и реальными величинами времени реакции составляет 0,.55 для выборки из 62 человек, в целом. Это еще один пример высокой (для психологов) связи между физиологическими и психологическими проявлениями быстродействия кратковременной памяти. Всего таких уравнений получено 22 (по числу психологических параметров памяти).
Открытие достоверных связей между отмеченными выше в таблицах 1–5 параметрами электроэнцефалограммы в состоянии покоя испытуемых и пси- хологическими характеристиками внимания и памяти испытуемых – один из первых этапов расшифровки нейронных кодов памяти, главной психо- физиологической проблемы XXI века.

Обсуждение результатов

10
Две физиологические константы вошли в простые алгебраические уравнения для расчета объема и быстродействия памяти человека. Ранее было показано, что найденные закономерности объяснили фундаментальные психологические феномены, среди них границы объема и быстро действия памяти человека, разрешив существующие в литературе противоречия, а также позволили предсказать существование новых феноменов. Один из них — зависимость объема кратковременной памяти от размера алфавита воспринимаемых стимулов, по уравнению (1). Зависимость времени реакции выбора от алфавита стимулов во всем их диапазоне — также ранее неизвестная в психологии закономерность. Выведенное из нейрофизиологических предпосылок уравнение (2) действенно в широком диапазоне условий, намного превышающем узкий предел, определенный выявленным ранее законом скорости обработки информации У. Хика (Hick, 1952). В настоящем исследовании впервые количественно показано, что круг предикторов психологических показателей памяти и ее быстродействия в действительности намного шире (табл. 1–5). Теории, объясняющей все найденные связи, не существует. Полученный результат служит стимулом для дальнейшей разработки концепции нейронного кодирования содержимого договременной и
кратковременной памяти человека.
Перспективны исследования последнего времени Е.Н. Соколова (доклад на настоящей конференции, посвященной памяти А.В. Брушлинского) о колебательных нейронных процессах как одном из звеньев, может быть, решающем, в процессах актуализации сведений, хранимых в виде векторов синаптических проводимостей, специфичных для каждого из образов памяти.
Можно ли по параметрам электроэнцефалограммы рассчитать психоло- гические особенности личности, обеспечивающие успешность ее жизненного пути, например интеллектуальную, художественную или социальную одаренность
(умение быть лидером, организатором), склонность к наркотической или иной зависимости, к ненормативному поведению, можно ли объективно оценить состояние физического, психического и социального благополучия человека?
Можно ли по потенциалам электроэнцефалограммы предвосхитить действия человека в текущем времени, например, простейшие — нажатие на кнопку мышки перед экраном компьютера?

Решение этих и других подобных вопросов представляется вполне возможным в свете выполненного нами исследования.
На новом пути, в несколько ином, но близком направлении, уже найдены наборы параметров ЭЭГ, определяющие интеллектуальную и музыкальную одаренность человека с довольно высокой точностью, а также параметры, определяющие такие особенности психики, как общительность или замкнутость человека, стремление приукрасить себя или, напротив, стремление к самоуничижению, трезвость в оценке окружающих или чрезмерная подозри- тельность, импульсивность в поступках и осторожность, взвешенность и т.п. в соответствии с известными шкалами MMPI, а также другими шкалами, но без единого вопроса к испытуемому из контрольной выборки. Оказался возможным индивидуальный прогноз характеристик памяти конкретного человека только по потенциалам электроэнцефалограммы, без единого вопроса к испытуемому [3]. Такого рода оценки до нашего исследования не были известны.

11
Безусловно, стоит продолжить исследование нейронных механизмов памяти. Психология становится точной наукой, подобной физике и химии, и впереди виднеется возможность создания искусственного интеллекта, намного превосходящего человеческий, интеллекта, состоящего, например, из всемирной сети компьютеров, напоминающих нейроны. Дело не просто в увеличении емкости и быстродействия компьютеров, образующих сеть, но в концепции функционирования такой сети, подобной концепции функционирования памяти и мышления человека.

Заключение

Основной результат выполненного исследования состоит в том, что впервые сделан прогноз (с относительно высокой для психологов точностью) длинного ряда показателей функционирования кратковременной памяти по множеству индивидуальных электрофизиологических показателей, причем, и это важно, показателей ЭЭГ, зарегистрированных в состоянии покоя испытуемого без обычного в психологии тестирования или инструментального измерения объема и быстродействия памяти. В этом заключается принципиальная, отличительная особенность нашей работы.

Литература

1. Лебедев А.Н. Психофизиология памяти // Психофизиология. 2-е изд. / Под ред. Ю.И. Александрова. М.: зд-во «Инфра-М», 2001. С. 128–141.

2. Лебедев А.Н., Бычкова Л.П., Скопинцева Н.А. Объем кратковременной памяти и прогноз успеваемости учащихся // Труды Института психологии РАН. Вып. 2. М.: Изд-во ИПРАН, 1997. С. 274–281.

3. Лебедев А.Н., Скопинцева Н.А., Бычкова Л.П. Связь памяти с параметрами электроэнцефалограммы // Современная психология: Состояние и перспективы исследований. Часть 1. Общая психология, психология труда и инженерная психология / Отв. ред. А.В. Брушлинский, А.Л. Журавлев. М. Изд-во «Институт психологии РАН». 2002. С. 55–68.

4. Ливанов М.Н. Пространственно-временная организация потенциалов и системная деятельность головного мозга. Избранные труды. М.: Наука,
1989. – 400 с.

5. Скопинцева Н.А., Бычкова Л.П. Перспективы исследования памяти // 7-я Всеросийская научно-техническая конференция «Состояние и проблемы измерений». М., 2000. С. 184–185.

6. Hick W.E. On the rate of gain of of information // Quart.J. Exp. Psycho., 1952, V.4. P. 14–27.

7. Lebedev A.N. Cycic neura codes of human memory and some quantitative reguarities in experimenta psychoogy. // Psychophysica Exporation of Menta

12
Strucures. New York. Hogrefe and Нuber Pub. Ed. By H.-G. Geisser. 1990. P. 303–
310.

8. Lebedev A.N., Mayorov V.V., Myshkin I.Yu. The wave mode of memory // Neurocomputers and attention. Vo.1. Neurobioogy, Synchronisation and Chaos. Ed. by Arun V. Hoden and Vitay I. Kryukov. Manchester University Press. 1991. Р. 53–60.

9. Lebedev A.N. The way from Weber's constant to aws of cognitive psychoogy // Synergie, Syntropie, Nichtineare Systeme. Heft 6. Verag im Wissenschaftcentrum Leipzig, 2000. P. 323–344.

10. Lebedev A.N. The osciatory mechanisms of memory //Cognitive processing. Internationa Quartery of Cognitive Sciences. 2001. V. 2. P. 57–66.

11. Lisman John E., Idiart Marco A.P. Storage 7 +/- 2 short-term memories in osciatory subcyces // Science, 1995. V. 267. P. 1512–1515.

12. Mier G.A. The magica number seven: pus or minus two. Some imits on our сapacity for processing information // Psycho. Rev. 1956. № 63. P.81–97.

13. Weiss Wokmar. The spatia metric of brain underying the tempora metric of
EEG and thouth //Gegenbaurs morpho. Jahrb.- Leipzig. 1990.V. 136. № 1. P. 79–87.

13
Р300 как показатель содержательной и динамических характеристик в межсистемных отношениях1

Б.Н. Безденежных*, М.В. Бодунов*, А. А. Медынцев**, Я.Б.Нескородов**

* Институт психологии РАН, ** Государственный университет гуманитарных наук

Экспериментальные задачи выбора весьма популярны в психофизиологии. В этих задачах испытуемые дают обусловленные инструкцией быстрые дифференцированные двигательные ответы на альтернативные сигналы, предъявляемые в случайном порядке. В определенной степени выполнение задачи выбора является моделью поведения человека в реальной среде. Как и в реальной ситуации, при выполнении задачи выбора у человека имеет место «непреодолимая тенденция ожидать определенных событий, даже если это полностью иррационально, например, при вероятностном характере внешних событий» [11, 598]. Методом аддитивных факторов Стернберга было обнаружено, что при экспериментально обусловленном поведении с задачей отвечать на предъявляемые сигналы, эти ответы состоят из двух идентифицируемых перекрывающихся актов - распознавания сигнала и движения, завершающего ответное действие [9], а испытуемые прогнозируют именно сигналы, а не двигательные акты [2; 3]. Как показано в специальных экспериментах, субъективное ожидание или прогнозирование очередного сигнала n+1 проявляется в характеристиках позитивного компонента Р300 в многокомпонентном потенциале, связанном с ответом на сигнал n [4; 8]. Поскольку характеристики Р300 зависят от последовательности альтернативных сигналов, предшествующих ответу, с которым связан данный потенциал, то утверждается, что прогнозирование будущего сигнала основано на субъективной оценке вероятности распределения ранее предъявленных альтернативных сигналов [1; 4; 8; 13].
Зависимость характеристик Р300 не только от факторов, относящихся к прогнозированию, но и от целого ряда других внешних и внутренних факторов, стала причиной того, что разные авторы соотносят этот потенциал с разными когнитивными процессами [5].
С позиций теории функциональных систем П.К. Анохина субъективное ожидание является психическим аспектом акцептора результатов действия
(АРД). На основании анализа результатов собственных исследований и исследований других авторов мы сделали вывод, что развитие Р300 отражает мозговые процессы, лежащие в основе афферентного синтеза (АС) и АРД [1]. Именно в АС учитываются разнообразные внешние и внутренние факторы для формирования АРД систем, которые обеспечат распознавание сигнала.
Исследования показали, что развитие Р300 осуществляется в переходный период от акта распознавания сигнала к исполнительным актам [7; 9] а мозговые процессы, отражающиеся в Р300, связаны с будущими событиями [4; 7].
Есть все основания предполагать, что характеристики Р300 отражают особенности межсистемных отношений в период смены состава систем. Для проверки этой гипотезы мы применили в экспериментальной задаче выбора две формы альтернативных ответов — быстрый и задержанный ответы. В быстром ответе системы акта распознавания сигнала сменялись системами акта

1 Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ - гранты № 00-06-00057а, № 02-06-00011а
и РФФИ — грант № 00-15-98838
движения, в задержанном ответе системы акта распознавания сигнала сменялись системами акта ожидания. Было обнаружено, что латентный период переднего фронта и пика Р300, связанного с быстрым ответом, меньше таковых у Р300, связанного с задержанным ответом [1]. Следовательно, развитие Р300 зависит от составов сменяющихся систем текущего ответа в этот переходный период. Еще один факт, который был отмечен как в нашей работе, так и в ряде других работ, это — динамика показателей Р300 при тренировке, которая проявляется в постепенном исчезновении влияния цепочки предшествующих сигналов (эффект последовательности) на характеристики этого потенциала и в стабилизации его латентного периода [1; 12]. Это связано с тем, что при тренировке выполнения ответных действий происходит совершенствование именно переходных процессов между системами распознавания сигнала и системами исполнительных актов, а не совершенствование выполнения актов распознавания сигнала или движения. Так, в работе ЛяБержа и Твиди на предъявление разновероятных альтернативных сигналов испытуемые давали один и тот же двигательный ответ. Оказалось, что время ответа на высоковероятный сигнал достоверно меньше, чем время ответа на низковероятный сигнал [6].
В вероятностной среде вне зависимости от степени тренировки испытуемый прогнозирует определенный сигнал, а реально предъявленный сигнал может либо соответствовать, либо не соответствовать прогнозируемому сигналу. Ясно, что в первом случае ответ будет более эффективным (быстрым и точным) нежели во втором случае. Возникает вопрос, влияет ли степень соответствия прогнозируемого сигнала предъявленному сигналу на Р300, который связан с ответом на этот сигнал?
Для решения этой задачи на основании идеи, предложенной Ю.И. Александровым, была разработана экспериментальная процедура, в которой альтернативные сигналы были равновероятны, но объективно один из этих сигналов испытуемый мог прогнозировать с более высокой степенью вероятности. Благодаря равной вероятности альтернативных сигналов, и, следовательно, равному количеству ответов на эти сигналы, совершенствование переходных процессов от распознавания каждого из них к соответствующим исполнительным актам должно быть одинаковым. Прогнозирование из двух равновероятных альтернативных сигналов одного сигнала с большей вероятностью, чем другого, обеспечивается структурой этих сигналов, предъявляемых на экран монитора. Каждый сигнал (назовем их «А» и «Б») состоял из общего предупреждающего сигнала — вертикального столбика. Для сигнала «А» этот столбик уменьшался (увеличивался) на одну треть через 700 мсек, а для сигнала «Б» этот столбик увеличивался (уменьшался) на одну треть через 950 мсек. Изменение высоты столбика служило пусковым сигналом, в ответ на который нужно как можно быстрее нажать соответствующую клавишу. Предполагалось, что в случае предъявления сигнала «А» в интервале 700 мсек после предупреждающего сигнала испытуемый будет с равной вероятностью прогнозировать либо один, либо другой пусковой сигнал. При предъявлении сигнала «Б» после 700 мсек интервала испытуемый должен конкретизировать свой прогноз и ожидать конкретный пусковой сигнал. Мы не исключали и другой вариант — на предупреждающий сигнал испытуемый готовится отвечать на сигнал «А», если же пусковой сигнал не появляется через 700 мсек, то он готовится к ответу на сигнал «Б».
Эксперименты были проведены на 69 испытуемых (31- мужского и 38 — женского пола) в возрасте от 18 до 40 лет. На экран монитора с равной вероятностью предъявлялись сигналы «А» и «Б». Указательный и средний пальцы доминантной руки испытуемого находились на клавишах 1 и 2. В ответ на пусковой стимул они быстро нажимали соответствующую клавишу. У испытуемых монополярно регистрировали ЭЭГ по системе 10–20 в отведениях F3, F4, Cz, P3 и P4.
Испытуемые выполняли задачу выбора в течение четырех серий. В
каждой серии предъявлялось 124 сигнала. Между сериями испытуемый отдыхал
3 минуты. ЭЭГ-потенциалы обрабатывались отдельно для ответа на каждый сигнал. Обработка осуществлялась методом усреднения мгновенных амплитуд выбранных фрагментов ЭЭГ от пускового сигнала с дробностью 4 мсек. В качестве средней линии брали усредненную амплитуду фрагмента ЭЭГ, длительностью 100 мсек перед пусковым сигналом.
Для ответа на вопрос, поставленный в данной работе, мы проводили сравнение усредненных потенциалов, полученных в 4-й (последней) серии. В этой серии испытуемые выполняли задачу без ошибок, дисперсия времени ответов была минимальной и исчез эффект последовательности на Р300 и время ответа. Все это указывает на достижение совершенства в выполнении задачи выбора [1; 12].
Анализ полученных результатов показал, что время ответа на сигнал «Б»
(298 ± 27мсек) достоверно меньше, чем время ответа на сигнал «А» (330 ± 40
мсек). Отсюда можно сделать вывод, что у испытуемых не было такой стратегии
— после предупреждающего сигнала готовиться к ответу на сигнал «А» и в случае отсутствия через 700 мсек пускового сигнала готовиться отвечать на сигнал «Б». В противном случае времена ответов на эти сигналы были бы одинаковыми. Согласно отчетам испытуемых, им было легче отвечать на сигнал
«Б», чем на сигнал «А». По-видимому, после предупреждающего сигнала у испытуемых имел место прогноз сигнала на основании субъективной оценки вероятностного распределения этих сигналов, и пусковой сигнал «А» либо соответствовал, либо не соответствовал прогнозируемому сигналу. В случае предъявления сигнала «Б» через 700 мсек после предупреждающего сигнала осуществлялась коррекция прогноза, и испытуемый ожидал конкретный пусковой сигнал. Сравнение потенциалов, связанных с ответами на сигналы «А» и «Б», показало, что передний фронт Р300, связанный с ответом на сигнал «Б», развивается раньше, и латентный период пика этого потенциала меньше, чем у Р300, связанного с ответом на сигнал «А» (рисунок 1). Такая разница получена для всех испытуемых, и она, по-видимому, указывает на то, что задержка развития переднего фронта Р300, соответствующего по времени развертыванию переходных процессов, связана с рассогласованием прогнозируемого и предъявленного сигналов.


Рисунок 1. Р300, связанные с ответами на сигналы «А» и «Б».
Заштрихованным показана область различий между передними фронтами Р300, связанными с разными ответами. Момент предъявления пускового сигнала на шкале времени обозначен как «0». Медиана времени ответа на сигнал «А» составляет 372 мсек, а на сигнал «Б» — 274 мсек. Количество усредненных реализаций указано как «n».

Для дополнительного подтверждения высказанного предположения мы усреднили потенциалы на сигнал «А» отдельно для ответов, время которых было меньше медианы времени ответа на этот сигнал во всей серии, и для ответов, время которых было больше этой медианы. Очевидно, что когда предъявленный сигнал соответствовал прогнозируемому, то время ответа было короче, чем таковое при несоответствии прогнозируемого и предъявленного сигналов. Как видно из рисунка 2, время ответа и латентный период переднего фронта Р300 находятся в прямой зависимости. Следовательно, передний фронт Р300 развивается в период развертывания переходных процессов от систем, обеспечивающих распознавание сигнала, к системам исполнительных процессов, а латентный период его развития находится в обратной зависимости от степени соответствия прогнозируемых сигналов реально предъявленным.


Рисунок 2. Р300, связанные с быстрыми и медленными ответами на сигнал «А». Время быстрых ответов меньше 372 мсек, время медленных ответов больше 372 мсек. Обозначения как на рисунке 1.

Литература

1. Безденежных Б.Н., Бодунов М.В. Межсистемные отношения в структуре деятельности: исследование эффекта последовательности в задаче выбора // Психологический журнал. 2001. Т.22. № 2. С. 36.
2. Berteson P., Tisseyre F. Choice reaction time as a function of stimuus versus response reative frequency of occurrence // Nature. 1966. V. 212. P. 1069.
3. Biederman I., Zachary R.A. Stimuus versus response probabiity effects in choice reaction time // Perception and psychophysics. 1970. V. № 2. P. 189.
4. Donchin E., Coes M.G.H. Is the P300 component manifestation of context updating? // Behaviora and brain sciences. 1988. V.11. № 3. P. 357.
5. Gaiard A.W.K. Probems and paradigms in ERP research // Bioogica Psychoogy.
1988. V. 26. P. 91.
6. LaBerge D., Tweedy J.R. Presentation probabiity and choice time // Journa of experimenta psychoogy. 1964. V.68. № 5. P. 477.
7. Leuthod H., Sommer W. Postperceptua effects and P300 atency// Psychophysioogy. 1998. V.35. № 1. P. 34.
8. Munson R., Ruchkin D. S., Ritter W., Sutton S., Squires N. The reation of P-3b to prior and future behavior // Bioogica Psychoogy. 1984. V. 19. № 1. P. 1.
9.Renaut B., Fiory N., Giami S. Latencies of event reated potentias as a too for studying motor processing organization // Bioogica psychoogy. 1988. V. 26. P. 217.
10. Smuder F. Y., Kenemans J.L., Schmidt W.F., Kok A. Effects of task compexity in young and od aduts: reaction time and P300 atency are not aways dissociated // Psychophysioogy, 1999. V. 36. P. 118.
11. Soetens E., Boer L.C., Hueting J.E. Expectancy or automatic faciitation? Separating sequentia effects in two-choice reaction time // Journa of Experimenta Psychoogy: Human Perception and Performance. 1985. V.11. P. 598.
12.Sommer W., Matt J., Leuthod H. Consciousness of attention and expectancy as refected in event-reated potentia and reaction times // Journa of Experimenta Psychoogy: Learning, Memory, and Cognition. 1990. V.16. № 5. P. 902.
13. Squires K.C., Wickens C., Squires N., Donchin E. The effect of stimuus sequence on the waveform of cortica event-reated potentia // Science. 1976. V.193. P. 1142.
 Нейронные единицы внутреннего мира человека?

А. Н. Лебедев

Институт психологии РАН

Проблема дискретности-континуальности психических процессов давно привлекает исследователей-психологов. Она постоянно была в фокусе внимания Андрея Владимировича Брушлинского, светлой памяти которого посвящена наша конференция. Ее решение позволит вывести психологию с уровня феноменов и эмпирически найденных закономерностей типа основного психофизического закона на уровень действительных законов и констант, подобных по своей точности и широкой сфере применения законам физики, химии, генетики.

Высока вероятность того, что внутренний мир человека подобно внешнему также дискретен. Требуется прежде всего найти элементы внутреннего мира, его
«атомы» и «молекулы». Так понимал задачу экспериментальной психологии ее основоположник Вундт, но приемлемого решения нет до сих пор.

Самая распространенная среди нейрофизиологов и психологов позиция заключается в том, что внутренний мир человека закодирован специфическими узорами проводимостей синапсов, межнейронных контактов. Элементами служат синапсы и нервные клетки, образующие иерархию, среди них нейроны — детекторы простых и сложных признаков, а также командные нейроны [5]. Синаптическая концепция качественно объясняет ряд феноменов, например, постепенность выработки условных рефлексов, избирательность предполагаемых устойчивых межнейронных связей. Электрические колебания, импульсы и волны, отражают функционирование таких связей. Однако самая распространенная в психологии концепция не объясняет количественно ни одной психологической закономерности и не предсказывает существования ни одного нового психологического феномена.

?Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ — грант № 00-06-0054а и РФФИ — грант № 00-06-80055а.

1
Существует менее распространенная, иная, на первый взгляд, альтернативная позиция, объяснявшая до сих пор однако еще меньший круг психологических феноменов. Ее авторство восходит к знаменитому английскому врачу XVIII века Дэвиду Гартли. Увлеченный открытиями своего соотечественника Исаака Ньютона, Гартли предположил, что если и есть что-то вечное в мире, так это периодичность материальных процессов, будь то движения планет и галактик или какие-то пока неведомые преобразования в структурах мозга человека. Такими периодическими устойчивыми процессами Гартли объяснил явления памяти, нравственные устои человека, его душевное равновесие, веру в Бога, надежды, устремления. Лишь два века спустя Ганс Бергер действительно обнаружил удивительную регулярность, с частотой около 10 герц (R = 10 Гц), колебаний биопотенциалов, отводимых через кожные покровы с поверхности головного мозга и названных им электроэнцефалограммой. Колебания прекращались в моменты концентрации внимания испытуемого на чем либо. Чуть позже сначала М.Н. Ливанов, а затем Н. Винер открыли явление захвата частот электроэнцефалограммы, близких по периоду колебаний. М.Н. Ливанов [4] вычислил величину «ступеньки», критической разности между периодами колебаний, обеспечивающей захват. Если разность периодов близких частот меньше, чем одна десятая часть от среднего значения периода (R = 0,1), то такие колебания объединяются, становятся одинаковыми по длительности периодов. Если разность больше критического значения, то колебания существуют одновременно. Амплитуды разночастотных колебаний, отводимых одним электродом, складываются. Внешне это проявляется в плавном волнообразном подъеме и спаде амплитуд суммарных колебаний, названных веретенами альфа-ритма. Период таких медленных колебаний легко вычислить T = 1/FR, и он составляет примерно одну секунду. Таковы значения нейрофизиологических констант, измеряемых экспериментально. Не только доминирующая частота (F) альфа-ритма, но и многие другие особенности электроэнцефалограммы конкретного человека удивительно постоянны, индивидуальны, и они связаны с индивидуальными особенностями психики. На это впервые обратил внимание Грэй Уолтер. Позже Рой Джон создал новое направление

— нейрометрику, пытаясь связать индивидуальные особенности

2
электроэнцефалограммы с индивидуальными особенностями психики человека. В России основателем подобного направления, названного дифференциальной психофизиологией, стал В.Д. Небылицын. Очень многое говорило о том, что ритмичные, циклически повторяющиеся, пространственно организованные нейронные процессы составляют основу внутреннего мира человека. Невозможно переоценить вклад М.Н. Ливанова в развитие этого положения. М.Н. Ливанов впервые выявил феномен пространственной синхронизации ритмичных биоэлектрических волн как условие формирования условнорефлекторных связей у животных и протекания мыслительных процессов у человека. Не встречает никаких возражений широко распространенное среди нейрофизиологов мнение о том, что периодическая реверберация нервных импульсов, их движение в структурах головного мозга в первые минуты после стимуляции служит основой кратковременной памяти. Такая реверберация, по мнению сторонников синаптической концепции, необходима для проторения синапсов — элементов памяти, обеспечивающих ее долговременное хранение.

Разработка новой методики регистрации активности отдельных нейронов, размещенных в центральных отделах мозга, коре и подкорке, по И.П. Павлову, сместила фокус внимания множества нейрофизиологов. В узорах импульсации одиночных нейронов, периферических и центральных, физиологи увидели нейронные коды внутреннего мира человека, его ощущений, восприятий, представлений. Т. Ярвилехто [8] обнаружил, что ощущение давления на кожу в области «анатомической табакерки» возле большого пальца кисти возрастает линейно, пропорционально числу нейронных импульсов в одной пачке, возникающих в одиночном нервном волокне. Число импульсов в пачке не превышало 10, а ее длительность была не более 100 мсек. Н.П. Бехтерева [1] увидела группы импульсов, порождаемых одиночными корковыми нейронами у человека во время нейрохирургических операций, специфически связанные с понятиями, и назвала такие группы импульсов семантическими кодами. Больного просили произносить определенные слова в моменты регистрации импульсов. Число импульсов в группе также не превышало одного десятка, а длительность самой группы одной десятой секунды. Увлечение новым феноменом было настолько

3
сильным, что некоторые исследователи, пожалуй, даже многие, весьма критически отнеслись к методу электроэнцефалографии (ЭЭГ) как инструменту для познания внутреннего мира человека. Колебания потенциалов ЭЭГ сравнивали с колебаниями температуры возле паровоза. Попробуй, догадайся об устройстве двигателя. Метод электроэнцефалографии в нейрофизиологии на время отошел на задний план (но не в клинике, разумеется). Как связать два мира — быстрых нейронных импульсов и медленных волн электроэнцефалограммы? Неужели между ними пропасть? К решению этой проблемы мы приступили более 40 лет назад под руководством М.Н. Ливанова в Институте нейрофизиологии и dысшей нервной деятельности АН СССР.

Удалось выявить два новых феномена. Во-первых, найдена зеркальная связь конфигурации усредненных вызванных потенциалов у животных, записанных макроэлектродом на поверхности зрительной области коры мозга с конфигурацией гистограммы, отражающей колебания мгновенной частоты нейронных импульсов тотчас после световой вспышки. Волны импульсации множества корковых нейронов в точности соответствуют усредненным колебаниям волн электроэнцефалограммы, вызванных тем же стимулом. Мысль о вызванных потенциалах как модификации исходных волн электроэнцефалограммы, обусловленной реактивными смещениями фаз исходных колебаний, принадлежит М.Н. Ливанову. Одновременно подобное наблюдение было опубликовано западными нейрофизиологами Фоксом и Брайаном. Во-вторых, изучение распределения межимпульсных интервалов за большие отрезки времени убедительно показало, что фоновую импульсацию центральных нейронов нельзя описать законом распределения, известным в статистике как закон Пуассона, свойственный потокам импульсов без последействия, то есть случайным потокам, в которых последующую активность нельзя объяснить предшествующей. Оказалось, что текущая частота импульсации самых разнообразных нейронов в коре мозга кролика или в ганглии беспозвоночного определенно связана с частотой в предшествующие отрезки времени. Фазы учащения импульсации закономерно сменяются фазами ее урежения. Реакция нейрона усилена, если стимулы подаются на исходе фазы урежения, и наоборот, ослаблена, если стимулы включаются на

4
исходе фазы усиления импульсации. Вместе с В.А. Луцким, специалистом по надежности электронной аппаратуры, мы составили дифференциальное уравнение первого порядка с запаздывающим аргументом

dU(t)/dt= -U(t)/a+b*exp(-U(t-c)*U(t-c)), (1)

в котором d — знак дифференциала, t - текущее время, U(t) — разность электрических потенциалов между наружной средой и внутренним содержимым нейрона, нормированная с учетом ее среднего значения и стандартного отклонения. Колебания разности, обусловленные множеством неучитываемых воздействий, прежде всего синаптической бомбардировкой со стороны других центральных нейронов, подчиняются в первом приближении нормальному закону; c — задержка, названная анаболической, a — постоянная времени, названная катаболической постоянной, b — коэффициент пропорциональности. Все три параметра определяются эмпирически из анализа импульсных поледовательностей. Уравнение
(1) послужило предметом исследования в области моделирования нейронных процессов [3; 9]. Сеть, составленная из нейронов, активность которых подчиняется уравнению (1), способна генерировать незатухающие колебания активности, если число нейронов, ее образующих, не меньше, чем 100–300 элементов, и тем самым хранить информацию в виде комбинации волн согласованной активности множества нейронов, различающихся фазами колебаний. Множество эмпирически наблюдаемых феноменов типа усвоения ритма, полифазности волн вызванных потенциалов в нейрофизиологических исследованиях объясняются решением уравнения (1).

Какова природа выявленных колебаний нейронной активности? Стоит заметить, что нейроны происходят из наружного зародышевого листка, эктодермы, из самой быстро делящейся ткани, но сами нейроны утрачивают способность к делению. В то же время известно, что любая клетка, даже растительная, в момент деления генерирует электрический импульс — признак разрушения мембраны клетки. Можно предположить, что нейронные импульсы — признак начинающегося деления нервной клетки, однако никогда не завершающегося ее делением, то есть саморазрушением. Причина следующая. В моменты генерации импульсов нервная

5
клетка успевает обновиться — выбросить наружу отработанные вещества, результаты метаболизма, и вовлечь в цитоплазму из окружающей среды очередную порцию элементов, необходимых для поддержания жизнедеятельности клетки. Включение новых элементов в метаболический процесс происходит с некоторой задержкой (константа «c» в уравнении (1)). Величина задержки связана с длительностью хорошо известной физиологам относительной рефрактерности после каждого нервного импульса. Скорость деполяризации мембраны определяется константой «a», а ее реполяризации — коэффициентом «b» в том же уравнении.

Устойчивость колебаний, следующая из решений уравнения (1) при определенной комбинации его параметров, способность таких колебаний хранить информацию, дает основание предположить, что «атомами» внутреннего мира служат единичные пакеты волн согласованной нейронной активности, динамика которой подчиняется уравнению (1). Волны в пакете различаются своими фазами. Размер алфавита «нейронных букв» не превышает частного от деления периода
(около 100 мсек) на относительную рефрактерность (около 10 мсек). Единицами долговременной памяти, подобными молекулам или словам, можно назвать комбинации из «нейронных букв», возникающие за один период. При этом условии запас «нейронных слов» не превышает полумиллиарда. Периодичность активности нейронных ансамблей, формирующая «буквы» и «слова» внутреннего мира человека, объясняется упомянутой тесной связью нейронных импульсов с метаболизмом клетки.

Уравнение объема памяти

Уравнение (1) объясняет циклическую повторяемость волновых узоров, являющихся кодовыми элементами. Константа Ливанова, R = 0,1, ступенчато разделяющая периоды и фазы колебаний активности центральных нейронов, определяет разнообразие циклически повторяющихся нейронных «букв»: N = 1/R
1, и «слов», более крупных единиц информации:

С = N**N, (2)
где двойная звездочка - знак возведения в степень. В правой части формулы показано максимально возможное число комбинаций из нейронных

6
«букв». В основании степени символ (N) выражает максимальное число последовательных нейронных «залпов», порождаемых одним нейронным звеном. В показателе степени тот же самый символ (N) выражает собой максимальное число разных нейронных звеньев, формирующих своей активностью один волновой пакет, то есть одну единицу, самую простую, внутреннего мира человека.
Объем кратковременной памяти (H) зависит от размера (А) алфавита запоминаемых элементов (цифр, букв, слогов и т.п.), известного испытуемому, подчиняясь формуле

H = (N*n N)/n(k*A), (3)

в которой n - знак логарифма, k - коэффициент, N -размер алфавита нейронных
«букв», звездочка - знак умножения. Выражение в круглых скобках в знаменателе формулы - объем внимания, равный произведению размера (A) алфавита стимулов на коэффициент концентрации внимания (k). Если внимание испытуемого рассеяно, то k = H, то есть равно объему кратковременной памяти. Иначе при максимальной концентрации k=1. В среднем, можно принять, что k = (H + 1)/2. Числитель в правой части формулы (2) равен логарифму константы (С), вычисленной выше. Произведение (k*A), возведенное в степень, равную объему кратковременной памяти (H), не может превышать значения константы (С) согласно нашему определению единицы внутреннего мира.
В таблице 1 представлены результаты сравнения объема кратковременной памяти, вычисленного по уравнению (2) и найденного в опытах с разными алфавитами стимулов [10].

Таблица 1. Зависимость объема кратковременной памяти от размера алфавита запоминаемых стимулов

Название Размер Объем памяти Число элемента алфавита (H) В среднем Ст. отк. испытуемых Цифры ________ 2 ___ 8,7 _____ 9,7 ___ 1,1 _______ 32

Цифры _______ 10 ___ 5,6 _____ 6,3 ___ 1,2 _______ 96

Кириллица ____ 33 ___ 4,4 _____ 5,2 ___ 1,4 _______ 29

Латиница _____ 26 ___ 4,6 _____ 4,3 ___ 0,9 _______ 27

7
Слоги ______ 3700 ___ 2,3 _____ 2,6 ___ 0,5 _______ 7

Различия между предсказанными и опытными значениями около 11%. Для психологических измерений это высокая точность. Итак, объем кратковременной памяти функционально зависит от размера алфавита запоминаемых элементов: чем больше размер (A) алфавита при постоянной концентрации внимания (k), тем меньше объем (H) кратковременной памяти

Скорость мнемических операций
Пакеты волн нейронной активности, кодирующие число (M) образов памяти, сравниваются с пакетами волн, порождаемыми числом (К) одновременно предъявленных стимулов. Время сравнения, t(K), мс/стимул, зависит от периода

(T) биений частот альфа-ритма

t(K) = Т*(1-P**K)*(1-P)**K)/(K+1), (4)
где P -вероятность сравнения без задержки, вызванной несовпадением фаз реактивных и фоновых колебаний нейронной активности в момент воздействия стимула, P = (1-R)/M и T = 1/(F*R)=1000 мс - максимальная длительность задержки. Двойная звездочка в этой формуле означает возведение в степень и одиночная - знак умножения, F = 10 Гц, R = 0.1 - константы. Если M = H>1 и K =
1 по условиям измерения, как это имеет место в известной методике по измерению скорости мнемического поиска единственного (K = 1) стимула среди числа (H) предварительно запомненных стимулов, то есть среди элементов кратковременной памяти, то время (Tс), необходимое для позитивного решения в среднем, вычисляется по формуле

Tс = T*(H+1)*(1-P/H)*(1- P/H)/(4*H), (5)
с обозначениями, принятыми для равенства (4), а время, необходимое в среднем для сравнения одного элемента, хранящегося в памяти, с предъявленным

8
стимулом, подчиняется производной формуле

t = Tс/(H-1). (6)
Вывод формул (4)–(6) был опубликован ранее [2]. Время, вычисленное по формуле (8) при T = 1/(F*R), R = 0,1, F = 10 Гц, как указано выше, и M = H>>1, - это константа Каваноха , равная примерно одной четверти секунды, времени, необходимому для сканирования всего содержимого кратковременной памяти. При M = H = 1 значение формулы (8), равное 5 мсек, приближается к константе Гайсслера, 4,5 мсек, то есть равно минимально возможному интервалу, кванту времени, имеющему психологический смысл, по Гайсслеру [7] . Скорость (t) мнемического поиска, вычисленная по формуле (6), совпадает с опытными данными, обобщенными Кавенохом [6] и представленными в таблице 2.

Таблица 2. Зависимость скорости мнемического поиска от объема кратковременной памяти на разные элементы

Элементы Объем памяти, Скорость поиска, мс/эл

число элементов Опыт Расчет

Слоги _______________3,4 ________ 72 73

Случайные формы ____ 3,8 __________ 68 66

Геометр. фигуры _____ 5,3 __________ 50 48

Слова ______________ 5,5 __________ 47 46

Буквы ______________ 6,3 __________ 40 40

Цвета _______________ 7,1 __________ 38 36

Цифры _____________ 7,7 __________ 33 33

Заметим, что различия в объемах памяти, указанных в таблицах 1 и 2, объясняются условиями измерения (например, буквы и слоги в знаках кириллицы или латинского алфавита) и разной концентрацией внимания в найденных выше пределах 1 = < k < = H для формулы (2). Обратная связь между размером алфавита

9
элементов и объемом памяти, в целом, подчиняясь уравнению (2), не вызывает сомнения.

Свойства личности, зашифрованные волнами ЭЭГ

Образы памяти, переживания разного рода, процессы, состояния и свойства личности закодированы, по нашей гипотезе, когерентными колебаниями нейронной активности в разных диапазонах частот, не только в полосе альфа ритма. Напомню, что константа Ливанова, равная R = 0,1, впервые была вычислена для полосы колебаний в диапазоне тета-ритма (4–7 Гц) в опытах на животных [16;
17]. Логично было предположить, что многие психологические показатели как-то отражаются в характеристиках биопотенциалов мозга человека в широком диапазоне частот. Данных такого рода накоплено немало. Мы предположили, что информация, закодированная в ритмах ЭЭГ, достаточна для прогноза важных личностных особенностей, например, таких как интеллектуальная одаренность, способность к обучению. Возможно ли по параметрам электроэнцефалограммы составить психологический портрет личности, соответствующий портрету, полученному в результате обычного тестирования? Достаточно ли для этого информации содержится в волнах ЭЭГ? Предыдущий опыт позволяет надеяться, что, пожалуй, достаточно. Необходима детальная проверка нашей гипотезы в эксперименте. С этой целью мы разработали комплекс программ по выявлению ЭЭГ предикторов прежде всего тех личностных особенностей, которые определяются известными тестами MMPI и В.М. Русалова. Использовали обычную методику множественного линейного регрессионного анализа. Первоначально были изучены связи между многообразными параметрами ЭЭГ (свыше 300) и значениями шкал, полученными в результате тестирования множества испытуемых
(в целом также более 300). Наиболее тесно связанные с психическими особенностями человека параметры ЭЭГ использовали в качестве предикторов. ЭЭГ записывали в состоянии покоя испытуемого, при закрытых глазах, стремясь

10
создать наилучшие условия для появления ярко выраженного альфа-ритма. Использовали монополярные отведения в лобных, центральных и затылочных зонах коры больших полушарий. Запись на венгерском электроэнцефалографе с аналого-цифровым преобразователем СЭТ-2 фирмы «Медтехника». Ниже — пример прогноза психологических особенностей одного из испытуемых.

Испытуемый F18PHILM

Код Краткое описание Границы нормы

0SI(093) общительный, открытый___________ +(88–110)

2DD(094) обычно внимателен, активен________ +(90–110)

4PD(096) терпелив_________________________ +(94–104)

5MF(098) она женственна, он мужественен___ +(86–112)

6PA(099) уравновешен____________________ +(96–104)
8SC(101) упрямый, неприступный__________ +(90–108) LLL(102) выпячивает свои достоинства____ _ ++(98–102)

3HY(103) любит быть в центре внимания___ _ +(84–116)

7PT(103) тревожный, настойчивый__________ +(84–114)
1HS(104) озабочен своим здоровьем_________ +(86–116) KKK(106) не признает своих недостатков___ ++(97–105)
9MA(106) предприимчивый______________ +(91–107) FFF(107) склонен противоречить___________ ++(93–107)

В этом примере в начале строки перед скобкой - обозначение шкалы и ее краткое содержание. Подробно все шкалы описаны в пособии по MMPI. В круглых скобках слева - вычисленное значение каждой шкалы. В скобках справа - нижняя и верхняя границы нормы. Знаки «плюс» в круглых скобках обозначают следующее:

(+) - признак в пределах нормы, 0,8*M + среднее — 0,8*M;

(++) - заметная особенность, за пределами нормы;
(+++) - ярко выраженная особенность, за пределами M, где M - максимальная разность, по модулю, между действительным значением параметра и его ошибочным прогнозом вблизи среднего значения по выборке.

11
 Регрессионные уравнения для расчета значений шкал теста MMPI по параметрам электроэнцефалограммы рассчитывались для одной части испытуемых, а для другой части по найденным уравнениям вычислялись искомые значения параметров.
По небольшим наборам параметров электроэнцефалограммы можно судить об интеллектуальной одаренности, в частности, о способности ребенка успешно усваивать стандартную школьную программу обучения. В настоящее время ведется поиск объективных электроэнцефалографических показателей музыкальной одаренности и намечен поиск более широкого круга индикаторов разных способностей - художественных, спортивных, лингвистических.

Трудное, но перспективное новое направление исследований - поиск ЭЭГ индикаторов, позволяющих в реальном времени предвидеть переживания и действия человека. Еще одно важная задача, вполне созревшая для решения, заключается в поиске некоего общего механизма, раскрывающего связь пространственного кодирования элементов внутреннего мира человека в виде набора синаптических проводимостей с временными, циклически повторяющимися нейронными кодами. Наше представление о циклических кодах не отвергает первую гипотезу, хотя ее недостаточность и показана в экспериментах на животных. Несомненно, именно цикличная активность нейронных ансамблей влияет на изменение синаптических связей после прекращения стимуляции. Возникает предположение о том, что постоянство значений константы Ливанова, обусловливающей постоянство величины фазовых сдвигов и соотношений периодов при разной их длительности, служит основной причиной сохранения динамических циклических кодов, например, при замедлении метаболизма и замедлении ритмичной деятельности нейронов вследствие охлаждения мозга вплоть до полной остановки колебаний. Ее восстановление происходит также не хаотически. Фазовые соотношения восстанавливаются в прежнем порядке. Для сравнения, при замедлении поезда вплоть до его остановки и последующем затем движении фазовые соотношения между позициями какой-нибудь метки

(определенной гайки или спицы) на каждом колесе восстанавливаются с

12
высочайшей точностью. Еще один простой пример. Если дыхание остановилось на вдохе или, напротив, выдохе, то оно и восстанавливается, начиная с соответствующей вполне определенной, но отнюдь не случайной фазы цикла. Ничто не мешает устойчивости фазовых соотношений, определяющих временную структуру нейронного кода до тех пор, пока число согласованно пульсирующих нейронов выше критической величины, вычисленной ранее [2], около 100–300 нейронов. При этом отдельные нейроны могут замолкать, выключаться, включаться и функционировать попеременно в составе разных ансамблей, то есть в составе разных единиц памяти.

Заключение
Концепция дискретности внутреннего мира человека, гипотеза о пакетах волн согласованной нейронной активности, порождаемых нейронными ансамблями, как единицах внутреннего мира обеспечивают возможность теоретического расчета ряда психологических показателей по параметрам электроэнцефалограммы, в том числе скорости обработки информации и зависимости объема кратковременной памяти от алфавита стимулов. Более сложные психологические показатели, включая интеллектуальную и музыкальную одаренность, а также иные личностные особенности, распознаваемые обычно по опросникам типа MMPI, также являются функциями определенных наборов из параметров электроэнцефалограммы. Результаты выполненного исследования, поддержанного грантами РФФИ и РГНФ, опубликованы в трудах И.Ю. Мышкина, В.В. Майорова, А.В. Маркиной, Н.А. Скопинцевой, Т.С. Князевой, Л.П. Бычковой, И.В. Мальцевой, О.И. Артеменко, Ю.А. Шпатенко, И.К. Шеховцева и других. С благодарностью отмечаю вклад всех сотрудников в развитие общего дела.

13
 Литература

1. Бехтерева Н.П. Здоровый и больной мозг человека. Л.: Наука, 1980.
2. Забродин Ю.М., Лебедев А.Н. Психофизиология и психофизика / Под ред. М.Н. Ливанова и Б.Ф. Ломова. М.: Наука, 1977.
3. Зубов Н.В. Исследование феноменологических уравнений нейродинамики / Автореф. дис.… канд. физ.-мат. наук. Л.: ЛГУ, 1980.

4. Ливанов М.Н. Избранные труды. М.: Наука, 1989.
5. Соколов Е.Н., Вайткявичус Г.Г. Нейроинтеллект. От нейрона к нейрокомпьютеру. М.: Наука, 1989.
6. Cavanagh, J.P. Reation between the immediate memory span and the memory search rate / Psychoogica Review. 1972. V. 79. P. 525–530.
7. Geisser H.-G. Foundation of quantized processing // In: Psychophysica exporations of menta structures / Ed. by H.-G. Geisser. Toronto.: Hogrefe and Huber Pb., 1990. P. 193–210.
8. Jarviehto T. A new combination of methods for the study of neura mechanisms of menta activity // In: Soviet-finnish symposium on psychophysioogy. / Ed. by Timo Jarviehto and oth. Pubication of the Finnish- Soviet Committee on Scientific- Technoogica Cooperation. 1982. № 15. P. 231–251.
9. Lebedev A.N., Myshkin I.Yu., Mayorov V.V. The wave mode of memory // In: Neurocomputers and attention. V. 1. Neurobioogy, synchronisation and chaos / Eds. A.V. Hoden and V.I. Kryukov. Manchester: Manchester University Press, 1990. P. 53–

59.
10. Lebedev A.N. The osciatory mechanisms of memory / Cognitive Processing, Internationa Quartery of Cognitive Sciences, 2001. V.2. P.57–66.

14
ВЗАИМОСВЯЗЬ ТЕМПЕРАМЕНТАЛЬНЫХ И КОГНИТИВНЫХ ПОКАЗАТЕЛЕЙ И ИХ ОТРАЖЕНИЕ В РИТМАХ ЭЛЕКТРОЭНЦЕФАЛОГРАММЫ*

А.В. Маркина, А.Х. Пашина, Н.Б. Руманова

Институт психологии РАН, Москва

ВВЕДЕНИЕ

Начиная с работ И.М. Сеченова, отечественные физиологи трактуют поведение организма в единстве его физиологических и психологических проявлений. Большой вклад в мировоззрение об общих закономерностях работы мозга внес А.А. Ухтомский, предложив учение о доминанте как основе психофизиологического бытия человека.
В настоящее время актуален поиск внутренних связей, выражающих сущность соотношения «психическое-физиологическое» как целостной психофизиологической системы.
Основываясь на идеях ученика А.А. Ухтомского академика М.Н. Ливанова, А.Н. Лебедев предложил психофизиологическую теорию, связывающую психологические особенности человека с параметрами его электроэнцефалограммы. Согласно этой теории вся поступающая извне информация, также как и все образы, хранящиеся в памяти человека, а также его состояния и даже личностные смыслы содержатся в виде специальных кодов нейронной активности. Параметры импульсной активности отражаются в ритмах электроэнцефалограммы и могут быть выявлены с помощью специальных уравнений [5; 6; 13; 14].
Отличительной особенностью этой теории является то, что она не только предлагает нейрофизилогический механизм тех или иных процессов, но и количественно предсказывает некоторые их параметры. Психофизиологическая модель, выраженная в математических уравнениях, позволила с достаточной точностью предсказать количественные и временные закономерности восприятия и памяти [7; 10]. Поскольку базовые характеристики памяти, объем и скорость запечатления и извлечения информации из памяти, скорость принятия решений являются функциями нейрофизиологических параметров, удалось также осуществить прогноз и общей интеллектуальной одаренности школьников [6].
В дальнейшем было показано, что и более сложные личностные образования (например, музыкальность) также могут являться функцией параметров электроэнцефалограммы [7].

*Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, гранты: N-00-06-0028a,N-02-06

1
00054a.

Приведенные выше данные указывают, что существуют не только коды образов памяти, но и состояний, и свойств личности. По гипотезе А.Н. Лебедева такими кодами могут являться колебания нейронной активности в разных диапазонах частот электроэнцефалограммы. Задачей настоящей работы стал поиск электрофизиологических показателей-предикторов когнитивно-личностных особенностей человека.

МЕТОДИКА
Исследования проводились с участием молодых людей обоего пола (в возрасте от 19 до 28 лет), в основном студентов московских вузов. В качестве психологических методик использовали опросник структуры темперамента (ОСТ) В.М. Русалова [11], а также тесты личностной и ситуативной тревожности Спилбергера-Ханина. Кроме того, у всех испытуемых был измерен объем кратковременной памяти на десятичные цифры, проведен тест Равена, и у 69 человек записана фоновая электроэнцефалограмма. Общая численность группы составила 77 человек. Измерения объема кратковременной памяти проводили в соответствии
с оптимальными для запоминания условиями, выявленными в процессе многолетних исследований. Использовалась компьютерная методика А.Н. Лебедева с запоминанием и последующим воспроизведением десятизначных цифр с учетом их положения в строке. В методике был реализован алгоритм обратной связи: при безошибочном воспроизведении тестовой строки следующая строка увеличивалась на одну цифру, если испытуемый ошибался — то сокращалась на одну цифру. Таким образом, компьютер постепенно подводил испытуемого к его пределу запоминания.
В этом варианте использовались 20 тестовых строк. Среднее значение правильно воспроизведенных цифр рассматривалось в качестве индивидуального объема кратковременной памяти.
Запись электроэнцефалограммы производили на электроэнцефалографе фирмы «Медикор» (ВНР) и аналого-цифровом преобразователе СЭТ-2 фирмы «Медтехника» в состоянии спокойного бодрствования при закрытых глазах, монополярно. Активные электроды располагались в симметричных точках лобных, центральных и затылочных областей мозга (F3, F4, P3, P4, O1, О2) по международной системе 10–20. Индифферентный электрод помещали на мочку правого уха. Полоса частот была ограничена сверху 30
Гц, постоянная времени составляла 0,3 с. Частота регистрации потенциалов
— 100 в секунду. При обработке данных каждый из пятисекундных отрезков записи в каждом из шести отведений подвергался быстрому преобразованию Фурье. Программы отбора и математической обработки электроэнцефалографических параметров были составлены А.Н.

2
Лебедевым.

РЕЗУЛЬТАТЫ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ
1. Связь между различными аспектами активности, эмоциональной чувствительности, тревожности и когнитивной успешности
Используемый в работе опросник структуры темперамента (ОСТ) позволяет традиционно выделяемые два темпераментальных компонента — активность и эмоциональность — расчленять на составляющие.
Активность представляется в виде трех измерений: эргичности
(выносливости), пластичности и темпа (скорости). Кроме того, учитываются также два разных аспекта деятельности человека — предметно- деятельностный и коммуникативный (социальный). Таким образом, выделяются по два показателя эргичности, пластичности и скорости, всего шесть аспектов компонента активности. Эмоциональный компонент (как чувствительность к неудачам) также расчленен на два аспекта — предметный и социальный.
Анализ показал, что характеристики активности, свидетельствующие об интенсивности взаимодействия с предметной и социальной средой, положительно связаны между собой и отрицательно — с уровнем функциональной и конституциональной тревожности и чувствительностью к неудачам в предметной и социальной сферах (табл. 1-а). Следует отметить, что из всех показателей эмоционального комплекса наиболее высокую достоверную отрицательную связь с параметрами активности показал уровень конституциональной тревожности. Сопоставление значений конституциональной и функциональной тревожности с показателями предметной и социальной эмоциональности выявило их высокую сопряженность,значения коэффициентов корреляций были положительными и составляли от 0,45 до 0,60.
Таблица 1. Корреляционные соотношения между показателями активности, эмоциональной чувствительности, тревожности и когнитивной успешности
1-а. Связь конституциональной тревожности с показателями активности и эмоциональности
Ктр Сэм Эмо Фтр Сэр Пла Тем Эрг
Mean__*10 426 68 57 385 73 74 77 70
St_dev*10 89 28 39 107 27 28 3 35
22%Cc*100° 100 61 60 48 -46 -28 -26 -24
N 77 77 77 77 77 77 77 77
(при r = 22% p = 0,05)
Примечание: в этой и последующих таблицах: Mean__*10 — среднее значение, умноженное на 10;

3
St_dev*10 — стандартное отклонение, умноженное на 10; 22%Cc*100°- коэффициент корреляции Пирсона в процентах; Эрг — предметная эргичность; Тем — предметный темп; Пла — предметная пластичность; Сэр
-социальная эргичность; Сэм — социальный темп;
Ктр — конституциональная тревожность; Фтр — функциональная тревожность.

1-б. Связь объема кратковременной памяти с показателями активности и эмоциональности
Окп Сте Сэр Пла Тем Эрг Ктр Сэм Фтр
Mean__*10 70 73 78 74 77 70 426 68 385
St_dev*10 8,1 27 30 28 33 35 89 38 107
22%Cc*100° 100 29 28 25 22 21 -26 -21 -21
N 77 77 77 77 77 77 77 77 77
Примечание: Окп — объем кратковременной памяти на цифры

Таблица 1-б иллюстрирует противоположные соотношения двух составляющих структуры темперамента с объемом кратковременной памяти.
Если темпераментальный комплекс активности (эргичность, пластичность, темп в предметном и социальном вариантах) был положительно связан с объемом кратковременной памяти, то эмоциональный комплекс (предметная и социальная эмоциональность), наоборот, отрицательно. Таким же образом, как и эмоциональность, связаны с когнитивными и показатели конституциональной и функциональной тревожности.
2. Связь темпераментальных и когнитивных показателей с ритмами электроэнцефалограммы
Результаты работы указывают на сопряженность когнитивных, темпераментальных (активностных и эмоциональных) и электрофизиологических показателей. Таблица 2 отражает связь показателей эмоциональной сферы (предметной и социальной эмоциональности, функциональной и личностной тревожности) с параметрами фоновой электроэнцефалограммы.
Таблица 2. Связь показателей эмоциональной сферы с параметрами фоновой электроэнцефалограммы

Ктр Сэм Эмо Фтр Сте OcF OCF TEP Пла
Mean__*10 424 67 54 386 74 282 1268 138 74
St_dev*10 90 28 38 109 28 234 613 69 29
24%Cc*100° 100 64 61 47 -47 -38 37 35 -34

4
N 69 69 69 69 69 69 69 69 69

Фтр Ктр Эмо TEP TES Сэм Сте tes ALP
Mean__*10 386 424 54 138 112 67 74 48 291
St_dev*10 109 90 38 69 7 28 28 31 186
24%Cc*100° 100 47 44 39 -37 36 -35 33 -31
N 69 69 69 69 69 69 69 69 69

Эмо Сэм Ктр TEP Фтр Сте TES db ALS
Mean__*10 54 67 424 138 386 74 112 998 103
St_dev*10 38 28 90 69 109 28 7 53 26
24%Cc*100° 100 71 61 50 44 -39 -35 -29 28
N 69 69 69 69 69 69 69 69 69

Сэм Эмо Ктр Фтр TEP Сте TES Окп ocF
Mean__*10 67 54 424 386 138 74 112 70,2 648
St_dev*10 28 38 90 109 69 28 7 7,7 394
24%Cc*100° 100 71 64 36 35 -35 -31 -25 -25
N 69 69 69 69 69 69 69 69 69
Примечание: (при r = 24% p = 0,05). В этой и последующих таблицах: Cтрочные буквы (tep, tes, db...) относятся к параметрам, полученным из нефильтрованной энцефалограммы; заглавные буквы (TEP, TES, ALP, ALS...) относятся к характеристикам усредненных фоновых колебаний (в окрестностях каждой волны в пределах указанной выше эпохи).
TEP — мощность тета-ритма; TES, tes — показатели стандартного отклонения средней частоты тета-ритма; ALP — мощность альфа-ритма; db-средняя частота альфа-ритма; ALS — стандартное отклонение средней частоты альфа-ритма; OCF — показатель межполушараной пространственной согласованности между лобными, центральными и затылочными отделами; OcF — показатель межполушарной пространственной согласованности между лобными и затылочными отделами при их рассогласованности в центральных отделах; ocF — показатель межполушарной пространственной согласованности между лобными отделами при их рассогласованности в центральных и затылочных областях.
Интересно, что все четыре показателя эмоциональной сферы, свидетельствующие о повышенной эмоциональной чувствительности, имеют и общий набор электрофизиологических признаков. Это прежде

5
всего мощность тета-ритма (TEP) и его стандартное отклонение (TES), показатель высокой межполушарной синхронизации в лобных, центральных и теменных отделах (OCF) и показатели парциальной синхронизации в этих же отделах (OcF, ocF).
На первый план выступают параметры тета-ритма, высокая мощность которого и меньшее стандартное отклонение, свидетельствующие о его регулярности, отражают высокую ранимость эмоциональной сферы. Полученные данные согласуются с систематическими наблюдениями Э.А. Голубевой с соавторами, в которых показано, что высокая мощность тета- ритма является признаком слабой нервной системы [2; 3]. Индикаторами эмоциональной чувствительности служат также показатели согласования активности одновременно в лобных, центральных и затылочных отделах мозга (соответственно, при их меньшей дифференцированности). К дополнительным признакам можно отнести меньшие мощность и частоту альфа-ритма и его большее стандартное отклонение.
В таблице 3 отражены корреляционные соотношения показателей активности с электрофизиологическими параметрами.

Таблица 3. Связь показателей активности с параметрами фоновой электроэнцефалограммы
Тем Пла Эрг bem tep ap OCF dep Dt
Mean__*10 79 74 68 1327 76 907 1268 14 90
St_dev*10 33 29 36 38 82 103 613 23 28
24%Cc*100° 100 55 50 -40 -39 39 -35 -34 -34
N 69 69 69 69 69 69 69 69 69

Пла Эрг Тем Сэр Сте bem Ктр OCF Окп
Mean__*10 74 68 79 79 74 1327 424 1268 70,2
St_dev*10 29 36 33 30 28 38 90 613 7,7
24%Cc*100° 100 59 55 51 43 -37 -34 -32 29
N 69 69 69 69 69 69 69 69 69

Сте Ктр OcF Сэр Пла Эмо Фтр Сэм Окп
Mean__*10 74 424 282 79 74 54 386 67 70,2
St_dev*10 28 90 234 30 29 38 109 28 7,7
24%Cc*100° 100 -47 44 43 43 -39 -35 -35 33
N 69 69 69 69 69 69 69 69 69

6
Сэр Пла Сте Тем Окп BEM BES Ocf Bem
Mean__*10 79 74 74 79 70,2 1662 211 1284 1327
St_dev*10 30 29 28 33 7,7 83 36 694 38
24%Cc*100° 100 51 43 30 29 -26 -20 20 -18
N 69 69 69 69 69 69 69 69 69

Примечание: ap, tep, dep — показатели мощности соответственно альфа-, тета- и дельта-диапазонов; BEM, bem — средняя частота бета-ритма; BES- стандартное отклонение средней частоты бета-ритма; dt — показатель разности частотных составлющих в диапазоне альфа-ритма.
Обращает на себя внимание тот факт, что электрофизиологические показатели, уже упомянутые в связи с эмоциональной сферой, оказались связанными и с показателями активности, но уже с обратным знаком. Так, чем меньше мощность тета-ритма и выше мощность альфа-ритма, чем меньше суммарный уровень межполушарной синхронизации во всех исследованных отделах мозга (и, соответственно, больше выражена парциальность), тем выше показатели темпераментальной активности. Прогностическим признаком является также частота бета-ритма, не выявленная в соотношениях эмоционального комплекса. Разные характеристики активности с разной степенью плотности связаны с электрофизиологическими показателями. Наиболее многочисленные связи были получены с таким аспектом общей активности как предметный темп, который характеризует темперамент как потребность и способность в работе в быстром темпе и быстрых движениях, как одной из энергетических составляющих поведения.
Результаты работы, указывающие на сопряженность когнитивных, темпераментальных (активностных и эмоциональных) и электрофизиологи- ческих показателей отражает таблица 4.
Таблица 4. Корреляционные соотношения объема кратковременной памяти с психодинамическими и электрофизиологическими показателями

Окп Сте Сэр Пла ALM Сэм am Рав Эрг
Mean__*10 70,2 74 79 74 1037 67 1020 1239 68
St_dev*10 7,7 28 30 29 48 28 53 171 36
24%Cc*100° 100 33 29 29 -27 -25 -25 24 24
N 69 69 69 69 69 69 69 69 69

Примечание: Рав — количество «сырых» баллов, набранных при решении теста Равена; ALM, am — показатели средней частоты альфа-ритма.

Наиболее тесные связи объема кратковременной памяти проявились с

7
показателями активности, причем плотнее с социальной ее стороной.

Из электрофизиологических показателей информативной оказалась частота альфа-ритма, как это уже и было показано в прежних работах [6; 8]. Результаты указывают, что высокая эмоциональная чувствительность, как уже было отмечено в таблице 1-б, является, по-видимому, негативным фактором по отношению к когнитивной продуктивности (объему памяти и успешности решения интеллектуальных задач).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Психотерапевты и практические психологи подтверждают единство соотношения «психологическое-физиологическое» многочисленными наблюдениями о «расшатывании» физиологии внутренним психологическим
хаосом или "вытягиванием физиологии в струнку" при возникновении актуальных для личности доминант [1].
Взаимосвязь широкого круга психологических явлений (таких как объем, скорость и точность обработки информации) выведена из нейрофизиологических предпосылок и подтверждена экспериментально [5;
6; 13; 14].
В настоящем исследовании были получены соотношения между психодинамическими показателями темперамента, характерологическими особенностями эмоциональной сферы личности, когнитивной продуктивностью и параметрами электроэнцефалограммы.
Выявлены два симптомокомплекса электрофизиологических параметров, противоположным образом связанных с эмоциональной чувствительностью и когнитивной успешностью. Высокие показатели мощности тета-ритма и суммарной межполушарной синхронизации в лобных, центральных и затылочных областях свидетельствуют о повышенной ранимости эмоциональной сферы и невысокой когнитивной продуктивности. И, наоборот, низкая мощность тета-ритма и высокая мощность альфа-ритма, а также дифференциация синхронизационных процессов в исследованных областях, свидетельствуют об эмоциональной устойчивости и когнитивной успешности.
Полученные нами результаты согласуются с данными других исследователей, связывающих устойчивые паттерны фоновой электроэнцефалограммы с устойчивыми индивидуальными характеристиками человека. В систематических исследованиях Э.А. Голубевой с сотрудниками выявлены синдромы разноуровневых психологических и психофизиологических показателей [2; 3].
Н.Н. Данилова приводит результаты исследований, в которых выделен специальный фактор с длительной тета- и дельта-активностью,

8
замедленным альфа-ритмом, высокой чувствительностью и низкой эффективностью решения когнитивных задач [4]. Интересно также предположение Н.Н. Даниловой о том, что функционирование и соотношение разных волновых генераторов электроэнцефалограммы связано с преобладанием устойчивого типа реагирования — симпатического или парасимпатического.
Т.А. Ратановой обсуждаются данные работы со школьниками, где показано, что успешность различения перцептивных и смысловых
сигналов связана с более сложной и дифференцированной системой межцентральных мозговых связей. При этом у детей с низкой скоростью различения выявлены одиночные связи только на частоте тета-ритма [10].
Наша работа и литературные данные указывает, что разные устойчивые когнитивно-личностные структуры обеспечиваются разными нейрофизиологическими механизмами. Однако задачей является поиск целостных психофизиологических структур, поскольку, по словам А.А. Ухтомского, «в восприятии истины человек движется весь целиком — и умом, и чувством, и волей» [12].

ЛИТЕРАТУРА
1. Гармаев О.А. Психопатический круг в семье. М., 2000.
2. Голубева Э.А. Индивидуальные особенности памяти человека. М., 1980.
3. Гусева Е.П. Биоэлектрические характеристики основных свойств нервной системы у подростков // Проблемы дифференциальной психофизиологии. М., Изд. «Педагогика», 1981. Т 10.
4. Данилова Н.Н. Психофизиологическая диагностика функциоальных состояний. М.: Изд-во МГУ, 1992.
5. Лебедев А.Н. Константа М.Н. Ливанова в количественном описании психологических явлений // Психологический журнал, 1997. Вып. 6. С. 96–
105.
6. Лебедев А.Н., Артеменко О.И., Белехов Ю.Н. Диагностика интеллектуальной одаренности // Труды Института психологии РАН, М.,
1997. Вып. 2.
7. Лебедев А.Н., Князева Т.С. Электрофизиологические предикторы субъективных оценок музыки разных композиторов // Психологический журнал. 1999. Т. 20. Вып. 6. С. 72–79.
8. Маркина А.В., Мальцева И.В., Лебедев А.Н. Связь параметров альфа-ритма с объемом кратковременной памяти. Психологический журнал. 1995. Т. 16.
№ 2. С. 128–132.
9. Маркина А.В., Пашина А.Х., Руманова Н.Б. Связь ритмов электроэнцефалограммы с когнитивно-личностными особенностями че- ловека // Психологический журнал. 2000. Т. 21. № 5. С. 48–55.
10. Ратанова Т.А. Психофизиологические основы индивидуальности. М.,

9
Московский психолого-социальный институт; Воронеж: Изд-во НПО
«МОДЭК», 1999.
11. Русалов В.М. Опросник структуры темперамента. Методическое пособие. М., 1990.
12. Ухтомский А.А. Интуиция совести. СПб, 1996.
13. Lebedev A.N. The way from Weber's constant to aws of cognitive psychoogy//Synergie, Syntropie, Nichtineare Systeme. Heft 6. Verag im Wissenschaftzentrum Leipzig, 2000. P. 323–344.
14. Lebedev A.N. The osciatory mechanisms of memory // Cognitive
Processing, Internationa Quartery of Cognitive Sciences, 2001. V. 2. P. 57–
66.

10
1

Нейросетевой подход к моделированию сенсорных суждений1

В.М. Шендяпин

Институт Психологии РАН

Введение

Исследование процесса вынесения сенсорных суждений об идентичности или различии двух объектов, воспринимаемых наблюдателем последовательно, является важной и актуальной междисциплинарной задачей. Кроме большого значения для теоретического изучения естественного и создания искусственного интеллекта, эта задача имеет чрезвычайно перспективные практические приложения в экономике для разработки промышленных роботов. Важной для теории и практики характеристикой вынесенного сенсорного суждения является оценка уверенности субъекта в выбранном им решении.
При изучении сенсорных суждений, в соответствии с традицией теории обнаружения сигнала, выделяются два основных психических процесса. 1. В ответ на внешнее предъявление стимулов определённой физической модальности с целью их сравнения в психике человека формируются внутренние сенсорные представления этих стимулов. 2. На основе этих сенсорных представлений наблюдатель принимает решение о тождестве или различии предъявленных физических стимулов и оценивает свою уверенность в нём.
Нашей целью является моделирование процессов, обеспечивающих формирование информации о различии стимулов и принятие решений. При этом предполагается, что математическое описание внутренних сенсорных представлений внешних физических стимулов уже в основном известно.
Здесь мы всесторонне опираемся на векторную психофизиологию: обобщённую модель информационных процессов в биологических нейронных сетях и теорию векторного представления физических стимулов в сенсорном пространстве человека, разработанные Е.Н. Соколовым и его сотрудниками [1]. Изложим и обсудим основные моменты парадигмы Соколова, наиболее важные для достижения поставленной нами цели, то есть для моделирования работы механизмов принятия человеком сенсорных решений.
Согласно этой парадигме, «психофизиологическое исследование начинается с анализа поведенческих, вегетативных и электроэнцефалографических реакций на макроуровне … в условиях строгого контроля параметров стимуляции» [1, с. 4]. На вопрос о том, как объединить выявленные закономерности в виде соотношений «вход- выход», полученные на макроуровне, с результатами регистрации реакций отдельных нервных клеток на микроуровне, парадигма даёт ответ: «Интеграция этих данных в рамках психофизиологии достигается построением модели в виде системы связанных между собой нейроноподобных элементов. К модели предъявляются два жёстких требования: вся модель в целом должна воспроизводить закономерности макроуровня,

1 Работа выполнена при финансовой поддержке Российского Фонда Гуманитарных Исследований. Код проекта 00-06-00211а.
2

а реакции каждого нейроноподобного её элемента должны соответствовать реакциям соответствующих им реальных нейронов» [1, с. 4].
Отсюда следует, что для моделирования сенсорных суждений необходимо использовать нейросетевой подход. Ответ на вопрос о том, как в нейросетевой модели принятия сенсорных решений описывается физический стимул, нам даёт векторная психофизиология Соколова.
«Стимул, воздействующий на ансамбль нейронов, порождает в каждом из них определённый уровень возбуждения. Комбинация этих возбуждений образует вектор возбуждения (ВВ), кодирующий входное воздействие. Этот вектор подвергается в нейронных сетях операции нормировки, в результате чего самые разные стимулы, воздействующие на данный ансамбль нейронов, порождают ВВ, равные по длине. При постоянной длине ВВ сигналы кодируются разными их направлениями. Всё множество стимулов, представленных этими ВВ, располагается на сфере в пространстве, размерность которого определяется числом независимых нейронов в ансамбле» [1, с.
3]. Вот эти векторы возбуждения и образуют сенсорное пространство человека, репрезентирующее физические стимулы, предъявляемые человеку.
О свойствах сенсорного пространства человека мы делаем только одно предположение — что оно является валидным, то есть человек воспринимает предъявляемый ему физический стимул без серьёзных патологий. Тогда, несмотря на то, что разные люди различают одну и ту же пару физических стимулов с разной эффективностью, можно, подавая на разные модели принятия решения одну и ту же пару стимульных векторов, сравнивать эти модели по эффективности, так как они поставлены в равные условия в сенсорном пространстве стимулов.

Обсуждение основных моделей принятия сенсорных решений с оценкой уверенности

На сегодня можно выделить три класса математических моделей принятия решений при вынесении сенсорных суждений.
Первый класс включает в себя все модели, основанные на предположении, что человек выводит своё сенсорное суждение на основе только одной выборки случайного сенсорного эффекта от разницы предъявленных стимулов [6]. Согласно этим моделям в каждом наблюдении степень уверенности вычисляется на оси сенсорных впечатлений о различии стимулов просто как расстояние от величины полученной единственной выборки случайного сенсорного эффекта о различии стимулов до величины заданного порога, превышение которого соответствует принятию решения о том, что есть различие. Главным недостатком этого класса моделей является их неспособность оценивать время принятия решения. Кроме того, исследователи поняли, что человек при вынесении сенсорного суждения может использовать больше, чем одну выборку случайного сенсорного эффекта о различии стимулов.
Все остальные теории и соответствующие им классы моделей являются многовыборочными и поэтому лишены этого недостатка.
Второй весьма многочисленный класс включает в себя стохастические модели с последовательными выборками случайной величины сенсорного различия и накоплении их на одном счётчике («модель случайных блужданий» [7; 9]), либо на двух счётчиках, которые по отдельности накапливают положительные и отрицательные выборки случайной величины сенсорного различия («аккумуляторная модель» [11; 13;
3

14]). При этом уверенность в выбираемом решении возникает в результате стохастического процесса накопления свидетельств в пользу конкурирующих гипотез
[5]. Под свидетельствами при этом понимаются именно превышения случайной величины сенсорного впечатления от одного стимула над случайной величиной сенсорного впечатления до другого стимула. То есть положительные выборки разницы этих случайных величин свидетельствуют о том, что больше первый стимул, а отрицательные выборки — о том, что больше второй.
Недостатком этого класса моделей является тот факт, что теория, на которой они базируются, концептуально не различает первый и второй стимулы. Они для неё совершенно симметричны и существуют одновременно и на равных правах. Между тем бывают ситуации, когда эта симметрия нарушается. Например, второй стимул может быть предъявлен намного позже первого. Тогда о сенсорном впечатлении первого стимула можно говорить только в контексте какого-либо механизма памяти, что, естественно, требует модифицировать саму теорию моделирования сенсорных решений и ввести в неё модель памяти.
Третий класс моделей строится на основе нейросетевой парадигмы, эвристичность которой подтверждается вышеописанной парадигмой векторной психофизиологии. Этот класс пока что самый малочисленный. К нему можно отнести модель адаптивного фильтра для узнавания [8], а также модель принятия решения с оценкой уверенности в ситуациях выборов из множества многопараметрических альтернатив [12]. Хотя последняя модель описывает не сенсорные, а более сложные жизненные решения, ее всё же можно отнести к этому классу, так как она также описывает механизм принятия решения и оценки уверенности в нём с помощью функционирования математической нейронной сети.
Однако развиваемый Хисом подход к моделированию процессов принятия субъектом решения и оценки рейтинга уверенности в нём с помощью только одного накопителя, на наш взгляд, является менее адекватным, чем подход к этой же задаче, развиваемый Викером [11; 13; 14]. Последний наиболее глубоко и успешно проработал концепцию моделирования уверенности в сенсорных суждениях. Его гипотеза «баланса доказательств» использует отдельные сумматоры для накопления доказательств в пользу каждого из конкурирующих решений. Его рейтинг уверенности лучше или в более общей форме отражает наши интуитивные представления о психологической природе переживания уверенности, чем число колебаний при латентном выборе альтернатив [5], или время эксклюзивного латентного выбора единственной альтернативы [12].
В нашей статье предложен ещё один вариант нейросетевой модели, позволяющий описывать уверенность в сенсорных суждениях [10]. Он возник как развитие адаптивной модели памяти Хиса и Фулмана [8], позволяющей адекватно отражать в рамках стохастической модели способность человека запоминать новые стимулы и обеспечивать привыкание к повторному предъявлению одного и того же стимула. В своей модели авторы использовали широко применяющуюся в радиотехнике теорию адаптивной подстройки параметров обучаемого фильтра Уидроу [3].
Далее будет продемонстрировано как, используя теорию адаптивного линейного сумматора Уидроу и целенаправленно меняя вычислительную точность математических методов, используемых для построения модели памяти, на более точное соответствие этих методов нашим представлениям о работе реального мозга, можно получить новую более адекватную реальности модель адаптивного нейрона.
4

Кроме того, будет показано, как на основе полученных адаптивных нейронов можно построить нейросетевую модель детектора новизны сенсорных стимулов, способную использовать подход Виккерса к моделированию уверенности в сенсорных суждениях.

Математическая модель адаптивного нейрона

Пусть реальный физический стимул, согласно векторной парадигме Соколова, представляется в сенсорном пространстве человека m-мерным вектором (x1, x2, ..., xm)T. Модель памяти является сетью из m формальных нейронов. Каждый i-ый нейрон модели через свой аксон посылает сигнал xi каждому из остальных нейронов сети и в свою очередь на своих синапсах получает сигналы от каждого из остальных нейронов сети x1, ..., xi-1, xi+1, ..., xm (все кроме xi) [10].
Модель i-ого адаптивного нейрона, изображённого отдельно от остальных нейронов сети, приведена на рисунке 1. На входе i-ого адаптивного нейрона компоненты стимульного вектора x1, ..., xi-1, xi+1, ..., xm , (все кроме xi) для k-ого момента времени образуют вектор с размерностью n = (m-1): Xk = (x1, ..., xi-1, xi+1, ..., xm)T –??входной вектор заданных выходных сигналов от других нейронов. Состояние входных синапсов нейрона для k-ого момента времени задаётся вектором Wk = (wi 1, ..., wi i-1, wi i+1, ..., wi m)T –???текущим вектором весовых коэффициентов синапсов. Состояние нейрона описывается его выходным сигналом xi , желаемым результатом dk и полученным результатом yk:
yk = Wk
T Wk (1)

выходы
других сумматор нейронов синапсы

x1 wi 1 желаемый
результат
... di
полученный выход
xi-1 wi i-1 результат i–ого нейрона 1
????????????yi xi …
di-yi i-
1
xi+1 wi i+1 …
... ?i m

xm wi m

*

2?

Рис.1. Модель i-ого адаптивного нейрона
5

Процесс записи стимула в память нейросети состоит в том, что для каждого нейрона подбирается такой вектор Wk, чтобы отклонение желаемого результата от полученного результата ?k = dk - yk было минимальным. Используя выражение (1), это отклонение можно записать в виде:
?k = dk - yk = dk - Wk
T Wk . (2)

Поскольку теория адаптивного сумматора позволяет работать со случайными комплексными процессами, не ограничивая заранее общности разрабатываемой модели, будем полагать, что параметры отражения стимула x1, x2, ..., xm и весовые коэффициенты нейронов wij, j ? i являются комплексными стационарными эргодическими случайными величинами, зависящими от времени.
Квадрат модуля отклонения (КМО) при этом равен:

T Wk , (3), где знак «н» означает результат последовательно выполняемых операций комплексного сопряжения и транспонирования, знак «*» означает операцию комплексного сопряжения.
Предполагая, что dk и Xk - случайные величины, а Wk не коррелирует с dk и Xk , среднее значение квадрата модуля отклонения ?k запишем в виде:

H Rk Wk , (4)

* dk] - вектор взаимной корреляции между вектором входа и желаемымгде Pk = E[X
k
результатом i-ого нейрона, Rk = E[Xk
корреляционная матрица входов нейрона.
T] - эрмитова, положительно определенная

Далее будем считать, что Xk и dk представляют собой стационарные случайные величины. При этом Pk и Rk не зависят от времени и индекс k можно опустить. E[?dk?2] также не зависит от времени. Выражение (4) тогда можно переписать:

H RWk (5) Из (5) следует, что средний квадрат модуля отклонения (СКМО) ?k является квадратичной функцией вектора Wk и может быть представлен в n-мерном пространстве в виде поверхности со впадиной. Процесс минимизации СКМО заключается в поиске низшей точки впадины путем изменения вектора весовых коэффициентов. Эта задача может быть решена с помощью метода наискорейшего
спуска.
Данный метод предполагает вычисление градиентов ?k по действительной и мнимой частям вектора весовых коэффициентов, Wk = Ak + iBk . Из (3) получаем:

?Ak??k?2 = - 2 Re{Xk

* Xk
* dk - Xk

T Wk}, (6)

T Wk}. (7)
6

Вводя комплексный оператор градиента ?Wk = ?Ak + i?Bk, выражения (6) и (7)
можно заменить одной формулой:

T Wk). (8)

Отсюда, беря математическое ожидание от обеих частей (8), получаем:

?Wk ?k = - 2 (P - RWk). (9) Оптимальное значение вектора весовых коэффициентов Wopt, при котором СКМО имеет минимум, достигается в точке, где градиент (9) обращается в ноль. Из условия обращения градиента в ноль получаем уравнение Винера-Хопфа в матричной форме:

RWopt = P . (10)

Решение уравнения (10) даёт искомый оптимальный вектор весовых коэффициентов:

Wopt = R-1P. (11) Для практической реализации адаптивным нейроном процесса получения вектора Wopt могут быть использованы различные вычислительные методы. Проанализируем эти методы с точки зрения объёма информации, необходимой для их практической
реализации, а также их сложности.
1) Прямой метод вычислений использует формулу (11). Этот метод даёт точное винеровское решение уравнения (10), но требует в качестве необходимой информации знания матрицы R и вектора P, которые при моделировании обычно неизвестны. Кроме того, даже при наличии этой информации адаптивному нейрону необходимо уметь выполнять операции обращения эрмитовой положительно определённой матрицы и умножения матрицы на вектор. Совершенно невероятно, чтобы такая сложная обработка соответствовала реальным возможностям биологического нейрона.
Чтобы избавиться от сложной операции обращения матрицы, в математике для приближённого решения уравнения (10) используется гораздо более простой итерационный метод наискорейшего спуска. Полученное при этом за малое время, приближённое решение затем может уточняться в ходе последующих итераций для достижения желаемой точности.
Такой итерационный подход очень привлекателен для практических применений, когда задачу требуется решить пусть и не точно, но в реальном времени (то есть очень быстро) и на очень скромной аппаратуре. Далее нас будут интересовать именно такие итерационные методы, так как мы полагаем, что наш адаптивный нейрон является как раз такой «очень скромной аппаратурой», вынужденной работать в условиях
«реального времени».
2) При использовании метода наискорейшего спуска вектор весовых коэффициентов изменяется пропорционально градиенту СКМО, взятому со знаком минус. В соответствии с выражением для градиента СКМО (9) получаем выражение для весового вектора в (k+1)-ый момент времени:
7

Wk+1 = Wk + ? (-?Wk?k) = Wk + 2? (P-RWk), (12)

где скалярный параметр ??определяет шаг адаптации весовых коэффициентов нейрона к оптимальным значениям.
Согласно оценкам, полученным в [3], метод наискорейшего спуска, использующий алгоритм минимума СКМО (12), при выполнении условия:

1/?max ????? 0, (13) где ?max - наибольшее собственное значение матрицы R, гарантирует нахождение с любой заданной степенью точности решение уравнения Винера-Хопфа (10) за время необходимое для достижения требуемой точности. Сходимость алгоритма к точному решению имеет экспоненциальный характер. Чем точнее требуется решение, тем большим является необходимое время.
Однако и этот алгоритм имеет скорее теоретическую, чем практическую ценность, так как он требует априорного знания матрицы R и вектора P, которые при моделировании не известны. Поэтому этот метод также не подходит для нашей модели.
3) Практическая реализация метода наискорейшего спуска в теории адаптивного линейного сумматора [3] строится с помощью стохастического алгоритма минимума КМО, который вместо истинного градиента СКМО (9) использует его оценку в виде градиента КМО (8):

*?k, (14)

являющуюся случайной величиной.
Итерационный процесс для вычисления весового вектора адаптивного нейрона при этом не требует знания матрицы R и вектора P и оказывается значительно проще, чем
(12), так как не требует выполнения операций умножения матрицы на вектор:

* . (15)Wk+1 = Wk + 2??k X
k

Соответствующая блок-схема настройки весов адаптивного нейрона приведена на рисунке 1. Простота обработки полученной модели позволяет надеяться, что собственной активности биологического нейрона хватает для её реализации. Вполне вероятно, что нейрон может взвешивать входные сигналы, суммировать их и вычитать, а также выполнять корреляционную обработку.
При этом, как показано в (3), математическое ожидание оценки градиента (8) равно истинному градиенту (9), а среднее значение вектора весовых коэффициентов сходится к винеровскому решению (11). Использование в методе наискорейшего спуска оценки градиента вместо истинного градиента можно интерпретировать как добавление некоторого шума к истинному градиенту. Шум градиента в свою очередь вызывает появление шумовой составляющей вектора весовых коэффициентов, как в процессе адаптации, так и в установившемся режиме. Однако погрешность адаптации, вызванная этими шумами, в установившемся режиме пропорциональна коэффициенту усиления кольца обратной связи ? и поэтому может быть сделана достаточно малой.
8

Нейросетевая модель детектора новизны стимула

Нейросетевая модель Хиса и Фулмана для вынесения решения о новизне предъявляемого второго стимула по отношению к ранее запомнившемуся нейросетью первому стимулу использует скалярное произведение вектора второго стимула, поступающего на вход нейросети, с вектором выходной реакции нейросети на этот стимул [8]. Такой вариант скалярного представления различий между вторым и ранее запомнившимся первым стимулом является, на наш взгляд, вполне допустимым. Однако для моделирования процесса принятия решения эти авторы взяли модель случайных блужданий, которая не воспроизводит баланс доказательств в пользу каждой рассматриваемой альтернативы и поэтому проигрывает аккумуляторной модели Виккерса.
Нами предложена другая модель возможного механизма принятия решения о различии либо тождестве стимулов с оценкой уверенности. Модель построена из адаптивных нейронов, образующих нейронный ансамбль [4; 10]. В качестве примера на рисунке 2 приведен детектор новизны для трёхмерного стимула. В этом случае нейронный ансамбль содержит, соответственно, 3 адаптивных нейрона. Для примера рассмотрим работу первого из них.
Первая компонента трёхмерного стимульного вектора s1 является желаемым сигналом для первого адаптивного нейрона. Две другие компоненты стимульного вектора s2 и s3 образуют двухмерный входной вектор. Весовые коэффициенты w12 и w13 образуют соответствующий двухмерный весовой вектор первого нейрона. Для адаптивной настройки этого весового вектора первый нейрон имеет две цепи обратной связи, работающих по алгоритму (15). В процессе адаптации за счёт подстройки весов w12 и w13 величина разбаланса ?1 между желаемым s1 и полученным результатом y1 = s2 w12 + s3 w13 приближается к нулю.
Второй и третий адаптивные нейроны устроены аналогичным образом, только желаемым сигналом второго нейрона является s2 — вторая компонента стимульного вектора, а желаемым сигналом третьего нейрона является s3 — третья компонента стимульного вектора.
Выходным вектором рассматриваемого нейронного ансамбля из трёх нейронов является вектор разбаланса ???= (?1, ?2, ?3)T. При предъявлении первого стимула замыкаются цепи адаптивной подстройки весов нейронного ансамбля, и происходит запоминание этого стимула. В процессе запоминания все компоненты вектора ??приближаются к нулю. При предъявлении второго стимула цепи подстройки весов автоматически разрываются. Адаптация весов в этих условиях происходить не может. Если второй стимул отличается от первого, то вектор разбаланса ???при воздействии второго стимула мгновенно становится отличным от нуля. Каждая компонента этого вектора поступает затем на вход соответствующего блока принятия решения о тождестве или различии с оценкой уверенности.
Все три схемы принятия решения совершенно идентичны. Структура первой схемы
(для ?1) изображена подробно на рисунке 2. Каждая схема принятия решения имеет три отдельных канала. Два –??для формирования бинарных признаков (1/0) о принятых решениях: «различны» или «идентичны» пары предъявленных стимулов. Третий канал выдаёт непрерывную оценку «рейтинга уверенности» в принятом решении. Данная
9

трёхканальная схема принятия сенсорного решения была разработана Викером и Ли
[14] и используется нами без изменений.
Модель принятия решения является многомерным вариантом модели, описанной Викером и Ли [14]. Для каждого параметра стимула наша модель, согласно гипотезе баланса доказательств [11; 14], формирует отдельные каналы новизны, тождества и оценки уверенности. Так как мы полностью разделяем подход Викера к процессу принятия решения, то для задания порогов в каналах новизны и тождества может быть использована его идея об адаптивной подстройке порогов, на основе референтного уровня уверенности, который, как предполагает Викер, контролируется сознанием испытуемого [14].

Выводы

1. Для моделирования процесса различения физических стимулов необходимо использовать парадигму Е.Н.Соколова о векторном представлении стимулов в сенсорном пространстве человека.
2. Для сенсорного представления стимулов и получения информации о различии последовательно поступающих стимулов необходимо использовать нейросетевые модели.
3. Для построения нейросетевой модели была предложена модель адаптивного нейрона с желаемым сигналом.
4. Для моделирования процесса вынесения сенсорного суждения о новизне стимула необходимо использовать гипотезу Виккерса о балансе доказательств в пользу каждой из рассматриваемых альтернатив.
5. Для моделирования процесса вынесения сенсорного суждения о новизне стимула на основе векторной психофизиологии Соколова была разработана нейросетевая модель детектора новизны, использующая предложенный нами адаптивный нейрон с желаемым сигналом и предложенную Викером аккумуляторную модель принятия решения.

s1
10

s2 w12 s1
1y


?t ?1 ? 0 , ?+
?1 ? 0 , ?

??? s1 1-y

s3 w13

… …
?1
* 2?

s2

s1
w21 s2
y2
??? s2 2-y
?+ ?

?+ + ?- ??+ - ?-?

?++?--??+-?-?

s3 А1 А2
w23

…

1 0 1 0
«?» «?» Увер

?2
…
s3

1s
w31 s3 1 0 1 0
y3 «?» «?» Увер
??? s3 3-y
2s
w32

…


3??????? …

1 0 1 0
«?» «?» Увер
Рис. 2. Нейросетевая модель детектора новизны трёхмерного стимула
Литература
11

1. Соколов Е.Н. Принцип векторного кодирования в психофизиологии // Вестник
Московского Университета. Серия 14. Психология. 1995. № 4.
2. Соколов Е.Н., Вайткявичус Г.Г. Нейроинтеллект: от нейрона к нейрокомпьютеру. М.: Наука, 1989.
3. Уидроу Б., Стирнс С. Адаптивная обработка сигналов. М.: Радио и связь, 1989.
4. Шендяпин В.М. Применение теории адаптивного сумматора для обучения активного нейрона / Труды VIII Всероссийской конференции «Нейрокомпьютеры и их применение» НКП–2002 с международным участием / Под ред. А.И. Галушкина. М.: Институт проблем управления РАН, 2002. С.1057. Компакт-диск ISBN 5-201-14935-9.
5. Audey R.J. A stochastic mode for individua choice behavior // Psychoogica Review,
1960. V.67. P. 15.
6. Baranski J.V. & Petrusic W.M. Probing the ocus of confidence judgments: experiments on the time to determine confidence // Journa of Experimenta Psychoogy: Human Perception and Performance. 1998. V. 24. P. 929.
7. Heath R.A. Random-wak and accumuator modes of psychophysica discrimination: a critica evauation // Perception. 1984. V.13. P. 57.
8. Heath R.A. & Fuham R. An adaptive fiter mode for recognition memory // British Journa of Mathematica and Statistica Psychoogy. 1988. V.41. P. 119.
9. Link, S.W. & Heath R.A. A sequentia theory of psychoogica discrimination // Psychometrika. 1975. V.40. P. 77.
10. Shendyapin V.M., Skotnikova I.G. Neura network mode as a possibe too for modeing of confidence in sensory judgments // Fechner Day 2001. Proceedings of the 17th Annua Meeting of the Internationa Society for Psychophysics / E. Sommerfed, R. Kompass, T. Lachmann (Eds.). Leipzig: Pabst Science Pubishers, 2001. P. 597.
11. Smith P.L. & Vickers D. The accumuator mode of two-choice discrimination // Journa of Mathematica Psychoogy. 1988. V.32. P. 135.
12. Usher M. & Zakay D. A neura network mode for attribute-based decision processes // Cognitive Science. 1993. V.17. P. 349.
13. Vickers D. Decision process in visua perception New York: Academic Press, 1979.
14. Vickers D. & Lee M.D. Dynamic modes of simpe judgments: I. Properties of a sef- reguating accumuator mode // Noninear Dynamics, Psychoogy, and Life Sciences. 1998. V.2. P. 169.

Типы и структура психологических теорий

А.В. Юревич

Институт истории естествознания и техники им. С.И.Вавилова

Прогнозы футурологов о том, что XXI век станет веком гуманитарной науки, сбылись досрочно — по крайней мере, в России, где именно гуманитарные дисциплины, прежде всего экономика, политология, социология и психология, оказывают наибольшее влияние на общественную жизнь, вызывают куда больший общественный интерес и финансируются намного щедрее, чем естествознание. Высокая востребованность и важнейшая социальная роль гуманитарных наук сочетаются с их крайне неудовлетворительным когнитивным состоянием, вынуждающим относить их к
«мягким» или «неблагополучным» дисциплинам, противопоставляя «жестким» и «благополучным» — но только в данном отношении — естественным наукам. В то же время основная часть общей методологии, потенциально способной помочь наукам решать их методологические проблемы, относится к естествознанию, являясь преимущественно обобщением опыта развития физики, и практически не учитывает специфику гуманитарного знания. В этих условиях первостепенное значение приобретает разработка методологии именно гуманитарных наук.
Одной из главных проблем общей методологии науки традиционно является структура научной теории. Соответственно прояснение типовой структуры теорий в гуманитарных дисциплинах может стать одной из опорных точек развития их методологии.
Подходящим объектом для изучения стандартной структуры теорий, создаваемых в гуманитарных науках, служат психологические теории, поскольку психология, с одной стороны, является полноправным членом семейства гуманитарных дисциплин, с другой, — традиционно тяготится этим членством, настойчиво стремится быть похожей на естественные науки, и вся покрыта «горячими точками», в которых с особой остротой и отчетливостью проявляются все традиционные проблемы развития гуманитарного знания, о чем неоднократно писал А.В. Брушлинский. Вместе с тем психология —
2

достаточно типичная гуманитарная дисциплина, и поэтому все сказанное о психологических теориях в полной мере относимо и к теориям в любой другой гуманитарной науке.
Говоря о стандартной структуре психологических и вообще гуманитарных теорий, следует, конечно, учитывать, что они не выглядят как близнецы, обладают изрядным разнообразием, а подчас настолько непохожи друг на друга, что в них непросто признать сгустки знания, относящиеся к одной науке. Бытует (но не в быту, а в науке) мнение о том, что во всех гуманитарных дисциплинах научные теории в значительной мере выражают личностно-психологические особенности их авторов, но ни в одной другой науке о человеке эта связь не представлена так рельефно, как в психологии. Соответственно, психологические теории так же мало похожи друг на друга, как их авторы, а, скажем, психоанализ, по общему признанию, превратившийся в культовый ритуал (в своей методической части) и в новую религию (в своей теоретической и идеологической части) западного общества, не только по содержанию, но и по духу радикально отличается от бихевиоризма, который тоже стал своего рода религией, но лишь в научных кругах. Ситуация усугубляется тем, что психологические теории традиционно ведут себя как
«государства в государстве»: также «несоизмеримы», как парадигмы Т. Куна; отметают все прочие теории как артефакты или, в лучшем случае, ассимилируют как «кладбища феноменологии»; не вступают друг с другом в конструктивный, да и вообще в какой-либо диалог, и практически не имеют точек пересечения. В подобных условиях оказалось бы очень странным, если бы они были построены с ориентацией на некоторую общую форму, как это свойственно естественнонаучным теориям.
Вместе с тем любое разнообразие, даже кажущееся неограниченным и приближающимся к полному хаосу, всегда может быть упорядочено, например, с помощью выделения ограниченного количества неких базовых типов, и психологические теории — не исключение. Систематизировать их, как и все прочее, можно по разным основаниям, хотя самые первые систематизации, как правило, создаются с зыбкой опорой на некую смесь оснований, которые не отрефлексированы в достаточной мере. Так, наиболее распространенной систематизацией психологических теорий является их деление на: а) общие
3

психологические теории и б) теории среднего ранга, причем данная систематизация широко используется и в других гуманитарных науках, например, в социологии. При этом сколь либо четкие представления о том, где пролегает граница между двумя типами теорий и каковые критерии отнесения к ним, отсутствуют, и основой локализации теорий в рамках данной системы координат являются преимущественно интуитивные ощущения, порождаемые весьма расплывчатыми образами «больших» и «малых» теорий. Кроме того, психологические теории, возникающие как теории среднего ранга, в случае своего успеха в этом качестве часто обнаруживают тенденцию к перерастанию в общие теории, как, например, возникшие в социальной психологии в 70-е годы прошлого века теория каузальной атрибуции и теория справедливости. Любопытно, что подобное расширение претензий обычно происходит в отсутствие сколь либо заметного расширения содержания теории и области ее значений, что вытесняет основную демаркационную линию из когнитивной в социальную плоскость: создается впечатление, что общие теории отличаются от теорий среднего ранга не более широкой областью значений или сферой охвата изучаемой реальности, а лишь большим числом сторонников. Впрочем, в развитии и самоидентификации теорий наблюдается и обратная довольно парадоксальная тенденция: теории среднего ранга, относящиеся к узким областям, позволяющим осмысленно, то есть на основе определенных теоретических оснований, изучать конкретные практические проблемы, сейчас пользуются большим спросом, чем весьма аморфные и плохо состыкуемые с практикой общие теории, и поэтому последние мимикрируют под теории среднего ранга.
Не отвергая весьма условную дихотомию общих теорий и теорий среднего ранга как небесполезную, все же следует признать целесообразность разработки и других систематизаций, в частности, в большей степени принимающих во внимание содержательные, структурные и прочие когнитивные особенности теорий. Так, например, в зависимости от тех когнитивных действий, которые теории производят со своим предметом, они могут быть разделены на три категории: а) теории-обозначения, б) теории- объяснения и в) теории-систематизации.
4

Теории-обозначения в основном задают некоторую систему определений своего предмета, таких, как психика — это деятельность, мотив — это предмет потребности, мышление – трансформация образа и т. п., и в своей базовой части сводятся преимущественно к таким определениям. Теории-объяснения стремятся не просто определить, а объяснить своей предмет и, как правило, делают это с помощью генерализации, часто чрезмерной, некоторого ключевого для них психологического механизма. Так, вышеупомянутая теория справедливости объясняет все виды человеческих отношений — от супружеских до межгосударственных — на основе понятия о справедливости, стандартной реакции на ее нарушение и типовых способов ее восстановления, а упомянутая вместе с ней теория каузальной атрибуции объясняет все виды социального восприятия на основе базовых механизмов приписывания причин социальным событиям. В виде теорий-систематизаций обычно предстают теории среднего ранга, не столько объясняющие, сколько систематизирующие свой предмет и по непонятным причинам, как правило, выделяющие в нем какие-либо три аспекта, из-за чего их иногда, и не без иронии, называют

«теориями-триадами».
Границы между тремя указанными типами теорий тоже довольно размыты и условны, поскольку в теориях-обозначениях всегда содержится некоторый объяснительный потенциал. Объяснительные теории, в свою очередь, не могут обойтись без определений, опираются на систематизации и т. п. Речь идет лишь о том, что психологические теории обычно тяготеют к одному из этих типов, подтверждая прочно укорененную в методологическом самосознании гуманитарных наук мысль о том, что если естественнонаучные теории преимущественно выполняют объяснительную функцию, то основная функция теорий в гуманитарных науках — достижение более глубокого понимания, средствами которого могут быть и объяснения, и определения, и систематизации.
Перспективным основанием систематизации психологических теорий может служить и то, на базе какого именно опыта они построены, чем именно обоснованы, какую сферу человеческой деятельности делают своим главным ориентиром. В зависимости от всего этого тоже можно выделить три типа теорий (вероятно, работает акцентированная выше триадическая структура
5

большинства систематизаций, которую так и хочется назвать магической): а) теории, ориентированные на обыденный опыт, б) теории, ориентированные на эмпирические исследования, в) теории, ориентированные на общую методологию или идеологию.
Пожалуй, самый яркий образец теории, ориентированной на обыденный опыт, — это психоанализ. В основе ее создания лежали не общеметодологические соображения и не эмпирические данные, а клинический опыт анализа З. Фрейдом обыденного мира его пациентов. Эта теория часто характеризуется как набор метафор, таких, как «Я», «Оно», «Эдипов комплекс» и т. д., ни одна из которых до сих пор не получила эмпирического подтверждения. Зато они прекрасно вписались в обыденное восприятие психологического опыта, что и стало основной предпосылкой превращения психоанализа в разновидность религии и распространения его культа в западном обществе. А основной способ верификации им своих базовых постулатов и вообще каких-либо истин — не внешний, путем постановки экспериментов, манипуляции какими-либо переменными и т. п., а внутренний
— путем обращения человека к его внутреннему опыту, интерпретируемому в метафорических понятиях.
Теории, ориентированные на эмпирические исследования, явно составляют в психологии большинство, что неудивительно в условиях длительного господства в ней столь не любимой А.В. Брушлинским позитивистской парадигмы. К ним относятся не только классический бихевиоризм, ради чистоты экспериментов пожертвовавший целостной личностью и променявший человека на крыс, но и основная часть, скажем, когнитивистских теорий, в том числе и социально-психологических. Они всегда подгоняют под себя некоторый эмпирический опыт, всегда стремятся к эмпирическому подтверждению (и всегда получают его, поскольку эмпирически подтвердить можно все, что угодно), всегда инспирируют множество эмпирических исследований, то есть вырастают на неком эмпирическом поле и на нем же развиваются. И очень симптоматично, что словом «теория» в психологии часто обозначаются не только теории в собственном смысле слова — как системы общих утверждений, но и вся примыкающая к ним практика эмпирических исследований (о чем можно
6

судить, например, по одному из главных обзорно-систематизирующих изданий в психологии — Psychoogica Abstracts).1
Теории, ориентированные на общую методологию или идеологию, как правило, имеют четко описанную родословную — в виде системы рассуждений, обосновывающих выдвижение определенных проблем и логику их решения, построены в виде поэтапного «заземления» общеметодологических или идеологических соображений. Так, например, Ф. Хайдер построил социально- психологическую теорию путем поэтапного выведения из некоторой общей логики сначала общего видения социально-психологической реальности, затем
— ее «центрального звена», которым предстали межличностные отношения, после этого — определенной трактовки межличностных отношений и т. д. А при придирчивом рассмотрении теорий, разработанных в советской психологии, нетрудно разглядеть не только их крупные общеметодологические основания, но и связь с идеологией, проекцию некоторых идеологически желательных формул на психологическую реальность. И вполне закономерно, что такие понятия как, скажем, «зона ближайшего развития» (какое развитие может быть в «зоне» ?) родились именно в нашей идеологической зоне.
Разумеется, опять следует зафиксировать релятивность различий между тремя типами теорий, каждый из который взаимодействует с двумя другими, а подчас способен в них эволюционировать, так ориентированная на общую методологию теория Ф. Хайдера постепенно переросла (правда, без участия ее автора) в теорию каузальной атрибуции, отчетливо ориентированную на эмпирию. Тем не менее введение данного основания систематизации тоже позволяет упорядочить многообразие психологических теорий, сведя их к нескольким ключевым типам. Вообще же представляется, что немаловажную задачу систематизации психологических теорий следует решать на основе объединения (но не смешивания) разных оснований, включающих и область их значений, и способ обращения со своим предметом, и основной вектор ориентации, и еще ряд параметров. Эта задача ждет своего решения, в данном же контексте следует лишь, зафиксировав как большое разнообразие

1 Именно данного понимания научных теорий придерживается и автор настоящей статьи, предельно расширяя понятие научной теории в соответствии с утвердившейся в психологии традицией, но не ради самой традиции, а ради того, чтобы отследить структурные особенности теорий, часто лежащие далеко за пределами их базовых утверждений.
7

психологических теорий, так и ограничение этого разнообразия существованием некоторых основных типов, сформулировать утверждение о том, что при всем своем разнообразии, психологические теории имеют достаточно стандартную базовую структуру.
Вычленение стандартной структуры психологических и прочих гуманитарных теорий осложняется типовой формой их изложения. Если естественнонаучные теории излагаются четко и компактно и выражаются, например, посредством математических формул, то гуманитарные — в виде многотомных произведений, в которых собственно теорию нелегко вычленить из сопутствующих ей суждений и размышлений. Однако даже в таком нормативно аморфном контексте стандартная структура психологических теорий прорисовывается вполне различимо. Ее наиболее отчетливо проступающие элементы — центр и периферия, то есть некоторые базовые идеи и утверждения, образующие ядро теории, и вспомогательные по отношению к нему опыт и когнитивные конструкции.
Следует отметить, что наличие центра и периферии свойственно и естественнонаучным теориям, вследствие чего подобное строение можно считать свойством научных теорий вообще, а все существующие в философской методологии науки представления об их структуре так или иначе отдают должное центр-периферийным отношениям. И. Лакатос, например, выделяет
«жесткое ядро» и «защитный пояс», В. С. Степин — «фундаментальную теоретическую схему» и «вспомогательные теоретические схемы», нечто подобное делают и другие исследователи, и в подобных дифференциациях отчетливо проступает центр-периферийная иерархия. Такие представления о структуре научных теорий, выработанные на материале естественнонаучных, преимущественно физических, теорий, в какой-то мере распространимы и на гуманитарные науки. Но если иерархическое построение в виде центра и подчиненной ему периферии характерно как для естественнонаучных, так и для гуманитарных теорий, то наполнение и конкретный характер взаимоотношений между этими элементами достаточно специфичны для разных видов наук.
К центральным компонентам психологических теорий можно отнести: а) общий образ психологической реальности, б) центральную категорию, в) соответствующий феномен, г) набор основных понятий, д) систему
8

отношений между ними, которую, пользуясь терминологией В.С. Степина, можно назвать «сеткой отношений», е) базовые утверждения.
Периферическую область психологических теорий можно разделить на два компонента: а) собственно теоретический, б) эмпирический. Теоретическая
«периферия» включает вспомогательные утверждения теории и систему их аргументации, эмпирическая — подкрепляющий теорию эмпирический или обыденный опыт.
Структуру психологических теорий можно было бы описать как состоящую из центра и периферии, которые включают описанные компоненты и ими исчерпываются, если бы в методологической рефлексии науки не существовало традиции, заложенной работами М. Полани и др. Но подобно тому, как в структуре любого формализованного знания имплицитно присутствует некое неформализуемое, неявное знание, причем их пропорция обычно оценивается в соотношении 1:10, любая научная теория, в особенности гуманитарная, тоже всегда включает некоторый неявный компонент. Этот компонент можно условно назвать «темной» или неявной областью теории, имея в виду, что она эксплицируется лишь путем специально организованной рефлексии, а в официальной жизни теории практически всегда остается за кадром.
Понятие о неявной области научных теорий нуждается в расширении за пределы описанного М. Полани «личностного знания», большое значение которому придавал и А.В. Брушлинский. Помимо личностного знания она включает личностные переживания и образцы поведения ученых, а также охватывает также знание, переживания и образцы поведения надличностные. Отметим здесь, что если в философской методологии науки неявное знание в основном ассоциируется с личностным, то в социологии науки — в работах Д. Блура, Б. Барнса, Д. Маккензи и др. — акцент делается на том, что научное знание, в том числе и естественнонаучное, «конструируется в стенах лабораторий», являясь выражением исследовательских традиций, идей и смыслов специфических для каждой научной группы. Это позволяет говорить о специфическом групповом знании, так же принципиально неформализуемом, как и личностное знание, но к последнему не сводимом. Групповое знание тоже входит в состав неформализуемой составляющей научной теории, а его
9

удельный вес особенно велик в тех случаях, когда теория коллективно разрабатывается (что случается очень редко) или коллективно развивается (что бывает почти всегда). В результате формируются некие коллективные тезаурусы понимания теорий, ответственные, в частности, за то, что сторонники концепций всегда понимают их не так, как противники, или за то, что одна и та же теория понимается и развивается по-разному различными школами.
При этом возникают соответствующие эмоции и формируются образцы поведения, которые, как описанные Л. Луаданом исследовательские традиции, чаще носят не столько индивидуальный, сколько коллективный характер. Причем его имеют не только такие эмоции, как, скажем, эмоциональная привязанность к «своей» теории (похожая, как отмечает М. Махони, на чувства к любимой девушке), героическая решимость защищать ее при любых обстоятельствах, своеобразная идентификация с нею, не слишком ласковые чувства к ее противникам, в общем-то внешние по отношению к самой теории, но ощущения и чувства, составляющие ее внутреннюю ткань. Так, один из аргументов когнитивистов в споре с бихевиористами состоял в том, что можно
«физически ощущать» первичность установок по отношению к поведению, хотя в логике этого спора было неясно, что именно первично — само это
«ощущение», даже если оно действительно возникает, или желание подтвердить свою теорию путем вызывания у себя соответствующего ощущения (кстати, вторая возможность органичнее вписалась бы в логику когнитивизма, ибо означала бы первичность установки).
Таким образом, в неявной области психологических теорий можно уловить а) личностный и б) групповой компоненты, в свою очередь разделив каждый из них на когнитивную, эмоциональную и поведенческую части. Разумеется, и существование этой области, и ее ключевые компоненты не служат привилегией гуманитарных наук. Многочисленные упоминания обо всем этом можно найти и в работах методологов науки, относящихся к естествознанию. Однако, во-первых, сама область неявного знания в гуманитарных теориях существенно шире, во-вторых, удельный вес ее эмоционального компонента заметно выше, чем в естественнонаучных теориях.
И именно данные обстоятельства делают теории в гуманитарных науках куда более аморфными, мало определенными и допускающими различные
10

понимания, что, впрочем, едва ли служит недостатком этих теорий, а, скорее, является выражением специфики гуманитарных наук, немалое внимание которой уделял в своих работах А.В. Брушлинский.
ПСИХОЛОГИЯ И ПОЛИТИКА: КОНСТРУКТИВИСТСКАЯ ПАРАДИГМА1

В.Ф. Петренко

Факультет психологии МГУ им. М.В. Ломоносова

Светлой памяти Андрей Владимирович Брушлинский (как автор, включенный, через свои публикации в научную коммуникацию) был и остается признанным современным методологом и теоретиком психологической науки. А.В. Брушлинский [4; 5; 6] совместно с К.А. Абульхановой-Славской [1; 2] разработали принцип субъектности в психологии, который является дальнейшим развитием положения их учителя, С. Л. Рубинштейна о том, что «внешние причины действуют через внутренние условия». Это положение, на мой взгляд, близко фундаментальному принципу теории личностных конструктов Дж. Келли: «Поведение личности канализируется
(структурируется) по тем же руслам, по которым происходит антиципация событий». Другими словами, мы действуем в рамках тех представлений, через призму которых воспринимаем события (в том числе и политической жизни). Отсюда и принцип Рубинштейна о единстве сознания и деятельности. Действительно, для того, чтобы функционировали политические и экономические институты, необходимы определенные фигуры сознания, людей реализующих экономическое и политическое поведение. Например, для того, чтобы существовало феодальное общество, необходимы феодалы, имеющие свои представления об отношениях вассала и сюзерена, о долге и чести рыцаря, а также свою систему традиций и ценностей. Кроме того, необходимы крестьяне, имеющие свое отношение к земле и труду, погруженные в мир представлений сельской общины и свой традиционный уклад. И, наконец, необходима некая религиозная идеология синхронизирующая взаимодействие различных сословий. Для того, чтобы функционировали производственные отношения и рынок, необходимо доверие к институтам власти и определённая этика субъектов этих товарных отношений. Как полагал М. Вебер [7] протестантская этика мостила дорогу будущему капитализму. Помимо социальных представлений (в терминах С.Московичи [36]), в механизм социального взаимодействия входят и эмоциональные состояния. Например, религиозного воодушевление, во времена крестовых походов, эсхатологические ожидания близкого

1 Исследования проводятся при финансовой поддержке РФФИ.
1
конца Света в Византии накануне первого тысячелетия, чувство страха во времена разгула инквизиции или в тоталитарном обществе. Современная Западная Европа и Северная Америка, коммунистический Китай и Черная Африка, Арабский Восток и Индия различаются не столько промышленными технологиями и архитектурой городов, которые, в условиях глобализации имеют тенденцию к стандартизации, столько системой ценностей и картиной мира населяющих их людей. Новейшая история демонстрирует, что в дискуссии между Ф. Фукуямой [26]), предрекавшим конец истории как снятие противоречий при всемирном движении к либеральному обществу, и С.Хантингтоном [27], обещавшим в ближайшем будущем противостояние нескольких крупных цивилизаций, объединенных религиозно-идеологическим единством, прав скорее Хантингтон. Антагонизм разных «правд» сохранится. Хотя противостояние и конкуренция между различными ценностями и стилям жизни в эпоху Интернета необязательно должны реализовываться в привычных рамках государственных образований, а возможны и между виртуальными сообществами людей, объединенными сходством менталитета.

Являясь средством осознания, писал Л.С. Выготский, такие средства обобщения, как стереотипы, житейские понятия и представления могут не осознаваться самими субъектами. Приватная и общественная жизнь человека дает множество примеров использования малорефлексивного знания. Каждый человек строит свои отношения с другими людьми, выступая «житейским психологом», планирует свой бюджет, выступая
«стихийным экономистом», имея политические пристрастия — каким-то образом упорядочивает свои представления о власти, государстве, партиях. Этические ценности, представления о «добре» и «зле», «чести» и «долге» также имеют когнитивную представленность.
Для обозначения донаучного знания, которым располагает каждый человек, Дж. Брунер и Р.Тагиури [34] ввели понятие «имплицитной теории (или модели) относительно той или иной содержательной области. Имплицитной эта система называется потому, что сам субъект, как правило, не сознает те структуры категоризации, через призму которых он воспринимает эту реальность, вернее, строит модели мира, которые им и воспринимаются как реальность. В лингвистике выделяют понятия «Language perfomance» и «Language competence» . Ребенок может отлично говорить на родном языке

(Language perfomance) и не осознавать его грамматику (Language competence), произнося

2
грамматически правильные предложения. Аналогично и взрослый человек может не осознавать собственную «имплицитную модель» политики и экономики, а также образующие ее категории, с помощью которых он идентифицирует события.
Задачу реконструкции этих малорефлексивных и плохо структурированных знаний реализует экспериментальная психосемантика, корни которой восходят к работам Ч.Осгуда [37] по методу семантического дифференциала и субъективных семантических пространств и работам Дж, Келли [35] по созданию теории личностных конструктов и репертуарным решеткам. Отечественная психосемантика возникла в начале семидесятых годов на факультете психологии Московского Университета: (В.Ф. Петренко [13; 14], А.Г. Шмелев [30], Е.Ю. Артемьева [3], В.М. Похилько [21]) и в настоящее время представлена работами психологов из разных регионов России: (В.Ф. Петренко [17]; В.Ф. Петренко, О.В. Митина [18]; А.Г. Шмелева[], А.О. Прохоров [22], Е.В. Улыбина [23]) В психосемантике реализуется парадигма конструктивизма, где картина мира трактуется не как зеркальное отражение действительности, а как одна из возможных "пристрастных"
(термин А.Н. Леонтьева [11]) культурно-исторических (термин Л.С. Выготского, А.Р. Лурии) моделей мира, которые создает единичный или коллективный субъект. В этом плане психосемантика стоит на позиции множественности возможных моделей мира, на идее плюрализма истины и, как следствие, на идее множественности путей развития как отдельного индивида, так и общества, страны, всего человечества. Психосемантика, являясь областью психологии, имеет, тем не менее, ярко выраженный междисциплинарный аспект, перекликаясь с философией и культурологией
(см. работы Степина о категориальной структуре сознания, А.Я. Гуревича о категориях средневековой культуры), языкознанием (модель Смысл-Текст И.А. Мельчука, лексическая семантика Ю.Д. Апресяна, представления Ю.Н. Караулова о «языковой личности» Ю.С. Степанова о «трехмерном пространстве языка»), социологией (работы С.Московичи о социальных представлениях, П. Бурдье о социальном пространстве) информатикой (работы Д.А.Поспелова о формах репрезентации знаний). Как единичный, так и коллективный субъект, будь то индивид, политическая партия, или общество в целом, обладают определенной картиной мира, позволяющей осознание мира, себя в нем, планирование и принятие решений по реализации тех или иных действий. Теоретические основания, лежащие в основе антропоморфной метафоры общества как коллективного субъекта, наделенного общественным сознанием, содержатся в работах К.Маркса , в представлениях О.Шпенглера [29] о различном менталитете

3
различных цивилизаций (египетской, греко-римской, иудейской, арабской, христианской и т.п.), в исследованиях по реконструкции картины мира различных исторических эпох А.П. Гуревича [9], Л.Н.Гумилева [8]. Понятие картины мира близко к понятию общественного сознания или менталитета общества, используемых в философской литературе, но оппозиция сознание — бессознательное, принятая в психологии, делает более эвристичным использование понятия «картины мира» как вбирающего и сознаваемые, и неосознаваемые пласты познания. Картина мира представляет собой сложное, многоуровневое образование, в которое, наряду с научным, понятийным знанием, входят религиозный опыт, виртуальные построения искусства, идеология, глубинные пласты мифологического и коллективного бессознательного в духе К.Юнга [33]. Картина мира характеризуется не только разноуровневостью построения и различной степенью осознанности ее составляющих, но и разной степенью их адекватности бытию. Так, в картину мира могут входить и неадекватные ценности и цели (антиутопии), и предрассудки, и суеверия, и ложные

стереотипы.

Дж.Келли [35] ввел понятие личностного (персонального) конструкта как элемента этой конструктивной системы на уровне индивида — «имплицитной теории личности»
(термин см.: [34; 35]). Когда маленький ребенок говорит о том «Что грязная рубаха теплее» (К.Чуковский. От двух до пяти), то это его специфический личностный конструкт, связывающий две характеристики его опыта2. Когда политик утверждает: «Наш народ

2 Согласно канонической теории Келли, личностный конструкт – биполярен, и некоему качеству всегда противостоит ему субъективно антонимичное. Например, для одного человека антонимом дружелюбия будет враждебность, для другого – одиночество. Однако сами конструкты по Келли принципиально биполярны, и некоторые комментаторы и последователи его теории связывают эту особенность человеческого познания с наличием двух полушарий мозга. С нашей точки, зрения в физическом мире нет биполярности, и противопоставление, например, качеств «тяжелый –легкий» вовсе не означает наличие некой антигравитационной силы, выражаемой прилагательным «легкий». Аналогично, прилагательное
«маленький» означат малую степень величины, где эталоном размера служит некий нормативный с точки зрения человеческой культуры, размер объекта [10]. Эти физические параметры униполярны, биполярными их делает человеческое восприятие и культура. Применительно же к личностным характеристикам, как показывают наблюдения так называемых двухгорбых распределений качеств, субъект может обладать одновременно неким качеством и другим, антонимичным ему. Например, быть и расчетливым, и безрассудным (в зависимости от ситуации). Кроме того, антонимические полюса конструкта могут иметь различный генезис как в культуре, так и применительно к единичному индивиду, их использующему. Дело в том, что описание отдельных качеств служат, скорее, для оценки персонажа, а единицами восприятия являются целостные образы. Мы не препарируем личность при восприятии на отельные качества, а воспринимаем целостный образ, заключая, например, что в нем есть что-то от Печорина, или от Чонкина, или от Иудушки Головлева. При этом описываемый человек может нести в себе что-то и от одного
образа-полюса конструкта, и от другого, который наша культура или наш собственный опыт полагает противоположным. В отличие от позиции Келли, мы расширяем до понятия конструкта любой
4
может сохранить себя через общинность, соборность, коллективизм. В цивилизации, где действует принцип "каждый за себя" русскому народу места нет» (А. Невзоров, "День" 43,
1992) — это его специфический личностный конструкт, отражающий его мировоззрение. Этот термин может быть расширен и применительно к общественному сознанию, впитавшему в себя личностные конструкты, ставшие достоянием культуры: «…Во многой мудрости много печали…» (Екклизиаст). Конструкт может входить и в виртуальную модель некоторой идеологемы как идеальной, не ставшей, но желаемой картины мира. «Кто не работает, тот не ест» (апостол Павел) — это конструкт фиксирующий не наличное состояние дел, а описывающий фрагмент идеального мира или
«потребного будущего» (в терминах Н.А. Берштейна). Конструкты общественного сознания могут претерпевать изменения. Так, для мировосприятия раннего христианства с его идеологией нестяжательства, равенства и стоицизма были характерны утверждения:

«Блажены нищие духом» (то есть нищие по духу — добровольно отказавшиеся от благ) и
«Легче верблюду (по другой версии перевода — канату) пройти через угольное ушко, чем богатому попасть в рай», суть которых операционально можно представить как разнонаправленность векторов богоугодности и богатства. Для протестанской же этики, заложившей идеологическое обоснование промышленной революции [7], «испытание своей избранности осуществляется посредством практической деятельности в миру» и
«богатство добытое трудом — угодно Богу!» То есть налицо иное соотношение между богатством и богоугодностью, и вектор богатства, совершив поворот на 180 градусов по отношению к вектору богоугодности образовал конструкт «блаженны преуспевающие». Нищих же и бродяг в викторианской Англии ждали тюрьма и работный дом. Как полагает Келли, конструкты создают не только форму, в которой происходит упорядочивание опыта, и структуру, задающую планирование и осуществление действия. Единичные конструкты, образуя взаимосвязи, создают категориальные структуры, опосредующие восприятие и осознание действительности. Выявить эти структуры — задача экспериментальной психосемантики. Методом психосеманитики и одновременно

познавательный эталон, включая в него и этнический стереотип, и некий образ-типаж, и некое житейское обобщение, по отношению к которым респонедент может выстраивать субъективные меры сходства, то есть использовать их как униполярные шкалы. Субъективную же антонимию-синонимию респондента, при использовании униполярных шкал-характеристик, для описания объекта исследователь получает уже «на выходе», после проведения статистической обработки (например, факторного анализа) и выявления того, какие характеристики оказались антонимичными для респондента «в режиме употребления». При использовании униполярных шкал для описания объекта появляется дополнительная свобода в оперировании респондентом характеристиками и, соответственно, дополнительные возможности для анализа личностных конструктов последнего интерпретатором.
5
формой репрезентации категориальных структур сознания (картины мира субъекта) выступает построение субъективных семантических пространств. Знание субъекта, его система значений, конструктов в психосемантическом эксперименте задействованы в режиме употребления, а не интроспекции. Испытуемый (интервьюируемый) что-либо оценивает, шкалирует, классифицирует, выносит суждения о сходстве/различии анализируемых объектов, дает ассоциации и т. п. На основе его единичных суждений, оценок строится матрица данных, суммирующая его опыт в некоторой конкретной содержательной области (в нашем случае политической), а затем к полученной матрице данных применяются методы многомерной статистики, факторный, кластерный анализ, методы многомерного шкалирования, латентный анализ, методы распознавания образа и пр. Выделенные структуры, лежащие в основе матрицы данных, интерпретируются как категориальные структуры сознания испытуемого. Являясь структурами осознания мира субъектом, «несущими конструкциями», каркасом картины мира субъекта, они могут не осознаваться им как таковые, то есть быть недоступными самонаблюдению и интроспекции, аналогично тому, как маленький ребенок или неграмотный взрослый использует естественный язык, не осознавая его структуры (грамматики), но тем не менее правильно строит речь на основе имплицитных правил грамматики. Так, например, факторный анализ позволяет выделить пучки взаимосвязанных признаков, конструктов и таким образом уменьшить исходный базис признаков описания, сводя их к неким обобщенным категориям-факторам, которые выступают координатными осями семантического пространства. При геометрическом представлении семантического пространства личностные или познавательно-культуральные конструкты, выделяемые с помощью факторного анализа, образуют координатные оси некоего n-мерного пространства, а анализируемые объекты задаются как координатные точки внутри этого пространства. При этом величина проекции объектов на семантические оси показывает степень выраженности в объекте (понятии, образе) смысла, заданного этим фактором
(конструктом). Отдельные параметры выступают операциональными коррелятами ког- нитивных структур. Так, размерность семантического пространства (число независимых, или слабо коррелирующих между собой факторов) отражает когнитивную сложность, индивидуального или группового сознания. Сознание человека гетерогенно, и субъект может иметь высокую когнитивную сложность в одной области знания и низкую — в другой. Так, например, в семантическом пространстве Ч. Осгуда, построенном для восприятия политических партий в сознании среднего американца, «человека с улицы»

6
конца шестидесятых годов, выделялся всего один фактор, интерпретированный как
«доброжелательный динамизм <-> бессильное злобствование», и политические партии размещались вдоль единственной оси такого «одномерного» сознания. Ситуация напоминает черно-белое сознание процитированного нами тележурналиста А. Невзорова с его классификацией «наши <-> не наши». С другой стороны на материале тех же
«средних» американцев выделялось семь–девять независимых факторов в области восприятия «экзистенциальных понятий» обозначающих значимых других или интроектов (персонажей внутреннего диалога): «мой отец», «мое сокровенное я», «мой друг», «мой враг» и т.д. То есть когнитивная сложность сознания в этой области была существенно выше. Но если бы в роли испытуемых выступали, предположим, политологи Колумбийского Университета, результаты по исследованию восприятий политических партий были бы иными. Другим операциональным коррелятом семантических простран- ств выступает мощность выделяемых факторов (вклад фактора в общую дисперсию), отражающая субъективную значимость данного основания категоризации, представленного фактором в сознании субъекта. Например, в нашем кросскультурном исследовании восприятия девушками-студентками поступков, совершаемых в семейно- бытовой сфере фактор эмансипированности—традиционализма был гораздо мощнее у азербайджанских девушек, чем у русских [16]. Мощность фактора, как показатель субъективной значимости данного основания категоризации, сам по себе, конечно, не говорит о позиции самих испытуемых по этой проблеме (их координат по оси этого фактора). Так, например, фактор «религиозности» будет одинаково мощным и у религиозного фанатика, и у воинствующего атеиста. В нашем примере ролевые позиции азербайджанских девушек («я-сама» и «мой идеал») лежали на полюсе традиционализма,
в то время как у русских девушек - на полюсе эмансипированности. Но мощность фактора свидетельствует о большей значимости проблемы эмансипированности— традиционализма, прочитываемой при восприятии поступков у азербайджанок, чем у русских. Для азербайджанок восприятие семейной сферы под этим углом зрения (как правило, на неосознанном уровне) было более значимым, чем у россиянок, хотя они могли и не рефликсировать эту базисную ось категоризации, представленную фактором с мощным весом (вкладом в общую дисперсию). Наконец, размещение объектов восприятия и осознания (например, политических партий или известных политических деятелей) отражает восприятие их испытуемыми, и их имидж может быть описан на языке базисных

7
факторов семантического пространства, исходя из проекций их координат на оси семантического пространства.

Рассмотрим в качестве примера психосемантического подхода наше совместное с О.Митиной исследование семантического пространства политических партий в 1991 году, накануне известного августовского путча [18]. В качестве дескрипторов или шкал опросника было взято несколько сотен политических суждений, взятых непосредственно из политического дискурса. Это были высказывания известных политических лидеров, фрагменты программ политических партий, деклараций прав человека ООН, конституции СССР, проекта конституции Сахарова и т.п., по самым разным и актуальным для 1991 года проблемам. Лидеры более тридцати действующих в то время политических партий и партийных объединений отвечали, согласны они или не согласны, с каждым высказыванием, не зная персональных источников этих утверждений. Каждая партия была представлена не менее, чем 10 лидерами, и дисперсия ответов отражала степень единомыслия внутри партии. Полученные базы данных подвергались процедуре факторного и кластерного анализа, и выделенные четыре базисных фактора семантических пространств отражали основные линии объединения и противостояния политических сил в государстве, а размещение партий в семантическом пространстве четырех факторов позволило снять привычное деление на левых и правых, выразив позиции партий в более сложном и многомерном политическом пространстве. Кластеранализ позволил сгруппировать партии, имеющие сходные политические и идеологические установки и предсказать будущие противостояния и альянсы. Модель продемонстрировала высокую прогностическую силу. Так, если в нашем пилотажном исследовании 1990 года, проведенным по той же схеме, первым ведущим фактором и, соответственно, ведущей линией противостояния в обществе был фактор «принятия <-> отвержения коммунистической идеологии», то в 1991 году этот фактор отошел на вторую позицию, и самым мощным оказался фактор «Децентрализации политической власти с тенденцией к конфедерации или независимости республик <-> в оппозиции к сохранению унитарной государственности. Августовские события 1991 года и последующий распад СССР подтвердил достоверность полученных данных. Два последующих фактора были интерпретированы как факторы «Права личности» и «Демократичность <-> тоталитаризм» в устройстве государства.

8
В последующие годы мы еще несколько раз проводили подобные исследования, и они показали нарастание когнитивной сложности политической жизни России, увеличения мерности ее политического пространства. Нами была разработана эвристическая техника оценки мощности электората путем проекции позиций избирателей на семантическое пространство политических партий. Была разработана методика компьютерной политической самодиагностики, с помощью которой опрашиваемый мог определить степень близости своих установок к политическим позициям различных партий, ответив согласием или несогласием на несколько сотен суждений и получив свои индивидуальные координаты места в политическом пространстве. Попадание респондентов в эпселент-окрестность той или иной партии позволяет оценить электоральную мощность партии (в плане ее перспектив на выборах) и социально-демографический состав, а использование созданного отечественным математиком С.В. Чесноковым [28], детерминационного анализа, позволяет определить социально-демографические аспекты, влияющие на политические пристрастия.
Интересным для психологической науки, как и для социологии и культурологии, являются наши исследования типологии политических установок, политического менталитета граждан. Методика основана на заполнении респондентами так называемых имплицитных матриц. Опрос идет по принципу «Если -> то», в процессе которого испытуемый оценивает последствия для страны, общества и его самого тех или иных политических событий. Получается своего рода многомерный референдум, куда могут быть включены и предполагаемые политические события. Заполняя имплицитную матрицу данных, респондент выражает свое понимание и свое отношение к политической и экономической жизни общества. В результате опроса формируется трехмерный куб данных, где каждый респондент представлен заполненной матрицей. Строя матрицу сходства матриц и проводя многомерный статистический анализ, мы обнаруживали факторы, кластеры, группы, респондентов со сходным политическим менталитетом. Всего было проанализировано около 2 тысяч человек. Интересно, что только около 30% респондентов имели системно структурированные политические позиции, сознание же большинства образовывало эклектические конструкты, где стремление к рыночной экономике соседствовало с ожиданием государственного патернализма, или демократические установки соседствовали со стереотипами авторитарной власти. 30% респондентов имели четко структурированные политические установки, представленные коммунистической, социально-демократической,

9
демократической, консервативно-государственнической, право либеральной, национал- патриотической позицией и анархо-социалистической (близкой к антиглобализму). Впрочем, названия весьма условны. Современная политология и политическая психология нуждаются в построении нового концептуального аппарата политической и социальной стратификации.
Цикл наших исследований политического менталитета общества включает также анализ геополитических представлений россиян [19]. Специфика этих исследований связана с наложением семантических пространств отражающих представления респондентов о странах (Европы, СНГ), на географические и политические карты мира, позволяя строить «ментальные атласы» экономического процветания и отсталости, толерантности и нетерпимости, военной мощи, экологического благополучия и религиозности стран. Материал такого рода позволяет получить картину общественного мнения российского населения относительно геополитического пространства в котором находится современная Россия, и ее места в мире, а при построении «атласов ментальности» для населения других стран — точнее координировать усилия наших политиков, журналистов и других специалистов в области международных отношений в планировании политического PR для этих стран.
Кратко остановившись на психосемантическом подходе применительно к политической психологии, я хочу зафиксировать мысль о том что общество (в идеале трансформирующееся в гражданское открытое общество) остро нуждается в саморефлексии. Многочисленные консалтинговые фирмы, являющиеся коммерческими предприятиями, участвуют в выборах исполняют желание заказчика, подгоняя имиджи партий и лидеров под ожидания избирателя, а то и используют избирательные технологии, чтобы дезориентировать избирателя.
Независимые исследования не только отражают имеющуюся ситуацию, но и создают концептуальный аппарат понятий и конструируют прогностические модели развития общества, давая тем самым средства осознания общества самого себя и формируя сценарные варианты его развития. В социологии хорошо известен феномен
«самореализующихся прогнозов», когда сам факт предсказания меняет социальную ситуации (по аналогии с квантовой физикой). Социология и психология — не только описательные науки, но как науки творящие язык — средство осознания обществом самого себя, по принципу «кольцевой причинности» создают системы идей-конструктов, выступающих рельсами, по которым движется исторический процесс.

10
История стекает с кончика пера мыслителя. Конечно, мы огрубляем суть исторического процесса, имеющего скорее сценарные варианты и свои точки ветвления и бифуркации, и гипертрофируем роль картины мира в истории, которая писалась тысячами мыслителей и публицистов. Но мы делаем это для того, чтобы подчеркнуть мысль о том, что история — это, в первую очередь, реализация идей, которые создают мыслители (пророки, писатели, ученые и люди искусства), озвучивают политики, реализуют массы людей, внося свои элементы творчества. Но вначале было слово, несущее некую идею.
Исходя из вышесказанного, психосемантический подход реализует конструктивистскую парадигму, в рамках которой субъект строит различные модели себя, других людей, мира, и эти модели несут в себе ценностные, аксеологические компоненты. Рубинштейн писал о «слитности отношения и отражения». При этом формы, в которых человек (или коллективный субъект — человечество) осознает себя и мир, определяют его социальное бытие и выбор жизненного пути, а также пути развития общества. Методология субъектного подхода школы С.Л. Рубинштейна, А.В. Брушлинского, К.А. Абульхановой–Славской близка, на наш взгляд, идеям конструктивизма и задает парадигму психологической науки, в рамках которой делается акцент на трактовке человека как субъекте своей судьбы, своего жизненного сценария, на человечестве - как субъекте человеческой истории.
Андрей Владимирович Брушлинский был крупным организатором психологической науки. Будучи директором Института психологии РАН он способствовал демократизации общества и науки как некоего социального института. А как ученый закладывал основы такой демократической трактовки человека, которая дает представление о человеке как о свободном суверенном субъекте, создателе и творце собственного бытия.

ЛИТЕРАТУРА
1. Абульханова-Славская К.А. Стратегия жизни. М., 1991.
2. Абульханова-Славская К.А Психология и сознание личности (Проблема методологии, теории и исследования реальной личности). М.–Воронеж: Академия пед. и соц. наук.
1999.
3. Артемьева Е.Ю. Психология субъективной семантики. М., 1980.
4. Брушлинский А.В. Субъект: мышление, учение, воображение. М.–Воронеж, 1996.
5. Брушлинский А.В. Психология субъекта в изменяющемся обществе// Психологический журнал. 1997. № 2. С.18–32.

11
6. Брушлинский А.В. Субъект: мышление, учение, воображение. М.–Воронеж: Академия пед. и соц. наук, 2003 (В печати).

7. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.

8. Гумилев Л.Н. Этносфера: история людей и история природы. М., 1993.

9. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984.

10. Журинский А.Н. О семантической структуре пространственных прилагательных // Семантическая структура слова. М.: Наука, 1971. С. 96–124.

11. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977.

12. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е издание. Т.

3.
13. Петренко В.Ф. Динамика семантического поиска// Исследование рече-мыслительной деяттельности. Алма-Ата, 1974.
14. Петренко В.Ф. К вопросу о семантическом анализе чувственного образа // Восприятие и деятельность. М., 1976.

15. Петренко В.Ф. Введение в экспериментальную психосемантику:

исследование форм репрезентации в обыденном сознании. М., 1983.

16. Петренко В.Ф. Психосемантика сознания. М., 1988.
17. Петренко В.Ф. Проблемы эфективности речевого воздействия в аспекте психолингвистики // Оптимизация речевого воздействия. М., 1990.

18. Петренко В.Ф., Митина О.В. Семантическое пространство политических партий

России // Психологический журнал. 1991. № 6. С. 55–77.
19. Петренко В.Ф., Митина О.В., Бердников К.В., Кравцова А.Р., Осипова В.С. Психосемантический анализ этнических стереотипов: лики толерантности и нетерпимости. М., Смысл, 2000.

20. Петренко В.Ф. Язык метафоры в рейтинге политических лидеров // Социологический журнал. 2002. №1. 41–47.
21. Похилько В.И., Федотова У.О. Техника репертуарных решеток в экспериментальной психологии личности // Вопросы психологии. 1984. № 3.
22. Прохоров А.О. Функциональные структуры психических состояний // Психологический журнал. 1994. № 3. С. 9–19.

23. Улыбина Е.В. Обыденное сознание: структура и функции. Ставрополь, 1998.

24. Франселла Ф., Банистер Д. Новый метод исследования личности. М., 1987.

12
25. Шмелев А.Г. Введение в экспериментальную психосемантику: теоретико- методологические основания и психодиагностические возможности. М., 1983.

26. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. № 3.

27. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. Политические исследования.

1994. №1.

28. Чесноков С.В. Детерминационный анализ социально-экономических данных. – М.,

1982.

29. Шпенглер О. Закат Европы. Новосибирск, 1993.
30. Шмелев А.Г. Подвижность координат субъективного семантического пространства как проявление категориальной установки // Вестник МГУ. Сер. 14. Психология. 1979. №

3. С. 24–35.

31. Шмелев А.Г. Введение в экспериментальную психосемантику. М., МГУ, 1983.

32. Шмелев А.Г. Психодиагностика личностных черт. СПб.: Речь.

33. Юнг К. Архетип и символ. М., 1991.
34. Bruner J., Tagiuri R. The perception of peope // Handbook of Socia Psychoogy. 2. Addison Wesey, 1954.

35. Key G.A. The psychoogy of persona constructs. N.Y., 1955.

36. Moscovici S. Socia consciousness and its history // Cuture and psychoogy. 1998. 4. № 3. Р.

411–429.

37. Osgood Ch., Suci C.J. Tannenbaum P.H. The measurement of meaning. Urbana, 1957.

13
Темперамент и характер человека: поиск природных предпосылок

В.М. Русалов
Институт психологии РАН

В своих последних работах Андрей Владимирович Брушлинский обратил особое внимание на проблему соотношения субъекта и индивидуальности [3]. По его мнению, не индивидуальность включает в себя субъект, а наоборот, субъект интегрирует, координирует индивидуальность. При таком подходе А.В. Брушлинский никоим образом не исключал значения природных предпосылок в формировании индивидуальных свойств человека. Очевидно, что свойства индивидуальности, зависящие от субъекта, и свойства, зависящие от биологической организации человека, выполняют разные функции в системе свойств индивидуальности. Исследование этой проблемы одна из главных задач в Тепловско–Небылицынской школе дифференциальной психологии и психофизиологии [7; 8; 11]. В этой школе уже давно стало традицией выделять в индивидуальности человека два аспекта организации психических свойств. Первый аспект охватывает содержательные, социально обусловленные, свойства индивидуальности
(мировоззрения, смыслы жизни, взгляды, убеждения и т.д.). В свете идей А.В. Брушлинского эти свойства индивидуальности целесообразно называть субъектно-содержательными. Второй аспект описывает так называемые формально-динамические свойства, напрямую зависящие от биологических свойств человека. Согласно представлениям А.В. Брушлинского, нет и не должно быть резкой границы между социально и биологически обусловленными свойствами человека, которые
«недизъюнктивно» связаны между собой.
В связи с этим у нас имеются все основания полагать, что в системе свойств индивидуальности указанные свойства являются лишь противоположными полюсами единого континуума свойств. На одном полюсе — лежат формально-динамические свойства, которые по традиции мы называем темпераментом, на другом — содержательные, или субъекто- содержательные свойства индивидуальности. А что же лежит между крайними полюсами этого континуума? С нашей точки зрения, в середине континуума лежат промежуточные свойства, которые мы условно называем динамико-содержательными. Сюда можно отнести прежде всего характер человека. Бесспорно, данная структура неразрывно связана с содержательной стороной индивидуальности, однако она не является чисто содержательной. Имеется большое количество данных, показывающих, что характер тесно связан также и с темпераментом.
Согласно развиваемой нами специальной теории индивидуальности [9], темперамент выступает как «важное условие», как врожденная основа, как необходимый наиболее устойчивый компонент для формирования выше лежащих свойств индивидуальности, и прежде всего, характера. Влияние темперамента на формирование характера признается многими авторами. Так, В.Д. Небылицын отмечал, что «включаясь в развитие характера, свойства темперамента ... могут привести к различным свойствам характера в зависимости от условий жизни и деятельности» [7, 185].
К сожалению, однако, проблема соотношения темперамента как формально-динамического образования и характера как совокупности динамико-содержательных свойств индивидуальности рассматривалась до сих пор в основном чисто теоретически, поиск общих факторов их развития практически не был объектом строгих экспериментальных исследований. Именно эта задача и поставлена нами в последние годы в наших исследованиях. И об этом пойдет речь далее.
Но вначале еще раз поясним, что же мы понимаем под темпераментом и характером. Прежде всего, следует сказать, что развиваемая нами точка зрения на природу и на соотношение темперамента и характера принципиально отличается от взглядов, высказываемых другими психологами как зарубежными, так и отечественными. Многие зарубежные авторы практически отождествляют понятие «темперамент» с понятием «характер». Более того, оба эти понятия часто выступают как синонимы понятию «личность», например, Г. Айзенк [14] и др. Такое понимание темперамента и характера неизбежно приводит к исчезновению, «растворению» этих понятий в более общем понятии личности, например, Кеттелл [13] и др.
Некоторые отечественные психологи пытаются, напротив, противопоставить понятие темперамент понятию характер. По их мнению, если темперамент представляет собой набор врожденных биологических свойств, то характер есть проявление только приобретенных в индивидуальном опыте чисто содержательных нравственно-волевых качеств человека. При таком толковании темперамента и характера, темперамент и характер не связаны непосредственно между собой, а находятся на разных уровнях континуума свойств индивидуальности, например, [5] и др.
В рамках Тепловско–Небылицынского подхода характер не отождествляется с темпераментом, но и не противопоставляется ему. Характер в процессе воспитания и деятельности органически надстраивается над темпераментом и является, с нашей точки зрения, динамико-содержательным, а не субъекто-содержательным образованием индивидуальности.
Для экспериментального решения данной проблемы, очевидно, необходимо иметь психометрически корректные методы оценки
темперамента и характера, построенные на выше изложенных теоретических позициях. Что касается метода оценки темперамента, который рассматривается как совокупность формально-динамических свойств индивидуальности, то такой метод уже создан и успешно применяется в дифференциальной психологии и психофизиологии [10]. Этот метод отражен в тест-опроснике формально-динамических свойств индивидуальности, или сокращенно ОФДСИ. Что же касается психометрически корректного метода, с помощью которого можно было бы измерить черты характера, то, к сожалению, приходится констатировать, такого метода до сих пор создано не было. В связи с этим нам предстояло в начале наших исследований разработать такой метод. В основу метода измерения черт характера была положена эмпирическая модель « акцентуаций личности» К. Леонгарда [6]. Необходимо отметить, что теоретические воззрения К. Леонгарда выгодно отличаются от взглядов других исследователей характера. Его представления о характере и темпераменте довольно близки к взглядам, развиваемым в школе Теплова–Небылицына. Леонгард не только соотносит характер, его крайнюю выраженность — акцентуацию — с тем или иным типом расстройства личности, но и пытается установить соотношение между темпераментом и характером в норме и патогенезе личности, рассматривая темперамент и характер как тесно связанные между собой образования психики.
На огромном клиническом материале Леонгард выделяет объективно десять основных черт характера, крайняя выраженность которых приводит к десяти основным акцентуациям: гипертимической, застревающей, эмотивной, педантичной, тревожной, аффективно-лабильной, (или циклотимной), демонстративной, дистимной, и, наконец, экзальтированной. Интересно отметить, что из десяти отмеченных им акцентуаций, четыре акцентуации Леонгард называет прямо акцентуациями темперамента, например, гипертимическая, и противоположная ей, дистимическая.
Высоко оценивая вклад Леонгарда в решение проблемы соотношения темперамента и характера, нельзя, однако, не отметить ограниченность его подхода. С позиций современной психологии становится все более очевидными нечеткость критериев классификации темперамента и характера; можно отметить также неполноту описания исследуемого явления — проанализирован и качественно описан только один полюс
«заострения» черты характера (или акцентуации); отсутствует непосредственно количественный анализ связи черт темперамента и характера.
Серьезным шагом вперед в развитии идей Леонгарда было создание Г. Шмишеком специального тест-опросника для определения основных черт характера, или акцентуированного поведения человека Данный тест
многократно адаптировался к русско-язычной популяции [2; 4]. Однако существующие методы измерения характера содержит ряд принципиальных недоработок, которые не позволяют провести прямое корректное сопоставление характера с особенностями темперамента, например, в существующем методе: 1) разные шкалы содержат разное количество пунктов (от 4 до 12); 2) использована 2-х балльная альтернативная «да–нет» система ответов, что увеличивает эмоциональную напряженность испытуемых и может приводить к искажению результатов исследования; 3) не учитывается кривая распределения ответов испытуемых. Анализируются только полярные (с одного полюса) значения акцентуаций, что не позволяет представить объективную картину изучаемого явления; 4) используется одна и та же условная граница выраженности акцентуаций для всех шкал, что искажает реальную классификацию испытуемых по типам акцентуаций.
Для оценки черт характера нами был разработан специальный тест- опросник — «Опросник черт характера» (ОЧХ). Теоретическую основу теста составляют вышеизложенные представления К. Леонгарда. Разработанный в лаборатории тест-опросник имеет целый ряд принципиальных отличительных преимуществ:
1) каждая шкала включает равное количество пунктов;
2) использована 4-х балльная система ответов, что увеличивает надежность данного теста;
3) каждая шкала имеет распределение, близкое к нормальному, что позволяет оценить как крайнюю «положительную» выраженность той или иной черты (акцентуацию), так и крайнюю «негативную» выраженность данной черты характера (или деакцентуацию);
4) границы «акцентуаций» и «деакцентуаций» различны для разных черт, поскольку средние значения и дисперсии черт варьируют в зависимости от черты и от особенностей изучаемой популяции. Психометрическая проверка данного теста включала все необходимые
процедуры, принятые при разработке психометрических тестов [12]. Одномоментная надежность, или внутренняя согласованность шкал, оценивалась с помощью коэффициента альфа Кронбаха. Для всех исследуемых шкал данный коэффициент был не менее 0,70. Таким образом, сконструированные шкалы в тесте ОЧХ являются вполне гомогенными и соответствуют стандартам, принятым в психометрике.
Темперамент, или формально-динамические свойства индивидуальности оценивали с помощью выше упомянутого опросника ОФДСИ. Этот Метод является валидным и надежным инструментом, позволяющим оценить как отдельные формально-динамические свойства, так и индексы темперамента, отражающие различную степень интеграции формально- динамических свойств человека. Отличительной особенностью данной модели темперамента является то, что она построена на представлении о
том, что формально-динамические свойства индивидуальности человека формируются под влиянием общих свойств нервной системы. Эргичность
(или выносливость) индивидуального поведения зависит от силы нервной системы. Пластичность определяется подвижностью нервных процессов. Скорость (или индивидуальный темп) связана с лабильностью нервной системы. Эмоциональный порог (или эмоциональность) выступает в качестве обобщенного свойства механизма чувствительности к обратной связи, чувствительности к несовпадению между реальными и ожидаемыми результатами поведения как результат функционирования «акцептора результата действия», по П.К. Анохину, [1]. Формально-динамические свойства индивидуальности рассматриваются в трех сферах поведения: психомоторной, интеллектуальной и коммуникативной. Таким образом, в данной модели темперамента выделяется 12 первичных свойств темперамента, которые и легли в основу сопоставления с десятью объективно измеренными чертами характера.
В результате проведенных нами специальных исследованияй, в которых приняло участие более 300 здоровых испытуемых, нам впервые удалось экспериментально установить наличие конкретных связей между темпераментом и характером. Было выявлено, что каждой исследуемой черте характера соответствует определенный набор темпераментальных свойств. Одни коэффициенты корреляции были положительными, другие - отрицательными. В случае положительных корреляций можно, по- повидимому говорить, о том, что конкретная черта характера сформировалась как «продолжение», усиление конкретного темпераментального свойства. В случае отрицательных корреляций, черта характера выступает как компенсаторное образование по отношению к конкретным свойствам темперамента.
Так, согласно нашим данным, «гипертимами», то есть людьми с гипертимными чертами становятся, по-видимому, скорее те индивиды, которые обладают: более высокими значениями эргичности и скорости во всех сферах поведения — психомоторной, интеллектуальной и коммуникативной, а также более высокими значениями пластичности в коммуникативной сфере. Следовательно, гипертимную черту характера можно рассматривать как усиление (под влиянием социальных факторов)
«сангвинических» свойств темперамента.
В формировании «застревающей» черты характера решающая роль принадлежит, по-видимому, социальным факторам, хотя и темперамент здесь не остается в стороне. Согласно нашим данным,»застревающий» характер возникает как компенсация скорее у «флегматичных» и
«меланхоличных» индивидов, у которых заторможена рече-двигательная
(коммуникативная) активность.
Полученные результаты указывают на то, что «эмотивная» черта характера базируется, во-первых, на высоких показателях
эмоциональности, и во-вторых, формируется по принципу усиления скорее у «холеричных» индивидов, которые обладают высокими значениями коммуникативной эргичности и психомоторной пластичности.
Формирование черты педантичности происходит, по-видимому, как по принципу усиления, так и по принципу компенсации определенных свойств темперамента. «Педанты» — это скорее всего «меланхолики» с высоким уровнем эмоциональности, с медленными речевыми процессами, но с хорошей психомоторной выносливостью.
Такая черта характера, как «тревожность», по сравнению с другими чертами характера, испытывает на себе, по нашим данным, наибольшее влияние со стороны темперамента. Тревожный характер формируется скорее всего у меланхоликов, то есть таких индивидов, которые являются прежде всего высоко эмоциональными, отличаются низкой коммуникативной выносливостью, повышенной ригидностью и медлительностью в интеллектуальной и коммуникативных сферах поведения. Однако, следует отметить, что «тревожные « не являются чистыми меланхоликами, они обладают высокими значениями пластичности (или гибкости) в психомоторной сфере.
«Циклотимная» черта характера также имеет явную биологическую
(темпераментальную) основу. «Циклотимики» — это тоже скорее
«меланхолики» с высокими значениями эмоциональности, с низкой эргичностью в интеллектуальной и коммуникативной сферах поведения, с повышенной «медлительностью» во всех сферах поведения — психомоторной, интеллектуальной и коммуникативной.
Формирование «демонстративной» черты, также как и «гипертимной», о которой уже говорилось выше, происходит на базе сходных формально- динамических свойств: высокой эргичности в психомоторной и коммуникативной сферах, высокой пластичности в коммуникативной сфере и высокой скорости поведения во всех трех исследуемых сферах. Следовательно, «демонстративную» черту характера можно рассматривать как явное усиление «сангвино-холерических» свойств темперамента. Однако «гипертим» и «демонстрант» отличаются друг от друга: у
«гипертима», по сравнению с «демонстрантом», отмечается более высокая эргичность в интеллектуальной сфере.
Возбудимая черта характера, также как и черта «застревания» в процессе своего формирования испытывает, по-видимому, значительно более мощное влияние со стороны социума, чем со стороны темперамента,
о чем свидетельствовало незначительное количество значимых корреляций между сопоставляемыми уровнями индивидуальности. Было установлено, что у «возбудимого» характера — смешанный, противоречивый темперамент. С одной стороны, он «сангвино-холерик» (в коммуникативной сфере), с другой — «флегмато-меланхолик» — в интеллектуальной сфере поведения.
«Дистимная» черта, являющаяся, по мнению Леонгарда, противоположностью «гипертимной», как и следовало ожидать, обнаружила значимые коэффициенты корреляции с теми же свойствами темперамента, но с обратным знаком, а именно, у «дистимиков» наблюдалась менее выраженная коммуникативная эргичность, более низкая коммуникативная пластичность, более низкий психомоторный и коммуникативный темп. Однако это не все. В действительности, картина связей оказалась намного сложнее, чем предполагал Леонгард.
«Дистимики» обладают, также как и «гипертимы», более высокой интеллектуальной эргичностью. К тому же, у «дистимиков» отмечалась и несколько более высокая эмоциональность в психомоторной и интеллектуальной сферах поведения. У «гипертимов» же, как отмечалось выше, связей с эмоциональными характеристиками темперамента обнаружено не было.
Полученные результаты позволили заключить, что дистимная черта характера формируется не у всех, а только у тех «меланхоликов», которые обладают высоким уровнем интеллектуальной эргичности. Таким образом, дистимная черта не является прямой противоположностью «гипертимной», а несет в себе ряд специфических дополнительных особенностей.
«Экзальтанты», также как и «циклотимики», являются высоко эмоциональными индивидами с пониженной скоростью интеллектуальных процессов. На этом, по-видимому, сходство между этими чертами характера заканчивается. Экзальтанты являются более выносливыми в психомоторной сфере, в то время как циклотимики — менее выносливы в интеллектуальной и коммуникативной сферах.
В заключение стоит привести некоторые соображения, касающиеся роли темперамента и характера в системе свойств индивидуальности. Темперамент, с нашей точки зрения, обеспечивает фоновую, базовую, тоническую регуляцию поведения человека имманентно присущую каждому конкретному индивиду в нормальных условиях жизнедеятельности: типичный способ и уровень расходования энергии, типичную скорость переключения с одних видов деятельности на другие, типичный темп индивидуального поведения, типичный уровень чувствительности к обратной связи, к ошибкам поведения.
Характер же можно рассматривать как видоизмененный, своего рода
«защитный темперамент». Он (характер) формируется под влиянием воспитания и деятельности как система устойчивых поведенческих стратегий, опирающихся на позитивный и негативный личный опыт в преодолении новых, экстремальных, стрессовых, психотравмирующих и т.п. ситуаций. Таким образом, характер представляет собой обобщенные на основе темперамента наиболее целесообразные для индивида мотивы и способы преодоления этих ситуаций.
На основании вышесказанного, мы предлагаем следующее определение
черты характера: нормальная черта характера представляет собой устойчивое свойство индивидуального поведения, сформированное под влиянием социальных факторов, но на базе конкретных формально- динамических свойств индивида (выносливости, пластичности, скорости, способов эмоционального реагирования) с целью достижения максимально адекватного эффекта с минимальными потерями энергоресурсов в процессе взаимодействия человека с социумом за счет устойчивых мотивационных стратегий, устойчивых типов мышления, устойчивых стилей деятельности и общения, устойчивых способов преодоления стрессов и т.д.) в конкретных культурно-исторических условиях жизнедеятельности конкретного человека.
Таким образом, нормальный характер, с нашей точки зрения, выступает как постоянно развивающееся психическое образование индивидуальности, которое обеспечивает не только адекватную, всестороннюю адаптацию человека к постоянно меняющимся условиям среды, но и создает предпосылки к активной деятельности человека. Однако мы не должны забывать, что все выше рассмотренные нами свойства индивидуальности, то есть и свойства темперамента, и свойства характера подчинены субъектно-содержательным свойствам, и интегрируются, и координируются, согласно А.В. Брушлинскому, субъектом человека.

ЛИТЕРАТУРА
1. Анохин П.К. Биология и нейрофизиология условного рефлекса. М.: Медицина, 1968.
2. Батаршев А.В. Психология индивидуальных различий. От темперамента к характеру и типологии личности. М., 2000.
3. Брушлинский А.В. Проблемы психологии субъекта. М.: ИПРАН, 1994.
4. Бурлачук Л.Ф., Морозов С.М. Словарь-справочник по психодиагностике. СПб.: Питер, 1999.
5. Левитов Н.Д. Вопросы психологии характера. М.: Просвещение, 1956.
6. Леонгард К. Акцентуированные личности. Ростов-на-Дону, 1997.
7. Небылицын В.Д. Психофизиологические исследования индивидуальных различий. М.: Наука, 1976.
8. Русалов В.М. Биологические основы индивидуально-психологических различий. М.: Наука, 1979.
9. Русалов В.М. Теоретические проблемы построения специальной
теории индивидуальности // Психологический журнал. 1986. Т.7. № 4. С. 23.
10. Русалов В.М. Опросник формально-динамических свойств индивидуальности (ОФДСИ): методическое пособие. М.: ИПРАН,
1997.
11. Теплов Б.М. Проблемы индивидуальных различий. М.: Просвещение,
1961.
12. Шмелев А.Г. Психодиагностика личностных черт. СПб: Речь, 2002.
13. Catte R.B., Eber H.W., Tatsuoka M.M. The 16-Factor Personaity
Questionnaire. Champaign, Iinoise, 1970.

14. Eysenck H.J., Eysenck S.G.B. Personaity structure and Measurement. London: Routedge and Kegan Pau, 1969.
Взаимосвязь психологии с другими науками при оказании помощи детям и населению в экстремальных ситуациях1

А.С. Чернышев

Курский государственный педагогический университет

Чернобыльская катастрофа стимулировала многоплановое взаимодействие различных отраслей науки при определении теоретических и практических путей оказания помощи детям и населению в загрязненных радиацией территориях. Наряду с ядерной физикой, медициной, биологией, экономикой, политикой, социологией в орбиту взаимодействия вошла и психология.
Так, в «Международном Чернобыльском проекте по оценке радиологических последствий и защитных мер» (1991) были отмечены значительные, не обусловленные радиацией нарушения здоровья у жителей загрязненных и контрольных населенных пунктов, но не было выявлено в 1991 году каких-либо нарушений здоровья под влиянием радиационного облучения. Однако, отмечалось, что авария повлекла за собой значительные отрицательные психологические последствия, выражающиеся в повышенном чувстве тревоги и возникновении стресса из-за постоянного ощущения весьма сильной неопределенности, которые в свою очередь негативно сказывались на биологических процессах [12, c. 58]. Негативные социально-экономические процессы в стране и часто непродуманная, прямолинейная позиция СМИ еще более драматизировали ситуацию в регионах Чернобыльского следа [4].
В этой связи ряд министерств и ведомств приступили к разработке конкретных программ оказания помощи детям и населению в пострадавших регионах [2]. Наиболее продвинутой оказалась «Комплексная Программа Минобразования России «Помощь»

(руководители — А.А. Тюков и В.А. Иванников, автор входил в ее Координационный

Совет) [7].
Комплексный характер программы «Помощь», с одной стороны, предполагал привлечение ряда наук для разработки концепции проектирования помощи, а с другой — организационное управление процессом комплексирования наук на основе финансовой поддержки правительства.
Координационный Совет программы «Помощь» синтезировал различные отрасли знаний по философии, психологии, педагогике, медицине, архитектуре, юриспруденции, экономике, социологии на основе методологических принципов организации:

1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ (номер проекта 01-06-00168а)
1
совместимости, сосредоточенности, актуализации функций и нейтрализации дисфункций
[13; 15] — в ходе периодических многодневных заседаний с использованием деловых игр, круглых столов, дискуссий и др. активных методов работы. Заседания проводились не только в Москве, но и непосредственно в загрязненных регионах: Брянске, Орле, Калуге, Рязани, Железногорске, Туле и др.
В итоге определилась концепция комплексного подхода помощи на основе идей Г.П. Щедровицкого и А.А. Тюкова как различения двух деятельностных отношений человека к окружающей действительности, а именно: познавательного, созерцающего, с одной стороны, и практического, преобразующего, с другой [17; 24].
Практическое отношение разделялось на непосредственно преобразующее, без точно определенной до начала преобразования модели, и на проектировочное, когда непосредственному преобразованию предшествует особая деятельность по моделированию

«будущего» в виде проекта [7, 11].
В определении «идеального проекта модели помощи» ведущую роль среди других задействованных научных отраслей предписывалась психологии. В этой связи плодотворным представляется методологическое положение Б.Ф. Ломова о стратегии применения психологического знания на практике не непосредственно напрямую, «по принципу короткого замыкания», что снижает его эффективность, а через создание на основе этих знаний таких условий жизнедеятельности людей, такого образа жизни, в рамках которого и сформируются у человека заданные психологические качества в соответствии с полученными знаниями [9].
В определении позиции людей, нуждающихся в помощи, важную роль сыграло положение А.В. Брушлинского о том, что изменение социальной ситуации рождает у человека страх перед жизненной неопределенностью и в итоге травмируются прежде всего личности, лишенные качества субъектности [1].
В нашей работе в качестве идеальной модели проекта помощи как ориентира для использования привлеченных наук определилась развивающая социальная среда
(социальный оазис) с актуализацией в ней субъектности индивида и группы [10; 21; 22]. Реализация вышеописанной концепции проходила в условиях преодоления других, в
принципе односторонних концепций, построенных в рамках одной какой-либо отрасли научного знания. Так, в первое время после аварии надежды возлагались только на медицинскую службу, а после ее недостаточности внимание переключилось на психологическую помощь, затем на социальные и экономические привилегии и т.д. В образовании обсуждался вопрос о введении в школах щадящего режима, снижении планки образованности, ограничении активности школьников и т.д. Однако, вскоре на практике

2
обнаружился тупиковый характер этих подходов, порождающий позицию потребительства, снижение мотивации к учебе, потерю лидерства индивидов и падение организованности учебных групп [5].
Реализация «Комплексной Программы Минобразования России «Помощь», основанной на синтезе научных знаний по психологии, медицине, архитектуре (дизайну), педагогике, информатике, экономике дала ощутимый практический результат в регионах Чернобыльского следа, и прежде всего в Брянской, Орловской, Калужской, Курской, Тульской и Рязанской областях.
В качестве иллюстрации эффективности использования организационных принципов (совместимости, актуализации и др.) комплексного применения научных знаний из различных наук при решении значимых проблем кратко остановимся на описании наиболее удачных вариантов комплексирования в практической деятельности, и прежде всего в создании развивающих социальных сред (социальных оазисов) на основе комплексирования достижений психологии, педагогики, социологии, медицины, архитектуры.
В программной области проектирования в 1993 году был создан комплексный коллектив проектировщиков и исследователей, объединивший специалистов Института общественных знаний (доц. А.М. Гарнец) и Всероссийского института технической эстетики (проф. В.Ф. Сидоренко). В своей работе этот коллектив использовал также результаты проектной деятельности по формированию концепции сети образовательных учреждений и проектов типов школьных зданий для районов радиационного загрязнения, осуществленных в рамках Программы в 1992 году (проф. С.Б. Моисеева).
Работы по направлению проектирования экосистем жизни детей носили принципиальный и методологический характер. Во-первых, составлена программа проектных работ, в которой сформулированы задачи и проблемы, существующие в областях России в части школьного градостроительства и проектирования предметной среды жизнедеятельности детей в сфере образования. Поставлены задачи разработок, определена их направленность и даны проектные предложения по решению выявленных проблем.
Кроме этого разработаны функционально эргономические требования к проектированию самих зданий с учетом социально-демографических, педагогических, медицинских, медико-психологических показаний, сформулированных на сегодняшний день соответствующими дисциплинами. При детальном рассмотрении и апробировании на конкретных адресных площадках предполагалось выявление дополнительных требований, определенных конкретной экологической ситуацией [7, с. 103].

3
Медики, психологи и педагоги создали во многих регионах Чернобыльского следа школы здоровья (доц. В.Н. Касаткин) и школы здоровья и развития (доц. Ю.А. Лунев, канд. мед. наук О.А. Форопонова, проф. Г.Н. Подчалимова) [6; 19].
Социально-психологические среды (социальные оазисы) проектировали социальные психологи (проф. А.С. Чернышев) и педагоги (проф. А.С. Ткаченко, доц. В.Н. Власов, проф. С.А. Шмаков) [14; 15; 21].
Основные признаки социального оазиса. Социальный оазис — это внешкольная формальная или неформальная организация (семья, клуб, кружок, психологический центр и т.д.), главным содержанием деятельности которого является обучение общению, совместной деятельности, адаптации индивида в группе и более широкой общности; самосовершенствованию в сочетании с помощью в совершенствовании других и т.д. То есть, в нем актуализируется возможность удовлетворить ведущую социальную потребность человека — стремление к другим людям и желание оказать им помощь.
Принципиально иначе формируются кадры педагогов-психологов, как бы диаметрально противоположные педагогическому коллективу школ, а именно: молодые
(18–25 лет), универсально подготовленные люди, соотносящие психолого-педагогический профессионализм с музыкальными, спортивными, артистическими данными .
Кроме того, молодые наставники более близки к подросткам и юношам и по ведущим личностным признакам: нормам, ценностям, целям, мироощущению в целом и стилю самореализации (энергичность, риск, притязания). Живительные силы социального оазиса возрастают за счет активного участия самих подростков и юношей в его создании.
Таким образом, социальный оазис — это и продукт совместных действий школьников и педагогов, школа социального обучения и среда, привлекательная для молодежи, ставшая в нашем регионе престижной ценностью в общественном сознании.
Идеи Э. Фромма о социальных оазисах и их постепенном расширении на все общество как основном средстве «духовного оздоровления человечества» [20] в плоскости их практического применения сопряжены с проблемой мотивации на включение людей, их готовности и способности проживания в социальных оазисах.
Исследование проблем ценностей и мироощущения подростков и старшеклассников, проведенные С.В. Кривцовой, Е.Б Фанталовой [8], И.В. Дубровиной [3], и наши данные показывают, что определенная часть молодежи отвергает саму перспективу жить полноценной жизнью в социально обогащенной среде; проявляется консервативная привязанность к привычному образу и месту жизни, удовлетворенность сложившимся, хотя и несовершенным, образом жизни. Определенная часть молодежи вполне счастлива «здесь

4
и сейчас» даже в современных социально-экономических проблемных ситуациях. В значительной мере такое мироощущение складывается у подростков и юношей с отставанием в личностном развитии, особенно в сфере смыслообразующих качеств: ценностях, целях, содержании и стиле жизни. Если же представители такой категории молодых людей случайно попадали в реальные развивающие среды («социальные оазисы»), то они испытывали психологический дискомфорт и трудности с адаптацией к новой среде, и в первое время проявляли желание вернуться в обычные условия, их пугало то, что «здесь слишком все честно, правильно и умно».
Проблема мотивации на готовность и способность жить в социальном оазисе является актуальной для всех категорий молодежи и взрослого населения.
Традиционно в роли основного и часто единственного субъекта психологической помощи рассматриваются профессиональные психологи. Однако педагоги (учителя, воспитатели, кураторы учебных групп) играют не менее важную роль в личностном развитии детей. К сожалению, профессиональное мышление многих (если не большинства) педагогов ограничивается рамками учебных и так называемых «воспитательных» задач. Под последними чаще всего подразумеваются различные мероприятия, направленные на формирование тех или иных личностных качеств. Как правило, эти мероприятия представляют собой набор изолированных друг от друга методических форм и отражают достаточно туманные представления педагогов о тех личностных эффектах, которые возникают в результате их воспитательных усилий.
Мы считаем, что деятельность педагогов и психологов должна иметь единое методологическое основание. Возникающую при этом проблему разграничения профессиональной компетентности можно разрешить, руководствуясь известной формулой: психология отвечает на вопрос — что делать, а педагогика — как делать. Если психолог определяет предмет воздействия, объясняет закономерности эмоционально- когнитивных, социально-психологических процессов, отслеживая личностные и групповые изменения, то педагог получает четкие ориентиры для построения адекватной системы воспитательного воздействия. Только в этом случае педагогические действия будут эффективны.
Нами отработана практика взаимодействия психологического и педагогического коллективов в рамках развивающих социальных общностей. Самой эффективной формой сотрудничества является создание творческого коллектива, реализующего единый методологический подход и выполняющего общий социальный заказ.

5
Таким образом, педагоги становятся полноправным субъектом психологической помощи при условии организации их воспитательных действий в соответствии с предметом, задачами и логикой психологического воздействия.
Максимально эффективным социальное обучение будет только в том случае, если его осуществляет еще один субъект — подростки и юноши.
Их участие заключается не только в том, что, взаимодействуя, они обмениваются живым социальным опытом, эмоционально поддерживают и мотивируют друг с друга. Основное влияние реализуется посредством специально сформированных групп.
Практическое воплощение идеи включения детских коллективов в качестве самостоятельного инструмента воспитания принадлежит А.С. Макаренко [11]. К сожалению, его достижения, вошедшие в анналы отечественной психологической теории, не получили полномасштабного практического внедрения и распространения. Курский опыт создания лагерей молодежного актива — один из немногих примеров успешного применения и развития опыта великого педагога.
Между тем в мировой практической психологии широко распространены так называемые группы самопомощи, которые начинают создаваться и в нашей стране.
Предлагаемая нами практика включения молодежных коллективов в социальное обучение апробирована в ряде школ Курской области и заключается в следующем.

На первом этапе дети получают психологические знания, обретают навыки
«оздоравливающего» общения и разрешают собственные личностные проблемы в особых молодежных организациях (центрах, лагерях), функционирующих в рамках региональной программы психологической помощи. Здесь же формируются группы детей из числа учащихся одной школы в количестве 5–10 человек, которым предстоит выполнять функции оптимизирующего социального влияния в среде сверстников в своих школах [21; 23].
На втором этапе после возвращения в свою школу, эти группы выступают генераторами идей и организаторами разнообразных социальных акций, направленных на оптимизацию жизнедеятельности сверстников и по сути осуществляют социальное обучение. По оценкам учителей, эти группы привносят в школьный коллектив дух созидания, творчества, веселья. В данном случае срабатывает эффект влияния меньшинства

[18].
Эффективность развивающей социальной среды будет в значительной степени определяться тем, насколько она глубоко включается («встраивается») в реальную жизнь молодежи и насколько удается сгладить различия между деятельностью в присутствии психологов-педагогов и в повседневной самостоятельной жизни.

6
Вывод. Благодаря организованным усилиям специалистов различных наук проблемы помощи детям и населению в регионах Чернобыльского следа России решались не за счет переселения, а путем создания на местах в образовании социальной среды с высокими признаками организованности.
Известно, что организованность определяет характер взаимозависимости организации и окружения: чем выше организованность, тем относительнее и гибче зависимость организации от окружающего, одновременно повышается зависимость окружающего от данной организации [15].

Литература
1. Брушлинский А.В. Проблема субъекта в психологической науке // Сознание личности в кризисном обществе. М., 1995. С. 28–41.
2. Государственная служба социальной, педагогической и психологической помощи. Концепции и точки зрения: Сборник рабочих материалов. М.: Изд. центр «Помощь», 1996. Ч. 1.

3. Дубровина И.В., Андреева А.Д., Данилова Е.Е. и др. Психологический мониторинг:

вып. 1. Мироощущение подростков и старшеклассников. М., 1996.
4. Журавлев А.Л. Социально-психологическая динамика в изменяющихся экономических условиях // Психол. журнал. 1998. Т. 19. № 3. С. 3–16.
5. Иванников В.А. и др. Социальная служба помощи детям и молодежи // Государственная служба социальной, педагогической и психологической помощи. Концепции и точки зрения. М., 1996. С. 3–28.

6. Касаткин В.Н. Школа здоровья // Школа здоровья. 1991. Т. 1. С. 5–12.
7. Комплексная Программа Минобразования России «Помощь» / Ред.-сост. А.А. Тюков. М., 1995.

8. Кривцова С.В. и др. Подросток на перекрестке эпох. М.: Генезис, 1997.
9. Ломов Б.Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М., 1984.
10. Лунев Ю.А., Чернышев А.С. Социальное обучение молодежи: оптимальные условия, принципы, технологии. Курск, 1999.
11. Макаренко А.С. Трудовое воспитание: Отношения, стиль, тон в коллективе // Собр. соч. М., 1980. Т. 5.
12. Международный Чернобыльский проект. Оценка радиологических последствий и защитных мер. Доклад Международного комитета. М.: ИздАТ, 1991. С. 96.

7
13. Петрушенко Л.А. Единство системности, организованности, самодвижения. М.,

1975.
14. Сарычев С.В., Чернышев А.С. Социально-психологические аспекты надежности группы в напряженных ситуациях совместной деятельности. Курск: Изд-во КГПУ, 2000.

15. Сетров М.И. Основы функциональной теории организации. М.: Наука, 1972.
16. Ткаченко А.С., Власов В.Н. Изучение последствий аварии на Чернобыльской АЭС // Социально-психологическая помощь подросткам и юношам в личностном развитии: теория, технологии, эксперимент. Материалы всероссийской научно-практической конференции. Курск, 2001. С. 17–28.
17. Тюков А.А. Образование и дизайн: пространство взаимодействия // Техническая эстетика. 1994. №1. С. 32–38.

18. Уманский Л.И. Психология организаторской деятельности школьников. М., 1980.
19. Форопонова О.А. Динамика психофизиологических показателей соматически ослабленных детей «Школы здоровья и развития». Автореф. дис… канд. мед. наук. Курск,

2001.

20. Фромм Э. Психоанализ и этика. М., 1992.
21. Чернышев А.С. Теоретические аспекты социально-психологической помощи группам старшеклассников в условиях депривации // Актуальные проблемы психологии: традиции и современность. Киев, 1992. С. 209–210.
22. Чернышев А.С., Лунев Ю.А., Мягков И.Ф., Панок В.Г. Программа мониторинга социально-психологических ситуаций в регионах, пострадавших от Чернобыльской катастрофы. Курск, 1991.
23. Шаронов А.В. Организация отдыха, оздоровления, занятости детей и подростков и оказание им психологической помощи // Психологическое обозрение. 1996. № 1 (2). С. 58–

62.
24. Щедровицкий Г.П. Методологический смысл проблемы лингвистических универсалий // Языковые Универсалии и лингвистическая типология. М., 1969. С. 47.

8
Интерпретация эмоций в прогнозировании поведения человека1

Т. А. Ребеко

Институт психологии РАН, Москва

В современной психологии накоплено огромное количество данных о сложных связях между эмоциями, их оценкой, чертами личности, доминирующими эмоциональными состояниями, поведением, социальными (культурными и гендерными) стереотипами.
Замысел нашего исследования состоял в проверке гипотезы о том, что интерпретация эмоционального состояния зависит не только от перцептивных признаков, связанных с базовыми эмоциями, но и от субъектных характеристик, таких как ожидаемые программы поведения и предполагаемые причины, вызвавшие конкретное эмоциональное состояние, оценка продолжительности и интенсивности данного эмоционального состояния.
Данная гипотеза представляется нам конкретизацией субъектного принципа, развиваемого в работах А.В. Брушлинского.
Принципом субъектности предписывается изучать любое сложное явление не в терминах пассивного отражения некоторых параметров среды и последующего нахождения однозначных связей между ними и изучаемыми психическими явлениями (структурами, состояниями, и мн. др.). Реализация принципа субъектности означает моделирование процесса активного построения субъектом ментальной репрезентации, исходя из его мотивационных, ценностных и когнитивных особенностей (как типологических, так и ситуативных). Это, в свою очередь, позволит непротиворечиво синтезировать результаты, полученные в различных областях психологической науки.

1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ (номер проекта 00-06-00079) и
2

В подавляющем большинстве теоретических моделей эмоций в качестве компонентов используются те или иные параметры, относящиеся к перцепции, оценке, личностным диспозициям (чертам) и к поведенческим программам.
В психоэволюционной теории Р. Плутчика каждой из базовых эмоций ставятся в соответствие определенные биологически полезные программы поведения. В теории К. Изарда эмоция «побуждает к определенным типам размышлений и действий» [3, c. 858]. В теории Дж. Рассела [5] эмоция моделируется в трехмерном пространстве, каждая из биполярных осей которого одинаково подходит для реконструкции мыслей, чувств и поведенческих программ.
Разумеется, любой из конструктов описанных моделей, в свою очередь, может служить предметом специального исследования. Поэтому чрезвычайно актуальной является проблема их объединения без редукции познавательной мощности каждого подхода.
Мы предполагаем, что продуктивное объединение на методологическом уровне возможно в рамках проблемы соотношения постоянных и временных ментальных репрезентаций в процессе жизнедеятельности человека.

Эксперимент
Предметом настоящего исследования является скрипт эмоционального состояния. Понятие скрипта позволяет объединить постоянные и временные
(ситуативные) репрезентации. Скрипт включает такие параметры, как причины, последствия, действия, чувства и лицевую экспрессию. Каждый из параметров моделируется как «тенденция», и между параметрами допускаются нежесткие связи следования, включения, обусловливания.
Стимульным материалом служили прототипы шести базовых лицевых экспрессий (страх, печаль, радость, удивление, отвращение, гнев), искусственно сконструированные в работе Бенсона с соавторами [1] в соответствии с кодировкой П. Экмана. Каждый из лицевых прототипов представляет собой усредненный

РФФИ (номер проекта 00-06-80145а)
3 вариант относительно половой принадлежности (то есть каждая лицевая экспрессия построена путем объединения лицевых экспрессий мужских и женских лиц и представляет собой лицо «среднего рода»).
Цель исследования: выявление зависимости между атрибуцией пола и представлением о поведенческих компонентах эмоции (правильностью ее определения, продолжительностью, интенсивностью и способах нейтрализации).
В эксперименте участвовало 30 женщин в возрасте от 20 до 48 лет. Испытуемым последовательно предъявлялось шесть фотоэталонов, выражающих шесть прототипов эмоций, и требовалось:

1) дать имя каждому изображенному лицу;

2) определить его эмоциональное состояние (назвать эмоцию);
3) дать ранговую оценку выраженности каждого эмоционального состояния (от одного до десяти);
4) сделать прогноз относительно продолжительности каждого эмоционального состояния;
5) описать, каким образом можно нейтрализовать данное эмоциональное состояние у данного лица.
Все протоколы испытуемых были подвергнуты первичной обработке, в результате которой каждый фотоэталон соотносился:
6) с атрибутируемым ему полом (мужским или женским в зависимости от имени);
7) с правильностью определения эмоционального состояния (1- неверное определение эмоционального состояния нормативное, 2- близкое к нормативному название эмоции, 3- правильное название эмоции);

8) с продолжительностью эмоционального состояния
(продолжительность кодировалась индивидуально для каждого испытуемого на 3 уровнях: 1 — быстро, 2 — средне, 3 — долго);
9) со способами нейтрализации. Последняя переменная использовалась на 3 уровнях, в зависимости от «субъекта»
4 нейтрализации: 1 — кто-то своими действиями «нейтрализует» эмоцию, 2 — эмоция нейтрализуется сама по себе, 3 — сам индивид предпримет какие-то действия для нейтрализации эмоции.
Обработка результатов осуществлялась непараметрическими тестами с помощью пакета Statistica 6.0.

Результаты
1. С помощью непараметрического дисперсионного анализа оценивалась зависимость между фотоэталонами «среднего рода», выражающими разные эмоции, и приписыванием носителю данных эмоций мужского или женского пола. Данные свидетельствуют о достоверной связи между лицевой экспрессией и приписываемым полом (р < 0,0847). Так, фотоэталоны с лицевой экспрессией радости и отвращения достоверно чаще приписывались лицам мужского пола, а фотоэталоны с изображением страха, печали и удивления — лицам женского пола.
2. С помощью непараметрического дисперсионного анализа оценивалась зависимость между атрибутируемым полом и оценкой выраженности эмоций по всей совокупности данных. Показано, что эмоции, атрибутируемые мужскому полу, достоверно оцениваются как менее интенсивные по сравнению с интенсивностью эмоций, атрибутируемых женскому полу (р < 0,0207).
3. Продолжительность эмоций, атрибутируемых мужскому полу, достоверно меньше, по сравнению с продолжительностью эмоций, атрибутируемых женскому полу (p < 0,031).
4. Особый анализ предпринят относительно предполагаемого способа нейтрализации атрибутируемым полом. Методом дискриминантного анализа установлено, что нейтрализация эмоций, атрибутируемых мужскому полу, чаще предполагается путем самостоятельных действий носителя эмоции, тогда как для эмоций, атрибутируемых женскому полу, чаще прогнозируется способ
5

«нейтрализации» с помощью либо другого лица, либо вследствие изменения ситуации (р <0,079). Полученный результат, выявленный только как тенденция, вероятно, можно объяснить влиянием стимульного материала, так как последний независимо от атрибутируемого пола предопределяет способ
«нейтрализации». По результатам непараметрического дисперсионного анализа получены достоверные данные о зависимости способа нейтрализации от некоторых фотоэталонов (р < 0,03). Так, например, лицевая экспрессия отвращения и гнева достоверно связана с активным способом нейтрализации вне зависимости от атрибутируемого пола.

Обсуждение результатов
Полученные связи между параметрами не позволяют говорить о линейной зависимости между ними.
Поэтому с помощью метода Sepath нами была построена модель, включающая не только явные переменные (фотоэталон, правильность определения эмоционального состояния, способ нейтрализации, продолжительность эмоционального состояния, его ранговая оценка и атрибутируемый пол), но и латентные. В качестве латентных переменных мы ввели следующие конструкты:
«перцепт», «представление о себе» и «поведенческая программа». Каждый из этих конструктов, по нашему мнению, опосредствует взаимосвязь между явными переменными.
Введение указанных латентных переменных обусловлено анализом экспериментальных данных современных авторов, которые изучали связи между переменными содержательно близкими к изучаемым нами параметрами.
С. Смит с соавт. [6], развивая теорию Б. Вайнера об уровнях каузальной атрибуции, вводят в модель эмоций четыре конструкта «второго уровня»: ответственность, «совладание, фокусированное на проблеме», «совладание, фокусированное на эмоции» и ожидание в будущем. Эти конструкты отвечают, по мнению авторов, либо за способность непосредственно изменить ситуацию и максимально приблизить ее к своим желаниям, либо за способность изменить
6 интерпретацию, желания и ожидания. В наших экспериментальных данных примерными аналогиями этих конструктов служит переменная «нейтрализация». Как и в модели С. Смита, переменная «нейтрализация» сложным образом связана с оценкой интенсивности и продолжительности различных эмоциональных состояний, которые, в свою очередь, зависят от того, какому полу атрибутируется эмоция. Этот факт побудил нас ввести в модель такую латентную переменную, как

«перцепт».

Некоторое расширение требует используемая нами переменная
«нейтрализация». С. Смит с соавторами описывают такой, не учтенный нами аспект, как ответственность и ожидания в будущем. Это послужило аргументом для введения в модель дополнительных латентных переменных, таких как

«представление о себе» и «поведенческая программа».
В работе Келтрера с соавт. [4] показано, что тип эмоции взаимодействует с оценкой того фактора, который вызвал данную эмоцию. На материале эмоций печали и гнева авторы показали, что в случае эмоции печали причина атрибутируется внешним ситуационным фактором, тогда как в случае эмоции гнева причина приписывается другим людям. Данный вывод следует соотнести с результатами наших экспериментов по параметру «нейтрализации», так как
«нейтрализация» представляет собой действие, в котором должна учитываться побудительная причина эмоционального состояния. В соответствии с логикой конструкта «нейтрализация» следовало бы ожидать, что эмоции печали должен соответствовать вариант «само пройдет», а эмоции гнева — либо кто-то изменит ситуацию, либо сам субъект. Однако наши данные свидетельствуют только о достоверной связи эмоции гнева и варианта нейтрализации «своими силами» (p <
0,02). Относительно связи эмоции печали и предпочтительного варианта ее нейтрализации не получено достоверных данных.
Описанные «несовпадения» мы учли при построении связей между явными и латентными переменными. Мы предположили, что атрибуция причинности и способ нейтрализации связаны между собой опосредованно через конструкт

«поведенческая программа».
7

Полученные в нашем исследовании данные о большей интенсивности эмоций у женщин согласуются с результатами работ, посвященных социально ролевой дифференциации в переживаниях, проявлениях и социальных стереотипов относительно таких переменных как интенсивность и продолжительность эмоций. На однозначную связь между эмоцией (эмоциональным переживанием, интенсивностью и внешним выражением эмоционального состояния) и полом указывается в работе М. Гроссмана и В. Вуда [2]. По всем указанным параметрам женщины превосходят мужчин. Авторы интерпретируют результаты в терминах социальных стереотипов, которые формируются вместе с освоением гендерной роли. Однако схема нашего эксперимента не позволяет использовать этот объяснительный принцип, так как в стимульном материале не имеются выраженные признаки пола; скорее, мы должны допустить сложные реципроктные связи между атрибуцией пола, ожидаемыми стереотипами экспрессивного поведения и опознанием эмоционального состояния. Это послужило дополнительным аргументом в пользу введения такой латентной переменной, как

«представление о себе», которая, во-первых, влияет как на латентную переменную
«поведенческая программа», во-вторых, влияет на оценку продолжительности и ранговую оценку интенсивности эмоций, и, в-третьих, испытывает влияние со стороны переменной «атрибутируемый пол». Ниже приводится описание модели интерпретации эмоционального состояния и построения программы поведения (в скобках указаны расчетные параметры модели).

Модель интерпретации эмоционального состояния и построение программы поведения

Латентная переменная «перцепт» влияет на «фотоэталон» (1,717),

«представление о себе» (-0,279) и на «поведенческую программу»(-0,276).

«Представление о себе» влияет также на латентную переменную
«поведенческая программа» (0,579), которая, в свою очередь, оказывает воздействие на «правильность опознания лицевой экспрессии» (0,332) и на «способ нейтрализации (0,639).
8

«Представление о себе» имеет связи с тремя явными переменными — атрибуция пола, продолжительность эмоционального состояния и ранговая оценка интенсивности (2.054). Между тремя явными переменными имеется иерархическая связь, которая описывается влиянием «ранговой оценки» на «продолжительность и атрибутируемый пол. Все три явных переменных (атрибуция пола, продолжительность эмоционального состояния и ранговая оценка интенсивности) испытывают влияние со стороны неизвестных переменных, не выявленных в настоящем исследовании. Эти неизвестные переменные предсказываются моделью, и их обнаружение составляет предмет будущих исследований.

Литература
1. Benson Ph., Campbe R., Harris T., Frank M.G., Tovee M.J. Enhancing images of facia expression // Perception and Psychophysics. 1999. Vo. 61. № 2. Р. 259–

274.
2. Grossman M., Wood W. Sex Differences in Intensity of Emotiona Experience. A Socia Roe Interpretation // Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1993. Мo.

65. № 5. Р. 1010–1026.
3. Izard C.E., Libero D.Z., Putman P., Haynes O.M. Stabiity of Emotion Experiences and Their Reations to Traits of Personaity // Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1993. Vo. 64. № 5. Р. 847–860.

4. Ketner D., Esworth Ph.C., Edwards K. Beyond Simpe Pessimism: Effects of

Sadness and Anger on Socia Perception // Journa of Personaity and Socia Psychoogy.

1993. Vo.64. № 5. Р. 740–752.

5. Russe J., Steiger J.H. The Structure in Persons’ Impicit Taxonomy of

Emotions // Journa of Research in Personaity. 1982. Vo.16. P. 447–469.
6. Smith C.A., Haynes K.N., Lazarus R.S., Pope L.K.. In Search of the «Hot» Cognitions: Attributions, Appraisas, and their Reation to Emotion // Journa of Personaity and Socia Psychoogy.1993. Vo.65. № 5. Р. 916–929.
Проблема интеграции психологического знания: разработка коммуникативной методологии психологической науки 1

В. А. Мазилов

Ярославль

Наступил новый век. Не подлежит сомнению, что психология в новом столетии существенно изменится. Появятся другие приоритеты, возникнут новые проблемы, изменится характер междисциплинарных связей. Возможно, сбудутся те предсказания, согласно которым XXI век будет «веком психологии» (А.Н. Леонтьев), наступит
«психозойская эра» (В.И. Вернадский), «психология займет одно из важнейших мест в общей системе научного знания» (Б.Г. Ананьев). Однако, пока эти ожидания не сбылись: психология, хотя она интенсивно развивается и имеет несомненные успехи, все же по-прежнему далека от того, чтобы «занять центральное место» (Ж. Пиаже) в структуре научного знания. Вспомним известный доклад знаменитого швейцарского ученого на XVIII Международном психологическом конгрессе в Москве в августе 1966 года: «Психология занимает центральное место не только как продукт всех других наук, но и как возможный источник объяснения их формирования и развития». Пиаже отмечает, что испытывает чувство гордости по поводу того, что психология занимает ключевую позицию в системе наук. «С одной стороны, психология зависит от всех других наук и видит в психологической жизни результат психохимических, биологических, социальных, лингвистических, экономических и других факторов, которые изучаются всеми науками, занимающимися объектами внешнего мира. Но, с другой стороны, ни одна из этих наук не возможна без логико-математической координации, которая выражает структуру реальности, но овладение которой возможно только через воздействие организма на объекты, и только психология позволяет изучить эту деятельность в ее развитии» ?6, с. 152?. Плодотворное будущее психологии он видит в развертывании междисциплинарных связей. По прошествии 35 лет мы отчетливо видим, что ожидания великого швейцарского эпистемолога также не оправдались (во всяком случае, пока), — он явно принимал желаемое за действительное. И, видимо, существуют какие-то причины, объясняющие не оправдавшиеся экстраполяции развития психологической науки в заключительной трети уходящего века.
К началу XXI столетия в мировой психологической науке накоплено огромное количество разнообразного материала, представляющего собой несомненное богатство: разработано много теорий, концепций, подходов, проведено впечатляющее число экспериментальных исследований, позволивших установить массу законов и закономерностей, получено неисчислимое количество различных фактов и обобщений. Наработанное богатство (в первую очередь теории и концепции разного уровня) тем не менее не позволяет в настоящее время получить общей картины психического. Создание такого рода картины формулировалось как одна из важнейших задач психологии, но она до сих пор осталась нерешенной.
В настоящее время перед психологией стоит задача разработки теоретической модели, обеспечивающей интеграцию психологического знания.
Настоящая статья посвящена одной из наиболее актуальных методологических проблем современной психологической науки. Методология психологической науки, по нашему глубокому убеждению, пока еще не является устоявшейся, сформировавшейся концепцией. Напротив, методология психологии представляет

1 Работа выполнена при поддержке РГНФ (номер проекта 01-06-00049)
собой (и, по-видимому, должна представлять) совокупность идей, понятий, принципов, схем, моделей и т.д., и в каждый момент времени на первый план выходят те или иные ее аспекты. И если перед психологией встают новые задачи, то и методология должна осуществлять соответствующую проработку, создавая новые методологические модели. Иными словами, методология психологии имеет конкретно-исторический характер. На наш взгляд, самая актуальная проблема психологии на современном этапе
— это интеграция психологического знания. И методология психологии должна помочь в решении этой важнейшей проблемы. Задача настоящей статьи состоит в том, чтобы сформулировать некоторые методологические положения, способствующие решению проблемы интеграции психологического знания.
Традиционный подход определяет методологию как систему «принципов и способов организации и построения теоретической и практической деятельности, а также учение об этой системе» ?8, с. 359?. Это же определение воспроизводится в ряде современных психологических словарей применительно к методологии психологии. Это означает, что методология фактически рассматривается только в своей познавательной, когни- тивной функции. Это, несомненно, важнейшая функция методологии. Но, как можно полагать, далеко не единственная. В течение многих десятилетий методология психо- логии была направлена исключительно на разработку средств, позволяющих осуществ- лять процесс познания психического (когнитивная функция методологии психологии). Методология психологической науки должна выполнять и коммуникативную функ- цию, то есть способствовать установлению взаимопонимания между разными направ- лениями, подходами внутри психологической науки. На современном этапе своего развития психология не в состоянии предложить исчерпывающие модели, которые бы претендовали на объяснение психического во всей его сложности. Поэтому психология
(по крайней мере, на нынешнем этапе своего развития) вынуждена пользоваться совокупностью концепций, каждая из которых имеет свои достоинства и ограничения.
(Заметим в скобках, что, поскольку психология имеет уникальный предмет, который, по мнению некоторых выдающихся мыслителей, представляет собой самое сложное для человеческого познания, построение универсальной теории психического в обозримом будущем вообще весьма проблематично). Сегодня совершенно ясно, что современная психология далека от единства. Необходимо сопоставление научных кон- цептуальных систем, выполненных в разных научных традициях. Остро необходимо решение одной из важнейших методологических проблем современной психологии — разработка аппарата коммуникативной методологии. Без решения этой проблемы не- возможно найти выход из кризиса психологии, поскольку именно неразработанность этой проблемы не позволяет находить взаимопонимание между различными подхода- ми и направлениями в психологии. Как проницательно в свое время заметил Юнг, время глобальных теорий в психологии еще не наступило. Нужно полагать, не наступило оно и сейчас. Поэтому главной задачей психологии на нынешнем этапе ее развития является не разработка неких «супертеорий», призванных объяснить все и вся, а интеграция накопленного психологического знания, соотнесение различных концепций, подходов, направлений.
Психология — очень молодая наука. Это заключение было справедливо в 1908 году, когда один из создателей научной психологии Герман Эббингауз формулировал свой знаменитый афоризм, согласно которому психология «имеет длинное прошлое, но краткую историю». Почти целый век спустя мы сегодня соглашаемся с классиком: это верно и сегодня, психология по-прежнему молода и еще не закончен процесс ее становления подлинной наукой. Из этой констатации могут быть выведены некоторые важные следствия. Молодости свойственны не только энтузиазм и надежды, но и излишняя категоричность и,

2
как закономерный результат, ошибки. Если говорить об ошибках, свойственных молодости, то главная, на наш взгляд, состоит в том, что психологи пока еще недооценивают уникальность и сложность предмета своей науки. Будучи младшей среди других наук (датой рождения научной психологии можно считать публикацию знаменитой вундтовской книги «Grundzuge der physioogischen Psychoogie» в 1874 году, организацию им же первой психологической лаборатории в Лейпциге в 1879, либо первый Международный психологический конгресс в 1889 году — в любом случае психологии нет еще и полутора столетий, а Пиаже любил сравнивать психологию с математикой, подчеркивая, что последней все-таки 25 веков), психология в начале своего самостоятельного пути пыталась воспроизводить методологические ходы других, более развитых дисциплин. Для отца-основателя научной психологии Вундта идеалом научного знания была химия, известны попытки использовать в таком качестве физику, биологию и т.д. В начале пути научная психология ориентировалась на естественнонаучную методологию. (К сожалению, у нас нет возможности в настоящем тексте дать сколь-нибудь подробный анализ этой важной проблемы). Отметим лишь, что уже Брентано протестовал против атомизма и элементаризма вундтовской психологии, справедливо указывая на целостность психологических феноменов. Со всей определенностью неудовлетворенность естественнонаучной «объясняющей» психологией высказал Дильтей ?2?, предложив разрабатывать психологию как описательную, понимающую, герменевтическую науку. Несколько огрубляя, можно сказать, что XX столетие прошло в борьбе двух подходов: естественнонаучного и герменевтического. Как справедливо отмечали венгерские авторы Л. Гараи и М. Кечке, политика «логического империализма» ни одной из «полупсихологий» не позволила стать той наукой, которая бы удовлетворительно объяснила все факты и смогла бы избежать «несуразностей» ?1?.
Показателем взросления психологии несомненно является отчетливое понимание того, что модели, предложенные научной психологией, пока что весьма ограничены. Как учила гегелевская диалектика, наиболее верный путь развития знания
— синтез. Уже так называемый «открытый кризис» психологии (1910-е–1930-е годы) дал массу примеров: последовало огромное количество предложений самого разного рода «синтезов» — объективную психологию «синтезировать» с субъективной, марксизм с психоанализом и т.д. и т.п. История убедительно показала, что механический «синтез» ничего кроме очевидной эклектики дать не может, а содержательный синтез требует большой теоретической работы. В значительной мере такая подготовительная работа была проведена в «основных психологических школах», что и породило открытый кризис, который, в сущности, и заключался в осознании невозможности синтеза разнородного психологического материала.
Практически общепризнан факт, что психология в нашей стране сейчас находится в состоянии глубокого методологического кризиса. Если в первые годы
«перестройки» казалось, что стоит отечественной психологии вернуться в лоно мировой, от которой она в силу известных причин была в значительной степени изолирована, и положение быстро исправится, то теперь совершенно ясно: это была очередная иллюзия. В настоящее время можно констатировать: кризис в российской психологии налицо, более того, по-видимому, его симптомы могут быть обнаружены также и в мировой психологии. В такой ситуации уместно обратиться к истории психологических кризисов. Первый известный кризис в психологии (что

3
знаменательно) совпадает с возникновением психологии как самостоятельной науки. Симптомы того, что впоследствии будут называть кризисом (отсутствие общеп- ринятых положений, «основ науки» и наличие различных течений, взаимоисключающих подходов) отчетливо описаны Францем Брентано еще в 1874 го- ду. Затем симптоматика начинает стремительно «нарастать», и в начале XX века кризис входит в открытую фазу. Существуют специальные работы, посвященные анализу «открытого кризиса» в психологии: Н.Н. Ланге (1914), Л.С. Выготского (1927, опубл. 1982), К. Бюлера (1927), К. Левина (1931) и мн. др. Не будем здесь ана- лизировать диагнозы, поставленные психологии. Отметим лишь, что мнение, разделяемое ныне многими, состоит в том, что кризис постепенно начал «затухать», поскольку на смену радикальным концепциям стали приходить более современные
«мультифакторные» теории. Возникло впечатление, что мы движемся, по известному выражению Поля Фресса, «к единству психологии при разнообразии проблем», то есть в современной психологии работает своего рода «конвергентная модель». Тем не менее, периодически раздаются голоса, сообщающие, что психология в очередной раз охвачена новым кризисом. Хорошим примером могут послужить Международные конгрессы психологов: Москва, 1966, XVIII Международный психологический конгресс (МПК) — преодоление кризиса: психология становится действительно экспериментальной наукой (К. Прибрам); Париж, 1976, XXI МПК — психология охвачена кризисом (П. Фресс); Лейпциг, 1980, XXII МПК — психология находит выход из кризиса (П. Фресс) и т.д., вплоть до настоящего времени. Венгры Л. Гараи и Л. Кечке (1997) видят новый кризис («Еще один кризис в психологии!»), Ф.Е. Василюк
(1997) называет современное состояние «схизисом», имея в виду расщепление между научной психологией и психологической практикой. А.В. Юревич (1999) вообще полагает, что в психологии имеет место системный кризис.
И все же: имеет место один перманентный кризис в истории научной психологии или их много и они (кризисы) то появляются, то исчезают? По нашему мнению, глубинный кризис научной психологии существует с момента ее возникновения, он не преодолен до сих пор, хотя может проявляться на разных уровнях. По меньшей мере, их три.
Первый — относительно неглубокий. Этот уровень отражает закономерности любого развития, включающего в себя, как хорошо известно, и литические и критические этапы. Кризис на этом уровне — нормальный, естественный этап в развитии любого подхода, направления, «локальный» кризис, который и возникает, и преодолевается относительно легко.
Второй уровень — уровень «основных парадигм». Еще Вундт — создатель научной психологии — заметил в «Основах физиологической психологии», что психология «занимает среднее место между естественными и гуманитарными науками». История психологии в XX столетии может быть уподоблена движению
«маятника»: периодические обострения кризиса — не что иное, как разочарование в возможностях свести всю психологию к ее «половине» (естественнонаучной или герменевтической). Иными словами, когда части научного сообщества становится очевидной несостоятельность очередной попытки решить вопрос о целостности психологии ценой «логического империализма» той или другой из двух полунаук (по изящному выражению Л. Гараи и М. Кечке), возникает впечатление, что психология вновь в кризисе.
И, наконец, третий, самый глубокий уровень, связан с ограниченным пониманием самого предмета психологии. На этом уровне кризис не преодолен до сих пор (со времен В. Вундта, Ф. Брентано и В. Дильтея). Истоки кризиса, на наш взгляд, можно обнаружить в трудах ученых середины XIX столетия, которые обеспечили

4
психологии статус самостоятельной науки. Обстоятельства выделения были таковы, что ценой, которую психология заплатила за свою научность и самостоятельность, стало ограниченное понимание ее предмета. С одной стороны, сказалось противопоставление физиологии (в результате психическое утратило «энергетические» определения), с другой, разделение психики на высшую и низшую лишило ее неразрывной связи с миром культуры (в результате психическое в значительной степени утратило характеристики «духовного»). Вероятно, утверждение о противопоставлении физиологии кому-то покажется неверным: ведь сам Вундт был физиологом, а его психология именовалась физиологической. Тем не менее, разрыв оформился и дуалистичность нашей научной психологии очевидна и на пороге третьего тысячелетия. К тому же провозглашение психологии эмпирической наукой способствовало фактическому прекращению теоретических исследований по проблеме предмета психологии (это казалось возвращением к метафизике, рациональной психологии). Результатом такого положения вещей явилось то, что, фактически, психология разрабатывалась в значительной степени за счет логики других наук
(биологических, либо социальных), так как предмет психологии реально раскрывался в рамках концепций, тяготеющих к биологии, либо социологии. На наш взгляд, глубинный смысл кризиса в психологии как раз и состоит в неадекватном определении предмета, в результате чего подлинный предмет подменяется «частичными»,
«одномерными» и редукция становится неизбежной: психе сводится к адаптации, к регуляции, к отражению, к ориентировке и т.д. Таким образом, выход из кризиса может быть найден только в том случае, если трактовка предмета научной психологии будет пересмотрена. В качестве показательного примера уместно обратиться к опыту юнговской аналитической психологии и осознать, насколько непохож метод амплифи- кации, который, как известно, является частью метода интерпретации, на расчленяющий аналитический метод научной психологии ?подробнее см. об этом 5; 3?. Главный вывод, который следует из вышеприведенных соображений, состоит в
том, что кризис в научной психологии, так сказать, «заложен конструктивно», процессы на поверхностных уровнях практически ничего не решают. Следовательно, важнейшей проблемой современной психологии является выработка такого понимания предмета, который бы позволил преодолеть кризис на глубинном уровне. Здесь нет возможности рассматривать исторические причины возникновения узко-неадекватной трактовки предмета (при желании их можно усмотреть в традициях, унаследованных еще от средневековой философии, рассматривавшей душу как простую по своей природе, а затем в трудах Р. Декарта, Д. Локка и особенно И. Канта).
Справедливости ради необходимо отметить, что на ограниченность такого подхода указывали и Дильтей и Шпрангер, но их влияние на магистральные тенденции развития научной психологии не было значительным (вспомним, что еще в 1914 году Н.Н. Ланге характеризовал Дильтея как мыслителя «редкой оригинальности»,
«оставшегося малоизвестным»). Напомним, Дильтей критически относился к
«конструктивному» характеру научной психологии. Узкое понимание предмета психологии как создает основу для разного рода редукционистских подходов, так и препятствует интегративным тенденциям ?2?.
Не имея возможности обсуждать здесь проблему в целом ?подробнее см. об этом 5?, лишь обратим внимание, что положение дел в отношении предмета в современной психологии оказывается чрезвычайно запутанным.
Согласно Т. Куну, действующая в науке парадигма находит отражение в учеб- никах. Учебники по психологии представляют собой довольно любопытный объект для анализа. То, что утверждается о предмете науки (в качестве такового обычно объявляется психика) в первых главах («Предмет и метод психологии») обычно плохо

5
коррелирует с последующим изложением. В результате отдельные психические явления оказываются соотнесенными с предметом довольно странным образом. Возникает впечатление, что декларируется один предмет, а реально исследуется другой. Представляется, что проблема предмета сейчас центральная для психологии. В течение многих лет наша психология пребывала в состоянии некоторой
«раздвоенности». Поясним это. Официальным предметом психологии была психика. Назовем это декларируемым предметом. Как показывает анализ, предмет психологии имеет сложное строение ?5; 3?. Фундамент его составляет исходное, базовое понимание «психе». Как это часто бывает с фундаментальными допущениями, они могут и не осознаваться исследователем, а их место может занимать та или иная
«рационализация». Таким образом, происходит разделение предмета на декларируемый («психе»), «рационализированный» и реальный. Декларированный предмет (точнее, та или иная его трактовка) важен для психологии, в первую очередь, потому, что неявно, но действенно определяет возможные диапазоны пространств психической реальности. То, что в пределах одного понимания безусловно является психическим феноменом, достойным изучения, при другом представляется артефактом, случайностью, либо нелепостью, жульничеством и как бы не существует вовсе. Например, трансперсональные феномены представляют несомненную реальность для сторонника аналитической психологии и «совершенно невозможное явление» для естественнонаучноориентированного психолога, считающего психический феномен исключительно «свойством мозга». Между декларируемым и
«рационализированным» предметами складывается такое отношение: он
(рационализированный) «оформляет», фиксирует ту или иную трактовку «психе». Реальный предмет — это то, что в действительности подлежит изучению
(бесконечное число вариантов в системе «сознание/бессознательное — деятельность/поведение»). В результате беспристрастный анализ может выявить поистине фантастическую картину. Исследователь-психолог считает, что занят изучением психики (декларируемый предмет). Рационализированным предметом может быть отражение (наш исследователь изучает, к примеру, восприятие как
«целостное отражение предметов, ситуаций и событий, возникающее при непосредственном воздействии физических раздражителей на рецепторные поверхности...» ?6, с. 66?. Отметим, что на уровне рационализированного предмета вся многомерность психики (и духовное, и душевное) оказывается редуцированной до отражения. Но самое интересное впереди. Ведь изучается-то реальный предмет. А в качестве реального предмета выступают либо феномены самосознания в той или иной форме, либо, вообще, поведенческие (в широком смысле) феномены. Но это только предмет науки. В исследовании психолог, как известно, имеет дело с предметом исследования. Предмет исследования должен соответствовать предмету науки... Можно сказать, что он конструируется предметом науки. Напомним про
«опосредованный характер» психологических методов. Впрочем, о методах разговор должен быть особый. В свете вышеизложенного представляется актуальным и чрезвычайно увлекательным обсуждение вопроса о реальных (подлинных) единицах психического. Правда, это тоже отдельная тема.
В настоящее время совершенно очевидно, что трактовка психического лишь как отражения не соответствует современному уровню психологических знаний, создает непреодолимые трудности в развитии психологии. Необходимо широкое понимание предмета, позволяющее включить в сферу исследований психическую реальность во всех ее проявлениях. Необходимы научные, в первую очередь теоретические, иссле- дования природы психики, ее структуры. Без этого невозможна реальная интеграция психологического знания.

6
Не имея возможности дать здесь исторический экскурс, отметим лишь, что стремление к интеграции в психологии особенно отчетливо было выражено в психологической науке 50–60 годы XX столетия. В качестве примера можно привести главу в известном руководстве по экспериментальной психологии, принадлежащую перу П. Фресса, в которой классик психологии выдвинул многообещающий лозунг «К единству психологии при разнообразии проблем». Не будем здесь перечислять других попыток осуществить интеграцию психологического знания (одним из самых ярких являлось системное движение и системный подход в психологии). Отметим главное — надежды на интеграцию в целом не оправдались: она происходила куда медленнее и, главное, куда менее продуктивно, чем ожидалось. Иными словами, выяснилось, что интегративные тенденции оказались не столь сильны, а результаты не столь впечатляющи. Ранее нами было продемонстрировано, что недостаточная интеграция не является результатом недостатка «доброй воли» психологов, а есть следствие отсутствия соответствующего научного аппарата. Необходимо разработать коммуникативную методологию психологической науки, нацеленную в первую очередь не на описание исследовательского аппарата и технологии добывания психологических фактов, не на обоснование психологического знания, а на обеспечение реального взаимодействия между различными подходами, научными школами, направлениями в современной психологии. Специально подчеркнем, что речь идет именно о коммуникации научных концептуальных структур: если процессы научного общения достаточно хорошо исследованы, то коммуникация концепций в психологии фактически не исследовалась. Более того, многие исследователи полагают, что такое в принципе невозможно: психологические концепции являются несоизмеримыми. На наш взгляд, дело обстоит не столь пессимистично.
Нами было показано, что разработка коммуникативной методологии принципиально возможна. Ранее нами были сформулированы предварительные условия разработки коммуникативной методологии и основные ее характеристики.
В качестве предварительных условий выступают: 1) наличие «операционного стола», «площадки для сборки», на которой реально будет осуществляться собственно соотнесение (то есть, иными словами, максимально широкое понимание предмета психологии); 2) наличие инструмента, аппарата, с помощью которого будет осуществляться собственно соотнесение ?4?.
К коммуникативной методологии сегодня предъявляются следующие требова- ния: это должна быть методология на исторической основе, то есть учитывающая исто- рический путь, пройденный психологией; это должна быть деидеологизированная ме- тодология; это должна быть методология плюралистическая (не ориентированная на единый универсальный научный стандарт); это должна быть методология, учитываю- щая возможность наличия различных целей получения психологического знания (по- знавательных или практических); наконец, это должна быть содержательная методоло- гия, то есть рассматривающая вопросы реального предмета психологической науки ?4?.
Важно точно понимать, каковы (на сегодняшний день) реальные возможности коммуникативной методологии. Наибольшую трудность, как показывает развитие психологии в XX столетии, являет собой «несоразмерность», «несопоставимость» различных психологических концепций, что подчеркивается многими авторами, которым это препятствие представляется вообще непреодолимым: по их мнению, различные подходы, парадигмы являются несоотносимыми. По-видимому дело обстоит не так безнадежно, соотнесение все-таки возможно.
Назовем основные положения, составляющие фундамент концепции коммуникативной методологии, направленной на реальное соотнесение различных психологических теорий. В данном случае мы ограничимся лишь формулировкой

7
некоторых предварительных соображений (развернутая характеристика оснований концепции представляет собой задачу специальной статьи).
Во-первых, это представление о предмете психологии как сложном, многоуровневом. Дифференциация уровней предмета позволяет избежать многих не- доразумений, поскольку соотнесение концепций должно происходить на уровне «ре- ального» предмета. Разработка концепции предмета представляет сложнейшую задачу, но ее решение совершенно необходимо, так как является обязательным условием для продвижения в этом магистральном направлении.
Во-вторых, многие недоразумения в психологии возникают от неоднозначного понимания многих терминов. Множественность определений и трактовок была и остается «фирменным» знаком психологии. Важным в этом отношении представляется уровневый анализ, позволяющий выявить и дифференцировать мнимые и действительные расхождения. Подобного рода проблемы возникают по отношению едва ли не к каждому психологическому понятию, что, несомненно, затрудняет работу по интеграции психологического знания. Выявление подлинного и мнимого спектра значений того или иного понятия — еще одна актуальная задача коммуникативной методологии психологической науки.
В-третьих, при соотнесении должна использоваться рабочая схема, определяющая технологию соотнесения (с помощью которой будут производиться конкретные операции соотнесения). Принципиальная сложность состоит в том, что такая схема должна представлять собой инвариант, характеризующий любую психологическую концепцию. Поскольку многообразие психологических теорий общеизвестно, задача кажется практически невыполнимой. Однако наши предшествующие исследования показали, что может быть намечен путь решения и этой проблемы. Наши исследования в области методологии психологической науки показали, что может быть выделена универсальная проблема, с которой сталкивается любой исследователь-психолог (подчеркнем, вне зависимости от того, осознает он это или действует интуитивно), — проблема соотношения теории и метода. Первоначально нами была разработана на основе историко-методологических исследований исходная схема, которая в последующих исследованиях была уточнена и подвергнута проверке на универсальность ?3; 4?. Данная схема приведена на рисунке 1. Она подробно описана и проанализирована в других работах ?4?., так что здесь мы не станем на ней останавливаться и отметим лишь те возможности, которые открывает ее использование в контексте коммуникативной методологии.

8
Рис. 1. Модель соотношения теории и метода в психологии

Универсальность данной модели обеспечивается тем, что:
1) в ней задан предмет психологии. Таким образом (напомним, предмет многоуровнев, исходное понимание максимально широкое — «площадка для сборки») оказываются реально соотносимыми любые психологические концепции (которые действительно являются психологическими — по предмету исследования);
2) в ней задан метод. Любая психологическая концепция предполагает использование тех или иных методов (принципиально схема не изменяется даже в случае чисто теоретической концепции, она в данном случае лишь модифицируется; в данной статье мы не будем специально анализировать подобную ситуацию). Поскольку метод многоуровнев, появляется реальная возможность поуровневого соотнесения различных психологических концепций;
3) предтеория является важнейшим понятием в процедуре соотнесения. Моделирующие представления, к примеру, обычно не только не вербализуются исследователем, но и вообще не эксплицируются. Тем не менее, этот элемент является чрезвычайно важным (нами было показано, что различные теории мышления, к примеру, отличаются в первую очередь тем, что используют различные моделирующие представления) ?3?. Естественно, то же самое можно сказать и о базовой категории, и о других компонентах предтеории;
4) создается возможность для реального соотнесения различных типов и способов объяснения.

Мы не будем специально останавливаться на других характеристиках предлагаемой модели. Отметим лишь, что единство теории и метода достигается за счет того, что теория как результат исследования и метод как средство осуществления исследования имеют общие корни, которые могут быть обнаружены в предтеории (от- дельные компоненты предтеории определяют различные уровни метода). Отсюда ста- новится ясно, почему в одном случае используется, к примеру, «структурный» вариант самонаблюдения, нацеленный на выделение и описание элементов психического явле- ния, тогда как в другом случае используется «функциональный» вариант самонаблю- дения. Наличие уровней в структуре метода позволяет по новому подойти к проблеме инвариантности и вариативности метода и т.д.
Необходимо отметить, что в развитых психологических концепциях сформули- рованная теория ведет к изменению первоначального (исходного) понимания предме- та, поэтому схема, приведенная на рисунке 1, фактически становится «замкнутой» (че- го реально не наблюдалось на первых этапах развития научной психологии). Для ис- следований более позднего периода (и тем более современных) это становится типич- ным. Соотношение теории и метода становится двунаправленным и «диалектичным»: теория определяет метод, но и метод в свою очередь определяет теорию.
Наметим первоочередные задачи коммуникативной методологии. На наш взгляд, это:
1) формулировка концепции коммуникативной методологии как четкой системы принципов, положений и правил;
2) разработка вспомогательного аппарата коммуникативной методологии;
3) разработка технологии соотнесения различных психологических

9
концепций;
4) проведение работы по выявлению реального и мнимого спектра значений основных психологических понятий;
5) проведение сопоставительного анализа различных психологических концепций с целью отработки технологии соотнесения;
6) разработка (и это представляется важнейшей задачей коммуникативной методологии) принципов и технологии интеграции психологического знания.

Вероятно, возможны различные варианты построения коммуникативной методологии психологической науки. Предложенная нами схема соотношения теории и метода в психологии может послужить основой лишь для одного из вариантов коммуникативной методологии. Достоинством этой схемы является ее достаточно уни- версальный характер. Важно подчеркнуть, что она учитывает специфику именно пси- хологического исследования (поскольку предполагает включение реального предмета), дает возможность рассматривать психологическую концепцию как некоторый струк- турный инвариант. Не подлежит сомнению, что, задача реального освоения богатства, накопленного психологической наукой, требует практических шагов, направленных на разработку средств и конкретных методологических процедур, которые позволили бы способствовать более эффективной коммуникации психологических концепций. Реальной становится интеграция психологического знания на уровне концептуальных структур — осуществление такой интеграции представляется одной из первоочередных методологических задач психологии нового века. Именно интеграция научного психологического знания позволит психологии в будущем стать фундаментальной наукой, реальной основой всех наук о психическом, на что многократно указывали классики этой научной дисциплины.
Итак, задачей коммуникативной методологии выступает отработка технологии соотнесения психологических концепций и разработка конкретных процедур интеграции психологического знания. Эта работа уже начата и в настоящее время проводится реальное соотнесение психологических концепций (на материале отечественной психологии XX столетия). Осуществление ее в сколько-нибудь полном объеме позволит лучше осознать то богатство психологических знаний, которое накоплено деятельностью нескольких поколений научных психологов, определить сферы приложения различных психологических концепций, области реальных совпадений и расхождений между концепциями, упорядочить и уточнить понятийный аппарат науки и тем самым способствовать интеграции психологического знания.

Литература
1. Гараи Л., Кечке М. Еще один кризис в психологии! // Вопросы философии. 1997.
№ 4. С. 86–96.
2. Дильтей В. Описательная психология. СПб.: Алетейя, 1996.
3. Мазилов В.А. Теория и метод в психологии. Ярославль: МАПН, 1998.
4. Мазилов В.А. Психология на пороге XXI столетия: Методологические проблемы. - Ярославль: МАПН, 2001.
5. Мазилов В.А. О предмете психологии // Ярославский педагогический вестник, 1997.
№1. С. 53–58.
6. Пиаже Ж. Психология, междисциплинарные связи и система наук // XVIII Международный психологический конгресс. 4-11 августа 1966 года. М., 1969. С.125–155.
7. Психология: словарь / Под ред. А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского. М., 1990.

10
8. Спиркин А.Г., Юдин Э.Г., Ярошевский М.Г. Методология // Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 359–360.

11
1

Современное состояние субъектной психофизики1

И.Г. Скотникова

Институт психологии РАН, Москва

Субъектный (субъектно-деятельностный) подход в психологии, всесторонне обоснованный и глубоко разработанный А.В. Брушлинским в развитие идей С.Л. Рубинштейна, А.Н. Леонтьева, Б.Ф. Ломова стал конкретной реализацией принципа системности в психологии [6; 7; 8]. «Субъект — это всеохватывающее, наиболее широкое понятие человека, обобщенно раскрывающее неразрывно развивающееся единство, целостность, системность всех его качеств: природных, социальных, общественных, индивидуальных и.т.д.» [8, с. 9]. Таким образом, категория субъекта позволяет реализовать ключевое положение отечественной психологии: об активности человека как субъекта своей психической деятельности — и обеспечивает возможность системности психологических исследований. Обе эти принципиальные характеристики категории «субъект» четко проявляются в развиваемой нами субъектно- ориентированной парадигме в психофизике, ставшей одним из фактологических оснований субъектного подхода в психологии, на которое (среди других) опирался Андрей Владимирович Брушлинский в ходе развития им этого подхода. Он придавал большое теоретическое значение нашим работам и серьезно их поддерживал, поскольку принцип субъектности выступает в них на исходном — сенсорном — уровне когнитивных процессов.
Несмотря на то, что психофизика явилась исторически первой экспериментальной областью психологии, именно в ней активность наблюдателя в сенсорных измерениях традиционно не учитывалась. За рубежом по сей день преобладает «объектная парадигма», основополагающая и в классической, и в современной психофизике. Это сугубо количественный анализ результатов сенсорных измерений в зависимости от изменения заданных и строго контролируемых внешних факторов (прежде всего характеристик стимуляции и значимостей разных категорий ответов наблюдателя). В отличие от этого в отечественной науке сформировалась субъектно-ориентированное направление в психофизике в развитие коренных традиций российской психологии исследовать психическую деятельность человека, с акцентом на его инициативность как автора этой деятельности. В 40-е–60-е годы — это изучение влияния произвольной регуляции человеком своей сенсорной деятельности на пороги чувствительности (то есть с позиций классической психофизики) (см. обзоры [17; 20]), в 70-е–80-е годы — на составляющие порога — сенсорную чувствительность и процессы принятия решения (то есть с позиций современной психофизики). В отечественных исследованиях предметом этой дисциплины стал не только количественный анализ сенсорных процессов, но изучение сложноорганизованной деятельности человека по решению сенсорных задач, включающей также другие психические процессы, свойства и состояния наблюдателя [1; 13; 14]. Сущность субъектной парадигмы в психофизике (в отличие от традиционной объектной) определил К.В. Бардин, теоретически обобщив проведенные им и его сотрудниками работы. Это исследование влияния различных проявлений активности наблюдателя и его психологических характеристик на результаты сенсорных измерений [2; 4]. Далее мы попытались раскрыть психологическое содержание такой активности: это индивидуально-психологическая сенсорная деятельность человека по решению сенсорных задач, иерархически организованные структурные компоненты которой, это: сенсорная задача, операциональные

1 Работа выполнена при финансовой поддержке Российского фонда Фундаментальных исследований. (Код проекта 00-06-80054)
2 средства ее решения, интер- и интраиндивидуальные механизмы выбора этих средств и психофизиологическое обеспечение сенсорной деятельности [3; 5; 16; 18]. Все это существенно влияет на получаемые психофизические показатели, что установлено на обширном экспериментальном материале, обобщенном в указанных работах. Анализ 30-летнего развития психофизических исследований в Институте психологии РАН (АН СССР) показал, что все это время реально изучалось влияние различных проявлений активности субъекта на результаты сенсорного исполнения [20]. Таким образом, субъектная психофизика объединила психофизическую парадигму с психофизиологической, процессуально-деятельностной, дифференциально-психологической и изучением функциональных состояний, которые традиционно были в значительной степени разобщены в исследованиях. Все эти аспекты наших работ позволила свести воедино категория субъекта.
Представим основные результаты в развитие субъектной психофизики, полученные в последние три года в рамках исследования по гранту РФФИ.
Работа направлена на экспериментальное и теоретическое изучение психологического содержания процесса восприятия времени человеком. Исследуется, во-первых, роль в этом процессе экологической значимости для человека воспринимаемых им временных интервалов. Выясняется, какие из них он воспринимает и оценивает успешнее и легче — естественные, которые встречает в своей повседневной жизни (то есть реальные процессы) или обычно изучаемые в психологических лабораториях искусственные временные интервалы, задаваемые простыми стимульными сигналами. Есть основания для предположений в пользу и тех, и других интервалов. Относительно сравнительной степени успешности различения элементарных лабораторных стимулов и сложных природных объектов, экологически валидных для индивида, известны данные, полученные на рыбах. Они не подтверждают, наше исходное, казалось бы, логичное предположение о том, что индивид должен лучше воспринимать естественные для его жизни объекты (в нашем случае временные интервалы — звучания и зрительные сцены, близкие к реальным), чем искусственные, заданные простыми лабораторными сигналами. А именно: рыбы лучше различают отдельные простые аминокислоты, чем обычные для себя пищевые вещества, в которых эти аминокислоты объединены в сложные комплексы [35; 36; 39]. Эти факты могут означать, что для сенсорной системы может быть проще различать элементарные стимулы, чем сложные многомерные объекты.
Во-вторых, выяснение, каково влияние субъективных состояний и индивидуальных особенностей человека на восприятие им времени. Имеют ли место в этом случае тенденции к искажению его суждений, наблюдаемые при восприятии других (невременных) признаков объекта (в частности, предпочтение суждений о равенстве либо неравенстве признаков, недооценка либо переоценка им уверенности в правильности своих суждений, в сравнении с их реальной правильностью).
Итак, первое. В исследованиях восприятия времени, как и в других областях психологической науки, встает проблема экологической валидности результатов, полученных в лабораторных условиях. Экологический подход в психологии, и в частности, в психологии восприятия, в настоящее время весьма интенсивно развивается во всем мире, однако в области восприятия времени он развит крайне фрагментарно и несистематично — лишь в прикладных исследованиях с использованием несложных методик — не экспериментальных а диагностических — в ходе выполнения человеком различных видов деятельности. Это изучение временных параметров локомоций [38], речи [26]; взаимодействия пользователя с компьютером [34] и т.п. В отличие от этого практически нет фундаментальных разработок экологического подхода к исследованию восприятия времени. Мы предприняли именно такую разработку. Этот подход конкретизируется в оригинальной процессуальной концепции времени, предложенной В.А.
3
Садовым [33] — понимании временных интервалов как реальных процессов. В качестве ключевых психологических механизмов субъективного отражения времени предполагаются: качественное содержание воспринимаемой человеком сенсорно-перцептивной информации, и восприятие им временного интервала как целостного процесса, а не только как ряда последовательных дискретных событий. Соответственно восприятие времени в задачах, приближенных к реальным, рассматривается скорее как холистический феномен, нежели чем аддитивный.
Для этого исследования разработан уникальный технический комплекс, включающий мультимедийные средства и позволяющий строго дозированно предъявлять наблюдателю в прецизионных психофизических экспериментах не только простые временные интервалы, задаваемые элементарными стимулами (что типично для лабораторных исследований восприятия времени), но также сложные предметные интервалы — близкие к реальным звучания и зрительные сцены. В мировой науке нет аналогов этому исследованию в силу чрезвычайной технической трудности и дороговизны создания такого комплекса и проведения трудоемких и длительных психофизических экспериментов. Испытуемым предъявляются 18 различных естественных звуковых процессов (бой часов, лай собак, пение птиц и т.п.), которые строго дозированно искажаются — изменяются по степени естественности, для субъективной оценки которой разработана специальная диагностическая процедура. Изучается: для какой степени естественности звуков точнее воспринимается их длительность. Получены вербальные описания прослушанных 18-ти звуковых фрагментов, на основе которых выделены 83 антонимические пары прилагательных, и ведется дальнейшее исследование методом семантического дифференциала. Предварительно установлено, что индивидуальная вариативность воспроизведения меньше для естественных интервалов, чем для искаженных [11; 15]. Эти результаты перекликаются с данными о том, что при длительном предъявлении непрерывных звуков происходит адаптация к ним (человек почти перестает их слышать), если это звуки неречевого диапазона частот, тогда как к звукам речевого диапазона адаптации нет. Последние экологически валидны для человека и потому практически значимо их устойчивое восприятие [40]. Основной анализ полученных нами данных пока в работе. Аналогичное исследование будет проводиться для зрительных сцен (падения камня, плеска волн и т.п.). Такое изучение целостных и предметных образов психофизическими методами в условиях, приближенных к реальным, то есть анализ сенсорной деятельности реального, а не идеального, наблюдателя, сближает развиваемые нами экологический и субъектный подходы в психофизике.
Исследовалось, в одинаковой ли степени адекватно человек зрительно воспринимает равенство и различие временных интервалов. В психофизической литературе ведется большая дискуссия о соотношении суждений о равенстве и различии. Мы установили следующее: 1) суждения о равенстве более часты, чем о различии при зрительном различении длительностей. Этот факт впервые установлен для временных интервалов (пока только простых лабораторных), но согласуется с данными для зрительного различения и опознания невременных признаков объектов [28; 30; 32]. 2) выявлены два психологических фактора, которые сопровождают этот феномен и связаны с ним.
а) Преобладание ответов «Равны» соответствовало низким значениям индекса критерия решения: Yes Rate для этих ответов. Это означает, что испытуемые принимали строгий критерий решения о различии длительностей и соответственно либеральный — об их равенстве. То есть ответ «Различны» давался лишь при уверенных впечатлениях различия, тогда как ответ «Равны» — также и в сомнительных случаях равенства, в силу чего больше ошибок было в сторону равенства. Таким образом обнаруженный феномен носил скорее не сенсорный характер, а поведенческий: преобладали не впечатления, а суждения о равенстве временных интервалов в сравнении с различием [17; 19]. Обнаруженный факт принятия большинством
4 испытуемых более строгого критерия решения о различии является новым и представляет интерес с точки зрения его психологической природы. Можно предположить, что равенство для человека является неким устойчивым равновесным состоянием внешней и внутренней среды, и потому оно легче им воспринимается, чем различие. В отличие от этого различие — определенное нарушение такого равновесного состояния, которое может требовать изменения функционирования индивида, то есть нарушать его сбалансированное состояние, и потому восприятие различия может быть связано с дополнительной нагрузкой на нервную систему. Не случайно, видимо, в статистическом аппарате проверки гипотез о достоверности различий между сравниваемыми переменными в качестве нулевой гипотезы (исходного уровня или состояния) всегда принимается гипотеза об отсутствии различий, тогда как значимость их наличия надо специально доказывать. Высказанное предположение относится, конечно, к случаям отсутствия у субъекта мотивационно-эмоциональных предпочтений равенства или различия сравниваемых объектов, то есть к нейтральной незначимой для него ситуации сенсорных измерений, причем когда специально не задается смещение критерия решения в сторону равенства либо различия.
б) Кроме того, обнаружена ошибка временного порядка: частоты ошибочных ответов «Равны» были больше при предъявлении первого стимула более коротким, чем более длительным. Видимо, когда первая длительность предъявлялась меньшей, она субъективно удлинялась и тем самым подравнивалась ко второй [19]. Эти данные тоже имеют подтверждение в литературе, но для других длительностей [27]. И строгий критерий решения о различии длительностей, и ошибку временного порядка можно рассматривать как субъектные детерминаты восприятия времени, поскольку в первом случае — это самостоятельное, а не заданное извне принятие наблюдателями такого критерия, а во втором — субъективная ошибка восприятия.
В зарубежной литературе ведется острая дискуссия между приверженцами классического феномена «недостаточной уверенности» человека в правильности своего сенсорного различения, в сравнении с его реальной правильностью [24; 29; 31], и эффекта «трудности — легкости» (недостаточной уверенностью в легком различении и сверхуверенности — в трудном [22; 23; 25; 37]. Нами эта проблема впервые изучалась для трудного (порогового) различения. Обнаруженная при этом сверхуверенность [18] согласуется с данными второй группы авторов. Можно предложить следующее объяснение. Человек склонен недооценивать сложность трудных задач и потому переоценивать свою уверенность в их решении, и наоборот — переоценивать сложность легких задач и оттого недооценивать свою уверенность в их решении.
Изучение индивидуально-психологических механизмов восприятия времени развивает дифференциально-психологическое направление в рамках субъектной психофизики. Это изучение ведется нами на материале когнитивных стилей человека, поскольку именно этот класс индивидуальных особенностей, специфично характеризует познавательные, и в том числе, сенсорные, процессы. В экспериментальном исследовании взаимосвязей между индивидуальными характеристиками зрительного различения простых лабораторных временных интервалов и четырех когнитивных стилей: поле(не)зависимости, ригидности — флексибильности, рефлективности — импульсивности и диапазона эквивалентности — установлено следующее. Наблюдатели, у которых нет непроизвольного интеллектуального контроля в виде торможения доминирующих, но неадекватных в данной ситуации вербальных реакций, имеют более высокие (то есть худшие) пороги различения интервалов, чем лица, у которых этот контроль активен. Субъекты, у которых хуже скоординированы между собой вербальные и сенсорно-перцептивные реакции, не только менее уверены в своих зрительных впечатлениях о различии
5 временных интервалов, но и недостаточно уверены в правильности своего различения по отношению к реальной правильности, в сравнении с испытуемыми, у которых эта координация лучше. Более импульсивные лица, не склонные к тщательному анализу ситуации и принимающие решения необдуманно и потому быстро и неточно, менее реалистично, чем рефлективные оценивают правильность своего различения временных интервалов [9; 10]. Эти факты объяснимы на основе психологического содержания изучаемых когнитивных стилей.
Итак, на сегодня в развитии субъектной психофизики наши усилия сосредоточены прежде всего на экологическом направлении, изучении рефлективных переживаний человеком уверенности- сомнительности в своих сенсорных впечатлениях, восприятия им равенства-различия и когнитивно- стилевых детерминат его сенсорной деятельности.
Теоретическое, методологическое и практическое значение субъектной психофизики видится помимо отмеченного вначале также в том, что в силу своего системного характера она позволяет выявить многомерную регуляцию сенсорной деятельности. Междисциплинарное значение развиваемого подхода — в преодолении традиционной изолированности психофизики от других областей психологического знания и осуществлении ее взаимодействия с общей и дифференциальной психологией, а также психофизиологией. Это обогащает возможности и повышает эвристичность психофизических исследований за счет методической многомерности — комплексного использования методов из смежных дисциплин.

Литература
1. Асмолов А.Г., Михалевская М.Б. От психофизики чистых ощущений к психофизике сенсорных задач // Проблемы и методы психофизики / Под ред. А.Г.Асмолова, М.Б. Михалевской. М.: Изд-во МГУ, 1974. С. 5.

2. Бардин К.В., Индлин Ю.А. Начала субъектной психофизики. М.: Изд-во ИП РАН, 1993.
3. Бардин К.В., Скотникова И.Г. Исследование зависимости динамики и успешности решения человеком психофизических задач от проявлений его собственной активности как субъекта сенсорных измерений // Вестник РГНФ. 1996. № 4. С. 176.

4. Бардин К.В., Скотникова И.Г., Фришман Е.З. Психофизика активного субъекта // Мышление и общение:

активное взаимодействие с миром / Под ред. Ю.К. Корнилова. Ярославль: Изд-во ЯрГУ, 1988. С. 34.
5. Бардин К.В., Скотникова И.Г., Фришман Е.З. Субъектный подход в психофизике // Проблемы дифференциальной психофизики / Под ред. К.В.Бардина. М.: Изд-во ИПАН СССР. 1991. С. 4.

6. Брушлинский А.В. Проблемы психологии субъекта. М.: Изд-во ИП РАН, 1994.

7. Брушлинский А.В. Психология субъекта: индивида и группы (часть I) // Психологический журнал. 2002. Т.

23. № 1. С. 71–84.
8. Брушлинский А.В. О критериях субъекта // Психология индивидуального и группового субъекта / Под ред. А.В.Брушлинского. М.: ПЕР-СЭ, 2002. С. 9.
9. Головина Е.В. Влияние когнитивно-стилевых характеристик на показатели сенсорного исполнения // Современная психология: состояние и перспективы. М.: Изд-во ИП РАН,

2002. Т. 1. С. 100.
10. Головина Е.В. Анализ психологического содержания понятия «уверенность» и его взаимосвязи с индивидуальными когнитивными стилями // Ежегодник РПО «Психология и ее приложения». М.: Инсайт, 2002. Т. 9. Вып. 2. С. 126.
6
11. Епифанов Е.Г., Садов В.А., Шпагонова Н.Г. Исследования восприятия времени с позиций экологического подхода // Психология созидания. Ежегодник РПО. Казань Изд-во КАИ, 2000. Т. 7. Вып.

2. С. 11.
12. Епифанов Е.Г., Садов В.А., Шпагонова Н.Г. Влияние качественного содержания звукового процесса на восприятие его длительности // Современная психология: состояние и перспективы. М.: Изд-во ИП РАН,

2002. С. 105.
13. Забродин Ю.М. Некоторые методологические и теоретические проблемы развития психофизики // Психофизика дискретных и непрерывных задач / Под ред Ю.М.Забродина, А.П.Пахомова. М.: Наука, 1985. С. 3.
14. Забродин Ю.М., Фришман Е.З., Шляхтин Г.С. Особенности решения сенсорных задач человеком. М.: Наука, 1981.
15. Садов В.А., Епифанов Е.Г., Шпагонова Н.Г. Исследование восприятия времени, экологический аспект. Материалы 7 Международной научно-технической конференции «Состояние и проблемы измерения». М.: МГТУ, 2000. Ч. 2. С. 201.
16. Скотникова И.Г. Психология сенсорных процессов. Психофизика. // Современная психология. / Под ред. В.Н. Дружинина. М.: ИНФРА-М. 1999. С. 97.
17. Скотникова И.Г. Субъективное уравнивание временных интервалов: смещение результатов психофизических измерений? Тезисы докладов 7-ой Всероссийской научно- технической конференции «Состояние и проблемы измерений». М.: МГТУ, 2000. Ч. 2. С.

190.
18. Скотникова И.Г. Развитие субъектно-ориентированного подхода в психофизике // Психология индивидуального и группового субъекта / Под ред. А.В.Брушлинского. М.:ПЕР-СЭ, 2002. С. 220.
19. Скотникова И.Г., Иванов М.А., Шендяпин В.М. Асимметрия суждений о равенстве и различии и ее возможные детерминанты // Современная психология: состояние и перспективы. М: Изд-во ИП РАН, 2002. Т. 1. С. 140.
20. Скотникова И.Г. Развитие психофизики в Институте психологии РАН (АН СССР) // Современная психология: состояние и перспективы исследований / Под ред. А.Л.Журавлева. М.: Изд-во ИП РАН, 2002. Ч. 2. С. 20.
21. Чуприкова Н.И. Организация и механизмы произвольных познавательных процессов и двигательных актов человека // Вопросы психологии. 1980. № 3. С. 32.
22. Baranski J.V., Petrusic W.M. The caibration and resoution of confidence in perceptua judgments // Perception and Psychophysics. 1994. Vo. 55. P. 412.
23. Baranski J.V., Petrusic W.M. Reaism of confidence in sensory discrimination // Perception and Psychophysics. 1999. Vo. 61. P. 1369.
24. Bjorkman M., Jusin P., Winman A. Reaism of confidence in sensory discrimination: The underconfidence phenomenon // Perception and Psychophysics. 1993. Vo. 54. P. 75.
25. Ferre W.R. A mode for reaism of confidence judgments: impications of underconfidence in sensory discrimination // Perception and Psychophysics. 1995. Vo. 57. P. 246.
7
26. Fortin C. & Breton R. Tempora interva production and processing in working memory // Perception & Psychophysics. 1995. Vo. 57. P. 203.
27. Hestrom A., Rammsayer T. Time-Order Effects in Duration Discrimination of Noise Bursts // Fechner Day'2000: Proceedings of the 16th Annua Meeting of the Internationa Society for Psychophysics / C.Bonnet (Ed.). — Strasbourg, 2000. P. 221.
28. Irwin R.J., Hautus M.J. Exposing The Decision Space for Judgments of Identity and Difference // Fechner Day'96: Proceedings of the 12th Annua Meeting of the Internationa Society for Psychophysics / S.Masin (Ed.). Padua, 1996. P. 287.
29. Jusin P., Oson H. Thurstonian and Brunswikian origins of uncertainty in judgment: a samping mode of confidence in sensory discrimination // Psychoogica Review. 1997. Vo. 104. P. 344.

30. Krueger L.I. A theory of perceptua matghing // Psychoogica Review. 1978. Vo. 85. P. 278.
31. Osson H., Winman A. Underconfidence in sensory discrimination: The interaction between experimenta setting and response strategies // Perception and Psychophysics. 1996. Vo. 58. P.

374.
32. Ratciff R., Hacker M.J. Speed and accuracy of same and different responses in perceptua matching // Perception and Psychophysics. 1981. Vo. 30. P. 303.

33. Sadov V.A. Two Approaches to Study of the Perception of Time. Journa of Russian and East

European Psychoogy. A Journa of Transations. September/October. 1993. Vo. 31. № 5.
34. Schaefer F. The effect of system response times on tempora predictabiity of work fow in human-computer interaction // Human Performance. 1990. Vo. 3. P. 173.
35. Seivanova L.A., Fuorova, G.I., Baratova, L.A. et a. Free amino acids in fresh water from the Voga and reservoirs of sturgeon's factory // D.S. Pavov (Ed.) Chemica signs in fish bioogy. Moscow: IEMEA, 1989. P. 178.
36. Seivanova L.A., Suchanova, M.E., Gronya, L.I. et a. Reaction of rainbow trout and its object of nourishment — Gammarus puex to specific chemica stimui // D.S. Pavov (Ed.) Chemosensitivity and Chemocommunicati-on of fishes. Moscow: Nauka, 1989. P. 131.
37. Stankov L. Caibraton curves, scatterpotts and the distinction between genera knowedge and perceptua tasks // Learning and Individua Differences. 1998. Vo. 10. P. 29.
38. Tresiian J. R. Perceptua and cognitive processes in time-to-contact estimation: Anaisys of prediction-motion and reative judjment tasks // Perception and Psychophysics. 1995. Vo. 57. P.

231.
39. Vaenticic T., Koce A. Coding principes in fish ofactation as reveaed by singe unit, EOG and behaviora studies / Pfuger Archive/ // European Journa of Physioogy, 2000. Vo. 439 (suppement). P.193–195.
40. Weier E.M., Cross K., Boudouris S. et a. The persistanse of oudness in speech frequencies infuence of ecoogica context. // Fechner Day'2001: Proceedings of the 17th Annua Meeting of the Internationa Society for Psychophysics / E.Sommerfed, R.Kompass, T.Lachmann (Eds.). Leipzig, 2001. P. 665.
Функциональные структуры регуляции психических состояний субъекта

А.О. Прохоров

Казанский государственный университет

Говоря о теории психического как процесса, разработанного С.Л. Рубинштейном и его школой в ходе конкретизации субъектного подхода А.В. Брушлинский писал о необходимости «учитывать специфику саморегуляции субъекта особенно четко выявляемую именно при изучении психического как процесса» [1, с. 81]. Такая специфика саморегуляции субъекта связана с его целостностью. А целостность субъекта, как подчеркивается А.В. Брушлинским, есть «объективное основание для его системности всех его процессов, состояний и свойств» [1, с. 58].
В этом контексте изучение регуляторной функции психического как процесса относится к числу фундаментальных проблем психологии. Важной стороной этой проблемы является изучение системно-функциональных механизмов регуляции психических состояний — функциональных структур. Функциональные структуры представляют собой инвариантные и динамические отношения между составляющими регуляторного процесса в ходе достижения цели — регуляции психического состояния. Функциональные структуры могут рассматриваться не только в аспекте регуляции состояний, но и психической деятельности в целом [2]. Очевидно, что функциональные структуры регуляции состояний и психической деятельности различны. Образование функциональных структур регуляции состояний тесно связано с интегрирующей функцией психических состояний. В регуляторный процесс, в качестве составляющих, входят психические процессы и свойства личности субъекта, социальная среда и ситуации жизнедеятельности и др.
Целостная функциональная структура регуляции психических состояний представляет собой иерархическую организацию, в основании которой находятся механизмы регуляции отдельного психического состояния (функциональное единичное). Психическое состояние, вследствие интегрирующей функции, образует «психологический строй»: процессы — состояние — свойства, развертывающийся в условиях социального функционирования субъекта и различных ситуациях жизнедеятельности.
Переход от состояния к состоянию сопровождается актуализацией «нового» состояния и, соответственно, другого «строя», что феноменологически выражается в переживании иного (нового) психического состояния.
2
Основными составляющими функциональной структуры регуляции являются: психические процессы и психологические свойства, личностный смысл, рефлексия переживаемого и представление желаемого состояния (осознанный образ), актуализация соответствующей мотивации и психорегулирующие средства (приемы, способы и пр.), а также характеристики самоконтроля (обратная связь). Этот уровень — базовый в функциональной структуре регуляции состояний.
В соответствии с данными концептуальными положениями достижение цели — желаемого состояния осуществляется через цепь переходных состояний. Такая цепь, как показывают наши исследования, может состоять из одного или нескольких состояний. И только в очень редких случаях подобный переход к желаемому состоянию не имеет промежуточных звеньев. Переход от состояния к состоянию осуществляется при использовании различных психорегулирующих действий (приемов и способов регуляции: от простых до сложных). Информация о достижении желаемого состояния, то есть насколько переживаемое состояние соответствует искомому, реализуется при помощи обратной связи. Благодаря рефлексии, образу актуального и желаемого состояния осуществляется оценка, сличение актуального состояния с искомым и, соответственно, в случае необходимости, вносится коррекция в применяемые способы и приемы саморегуляции. Очевидно, что этот процесс осознается и связан с активностью сознания субъекта. Он мало эффективен в случае отсутствия соответствующей мотивации субъекта и личностного смысла. То есть, процесс регуляции состояний, при осознанном регулировании, несет на себе отпечаток личностной значимости для субъекта («значение для меня» — по Б.Ф. Ломову). Процесс регуляции совершается при участии психических процессов (и не только восприятия, но и представлений, мнемических процессов, мышления и др.), а также с опорой на индивидуально-психологические свойства (темперамент, характер и др.). Регуляция состояний осуществляется в конкретной социальной среде на фоне культуральных, этнических, профессиональных и др. влияний, осуществляется в определенной социальной ситуации жизнедеятельности: экономической, юридической и пр., связан с местом субъекта в малой группе: его социальными ролями, статусами и др.
На уровне сознания регуляторный процесс характеризуется перестройкой семантических пространств состояний, использованием семантических оперантов перехода и актуализацией личностных смыслов. Переход осуществляется с опорой на индивидуально- психологические свойства субъекта и при соответствующих изменениях психических процессов. Существует специфика функционирования составляющих регуляторной подсистемы этого уровня, обусловленная ситуациями жизнедеятельности субъекта

2
3
(нормальными или экстремальными), а также особенностями малых и больших социальных групп, членом которых он является.
Иллюстрацией являются ряд проведенных нами исследований. Так, в частности при изучении особенностей саморегуляции психических состояний в зависимости от характеристик психических процессов было установлено, что применение способов и приемов саморегуляции лицами с высоким уровнем продуктивности психических процессов отличается от тех, кто имеет низкий уровень. У лиц со средними характеристиками продуктивности психических процессов обнаружены способы саморегуляции, которые входят как в группу с высоким уровнем продуктивности психических процессов, так и в группу с низким уровнем продуктивности этих процессов. В частности, субъекты характеризующиеся высоким уровень продуктивности логического мышления используют в саморегуляции логический анализ ситуации, самоанализ, концентрацию внимания на другой деятельности, внутренний диалог, еду, общение, тогда лица с низким уровнем продуктивности мышления речевую разрядку (крик), внутренний диалог, уход в себя. Лица с высоким уровнем продуктивности восприятия характеризуются применением таких способов как двигательная активность, расслабление, сон, расслабляющая музыка, монотонная работа, пассивная разрядка. Для лиц с низким уровнем продуктивности восприятия характерны: концентрация внимания на другой деятельности, речевая разрядка, общение, расслабляющая музыка, сон, самоубеждение, самоконтроль.
При изучении влияния индивидуально-психологических свойств (типологических СНС, темперамента, характера) на регуляцию состояний было установлено, что лица с доминированием силы НС относительно возбуждения демонстрируют большее разнообразие в выборе способов и приемов саморегуляции состояний по сравнению со
«слабыми». Направленность способов регуляции состояний у лиц с сильной нервной системой относительно торможения имеет в большей степени внутренний вектор, тогда как у лиц со слабой НС — внешний. «Сильные» демонстрируют преимущественно два основных способа: общение и размышление, тогда как, лица со слабой НС используют более широкую палитру способов саморегуляции.
В зависимости от степени выраженности свойств темперамента на первый план выходят следующие способы саморегуляции: «менее ригидные» (более подвижные) характеризуются, в целом, большим разнообразием применения способов регуляции, способностью к переключению, тогда как «ригидные» более склонны у размышлениям. Практически нет различий (или они очень незначительны) в выборе способов и средств саморегуляции у «эмоционально-возбудимых» и «уравновешенных». Различия обнаруживаются при анализе регуляции отдельных состояний. Например, для продления

3
4
(поддержания) состояния вдохновения «эмоционально-возбудимые» применяют следующие способы: активацию, релаксацию, поддержание интеллектуальной активности, поддержание позитивного эмоционального фона, общение, эстетотерапию.
«Уравновешенные», как следует из результатов, для продления вдохновения используют регуляцию внимания и регуляцию двигательной активности, релаксацию, поддержание положительного эмоционального состояния, пассивную регуляцию (сон), общение (Все способы даны в порядке убывания их значимости).
Лица, имеющие более высокие показатели интеллекта характеризуются большим выбором способов и приемов саморегуляции состояний. Для них наиболее типично общение, активация и переключение на другие виды деятельности в отличие от лиц с относительно более низкими показателями. Последним в большей степени характерны общение, эмоциональная разрядка в регуляции состояний с последующей активацией. В зависимости от степени самоконтроля нами были получены следующие результаты. Лица, характеризующиеся высоким уровнем самоконтроля, в большей степени применяют общение для регуляции состояний, активацию и самовнушения. Лица с низким уровнем самоконтроля применяют также общение и активацию, но они также и «заедают» (еда) переживаемые состояния, особенно, состояния высокого уровня психической активности и отрицательные состояния. Выявлены и другие различия, единственное, что неизменно для всех испытуемых — это применение общения как способа саморегуляции.
Развертывание состояний в ходе жизнедеятельности, их изменения в «нормальных» и экстремальных ситуациях жизнедеятельности, определяются требованиями социального функционирования субъекта, спецификой профессиональной деятельности и отношением к ней, а также индивидуально — личностными характеристиками.
Другой, более сложный по организации, уровень регуляции состояний связан и формируется в связи со спецификой комплексов (блоков), состоящих из типичных состояний, образующихся в диапазоне текущего времени и в условиях повторяющихся ситуаций жизнедеятельности. Устойчивые функциональные комплексы являются основой этого уровня регуляции, обусловливая пролонгированную актуализацию «заданных» состояний с определенными параметрами со стороны знака, качества, интенсивности, длительности и др. в заданных ситуацией условиях жизнедеятельности (например, в производственной или учебной деятельности). Актуализация механизмов регуляции и длительное поддержание психических состояний с «заданными» параметрами связано с образованием более сложной функциональной структуры регуляции — включением в состав функциональной структуры социально-психологических характеристик: социальных ролей, диспозиций, отношений и др. Типичный функциональный комплекс включает в себя

4
5
наиболее часто употребляемые способы и приемы регуляции состояний, «наработанные» или «выработанные», или стихийно сложившиеся в ходе освоения деятельности и жизнедеятельности, в целом.
В качестве примера рассмотрим результаты исследования регуляции состояний, проведенные в течение повторяющихся недельных циклов в ходе обучения студентов университета, а также типичные комплексы регуляции отрицательных состояний. Так, у студентов были обнаружены следующие типичные состояния в недельном цикле. В понедельник (начало занятий) в 70 случаях из 100 наблюдались усталость и сонливость. Для вторника было характерно незначительное доминирование таких состояний как сосредоточенность, бодрость, высокая активность. В среду и четверг около 90% опрошенных описывают свои состояния как радость, активность, сосредоточенность. Однако уже в пятницу преобладали такие состояния как усталость, сонливость, апатия и такие физиологические проявления как головная боль, резь в глазах и прочие проявления физического дискомфорта. В субботу наблюдалось значительное доминирование отрицательных состояний.
Типичными способами регуляции в функциональных комплексах являлись: в начале недели преобладало использование положительных воспоминаний, общение. В дни с положительными состояниями доминировали методы и приемы, связанные с мышлением, волевые действия, самовнушения. В последний день недели: пассивный отдых, общение.
Другой пример — изучение переходных состояний (от отрицательных состояний к положительным). Исследования показывают, что большинство лиц (44%) отмечают цепи, состоящие из 2 переходных состояний. У 41% субъектов выявлены цепи, состоящие из 1-го переходного состояния. И лишь у 15% субъектов были обнаружены цепи, состоящие их 3-х состояний. Испытуемыми были отмечены самые разнообразные способы регуляции, входящие в функциональный комплекс: от любимого занятия (спорт, рисование, музыка), встречи с друзьями в веселой компании до самовнушения, самоконтроля и смены обстановки. Наиболее часто встречались следующие способы: общение, стремление побыть одному, проанализировать ситуацию, обдумывание, осмысление.

Выявлен ряд закономерностей переходных состояний, зависящих от начального
(исходного) состояния и уровня его психической активности. Общая закономерность: начало регуляции связано с «внутренним» вектором регуляции (интеллектуализированные способы, уход в себя, размышления), а конец — с «внешним» (общение, участие в веселых компаниях, спорт и др.). От этапа к этапу возрастает количество психорегулирующих средств. Если на первом этапе практически происходит конвергенция к двум-трем приемам, то на последнем этапе — дивергенция к многим способам.

5
6
Более высокий уровень — целостная функциональная структура регуляции. Она включает в себя предыдущие уровни. Взаимоотношения между уровнями — отношения включения, где качественные характеристики нижележащего уровня включены как слои, компоненты вышестоящего уровня. Иерархическая система регуляции состояний обеспечивает адаптацию субъекта к социальным условиям функционирования и требованиям предметно-профессионального характера деятельности. Целостная структура регуляции психических состояний характеризуется разной степенью устойчивости, осознанности, обусловлена спецификой жизнедеятельности и особенностями личностной организации. Она связана с образом жизни субъекта, субъективными моделями мира, включающими в себя жизненные стратегии, ориентации, ценности, цели и отражает влияние последних. Направленность жизни субъекта «задает» целостную функциональную структуру регуляции состояний. Ее проявления — в сложившихся формах поведения, в продуктивности и успешности различных форм жизнедеятельности субъекта, в целом и типичных системно-функциональных механизмах регуляции состояний, лежащих в их основе.
Становление целостной функциональной структуры регуляции психических состояний осуществляется в ходе онтогенеза — в процессе жизнедеятельности, «проживания», научения и «преодоления» ситуаций жизнедеятельности, то есть активной адаптации субъекта к условиям социальной, предметной, внутренней и внешней среды.
В качестве иллюстрации рассмотрим ряд проявлений целостной функциональной структуры регуляции состояний. При изучении «жизненной успешности» субъектов

(успешность в бизнесе, профессиональной карьере, творчестве и др.) было обнаружено, что
«успешные» более эффективно регулируют свои состояния в жизнедеятельности, по сравнению с «неуспешными». Наиболее типичными способами регуляции у них являлись анализ и самоанализ, самовнушения, настрои, двигательная разрядка, общение, умение сосредоточиться, самоубеждения. «Неуспешные» крайне редко пользовались этими приемами, а «набор» способов регуляции у них был ограничен.
В другом нашем исследовании изучались отношения между социальными ролями, статусами субъектов, актуализацией состояний и типичными способами регуляции. Было установлено, что чем выше статус и значительнее роль, тем более совершенна система регуляции, тем меньшее количество отрицательных состояний испытывает человек на производстве. И наоборот, чем ниже статус и роль, тем больше отрицательных состояний и большее число способов регуляции применяется на производстве. В системе семейных отношений (в быту) происходит нивелирование производственных статусов и ролей, спо

6
7
собы регуляции этих состояний не зависят от места субъекта в системе производственных отношений.
При изучении особенностей регуляции типичных состояний в семье было обнаружено, что в зависимости от специфики взаимоотношений и состояний членов семьи могут наблюдаться различные способы регуляции. Умение регулировать состояния играет существенную роль в отсутствии конфликтов, раздражительности, агрессивности и неудовлетворенности в семье. В этом смысле важно отметить, что семьи с разной выраженностью одних и тех же характеристик взаимоотношений регулируют свои состояния способами, значительно отличающими друг от друга. В частности, семьи, характеризующиеся максимальными показателями общения, нормализуют свое состояние путем бесед, разговоров, выяснения отношений, общения с друзьями или родственниками. И наоборот, супруги, которые меньше общаются как друг с другом, так и с детьми, замыкаются в себе, читают книги, слушают спокойную музыку или размышляют. Выявлено, что в семьях, где опасение обидеть имеет максимальное значение, супруги совершенно не используют речевую разрядку (ругань), выяснения отношений для нормализации состояний. И наоборот, чем строже родители, тем скуднее их способы саморегуляции отрицательных состояний, чаще всего они ограничиваются лишь уборкой в квартире и чтением книг.

Таким образом, регуляция состояний представляет собой «цепь» развертывающихся
«психологических строев» личности, в основании которых находится интегрирующая функция состояний, а средствами являются отдельные приемы и способы, функциональные комплексы и целостные функциональные структуры.

Литература

1. Брушлинский А.В. Проблемы психологии субъекта. М.: Изд-во ИП РАН, 1994.

2. Конопкин О.А. Психическая саморегуляция произвольной активности человека

(структурно-функциональный аспект) // Вопросы психологии. 1995. № 1. С. 5–12.

7
К вопросу об эмоциональной зрелости личности?
Е.А. Чудина

Институт психологии РАН

«Каждый из нас приходит в этот мир, уже умея чувствовать, хотя до поры до времени не умеет говорить, не может ходить. От способности ощущать, чувствовать и выражать свои чувства с предельной ясностью и настойчивостью напрямую зависит наша жизнеспособность».
Изард К. Психология эмоций [1]. Понятие зрелости личности используется в возрастной психологии [4], психологии личности [1; 9; 15], консультационной психологии и психотерапии [7;

10].
Зрелость рассматривается и как качество взрослого человека (Г. Крайг), и как состояние оптимального здоровья (Ф. Перлз), и как высокий уровень психологического здоровья (Н. Мак-Вильямс), и как качество «хорошей», полноценной жизни (К. Роджерс).
Разные исследователи включают различные свойства в понятие зрелости. По мнению Г. Крайга, психологическая зрелость определяется материальной и социальной независимостью и автономией, способностью самостоятельно принимать решения, твердостью характера, благоразумием, надежностью, честностью и умением сострадать [4, c. 652].
З.Фрейд определял психологическую зрелость как способность трудиться и любить [15, c. 253]. По Э.Фромму, совокупность качеств зрелого человека составляют забота, ответственность, уважение и знание [9].
Э. Эриксон полагал, что только в старости приходит настоящая зрелость. Эриксон разделил жизнь человека на восемь стадий психосоциального развития эго. Каждая стадия сопровождается кризисом, адекватное разрешение каждого из которых последовательно продвигает человека по пути его психологической зрелости. Основными качеством зрелости является целостность, которая предполагает развитие
в достаточной степени таких качеств как самостоятельность, инициативность, компетентность, индивидуальность, способность быть верным, любить и заботиться, мудрость [15].

?Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, код проекта № 02-06
00061а.

1
Для Ф. Перлза понятие зрелости связывается прежде всего с эмоциональной зрелостью. Он считает, что зрелость наступает тогда, когда индивидуум мобилизует свои ресурсы для преодоления фрустрации и страха, возникающих из-за отсутствия поддержки со стороны окружающих и неадекватности самоподдержки, когда он может преодолеть стремление получить поддержку из окружающего мира и способен найти новые источники поддержки в самом себе [11].
С.Л. Братченко и М.Р. Миронова на основе работ К. Роджерса составили перечень критериев личностной зрелости. К интраперсональным критериям относятся: принятие себя и вера в себя, понимание себя, открытость внутреннему опыту переживаний (способность жить настоящим), ответственная свобода (осознание и принятие своей свободы и ответственности за осуществление своей жизни), целостность (усиление и расширение интегрированности и взаимосвязанности всех аспектов жизни человека), динамичность (способность, сохраняя свою идентичность, постоянно развиваться). Интерперсональные критерии: принятие других, понимание других (способность к эмпатии), социализированность (способность строить гармоничные отношения с другими и компетентно разрешать межличностные противоречия), творческая адаптивность (умение открыто и смело встречать жизненные проблемы и творчески справляться с ними) [2].
К.А. Абульханова-Славская под понятием зрелой человеческой личности имеет в виду способность к пропорциональному жизненным задачам расходованию собственных усилий, продуктивное применение собственных возможностей и особенностей своего типа личности. Зрелая личность реализует жизненную стратегию самосовершенствования (саморазвития) [1].
А.А. Реан полагает, что именно с ответственностью связана сущность бытия зрелой личности [9].
Выше были рассмотрены взгляды некоторых авторов на характеристики зрелой личности. Среди описаний зрелой личности можно встретить параметры, характеризующие ее разнообразные эмоциональные качества.
Мы рассматриваем эмоциональную зрелость как важную составляющую личностной зрелости и полагаем, что определение эмоциональной зрелости личности можно дать, учитывая следующие аспекты.

Возраст и эмоциональное развитие

2
Говоря об эмоциональной зрелости, мы имеем в виду взрослого человека, поскольку эмоциональное созревание происходит постепенно и приобретается сравнительно поздно. Маленькие дети испытывают сложности в саморегуляции, управлять собственными эмоциями им помогают их родители, особенно мать, которая играет жизненно важную роль, помогая ребенку «интерпретировать его переживания, а также организовать и интернализовать их» (Pane, 1968; цит. по [5, с.
6]). Мать наполняет смыслом и называет мимические, двигательные, физиологические признаки состояния ребенка в терминах эмоций. Таким образом,
«путем перевода изначально внешнего диалогического процесса во внутренние механизмы эмоциональной регуляции формируется зрелая эмоция» [12, с. 7].
Эмоциональную зрелость можно представить как некий континуум, на одном полюсе которого находятся люди менее эмоционально зрелые или эмоционально незрелые, а на другом — обладающие большей эмоциональной зрелостью. Достижение эмоциональной зрелости и дальнейшее ее развитие — это процесс, продолжающийся всю жизнь.
А.Б. Холмогорова и Н.Г. Гаранян считают, что «только межличностное общение способно структурировать эмоциональный мир, содействовать его развитию и навыкам самопонимания и самовыражения» [14, с. 69]. В начале жизни эмоциональному развитию ребенку помогает общение с родителями, дальнейшее становление эмоциональной зрелости происходит в разных жизненных ситуациях, ситуациях межличностного общения. Столкнувшись с эмоциональными трудностями, человек может обратиться к психологу или психотерапевту за профессиональной помощью в разрешении проблем и достижению более высокого уровня эмоциональной зрелости.
У некоторых авторов можно обнаружить описание этапов или стадий эмоционального развития, на которых человек обретает определенную степень эмоциональной зрелости.
А.Ш. Тхостов и И.Г. Колымба описывают последовательное развитие эмоции в онтогенезе от аффекта до зрелой эмоции следующим образом. Первично человек неотделим от переживаемого аффекта, субъект и аффект слиты, недифференцированны (Я — чувство). Затем аффективная составляющая выделяется в качестве объекта (Я испытываю чувство). Далее формируются средства управления

3
эмоцией (Я владею чувствами). И на высшем уровне — уровне автоматизированной регуляции — происходит новое слияние с эмоцией (Я чувствую). «Приручение аффектов» проходит этапы дифференциации, называния, обучения выражению, управления [12].
К. Роджерс [10] выделил семь стадий психотерапевтического процесса — процесса освобождения чувств. «На начальном этапе континуума они (чувства. — Е.Ч.) описываются как отдаленные, не принадлежащие человеку и не имеющие места в настоящем. Затем они представляются как объекты в настоящем, принадлежащие индивиду. Потом они описываются как чувства, которыми индивид владеет, и называются тем словом, которое наиболее точно выражает непосредственное переживание. Еще дальше по шкале они переживаются и выражаются в непосредственном настоящем времени, причем страх перед процессом развития уменьшается. Также на этой стадии чувства, которые ранее отвергались сознанием, проникают в него, переживаются, и индивид чувствует, что владеет ими. На самом высоком уровне континуума характерной для индивида становится жизнь в процессе переживания постоянно меняющегося потока чувств» [10, с. 205–206].

Социальный аспект
Поскольку человек живет в обществе, он должен соблюдать определенные нормы и ценности, в том числе те, которые имеют отношение к эмоциональности: какие эмоции желательно испытывать и проявлять, а какие — нежелательно, как и в каких ситуациях выражать эмоции и т.п. В разных культурах существовали и существуют разные правила, регламентирующие эмоциональную жизнь человека. На наш взгляд, социальный аспект подразумевает рассмотрение темы «общество и эмоции» с двух сторон.
С одной стороны, общество и семья как транслятор ценностей общества являются мощными силами в социализации эмоций и в развитии эмоциональной зрелости личности [1; 2; 7], о чем говорилось выше. «Социализация аффектов в виде усвоения культурных предписаний и запретов является условием, способом и результатом развития произвольного управления эмоциями» [13, с. 44].
С другой стороны, определенные установки и ценности общества по отношению к эмоциям могут оказывать негативное влияние на психологическое здоровье людей. Психологи [5; 6; 14] пишут о современных тенденциях в отношении социума к

4
эмоциям человека, в качестве основной выделяется репрессивное отношение общества к эмоциональности в целом и к отдельным эмоциям в частности. А.Б. Холмогорова и Н.Г. Гаранян [14] считают, что в современной культуре существуют особые ценности и установки, способствующие росту общего количества переживаемых отрицательных эмоций (тоски, страха, агрессии) и одновременно затрудняющие их психологическую переработку. Авторы выделяют следующие установки: культ успеха и достижений, культ силы и конкурентности, культ рациональности и сдержанности. «Культ успеха и благополучия исключает печаль, тоску, недовольство жизнью. При этом именно с ним оказывается культурно сопряженной депрессия. Культ силы и конкурентности несовместимы с чувством страха, однако именно с ним связывает К. Хорни рост тревожного аффекта в нашей культуре… Культ рацио, в виде общего запрета на чувства, способствует их вытеснению и трудностям в переработке, то есть постоянному накоплению и превращению нашего тела в отстойник физиологических коррелятов эмоций» [14, с.

65].
Таким образом, важным качеством эмоционально зрелой личности является способность адекватно проявлять и выражать эмоции и чувства в различных социальных ситуациях, учитывая и общественные нормы выражения эмоций, и реальность самой ситуации, и собственное эмоциональное состояние.

Эмоциональный аспект
Эмоциональный аспект включает в себя такие параметры, как открытость эмоциям, способность переживать (чувствовать) целый спектр эмоций, принятие собственных чувств, способность к эмпатии.
Открытость эмоциональному опыту, положительным и отрицательным эмоциям, которые возникают в настоящем моменте, предполагает, по словам К. Роджерса, что «человек все в большей мере становится способным слышать себя, переживать то, что в нем происходит. Он более открыт своим чувствам страха, упадка духа, боли. Он также более открыт своим чувствам смелости, нежности и благоговения» [10, с. 238].
Открытость тесно связана с таким качеством, как принятие собственных чувств. Положительные чувства легко принимать, труднее обстоит дело с негативными. Люди могут по-разному «относиться» к эмоциям вообще и к отдельным эмоциям в

5
частности. Эмоционально зрелые личности умеют переносить разнообразные эмоции с ощущением безопасности, не пугаясь и не избегая определенных эмоций (например, страха или гнева).
Эмоционально зрелые личности обладают развитой эмоциональной сферой, они способны чувствовать и переживать эмоции различного диапазона, глубины и интенсивности, эмоциональные переживания характеризуются ясностью и яркостью. Эмоциональный мир человека очень богат и разнообразен, в нем существует целая палитра эмоций и чувств: радость, страх, интерес, гнев, удивление, печаль и другие. Каждая из эмоций имеет свою шкалу интенсивности (например, радость может переживаться как удовольствие, а в высшей своей точке как экстаз, блаженство; страх — как беспокойство, а наиболее интенсивно как ужас, паника). Роджерс пишет, что «клиенты, которые значительно продвинулись в психотерапии, более тонко чувствуют боль, но у них также и более яркое чувство экстаза; они более ясно чувствуют свой гнев, но то же можно сказать и о любви; свой страх они ощущают более глубоко, но то же происходит и с мужеством» [10, с. 246–247].
Когда речь идет о сильных аффективных состояниях, таких как паника, ярость, то необходимо учитывать два момента. Первый — это способность человека предвосхищать возникновение таких состояний и не допускать, чтобы они полностью захватили его и сделали своим рабом. Эмоционально зрелый человек является хозяином собственных эмоций и чувств, по словам К. Роджерса, владеет ими как частью собственного «Я» [10, с. 238]. По отношению к сильным эмоциям он остается устойчив (эмоционально устойчив), эмоции не оставляют разрушительных воздействий на человека, или других людей, или деятельности, которую человек осуществляет.
Второе. Бывают «аварийные» ситуации, когда необходимо поддаться первобытной силе эмоции, довериться ей, ибо только она может спасти человека. Имеются в виду случаи, в которых эмоциональные реакции бегства, нападения или оцепенения являются единственным выходом из ситуации и позволяют человеку спасти свою жизнь и жизнь своих близких. В любом случае эти реакции обладают характеристикой адекватности ситуации.
Эмоционально зрелый человек проявляет способность к эмпатии, он восприимчив и чувствителен по отношению к чувствам других людей, способен

6
понимать их эмоциональные переживания.

Когнитивный аспект
Когнитивный аспект эмоциональной зрелости заключается в способности человека осознавать собственные чувства, причины их вызвавшие и смысл [6; 10], а также умение вербализовать (называть и описывать) собственные эмоциональные переживания, при этом используется расширенный словарь эмоций.
Способность реалистически интерпретировать и оценивать ситуацию можно рассматривать как важную составляющую эмоциональной зрелости, которая увеличивает способность индивида переносить интенсивные эмоциональные переживания [5, с. 7]. Например, П. Куттер предлагает такой вариант обращения с собственной ревностью. «Если мы осознаем, что мы испытали в детстве чувства беспомощности и крайней зависимости, что всех нас однажды бросали ради другого, что подобный опыт является закономерностью человеческого развития, то мы обретем силы для того, чтобы смириться с реальностью и не расплачиваться болезнями за неизбежные потери. Осознавая неизбежность болезненного чувства беспомощности, мы получаем шанс мобилизовать и реализовать потенциал психической энергии, которую таят в себе ревность и другие страсти. В результате межличностные отношения только выиграют, станут более интенсивными и плодотворными» [6, с. 89].

Аспект контроля и управления
Говоря об этом аспекте, мы имеем в виду все то многообразие действий, способов, паттернов, средств, ресурсов, механизмов защиты, с помощью которых человек «обращается» со своими эмоциями и перерабатывает их. Люди различаются способами, которыми они перерабатывают эмоции.
В психоаналитической литературе людей, которые используют преимущественно зрелые защиты — интеллектуализация, рационализация, смещение, идентификация, сублимация и некоторые другие (по классификации Н. Мак-Вильямс [7]) — для совладания с жизненными трудностями и со сложными эмоциональными переживаниями, а также которые обладают эмоциональной гибкостью — используют разнообразные защиты, в зависимости от обстоятельств — определяют как более эмоционально и личностно зрелых [7; 8].

Обсуждая соотношение понятий «эмоция» и «аффект», А.Ш. Тхостов и И.Г.

7
Колымба в качестве основной характеристики зрелой эмоции выдвигают
«произвольность как возможность опосредованного управления переживанием, проявлением и порождением эмоций» [13, с. 41]. Зрелая эмоция доступна опосредствованной регуляции, рефлексии и всегда предметна. Под произвольным порождением эмоций авторы имеют в виду способность человека «манипулировать» с предметом эмоции, умение так перестроить деятельность и организовать ситуацию, чтобы это привело к проявлению желаемых чувств [13].
Аспект контроля также включает экспрессивную составляющую, которая объединяет в себя два качества: первое — способность человека проявлять и выражать свои эмоциональные переживания в мимике, пантомимике, движении, интонации голоса и, второе, — умение сдерживать проявление эмоций в неподходящих для этого ситуациях.
Важной характеристикой эмоциональной зрелости личности является принятие ответственности за свои чувства и за способ их переработки и выражения. При этом эмоционально зрелый человек осознает и собственную свободу; перед человеком всегда есть выбор: проявлять или нет свои эмоции, в какой форме это делать, сейчас или потом.
Итак, в статье была представлена эмоциональная зрелость в качестве существенной составляющей личностной зрелости. Были рассмотрены различные аспекты эмоциональной зрелости личности — возраст и эмоциональное развитие, социальный, эмоциональный, когнитивный аспекты, аспект контроля и управления, которые позволили достаточно полно ее описать.
В заключении выделим важнейшие, на наш взгляд, характеристики эмоционально зрелой личности. Эмоционально зрелая личность — это личность взрослого человека, открытая эмоциональному опыту, осознающая собственные чувства и принимающая за них ответственность, обладающая развитой эмоциональной сферой и эмоциональной устойчивостью, способная адекватно ситуации проявлять и выражать эмоции и чувства, способная гибко и творчески жить с собственными эмоциональными переживаниями.

Литература

1. Абульханова-Славская К.А. Стратегия жизни. М., 1991.

2. Братченко С.Л., Миронова М.Р. Личностный рост и его критерии //

8
Психологические проблемы самореализации личности. СПб. 1997. С.38 – 46.

3. Изард К. Психология эмоций. СПб. 1999. С.30.

4. Крайг Г. Психология развития. СПб. 2002.
5. Кристал Г. Аффективная толерантность // Журнал практической психологии и психоанализа. 2001. № 3. Сентябрь.

6. Кутер П. Любовь, ненависть, зависть, ревность. Психоанализ страстей. М.,

1998.
7. Мак-Вильямс Н. Психоаналитическая диагностика. Понимание структуры личности в клиническом процессе. М., 2001.

8. Никольская И.М., Грановская Р.М. Психологическая защита у детей. СПб. 2001.
9. Реан А.А. Проблемы и перспективы развития концепции локуса контроля личности // Психол. журн. 1998. № 4. С. 3–12.

10. Роджерс К. Взгляд на психотерапию. Становление человека. М., 1994.
11. Рудестам К. Групповая психотерапия. Психокоррекционные группы: теория и практика. М., 1993.
12. Тхостов А.Ш., Колымба И.Г. Феноменология эмоциональных явлений // Вестник МГУ. Сер.14. Психология. № 2. 1999. С. 3–14.
13. Тхостов А.Ш., Колымба И.Г. Эмоции и аффекты: общепсихологический и патопсихологический аспекты. Ч.1 // Психол. журн. 1998. Т.19. № 4. С. 41–48.
14. Холмогорова А.Б., Гаранян Н.Г. Культура, эмоции и психическое здоровье // Вопросы психологии. 1999. № 2. С. 61–74.

15. Эриксон Э. Детство и общество. СПб., 2000.

9
Мышление в психологической системе социального познания

А.К. Мукашева

Владимирский государственный педагогический университет

Проблемы мышления всегда привлекали к себе внимание психологов. Трудно назвать отечественного психолога, который не сказал бы своего слова в психологии мышления. Отечественные психологи раскрыли природу мышления и его операции (анализ, синтез, сравнение, абстрагирование, обобщение, конкретизацию); описали конкретные формы мышления (понятие, суждение, умозаключение, аналогию); выявили и экспериментально изучили виды мышления (наглядно-действенное, образное, отвлеченное, практическое, теоретическое, дискурсивное, интуитивное, непродуктивное (воспроизводящее) и продуктивное
(творческое); исследовали способы мышления (индукцию и дедукцию); провели анализ мышления в рамках микроструктурного подхода в свете компьютерной метафоры, сопоставили философско-психологические и кибернетические подходы к мышлению, разработали деятельностный и системный подходы к исследованию мышления. Работы многих психологов России и бывшего СССР были переведены на иностранные языки и вошли в золотой фонд мировой психологии.
Опираясь на определение мышления в «Философском энциклопедическом словаре», в котором говорится, что «мышление — высшая форма активного отражения объективной реальности, состоящая в целенаправленном, опосредованном и обобщенном познании субъектом существенных связей и отношений предметов и явлений в творческом созидании новых идей, в прогнозировании событий и действий»; что мышление возникает и реализуется в процессе постановки и решения практических «теоретических проблем» [22], К.В. Судаков пишет: «процесс мышления включает элементы познания человеком действительности, обобщения знаний, творческую деятельность и прогноз. Все это указывает на то, что мышление

— это системный многокомпонентный процесс» [19].
Теоретико-методологические, экспериментальные и практические работы отечественных психологов являются чрезвычайно плодотворными для исследования и развития социального познания.
Социальное познание было постоянно в сфере внимания философов, социологов, политологов, антропологов, лингвистов [12; 13; 18] и достаточно хорошо ими изучено с позиций предмета указанных дисциплин.

Во второй половине ХХ века в связи с ростом значения человеческого
(психологического) фактора в общественной жизни социальным познанием заинтересовалась психология, прежде всего зарубежная, пытаясь вскрыть его психологические закономерности, посредством которых люди познают себя и других людей. В отечественной психологии
2
основные проблемы социального познания традиционно решались в рамках общей и
социальной психологии. Сейчас это — отрасль психологической науки, изучающая, по определению Г.М. Андреевой, «как познает социальный мир «обыденный человек» [4, с. 7].
Социальное познание — чрезвычайно сложная область исследования, о чем свидетельствует автор двухтомного «Руководства по социальному познанию», американский профессор Т. Остром. «Если в 1984 году было зафиксировано в этом «Руководстве» 22 определения социального познания, то к выходу его второго издания в 1994 г. насчитывалось уже более 100 определений», — пишет он. Профессор считает, что «невозможно в кратком определении охватить богатство идей и выразить сущность социального познания». Собственное определение этого автора — вся глава, посвященная социальному познанию; а еще точнее, как он полагает, — «все двухтомное «Руководство», включая оба издания» [27].

Ситуация с 1994 года мало изменилась. В 2001 году главный редактор журнала

«Социальное познание» («Socia Сognition») Д. Карлстон по этому поводу замечает:
«Социальное познание нельзя объяснить, как это попытался сделать Том Остром. В подобных рассуждениях мало пользы для тех, кто не знаком с социальным познанием, но также мало ценного и для тех, кто знает, что это такое» [26]. С позиций редактора специализированного журнала он видит всю панораму развития этого феномена за 20 лет (журнал издается с 1982 года) и очерчивает область исследования, проясняя, что социальное познание не есть ни подход, ни парадигма, а отрасль социальной психологии, оказывающая глубоко проникающее влияние на психологию личности, психологию развития, социальную и клиническую психологию. «Социальное познание, — пишет он, — соединяет познание с действием (action), или, по крайней мере, с социальными переменными, теоретически относящимися непосредственно к действию (action)» [26].
В отечественной психологии буквально все проблемы социального познания изучались всегда, но целостная исследовательская область — социальное познание — не выделялась как самостоятельная вплоть до 1994 года, когда о социальном познании как об «огромной исследовательской области» было сказано К.А. Абульхановой [2]. В 1997 году прозвучал призыв Г.М. Андреевой об «организационном оформлении» этой отрасли и в нашей стране [4]. Тогда же обозначились многие проблемы, в частности, проблема соотношения социального познания и социального мышления.
Исследуя проблемы мышления А.В. Брушлинский неоднократно подчеркивал, что мышление необходимо рассматривать «как деятельность и как процесс» и «что последний, функционируя в основном на уровне бессознательного, отчасти осуществляется относительно автономно и управляется, контролируется субъектом лишь косвенно, опосредованно — через систему целей, осознаваемых мотивов, эмоций и т.д.» [10].
3
А.В. Брушлинский писал: «Мыслит не мышление само по себе, а человек, субъект с его
потребностями и способностями, во всем богатстве его взаимоотношений с другими людьми. В этом смысле личность и ее психика тоже недизъюнктивны, и поэтому в принципе невозможно отделить субъекта от его психики либо разделить последнюю на слагаемые: мышление + чувства + ощущения + мотивы и т.д.» [11] .
По А.В. Брушлинскому, человек — это высшая системная целостность всех его сложнейших и противоречивых качеств, в первую очередь психических процессов, состояний и свойств, его сознательного и бессознательного.
Социальное познание — сложнейший процесс взаимодействия человека с внешним миром, процесс познания человеком других людей и самого себя. Исследование этих процессов возможно только методами системного подхода.
В коллективном труде «Системные аспекты психической деятельности» А.В. Брушлинский и соавторы пишут: «Системный подход выступил в качестве новой парадигмы, объясняющей общие закономерности процессов жизнедеятельности» [19].

Опираясь на идеи теории функциональных систем школы П.К. Анохина–К.В. Судакова
[5; 6; 21], на системные исследования Б.Ф. Ломова [14], А.В. Брушлинского [9; 11], К.А. Абульхановой [1; 3], Л.И. Анцыферовой [7], В.А. Барабанщикова [8], В.В. Новикова [15], В.Д. Шадрикова [23], П.Н. Шихирева [24] и др., мы разработали концептуальную модель психологической системы социального познания. Эта система состоит из взаимосвязанных, взаимодействующих блоков-подсистем.
Первый блок её — социальное мышление, «мышление личности о социальной действительности» (К.А. Абульханова) [2, с. 41]. Объект социального мышления — социальная действительность, а конкретный предмет — взаимоотношения людей, социальные процессы, сами люди (особенности их поведения) и, наконец, сам жизненный путь личности [3]. В этом мышлении, как вскрыла К.А. Абульханова, действуют особые механизмы, свойственные его субъектам, с одной стороны, близкие общепсихологическим, присущим всякому мышлению; с другой стороны — от него отличные. «Эти механизмы, — пишет К.А. Абульханова, — в целом отвечают логическим законам, по которым осуществляется познание мира человеком, но вместе с тем в них обнаруживается и своя «логика» — психологическая и социально- психологическая. Эта логика нацелена на то, чтобы связать познание с деятельностью, с практическим преобразованием действительности. В механизмах этого мышления противоречиво сталкиваются две логики — логика познания и логика действия, которые отвечают целям субъекта» [3, с. 195–196].
Второй блок — «социальные знания» или континуум результатов (от неадекватных до адекватных знаний), на котором поверхностные, неглубокие знания выкристаллизовываются в
4 достоверные, адекватные знания и сливаются в единый поведенческий акт, таким образом сопровождая жизнь человека от рождения до смерти.
Третий блок отражает мотивы и потребности личности. Поведение человека трудно представить без соответствующих предпосылок-мотиваций, которые в социальном познании выступают в форме настоятельных потребностей социальной деятельности. Мотивация играет преимущественную роль в определении и активном подборе информации для выработки решений.

Четвертый блок — это социально-психологические механизмы социального познания
(аттитюды, атрибуции, стереотипы, схемы и пр.). Психологические механизмы социального познания во взаимодействии с блоком мотиваций и потребностей формирует пятый блок.
Пятый блок — это «фильтр», в котором фильтруется поступающая информация. Фильтрация происходит благодаря доминирующей мотивации. Согласно П.К. Анохину,
«мотивация как доминирующее состояние человека, в том смысле как понимал А.А. Ухтомский, является как бы фильтром, отбирающим нужное и отбрасывающим ненужное, вернее неадекватное для данной исходной мотивационной установки» [6, с. 48].
В шестом блоке осуществляется принятие решений. В этой подсистеме происходит выбор социального знания на основе всесторонней обработки внешней и внутренней информации об этом знании.
Седьмой блок — подсистема способностей, характеризующаяся генетическим происхождением и социально-психологическим развитием. Этот блок взаимодействует с подсистемой социально-психологических механизмов и с подсистемой социальных знаний.
Восьмой блок — подсистема волевых качеств субъекта, которые также имеют социально-психологическое развитие и генетические предпосылки.
Мы полагаем, что психологическая система социального познания имеет два основных аспекта или режима функционирования, которые задаются двумя формами социального мышления: во-первых, мышления как процесса, который, согласно А.В. Брушлинскому, функционирует в основном на уровне бессознательного; во-вторых, мышления как деятельности субъекта, который функционирует на уровне сознания.
Проблема контроля человека за своим бессознательным социальным познанием в настоящее время чрезвычайно актуальна во всем мире, особенно в нашей стране. Профессор Л.В. Скворцов пишет, что на современного человека независимо от его воли и желания действует «скрытая от глаз информация». Многие «странные» массовые убийства связаны с этой скрытой информацией, непонятного возникновения и воздействия на людей. Такая скрытая информация может выглядеть как некий предрассудок и стереотип, воспринимаемые общественным сознанием как не требующие доказательств. Еще опаснее, когда «скрытая
5 информация» формируется целенаправленно с помощью средств массового внушения и обеспечивает стандартизацию мышления и поведения людей [20].
Бессознательная обработка информации — не благо и не проклятие, а то и другое вместе. Она — причина стереотипов, непонимания людьми своих чувств, мотивов поведения.
В то же время мгновенная, автоматическая оценка окружающей среды бывает чрезвычайно полезна для выживания человека.
Двойственность и сложность этого феномена вызвали волну исследований максимального контроля за бессознательной обработкой информации за рубежом. В результате исследований зарубежные психологи пришли к выводу, что человек может доверять своим бессознательным механизмам только в том случае, если он постоянно пользовался ими успешно в прошлом, но в то же время они полагают, что ему следует оставлять последнее слово за своей сознательной реакцией на окружающее. Например, американский психолог Дж. Бар, отмечает, что человек осознает «некое бессознательное влияние», но не знает, что это влияние следует преодолевать усилием воли [25]. Неслучайно многие психологи уверены, что людей необходимо обучать социальному познанию, тренировать в распознавании бессознательного влияния социально-психологических механизмов, приводящих к ошибкам, иллюзиям, искажениям [28].
Социальное познание — это процесс аналитической деятельности особого вида мышления — социального мышления личности о своей социальной действительности. Оно осуществляется во взаимодействии субъекта с социальным миром. Познание есть функция и результат этого мышления. Поэтому социальное мышление должно быть поставлено во главу угла в исследовании социального познания.
Социальное познание — это процесс познания людьми самих себя, других людей, социальных объектов и ситуаций. Это познание не обязательно точное, адекватное, творческое. Оно может быть неполным, иллюзорным и даже ложным. Как таковое, оно определяет поведение человека в обществе, в конечном счете воздействуя на его судьбу. Социальное познание влияет на многие крупномасштабные процессы в обществе (политические выборы, принятие или непринятие законов, поддержка или саботаж правительственных распоряжений, социальные и асоциальные поступки, толерантные и террористические действия и проч.).
Социальное познание — это постоянно развивающийся процесс в диапазоне от имплицитного к эксплицитному. Оно определяется потребностями и мотивами, способностями и волевыми усилиями, прошлым опытом и переживаниями субъекта в деятельности и общении. Социальное познание неразрывно связано с особенностями менталитета людей, которые населяют ту или иную страну.
6
Непосредственное влияние на социальное познание оказывают социальнопсихологические механизмы (аттитюды, стереотипы, атрибуции, схемы и др.). Большинство процессов социального познания осуществляется бессознательно.
Рассмотрение социального познания с позиций системного и деятельностного подходов, в свете идей отечественных психологов о мышлении позволит вскрыть многие его закономерности, обеспечивающие человеку переход от имплицитного социального познания к эксплицитному и обретение им статуса субъекта своей собственной судьбы.
7
Схема «Психологическая система социального познания» (файл Schema.igp)

Подсистема

Блок 4



Блок 7

генетика

психологических механизмов
Способности

Блок 5
Подсистема генерации входной информации
(фильтр чувственное познание)


Блок 1
Подсистема социального
 мышления



Блок 6

Блок 3
Подсистема мотивации
и потребностей


Блок 8
Воля


генетика

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ СИСТЕМА СОЦИАЛЬНОГО ПОЗНАНИЯ
8

Литература

1. Абульханова К.А. Психология и сознание личности. М.– Воронеж, 1999.
2. Абульханова К.А. Социальное мышление личности: проблемы и стратегии исследования // Психологический журнал. 1994. Т. 14. № 4. С. 41.

3. Абульханова-Славская К.А.Стратегия жизни. М., 1991.

4. Андреева Г.М. Психология социального познания. М., 1997.

5. Анохин П.К. Очерки по физиологии функциональных систем. М., 1975.

6. Анохин П.К. Избранные труды. Системные механизмы высшей нервной деятельности. М.,

1979.
7. Анцыферова Л.И. Системный подход в психологии личности // Принцип системности в психологических исследованиях. М.,1990.

8. Барабанщиков В.А. Системогенез чувственного восприятия. М.– Воронеж, 2000.
9. Брушлинский А.В. Один из вариантов системного подхода в психологии мышления // Принцип системности в психологических исследованиях. М., 1990.
10. Брушлинский А.В. Субъект деятельности и обратная связь // Системные аспекты психической деятельности / Под общ. ред. К.В.Судакова. М., 1999. С. 157.

11. Брушлинский А.В. Субъект: мышление, учение, воображение. М. – Воронеж, 1996. С. 85–86.

12. Лекторский В.А. Субъект, объект, познание. М., 1980.

13. Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. М., 2001.

14. Ломов Б.Ф. Системность в психологии. М; Воронеж, 1996.

15. Новиков В.В. Социальная психология: феномен и наука. М., 1998.

16. Петренко В.Ф. Психосемантика сознания. М., 1988.
17. Петренко В.Ф., Митина О.В. Психосемантический анализ динамики общественного сознания. М., 1997.

18. Резник Ю.М. Введение в социальную теорию. Социальная эпистемология. М., 1999.

19. Системные аспекты психической деятельности / Под общ.ред. К.В. Судакова. М., 1999. С.

3.
20. Скворцов Л.В. Гипотетический эзотеризм и гуманитарное самосознание: Избранные труды. М., 2000. С. 113– 114.

21. Судаков К.В. Общая теория функциональных систем. М., 1984.

22. Философский энциклопедический словарь. М., 1986. С. 81.

23. Шадриков В.Д. Проблемы системогенеза профессиональной деятельности. М., 1982.

24. Шихирев П.Н. Современная социальная психология. М., 2000.
9
25. Bargh J.A. The four horsemen of automaticity: awareness, intention, efficiency and contro in
socia cognition // Handbook of socia cognition / R.S. Wyer, Jr., T.K. Sru.- Hisdae, N.J.: Lawrence Erbaum associates pubishers.1994. V. I. P. 1–40.

26. Carston D.E. Socia cognition: the things that define us // Socia Сognition. 2001. V. 19. № 1. P.

1–2.
27. Ostrom T.M. Foreword // R.S.Wyer Jr., T.K.Sru (Eds) Handbook of Socia Cognition.-Hisda, N.J., Hove U.K.:Lawrence Erbaum Association, Pubishers. — 1994. V. I. P. XII.
28. Sorrentino R. The warm ook in contro, motivation and socia cognition // Contro, motivation and socia cognition / G.Weary, F.Geicher, K.L.Marsh (Eds.). N.Y. et a.: Springer-Verag, 1993.
Психология нравственной регуляции экономической активности

А.Б. Купрейченко

Институт психологии РАН
Постановка проблемы. Нравственность выступает важной детерминантой экономического поведения. Длительное время, практически до начала XX века, изначально благие, этичные цели экономического поведения, связанного с производством и распределением экономических благ, были оттеснены безудержным стремлением экономических субъектов максимизировать собственную выгоду. Способствовала этой тенденции слабость законодательного регулирования, а также несправедливость и социальное неравенство, закрепленное в социальных (в том числе религиозных и этических) нормах большинства государств ?2; 4; 5?. Наука выступает отражением существующей экономической и социальной реальности. Соответственно и научные теории, объясняющие экономическое поведение людей, длительное время отличались преобладанием негуманистических подходов, игнорирующих влияние этического фактора.
Взгляд на нравственную регуляцию как на вторичную (по сравнению с экономическим интересом) и оказывающую сдерживающее влияние на экономическое поведение сохранялся до середины XX века. Изменение отношений общества и бизнеса в последние десятилетия привело к принципиально иному взгляду на взаимосвязь экономической активности и этики. Возросшее влияние крупных производителей, финансовых институтов и торгующих компаний на благополучие, безопасность и здоровье больших групп людей, привело к тому, что общественное мнение стало придавать все большее значение нравственности экономических субъектов. Следствием этого стало изменение законодательной базы многих развитых стран, ужесточающей контроль за соблюдением этических норм в экономической и, в частности, в деловой сфере. Жесткий контроль над бизнесом, как со стороны государственных органов, так и со стороны общественности, в условиях острой конкурентной борьбы приводит к тому, что нарушение нравственных норм становится экономически нецелесообразным.
Отношения к нравственным нормам в современном российской деловой среде только формируется и формируется под прямым воздействием современных российских представителей бизнеса, которые являются представителями первого поколения возрожденных в 90-е годы XX века предпринимателей и менеджеров. Отношение к соблюдению нравственных норм определяется воздействием как текущих условий

1
жизнедеятельности групп, к которым принадлежат бизнесмены, так и влиянием российского менталитета, а также, отношениями нравственности тех групп, к которым индивид принадлежал до начала реформ. Эти влияния можно разделить на конструктивные и деструктивные. Конструктивное влияние оказывают понимание долгосрочной экономической выгоды этичного бизнеса, а также, потребность в положительной самооценке, позитивной групповой идентификации. Деструктивными, не способствующими этичному бизнесу являются, с одной стороны, стремление к получению сиюминутной максимальной выгоды, с другой — неблагоприятные условия развития предпринимательства (налоговые, законодательные и т.д.). Отношения нравственности представителей западного бизнеса могут оказать некоторое влияние на нравственные отношения российских субъектов деловой активности, но из-за различий в объективных условиях ведения бизнеса, это влияние пока довольно слабо. Это же относится к нравственным традициям российских предпринимателей XIX — начала XX века. Утрата физической преемственности осложняет преемственность духовную. В то же время, как показал опыт общения с респондентами в процессе проведения исследования, проблемы нравственной регуляции деловой активности являются чрезвычайно актуальной темой для многих представителей российского бизнеса.
Таким образом, нравственная регуляция экономического поведения ни в коей мере не является вторичной по отношению к экономическому интересу и законодательным ограничениям. Неверно и положение о том, что соблюдение нравственных норм является экономически невыгодным. Как показали результаты наших исследований и исследований других авторов, нравственные отношения личности в значительной степени определяют выбор вида экономической активности, методы и средства достижения целей, а также специфику отношений с партнерами по деловому взаимодействию. Особенность нравственной регуляции экономического поведения в том, что она осуществляется в неявной, часто неосознаваемой форме. Этот скрытый характер приводит к возникновению конфликтных ситуаций, имеющих нравственную подоплеку. Устранение причин подобных конфликтов требует четкого выяснения нравственных позиций и диалога взаимодействующих сторон. Возникает необходимость создания специального «языка» (понятийного аппарата), а также, процедур разработки систем нравственных норм, ведения переговоров и принятия решений с учетом морального компонента. Необходимость решения этих научно-практических задач является еще одной причиной роста интереса к этике экономического поведения. Мы поставили своей

2
целью определение предмета и места в структуре научного знания психологии нравственной регуляции экономической активности и психологии деловой этики.
Психология нравственной регуляции экономической активности — предмет и место в структуре научного знания. Наиболее разработанной областью знания, связанной с нравственной регуляцией экономической активности является деловая этика. Традиционно сложилось, что деловая этика изучает регуляцию экономической активности, связанной с производством, распределением и обменом благ, то есть те сферы деятельности, которые имеют отношение к деловой активности (бизнесу) ?5; 10?. Понятно, что другие виды экономической активности, например, этика экономического поведения в семье или этика безработных, оказываются вне фокуса внимания специалистов по деловой этике. Можно сформулировать следующее определение: деловая этика как отрасль знания изучает отношения нравственности, которые возникают в сфере бизнеса. Нередко встречается более узкое понимание этики бизнеса как прикладной отрасли знания ?10; 15; 17?.
Практически все исследователи отмечают тесные связи деловой этики с другими науками: экономикой, философской этикой, психологией, социологией, менеджментом и т. д. ?5; 10?. Не вызывает, однако сомнения, что в эмпирических исследованиях приоритет, должен принадлежать специалистам в области психологии. Кроме того, на стыке перечисленных областей знания в последние десятилетия активно развиваются междисциплинарные отрасли — экономическая психология и психология нравственности. Можно сделать вывод, что психология деловой этики является одним из направлений, смежной областью этих двух отраслей знания (Рис. 1).

Психология


Психология этики экономической активности



Экономическая
нравственности Психология деловой этики
психология

Рис. 1. Междисциплинарные связи психологии деловой этики

3
В последние годы постоянно растет объем исследований в области психологии нравственности. Это, в частности, работы Б.С. Братуся, М.И. Воловиковой, В.В. Знакова, Л.М. Попова, П.Н. Шихирева, Б.Г. Юдина ?3; 6; 13; 14; 20?. В то же время, предмет этой научной отрасли до сих пор четко не определен. Экономическая психология как область знания проработана концептуально значительно лучше. Психология этики экономической активности является частью экономической психологии, так как изучает нравственную регуляцию экономической активности и отношения нравственности субъектов этой активности. Главным образом, отношения, которые складываются в процессе экономической деятельности. Как уже было показано выше, предмет деловой этики не охватывает всех видов экономической активности. Краткая формулировка психологии деловой этики как отрасли знания, в нашем понимании, выглядит следующим образом: психология деловой этики изучает психологические закономерности и феномены, связанные с нравственной регуляцией деловой активности (бизнесом).
Большинство существующих теоретических моделей, разработанных в рамках этики бизнеса, родилось из союза философской этики и микроэкономической теории. Несмотря на высокую объяснительную способность таких теорий, они не могут выступать основой для проведения психологических эмпирических исследований. На сегодняшний день психологические теории и подходы в наибольшей степени востребованы исследователями процессов принятия решения и в области изучения мотивации экономического поведения. Для расширения круга исследований этико-экономических проблем психологи нуждаются в собственных концептуальных моделях, построенных с применением психологического понятийного аппарата и на основе классических психологических теорий. Одним из вариантов такой психологической модели является предлагаемый нами подход к исследованию психологических отношений нравственности субъектов экономической активности.
Психологическая модель нравственной регуляции экономического поведения. Наиболее перспективной концепцией, с точки зрения обобщения накопленных знаний в области психологии нравственности, является отечественная концепция психологического отношения, разрабатываемая в работах А.Ф. Лазурского, В.Н. Мясищева, Б.Ф. Ломова, К.К. Платонова, Е.В. Шороховой, П.Н. Шихирева, В.П. Познякова, И.Р. Сушкова и др. ?1; 7; 8; 9; 11; 12; 16; 18; 19; 21; 22?.
Психологическое отношение, включающее когнитивный, эмоциональный и поведенческий компоненты, является достаточно емким понятием, позволяющим

4
интегрировать данные исследований нравственного сознания, нравственного становления, нравственных представлений, процессов принятия решения в сфере нравственности и многих других. Второй важной особенностью концепции психологического отношения является то, что, в отличие от его аналогов, например, аттитюда, психологическое отношение разрабатывалось в течение полувека в рамках одной психологической школы, что обеспечивало преемственность, согласованность и непротиворечивость накопленного теоретического материала.
Мы определяем психологические отношения нравственности как эмоционально окрашенные представления и оценки объектов, явлений и событий, связанных с нравственностью и нравственной регуляцией жизни общества, группы или личности. Психологическое отношение к соблюдению нравственных норм — один из компонентов психологических отношений нравственности, тесно связанный с моральным поведением, а именно, конативный (поведенческий) их компонент. Психологическое отношение к соблюдению нравственных норм представлено в сознании субъекта в виде мотивов, намерений и готовности совершать поступки, связанные с нравственной регуляцией.
Использование понятия отношения к соблюдению нравственных норм, позволяет, насколько это возможно, приблизиться к прогнозированию реального поведения личности. Для эффективного решения этой задачи необходимо определить основные детерминанты нравственной регуляции поведения личности. На моральное поведение индивида (МВ) влияют существующие в обществе нормы морали (МN), которые имеют культурно-историческую и социально-групповую специфику, а также условия среды (Е). Восприятие и интериоризация норм зависит от особенностей личности (Р). Существенное влияние может оказывать возраст и жизненный опыт индивида, то есть фактор времени
(T). Специфика поведения определяется также особенностями ситуации (S), в которую включены другие люди. Концептуальным является положение о том, что индивид руководствуется различными правилами поведения по отношению к разным группам из его социального окружения, то есть по отношению к людям, находящимся на разной психологической дистанции (РD). Если представить моральное поведение функцией перечисленных выше переменных:

MB = f ( MN, Е, P, S, РD, T, ...)
Большинство перечисленных переменных не являются независимыми, между ними существует сложная система связей и влияний. Так, например, личностные особенности (Р) определяются возрастом и жизненным опытом индивида (Т), а ситуации,

5
в которых он оказывается (S), во многом являются функцией его индивидуальных особенностей (Р) и условий среды (Е). Принятые в обществе моральные нормы (MN) меняются со временем (Т) и определяются особенностями жизни конкретного сообщества
(Е). И наконец, психологическая дистанция (РD) может рассматриваться как интегральная характеристика социальной ситуации (S). Поиск основных детерминант поведения в этически сложных ситуациях привел нас к концепции «психологической дистанции между личностью и представителями различных социальных категорий».
Субъекты экономической активности (предприниматели, менеджеры, наемные работники и организации) в процессе своей деятельности взаимодействуют с представителями различных социальных групп. Основными группами социального окружения предпринимателей являются семья, друзья, компаньоны, соучредители, сотрудники предприятия, поставщики, клиенты, потребители, представители государственных структур и общества в целом. Таким образом, этот перечень включает тех, кого в этике бизнеса принято называть «заинтересованными сторонами». Разработанный нами подход к психологической дистанции как основному критерию гибкости отношения к соблюдению нравственных норм является развитием теории социальной идентичности и концепции психологического отношения. В то же время, он во многом перекликается, и это вполне закономерно, с моделями, созданными в рамках этики бизнеса и смежных с ней областей знания. К ним относятся, в частности, теория заинтересованных сторон, теория дифференцированного сообщества, концепция относительности авторитетов и теория организационной иерархии ?5; 17; 23?. Перечисленные теории рассматривают выбор нравственного поведения как функцию отношений с различными социальными группами. Социальные группы с точки зрения индивида различаются социально-экономическим положением и статусно-ролевыми характеристиками. Для определения совокупности этих отличий социологи и психологи используют понятие «социальная дистанция». Психология, однако, имеет дело не с объективными социально-экономическими различиями в положении людей, а с их отражением в сознании личности, с субъективным восприятием этих различий. Именно это субъективное восприятие социальных, экономических и статусно-ролевых характеристик определяет особенности в отношении к представителям различных социальных категорий, и, в частности, особенности соблюдения нравственных норм. В психологии существует понятие, которое определяет это отношение личности —

«психологическая дистанция». Основная гипотеза нашего исследования, получившая

6
эмпирическое подтверждение, заключается в том, что психологическая дистанция определяет уровень отношения к соблюдению нравственных норм. Влияние психологической дистанции более значимо, чем влияние других факторов ситуации, а также индивидуально-психологических характеристик. То есть психологическая дистанция выступает основным критерием гибкости отношения к соблюдению нравственных норм.
Таким образом, наша теоретическая модель включает психологическое отношение личности к соблюдению нравственных норм и психологическую дистанцию с представителями различных социальных категорий как основной критерий гибкости этого отношения. Особенность предложенного психологического подхода к изучению нравственной регуляции заключается в том, что мы исследуем содержательную сторону отношений субъектов экономической активности с группами их социального окружения. Это позволяет не просто зафиксировать различия в соблюдении нравственных норм при взаимодействии с разными социальными категориями, но и проследить причинно- следственную связь между содержательной стороной отношений и соблюдением норм, и тем самым дать некоторое объяснение поведению личности.

Выводы
1. Нравственность выступает важной детерминантой экономической активности. Отношения нравственности субъекта в значительной степени определяют выбор вида экономической активности, методы и средства достижения целей, а также специфику отношений с партнерами по деловому взаимодействию.
2. Определено место в системе наук психологии нравственной регуляции экономической активности и психологии деловой этики. Психология нравственной регуляции экономической активности является отраслью экономической психологии, которая изучает отношения нравственности субъектов экономической активности и психологические закономерности этой активности, связанные с нравственной регуляцией. Психология деловой этики изучает психологические закономерности и феномены, связанные с нравственной регуляцией деловой активности (бизнеса).
3. Разработана теоретическая модель нравственной регуляции экономического поведения, которая включает психологическое отношение личности к соблюдению нравственных норм и психологическую дистанцию с представителями различных социальных категорий как основной критерий гибкости этого отношения.

7
Литература
1. Беляева Е.В. Понятие и структура нравственных отношений: Дис.... канд. филос. наук. Минск, 1988.

2. Валитова Р.Р. Толерантность как этическая проблема: Дис.... к.ф.н. М., 1997.
3. Воловикова М.И., Гренкова Л.Л. Современные представления о порядочном человеке // Российский менталитет: вопросы психологической теории и практики. М.: Изд-во ИП РАН, 1997. C. 93–111.

4. Гусейнов А.А., Иррлиц Г. Краткая история этики. М.: Мысль, 1987.
5. Де Джордж Р.Т. Деловая этика / Пер. с англ. Р.И. Столпера. СПб.: «Экономическая школа» — М.: Изд. группа «Прогресс», 2001.
6. Знаков В.В. Правда и ложь в сознании русского народа и современной психологии понимания. М., 1993.

7. Ломов Б.Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М.: Наука,

1984.
8. Ломов Б.Ф. Системность в психологии. М.: Изд-во «Институт практической психологии»–Воронеж: НПО «МОДЭК», 1996.
9. Мясищев В.Н. Психология отношений / Под ред. А.А. Бодалева. М.: Изд-во «Институт практической психологии» – Воронеж: НПО «МОДЭК», 1995.

10. Петрунин Ю.Ю., Борисов В.К. Этика бизнеса: Учебное пособие. М.: Дело, 2000.

11. Платонов К.К. О системе психологии. М.: Мысль, 1972.
12. Позняков В.П. Психологические отношения субъектов экономической деятельности. М.: Изд-во ИП РАН», 2000.
13. Попов Л.М., Кашин А.П., Старшинова Т.А. Добро и зло в психологии человека. Казань: Изд-во Казанского ун-та, 2000.

14. Психология и этика: опыт построения дискуссии / Отв. ред. Б.С. Братусь. Самара: ИД

«Бахрах», 1999.

15. Спивак В.А. Корпоративная культура. СПб: Питер, 2001.

16. Сушков И.Р. Психология взаимоотношений. М.: Академический проект, ИП РАН,

1999.
17. Фритцше Д. Дж. Этика бизнеса. Глобальная и управленческая перспектива / Пер. с англ. М.: ЗАО «Олимп-Бизнес», 2002.
18. Шихирев П.Н. Проблемы исследования межгрупповых отношений // Психологический журнал. 1992. Т. 13. № 1. С. 15–23.

8
19. Шихирев П.Н. Современная социальная психология. М.: Изд-во ИП РАН; КСП+; Академический Проект, 1999.
20. Шихирев П.Н. Этические принципы ведения дел в России / Под общ. ред. С.А. Смирнова. М.: Финансы и статистика, 1999.
21. Шорохова Е.В. Социальная психология (проблемы и задачи) // Методологические проблемы социальной психологии / Отв. ред. Е.В. Шорохова. М.: Наука, 1975. С. 3–16.
22. Шорохова Е.В. Тенденции исследований личности в советской психологии // Психологический журнал. 1980. Т.1. № 1. С. 45–57.

23. Donadson T., Dunfee T.W. Integrative Socia Contracts Theory: A Communitarian

Conception of Economic Ethics // Economics and Phiosophy. 1985. Apri 1. 11, 1. Р. 85–112.

9
«Классификация личностей» А.Ф. Лазурского:

теория личности, опередившая время

В.А. Урываев

Ярославская государственная медицинская академия

Под руководством А.В. Брушлинского (председатель редакционной коллегии) Институтом Психологии РАН было начато издание серии «Памятники психологической мысли». В научный оборот возвращаются монографии по психологии, которые можно смело назвать шедеврами. Список опубликованных авторов (В.М. Бехтерев, К.Г. Юнг, А.Ф. Лазурский, С.Л. Рубинштейн) свидетельствует о предельно высокой планке, поставленной редакционным коллективом серии. Наша публикация посвящена работе Александра Федоровича Лазурского «Классификация личностей» [5; 6], по сути, завершающей его многолетние исследования и размышления. Спустя 73 года со времени своего последнего издания она, представляется нам, по прежнему актуальна.
Несмотря на высокую оценку вклада А.Ф. Лазурского в развитие психологии личности целым рядом ведущих специалистов [1; 3; 4; 10], концепция личности А.Ф. Лазурского, к сожалению, практически упущена в современных курсах психологии (нет ни упоминаний о ней в «московском» справочном руководстве «Современная психология», ни изложения или даже упоминания в списке литературы «питерского» учебника «Психология»
/ Отв. ред. А.А. Крылов). С одной стороны, А.Г. Асмолов справедливо отмечает: «В результате в общей картине поиска междисциплинарного синтеза представлений о личности возникает парадоксальная ситуация: психологи на Западе, разрабатывающие методологию гуманитарного знания о человеке открывают для себя Л.С. Выготского, М.М. Бахтина, Н.А. Бернштейна, Ю.М. Лотмана и С.Л. Рубинштейна, а отечественные психологи начинают напоминать «иванов, не помнящих родства», но, с другой стороны, он же ни разу не упоминает концепцию А.Ф. Лазурского.
Редакционная статья А.В. Брушлинского, В.А. Кольцовой и Ю.Н. Олейника «Вклад А.Ф. Лазурского в разработку проблем личности» [3] заканчивается призывом: «Надеемся, что молодые ученые-психологи, обратившись к наследию Лазурского, сумеют не только объективно оценить это наследие, его перспективность и продуктивность, но и взглянуть на идеи этого ученого с точки зрения их новаторства и оригинальности для периода начала XX
2 века». Задача нашей публикации — показать перспективность концепции личности А.Ф. Лазурского для начала следующего, XXI, века.

1. Философия и психология в исследованиях А.Ф. Лазурского

Замечательной особенностью исследований А.Ф. Лазурского является тот факт, что он
— один из немногих психологов, строивших свою концепцию в тесном диалоге (вплоть до совместных публикаций) с известнейшими российскими философами.
Работа «Исследование личности в ее отношениях к среде» (1912) написана совместно с Семеном Людвиговичем Франком [8; 9] и, соответственно, несет на себе «печать» философской глубины, «не замечаемой» многими современными исследователями.
Однако, уже в монографии, посвященной проблеме характера (1906 год) А.Ф. Лазурский пишет (ссылаясь на диссертацию Н.О. Лосского «Основные учения психологии с точки зрения волюнтаризма»): «В некоторой связи к делению Полана стоит классификация Лосского, находящаяся в зависимости от его волюнтаристического взгляда на психическую жизнь. Это воззрение сводится к тому, что основным первичным свойством душевной деятельности Лосский считает волю, характеризующуюся особым чувством активности, благодаря которому все переживаемое нами окрашивается в большей или меньшей степени чувством нашего «я»… Эта-то различная роль «я» в психической деятельности человека и лежит в основе тройного деления характеров, устанавливаемого Лосским. Он делит всех людей на типы: чувственный, эгоцентрический и сверхличностный» [7] .
Позднее, в «Классификации личностей», указывается: «Если таким, образом, низший психический уровень дает нам, по преимуществу, индивидуумов недостаточно приспособленных, средний уровень – приспособившихся, то представителей высшего уровня можно назвать, в отличие от предыдущих — п р и с п о с о б л я ю щ и м и» [6].
Заметим, что столь решительное введение (признание, акцентирование) воли как системообразующего фактора в формировании личности представляет исключительный интерес и в наше время.
Мы убеждены в том, что психологии личности, развиваемой А.Ф. Лазурским на базе идей лучших русских философов (отечественной философской традиции), предстоит новое и более глубокое прочтение.

2. Уровень личности
3

Современные комментаторы А.Ф. Лазурского признают важнейший характер категории активности в концепции психического, но диалектика этого процесса не всегда обсуждается в полной мере.
Вместе с тем М.Я. Басов и В.Н. Мясищев [6] дают важный комментарий: «Творчество и высшая степень активности, отличающая людей высокой одаренности, совершенно так же, как и деятельность всех остальных людей, в условиях окружающей их жизни, в исторической среде, в широком значении этого слова, имеют единственный питающий их источник. Когда эта среда, в силу своего собственного развития, созревает для некоторого обновления, тогда только и наступает момент для творчества. У с л ы ш а т ь э т о т г о л о с ж и з н и
(разрядка моя. — В.У.), требующий обновления, увидеть и понять смысл развертывающегося жизненного процесса, сделать отсюда должные выводы иногда наперекор укоренившимся традициям, не всякая личность может в одинаковой степени, в этом и скажется уровень одаренности. Таким образом, творчество и активность личностей высшего уровня, порой перестраивающих жизнь заново, лишь при взгляде на них как на самодовлеющие, изолированные от всего остального явления, кажутся как бы стоящими над жизнью, над средой, объективно же они в полной мере определяются всей совокупностью окружающих жизненных условий. Можно было бы сказать, что если вместе с автором людей среднего уровня считать п р и с п о с о б л я ю щ и м и с я к среде, а высшего уровня п р и с п о с о б л я ю щ и м и к с е б е среду, то разница между тем и другим все же не принципиальная, а лишь в степени приспособления. Личность среднего уровня не может подчас ни понять, ни приспособиться к назревшим новым требованиям жизни».
В нашем исследовании, это было продемонстрировано на проблеме отбора кадров резерва на управленческие должности [14]. Эмпирически установлен факт, что построенная на идеях А.Ф. Лазурского психодиагностическая оценка «уровня личности» создает надежную основу для отбора на управленческие должности (как мы знаем, именно умение действовать «на опережение» представляет отличительную черту менеджеров высшего звена).
В современных американских исследованиях [15], посвященных психологическому сегментированию рынка, отмечается наличие по меньшей мере трех больших групп потребителей (метод VALS — «vaues and ifystye» — «ценности и стиль жизни»):

«руководствуются потребностями», «руководствуются внешними факторами»,
4

«руководствуются внутренними факторами». В каждой группе, естественно, имеются подвиды и авторы американского руководства представляют выразительное эмпирическое подтверждение идей русского психолога начала XX века (тщательно описывая не только стиль жизни, но и стиль потребления — тесно связанный с ценностями жизни), об удивительном разнообразии личностей, на каждом «уровне» представляющих свои особенности поведения.

3. Смена системообразующего фактора при повышении уровня личности
Предварительно рассмотрим вопрос от том сколько же было концепций личности в исследованиях А.Ф. Лазурского? Мы полагаем, что не менее 3-х.
В «Очерке науки о характерах» мы видим первую, самым тщательным образом проработанную с позиций индивидуальной психологии. О ее полноте свидетельствует таблица 1 (приведены только заголовки основных рубрик). Заметим, что всего для оценки отдельных сторон личности используются 85 характеристик [7, с. 234–235].

Таблица 1. Программа исследования личности.
1. Ощущения. Восприятия
2. Память
3. Ассоциации
4. Внимание
5. Мышление
6. Речь
7. Воображение

 8. Общие особенности умственной сферы
9. Настроение и аффекты
10. Чувства, зависящие от контраста
11. Чувства, относящиеся к собственной личности
12. Чувства, по отношению к другим людям
13. Высшие идейные чувства
14. Общие особенности эмоциональной сферы
15. Движение
16. Принятие решений. Процесс выбора
17. Сознательное волевое усилие

«Вторая» программа написана совместно с С.Л. Франком (мы приводим план исследования личности по публикации 1912 года в таблице 2). Заметим, что всего подвергаются оценке 23 показателя и к а ж д ы й — по четырем основным параметрам.
5

Таблица 2. Программа исследования личности в ее отношениях к среде
I. II.

III. IV. V. VI. VII. VIII. IX. X.

XI. XII.

XIII. XIV. XV.

Отношение к вещам
Отношение к природе и животным
- отношение к природе
- отношение к животным
Отношение к отдельным людям
- отношение к равным
- отношение к высшим и низшим
Половая любовь
- чувственная любовь
- романтическая любовь
Общее отношение к социальной группе
- общественное сознание
- корпоративное сознание
Отношение к семье Отношение к государству Отношение к труду
Отношение к материальному обеспечению и собственности
- отношение к материальному обеспечению (доходу)
- отношение к собственности и ее расходованию
Отношение к внешним нормам жизни
- отношение к праву
- отношение к правилам вежливости и приличий
(«конвенциональным нормам») Отношение к нравственности
Отношение к миросозерцанию и религии
- общее отношение к миру и жизни
- отношение к религии
Отношение к науке и знанию
Отношение к искусству (эстетический интерес) Отношение к себе самому
- отношение к своей физической и психической жизни
- отношение к своей личности

В работе «Классификация личностей» приведена уже третья (см. таблицу 3), наиболее сложная программа [6, с. 290] изучения личностей. Отличительная особенность — попытка классификации личностей уже самого высокого уровня. Поскольку в последнем издании собственно таблица отсутствует мы берем ее из публикации 1924 года.
Именно представленность всей картины в «табличной» форме, на наш взгляд, наглядно отражает ту работу, которую А.Ф. Лазурский проделал в самые последние годы, развивая проблему классификации личностей.
Мы видим, что основание для классификации личностей (теперь уже на «высшем уровне») в н о в ь и з м е н и л и с ь, это — о б щ е ч е л о в е ч е с к и е ц е н н о с т и и в и д ы д е я т е л ь н о с т и.

6

Итак, в работе А.Ф. Лазурского мы видим в высокой степени оригинальную теорию, которая просто не предполагает единой классификации личностей д л я в с е х.
Вместо «абстрактной» личности мы видим ряд личностей плохо приспособливающихся (основа для классификации на этом уровне — по сути, конституционально-типологический подход, с его проблемами темпераментов, характеров и акцентуаций).
Для хорошо приспособляющихся — социально-психологическое основание типологии, проблемами адаптации личности к производительному труду и «невротические» коллизии дезадаптации (сюда же можно отнести и «характерологию» Э. Фромма). Подчеркнем, как раз на данном «уровне» А.Ф. Лазурским и описано н а и б о л ь ш е е число различных типов личности.
Для высшего уровня (личности-«деятели») основа — классификация «деяний». Здесь мы видим людей, опережающих свое время и «взваливающих на себя» колоссальное бремя ответственности, просто недоступное предыдущим «уровням». Предыдущие основания для деления на этом уровне — «не работают». По мнению Ю.Б. Гиппенрейтер: «… можно сказать, что переходя от низшего уровня к высшему, А.Ф. Лазурский исключает из описания индивидуальности черты характера, заменяя их свойствами личности» [8].

По нашему убеждению, ключ к данной проблеме лежит еще глубже.

На русский язык недавно переведена концептуальная работа Сальвадоре Мадди

«Теории личности: сравнительный анализ» [11].
В этой работе автор рассматривает в широком методологическом плане проблему, которую можно обозначить как «ядро и периферия» в типологии личностей. Первичным признается ядро и строятся три основные личностные мета-модели, создающие основное противоречие развития: собственно конфликтные отношения, согласованность — уравновешивание; третья модель — самореализации. Обращаясь к истории психологии, С. Мадди иллюстрирует свои рассуждения примерами из различных теорий личности. По нашему мнению, в концепции А.Ф. Лазурского заложена основа для сопоставления этих
7 мета-моделей в рамках одной теории — на каждом из уровней действует свой «основной конфликт».
Следуя логике А.Ф. Лазурского, мы на первом уровне в виде системообразующего фактора видим «конфликтные» (по С. Мадди) отношения «человек-организм», при повышении психического уровня можно переходить с модели «согласованности» в диалоге

«человек-общество», наконец, на третьем уровне — эффективна модель «самореализации»

развития личности в оппозиции «человек и мир».

Можно сказать, в конечном счете, задача человека — пройти через все эти конфликты

— «огонь, воду и медные трубы».

4. «Священный огонь» как стрежневая характеристика личности.
В послесловии А.В. Брушлинского, В.А. Кольцовой и Ю.Н.Олейника подчеркивается важная особенность теории личности А.Ф. Лазурского — ее н е ф а т а л и с т и ч е с к и й характер и постулирование примата духовного над всем остальным. Человек не предопределен наследственной конституцией (или общественными условиями) жить на том или ином «уровне». По А.Ф. Лазурскому, человеку присуще стремление к повышению своего уровня (это п я т а я важнейшая характеристика личности: «… в качестве критерия моральной оценки необходимо выставить совсем иной признак, а именно — большую или меньшую тенденцию к п о в ы ш е н и ю п с и х и ч е с к о г о у р о в н я , большее или меньшее стремление к совершенствованию. Если ни один человек не может дать в своих психических проявлениях больше того, что в него вложено от природы (прирожденные особенности нервно-психической организации), то зато имеющиеся от природы духовные силы могут или остаться неразвитыми, в зачаточном состоянии, или, наоборот, развернуться максимально как в количественном, так и в качественном отношении. И э т о т и м е н н о
« с в я щ е н н ы й о г о н ь » (разрядка моя. — В.У.), это стремление к возможно более полному и всестороннему развитию и проявлению своих духовных сил мы считаем одинаково ценным, будет ли оно проявляться в яркой и разнообразной психике богато одаренного человека, или же в бедной примитивной душе индивидуума, принадлежащего к низшему психическому уровню» [6, с. 65]

Вместе с тем значительная часть размышлений А.Ф. Лазурского посвящена проблеме
«извращенных» личностей. «Возникает естественно проблема разделения понятий и признаков невроза и извращения. Hе входя в специальное обсуждение этого вопроса,
8 отметим тот факт, что, если то и другое в биологической перспективе является известной формой приспособления и уравновешения, то в неврозе и психозе, согласно с воззрениями новейшего времени, усматривается отказ от внешней реальности (бегство в болезнь — Freud, аутизм — Beuer), пренебрежение к ее требованиям, а также поиски равновесия в сфере субъективных переживаний и субъективной реальности; в извращении же контакт с внешней средой сохраняется в приспособлении к ней, личность руководится логикой реальности, только способ и направление приспособления обычно имеет в этом случае характер антисоциальный».
Три эффекта подчеркивает А.Ф. Лазурский в вопросе об извращенных личностях. Во- первых, «... извращение, идя далеко вглубь, расщепляет личность, уничтожает координированность ее проявлений, влечет за собой оскудение». Во-вторых, «... на высшем уровне извращение сказывается уже тогда, когда не отразившись на формальной структуре личности, оно коснется динамики соотношений ее со средою, направления и способов ее деятельности». В-третьих, «извращение эгоцентрирует личность. Высший тип харак- теризуется направленностью на сверхличные цели, что справедливо отмечает Лосский».

(При извращении же — вплоть до идей сверхценной личности).
И еще, существенный для обсуждения момент: «Знание в своем основном комплексе чуждо извращению, так как не содержит источников конфликта со средой, но вместе с тем не содержит активных элементов, смягчающих влияние неблагоприятных, угрожающих извращением фактов; слабые места личности в добавочных комплексах здесь становятся источником искажения личности. Примером может служить Бэкон».
А.Ф. Лазурский не дает простого ответа на вопрос об извращенных личностях, он рассматривает целый ряд причин, направляющих формирование личности в это русло. Вместе с тем мы считаем принципиально важным еще раз привлечь внимание не только к проблемам воспитания подрастающего поколения (включая высоко-одаренных по тестам IQ), но и возвращение в психологию проблемы «страстей», «порока», «извращения», — достаточно широко рассматривавшихся в отечественной психологии еще XIX века. Понятие
«священный огонь», использованное А.Ф. Лазурским и вынесенное нами в подзаголовок, имеет несколько прочтений, небезинтересных для современного профессионального психолога.
9

В заключение публикации хотелось бы высказать убеждение в том, что дискуссия об отечественной психологии начала XX века, переиздание книг, созданных в то время, представляется нам одним из ресурсов, помогающих движению вперед психологии XXI века.

Литература

1. Аверин В.А. Психология личности. Учебное пособие. 2-е. изд. СПб., 2002.
2. Асмолов А.Г. Психология личности: Принципы общепсихологического анализа. М.,
2001.



3. Брушлинский А.В., Кольцова В.А., Олейник Ю.Н. Вклад А.Ф. Лазурского в
разработку проблем личности // Лазурский А.Ф. Избранные труды по психологии. М.: Наука,
1997. С. 432–439.
4. Гиппенрейтер Ю.Б. Введение в общую психологию. Курс лекций. М., 1988.
5. Лазурский А.Ф. Избранные труды по психологии / ИП РАН. М.: Наука, 1997.
6. Лазурский А.Ф. Классификация личностей. Изд. 3-е, перераб. / Под ред. М.Я. Басова и В.Н. Мясищева. Л.: ГИЗ, 1924.
7. Лазурский А.Ф. Очерк науки о характерах / ИП РАН. М.: Наука, 1995.
8. Лазурский А.Ф., Франк С.Л. Программа исследования личности в ее отношениях с среде // Русская школа. 1912. № 1–2.
9. Левченко Е.В. Идея отношения в философской психологии С.Л. Франка // Гуманизм и духовность в образовании: Научные труды Второй Международной научно- практической конференции (Нижний Новгород, 21-23. 09.2000). Н. Новгород, 2001. С. 269–
273.
10. Ломов Б.Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М., 1984.
11. Мадди С. Теории личности: сравнительный анализ / Пер. с англ. СПб., 2002.
12. Психология. Учебник. / Отв. редактор А.А. Крылов. СПб., 1998.
13. Современная психология: Справочное руководство. М., 1999.
14. Урываев В.А. К вопросу о психологических основах отбора на руководящие должности // Психология и бизнес: Материалы Всероссийской конференции. СПб., 1998. С.
46.
15. Энджел Д.Ф., Блэкуэлл Л.Д., Миннард П.У. Поведение потребителей / Пер. с англ. СПб., 1999.


АФФЕКТИВНЫЕ АКТИВНЫЕ ПАССИВНЫЕ АКТИВНЫЕ