ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
ТИХООКЕАНСКИЙ ИНСТИТУТ
ДИСТАНЦИОННОГО ОБРАЗОВАНИЯ И ТЕХНОЛОГИЙ

Семечкин Н.И. Социальная психология
Часть 2
ВЛАДИВОСТОК 2003 г.
ОГЛАВЛЕНИЕ
РАЗДЕЛ I. МЕЖЛИЧНОСТНАЯ КОММУНИКАЦИЯ.....................................................6
Глава 1 Теория коммуникации.....................................................6
1.1 Немного истории.....................................................6
1.2. Современные представления о значении, принципах и структуре коммуникации...............................7
1.3. Средства коммуникации........................................................9
Глава 2. Вербальные средства коммуникации..................................................9
2.1. Лингвистический канал..................................................9
2.2. Выбор слов и выражений.....................................................10
2.3. Создание новых слов и выражений....................................................11
2.4. Выбор грамматических форм......................................................11
2.5. Выбор последовательности слов.................................................11
2.6. Расстановка ударений, интонация, тон голоса и т. д.......................................................12
2.7. Паралингвистический канал........................................................12
2.8. Теория разговора..................................................13
2.9. Разговор...................................................13
2.10. Кодирование..................................................15
2.11. Речевое табу..................................................16
2.12. Разговор и тендерные различия.................................................17
Глава 3. Невербальные средства коммуникации..................................................18
3.1. Взгляд......................................................18
3.2. Взгляд и информация...................................................19
3.3. Регуляция процесса коммуникации....................................................20
3.4. Показатель социальных отношений...................................................20
3.5. Индикатор социального статуса..................................................20
3.6. Инструментальная функция взгляда...................................................21
3.7. Мимика (выражение лица)...................................................21
3.8. Пластика (позы и жесты).....................................................25
3.9. Прикосновение (тактильный контакт)........................................................28
3.10. Межличностная дистанция........................................................30
3.11. Одежда, раскраска и другие украшения...................................................31
Глава 4. Проблема сочетания каналов коммуникации и ложь..................................................33
4.1. Значимость средств общения в коммуникации.......................................................33
4.2. Комбинирование средств коммуникации...................................................34
4.3. Тендерные различия.....................................................34
4.4. Коммуникация и ложь..................................................35
4.5. Признаки лжи..................................................36
4.6. Технические средства обнаружения лжи...................................................37
РАЗДЕЛ II. СОЦИАЛЬНАЯ УСТАНОВКА И ПОВЕДЕНИЕ.......................................................39
Глава 1. История исследования социальной установки......................................................40
1.1. Что же такое установка?......................................................40
1.2. Психическая установка........................................................40
1.3. Социальная установка..................................................41
1.4. Компоненты установки........................................................42
1.5. Другие теоретические подходы...................................................43
1.6. Основные этапы исследования установки.................................................44
1.7. «Загадка» или «ошибка» Лапиера?.....................................................45
Глава 2. Установка и поведение.................................................47
2.1. Современные представления о связи установки и поведения........................................................47
3
Семечкин Н.И.
Социальная психология
2.2. Ситуационные факторы.......................................................48
2.3. Диспозиционные факторы...................................................49
2.4. Теория планируемого поведения........................................................50
2.5. Теории непланируемого поведения....................................................53
2.6. Психоанализ....................................................53
2.7. Аналитическая психология..................................................54
2.8. Теория самопонимания........................................................55
2.9. МОДЕ – модель, как синтетическая теория поведения ..................................................57
2.10. Влияние установок на поведение......................................................58
Глава 3. Формирование установок: теории и исследования.......................................................60
3.1. Источники и принципы формирования установок..................................................60
3.2. Средства массой информации.....................................................62
3.3. Процесс формирования установок......................................................63
3.4. Модель последовательных стадий......................................................64
3.5. Модель параллельного процесса: убеждение и внушение.....................................................65
3.6. Центральный процесс...................................................66
РАЗДЕЛ III. ПСИХОЛОГИЯ И ПОВЕДЕНИЕ ГРУПП.................................................67
Глава 1. Группа и групповая структура...................................................68
1.1. История исследования групп в социальной психологии........................................................68
1.2. Определение группы....................................................69
1.3. Состав, размер и структура группы....................................................70
1.4. Размер группы.................................................70
1.5. Структура группы.................................................72
1.6. Роль, ролевые ожидания и статус.......................................................73
1.7. Роль лидера.....................................................74
1.8. Модели ситуационного лидерства......................................................75
1.9. Групповые нормы.................................................77
1.10. Коммуникация в группе.....................................................78
Глава 2. Психология групповой деятельности......................................................80
2.1. Влияние других людей.................................................80
2.2. Влияние зрителей.................................................81
2.3. Теория конфликта внимания.......................................................83
2.4. Ситуация со-деятельности...................................................84
2.5. Ситуация групповой деятельности.....................................................84
2.6. Метод действия- «мозговойштурм».................................................86
Глава 3. Групповые процессы....................................................88
3.1. Эффект поляризации в группе.....................................................89
3.2. Нормативное и информационное влияние.................................................90
3.3. Группомыслие.................................................91
3.4. Влияние группового меньшинства.....................................................96
РАЗДЕЛ IV. МЕЖГРУППОВЫЕ ОТНОШЕНИЯ..................................................98
Глава 1. «Мы» и «Они»........................................................98
1.1. Этноцентризм..................................................99
1.2. Группоцентризм..................................................100
1.3. Категориальная асимметрия......................................................100
1.4. Асимметрия могущества и статусов.................................................101
1.5. Внутригрупповой фаворитизм и межгрупповая дискриминация........................................................102
1.6. Теория социальной идентичности...................................................103
1.7. Неудовлетворительное социальное сравнение......................................................104
1.8. Способы коллективной компенсации.......................................................105
4
Глава 2. Социальные стереотипы, предубеждения и дискриминация...................................................108
2.1. Социальные предубеждения......................................................109
2.2. Теории предубеждений......................................................110
2.3. Социальная дискриминация......................................................113
2.4. Расизм и национализм........................................................114
2.5. Сексизм..................................................115
2.6. Относительная депривация........................................................118
Глава 3. Разрядка межгрупповых конфликтов...................................................119
3.1. Ситуация конфликта...................................................120
3.2. Примирение через сотрудничество...................................................120
3.3. Знакомство и контакты......................................................122
3.4. Переговоры и соглашения.................................................123
3.5. Итог процесса: соглашение.......................................................125
3.6. Нелишний «третий»...................................................125
ГЛОССАРИЙ.................................................126
ЛИТЕРАТУРА.......................................................129
Литература к разделу 1.......................................................129
Литература к разделу II......................................................130
Литература к разделу III....................................................132
Литература к разделу IV....................................................133
5
Семечкин Н.И.
Социальная психология
РАЗДЕЛ I. МЕЖЛИЧНОСТНАЯ КОММУНИКАЦИЯ
Как вместо серебра и золота ходят бумажные деньги, так вместо истинного уважения и настоящей дружбы в свете обращаются наружные их доказательства и как можно естественнее подделанные мимические гримасы и телодвижения... Во всяком случае, я больше полагаюсь на виляние хвостом честной собаки, чем на сотню таких проявлений уважения и дружбы.
Артур Шопенгауэр
Глава 1 Теория коммуникации
Понятие коммуникация является производным от латинского communicatio, что означает сообщение, передача, общение, обмен мыслями, сведениями, идеями и т. д. Иначе говоря, коммуникация – это передача того или иного содержания от одного сознания (индивидуального или коллективного) к другому посредством знаков. Такое определение этому феномену дает "Философский энциклопедический словарь".
В более широком смысле коммуникация выступает основой всех без исключения социальных взаимодействий, будучи и сама по себе также социальным процессом.
1.1 Немного истории
Мы уже упоминали в первом разделе, что начало изучению коммуникации положила психология масс, и прежде всего Габриэль Тард. Он же заложил основы общей теории коммуникации. Именно Тарду принадлежала идея проследить генезис (возникновение и развитие) коммуникации и увязать его с историческими общественными изменениями. Согласно Тарду, роль коммуникации в обществе настолько значительна, что те или иные ее формы детерминируют определенные типы общественных отношений, в том числе и отношений власти (Тард Г., 1997).
Утверждение Тарда не беспочвенно, к нему следует отнестись серьезно. Сделанный ученым прогноз относительно возможности установления тоталитарных диктатур в связи с развитием средств массовых коммуникаций в XX веке удручающе неоднократно подтвердился.
Интересно, идея Г. Тарда нашла поддержку с неожиданной, казалось бы, стороны. Основатель кибернетики Норберт Винер, заложивший фундамент общей теории информации, пишет, что в первой своей книге отождествил понятия "коммуникация" и "управление", т. к. передача сообщений равнозначна управлению поведением и действиями каких-либо устройств, машин, организмов, а в более широком смысле, управление функционированием систем. Вот почему для названия новой, созданной им, науки, ученый предложил древнегреческое слово "кибернетес" (kubernetes), что переводится как рулевой, кормчий (Винер Н., 1958).
Кстати, неразрывную связь коммуникации и власти признают и современные исследователи. В этом отношении показательно уже само название работы Р. Блакара "Язык как инструмент социальной власти" (Блакар Р., 1987).Но коммуникация – это не только язык, не только вербальное взаимодействие. Тард, Лебон, Фрейд специально отмечали особую роль невербальных средств коммуникации – взгляда, мимики, жестов, поз, телодвижений и т. д. Ведь говоря о подражании (Тард) и заражении (Лебон), трансе (Фрейд), психология масс прежде всего имела в виду невербальное взаимодействие.
Г. Тард вполне логично полагал, что изначальной формой коммуникации является разговор. Если вспомнить центральную идею Тарда – о социальном подражании, то не станет неожиданностью его утверждение, что диалогу, разговору, предшествует речь – монолог отца, вождя. Семья – исходная модель общества, отец – прототип всех вождей. Зарождаясь в семье, разговор становится формой общения сначала группы, затем групп и, наконец, всего общества.
Тард предлагал и планировал создание особой науки о разговоре. И психология масс многое сделала для этого, хотя и не создала собственной теории разговора. Зато сегодня, как отмечает французский психолог Серж Московичи, разговор стал одним из самых актуальных
6
предметов исследования современных психологии и социологии, вызывая по многим причинам повышенный интерес ученых (Московичи С, 1997). В данной главе мы также обсудим некоторые теоретические аспекты этой темы.
Заявляя о необходимости создания теории разговора, Тард предполагал выстроить ее на основе сравнительного анализа, как различных типов разговора, так и разговоров в различных культурах, подобно тому, как создавались сравнительное религиоведение и сравнительное искусствоведение. В настоящее время такие исследования коммуникативных особенностей в различных культурах проводятся кросс-культурной психологией. О некоторых выводах, полученных на основе этих исследований, мы поговорим ниже.
1.2. Современные представления о значении, принципах и структуре коммуникации
Современная теория коммуникации разрабатывается как философией, так и самыми различными науками – от социальных до технических, компьютерных дисциплин. Ее проблемная область включает в себя предельно широкий спектр явлений – от внутриличностных коммуникативных процессов (внутренний диалог в сознании индивида) до крупномасштабных коммуникативных процессов в социокультурных системах и даже в мировом сообществе в целом, где используются научно-технические достижения и задействованы средства массовой коммуникации, включая глобальные компьютерные сети.
Традиционной областью исследования социальной психологии считается межличностная коммуникация, хотя, разумеется, современных социальных психологов также интересуют как внутриличностные коммуникативные процессы, так и влияние средств массовой коммуникации на индивидов, на группы, межгрупповые отношения и т. д.
Коль скоро коммуникация является единственно возможным способом осуществления всех социальных взаимодействий, то ее не следует понимать только как информационный обмен. В самом общем виде за коммуникацией признаются три группы функций:
• информационно-коммуникативные;
• регуляционно-коммуникативные;
• аффективно-коммуникативные (Ломов Б., 1976).
Более подробное описание этих функций будет сделано при характеристике каналов коммуникации.
Как отмечает Б.Ф. Ломов, исследование информационных процессов было вызвано потребностями развития техники связи. Действительно, одна из самых ранних моделей информационного процесса, оказавшая большое влияние на развитие теории коммуникации, была предложена сподвижниками Норберта Винера Клодом Шенноном и Уорреном Уивером (1949). Она полностью копировала систему связи двух радиопередатчиков и включала в себя четыре компонента:
• источник информации;
• передающее устройство;
• приемник информации;
• адресат (получатель информации).
Кроме того, модель предусматривала еще один практически всегда присутствующий фактор, затрудняющий информационный обмен, – фон, который образуют различные шумы, помехи и т. д. (Винер Н., 1958).
Позднее эта модель неоднократно дорабатывалась и усовершенствовалась. В нее было введено представление об обратной связи, чтобы объяснить, почему и каким образом получается так, что воспринимающее устройство не всегда получает то же самое сообщение, которое было послано передатчиком информации.
Понятно, что модель коммуникации, копирующая процесс связи двух радиоэлектронных устройств, имеет очень отдаленное сходство с процессом межличностной коммуникации в силу своей упрощенности. Во-первых, процесс общения в ней представлен как однонаправленный, в то время как в него включены, по крайней мере, два индивида, которые одновременно посылают и получают сообщения, внося тут же, по ходу дела, поправки и уточнения в посылаемые сообщения, поскольку они мгновенно интерпретируются партнерами, что вызывает незамедлительную ответную реакцию. Во-вторых, в процессе реального общения людей исключительно важную роль играет контекст, т. е. обстоятельства и ситуация, в которых
7
осуществляется коммуникация. Следовательно, коммуникационными составляющими являются люди с их личностными особенностями, ожиданиями и представлениями, решаемые проблемы, а также обстоятельства и ситуации общения.
Говоря о значении личностной составляющей в коммуникационном процессе, Лебон еще в начале века писал: "Вся наша обиходная психология, основанная на том предположении, что люди под влиянием одинаковых возбуждений испытывают одинаковые чувства, как нельзя более ошибочна" (Лебон Г., 1995 б, с. 100). Как видим, за несколько лет до выхода программной статьи Дж. Уотсона "Психология с точки зрения бихевиориста" (1913) и возникновения бихевиоризма Г. Лебон, по сути, опровергает его основные постулаты. Конечно, французский психолог спорит не с бихевиоризмом, поскольку его тогда еще не существовало, а с академической психологией школы В. Вундта, представители которой стремились с помощью интроспекции выделить, зафиксировать и описать "типичные" психические паттерны, присущие "типичному" человеку.
Ту же мысль, что и Г. Лебон, спустя более полувека высказывает гештальт-терапевт Д. Энрайт, только теперь уже в отношении ситуационной (контекстной) составляющей коммуникации. Д. Энрайт описывает две возможные ситуации, в которых с маленьким мальчиком происходит один и тот же досадный случай – он падает и оцарапывает коленку. Тем не менее, его реакции на один и тот же стимул – падение и царапину – в разных ситуациях различны. В первом варианте мальчика ведет за руку мать, и после падения ребенок заходится в плаче: ему очень больно и обидно. А, кроме того, так хочется, чтобы мать его пожалела и почувствовала бы свою вину за случившееся с ним.
Во втором варианте мальчика взяли играть с собой старшие дети. Ему этого уже очень давно хотелось, и вот после падения ребенок не то что не плачет, но и, кажется, даже не замечает, не чувствует боли. А может быть, это действительно так и есть, и боль он не чувствует. Таким образом, как видим, стимул в обоих случаях один и тот же – падение и царапина, реакция же, в зависимости от контекста, различная (Энрайт Д., 1997).
Поэтому современные теоретические представления о межличностной коммуникации значительно сложнее, чем схема Шеннона и Уивера 1949 года. Нынешние модели исходят из того, что коммуникация представляет собой взаимодействие между двумя самонастраивающимися системами, каждая из которых одновременно посылает и получает сообщение. С этих позиций коммуникация выглядит как взаимообусловленная социальная система, основанная на принципе обратной связи, или, что то же самое, на реципрокных отношениях.
Кроме того, личностная составляющая и контекст коммуникации побуждают людей, находящихся в процессе общения, действовать в соответствии с определенными правилами, которые Тори Хиггинс называет "правилами коммуникационной игры" (Higgins Т., 1981). Вспомним пример Д. Энрайта с мальчиком, когда ситуация побуждает его "играть" то по одним, то по другим правилам. Или возьмем другой пример, где задействована личностная составляющая. Представьте, что вы обратились за помощью к нескольким своим знакомым. Все ли они одинаково откликнутся на вашу просьбу? Скорее всего, нет. Кто-то из них искренне и бескорыстно постарается вам помочь, кто-то равнодушно отмахнется, кто-то пообещает помощь, но обставит ее рядом условий, ну, а кто-то, узнав о вашем затруднении и беспомощном положении, возможно, постарается извлечь из этого максимальную пользу для себя, не оказывая вам помощь, а наоборот, что называется, добивая. В одной и той же ситуации различные люди будут "играть" каждый по собственным правилам, в соответствии со своими личностными особенностями. Один будет искренен, другой лжив, один бескорыстен, другой жаден и подл.
И еще одно. У участников коммуникации должно быть единое общее языковое, культурное, социальное, образовательное основание коммуникации. Другими словами, для того, чтобы понимать друг друга, участники общения должны иметь общие или схожие верования, убеждения, представления, ценности.
В заключение еще раз отметим, что вербальные и невербальные средства коммуникации являются частями одной и той же коммуникационной системы. Поэтому процесс коммуникации осуществляется по многим или даже всем каналам одновременно. Иногда информация, поступающая по различным каналам, может передавать один и тот же смысл, нести одно и то же содержание. Параллельное выражение одного и того же содержания одновременно по нескольким каналам усиливает эффект воздействия. Но иногда сообщения, поступающие по различным каналам, могут быть противоречивыми, несогласованными между собой, что,
8
естественно, затрудняет их интерпретацию. О чем это может свидетельствовать, мы поговорим ниже. Сейчас же приступим к характеристике каналов, или средств, коммуникации.
1.3. Средства коммуникации
Все каналы коммуникации обычно разделяют на вербальные и невербальные. К первым мы отнесем лингвистический и паралингвистический каналы, ко вторым – взгляд, выражение лица (мимику), прикосновения, телодвижения (позы), жесты, межличностную дистанцию, а также одежду, макияж и украшения. В.А. Лабунская предлагает несколько иную классификацию, рассматривая коммуникацию как совокупность знаковых систем. С позиции этого подхода, коммуникация представляет собой четыре системы:
• оптико-кинетическую (выражение лица, жесты, телодвижения);
• пара- и экстралингвистическую (вокализация, тональность голоса, темп речи, смех, плач, покашливание и т. д.);
• организацию пространства и времени коммуникации (межличностная дистанция, время протекания коммуникации, опоздания, точность и т. д.);
• визуальный контакт (взгляд) (Лабунская В., 1986).
Насколько можно судить, речь идет все о тех же каналах коммуникации, но, как обычно говорят в таких случаях, "только вид сбоку". Кроме того, в предложенной классификации все, характеризующие речь признаки, отнесены к невербальным средствам коммуникации.
Ситуация коммуникации характеризуется тем, что коммуникатор (отправитель) имеет некое сообщение, а также потребность и намерение передать его получателю (Блакар Р.,1987). Какие цели при этом преследуются?
Согласно лингвисту Джону Серлю (Серль Дж., 1978), в коммуникации могут быть достигнуты 5 наиболее общих целей:
1. Сообщение и описание чего-либо.
2. Влияние на кого-либо.
3. Выражение чувств и отношения.
4. Взятие на себя каких-то обязательств.
5. Непосредственно, или прямо, добиться чего-либо, например попросить, потребовать, приказать.
Понятно, что это деление условное и любая из описанных целей может имплицитно предполагать другие.
Передача сообщения может осуществляться многими способами и с помощью различных средств. Но наиболее привычным и естественным для нас средством является язык. Поэтому понятие коммуникации прежде всего ассоциируется с языком и речью. Ведь в повседневной жизни, в ординарных ситуациях именно посредством языка и речи (устных и письменных) осуществляется большинство наших коммуникативных взаимодействий.
Наша речь лучше всего нами осознается и контролируется, и хотя известный афоризм утверждает, что язык людям дан для того, чтобы скрывать свои мысли, верно и обратное: чтобы выразить свои мысли у человека, помимо языка, нет другого, столь же надежного средства. Поэтому у нас имеются все основания, чтобы характеристику каналов коммуникации начать с языка и речи.
Глава 2. Вербальные средства коммуникации
"Чтобы быть понятым кем-либо, – писал Г. Лебон, – надо говорить на языке слушателя со всеми свойственными его понятиям оттенками" (Лебон Г., 1995 б, с. 100).
2.1. Лингвистический канал
Действительно, слова и предложения всегда содержат множество потенциальных смыслов и могут быть многозначными, многосмысленными. Слова имеют как денотацию 9
прямое или явное значение, так и коннотацию – невыраженное, неявное, но подразумеваемое значение. Так, например, слова "крыша" или "чердак" в прямом своем значении означают часть здания, дома, но в обиходном, особенно сленговом языке эти слова означают "голову". Отсюда и бытующие высказывания: "крыша поехала" или "чердак варит". Кстати, в этих выражениях глаголы "поехала" и "варит" также употребляются в коннотационном значении. Если вы проанализируете свою повседневную речь, а также речь окружающих, то найдете сколько угодно примеров коннотационного словоупотребления. Конечно, это может создавать проблемы в понимании. И чтобы их избежать, у людей, находящихся в процессе коммуникации, должно присутствовать симпрактическое включение как еще одно необходимое условие понимания, о чем пишут немецкие психологи Г. Гибш и М. Форверг. Данный термин, предложенный К. Бюлером, означает одинаковую мысленную оценку ситуации собеседниками, в результате чего у них складывается единое ее понимание (Гибш Г., Форверг М., 1972).
Попутно отметим, что многозначность, смысловая многоуровневость слов и высказываний, наличие тонкостей, оттенков, нюансов создает сложность не только для понимания бытовой речи, но и для языка науки. Поэтому в недавней истории методологии науки существовали даже совершенно утопические идеи создания некоего рафинированного языка науки, слова и высказывания которого были бы строго однозначными. Еще раз подчеркнем, что такая цель, даже в отношении терминов научного языка, навряд ли достижима.
Точно так же дело обстоит и с высказываниями и предложениями. В них тоже могут присутствовать как прямой смысл, так и скрытый подтекст, или иносказательное значение, которое в него привносит либо сам говорящий, либо слушатель, либо ситуация (Блакар Р., 1987).
Казалось бы, задача говорящего (коммуникатора) должна состоять в том, чтобы сделать высказывание как можно более понятным для слушателя. Но в том-то и дело, что люди не всегда прямо и непосредственно выражают то, что хотят сказать, прибегая к кодированию, зашифровыванию своих сообщений. Для этого, как правило, всегда существуют свои социальные причины. Так, скажем, имеется прямой смысл высказывания: "Я устал". Но говорящий это может вкладывать в него и скрытые подтексты, например: "Отстаньте от меня" или "Неплохо бы получить вознаграждение", "Я ничего делать не буду" и т. д. Любой из этих скрытых смыслов может быть вложен говорящим в сообщение в зависимости от ситуации или от того, кто является слушателем (получателем) сообщения.
Что касается произвольного вкладывания скрытых смыслов (кодирования) со стороны говорящего, то Р. Блакар пишет, что мы выбираем слова и выражения, которые создают или порождают тот контекст, в котором мы хотели бы видеть свои высказывания. Для этого в распоряжении говорящего (пишущего) имеются следующие средства:
• выбор слов и предложений;
• создание новых слов и выражений;
• выбор грамматической формы высказывания;
• выбор последовательности слов, выражений и высказываний;
• расстановка ударений, интонации, тон голоса и т. д. (т. е. средства из паралингвистического арсенала).
2.2. Выбор слов и выражений
Забавный пример Р. Блакара иллюстрирует, как это может быть. Высказывания "Бутылка наполовину пустая" и "Бутылка наполовину полная" на первый взгляд констатируют одну и ту же ситуацию. Тем не менее, они, вероятно, могут по-разному воздействовать на настроение веселой компании, проводящей время за этой самой бутылкой. Кроме того, эти высказывания могут характеризовать и самого говорящего. Так, говорящий о полупустой бутылке, скорее всего, смотрит на ситуацию пессимистически, в то время как говорящий о полуполной смотрит на нее же с оптимизмом.
Добавим еще, что от того, какие выбраны слова, особенно глаголы, может также зависеть причинное объяснение происходящего (каузальная атрибуция). Роджер Браун утверждает, что когда используются глаголы, свидетельствующие об активности, напористости, то они побуждают слушателей к диспозиционной атрибуции в отношении действующего лица. Например, в высказывании "Давид победил Голиафа" Давид сразу предстает героем, и именно
10
его героизм послужил причиной победы. Причем здесь совсем не возникает мысли о том, что, возможно, Голиаф был совершенно больным, беззащитным существом, поэтому и не мог противостоять Давиду, который воспользовался его слабостью. Так что, возможно, причина победы Давида не в его героизме, а в слабости Голиафа, которого мог бы победить любой другой. Но использование активного глагола не дает повода для возникновения сомнений.
И наоборот. Глаголы, описывающие переживания чувств ("переживательные"), созерцательность, пассивное восприятие, заставляют приписывать причину не действующему лицу, а стимулу, внешним факторам. Допустим, высказывание "Татьяна Ларина влюбилась в Евгения Онегина" не наводит на мысль, что причина случившегося в самой героине, в ее неуемной влюбчивости, что она влюблялась во всех мужчин, включая кучера Петра. Скорее всего, данное высказывание заставляет предположить, что влюбленность Татьяны была вызвана личностными чертами самого Онегина, т. е. стимулом.
2.3. Создание новых слов и выражений
Этот прием широко задействован в рекламе и идеологии. Как пример рассмотрим название одного из психотерапевтических направлений – нейролингвистическое программирование (НЛП). Очевидно, что уже само это название создавалось с расчетом на рекламный эффект, а проще говоря, является рекламным трюком. Ведь у людей, далеких от психологии, не знающих ни ее истории, ни направлений (в том числе и терапевтических), сочетание звучащих туманно-многозначительно слов "нейролингвистическое", да еще "программирование" порождает представление о чем-то настолько технически надежном и безотказном (по аналогии с компьютерным программированием, как призналась автору студентка-первокурсница), что пресловутое НЛП начинает восприниматься ими, как психотерапевтическая панацея, а практики НЛП, как таинственные, всемогущественные колдуны, маги или как некие оккультные мастера "зомбирования". Хотя за лукавым названием скрывается обычное для психотерапии средство – изменение установок у людей. Надо иметь в виду, что таких пышных, многозначительных названий, скрывающих суть, в разговорах, в рекламной деятельности, в пропаганде используется очень много.
Ту же рекламную или идеологическую цель преследует неправильное использование слов и применение "пустых" слов. Последнее, кстати, отмечал еще Г. Лебон, говоря, что слова "демократия", "равенство", "братство" (добавим "прогресс"), хотя и бессмысленны по содержанию, но обладают взрывной силой воздействия на слушателей в определенных ситуациях.
2.4. Выбор грамматических форм
Согласитесь, что неодинаковый смысл содержится в высказываниях: "Преподаватель X поставил студенту Y двойку" и "Студент Y получил двойку у преподавателя X". Если в первом случае сразу представляется зловредный X, ставящий несчастному Y двойку, то во втором – Y получает свою вполне заслуженную двойку у X. Выбор активной или пассивной форм оказывает влияние не только на восприятие причинных отношений, но и приводит к переосмыслению ситуации в отношении того, кто является "главным действующим лицом", т. е. тем индивидом, о ком говорят.
2.5. Выбор последовательности слов
В предыдущих разделах мы уже упоминали о "законе края", открытом Германом Эббингаузом, согласно которому лучше всего запоминается первая ("эффект первичности") и последняя ("эффект новизны") информация. Таким образом, выбор последовательности характеристик человека или описываемых событий способен создать нужный смысл и произвести требуемое впечатление. Кстати, Соломон Аш, чью теорию личностных черт мы уже обсуждали, в своем исследовании конформизма (1946), о котором мы будем говорить позже, также использовал принцип последовательности для формирования впечатления у испытуемых.
11
2.6. Расстановка ударений, интонация, тон голоса и т. д.
Р. Блакар обозначает эти приемы как "суперсегментные характеристики". Но здесь мы, собственно, уже имеем дело с паралингвистическим оформлением речи.
2.7. Паралингвистический канал
Тон голоса, высота звука, интонации, скорость речи, вокализации и т. д. – т. е. все то, что относят к паралингвистическим средствам коммуникации, также несут и передают смысл, хотя непосредственно языком не являются. Если коротко охарактеризовать суть паралин-гвистического канала, то можно сказать, что он сообщает не о том, что говорится, а как это делается. Паралингвистические средства включают в себя как речевые модификации – высота голоса, ударение, темп, ритм речи, паузы, так и вокальные модуляции – смеющийся, плачущий, стонущий, воющий голос, а также разного рода покашливания, всхлипывания, покряхтывания, стоны и т. д. Блакар приводит пример простого предложения "Он меня ударил", где с помощью подчеркивания ударения на одном из трех составляющих его слов, можно изменить смысловое значение сказанного, отвечая на три разных вопроса:
1. Кто же тебя ударил? – Он меня ударил.
2. Что он тебе сделал? – Он меня ударил.
3. Кого это он ударил? – Он меня ударил.
Вокализация голоса, каким произносятся слова или фразы, может порой нести большую смысловую нагрузку, чем сами слова, а иногда даже перечеркивать смысл слов. Так, например, если на пляже вы услышите, как кто-то весело, смеющимся голосом кричит "Спасите!", вам, скорее всего, не придет в голову бросаться спасать кричащего, поскольку в данном случае крик "Спасите!" будет свидетельствовать не об опасности, а о чем-то другом.
Говоря в общем, можно утверждать, что анализ паралингвистического сопровождения речи дает не меньше сведений, чем анализ самой речи. Так, скажем, низкий тон голоса может свидетельствовать о вежливости, скуке, грусти, в то время как высокий – о гневе, злобе, страхе, удивлении, вообще о возбуждении и даже о лжи.
Характеризуя интонации, Роджер Браун использует понятие "социальный регистр", которым он обозначает способ выражения сообщений, адресованных определенному типу слушателей (Brown R., 1986). Чтобы лучше понять, о чем идет речь, вспомните, как взрослые люди разговаривают с маленькими детьми, какие при этом отмечаются лингвистические и паралингвистические особенности в их обращении. Это и предельно простые слова, и короткие предложения, нарочитое, преувеличенное интонирование голоса, разного рода сюсюканье, либо подчеркнуто правильное, выразительное произнесение слов, либо, наоборот, намеренное их коверканье в подражание ребенку. Эти характерные особенности разговора с маленькими детьми, иначе регистр данного типа, присущ всем культурам (в одних он более выражен, в других – менее).
Этот регистр легко распознается даже в том случае, когда не видно, с кем разговаривает взрослый. Правда, иногда можно и ошибиться, поскольку (и эта интересная деталь о многом говорит) людям свойственно использовать этот же регистр, разговаривая с домашними животными.
И не только. Специальные исследования и обычные житейские наблюдения свидетельствуют о том, что речь обслуживающего персонала больниц, домов для престарелых, других социальных учреждений имеет ярко выраженное сходство с речью взрослых, адресованной детям (Caporae L, 1981). Тем самым работники сферы социального попечительства и медицинского обслуживания, как и взрослые в отношениях с детьми, подчеркивают факт несамостоятельности своих подопечных, их зависимости от других. Этим выражается, разумеется, и их покровительственное отношение к ним, факт их более высокого социального статуса. Таким образом, дети, старики, больные и животные оказываются удобными мишенями для самоутверждения (о том, какие последствия это может иметь для пожилых людей, мы уже знаем).
Итак, как мы выяснили, коммуникатор (отправитель информации) кодирует свое сообщение. Задача слушателя (получателя информации) состоит в том, чтобы его декодировать и понять, какими намерениями и интересами движим говорящий. Для выполнения этой задачи
12
люди полагаются на различные общепринятые правила и негласные соглашения, принятые в данной культуре и считающиеся само собой разумеющимися. Другими словами, коммуникация всегда имеет общие основания, о чем уже говорилось раньше. Это служит определенной гарантией того, что сообщение отправителя декодируется получателем, как правило, в более или менее приближенном к истинному смыслу значении. Как правило, но не всегда, поскольку слушатель может обнаружить в сообщении такой скрытый смысл, который отправитель не вкладывал в него, т. е. этого смысла там попросту никогда не было. В этом случае мы имеем дело с мнительностью.
Вообще, что касается кодирования и декодирования сообщений, то не все люди владеют (или пользуются) этим умением в одинаковой мере. Степень развитости этих навыков и потребность в их использовании обусловлена такими факторами как социальный статус, тендерная принадлежность, контекст или ситуационные признаки. Позже мы еще вернемся к этому вопросу.
2.8. Теория разговора
Габриэль Тард полагал, что одна из функций разговора состоит в том, что он способствует уравниванию, а значит, омассовлению людей, что он стирает между ними различия. В этом и заключается его социально-психологическое значение. Ученый пишет: "Он синтезирует в этом смысле все формы психологического взаимодействия. Из-за сложности своего воздействия он может прослыть за зачаточное социальное отношение. По причине этого взаимного характера действий он представляет собой самый мощный и одновременно оставшийся самым незаметным фактор социального нивелирования" (Цит. по Московичи С, 1995, с. 231).
Иной точки зрения в этом вопросе придерживается Густав Лебон, который утверждает: "Верования, обратившиеся в чувства, влияют не только на наши поступки, но и на смысл, который мы придаем разным словам. Раздоры и борьба между людьми в большинстве случаев происходят оттого, что одни и те же явления порождают в умах разного склада крайне различные идеи. Проследите из века в век, от одной расы к другой и от одного пола к другому представления, вызываемые одними и теми же словами. Посмотрите, например, чем являются для умов различного происхождения такие термины, как: религия, свобода, республика, буржуазия, собственность, капитал, труд и т. д. И вы увидите, какая пропасть лежит между умственными представлениями, выраженными одним и тем же словом. Кажется, что различные классы общества, люди разных полов говорят на одном языке, но это только обманчивая внешность" (Лебон Г., 1995 б, с. 98).
2.9. Разговор
Разговаривать для нас так же естественно, как и дышать. Поэтому мы столь же мало задумываемся о теории разговора, как и о теории дыхания. Правда, до тех пор, пока не начинаем испытывать каких-либо затруднений в осуществлении этих процессов.
Между тем разговор подчиняется определенным правилам, имеет определенный порядок и структуру. Кроме того, можно говорить о классификации типов разговора, основанием для которой может служить степень формализации. С этой точки зрения выделяются, по крайней мере, три типа разговора:
1. Формализованный, где разговор следует строгой, заранее оговоренной регламентации (например, переговоры, разного рода совещания, конференции, симпозиумы и т. д.).
2. Полуформализованный, где отсутствует предварительно заданная регламентация, но где, тем не менее, строго соблюдаются некие каноны (например, светские беседы, официальные приемы и т. д.).
3. Неформализованный, где также существуют правила, которые, однако, регулируют не внешнюю, а внутреннюю, сущностную сторону разговора. К тому же их отличает большая гибкость, что позволяет беседующим их модифицировать, видоизменять в зависимости от ситуации (например, повседневные разговоры с близкими людьми, знакомыми, случайными собеседниками и т. д.).
13
Можно составить и другие классификации разговора, например разговор с применением опосредующих, в том числе и технических, звеньев (телефонный разговор, теледискуссия и т. п.), где также имеются свои специфические правила.
Вместе с тем, независимо от типа все разговоры подчинены единой логике, выраженной в последовательности фаз: инициирование (вызывание, завязывание) разговора, сам разговор, его окончание.
Первая фаза неформализованного разговора включает в себя признание людьми друг в друге потенциальных собеседников, что может достигаться с помощью различных средств коммуникации, например взглядов и приветствий. Хотя, конечно, некоторые индивиды вместо приветствия могут использовать более оригинальную завязку разговора, скажем: "Эй, ты, как тебя там...".
Сам неформализованный разговор характеризуется следующими признаками:
1. Длительность разговора заранее не оговаривается.
2. Речь, перебивая друг друга, одновременно ведут оба или несколько собеседников. Правда до тех пор, пока им не становится ясно, что они друг друга не понимают и разговор грозит обернуться бессмыслицей. Поэтому такие всплески обоюдной речевой активности, хотя и типичны, но длятся, как правило, недолго. (Понятно, что бывают и исключения. Тогда вместо связного разговора получается долгий, утомительный сумбур.)
3. Порядок вступления в разговор каждого участника и время его высказывания строго не фиксируются и меняются по ходу разговора.
4. В процессе разговора участники используют различные приемы, чтобы взять слово или перейти в позицию слушателя. Так, например, вопрос, обращенный к собеседнику, или пауза могут служить пунктами перехода слова от одного собеседника к другому.
Паузы, как мы уже знаем, относятся к паралингвистическим средствам коммуникации. Ясно, что и другие паралингвистические средства играют важную роль в разговоре, неся свою смысловую нагрузку. Так, например, размеренный темп речи может служить показателем спокойного состояния собеседника, его уверенности в себе. И напротив, торопливая речь является индикатором тревоги, волнения, страха, возбуждения. Помимо того, темп речи может выступать способом регулирования позиций "говорящий – слушатель". Многие, верно, из своего опыта знают, как собеседники, которые еще не успели до конца высказаться, но замечают, что у них хотят перехватить слово, вместо того, чтобы спокойно предупредить: "Подождите, я сейчас закончу мысль", начинают ускорять темп речи, чтобы успеть выложить "все, что они об этом думают". (Сразу скажем, что это не самый эффективный прием для сохранения слова и инициативы в разговоре, но, тем не менее, очень распространенный.) Попытка перехватить слово в разговоре может осуществляться также с помощью различных междометий.
Разговор между знакомыми людьми, у которых имеются, как говорится, общие темы -совместные переживания, воспоминания, проблемы – обычно протекает легко и непринужденно. Люди же, ранее не знакомые между собой, должны попытаться найти какое-то общее основание, чтобы разговор и взаимодействие состоялись. Так, ваша инициатива "Давайте познакомимся..." лишь в том случае найдет поддержку и развитие, если тот, кому адресовано предложение, также заинтересован в знакомстве с вами.
Помимо общей темы собеседники, каждый для себя, определяют допустимый уровень доверительности, искренности, правдивости. Все это, в свою очередь, зависит от того, насколько, по мнению собеседников, правдив, искренен, заинтересован, информирован и способен к пониманию или сочувствию партнер по общению. Выводы, касающиеся всех этих аспектов, предопределяются, с одной стороны, опытом прошлого общения, а с другой (особенно, если такого опыта нет) – Я-концепцией собеседника, т. е. механизмом проекции. По этому поводу существует отличный афоризм: "Каждый судит в меру своей испорченности". И если человека отличают хитрость, лживость, неискренность, черствость и т. д., то ему сложно предположить у собеседника наличие противоположных характеристик.
Возникающие недоразумения и непонимание часто объясняются этим обстоятельством. Искренний, правдивый человек, разговаривая с лживым и принимая его неискренние убеждения и заверения за чистую монету, оказывается обманутым. С другой стороны, его лживый собеседник, слыша правдивые высказывания и ответы, подозревает в этом какой-то подвох, тайный смысл, подтекст, скрытую насмешку, ловушку, попытку скрыть что-то "действительно достоверное". Или, наконец, усматривает в этом желание уйти от прямого разговора. Словом,
14
лжец усиленно "декодирует" слова собеседника. И если искреннего собеседника обманывают, то неискренний обманывается сам.
Вместе с тем, если уж мы заговорили об открытости собеседников, то необходимо сказать и о том, что искренность, самораскрытие вызывают, как правило, ответную открытость и доверительность собеседника (при том, конечно, условии, что он – не социопат). Это одно из правил коммуникационной игры, проявляющееся в разговоре. А в более широком смысле здесь можно говорить о нормах социальной взаимности как форме социального влияния, о которой речь пойдет в следующем разделе ("Социальное влияние"). И когда один из собеседников увеличивает степень открытости, а другой отвечает ему взаимностью, то между ними устанавливаются сбалансированные отношения, которые также называют реципрокными. Уравновешенность, или реципрокность, отношений служит показателем того, что данная социальная связь носит стабильный, устойчивый характер, более того, что в ней прослеживается тенденция к развитию. Правила коммуникации, таким образом, могут изменять сам ее характер, делая знакомство между людьми более доверительным и близким.
2.10. Кодирование
Теперь вновь вернемся к проблеме кодирования – декодирования сообщений в разговоре. Раньше уже отмечалось, что умение и стремление зашифровывать и расшифровывать послания в большой мере зависят от социального статуса и тендерной принадлежности собеседников. В целом здесь наблюдается следующая закономерность: чем выше у человека социальный статус, тем меньше у него потребность прибегать к "эзопову языку", т. е. использовать изощренные способы кодирования своих высказываний. Видимо поэтому от людей с высоким социальным статусом ожидают не намеков, иносказаний и разного рода подтекстовых, неявно выраженных смыслов, а прямолинейных, отчетливо сформулированных суждений и высказываний. Вот почему речь высокостатусных людей воспринимается как самоуверенная, безапелляционная, напористая, даже грубая. На фоне высказываний людей с более низким социальным статусом суждения высокостатусных выглядят необычно, ярко, поэтому и производят сильное впечат-ление и лучше запоминаются.
Люди с низким статусом или самооценкой (неуверенные, тревожные) не могут позволить себе такую роскошь, как прямое, открытое суждение. Разного рода социопаты: льстецы, лжецы, подхалимы, авторитарные личности, манипуляторы (последних, правда, А. Добрович (Добрович А., 1986) относит к психопатам, поскольку считает их людьми психически извращенными, с садистическими склонностями) – используют либо не используют сложное кодирование в зависимости от ситуаций.
Такая же закономерность, как в случае со статусными различиями, действует и в случае тендерных различий. Патрисия Ноллер, которая изучала эту проблему, пришла к выводу, что в целом женщины проявляют лучшие способности в кодировании своих сообщений. Исследуя такой аспект коммуникации в супружеских парах как умение кодировать/декодировать взаимные сообщения, Ноллер предлагала одному из супругов вообразить предложенную ею ситуацию и каким-либо образом отреагировать на нее. Женщине, например, предлагалось представить, что в зимний, холодный вечер она сидит в отдалении от мужа и что ей зябко. Далее, она удивляется, неужели ее муж не чувствует холода, как и она? Поэтому женщина говорит: "Мне холодно, а тебе?" (Noer P., 1984).
Задача мужа состояла в том, чтобы декодировать сказанное женой. Ноллер снабжала его тремя возможными интерпретациями, из которых он должен был выбрать одну, отражавшую, по его мнению, смысл сказанного женой. Интерпретации предлагались следующие:
1. Буквальное значение без всякого подтекста.
2. В сказанном содержится предложение – просьба о физической близости.
3. Намек на то, что муж никудышный хозяин, из-за чего в доме холодно. Исследование показало, что в тех парах, где оба супруга обладали достаточным умением
декодировать взаимные сообщения (т. е. там, где существовало взаимопонимание), семейные отношения складывались лучше, а удовлетворенность браком была выше, чем в парах с плохим взаимопониманием. При всем при том мужчины, как в удачных, так и в неудачных семейных парах, оказались, на удивление, беспомощны, сильно уступая женщинам в умении и способности кодирования/декодирования. Но особенно в передаче позитивных сообщений.
15
Частичное объяснение этому Ноллер нашла в дополнительном исследовании, в котором она предлагала мужьям декодировать сообщения не своих жен, а чужих, в том числе и незнакомых, женщин. Нет ничего удивительного, что в этом случае способности мужчин к декодированию заметно улучшались. Таким образом, здесь начинало возрастать значение ситуационного фактора.
Но вне зависимости от статуса или тендерной принадлежности большинство людей используют сложную систему кодирования, если разговор касается таких тем, которые обычно называют неудобными или щекотливыми. По этому поводу Г. Гибш и М. Форверг высказывают интересную мысль, что язык, хоть и является только системой знаков реальности, но вследствие его тесной связи с действительностью он начинает приобретать для человека характер квазиреальности. Другими словами, язык начинает восприниматься не как знак вещи (реальности), а как сама вещь (реальность) (Гибш Г., Форверг М., 1972).
2.11. Речевое табу
Отсюда возникает такое интересное явление, как речевое табу, существующее, вероятно, в различных формах на протяжении всей человеческой истории. Темы, подвергавшиеся в разговоре табуации, в основном касались сакральных вещей и явлений (латинское слово sacer означает одновременно как самое священное, возвышенное, так и самое низкое, грязное, постыдное, проклятое), которые, как полагают Гибш и Форверг, запрещается называть своими именами, поскольку предполагается, что табу может быть нарушено самим использованием их языкового символа.
Разумеется, речевое табу в первобытном обществе и темы, на которые "не принято говорить" сейчас, – не одно и то же, хотя, скорее всего, одно генетически вытекает из другого. Так, что оба эти явления имеют одну и ту же психологическую причину.
Логически безупречное объяснение происхождения табу и вообще социальных запретов предлагает 3. Фрейд. Он пишет, что табуировать, запрещать имеет смысл лишь такие явления и предметы (добавим, и темы), к которым люди испытывают трудно преодолимое влечение. Ведь никому не приходит в голову запрещать класть руки или ноги в горящий костер, хотя это гораздо опаснее, чем, например, обсуждать какие-то темы. Почему это так? Вероятно, потому, что мало найдется охотников это сделать. Поэтому здесь и не требуется специального запрета (Фрейд 3., 1997).
С момента распространения "протестантской этики" (Вебер М.), проще говоря со времени установления капиталистических отношений в западном обществе, а с недавних пор и в России, стало "не принято" напрямую интересоваться размерами, а главное, источниками чужих доходов. Почему? Частичное объяснение этому негласному, но распространенному запрету может дать теория 3. Фрейда: потому, что очень хочется об этом узнать! В разговоре это желание реализуется не прямолинейно, а косвенно, посредством различных ухищрений, в том числе и с помощью наводящих вопросов.
Еще одна "табуированная тема", которую не принято обсуждать во всех современных обществах, – это сексуальные отношения. Фрейд утверждает, что психика подчиняется универсальным, природным физическим законам, и сила противодействия в ней равна силе действия. Все это означает, что чем сильнее бессознательное желание, тем строже действует запрет. Таким образом, абсолютно неприемлемой и запретной, требующей тщательной маскировки в разговоре, тему секса, согласно Фрейду, делает для индивида его чрезвычайно сильное бессознательное сексуальное влечение (либидо). Эта тема имеет еще одну особенность. В случае с сексуальной проблематикой для многих людей язык приобретает характер даже не квазиреальности, о чем пишут Гибш и Форверг, а некой сверхреальности. Иначе говоря, язык, речь, слова становятся для них большей реальностью, чем сама реальность. Как поется в известной песенке, "сердце, полное любви, молчать обязано". Поэтому, как отмечают сексологи и психотерапевты, для многих людей гораздо легче и проще осуществлять сексуальное поведение, чем говорить на эту тему (Хорни К., 1995). Ведь сказать "об этом" для них равнозначно признанию наличия сексуальности, в том числе и у себя, что, разумеется, для них неприемлемо. Таким образом, сказать в словах, выразить нечто в языке -значит допустить это в сознание. А пока что-то не названо своим именем, оно как бы и не существует вовсе. Этот сложный психический паттерн 3. Фрейд называет механизмом защиты посредством вытеснения и отрицания.
16
Конечно, не только такие темы, как чужие доходы и сексуальные отношения, являются табуированными или закрытыми для обсуждения в разговоре. Люди неохотно пускают других, даже очень близких, в свой внутренний мир. Многим не нравится обсуждать свои семейные проблемы, состояние здоровья, темы, касающиеся собственного тела, особенно его изъянов и недостатков.
2.12. Разговор и гендерные различия
Говоря о тематике разговоров, необходимо отметить, что существуют гендерные различия в выборе предпочтительных тем. Иначе говоря, существуют традиционно "женские" и традиционно "мужские" темы. Правда, согласно данным некоторых исследователей, различия эти не очень значительны и касаются, в основном, обсуждения личностных тем.
Так или иначе, но женщины, как правило, более охотно, чем мужчины ведут "исповедальные" разговоры, особенно с близко знакомыми людьми, больше говорят о себе, своих делах и проблемах. Поэтому темы, которые обсуждают женщины, несколько отличаются от тем, обсуждаемых мужчинами. Для женщин очень важна проблема взаимоотношений с другими людьми, ее-то они и предпочитают обсуждать в разговорах. Да и в целом, женщинам больше всего нравится говорить обо всем том, что касается их самих.
Состояние социальной тревожности усиливает гендерные различия в разговорной тематике. Под влиянием тревоги мужчины в разговорах, причем как с мужчинами, так и с женщинами, стремятся всячески продемонстрировать, подчеркнуть свою маскулинность. В этих случаях они предпочитают говорить о своей смелости ("Я ему прямо так и заявил..."), независимости, самостоятельности ("Я им не ребенок, и сам решаю..."), значительности ("Со мной еще считаются..."), напористости ("Я своего добьюсь..."), решительности ("Я этого так не оставлю..."), суровости ("Не потерплю..."), грозности ("Они у меня еще пожалеют...", вариант: "Плакать будут", "Попляшут..."). Словом, в таких ситуациях мужчины в разговоре, как правило, жаждут продемонстрировать весь "джентльменский набор" характеристик, соответствующих гендерно-ролевому стереотипу мужского поведения.
Точно так же обстоит дело с темами разговоров и у женщин в состоянии социальной напряженности. Они тоже, следуя тендерным стереотипам, обсуждают традиционно "женские" темы и проблемы: жертвенность ("Я всем пожертвовала ради него, а он...", "Он погубил мою молодость..."), взаимоотношения, взаимопонимание ("Я хочу, чтоб меня понимали, а он меня не понимает") и т. д.
Одну из возможных причин непонимания в разнополых парах обнаружила лингвист Дебора Таннен. Она считает, что мужчины и женщины по-разному воспринимают ситуацию коммуникации. Если женщины настроены на сопереживание и ждут его от мужчин, в чем, собственно, и состоит для них смысл понимания, то мужчины ориентированы на практическое решение проблемы. И вместо сопереживания предлагают собеседнице советы, т. е. рациональные варианты выхода из сложившейся ситуации. Получается так, что женщины ждут от мужчин сочувствия и эмпатии, но получают советы. Мужчины же ждут от женщин советов и решений, а получают сочувствие и сопереживание.
Из-за такого расхождения создается впечатление, будто мужчины и женщины живут в различных социальных мирах. Если женщины говорят на языке отношений и близости и понимают именно этот язык, то мужчины говорят на языке статуса и независимости и понимают только его. "Можно сказать, – пишет Таннен, – что мужчины и женщины говорят не на разных диалектах, а на разных гендерлектах" (Таннен Д., 1994).
Заканчивая обсуждение тендерных различий, обнаруживающихся в разговоре, отметим также, что согласно исследованиям, женщины в разговоре в большей мере, чем мужчины, уделяют внимание паралингвистическим и невербальным средствам коммуникации. Это означает, что для них в определенной мере важнее не то, что говорится, а то, как говорится (Атватер И., 1988).
Здесь напрашивается интересное сопоставление с исследованием ораторского искусства бывшего президента США Р. Рейгана. Речи Рейгана не были ни цветистыми, ни поэтичными, его словарь был довольно незатейлив. Но его речи, несомненно, производили эффект. Ученые выяснили, что высокий рейтинг популярности президента и общественное одобрение, которого он добивался, были следствием того, что на общественное мнение влияло не то, что он говорил, а то, как он это делал (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000). На основании этого можно
17
сделать вывод, что в случае с выступлениями Р. Рейгана лишний раз находит подтверждение мысль Г. Лебона о женственном характере общественного мнения.
И последнее. По мнению специалистов в области общения, манера ведения разговора, как мужчинами, так и женщинами, может свидетельствовать об отношении к контролю за ситуацией. Здесь возможны четыре варианта:
1. отстаивание своих позиций как индикатор сохранения, удержания контроля;
2. уступки в разговоре как индикатор передачи контроля собеседнику как в случае простого согласия на его контроль, так и в случае, когда этого контроля со стороны другого ждут и добиваются;
3. возражение как показатель попытки нейтрализации чужого контроля. Вопросы, а их задавать легче, чем отвечать на них, также позволяют перехватить контроль за ситуацией, поскольку дают возможность поставить собеседника в тупик;
4. спор, взаимные аргументы являются свидетельством одновременной попытки контролировать ситуацию.
Заключительная фаза, или окончание, разговора также подчиняется определенным правилам. Обычно это ритуализованная процедура прощания, состоящая из набора стандартных фраз. Причем, каждый из указанных типов разговора, предполагает свой собственный ритуал завершения. И хотя теоретически можно, конечно, представить, что официальные переговоры или совещание заканчиваются возгласами: "Ну, пока!", "Бывайте!", "До скорого!", "Еще увидимся!", а окончание разговора приятелей – церемонным заявлением: "Считаю тему нашего разговора исчерпанной, поэтому прошу разрешения закончить беседу и попрощаться с тобой до новой встречи", но все же в коммуникационной практике такая подмена ритуальных фраз случается, вероятно, исключительно редко.
Глава 3. Невербальные средства коммуникации
Речь, как уже говорилось выше, хоть и наиболее осознаваемый, а потому и кажущийся нам наиболее очевидным способ общения, но все же не единственный. Ведь в коммуникационном процессе также задействован очень широкий спектр невербальных средств передачи информации: взгляд, мимика (выражение лица), пластика (позы, жесты, телодвижения), прикосновения, межличностная дистанция, одежда, макияж, украшения. Именно благодаря этим средствам коммуникация между людьми происходит непрерывно, пока они находятся в пределах восприятия друг друга. И даже при том условии, что ими не произносится ни слова. В этой связи подчеркнем, что по невербальным каналам коммуникации в процессе общения передается более половины всей информации (Атватер И., 1988).
Впрочем, значение невербальных средств коммуникации было известно давно, задолго до возникновения социальной психологии. И задолго до того, как эти средства начали исследовать ученые. Об этом свидетельствует любой язык, где имеются такие выражения, как "распирать от гордости", "съежиться от страха", "встать на почтительном расстоянии", "смущенная улыбка", "радостный взгляд", "испепелить взглядом", "поедать глазами", "ласкать взглядом", "влюбленные глаза", "настырный взгляд", "глазеть" и т. д. Здесь намеренно приведен более обширный, по сравнению с другими выражениями, перечень речевых оборотов, касающихся взгляда и глаз. Дело в том, что язык, в том числе и русский, очень точно отражает тот факт, что для людей исключительно важно воспринимать взгляды и глаза других людей.
3.1. Взгляд
Разумеется, приведенный выше перечень высказываний о взгляде – лишь малая толика того обилия речевых оборотов, которые характеризуют взгляд (каждый при желании может постараться вспомнить, сколько их на самом деле и с удивлением обнаружить, что их сотни!). О значении взгляда свидетельствуют данные, приведенные Кэролом Изардом, который пишет, что уже трехнедельные младенцы начинают отвечать на внимательный взгляд смотрящего на них человека (ИзардК., 1980).
С другой стороны, история каждой культуры содержит множество элементов, связанных с мистификацией взгляда, и свидетельствует о наделении глаз, взгляда сверхъестественными
18
возможностями. Об этом можно судить по мифологии, религии и, конечно, современным суевериям. Кому не известно поверье о "дурном глазе", кто не знает об опасности "сглаза"? В каких культурах не существует амулетов, оберегов от этой напасти?
Ну и наконец, о важности взгляда как средства коммуникации говорит то обстоятельство, что взгляд в межличностном общении способен выполнять почти все те функции, которые несет в себе речь (Аргайл М., 1990; Атватер И., 1988 ). А именно:
1. Служить источником информации.
2. Регулировать межличностное взаимодействие.
3. Служить показателем социальной близости, выражать симпатию/антипатию, приязнь/неприязнь.
4. Служить индикатором социального статуса (или стремления к доминированию).
5. Способствовать выполнению совместных задач.
Как пример рассмотрим простой факт. Вспомните, как вы реагируете, когда чей-то взгляд обращен в вашу сторону? Как вы это интерпретируете? Наверно, вы воспринимаете его как разглядывание. И это в лучшем случае, поскольку глаза незнакомого человека (но и животного тоже!), смотрящие в вашем направлении, способны вызвать безотчетный страх. Согласно Конраду Лоренцу, австрийскому этологу, чужой взгляд интерпретируется любым животным прежде всего как сигнал об агрессивных намерениях (Лоренц К., 1994).
3.2. Взгляд и информация
Как бы тривиально, в силу частого употребления, ни звучало высказывание "Глаза -зеркало души", все мы, похоже, считаем, что так оно и есть. Действительно, взглядом выражают симпатию, антипатию, приязнь и неприязнь, внимание и невнимательность, доверие и недоверие, сомнение, заботу, радость, торжество и т. д. Поэтому понятно то чувство дискомфорта и даже раздражения (а возможно, и антипатии), которое мы испытываем, когда разговариваем с человеком, чьи глаза скрыты за солнцезащитными очками. В этом случае мы "не видим", что он думает.
Люди чаще смотрят на тех, кто им нравится. И наоборот, отводят глаза от тех, кто им неприятен. Поэтому, когда мы замечаем, что кто-то смотрит на нас чаще, чем другие и чаще, чем на других, мы испытываем к нему симпатию, платим взаимностью (Атватер И., 1988). Правда, это не относится к тем случаям, когда нас назойливо разглядывают или когда сложилась такая ситуация, что частые взгляды могут свидетельствовать об угрозе.
Эффект ответной симпатии (когда частые взгляды интерпретируются как показатель благорасположения) неоднократно демонстрировался в исследованиях. Причем некоторые из них показали, что человеку достаточно просто сообщить, будто кто-то на него часто поглядывает, чтобы этот "кто-то" стал для него симпатичным.
Примечательно, что сообщение о частоте взглядов производит неодинаковое впечатление на мужчин и женщин. Когда женщине сообщают, что мужчина смотрит на нее чаще, чем это принято, то ее симпатия к нему не возрастает. То же самое сообщение имеет у мужчин прямо противоположный эффект, и они проникаются повышенной симпатией к женщине, которая, как они считают, смотрит на них чаще и дольше, чем обычно.
Взгляд может также информировать о социальном статусе человека. Ральф Икслайн (1971), изучавший проблему взаимосвязи взгляда и статуса, отмечает, что люди с низким статусом, как правило, чаще и дольше смотрят на высокостатусного, чем высокостатусный на низкостатусного. По этому поводу говорят: "Есть начальство глазами" (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Тендерные различия в использовании взгляда почти один к одному повторяют статусные различия (Атватер И., 1988). Женщины более часто, чем мужчины используют взгляд как средство межличностного контакта. Таким образом, здесь срабатывает та же закономерность, что и в случае со статусными различиями. Кроме того, женщинам, как правило, не свойственно назойливое, настырное разглядывание других людей. Сами они также предпочитают избегать пристальных взглядов других. По мнению некоторых исследователей, эти различия отражают усвоенные в процессе социализации представления о том, что женщины имеют более низкий, чем мужчины статус (Heney, 1977). Причем убеждения эти разделяются как мужчинами, так и женщинами (Блок Д., 1983).
19
3.3. Регуляция процесса коммуникации
Зачастую коммуникационный процесс начинается именно с приглашающего к знакомству или разговору взгляда. Инициировав разговор взглядом, взглядом же мы можем подать сигнал о его завершении. Но протекание самого разговора тоже регулируется взглядами. Глазами мы можем "просить слова" или передавать его собеседнику. Вспомните тот волнующий и мучительный момент напряженной тишины на семинарском занятии, когда вопрос уже задан, а глаза преподавателя обегают аудиторию. Что, как правило, они видят? Только макушки и затылки, поскольку глаза большинства его собеседников опущены долу. И лишь иногда взгляд преподавателя обнаружит не затылок или макушку, не скошенные в сторону или вниз взгляды и не застывшие от горького чувства отчаяния и безнадежности глаза, лишний раз напоминающие о незавидной участи кролика, очутившегося перед удавом, а прямой, осмысленный ответный взгляд. И преподаватель с облегчением вздохнет. Думается, нет нужды объяснять, что означает приведенная здесь душераздирающая ситуация. Как говорится, кто это видел, тот поймет...
Итак, взаимный открытый взгляд может служить прелюдией к началу разговора. Однако в дальнейшем, когда разговор начался, роль взгляда уменьшается. Исследователи выяснили, что собеседники смотрят друг на друга около 60% времени. В то же время взаимный взгляд составляет только 31% общего времени взаимодействия. Средняя продолжительность взгляда одного собеседника равна примерно 3 секундам, что в три раза больше длительности взаимного взгляда (Аргайл М., 1990; Ниренберг Д., Калеро Г., 1990).
3.4. Показатель социальных отношений
Более долгий взаимный взгляд двух людей может свидетельствовать о том, что они находятся в очень близких, интимных отношениях либо, наоборот, о крайней обоюдной враждебности, даже готовности к физическому столкновению (Ниренберг Д., Калеро Г., 1990).
Как уже отмечалось, люди смотрят часто, но неназойливо на тех, кто им нравится, а долго – на тех, кого любят или ненавидят в данный момент. Но частые и долгие взгляды могут свидетельствовать и о другом: о какой-то заинтересованности или об определенных намерениях смотрящего.
Своеобразно протекает визуальный контакт людей, находящихся в состоянии соперничества. Когда их отношения близки к враждебности или уже носят враждебный характер, то соперники достаточно подолгу смотрят друг на друга, и эти взгляды можно интерпретировать как взаимный вызов. Примечательно, что у многих животных (в отличие от человека) противостояние часто прекращается на этапе взаимного взгляда, после чего соперники расходятся.
Когда соперничество между людьми не переросло во вражду, тогда соперники, напротив, избегают долгих взаимных взглядов, чтобы они не воспринимались как враждебные и вызывающие.
3.5. Индикатор социального статуса
Вольно или невольно, другими словами, сознательно либо бессознательно, люди могут стремиться подчеркнуть посредством взгляда свой высокий социальный статус (или, по крайней мере, продемонстрировать свои претензии на обладание им) и вообще пытаться осуществлять социальный контроль, управлять ситуацией. Простейший пример такого рода – долгий пристальный взгляд на собеседника с целью выглядеть в его глазах убедительнее, чтобы сказанное звучало весомо и доказательно. Кроме того, как уже говорилось, человек может специально часто смотреть на другого человека, чтобы вызвать его расположение. Неуверенного в себе человека долгий взгляд незнакомца может заставить забеспокоиться и даже уйти прочь.
Существует несколько определений взгляда, ассоциирующегося с высоким социальным статусом: "надменный", "высокомерный", "повелительный" и т. д. Все эти определения, не являясь синонимичными, т.к. отражают определенные оттенки взгляда, тем не менее, указывают
20
на то, что человек, обладающий таким взглядом, занимает в группе доминирующее положение (или хочет такое положение занимать). Предполагается, что взгляд, характеризующийся названными признаками, свидетельствует о наличии воли, решительности, независимости, мужества и т. д., т. е. ассоциируется с такими качествами, которые, как считается, присущи лидеру. Если это и так, то лишь отчасти. Дело в том, что здесь мы сталкиваемся с эффектом типичной эвристики представительности обыденного общественного мнения.
И действительно, когда в исследованиях участников просили оценить лидерские способности тех или иных руководителей, то наивысшую оценку получили те из них, кто умел демонстрировать взглядом свое доминирующее положение (Exine R. at a., 1975). Те же лидеры, которые делали это менее явно или вообще не использовали такие взгляды, соответственно, оценивались ниже. Понятно, что данные оценки мало пригодны для выявления реальных лидерских возможностей того или иного человека. Ведь взгляд, демонстрирующий превосходство (высокомерный, надменный), может просто выражать желание и стремление индивида занимать лидерские позиции и/или, как это ни покажется неожиданным, неуверенность в себе. Человек, стремящийся всячески, в том числе и взглядом, подчеркнуть свой исключительный статус, по сути, пытается установить дистанцию между собой и окружающими.
Автор теории социокультурной психопатологии Карен Хорни называет такое стремление "невротической защитой" (Хорни К., 1993). Такая защита является, согласно Хорни, следствием базальной тревожности и свидетельствует о том, что человек чувствует себя неуверенно, не знает, как себя вести, испытывает страх. И тогда он избирает такую тактику поведения, которая, как ему кажется, защитит его и от мира, и от собственной неуверенности. Он начинает вести себя согласно принципу "Если я всех запугаю, то меня никто не обидит". Поэтому дистанция необходима такому человеку, чтобы окружающие не узнали о его тревожности, неуверенности и уязвимости. Кстати, подобная манера поведения часто присуща молодым людям (особенно девушкам), у которых еще отсутствует социальный опыт. Но не только им. Руководители, в том числе и крупные, также часто демонстрируют поведение, свидетельствующее о невротической защите. Их надменность является показателем внутренней неуверенности, незнания, как себя вести в данной ситуации.
Тем не менее, окружающие, благодаря эвристике представительности, однозначно интерпретируют взгляды, демонстрирующие превосходство, как показатель власти и статуса, как свидетельство незаурядных лидерских способностей.
3.6. Инструментальная функция взгляда
Взгляд, наконец, способен выполнять чисто оперативную функцию в совместной деятельности. Людям, хорошо знающим и понимающим друг друга, достаточно обменяться взглядами, чтобы прийти к одному мнению, принять одно и то же решение или совершить согласованное действие. В этом смысле роль взгляда возрастает в том случае, когда невозможно использовать другие, вербальные и невербальные, средства коммуникации. И уже один тот факт, что взгляд без использования других средств общения может служить каналом коммуникации, свидетельствует о его роли и значимости в коммуникационном процессе.
В заключение отметим, что все приведенные здесь данные относительно взгляда (как, впрочем, и других средств коммуникации, о которых разговор пойдет дальше) получены американскими психологами на основе исследований, проведенных, в основном, среди американцев. Поэтому нужно иметь в виду, что использование средств коммуникации людьми, принадлежащими к другим культурам (латиноамериканцы, европейцы, азиаты, африканцы и т. д.), может быть иным как в деталях, так и по существу, что будет отражать их культурно-этническую специфику.
3.7. Мимика (выражение лица)
Человеческое лицо, полагает Кэррол Изард, служит для других людей самым значимым социальным стимулом. Причем, согласно некоторым исследователям (Вулфф П., Фэнтс Р., Каган Д., Левис М. и др.), на чьи работы ссылается Изард, наша повышенная чувствительность к выражению лица других людей заложена в нас генетически (Изард К., 1980).
21
Чарльз Дарвин, создатель эволюционной теории, одним из первых обратил внимание на исключительно важную роль мимики, которую он рассматривал как адаптационный механизм, возникший в ходе эволюции. Этот интерес привел ученого к написанию работы "Выражение эмоций у животных и человека" (1872), на которой основываются многие современные специалисты, изучающие человеческие эмоции (Изард К, 1980; Экман П., 1999).
Изард выделяет и описывает 10 базовых, или фундаментальных, эмоций человека, имеющих отчетливое мимическое выражение. Фундаментальными, по мнению ученого, они могут считаться потому, что каждая из них:
1. обладает специфическим нервным субстратом – носителем;
2. особым образом выражается в мимике;
3. переживается человеком (субъектом) как особый психический феномен, отличный от всех остальных.
Ни одного из этих компонентов по отдельности недостаточно для возникновения целостной эмоции. Только наличие всех трех составляющих вместе образует полный эмоциональный процесс.
Такими эмоциями, по мнению Изарда, являются: интерес, волнение, радость, удивление, горе, страдание, гнев, отвращение, презрение, страх, стыд, вина.
Эмоции, когда они переживаются не по отдельности, а комплексно, образуют паттерны аффектов, такие, например, как тревожность, депрессия, любовь и т. д. Предрасположенность человека к постоянному и частому переживанию одних и тех же эмоциональных комплексов может рассматриваться как характерологическая личностная черта. Другими словами, личность, с точки зрения дифференциальной теории эмоций, которой придерживается К. Изард,
характеризуется склонностью к стабильному переживанию одних и тех же комплексов аффектов.
Проведя многочисленные исследования, Пол Экман и его коллеги (1999) составили очень тщательное и подробное описание как самих, переживаемых человеком, эмоций, так и сопутствующей им мимики, или выражений лица. Для обозначения паттернов движений лицевой мускулатуры, которыми сопровождается переживание каждой эмоции, Экман вводит понятие мимическая программа.
Подчеркнем, что сами мимические движения могут быть настолько слабыми, что их невозможно обнаружить посредством простого наблюдения. Такие движения П. Экман называет микровыражениями. Поэтому для фиксации движений тонкой лицевой мускулатуры используется электромимеография, когда те или иные эмоции выявляются с помощью специальных датчиков.
Подтверждая высказанное Дарвином предположение об универсальном характере выражения фундаментальных эмоций, Экман с коллегами доказали, что члены различных культурных групп одинаково выражают и воспринимают выражения эмоций на лице. Европейцы, азиаты, латиноамериканцы и даже члены примитивных племен Новой Гвинеи – все были в состоянии правильно идентифицировать шесть основных эмоций, выраженных на лицах североамериканцев, запечатленных на фотографиях.
Интересное кросс-культурное исследование, касающееся сходства мимических паттернов, было проведено Робертом Крауссом и его коллегами. Ученые демонстрировали американцам японские, а японцам – американские "мыльные оперы". И хотя первые не понимали японского, а вторые английского языка, тем не менее, и те и другие были в состоянии понять смысл сериалов, просто распознавая эмоции на лицах и в голосах актеров (Krauss R. at a., 1983).
Вместе с тем, хотя фундаментальные эмоции считаются врожденными и универсально культурными феноменами, в каждой культуре имеются свои правила выражения эмоций. Как доказал П. Экман, эмоциональная экспрессия очень сильно зависит от этих правил, и их несоблюдение может иметь более или менее серьёзные последствия для нарушителя. Правила предписывают подавлять или маскировать одни эмоции и, наоборот, поощряют выражение других. Так, скажем, в тех странах и регионах, где распространен буддизм (например, в Японии) в силу его особых философских воззрений, согласно которым жизнь рассматривается как наказание, а смерть как возможность избавления от него, уход человека из жизни, причем даже самого близкого, не должен восприниматься как горестное событие. Поэтому, например, японцы обязаны улыбаться, даже если на самом деле они переживают горе. А вот знаменитая американская улыбка, демонстрируемая как в случае удачи или приятных событий, так и в случае неприятностей, является следствием такого своеобразного штриха американской
22
культуры, как культ успеха. Человек должен улыбаться, с одной стороны, чтобы его не приняли за неудачника, а с другой – чтобы вызвать расположение окружающих и тем самым способствовать своему успеху (Экман П., 1999; Изард К., 1980).
Кроме того, существуют социальные и тендерные предписания относительно переживания и выражения тех или иных эмоций. Так, тендерные правила переживания и экспрессии эмоций полностью соответствуют социально-половым стереотипам маскулинности или женственности. Примером такого правила является предписание, которое гласит, что "Настоящий мужчина не знает страха". Попутно заметим, что, несмотря на очевидную абсурдность таких предписаний (ведь, как известно, страх неведом только клиническим идиотам), с ними знакомы практически все. Слезы, как и страх, так же являются естественной функцией и реакцией организма на определенные ситуации, столь же естественной, как, скажем, потоотделение. И хотя никому не приходит в голову создать норму, которая бы гласила, что "настоящие женщины не потеют", правило в отношении слез все же существует: "Настоящие мужчины не плачут!"
Вместе с тем, эти-то правила переживания и выражения эмоций превращают эмоциональную экспрессию в средство коммуникации. Правда, здесь важно различать выражение переживаемых эмоций само по себе, безотносительно окружающих, и экспрессию эмоций как способ передачи сообщений другим людям, когда мимика служит задачам коммуникации. Дело в том, что чаще всего выражение на лице эмоций, или наоборот, невыражение их, адресуется другим людям. Наиболее отчетливо это видно на примере улыбки.
В своем прямом и непосредственном значении улыбка является выражением радости. Она отличается от всех других экспрессии тем, что эта эмоциональная реакция осуществляется с помощью только одной лицевой мышцы, в то время как для выражения других эмоций требуется действие от трех до пяти мышц. Благодаря своей простоте, улыбка распознается легче других выражений лица. В своих исследованиях П. Экман и его коллеги установили, что улыбку можно различить на расстоянии до 300 футов, т. е. на расстоянии, большем, чем то, которое требуется для различения других выражений лица, и за более короткое время (Экман П., 1999).
Эти физические характеристики делают улыбку незаменимым и мощным по психологическому воздействию средством коммуникации. Вот почему улыбка почти всегда предназначена другим людям. На нее трудно не ответить взаимностью. Даже улыбка человека на фотографии способна вызвать ответную улыбку. В большинстве случаев людям нравятся улыбающиеся лица, что, как известно, широко используется, например, в рекламе.
В ряде исследований Краут и Джонстон также подтвердили коммуникационный характер улыбки. Они выяснили, что люди более склонны улыбаться во время общения с другими людьми, чем наедине с собой. Даже если в это время они находятся в одиночестве, испытывают радость и пребывают в хорошем настроении (Kraut R., Johnston R., 1979).
Интересные результаты дали также исследования Сьюзен Джонс и ее коллег. Они наблюдали поведение 10- и 18-месячных младенцев и установили, что дети чаще улыбались в присутствии внимательной матери, чем в присутствии матери, не обращавшей на них внимание (Jones S. at a., 1991).
Эти и другие исследования позволяют сделать вывод, что улыбка может быть не только мимическим выражением приятных эмоций, но в той же мере служить средством передачи своего состояния другим людям, причем иногда даже воображаемым другим.
Лауреат нобелевской премии австрийский этолог Конрад Лоренц полагал, что улыбка, т. е. такой мимический паттерн, посредством которого обнажаются зубы, первоначально выполняла ту же функцию, что и оскал у животных. А именно демонстрировала враждебность и угрозу, словом агрессивные намерения. Позднее, в процессе эволюции, оскал трансформируется в улыбку, угроза – в приветливость. И лишь одна разновидность улыбки, может быть, напоминает об ее эволюционном прошлом. Речь о таком выражении лица, которое называют "зловещая", "злобная" или даже "кровожадная" улыбка. Да и то в данном случае вместо слова "улыбка" предпочитают говорить об ухмылке (Лоренц К., 1994).
Уже из одного перечня видов улыбки (жалкая, испуганная, грустная, презрительная, сконфуженная и т. д.) видно, что улыбка далеко не всегда является экспрессией радости. П. Экман утверждает, что существуют десятки видов улыбок. Он делит их на два вида: искренние, непосредственные и притворные, фальшивые. П. Экман дает описание 18 различных видов одних только искренних улыбок (Экман П., 1999). Все это лишний раз свидетельствует о том, что улыбка выступает одним из основных невербальных средств коммуникации и что она в первую
23
очередь адресована другим людям. Какие же бессознательные цели преследует индивид (а нужно сказать, искренняя улыбка всегда бессознательная, автоматическая), когда улыбается?
Общая единая цель всех разновидностей улыбки заключена в том, чтобы вызвать у окружающих ответное чувство. А вот какое именно чувство – будет зависеть от вида улыбки. Такими чувствами могут быть: симпатия, расположение, жалость, сочувствие, радость, удовольствие, страх, гнев, стыд и т. д. Кроме того, полагают, что улыбка, сопровождаемая поднятием бровей, выражает, как правило, готовность подчиниться. В то же время улыбка с опущенными бровями выражает превосходство и стремление осуществлять социальный контроль (Атватер И., 1988).
Фальшивая, притворная улыбка используется с другой целью: чтобы скрыть истинные эмоции и тем самым ввести собеседника в заблуждение. Словом, фальшивая улыбка – это всегда маска и, как полагает П. Экман, всегда несет в себе ложь (о лжи в процессе общения мы поговорим потом отдельно).
Не только улыбка, но и другая невербальная, и прежде всего мимическая экспрессия также предназначена для того, чтобы возбуждать эмоции у других людей. Это хорошо проиллюстрировало исследование МакХьюга (1985), в котором участникам демонстрировали отрывки из фильмов длительностью в одну минуту, где был заснят (голова и плечи) бывший президент США Рональд Рейган, прозванный "Великим Коммуникатором". Среди участников просмотра находились как сторонники, так и противники президента. Каждый из показанных отрывков отражал одно из эмоциональных состояний президента Р. Рейгана: нейтральное, радость и уверенность, страх, досаду. Во время просмотра у испытуемых производилось измерение физиологических показателей, в том числе электромимеография. После просмотра фильмов участники сообщали о своих собственных эмоциональных состояниях. Все отрывки, кроме нейтрального, вызвали у испытуемых физиологическое возбуждение – ускоренное сердцебиение и т. д. Электромимеография свидетельствовала, что участники сопереживали Рейгану и мимически подражали его эмоциям, воспроизводя ту же лицевую экспрессию. Президент улыбался, они – тоже, он демонстрировал страх или гнев, участники хмурились вместе с ним. Причем происходило это как со сторонниками, так и с противниками Рейгана (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Кстати, явление эмоционального заражения каждый, вероятно, знает из собственного опыта и безо всяких специальных исследований. Большинству людей известно, что такое "заразительный смех" или улыбка, многие люди морщатся при виде чужой боли или начинают испытывать страх, когда видят, как боятся другие.
И исследование МакХьюга, и наш собственный социальный опыт еще раз подтверждают истинность идей психологии масс о социальном характере эмоций и об эмоциональном заражении. Ведь именно Тард, Лебон и Фрейд впервые высказали мысль о том, что омассовление происходит за счет коллективного, совместного переживания одних и тех же чувств.
Как видим, эмоциональная экспрессия не зря адресуется другим. Она вполне способна достичь своей цели и вызывать у людей соответствующий отклик в виде сопереживания.
Вместе с тем, мимика является не только средством передачи эмоциональных состояний другим. Она также может служить средством для возбуждения определенных эмоций у самого субъекта мимической экспрессии. Проще говоря, не только эмоции предопределяют то или иное выражение лица, ту или иную мимику, но и сама демонстрация мимики, в свою очередь, способна возбудить соответствующие эмоции у человека. Впервые эту мысль высказал Ч. Дарвин. Позднее она оформилась в теорию обратной мимической зависимости, названную именами ее создателей, – теорию Джемса-Ланге. Коротко суть этой теории можно определить одним высказыванием: "Я плачу не потому, что мне больно, а мне больно потому, что я плачу" (вариант: "Я пою не оттого, что я счастлив, а счастлив оттого, что пою"). Согласно этой теории, демонстрация определенного выражения лица, соответствующего переживанию той или иной эмоции, производит психологический эффект такого рода, что индивид, изобразивший эту мимическую маску, действительно начинает переживать реальную эмоцию.
Эта теория частично нашла подтверждение в остроумном эксперименте немецких психологов Фрица Штрака, Леонарда Мартина и Сабины Штеппер (1988). Исследователи просили участников оценить смешные рисунки, используя два критерия. Первый – оценочное суждение о том, насколько забавно изображение, второй – эмоциональная реакция на рисунок. Рассматривая рисунок, испытуемые должны были удерживать во рту ручку либо только при помощи зубов (тогда лицевая мускулатура напрягалась, формируя улыбку), либо только при помощи губ (что препятствовало формированию улыбки). Когда участники удерживали ручку
24
зубами, то рисунок казался им смешнее, чем в том случае, когда ручка удерживалась губами. Но при этом, рассудочные оценки рисунков почти не расходились (Майерс Д., 1997).
Разумеется, обратная мимическая зависимость выражена гораздо слабее, чем прямая и, вероятно, в некоторых обстоятельствах она вообще не проявляется. Поэтому можно не опасаться, что если вы притворно нахмуритесь, то тут же почувствуете смертельную тоску, или, изобразив гримасу боли, сразу же почувствуете приступ боли где-нибудь в организме. Хотя, с другой стороны, одна из расхожих психотерапевтических мудростей гласит: "чаще улыбайтесь, особенно, глядя на себя в зеркало, и вам станет радостно, даже если для этого у вас не было никаких причин".
Следует отметить, что не всякое выражение лица, которое обычно ассоциируется с переживанием определенной эмоции, обязательно выражает именно эту эмоцию. Ч. Дарвин, например, однозначно определял покраснение лица как признак стыда, смущения, замешательства. В обыденном представлении краска на лице также вполне определенно увязывается со стыдом, виной и смущением. Это нашло отражение даже в языке: "краска стыда", "покраснел от смущения, "пунцовый от стыда", "врет и не краснеет" и т. д. К тому же считается, что покраснение лица больше присуще женщинам, чем мужчинам.
Однако П. Экман вполне резонно утверждает, что лицо краснеет также и от гнева. Поэтому следует различать румянец стыда и багровую краску гнева. По мнению Экмана, дело обстоит именно так, что стыд, смущение, вина вызывают легкий румянец, в то время как гнев и ярость вызывают более интенсивное покраснение. В целом же выражение этих двух эмоций может различаться степенью проявленности, местоположением (локализацией) красноты и длительностью экспрессии.
Но гнев может выражаться и бледностью, подобно экспрессии страха, что также необходимо учитывать, чтобы не впасть в ошибку однозначности (Экман П., 1999).
Помимо того, румянец на лице может быть вызван и положительными эмоциями, скажем, удовольствием от похвалы – некоторые люди краснеют и в этих случаях. Правда, природа эмоции здесь не совсем ясна. Это вообще может быть как признаком возбуждения, так и признаком все того же смущения. Ведь похвала, или комплимент, способны вызвать у человека не только удовольствие, но и смущение.
И наконец, покраснение или бледность лица могут явиться следствием волнения человека от предчувствия каких-то событий, которых он ждет с тревогой. Эта тревога, в свою очередь, может возникать из-за неуверенности, опасения оказаться не на высоте положения и т.Д.
В заключение подчеркнем, что контролируемые мимические паттерны – улыбка, взгляд, грусть, удивление, слезы, гнев и т. д. – вполне могут использоваться людьми также для фальсификации эмоций. Здесь мы не касаемся вопроса о том, какие при этом могут преследоваться цели, поскольку они во многом предопределяются ситуацией, обстоятельствами, личностными особенностями людей.
3.8. Пластика (позы и жесты)
Все многообразие жестов, телодвижений и поз, имеющих коммуникационное значение, можно разделить на эмблемы, иллюстрации и манипуляции (Экман П., 1999).
Эмблемами называют такие жесты и движения тела, которые выступают заменителями фраз, и их можно использовать вместо слов. Они без труда понимаются большинством людей, принадлежащих к данной культурной группе. Последнее следует подчеркнуть особенно, т. к. эмблемы могут нести различные смыслы в разных культурах. Хотя имеются некоторые жесты-эмблемы, которые одинаково трактуются во многих (но не во всех) культурах. Такой эмблемой, например, является пожатие плечами, что обозначает "не знаю", "ничего не могу сделать", "не понимаю" или "какая разница?".
По данным П. Экмана, в США широко используется около 60 эмблем. Общеупотребимыми в североамериканской культуре являются такие жесты-эмблемы, как: помахивание рукой в знак приветствия; палец, положенный на палец, -"стыдись"; выставленный средний палец на выброшенной вперед руке – "имел я тебя" или "засунь себе...".
Некоторые эмблемы, используемые американцами, например вертикальный кивок головой – "да" (согласие), горизонтальное покачивание головой – "нет" (несогласие), подзывающее движение рукой, приставление ладони к уху как просьба говорить громче, имеют
25
аналогичное значение и в российской культуре. А вот российская эмблема "кукиш", хоть и мало похожа на американское выставление среднего пальца, тем не менее, близка ему по смыслу.
О том, как сильно изменяются от культуры к культуре значения одних и тех же эмблем и какие это может иметь неприятные последствия, можно судить хотя бы на примере такого жеста, как кольцо, образуемое большим и указательным пальцами. Если в США этот жест изображает начальную букву аббревиатуры ОК, что означает "хорошо", "порядок", то во Франции эта эмблема имеет почти прямо противоположное значение – "ноль", "ничего", "ничего хорошего или стоящего". А вот в Средиземноморье и на Среднем Востоке этот же знак имеет непристойный смысл, в частности намек на гомосексуальные сношения (Пиз А., 1992). Поэтому, чтобы избежать непонимания, обид, недоразумений или даже конфликтов, имеет смысл, общаясь с представителями других культур, не использовать жесты-эмблемы, да и вообще меньше размахивать руками.
Это тем более необходимо помнить, если учесть, что помимо общеизвестных в каждой данной культуре жестов существуют свои региональные эмблематические словари внутри страны, а также специфические жесты-эмблемы небольших, в том числе и субкультурных групп: футбольных и музыкальных фанатов, наркоманов, гомосексуалистов, уголовников и т. д.
Эмблемы, как правило, используются намеренно, специально, хотя бывают и исключения. Подобно тому, как случаются оговорки в речи (3. Фрейд посвятил им целую книгу "Психопатология обыденной жизни"), люди иногда допускают промахи и в телодвижениях. В этом случае бессознательное использование жестов-эмблем выдает информацию, которую человек пытался скрыть. Два признака могут служить показателем того, что человек "проговорился" телом, допустив промах. Первый – эмблема выполняется не полностью, а фрагментарно. Например, затруднение, беспомощность могут быть невольно продемонстрированы поднятием лишь одного плеча вместо обоих с разведением рук ладонями вверх, как это делается в полной эмблеме. Второй – жест эмблемы выполняется не в привычной позиции. Как правило, эмблемы демонстрируются прямо перед собой между талией и областью шеи, при "оговорках" же эмблема никогда не предъявляется в привычной позиции.
Телодвижения и жесты, которые непосредственно связаны с речью, поскольку иллюстрируют ее, называются иллюстрациями, или жестами-иллюстраторами. Свою речь люди, как правило, иллюстрируют руками, хотя для этого могут использоваться мимика, ноги, да и все тело в целом. Сопровождая речь, люди могут жестами делать ударения, подчеркивать слова или фразы, чертить в воздухе рукой, следя за ходом мысли и т. д.
Обычно к иллюстрациям люди прибегают в тех случаях, когда пытаются объяснить нечто такое, что трудно сразу выразить словами. Или же когда затрудняются в выборе нужного слова. Человек тогда может щелкать пальцами или пытаться как бы выхватить что-то из воздуха, как будто необходимое слово, определение или мысль находятся именно там. Все это сообщает собеседнику, что идет поиск нужных средств выражения. Возможно также, что иллюстрации помогают людям организовать плавное, осмысленное течение речи. Чем больше человек возбужден (расстроен, обрадован, взволнован, напуган), тем больше он прибегает к помощи иллюстраций. И наоборот, снижение эмоциональной вовлеченности, угасание интереса, скука, грусть приводят к уменьшению использования жестов-иллюстраторов. Поэтому, если человек изображает радость, энтузиазм, а то и заботу или сопереживание, и при этом не сопровождает свою речь иллюстрациями, то, скорее всего, он просто притворяется радостным, озабоченным или сопереживающим.
Кроме того, число иллюстраций резко снижается, когда человек говорит нерешительно, осторожно, взвешенно, предварительно обдумывая сказанное.
Использование иллюстрирующей жестикуляции в западном обществе не всегда оценивалось однозначно. В одни исторические эпохи иллюстрирование речи жестами считалось в высших классах "хорошим тоном", в другие же, наоборот, – признаком невоспитанности, неотесанности.
В 30-е годы XX столетия, когда в Германии к власти пришли фашисты, сторонники теории расового неравенства активно пропагандировали идею о том, что оживленная жестикуляция, сопровождающая речь, свойственна лишь низшим расам – цыганам и евреям. А сама склонность к интенсивной жестикуляции является врожденным признаком "расовой неполноценности", высшая же, арийская, раса отличается, якобы, сдержанностью в использовании иллюстраций.
Специальное исследование Давида Эфрона (кстати, вообще первое исследование жестов-иллюстраторов) показало, во-первых, что интенсивность иллюстрирующей жестикуляции обусловлена культурными, а не расовыми особенностями, и поэтому является не врожденным, а приобретенным качеством. И, во-вторых, что люди различных культур применяют разные типы
26
иллюстраций. И даже в пределах одной культуры и нации люди различаются как типами жестов-иллюстраторов, так и интенсивностью их использования. Одни иллюстрируют много, другие -мало. Так что кроме культурных особенностей на характер и интенсивность использования иллюстраций влияют также личностные особенности человека, его статус и тендерная принадлежность.
Помимо этого не нужно забывать, что ораторское искусство во многом связано с умением иллюстрировать свою речь жестами.
Таким образом, как эмблемы, так и иллюстрации являются национально и культурно обусловленными средствами невербальной коммуникации. В этом их сходство (Экман П., 1999).
Основное же различие между жестами-эмблемами и иллюстраторами заключается в том, что эмблемы заменяют слова в тех случаях, когда люди в силу каких-то причин не могут говорить, а иллюстрации сами по себе не имеют смыслового значения, если их рассматривать отдельно от речи и слов. Не слыша слов и наблюдая лишь иллюстрации, смысла сказанного не понять.
Манипуляции – еще одна разновидность телодвижений, несущих определенную смысловую нагрузку в процессе общения. К ним относятся все те движения, которыми отряхивают, массируют, потирают, держат, щиплют, ковыряют, чешут какую-либо часть тела или совершают иные действия с ней. Как правило, манипуляции совершаются рукой или руками, а объектами выступают волосы (усы, борода), лицо, нос, уши или промежность. Покусывание губ, постукивание пальцами или ногой, беспричинное гримасничанье, выпячивание губ, надувание щек или подпирание их языком – все это тоже манипуляции. И, наконец, люди часто манипулируют попавшими под руку предметами – карандашами, ручками, стаканами, коробком спичек и т. д. (Экман П., 1999).
Манипулирование может быть как коротким, так и продолжительным, как едва заметным, так и явно выраженным. Иногда оно имеет характер рационального, целенаправленного действия. К таковым можно отнести, якобы, приведение в порядок прически (манипуляция с волосами), прочищение уха или носа, почесывание.
По большей части манипуляции совершаются бессознательно. Правда, лишь до тех пор, пока они не становятся предметом внимания со стороны окружающих. Заметив это, человек, как правило, начинает осознавать свои действия и на какое-то время удерживает себя от манипулирования. Ведь манипуляции, особенно некоторые виды, считаются неприличными. Но, как полагает Экман, никакие старания не в состоянии помочь большинству людей отказаться от их бездумных действий надолго.
О чем свидетельствуют манипуляции? Однозначного ответа на этот вопрос не существует. С одной стороны, имеются экспериментально подтвержденные данные, что манипуляции свидетельствуют о состоянии дискомфорта. Беспокойные движения -почесывания, сдавливание, ковыряние, отряхивание и т. д. – становятся интенсивнее по мере увеличения любого дискомфорта.
С другой стороны, Экман считает, что большое количество манипуляций может говорить о прямо противоположном – о том, что человек находится в расслабленном, спокойном состоянии. Ведь в этом случае человек раскрепощается, перестает беспокоиться о приличиях, а значит, и сдерживаться, контролировать себя. Таким образом, манипуляции могут быть как признаком дискомфорта (например, в официальной или вообще тревожной обстановке), так и наоборот, – свидетельством спокойного, расслабленного состояния человека.
Вместе с тем, остается неясным вопрос о том, почему некоторые люди отдают предпочтение одним видам манипуляции, а другие – другим? Почему одни склонны к пощипыванию, а другие к почесыванию? Чем объяснить, что кто-то чешет руку, кто-то – нос, кто-то щеку, кто-то крутит кольцо на пальце или наматывает на руку края одежды? Почему, наконец, у одних имеются "любимые" манипуляции, свойственные только им, а у других их нет, но зато у них имеется набор манипуляционных движений, используемых от случая к случаю?
Возможно, на некоторые из этих вопросов могут дать ответ теории глубинной психологии, но для этого требуются соответствующие исследования. Правда, как известно, эти теории с трудом поддаются операционализации, и поэтому их экспериментальное использование затруднено.
Телодвижения и жесты выступают не только в качестве заместителей или иллюстраторов речи. Они могут также служить показателем того, какого рода взаимоотношения связывают людей. Наиболее отчетливо это проявляется в общении людей с различными социальными статусами. Человек с высоким статусом ведет себя и выглядит более свободно, раскованно: руки и ноги держит
27
асимметрично, его тело отклонено назад. Низкостатусный человек держит себя более скромно: тело его выпрямлено, ноги сведены вместе, руки вытянуты вдоль тела.
По тому же типу, что и статусные различия, проявляются и воспринимаются тендерные различия, что, как уже отмечалось выше, можно объяснить различиями в процессе социализации мальчиков и девочек. Мужчины, как правило, держат себя более свободно, в то время как женщины принимают закрытые позиции, что характерно для низкостатусных индивидов.
Кроме того, позы и положение тела могут служить индикаторами симпатии или антипатии. Люди, испытывающие взаимную приязнь, обычно во время общения склоняются друг к другу, тела их стремятся занять положение, ориентированное по направлению к собеседнику. К тому же симпатизирующие друг другу люди держат себя свободно и непосредственно. Эти и другие признаки легко распознаются и могут вызвать либо ответную симпатию, либо антипатию у партнеров по общению (Ниренберг Д., Калеро Г., 1990).
Рей Бёдвистелл (1978) попытался систематизировать движения тела, производимые человеком во время общения. Он разработал классификацию телодвижений, названную им кинетикой (kinesics) по аналогии с лингвистической системой, применяемой для исследования языка. Основываясь на обширных наблюдениях, Бёдвистелл пришел к выводу, что можно выделить 50 или 60 основных классов телодвижений, которые формируют основу невербального "языка тела". Базовые единицы этого языка, воспроизводимые одновременно, образуют значения, подобно тому, как произнесение звуков создает слова, передающие смыслы и значения (Штангель А., 1986).
Тем не менее, до сих пор остается открытым вопрос: могут ли телодвижения служить полностью самостоятельным языком или в общении они являются лишь вспомогательным средством, дополняющим и усиливающим воздействие речи? Хотя, с другой стороны, в некоторых видах искусства, например в балете, пантомиме или классическом индийском танце телодвижения и жесты способны полностью заменять язык слов и передавать определенный смысловой континуум без использования речи. Правда, это довольно специфические виды коммуникации, и поэтому навряд ли "язык тела" в обозримом будущем сможет стать хоть в какой-то мере заменителем или аналогом обычной человеческой речи.
3.9. Прикосновение (тактильный контакт)
Прикосновения являются для нас генетически первым, исходным каналом коммуникации. Еще до того, как ребенок обретет способность к визуальному, аудиальному, речевому, жестикуляционному общению взрослые взаимодействуют с ним лишь посредством тактильного контакта. Родители и ребенок в самом начале его жизни строят свои взаимоотношения посредством прикосновений. 3. Фрейд в своей теории психосексуального развития полагал, что именно в этой первой стадии жизни, которую он назвал оральной фазой, когда у ребенка преобладают тактильные ощущения, закладываются основы психической конституции человека, складываются предпосылки его психического здоровья и нездоровья.
По мнению некоторых исследователей, например Харлоу (1971), прикосновения, или телесный контакт являются биологической потребностью, удовлетворение или неудовлетворение которой оказывает влияние на формирование у человека привязанности и любви. Монтегю (1972) считает, что прикосновение является самым непосредственным способом эмоционального взаимодействия, и поэтому он рассматривает кожную стимуляцию в качестве фундаментального и существенно важного элемента здорового развития каждого организма.
Но необходимо отметить и другое. В обществе прикосновения как средство коммуникации строго регламентированы и являются предметом социальных норм и табу, которые меняются от культуры к культуре. Регламентация в наибольшей степени касается прикосновений к лицу, голове, интимным участкам тела (Изард К., 1980).
Прикосновения, использующиеся в социальных взаимодействиях, подразделяются на несколько видов. Существуют прикосновения, обусловленные профессиональной деятельностью. Так, например, врачи, парикмахеры, закройщики, спортивные тренеры прикасаются к другим людям, выполняя свои профессиональные обязанности, т. е. чисто функционально.
Еще один вид прикосновений является социально обусловленным и носит ритуальный характер. Это могут быть рукопожатия, принятые в европейской культуре, взаимные потирания
28
носами, напоминающие обнюхивание, как в некоторых островных культурах, поцелуи в плечи (как в Индии), в лоб, в щеки (как в Европе и в России) и т. д.
И, наконец, третий вид прикосновений носит более интимный, личностно окрашенный характер, свидетельствуя о близких отношениях между людьми – о родстве, дружбе, любви, знакомстве, сексуальной связи.
В целом, мужчины и женщины прикасаются друг к другу с одинаковой частотой, но существуют и специфические различия, обусловленные некоторыми, в частности возрастными факторами. Джудит Холл и Элен Веккиа сообщают, например, что в разнополых парах до 30 лет к тактильному контакту мужчины прибегают чаще, чем женщины. В более позднем возрасте инициативу прикосновений в разнополых парах перехватывают женщины. Исследовательницы обнаружили также, что мужчины предпочитают касаться кистей рук, в то время как женщины -самой руки (Ha J. & Veccia A., 1990).
Однако мужчины и женщины неодинаково реагируют на прикосновения, что обусловлено различиями в социализации и, как следствие, разницей в восприятии собственного статуса. Так, например, в исследовании, проведенном в одной из университетских библиотек (США), служащие должны были либо прикасаться, либо не прикасаться к рукам студентов, меняющих книги. Те студентки, к рукам которых прикасались служащие, реагировали на это позитивно. И сама библиотека, и библиотекари им нравились больше, чем тем студенткам, к которым служащие не прикасались. Студенты же (мужчины) не реагировали возросшей симпатией к библиотеке и служащим в ответ на прикосновение (Fisher J. at a., 1976).
В другом исследовании Шерил Уитчер и Джефри Фишер продемонстрировали еще более впечатляющие тендерные различия в реакциях на прикосновение. Обслуживающий персонал одной из университетских клиник на востоке США во время предоперационных обследований либо интенсивно прикасался, либо почти не прикасался к пациентам и пациенткам. Вообще-то, прикосновения как таковые являются частью профессиональных обязанностей медперсонала, поэтому ничего необычного в самом факте прикосновений не было. Исследователи контролировали лишь независимую переменную – частоту и длительность тактильных контактов персонала с больными. Планом исследования предусматривался опрос пациентов сразу же после операции и изучение их психического и соматического состояния.
В результате опроса и исследования постоперационного состояния женщин был выявлен поразительно очевидный положительный эффект от интенсивных предоперационных прикосновений. Те пациентки, к которым активно прикасались, сообщали, что меньше боялись операции. Уровень кровяного давления у них в постоперационный период был почти нормальный. Словом, по всем показателям их состояние было лучше, чем у тех пациенток, к которым врачи и сестры прикасались мало.
Прямо противоположный эффект от прикосновений продемонстрировали пациенты-мужчины. Те из них, к кому до операции много прикасались, отреагировали на это резко негативно, и в частности высоким уровнем кровяного давления. Тогда как в контрольной группе больных-мужчин, к которым прикасались мало, показатели постоперационного состояния были гораздо лучше.
Таким образом, можно сделать вывод, что женщины, как правило, более положительно, чем мужчины реагируют на прикосновение. Бренда Майор полагает, что существующие здесь тендерные различия аналогичны статусным различиям в реакциях на прикосновение. Когда статус двух людей приблизительно одинаков или когда он неопределен, тогда на прикосновение мужчины реагируют "по-мужски", т. е. отрицательно, а женщины – "по-женски", т. е. положительно. Но в том случае, если очевидно высокостатусный человек прикасается к низкостатусному, то реакция последнего обычно бывает позитивной вне зависимости от того, какого он пола. Следовательно, как мужчины, так и женщины воспринимают прикосновения высокостатусного лица одинаково "по-женски", т. е. положительно (Major В., 1981).
Понятно поэтому, что прикосновения могут сообщить постороннему наблюдателю о социальном статусе взаимодействующих людей. Тот, кто прикасается к собеседнику, явно занимает доминирующее положение, имея более высокий статус, чем тот, к кому прикасаются. И, действительно, легко представить, например, что руководитель похлопывает сотрудника или сотрудницу по плечу или по другому какому-нибудь месту. И затруднительно вообразить, что это же проделывает сотрудник, разговаривая с руководителем.
Таким образом, прикосновения, подобно другим невербальным средствам общения, могут служить источником информации как о собеседниках, так и о самом процессе коммуникации.
29
3.10. Межличностная дистанция
Межличностное пространство, которое обычно сохраняется между людьми во время общения, как полагает К. Изард, имеет, возможно, в своей основе социокультурные нормы, регулирующие тактильные контакты (Изард К., 1980). Следовательно, межличностную дистанцию можно рассматривать как такое средство коммуникации, которое производно от тактильного канала общения. Пространство между людьми несет в себе смысловые, психологические значения, поэтому антрополог Эдвард Холл (1966), вероятно, наиболее авторитетный специалист в области исследований межличностной дистанции, дал ей название "психологии пространства". Им же составлена наиболее известная сегодня классификация дистанций, или зон межличностного взаимодействия. Правда, она отражает, в основном, те культурные нормы, которые существуют у североамериканцев, поскольку создавалась на основе наблюдений поведения американцев.
Холл выделяет четыре основные дистанции, которые служат показателем того, какого рода отношения связывают взаимодействующих людей, и которые получили, соответственно, названия: интимная, личностная, социальная, официальная (публичная).
Интимная зона – это расстояние между людьми от непосредственного соприкосновения до 0,5 метра. Такая дистанция свидетельствует об очень близких отношениях собеседников. Разумеется, за исключением тех случаев, когда незнакомые люди оказываются тесно скученными не по своей воле в общественном транспорте, в магазинах, на стадионах и т. д. Такое вынужденное уменьшение межличностного пространства вызывает у человека обычно ощущение дискомфорта, поскольку в толпе возникает тесный физический контакт с совершенно незнакомыми людьми.
Личностная зона – устанавливается в пределах от 0,5 до 1,25 метра. Она характерна для общения людей, имеющих дружеские отношения, или между близко знакомыми индивидами.
Социальная зона – она более протяженная и простирается примерно от 1,25 до 3,5 метров. Такое расстояние сохраняется людьми, например, в деловых взаимоотношениях или других социальных взаимодействиях. Эта дистанция поддерживается, скажем, во время взаимодействия покупателя и продавца, студента и преподавателя и т. д. Причем крайний предел данной зоны свидетельствует либо о весьма формальных, либо о достаточно напряженных отношениях.
Официальная (публичная) зона – она колеблется в пределах от 3,5 до 7,5 метров. Данная дистанция свидетельствует о совершенно официальном характере общения. Это могут быть дистанции во время публичных выступлений, общения с официальными лицами, торжественных ритуализованных мероприятий.
Классификация Холла свидетельствует о том, что наиболее близкие отношения предполагают наименьшую межличностную дистанцию. Более того, дистанция между друзьями и хорошими знакомыми имеет тенденцию к уменьшению, в отличие от оптимальной дистанции, сохраняющейся между незнакомыми людьми. Поскольку степень близости и межперсональная дистанция столь тесно связаны между собой, мы часто используем дистанцию для передачи другим людям своего отношения к ним. Посредством дистанции можно также устанавливать новые и изменять старые, уже сложившиеся отношения. Если вы, например, хотите по какой-либо причине установить с человеком более близкие отношения, то, скорее всего, общаясь с ним, попытаетесь уменьшить расстояние между ним и собой. И, наоборот, когда человек вам не нравится, то вы, вероятно, поведете себя иначе и будете "держать дистанцию".
Этот поведенческий эффект нашел подтверждение в исследованиях, и, в частности, в эксперименте Говарда Розенфельда, который просил участниц (студенток) пообщаться с каким-нибудь собеседником (обычно тоже студентом, помощником исследователя). В одном случае студентки должны были выказывать собеседнику свое дружеское расположение, в другом -избегать проявления дружеских чувств. В первой ситуации студентки садились в метре-полутора метрах от ассистента исследователя, во второй – в двух-двух с половиной метрах (Rosenfed G., 1965).
30
Здесь необходимо сразу уточнить, что у некоторых людей "чувство дистанции" может быть нарушено. Проявляется это либо в том, что собеседник, не отдавая себе в том отчета, приближается настолько близко, что буквально дышит вам в лицо, что, разумеется, заставляет вас отступать шаг за шагом. И тогда со стороны ваша беседа будет напоминать исполнение танца "тустеп". Другое проявление "сбитого чувства дистанции" обнаруживается в противоположной тенденции, когда собеседник предпочитает разговаривать с дистанции в три и более метра, так что вам приходится напрягать и слух, и голос, чтобы слышать и отвечать ему.
Конечно, этот ваш собеседник может оказаться человеком с вполне здоровым и нормальным чувством дистанции, но выходцем из Латинской Америки, Средиземноморья, Индии или из других стран, где высокая плотность населения. Во всех этих странах и регионах устанавливается меньшее, чем в северной Европе или в Северной Америке межперсональное пространство (Атватер И., 1988). В целом, здесь просматривается такая закономерность: чем большая плотность населения в стране, тем меньшая межличностная дистанция устанавливается людьми при общении. И наоборот. Эта закономерность нашла отражение в традициях и культурных нормах.
Межличностная дистанция может сообщать не только о степени близости между людьми или о типе социального взаимодействия. Она служит также индикатором социального статуса общающихся людей. Люди, равные по статусу, как правило, стоят ближе друг другу, чем люди с различным социальным статусом Чем значительнее различие статусов людей, тем большая межличностная зона устанавливается между ними. Причем если низкостатусный индивид обычно всегда "соблюдает дистанцию", то высокостатусный может позволить себе самостоятельно определять межличностное пространство во взаимоотношениях с низкостатусным. Как видим, в данном случае проявляется та же тенденция, что и в использовании прикосновений.
Кроме того, некоторые авторы сообщают, что межличностная зона в определенной мере зависит от тендерной и возрастной принадлежности взаимодействующих людей. Так, например, дети и старики держатся ближе к собеседнику, тогда как подростки, молодые люди и люди средних лет предпочитают находиться на большем расстоянии от собеседника. Женщины, обычно, сидят или стоят ближе к собеседнику (независимо от его пола), чем мужчины (Атватер И., 1988).
В целом же, люди с нормальным чувством дистанции обычно удобно чувствуют себя в тех случаях, когда находятся на таком расстоянии друг от друга, которое соответствует их представлениям как о степени близости и знакомства между ними, так и о существующем в данный момент типе социальных отношений – словом, их представлениям о социальных нормах.
3.11. Одежда, раскраска и другие украшения
Вопреки распространенному мнению о том, что в первобытном обществе существовала система социального равенства людей, известные факты свидетельствуют об обратном. Именно на заре человеческой истории раскраска, украшения, татуировки стали использоваться людьми как невербальные средства коммуникации, передающие информацию о многих вещах, но, прежде всего, сигнализирующие о социальном статусе человека. Взрослый мужчина-воин и взрослая женщина имели неодинаковые права и возможности, и это подчеркивалось специальными отличительными знаками. Дети, не прошедшие обряда инициации (т. е. не подвергшиеся специальным ритуальным действиям, символизирующим вступление в половозрелый возраст), вообще не имели никаких отличительных знаков на теле, что тоже имело свой смысл: до инициации в них видели не актуальных, но лишь потенциальных людей, членов племени.
Вожди, шаманы, колдуны, воины, женщины, рожавшие детей – все эти категории людей имели отличительные знаки в виде особых украшений, меток, узоров. Вступление в брачный период жизни и наличие брачного статуса во многих племенах отмечалось, например, нанесением особых татуированных узоров. Женщинам – на плечи, грудь и бедра, мужчинам – на плечи, живот и гениталии (Тернер В., 1983). В других племенах "свидетельством о браке" служили кольца, продевавшиеся в ноздри, или для мужчин – специальные костяные или деревянные палочки, которые также носили в носу – ими прокалывалась хрящевая перегородка
31
носа (Ренне А.-Ф., 1985). В наши дни, как известно, символ брачного статуса выглядит более скромно – это всего лишь обручальные кольца на определенных пальцах рук.
Таким образом, все то, что в обыденном мнении современных людей рассматривается как средство украшения "дикарей", на самом деле изначально, по большей части, выполняло информационную функцию и служило своего рода социальным паспортом первобытного человека. Принадлежность к определенному племени, роду, оповещение о том, что племя находится в состоянии боевых действий, скорбь и празднества, беды и радости, рождение и смерть, голод и процветание – все это передавалось в виде ритуальной раскраски определенных цветовых тонов, узоров, "украшений", татуировок – словом, посредством символов. В последующие эпохи большую часть информационной функции вместо нательных знаков начала выполнять одежда, став, таким образом, еще одним средством коммуникации. В обществах, разделенных на социальные слои, классы, касты, сословия, профессиональные корпорации, одежда (и украшения, конечно) сделались символическими репрезентантами принадлежности человека к определенному социальному слою, показателем знатности или безродности, богатства или нищеты, власти или безвластия и рабства.
Наиболее наглядно эту функцию выполняет униформа. Например, различные мундиры, а также профессиональная одежда – врачей, рабочих продавцов и т. д. Причем как в прошлые века, так и сегодня униформа, особенно свидетельствующая о принадлежности к силовым государственным структурам, не только сообщает окружающим о роде деятельности человека, но и производит на них магическое действие. Индивид в мундире (или мундир на индивиде) ассоциируется с авторитетом. Исследования Леонарда Бикмана (1974) показали, что подавляющее большинство (92%) прохожих на улице, отмеченных исследователями за время проведения эксперимента, подчинялись самым нелепым требованиям человека, одетого в униформу охранника (Чалдини Р., 1999). Впрочем, не обязательно обращаться к данным исследований, чтобы убедиться в этом волшебном свойстве форменной одежды. Достаточно вспомнить, как великий комбинатор Остап Бендер выручил С. Паниковского, попавшего в затруднительное положение, всего-навсего нарядившись в милицейскую фуражку.
Более того. Ранее мы уже говорили о гало-эффектах. Мундир, как средство коммуникации, также производит гало-эффект. Исследования Мауро (1984) свидетельствуют о том, что люди в традиционной полицейской униформе оценивались испытуемыми как более справедливые, отзывчивые, умные, честные, чем люди в обычной гражданской одежде (Чалдини Р., 1999). (Еще до недавнего времени точно так же дело обстояло и в нашем обществе.)
Конечно, украшения, одежда, раскраска (словом, внешний вид человека) как средства коммуникации могут сообщать не только о власти, статусе, богатстве, профессии, тендерной принадлежности либо сексуальной ориентации. Они могут сообщать также и об эстетическом вкусе, пристрастиях, характере, темпераменте, уме или глупости человека, и даже о складе его мышления. Вспомните о том исследовании, в котором выявилась зависимость между стрижкой студентов и их научными интересами.
В этой проблеме есть еще один интересный аспект, заслуживающий специального исследования и обсуждения. Речь идет о том, что существует много общего (иногда до отчетливых аналогий!) между тем, как с помощью раскраски и украшений, каких-то элементов одежды и других общих отличительных знаков первобытные люди выражали свою социально-духовную общность, "коллективную душу" – Мы, и тем, как современные молодежные группировки, в том числе субкультурного типа (хиппи, панки, наркоманы, криминальные группы и т. д.), стремятся достичь той же цели – групповой сплоченности и демонстрации принадлежности к группе, с помощью тех же средств. Вдумчивого исследователя этот факт может подтолкнуть к выдвижению многих интересных гипотез...
Как видим, в распоряжении человека имеется много различных, вербальных и невербальных, средств коммуникации. Их вполне достаточно, чтобы быть понятым или самому понять другого человека. И так как люди зачастую не понимают друг друга, то, по мнению социальных психологов, это объясняется не тем, что наш аппарат общения несовершенен, а другими, в том числе социальными, причинами, о которых говорилось выше.
Вместе с тем, есть еще одна точка зрения на эту проблему. Ее выражают философы и психологи-экзистенциалисты. Причины непонимания они усматривают в том особом положении, которое человек занимает в мире. Другими словами, само человеческое существование обрекает индивида на непонимание и одиночество. Согласно этой теоретической позиции, каждый человек замкнут в своем собственном мире внутренних психических переживаний и
32
проблем. Наши миры отделены друг от друга, замкнуты в незримые, но, тем не менее, непроницаемые оболочки отчуждения. Еще в XIX веке глубокий и мудрый русский поэт Федор Тютчев передал это состояние такими строчками: "Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?.." Оболочки человеческих миров, таким образом, оказываются непроницаемыми как изнутри, так и снаружи. Еще одно известное поэтическое видение экзистенциальной проблемы человеческого существования отражено в англоязычной литературе. В нем люди сравниваются с островами в океане (Джон Дон, Эрнест Хемингуэй).
Социальные психологи, хотя им тоже не чужды философия и поэзия, проблему непонимания объясняют более прозаически, а точнее, социальными и функциональными причинами. Что касается последних, то, имея совершенный аппарат передачи информации (средства выражения), человек, вместе с тем, наделен несовершенным аппаратом восприятия сообщений. Даже специально подготовленные люди не в состоянии "считывать", воспринимать, обрабатывать, анализировать и интерпретировать весь поток информации, идущей от другого человека по всем каналам коммуникации. Более или менее успешно нам удается считывать и обрабатывать сведения с двух, максимум с трех каналов одновременно, в то время как информация может поступать сразу по всем каналам.
Глава 4. Проблема сочетания каналов коммуникации и ложь
Общение – это процесс, осуществляемый, как правило, одновременно всеми или многими средствами коммуникации. И лишь в каких-то чрезвычайных обстоятельствах могут возникнуть ограничения в использовании (как при передаче, так и при приеме) каналов общения. Обычно же в повседневном общении нами задействованы все как вербальные, так и невербальные средства коммуникации, из-за чего может сложиться впечатление, что все они для нас одинаково значимы и действенны. Но исследователи полагают, что это не так, и какое средство общения окажется наиболее эффективным в каждый данный момент коммуникации, зависит от многих факторов: искренности и правдивости собеседников, темы разговора, вида беседы и т. д. (Экман П., 1999).
4.1. Значимость средств общения в коммуникации
А. Меграбян (Mehrabian A.,1967, 1972) полагает, что в процессе общения люди больше полагаются на выражение лица, чем на содержание речевого сообщения собеседника, или паралингвистическое сопровождение его речи. Ряд исследований Беллы де Пауло и ее коллег также свидетельствуют в пользу визуальной информации. Эта исследовательская группа сравнивала восприятие сообщений, передаваемых мимической экспрессией, и восприятие вербальной информации. Выяснилось, что визуальные сообщения оказывали на участников большее влияние, чем звуковые. Правда, значимость телодвижений и жестов, которые, разумеется, также воспринимаются визуально, тоже проигрывала по сравнению со значимостью выражения лица. Роль мимики оказалась особенно важной при восприятии сообщений о симпатии/антипатии и менее важной при восприятии статуса или доминирования (De Pauo В. at a., 1978).
Данные, полученные другой исследовательской группой (Краус Р. и др., 1981), существенно противоречат выводам Меграбяна и де Пауло. В исследовании Краусса участникам показывали видеозапись политических дебатов, где оппоненты отчетливо демонстрировали свои эмоции. Одни участники (контрольная группа) видели видеозапись целиком, т. е. изображение и звук, и поэтому легко различали эмоциональные оттенки речи. Другие участники (экспериментальные группы) имели возможность воспринимать информацию, поступающую лишь по одному из каналов коммуникации. У первой группы в распоряжении был текст выступлений, так что они читали речь, не видя и не слыша самих выступающих. Вторая группа получила только визуальную информацию. Поэтому, видя выступающих, они были лишены возможности слышать речь и ее паралингвистическое сопровождение. Третья группа, наоборот, располагала только паралингвистической информацией, слушая запись, смикшированную таким образом, что разобрать слова было невозможно, зато тембр, громкость голоса, темп речи и т. д. были сохранены.
33
Оказалось, что самые точные представления об эмоциях выступающих вынесли
участники из первой группы, т. е. те, кто читал письменную речь. Именно их оценки эмоций
лучше всего совпадали с оценками участников из контрольной группы, получавших
информацию, передаваемую всеми средствами коммуникации (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000). Роджер Браун в этой связи полагает, что эмоции лучше всего передаются посредством
языка. Слова и правила речи обладают всеми возможностями для выражения любого
эмоционального состояния.
Таким образом, результаты данного исследования свидетельствуют о том, что
невербальные каналы коммуникации являются хотя и важными, но все же вспомогательными
средствами общения.
4.2. Комбинирование средств коммуникации
Несмотря на различие взглядов социальных психологов в вопросе о значимости тех или иных средств общения, все они сходятся в том, что, по крайней мере, в некоторых ситуациях важность одних каналов коммуникации действительно возрастает по сравнению с другими. Так, например, Филип Зимбардо и Майкл Ляйппе, которые в целом придерживаются точки зрения Р. Краусса и Р. Брауна, все же признают, что визуальная и паралингвистическая информация оказываются решающими в тех случаях, когда вербальное сообщение тщательно отфильтровано – ведь то, что мы говорим, лучше всего поддается нашему контролю. Но контролировать речь и подбирать слова – это, как мы теперь знаем, еще не все. Человек может "проговориться" взглядом, выражением лица, жестами и т. д. И вот в тех случаях, когда визуальная информация противоречит тому, что человек говорит, т. е. вербальному сообщению, тогда доверять следует именно невербальной информации, полагаясь на то, что "говорят" его глаза, тело, мимика (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
4.3. Гендерные различия
С другой стороны, в некоторых обстоятельствах наоборот необходимо полагаться на вербальную, а не на визуальную информацию. И вот почему. Проведя ряд исследований, Дафна Бугенталь и ее коллеги установили, что дети по-разному реагируют на одинаковые сообщения мужчин и женщин, когда те таким образом комбинируют средства коммуникации, что вербальная информация противоречит визуальной. В ходе эксперимента детей просили проинтерпретировать ситуацию, в которой либо мужчина, либо женщина высказывали угрозы, но при этом улыбались. Когда к ним обращался мужчина, то дети игнорировали его грозные слова, воспринимая их как шутку, и больше доверяли его улыбке. И наоборот. Когда к ним обращалась женщина, то дети предпочитали верить ее словам и не обращали внимания на улыбку, воспринимая ее как фальшивую (Bugenta D. at a., 1971).
В ходе дальнейших исследований выяснилось, что навыки различного реагирования на противоречивое сочетание вербальной и визуальной информации у мужчин и женщин дети приобретали в своих семьях. Они привыкли к тому, что матери говорят им неприятные вещи, как правило, с улыбкой на лице, так, словно сообщают что-то хорошее. Отцы же более последовательны и менее коварны: они улыбаются, говоря приятное, и хмурятся, сообщая о неприятных вещах. В результате, дети, общаясь с матерью, учатся не обращать внимание на выражение ее лица, поскольку это ненадежный признак. Но зато к выражению отцовского лица они очень внимательны.
Поведение детей в исследовании Бугенталь и ее коллег указывает еще на одну особенность в коммуникационном процессе, а именно на гендерные различия при использовании, комбинировании и восприятии вербальной и визуальной информации.
Так, в исследованиях было установлено, что при наличии вербальной и визуальной информации женщины в большей мере, чем мужчины предпочитают руководствоваться принципом: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Иначе говоря, они больше доверяют визуальной информации (Атватер И., 1988).
Кроме того, мужчины и женщины, как правило, различным образом комбинируют межличностную дистанцию и визуальное взаимодействие. Мужчины, например, когда дистанция увеличивается, начинают чаще смотреть на собеседника. В поведении женщин этого не
34
отмечается. И даже, когда межличностная дистанция превышает семь метров, женщины не увеличивают объем визуального взаимодействия.
И, наконец, тендерные различия в восприятии вербальной и визуальной информации отчетливо продемонстрировало исследование Линды Карл и (Cari L, 1990). В ее эксперименте перед участниками (женщинами и мужчинами) с обращением выступала женщина. Причем манера ее выступления ясно сигнализировала о ее статусе. К одной группе испытуемых она обращалась как явно низкостатусное лицо. Это подчеркивалось вопросительными интонациями ее речи, вопросами, свидетельствующими о неуверенности, например: "Верно?", "Не правда ли?"; выражениями, в которых чувствовалось сомнение: "Может быть...", "Не знаю..." и т. д. Другая половина участников слышала то же самое обращение, но уже уверенное, напористое, без тени сомнения. Реакция мужчин и женщин на эти выступления заметно разнилась, несмотря на то, что, во-первых, в обоих случаях женщина говорила одно и то же, а во-вторых, в ее выступлении содержались такие утверждения, с которыми все участники эксперимента – как мужчины, так и женщины – были согласны, что выяснилось еще в ходе предварительной проверки.
Когда женщина говорила напористо, т. е. "по-мужски", то мужчины воспринимали ее выступление отрицательно и не соглашались с ней. Но ее выступление им нравилось, и они с ней соглашались в том случае, когда она выступала "по-женски", т. е. демонстрировала свой низкий статус. Противоположная реакция последовала от женщин, которые соглашались с выступавшей, когда она говорила "по-мужски". И, наоборот, не соглашались с ней, когда она демонстрировала свой низкий статус, т. е. выступала "по-женски". Оценка слушателями (мужчинами и женщинами) обаяния, правдивости, искренности выступавшей женщины находилась в полном соответствии с указанными различиями в восприятии статуса оратора и убедительности обращения.
Важность вопроса о приоритетной значимости, влиянии, достоверности и контролируемости тех или иных средств коммуникации, когда они комбинируются в различных сочетаниях, обусловлена не столько теоретическим, сколько практическим интересом. Каждый из нас хочет жить в надежном, предсказуемом мире. Такое возможно лишь в том случае, когда люди получают правдивую, достоверную информацию. Ведь обман и ложь делают нашу жизнь непредсказуемой, тревожной, полной опасностей. Но обман и ложь, к сожалению или к счастью (на этот счет высказываются разные мнения), являются вечной составляющей всех социальных взаимодействий людей. Словом, ложь несет людям страдания, но и без нее они обойтись не могут. Поэтому следующей темой нашего обсуждения станет проблема лжи и нечестности в общении.
4.4. Коммуникация и ложь
Один из наиболее известных исследователей психологии лжи Пол Экман предлагает: "Представьте себе, на что бы стала похожа жизнь, если бы все в совершенстве владели искусством лгать или если бы никто не умел обманывать" (Экман П., 1999). Сам он, обдумав эту ситуацию, приходит к выводу, что любая из названных альтернатив без одновременного существования другой сделала бы жизнь невыносимо тягостной. Наверное, это действительно так, но, вместе с тем, трудно вообразить такое общество, в котором бы ложь культивировалась и считалась добродетелью, а правда искоренялась бы и считалась пороком. Люди всегда стремились обезопасить себя от лжи и нечестности. Кстати, и сами исследования психологии лжи, в том числе и исследования Экмана, преследуют именно эту цель.
Ложь – явление социальное. Нечестными люди не рождаются, а становятся. И хотя всегда и во всех ее проявлениях – ложь как прямой обман, как умолчание, как полуправда и т. д. – считалась явлением постыдным и недостойным, нечестность, тем не менее, всегда имела и сейчас имеет повсеместное распространение в человеческих взаимоотношениях. Психологов, как, впрочем, и других людей, прежде всего интересуют возможности обнаружения лжи, признаки, которые выдают лжеца, отличая его от человека, говорящего правду. Зигмунд Фрейд, например, в начале века полагал, что для опытного, наблюдательного человека в этом отношении нет большой проблемы. Он, в частности, писал: "Когда я поставил своей задачей пролить свет на то, что люди скрывают, не посредством гипнотического принуждения, а лишь внимательно наблюдая за тем, что они сами говорят и показывают, я считал эту задачу более трудной, чем она оказалась в действительности. Тот, чьи губы молчат, выдает себя кончиками
35
пальцев. Из всех пор просачивается предательство. И потому эта задача по осознанию наиболее скрытого в душе очень хорошо разрешима" (Фрейд 3., 1998, с. 275-276).
4.5. Признаки лжи
Современные психологи не разделяют такую безоговорочную уверенность основателя психоанализа. Хотя тоже признают, что абсолютно скрыть ложь не удается никому, и лжец все равно выдает себя либо аудиально, либо визуально. Экман разделяет невербальные признаки обмана на поведенческие и психофизиологические (Экман П., 1999).
Другое дело, что наблюдатель, верификатор ( т. е. тот, кто заинтересован в обнаружении лжи), далеко не всегда в состоянии обнаружить едва заметные признаки, которые могут разоблачать лжеца. Другими словами, "утечка" информации о лжи всегда происходит, но не всегда ее можно заметить и понять.
Вербальные признаки
Что касается вербальных (лингвистических и паралингвистических) проявлений лжи, то они, в большей мере, могут выдавать плохо подготовленного лжеца – ребенка или взрослого человека, не искушенного в обмане. Как правило, это такие люди, чья нечестность имеет эпизодическую, ситуационную природу, не будучи характерологической чертой их личности. Иначе говоря, есть люди, лгущие от случая к случаю, и есть те, кто лжет постоянно, поскольку нечестность стала для них привычной, удобной и единственно возможной коммуникационной стратегией. Первые лгут неумело, вторые – очень искусно. Лжецы-профессионалы, как правило, овладевают навыками контроля за своей речью и паралингвистическими средствами. "Непрофессионалов" же могут разоблачать как манера, так и структура речи. Их высказывания могут отличаться, например, неопределенностью, уклончивостью.
Другая крайность их суждений – безосновательность, т. е. ни на чем не основанные заявления и утверждения. Речь лгущего непрофессионала может содержать пробелы в изложении как свидетельство того, что он опасается сообщить нечто такое, что не соответствовало бы ранее высказанным им ложным утверждениям, и тем самым разоблачила бы его. Но вместе с тем, им присущи оговорки, ошибки и вообще все то, что 3. Фрейд назвал "психопатологией обыденной жизни" (Фрейд 3., 1990). Кстати, лгущие дети еще более бесхитростны и зачастую даже не заботятся о логической связности своих заявлений (Экман П., 1993).
Но необходимо помнить, что уклончивость, туманность высказываний, неясность суждений, логическая несвязность речи и т. д. могут указывать не на лживость или нечестность говорящего, а на его неумение связно и толково излагать мысли, на хаотичность и недисциплинированность самого процесса его мышления, наконец, на усталость либо, напротив, на чрезмерную взволнованность.
Паралингвистические признаки, такие, как высокий тон и излишняя громкость голоса, быстрый темп речи, частые паузы и растянутые междометия, например "а-а-а", "э-э-э", "ну.." и т. д., – все это также не может рассматриваться как безусловные признаки лжи, поскольку часто просто отражает либо манеру речи человека, его ораторскую беспомощность, либо опять-таки высокий уровень его эмоциональности, вызванной причинами, не связанными со страхом разоблачения.
Хотя, конечно, в определенных обстоятельствах паралингвистические признаки могут выдавать неопытного лжеца, например ребенка. Те же, кто поднаторел во лжи, в состоянии лгать, паралингвистически никак себя не обнаруживая. Так, например, люди с высоким уровнем самомониторинга без труда контролируют паралингвистические средства общения и поэтому совершенно одинаково говорят хоть ложь, хоть правду.
Невербальные средства
Все невербальные средства общения могут передавать поведенческие признаки лжи, хотя, конечно, одни каналы коммуникации лучше поддаются контролю, другие – хуже. Так, скажем, большинство людей довольно успешно контролирует свою мимику, поэтому люди могут лгать друг другу с безмятежным выражением лица, с улыбкой, с горестным видом, изображая гнев, либо даже со слезами на глазах.
36
Правда, другие признаки, также выражаемые на лице и могущие свидетельствовать об обмане, либо с трудом, либо вовсе не поддаются контролю. Экман относит к ним расширение зрачков, частое помаргивание и микровыражения. Последние, кстати, хотя и невозможно контролировать, но и зафиксировать их без специальных знаний и оборудования нельзя. А что касается расширения либо сужения зрачков и частого моргания, то эти паттерны, как и все другие признаки, могут свидетельствовать и о том, что человек лжет, испытывая при этом различные эмоции – от восторга обмана до страха – и о том, что он находится по какой-либо причине в возбужденном состоянии (Экман П., 1999).
Большинство людей плохо справляются с контролем за осанкой тела, жестикуляцией и манипулированием. Говоря неправду, они могут усиленно жестикулировать, часто прикасаться к лицу, прикрывать рот ладонью (в основном, дети), вертеть в руках различные предметы, непроизвольно использовать эмблемы, противоречащие вербальной информации (эту ситуацию Экман называет "эмблематической оговоркой").
Словом, если лжецу удается хорошо контролировать вербальные средства коммуникации, то признаки лжи могут просочиться по невербальным каналам, поскольку одинаково успешно контролировать все средства сообщения едва ли кому-нибудь под силу. Поэтому кому-то лучше удается следить за своей речью, а кому-то – контролировать невербальные каналы коммуникации. И в этом отношении Фрейд, вероятно, действительно был прав, утверждая, что утечка лжи все равно происходит. Другое дело, что вряд ли найдется такой верификатор, который был бы в состоянии анализировать весь поток информации, одновременно поступающей по всем каналам.
Профессионализм здесь мало чем помогает. Это стало очевидным после исследования Краута и Пои (1988). В нем психологи просили пассажиров, ожидавших свои рейсы в аэропорту города Сиракузы, штат Нью-Йорк, принять участие в имитации и перевоплотиться в "контрабандистов", которым необходимо, не вызывая подозрения таможенников, пройти таможенный контроль (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Половине согласившихся участников выдали "контрабанду" – пакетики с белым порошком – и пообещали в случае успешного прохождения досмотра награду в 100 долларов.
Результаты инсценировки оказались удачными для участников исследования, получивших свое вознаграждение, и неутешительными для таможенников. Их профессиональные навыки не дали им никаких преимуществ перед группой случайно набранных людей, которые смотрели видеозапись прохождения таможенной процедуры. Ни таможенники, ни впоследствии зрители видеоленты не сумели выявить "настоящих контрабандистов", которые, кстати, вызывали меньше подозрений, чем другие обычные пассажиры. И у служащих таможни, и у зрителей-судей подозрение вызывали одни и те же люди – те, чье поведение выглядело нервозным. Эти пассажиры говорили нерешительно, давали короткие ответы, переминались с ноги на ногу, ну и т. д. Но ни один из них не нес "контрабанду", не был "контрабандистом".
Хоть выше и было сказано об "очевидности" результатов исследования Краута и Пои, тем не менее, полученные данные также нельзя интерпретировать однозначно. Ведь несмотря на максимальную приближенность описанной имитации к жизненным реалиям, все же имеются существенные различия между провозом настоящей контрабанды и участием в игре, где люди ничем, собственно, не рискуя, вместо реальных наркотиков проносили безвредный порошок. Хотя, с другой стороны, конечно, реальные контрабандисты более опытны и умелы в своем преступном ремесле, чем случайные пассажиры.
Таким образом, поведенческие признаки обмана также не являются надежным гарантом обнаружения лжи. Поэтому невозможность их зафиксировать не служит доказательством правды. Так же как и наличие этих признаков еще не свидетельствует о лжи. Люди могут демонстрировать эти признаки и быть при этом совершенно честными.
4.6. Технические средства обнаружения лжи
Психофизиологические признаки, обусловленные реакцией вегетативной нервной системы (ВНС), выявляются с помощью специальных средств, в частности с помощью полиграфа, более известного под названием "детектор лжи". Хотя некоторые из этих реакций, такие как учащенное дыхание, вздымание грудной клетки, нервный кашель, частое сглатывание,
37
пот, краска или бледность на лице, расширение зрачков, моргание и т. д., можно фиксировать и без помощи специальной аппаратуры.
Что касается применения полиграфа, то относительно надежности его данных в качестве свидетельства лжи или правды, вины или невиновности среди специалистов нет единой точки зрения. Так, П. Экман, в частности, полагает, что если ученым удастся выявить не вообще эмоции, а специфические выражения каждой отдельной эмоции – страха, гнева и т. д., то данные полиграфа могут оказаться достаточно надежными для обнаружения лжи. Правда, он же утверждает, что если эта задача будет решена и удастся получить подтверждение дифференцированного реагирования ВНС на то или иное эмоциональное состояние, то в этом случае большой нужды в детекторе не будет. Просто верификатор сможет, руководствуясь лишь своими зрением и слухом, с успехом заменить полиграф.
Мнение другого специалиста Леонарда Сейкса по поводу использования детектора однозначно скептическое. Он утверждает, что эмоциональные возбуждения и в целом психические изменения, отмечаемые у людей в момент тестирования на полиграфе, вызваны страхом перед самой процедурой проверки, а не волнением, связанным с боязнью быть разоблаченным. Интересное исследование, которое провели Сейкс и его коллеги, во многом подтверждает эту точку зрения (Saxe L, 1991).
Участникам эксперимента исследователи предлагали брать деньги из ящика стола, и в том случае, если им удастся успешно пройти тестирование на детекторе, забрать их себе в качестве вознаграждения. При этом перед началом исследования испытуемым говорили, что полиграф не особенно надежное средство проверки, так что опасаться его не стоит.
В этих условиях все участники, которые брали деньги, успешно прошли испытание на детекторе лжи. Скорее всего, они после того, как у них была сформирована установка в отношении детектора, перестали опасаться, что будут разоблачены "таким ненадежным полиграфом".
Более забавные результаты были получены от той группы участников, которые вообще денег не брали. Более половины из них не смогли пройти тестирование и были "разоблачены". Видимо, и в данном случае сработала предварительно сформированная установка о ненадежности полиграфа в качестве средства проверки. Поэтому участники-бессребренники боялись, что ненадежный аппарат не подтвердит их невиновность, что и вызвало у них беспокойство. Как видим, их опасения оказались ненапрасными. Таким образом, полиграф в большей мере заслуживает названия "детектор эмоций", чем "детектор лжи". И если человек умеет успешно прятать свои эмоции или вообще оставаться спокойным в любой ситуации, то для него пройти проверку на детекторе не составит большой проблемы. Правда, это удается далеко не всем людям.
Итоги анализа возможности безусловного обнаружения лжи, как видим, не внушают большого оптимизма. Да это и понятно. Ведь чем обернулось бы для людей нахождение какого-то абсолютно надежного средства выявления лжи, обмана, нечестности? Что стало бы с обществом, если бы была найдена какая-то фантастическая возможность, например, наподобие телепатического прочтения реальных чужих мыслей и намерений? Сначала это сделало бы невозможным само существование лжи, а затем большинства социальных отношений. И, наконец, привело бы к разрушению современного общества. Призыв нобелевского лауреата А. Солженицина "жить не по лжи", конечно, благороден, но совершенно нереалистичен. Ни российское, ни какое другое общество не может обойтись без лжи. Другое дело, что степень лживости и нечестности в общественных отношениях бывает различной, а порой угрожающей самому существованию общества. Следовательно, как полное отсутствие лжи, так и абсолютное ее господство грозят обществу катастрофой. Крайности, как известно, смыкаются. Но это уже другая, не социально-психологическая, а философская, этическая, религиозная и т. д. проблема.
Поэтому исследователи находят и предлагают не абсолютно, а относительно надежные средства обнаружения лжи. П. Экман, например, разработал обширную таблицу из 38 пунктов, облегчающих возможность обнаружения лжи. Вот лишь некоторые из этих условий.
Ложь легче обнаруживается, если:
• ложь заранее не спланирована, а вырывается спонтанно;
• ложь сопровождается переживанием эмоций;
• лжец знает, что в случае раскаяния его ждет прощение;
• лжец знает, что в случае разоблачения последует суровое наказание;
• лжец обманывает знакомого человека;
38
• лжец неопытен;
• ложь излагается не от имени официального учреждения. Ну, и т. д. (Экман П., 1999).
Кроме того, известно, например, что женщины лгут менее искусно, чем мужчины, поэтому их ложь легче обнаруживается. Возможно, эти гендерные различия объясняются тем, что женщинам свойственна большая эмоциональная вовлеченность в коммуникационный процесс, а в случае попытки обмана – тем более. Говоря ложь, женщины, таким образом, больше, чем мужчины боятся разоблачения и тем самым эмоционально выдают себя. (Вспомним условия из таблицы Экмана, касающиеся переживания эмоций.)
И в целом отметим, что обман лучше удается высокостатусным лицам уже хотя бы потому, что им больше верят и доверяют. Здесь сказывается влияние авторитета (референтное влияние, о котором речь пойдет в следующем разделе).
Отметим также, что ложь легче распознается при общении разнополых пар, поскольку женщины успешнее разоблачают мужскую ложь и, наоборот, мужчины -женскую.
Существуют, в свою очередь, и такие факторы, которые способствуют тому, что ложь выглядит более убедительно и принимается за правду, но о них мы поговорим в разделе "Социальное влияние", когда будем обсуждать информационное влияние.
Прежде уже отмечалось, что коммуникация является основой всех социальных взаимодействий. Какие общие цели стремятся достичь люди, взаимодействуя друг с другом?
Очевидно, что мы, в первую очередь, сознательно или неосознанно, пытаемся повлиять друг на друга. Поскольку любое социальное взаимодействие – это всегда так или иначе оказываемое социальное влияние.
Ложь – лишь один, хотя и нечестный, скрываемый, но все же примитивный и прямолинейный способ оказания влияния на других людей. О других более тонких и замаскированных способах социального влияния речь у нас пойдет в следующем разделе.
РАЗДЕЛ II. СОЦИАЛЬНАЯ УСТАНОВКА И ПОВЕДЕНИЕ
Мужик, что бык: втемяшится В башку какая блажь, Колом ее оттудова Не выбьешь: упираются, Всяк на своем стоит!
Н. А. Некрасов
В настоящем разделе мы продолжаем разговор о социальном влиянии. Но только теперь мы будем обсуждать эту проблему с иных позиций, а именно: под углом зрения исследования социальных установок.
Вещи, явления, события мира не сами по себе хороши или плохи, красивы или безобразны, значительны или незначительны, малы или велики – они приобретают то или иное значение, тот или иной смысл лишь в нашем восприятии. В этой связи древнегреческий философ-скептик Протагор утверждал, что мера всех вещей – человек. Именно он определяет, или «измеряет» вещи. Причем, как говорится в известной поговорке «каждый меряет на свой аршин». Установки, о которых пойдет речь, как раз и являются теми самыми «аршинами» или «мерами», какими люди измеряют, или определяют вещи.
Человек не просто знает о каком-либо явлении. К предмету знания у него формируется определенное отношение. Так, ваше отношение, например, к оперному искусству может быть как положительным, так и отрицательным. Одни люди могут нам нравиться, а другие – нет. Точно также и мы сами кому-то симпатичны, а кому-то – не очень. По этому поводу обычно говорят: «одному нравится поп, а другому- попова дочка».
Наше отношение к людям, явлениям, вещам и событиям предопределяется многими факторами, но, в конечном счете, нашими оценками. Собственно говоря, социальная установка – это и есть наше отношение к кому-либо или к чему-либо, сложившееся на основе знания и оценки.
Раньше мы уже говорили о некоторых разновидностях установок, хотя и не использовали самого понятия «социальная установка». Я-концепция или самосознание, о котором речь шла в
39
Разделе 3, является установкой человека в отношении себя самого. Можно сказать и иначе: самосознание – это отношение человека к самому себе.
Как мы помним, в основе этой аутоустановки тоже лежит оценка – самооценка. Причем, у большинства людей отношение к самим себе сугубо положительное, а порой так даже очень. С точки зрения клинических психологов, это хороший симптом, т. к. высокая самооценка – залог психического здоровья. Правда, если при этом отсутствуют перехлесты в виде самовлюбленности, эгоизма, нарциссизма, мании величия и других социальных и психотических расстройств личности.
Установками же являются прототипы и стереотипы, другие когнитивные схемы, о которых мы говорили в Разделе 4, где обсуждали социальное познание. Там же мы выяснили, что наше отношение к другим людям, событиям, даже вещам во многом определяется нашим отношением к самим себе, иначе говоря, нашим самосознанием.
Понятно, что наше отношение к чему-либо или кому-либо так или иначе влияет на наше поведение. Другими словами, установки людей и их поведение определенным образом взаимосвязаны. Следовательно, воздействуя на установки, мы тем самым, можем влиять на поведение. Но сегодня с полным основанием можем утверждать и обратное: изменяя поведение людей, можно изменять их установки. Конечно, с точки зрения традиционных подходов в психологии, это заявление звучит необычно, но именно это утверждает теория когнитивного диссонанса Леона Фестингера. На этом же настаивает и теория самопонимания Дерила Бема.
Об этих теориях, а также о многих других проблемах, связанных с социальными установками и социальным влиянием, мы и будем говорить в данном разделе книги. К сказанному добавим, что поскольку установки и поведение так или иначе взаимосвязаны, постольку проблема социальных установок оказалась одной из наиболее важных тем в социальной психологии.
Глава 1. История исследования социальной установки
1.1. Что же такое установка?
В Разделе 1 мы уже упоминали о том, что 1918-1920 гг. вышло 5-томное исследование У. И. Томаса и Ф. Знанецкого «Польские крестьяне в Европе и Америке», и что благодаря этой работе понятие «установка» становится центральным в социальной психологии.
О том, что дело обстояло именно так, свидетельствует заявление известного гарвардского психолога Гордона Оллпорта, который в 1935 году писал, что установки являются краеугольным камнем всего здания американской социальной психологии
В справедливости заявления Г. Оллпорта не приходится сомневаться. В 1968 году другой, не менее известный социальный психолог, У. МакГайр отмечал, что на долю установок в 60-годах приходилось не менее 25 % всех исследований в социальной психологии (Штальберг Д., ФрейД., 2001).
Понятно, что коль скоро мировая социальная психология ориентировалась и до сих пор ориентируется на американскую науку, то тема социальной установки стала центральной для социальной психологии в целом.
Но мало указать на важность того или иного явления, необходимо также дать ему определение с тем, чтобы различные исследователи, используя одно и то же понятие, вкладывали в него одинаковое содержание. Иначе они просто не поймут друг друга. Сразу скажем, что сформулировать такое определение очень непросто. Так что первая трудность, возникающая при изучении установок, как раз и связана с определением того, что же она собой представляет.
В свое время Карл Маркс, рассуждая в знаменитом «Капитале» о таком экономическом явлении как товар, шутил, что оно тем и отличается от вдовицы Квикли, что неясно, с какого бока за него надо браться. Думается, что с понятием «установка» дело обстоит точно так же.
1.2. Психическая установка
40
Первоначально термин «установка» использовался в психологии для обозначения психофизиологической готовности организма реагировать на те или иные стимулы. Сам этот термин впервые появился в экспериментальной психологии: в конце XIX века немецкие психологи Л. Ланге, а позднее, Г. Мюллер и Т. Шуман обнаружили, что в процессе повторения одних и тех же действий у человека вырабатывается определенная предрасположенность, готовность к восприятию и реагированию на конкретную внешнюю ситуацию. Это-то явление и получило название «установка». Затем, уже Г. Эббингауз соотнес установку с теми или иными психическими состояниями индивида, возникающими в процессе совершения привычного действия.
Примерно в начале XX века понятие «установка» стало использоваться в других разделах и направлениях психологии. И в частности, в различных версиях глубинной психологии. Так, например, К. Юнг положил в основание своей теории психологических типов, о которой мы упоминали в Разделе 3, представление о психической установке. К проблеме установки и поведения с позиций аналитической психологии К. Юнга мы еще вернемся в данном разделе.
Пока же отметим, что Юнга понятие установки представляется важным для раскрытия сложных душевных явлений, психических состояний человека, под воздействием которых вырабатываются определенные типы поведения (Лейбин В.М., 1977).
В современной экспериментальной психологии, где измеряется скорость реакций испытуемых на определенные стимулы-ситуации, также используется понятие установки.
И, наконец, для широкой советской, а теперь уже российской общественности слово «установка» стало знакомым благодаря скандально-знаменитым теле-шоу небезызвестного «психотэрапеута» Анатолия Кашпировского, который использовал гипноз в массе (думается, в полном соответствии с формулой двойного гипноза 3. Фрейда), и чей боевой суггестивный клич «Даю установку!» вводил в транс немалое число женщин по всей территории бывшего СССР на излете советской власти.
1.3. Социальная установка
Понятие «социальная установка» стало широко применяться в социологической и социально-психологической литературе после выхода в свет исследования У. Томаса и Ф. Знанецкого, о чем мы уже говорили. Эти авторы определили установку как психологический процесс, который характеризует отношение индивида к социальному миру и определяется социальными ценностями (Шихирев П. Н., 1999).
При этом ценности понимались названными исследователями как внешняя, объективная сторона установки. И это действительно так. Ведь ценности изначально социальны по своей природе. Индивид их усваивает, интериоризирует, делает их своими ценностями, а не создает их сам. Такие социальные ценности как свобода, социальный статус, порядочность, милосердие, богатство, покой и т. д. становятся и индивидуальными ценностями лишь потому, что они сначала являются ценностями данного общества.
Таким образом, установка, по мнению Томаса и Знанецкого, свидетельствует об усвоении человеком той или иной социальной ценности, являясь, по сути, ее субъективным переживанием. Можно сказать и другими словами: установка есть субъективный, индивидуальный способ существования объективных социальных ценностей. Возьмем, например, такую социальную ценность как свобода. Каждым конкретным человеком она воспринимается, понимается и переживается по-своему. Следовательно, установки каждого индивида в отношении своей свободы будут его собственные. И в этом смысле установка выступает своеобразной формой связи между индивидом и обществом, являясь одновременно и элементом психической структуры личности, и элементом системы социальных ценностей общества.
Вместе с тем, базовым, исходным определением установки в социальной психологии, во всяком случае в американской, считается определение, данное Г. Оллпортом: «Установка есть состояние психонервной готовности, сложившееся на основе опыта и оказывающее динамическое влияние на реакции индивида относительно всех объектов или ситуаций, с которыми он связан». Как отмечает П.Н. Шихирев, основным признаком установки в данной формулировке служит ее предваряющее и регулирующее действие (Шихирев П. Н., 1976). Он же
41
утверждает, что приведенное выше определение «исполняет обязанности общепринятого» (ШихиревП. Н., 1991, с. 101).
В сущности, факт «общепризнанности» формулировки Г. Оллпорта признавали и немецкие авторы Г. Гибш и М. Форверг (психологи из бывшей ГДР). Но поскольку, как полагали они, определение установки, данное Д. Н. Узнадзе в 1958 году, совпадает с определением Г. Оллпорта, то немецкие психологи почему-то решают пользоваться формулировкой Узнадзе, а не Оллпорта (Гибш Г., Форверг М., 1972).
Разумеется, определение Д. Узнадзе сформулировано с использованием других слов. В нем, в частности, говорится о «целостном состоянии субъекта», «целостной направленности в определенном направлении на определенную активность» и т. д. (Узнадзе Д. Н., 1958).
Современные американские социальные психологи предлагают менее мудреные, последовательные, легче поддающиеся операционализации, проще говоря, более практичные концепции установки.
Тем не менее и среди них, как мы увидим позднее, нет единого взгляда на сущность установки. Так, например, Д. Майерс определяет установку следующим образом: «Установка -это благоприятная или неблагоприятная оценочная реакция на что-либо или кого-либо, которая выражается в мнениях, чувствах и целенаправленном поведении» (Майерс Д., 1997). Такую же точку зрения и формулировку мы встречаем у Ж. Годфруа (Годфруа Ж., 1996).
Несколько иное определение установки дают А. Пратканис и А. Гринвальд (1998): «Установка – это оценочное отношение к какому-либо предмету или явлению, о которых у индивида имеются определенные знания» (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Столь же простую формулу установки предлагают и сами Зимбардо и Ляйппе: «По сути своей установка – это ценностная диспозиция по отношению к тому или иному объекту. Это оценка чего-либо или кого-либо по шкале «приятно-неприятно», «полезно-вредно», «хорошо-плохо». Что-то мы любим, а что-то терпеть не можем. К чему-то испытываем привязанность, а к чему-то антипатию» (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000, с. 450).
Как видим, Д. Майерс, а также многие другие авторы (среди американских можно назвать У. МакГайра (1965), Д. Каца, Р. Стотланда (1959), Г. Оскампа (1977), а среди российских -практически все авторы, пишущие об установках) выделяют в установке 3 компонента: когнитивный (познавательный), аффективный (эмоциональный) и поведенческий.
В определение Пратканиса-Гринвальда, Зимбардо-Ляйппе указание на поведение и эмоции отсутствет. В чем же дело?
1.4. Компоненты установки
Впервые трехкомпонентную модель структуры установки в 1947 году предложил М. Смит. Он выделил в ней когнитивный, аффективный и поведенческий аспекты. В 1960 году схему взаимодействия компонентов установки довольно убедительно описал Д. Кац: «Установка есть предрасположенность индивида к оценке какого-либо объекта, его символа или аспекта мира индивида как положительного или отрицательного. Мнение является вербальным выражением установки, но установка может выражаться и в невербальном поведении. Установки включают как аффективный (чувство симпатии или антипатии), так и когнитивные элементы, которые отражают объект установки, его характеристики, его связи с другими объектами» (Katz D., 1960, с. 397).
Как отмечали авторы данной точки зрения на установку (сегодня ее считают устаревшей), например, Г. Оллпорт и У. МакГайр, названные компоненты установки отражают три соответствующих экзистенциальных состояния человека: познание, чувствование, деятельность. Представление об этих состояниях восходит еще к античной философии, в частности, о них говорил еще Платон.
Сегодня эту точку зрения на установку разделяют не все. Современные теоретики ставят под сомнение трехчленную схему. Р. Фазио, А. Пратканис, А. Гринвальд и другие авторы предпочитают рассматривать поведение отдельно от установки, обосновывая это тем, что поведение само по себе может являться предметом установки. Например, большинство людей имеют положительную установку в отношении искренности и честности. Но ведут ли они себя в соответствии со своими установками? По-видимому, нет. Человек может стесняться своей искренности, считать честное и искреннее поведение несолидным, детским или даже опасным.
42
Человеку может нравиться честность, но вести себя соответствующим образом он не станет, хотя бы потому, что будет считать такое поведение невыгодным для себя, рискованным, неодобряемым и т.д.
Аффективный компонент, (т. е. определенные чувства) также необязательно присутствует в установке. Поэтому имеет смысл рассматривать его отдельно. Ведь эмоции в отношении объекта установки могут возникать лишь в определенных состояниях, ситуациях, а иногда просто отсутствовать. Так, скажем, положительные или отрицательные эмоции в отношении, например, ваших соседей по дому могут появиться у вас в том случае, если их поведение каким-то образом затрагивает вас самих. Другой пример – все знают, что рыбий жир или кефир полезны для здоровья. Но навряд ли эти продукты в обычных условиях вызовут сильные эмоциональные переживания.
Таким образом, если вновь обратиться к определению установки Пратканиса-Гринвальда, то окажется, что в установке всегда и обязательно присутствует только когнитивная составляющая (т. е. знание) и оценка, основанная на знании.
Добавим, что названное расхождение между двумя подходами в понимании установки имеет не только теоретическое, но и практическое, прикладное, значение. Ведь социальные психологи не только рассуждают об установках, они пытаются с ними и работать. Кроме того, установки выявляются, формируются, измеряются, изменяются и т. д. О том, как именно это делается, мы и будем говорить в дальнейшем.
1.5. Другие теоретические подходы
Раньше мы уже неоднократно отмечали, что у различных теоретических школ в психологии складывалось собственное понимание одних и тех же явлений. Социальные установки не являются исключением.
Если вспомнить формулу поведения радикального бихевиоризма С – Р, то окажется, что установке, в том смысле, как мы ее определили раньше, в этой теории попросту не находится места. В лучшем случае она может быть встроена в эту формулу в виде некоей латентной психологической диспозиции, роль которой можно не принимать во внимание, т. к. это ненаблюдаемая, гипотетическая, переменная. В необихевиористской версии поведения установка рассматривается как промежуточная переменная, которая опосредует связь между стимулом и реакцией. Причем связь эта существенна как для восприятия индивидуумом стимула, так и для его реагирования на этот стимул. Ведь именно благодаря установке стимул и реакция наделяются индивидом социальной значимостью. Так, во всяком случае, трактует установку Энтони Дуб (1947).
Как известно, начало современной когнитивистской традиции восходит к гештальт-психологии, с которой, в свою очередь, был тесно связан Курт Левин. Неудивительно поэтому, что Соломон Аш, ученик и последователь К. Левина, понимал установку в духе гештальт-психологического подхода: «Установка есть организация опыта и знаний, связанных с данным объектом. Это иерархически организованная структура, части которой функционируют в соответствии с их местом в общей структуре. В отличие от психофизиологической установки восприятия, она высоко концептуализирована» (1952). Нетрудно заметить насколько это определение близко современным когнитивистским концепциям, оперирующим понятиями «когнитивные схемы», «когнитивные структуры» и т. д.
Большое значение для понимания современных представлений об источниках и способах формирования установок имеет интеракционистский взгляд на проблему. В нем, с одной стороны, подчеркивается тот факт, что наши установки носят по большей части интернализованный характер, т. е. что они заимствованы у других людей (вспомним теорию «зеркального Я» Ч. Кули, а также теорию «отраженных оценок» Дж. Мида), а с другой -говорится, что установки тесно связаны с социальными ролями и изменяются вместе со сменой социальных ролей.
Что касается первого, т. е. интернализации чужих установок, то эта идея согласуется как с психоаналитической концепцией 3. Фрейда о комплексе Эдипа, в соответствии с которой ребенок идентифицирует себя с родителями (или другими взрослыми), интернализует их установочный багаж, так и с теорией социального научения А. Бандуры – о ней мы довольно подробно говорили в Разделе 2.
43
Подтверждение второй идеи – о связи установок и социальной роли – мы находим в поучительном исследовании Сеймура Либермана (1956).
С. Либерман наблюдал изменение установок заводских рабочих. В первом исследовании он выявлял установки рабочих завода бытовых товаров в отношении администрации и профсоюзных активистов. Спустя год Либерман повторил исследование установок рабочих на том же заводе. За это время у части испытуемых изменились социальные роли. Одни рабочие выдвинулись на лидирующие позиции, что позволило им сблизиться с дирекцией завода. Другие были избраны в профсоюзный комитет, и уже сама эта роль заставляла их вступать в конфронтацию с администрацией предприятия.
У обеих этих групп рабочих установки претерпели существенные изменения, поскольку изменились их роли в коллективе. По сравнению с контрольной группой рабочих, чьи позиции сохранились неизменными, группа ставшая «рабочей аристократией», выработала подчеркнуто проадминистративную установку как в отношении заводского руководства, так и в отношении его политики на заводе.
И наоборот. Рабочие, ставшие профсоюзными активистами, сформировали более позитивную установку и в отношении профсоюзных лидеров, и в отношении профсоюзной политики.
В обоих случаях изменение установок рабочих произошло вслед за изменением их социальных ролей (Lieberman S., 1956).
Еще один важный аспект интеракционистского подхода заключается в том, что самосознание (Я-концепция) признается здесь ключевым координирующим центром, организующим все установки индивида в единую целостную систему. Об этом мы уже говорили раньше. Добавим только, что подобный взгляд хорошо согласуется и с когнитивистским пониманием взаимосвязи установок между собой, организованных как единая когнитивная структура.
Психоаналитическую ориентацию установки интересуют в той мере, в какой они способны выполнять вспомогательную роль в снятии или в разрядке психоэнергетического напряжения у индивида. С точки зрения Фрейда, жизнь, в том числе и социальная, характеризуется чередованием концентрации энергии, напряжением, которое переживается как неудовольствие, и разрядкой напряжения, что, соответственно, переживается как удовольствие. Частично отражением такого понимания роли установок являются функциональные теории изменения установок, например Д. Каца, разговор о которой пойдет ниже.
И, наконец, с точкой зрения аналитической психологии, т. е. К. Юнга, на установку, мы хоть и поверхностно, но уже знакомились в Разделе 3, где описывалась его классификация психологических типов. Напомним, что в самом общем виде Юнг выделяет экстравертную и интровертную установки.
1.6. Основные этапы исследования установки
Историю исследования социальной установки можно разделить на несколько этапов так, как, например, это делает П. Н. Шихирев вслед за американским исследователем истории установок М. Ягодой (Шихирев П. Н., 1999).
Первый период приходится на 1918-1940-е годы. В это время закладываются теоретические основания в исследовании данного феномена, ведутся дискуссии о содержании самого понятия «социальная установка», ее влиянии на поведение, о взаимосвязи личностных особенностей индивида и его установочной позиции. В 1929 году Льюис Терстоун разработал один из первых методов измерения установок, получивший название метода равных интервалов или шкалы интервалов (подробнее об этой и других техниках выявления и измерения установок речь пойдет ниже). Л. Терстоун же впервые заявил о наличии в структуре установки аффективного (эмоционального) компонента.
Другой автор, В. Парк пришел к выводу о том, что установки невозможно наблюдать непосредственно, т. е. они носят латентный характер, и что установки формируются на основе жизненного опыта.
В 1932 году Ренсис Ликерт предложил свой метод выявления установок – метод суммарных оценок (метод суммарного рейтинга). Применение этого метода основано на использовании, так называемой шкалы Ликерта.
44
Раньше мы уже упоминали, что в тот же период, в 1935 году, Г. Оллпорт, проанализировав большое количество имеющихся к тому времени понятий установки, сформулировал свое понимание этого концепта, ставшее базовым для американской социальной психологии.
Особенно отметим, что в этот же период, в 1934 году, социологом Ричардом Лапиером было проведено скандально знаменитое исследование, наделавшее в свое время много шума в научных кругах. Результаты его казались настолько ошеломительными, что в работах некоторых российских авторов до сих пор исследование называют не иначе как «парадокс», «казус» или «загадка Лапиера» (см. напр. Дилигенский Г. Г. 1994; Шихирев П. Н. 1999 и др.). Правда, на Западе давно уже разрешили «загадку Лапиера» и предпочитают говорить об ошибках Лапиера (более подробно об этом мы поговорим чуть ниже). Пока же отметим, что исследование Лапиера оказало заметное влияние на дальнейшие исследования установки, и в частности, заметно снизило к ней интерес ученых.
Именно этим, т. е. снижением интереса к установке, и характеризуется второй этап в истории ее исследования: 1940-1950-е годы. Кроме разочарования, вызванного результатами исследования Р. Лапиера, переключение внимания социальных психологов на другие проблемы произошло, как полагают некоторые авторы, также и под влиянием идей Курта Левина, изучавшего процессы групповых динамик. Тем не менее, именно в это время создается одна из первых когнитивистских теорий установок – теория когнитивного баланса Фрица Хайдера (1946). Как уже говорилось, М. Смитом (1947) было предложено деление установки на три компонента: когнитивный, аффективный, поведенческий.
Д. Кемпбелл (1960) обратил внимание на устойчивый, даже ригидный характер установки, определив ее как «синдром устойчивости реакции на социальные объекты» (Шихирев П. Н., 1999, с. 102)
Следующий этап (50-60-е годы) отмечен новой активизацией исследований установки. Достаточно сказать, что в это время в Иельском университете (США) начинает осуществляться «Проект исследования коммуникаций», руководил которым Карл Ховланд. Именно в рамках йельского исследования Музафером Шерифом (1961) была разработана, ставшая христоматийной теория социальных решений, в которой излагаются принципы формирования и изменения установок.
Вслед за этой теорией последовали другие, сформулированные с иных теоретических позиций. Среди них наибольшую известность и применение получили теория когнитивного диссонанса Лиона Фестингера (1957) и функциональные теории изменения установок М. Смита, Д. Брунера, Р. Уайта (1956) и Д. Каца (1960). Теории изменения и формирования установок разрабатываются также Ж. Сарновым (1960) и У. МакГайром (1968). Некоторые из названных теорий будут подробно анализироваться в Главе 3 данного Раздела.
Кроме того в 1957 году К. Осгуд создает новый метод измерения установок, получивший название техники семантических различий. Она известна в отечественной литературе как «шкала семантического дифференциала».
В 50-60-е годы как на Западе, так и в СССР начинают применяться психофизиологические методы измерения установок, от которых, впрочем, если вспомнить о современном понимании установки как прежде всего когнитивного и оценочного образования, проку было немного.
Начиная с 70-х годов и по настоящее время меняются подходы к пониманию сущности установки. Когнитивное направление и в общей, и в социальной психологии завоевывает все большую популярность. Поэтому в исследованиях социальной установки начинают преобладать когнитивистский подход (Солсо, 1997; Солсо, Джонсон и Билл, 2001).
1.7. «Загадка» или «ошибка» Лапиера?
Начнем с того, что Ричард Лапиер, американский социолог, усомнился в том, что установки и поведение взаимосвязаны между собой. Чтобы убедиться в своей правоте Лапиер решил наглядно продемонстрировать, что, в частности, националистические и расистские установки в виде предубеждений не вызывают соответствующего, т.е. расистско-националистического дискриминационного поведения.
45
Дело в том, что в 30-е годы в связи с большим наплывом эмигрантов из Азии, в том числе, и не легально, в США и особенно на Западном побережье страны сложилась стойкое предубеждение против азиатов.
Лапиер, пригласив с собой в 3-месячное автомобильное путешествие супружескую чету китайцев, своих аспирантов, дважды пересек Соединенные Штаты, вдоль и поперек изъездив Западное побережье. В ходе путешествия Лапиер со спутниками останавливались в 250 отелях, обедали во множестве ресторанов. Несмотря на существующие, широко распространенные расовые предубеждения, путешественников всегда принимали и хорошо обслуживали. С отказом они столкнулись лишь однажды.
Позднее Лапиер направил во все отели, где они останавливались, письма, в которых он, представляясь секретарем, спрашивал, смогут ли в них принять его боссов-китайцев. Ответы он получил только из 128 гостиниц, причем в 90 % писем сообщалось об отказе обслуживать китайцев.
Понятно, что получив такие результаты, Лапиер с легким сердцем сделал вывод о расхождении вербального и невербального поведения, а, следовательно, и об отсутствии связи между установками и поведением.
Почти 20 лет спустя, в 1952 году, похожие результаты были получены в аналогичном исследовании (Kutner, Wiking, Yarrow, 1952). В нем 3 женщины, среди которых одна была негритянкой, посетили 11 ресторанов, в которых они обедали, ни разу не столкнувшись ни с одним случаем отказа в обслуживании чернокожей женщины. Однако позднее, когда исследователи по телефону просили зарезервировать стол для межрасовой компании, то получили 6 отказов. В пяти же случаях заказ был принят, но с большим неудовольствием.
Вывод кажется очевидным, но вот только бесспорный ли он? Во-первых, имеет смысл усомниться в методологической корректности самого проведения подобных исследований. Ведь ни в первом, ни во втором исследовании реальные действительные установки служащих и владельцев отелей и ресторанов не выявлялись и не измерялись. Исследователи просто исходили из незатейливого предположения, что установки должны быть расистскими и националистическими, коль скоро в обществе широко распространены расовые предубеждения.
Во-вторых, ни в первом, ни во втором случаях исследователи не удосужились выяснить, были ли те, кто письменно или по телефону отказывался обслуживать гипотетических представителей расовых меньшинств, теми же самыми людьми, которые принимали и обслуживали китайцев и негритянку, когда те посещали их заведения. А если это так, то тогда вообще нет смысла говорить о связи установок и поведения или ее отсутствии, ведь реальные установки не выявлялись.
В-третьих, нельзя сбрасывать со счета и то обстоятельство, что у людей имеется масса самых различных установок, которые, хотя и образуют единую установочную позицию, тем не менее, могут конкурировать между собой. Так, в нашем случае, например, у человека может иметься негативная установка в отношении людей из другой расовой группы, но в то же время положительная установка в отношении денег, которыми располагают китайцы или у негры.
Человек может проявлять национализм в письменной форме, а невербальное и даже вербальное его проявление лицом к лицу может считать недопустимым для себя.
Ну, и наконец, та или иная установка и даже установочная позиция – это еще не все. Как совершенно справедливо пишут Ли Росс и Ричард Нисбетт, а также Ричард Петти и Джон Качоппо, огромное влияние на связь «установка – поведение» оказывает и такая переменная как ситуация (Росс Л., Нисбетт Р., 2000; Петти Р. и Качоппо Дж., 1984; Дарли Д., Бэтсон Д., 1973; Джонс Э., Нисбетт Р., 1971; Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Таким образом, учитывая сказанное, едва ли можно согласится с однозначным истолкованием результатов исследований Лапиера, Катнер, Уилкинса и Яроу. Вызывает сомнения также и безапелляционный вывод Алана Уикера (1969), проанализировавшего несколько десятков исследований связи установок и поведения и заключившего, что изучение установок не имеет практического значения для понимания человеческого поведения. Уикер посчитал, что связь между установкой и наблюдаемым поведением отсутствует, что люди говорят одно, а делают совсем другое (Майерс Д., 1997). Поэтому исследовать установки не имеет смысла.
Безусловно, заслуга А. Уикера в том, что он поднял существенную проблему. Но она не только в том, что говоря одно, люди делают другое. (Кстати, сплошь и рядом встречаются еще и более тяжелые и даже патологические случаи, когда люди думают одно, говорят другое, а делают третье). В конце – концов, такова природа многих людей. Проблема еще и в
46
существующих методиках выявления и измерения установок, в интерпретации полученных результатов, в упущениях процедурного характера (вспомним о «требуемых характеристиках», «экспериментных ожиданиях», «ожиданиях оценки» и т.д.), в соблюдении этики исследования, в нравственном уровне испытуемых, и, наконец, в профессионализме, научной добросовестности, и просто одаренности самих исследователей.
Поэтому мы не будем категорически утверждать о бессмысленности исследования установок, а попытаемся хотя бы в общих чертах понять, почему связь между установкой и поведением оказывается слабо выраженной и не выявляется отчетливо. Именно благодаря исследованиям в этой области открывается новое направление в социальной психологии. Всеми этими вопросами мы и займемся в следующей главе.
Глава 2. Установка и поведение
Итак, в предыдущей главе мы выяснили, что связь установки и поведения необязательно отчетливо выражена. Причин тому несколько. Первая – на поведение человека оказывают влияние не только установки, но и ситуация. Вторая – субъективность восприятия и интерпретация поведения. Например, вы можете иметь очень положительную установку в отношении, допустим, бескорыстных, готовых прийти на помощь людей. Но вот вы встречаете человека с хмурым выражением лица, да к тому же еще и отпускающего язвительные замечания. Ваше же представление о доброте и бескорыстии ассоциируется с лучезарными улыбками и ангельским пением, т.е. с чисто кинематографическими и евангелическими образами. В результате хмурый человек, который на самом деле может оказаться бескорыстным бессребреником, будет идентифицирован вами как злобный корыстолюбец, и наоборот, херувимоподобный мошенник будет воспринят как воплощенное бескорыстие.
Связь «установка – поведение» может быть опосредованной и ослабленной и в силу других факторов: конкуренции установок между собой по степени интенсивности, поведенческих привычек, свидетельствующих о незнании индивидом собственных установок (бездумное поведение), влияния самосознания (Я-концепция) и т. п. О некоторых из упомянутых здесь факторов мы и поведем речь ниже, но при этом необходимо твердо помнить, что сколько бы факторов мы не выявили и не проанализировали, наивно было бы полагать, что нам когда-либо удастся учесть и просчитать все переменные так, что человеческое поведение можно будет рассчитать как траекторию движения физического тела, например, планеты или артиллеристского снаряда. И хотя некоторые авторы (например, Зимбардо, Ляйппе, 2000) полагают, что нечто подобное достижимо в эксперименте, в контролируемых условиях, в лаборатории, другие авторы (Росс, Нисбетт, 2000) имеют на этот счет иное мнение.
И действительно, даже в условиях лаборатории исследователь не в состоянии учесть влияние всех переменных. Об этом, кстати, совершенно справедливо утверждал еще Г. Лебон (1995 6).
2.1. Современные представления о связи установки и поведения
Начнем с того, что современная социальная психология усматривает одну из причин отсутствия отчетливо выраженной связи между установкой и поведением в том, что исследователи часто используют слишком обобщенные критерии как для выявления установки, так и при определении поведения. Так, скажем, если вы обнаружили у человека некую общую человеколюбивую, гуманистическую установку в противоположность мизантропической, а потом выясняете, что он не любит индивидов А, Б, В, а субъекта Г так просто ненавидит, то это вовсе не означает, что у данного человека поведение не соответствует установке. Здесь, конечно, есть проблема, но она, скорее, философского плана. Суть ее в том, что сколько угодно найдется индивидов (а может быть, их даже и большинство), которые очень положительно относятся к человеку вообще, но в любом конкретном человеке видят угрозу, испытывают к нему зависть, злобу, агрессию, либо рассматривают его как потенциальную жертву для своих манипуляций.
Поэтому для иллюстрации того, как расходятся общие и специфические установки, возьмем другой, более конкретный пример. Допустим, человек может положительно относится к фруктам, но при этом на дух не переносить, скажем, персики.
С поведением дело обстоит точно так же. Человек выбирает для себя наиболее приемлемый способ поведения. У большинства людей, например, негативная установка в
47
отношении преступников и преступности. Но, вероятно, далеко не каждый, увидев, скажем, что в чужую квартиру забрались воры, бросится их задерживать, вязать по рукам и ногам или, по крайней мере, примется их увещевать, усовествлять, убеждая, что брать чужое – нехорошо, а воровать вообще грешно. Гораздо более вероятно, что многие в такой ситуации предпочтут позвонить в правоохранительные органы, чем самим вступать в схватку с преступниками.
Националистические или расистские установки тоже не обязательно могут вызывать откровенно расистское или националистическое поведение (о чем, кстати, свидетельствовало исследование Лапиера). В этом отношении очень показательны результаты долговременной, широкомасштабной компании по преодолению расовой вражды в США. Единственное, чего добились американцы, так это того, что на смену традиционному, откровенному расизму, пришел расизм современный, замаскированный, утонченный, получивший название символического расизма. Таким образом, американцы добились только одного – быть расистом в США стало неприлично и накладно, поскольку за выражение расистских взглядов могут не только лицемерно осудить на словах, но и присудить крупных штраф. Исчезла ли из-за этого расовая дискриминация? Нет, просто она приняла более изощренные формы. Следовательно, изменилась форма поведения, но не изменились установки. Американское общество как было расистским и националистическим, таким остается и поныне.
Попутно отметим, что, как полагают Ли Росс и Ричард Нисбетт (2000), достижение столь скромных результатов в крупномасштабных акциях, подобных кампании по установлению расовой терпимости в США, вполне закономерно. Ни одна из таких акций, заключают авторы, не приводила к какому-нибудь заметному успеху. Создатели таких проектов с помощью рекламы добивались лишь одного – щедрого финансирования из бюджета правительства и различных фондов.
Впрочем, вернемся к нашей теме. Итак, мы выяснили, что второй причиной, из-за которой создается впечатление, будто связь установка – поведение оказывается разорванной, является то обстоятельство, что исследователи склонны, как правило, ждать от человека какого-то конкретного, к тому же сиюминутного, поведения, детерминированного имеющейся у него установкой. Ведь именно так обстояло дело с конкретизацией поведения в исследовании Лапиера.
На самом же деле, нет никаких оснований полагать, что если у человека негативная установка в отношении, допустим, китайцев, то он непременно должен наброситься с кулаками на первого же встречного китайца, начать оскорблять его или, по крайней мере, плевать в его сторону.
Поведение – сложное явление, оно предопределяется множеством причин, причем, одновременно, поэтому при попытке выявить связь установки и поведения не стоит рассчитывать на проявление какого-то конкретного поведенческого паттерна. Эту связь необходимо искать в примерах более широкого спектра поведенческих актов. К тому же не стоит забывать и о поликаузальности, иначе говоря, о многопричинности любого поведения.
2.2. Ситуационные факторы
И одной из множества этих причин выступает ситуационное давление, которое, как мы уже отмечали, складывается из нормативного и информационного видов влияния. Особенно отчетливо это влияние ощущается в экстремальных ситуациях.
Вспомним исследование Стенли Милграма, в котором изучалось подчинение авторитету (о нем мы говорили в Разделе 6). Нет сомнения, что у подавляющего большинства испытуемых Милграма существовали отрицательные установки в отношении жестокости, истязания людей, а уж тем более, в отношении их калечения и убийства, даже ради науки. Но оказавшись в экстраординарной, незнакомой ситуации, почти все испытуемые не смогли противостоять ее давлению, и по сути, поступали вразрез со своим человеколюбивыми, гуманными установками.
Правда, здесь мы рассматриваем лишь один, наиболее очевидный, поверхностный уровень психической детерминации поведения. Если же посмотреть на результаты исследования Милграма с позиций теории психоанализа, как это делает Эрих Фромм, то картина будет выглядеть несколько иначе. А именно: испытуемые получали возможность выплеснуть свои бессознательные, агрессивные импульсы, не неся при этом никакой уголовной и даже нравственной ответственности. А то шоковое состояние, которое они переживали, объяснялось
48
сильнейшим конфликтом между сознательными установками и бессознательными импульсами, между Оно и Сверх-Я.
Конечно, и это рассуждение не может претендовать на исчерпывающее объяснение сложнейшего психологического кластера, заданного экспериментом Милграма. Но оно дает, по крайней мере, возможность задуматься о реальных психологических диспозициях людей, оказавшихся в сложных социальных ситуациях.
В целом же можно отметить, что чем опаснее, острее ситуация, тем в меньшей степени проявляются, с одной стороны, индивидуальные различия в установках, а с другой – вообще влияние социальных установок на поведение людей. (Вспомним тезис Густава Лебона о массе: интеллект пропадает, эмоциональность возрастает). Причем это свойственно не только для лабораторных условий. В литературе описано сколько угодно случаев, когда в ситуациях, опасных для жизни (например, при кораблекрушении), возникает паника, и люди, забыв о своих установках, например, о благородном, великодушном отношении к слабым -детям и женщинам, начинают вести себя в соответствии с принципом – выживает сильнейший.
К ситуационным факторам можно также отнести и наличие возможностей для реализации своих установок в конкретном поведении. Так, вне сомнения, у большинства людей имеются очень положительные установки в отношении материального достатка, богатой и обеспеченной жизни. Но далеко не у всех имеются возможности вести такой образ жизни, чтобы не испытывать материальных затруднений. В фильме «Кавказская пленница» один из героев констатирует этот ситуационный фактор как расхождение между желаниями и возможностями, поднимая тост за то, чтобы они совпадали, иными словами, за то, чтобы ситуационные факторы способствовали реализации установок. Здесь также уместно вспомнить теорию Тори Хиггинса о личностном расхождении, о которой речь шла в Разделе 3.
2.3. Диспозиционные факторы
Прочность связи установки и поведения предопределяется также диспозиционными характеристиками, т. е. личностными особенностями индивидов. В первую очередь это касается различий в степени самосознания. Закономерность здесь следующая – чем сильнее развито самосознание человека, тем отчетливее прослеживается связь между его установками и поведением. Об этом, в частности, заявляют Лин Миллер и Джозеф Граш (Mier & Grush, 1986), которые полагают, что установки имеют решающее значение для поведения тех людей, кто, во-первых, хорошо осознает свои собственные установки, и во-вторых, не склонен поддаваться влиянию чужих установок и поэтому мало обращает внимания на то, что думают другие, руководствуясь, как говорится, «собственным умом».
Проверяя свое предположение, Миллер и Граш выявляли 3 вида параметров: установки испытуемых, меру их подверженности нормативному влиянию, а также степень самосознания и самомониторинга. В результате исследователи установили, что у людей с высоким уровнем самосознания, но низким самомониторингом, поведение довольно жестко предопределяется установками. И наоборот, у людей с высоким самомониторингом, но низким уровнем самосознания, поведение в большей мере предопределяется нормативным влиянием, а вот связь между установками и поведением проявляется слабо.
Можно также предположить, что на связь установки и поведения оказывают влияние индивидуальные различия в локусах контроля. Скорее всего, у людей с внешним локусом контроля установки и поведение окажутся в меньшей степени связаны между собой, чем у людей с внутренним локусом, поскольку поведение первых в большей мере подчинено давлению ситуационных факторов.
Разумеется, еще справедливее это предположение в отношении людей, различающихся по шкале самоэффективности Альберта Бандуры. Выше мы уже рассматривали пример с несовпадением желания и возможностей, или, установок и ситуаций. Понятно, что люди с высокой самоэффективностью, обладая положительными установками в отношении материального (и не только) благополучия, уверенные в себе, в своих силах и настроенные на успех, приложат больше настойчивости и упорства для реализации своих установок, чем люди с низкой самоэффективностью.
Правда, здесь нельзя обойтись без учета культурных факторов, которые могут быть одновременно как ситуационными, так и диспозиционными. Как известно, любимая русская
49
народная сказка – про Емелю, который достигал благополучия, согласно знаменитой формуле: «По щучьему велению, по моему хотению...».
В реальной жизни этот сказочный принцип нашел выражение в самоироничном афоризме, характеризующем массовые установки: «Мы хотим жить по-американски, а работать (в том числе и учиться) – по-русски». Еще один афоризм, ставший для очень многих мощным диспозиционным фактором, ослабляющим связь установки и поведения: «Где бы не работать, лишь бы не работать!».
Разумеется, диспозиционным этот фактор становится в силу своей изначально ситуационной сущности. Проще говоря, установки, в том числе и относительно собственного поведения, усваиваются, интернализуются индивидом из той культуры, в которой он воспитан и живет. Здесь как нельзя более кстати, подходит знаменитая формулировка марксизма: нельзя жить в обществе, и быть от него свободным, и не сознание людей определяет их общественное бытие, а наоборот – общественное бытие определяет сознание.
К вопросу о том, как формируются установки, мы еще вернемся в дальнейшем, а теперь кратко суммируем сказанное. Итак, мы выяснили, что связь установок и поведения существует, но она не всегда жесткая и прямолинейная. Иногда ее ослабляет и опосредует ситуационное влияние, иногда – различные диспозиционные причины. Кроме того, проблема состоит еще в том, что очень часто люди попросту не осознают свои установки и тогда они не могут выразить их в вербальном поведении, т. е. в виде мнения, или вербализованной установки. В этом случае выражением установок людей является их поведение, которое люди объясняют совсем другими причинами, а не своими бессознательными установками. Зигмунд Фрейд и теория психоанализа в целом называют это рационализацией, т. е. разновидностью психологической защиты.
Как мы помним, именно на этом аспекте социального поведения акцентирует внимание Густав Лебон и другие теоретики психологии масс, а также Дэрил Бэм в своей теории самопонимания.
С совершенно иных позиций природу социального поведения рассматривают авторы теорий разумного, рационального человеческого поведения – современные последователи философии и научной идеологии эпохи Просвещения, провозгласившей в XVIII веке приоритет разума в человеческой природе.
2.4. Теория планируемого поведения
К числу наиболее известных и влиятельных сторонников концепции рационального поведения человека можно отнести американских социальных психологов Айзека Эйзена и Мартина Фишбейна. Названные авторы полагают, и это естественно, что установки сознания непосредственно влияют на поведение, и данное влияние может быть выявлено с помощью исследовательских процедур. Проблема лишь в том, чтобы с высокой степенью точности конкретизировать как установки, так и поведение (1977). Для этого требуется тщательный анализ следующих 4 факторов:
1. Действие. Здесь определяется, какой вид поведения осуществляется. Это может быть конкретное политическое или экономическое поведение, какое-то межличностное взаимодействие и т.д.
2. Объект. В этом случае определяется, на какой объект направлено поведение: на определенного политического кандидата, на какой-либо товар, на близкого человека и т. п.
3. Контекст. Речь о том, в каком контексте осуществляется поведение: в какой конкретно политической системе – тоталитарной или демократической, в какой экономической ситуации – при достаточных средствах или при их отсутствии, на людях или в интимной обстановке.
4. Временной фактор. Анализируется конкретное время осуществления поведения: например, немедленно, через год, в течение нескольких лет, в определенную дату, допустим, 1 июня 2000 года и т. д. На основании этих положений А. Эйзен и М. Фишбейн разработали так называемую шкале самоэффективности (Штальберг Д., Фрей Д., 2001). Филип Зимбардо и Майкл Ляйппе называют ее «теорией когнитивно-опосредованного
действия» (Зимбарде Ф., Ляйпе М., 2000).
50
Сам А. Эйзен назвал свою теорию моделью разумного, или планируемого поведения
(Ajzen, 1991). При этом он исходит из предположения, что поведение человека носит по большей части рассудочный характер, что оно преимущественно рационально. Поэтому, полагает Эйзен, можно утверждать, что люди рассчитывают, обдумывают последствия своего поведения. Так что прежде, чем что-либо сделать, человек принимает взвешенное решение для достижения желательных и избегания нежелательных результатов. Таким образом, намерения всегда предшествуют поведению. Причем, речь идет не о намерении вообще добиться чего-то, а о намерении достичь конкретного результата, действуя определенным образом. Поэтому стоит уточнить, что концепция Эйзена учитывает лишь установку относительного конкретного вида поведения, оставляя вне сферы внимания установку относительно тех целей, которые преследует данное поведение.
Теория анализирует 3 основных компонента: установку в отношении конкретного вида поведения, социальные нормы и саму возможность осуществлять данное поведение. В зависимости от того, как будут сочетаться три этих элемента, предполагаемое поведение может состояться, а может и нет.
Что касается первого компонента, т. е. установки относительного данного поведения, то оно зависит от 2 факторов:
1. Знание о том, каких результатов можно достичь посредством данного конкретного поведения.
2. Оценка этих результатов, а следовательно, и то, насколько ценны они для того или иного человека. Понятно, что каждый из этих факторов будет варьироваться от человека к человеку.
Допустим две сотрудницы одного и того же учреждения, назовем их Надежда и Вера, будучи осведомленными о неустойчивом положении своего начальника, знают, что если собрать достаточное количество компрометирующих данных («компромата») на него, и вовремя представить их вышестоящему начальнику, то тем самым можно будет «свалить» своего босса и, может быть, даже занять его место. Одинаково зная о таких последствиях, обе эти сотрудницы, тем не менее, могут по-разному их оценивать. Одной, скажем, Надежде, такой результат представляет чрезвычайно привлекательным, в то время как для другой женщины, Веры, такой исход событий ценностью может не являться.
Второй компонент модели – это общественные нормы, т.е. социальный фактор, который также может влиять на намерения индивида. Другими словами, речь о том, как общество относится к данному виду поведения. Общественные нормы могут поощрять, а могут и порицать подобное поведение. Соответственно, человек может соблюдать эти нормы, и таким образом, поддерживать социальный порядок (поэтому людей, соблюдающие социальные нормы, и называют порядочными людьми), а может и не соблюдать (тогда говорят о непорядочности человека).
Чтобы проиллюстрировать это положение продолжим рассматривать наш пример с двумя дамами. «Подсиживание» своего начальника является хоть и распространенной, но, тем не менее, порицаемой формой общественного поведения. Следовательно, в сложившейся ситуации каждая из сотрудниц, Надежда и Вера, или обе вместе, могут вести себя как порядочно, так и непорядочно. От чего это зависит? Конечно, от того, насколько сильна их личная мотивация как для того, чтобы занять место своего начальника, так и для того, чтобы вести себя прилично. Как мы уже знаем, для Надежды очень соблазнительно стать начальником и получить власть (вспомним о компенсаторной теории власти А. Адлера). Поэтому она очень сильно мотивирована для того, чтобы «свалить» своего начальника и усесться в его кресло. Таким образом, все представления о порядочности, о своей неблагодарности и т.п., отступают для нее на второй план, становятся несущественными.
В то же время для Веры может статься, гораздо важнее быть не начальником, а порядочным человеком, поскольку власть ее мало интересует.
Третий компонент модели Эйзена касается самой возможности контролировать достижение индивидом того результата, на который он рассчитывает. Вновь обратимся к нашему примеру. Допустим, Надежда очень хочет стать начальником, кроме того, она готова ради этого «пуститься во все тяжкие», но тем не менее, она может не предпринимать никаких попыток свалить своего шефа, так как: а) она не до конца уверена в успехе своего намерения (может быть, положение начальника и не такое уж шаткое и «наверху» у него есть «лапа»); б) она не уверена, что на место «подсиженного» ею начальника, посадят именно ее, а не,
51
допустим, ту же Веру. Тогда для нее вообще нет смысла что-нибудь предпринимать, поэтому она может и никак не обнаруживать своих целей, а продолжать приветливо улыбаться начальнику, льстить ему, одобрять его действия, выжидая более удобного, на ее взгляд, момента, чтобы ударить наверняка. Следовательно, даже зная об установке человека, зная о социальных нормах и отношении индивида к этом нормам, мы не можем точно предсказать поведение, если не располагаем данными о том, как выглядит ситуация в глазах самого этого индивида, т. е. о том, насколько он уверен, что получит именно тот результат, на который рассчитывает. В данном случае лишний раз подтверждается положение о том, что установка и поведение могут быть разделены рядом опосредующих факторов, которые затрудняют возможность прямого увязывания установки и поведения.
Как видим, только сочетание всех трех компонентов модели Эйзена предопределяет замысел и осуществление поведения, да и то лишь в какой-то определенной ситуации. Оно и понятно, ведь установки, нормы, и возможность контролировать результаты изменяются от ситуации к ситуации, от проблемы к проблеме.
Кроме того, и это тоже явствует из теории планируемого поведения, большое значение имеет личностный фактор, прежде всего самосознание людей. Лин Миллер и Джозеф Граш (Mier & Grush, 1986) полагают, что установки имеют большое влияние на поведение тех людей, кто их осознает, и мало обращает внимания на мнение окружающих и, соответственно, на существующие социальные нормы и поведение других людей, продиктованное этими нормами.
Проверяя свою гипотезу, исследователи выявляли у испытуемых все три переменные модели Эйзена: установки, отношение к существующим социальным нормам, а также уровень их самосознания, и, в частности, показатели по шкале самомониторинга. В итоге выяснилось, что у людей с высокой степенью самосознания, но низким уровнем самомониторинга установки довольно прочно связаны с поведением. И напротив, у индивидов с высоким уровнем самомониторинга, но низким уровнем самосознания, поведение в большей мере было детерминировано общественными нормами, чем их собственными установками.
Добавим, что, по-видимому, взаимосвязь трех названных компонентов – установок, норм и поведения может выглядеть и не столь прямолинейно, как это следует из результатов исследования Миллера и Граша. По всей вероятности, высокий уровень самомониторинга позволяет индивидам хорошо ориентироваться в большинстве социальных ситуаций, и поэтому они могут соблюдать общественные нормы, противореча тем самым, собственным установкам, когда им это выгодно, и вести себя вопреки нормам и в соответствии с установками, когда ощущают, что такое поведение останется безнаказанным. И опять-таки окажется для них выгодным.
Нетрудно заметить, что теория разумного или обдуманного поведения Эйзена-Фишбейна является ничем иным как детализированным изложением модели поведения Курта Левина, о которой мы говорили в первом разделе книги: П=Ф(ЛО), где поведение также выводится из соотношения личностных, диспозиционных особенностей (Л) и ситуационных факторов (О -окружающая среда).
Как видим, теория планируемого поведения дает возможность прогнозировать лишь рациональное, обдуманное поведение. Да и то лишь в том случае, если нам досконально известны все переменные. Но люди далеко не всегда ведут себя рационально и обдуманно. Влияние многих факторов может заставить человека совершать поступки, идущие вразрез с его собственными интересами. Это могут быть и эмоциональные порывы (например, страх, сострадание, жажда мщения, влюбленность и т.д.), неумение предвидеть последствия, рассчитывать свои действия, конформность, бессознательные импульсы, да и обыкновенная глупость, наконец. Кроме того, особо следует отметить привычки и стереотипные способы действия в тех или иных ситуациях, приобретенные индивидом в прошлом, которые также могут значительно влиять на поведение.
Таким образом, теория планируемого поведения является хорошим инструментом прогнозирования действий, но в довольно ограниченном числе случаев.
Дело в том, что чаще поведение людей не носит рационально-спланированного характера. Поэтому предсказать то или иное поведение, основываясь на концепции Эйзена-Фишбейна, удается далеко не всегда.
Вместе с тем, необходимо подчеркнуть, что благодаря работам Эйзена и Фишбейна вновь активизировался интерес исследователей к изучению проблем, связанных с установками. Ведь как мы отмечали ранее, интерес к ним в конце 60 – начале 70-х годов прошлого века значительно снизился. Добавим также, что возрождение интереса к социальным установкам
52
происходило в контексте динамичного развития когнитивистского направления в социальной психологии. Все это привело к новым теоретическим и практическим исследованиям. Что же касается непосредственно теории Эйзена-Фишбейна, то под ее влиянием были созданы «Модель Рубикона», Хекхаузена и Головитцера, а также МОДЕ – модель Рассела Фазио (Штальберг Д., Фрей Д., 2001).
2.5. Теории непланируемого поведения
Раньше мы уже не раз говорили о том, что не все психологи и далеко не все теоретические направления в психологии считают поведение человека рациональным и спланированным. В приложении к нашей теме это означает, что человеческие действия подчиняются не установкам сознания, а продиктованы совсем иными причинами: приобретенными привычками (научение) бессознательными импульсами, внешними факторами (ситуацией).
Наиболее известные из таких теоретических подходов – теории научения, психология масс, глубинная психология.
Точку зрения психологии масс на природу человеческого поведения мы довольно подробно рассматривали в Разделе 1. Если говорить о теориях глубинной психологии, а среди них наиболее известны психоанализ 3. Фрейда, аналитическая психология К. Г. Юнга и индивидуальная психология А. Адлера (все остальные – лишь модификации перечисленных), то их трудно анализировать в рамках сложившейся социально-психологической парадигмы, поскольку они плохо поддаются либо вообще не поддаются операционализации. Вместе с тем было бы неправильно вообще отказаться от использования теоретических положений глубинной психологии в рамках психологии социальной. Тем более, что даже теоретические модели американских психологов – наиболее радикальных сторонников операциональной верификации теорий, часто создаются под влиянием концепций глубинной психологии и психологии масс, на что мы неоднократно указывали в предыдущих разделах. Таким образом, имеет смысл хотя бы вкратце охарактеризовать взгляды теоретиков глубинной психологии на детерминацию человеческого поведения.
2.6. Психоанализ
Как известно, психоанализ полагает самым глубинным основанием человеческого поведения бессознательное, отводя сознанию лишь незначительную роль. Поэтому проблему психической, а тем более, социальной установки 3. Фрейд специально нигде не рассматривал (Шихирев П. Н., 1999). Структура психики человека, согласно ортодоксальной психоаналитической концепции, формируется по раз и навсегда заданной схеме и складывается из трех компонентов – Оно, Я, Сверх-Я. Наиболее фундаментальным элементом психического является Оно – интенция, с которой человек появляется на свет. В ней сосредоточен главный резервуар жизненной энергии организма человека и источник всей его поведенческой мотивации. Этот психический компонент побуждает человека с самого момента рождения бессознательно стремиться к получению удовольствия любым путем. Причем, любое удовольствие – от насыщения, дефекации, мочеиспускания, физических прикосновений и даже воображения – переживается человеком, как сексуальное, поскольку сопряжено с тактильным возбуждением эрогенных зон либо с фантазиями на эту тему.
Таким образом, Оно побуждает человека жить в соответствии с «принципом удовольствия» во что бы то ни стало. Иными словами, Оно подчиняется принципу удовольствия (Фрейд 3., 1990). Такова, можно сказать, изначальная биопсихическая установка человеческого существа. Понятно, что она абсолютно нереалистична, так как удовольствие может стать таковым только в сопоставлении с неудовольствием (т. е. болью, страданием, неудовольствием и т.д.). Осознав эту проблему, 3. Фрейд развел переживания неудовольствия и удовольствия, как состояния напряжения и разрядки напряжения (Фрейд 3., 1990).
В период социализации у ребенка, когда им переживается Эдипов комплекс, происходит завершение формирования еще одной психической инстанции – Сверх-Я (Идеал – Я), о чем мы уже кратко упоминали в Разделе 3. Этот элемент человеческой психики, также полностью бессознателен, согласно Фрейду. В нем представлены все те общественные нормы, которые
53
усваиваются человеком в процессе социализации. Собственно говоря, благодаря именно этой инстанции человек и становится человеком, социальным существом.
Сверх-Я побуждает человека слепо, т.е. бессознательно подчиняться общественным нормам и препятствует реализации принципа удовольствия. Поскольку нормы общества для того и создаются, чтобы удерживать индивидов в рамках общественного, человеческого поведения и затруднять прямое и непосредственное удовлетворение биологических инстинктов, направленных на получение удовольствия, то диктат Сверх-Я создает постоянное напряжение -неудовольствие. И ситуация была бы безвыходной, или как говорят врачи, несовместимой с жизнью (ведь с одной стороны – Хочу, а с другой – Нельзя), если бы не третий психический компонент-Я.
Я, также как и Сверх-Я, формируется в процессе социализации, конкретно – в результате разрешения нарциссического комплекса. Но в отличие от Сверх-Я, Я содержит фрагмент рациональности, сознания. Он-то, этот фрагмент, и позволяет человеку не то, чтобы примирить два несовместимых элемента: влечение – Хочу, исходящее из Оно, и запрет – Нельзя, идущий от Сверх-Я, а найти между ними некий поведенческий компромисс. Как правило, он осуществляется в виде отодвигания, отсрочивания, оттягивания реализации принципа удовольствия, т.е. получения удовольствия в подходящее время и в приемлемой, с точки зрения социальных норм, форме. Одним словом, Я всегда стремится руководствоваться принципом реальности (3. Фрейд, 1990).
Таким образом, поведение человека является не чередой рационально спланированных действий, а результатом компромисса между двумя бессознательными интенциями -инстинктами и влечениями, с одной стороны, и нормами морали, запретами – с другой. Как видим, наличие в психике человека двух мощных антагонистических бессознательных сил приводит к необходимости зарождения сознания, которое, впрочем, не детерминирует поведение, а лишь в определенной степени влияет на него, придавая ему вид поверхностно-рациональных поступков.
2.7. Аналитическая психология
Автор теории аналитической психологии К. Юнг также не считал человека существом рациональным. Даже более того, рациональность и доминирование сознания в человеческом поведении он считал опасным, патогенным, чреватым тяжелыми психическими и социальными последствиями, как для индивида, так и для человечества в целом.
Юнг, в отличие от Фрейда, который все же увязывал будущность человеческого рода с расширением сферы сознательного в психике, и поэтому уповал на разумность человеческого поведения, разум и рациональность сами по себе ставил невысоко. Он полагал, что сознание как источник разумности и рациональности должно тесно взаимодействовать с бессознательным, прежде всего с коллективным бессознательным – источником мудрости. Поэтому основным принципом функционирования человеческой психики Юнг считает принцип комплиментарности (дополнительности). Его можно также назвать принципом компенсации, поскольку сознание и бессознательное не просто дополняют друг друга, но еще и компенсируют взаимные недостатки.
Коллективное бессознательное, согласно Юнгу, является мощнейшим, самым основным источником жизненным активности человека. Сознание же в этом отношении играет лишь подчиненную, вспомогательную роль. Модель структурирования психики в аналитической психологии, как видим, во многом схожа с аналогичной моделью в психоанализе. Правда, Юнг, в отличие от Фрейда, рассуждая о мотивации поведения, использует понятие психической установки.
Рассматривая проблему установки, Юнг намечает тот подход к детерминации поведения, который впоследствии использует и Курт Левин в своей формуле поведения.
Юнг старается учесть как субъективные, так и объективные факторы, обусловливающие готовность, предрасположенность человека к совершению тех или иных конкретных действий во вполне определенной ситуации. К числу таких диспозиционных факторов, оказывающих влияние на поведение, он относит врожденные свойства человека, качества, приобретенные в процессе воспитания, индивидуально-личностные убеждения, сформировавшиеся у человека на основе коллективных представлений.
54
В то же время ситуационными (объективными) факторами выступают влияние социального окружения и физической среды. При этом коллективные представления выступают одновременно в двух ипостасях: как внутренняя (субъективная) реальность и как внешний (объективный) или социальный фактор.
В совокупности все эти факторы определяют общую психическую установку человека, которая в свою очередь, приводит к тем или иным изменениям во взаимоотношениях между различными функциями психики (Лейбин В.М., 1977).
Помимо общей установки, считает Юнг, у человека имеется также установка, предопределяющая направленность его интереса на внешний (объективный) либо внутренний (субъективный) мир. Речь, как мы уже знаем из Раздела 3, идет соответственно о экстравертированной и интровертированной установках (Юнг К. 1998). В сущности, здесь мы вновь подходим к той классификации психологических типов личности, с которой мы уже знакомились раньше. Поэтому, чтобы не повторяться, просто отметим, что согласно Юнгу, в идеале как внешняя установка, так и внутренние предрасположения способны оказывать одинаковое воздействие на формирование любой из специфических установок – хоть экстревертированной, хоть интровертированной. Но реально внутренние и внешние факторы часто способствуют проявлению одной из них и препятствуют проявлению другой. В результате у человека складывается привычная, типичная установка. Иначе говоря, он становится либо экстравертом, либо интровертом. И тогда его поведение обусловливается интересом преимущественно к внешним объектам либо оно зависит от его внутренней, субъективной предрасположенности.
Поверхностный взгляд на модель Юнга «установка-поведение» может подтолкнуть к ошибочному выводу о том, что автор аналитической психологии рассуждает подобно социальным психологам-когнитивистам. Но это далеко не так. Юнг пишет не об установках сознания, а о бессознательных установках, поэтому и поведение человека, согласно Юнгу, является следствием его бессознательной установки, характеризующей его как определенный психологический тип, а не результатом сознательного планирования или установок сознания.
2.8. Теория самопонимания
Несмотря на принципиальное несходство теоретических позиций глубинной психологии и бихевиоризма имеется все же одна проблема, решая которую представители этих двух направлений, частично сходятся во взглядах. Речь, как можно догадаться, идет о понимании природы человеческого поведения. Бихевиоризм, как и глубинная психология, отрицает доминирование сознания в человеческом поведении. Дэрил Бем (1967, 1972), выступая с необихевиористских позиций, разработал теорию самопонимания, в которой он утверждает, что мы начинаем понимать то, что делаем, лишь понаблюдав за собственным поведением. Другими словами, лишь осмысляя свои поступки, свои действия, человек в состоянии понять, что он, собственно делает и почему (Росс Л., Нисбетт Р., 2000; Штрёбе В., Джоунас К., 2001; Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Поэтому, утверждает Бем, люди имеют весьма смутное представление о том, кто они такие и почему совершают те или иные действия. И лишь заняв по отношению к себе позицию внешнего наблюдателя, наблюдая свое поведение как бы со стороны, человек может прийти к выводу о его причинах. Таким образом, о своих установках, предпочтениях, симпатиях или антипатиях, вообще о своих личных диспозициях люди узнают не до того, как что-то сделают, а уже после того, как они это «что-то» совершили и проанализировали с одной стороны, свое поведение, а с другой – те условия, в которых это поведение осуществлялась (Росс Л., Нисбетт Р., 2000).
Данный здесь перевод названия теории Дерила Бела, sef-perception theory, на мой взгляд, лучше отражает существо обсуждаемой концепции, чем, скажем, неудачный буквальный перевод «теория самоощущения», который дается в книге «Перспективы социальной психологии» (2001). Более удачный перевод, но также не совсем по существу, дается в книге Д. Майерса «Социальная психология» (1997) -«теория самовосприятия». Поэтому я предлагаю собственный перевод, который более подходит в данном случае, а именно: «теория самопонимания»)
55
Рассмотрим положения Д. Бема на конкретном примере, к тому же, очень типичном. Так, скажем, если спросить «среднего» учащегося ВУЗа – студента или студентку, зачем он (она) поступили в ВУЗ, то на первый взгляд, этот вопрос будет выглядеть глупым. Ответ кажется очевидным – чтобы учиться и получить специальность. Но действительно ли знания и определенная интеллектуальная профессия для всех студентов являются значимыми ценностями, входящими в их установки, которые предопределяют их поведение – поступление в ВУЗ? Сомнительно. Поэтому, если человек действительно, реально задумается о том, почему он оказался в ВУЗе, то сможет открыть для себя много неожиданного. Так, высшей ценностью, мотивирующей поступление в ВУЗ, для одних может оказаться возможность избежать службы в армии, для других – более легкие перспективы замужества – студентки или обладательницы диплома о высшем образовании выше котируются на рынке невест, да и вообще в вузовской молодежной среде легче найти потенциального мужа. Для кого-то студенческий статус и роль будут ценны тем, что ассоциируются с веселым, бесшабашным времяпрепровождением, с возможностью не работать, и тем самым, на «законных» основаниях продлить затянувшееся детство, избегать самостоятельности, быть на содержании у родителей и т.д. Наконец, для многих ценностью может оказаться возможность «быть как все»: «все поступают, и я поступил(а). Чем я хуже?».
Разумеется, можно предположить, что некоторая часть студентов (вероятно, не очень значительная) обнаружит, что для них ценностью являются знания и будущая профессиональная деятельность. (Мы осознаем, конечно, что это смелое предположение, но верить в это хочется.)
Итак, если человек обратит внимание на то, что он делает и задумается об этом, то он может сделать вывод о собственных установках и намерениях, считает Д. Бем. Другой вопрос -станет ли он делать это в обычных обстоятельствах и насколько объективным и бесстрастным будет его вывод о собственных диспозициях? Ведь в данном случае человек станет осуществлять самоатрибуцию. А мы уже знаем, в частности из Разделов 3 и 4, что человек почти всегда осуществляет самообъяснение в форме самооправдания и защиты Я-концепции (самосознания).
Кроме того, и мы это тоже уже обсуждали, при объяснении хоть собственного, хоть чужого поведения, люди склонны использовать правдоподобные каузальные атрибуции, делая выводы в соответствии с принципом доступности (каузальные схемы, эвристики доступности и т.д.).
Р. Нисбетт и Т. Уилсон, которые обсуждают теорию Д. Бема, приходят к выводу, что прямой доступ к когнитивным процессам в психике вообще отсутствует. Они утверждают, что для человека доступны лишь идеи и готовые умозаключения, т.е. конечные результаты этих процессов (Росс Л., Нисбетт Р., 2000).
Впрочем, это уже другая проблема. Для нас здесь важно понять основную идею тезиса Д. Бема о том, что люди чаще всего не знают и не осознают собственных установок. Поэтому установки не могут влиять на их поведение, не могут выступать причинами поведения. Связь здесь скорее обратная: поведение, став предметов собственного наблюдения и рассуждения, выявляет установку. На такой же обратной зависимости, где поведение формирует установку, настаивает и теория когнитивного диссонанса Лиона Фестингера, речь о которой впереди. Следовательно, поведение людей скорее характеризуется спонтанностью и бессознательностью, чем осознанностью и планированием.
Но если не установки, то, что детерминирует поведение людей? Понятно, что коль скоро Д. Бем выступает с позиции теории научения, то научение в любой его форме и служит причиной большинства поведенческих паттернов людей.
Большинства но, разумеется, не всех. Ведь очевидно, что если вы обнаружите, что ваша одежда из-за долгого отсутствия стирки и чистки благородно лоснится, как лацканы английского смокинга и после этого, скрепя сердце, решитесь-таки ее постирать, то в данном случае ваша положительная установка в отношении чистоты и опрятности будет причиной вашего поведения – стирки. Как, впрочем, очевидно и то, что собственно чистота и опрятность не для всех является ценностью и, соответственно, предметом установки.
Как видим, различные теоретические подходы по-разному оценивают степень осознанности и рациональности поведения человека. Одни вообще отрицают их наличие, другие признают частичное влияние сознания на поведение, третьи же настаивают на исключительной рациональности человеческого поведения. Мы уже не раз отмечали, что различные теории выбирают и анализируют разные проявления и аспекты одних и тех же
56
феноменов. Это означает, что в реальной жизни мы можем найти примеры как совершенно бессознательного, так и частично осознаваемого или даже преимущественно осознанного и спланированного поведения. В последнем случае на первый план выходят установки сознания, детерминирующие поведение.
2.9. МОДЕ- модель, как синтетическая теория поведения
Мы только что убедились, что различные авторы и разные теоретические подходы не однозначно трактуют природу человеческого поведения. Одни утверждают, что оно сознательное и даже планируемое, другие, наоборот, говорят о бессознательном и спонтанном характере человеческих действий.
Рассел Фазио попытался создать такую теоретическую позицию, которая могла бы объединить оба подхода, синтезировав их теоретические наработки. Он назвал ее МОДЕ -моделью (1990). Первая часть названия складывается из начальных слогов двух ключевых слов, из определения, которое дает Р. Фазио и которое звучит следующим образом: «МОДЕ модель -это «учет одновременно как различных вариантов связи установок и поведения, так и МОтивационных возможностей индивида, которые ДЕтерминируют ту или иную модель связи установки и поведения в данной ситуации» (Зимбардо Ф., Ляйппе Н., 2000, Штальберг Д., Фрей Д., 2001).
Фазио исходил из того, что основная, большая часть поведения осуществляется людьми спонтанно. Активизированные установки в сочетании с социальными нормами позволяют человеку избирательно воспринимать ситуацию и вести себя соответствующим образом. Прайминг, или активизация установок происходит постоянно, благодаря влиянию привычек, прошлого поведения, присутствия предметов установок и т.д. Поэтому люди в привычных условиях ведут себя заученно, как бы автоматически или, по выражению Эллен Лангер, «бездумно». Так, например, привычка носить штаны, основанная на действии социальных норм или привычка чистить зубы, основанная на установке в отношении данного поведения, предопределяет, по сути, автоматическое поведение человека.
Процесс же осмысления, обдумывания, который предусматривает теория планируемого поведения, начинается только тогда, когда у человека, с одной стороны, возникает мотивация для обдумывания своих действий, а с другой – возможность подумать.
Что может побудить, т.е. мотивировать человека к планированию своего поведения. Р. Фазио полагает вслед за А. Круглянски (1989), что больше всего люди боятся попасть впросак и выглядеть беспомощно и глупо. Поэтому они стремятся избегать ошибок и опрометчивых действий.
Таким образом, мы перестаем вести себя заученно и бездумно, когда высока цена ошибки. Если же опасность ошибиться отсутствует, то мы продолжаем действовать по шаблону, привычно.
Но, как уже отмечалось раньше, одной мотивации для обдумывания поведения недостаточно, для этого необходима еще и возможность. Она, кстати, тоже не всегда имеется. Самый простой пример – ситуация требует немедленной реакции, а времени на обдумывание совсем нет. Более тяжелый случай – когда человек попросту не в состоянии в силу индивидуальных особенностей, уровня интеллектуального и психического развития обдумать свое поведение, как и вообще задумываться и размышлять.
Проверяя синтетическую теорию поведения Д. Санбонмацу и Р. Фазио провели эксперимент, в котором участникам описывали два гипотетических магазина – Смита и Брауна (Sanbonmatsu D. & Fasio R., 1990). Почти все отделы магазина Смита получили хорошую характеристику, в то время как большинству отделов магазина Брауна дали невысокую оценку. Правда, отдел фототоваров магазина Брауна характеризовался как превосходный, в отличие от аналогичного отдела магазина Смита, который был хуже и беднее.
Затем участникам предлагали представить, что им необходимо купить фотоаппарат и для этого нужно выбрать магазин, где они предпочитают сделать покупку.
Исследователи исходили из предположения, что если испытуемые будут обдумывать свои действия, то они выберут магазин Брауна, где фотоотдел лучше. Если же они станут вести себя бездумно, не рационально, то тогда предпочтут магазин Смита, который в целом, характеризовался лучше, чем магазин Брауну, за исключением отдела фототоваров.
57
Для принятия решения участникам исследования предоставили различные условия и возможности. Половине участников дали возможность подумать перед принятием решения. Другой половине предстояло делать свой выбор в течение секунд. Мотивация, т.е. боязнь принять опрометчивое решение тоже варьировалось. Одной половине участников из каждой группы сообщили, что их решение будет сравниваться с решением других участников. Кроме того, им предстояло объяснить свое решение как другим испытуемым, так и исследователям. Оставшимся участникам никаких предписаний, относительно их решений, не давалось. Таким образом, они были менее мотивированы для обдумывания своих действий, так как меньше боялись ошибиться.
МОДЕ-модель предусматривает, что только те испытуемые, у которых было время подумать, а также те, над кем довлела необходимость отчитаться за свои решения, должны были обдумывать и планировать свое поведение. Участники, находившиеся в других условиях, должны были вести себя спонтанно и бездумно.
Описываемый эксперимент подтвердил ожидания исследователей. Участники, имевшие возможность и мотивацию, отдавали предпочтение худшему магазину Брауну, в котором, однако, был хороший отдел фототоваров, и соответственно, другие участники вели себя иначе, т.е. предпочли магазин Смита.
Таким образом, исследование показало, что люди действительно могут планировать свое поведение и вести себя обдуманно, но лишь в том случае, когда у них имеется для этого возможность и мотивация. В других же обстоятельствах их поведение носит заученный, бездумный характер.
2.10. Влияние установок на поведение
Не ограничиваясь исследованием общих закономерностей взаимосвязи установок и поведения, социальные психологи пытаются выявить те конкретные условия, в которых установки, с наибольшей вероятностью, будут влиять на поведение. Понятно, что для достижения хотя бы относительной уверенности в том, что именно установка сознания влияет на вполне конкретное поведение, необходимо обнаружить и проанализировать такие процессы, которые бы наглядно подтверждали существование объективной связи установок и поведения, не оставляя места для сомнений.
Как полагают Р. Фазио и его коллеги (1986), одним из таких процессов является прайминг (мы о нем говорили в Разделе 3), который активизирует определенные установки в оперативной памяти индивида (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000). Как мы уже знаем, установки являются когнитивными схемами и подобно другим схемам, складируются в памяти и поэтому не всегда присутствуют в сознании, но лишь по мере необходимости. Так вот, когда установка становится доступной для осознания, то возрастает вероятность того, что она послужит причиной определенного поведения.
Что может вызвать процесс прайминга и активизировать установку? Прежде всего, конечно, вид самого предмета установки или упоминание о нем. Так, например, у человека, увидевшего себя в зеркале, может активизироваться схема самосознания – установка в отношении себя самого. И если это случится в супермаркете, то, возможно, данный индивид откажется от намерения унести что-нибудь из магазина, не заплатив за товар. Ведь, как известно, в большинстве западных магазинов доступ к товарам свободный, а на выходе, если человек не вызывает подозрений, его не обыскивают. Активизация самосознания, а это не просто установка, но сложный комплекс установок человека в отношении себя, т.е. установочная позиция, может побудить индивида вспомнить, что он осознает себя честным, порядочным человеком, не вором. Это, в конечном итоге, может быть, заставит его отказаться от намерения взять чужое бесплатно, хотя оно и «плохо лежит». Надежда, конечно, слабая. Особенно в отношении к нашим соотечественникам за рубежом, которые, если верить отечественной и зарубежной прессе, просто шалеют при виде неохраняемого изобилия товаров и их не могут удержать от соблазна не только зеркала, но даже магазинные детективы. Правда, и западные обыватели в этом отношении тоже не ангелы. Тем не менее, зарубежные владельцы супермаркетов прибегают и к этой, хотя и не очень надежной, но иногда действенной, заградительной мере, и устанавливают в магазине зеркала, где только можно.
Еще один способ активизации установок описывает теория самопонимания Д. Бема, которую мы недавно обсуждали. Так, допустим, привычно приготавливая для себя завтрак или
58
ужин, вы можете неожиданно обратить внимание, что у вас это неплохо получается, да и вообще, вы можете понять, что вам нравится готовить. Вполне вероятно, что в дальнейшем вы будете при каждом удобном случае стремиться реализовать свою обнаруженную положительную установку в отношении приготовления пищи в конкретном поведении, т. е. в кулинарной деятельности. Может, это даже побудит вас изменить род деятельности. В данном случае частое повторение одного и того же поведения сначала помогает узнать о собственной установке, а затем делает ее постоянно доступной для осознания.
Здесь необходимо уточнить, что частая реализация установки в поведении, также как и частая вербальной выражение установки делает ее легко доступной. И тогда установка начинает функционировать в режиме постоянно работающей когнитивной схемы, считают Фазио и Уильяме (1986). Кроме того, все установки, которые сформировались на основе непосредственного личного опыта, также обладают большей доступностью, а следовательно, и большим влиянием, чем установки, сформировавшиеся косвенным образом, например, через заимствование (Штальберг Д., Фрей Д., 2001).
Проверяя предположения, относительно эффекта доступности установки, Фазио, Пауэл и Уильяме провели исследование, в котором изучалось наблюдаемое поведение, а не самоотчеты участников (1989). В процессе эксперимента исследователи определяли степень доступности установок испытуемых в отношении конфет и других сладостей. Доступность измерялась по скорости реакции, с которой участники исследования нажимали кнопки «нравится» или «не нравится» после предъявления какого-либо кондитерского изделия. Помимо этого испытуемые оценивали свое отношение к лакомствам по 7-бальной шкале. И, наконец, завершалось исследование тем, что все сладости были выставлены на столы, и каждый участник мог выбрать для себя пять видов сладостей, как своеобразную плату за участие в эксперименте.
В результате обнаружилась прямая связь, с одной стороны, между установками и поведением, а с другой – между доступностью установок и степенью их влияния на поведение.
Другое исследование, на сей раз Тимоти Уилсона и Дональда Данна (1986) не то чтобы опровергало выводы Р. Фазио и его коллег, но привело к открытию нового эффекта активизации установок. Ученые обнаружили, что в некоторых случаях активизация установок приводила не к закреплению связи «установка-поведение», а к ее ослаблению, и даже изменению установки (Штальберг Д., Фрей Д., 2001).
В ходе исследования, которое проводилось в университетской столовой, испытуемых студенток спрашивали об их отношении к различным напиткам: молоку, кока-коле, чаю со льдом и т.д. Одну группу студенток просили проанализировать причины, из-за которых им нравились или не нравились какие-то напитки. Другую просили просто подумать о том, насколько им нравятся или не нравятся напитки. Третья группа – контрольная, не получала никаких инструкций. Затем всех студенток просили высказать свои установки в отношении напитков, после чего фиксировали, какие конкретно напитки в течение обеда выбрали испытуемые. Оказалась, что самая слабая связь установок с поведением выявилась у тех студенток, которых просили подумать о причинах возникновения их установок. Такие же результаты были получены еще в двух исследованиях Тимоти Уилсона и Джонатана Скулера в 1991 году (Пайнс Э., Маслач К., 2000).
Чтобы понять это явление Т. Уилсон, Д. Данн, Д. Крафт и Д. Лисл (1989) провели еще одно аналогичное исследование (Чалдини Р., 1999). По окончанию этого эксперимента стал более понятен эффект, полученный в предыдущем исследовании. Выяснилось, например, что ослабляющее действие размышлений о причинах возникновения установок сказывается не всегда, а лишь в случае тех установок, в которых когнитивный (познавательный) компонент почти не выражен. Проще говоря, эффект ослабления связи установка-поведение возникал лишь тогда, когда установка формировалась не на основе знаний и обдуманного принятия решения, а другим способом. В этом случае человек хоть и имеет установку в отношении какого-то объекта, но почти ничего о нем не знает (о том, как и почему возможно существование таких установок мы поговорим в следующей Главе, где рассмотрим центральный и периферийный способы убеждения и формирования установок).
В исследовании, о котором идет речь сейчас, испытуемые, которые хорошо знали объект своей установки (в данном случае политического кандидата) демонстрировали устойчивую связь установки и поведения, вне зависимости от того, размышляли они о причинах формирования своих установок или нет. Одним словом, установки этих участников были обдуманными и основывались на хороших знаниях об объекте установок. Те же участники, которые мало знали о своих кандидатах, начав раздумывать о причинах своей поддержки данных политиков,
59
напротив, зачастую обнаруживали несоответствие между установкой и поведением, а в конечном итоге, нередко изменяли свои установки.
В чем же дело? Почему когнитивный компонент установки играет столь существенную роль в ее действенности? Авторы исследования пришли к выводу, что люди, обладающие достаточными знаниями, анализируя причины существования у них тех или иных установок, тем самым, подтверждают свою прежнюю оценку, т.е. оценочный компонент установки. Но не только это. Как мы знаем, подтверждая свои установки, человек подтверждает и собственную Я-концепцию.
Тот же, кто плохо осведомлен о предмете своей установки, рассуждая о причинах ее формирования, может прийти к выводу либо о том, что ошибался, поскольку мало знал о предмете установки, либо о том, что просто позаимствовал, перенял чужую установку, особо не задумываясь, либо, что ему эту установку когда-то навязали, и она стала для него привычной. Любой из этих выводов может привести к изменению установки.
Вы, вероятно, можете вспомнить достаточно много собственных установок, которые возникли либо под влиянием, так называемой, эмоциональной рекламы, либо были заимствованы у сверстников, либо сформировались под влиянием обоих этих факторов одновременно, например: пить пиво – это здорово!; либо были навязаны вам еще в детстве: например, националистические предубеждения и т.д.
Подводя итог, еще раз подчеркнем, что когнитивный компонент установки, т. е. достаточное знание о предмете установки, делает ее устойчивой, сильной и интенсивной. Именно поэтому одна из теорий изменения установок – теория социальных суждений Музафера Шерифа, предполагает изменение установок через изменение знаний. Об этой и других теориях формирования и изменениях установок мы поговорим в следующем Разделе.
Глава 3. Формирование установок: теории и исследования
У каждого человека в течение жизни формируется множество установок в отношении самых различных проблем и объектов. Несмотря на то, что
все установки имеют примерно одинаковую структуру и являются когнитивными схемами, помогающими индивиду адаптироваться и существовать в мире, источники и принципы их возникновения различаются. Наши установки могут возникать на основе личного опыта, а могут быть заимствованы у других людей, являющихся для нас референтными фигурами. Мы можем обладать уникальными индивидуальными взглядами и установками (их немного, как правило), но чаще мы интериоризируем, т. е. делаем своими установки тех групп, в которые входим – культурных, национальных, тендерных, социальных, профессиональных, возрастных и т. д. Понятно, что и способы возникновения, психологические механизмы их формирований не могут быть одинаковыми. Поэтому прежде чем начать непосредственно разговор о процессах образования установок, охарактеризуем хотя бы в общих чертах источники и принципы их возникновения.
3.1. Источники и принципы формирования установок
Практически все авторы, пишущие на тему социальных установок, сходятся во взглядах о том, что установки, сложившиеся на основе личного опыта, формируются в соответствии с принципом научения (Чалдини Р., 1999, Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000, Штрёбе В., Джоунас К., 2001, Зимбардо Ф., Эббисен Э., Маслач К., 1977, Staats, 1967 и др.).
Наиболее распространенный и незамысловатый способ возникновения положительных или отрицательных установок, описанный еще И. П. Павловым, Э. Торндайком и Д. Уотсоном, получил название метода проб и ошибок. Самые первые установки формируются у нас в детстве, именно тогда человек начинает активно постигать мир и вырабатывать то или иное отношение к вещам, людям и событиям. Однажды обжегшись о горячий предмет, например, утюг или плиту, ребенок может впоследствии испытывать к ним неприязнь, основанную на боли и страхе. И напротив, вкус первой конфеты и вообще сладкого может очаровать малыша и закрепить у него положительное отношение к сладкому. А может, и нет. Здесь многое зависит от индивидуальных, конституциональных и характерологических особенностей человека. Есть люди, например, которые не любят сладкого. Одному ребенку, да и взрослому тоже, достаточно
60
лишь единожды получить негативное подкрепление, скажем, уколоться или обжечься, чтобы навсегда выработать реакцию избегания колющих и жгущих предметов и, соответственно, сформировать в отношении их отрицательную установку. Другой же может множество раз сталкиваться с негативным подкреплением, но так и не научиться избегать опасности или неприятных ощущений или переживаний. Точно также дело обстоит с курением и употреблением алкоголя. Ребенку или подростку может хватить однократного опыта неприятных ощущений от первой выкуренной сигареты или выпитой порции спиртного, чтобы всю жизнь испытывать отвращение к табаку и алкоголю.
Мы уже знаем, что первые впечатления самые сильные и яркие, поэтому первый опыт взаимодействия с врачом, учителем, людьми других профессий, впечатляющие, драматические события раннего детства, сильный страх, боль, радость, удовольствие – все это служит основой для формирования установок на многие годы вперед, а иногда и на всю жизнь. Так, вы, наверное, знаете, что одни люди терпеть не могут вареный лук, в то время как другие в нем души не чают. Причем, надо иметь в виду, что наши установки нами не всегда осознаются, и мы их придерживаемся совершенно бессознательно. Дело в том, что многие из них формируются еще в бессознательном возрасте. Кстати, задача психоаналитической и некоторых других терапевтических практик как раз в том и состоит, чтобы выявлять именно такие, неосознаваемые установки.
Конечно, многое, как уже было сказано, зависит от личностных особенностей человека. Но не все. Ведь подавляющее большинство наших реакций, в том числе и установок, формируется в определенном, и прежде всего, социальном контексте. А следовательно, они формируются в соответствии с принципом классического обусловливания, открытого И. П. Павловым и Э. Торндайком. Каждый, вероятно, по собственному опыту знает, что некоторые звуки, запахи, цвета, вызывают либо приятные, либо неприятные переживания или воспоминания. Все это – следствия классического обусловливания. Ведь многие запахи, звуки, а также световая палитра – нейтральные стимулы. Значит, их воздействие в качестве положительного или отрицательных эффектов было когда-то обусловлено. Конечно, запах пищи – безусловный стимул, чего не скажешь, допустим, в отношении запаха цветущей сирени, сырой штукатурки или навоза.
В опытах по классическому обусловливанию, которые проводил Павлов, действие безусловного стимула (пищи) сопровождалось воздействием обусловленного стимула – звонка. Ассоциируя оба эти стимула, собаки научались впоследствии реагировать уже на обусловленный стимул как на безусловный.
В случае с научением в социальном контексте тоже происходит обусловливание, только оно гораздо сложнее, хотя в его основании все тот же классический принцип. Возьмем опять в качестве примера курение. Сам по себе табачный дым изначально безусловный стимул, вызывающий неприятное ощущение. Почему же тогда дети и подростки или взрослые люди из поколения в поколение вновь и вновь приобретают привычку курить?
Вероятно, все дело в том, что наряду с безусловным стимулом здесь всегда имеет место воздействие другого или других, обусловленных стимулов. К их числу можно отнести влияние, так называемых, социальных моделей – старших, сверстников и т.д. В этом случае изначально неприятный стимул, вызывающий кашель, тошноту и головокружение и т.д. может сопровождаться одобрением, похвалой со стороны сверстников. Кроме того, согласно А. Бандуре, организм может сам себя подкреплять. Говоря проще, курение у подростков может ассоциироваться со взрослостью (а значит, независимостью, высоким социальным статусом), мужественностью и даже с сексуальной привлекательностью, как например, в рекламе сигарет.
Как видим, и в данном случае срабатывает принцип ассоциации, характерный для классического обусловливания. Появившаяся у человека привычка – плохая или хорошая, формирует у него впоследствии тип установки, названной Артуром Стаатсом, «обусловленно-оценочной реакцией на объект» (Staats, 1967).
Еще один способ формирования установок по принципу обусловливания с использованием ассоциаций с социальными стимулами также всем известен – это политическая или коммерческая реклама, в которой участвуют известные люди: спортсмены, артисты, политики и т.д., т.е. те, чей образ связывается с успехом, славой, богатством.
Итак, мы выяснили, что помимо личного опыта в формировании установок активно участвует социальное окружение человека. Прежде всего, это родители, сверстники, учителя, другие авторитетные лица. Причем, здесь срабатывает не только научение по принципу
61
обусловливания и ассоциирования, но и викарное, а также оперантное, или инструментальное научение.
Мы знаем, что другие люди служат для каждого из нас основными источниками социальной информации, но только этим их роль не ограничивается. Большинство людей испытывает удовольствие, если им удалось оказать на кого-то влияние, убедить в чем-то. Поэтому, если, например, ребенок заимствовал установку своих родителей или приятелей и высказал ее, то в этом случае он, как правило, получает оперантное подкрепление в виде похвалы, одобрения, какого-то иного психологического или материального вознаграждения. Впоследствии для получения вознаграждения человек научается усваивать, но главное, высказывать те установки, которые нравятся окружающим, и получает с их стороны положительное подкрепление. И, соответственно, игнорировать взгляды и установки, неприятные его социальному окружению, боясь подвергнуться наказанию – негативному подкреплению. Другими словами, человек начинает использовать научение как инструмент для достижения своих целей – получения удовольствия и избегание неудовольствия. Отсюда и название этого вида научения.
Объясняя действие оперантного подкрепления в конкретных социальных ситуациях, Р. Чалдини и Ч. Инско разработали двухфакторную модель социального подкрепления (1969). Они полагают, что положительная реакция социальной модели выполняет две функции:
1. служит подсказкой для человека относительно той установки, которой необходимо придерживаться.
2. порождает взаимопонимание и симпатию между моделью и подражателем.
Таким образом, один фактор – это информация, другой – поощрение, одобрение, симпатия (Штрёбе В., Джоунас К., 2001).
Еще один типичный механизм формирования установок описывает теория социального научения, о которой мы довольно подробно говорили в Разделе 2. Как мы помним, согласно этой теории А. Бандуры, люди научаются чему-либо, просто наблюдая за поведением других людей (социальных моделей). Установки, демонстрируемые или высказываемые социальными моделями, интернализуются наблюдателем. Заимствованные, приобретенные этим способом установки являются едва ли не более распространенными, чем установки, выработанные посредством прямого подкрепления.
Мы уже знаем, что научение через наблюдение и подражание называется викарным. И оно осуществляется в ходе социальных взаимодействий детей со взрослыми, и прежде всего с родителями, со сверстниками, с другими значимыми людьми. Во всех этих случаях викарное научение, получившее внешнее под крепление, может трансформироваться в инструментальное.
3.2. Средства массой информации
Примерно также, т.е. в соответствии с только что описанное схемой, происходит формирование установок под влиянием средств массовой информации (СМИ). Наибольшее влияние в современном обществе обладает, конечно же, телевидение. А самыми уязвимыми для телевизионного воздействия являются, разумеется, дети. Об этом свидетельствуют многие исследования (см. Харрис Р., 2000, Берн Ш., 2000, Чалдини Р., 1999, Бандура А., Уолтере Д., 1999, Бэрон Р., Ричардсон Д., 1997).
Самый простой и наглядный способ формирования установок – это реклама. Но понятно, что диапазон средств воздействия СМИ не ограничивается только прямолинейными рекламными призывами, он гораздо шире. В него может входить одностороннее информирование, формирование этнических, тендерных и других стереотипов, создание «образа врага» и т.д. Причем, чаще всего влияние СМИ на аудиторию происходит исподволь, замаскировано.
Впоследствии у нас будет еще немало поводов, чтобы вновь обратиться к проблеме влияния СМИ. Пока же ограничимся описанием исследования С. Янгера и его коллег (1984), в котором было показано, как, с одной стороны, формируются новые установки на базе уже имеющихся, а с другой – какими тонкими, едва уловимыми средствами влияния могут пользоваться СМИ для манипулирования общественным мнением (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
62
В данном эксперименте исследователи попросили студентов Йельского университета регулярно просматривать вечерние программы теленовостей, в которых, разумеется, освещались самые разные проблемы, включая энергетическую. Она-то и являлась ключевой для данного исследования.
Всех студентов разделили на три группы в соответствии с тем, в какой мере они интересовались энергетическим кризисом: нулевой интерес, средний, повышенный. При этом исследователи предполагали, что те студенты, которых очень беспокоила энергетическая проблема, скорее всего, будут судить о деятельности тогдашнего президента США Джимми Картера под углом зрения решения именно этой проблемы, поскольку она для них наиболее значима и знакома.
Результаты эксперименты подтвердили гипотезу исследователей. Студенты, больше других обеспокоенные энергетической проблемой, действительно оценивали деятельность президента, основываясь на «энергетическом критерии». И напротив, студенты, мало интересующиеся этой проблемой, свою общую оценку деятельности главы государства производили по другим основаниям. Следовательно, можно сделать вывод, что журналисты, например, телеведущие, акцентируя внимание на одних вопросах больше, чем на других, способны влиять на оценку деятельности политиков их потенциальными избирателями. А оценка, как мы знаем, является основой установки. В психологии массовых коммуникаций данная модель влияния, когда СМИ искусственно раздувает какую-то проблему, получило название «навязывание повестки дня» (Харрис Р., 2001). Зачастую такое замаскированное влияние действует гораздо эффективнее, чем явное и открытое.
И наконец, скажем еще об одном факторе, влияющем на формирование наших установок. Речь о социальных ролях, которые мы исполняем, и которые, как правило, предопределяются принадлежностью к конкретным социальным группам. Ведь действительно, установки студентов, например, в отношении учебы или преподавателей, скорее всего, изменятся, если сами студенты станут преподавателями. То же самое можно сказать об установках детей и родителей, администрации и рядовых работников.
Итак, как явствует из нашего краткого обзора, источники и способы формирования установок могут быть самыми разными. Личный опыт, окружающие люди, СМИ влияют на нас, являясь источниками наших установок. В то же время обусловливание, ассоциирование, инструментальное и социальное научение могут лежать в основе тех механизмов, посредством которых установки вырабатываются. Об этом необходимо знать и помнить, так как возможность выявления, а тем более, воздействия на установки, часто зависит от того, каким образом и откуда они у человека появились.
3.3. Процесс формирования установок
Мы только что познакомились с источниками и общими принципами формирования установок. Но одних этих знаний еще не достаточно, чтобы составить цельное представление о том, как у людей появляются установки, поэтому социальные психологи вот уже более полувека стремятся создать как можно более точную и детальную модель процесса образования и изменения установок. Учитывая сказанное раньше о связи установок и поведения, думается понятно, что по существу речь идет о попытках создания модели процесса социального влияния. Впервые за решение этой задачи взялась возглавляемая Карлом Ховландом исследовательская группа, созданная в 40-х годах 20 века при Йельском университете. Эта группа работала над проектом, получившим название «программа исследования коммуникаций», а теоретическим фундаментом ее деятельности стала бихевиористская парадигма, т.е. теория научения и принцип подкрепления. Согласно данному подходу, как известно, не существует качественных отличий во владении любыми навыками: от моторных, речевых, социально-поведенческих, до навыков обретения социальных ценностей в виде установок. Во всех случаях здесь действует один и тот же принцип – подкрепление. Поэтому модель процесса формирования и изменения установок, разработанная К. Ховландом и его коллегами, и получившая название модели последовательных стадий, становится легко понятной, если анализировать ее в соответствии со схемой: стимул – реакция – подкрепление. Именно так, по мнению Йельской группы, и образуются установки.
63
3.4. Модель последовательных стадий
Данное название модель получила потому, что включает в себя ряд обязательных этапов, следующих один за другим, из чего, собственно, и складывается процесс формирования установки или убеждения. Отсутствие любой из стадий, т.е. отсутствие последовательности, делает процесс убеждения попросту бессмысленным.
Первым необходимым условием и этапом в названной модели является внимание. Тем самым, подчеркивается тот факт, что мы обращаем внимание далеко не на все убеждающие сообщения – стимулы. Да мы и не в состоянии этого сделать. Так, согласно подсчетам Д. Шульца (1982), в течение только одного дня на человека может обрушиться около 1.500 убеждающих сообщений. Еще более впечатляющие данные приводят Р. Адлер и его коллеги, утверждая, что каждый ребенок может наблюдать за год порядка 200.000 (двухсот тысяч) одних только рекламных роликов (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Таким образом, человек может слышать, видеть, замечать массу вещей, в том числе обращений и призывов, но не обращать на них внимания. Следовательно, искусство убеждения начинается с умения привлечь внимание (об этом мы уже говорили в Разделе 1, где знакомились с психологией масс, так что роль привлечения внимания в процессе влияния впервые была описана, разумеется, не группой Ховланда, а Г. Тардом и Г. Лебоном). Итак, если сообщение не привлекло внимание, процесс убеждения, т.е. формирования или изменения установки не состоится. А если привлекло?
Тогда начинает действовать второе условие, или этап – понимание. Думается, ясно, что если человек не понимает, в чем его пытаются убеждать, то напрасно ждать от него согласия с агентом влияния. Представьте, что на улице ваше внимание привлек ярко разодетый негр, который страстно и искренне что-то доказывает, но на непонятном для вас языке, допустим, на суахили. Убедит ли вас его пламенное выступление?
Следовательно, мало чтобы сообщение (речь, плакат, рекламный ролик и т.д.) было ярким и привлекательным, оно должно быть еще и понятным. Конечно, если сообщение преследует цель убедить в чем-то, а не просто заворожить или просто произвести впечатление. Бывает, что вузовские преподаватели (и особенно это характерно для преподавателей психологии) стремятся не к простоте изложения, а к тому, чтобы поразить воображение слушателей и произвести впечатление исключительной научности, для чего в своих лекциях и выступлениях злоупотребляют малоизвестными терминами и иностранными («научными») словами, мало заботясь о логике и ясности своих сообщений, стремясь, напротив, все усложнить и запутать. Что этим достигается? Результаты могут быть разные: если преподаватель сам по себе ничем не примечателен и неинтересен для аудитории, то своим выступлением он рискует вызвать у слушателей скуку и даже раздражение. Лектор, заранее вызывающий интерес у слушателей, может вызвать восхищение, но мало чему научить и мало в чем убедить аудиторию. Присутствие на подобных выступлениях в качестве слушателя и зрителя представления (лекцией это назвать нельзя), я не единожды слышал типичные восторженные отзывы, главным образом от слушательниц: «Вот здорово, ничего не понятно!».
Так или иначе, но в любом случае необходимо помнить, что стремление «пустить пыль в глаза» мало в чем убеждает и свидетельствует лишь о желании покрасоваться. Так что если вы оказываетесь на «спектакле», в котором с кафедры доносится либо заунывно-неинтересное, либо патетически восклицаемое нечто вроде «Деконструкция парадигматической рекурсивности»..., имейте в виду, что здесь вы ничему не сможете научиться. Ну, разве что искусству надувать щеки. Хотя, конечно, набор слов может быть и иным, например: «Рекуррентный дискурс Другого в модальности постмодерна...», но суть эффекта «павлиньева хвоста» остается все той же.
Третье условие и, соответственно, стадия обсуждаемой модели – согласие с сообщением, без чего невозможно ни формирование, ни изменение установок. Что может побудить человека согласиться с убеждающим сообщением? Если исходить из основного положения теории научения, на которой основывается модель Ховланда, то понятно, что главная роль здесь должна принадлежать подкреплению. Убедительно обоснованные угрозы, запугивания, или обещание вознаграждения лучше всего, по мнению авторов модели последовательных стадий, мотивируют людей согласится с агентом влияния. Зачастую это действительно так, достаточно посмотреть на рекламу – она либо запугивает, либо обещает немыслимые блага. Причем, это касается не только коммерческой, но и политической, и даже
64
социальной рекламы, которая хоть и взывает к милосердию, разуму, чувству долга и т.д., в конечном итоге все равно угрожает или обещает благоденствие (вознаграждение в каком-либо виде).
Йельская трехстадийная модель процесса убеждения послужила исходным образцом, на который впоследствии стали ориентироваться другие исследователи. Сохранив саму идею последовательных стадий процесса создания или изменения установок, У. МакГайр (1968) создал более детализированную модель, описывающую уже пять этапов: 1. Внимание, 2. Понимание, 3. Согласие, 4. Сохранение, 5. Поведение (Зимбардо Ф., Ляйппе М, 2000). Как видим, уточнения, предложенные МакГайром, касаются завершения процесса убеждения. В данном варианте подчеркивается, что помимо согласия для формирования и изменения установки необходимо также сохранение или удержание новой информации. Разумеется, это возможно лишь в том случае, когда предмет установки сохраняет свою значимость для человека.
Кроме того, МакГайр выделяет еще одну стадию – поведение. Ведь именно оно может служить показателем того, что установка возникла и сформировалась. Отметим также, что благодаря именно поведению установки могут закрепляться и сохранять свою актуальность.
В дальнейшем У. МакГайр (1985) внес новые уточнения в модель, и теперь в процессе убеждения им выделялось уже двенадцать стадий. Столь дробная детализация стала возможной благодаря развитию когнитивной психологии. Поэтому современные схемы последовательных стадий описывают формирование установок как одну из разновидностей когнитивных процессов, в которых рассматриваются стадии сохранения, развития представлений, уточнения, складирование в памяти, активизация представлений (прайминг) и т.д., в ходе процесса убеждения и переубеждения.
3.5. Модель параллельного процесса: убеждение и внушение
Примерно в то же время, когда У. МакГайр и другие сторонники теории поэтапного процесса убеждения продолжали работать над все более дробной детализацией своих моделей, Ричард Петти и Джон Качоппо, взглянув по-новому на проблему, пришли к выводу, что процесс убеждения никогда не протекает в чистом виде и наряду с убеждением в нем всегда присутствует внушение (Петти Р., Качоппо Д., 1984).
Раньше мы уже отмечали, что открытие и описание феномена внушения принадлежит теоретикам психологии масс Г. Тарду и Г. Лебону в XIX веке (Наздел 1). Как мы уже знаем, французские мыслители, анализируя механизм воздействия на массу, принципиально отвергали даже саму возможность убеждения масс, настаивая на том, что масса поддается только внушению. В случае с психологией толпы такая точка зрения вполне оправдана.
Прямо с противоположных позиций проблему социального влияния рассматривали лидеры «йельского проекта» К. Ховланд и М. Шериф. Они сосредоточили внимание исключительно на убеждении людей посредством рационально выстроенных доводов и доказательств. Понятно, что столь радикальное различие в подходах объясняется различным пониманием природы психики и поведения человека.
Р. Петти и Д. Качоппо утверждают, что убеждение и внушение всегда идут бок о бок, т.е. параллельно, отсюда и название их теории. Правда, сами американские психологи не оперируют понятием «внушение», предпочитая называть оба процесса процессами убеждения, хотя по сути, как мы увидим в дальнейшем, можно говорить именно о внушении. При этом процесс собственно убеждения Петти и Качоппо называют центральным процессом, в то время как процесс внушения – периферийным.
Эти процессы можно также различать как прямой и косвенный, непосредственный и опосредованный методы убеждения.
Р. Петти и Д. Качоппо в своих исследованиях не ограничивались только дифференциацией, разделением двух принципов воздействия, идущих параллельно. Ими же создана модель, позволяющая, по мысли авторов, уточнять, какой из двух принципов -убеждение или внушение – будет иметь преимущественное влияние в каждом конкретном случае воздействия агента влияния на индивида. Поэтому теория Петти и Качоппо (1968) и получила название модель уточнения вероятности.
Здесь стоит подчеркнуть, что, если внушение может осуществляться в «чистом виде», т.е. без убеждения, то убеждение без использования элементов внушения, иначе говоря,
65
«чистое убеждение», вероятно, невозможно. Об этом же, в частности, свидетельствует название еще одной модели параллельного процесса, на этот раз Шелли Чайкин, Сеймура Либермана и Алисы Игли (1989) – эвристически-систематическая модель (Штрёбе В., Джоунас К., 2001). В дальнейшем у нас еще будет возможность убедиться, что в действии внушения и убеждения проявляется довольно заметная асимметрия.
Но вернемся к модели Петти и Качоппо. Согласно теории уточнения вероятности для того, чтобы человек воспринял убеждающее сообщение, систематизировано, иначе говоря, по схеме центрального процесса, у него должны быть для этого как потребность, так и возможность. Лишь в этом случае он будет обдумывать проблему, прислушиваться к доказательствам или отвергать их, соглашаться или не соглашаться с аргументами агента влияния.
Но даже и в этом случае, что кажется неожиданным на первый взгляд, человек может прекратить взвешенно и критически оценивать информацию и начать воспринимать ее на веру. Или, говоря понятиями Петти и Качоппо, центральный процесс обработки информации может прерваться и смениться периферийным.
Периферийный процесс – это некритичный, бездумный способ восприятия информации. Да и само убеждающее сообщение – ведь мы говорим о внушении – построено таким образом, чтобы вызвать не раздумья, а эмоции. В этом случае люди начинают ориентироваться на внешние, поверхностные характеристики сообщения. Другими словами, их интересует не что говорится, а кто говорит, как говорит и т.д.
Когда у человека нет времени, способности или потребности обдумывать информацию, он полагается на те эмоции, которые вызывает у него источник информации, тема сообщения или форма его подачи. Очевидно, что именно на такое восприятие рассчитано большинство рекламных сюжетов в теле и радио программах. Так, скажем, если телереклама показывает нам большое почтенное семейство – от грудного младенца до полупарализованного старца в инвалидной коляске, – которые поголовно вдруг начинают биться в пароксизмах радости и счастья при виде кетчупа, майонеза или лимонада определенной марки, то понятно, что данный сюжет предназначен не для вдумчивого восприятия и рассчитан не на мыслителей. И надо сказать, рекламщики знают, что делают. Эсслин (1982) утверждает, например, что «30-секундный рассказ о человеке, страдающем от геморроя, производит такой же драматический эффект, что и классическая греческая трагедия!» (Харрис Р., 2001, с. 60).
Раньше мы уже отмечали, что установки могут формироваться посредством обусловливания. Теперь можно добавить, что обусловливание осуществляется периферийным путем, поскольку только так можно вызвать ассоциацию какого-либо товара: пива, мыла, гигиенических прокладок и т.д., с ощущением радости, уверенности, сексуальной привлекательности и т.п. Главное – вызвать надлежащую эмоцию.
Но не только, Шелли Чайкен (1989) утверждает, что периферийный процесс обработки информации происходит и в том случае, когда человек использует эвристики, т.е. упрощенные, шаблонные способы рассуждений. Как мы уже знаем из Раздела 4, если у человека нет привычки думать (или если у него отсутствует время и возможность подумать), то он замечает лишь форму, а не содержание убеждающего сообщения. И тогда его рассуждения строятся по простой схеме: «Не могут же все ошибаться», «Не станут же нас обманывать», «Специалист знает лучше меня», «От человека с такой физиономией добра не жди», «Раз все так считают, то это должно быть верно» и т.д.
Чаще всего мы используем эвристики бессознательно, в силу привычки, но иногда отдаем себе отчет в том, что поступаем именно таким образом. Ведь действительно, если вы вызвали наладчика телевизора или компьютера, поскольку сами не знаете, как устроены эти аппараты, то вам не остается ничего другого, как только полагаться на компетентность приглашенного специалиста. Также дело обстоит и с врачебной помощью и т. д.
3.6. Центральный процесс
Что касается вероятности использования основного (центрального) способа восприятия и обработки сообщений, то она зависит от многих факторов.
Прежде всего от значимости для человека той проблемы, которую затрагивает убеждающее сообщение. Таким образом, личная заинтересованность может побудить человека отнестись к информации со всей серьезностью, чтобы воспринимать ее рационально66
взвешенно, вдумчиво. Затем, человек должен прибывать в спокойном ровном настроении. Раньше мы уже отмечали, что в приподнятом настроении люди склонны воспринимать информацию некритично, и напротив, плохое расположение духа побуждает человека к преувеличенной критичности и даже придирчивости. Понятно, что ни в первом, ни во втором случаях ждать от людей взвешенной, объективной оценки информации не приходится.
Кроме мотивации, у человека должна быть еще и возможность использования основного способы восприятия убеждающей информации. Возможность определяется совокупностью, по крайней мере, четырех факторов: знаниями, наличием времени, способностями и формой сообщения. Чтобы понять, в чем его убеждают, человеку необходимо обладать знаниями и способностями. Ему также необходимо время, чтобы подумать. Письменное сообщение дает возможность обдумать информацию, радио- или телесообщение сводит такую возможность к минимуму.
Думается, что счастливое стечение всех названных и неназванных обстоятельств случается крайне редко, если вообще возможно. Следовательно, убеждение всегда сопровождается внушением. Как утверждает модель параллельных процессов (МПП), периферийный процесс всегда протекает параллельно с центральным. Об этом же свидетельствует исследование Венди Вуда и Карла Каллгрена (1982). В их эксперименте испытуемые слушали речи двух выступающих по одной и той же проблеме: сохранение сельскохозяйственных земель. Один из ораторов был представлен как специалист по данной проблеме, другой – как любитель-дилетант. Правда, дилетант был очень вежливым и обаятельным.
В свою очередь, среди испытуемых были люди, разбирающиеся в обсуждаемом вопросе и те, кто ничего не смыслил в этой проблеме.
В результате исследования выяснилось, что испытуемые, вне зависимости от степени их осведомленности в вопросе о резервации земель, использовали эвристики при оценке убедительности выступления ораторов. Те, кто разбирался в данной проблеме, соглашались со «специалистом». Но не потому, что он их убедил, а потому, что «если это говорит профессионал, то значит, так оно и есть».
Испытуемые, которые не были знакомы с обсуждаемой проблемой, ориентировались не столько на профессионализм оратора, сколько на его обаятельность. И они соглашались с выступающим потому, что он «такой приятный человек» (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Таким образом, исследование Вуда и Каллгрена еще раз подтверждает, что использование эвристик неизбежно, а значит, неизбежно параллельное течение центрального и периферийного процесса. Правда, в какое-то время и при определенных обстоятельствах значение одного из процессов может возрастать, в то время как другого – уменьшаться. И чтобы понять, от чего это зависит, нам необходимо проанализировать те элементы, из которых складывается убеждающее сообщение. Об этом мы и поговорим в следующем Разделе.
РАЗДЕЛ III. ПСИХОЛОГИЯ И ПОВЕДЕНИЕ ГРУПП
Простой социальный контакт
порождает... стимуляцию инстинкта,
повышающего эффективность каждого отдельного работника.
Карл Маркс
Появившись на свет, ребенок сразу же оказывается членом нескольких групп одновременно этнической, культурной, социальной, но прежде всего семейной. Вся дальнейшая жизнь большинства людей проходит в тех или иных группах. Взросление, социализация, обучение, приобретение навыков, умений, профессии сопряжено для каждого из нас со вступлением во все новые и новые группы. Сегодня уже очевидно, что ребенок не станет полноценным человеком, а взрослый не сможет сохранить психическое здоровье, если и тот, и другой не будут членами хотя бы минимального числа социальных групп. Таким образом, принадлежность к группе – непременное условие человеческого существования.
С другой стороны, если взглянуть на общество в целом, то обнаружится, что оно состоит из совокупности всех тех разнообразных групп, членами которых мы являемся. Следовательно,
67
общество представляет собой сложную систему взаимоотношений групп между собой, отдельных групп и общества в целом, индивидов и групп, и, наконец, отдельных индивидов и общества.
Но мало просто сказать, что группы существуют, и что они играют исключительно важную роль в жизни каждого человека. К тому же об этом мы уже неоднократно говорили практически в каждом разделе книги. Теперь, коль скоро, группы столь значимы и важны, настало время выяснить, что такое группа, какие группы бывают, чем отличаются групповые психические процессы и поведение.
Тема эта очень обширная, в чем мы очень скоро убедимся. Поэтому в данном разделе мы попытаемся рассмотреть лишь ключевые проблемы психологии групп.
Глава 1. Группа и групповая структура
Заговорив о группах, мы тем самым вновь обратились к исходной теме нашей книги: психологии человеческих сообществ. Правда, раньше мы рассматривали психологию масс, а знакомились с нею в разделе об историческом прошлом социальной психологии (Раздел I).
Напомним, кстати, что именно теоретики психологии масс Г. Тард и Г. Лебон первыми убедительно доказали, что поведение и психика отдельно взятого индивида и его же, но находящегося в массе, среди других людей, разительно различаются. Вспомним еще одну мысль Лебона, важную для понимания групп – собрание уже двух людей образуют массу. Когда социальные психологи обратили свое внимание на группы, то собрание двух индивидов, взаимодействующих друг с другом, они назвали группой
Уже этих примеров достаточно, чтобы убедиться, что у истоков социально-психологического, да и социологического тоже, понимания групп стоит опять-таки психология масс.
1.1. История исследования групп в социальной психологии
Что касается социальной психологии, то она обратилась к проблеме группового, массового поведения лишь через несколько десятилетий после психологии масс, а именно: в 30-е годы XX века. Дело в том, что сложившаяся в социальной психологии традиция предписывала изучать социальное поведение на уровне действия индивидов, а не групп. Психологи основное внимание уделяли личностному восприятию, индивидуальным установкам, действиям, межличностным взаимоотношениям и т.д. Более того, некоторые психологи утверждали даже, что групп, как носителей особой психологии, реально вообще не существует, что группы – это некие фикции, созданные воображением. Так, в частности, Флойд Оллпорт утверждал, что группа представляет собой лишь набор разделяемых людьми ценностей, мыслей, привычек, т.е. всего того, что одновременно присутствует в головах нескольких людей.
Подобная точка зрения получила в истории социальной психологии название персоналистского или чисто психологического подхода. Разумеется, его придерживался не только Ф. Оллпорт. Н. Тритлетт и У. МакДугол также разделяли эту точку зрения. Позднее данную традицию продолжили У. Диксон, М. Шериф, С. Аш, Л. Фестингер и даже Дж. Хоманс в начале своей научной карьеры. Правда, персоналистский акцент данных авторов был менее радикальным, чем у их предшественников.
Но, как отмечают Барри Коллинз и Бертран Равен, параллельно с персонализмом в социальной психологии сложилась и социологическая традиция, идущая от Э. Дюркгейма, В. Парето, М. Вебера, Г. Тарда. Ее придерживались Т. Ньюком, Ч. Кули, Дж. Г. Мид, Т. Парсонс, Я. Морено, Дж. Тибо и X. Келли, ряд других исследователей (Coins B.& Raven В., 1969).
Сторонники этого подхода утверждали, что все социальное поведение не может быть адекватно объяснено и понято, если изучать его лишь на уровне поведения индивидов. Они настаивали на том, что группы представляют собой нечто большее, нежели случайное
68
соединение людей, разделяющих какие-то общие цели и ценности. Поэтому группы и групповые процессы необходимо изучать сами по себе, поскольку психологию групп невозможно понять на основе индивидуальной психологии.
Активное исследование групп начинается в 30-е гг. XX столетия. Именно тогда Курт Левин провел в США первые лабораторные исследования групповых процессов («групповых динамик»). В социальной психологии благодаря К. Левину появились такие понятия как «тип лидерства», «групповая сплоченность». Им же было сформулировано одно из первых в социальной психологии определение группы (Шихерев П.Н., 1999).
В 50-60-е гг. происходило интенсивное сближение названных выше традиций в социальной психологии – персон ал и стекой (психологической) и социологической
(структуралистской). Постепенно преодолевались существующие между ними противоречия. «Наведением мостов» между психологией и социологией занялись Ньюком, Тернер, Конверс, Секорд, Бекман и др. (Coins B.& Raven В., 1969).
Думается, эта объединительная тенденция возникла не случайно. К тому времени проблема изучения закономерностей групповых процессов приобрела актуальное практическое значение. П.Н. Шихерев отмечает в этой связи, что свыше трех четвертей всех исследований малых групп финансировалось промышленными фирмами и военными организациями. Интерес государственных учреждений, бизнесменов и финансистов к изучению групп был продиктован потребностью совершенствования методов управления группами – организациями, а через них, и индивидами.
О том, насколько востребованными оказались знания о группах, свидетельствует стремительный рост исследований групп в XX веке. Количество публикаций, касающихся проблем групп в мировой литературе за период с 1897 по 1959 г., т.е. за 62 года составило 2112 наименований. Но уже в следующее десятилетие (1959 – 1969) оно возросло на 2000, а с 1967 по 1972 г. (всего за 5 лет) добавилось еще 3400 исследований. Кстати, на долю США приходится более 90% всех публикаций, касающихся исследования групп (Шихерев П.Н., 1999).
1.2. Определение группы
Как видим, по мере становления социальной психологии отрицание групп, как носителей особой психологии, было преодолено. Но остались другие проблемы. Одна из них связана с определением того, что же такое группа?
Разнообразие групп, членами которых мы являемся, лучше всего подтверждает, что группы – это не фикции, не фантомы сознания, а активные психологические субъекты социальной реальности. Но с другой стороны, разнотипность групп затрудняет саму возможность выделить в них нечто общее, чтобы дать определение группы.
Понятно, что не всякую совокупность людей, даже собравшихся в одном месте, можно считать группой. Тогда что делает группу группой? Пожалуй, на наиболее общий признак группы указывает Э. Берн, говоря, что это может быть некое осознание принадлежности и непринадлежности, т.е. «Мы» и «Вы» (Берн Э., 2001).
Австралийский социальный психолог Джон Тернер (1987) говорит, по сути, о том же, утверждая, что члены группы должны воспринимать себя как «Мы» в отличие от «Они» (Майерс Д. 1997).
Но это слишком общий критерий, он не позволяет понять, что, собственно, заставляет какую-то совокупность индивидов осознавать себя как «Мы»? Так, скажем, если вам удалось в «час пик» втиснуться в переполненный автобус, то станете ли вы осознавать себя наряду с другими «счастливчиками» как «Мы», глядя из окна отъезжающего автобуса на бедолаг, оставшихся на остановке, – «Они»? Или же для этого должно что-то произойти?
Наиболее бесспорным представляется критерий определения группы, предложенный Куртом Левиным, который предполагал, что суть группы состоит во взаимозависимости ее членов. Следовательно, группа представляет собой «динамическое целое», а изменение в одной ее части влечет за собой изменения в любой другой части. Сплоченность группы определяется степенью взаимозависимости и взаимодействия всех частей или членов группы.
Большинство современных определений группы является производным от формулировки, предложенной К. Левиным. Удачнее других, на наш взгляд, сформулировал рабочее определение группы Джозеф МакГрас. Группа, пишет он, – это объединение, сложившееся из двух или более человек, которые с определенной мерой активности
69
взаимодействуют друг с другом (McGrath, 1984). Данное определение характеризуется краткостью и емкостью. Поэтому специальное указание, что члены группы влияют друг на друга, содержащееся в определении Марвина Шоу, которое приводит Дэвид Майерс (1997), просто лишнее, т.к. взаимодействие уже предполагает взаимовлияние.
Точно также излишним представляется указание на удовлетворение потребностей каждого члена группы в определении Р. Кеттела (1949) или упоминание о целях, стоящих перед группой, в определении X. Прошанского и Б. Зайденберга (1965), о которых пишет П.Н. Шихерев (1999).
Дело в том, что указания на взаимодействия членов группы между собой достаточно, чтобы предположить наличие взаимовлияния, удовлетворения потребностей и достижения целей, т.е. всего того, что отличает группу от негруппы, т.е. от случайного скопления людей, находящихся в агрегированном состоянии.
Кратко суммируя, отметим, что обычно различные авторы выделяют следующие признаки группы:
1. Наличие структуры;
2. Наличие организации;
3. Активное взаимодействие членов группы;
4. Осознание себя членами группы как единого целого, как «Мы» в отличие от всех остальных людей, которые воспринимаются как «Они».
Таким образом, группа возникает всякий раз, когда, по крайней мере, два человека начинают взаимодействовать друг с другом, выполняя каждый свою роль и соблюдая определенные нормы и правила. Иными словами, группа появляется тогда, когда взаимодействие людей приводит к формированию групповой структуры. Причем не обязательно, чтобы люди находились в тесном, непосредственном взаимодействии. Они могут находиться на большом расстоянии друг от друга, редко, а может быть и никогда не видится друг с другом и, тем не менее, образовывать группу.
Следовательно, любая совокупность людей может превратиться в группу как, впрочем, справедливо и обратное. Здесь многое зависит от продолжительности, долговременности действия тех факторов, которые приводят к возникновению той или иной группы.
Дж.МакГрас, чье определение группы было приведено выше, полагает, что группы могут различаться по степени выраженности в них групповых признаков. Другими словами, группы могут различаться количеством социальных взаимодействий, степенью влияния членов группы друг на друга, количеством групповых норм и правил, взаимных обязательств и т.д. Все это и будет определять, с одной стороны, меру сплоченности группы, а с другой -долговременность ее существования.
1.3. Состав, размер и структура группы
Итак, мы выяснили, что группа предполагает взаимозависимость и взаимодействие своих членов, вследствие чего у них возникают общие переживания, развиваются и устанавливаются эмоциональные связи, а также формируются определенные групповые роли.
Вместе с тем, несмотря на сходство принципов формирования, группы отличаются друг от друга по многим параметрам. Они могут различаться по размеру, составу, т.е. по «внешнему виду» – возрастной, тендерной, этнической, социальной принадлежности своих членов. Кроме того, группы отличаются одна от другой структурно. Подробно о компонентах структуры мы поговорим ниже. Сейчас же обсудим более очевидную характеристику группы – ее размер.
1.4. Размер группы
На протяжении всей истории изучения групп исследователи пытались установить оптимальный размер группы, необходимой для решения тех или иных задач. Но дело в том, что любая группа так или иначе участвует в решении каких-то задач и проблем для достижения своих целей. Вот только проблемы, решаемые различными группами, существенно различаются. У семейной группы они одни, у спортивной – другие , у учебной – третьи и т.д. Поэтому ставить вопрос вообще об оптимальном размере группы бессмысленно. Так что прежде чем говорить о размере группы, необходимо уточнить, о какой конкретно группе идет речь.
70
Вопрос о размерах группы – вполне прагматический. Чтобы в этом убедиться, достаточно задуматься о том, из скольких человек должна состоять академическая студенческая группа, чтобы каждый учащийся и группа в целом могли максимально эффективно пользоваться всеми учебно-методическими и научными ресурсами вуза? А каким по численности должен быть школьный класс?
Американские социальные психологи (а мы уже знаем, что основной массив исследований групп приходится на США) традиционно занимались проблемой оптимального размера двух разновидностей групп. Во-первых, групп, предназначенных для решения интеллектуальных задач, а, во-вторых – жюри присяжных, которые, как известно, играют в американском правосудии исключительно важную роль, определяя виновность или невиновность подсудимых в наиболее громких и социально значимых судебных процессах.
Относительно первых, т.е. нацеленных на решение интеллектуальных задач групп, высказывались различные точки зрения. Так, П. Е.Слейтер (1958) полагал, что наиболее эффективной является группа из 5 человек, которая занимается сбором информации, ее обсуждением и принятием решения.
В то же время А. Осборн (1957) утверждал, что идеальный размер такой группы колеблется от 5 до 10 человек (Keey Н. & Thibaut J.,1969).
К группам, решающим интеллектуальные задачи методом «мозговой атаки», мы еще вернемся в дальнейшем. Пока же попытаемся понять суть проблемы идеального размера жюри присяжных.
Дело в том, что традиционно в Англии, США и Канаде в судебном разбирательстве участвовало жюри из 12 заседателей, которые и должны были принимать единодушное решение. Если же хоть один член группы был против, то решение жюри не вступало в силу. Но в 1966 г. в Великобритании изменились требования, и теперь необходимо было получить согласие лишь 10 из 12 членов жюри. Дальше – больше , в 1970 г. Верховный Суд США постановил, что достаточно жюри из 6 человек и что оно способно так же успешно выполнять свою задачу, как и жюри из 12 заседателей. Обосновывая свое решение, Суд ссылался на данные исследований, которые, как оказалось впоследствии, были основательно искажены.
Понятно, что компактное жюри из 6 человек быстрее и проще сможет достичь единогласия, но не придет ли эта простота в противоречие с принципами объективного правосудия? Пытаясь понять, к каким последствиям в данном случае могло привести изменение размера группы Норберт Керр и Роберт МакКаун (1985) провели имитативное исследование, в котором студенты колледжа, выступая в качестве «жюри присяжных», рассматривали серию случаев «вооруженных ограблений». Участники должны были играть «жюри», состоящее из 3, 6 или 12 человек, и рассматривать каждое «дело» в течение максимум 10 минут. Кроме того, Керра и МакКауна интересовал сам процесс рассмотрения дел, поэтому некоторые, выбранные наугад «жюри», принимая решения, применяли тайное, а другие открытое голосование (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Хотя все вымышленные дела были составлены так, что по ним невозможно было прийти к однозначному решению (аргументы обвинения и защиты были уравновешены), тем не менее, некоторые из дел оказались для студенческого жюри легко решаемыми: по одним из них были приняты оправдательные, по другим – обвинительные решения. Помимо того, выяснилось, что размер группы влиял на принимаемые решения. Большие группы (12 человек) очень сложно и трудно достигали единогласного решения, в отличие от групп из 6 человек и уж тем более – из 3 человек.
Более детально изучив аспекты различных «дел» и специфику самого процесса обсуждения, МакКаун и Керр обнаружили, что результаты тайного голосования зависели как от размера «жюри», так и от специфики рассматриваемого «дела». Когда случай был достаточно ясным, то способ голосования не влиял на исход решения. Таким образом, как показали результаты имитативного исследования работы судебного жюри, размер группы – это не просто ее описательная характеристика, он является важным фактором, влияющим на течение внутригрупповых процессов. Так, скажем, большой группе трудно принять единодушное решение. Кроме того, если решение принимается путем открытого голосования, т.е. публично, а суть дела не очень ясная, тогда отдельные члены группы в небольших по размеру «жюри» легко уступают давлению большинства. Тайное голосование группы из 3 человек в неопределенных случаях приводило к тому, что дело так и оставалось нерешенным. В жюри большого размера, напротив, такое случалось редко, ну и т.д.
71
Жизненно важное значение численность группы приобретает в тех случаях, когда ей предстоит работать в экстремальных условиях. Это и подводные лодки, где и без того немногочисленный экипаж рассредоточен в автономных отсеках, орбитальные космические станции, арктические и антарктические экспедиции, грузовые и рыболовные суда, пограничные заставы, бункеры стратегических ракетных установок и т.д., словом, все те места, где люди длительное время находятся в условиях вынужденной групповой изоляции (Лебедев В.И., 2001). Очень часто замкнутость относительно небольших групп, обусловленная либо технико-технологическими, либо экономическими причинами, но также незнанием и равнодушием, психологической безграмотностью организаторов и руководителей, приводит к конфликтам, психическим расстройствам и заболеваниям, самоубийствам и убийствам среди членов групп, оказавшихся в изоляции. Это явление известный полярный исследователь Р. Амундсен назвал «экспедиционным бешенством», а другой, не менее известный путешественник Тур Хейердал -«острым экспедиционитом» (Лебедев В.И., 2001).
Чтобы снять остроту проблемы «экспедиционного бешенства» американские исследователи А. Харрисон и М. Коннорс (1984) рекомендуют там, где это возможно, например, на экспедиционных станциях Антарктиды, размещать максимально многочисленные группы. Такие группы дают больше возможностей для широкого взаимодействия и общения (Harrison A. & Connors M., 1984).
Там же, где увеличение группы невозможно, например, из-за технических причин (скажем, экипаж космического корабля) психологи советуют формировать группы по принципу психологической совместимости (Лебедев В.И., 2001). Правда, задача эта до сих пор со многими неизвестными.
Размер семейной группы затрагивает еще один аспект данной проблемы. Как известно, традиционная семья состояла из нескольких поколений. Именно многочисленность традиционной семьи обеспечивала во многом ее стабильность и долговременность. Современная нуклеарная семья (родители и дети до совершеннолетия) малочисленная, а потому и неустойчивая. Конечно, в данном случае важен не только размер семейной группы сам по себе, поскольку это еще и вопрос семейных ценностей – т.е. установок в отношении семьи как социальной ценности. Тем не менее, многочисленность семейной группы можно рассматривать как стабилизирующий фактор самосохранения семьи (Мацумото Д., 2002).
Как видим, вопрос относительно вообще идеального размера группы ставить неправомерно. Во-первых, нет единого критерия для определения успешности и эффективности всех групп во всех отношениях и в любых условиях. Небольшие группы могут быть более предпочтительными для самих членов группы, поскольку в них каждый имеет возможность максимально полно выражать свое мнение и удовлетворять собственные интересы. С другой стороны, увеличение числа членов группы может принести ей пользу, т.к. новые люди способны внести разнообразие, обогатить группу новыми знаниями и умениями.
Большие группы, напротив, могут способствовать снижению активности своих членов (о чем мы еще будем говорить впереди), ухудшению психологического климата. Но в маленькой группе человек всегда рискует остаться в меньшинстве, в одиночку, тогда как в большой группе ему легче найти единомышленников.
Во-вторых, размер группы должен соотноситься со сложностью решаемой задачи. Выполнение одних задач подсилу одиночке, тогда как для решения других требуется участие многих людей.
В-третьих, размер группы должен зависеть от того, насколько структурирована задача, т.е. разложима на подзадачи. Если она сложно структурирована и включает в себя ряд этапов или предполагает выполнение нескольких действий одновременно, то понятно, что здесь легче справится многочисленная группа. Кроме того, при определении размера группы, необходимо учитывать ее тип, обстоятельства, в которых ее предстоит действовать, а также возможную продолжительность ее существования.
1.5. Структура группы
Структура группы является системой групповых ролей, норм и взаимоотношений членов группы между собой. Все эти элементы групповой структуры могут возникнуть стихийно, в процессе становления группы, но могут быть установлены специально организаторами группы. Структура обеспечивает единство членов группы, поддерживает ее функционирование,
72
жизнедеятельность. Кроме того, поскольку структурные характеристики у каждой группы свои, структура является выражением специфики той или иной группы, ее направленности, сущности, устойчивости, постоянства.
Каждый из перечисленных элементов структуры достаточно хорошо изучен в социальной психологии и социологии и поэтому заслуживает отдельного разговора.
1.6. Роль, ролевые ожидания и статус
В начале книги, обсуждая ролевые теории, мы ввели понятия «социальная роль» и «ролевые ожидания». Что касается роли, то она связана с выполнением тех или иных функций человеком, занимающим определенную социальную позицию. Ролевые ожидания – это представления о том, что должен делать человек, играющий конкретную социальную роль. Ролевое разделение, как только что было сказано, является характеристикой групповой структуры.
Малые группы делятся на формальные и неформальные. Основное различие между ними состоит в том, что первые создаются и организуются целенаправленно, в то время как вторые обычно возникают стихийно. Так вот, в зависимости от того, какой является группа -формальной или неформальной – ролевое разделение также происходит либо целенаправленно, либо спонтанно. В формальных группах, как правило, роли определяются и предписываются конкретным людям заранее. Типичным в этом отношении является назначение официального руководителя (лидера). Но в любой формальной группе параллельно идет самопроизвольное ролевое распределение. Так, довольно часто наряду с формальным руководителем в группе появляется неформальный лидер, обладающий, тем не менее, даже большим, чем формальный руководитель, влиянием. Впрочем, о проблеме лидерства мы поговорим чуть позже. Сейчас же продолжим разговор о ролевой дифференциации в группе.
Когда группа еще только формируется, роли ее членов не очень четко определены. Но затем происходит достаточно неоднозначный процесс вычленения тех или иных ролей. Например, в любой студенческой группе определяется «комик», «самый умный» и «самый тупой», «самый справедливый», «самый хитрый», «сексапильный» и т.д. член группы. Когда же группа уже сложилась и какое-то время функционирует, то для новичка, только что вступающего в группу, может быть заранее отведено определенное место, как правило, не очень престижное.
Понятно, что не все роли в группе пользуются одинаковым уважением и, соответственно, обладают равным статусом. По мнению исследователей, людям, как, впрочем, и почти всем приматам, свойственна тенденция организовываться на основе статусных различий и статусной иерархии. В любом социальном сообществе всегда выстраивается определенная система соподчинения авторитетов, поэтому людям присуща «борьба за статус» (Моррис Д., 2002).
Основания для возникновения статусных различий могут меняться от группы к группе. Степень статусности тех или иных характеристик может зависеть от возраста, уровня образования, пола, культурной принадлежности членов группы, характера ее деятельности, направленности и т.д.
Социологи Дж. Бергер, С. Розенхольц и Дж. Зелдич разработали в этой связи модель, названную теория статусных характеристик, для объяснения того, как возникают статусные различия. Согласно данной теории основанием для неравенства статусов являются те различия, которые имеются у индивидов – членов группы. Авторы полагают, что люди видят и оценивают различия, имеющиеся между ними, и на этом основании создают друг о друге представления. Поэтому статусной может стать любая характеристика человека, отличающая его от других. Так, например, в развитых странах высокий уровень интеллекта, профессионализм и научные достижения являются основанием для высокого статуса в университетах, в то время как в российских вузах таким основанием очень часто оказываются бесхребетность, лживость, льстивость, угодничество и т.д.
В различных исследованиях было выявлено, что статусными могут оказаться такие характеристики, как способности, военные чины и звания, напористость, демонстрируемая озабоченность групповыми целями и т.п. В целом же исследователи установили, что в западных культурах большими шансами на высокий статус обладают мужчины, люди белой расы, пожилые в отличие от женщин, чернокожих и молодежи (Уилк X. и Книппенберг Э., 2001).
Необходимо отметить также, что статусные характеристики могут быть как конкретными, так и диффузными. Конкретные характеристики напрямую связаны с теми задачами, которые
73
решает группа. Так, например, если группа выполняет тяжелую физическую работу, то те ее члены, которые обладают большей физической силой, могут иметь в ней высокий статус, т.е. пользоваться в ней уважением и авторитетом. В группах, занятых сложным производством, высокий статус членов может предопределяться мастерством, опытом, интеллектом и т.д.
Диффузные характеристики напрямую не замыкаются на задаче, но тем не менее также могут предопределять статус. К таким характеристикам относятся пол, национальность, возраст и т.д. Если, допустим, компания мужчин и женщин выехала в лес на отдых, то распределение ролей, а, следовательно и статус каждого, скорее всего будут зависеть от тендерных стереотипов. Так например, мужчины, как само собой разумеющееся займутся постановкой палаток, костром и другими «мужскими» делами. А женщины, соответственно, «женскими» -приготовлением пищи, устройством быта и т.п. При этом будет предполагаться, что мужчины более успешны в «серьезной» деятельности – костер, палатка, рыбалка, дрова, а женщины – в «несерьезной»: пища, быт, уют. Хотя очень может быть, что для данной группы было бы лучше, если бы роли распределились совсем иначе, так как имеется немало неумелых мужчин, которые не в состоянии ничего хорошо сделать и лучше бы это сделала умелая женщина. Как, впрочем, и наоборот, может статься так, что некоторых женщин лучше близко не подпускать к приготовлению пищи.
Если взять другой пример, скажем, семейную группу, то статусность диффузных характеристик в ней может предопределяться типом культуры. Как известно, роль «главы семьи» в патриархальных культурах отводится мужчине, а вот роль «воспитателя детей» -женщине. Понятно, что статусной характеристикой в семье окажется и возраст членов семейной группы. Таким образом, даже в небольшой семейной группе всегда возникает иерархия статусов, связанная с тендерной и возрастными характеристиками членов семьи.
1.7. Роль лидера
Любая группа, даже состоящая из двух человек, предполагает наличие в ней, по крайней мере, двух ролей – ведущего (лидера) и ведомого. И уж тем более это справедливо в отношении больших по размеру групп. Но вот вопрос – что делает человека лидером?
На этот вопрос, как мы помним, пытались ответить мыслители далекого прошлого, начиная от Н. Макиавелли. Еще одной интересной попыткой решения этого вопроса была психология масс, представившая психологический портрет вождя.
Пытаясь понять феномен лидерства, исследователи вплоть до 50-х гг. XX в. сосредоточивали внимание на личностных характеристиках людей, на их психологических чертах, поведении. И это понятно – ведь руководящие позиции всегда занимает определенный индивид, обладающий конкретными качествами. Поэтому представлялось вполне естественным увязывать личностные черты с лидерством. На этом основании создавались теории личностных черт (Gibb С, 1970). Согласно этим теориям индивид должен обладать определенными характеристиками, чтобы стать лидером. Историки, например, разработали теорию, в соответствии с которой историческими вождями-лидерами становились «великие люди», или «выдающиеся личности», т. е. те, кто вошел в историю, поскольку эти люди обладали харизмой, незаурядным интеллектом или какими-то другими экстраординарными свойствами и способностями.
Как мы помним, такой же точки зрения придерживался и Габриэль Тард, который полагал, что элите – лидерам свойственно сочетание таких качеств, как творческая одаренность и нонконформизм. С этих же позиций личность вождя характеризовал и Густав Лебон, отмечая в ней, однако, иную совокупность черт, а именно: полубезумие, упертость, фанатизм, одержимость идеями и проектами (Лебон Г., 1995).
Но и в социальной психологии долгое время господствовал этот же теоретический подход. Поэтому все исследования лидерства всегда включали в себя изучение индивидуальных черт лидеров и ведомых с тем, чтобы выявить, чем отличаются первые от вторых. Споры велись только о том, являются ли лидерские качества врожденными или приобретенными при жизни.
Энтузиазм ученых, работающих в этом направлении, частично объяснялся тем, что в ряде исследований удавалось выявить определенные личностные характеристики, которые, как полагали, должны быть присущими именно лидерам.
74
Тем не менее общий итог всех этих исследований был неутешителен. Оказалось, что с помощью знаний личностных черт невозможно гарантированно предугадать эффективного лидера. Дело в том, что ни одна из характеристик личности, как впрочем, и их совокупность, не являются здесь решающими. Кроме того, различные люди могут обладать одинаковыми «лидерскими» чертами и, вместе с тем, одни из них действительно становятся эффективными руководителями, а другие – нет.
Разочарование в результатах исследования лидерских черт вкупе с возросшим влиянием теории научения побудила исследователей к изучению не того, какими чертами должен обладать руководитель, а того, как он себя ведет, что он делает. В этой связи Ральф Стогдил (1948) отмечал, что стали изучаться не лидеры, а лидерство. Все это привело к тому, что в качестве наиболее значимого аспекта лидерства теперь рассматривалось влияние, оказываемое руководителем.
В итоге были выявлены два основных вида поведения, свойственных различным лидерам: внимательность и заботливость в отношении к членам своей группы и инициативность. Ренсис Ликерт (1967), придя к похожим результатам в исследовании лидерского поведения, первый тип поведения назвал центрированным на работниках, а второй – центрированным на производстве (Уилк X. и Книппенберг Э., 2001).
Согласно Сессилу Джиббу, два этих параметра лидерства, обусловленные типом поведения, могут существовать независимо один от другого, иначе говоря, заботливость по отношению к работникам (сосредоточенность на работниках) необязательно подразумевает сосредоточенность на производстве. И наоборот, внимание к производству не обязательно предполагает заботу о работниках (Gibb С, 1969).
Характеризуя оба фактора, Эндрю Хэлпин отмечает, что заботливость является показателем того, в какой мере руководитель, взаимодействуя с членами группы, проявляет дружелюбие, доверительность, вызывающие ответное доверие, теплоту и т.д. Искренняя заботливость свидетельствует о том, что руководитель знает о потребностях каждого члена группы. Внимательный и заботливый лидер поощряет членов группы к тому, чтобы они обращались к нему со своими проблемами, мыслями, чувствами, и всегда готов разделить их.
Инициативность руководителя проявляется в том, что он устанавливает деловые отношения с членами группы, так чтобы каждому было понятно, что он должен делать, как взаимодействовать с другими людьми, какие методы работы использовать. (Hapin A., 1970).Таким образом, инициативность заключается в том, чтобы различными способами побуждать группу к выполнению стоящей перед нею задачи (Kemp G., 1970).
По существу, выявленные стили руководства зеркально отразили особенность двухпартийной политической системы, существующей в Великобритании и США, в которой представлены демократы и республиканцы (США) и лейбористы, и консерваторы (Англия). Если первые, т.е. демократы и лейбористы озабочены решением социальных проблем, вопросами справедливости, то вторые – республиканцы и консерваторы заинтересованы в эффективном развитии экономики.
Здесь стоит напомнить, что названные виды лидерского поведения были зафиксированы американскими исследователями в контексте американской культуры. Причем исследования велись с целью выявить наиболее эффективное лидерство. В иных культурах, например, в японской и китайской, существуют и изучаются другие виды лидерского поведения (Мацумото Д., 2002). Поэтому вполне резонно предположить, что в российской культуре также могут быть выявлены свои специфические виды лидерства. К тому же, в российском обществе и раньше, и теперь управление воспринималось и воспринимается как возможность сохранения и осуществления власти, а не как инструмент эффективного решения экономических и социальных проблем. Проще говоря, значение максимальной эффективности управления у нас никогда не было актуальным, так что власть в российской культуре существовала и существует не для эффективного управления, а ради самосохранения.
1.8. Модели ситуационного лидерства
Эволюция теории лидерства не остановилась на изучении лидерского поведения. Следующий этап характеризовался тем, что ученые осознали однобокость, односторонность в исследовании лидерства. И действительно, исследователи уделяли основное внимание либо личностным характеристикам руководителя, либо его поведению. Стало очевидно, что в теориях
75
лидерства откровенно проявилась фундаментальная атрибутивная склонность (т.е. доминирование диспозиционизма). И тогда исследователи переключились на изучение ситуационных факторов.
Современный социально-психологический взгляд на проблему состоит в том, что необходимо изучать как поведение руководителя, так и ту ситуацию, в которой он находится. Новые теории лидерства исходят из того, что эффективность любого стиля руководства зависит от ряда обстоятельств, или условий, в которых возникла, развивалась и функционирует группа. Поэтому созданные на этих теоретических основаниях модели получили название ситуационных моделей. Наиболее известная из них – ситуационная модель лидерства Фреда Фидлера (Fieder F., 1978). Она к тому же лучше других подтверждена эмпирическими данными.
Указанная модель состоит из 4 компонентов. Один из них можно назвать диспозиционным, а три остальные – ситуационными факторами. Другими словами, один компонент характеризует личность руководителя, а все другие – сложившуюся ситуацию.
Личностный фактор – это стиль поведения руководителя. Мы уже отмечали, что их может быть два: инициативный и заботливый. Стиль лидерства определяется по тому, как руководитель относится к самому неопытному, неумелому, безответственному, а потому и непривилегированному своему сотруднику. Это отношение, разумеется, зависит от того, в чем заинтересован лидер, к чему он стремится. Если он во что бы то ни стало стремится к успеху, то его отношение к непривилегированному сотруднику будет плохим, поскольку руководитель будет опасаться, что неопытный работник помешает достижению желаемого успеха.
И наоборот, если руководитель старается прежде всего установить теплые, доверительные взаимоотношения в коллективе, то он станет хорошо относиться ко всем сотрудникам, в том числе и к самому непривилегированному.
Остальные компоненты ситуационной модели Ф. Фидлера характеризуют ситуацию. И прежде всего то, в какой мере руководитель может ее контролировать. Контроль зависит от трех следующих факторов:
1. Отношение «лидер – группа»;
2. Сложность задачи, которую решает группа;
3. Характер и сила власти, которой обладает лидер.
Коротко охарактеризуем перечисленные факторы.
1. Лидер – группа. Ситуация может характеризоваться как очень хорошими, так и очень плохими отношениями, сложившимися между руководителем и подчиненными. Одних лидеров группа любит и уважает, других не любит и не признает. Сам Фидлер полагает, что атмосфера, царящая в группе, является наиболее важным фактором, который либо помогает, либо мешает руководителю контролировать ситуацию и влиять на группу.
2. Сложность задачи определятся степенью ее структурированности. Понятно, что в различных ситуациях сложность задач широко варьируется. Некоторые из них решать несложно, поскольку они ясны и легко выполнимы. Когда известно, что необходимо делать и когда все заранее спланировано, тогда решение задачи не вызывает затруднения. Так, скажем, если бригада землекопов делает траншею под укладку фундамента дома, то каждый рабочий и бригада в целом отлично знают, что им надо делать.
Другое дело, задача, связанная с развитием производства, с научной деятельностью, художественным или интеллектуальным творчеством. Здесь зачастую отсутствует как ясное видение путей решения, так и конечной цели.
Еще один аспект сложности задачи обусловлен тем фактом, что перед группой может стоять вопрос – сколько существует способов решения данной проблемы? Эта проблема вызывает другую, а именно: какой из существующих способов наиболее эффективен? Иначе говоря, группе необходима уверенность, что она идет по правильному пути.
3. Характер и сила власти лидера. Третий фактор ситуации – это сила власти и авторитета, которыми в данном случае обладает руководитель. Он может иметь право принимать и увольнять, вознаграждать или наказывать и т.д. Но в других ситуациях власть руководителя может быть лишь номинальной. Типичным примером в этом отношении является роль старосты студенческой группы. Он не обладает почти никакой реальной властью, хотя и вынужден выступать посредником между группой и администрацией факультета.
76
Различное сочетание названных ситуационных факторов может создавать 8 типов ситуаций, в которых степень контроля руководителя изменяется от очень высокой до минимальной. Согласно модели Фидлера инициативное руководство наиболее эффективным будет в тех ситуациях, где у него либо очень высокий, либо, наоборот, очень низкий уровень контроля. Заботливый руководитель оказывается эффективным при средних уровнях ситуационного контроля. Если же ситуация характеризуется плохими отношениями руководителя с подчиненными, сложной задачей и наличием сильной власти у лидера, то ни один стиль руководства не будет в ней эффективным.
Таким образом, в некоторых ситуациях наиболее эффективен стиль руководства, основанный на инициативности, а в некоторых – на заботливости. Но возможно и такое стечение обстоятельств, когда возникает тупиковая ситуация, где никакой стиль руководства не будет эффективным. Если это действительно так, то тогда становится понятным, почему ранние исследования лидерства, в которых определялись «особые» черты эффективных лидеров либо изучалось их поведение, не дали каких-либо внятных результатов.
1.9. Групповые нормы
По мере становления группы наряду с процессом формирования ролей и возникновения статусов идет и другой процесс – нормообразование. О социальных нормах мы уже говорили в разделе 6 в связи с социальным влиянием. Групповые нормы играют в жизни ту же роль, что и всеобщие социальные нормы в жизни общества. Причем первые в значительной мере являются отражением вторых.
Нормы группы выступают, с одной стороны, правилами поведения для членов группы, а с другой – выражают их коллективное мировоззрение. Один из механизмов нормообразования в группе, обусловленный информационным влиянием, мы обсуждали раньше, когда знакомились с экспериментом М. Шерифа (1935), в котором изучался аутокинетический эффект. Благодаря этому исследованию стало понятно, как в группах возникают представления о том, что «правильно», а что «неправильно». На столь же зыбкой основе в группе могут развиваться и взгляды на то, что «хорошо», и что «плохо». Хотя, конечно, в масштабах общества эти нормы более выверенные и точные – ведь от них в значительной мере зависит здоровье, жизнеспособность, самосохранение любого человеческого сообщества.
Отсутствие или несоблюдение норм, регулирующих взаимоотношения и взаимодействия, т.е. состояние безнормности, приводит к хаосу и распаду. Раньше мы неоднократно подчеркивали, насколько важно для человека быть уверенным в предсказуемости всего происходящего вокруг. Ведь это дает каждому ощущение стабильности и надежности мира. Цель нормообразования как раз в том и состоит, чтобы закрепить, стабилизировать состояние как группы в целом, так и каждого ее члена. Ведь социальная реальность, в которой не соблюдаются правила, сама себя уничтожает, в ней невозможно жить.
Не удивительно поэтому, что группы, как и общество в целом, сопротивляются любой попытке нарушения или изменения норм. Этим в основном объясняются те трудности, которые сопровождают любые общественные реформы и преобразования.
Раньше, в Разделе 6 («Социальное влияние»), обсуждая конформизм, мы познакомились с исследованием Стенли Шехтера (1951), в котором изучалось отношение к нарушителю групповых норм – диссиденту. Его положение оказалось незавидным: нарушитель подвергся обструкции и стал отверженным. Впрочем, многим, думается, и без специальных исследований известно из собственного жизненного опыта или, по крайней мере, из литературы, чем грозит нарушение хоть общественных, хоть групповых норм.
Д. Картрайт и А. Зандер (1968) выделяют 4 основные функции групповых норм, полагая, что в целом они способствуют самосохранению группы (Уилк X. и Книппенберг Э., 2001).
Итак, нормы:
1. Помогают группе достичь стоящей перед ней цели.
2. Поддерживают жизнедеятельность группы, служат ее сохранению. Но не всегда, т.к.
существующие нормы могут устареть и прийти в противоречие с изменившейся обстановкой. Тогда нормы станут объективно способствовать не сохранению, а разрушению группы. Но поскольку группа неохотно идет на изменение норм, будучи
77
ригидной к любым новшествам, то опасность ее распада, как возможность, всегда сохраняется.
3. Создают свою социальную реальность. Мы видели, как это происходит на примере
исследований М. Шерифа аутокинетического эффекта. Другой, более близкий и знакомый пример – нормы молодежных, подростковых или субкультурных групп, которые определяют стиль поведения, манеру разговора, фасон одежды, тип внешности и т.д. Отметим, что функция создания особой групповой социальной реальности, с одной стороны, способствует сплочению группы, а с другой – создает предпосылки для ее распада. Так, скажем, если в молодежной группировке как «нормальное» принято ношение кольца в носу или зеленого гребня из волос на голове, а «ненормальным» будет считаться отсутствие этих атрибутов, то понятно, что такая группа недолговечна. Срок ее существования ограничивается периодом взросления ее членов. Став взрослыми людьми, они навряд ли захотят подчиняться и следовать столь экзотической норме.
4. Определяют способы взаимоотношений с социальным окружением. Здесь могут быть нормы, запрещающие членам группы как-либо взаимодействовать с представителями других групп или организаций. Пример – некоторые религиозные секты. В преступных группировках также может существовать запрет на любые контакты с представителями правоохранительных органов и т.д.
Кроме того, могут существовать такие регламентные нормы, которые определяют, как допустимо и как недопустимо взаимодействовать с окружающим социальным миром. Например, у школьников, да и у студентов тоже могут существовать правила, согласно которым нельзя ябедничать, доносить, «выдавать своих» или признаваться в чем-то, скажем, в использовании шпаргалок и т.д. В целом же Уилк и Миртенс (1994) считают, что самосохранение группы посредством норм происходит благодаря тому, что нормы устраняют, предотвращают два типа конфликтов в группе: когнитивные конфликты и конфликты интересов.
1.10. Коммуникация в группе
Взаимоотношения в группе могут предопределяться либо личными симпатиями и антипатиями членов группы, либо предписаниями и правилами. Второй вариант, конечно, более характерен для формальных групп. Так, например, в армии не разрешается нижестоящим военнослужащим напрямую обращаться к вышестоящим, минуя своих непосредственных начальников. Если же это случится, то такое поведение рассматривается как нарушение субординации, оно даже получило свое название – «прыгать через голову». Чтобы такого не происходило, любое обращение должно проходить всю иерархию должностных лиц.
Предписанные схемы взаимодействия в группах Марджори Шоу называет системой коммуникации (1964). По существу, речь идет о том, как, по каким принципам распространяется в группе информация, какую направленность имеют информационные потоки. От этого зависит успешность или неуспешность группы. Исследовавший эту проблему X. Левитт (1951) выделил 5 наиболее типичных внутригрупповых систем коммуникации (Coins В. & Raven В., 1969).
О О -т-*" "'??>--. У "V-. / .S / "'>v...' v < I V VV М—7—^—V
'', / '', ,'' Y ~~--! ^7
О' 'i у ! I г--. .-Л I
О '?--?>----------------------'?-v' О '?-.?>
/..-'
^
Колесо Круг Цепь Игрек Перекрестна
Рис.1
Приведенные схемы коммуникации делятся на два вида: централизованные и децентрализованные. Так, например, «колесо» является наиболее централизованной системой
78
коммуникации. Как следует из рисунка (Рис. 1), периферийные члены группы здесь имеют возможность взаимодействовать только с человеком, находящимся в центре. Таким образом, они лишены возможности общаться напрямую.
Понятно, что индивид, находящийся в центре «колеса» обладает всей полнотой контроля – ведь к нему стекается вся информация. Он может делиться ею с периферийными членами, а может и не делиться. Именно такую систему коммуникации пытаются сформировать различные посреднические фирмы в торговле, в сфере услуг и т.д. Из литературы и кинофильмов известно также, что по принципу «колеса» или лучше сказать, «паука» могут создаваться шпионские или преступные группировки. Во всех этих случаях контроль над информацией наделяет властью.
Система «игрек» также жестко централизованная, да еще к тому же иерархическая, т.е. более сложная. В нее могут быть включены сотни, а то и тысячи человек. Такая система коммуникационной сети типична для многих государственных, например силовых, структур. Существует она также и в крупных высших учебных заведениях, где преподаватель имеет дело с кафедрами, кафедры – с факультетами и т.д. Как и в «колесе», лидирующее положение в «игреке» обеспечивается местоположением человека (или организационного звена) в иерархии. Чем ближе он находится к вершине, тем большей информацией, а значит и властью, обладает.
Более простая система – «цепь», так же относится к разряду централизованных. Главное положение здесь будет занимать человек, замыкающий цепочку.
А вот система «круг», напротив, не способствует, а препятствует появлению доминирующего лица или организационного звена. В группах, где существуют коммуникационные системы «круг» или «перекрестная», которые дают возможность любому члену группы взаимодействовать с любым другим, положение в системе коммуникации не обеспечивает индивиду возможности для доминирования. Здесь все имеют в равной мере доступ к информации. Поэтому в таких системах лидирующие позиции предопределяются не местом в системе, а личностными качествами, умениями, профессионализмом людей, входящих в группу. Другими словами, в децентрализованных системах существует власть авторитета, в то время как в централизованных – авторитет власти.
X. Левитт, говоря о том, какая система взаимодействия дает большее удовлетворение членам группы, отмечал, что центральные позиции в «колесе», «цепи», «игреке» приносят удовлетворение тем людям, которые их занимают. В то же время периферийные позиции людей не удовлетворяют. Ведь они не могут высказать свои взгляды, мнения, не могут влиять на события, принимать решения. Они не хотят оставаться безмолвными, поэтому в централизованных системах, как правило, идет борьба за лидирующие позиции, за более высокое место в иерархии.
Децентрализованные системы дают всем членам группы одинаковые возможности для участия в совместных делах и для контроля. Поэтому членство в таких группах приносит людям больше удовлетворения.
Возвращаясь к вопросу об эффективности коммуникационных сетей, подчеркнем, что здесь все зависит от тех задач, которые выполняет группа. Централизованные системы («колесо», «цепь», «игрек») будут более эффективными, если группа выполняет относительно простые задачи. В этом случае централизация позволяет сделать меньше ошибок и быстрее достичь цели.
Однако когда задача усложняется, тогда централизованная система теряет свои преимущества. Направление всей информации через одного человека, занимающего центральную позицию, отнимает много времени и не дает проявлять инициативу остальным членам группы. При решении сложных задач централизованное взаимодействие становится громоздким и неповоротливым.
Американские исследователи полагают, что для решения сложных задач лучше подходит системы «круг» или «перекрестная». Их преимущество в том, что они снижают отрицательные последствия в том случае, если группа лишится некоторых своих членов. Б. Ронзен и М. Дубник (1987) установили, например, что одним из факторов, приведших к взрыву американского челнока «Челленджер» был уход из команды обслуживания двух штатных сотрудников, которые отвечали за расчет соединения злополучных топливных баков, которые и взорвались. Без этих ключевых членов штата обслуживания внимание к изоляции соединения баков было ослаблено, а необходимая информация не передана соответствующим людям из команды обеспечения полета (Уилк X. и Книппенберг Э., 2001).
Как видим, в некоторых ситуациях, когда решаются сложные задачи жестко регламентированное прохождение информации в организациях приводит иногда к
79
драматическим последствиям. Вместе с тем, централизованные системы, конечно, имеют и свои преимущества. Они состоят прежде всего в том, что позволяют лучше осуществлять контроль, делают группу более «управляемой». Но, выигрывая в одном, всегда проигрываешь в другом. Сильный контроль над группой приводит к его ослаблению над теми задачами, которые группа решает.
Таким образом, для решения сложных (структурированных, имеющих несколько вариантов решения, многоступенчатых, беспрецедентных и т.д.) задач лучше подходят группы с децентрализованными системами коммуникации. Видимо именно поэтому предложенная в 50-е гг. Алексом Осборном техника «мозговой атаки», осуществляемая группами экспертов с «перекрестной» системой коммуникации, получила впоследствии широкое распространение при решении сложных проблем в экономике, политике, социальной сфере.
О методе «мозговой атаки», а также вообще о деятельности групп мы поговорим в следующей главе.
Глава 2. Психология групповой деятельности
Мы уже отмечали, что повышенный интерес к изучению групп объясняется прагматическими причинами. Поскольку большинство видов человеческой деятельности носит коллективный характер и осуществляется в группах и группами, то научные знания относительно процессов групповой деятельности дают возможность эффективно управлять групповыми процессами, улучшать, интенсифицировать деятельность групп, повышать их производительность и т.д.
Но для человека деятельность в группе – это, как правило, деятельность на людях, в присутствии других членов группы. Хотя мы уже знаем из предыдущих разделов, что на наше поведение оказывает влияние присутствие не только членов группы, в которую мы входим, но вообще любых людей. Собственно, исследования деятельности в условиях групп начинается с изучения влияния других людей на поведение индивида.
2.1. Влияние других людей
В конце Х1Х века Норман Трипплетт обратил внимание на то, что присутствие других людей влияет на действия индивида. Причем, если французского психолога Густава Лебона примерно в то же время (1895), анализировавшего психологию масс, интересовали некие общие социальные закономерности массообразования как результата влияние людей друг на друга, то практичного американца Трипплетта привлекло другое, а именно: повышение эффективности деятельности людей в присутствии других индивидов.
Изучая спортивные результаты велосипедистов, Трипплетт обнаружил, что спортсмены, соревнуясь друг с другом в групповых заездах, добивались лучших показателей, чем в тех случаях, когда по одиночке просто ехали «на время». Основываясь на этом наблюдении, исследователь предположил, что присутствие других людей вызывает определенные изменения в деятельности индивида. Проверяя свою гипотезу, Трипплетт просил детей, чтобы они, соревнуясь между собой, сматывали рыболовные катушки. Затем он сравнивал результаты, достигнутые детьми либо в одиночку, либо в состязании. Данный эксперимент стал первой попыткой понять, как изменяется деятельность человека в присутствии других людей, причем не обязательно членов своей группы.
Трипплетт обнаружил, что большинство детей сматывали катушки быстрее, если при этом присутствовали другие дети. Позднее различные модификации этого эксперимента заложили эмпирическое основание для дальнейших исследований групповой деятельности.
Правда, начатые исследования давали противоречивые результаты. В одних случаях присутствие людей улучшало деятельность, в других, наоборот, ухудшало. Основываться на таких данных, иронично замечает Д. Майерс, все равно, что предсказывать погоду по принципу: завтра будет солнце, если не пойдет дождь (Майерс Д,, 1997).
Вследствие такой неопределенности результатов интерес к этой проблеме надолго угас. Впрочем, к данной проблеме мы вернемся немного позднее, а пока постараемся понять, почему вообще присутствие людей влияет на наши действия.
80
Одним из первых это постарался объяснить в своей теории социального воздействия Биб Латанэ (Latane В., 1981). Он утверждает, что сила влияния других людей объясняется действием нескольких факторов:
1. Количеством людей;
2. Их пространственной близостью;
3. Их авторитетом и статусом.
Для иллюстрации совокупного воздействия этих факторов Б. Латанэ использует аналогию с электролампочками. Так же как количество света, падающего на поверхность, зависит от числа ламп, их близости к поверхности, мощности, социальное воздействие зависит от числа людей, их близости и степени влиятельности.
По мере того, как число людей увеличивается, возрастает и степень их влияния. Однако этот эффект имеет предел. Понятно, что увеличение количества людей от 1 до 5 будет более действенным, чем, скажем, с 20 до 25. А уж если говорить о трех- или четырехзначных числах, то действие эффекта возрастания количества людей, скорее всего, вообще прекратится. Ведь в самом деле, лектор навряд ли почувствует разницу между аудиторией из 200 и 250 человек. Хотя, конечно, разница в воздействии аудитории из нескольких сотен и нескольких тысяч человек будет все же довольно ощутимой.
Близость нахождения других людей менее сильный, но тем не менее, также действенный фактор. Одно дело, когда люди находятся в отдалении от вас, другое – когда они совсем рядом.
И наконец, третий фактор – степень влиятельности других людей. Он определяется статусом, властью, авторитетом и т.д. Одинаково ли вы будете себя чувствовать, выступая с докладом перед студенческой группой и перед собранием ученых?
Все эти факторы и по отдельности, и в совокупности оказывают на нас влияние. Причем в различных ситуациях это влияние будет неодинаковым. Ведь люди, присутствие которых воздействует на нас, могут выступать в разных ролях. Они могут быть просто зрителями, могут выступать как соперники – конкуренты и могут, наконец, являться членами нашей группы, с которыми мы вместе делаем общее дело. Каждая из названных ситуаций будет по-своему влиять на наши чувства и поведение. Поэтому имеет смысл коротко ознакомиться с эффектом влияния в каждой из перечисленных ситуаций.
2.2. Влияние зрителей
Люди по-разному реагируют на внимание к себе со стороны окружающих. Одних оно беспокоит, заставляет смущаться, краснеть, заикаться, путаться в словах и действиях, даже испытывать состояние удушья из-за того, что от волнения у них перехватывает горло. Другие наоборот радуются, ощущают прилив энергии и начинают чувствовать себя увереннее и спокойнее, если заметили, что вызывают интерес.
Конечно, различия в реакциях на внимание со стороны людей может объясняться какими-то устойчивыми личными особенностями. Например, уровнем тревожности, самооценкой и т.д. Но только диспозиционных причин для понимания этого феномена, видимо, недостаточно.
Ведь один и тот же человек, став объектом внимания, в некоторых случаях придет в замешательство, а в других, наоборот, испытает радостное возбуждение и уверенность в себе. Хотя, разумеется, встречаются и такие люди, которые почти во всех ситуациях, заметив, что на них смотрят, становятся неуверенными, неловкими, смущенными. Есть индивиды и прямо противоположного склада, никогда не робеющие в присутствии людей – зрителей. Правда, в этом случае необходимо различать реальную безмятежность и напускную самоуверенность, браваду.
Отличить одно от другого несложно, если человек не просто присутствует на людях, а что-то делает, например, рубит дрова, строит дом, читает лекцию, поет песню, танцует и т.д. Так вот, если человек в присутствии зрителей и слушателей действительно ощущает прилив воодушевления и бодрости, то его деятельность улучшается, становится отточенной, вдохновенной, иногда просто блестящей. Деятельность артистов, спортсменов, преподавателей и т.д. по самой своей природе рассчитана на присутствие большого количества людей -зрителей и слушателей. Поэтому полные залы, стадионы, аудитории служат для них не только источником вдохновения, но и придают смысл всей их активности. Таким образом, для
81
настоящего профессионала большое количество зрителей – хороший стимул для того, чтобы продемонстрировать свое умение.
Совсем другой эффект возникает когда за напускным спокойствием скрывается растерянность и неуверенность в себе. Следствием этого становится ухудшение деятельности, порой очень существенное, как бы при этом человек не бодрился. Одним из показателей неуверенности в себе является выступление «по бумажке». Для преподавателя это, кроме прочего, еще и демонстрация профессиональной несостоятельности.
Довольно странно воспринимается также «одеревенелость» перед микрофоном или телекамерой приглашенных на радио или телевидение специалистов – врачей, юристов, администраторов. Иногда «деревянный эффект» демонстрируют даже политики и ученые, которые, что совсем никуда не годится, зачитывают свои выступления и ответы на вопросы ведущих с «шпаргалки». По-видимому, здесь демонстрируется страх даже не перед реальной, но лишь предполагаемой публикой.
Понятно, что как бы человек не старался выдать свое «бумажное» выступление за живую, непосредственную речь, убедить аудиторию ему навряд ли удастся, если, конечно, он не профессиональный артист.
Итак, мы вновь пришли к тому, что иногда присутствие других людей улучшает деятельность, но иногда ухудшает ее. Флойд Оллпорт, анализируя эти явления в 1920 г., назвал их «эффектами аудитории». Им же были предложены термины для обозначения этих двух противоположных эффектов: улучшение деятельности в присутствии других людей получило название социальная фасилитация (социальное способствование). Обратное явление, т.е. ухудшение деятельности было названо Оллопортом социальным торможением (социальным сдерживанием). Сегодня эти понятия являются общепринятыми.
Дав название явлению, Ф. Оллпорт, тем не менее, так и не смог ответить на вопрос -почему и при каких условиях возникает социальная фасилитация и социальное торможение? Затем, уже в 1952 г. эту же проблему пытался решить Соломон Аш.
И лишь в 1965 г. последовало первое теоретическое объяснение эффекта аудитории, его предложил Роберт Зайонц (Keey Н. & Thibaut J., 1969).
Конфликт интерпретаций
Почему возникает «эффект аудитории?
Исходя из бихевиористской формулы поведения (П = С – Р), Р. Зайонц предположил, что присутствие других людей является для индивида сильным стимулом – источником общего возбуждения. Ведь, действительно, их намерения не ясны, и непонятно, как они себя поведут в следующую минуту. Все это вызывает ощущение неопределенности и, как следствие -возбуждение.
В том случае, когда человек знает, как и что ему нужно делать и из-за того чувствует себя уверенно, то возбуждение, вызванное присутствием зрителей, способствует его деятельности, улучшает ее. Причем, усиление стимула, т.е. увеличение числа присутствующих, интенсифицирует эффект фасилитации.
Говоря в понятиях теории стимульного научения Халла – Спенса, хорошо освоенная (доминирующая) реакция в присутствии особей своего вида выполняется автоматически, т.е. безукоризненно. Кстати, не только у людей. Муравьи в присутствии других муравьев быстрее роют песок, а цыплята, находясь в стае, склевывают больше зерен. У спаривающихся крыс в присутствии других сексуально активных особей повышается сексуальная активность.
Но когда реакция усвоена плоха, тогда деятельность индивида ухудшается, поскольку реализация нужной, но плоха заученной реакции мешает доминирующая, хотя и ненужная реакция. Иначе говоря, наступает социальное торможение. Оно так же свойственно не только людям, но и животным – тараканам, попугаям, зябликам и т.д. (Майерс Д., 1997).
Таким образом, у Р. Зайонца были все основания сделать вывод, что повышенное возбуждение улучшает выполнение простых задач и ухудшает – сложных. Эта гипотеза была подтверждена почти в 300 исследованиях с участием более чем 25 тыс. испытуемых.
С другой стороны, Николас Коттрелл выступил с альтернативным объяснением эффекта аудитории (Cottre N., 1972). По его мнению, данный феномен объясняется тем, что люди, занятые какой-то деятельностью в присутствии других людей (на людях), ожидают оценки со стороны зрителей и обеспокоены тем, как их оценят. И действительно, в ходе исследований
82
выяснилось, что в присутствии людей, у которых были завязаны глаза или которые по каким-то другим причинам не могли выступать экспертами – оценщиками мастерства и умений, деятельность сопровождалось меньшим возбуждением, чем деятельность на глазах зрителей, способных выносить оценку. Коттрелл и его сторонники привели немало доказательств того, что существуют различия между тем, как индивид воспринимает просто присутствие других людей и тем, когда он ожидает, что другие будут его оценивать.
Но как же тогда быть с тараканами, муравьями и спаривающимися крысами, которые так же демонстрируют эффект аудитории? Неужели они тоже ожидают от зрителей – сородичей оценки своей деятельности?
2.3. Теория конфликта внимания
Как это обычно и бывает, разногласия между двумя теориями снимает третья. Так произошло и на этот раз. Спор Н. Коттрелла с Р. Зайонцем попытался разрешить в своей теории конфликта внимания Роберт Бэрон (Baron R., 1986). Он утверждает, что особи своего вида выступают раздражающим и отвлкающим фактором по многим причинам, включая и ту, которую называет Зайонц. Действительно, полагает Р. Бэрон, присутствие других служит источником возбуждения. Но прежде, чем возбуждение начнется, присутствие других, будучи отвлекающим фактором, вызовет конфликт внимания у занятого своим делом индивида. И уже этот конфликт внимания приведет к интенсивному возбуждению. Возбуждение, в свою очередь, будет реакцией организма на возросшую потребность в энергии для того, чтобы справится с возникшим конфликтом внимания. И в зависимости от того, как индивиду удастся с ним справиться, возбуждение будет либо способствовать, либо препятствовать исполнению его деятельности.
Если индивид уделяет слишком много внимания присутствующим зрителям, то в результате социального торможения его деятельность вообще может прекратиться. Если же он вместо этого основное внимание сосредоточит на своей деятельности, то усиление возбуждения будет либо способствовать хорошо освоенной (доминирующей) реакции, либо сдерживать реализацию плохо освоенной (недоминирующей) реакции.
Таким образом, согласно Р. Бэрону, конфликт между вниманием к другим особям и вниманием к деятельности создает напряжение в когнитивном процессе, что и вызывает возбуждение у индивида.
Как видим, теория Р. Бэрона более сложная, но зато она дает возможность понять равным образом действие эффекта зрителей как у людей, так и у животных, которые тоже могут испытывать конфликт внимания. Только у людей ожидание оценки со стороны зрителей приводит к дополнительному усилению конфликта внимания. Ведь большинство людей хотят выглядеть как можно лучше в глазах других. И если человек делает относительно простое дело, которое к тому же он хорошо освоил и выполняет его мастерски, то возбуждение в присутствии зрителей, вызванное конфликтом внимания, может способствовать улучшению его деятельности.
Но все обстоит иначе при выполнении сложной задачи, у которой нет ясного и привычного решения. Любая ошибка в этом случае сопровождается фрустрацией, которая будет усиливаться из-за возбуждения, вызванного присутствием постороннего. Все это породит тревогу, раздражение, замешательство, а в конечном итоге, прекращение деятельности.
Здесь важно отметить также, что не только другие люди могут вызывать конфликт внимания, но и сам индивид – исполнитель может выступать в качестве зрителя – оценщика собственной деятельности и, таким образом, усиливать конфликт, а следовательно, и возбуждение. Данное дополнение в развитие теории Р. Бэрона предложили Кэт Жимански и Стивен Харкинс (Szymanski К. & Harkins S., 1987).
Еще одно дополнение теории было сделано Брианом Малленом и Роем Баумейстером, которые отмечают, что анализ собственных действий в процессе деятельности может привести еще к одному конфликту – между скоростью и точностью действий. Когда при выполнении задачи в присутствии зрителей возникает конфликт внимания, индивид может постараться сосредоточиться либо на скорость, либо на точности своих действий. Понятно, что в этой ситуации предпочтение одному будет идти в ущерб другому, что в целом приведет к ухудшению деятельности (Muen В., & Baumeister R., 1987). Так, например, футболист, озабоченный
83
вниманием и оценкой зрителей, может стараться чаще бить по мячу, но при этом не попадать мячом куда нужно.
И все же даже более сложная теория конфликта внимания Р. Бэрона не в состоянии объяснить некоторые хорошо известные факты. Так, скажем, великий Александр Дюма был в состоянии писать свои знаменитые романы где угодно – за столиком кафе или ресторана, на палубе парохода, даже на прилавке магазина. При этом ни скорость, ни качество его писательской деятельности не страдали. Не отвлекали его и взгляды, и даже прямые вопросы присутствующих людей. А как известно, писание романов – задача не из простых. В то же время другие, не менее великие писатели (и таких, кстати, большинство) могли заниматься творчеством только уединившись, за плотно закрытыми дверями и уж, конечно, в отсутствии любых зрителей. Так что в этой проблеме еще не все решено.
2.4. Ситуация со-деятельности
Другие люди могут выступать не только в роли пассивных наблюдателей за деятельностью индивида, но и сами быть заняты той же деятельностью. Так, скажем, двое торговцев на рынке, продающие неподалеку друг от друга один и тот же товар, скорее всего, не останутся равнодушными к тому, как идут дела у другого. Ясно, что между ними возникнет конкуренция. Но в то же время они будут являться зрителями по отношению друг к другу, а следовательно, их со-деятельность станет оказывать такое же влияние, как и присутствие пассивного зрителя, правда, усиленная ситуацией состязательности.
Сегодня считается общепризнанным фактом, что состояние конкуренции является одной из самых мощных побудительных причин для улучшения, совершенствования деятельности с тем, чтобы превзойти соперника. Благодаря именно конкурентной борьбе индивидуалистические культуры Запада достигли экономического процветания и относительной социальной и политической стабильности.
Хотя, конечно, соревновательность и конкуренция имеют и свои минусы. В отношении к обсуждаемой здесь проблеме слабой стороной состязательности может быть увеличение скорости действий в ущерб качеству, аккуратности и точности.
Таким образом, со-деятельность, воспринимаемая как конкуренция, может стать еще одним источником конфликта внимания. Ведь соперники, наблюдая за деятельностью друг друга, обоюдно сравнивают свои результаты. Если один преуспевает больше другого, то второй, стремясь достичь таких же или даже лучших результатов, будет сосредоточивать внимание на собственных действиях, что может вызвать социальную фасилитацию.
Если же деятельность соперника ничем не отличается или даже хуже, то она может вообще не восприниматься как конкурирующая. В этом случае со-деятели оказывают друг на друга такое же влияние, как простые зрители.
Помимо прочего соперники, одновременно занятые одной деятельностью, служат друг для друга источником информации. Правда лишь в том случае, когда деятельность одного из них осуществляется успешнее, чем другого. В этом случае проигрывающий конкурент, наблюдая за поведением соперника, может научиться у него тому, чего сам не умеет делать. Иными словами, со-деятельность может вызвать не только фасилитацию или торможение, но и способствовать социальному научению.
2.5. Ситуация групповой деятельности
Люди, работающие в группе, могут выступать по отношению друг к другу и как зрители, и как соперники, вызывая тем самым либо фасилитацию, либо торможение. Означает ли это, что групповое действие вызывает лишь те психические процессы и эффекты, с которыми мы только что познакомились?
Оказывается, нет, ведь принадлежность к группе, о чем мы уже говорили, это уже нечто большее, чем одновременное выполнение несколькими индивидами одной и той же задачи.
Основываясь даже на этом утверждении, мы можем предположить, что взаимодействие членов группы между собой должно вызывать какие-то специфические эффекты.
84
Традиционно считается, особенно в нашем обществе, что коллективная, групповая
деятельность гораздо эффективнее индивидуальных усилий. Во многих случаях, тем более,
если речь о физическом труде, это действительно так. Разумеется «всем миром» построить дом
или вырыть котлован гораздо легче и проще, чем в одиночку. Тем не менее, здесь не все так
однозначно. Давно уже выяснилось, что деятельность группы не всегда более продуктивна, чем
деятельность индивида или разрозненно работающих людей.
Когда люди работают группой, а тем более большой группой, то возрастает вероятность
того, что снизятся индивидуальные усилия и люди станут работать не в полную силу. Это
1 явление получило в социальной психологии название социальная леность .
Это явление стало известно, благодаря исследованиям французского ученого – агрария Макса Рингельмана (1913). Изучая производительность труда в сельском хозяйстве, Рингельман сравнивал относительную эффективность животной, человеческой и машинной тяги при перемещении грузов. При этом выяснилось, что, действуя поодиночке, люди тянули груз со средней силой в 63 кг. Дальше начинались чудеса. Французского ученого удивило, что двое людей не тянули с силой в 126 кг, трое – в 189 кг и т.д. Группа из двух человек имела среднюю тягу только 118 кг (потеря – 8 кг), группа из трех человек тянула со средней силой 160 кг (потеря – 29 кг), а группа из восьми человек прикладывала усилия на 256 кг ниже своих потенциальных возможностей. Таким образом, по мере увеличения группы по нарастающей шло снижение производительности. Ничего подобного не происходило, когда работали лошади, крупный рогатый скот и, разумеется, машины. Это обратное соотношение между числом людей в группе и снижением их индивидуальных усилий получило название «эффект Рингельмана» (Уилк X. и КниппенбергЭ., 2001)
Ученый объяснил это явление тем, что при совместной работе нескольких индивидов отсутствует надлежащая координация их действий. Другими словами, люди, когда их много, начинают действовать как лебедь, рак и щука из известной басни И. А. Крылова, в результате чего снижается эффективность их совместного труда.
Иначе взглянули на эту проблему современные исследователи, изучавшие фасилитацию и торможение, и которые пришли к выводу, что «эффект Рингельмана» объясняется не столько отсутствием координации, сколько отсутствием желания работать в полную силу в условиях группы. Поэтому и появилось современное понятие социальная леность. Оставалось только объяснить ее причины.
Биб Латанэ с коллегами провели ряд исследований, чтобы детально
продемонстрировать, как возникает и проявляется эффект лености (1980). В типичном исследовании студентов – испытуемых просили либо кричать, либо аплодировать как можно громче, либо в одиночку, либо в паре с другим студентом, а иногда вчетвером, вшестером и т.д. В каждой ситуации фиксировалась сила звука, производимого испытуемым. Проводилось и такое исследование, когда испытуемые надевали наушники и повязки на глаза, так что они не знали, что делают остальные члены группы. Во всех случаях группового действия возникала социальная леность, усилия индивидов резко снижались по мере увеличения группы.
Интересно, но участники исследований были искренне убеждены, что кричали и хлопали одинаково громко как в одиночку, так и в группе, т.е. лодырем никто себя не признавал (Майерс Д., 1997).
Киплинг Уильяме, Стивен Харкинс и Биб Латанэ (1981) в качестве одной из причин лености указывают на то, что индивиды растворяются в большой группе. И если человек уверен, что его деятельность не фиксируется и не оценивается, то можно работать «спустя рукава». Ведь для многих людей важно, чтобы их деятельность заметили и оценили. А в условиях группы, хоть старайся, хоть не старайся – все равно твои усилия останутся незамеченными. Поэтому не удивительно, что когда К. Уильяме обещал испытуемым, что будет определяться личный вклад каждого в совместной деятельности, то тогда социальная леность не проявлялась.
Но состояние деиндивидуализации может снижать индивидуальную продуктивность и по другой причине. Будучи анонимным, человек может просто хитрить и отлынивать от работы, рассуждая в том смысле, что «пусть работают другие» или что «работа не волк, в лес не убежит» и т.д.
1 oafing – русское сленговое заимствование – «лафа»
85
Раньше мы уже не раз отмечали, что в условиях деиндивидуализации у многих людей самосознание почти отключается, что позволяет им нарушать или вообще не соблюдать социальные нормы. Ни к чему хорошему это, как известно, не приводит. Ведь если многие или вообще все члены группы станут работать кое-как, рассчитывая при этом проявить себя в полную силу только при распределении заработанного группой, то понятно, что делить в итоге будет нечего.
Но даже в том случае, если только один человек из группы будет уклоняться от участия в совместной деятельности, то у остальных членов группы возникнет вполне резонное сомнение -зачем мы изо всех сил работаем насовесть, когда кто-то пытается «забраться к нам на шею», да еще обмануть нас? Впрочем, достаточно даже не знания, а подозрения, что другие работают недобросовестно, чтобы эффект социальной лености в группе приобрел впечатляющие масштабы.
Западные психологи исследовали феномен социальной лености в лабораториях. Советским, теперь уже российским гражданам все это известно без всяких специальных экспериментов просто из повседневной жизни в условиях «советского коллективизма». Социальная леность в условиях «социалистического способа производства», получила такое широкое распространение и породила такую экономическую неэффективность. Что о ней заговорили даже в западных учебниках, как о примере того, какой не должна быть экономика (см., например, МайерсД., 1997, с. 367).
На основании сказанного выше может сложиться впечатление, что группой хорошо отдыхать и развлекаться, а не трудиться, и что работать лучше по одиночке. Однако это не совсем так. Современная производственная деятельность немыслима без кооперации, сотрудничества и коллективных форм труда. Многие виды производства требуют организованных, групповых усилий. Групповая деятельность может содержать изъяны, но и без нее не обойтись. Главное, чтобы издержки не превышали выгоды и не перечеркивали тем самым преимущества коллективного труда.
К тому же социальными психологами выявлен ряд условий, при которых издержки групповой деятельности, вызванные леностью и недостаточной координацией, могут быть сведены к минимуму или вообще отсутствовать. Вот они:
1. Неординарно трудные проблемы могут сплотить группу и побудить каждого ее члена трудиться с полной отдачей.
2. Заинтересованность всех членов группы в конечном результате совместных усилий.
3. Наличие в группе хороших деловых отношений.
4. Учет и оценка вклада каждого члена группы в совместный труд, т.е. отсутствие обезличивания.
5. Наличие специальной договоренности в группе работать в полную силу.
6. Наличие общегруппового эталона деятельности и продуктивности, которому все члены группы стремятся соответствовать.
7. Наличие не только трудной, но и интересной для всех задачи (например, сложной интеллектуальной проблемы).
(Более детальный анализ недостатков и преимуществ групповой деятельности при решении задач различного типа можно найти в Уилк X. и Книппенберг Э., 2001).
2.6. Метод действия- «мозговой штурм»
Как мы только что убедились, вопрос о том, какая деятельность – индивидуальная или коллективная – является более эффективной, уже долгое время находится в центре внимания психологов. Интерес этот вполне объясним. Любая организация стремится к максимальной отдаче в своей деятельности и нуждается в знаниях о том, как лучше спланировать и распределить обязанности среди своих работников. Наибольший эффект может быть достигнут только в том случае, если удастся учесть те факторы, о которых мы говорили выше, т.е. фактор социальной фасилитации и социального торможения.
Хоть мы и говорим о групповой деятельности вообще, но каждая группа специализируется в выполнении определенного рода задач. Решение сложных интеллектуальных задач – особая сфера деятельности. В ней заняты люди, имеющие высокий
86
уровень квалификации, образования, интеллекта и т.д., т.е. те, кого в западной литературе принято называть экспертами.
Общепринятым считается мнение, что интеллектуальная творческая работа относится к разряду сугубо индивидуальной деятельности. Но в 1957 г. это мнение решил опровергнуть Алекс Осборн, профессиональный рекламщик, который предложил свой метод групповой интеллектуальной работы. Он назвал его «брейнсторминг», или «мозговой штурм».
Широко пропагандируя брейнсторминг, Осборн представлял его как универсальный способ решения творческих проблем, пригодный как для нахождения ответов на трудные вопросы, так и для изобретений, открытий в любых отраслях деятельности: в науке, бизнесе, политике, образовании и т.д. И надо отметить, рекламная кампания Осборна удалась. Метод завоевал популярность сначала в США, затем в Европе. Интересна его судьба в нашей стране, где бейнсторминг получил всенародную известность (правде не под этим названием, да и вообще без ссылок на авторство и даже на страну происхождения) в середине 70-х гг. теперь уже прошлого XX в., благодаря чрезвычайно популярной развлекательной телепередаче «Что? Где? Когда?», которая целиком была простроена на правилах мозгового штурма А. Осборна. Эти правила следующие:
1. Ставится проблема, которую необходимо решить. Все члены группы «штурма» поощряются к высказыванию любых идей и решений, которые придут им в голову, какими бы абсурдными или нелепыми они не казались.
2. Все идеи высказываются и регистрируются.
3. Ни одно предлагаемое решение, ни одна идея не оцениваются до тех пор, пока не иссякли все предложения. Все участники должны быть уверены, что ни одно предложение не будет оцениваться и отбрасываться в процессе «штурма».
4. Поощряется дальнейшая разработка чьей-либо идеи другими участниками заседания. Повальное увлечение брейнстормингом на Западе привлекло к нему внимание
социальных психологов (они тоже неравнодушны к чужим успехам), после чего последовали многочисленные эмпирические проверки метода. В итоге выяснилось, что слухи о его чрезвычайной эффективности оказались сильно преувеличенными.
Так уже в 1958 г. Д. Тайлор, П. Берри и К. Блок установили, что количество предложений, высказанных группой, действительно больше количества идей, предложенных любым индивидом, работающим в одиночку. Однако, когда количество идей, высказанных четырьмя раздельно работающими по правилам мозгового штурма индивидами, сложили вместе, то оно почти в два раза превысило сумму предложений, выработанных членами группы из четырех человек, работающих совместно то же самое количество времени. Тот же результат был получен и тогда, когда испытуемыми в эксперименте стали ученые-исследователи, работающие группой по инструкции брейнсторминга (Keey Н. & Thibaut J., 1969). Большинство исследователей, изучающих брейнсторминг, утверждают, что работающие группой участники штурма высказывают меньше предложений, чем то же количество людей, но работающих по одиночке.
Почему так происходит? Причин здесь несколько, но большинство из них -психологические. Одни исследователи критикуют групповой метод мозгового штурма за то, что в группу часто объединяются люди, которые друг друга не знают. В этих условиях они ведут себя настороженно и не очень-то спешат раскрепоститься. Во всяком случае участники неохотно выражают свои мысли перед незнакомыми людьми даже при том, что основное правило метода запрещает любую критику высказываемых предложений. Запрет запретом, но каждый участник группы штурма опасается про себя, что другие сочтут его за «чокнутого» ил «прибабахнутого». Кроме того, считают Д. Коэн, Дж. Уайтмаир и У. Фанк (1960), что поскольку группы штурма временные, т. к. создаются для решения какой-то сегодняшней проблемы, то у их участников нет долговременной, постоянной мотивации для повышения продуктивности своей деятельности (Keey H.& Thibaut J., 1969).
Майклу Дейлу и Вольфгангу Штребе (1987) удалось добиться увеличения количества вырабатываемых группой решений лишь за счет того, что они объявили, что будет учитываться и оцениваться сумма идей, выдвинутых каждым членом группы по отдельности, а не общий результат (Уилк X. и Кнеппернбрг Э., 2001). Таким образом, большая продуктивность была достигнута благодаря снижению социальной лености, которая, оказывается, свойственна не только группам физического, но и интеллектуального труда.
87
Снижает продуктивность группы брейнстогминга также и когнитивные помехи, обусловленные ситуацией групповой работы. Ведь высказываться членам группы приходится по очереди, и пока один человек говорит, остальные слушают, дожидаясь своей очереди, и одновременно удерживают в памяти свои собственные идеи. Но поскольку возможности оперативной памяти достаточно ограничены, то участникам штурма трудно удерживать в уме уже имеющиеся у них идеи, думать над следующей, да еще и выслушивать предложения человека, говорящего в эту минуту. Таким образом члены группы вынуждены одновременно выполнять три когнитивные операции: а) сосредоточивать внимание на том, что говорит очередной выступающий; б) хранить в памяти уже имеющиеся у них идеи; в) искать новые идеи и их обдумывать. Одновременное выполнение этих операций мало кому под силу, если оно вообще достижимо.
Все вышеперечисленные причины вызывают блокирование продуктивности групп мозгового штурма. Таким образом, даже несмотря на возможности увеличения персонального вклада каждого участника штурма в общий результат, группа в целом, работая лицом к лицу, все же менее продуктивна, чем ее члены, работающие раздельно, полагает Дж. МакГрас (1984).
М. Дейл и В. Штребе на основании серии экспериментов (1987) пришли к выводу, что брейнсторминг будет более эффективным, если члены группы сначала в индивидуальном порядке станут нарабатывать и фиксировать все возникшие у них идеи, а уж затем совместно их обсуждать. При такой форме мозгового штурма продуктивность участников группы не будет тормозиться. Следовательно, на первом этапе – этапе наработки идей и решений, гораздо эффективнее действуют индивиды, объединенные в номинальную группу, т.е. работающие над одной проблемой, но поодиночке.
Совместная деятельность лицом к лицу лучше подходит на втором этапе, когда идеи и предложения обсуждаются, оцениваются, выбраковываются, отбрасываются, и отбираются оптимальные. С этой задачей группа справляется лучше, чем индивиды.
Подводя итог, необходимо отметить, что эффективность трудовой деятельности во многом зависит от характера решаемой задачи. В некоторых случаях группа в состоянии действовать лучше, чем индивид. Так, например, если задачу можно разделить на подзадачи, полагает Иван Стайнер (1972), то каждую из них может выполнить такой человек, который обладает необходимыми знаниями, опытом и умениями. Однако когда задача не делится на составляющие или когда у членов группы нет должного мастерства и умения, тогда результаты групповой деятельности могут оказаться ниже потенциальных возможностей группы, т.е. не очень впечатляющими.
Глава 3. Групповые процессы
Мы уже не раз отмечали, что человек в массе и группе ведет себя иначе, чем находясь наедине с собой. Чем это объясняется? Конечно социальным влиянием. Но и сама группа, благодаря специфическому балансу сил социального давления функционирует совсем не так, как агрегатная, механическая совокупность индивидов. Жизнь группы протекает по собственным законам. Причем выявленные социальными психологами закономерности протекания групповых процессов противоречат многим обыденным представлениям и даже здравому смыслу. Здесь впору опять вспомнить о введенном Р. Абельсоном понятии «психологика».
Действительно, в представлении подавляющего большинства людей единодушие и тесная групповая сплоченность однозначно положительные явления, желательное состояние. «Все как один», «сплоченный коллектив», «еще теснее сплотимся» – все это обороты из нашего недавнего официозно-идеологического языка, накрепко засевшие в сознании россиян. А вот Ирвин Дженис утверждает, что состояние сплоченности и единомыслия потенциально опасны и могут обернуться катастрофическими последствиями.
Обыденный рассудок полагает, что в обществе, как и в неживой материи, действуют физические законы: чем больше масса, тем сильнее давление. А социальные психологи, и в частности Серж Московичи, полагают – чтобы обладать социальным влиянием необязательно находиться в групповом большинстве, и позиция меньшинства может быть более влиятельна. Мы помним, что такую точку зрения выработала психология масс, конкретно – Г. Тард, деливший общество на меньшинство – элиту и большинство – массу.
88
Трудно, наконец, представить, чтобы человек, только что с жаром защищающий одну позицию, сразу же после групповой дискуссии будет с пеной у рта отстаивать прямо противоположный взгляд. Но в группе, оказывается, все это может случаться.
Еще раз уточним, что все названные здесь эффекты являются следствием социального влияния в группе. Понятно, что последствия внутригруппового влияния могут быть как позитивными, так и негативными. Обо всех этих и других закономерностях и особенностях жизнедеятельности группы мы и будем говорить в данной главе.
3.1. Эффект поляризации в группе
Если в группе отсутствует единомыслие в отношении какой-либо значимой для нее проблемы, то неизбежны попытки давления, чтобы его достичь. И это давление, как мы теперь уже знаем, очень сильное. Достаточно вспомнить исследования Стэнли Шехтера (1951), с которым мы знакомились в Разделе 6: диссидент-нонконформист оказался в группе отверженным даже в условиях экспериментальной группы. Поэтому в условиях реальных групп так мало находится желающих, а потому и вообще способных оказаться в одиночестве со своим особым мнением, чтобы почувствовать на себе всю силу группового давления.
Поэтому одной из закономерностей процесса принятия решения группой является поляризация мнений ее членов. Суть этого эффекта в том, что если до обсуждения какого-то вопроса в группе у ее членов могли быть разные мнения, то после обсуждения мнения всех как бы сливаются в единое мнение. Ранее разнородные взгляды приобретают однозначность и закрепляются на одном «полюсе». Иными словами, победившая точка зрения, или достигнутое согласие взглядов, после обсуждения становится жестче и однозначнее, чем до обсуждения. Выработанная общая позиция теперь уже никем не оспаривается, принятое решение превращается в неукоснительно соблюдаемое руководство к действию для всех членов группы. Так, например, в 30-е годы прошлого века на сессии ВАСХНИЛ СССР победило мнение «народного академика» А. Лысенко о том, что генетика – буржуазная лженаука. В результате эффекта поляризации само слово «генетика» на долгие годы стало запретно, употреблять его можно было только как ругательное и уничижительное. И если раньше, до сессии, советские ученые-селекционеры высказывали различные точки зрения на генетику, то после сессии, те, кто остался в живых и на свободе уже только клеймили ее как «продажную девку империализма».
Следует подчеркнуть, что эффект усиления или «концентрации мнения» групп в процессе принятия группового решения впервые обнаружила психология масс и в частности Густав Лебон. На этот факт указывает В. С. Агеев (1990).
Первые исследования, результатом которых и стало открытие эффекта поляризации, были посвящены совсем другой проблеме. Ученых интересовал вопрос – будут ли решения группы более консервативными, чем решения индивида и если это так, то станет ли группа принимать более осторожные, взвешенные, т.е. менее рискованные решения, чем решения индивидов?
Начало этим исследованиям положило сделанное Джеймсом Стонером (1961) открытие, что решения, принятые группой, более рискованные, чем решения индивидов (Keey H. & Thibaut J., 1969). Полученные Д. Стонером данные опровергали распространенное мнение, что группа в целом более консервативна, чем входящие в нее члены.
Разумеется, столь неожиданное утверждение вызвало у многих исследователей желание перепроверить полученные Стонером результаты. По данным Д. Майерса в списке работ, посвященных проблеме «сдвига риска» насчитывается более 300 названий (Майерс Д., 1997).
Большинство исследователей вслед за Стонером использовали в своей работе опросник по решению дилеммы, который в 1964 г. усовершенствовали Н. Коган и М. Уэллаш (Авермат Э., 2001). В нем испытуемым предлагается представить себя на месте человека, столкнувшегося с дилеммой, смысл которой примерно таков: в настоящее время человек имеет хоть и унизительно небольшой, но все же более или менее гарантированный и постоянный доход. Допустим, он является преподавателем российского вуза или врачом. Заработка хватает, чтобы кое-как сводить концы от зарплаты до зарплаты. Но вот перед человеком открывается возможность поменять место работы и получать доход во много раз превосходящий прежний. Правда, перспективы на новом месте работы очень туманны и неопределенны. Может быть та
89
фирма, в которой человеку предлагают работать, через полгода вообще разорится и «вылетит в трубу».
Так вот, испытуемых просят определиться, при каких шансах на успех они рискнули бы поменять гарантированную бедность на негарантированное благополучие. При этом шансы колеблются в пределах от 1 из 10 до 10 из 10 (примерный образец опросника см. В Майерс Д., 1997).
Подчеркнем, что участников опроса не спрашивают напрямую о том, что бы они сделали – стали бы рисковать или нет. Вместо этого их просят определиться, при каких шансах на успех они готовы рискнуть.
В типичном эксперименте по определению степени рискованности решений сначала члены группы заполняют опросник по одиночке. Затем они собираются вместе и уже группой обсуждают каждый вариант гипотетического выбора, пока не придут к единому для всей группы решению. На следующем этапе каждого участника обсуждения просят еще раз индивидуально определиться со своим выбором. Результаты большинства исследований, проведенных по этой проблеме, действительно подтвердили вывод Д. Стонера, что решения группы более рискованные, чем решения индивидов.
Однако позднее выяснилось, что изменение степени риска в решениях, принятых группой, необязательно происходят в сторону ее увеличения. Иными словами, «сдвиг риска» действительно происходит, но он может быть как в одном, так и в другом направлении. Так, если с самого начала мнения членов группы тяготели к осторожности и осмотрительности, то затем, после общего обсуждения, группа принимала менее рискованное, т.е. консервативное решение. Бесспорным оставался лишь сам факт подвижки мнения группы до и после обсуждения проблемы. Более того, французские социальные психологи Серж Московичи и Мариза Заваллони (1969) обнаружили, что этот эффект возникает в любом случае после обсуждения группой какой-то проблемы и принятия решения, даже если речь и не идет о выборе между более и менее рискованными вариантами решения (Авермат Э., 2001). Именно поэтому тенденцию усиливать изначально существующую позицию членов группы после обсуждения С. Москвичи и М. Заваллони назвали феноменом групповой поляризации (Майерс Д., 1997).
3.2. Нормативное и информационное влияние
Теперь оставалось только дать теоретическое объяснение обнаруженной закономерности. Думается понятно, что причины необходимо было искать в сфере социального влияния. Исследователи пришли к выводу, что поляризация возникает благодаря сочетанию двух основных типов влияния – нормативного и информационного (о видах социального влияния мы говорили в Разделе 6).
Нормативное влияние проявляется в том, что члены группы в силу конформистских побуждений стремятся уловить господствующее в группе мнение, которого придерживается большинство, и присоединиться к нему. Если у кого-то существовала своя особая точка зрения, то индивид от нее отказывается. Так и достигается общее согласие. Каждый член группы боится оказаться в положении «белой вороны» и испытать на себе всю силу группового давления -насмешки, брань, остракизм, отвержение. Ведь в самой природе человека заложено стремление быть принятым, быть «своим» в значимых для него группах. Выше всего многие из нас ценят доброе к себе отношение со стороны других людей, прежде всего членов референтных групп. И, разумеется, люди боятся потерять это доброе отношение и расположение окружающих. Таким образом, индивид – член группы меняет свою позицию не потому, что в ходе группового обсуждения он узнает что-то новое для себя, а просто из стремления сохранить свое положение, свои позиции в группе. Наиболее отчетливо это проявляется в стабильных, долговременных группах, где членам группы предстоит взаимодействовать в дальнейшем.
Кроме того, существуют и внутренние причины конформизма, о чем мы говорили раньше (Раздел 6). Членство в группе становится частью самосознания человека, следовательно, разрыв с группой будет означать для человека не только враждебность со стороны бывших согруппников, но и частичную деформацию самосознания – той ее части, которая касалась идентификации с группой.
В силу названных причин большинство людей, ощущая как внешнюю, так и внутреннюю угрозы, демонстрируют избыточную лояльность в отношении группы и воспринимают ее установки даже в более экстремистском виде, чем они есть на самом деле.
90
Именно этим обстоятельством объясняется расхожее мнение «коллектив всегда прав», которое отчетливо перекликается с саркастическим замечанием Г. Лебона: в массе побеждает не истина, а большинство. Понятно, что психологически гораздо приятнее и безопаснее принадлежать к большинству, чем к меньшинству, да при этом еще и чувствовать себя правым! Ведь «большинство никогда не ошибается».
Объяснение с позиций информационного влияния делает акцент на том, что в процессе группового обсуждения могут появиться какие-то новые убедительные доводы, которые влияют на членов группы. В этом варианте объяснения обращается внимание как на содержание информации, так и на то, сколько членов группы знакомы с ней. И даже в том случае, когда все в одинаковой мере знакомы с информацией, сама процедура обсуждения, когда одни и те же сведения повторяются вновь и вновь, делает их более убедительными. Таким образом происходит взаимоубеждение членов группы, давно известные факты начинают выглядеть по-новому, вспоминается что-то забытое, проясняется непонятое или не так воспринятое и т.д. А если еще учесть то, о чем говорилось раньше – о желании и даже потребности каждого члена группы быть «как все», готовности согласиться со всеми, то значение информационного влияния в эффекте поляризации станет вполне очевидным.
Еще одно. Понятно, что как нормативное, так и информационное влияние действуют в любой группе постоянно. Вместе с тем, в некоторых случаях информационное влияние может усиливать действие нормативного, о чем сообщают Дэвид Майерс и Джордж Бишоп (1971). В своем исследовании они установили, что 76% аргументов, высказанных при обсуждении проблемы, были приведены в поддержку позиции, занимаемой большинством членов группы. Обилие доказательств в пользу одной точки зрения может создать впечатление о более значительном, чем на самом деле единстве взглядов. Точно так же, той информации, которая поддерживает господствующую позицию, может предаваться преувеличенное значение при одновременном игнорировании альтернативной информации. Так, например, идеологи советской эпохи, говоря о преимуществах «социалистического образа жизни» и достижениях советской власти, очень охотно говорили о самом большом в мире «поголовье» врачей на «поголовье» населения в СССР. Но при этом старались ничего не говорить ни о состоянии здоровья населения Советского Союза, ни о продолжительности жизни в стране, ни о доступности качественной высокопрофессиональной врачебной помощи, ни о состоянии здравоохранения вообще.
Исходя из того факта, что причиной групповой поляризации может служить как сочетание нормативного и информационного влияний, так и преимущественно одного из них, Мартин Каплан (1989) решил проанализировать условия, в которых возрастает роль одного из этих видов влияния. Выяснилось, что в том случае, когда группа решает задачи, связанные с достижением цели, определяет пути и способы решения, сталкивается с неожиданно возникающей внешней проблемой, с которой необходимо справиться, одним словом, когда она ищет «единственно правильное» решение, тогда возрастает значение информационного влияния в эффекте поляризации.
Если же группа решает внутренние проблемы, не связанные с поиском «правильного движения» к поставленной цели, на первый план выходит нормативное влияние.
Но в любом случае при достижении единогласного решения действуют оба вида влияния. Если даже преобладает информационное влияние, то не обходится без нормативного влияния. Какие бы доказательства не использовались, какие бы сведения не приводились, в группе всегда будут приведены и такие – «нам нужно сохранять единство», «интересы группы выше личных», «должна сохраняться гармония, здоровая атмосфера» и т.д. И наоборот, преобладание нормативного влияния не исключает присутствия информационного.
3.3. Группомыслие
По существу близким к эффекту поляризации оказался и обнаруженный Ирвином Дженисом феномен, который он назвал «огрупплением мышления» (Дженис И., 1971). Сам Дженис отмечает, что идея о групповом мышлении возникла у него, когда он читал воспоминания одного из чинов администрации американского президента Джона Кеннеди о том, как готовилось вторжение на Кубу. Как известно, эта затея американских властей закончилась провалом, нанеся немалый урон престижу как администрации Кеннеди, так и в целом США. Кроме этого пагубного эпизода в истории Соединенных Штатов, и в прошлом, и в настоящем
91
были и другие бесславные, а порою и трагические события. Например, трагедией обернулась неготовность военной базы Пирл-Харбор к нападению со стороны Японии во Второй мировой войне. Кроме того, в недавней истории США была еще и эскалация войны во Вьетнаме и т.д. Несмотря на разнесенность во времени и различие всех этих ситуаций, данные эпизода американской истории объединяло одно – они явились следствием непрофессиональных решений, которые принимались группой либо высших политических, либо военных руководителей. Одним словом, все они были следствием коллективно принятых решений.
Впрочем, американские политические и военные кризисы, хоть и затрагивали жизнь нашего общества, иногда даже непосредственно влияя на политику СССР, но все же это американская история. В прошлом и настоящем нашей страны также было немало, вероятно, даже больше, чем в американской «провальных», трагических и позорных событий, ставших следствием коллегиально принятых решений. Кстати, со времен Второй мировой войны кризисные события в нашей стране зеркально совпадали с американскими. И у нас, и у них они возникали параллельно. И точно так же, как американские кризисы влияли на жизнь нашей страны, советские кризисы влияли на жизнь Америки. Несмотря на то, что и в США, и в СССР происходили одинаковые события, имеются и некоторые различия – американцы анализировали свои ошибки и извлекали уроки из прошлого, в отличие от нас.
Если разгром японцами военно-морской базы США Пирл-Харбор на Гавайях с очевидностью указал на неготовность Америки к нападению, то масштабы неподготовленности к войне Советского Союза были просто вопиющими. Если американские потери исчислялись тысячами солдат, то советские – миллионами солдат и гражданского населения, огромными территориями до Волги.
Затем бывшие союзники оказались противниками и весь период «холодной войны» параллельно с авантюрами американских политиков следовал советский внешнеполитический авантюризм – корейская война, Карибский ракетный кризис, вьетнамская война и т.д. И если у Америки был опыт позорного поражения во Вьетнаме, то у Советского Союза был не менее позорный опыт в Афганистане, а у России – в Чечне.
Наряду со сходством и даже параллелизмом событий и процессов американской и советской истории, имеются и существенные различия. Американские ученые, спустя относительно короткое время, имела возможность, а также честность и добросовестность, чтобы познакомиться с относительно правдивым, документальным освещением преступной безответственности своих политиков и военных, проанализировать случившиеся события и сделать соответствующие выводу о чем, в частности, и свидетельствует работа И. Джениса (1971), а также последующие его работы. Советские же ученые имели возможность слышать от своих политиков только ложь и дезинформацию. Да и сами они проявляли рвение лишь в деле идеологического оболванивания собственного населения, создавая такие «шедевры» идеологической тупости, как «ограниченный контингент советских войск в Афганистане». Интересно, как может выглядеть «безграничный контингент»?
Поэтому американцы знают своих «героев», т. е. тех, кто разрабатывал планы высадки десанта на Кубу, втягивал страну в корейскую, вьетнамскую войны, подстрекал курдов к войне против Саддама Хусейна и т.д. В отличие от россиян, которые до сих пор в неведение относительно тех, кто готовил вторжение в Афганистан, разрабатывал и проводил бездарную политику в Чечне, способствовал развязыванию гражданских войн в Корее – Вьетнаме, Анголе, замышлял оккупацию Венгрии в 1956 г., Чехословакии в 1968 г. и т.д.
Но вернемся к теории группового мышления. Анализируя пагубные решения, вызывавшие кризисы и тяжелые последствия, И. Дженис пришел к выводу, что причиной возникновения таких решений послужила обстановка, атмосфера, складывавшаяся во властных группах, которая и способствовала огрупплению мышления высшей политической элиты. Первоначально Дженис выделил в качестве основных характеристик такой атмосферы тесную сплоченность групп и желание во что бы то ни стало сохранить единодушие. Позднее основной акцент он перенес на стремление к единогласному принятию решения (Janis I., 1982).
Дженис выделяет пять условий, которые способствуют группомыслию. Первое -привлекательность членства в данной группе. Следовательно, все ее члены заинтересованы в сохранении своего положения, в долговременном существовании самой группы и друг друга. Все это служит укреплению групповой сплоченности.
Если мера сплоченности группы зависит от уровня ее привлекательности, то ключ к пониманию феномена группового мышления лежит именно здесь. Понятно, что самой сплоченной будет та группа, принадлежность к которой очень привлекательна для большинства
92
ее членов. В таких группах царит подчеркнутое единодушие, единомыслие, и члены тесно сплоченных групп легко меняют свои индивидуальные взгляды, приноравливая их к мнению большинства. Каждый при этом убежден, что делается это во имя высоких целей: сохранения гармонии, поддержания добрых отношений, предотвращения разногласий. Таким образом, высокая заинтересованность в сохранении своего членства в группе, заинтересованность в привилегиях обусловливает ее тесную сплоченность и побуждает членов к внешнему (избыточному) и внутреннему конформизму. Иначе говоря, члены группы не только демонстрируют согласие с нормами, но и начинают искренне воспринимать их как наилучшие, самые правильные. Таким группам присуще «мы-чувство» (Дженис И., 1971).
Второе условие – наличие властного, авторитарного лидера, директивно навязывающего свою точку зрения всей группе. В этом случае мнение «первого лица» может выдаваться, но что самое главное, и восприниматься действительно как мнение всей группы. Кстати, в советской истории подобное директивное навязываемое решение демагогически приписывалось социальному фантому – «народу» и поэтому облекалось в клишированные формы – «по многочисленным просьбам трудящихся», «так считает народ», «мы посоветовались с народом», «от имени советского народа» и т.д.
Третье условие – закрытость группы, ее самоизоляция. Огруппление мышления возникает в тех группах, которые ограждены от критики, недосягаемы для контроля. Конечно, прежде всего это группы правящей элиты, так называемые «неприкасаемые». Понятно, что чем строже поддерживается «неприкосновенность», тем с большей вероятностью появится «группомыслие».
Четвертое условие – решение группы не подвергаются внешней экспертизе. Властвующие группы, поскольку они присваивают себе право выступать от «священного» имени «народа», право быть его «глашатаями», постольку собственное мнение они начинают воспринимать как безукоризненное, абсолютно истинное. Ведь «голос народа – голос Бога», а Бог, как известно, не нуждается во внешних экспертах, он сам себе эксперт.
Пятое условие – сильное групповое давление, обусловленное взаимовлиянием членов группы друг на друга. В свою очередь повышенное психологическое давление вызывается тесной сплоченностью индивидов, имеющих одинаковые ценности, мотивацию, направленность мышления и другие психологические характеристики. «Мы-чувство» и групповое мышление делают членов группы психологически похожими друг на друга, так что они начинают соответствовать поговорке «два сапога – пара».
В условиях нестабильной, стрессовой ситуации, когда вся группа ориентирована на лидера и на его мнение, возникает иллюзорная уверенность, что другого, альтернативного решения просто не может быть.
И. Дженис специально оговаривается, что групповая сплоченность не всегда приводит к негативным последствиям, и что при определенных условиях сплоченность и вообще групповые решения могут обернуться благом (Дженис И., 1971). Бриан Маллен и Джоэл Купер (1994) уточняют, что сплоченность рабочих производственных групп дает им преимущество и выгоды, но в группах принятия решений за нее иногда приходится расплачиваться (Майерс Д., 1997).
Кроме пяти условий, выделенных И. Дженисом, Кларк МакКоули обнаружил еще одно -шестое условие. Он утверждает, что помимо групповой сплоченности необходимо еще чувство неуверенности членов группы относительно того, как их воспринимают и оценивают в группе. Коротко говоря, каждый член группы не знает наверняка, насколько он в группе «свой». Поэтому на всякий случай он демонстрирует повышенную лояльность групповым решениям (McCauey. С, 1989).
Кроме предпосылок И. Дженис выдели восемь признаков группового мышления. Они следующие:
1.Иллюзия неуязвимости. Правящие группы в силу своего привилегированного положения вырабатывают не совсем адекватные представления о степени своего могущества. Поэтому им свойственно самодовольство и убежденность в собственном превосходстве над всеми остальными людьми буквально во всем – в уровне интеллекта, в силе собственного влияния, в хитрости, и, наконец, в безнаказанности. Все это может подтолкнуть такие группы к принятию самых непродуманных, рискованных, безответственных, а порой и просто преступных, решений. История многих стран, в том числе и нашей, знает немало таких решений.
2. Коллективная рационализация. Раньше мы уже говорили о том, что рационализация является одной из форм психологической защиты и что ее открытие принадлежит 3. Фрейду. Только в предыдущих разделах книги, обсуждая эту тему, мы говорили об индивидуальной
93
защите, когда человек совершив заведомо иррациональные, неразумные действия, придумывает для них рациональные, логические объяснения. Огруппление мышления и «мы-чувство» приводят к тому, что к рационализации прибегает группа для обоснования своих безответственных, продиктованных не разумом, а самодовольством и амбициями, действий.
З.Вера в свою моральную непогрешимость. Учитывая сказанное, не приходится удивляться, что властвующие группы могут воспринимать себя как образец добродетели и высокой морали. Эта позиция очень удобна, т.к. позволяет оправдывать любые свои безнравственные, антигуманные решения, выдавая их за верх гуманизма. Видимо именно это чувство моральной непогрешимости позволило в свое время В. И. Ленину заявить, что нравственно все, «что служит делу пролетариата». Чувство своего морального совершенства ведет к вседозволенности в средствах, позволяет лгать, утаивать информацию и т.д.
1. Стереотипы в отношении чужих. Понятие «социальный стереотип» мы также уже определяли раньше как когнитивную схему, сложившуюся в отношении какой-либо социальной группы. Не все, но значительная часть стереотипных представлений носит уничижительный, презрительный, враждебный и т.д. характер, т.е. является предубеждениями. Понятно, что это не лучший способ восприятия социальных групп. «Другие» или «чужие» предстают в плакатном, карикатурном, словом, искаженном виде, далеком от реальности. У властвующих групп, таким образом, в отношении «чужих» формируется «шапкозакидательское», высокомерное и вместе с тем чересчур настороженное злобное отношение, обусловленное страхом и ненавистью. Добавим, что такой способ восприятия «других» укрепляет группу в чувстве собственного превосходства и правоты. (К проблеме стереотипов и предубеждений мы вернемся в дальнейшем, когда будем более подробно обсуждать межгрупповые отношения).
2. Прямое давление на инакомыслящих. Огруппление мышления способствует тому, что если кто-то из членов группы, сохранивших свою собственную точку зрения, начинает выражать сомнение относительно принятого группой решения, то группа оказывает на него как скрытое, так и явное давление. И. Дженис в связи с этим отмечает, что диссиденту дают понять, что он должен соблюдать два правила: а) не сообщать о своих сомнениях «чужим» или в присутствии посторонних, т. е. «не выносить сор из избы», чтобы сохранялась видимость единства и отсутствие разногласий; б) он может сомневаться в частностях и критиковать детали, но не «генеральную линию» группы. Но даже и при соблюдении этих требований малейшее отклонение от общей позиции повлечет санкции со стороны группы.
3. Самоцензура. Впрочем, как правило, никаких санкций против инакомыслия и не требуется, поскольку, как установил Дженис, групповое мышление побуждает членов группы самих подавлять собственные сомнения, отказываться от них, т.е. использовать самоцензуру. И это понятно. Коль скоро мы уже говорили о конформизме, то он без самоподавления невозможен. Собственно в этом и состоит его сущность.
4. Иллюзия единодушия. Если человек подавляет свои опасения и сомнения, держа их при себе и боясь их высказать, чтобы не оказаться в роли зачинщика разногласий – так поступают большинство членов группы – то отсутствие высказанных сомнений создает у всей группы иллюзию единомыслия. Раз все молчат, значит, никто не сомневается, все согласны – примерно так рассуждает каждый. Это побуждает членов группы к еще большей самоцензуре, что, в свою очередь, усиливает иллюзию единомыслия. Таким образом, даже имея различные точки зрения, членам группы и группе в целом удается сохранить уверенность, что все придерживаются одного мнения.
5. Наличие «умохранителей». Слово «умохранители» не совсем в ладах с тем смыслом, которое оно должно передавать. Частично это оправдывается тем, что сам Дженис объясняет свои языковые нововведения ссылкой на Джорджа Оруэлла, который в романе «1984» использует слова «новояза», т.е. языка, порожденного мрачной, утратившей всякий смысл социальной реальностью, описанной в романе.
Вместе с тем, в русском языке уже давно используется слово, хорошо передающее смысл того, о чем пишет Дженис. Это слово «идеолог». В нашем случае речь идет об идеологах групп. Основная их функция – будь это официальные или самочинные идеологи – сводится к
94
борьбе с инакомыслием разными, чаще всего аморальными, жульническими, преступными способами и средствами. Это может быть и утаивание информации, и ложь, и клевета, и «затыкание ртов», и дискредитация оппонентов, и даже их физическое устранение. Словом, нет таких преступлений, на которые не пошли бы идеологи. Многим россиянам старшего и даже среднего поколения деятельность «идеологических бойцов» хорошо памятна, благодаря всепроникающим «щупальцам» идеологических отделов ВКП(б) – КПСС. Некоторые из этих «бойцов» с гордостью называли себя «цепными псами партии», чем, без сомнения, незаслуженно оскорбляли собак.
Многие признаки группового мышления нашли эмпирическое подтверждение в ходе различных, прежде всего архивных исследований публичных выступлений американских политиков во время наиболее болезненных внешнеполитических и внутренних кризисов. Сам Дженис анализирует три таких внешнеполитический кризиса – катастрофическая самонадеянность американских военных на Гавайях, обернувшаяся разгромом военно-морской базы Пирл-Харбор, где погибло около 4 тысяч человек; бездарное вторжение на Кубу, закончившееся провалом; поражение США во Вьетнамской войне.
Последовавшие за работами Джениса (1971, 1982), исследования выявили ряд других событий в истории США, ставших следствием группового мышления – Уотергейтский скандал,
гибель космического челнока «Челленджер» в 1986 г. и т.д. (Майерс Д., 1997, Авермат Э., 2001). Российская и советская история пока еще только ждет своих исследователей группового мышления.
Исследования, проведенные в США Дженисом и его последователями, установили, что политики, руководствующиеся групповым мышлением, отличаются высокопарной патриотической риторикой, национальным самолюбованием и, что вполне логично, упрощенным, даже примитивным пониманием проблем. Это вполне объяснимо – предвзятость, избирательность в отборе информации, как и в оценке вариантов решения проблемы неизбежно ведут к ограниченности и примитивизму.
Дав психологическую характеристику групп с «огруппленным мышлением», Дженис описал также признаки, свидетельствующие о дефектности принимаемых этими группами решений. К ним он относит необъективность, избирательность в отборе и использовании информации, безальтернативность, непродуманность, невнимание к возможным опасностям, которыми может угрожать принятое решение и т.д.
Кроме того, Дженис предложил ряд рекомендаций, которые, по его мнению, могут предотвратить огруппление мышления. Он полагает, что для этого необходимо, чтобы лидер группы признавал право на инакомыслие и даже поощрял его, давая возможность каждому члену группы открыто высказывать свое несогласие или свое особое мнение. Лидер вообще не должен навязывать свою точку зрения, вместо этого предлагая высказываться всем остальным. Это необходимо для того, чтобы были изложены и выслушаны все имеющиеся мнения по поводу обсуждаемой проблемы. И уже затем, когда выскажутся все, лидер может на основе альтернативных точек зрения сформулировать свое мнение о решении проблемы. В больших группах для выработки плана решения проблемы могут быть созданы подгруппы, работающие независимо друг от друга, чтобы затем на заключительном этапе сообща, всей группой принять окончательное решение. (Вспомним усовершенствованную модифицированную модель «мозгового штурма»). Но опять-таки, чтобы работать в таком порядке, необходимо, чтобы лидер и группа были заинтересованы в эффективности своих решений, а не в демонстрации своей сплоченности и единодушия. Как видим, очень многое здесь, по мнению И. Джениса, зависит от мотивации и поведения лидера группы.
И последнее. Групповая сплоченность, единодушие, единогласие, общее согласие и т.д. не обязательно фатально ведут к плачевным результатам. Если ваша группа не занята решением глобальных проблем или разработкой долговременных стратегических планов, спасением страны или, по крайней мере, фирмы, а занята производственной деятельностью или озабочена тем, где и как лихо провести время, то сплоченность, единодушие и т.д. сослужит ей добрую службу.
1 ). Новая космическая трагедия в США – катастрофа еще одного челнока «Колумбия» случилась буквально два дня назад 1 февраля 2003 г., и вновь гибель семи астронавтов. К каким выводам придут комиссии, рассматривающие причины трагедии?
95
Семечкин Н.И.
Социальная психология
3.4. Влияние группового меньшинства
Понятно, что правящих групп, демонстрирующих исключительное показное единодушие из-за чувства вседозволенности и боязни их членов высказывать свои мнения, относительно немного. Гораздо больше таких групп, в которых возникают разногласия по различным поводам, в силу чего в группах формируются подгруппы, отстаивающие несхожие позиции. Подгруппы могут быть равными по численности, но чаще они оказываются непропорциональными по количеству членов. И тогда можно говорить о разделении группы на большинство и меньшинство. Причем иногда в роли меньшинства может выступать один-единственный человек.
О том, насколько великолепно, прямо-таки упоительно ощущать свою принадлежность к большинству и как несладко приходится тем, кто оказался в меньшинстве, мы не раз уже писали раньше в этой книге. Впрочем, многие прекрасно знают об этом из собственного опыта.
Вот почему люди, как правило, стараются всегда при всех обстоятельствах принадлежать к большинству, а не к меньшинству. Причем некоторые (и их немало) из страха оказаться в меньшинстве не только изменяют свои взгляды, принципы, убеждения, но и предают других людей, в том числе своих близких или просто доверившихся им. Кроме того, достаточно много людей стремится присоединиться к большинству потому что, поступая так, они, не прилагая усилий, стараний, труда и т.д., очень легко оказываются на стороне победителей или даже в их рядах. Такие люди всегда на стороне тех, кто явным образом побеждает.
Мы заговорили об этом по той причине, что исследователи, изучающие социальное влияние, традиционно придерживались точки зрения обыденного сознания на соотношение влияния большинства и меньшинства, а именно: большинство обязательно влиятельнее, чем меньшинство. Кстати, все обсуждавшиеся ранее исследования – Шерифа (1936), Аша (1951), Шехтера (1951) и др. – как раз подтверждали истинность этого мнения.
Вместе с тем, мы знакомились также и с другой точкой зрения, которую отстаивал Габриэль Тард. Он, в частности, утверждал, что меньшинство – элита оказывает исключительное влияние на большинство – массу. Другими словами, по мнению Тарда, меньшинство не просто более влиятельно, чем большинство, но что только оно и обладает силой влияния. Подтверждение этому Тард усматривает в самом феномене социальной власти, которая принадлежит либо отдельным людям – вождям, лидерам, руководителям, либо правящим, руководящим группам, придающим динамизм общественному развитию.
Менее категоричную позицию, но все же признающую возможность влияния меньшинства на большинство, занимает современный французский социальный психолог Серж Московичи (1976, 1985). Он полагает, что влияние меньшинства на большинство должно отличаться от обратного влияния, поскольку членам меньшинства необходимо обладать особыми характеристиками и поведением, чтобы добиваться влияния на группу.
Первое условие, от которого зависит влиятельность меньшинства – характер отношения к подгруппе со стороны большинства. Если «меньшевики» выступают как единая, сплоченная команда, то у них больше шансов получить перевес во влиянии. Ведь в этом случае они будут производить на других членов группы впечатление убежденных, стойких, в высшей степени ответственных людей. У «большевиков» это может вызвать уважение, внимание, что в свою очередь может побудить меньшинство присоединиться к мнению большинства.
Далее С. Московичи утверждает, что подгруппа «меньшевиков» должна демонстрировать последовательность, настойчивость, самостоятельность, честность, справедливость и т.д. Одним словом, меньшинство должно являть собой пример стойкости и порядочности.
Правда, некоторые исследователи, и в частности Шарон Вулф (1979), полагают, что настырность и неуступчивость «меньшевиков» может восстановить против них всю группу и привести к изоляции, а то и изгнанию меньшинства (Авермат Э., 2001). Поэтому в некоторых ситуациях меньшинству лучше идти на компромисс, чем демонстрировать несгибаемость.
Еще одно отличие влияния меньшинства состоит в том, как происходит согласие с «меньшевистской» позицией. Конформизм в отношении позиции «большевиков» носит, как правило, показной, старательно подчеркнутый, публичный характер. Влияние же меньшинства чаще всего сказывается на личных, внутренних, интернализованных убеждениях.
Чарлен Немет и Джоэл Уочтлер предположили, что люди, которые знают о позиции меньшинства и часто слышат о ней, лучше, чем несведущие, внутренне подготовлены к
96
принятию этой точки зрения, даже если она первоначально не совпадала с их собственной, лучше подготовлены по-новому взглянуть на проблему.
Конформистская же реакция на мнение большинства часто носит показной характер и происходит поспешно (Немет Ч., Уочтлер Дж,. 1983).
Проверяя свою гипотезу, Немет и Уочтлер набрали группу студентов (162 человека), добровольно согласившихся поучаствовать в исследованиях, и предложили им поработать над решением творческой задачи, требующей воображения. Работать испытуемым предстояло в группах, в которые исследователи внедряли своих помощников. Задача, которая, впрочем, служила лишь отвлекающим фактором, заключалась в отыскании изображений замаскированных фигур. Но истинной целью исследования было изучение различия влияния большинства и меньшинства. Поэтому работа групп испытуемых строилась по следующему принципу: условие «меньшинства» – два реальных испытуемых и четыре помощника исследователей; в условиях «большинства» соотношение было обратным и помощники оказывались в численном меньшинстве.
Хотя во всех случаях помощники, выступавшие под видом испытуемых, предлагали одно и то же количество найденных фигур, реакции настоящих испытуемых изменялись в зависимости от ситуации. Когда решение предлагалось большинством (помощниками), то испытуемые просто присоединялись к нему.
И напротив, узнав ответ помощников, находившихся в меньшинстве, реальные испытуемые не спешили с ними соглашаться и продолжали работать самостоятельно, стараясь отыскать новые фигуры.
Таким образом, испытуемые действительно быстро и легко поддавались влиянию большинства и практически не воспринимали давления меньшинства. Следовательно, «меньшевикам» на самом деле необходимо предпринимать какие-то особые усилия, чтобы стать влиятельными для большинства.
Кроме того, заполняя постэкспериментальную анкету, те испытуемые, которые находились в условиях «влияния большинства» и которые просто присоединялись к чужому мнению, сообщали о пережитом ими чувстве психического дискомфорта, в отличие от испытуемых в условиях «влияния меньшинства» (Немет Ч. и Уочтлер Дж. 1983).
Не все социальные психологи согласны с выводами С. Московичи, Ч. Немет и Дж. Уочтлера о том, что процесс влияния меньшинства отличается от обратного влияния, полагая, что оба процесс протекают одинаково. Например, Шарон Вулф и Биб Латанэ (1985) утверждают, что влияние как большинства, так и меньшинства предопределяются тремя факторами: количеством людей, их близостью и степенью их влиятельности. (Об этих факторах мы уже говорили в предыдущей главе.). Иначе говоря, Вулф и Латанэ полагают, что «меньшевики» обладают слабым влиянием просто потому, что их меньше. Если членов меньшинства достаточно много, если они обладают высоким статусом и авторитетом и если они не дистанцируются от подгруппы большинства, то сила их влияния будет очень высокой.
Думается, что выводы Вулф и Латанэ не противоречат точке зрения Немет и Уочтлера, а просто конкретизируют ее. Ведь те условия, которые должны способствовать росту влияния меньшинства, оговоренные Ч. Немет, Б. Латанэ назвал другими словами.
Еще одно возражение против выводов Немет и Уочтлера содержится в метаанализе исследований влияния большинства и меньшинства, который провели Арие Круглянски и Диана Мэкай. Авторы метаанализа утверждают, что сторонники дифференцированного понимания влияния меньшинства и большинства воспринимают кажущиеся различия за реально существующие. На самом деле, полагают исследователи, различия содержатся в ситуациях, в которых происходит влияние, а не в качественных характеристиках видов влияния (Kruganski A. &Mackie D., 1990).
Если вернуться к исследованию Немет и Уочтлера (1983), то обнаружится, что в условиях «влияния большинства» испытуемые ставились перед фактом: большинство (четверо помощников исследователей) уже выполнили задачу. Так что меньшинству – настоящим испытуемым ничего не оставалось делать, как только присоединиться к предложенному варианту решения. Такое восприятие ситуации могло стать причиной возникновения у испытуемых чувства неловкости, о котором они сообщали в анкетах.
А вот в условиях «влияния меньшинства» у испытуемых не создавалось впечатления, будто задача уже выполнена, поэтому они включались в ее решение сами. Но если бы меньшинству удалось их убедить, что делать больше нечего, то в этом случае испытуемые также отказались бы от попыток самостоятельного решения.
97
На основании этого рассуждения А. Круглянски и Д. Мэкай приходят к выводу, что в исследовании Ч. Немет и Дж. Уочтлера выявились не два различных типа влияния, а один и тот же тип влияния, но в различных ситуациях.
По правде говоря, доводы Круглянски и Мэкай выглядят не очень убедительно. Ведь сторонники дифференцированного влияния меньшинства и большинства говорят несколько о другом, а именно: влияние большинства ведет к внешнему конформизму, в то время как влияние меньшинства – к внутреннему, т.е. к реальному изменению позиции.
В заключении отметим, что вопрос этот до сих пор остается дискуссионным (см. например Майерс Д., 1997, Авермат Э., 2001). И это вполне объяснимо. Ведь если прав Г. Тард и другие ученые, утверждающие о доминирующем влиянии меньшинства в социальных процессах, о его главенствующей роли в социальных изменениях, то знание механизмов влияния меньшинства на большинство оказывается чрезвычайно важным.
РАЗДЕЛ IV. МЕЖГРУППОВЫЕ ОТНОШЕНИЯ
Огромная сфера межгрупповых отношений представляет собой наиболее трудную и сложную из тех непростых проблем, с которыми мы сегодня сталкиваемся.
Генри Теджфел
Активность групп не ограничивается только внутренними процессами. Группы либо время от времени, либо постоянно взаимодействуют с другими группами. Внешняя активность подчас имеет для их жизнедеятельности не меньшее значение, чем внутренние динамики.
Межгрупповые отношения – это общее, довольно абстрактное понятие. В реальной повседневной жизни группы так же, как и отдельные люди могут поддерживать друг с другом хорошие отношения и сотрудничать, могут испытывать взаимную враждебность и конфликтовать, но могут и вообще никак не взаимодействовать, будучи самодостаточными, сосуществуя порознь. Правда, последний вариант возможен лишь в том случае, когда их интересы никак не пересекаются, или когда группы не подозревают о существовании друг друга. Во всех других обстоятельствах группы либо сотрудничают, либо враждуют.
К сожалению, социальная реальность такова, что очень часто взаимоотношения групп приобретают форму конфронтации, пронизаны подозрительностью, страхом и ненавистью.
На этом основании некоторые социальные теории (например, теория марксизма) вообще рассматривают конфликт, как способ существования и источник развития человеческого общества в целом и каждого конкретного сообщества в частности. Разумеется, существуют и другие подходы в понимании общественной жизни.
Как бы то ни было, но мировая история, так же, как и история каждой страны, изобилует бесчисленным множеством самых разных конфликтов – войн, социальных революций, мятежей, восстаний, побоищ и т.д. Так что интерес ученых, причем, не только социальных психологов к межгрупповым взаимодействиям в значительной мере обусловлен именно опасной, болезненной проблемой межгрупповой враждебности и конфронтации.
В данном Разделе мы познакомимся с теоретическими и эмпирическими исследованиями межгрупповых, и прежде всего конфликтных взаимоотношений, узнаем о некоторых причинах взаимной враждебности групп, но самое главное о том, как и какими средствами, по мнению исследователей, можно снизить остроту этой проблемы.
Глава 1. «Мы» и «Они»
Большинство социально-психологических исследований межгрупповых отношений, описанных в литературе, изучали проблему этнических и тендерных взаимодействий. Основная часть этих исследований выполнена американскими авторами. Косвенным образом это может указывать на то, какие проблемы наиболее актуальны для американского общества.
Конечно, взаимоотношения между полами, а также между национальными и расовыми группами порождают проблемы не только в США. Вместе с тем, взаимоотношения любых групп
98
могут создавать социальное напряжение. «Мы» против «Они» может служить причиной ненависти и приводить даже к самоуничтожению групп. В данном случае мы можем говорить о «сплочении для самоуничтожения». Наглядным примером может служить поведение верующих из Народного Храма Джонса (Зимбардо Ф. и Ляйппе М., 2000). Из истории нашей страны мы также знаем о подобных случаях – групповое самоуничтожение через самосожжение, например, староверов, которые из-за страха и ненависти совершали массовые самоубийства.
Почему это так? Исследователи, изучающие сферу межгрупповых взаимодействий, указывают на различные причины межгрупповой напряженности. Одни, такие, например, как Уильям Самнер и Генри Теджфел полагали, что корни проблемы уходят в природу человека. К таким же выводам, как мы помним из Раздела 1, пришла и психология масс. Другие авторы, например М. Шериф, К. Ховланд и Р. Сире, считали, что все дело в той социальной или экономической ситуации, в которой оказываются взаимодействующие группы.
Как видим, взгляды ученых существенным образом расходятся. Поэтому имеет смысл поближе познакомиться с каждой из точек зрения. Таким образом содержание данной главы можно рассматривать под углом зрения сквозной рубрики нашей книги «Конфликт интерпретаций».
1.1. Этноцентризм
Одна из фундаментальных причин непонимания и конфликтов, возникающих в межгрупповых отношениях, была установлена еще в начале XX века социологом Уильямом Самнером (1906). Изучая этнические группы, он обнаружил, что всем им свойственно одинаковое восприятие себя в окружающем мире как центра мироздания. Другими словами, каждая группа считает свои социальные ценности, представления, традиции, верования и т.д. единственно правильными, и следовательно, полагает себя как некий эталон, образец, которому должны следовать все остальные группы. Поэтому восприятие образа жизни, ценностей, представлений, даже внешнего облика других этнических групп происходит с позиции сравнения «их» с «нами». Но поскольку другие отличаются, поскольку «они» не такие, как «мы», значит они «неправильные», плохие. Ведь правильные и хорошие – это «мы». Таким образом, степень их «неправильности» определяется тем, насколько «они» не похожи на «нас».
Эту установку этнических групп в отношении себя самих и всех остальных У. Самнер определил как этноцентризм. Сегодня это понятие широко используется в различных социальных науках.
Как видим, данное явление по существу аналогично эгоцентризму, т.е. принципиально такой же установке индивида в отношении себя и окружающих людей (подробно об этой установке говорилось в Разделе 3).
Действительно, согласно теории социального сравнения Л. Фестингера, люди, причем, как индивиды, так и группы, воспринимают и осознают себя, сравнивая себя с другими. И надо отметить, в большинстве случаев сравнение производится в свою пользу. Иначе говоря, в процессе сравнения «Я» или «Мы» получается чаще всего лучше, чем «Он» или «Они».
У. Самнер вполне обоснованно утверждает, что каждая группа взращивает в себе гордость и тщеславие, хвастает своим превосходством, утверждая о своем божественном происхождении (об этом повествует мифология любого народа) и с презрением или со страхом смотрит на всех остальных. Как мы уже знаем, такой же вывод, но только в отношении масс, делает Г. Лебон (Раздел 1). Он объясняет возникновение чувства собственного величия и всемогущества у толпы ее многочисленностью и иллюзиями (Лебон Г., 1995 а, б).
Но в психологии имеются и другие объяснения национальной гордыни и этническому высокомерию. Его дают теории глубинной психологии, и в частности, Альфред Адлер и Вильгельм Райх, которые полагают, что как национальное, так и индивидуальное самовозвеличивание вкупе с уничижительным отношением к другим является бессознательной компенсацией чувства зависти, обиды, беспомощности, униженности, словом, ощущение собственной неполноценности. В качестве примера такого массового компенсаторного процесса, примера, ставшего хрестоматийным, В. Райх приводит фашистское движение в Германии в 30-х гг. XX в., провозгласившего превосходство немецкой нации над всеми остальными. Напомним, что фашизм стремительно распространился и утвердился в Германии после ее унизительного поражения в Первой мировой войне.
99
Семечкин Н.И.
Социальная психология
1.2. Группоцентризм
Какое бы теоретическое объяснение мы не использовали, бесспорно одно: группы воспринимают друг друга с позиции «Мы» и «Они». При этом понятно, что «Мы» – это кладезь добродетели, в то время как «Они» – скопище пороков.
Конечно, обостренное «мы-чувство», подстегивающее самовосхваление и тесная групповая сплоченность свойственны не всем группам и не всегда, а лишь в каких-то чрезвычайных ситуациях. Кроме того, большие социальные группы (национальные или культурные) могут отличаться психологической гетерогенностью. Поэтому не все члены группы могут испытывать по отношению к «Они», скажем, ненависть и ксенофобию. Так, например, в бывшем СССР во времена «холодной войны» существовал идеологический штамп -«загнивающий Запад» в отношении капиталистических стран. И многие представители «советской интеллигенции», знавшие о реальном положении дел у «них» и у «нас», это бессмысленное словосочетание обыгрывали самым замечательным образом – по поводу стран с рыночной экономикой обычно шутили: «Красиво гниют!»
Вместе с тем, скепсис в отношении «своей группы» и признание превосходства чужой группы является не очень характерным для межгрупповых отношений. Это все же исключение, а не правило.
Тем не менее, иногда даже при очень большом желании, сравнивая себя с другими, члены группы не могут найти очевидных признаков своего превосходства. Тогда в ход идут умозрительные, совершенно неверифицируемые самокатегоризации с использованием словесной конструкции – «зато». Например, «зато мы щедрые, гостеприимные, отзывчивые, душевные» и т.д.. При этом очень просто собственные недостатки и пороки оборачиваются достоинствами: безалаберность и недисциплинированность – душевной широтой и щедростью, лень и необязательность – нестяжательством и непосредственностью, равнодушие и безразличие – смиренностью, подобострастность, угодничество, рабская покорность -терпеливостью, жадность и зависть – чувством справедливости и т.п. В целом же группоцентризм и этноцентризм характеризуются благосклонным восприятием своей группы и негативным – всех других. В данном случае группы, как правило, прибегают к крайним атрибуциям. Томас Петтигрю (1973) отмечает, что свои собственные добрые дела члены группы объясняют своей изначальной природной склонностью к добродетели. А хорошие поступки других (т.е. «Они») объясняются простой случайностью. И наоборот, если «Мы» сами и делаем что-то дурное, то лишь случайно, а вот «Они» совершают дурное в силу своей природной испорченности.
Еще раз подчеркнем, что подобная асимметрия в восприятии – оценка себя и других, скорее всего, необходима группам, как и индивидам для повышения самооценки. Но это лишь одна из причин. Другая – в асимметричной когнитивной категоризации «Мы» и «Они».
1.3. Категориальная асимметрия
Обнаруженная Амосом Тверски (1977) асимметрия восприятия оценки сходства и различия объектов помогает понять когнитивные причины формирования этно- и группоцентрической позиции. Суть эффекта асимметрии состоит в том, что сравнивая два объекта, люди могут совершенно искренне полагать, что один объект похож на другой (например объект А похож на объект Б) в то время как обратного сходства не наблюдается (т.е. объект Б на похож на объект А). Так, скажем, люди могут утверждать, что, допустим, Новосибирск похож на Москву, а вот Москва на Новосибирск – нет. Другой пример: американцы склонны считать, что другие похожи на них гораздо больше, чем они сами – на других (Росс Л., НисбеттР.,2000).
Но эта странная «логика» свойственна не только американцам. Точно так же воспринимают и россияне, побывавшие в тех же США. Они с удовлетворением сообщают, что «американцы похожи на нас». И никому не приходит в голову заявить, что «мы похожи на американцев». Как такое возможно? Почему возникает эта странная асимметрия?
Думается, однозначного ответа здесь нет. Тем не менее, одну из причин асимметрии в процессе сравнения называет сам А. Тверски (1977), а вслед за ним на нее же указывают К. Холиоук и П. Гордон (1979). Она, по мнению названных авторов, в неодинаковой «когнитивной
100
наполненности» сравниваемых объектов, т.е. «Они» и «Мы». Для каждого члена группы «Мы» -это важная, богатая ассоциациями, категория, знакомая в деталях и в частностях, в которую он включает и себя, и которую он принимает за эталон, или стандарт для сравнения (Росс Л., Нисбетт Р., 2000). В то же время «Они» – это абстрактная, очень бедная по содержанию категория, в которой может улавливаться некоторое отдаленное сходство с «Мы» (о процессе категоризации речь шла в Разделе 4). Поэтому сравнения осуществляются асимметрично -«Они» похожи на «Нас», но не наоборот. Причем «Они» могут быть настолько когнитивно бедными, что все члены группы будут выглядеть как «на одно лицо». Так европейцам все азиаты кажутся индивидуально неразличимыми. Но то же самое и европейцы на взгляд азиата абсолютно одинаковы. Другой пример: многие люди еще могут допустить, что собаки в чем-то похожи на людей, но очень немногие, что люди – на собак.
1.4. Асимметрия могущества и статусов
Все группы, в том числе и этнические, отличаются друг от друга мерой могущества, влиятельности, статусом. Кроме того, группы могут располагать своими, только им доступными средствами давления, которые они используют в случаях конфронтационного взаимодействия. Так, например, в конфликте между работниками и администрацией управленцы обычно пускают в ход финансовую власть и хитрость, чтобы расколоть работников, прибегают к услугам штрейкбрехеров и т.д. А рабочие оказывают давление посредством прекращения работы, выведением из строя оборудования и т.д.
Различия в могуществе, влиятельности и статусе очень часто приводит к усилению группоцентризма. Причем это характерно как для групп с относительно низким, так и с высоким статусом. Понятно, что в этом случае низкостатусные группы воспринимают привилегированное положение своих противников как несправедливое, незаслуженное, незаконное, да и вообще временное. Излишне говорить, что с позиции высокостатусной группы все выглядит прямо противоположным образом. Тем не менее, как одна, так и другая группа в сложившейся ситуации активно занимается самовозвеличиванием, самовосхвалением и выказывает крайний негативизм в отношении противной стороны (Браун Р., 2001).
Воспринимаемое различие в статусе и влиятельности приводит подчас к очень сложным межгрупповым взаимоотношениям с неожиданными результатами. Так, например, пытаясь понять, почему корейские торговцы в Лос-Анжелосе сталкиваются с враждебным отношением в районах, населенных неграми и с доброжелательным – в районах, где проживают латиноамериканцы, Люси Чен и Йен Эспириту (1989) обнаружили, что все дело заключается в различном восприятии корейцев неграми и латиноамериканцами. Черные, будучи американцами по происхождению, воспринимают корейцев как чужаков, как пришельцев и относятся к ним в соответствии с этноцентрическим стереотипом как к чужой группе «Они». Другими словами, корейцы воспринимаются неграми как эмигранты, получившие определенные преимущества, разумеется, незаслуженные. В то же время латиноамериканцы, сами являясь эмигрантами из Мексики и Южной Америки, воспринимают и определяют корейцев как членов своей группы, как таких же, как они сами, эмигрантов, т.е. как «Мы». Поэтому корейские торговцы и предприниматели рассматриваются ими не как чужаки, а как ролевые модели, т.е. как образцы для подражания (Cheng L. & Espiritu I., 1989).
К вопросу о межгрупповом сравнении и последствиях этого процесса мы еще вернемся в дальнейшем. С тем, чтобы обсудить его с позиции теории социальной идентичности, созданной на базе исследований Генри Теджфела. Пока же сделаем некоторые предварительные выводы. Итак, этноцентризм – группоцентризм:
1. Действительно является распространенным способом группового самосознания;
2. Он не всегда и необязательно проявляется в крайних, острых формах. Экстремальное выражение этно- и группоцентризм приобретают в случаях ущемления групповой гордости и низкой самооценки;
3. В некоторых ситуациях члены одной группы («Мы») могут даже признавать превосходство другой («Они»). Такое становится возможным в том случае, когда у членов группы «Мы», по крайней мере, имеется не схематичное, а более или менее полное и беспристрастное знание об «Они».
101
1.5. Внутригрупповой фаворитизм и межгрупповая дискриминация
Если У. Самнер обнаружил пристрастное восприятие своей и чужих групп в результате наблюдения за этническими общностями, то британский психолог Генри Теджфел и его коллеги пришли к аналогичным выводам, но уже в ходе многочисленных экспериментов с так
2
называемыми «минимальными группами» . Первоначально испытуемыми в экспериментах Теджфела и его коллег (1971) выступали дети. Исследователи разделяли их на две исключительно условные, или номинальные, группы, каждая их которых считалась якобы поклонницей одного их двух художников-абстракционистов: Пауля Клее и Василия Кандинского. Понятно, что эти имена были малозначащими для детей, поэтому «сторонники» Кандинского получили № 44, а «приверженцы» Клее № 74. Затем детей просили распределить деньги между членами «своей» и «чужой» группы, используя составленную исследователями матрицу распределения сумм. Все пункты матрицы, за исключением одного, содержали диспропорцию в суммах в пользу либо одной, либо другой группы.
Числа означают вознаграждение длл:
члена группы Клее под № 74
члена группы [0 [0 [0 [0 [0 [0 [0 [0 [0 [0 [0 [0 [0
Кандинского под № 44
Рис. 1
Отметим, что личности получателей денег ни в «своей», ни в «чужой» группах ребенку, которому предстояло делать выбор, были неизвестны. Кроме того, чтобы лишить детей корыстной мотивации им сообщали, что самим им из распределяемых сумм ничего не перепадет ни при каких условиях.
Какая же тенденция выявилась при дележке денег детьми между воображаемыми «своими» и «чужими»? Исследователи подчеркивают, что хотя дети и старались быть справедливыми, но тем не менее, стремились распределить большую сумму для получателя из собственной, а не из чужой группы. Причем их явно не устраивал реально справедливый вариант, где суммы действительно могли оказаться равными как для «своих», так и для «чужих». Более того, даже в ущерб интересам собственного согруппника, когда ему в абсолютном выражении могла достаться большая сумма, допустим 19, испытуемые предпочитали выделить «своему» 11 лишь затем, чтобы «чужому» досталось еще меньше -только 9. (Если дать «своему» 19, то «чужой» получит аж 25!). Поэтому дети действовали по принципу: пусть «нам» достанется мало, но зато «они» получат еще меньше!
Что и говорить, результаты эксперимента получились любопытными. И это при том, что дети были распределены на воображаемые группы, что они никогда не видели ни «своих», ни «чужих», ни с кем из них не общались, не имели никаких отношений ни в прошлом, ни в настоящем. И вместе с тем, испытуемые, без исключения, постоянно выделяли членов «своей», а не «чужой» группы, вознаграждая их более весомо по сравнению с «чужаками».
Таким образом, исследования Г. Теджфела убедительно доказали наличие внутригруппового фаворитизма и межгрупповой дискриминации во взаимодействиях даже «минимальных» групп. Впоследствии в нескольких десятках исследований, концептуально воспроизводящих эксперименты Теджфела, проведенных в различных странах с участием людей различного пола и возраста были получены аналогичные результаты (Росс Л., Нисбетт Р., 2000).
Но еще более существенно то, что исследование реальных, а не «минимальных» групп и в естественных, а не в лабораторных условиях, также выявили межгрупповую дифференциацию и дискриминацию. Так, например, английский социальный психолог Руперт Браун, проводя исследования на авиастроительных заводах, убедился в том, что рабочие бригады предпочитали даже потерять в собственном заработке, лишь бы только зарплата в других
Название «минимальные» означает в данном случае, что испытуемые в экспериментах Теджфела объединялись в «группы с минимальными групповыми признаками», т.е. это были чисто номинальные, можно даже сказать, воображаемые группы.
102
бригадах была ниже, чем в их собственной (Браун Р., 2001). Другими словами, производственные группы сравнивали себя и стремились к тому, чтобы хоть в чем-то, но желательно в существенном (например, в зарплате) «их» превосходить. При этом они не сравнивали себя с группами другого уровня, скажем, с администрацией, чья зарплата была очевидно больше. Но членов производственных бригад этот аспект мало интересовал, поскольку административные работники – не их уровень сравнения. Точно так же, если предположить, что, допустим, одна студенческая группа стала бы вдруг получать большую, чем остальные группы, стипендию, то это вызвало бы гнев и возмущение в «обделенных» группах. Но студентам не приходит в голову протестовать, например, против того, что их стипендия ниже, чем заработная плата преподавателей, хотя и студенты, и преподаватели заняты в одном и том же учебном процессе. Впрочем, это отдельная проблема и к ней мы еще вернемся в одном из следующих параграфов.
Результаты исследований и «минимальных», и реальных групп требовали теоретического объяснения. И надо отметить, недостатка в попытках объяснить внутригрупповой фаворитизм и межгрупповую дискриминацию не было. Сам Г. Теджфел и его коллеги (1971) первоначально искали причины межгрупповой дифференциации в нормах соревновательности, в желании одной группы (команды) победить другую. Это объяснение вполне соответствовало выводам М. Шерифа, которые он сделал в результате своих знаменитых «лагерных» экспериментов (1953, 1955, 1961), где столкнулись интересы двух групп, что и вызвало межгрупповой конфликт (разговор об этих исследованиях к нас пойдет впереди). Но парадигма исследований Теджфела противоречила этим выводам – в его экспериментах не было ситуаций соперничества, отсутствовали даже сами предпосылки к «одержанию победы».
Другое объяснение причин межгрупповой дифференциации предлагалось с позиции анализа когнитивных процессов межгруппового восприятия. С этой точкой зрения мы уже знакомились, когда обсуждали категориальную ассиметрию восприятия «Мы» и «Они». Очевидно, что это объяснение неполное, т.к. называет лишь одну из причин, к тому же не самую существенную. А существенным здесь остается другой вопрос – почему именно «свои», а не «чужие» выглядят лучше в межгрупповом восприятии? Вот на него то и пытается дать ответ теория социальной идентичности.
1.6. Теория социальной идентичности
Раньше, в Разделе 3, обсуждая тему самосознания личности, мы указывали, что в ролевую структуру Я-концепции включается принадлежность ко всем социальным группам, с которыми человек себя идентифицирует. Собственно, первоначально эту идею выдвинул в своей теории личности еще У. Джеймс, а затем ее развивали Дж. Г. Мид, Ч. Кули, Г.
Блуммер, Э. Гоффман и др. Тогда же мы говорили, что люди предпочитают иметь завышенную, а не заниженную самооценку.
Именно с этих позиций Г. Теджфелу и Дж. Тернеру удалось дать вполне удовлетворительное объяснение внутригрупповому фаворитизму и межгрупповой дискриминации (Tajfe Н. & Turner J., 1986). Суть его в том, что принадлежность к группе, будучи частью нашего самосознания, может повышать, а может и понижать нашу самооценку. Понятно, что вхождение в «хорошую» группу и идентификация с ней обеспечивает человеку позитивное представление о себе. И наоборот, идентификация с «плохой» группой способна сделать человека «плохим» в его собственных глазах.
Но знание о том, «что такое хорошо и что такое плохо» согласно теории социального сравнения Лиона Фестингера (о которой мы уже говорили также в Разделе 3), мы получаем в процессе социального сравнения. Мы сравниваем не только себя с другими, но и свою группу с чужой. Например, свою семью мы сравниваем с другими семьями, свою нацию с другими нациями. Если наша группа лучше или, по крайней мере, не хуже других, то это дает повод каждому ее члену гордиться не только группой, но и самим собой. Но что самое приятное, сам индивид может не прилагать никаких усилий к успеху или процветанию, славе «своей» группы. Вспомним описанную Р. Чалдини тактику саморепрезентации «стремления греться в отраженной славе» (Раздел 3). Вообще-то о такой тактике было известно еще со времен Древнего Рима. Именно там люмпены, отбросы римского общества с гордостью заявляли о себе «зато я римлянин».
103
С тех пор мало что изменилось. Ведь это действительно очень удобно: ничего не делать для преуспевания своей группы или даже делать все, чтобы дискредитировать ее – и при этом «греться в лучах ее славы». Пусть я лживый, ленивый, подлый, злобный, завистливый, жадный, но зато я, допустим, американец, русский, француз, украинец, англичанин и т.д. Кстати, принадлежность к национальной группе – сама благодатная отдушина для компенсаторного самоуважения. Поэтому известный афоризм гласит, что патриотизм – последнее прибежище мерзавцев. Именно поэтому, видимо, среди громогласных, «публичных» патриотов больше всего воров, взяточников, самодуров, проходимцев, мошенников и откровенных бандитов. Человек иногда так гордится своей национальной принадлежностью, что создается впечатление, будто в его национальной принадлежности имеется его заслуга. Одним словом, под лозунгами «Мы самые лучшие!», «Да здравствуем мы!», «Слава нам!» – обычно собираются самые «сливки общества».
Как уже говорилось раньше, объективное сравнение своей группы с чужой не всегда приводит к позитивной самооценке. Каким образом в этих условиях можно сохранить высокую самооценку, а уж тем более поднять ее?
Теория социальной идентичности полагает, что люди добиваются этого посредством межгрупповой дискриминации. Вновь обратимся к экспериментам с «минимальными» группами. Испытуемые решали задачу улучшения положения «своей» группы очень просто – выбирали именно такой вариант вознаграждения, когда имелась диспропорция «в свою пользу», невзирая даже на то, что в фактическом выражении члены «своей» группы получали меньше, чем могли бы получить. Ведь если бы им доставался максимум возможного, тогда бы «своя» группа утрачивала преимущества перед «чужой».
Понятно, что такое проявление внутригруппового фаворитизма – это лишь один из многих возможных способов межгрупповой дискриминации. Не будем забывать, что мы сами творим свой социальный мир, поэтому в нашем распоряжении весь арсенал психологических средств, позволяющий возвысить свою группу или принизить чужую. Последнее, кстати, сделать проще всего и, таким образом, можно очень легко поднять собственную самооценку на головокружительную высоту. Мы уже знаем (Раздел 3), что и в межличностных отношениях очень многие люди именно так и поступают: сравнивают себя либо с теми, кто заведомо находится в проигрышном положении, либо попросту придумывают для тех, с кем себя сравнивают, несуществующие у них недостатки.
И, наконец, необходимо подчеркнуть, что чем большее значение имеет для членов группы их групповая принадлежность, тем сильнее они будут проявлять межгрупповую пристрастность. В этой связи С. Хинкл и Р. Браун высказали предположение, что индивиды, принадлежащие к коллективистским культурам, должны проявлять большую межгрупповую дискриминацию, чем члены индивидуалистических культур, поскольку для первых членство в группе выступает важнейшим фактором социальной идентичности. Эта гипотеза нашла подтверждение в целом ряде исследований (Браун Р., 2001).
1.7. Неудовлетворительное социальное сравнение
Теперь мы вновь обращаемся к проблеме взаимоотношения групп с неравными статусами. Это неравенство может проявляться по многим критериям: экономическому, социальному, этническому (группы нацменьшинств и доминирующие национальности), тендерному и т.д. И в том случае, когда члены группы с низким статусом сравнивают себя с высокостатусными, то ясно, что результаты для них будут неудовлетворительными. Хотя люди часто утешают себя мудростью «бедный, да честный, богатый, да лукавый», многие все же предпочитают руководствоваться принципом – «лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным». Следовательно, одним из результатов неудачного социального сравнения может стать попытка изменения своего индивидуального статуса посредством выхода из прежней, низкостатусной группы и перехода в высокостатусную. Конечно, это сложно и далеко не всем под силу.
Вместе с тем, такие случаи далеко не редкость. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в мировой художественной литературе одним из самых распространенных сюжетов является описание продвижения героя из социальных низов к вершине общественной пирамиды. Это «движение наверх» может осуществляться благодаря экономической предприимчивости человека, благодаря его трудолюбию, способностям, талантам или,
104
напротив, благодаря его аморальности, беспринципности, предательству, неразборчивости в средствах достижения цели, словом низости. Так или иначе, но, как отмечает Н. Эльмерс и его коллеги (1988), в любом случае для того, чтобы перейти из низкостатусной группы в высокостатусную, индивид должен обладать какими-то особыми характеристиками и способностями, отличающими его от других. Хотя, конечно, в современных демократических обществах путь снизу вверх по социальной лестнице легче и проще, чем в прежних сословных или тем более кастовых, где он вообще невозможен.
Если переход из одного социально-экономического класса в другой хоть и сложный, но все же принципиально возможный, то выход из других -низкостатусных групп вообще сопряжен с рядом неразрешимых проблем. Так, например, принципиально невозможно поменять расовую или национальную группу. Можно, конечно, разорвать отношения со своей этнической группой, психологически дистанцироваться от нее, но и только. Человек, даже культурно ассимилированный доминирующей расовой группой, будучи представителем другой расы, все равно станет чувствовать себя в положении «чужого среди своих». Примерно так же обстоит дело с семейной группой – ведь известно, что родителей или вообще предков как, впрочем, и детей, не выбирают.
Существуют и другие ограничения, препятствующие переходу членов низкостатусных групп в высокостатусные. Например, отсутствие необходимых способностей, сильная идентификационная связь с группой, социально-психологическая непроницаемость границ как своей, так и чужой групп и т.д. Во всех этих обстоятельствах итоги неблагоприятного социального сравнения компенсируются не индивидуальными, а коллективными средствами и коллективным поведением.
1.8. Способы коллективной компенсации
Теория межгрупповых отношений выделяет три основных способа коллективной компенсации в случае неблагоприятного сравнения:
1. Ограничение числа объектов для сравнения;
2. Изменение, вернее даже изобретение другие параметров для сравнения;
3. Противоборство с доминирующими группами за изменение существующего положения вещей.
Коротко охарактеризуем каждый из перечисленных вариантов коллективных компенсаторных действий, которые Г. Теджфел и Дж. Тернер называют «когнитивными альтернативами» (Tajfe Н. & Turner J., 1986).
Выбор любой из альтернатив зависит от того, насколько прочным и неизбежным, незыблемым воспринимается существующий социальный порядок. Если он ощущается как стабильный и единственно возможный (т.е. существующий «от века»), то низкостатусные группы ограничиваются сравнением своего положения с положением таких же изкостатусных групп. Так, скажем, в прошлые исторические эпохи, допустим, в средневековой Европе один ремесленный цех сравнивал свои возможности и привилегии с привилегиями другого цеха, а не, например, духовенства или дворян. Но и в современных обществах рабочие бригады могут ограничиваться сравнением своего заработка с заработком других бригад, а не начальства. Студенческие группы определяют свое положение, проводя сравнение с другими группами, а не с положением преподавателей или тем более, университетской администрации, ну и т.д.
Таким образом, выбор для сравнения заведомо беспроигрышного социального объекта дает возможность членам относительно низкостатусных групп поддерживать удовлетворительную самооценку. Этот психический комфорт подчиненных групп, в свою очередь укрепляет и поддерживает существующие социальные порядки.
Другой вариант социального сравнения, который так же не несет сколько-нибудь существенной угрозы устоявшимся социальным отношениям, связан с изменением параметров сравнения. В данном случае низкостатусные группы сами произвольно определяют критерии своего превосходства. Наиболее явно эту тактику используют различные субкультурные, но в еще большей мере, контркультурные группы – хиппи, панки, наркоманы, гомосексуалисты и др. Как правило – это все молодежные группировки, что придает специфику процессу их идентификации. «Психологика» идентификационного поведения контркультурных групп строится примерно на таком рассуждении: «Пусть вы благополучные, процветающие, самоуверенные,
105
пусть вы владеете этим миром, навязывая свои нормы и ценности, но зато мы их не признаем, мы курим «травку», глотаем «крек» или экстази, не соблюдаем условностей, одеваемся и раскрашиваем себя как хотим, мы никогда не моемся, не меняем одежду, ходим вонючими, и поэтому ощущаем свое безмерное превосходство над нами».
Есть все основания предположить, что этот способ групповой социальной идентификации появился в человеческой истории относительно недавно, а именно: когда возникла проблема конфликта «отцов и детей», т.е. максимум 2,5 столетия назад. По существу, это протестный, бунтующий вариант социальной идентификации, который, однако, ни разу еще не перерос масштабов «бури в стакане воды».
Правда, в случае культурных норм и ценностей и художественного, музыкального творчества «протестное» социальное сравнение может приводить к ощутимым переменам, открывать новые направления творчества и создавать новые традиции. Так, например, возникла новая музыкальная культура, выросшая из субкультурных течений в музыке, порожденных духом протеста.
И, наконец, третий вариант коллективной компенсации – прямая и открытая конфронтация с господствующими, доминирующими группами. Эта тактика идентификационного поведения групп может использоваться лишь в условиях ощущаемой социальной нестабильности. Группы в этой ситуации не только хотят изменить свой статус, но и надеются, что это вполне реально и достижимо. Идеологию всех групп, вдохновленных борьбой за изменение существующего положения вещей, лучше всего выражает строка знаменитого «Интернационала»: «Кто был никем, тот станет всем!..»
На первый взгляд исключительно благородная цель на самом деле не содержит в себе никакого благородства. Она означает лишь, что ранее дискриминируемая, притесняемая, эксплуатируемая, подчиненная группа, заняв высокостатусное положение в обществе, начинает вести себя точно так же, как прежде доминирующая группа, т.е. дискриминировать, притеснять, эксплуатировать и т.д. новые низкостатусные группы. К сожалению, историческая реальность такова, что бывшие рабы, победив своих хозяев – рабовладельцев сами становятся рабовладельцами, крепостные крестьяне или городская чернь, захватив власть, стремятся стать феодалами, в ходе «социалистической революции» на смену прежней государственной бюрократии приходит другая, партийно-коммунистическая бюрократия.
Сегодня в развитых странах Запада, особенно в США высокую активность демонстрируют различные феминистические движения, выступающие за изменение статуса женщины в современном обществе. И уже сейчас радикальные феминистки заявляют не о равенстве с мужчинами, а о превосходстве женщин над мужчинами. Как видим, в истории социальных движений за равноправие ничего нового ждать не приходится. Вчерашние угнетенные под знаменем борьбы за справедливость жаждут взять реванш, т.е. стать угнетателями. Дело в том, что внутригрупповой фаворитизм и межгрупповая дискриминация присущи не только низкостатусным, но и высокостатусным группам. Причем, доминирующие группы могут проявлять даже большую пристрастность, чем подчиненные.
Таким образом, теория социальной идентичности, объясняя причины возникновения дискриминационных межгрупповых отношений, дает также возможность с определенной мерой точности прогнозировать развитие межгрупповых взаимодействий.
Осознание группами себя как «Мы» и «Они», хоть и серьезное, но все же лишь одно из оснований для возникновения взаимной подозрительности и враждебности, страха и ненависти, т.е. всего того, что приводит к межгрупповым конфликтам. В следующей главе мы познакомимся с теоретическим объяснением того, как формируются негативные социальные стереотипы, которые принято называть социальными предубеждениями.
Ситуационистский подход: «лагерные эксперименты» М. Шерифа
С иных теоретических позиций взглянул на проблему межгрупповых отношений Музафер Шериф. Л. Росс и Р. Нисбетт полагают, что его исследования, считающиеся классическими в американской социальной психологии, были навеяны идеями «крупного ситуациониста Х1Х столетия» Карла Маркса, однозначно утверждавшего, что «не сознание людей определяет их общественное бытие, а наоборот – общественное бытие определяет сознание» (Росс Л., Нисбетт Р., 2000).
Проводя свои эксперименты (1953, 1955, 1961), М. Шериф и его коллеги стремились показать, что межгрупповые предубеждения и враждебность являются следствием борьбы между группами за ограниченные ресурсы. Поэтому, полагали они, нет оснований рассматривать межгрупповые конфликты как неизбежный результат самого факта
106
существования различных социальных групп. Межгрупповую напряженность порождает конфликт интересов, реальных или надуманных, вызванных взаимным недоверием и подозрительностью.
Для проверки этой гипотезы Шериф и его исследовательская группа в течение ряда лет организовывала в местечке Роббер Кейв летний лагерь отдыха для 11-, 12-летних белых мальчишек-подростков, выходцев из среднего класса. В принципе, этот лагерь ничем не отличался от любого другого детского лагеря отдыха, за исключением одного – в качестве обслуживающего персонала в нем работали психологи – исследователи, наблюдавшие за поведением подростков и создававшие те или иные исследовательские ситуации. Сами мальчишки, проживающие в лагере, не знали, что участвуют в эксперименте, но об этом знали их родители.
В первой фазе исследования подростки, разделенные на группы, поселялись в отдельные домики, взаимодействие между группами практически отсутствовало. Но в то же время в каждой группе шло активное внутригрупповое становление. Исследователи планировали деятельность групп так, чтобы в них развивалась внутригрупповая сплоченность, определялись групповые роли, включая лидерские, нормы, правила поведения и санкции против тех, кто их нарушает и вообще «выступает».
Завершение формирования групп знаменовалось тем, что ребята начинали осознавать себя в качестве единого целого, о чем свидетельствовало появление самоназваний – «Орлы» и «Гремучие змеи». Таким образом, первая фаза исследования завершалась появлением внутренней иерархии, символики, жаргона и других признаков групповой структуры.
В следующей фазе исследователи давали группам возможность узнать о существовании друг друга, между ними устраивались соревнования. Понятно, что в состязательном взаимодействии победа одних означает поражение для других. Победители получают награды, славу, испытывают гордость и радость. Проигравшие не получают ничего, кроме разочарования, чувства обиды, зависти и злости. Неудивительно, что в условии конкуренции интересов между группами разгорелся нешуточный конфликт.
Члены противоборствующих групп стали называть друг друга презрительными прозвищами («Вонючки», «Заморыши» и т.д.), искали поводы для стычек, совершали налеты на жилища друг друга. «Гремучки» ненавидели «Орлов» и наоборот. Обострение зашло так далеко, что обе группы уже не хотели не только как-то взаимодействовать, но даже терпеть присутствие другой группы рядом с собой.
Вполне закономерно, что чем жестче и острее происходило межгрупповое размежевание, тем сильнее в обеих группах становилась внутригрупповая сплоченность. Наблюдавшие за этими процессами исследователи пришли к выводу, что с началом соревнований норма мирного сосуществования утратила силу, ей на смену пришли вражда и борьба.
Относительно просто создать конфликт, гораздо сложнее его разрешить. Поэтому самой важной частью исследования была третья фаза, в ходе которой необходимо было найти способ примирения конфликтующих групп подростков.
Для достижения этой цели исследовательская группа Шерифа пыталась использовать различные методы. Прежде всего они постарались ослабить враждебность мальчишек посредством обращения к их религиозным и моральным ценностям. На воскресных церковных службах подросткам проповедовали заповедь братской любви, прощения врагам своим и ценность мирного сотрудничества. Но религиозные службы не возымели эффекта. Как только проповедь заканчивалась, мальчишки возобновляли военные действия.
Введение в ситуацию третьей группы, которая должны была выступить в роли «общего врага» и отвлечь враждебность на себя, только расширило сферу конфликта. Предложение о встрече лидеров двух враждующих групп было отвергнуто, т.к. шаги к примирению, сделанные вожаками, могли быть истолкованы их соратниками как измена интересам группы.
А между тем конфликт между «Орлами» и «Змеями» начинал приобретать затяжной характер, и группы уже вели себя так, как ведут себя любые группы, давно находящиеся в конфронтации.
Ослабление вражды, а затем и примирение, стало возможным только после того, как обе группы были вынуждены выполнять неординарные задачи. Эти задачи характеризуются тем, что с одной стороны, они жизненно значимы для каждой из групп, а с другой – выполнить их можно только сообща, усилиями обеих групп.
Исследователи создали целый ряд таких ситуаций, в которых требовалось объединение усилий групп, чтобы решить вдруг возникшие проблемы. Сначала враждующие группы
107
вынуждены были начать взаимодействовать, чтобы найти течь в прохудившемся водопроводе, дабы всем вместе не остаться без воды.
Затем им пришлось в складчину брать напрокат нравившиеся обеим группам кинофильмы, сообща тянуть заглохший по дороге грузовик, на котором в лагерь завозились продукты. Причем грузовик подростки тянули с помощью той самой веревки, которую раньше они использовали во время межгрупповых состязаний по перетягиванию каната, ну и т.д.
Применяя именно эту стратегию, исследователи получили, наконец, желаемые результаты. Процесс решения неординарных задач привел к тому, что группы стали более терпимо, а затем и дружественно относиться друг к другу, между ними начали устанавливаться мирные, а затем и приятельские отношения. По окончании сезона большинство бывших врагов захотели возвращаться домой в одном автобусе. Фактически, в ходе решения общих, неординарных задач две ранее конфликтующие группы трансформировались в одну.
И на это стоит обратить особое внимание. Дело в том, что результаты исследования не позволяют делать вывод, что произошло примирение двух групп, которые продолжили затем мирное сосуществование. Примирение и разрешение конфликта стало возможно за счет ликвидации обеих конфликтующих групп в ходе решения неординарных задач и появление вместо двух одной группы подростков. Ведь в действительности у мальчишек, входящих в обе группы, произошли изменения в самоидентификации и вместо того, чтобы идентифицировать себя как «Орлов» или «Гремучек», они стали осознавать себя как членов единой группы -«Парни без воды» или «Ребята без еды».
Здесь важно подчеркнуть еще один аспект проблемы: по всей вероятности лишь успешное решение неординарных задач может способствовать появлению общей для ранее враждовавших групп самоидентификации. И это вполне понятно – всем хочется идентифицироваться с успехом, а не с провалом. Если же успех не будет достигнут, тогда существовавший прежде конфликт между группами, получит новый импульс. Группы начнут обвинять в причинах поражения друг друга.
Как видим, именно изменения в самоидентификации членов взаимно враждебных групп способствует в конечном итоге разрешению конфликта, поскольку вместо разделения на «Мы» и «Они» формируется единое «Мы».
Но этот вывод противоречит гипотезе Музафера Шерифа и его коллег, которые полагали, что одного факта сосуществования раздельных групп недостаточно, чтобы между ними возникла вражда. Поэтому в своих исследованиях Шериф и стремился создать ситуацию конфликта интересов как действительно необходимого условия для появления враждебности и межгрупповой борьбы.
Но дальнейшие исследования в сфере межгрупповых отношений поставили под сомнение как саму гипотезу Шерифа об исключительной власти ситуации, так и в целом марксистское понимание общественных отношений, понимание, которое абсолютизирует роль «общественного бытия» и игнорирует роль человеческого сознания. Генри Теджфел и его коллеги продемонстрировали в серии экспериментов, что простого разделения людей даже не на реальные, а лишь номинальные группы, уже достаточно для того, чтоб породить внутригрупповой фаворитизм и межгрупповую дискриминацию.
Глава 2. Социальные стереотипы, предубеждения и дискриминация
Понятия «социальный стереотип», «предубеждение», «дискриминация» уже не раз использовались в этой книге. Но раньше только о социальных стереотипах мы говорили достаточно подробно (Раздел 4). При этом социальный стереотип мы определили как социальную установку в отношении каких-либо групп – этнических, тендерных, возрастных, религиозных и т.д.
Теперь настало время определиться с понятиями социальное предубеждение и социальная дискриминация. Дело в том, что все три понятия, вынесенные в название главы, часто употребляются как синонимы, как взаимозаменяемые термины, но это неверно. Конечно, они связаны между собой, но это три разных понятия.
Социальный стереотип выступает основой, на которой вырастают предубеждения и дискриминация. Но сам по себе факт наличия у человека стереотипов не означает, что у него также имеются предубеждения, или что он предпринимает дискриминационные действия. Ведь стереотипы – и мы об этом уже говорили – могут содержать в себе и негативные, и
108
нейтральные, и позитивные компоненты. Следовательно, дело заключается в том, какие компоненты в стереотипе преобладают. В зависимости от этого мы будем иметь дело либо с позитивными, либо с негативными стереотипами.
2.1. Социальные предубеждения
Негативный стереотип – это и есть предубеждение. Будучи отрицательной установкой в отношении определенной социальной группы, предубеждение содержит в себе негативные эмоции, которые порождают нетерпимость, несправедливость, грубость, безнравственность и т.д., словом, враждебное поведение.
Как правило, наличие предубеждений у себя людьми не осознается и, соответственно, их проявления не контролируется. Кроме того, при опросах большинство людей вообще отказывается признать их и у себя, и даже у представителей своей группы (например, этнической). Разумеется, это вовсе не означает, что в данном случае предубеждения действительно отсутствуют, свидетельствуя скорее о другом – о том, что с позиции современных социальных норм иметь предубеждения стыдно.
Поскольку у всех нас имеются социальные стереотипы (они неизбежны, даже более того – необходимы – и мы об этом уже говорили), то все мы в той или иной мере обладаем предубеждениями. Другое дело, что у различных людей могут существовать предубеждения в отношении различных групп: у одних расовые, у других гендерные, у третьих классовые, а у четвертых – и те, и другие, и третьи одновременно. Поэтому если вы не испытываете никаких отрицательных чувств, общаясь с представителями другой расы, то это еще не основание полагать, будто вы свободны от предубеждений. Лучше вспомните (если у вас, конечно, «традиционная», т.е. нормальная сексуальная ориентация), что вы чувствовали при виде парочки «нетрадиционно» ориентированных влюбленных?
Демонстрация или, напротив, сокрытие предубеждений во многом зависит от господствующих в обществе норм, которые, в свою очередь могут быть обусловлены политическими или идеологическими реалиями. Так, например, тоталитарные режимы даже специально культивируют и поощряют предубеждения в виде классовой, национальной или расовой ненависти. Но нетерпимость редко ограничивается одним объектом ненависти. В коммунистическом СССР и в фашистской Германии уголовно преследовались и физически уничтожались (не говоря уже о моральном уничтожении) не только классовые или национальные группы, но и гомосексуалисты (о парадоксальном объяснении этого факта с позиции психоанализа мы поговорим немного позднее).
Но предубеждения могут и должны контролироваться не только обществом и властью, но и самими индивидами, поскольку помимо объективных существуют еще и субъективные, т.е. коренящиеся в индивидуальной психике причины их возникновения.
Как полагает Патрисия Девайн (1989), в реакции предубеждения можно выделить два компонента: неосознанный, автоматический и осознанный, а следовательно, поддающийся контролю. При встрече с представителями определенной социальной группы, в отношении которой у человека имеются стереотипы, эти когнитивные схемы спонтанно активизируются. И с этим ничего не поделаешь. Но далее, считает П. Девайн, человек в состоянии активно сдерживать содержащиеся в стереотипе негативные представления. Если же этого не делать, то последует реакция предубеждения. Поэтому процесс избавления от предубеждений напоминает борьбу с вредными привычками (Майерс Д., 1997). Если ничего не делать, то они сохранятся, но если сознательно решить с ними покончить, то, может быть, от них удастся избавиться.
П. Девайн убеждена также в том, что подавление предубеждений может ослабить и их основу – социальные стереотипы, от которых, в конечном счете, тоже можно избавиться. Конечно, последнее утверждение автора вызывает большие сомнения, т. к. исчезновение стереотипов возможно лишь в том случае, если изменяться сами принципы человеческой (и не только) познавательной деятельности. Но это уже совершенно фантастическое предположение, поскольку других известных науке принципов познания просто не существует. Поэтому лучше давайте перейдем к обсуждению причин предубеждений.
109
Семечкин Н.И.
Социальная психология
2.2. Теории предубеждений
Теорий, старающихся объяснить причины возникновения предубеждений и дискриминации, создано немало. Работающие в различных отраслях обществознания ученые каждый с точки зрения своей науки, выделяют социальные, экономические, психологические предпосылки предубеждений. При самом общем подходе их можно разделить на два вида: ситуационные причины (т.е. связанные с любыми внешними обстоятельствами) и диспозиционные (т.е. внутриличностные). Поскольку в «чистом виде» ни одни, ни другие причины выделить нельзя, то исследователи, обсуждая эту проблему, кладут в основания своих классификаций другие критерии. Д. Майерс, например, называет социальные, эмоциональные и когнитивные источники предубеждений (1997).
Гордон Оллпорт, пожалуй, более других исследовавший эту проблему, в своей работе «Природа предубеждений» (1958) называет и анализирует 6 типов теорий происхождения предубеждений. В данном случае мы может соответственно говорить о 6 видах предпосылок предубеждений: исторические и экономические, социокультурные, ситуационные, психогенные, феноменологические, «заслуженная репутация».
Прежде чем начать знакомиться с названными Оллпортом источниками предубеждений, стоит еще раз подчеркнуть, что данное деление очень условно.
Исторические и экономические предпосылки. Один из основных постулатов исторической науки гласит, что без прошлого нет настоящего. В приложении к обсуждаемой здесь проблеме это означает, что многие из существующих ныне предубеждений уходят корнями в историческое прошлое. Конфликты, войны, поражения, случившиеся давно, а порой и очень давно, могут служить причиной предубеждений, имеющихся у современных людей. Негативные установки и сопровождающие их соответствующие аффективные реакции могут передаваться из поколения в поколение, утратив при этом всякое, даже внешне рациональное обоснование. Травмированное этническое самосознание не дает себе забыть об обидах прошлого, храня память о них в фольклоре (например, «незваный гость хуже татарина») на протяжении вот уже нескольких столетий. Десятилетия в сознании россиян культивировалось и сохранялось предубеждение против «помещиков», «купцов», «буржуазии», «спекулянтов», «кулаков», «белофиннов», «фрицев», «япошек» и т.д.
Американские исследователи обнаруживают корни расистских предубеждений против негров в США также в давних исторических событиях своей страны: времена рабства, долгое доминирование белых, использование голосов черных избирателей политическими проходимцами и т.д.
Социально-экономические факторы можно одновременно рассматривать и как исторические, и как ситуационные причины. Например, марксистская теория социальных конфликтов объясняет предубеждения господствующих классов против угнетаемых как прием, облегчающий эксплуатацию трудящихся. Таким образом, предубеждения всегда были выгодны правящим классам, поскольку оправдывали угнетение и эксплуатацию.
Это положение марксизма нашло подтверждение в исследованиях Карла Ховланда и Роберта Сирза (1940), обнаруживших, что линчевание негров на юге США особенно часто происходило в периоды экономического спада в сельском хозяйстве (Майерс Д., 1997, Браун Р., 2001). Следовательно, неблагоприятная экономическая ситуация активизировала предубеждения белых против черных. Словом, как замечает Д. Майерс, экономическое благополучие способствует этническому миру. Но можно сделать даже более общий вывод: экономическое процветание способствует социальному миру в целом.
Ситуационные причины. Вообще создается впечатление, что негры в истории США постоянно оказывались в роли «социального громоотвода» или «козла отпущения» (о теории «козла отпущения» у нас еще будет случай поговорить в контексте другого подхода). Так, скажем, Джеймс Инверарити в своем исследовании (1976) обнаружил, что в конце Х1Х в. усиление предубеждений против черных, выливавшиеся в суд Линча, происходило во время выборных политических кампаний. В это время политическая борьба угрожала расколом белому большинству, а всплеск предубеждений против черного меньшинства препятствовал расколу и способствовал сплочению белых (Щитов Н., 2002). Одновременно происходило и смещение агрессии: внутригрупповая агрессия, угрожавшая единству «Мы», трансформировалась в межгрупповую и направлялась на «Они».
ПО
Таким образом, ситуационные объяснения, что явствует из самого названия, основывается на учете тех событий или конкретной обстановке, которые могли послужить причиной предубеждений. Реакция на конкретную социальную, экономическую, историческую ситуацию формированием массовых или, по крайней мере, групповых (как в экспериментах М. Шерифа) предубеждений объясняется конформизмом. Связь здесь простая – чем острее межгрупповое напряжение, тем выше уровень конформизма, что с одной стороны, усиливает групповую сплоченность, а с другой -способствует формированию «образа врага».
Помимо экономических кризисов и политических схваток оживлению предубеждений способствует, конечно же, ситуация военного времени. Воюющие стороны очень быстро формируют в отношении друг друга самые мрачные, и в то же время карикатурные предубеждения, которые сохраняются и после окончания войны. Достаточно вспомнить, какими чертами и характеристиками наделяли противников во время Второй мировой войны в воюющих странах. В российском обществе относительно недавно ослабли предубеждения относительно немцев и японцев. Точно такие же процесс происходили в США, Японии, Англии, Германии, Франции. Хотя процессы везде были одинаковыми, но имеются и различия между тем, как они проходят в тоталитарных и в демократических странах: в Северной Америке интернированным японцам местные жители и даже общественные организации выражали сочувствие и оказывали помощь (Майерс Д., 1997). Все это было немыслимо в условиях тоталитарных режимов в Германии и в СССР. С началом «холодной войны» изменилась национальность «образа врага», но сам «образ» остался и с каждым витком гонки вооружений приобретал все более и более жуткий вид.
Психогенные причины. С позиции психогенного подхода истоки предубеждений следует искать в самих носителях этих предубеждений, точнее в психических проблемах, которые у них имеются. В первую очередь – это неразрешенные внутренние конфликты, препятствующие нормальной социальной адаптации. Таким образом, психические патологии людей и выступают причиной имеющихся у них предубеждений.
Психогенная концепция создавалась в рамках двух теоретических направлений -необихевиоризма и психоанализа. Поэтому, несмотря на имеющееся сходство в самом подходе, их базовые постулаты существенно различаются. Так, необихевиористский взгляд на проблему сформировался на основе теории фрустрации – агрессии Нила Миллера и Джона Долларда (1939, 1941). В самом общем виде социальная предвзятость здесь объясняется условиями человеческого существования. Ведь фрустрации являются неотъемлемой частью человеческой жизни, избежать неудач и разочарований никому не удавалось и не удастся. А коль скоро это так, то жизненные лишения, утраты и неудовлетворенность приводят к озлоблению людей, вызывают неконтролируемые приступы ненависти и враждебности, которые и выплескиваются против социальных меньшинств.
Таким образом, беззащитные группы меньшинств оказываются в положении удобной мишени для вымещения социальной озлобленности, другими словами, в роли «козла отпущения». В условиях, когда реальный источник фрустрации по разным причинам недоступен для отмщения за неудачи и потери, ненависть и враждебность переадресуются, или «смещаются» на самых слабых и беззащитных. Банкротство, разорение, потеря работы, рост цен, недоступность материальных или социальных благ – эти и другие факторы фрустрации побуждают людей искать «врагов».
Но поскольку «враг», т.е. причины кризисов и разочарований – это объективные экономические и социальные законы, институты власти, правящие классы и т.д., то все эти силы невозможно обличить, персонифицировать. Но даже в том случае, когда имеется понимание, что источниками фрустрации являются власть имущие и поддерживаемый ими социальный порядок, агрессия против них направляется редко, потому что страшно. Куда проще и безопаснее обнаружить «врагов» среди национальных меньшинств: чернокожих, евреев, цыган, «лиц кавказской национальности» и т.д., гомосексуалистов, душевнобольных, ВИЧ -инфицированных и т. п. и выплеснуть на них скопившуюся агрессию. Таким образом, наиболее слабые и уязвимые оказываются в положении «козла отпущения».
Психоаналитическое объяснение основывается на очень известном в прошлом исследовании Теодора Адорно и его коллег «Авторитарная личность» (1950). Дефекты личностного развития, выражающиеся в высоком уровне тревожности, невротическом беспокойстве, детской неуверенности – вот что, согласно данному подходу, лежит в основе предубеждений. Т. Адорно пришел к выводу, что с позиций теории личности 3. Фрейда авторитарная личность характеризуется наличием жесткого, требовательного Сверх-Я, слабого
111
Оно и неразвитого Я. Люди именно такого психического склада являются носителями предубеждений. У них консервативные политические и социальные установки, они раболепны и пресмыкаются перед властью, силой, но в то же время жестоки и агрессивны по отношению к слабым, беззащитным, ко всем, кто ниже их. Таким образом, они боятся и ненавидят слабых и боготворят сильных. Отсюда у них постоянная потребность в «сильной руке». Они дисциплинированны и исполнительны, им свойственны подозрительность и нетерпимость к любым отклонениям от привычных порядков и норм, страх перед новым.
Как видим, психологический портрет авторитарной личности, описанный т. Адорно, точь-в-точь повторяет облик человека массы, каким его видел Г. Лебон (Раздел 1).
Пик популярности и влияния теории авторитарной личности пришелся на 50-60-е гг. XX в. Затем она не раз подвергалась самой суровой критике. Но как полагает Д. Майерс, несмотря на все критические выпады в адрес исследования Т. Адорно имеется достаточно много научных подтверждений истинности его положений (Майерс Д., 1997).
Социокультурные причины. Мнение Т. Адорно о диспозиционных причинах социальной предвзятости оспаривалось главным образом с позиций так называемого социокультурного подхода, иначе говоря, опять-таки с ситуационистских позиций.
Выше, говоря о ситуационных факторах предубеждений, мы отмечали роль каких-то конкретных исторических ситуаций в активизации стереотипов и предубеждений. Социокультурный подход в качестве самого мощного ситуационного фактора рассматривает саму тенденцию социальных изменений.
Действительно, общества, особенно современные, постоянно развиваются, одни быстро, другие – медленно . Но и в том, и в другом случаях, человек не поспевает за социальными изменениями. Адаптационные возможности психики ограничены, поэтому большие массы людей, не успевая изменяться и приспосабливаться к меняющемуся миру, оказываются в состоянии социальной дезадаптации. Таким образом, урбанизация, ускорение темпа жизни, ее усложнение, разрушение традиций, изменение роли и функции семьи, распад привычных социальных связей, изменение норм морали и поведения – все это приводит к массовой невротизации, порождает тревогу и беспокойство. Карен Хорни называет это социальное состояние «базальной тревогой» (Хорни К., 1995). Пытаясь избавиться от тревоги и ощущения нестабильности, человек может демонстрировать враждебность и агрессию против тех групп в обществе, чьи нормы и ценности кажутся непонятными, чужими, а оттого еще более пугающими.
Феноменологическое объяснение причин предубеждения. Если вспомнить наше обсуждение феноменологического принципа понимания (раздел 4), то станет ясно, что с позиции данного подхода необходимо искать диспозиционные, т.е. внутриличностные источники предубеждений. Раньше мы уже говорили, что одно и то же событие или поведение будет по-разному воспринято различными людьми. На интерпретацию человеком любого факта оказывает влияние его прошлый опыт, избирательность восприятия информации, его ценности и предпочтения, социальные сравнения и т.д. Собственное видение ситуации подталкивает человека к субъективным выводам и оценкам, результатом чего могут стать предубеждения, предвзятое отношение к определенным социальным группам. Названые факторы могут действительно играть какую-то роль в формировании предубеждений, но, скорее всего, несущественную, вспомогательную. Ведь предубеждения свойственны не только отдельным людям. Их носителями являются все слои общества. Таким образом, массовый, социальный характер предубеждений свидетельствует о том, что одно и то же социальное явление многими людьми воспринимается и интерпретируется одинаково, а не наоборот.
Теории заслуженной репутации. Одинаково негативному восприятию группами друг друга с точки зрения теории заслуженной репутации, способствует то обстоятельство, что группы, к которым сложилось предвзятое отношение, действительно обладают определенными характеристиками, вызывающими неприятие со стороны других групп. Проще говоря, сторонники этого подхода полагают, что те группы меньшинств, которые не любят, сами заслужили это своим поведением, провоцируя к себе неприязнь и враждебность. И действительно, реальные факты свидетельствуют в пользу такого подхода. Так, например, исследования показывают, что отрицательное отношение к ирландцам в США в Х1Х, начале XX вв. было обусловлено тем, что выходцы из Ирландии отличались от других этнических групп пьянством, драчливостью, нежеланием работать в сочетании со спесивостью, отсутствием бытовой культуры (проще говоря, грязью и неустроенностью места проживания). И хотя теперь почти все это в прошлом, тем не менее и в современных США уровень заболеваний, связанных с употреблением алкоголя
112
у ирландцев в 25 раз выше, чем у итальянцев и в 50 раз выше, чем среди евреев. (Росс Л., НисбеттР.,2000).
Каждая этническая или субкультрная группа имеет свои «особенности», которые и подпитывают предубеждения. Праздность, пьянство, скупость, хитрость, вспыльчивость, мстительность, неряшливость, хвастовство – любая из этих черт, если она достаточно отчетливо выражена и характеризует группу, может вызывать раздражение, неприязнь и предубеждения окружающих.
Все это, разумеется, не оправдывает ненависть, преследование и уж тем более, уничтожение каких-то социальных групп, но дает возможность понять одну из причин межгрупповых предубеждений и дискриминации.
Отметим в заключение, что ни одна из приведенных здесь причин не дает исчерпывающего объяснения происхождения предубеждений. Мы уже не раз подчеркивали, что любое социальное явление обусловлено многими факторами. Предубеждения и дискриминация не являются исключением. Поэтому, чтобы понять тот или иной паттерн межгрупповой враждебности необходимо искать и исследовать не одну-единственную причину, а их совокупность.
2.3. Социальная дискриминация
До сих пор мы употребляли понятие «дискриминация» в самом общем его значении (английское слово «discrimination» переводится как различение, выделение, неодинаковое отношение). Теперь же мы будем использовать его в более специфическом смысле, а именно: дискриминация – это обусловленные предубеждениями (негативными стереотипами), несправедливые действия в отношении членов определенных социальных групп. О том, что дискриминационное поведение является несправедливым, может свидетельствовать тот факт, что оскорбительные, жестокие или обидные действия совершаются в отношении членов лишь каких-то конкретных групп и не совершаются в отношении других групп. Если, например, человек, здороваясь, обычно пожимает протянутую ему руку, но отказывается это сделать, когда руку протягивает представитель другой расы, то это расовая дискриминация. Если при приеме на работу предпочтение отдается только женщинам или только мужчинам, то это тендерная дискриминация. Если человека отказываются принимать всерьез только из-за того, что он или «слишком молод» или «слишком стар», то это возрастная дискриминация.
Но дискриминация может выражаться и в более жестоких формах, когда совершаются уже «преступления ненависти». К ним относятся убийства, избиения, изгнание. Раньше мы уже говорили о таком специфическом американском преступлении, как суд Линча, жертвами которого становились в основном чернокожие граждане США. Но избиения и убийства, вызванные национальной и расовой ненавистью, к сожалению, распространены по всему миру. Наша страна в этом отношении не является исключением. Дореволюционная Россия позорно прославилась еврейскими погромами, преследованием и притеснением «иноверцев», в Советском Союзе происходило изгнание и переселение целых этнических групп из мест их постоянного проживания, существовал негласный государственный национализм. Период распада СССР ознаменовался всплеском межэтнической вражды и националистического насилия – в Сумгаите, Фергане, Оше.
Жестокость и нетерпимость проявляются в отношении не только этнических, но и других социальных групп. Так, по данным Грегори Терека, в США 92 % гомосексуалистов – мужчин и лесбиянок, сообщали о том, что становились жертвами угроз и словесных оскорблений, почти каждый четвертый из них подвергался избиению (Herek H., 1989).
Дискриминация, таким образом, может осуществляться в различных формах – от скрытого, замаскированного психологического террора до откровенного насилия и убийств.
Мы уже отмечали, что в социальной психологии наиболее исследованными являются такие виды дискриминационного поведения как расизм и сексизм. И хотя в российском обществе проблема расизма и сескизма не осознается столь остро, как в американском, все же имеет смысл, пусть даже в самых общих чертах, познакомиться с тем, как они изучается и решается за рубежом, прежде всего в США. Это тем более необходимо, поскольку и в нашем обществе время от времени вспыхивают межнациональные конфликты.
113
Семечкин Н.И.
Социальная психология
2.4. Расизм и национализм
Расизм – сложное социально-психологическое явление, включающее в себя расовые стереотипы, предубеждения, дискриминацию. Обычно под расизмом понимают дискриминационные действия, оскорбляющие людей лишь на том основании, что они являются членами определенной расовой группы.
Национализм, в сущности, сходное явление. Только, если в случае с расизмом человек подвергается дискриминации из-за цвета кожи, то национализм выражается в дискриминации людей из-за их национальной принадлежности. Правда, расовая неприязнь, по всей вероятности, более глубоко укоренена в человеческой психологии, чем национальная. Ведь национальность человека не всегда распознается с первого взгляда в отличие от его расовой принадлежности. Поэтому признаки национальности необязательно воспринимаются как резкие стимулы, вызывающие, по крайней мере, повышенное внимание и настороженность, а в экстремальных случаях – страх и ненависть, как это имеет место при межрасовых контактах.
Чаще всего, когда говорят о расизме, то имеют в виду так называемый «белый расизм». Но расовая дискриминация практикуется всеми расами, поэтому есть основания утверждать, что существует также черный и желтый (красный) расизм и что все они друг друга стоят.
Почему же говорят в основном о белом расизме, его изучают и с ним борются? Дело в том, что в исторический период Нового времени именно европейцы, осуществляя беспрецедентную военную, экономическую, религиозную, культурную экспансию, стали доминирующей расой и начали навязывать всем остальным собственные культурные стандарты, моральные и религиозные нормы и ценности, правила поведения и т.д., попутно обеспечив свое могущество за счет эксплуатации других рас. Таким образом, позиция превосходства давала возможность (а до недавнего времени это воспринималось и как законное право) белым рассматривать остальные расы как «отсталые», «недоразвитые», «дикие», «низшие» и т. п., а потому и относиться к ним свысока, пренебрежительно, жестоко. Мы уже говорили, что с позиций превосходства собственного образа жизни чужой жизненный уклад воспринимается как нелепый и отвратительный. А когда кроме этноцентрических установок имеется еще и экономическая, и военная сила, чтобы навязывать другим свои собственные представления о «правильном» и «неправильном», тогда и возникают расизм, национализм и другие «измы».
Еще несколько десятилетий назад как в европейских государствах, так и в тех странах, где европейцы доминировали, существовали государственная расистская политика и идеология. Так, например, в Южно-Африканской Республике (ЮАР), где главенствовали выходцы из Европы, вплоть до 1991 года проводилась расистская политика апартеида, т.е. раздельного проживания белого правящего меньшинства и подавляющего большинства черных африканцев. Правительство ЮАР поощряло пропаганду расизма и запрещало любую его критику. По этой причине там же до 1979 года существовал даже запрет на телевидение.
Пример ЮАР можно отнести к разряду крайних, экстремистских. В других странах, в тех же США, так же проводилась государственная расистская политика, правда, не в таком тотальном варианте, как на юге Африки.
Сегодня, пожалуй, не найти страны, где бы существовал государственный расизм, во всяком случае, явный, провозглашаемый. Тем не менее, даже лишившись институциональной поддержки в виде законов, предписывающих расовую сегрегацию и апартеид, расисткой пропаганды и т. п., расизм продолжает существовать на индивидуальном уровне в повседневных бытовых взаимоотношениях.
Американские социальные психологи, которые, наверное, более других демонстрируют озабоченность проблемой расизма и которые, кстати, провели наибольшее количество исследований межрасовых отношений, полагают, что сейчас в США традиционный -откровенный и грубый расизм трансформировался в современный, так называемый символический расизм, который выражается в дискриминации при приеме на работу, при выборе места проживания, при наведении общественного порядка, завязывании социальных отношений и т.д. Следовательно, несмотря на то, что Верховный Суд США в 1954 г. признал незаконной расовую сегрегацию в школах (раздельное обучение черных и белых детей) и подтвердил равные политические и гражданские права всех граждан США независимо от цвета их кожи, как в самой стране, так и где бы то ни было, сами американцы, в основном белые, продолжают негласно поддерживать социальное разделение между расами. И поскольку сейчас
114
проявлять откровенный расизм считается предосудительным и преступным с точки зрения закона, то современный расизм приобрел более тонкие, замаскированные формы выражения.
Если в США открытый, грубый расизм сменился на символический, то в России, похоже, все обстоит наоборот, и прежде завуалированный национализм начинает приобретать откровенный характер. Об этом можно судить хотя бы по действиям молодежных группировок «бритоголовых» («скинхедов»). Выступления националистов наводит на мысль, во-первых, о том, что эти «патриотические движения» скопированы с зарубежных аналогов, а во-вторых, что в российском обществе национализм и расизм имеют социально-психологическое основание и поддержку вопреки расхожему самообману о расовой и национальной толерантности россиян.
Поскольку в последнее время в американском обществе расовые предубеждения и дискриминация проявляются в смягченной форме, то некоторыми исследователями были предложены альтернативные объяснения расовой неприязни. В частности, Д. МакКирнен и его коллеги (1983) высказали предположение, что в современной Америке расовые предубеждения возникают из-за различий, но не в цвете кожи, а в культурных ценностях. Другими словами, белые американцы испытывают неприязнь к неграм не из-за того, что те черные, а из-за того, что они разговаривают, ведут себя, одеваются, живут не так как белые.
Экспериментальная проверка подтвердила эту гипотезу, но раньше (Раздел 2) мы уже отмечали, что реализм бывает экспериментальным и жизненным. Так вот, исходя из полученных в эксперименте МакКирнена результатов и развивая названную гипотезу, можно было бы предположить, что если негры станут одеваться и разговаривать так же, как белые, то расовая неприязнь исчезнет. Но жизненные реалии таковы, что и те чернокожие в американском обществе, которые целиком и полностью переняли культуру белых, все равно являются жертвами предубеждений и дискриминации.
Изменение формы проявления расизма в США поставило исследователей перед проблемой создания более тонких и усовершенствованных методик для выявления расистских установок. Один из способов определения установок современного расизма был предложен Патрисией Девайн и ее коллегами (Devine P. at a., 1991). Суть его довольно проста -респондентов просят сообщить все то, что они думают о представителях чужой расы. Например, белым предлагается высказаться о черных. Исследователи исходят из того, что имеющиеся у человека стереотипы, в том числе и негативные установки, спонтанно активизируются, что и найдет отражение в ответах респондентов. Таким образом, если у человека высокий уровень предубеждений, определяемый по специально разработанной шкале, то в ответ на просьбу высказать все, что он думает о неграх, респондент с большей вероятностью охарактеризует черных как лживых, глупых, злобных и т.д. И, напротив, у людей с низким уровнем предубеждений активизируются нейтральные или даже позитивные установки в отношении негров.
Но еще раньше Карл Уорд, Марк Занна и Джоэл Купер обратили внимание на то, что расистские предубеждения могут передаваться по невербальным каналам коммуникации при межрасовом общении. Переданные этим способом негативные установки, кроме всего прочего, способны вызвать также эффект самоисполняемых пророчеств (Уорд К., Занна М., Купер Д., 1974). Об этом эффекте мы говорили в Разделе 4.
2.5. Сексизм
Сексизм – еще одна проблема, которая относительно недавно стала активно обсуждаться американскими социальными психологами. Правда, озабоченность этой проблемой демонстрируют в основном исследователи-женщины. Сексизм образуют установки и поведение, посредством которых утверждается доминирование одной тендерной группы над другой. Более развернутое определение этого вида дискриминационного поведения содержится в книге Шон Берн «Гендерная психология», где сексизм определяется как «индивидуальные предвзятые установки и дискриминирующее поведение по отношению к представителям того или иного пола; и институциональная практика (даже если она не мотивирована предрассудком), выражающаяся в том, что представителям того или иного пола навязывается подчиненное положение» (Берн Ш., 2001, с. 52).
Прежде чем продолжить наш разговор, еще раз подчеркнем, что и сам термин «сексизм», и данная проблема появились в американском обществоведении и, по всей вероятности, не
115
представляют актуального интереса для социальных психологов в других странах. Так, например, в западноевропейском учебнике «Перспективы социальной психологии» (русский перевод 2001 г.) данная тема отсутствует. Не рассматривается она и в отечественных учебниках и учебных пособиях, она отсутствует, например, в учебнике Г. Андреевой «Социальная психология» (1998).
Несмотря на то, что в российском общественном сознании сексизм также не осознается как общественная проблема, мы к ней все же обратимся хотя бы потому, что эта тема возникла на волне моды на все американское. Феминистские, гендерологические и другие исследования и даже политики стремятся вызвать интерес к этой теме и тем самым ее актуализировать.
Впрочем, создается впечатление, что и в США дело обстоит точно так же – относительно небольшая группа феминистически ориентированных представителей университетской интеллигенции настойчиво старается убедить американцев, что сексизм является для них жизненно важной проблемой, требующей немедленного решения. Между тем данные исследователей (например, Фей Кросби и другие, 1989) показывают, что большинство женщин в США отрицают у себя чувство, будто лично они являются объектом дискриминации (Майерс Д., 1997). Но если это так, то усилия пропагандистов проблемы сексизма напоминают действия христианских миссионеров и белых колонизаторов, пытающихся убедить туземцев, что те несчастны, поскольку не знают истинного Бога и не цивилизованы на европейский лад.
Проблему сексизма исследователи обычно рассматривают по аналогии с проблемой расизма. При этом предполагается, что сексизм является инструментом доминирования мужчин над женщинами, точно так же, как расизм до сих пор понимался как белый расизм, т.е. способ доминирования белых над черными.
Но сходство здесь очень отдаленное. Во-первых, если история отношений расовых групп относительно короткая, то взаимоотношения тендеров, естественно, длятся столько, сколько существует человеческий род. Во-вторых, расовые группы могут существовать независимо друг от друга и быть самодостаточными. Существование одной тендерной группы без другой, если не брать во внимание утопические фантазии, и неестественно, и бессмысленно.
Поэтому, в-третьих, существование самодостаточных расовых групп не может рассматриваться как реализация естественного принципа взаимодополняемого единства или единства противоположностей, в то время как взаимоотношения тендеров целиком соответствует этому принципу.
Исходной посылкой в исследовании сексизма считается тот факт, что существуют тендерные стереотипы, которые: а) содержат характеристики «обычного мужчины» и «обычной женщины»; б) предписывают правила и нормы тендерного поведения и требования к внешнему виду. Для каждой культуры свойственны свои представления о чертах и нормах поведения мужчин и женщин, поэтому в них в различной мере представлены «маскулинные» и «феминные», с точки зрения европейской и американской культуры, качества. Что касается американских стереотипов, то мужчина в них наделяется такими качествами как независимость, агрессивность, профессиональная компетентность и т. п., а женщина – теплотой, мягкостью, экспрессивностью и т. д.
Может ли данный набор качеств свидетельствовать о наличии предубеждений в отношении мужчин и женщин? Оказывается, да, может. Уже одно то, что мужчины и женщины характеризуются неодинаково, т. е. наделяются различными социально-психологическими чертами, вызвало озабоченность у Сандры Бем (1981, 1993). Поэтому она выдвигает утопическую идею андрогинного человека, в котором сочетались бы лучшие женские и мужские качества (Берн Ш., 2001).
Вообще-то идея гермафродитизма не нова и присутствует в мифологии почти любого этноса. Она прошла через историю религий, философии, эзотерических учений. В современной психологии наиболее яркое и интересное развитие идея психологического бисексизма получила в аналитической психологии Карла Юнга, выделившего в коллективном бессознательном архетипы «Анимы» и «Анимуса» – репрезентантов женской и мужской психики в душе мужчин и женщин соответственно. Таким образом, Карл Юнг полагал, что совершенствование человека возможно и в том числе за счет преодоления однобокости маскулинности или женственности (Юнг К,. 1994).
Но С. Бем, а вслед за ней и Ш. Берн интересует не столько самосовершенствование человека, сколько равенство мужчин и женщин, понимаемое как их одинаковость, которая возможна посредством утраты специфически мужских и женских социально-психологических характеристик. Причем стирание различий между мужской и женской психикой американские
116
исследовательницы, как представляется, предпочитают проводить за счет маскулинизации психики женщины. Думается, именно поэтому, обнаруженный в исследованиях двух последних десятилетий высокий уровень женской агрессивности, не уступающей мужской, но реализуемой по-женски, т.е. скрытно, из-подтишка, воспринимается Ш. Берн с нескрываемым удовольствием. Она интерпретирует этот факт как еще одно доказательство в пользу одинаковости, социально-психологической неразличимости полов (Берн Ш., 2001).
.Между тем, вопрос о сходстве и различии социально-психологических и поведенческих характеристик тендеров выглядит несколько сложнее, чем это следует из работ феминистски ориентированных исследователей. Большинство авторов, пишущих на эту тему (Джин Блок, 1979, Сандра Бем, 1993, Алиса Игли, 1994, Шон Берн, 2001, Сюзан Фиски и Дженет Рашер, 1993, Филипп Зимбардо и Майкл Ляйппе, 2000 и др.) исходят из того, что тендерные различия всецело обусловлены социализацией, воспитанием, культурными нормами, т.е. социальным научением. Таким образом, согласно данному подходу, тендерная психология детерминируется социальными и культурными факторами. Однако имеются убедительные данные, не укладывающиеся в рамки теории социального научения и свидетельствующие, скорее, в пользу биоэволюционной теории. Речь об исследовании Шерри Беренбаум и Мелиссы Хайнс (1997), в котором было выявлено отчетливое влияние половых гормонов на игровые предпочтения детей (Солсо Р., Джонсон X. и Бил X., 2001). Эксперименты показали, что преобладание мужских или женских гормонов, которые при нормальном развитии детерминированы биологическим полом, влияет на то, какими игрушками (для девочек или для мальчиков) и в какие игры предпочитают играть дети. Все это свидетельствует о том, что наряду с социальными факторами, влияние которых несомненно на тендерное поведение и психику оказывает также сильное влияние биологические факторы. Хотя, конечно, в биологическом развитии бывают нарушения и сбои. И тогда нездоровые девочки начинают играть в игры мальчиков нетипичными для их пола мальчишечьими игрушками и стараются вести себя тоже как мальчики.
В этой связи трудно не согласиться с В. С. Агеевым, который обращает внимание на такой недостаток современной социальной психологии как «бесполость». Действительно, указание на те или иные психические и поведенческие феномены без анализа тендерных различий в их проявленности затушевывает тендерную специфику социально-психологических паттернов «феминности» и «маскулинности».
Поэтому имеет смысл прислушаться к мнению авторитетного психолога и этнографа Ирениуса Эйбл-Эйбесфельда, которое приводит в своей книге В. Агеев: «отрицать наличие врожденных различий между мужчиной и женщиной очень модно, это отвечает стремлению человека освободиться от всех ограничений, избавиться от своего биологического наследия. Но свобода не достигается путем отрицания истины» (цит. по Агеев В. С, 1990, с. 188).
Вместе с тем, ограничение, накладываемое тендерными стереотипами, по мнению американских исследователей, создают трудности не только для женщин, но и для мужчин. Последним не всегда под силу соответствовать тендерным стандартам поведения, что может вызывать стресс и различные психические и психосоматические расстройства, полагает Ш. Берн (2001).
Но, разумеется, с позиции данного подхода главной жертвой сексизма является женская половина человечества. Кратко ознакомимся с теми примерами предубеждений и дискриминации, на которые ссылаются американские авторы.
Пожалуй, наиболее коварный в силу скрытости и завуалированности признак сексизма обнаружили Дейн Арчер и его коллеги (1983). Он состоит в том, как подается визуальная информация о тендерах. Оказалось, что принцип изображения женщин и мужчин также обусловлен влиянием тендерных стереотипов. Это проявляется в том, что при изображении мужчин и женщин акцент делается на различных деталях их внешности.
В данном исследовании изучалось несколько типов изображений – газетные и журнальные фотографии, художественные портреты и рисунки студентов колледжа. Почти во всех случаях на портретах мужчин относительно большую часть пространства занимает изображение лица и головы. В то же время на портретах женщин большую часть пространства составляет изображение тела. Эта диспропорция в изображении головы и тела являющаяся результатом скрытого влияния тендерных стереотипов, получила название фейсизм.
По мнению Д. Арчера и его коллег, фейсизм косвенным образом подчеркивает, что для мужчин главным является голова и мышление, в то время как для женщин первостепенное значение имеет их внешний облик, ассоциируемый с половой принадлежностью.
117
Отдавая должное наблюдательности и остроумной дотошности исследователей (а это не только Д. Арчер, но и Джорджия Нигро), следует все же заметить, что выявленный ими вид дискриминации слишком уж замаскированный.
Более серьезной проблемой является существование так называемого «стеклянного потолка». Этим термином исследователи обозначают искусственные барьеры, основанные на предубеждениях, которые не позволяют женщинам и представителям национальных меньшинств продвигаться по служебным лестницам к высшим руководящим должностям.
Действительно, женщин-руководителей высшего ранга гораздо меньше, чем мужчин. Но дело здесь, думается, не только в «стеклянном потолке». Высшие должности – это власть и привилегии. И борьба за них ведется не только между мужчинами и женщинами, но и между мужчинами, как, впрочем, и между женщинами тоже. Поэтому среди мужчин, вероятно, гораздо больше, чем среди женщин, оказывается тех, кто не сумел прорваться на самый «верх», столкнувшись с «потолком». И если бы на нижних этажах пирамиды власти в схватку за высшие должности изначально вступало больше женщин, чем мужчин, то и окончательное соотношение пробившихся наверх было бы, скорее всего не в пользу мужчин. До сих пор на старте «гонок по вертикали» преобладали все же мужчины. Таким образом, «потолок» препятствующий продвижению к вершине пирамиды власти, существует для всех, а не только для женщин или представителей национальных меньшинств. На верхних этажах власти места на всех не хватает, поэтому большинство рвущихся туда застревает под каким-нибудь из «потолков».
Кроме того, недоумение вызывает сама постановка проблемы. Шон Берн и других исследователей почему-то занимает вопрос о том, отчего так мало крупных руководителей (начальников) женщин? И совершенно игнорируется другой вопрос – почему мало (или они вообще отсутствуют) женщин среди крупных ученых, писателей, композиторов, художников, музыкантов, кинорежиссеров, даже среди крупных финансистов и предпринимателей? Неужели свой творческий потенциал человек способен реализовать, лишь став большим начальником?
Видимо, только сумев ответить на все эти вопросы, мы сможем понять суть тех проблем в межгендерных взаимодействиях, которые порождены социальными стереотипами, и которые относительно остро о себе заявляют в некоторых западных обществах. Например, в американском.
2.6. Относительная депривация
Несмотря на то, что женщины в западных культурах не относятся к числу наиболее дискриминируемых групп и, более того, по сравнению с женщинами в восточных культурах, особенно в тех, где распространен ислам, они находятся в исключительно привилегированном положении, тем не менее, именно на Западе, а на Востоке возник феминизм – как социальное движение, как идеология, как политика и даже как область научных исследований.
Почему же не женщины-мусульманки, а женщины западной, прежде всего американской культуры, к тому же представительницы среднего класса, т.е. высокообразованные и экономически состоятельные, а не выходцы из социальных низов, заявляют о невыносимом положении женщины в обществе, говорят о существовании сильных тендерных предубеждений и дискриминации? Ответ на этот вопрос позволяет дать теория относительной депривации.
Впервые о чувстве относительной депривации (лишенности, обездоленности) заговорили исследователи, которые во времена Второй мировой войны изучали психологическое состояние солдат, участвующих в боевых действиях. Тогда же, кстати, появился и сам термин относительная депривация (Майерс Д., 1997).
Так вот, сравнивая степень удовлетворенности службой летчиков и военных полицейских, исследователи с удивление обнаружили, что уровень неудовлетворенности и фрустрации в авиачастях выше, чем в полицейских подразделениях. И это при том, что в авиации чины и звания присваивались гораздо чаще и быстрее, так что продвижение по службе в военно-воздушных частях шло несравненно успешнее, чем в полиции. Но результатом этого являлось не чувство удовлетворения, а еще более завышенные ожидания. У военнослужащих возникало ощущение своей исключительности и формировалось высокое самомнение. Таким образом, пишет Д. Майерс, их притязания опережали их достижения (Майерс Д., 1997). Неизбежным следствием завышенных амбиций были разочарование и фрустрация.
Если говорить об относительной депривации в более широком смысле, то ее можно определить как чувство неудовлетворенности, вызванное уверенностью людей в том, что они
118
имеют меньше, чем того заслуживают. Почему может возникнуть такое чувство? Конечно же, вследствие сравнения своего социального положения и условий жизни с положением и условиями других людей. Обнаружив, что другие имеют больше и живут лучше, чем он сам, человек испытывает зависть к более благополучным индивидам. При этом он полагает, что достоин лучшей участи и поэтому имеет полное право на то, чем обладают другие.
Чувство относительной депривации может возникать как у отдельных людей, так и у социальных групп. В последнем случае возникает чувство не индивидуальной, а групповой, социальной зависти. Показательно, что по данным Р. Ваннемана и Т. Петтигрю чувство относительной депривации испытывают не только низкостатусные, но и доминирующие группы (Браун Р., 2001).
Это вполне естественно, ведь теория относительной депривации утверждает, то чем больше человек имеет, тем сильнее завидует тем, кто имеет немного больше. Поэтому неудовлетворенность своим положением в обществе проявляют не самые обездоленные, а относительно благополучные слои и группы. Самыми непримиримыми революционерами обычно являются выходцы из средних, а то и высших слоев общества. Достаточно вспомнить поколения российских заговорщиков, террористов, революционных деятелей: декабристов, народников, большевиков – чтобы убедиться в том, что это действительно так. Почти все они были либо дворянского, либо разночинного происхождения и очень редки рабочими и тем более, крестьянами. Таким образом, чувство относительной депривации возникает из-за того, что: а) индивид или группа считают, что заслуживают лучшей участи (большего материального благополучия, высокого социального статуса и т.д.); б) ответственность за свое «незавидное положение» возлагается на внешние обстоятельства (несправедливые законы, неразумное общественное устройство и т.д.), а не на себя.
Люди различным образом могут стараться преодолеть относительную депривацию. Один человек может пытаться улучшить условия своей жизни путем достижения личного благополучия, через политическую, общественную деятельность с тем, чтобы влиять на общественные изменения. Но возможен и более радикальный путь, когда люди – отдельные индивиды, но чаще, конечно, социальные группы вступают на путь протестов и борьбы. Уличные беспорядки, демонстрации, погромы, террор, восстания, мятежи – вот арсенал средств, к которым постоянно прибегают ощущающие себя несправедливо обделенными социальные группы, которые стремятся быстро и бесповоротно «восстановить справедливость», т.е. занять доминирующие позиции в обществе. Хотя, как мы отмечали в предыдущей главе, желание переустройства общества, протест и борьба возникают лишь тогда, когда ощущается шаткость и неустойчивость существующего социального порядка.
Глава 3. Разрядка межгрупповых конфликтов
Конфликты сопровождают жизнь и каждого человека, и человеческих сообществ, и человечества в целом, они неизбежны. Если кому-то удается не допустить внешнего проявления конфликта, то тем самым он вызовет обострение внутреннего конфликта, который, как правило, оказывается более злокачественным, чем внешний. Хотя, конечно в любом случае, конфликт прежде всего является производным внутреннего психического мира людей. Словом, как иронично пишет известный конфликтолог Р. Ликсон, если вы обнаруживаете, что у вас отсутствуют какие-либо конфликты, пощупайте, есть ли у вас пульс.
В случае объективации конфликта, т.е. признание его наличия, иначе говоря, в случае явного противостояния, конфронтация проходит по линии «Я» против «Ты» или «Мы» против «Они». А вот при попытке подавить, сдержать, замаскировать внешнее проявление конфронтации линия невидимого фронта проляжет в душе каждого индивида. Таким образом, стремиться во что бы то ни стало избегать проявлений конфликтов, занятие не только бессмысленное, но и опасное. Дело, следовательно, не в том, чтобы убегать от внешних конфликтов, тем самым консервируя их и приобретая внутренние, и не в том, чтобы с благочестивым видом вести «подковерные» или тайные «заспинные» схватки, а в том, чтобы, во-первых, признать наличие противоречий, а во-вторых, попытаться найти максимально удовлетворительный для конфликтующих сторон способ разрешения конфликта.
Невозможность бесконфликтного существования, конечно, не радует. Но с другой стороны – и это признают даже критики марксистской социальной теории, там, где
119
прекращаются или отсутствуют конфликты, начинается застой, идет угасание, вырождение, исчезает динамизм и развитие (Майерс Д., 1997).
Закономерности, этапы конфликтного процесса и даже причины возникновения конфликтов любого типа – межличностных, межгрупповых и международных – одни и те же. Так что анализ одного типа конфликта (или уровня) позволяет понять сущность конфликта любого другого типа. В нашем случае мы сосредоточим внимание на исследовании межгрупповых конфликтов.
3.1. Ситуация конфликта
Раньше мы отмечали, что предпосылки для возникновения конфликта могут быть как внутренними, так и внешними. Первый тип причин – диспозиционных -был продемонстрирован в исследованиях Г. Теджфела. Влияние причин второго типа – ситуационных – показали исследования М. Шерифа. Но любой межгрупповой конфликт, какими бы причинами он не был инициирован, всегда протекает в условиях двойного влияния внутренних и внешних факторов.
Характеризуя ситуацию конфликта, Мортон Дойч (1973) показывает, как сочетание внешних и внутренних факторов, с одной стороны, подхлестывает конфронтацию, а с другой -затрудняет ее прекращение.
Коммуникация между конфликтующими группами очень слабая и ненадежная. Доступные каналы связи, к которым в обычное время прибегают группы, в состоянии конфликта не используются, а если их и задействуют, то чаще всего с намерением ввести противников в заблуждение. Следовательно, ни одна группа не может полагаться на информацию, полученную от противной стороны. Типичным примером такого рода информационного обмена является взаимная дезинформация, пропаганда, идеологическая борьба, так называемые «грязные технологии», применяемые во время войн и в предвыборных кампаниях.
Далее, положение усугубляется тем, что в конфронтационном взаимодействии восприятие группами друг друга искажается, о чем мы уже говорили, характеризуя отношения «Мы и «Они». Свои действия и намерения в отношении другой группы расцениваются, конечно, как благородные и доброжелательные, в то время как действия и помыслы другой группы воспринимаются как враждебные и злокозненные. Взаимная подозрительность в отношении намерений друг друга приводит к тому, что группы отказываются рассматривать идущие от противников просьбы и предложения, усматривая в них подвох. Или возможен другой вариант восприятия обращения – любое обращение может восприниматься как проявление слабости, которой, как говориться, грех не воспользоваться и не попытаться «нажиться», т.е. укрепить собственные позиции. Выполнение просьбы или предложения другой стороны может обставляться рядом условий с тем, чтобы, как это представляется самим противникам, окончательно ослабить соперников и одержать над ними безоговорочную, «окончательную» победу.
Вследствие всего этого у конфликтующих групп формируется уверенность, что конфликт можно разрешить только одним способом – навязать противнику мир с помощью превосходящей силы, т.е. на своих условиях. Для достижения этой цели каждая из сторон пытается преувеличивать свою значимость, силу, влияние, и в то же время, подчеркивать ничтожность противников, указывая на противоестественность и незаконность самого их существования. Воюющие стороны, как правило, заявляют о неизбежности своей победы и обреченности своих противников, намекая тем самым на то, что на их стороне Бог, судьба, законы исторического развития, справедливость, и, конечно, Правда.
Ведь действительно, каждый из противников считает себя воплощением добра, мудрости, морали, гуманизма, одновременно воспринимая «Их» как источник беззакония, аморализма, зла. Отсюда и такие выражения как «империя зла», «ось зла» и т.д.
3.2. Примирение через сотрудничество
Примером того, как сотрудничество двух групп при достижении общей взаимовыгодной цели может разрешить существовавший между ними ранее конфликт, служит исследование М. Шерифа и его коллег (1961), с которым мы знакомились в предыдущей главе. Вспомним, исследователи создавали в летнем детском лагере такие ситуации, когда враждующие группы
120
подростков вынуждены были совместно решать общие для них проблемы, вследствие чего они не только прекратили конфликтовать, но в конце концов даже подружились. Еще одним результатом сотрудничества стало то, что вместо двух конфликтующих групп «Мы» и «Они» возникла одна группа – «Мы». Произошло это потому, что у мальчишек из враждующих групп изменилось идентификационное основание. Руперт Браун назвал этот процесс «пересмотром категориальных границ» (Браун Р., 2001).
Понятно, что примирение с помощью сотрудничества оказывается действенным не только в случае с враждующими группами подростков школьного возраста. Аналогичные исследования, проведенные со студентами колледжа, дали такие же результаты, что и эксперименты Шерифа (Чалдини Р., 1999).
Если отвлечься от экспериментирования и взглянуть на реальные события, «смоделированные» самой жизнью, а не исследователями, то там мы найдем немало исторических примеров того, как достижение общей цели сближало враждующие стороны, на время прекращало конфронтации. Наиболее значимый и известный пример такого рода -сотрудничество Великобритании и США с Советским Союзом (бывших антагонистов) во имя победы над фашистской Германией во Второй мировой войне. И в этой связи стоит отметить, что «открытия», сделанные в лабораторных условиях, очень часто задолго до того бывают открыты в реальных событиях социальной жизни.
Более сложную задачу, чем «открытие» давно известного, пришлось решать
исследовательской группе Элиота Аронсона (1978). Дело в том, что после запрета на расовую
сегрегацию в образовании, в школах, где стали совместно обучаться белые и черные дети, а
также дети – латиноамериканцы, начали формироваться расовые группировки. Понятно, что
между ними возникало соперничество, шла борьба за превосходство. Чтобы устранить
конфликты и побудить школьников различных рас к сотрудничеству, Э. Аронсоном и его
коллегами был разработан метод обучения, напоминающий составление мозаичных картинок з загадок (паззлов) . Исследовательская группа Э. Аронсона формировала из пятиклассников
смешанные межрасовые команды, которым предстояло изучать биографию Джозефа
Пулитцера. Каждый ученик в команде получал свой фрагмент материала из жизнеописания
знаменитого журналиста, затем дети из разных команд, получившие для подготовки один и тот
же раздел, собирались вместе и сообща обсуждали данный фрагмент биографии. После чего
все они вновь возвращались в свои команды, где и излагали освоенный ими материал другим
членам своей группы. Таким образом, дети, с одной стороны, кооперировались с членами других
команд, а с другой – сотрудничали с остальными членами своей команды, поскольку зависели от
них – ведь те владели другими фрагментами «мозаики».
В ходе исследования этого метода, которое продолжалось более 6 недель, сравнивались классы, где применялась «мозаичное» и обычное обучение. Причем в классах с традиционными методами обучения работали лучшие, по мнению их коллег, учителя. Перед проведением исследования, преподаватели, которым предстояло работать по новому методу, пришлось пройти специальную подготовку. А ученики, чтобы избавиться от духа соперничества, овладевали командными навыками работы.
Сравнение экспериментальных и контрольных классов спустя 6 недель показало, что:
1. Учащиеся из экспериментальных классов с большей симпатией и дружелюбием относились друг к другу;
2. И белые, и черные дети из экспериментальных групп стали лучше относиться к учебе и в целом к школе;
3. У детей, участвующих в эксперименте, возросла самооценка;
4. Черные и латиноамериканские учащиеся начали лучше успевать в учебе, а результаты белых были не хуже, чем в обычных класса;
3 Английское название этого метода – jigsaw – puzze: составная картинка – загадка. Вызывает недоумение, что в книге Р. Чалдини «Психология влияния», которая в целом хорошо переведена, местами так просто превосходно, переводчиком допущен анекдотичный «ляп» – метод картинки – загадки переведен как метод «ажурной пилы». Jigsaw – действительно переводится как ажурная пила, но не в данном случае. Так что, уважаемые читатели книги «Психология влияния» не верьте, нет такого метода – «ажурная пила», есть метод составления картинок – загадок (примечание автора).
121
5. Дети в экспериментальных классах высказывали готовность к сотрудничеству,
воспринимая товарищей по группе как друзей, готовых помочь и поддержать, а не как
соперников.
Как видим, замена традиционных методов обучения, основанных на конкуренции, другими, предполагающими сотрудничество, приводит к существенному снижению напряжения или даже к прекращению конфликта. Но необходимо иметь в виду- и на это обращает внимание Р. Чалдини, – что группам не всегда удается сотрудничать. Устранение несовместимости интересов, культурных, религиозных ценностей, ксенофобии – дело все-таки непростое. Понятно, что навязывать сотрудничество или принуждать к нему бессмысленно и бесполезно. Здесь всегда необходима взаимная заинтересованность и потребность. Только в этом случае сотрудничество принесет реальные плоды.
Кроме того, повсеместное тотальное устранение конкуренции из социальных отношений, во-первых, невозможно, а во-вторых, даже будь это реально достижимо, то оказалось бы губительным для современных доминирующих культур. Ведь соперничество и конкуренция являются основополагающими принципами жизни западной цивилизации. Ее динамизм и силу обеспечила, по мнению многих обществоведов, именно конкуренция. Поэтому отсутствие конкуренции, в том числе и в образовании, даже в школьном, сразу приведет к снижению интереса учащихся, ухудшится качество обучения. Следовательно, задача педагогов не в том, чтобы избавиться от конкурентных методов обучения, а в том, чтобы ограничить соперничество посредством методов сотрудничества, способных объединять учащихся, побуждать их к совместной деятельности (Чалдини Р., 1999).
3.3. Знакомство и контакты
Обыденное мнение, которого придерживается большинство людей, исходит из того, что если народы, расы, религиозные группы и т.д. будут больше знать друг о друге и взаимодействовать, то существующие между ними подозрительность и враждебность исчезнут сами собой. Вместо предубеждений и дискриминации у бывших антагонистов сформируются положительные установки в отношении друг друга.
Отчасти все это верно. Действительно, говоря о факторах социальной привлекательности (Раздел 4), мы отмечали, что знакомство с социальными объектами (привычными стимулами) повышает их привлекательность. Но в случае с напряженными межгрупповыми отношениями дело обстоит несколько сложнее. Поэтому в социально-психологической литературе концепция знакомства и взаимодействия – как способы снижения межгрупповой напряженности – называется гипотезой межгрупповых контактов (см. Майерс Д., 1997, Браун Р., 2001, Берн Ш., 2001, Зимбардо Ф., Ляйппе М, 2000).
Дело в том, что контакт между группами не всегда приводит к разрядке конфликта, а в некоторых случаях даже усиливает враждебность. Для того, чтобы контакт и знакомство действительно ослабили напряженность, необходимо наличие нескольких условий.
Первое. В процессе знакомства должна обнаружиться такая информация, которая бы опровергала уже имеющиеся у групп предвзятые представления. Для того, чтобы группы узнали друг друга «с хорошей стороны» и убедились в ошибочности своих прежних представлений, взаимодействия между ними должны быть достаточно долгими, всесторонними и глубокими. Но в том-то и дело, что состояние конфликта будет подталкивать обе стороны к поиску не положительных, а отрицательных характеристик в облике противника. К тому же не следует забывать об эффекте самореализуемых пророчеств, о котором речь шла в Разделе 4. Враждебность в отношениях оппонента вынуждает их проявлять не самые лучшие свои качества.
Второе. Если контакты и взаимодействия не опровергнут, а напротив, подтвердят имеющиеся негативные представления о противнике, то никаких позитивных изменений в отношениях, разумеется, не произойдет, они только ухудшатся. Здесь существуют свои сложности. Как правило, взаимодействие и знакомство двух групп происходит не в масштабе «группа – группа», а на уровне отдельных членов одной группы с членами другой. Поэтому обо всей группе судят по ее представителям. Так, например, мнение о россиянах за рубежом складывается из знакомства с теми нашими соотечественниками, которые выезжают за границу. И если это «новые русские» во всем своем великолепии, искательницы «легких денег» на ниве
122
сексуальных услуг и порнобизнеса, «челноки» или «шоп-туристы», то у зарубежного обывателя формируется соответствующий «образ русского». Точно так же и мы судим об иностранцах по тем зарубежным гостям, которых видим у себя в стране.
Третье. Необходимо, чтобы члены групп, вступающие во взаимодействие, имели примерно одинаковый социальный статус или обладали одинаковым уровнем влияния (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000). Так, когда после открытия границ во Владивостоке появились первые китайцы в поисках работы, кое-как одетые и полуголодные, то у многих жителей города по отношения к гражданам соседней страны сформировалась пренебрежительная, высокомерная установка. Взгляды на соседей начали претерпевать изменения, когда в город стали приезжать не безработные, а настоящие китайские туристы – солидные, обеспеченные люди.
Четвертое. Межгрупповые контакты способны ослабить напряжение лишь в том случае, когда имеют официальную поддержку и располагающее к взаимодействию освещение в СМИ. Если, например, в СМИ сообщается не просто о совершенном преступлении, но акцентируется внимание на национальности преступника, то понятно, что это будет способствовать не снижению межнациональной напряженности, а ее усилению. Если представители государственной и парламентской власти будут прямо или косвенно поддерживать влияние только одной конфессии – православной , то межконфессиональная терпимость в обществе навряд ли будет возможна даже в том случае, когда различные религиозные группы сосуществуют бок о бок в одном обществе.
Поэтому вполне обоснованы сомнения покойного британского психолога Генри Теджфела относительно больших возможностей положительного влияния межгрупповых контактов (Tajfe Н., 1982). Знакомство и соприкосновение групп может как улучшить, так и обострить отношения.
Таким образом, если у групп имеется потребность в сотрудничестве, если существует примерный паритет статусов взаимодействующих членов групп, если имеется административно-политическая поддержка контактов, которые выгодны обеим группам, то взаимодействие и знакомство принесут положительные результаты. А если все наоборот, то конфликт только обострится.
3.4. Переговоры и соглашения
Коль скоро конфликты являются неизбежными спутниками человеческого существования, то, вероятно, и проведение переговоров с целью примирения – как наиболее привычный и безболезненный способ улаживания конфликтов, столь же неизбежен. Поэтому конфликтология – относительно новая социально-психологическая дисциплина, основное внимание уделяет именно переговорному процессу: умению вести переговоры, пониманию особенностей процесса переговоров, выработке соглашений (Рубин Дж., Пруйт Д. и Ким С, 2001).
Хотя очевидно, что переговоры чаще всего оказываются самым разумным и эффективным способом выхода из конфликта, самим противоборствующим сторонам эта истина не всегда доступна. «Наше дело правое, и мы победим!» – вот типичная установка каждого из участников конфликта. Отсюда и другая установка: «Победа любой ценой!» Понятно, что подобные установки формируются под влиянием чувств, а не разума. И пока они будут преобладать в позициях противников, переговоры в принципе невозможны. Либо, если они и будут вестись, то лишь с целью обмануть, ввести в заблуждение, получить временное преимущество и т.д. Так что прежде, чем переговоры начнутся, стороны должны осознать их необходимость.
Иногда для того, чтобы начать переговорный процесс, конфликтующие стороны прибегают к давлению, стремясь принудить противников к ведению переговоров и выработке соглашения. Так, например, в военном противостоянии государств толчком к началу переговоров очень часто служит ощутимое военное поражение одной из сторон, внутренняя нестабильность в стране, истощение ресурсов для ведения боевых действий и т.д. (Каррас Ч., 1997). Или другой пример – в конфликтах между рабочими и администрацией рабочие часто прибегают к забастовкам, чтобы вынудить администрацию начать переговоры.
Согласившись на переговоры, обе группы приступают к взаимной выработке требований и уступок. Если вопросов, вызывающих разногласие, достаточно много, то процесс переговоров, скорее всего, будет сложным. Но вне зависимости от степени сложности любой переговорный
123
процесс подчиняется одной и той же логики и состоит из нескольких последовательных стадий. Если речь идет об официальных переговорах, то в них обычно выделяют 6 следующих этапов:
1. Признание необходимости переговоров;
2. Выработка соглашения об условиях и принципах ведения переговоров;
3. Выработка соглашения о правилах ведения переговоров;
4. Определение и уточнение повестки и предмета переговоров;
5. Выработка соглашения о формулировке резолюции разрешения конфликта, достижения принципиального согласия;
6. Выработка детального соглашения относительно выполнения достигнутых договоренностей (Рубин Дж., Пруйт Д. и Ким С, 2001).
Каждой стадии в ходе переговоров соответствуют определенные действия сторон. Каждая из них выдвигает свои требования или предложения, которые, соответственно, оцениваются другой стороной. Затем могут следовать встречные, или контрпредложения, сопровождающиеся уступками. Собственно говоря, весь процесс переговоров и складывается из взаимных требований, предложений и уступок. Требуя в одном, стороны должны уступить в другом. Хотя, конечно, иногда функции сторон в переговорном процессе могут оказаться жестко дифференцированными – одна сторона только требует, другая – только соглашается и уступает. В сущности, по такой формуле проходят только переговоры о безоговорочной капитуляции одной из сторон. Такое бывает, но все же редко. Наиболее известные примеры такого рода -переговоры о капитуляции разгромленных во Второй мировой войне Германии и Японии.
Довольно просто описать ход переговоров, гораздо сложнее предсказать их исход, поскольку он зависит от многих факторов (Ликсон Ч,, 1997). И для того, чтобы быть в состоянии прогнозировать как сам ход переговоров, так и их результаты, необходимо проанализировать эти факторы, оказывающие влияние на исход процесса.
Прежде всего результаты переговоров могут зависеть от размера выдвигаемых требований и от времени их предъявления. Существует широко распространенное мнение, что изначально большие претензии гарантируют конечный выигрыш. «Проси больше – уступай меньше, не прогадаешь». Конечно, такая позиция более привлекательна и может обеспечить преимущественный результат. Однако, если обе стороны займут такие позиции, то зайдут в тупик и процесс переговоров может длиться бесконечно долго. Кроме того, чтобы требовать много, а уступать мало, необходимо обладать достаточными ресурсами и влиянием. Иначе ничем не подкрепленные претензии будут восприняты как блеф (Каррас Ч., 1997).
С другой стороны, если обе стороны изначально выдвигают небольшие требования и затем быстро идут на взаимные уступки, то им проще и быстрее прийти к соглашению. Правда и здесь могут возникнуть определенные сложности.
Если одна из сторон выдвигает небольшие требования или быстро уступает, то в этом случае другая сторона может расценить такие действия как признак слабости и начать требовать дополнительных уступок, сама ничем не поступаясь. В этом отношении показателен пример переговоров между Гитлером и Чемберленом в 1938 г., когда Германия оккупировала Чехословакию. Уступчивость со стороны английского премьера Чемберлена и ничем не обоснованные большие притязания Гитлера привели к тому, что Англия и Франция разрешили Германии безнаказанно осуществить задуманное.
На официальных переговорах группы представляют специально уполномоченные для этого люди. Согласно многим исследованиям, человек, если он выступает не от собственного имени, а от имени группы, чувствует себя более уверенно и мало склонен идти на компромиссы.
Если действия людей, делегированных вести переговоры, находятся под постоянным контролем тех, кто их уполномочил, то переговоры могут оказаться малорезультативными. Дело в том, что человек, ощущающий пристальное внимание со стороны «своих», будет стремиться продемонстрировать не другой, а прежде всего, своей стороне собственную непреклонность в отстаивании интересов группы, станет демонстрировать неуступчивость, пренебрежение к партнерам по переговорам. Желание предстать в лучшем свете перед своей группой может сорвать переговоры или завести их в тупик. Таким образом, переговорщики, находящиеся под присмотром, приносят, как правило, больше вреда, чем пользы.
Кроме того, отсутствие самостоятельности у уполномоченных вести переговоры также снижает эффективность процесса. Острое ощущение своей подотчетности, постоянное осознание необходимости давать отчет тем, кто их послал на переговоры, сделает переговорщиков неуступчивыми. В этом случае для них важнее будет не достижение
124
договоренности, а опять-таки стремление «сохранить лицо», чтобы не выглядеть в глазах «своих» человеком, «проигравшим» переговоры. Поэтому те уполномоченные, которые постоянно ощущают бремя подотчетности и ответственности, используют в переговорах в основном тактику давления и чаще всего, не добиваются хороших результатов. Однако, подобный стиль переговоров оказывается бесплодным лишь в том случае, когда переговоры идут лицом к лицу. Возможной причиной этого служит тот факт, что в ситуации личного контакта задействован широкий спектр невербальных средств коммуникации, благодаря чему жесткие заявления выглядят еще более жестко и непреклонно, что и препятствует достижению соглашения.
На ход и результаты переговоров влияют также личностные характеристики их участников. Характеристики людей могут как способствовать, так и препятствовать успешному завершению переговоров (Рубин Дж., Пруйт Д. и Ким С, 2001).
Течение переговорного процесса зависит также от используемых переговорщиками стратегий и типов коммуникаций. Мы уже отмечали, что устная речь и письменный текст различным образом способны влиять на людей в зависимости от ситуации.
События личной жизни участников переговоров, которые могут порождать у них стресс, напряжение, нервные срывы затрудняют переговоры и делают их исход менее благоприятным. Так, скажем, одна из сторон может обнародовать компрометирующие партнера по переговорам сведения, чтобы «вывести из игры» сильного, опытного переговорщика. Причем опубликованная информация может быть клеветнической, выдуманной, словом, неистинной.
3.5. Итог процесса: соглашение
В процессе переговоров возможно достижение соглашений двух типов. Первый -компромиссный, когда обе стороны путем взаимных уступок находят промежуточный вариант соглашения, т.е. такое решение, которое, хоть и учитывает интересы сторон, но не полностью. Конечно, сделанные навстречу друг другу шаги вынуждают стороны поступиться частью своих интересов. Но с другой стороны, удовлетворяется основная часть интересов, сохраняется их баланс. А кроме того, прекращается противостояние, что уже само по себе можно расценивать как обоюдный выигрыш. Если, например, авиадиспетчеры требуют от администрации компании увеличения зарплаты на 50 %, то взаимное согласие на сумму между 0 % и 50 % (сколько -зависит от конкретной ситуации) будет наиболее разумным выходом из сложившегося положения.
Другой вариант компромиссного соглашения достигается тогда, когда одна из сторон уступает в одной сфере, а вторая – в другой. Так, например, администрация авиакомпании может взамен увеличения зарплаты предложить своим работникам сократить рабочее время при сохранении прежнего заработка или увеличить продолжительность отпуска.
Второй тип соглашения предусматривает поиск сторонами какой-то альтернативной основы для разрешения своих противоречий. Такая разновидность договора должны быть выгодна обеим сторонам, чтобы не только разрешить конфликт, но и полностью удовлетворить договаривающиеся стороны. Например, вместо обсуждения вопроса о повышении зарплаты работники и администрация могут договориться об участии работников в прибыли компании. И в этом отношении взаимовыгодное соглашение будет лучшим способом решения проблемы.
С точки зрения специалистов по переговорам соглашение любого типа – хоть компромиссное, хоть взаимовыгодное – приносит выигрыш и психологическое удовлетворение обеим сторонам, так что результативный договор действительно является «победой без проигравших» (КаррасЧ., 1997).
3.6. Нелишний «третий»
125
Относительно участия «третьей стороны» во взаимоотношениях двух сторон существует неписаное правило невмешательств. Говорят, например, что если «двое дерутся, то третий – не лезь». То же самое и в любовных делах, здесь третий – тоже лишний.
Но в том-то и дело, что конфликтующие стороны, в том числе и группы, часто сами не могут достичь согласия. И тогда они могут прибегнуть к помощи третьей стороны, которая, выступая посредником, способствовала бы примирению конфликтующих сторон.
Третья сторона может выступать в конфликте либо как посредник, либо как арбитр. В случае посредничества третья сторона оказывает конфликтующим помощь в достижении мирного соглашения.
Но иногда посредник обладает силой и властью, чтобы заставить обе стороны согласиться с той формой разрешения споров, которую определил сам посредник. Данный способ разрешения противоречий получил название арбитража. И посредники, и арбитры могут участвовать в разрешении самых различных конфликтов: межличностных, межгрупповых, производственных, военных, межнациональных и т.д.
Процесс переговоров с участием третьей стороны имеет свою специфику. Прежде всего, ход переговоров может замедлиться, если стороны договорились о приглашении в переговорный процесс посредника. Конфликтологи называют приостановку переговоров в ожидании посредника «эффектом замораживания» (Каррас Ч., 1997). На этом этапе участники переговоров стараются воздерживаться от новых уступок друг другу. Это, как правило, объясняется тем, что обе стороны надеются возложить вину за свои уступки, если их придется сделать впоследствии, на посредника. В этом случае им самим удастся «сохранить лицо». Ведь если в процессе с участием посредника какая-либо из сторон вынуждена будет чем-то поступиться, то ответственность за это автоматически будет возложена на третью сторону.
Группы, ведущие переговоры, конечно, ожидают, что посредник будет руководствоваться принципами справедливости, и любая уступка с их стороны, которая может ослабить их позиции, при принятии окончательного решения должна будет учитываться в их пользу. Участники переговоров надеются, что неспешное течение переговорного процесса позволит им получить больше при минимальной угрозе их достоинству.
Если отношения между переговаривающимися группами очень плохие, то участие посредника не будет эффективным. В этом случае более результативным может оказаться участие арбитра – сильной третьей стороны, которая обяжет соперников принять выработанное арбитром соглашение. Часто по такому сценарию проходят переговоры по прекращению военных конфликтов, где в качестве арбитров выступают либо международные -экономические, военные, политические – организации, либо сильные и авторитетные государства, не участвующие в конфликте.
Если обе стороны реально заинтересованы в разрешении своего спора и возлагают большие надежды на посредника, то его миссия будет успешна. Как правило, если в переговорном процессе участвует третья сторона, то посредническая деятельность в большинстве случаев приносит удовлетворение обеим сторонам в переговорах. Исследования показывают, что удовлетворение высказывается в 75 % случаев разрешения спорных ситуаций и даже чаще (Рубин Дж., Пруйт Д. и Ким С, 2001).
Чтобы склонить стороны к заключению соглашения посредник должен обладать авторитетом и умениями. Люди, выступающие в качестве третьей стороны, воспринимаются обычно как честные, надежные, беспристрастные. Если же в действительности посредники не продемонстрируют всех тех качеств, которых от них ожидают, то их деятельность заведомо окажется безрезультатной.
Таким образом, сочетание определенных личностных качеств, знаний и умений дает возможность посреднику выступать олицетворением законности, справедливости, компетентности с тем, чтобы, завоевав доверие и уважение обеих сторон, добиться эффективного разрешения конфликта. Вместе с тем, необходимо помнить и о том, что подчас складываются тупиковые ситуации, в которых оказываются бессильным даже самое квалифицированное посредническое участие. В современных международных, межнациональных, межгосударственных, межобщинных и т.д. отношениях немало примеров такого рода.
ГЛОССАРИЙ
126
Арбитраж – вид посредничества в переговорном процессе, когда «третья сторона» обладает силой и властью, чтобы заставить обе стороны согласиться с той формой разрешения споров, которую определяет сам посредник.
Биполярная установка – установка, основанная на двух социальных ценностях, что чревато возникновением конфликта ценностей.
Брейнсторминг, или «мозговой штурм» – метод группового решения творческих задач, предложенный А. Осборном.
Внутригрупповой фаворитизм – позитивно пристрастное восприятие собственной группы.
Гипотеза межгрупповых контактов – теоретическое предположение, согласно которому достаточно простого знакомства и взаимодействия групп для того, чтобы ослабить межгрупповую напряженность.
Группа – это объединение, сложившееся из двух или более человек, которые с определенной мерой активности взаимодействуют друг с другом.
Групповая поляризация – это эффект, суть которого состоит в том, что после обсуждения в группе мнения всех ее членов как бы сливаются в единое мнение.
Групповая структура – система групповых ролей, норм и взаимоотношений членов группы между собой.
Групповые нормы – правила поведения для членов группы, выражающие их коллективное мировоззрение.
Деиндивидуализация – состояние анонимности, возникающее у членов группы в процессе совместной деятельности.
Интровертированная установка – понятие, введенное К. Юнгом, для обозначения поведения, обусловленного преимущественно интересом к внутреннему миру индивида.
Когнитивные перегрузки – понятие С. Милграма, означающее воздействие множества социальных стимулов, превышающее возможности человека адекватно на них реагировать.
Межгрупповая дискриминация – негативно пристрастное отношение к членам чужой группы.
Модель уточнения вероятности – теория Петти и Качоппо, позволяющая, по мысли авторов уточнять, какой из принципов – убеждение или внушение – будет иметь преимущественное влияние при воздействии на индивида.
Модель разумного, или планируемого поведения – теория, согласно которой люди планируют и обдумывают свое поведение.
Модель параллельного процесса формирования установок – теория, согласно которой установки формируются посредством двух параллельно протекающих процессов: центрального и периферийного.
Модели последовательных стадий – теория формирования установок К. Ховланда, согласно которой процесс формирования установки включает в себя ряд последовательных стадий.
Монополярная установка – установка, в основе которой лежит одна социальная ценность.
Метод равных интервалов – шкала выявления и измерения установок Л. Терстоуна.
Метод суммарных оценок- шкала выявления и измерения установок Р. Ликерта.
Огруппление мышления – обнаруженный И. Дженисом крайний случай эффекта поляризации мнений в группе, приводящий, как правило, к неблагоприятным последствиям.
Посредничество – участие в переговорном процессе «третьей стороны», которая оказывает помощь при достижении соглашения.
Принцип комплиментарности (принцип компенсации) – принцип функционирования человеческой психики, согласно которому, как полагает К. Г. Юнг, сознание и бессознательное дополняют друг друга.
Ситуационные модели лидерства – теории лидерства, которые исходят из того, что эффективность лидерства зависит от сложившейся ситуации.
Социальная дискриминация – обусловленные предубеждениями несправедливые действия в отношении членов определенных социальных групп.
Социальная леность – эффект, возникающий при совместной деятельности людей, когда они работают не в полную силу.
127
Социальная установка – отношение человека к предметам, явлениям, процессам, сложившееся на основе знания и оценки.
Социальная фасилитация (социальное способствование) – улучшение деятельности в присутствии других людей.
Социальное торможение (социальное сдерживание) – ухудшение деятельности в присутствии других людей.
Социальные предубеждения – отрицательная установка в отношении определенной социальной группы, содержащая негативные эмоции и враждебное поведение.
Сфера принятия – понятие из теории социальных суждений М. Шерифа.
Сфера отвержения – также понятие из теории социальных суждений М. Шерифа.
Сфера неопределенности – понятие из теории социальных суждений М. Шерифа.
Теория статусных характеристик-теория Дж. Бергера, С. Розенхольца и Дж. Зелдича, объясняющая как возникают статусные различия.
Теории когнитивного баланса (соответствия) – теория формирования и изменения установок Ф. Хайдера.
Теория когнитивного диссонанса – теория изменения и формирования установок Л. Фестингера.
Теория конфликта внимания – теория Р. Бэрона, объясняющая возникновение «эффектов аудитории».
Теории личностных черт – согласно данным теориям, индивид должен обладать определенными характеристиками, чтобы стать лидером.
Теория социальных суждений – теория изменения и формирования установок М. Шерифа.
Техника семантических различий (техника семантического дифференциала) – шкала выявления и измерения установок К. Осгуда.
Теория социального воздействия – теория Биба Латанэ, согласно которой сила влияния других людей объясняется действием нескольких факторов.
Теория социального сравнения – теория Л. Фестингера, согласно которой люди воспринимают и осознают себя, сравнивая себя с другими.
Теория социальной идентичности – теория Г. Тэджфела и Дж. Тернера, объясняющая возникновение внутригруппового фаворитизма и межгрупповой дискриминации.
Теория заслуженной репутации – теория, объясняющая возникновение социальных предубеждений.
Теория относительной депривации – теория, объясняющая возникновение у социальных групп недовольства своим положением.
Фейсизм – явление, которое, по мнению Д. Арчера, выражает скрытое влияние тендерных стереотипов при изображении мужчин и женщин.
Феномен клаки – суть данного эффекта в том, что специально нанятые люди отвлекают внимание аудитории, провоцируя ее либо на овации и одобрение, либо на освистывание и неодобрение выступающего.
Функциональные теории – теории изменения установок, согласно которым установки выполняют функцию удовлетворения потребностей людей.
Эгоцентризм – установка самосознания, согласно которой индивид осознает себя как некий социальный образец или эталон.
Эвристически-систематическая модель – теория Ш. Чайкен, С. Либермана и А. Игли, согласно которой формирование установок происходи посредством убеждения и внушения.
Экстравертированная установка – понятие, введенное К. Юнгом, для обозначения поведения, обусловленного преимущественно интересом к внешним объектам.
Этноцентризм – присущее этническим группам восприятие себя в окружающем мире как центра мироздания.
128
ЛИТЕРАТУРА
Литература к разделу I
1. Аргайл М. Психология счастья. М.: Прогресс, 1990. 332 с.
2. Атватер И. Я вас слушаю. Советы руководителю как правильно слушать собеседника. М.: Экономика, 1988.
3. Блакар Р. Язык как инструмент социальной власти (теоретико-эмпирические исследования языка и его использования) // Язык и моделирование социального взаимодействия. М.: Прогресс, 1987. 462 с.
4. Блок Д. Влияние дифференцированной социализации на развитие личности мужчин и женщин (1983) // Пайнс Э., Маслам К. Практикум по социальной психологии. СПб.: Питер, 2000. С. 168-182.
5. Винер Н. Кибернетика и общество / Пер. с англ. Е.Г. Панфилова. М.: Иностранная литературы, 1958.
6. Гибш Г., Форверг М. Введение в марксистскую социальную психологию / Пер. с нем. Т.А. Рябушкиной. М.: Прогресс, 1972. 295 с.
7. Добрович А. Общение: наука и искусство. М.: АОЗТ "Яуза", 1996.
8. Зимбардо Ф., Ляйппе М. Социальное влияние. СПб.: Питер, 2000. 448 с.
9. Изард К. Эмоции человека. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980.
10. Лабунская В. Невербальное поведение. Ростов н/Д, 1986.
11. ЛебонГ. Психология социализма. СПб.: Макет, 1908/1995 б. 544 с.
12. Ломов Б. Научно-техническая революция и социальная обусловленность регуляции поведения личности // Психологические проблемы социальной регуляции поведения. М.: Наука, 1976. С. 29-41.
13. Лоренц К. Агрессия (так называемое "зло") / Пер. с нем. М.: Прогресс: Универс, 1994. 272 с.
14. МайерсД Социальная психология / Пер. с англ. СПб.: Питер, 1997.
15. Московичи С. Век толп: Исторический трактат по психологии масс / Пер. с фр. Т.П. Емельяновой. М.: Изд-во "Центр психологии и психотерапии", 1996. 478 с.
16. НиренбергД, Калеро Г. Читать человека — как книгу. М.: Экономика, 1990.
17. Пиз А. Язык жестов. Воронеж, 1992.
18. СерлъДж. Перевернутое слово//Вопросы философии. 1992. № 4. С. 58-70.
19. ТанненД. Ты просто не понимаешь (1990) II Пайнс Э., Маслам К. Практикум по социальной психологии. СПб.: Питер, 2000. С. 192-193.
20. ТардГ. Законы подражания. СПб., 1892/1997.
21. Тернер В. Символ и ритуал. М.: Наука, 1983. 277 с.
22. Уотсон Дж. Психология с точки зрения бихевиориста //Хрестоматия по истории психологии / Под ред. П.Я. Гальперина, А.Н. Ждан. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980. С. 17-34.
23. Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. Среди племен Новой Гвинеи / Пер. с датск. В.А. Якуба. М.: Наука, 1985. 192 с.
24. Фрейд 3. Тотем и табу. М.: Олимп: Изд-во "ACT-ЛТД", 1997. 447 с.
25. Фрейд 3. Фрагмент анализа истерии // Интерес к психоанализу. Ростов н/Д: Феникс, 1998. С. 177-336.
26. Фрейд 3. Психопатология обыденной жизни // Психология бессознательного. М.: Просвещение, 1990.
27. Хорни К. Невротическая личность нашего времени. Самоанализ / Пер. с англ. В.В. Старовойтова. М.: Прогресс: Универс, 1993. С. 7-223.
28. Хорни К. О психологии женщины // Психоанализ и культура: Избранные труды Карен Хорни и Эриха Фромма. М.: Юрист, 1995. С. 191-272.
29. Чалдини Р. Психология влияния. СПб.: Питер Ком, 1999. 272 с.
129
30. Штангель А. Язык тела. М., 1986.
31. Экман П. Психология лжи. СПб.: Питер, 1999. 272 с.
32. Энрайт Д. Просветляющий гештальт: гештальт, ведущий к просветлению: Пробуждение от кошмара. М., 1997. 135 с.
33. Brown R. Socia psychoogy: The second edition. New York, 1986.
34. Bugenta D.E., Love L.R. & Gianetto R.M. Perfidious feminine faces // Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1971. № 17. P. 314-318.
35. CaporaeL.R. The paraanguage of caregiving: Baby tak to the institutionaized aged // Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1981. № 40. P. 876-884.
36. CariL.L. Gender, anguage, and infuence // Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1990. №59. P. 941-951.
37. DePauo B.M., RosenthaR., Eisenstat R.A., Rogers P.L. & Finkestein S. Decoding discrepant nonverba cues // Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1978. № 36. P. 313-323.
38. Exine R. V., Eyson S.L. & LongB. Visua behaivor as an aspect of power roe reatioships // Piner P., Kramers L. & Aoway T. Nonverba communication of aggression. New York, 1975.
39. Fisher J.D., RyttingM. & Hesin R Hands touchig hands: Affective and evautiative effects of an interpersona touch // Sociometry. 1976. № 39. P. 416-421.
40. HaJ.A. & Veccia E.M. More "touching" observations: New insights on men, women, and interpersona touch // Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1990. № 59. P. 1155-1162.
41. Heney N.M. Body poitics: Power, sex, and nonverba communication // Engewood Ciffs. NJ, 1977.
42. Higgins E.T. The "communication game": Impications for socia cognition and persuasion // Higgins E.T., Herman C.P. & Zanna M.P. Socia cognition: The Ontario Symposium. 1981. Voume LP. 343-392.
43. Jones S.S., Coins K. & HongH.-W. An audience effect on smie production in 10-month-od infants //Psychoogica Science. 1991. № 2. P. 45-49.
44. Krauss R.M., Curran N.M. & Fereger N. Expressive conventions and the cross-cutura perception of emotion //Basic and Appied Socia Psychoogy. 1983. № 4. P. 295-305.
45. Kraut R.E. & Johnston R Socia and emotiona messages of smiing: An ethoogica approach //Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1979. № 37. P. 1539-1553.
46. Major B. Gender patterns in touching behavior. Mayo С & Heney N. Gender and nonverba behavior. New York, 1981.
47. Mehrabian A. & WeinerM. Decoding of inconsistent communications // Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1967. № 6. P. 109-114.
48. Mehrabian A. Nonverba communication. Chicago, 1972.
49. Noer P. Nonverba communication and marita interaction. Oxford, Engand, 1984.
50. RosenfedH.M. Effect of an approva-seeking induction on interpersona proximiy // Psychoogica Reports. 1965. № 17. P. 120-122.
51. Saxe L. Lying: Thoughts of an appied socia psychoogist // American Psychoogist. 1991. № 46. P. 409-415.
Литература к разделу II
1. Бандура А., Уолтере Р. Подростковая агрессия. Изучение влияния воспитания и семейных отношений. – М.: Апрель Пресс, Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999. – 512 с.
2. Берн Ш. Еендерная психология. – Спб.: прайм- ЕВРОЗНАК, 2001. – 320 с.
3. Бэрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. – Спб.: Питер, 1997. – 336 с.
4. Гибш Э., Форверг М., Введение в марксистскую социальную психологию. – М.: Прогресс, 1972.-295 с.
5. Годфруа Ж. Что такое психология? В 2-х тт. – М.: Мир, 1996. Т. 2. – 376 с.
130
6. Дарли Дж., Бэтсон Д. «Из Иерусалима в Иерихон»: исследование ситуационных и диспозиционных переменных, влияющих на оказание помощи (1973) // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии. – Спб.: Питер, 2000. – С. 457 – 469.
7. Джонс Э., Нисбетт Р. Действующее лицо и наблюдатель: различия в восприятии причин поведения (1971) // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии. – Спб.: Питер, 2000. – С. 149-163.
8. Дилигенский Г. Г. Социально-политическая психология. – М.: Наука, 1994. – 304 с.
9. Зимбардо Ф., Ляйппе М. Социальное влияние. – Спб.: Питер, 2000. – 448 с.
10. Зимбардо Ф., Эббесен Э., Маслач К. Практическое применение принципов изменения установок и поведения. // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии. -Спб.: Питер, 2000. – С. 79 – 92.
11. Лебон Г. Психология социализма. – Спб.: Макет, 1995. – 544 с.
12. Лейбин В. М. Психоанализ и философия неофрейдизма. – М.: Политиздат, 1977. – 246 с.
13. Майерс Д. Социальная психология. – Спб.: Питер, 1996. – 684 с.
14. Петти Р., Качоппо Дж. Зависимость реакции на количество и качество аргументов от актуальности проблемы: центральный и периферийный пути к убеждению (1984) // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии. – Спб.: Питер, 2000. – С. 62 – 78.
15. Росс Л., Нисбетт Р., Человек и ситуация. Уроки социальной психологии. – М.: Аспект Пресс, 2000. – 429 с.
16. Солсо Р. Л. Когнитивная психология. – М.: Тривола, 1996. – 600 с.
17. Солсо Р. Л., Джонсон X. X., Бил М. К. Экспериментальная психология: практический курс. – Спб.: прайм- ЕВРОЗНАК, 2001. – 528 с.
18. Узнадзе Д. Н. Экспериментальные основы психологии установки // Экспериментальные исследования по психологии установки. – Тбилиси, 1958.
19. Фрейд 3. По ту сторону принципа удовольствия. // Фрейд 3. Психология бессознательного. – М.: Просвещение, 1990. – С. 382 – 424.
20. Фрейд 3. Я и Оно // Фрейд 3. Психология бессознательного. – М.: Просвещение, 1990. – С. 425 – 440.
21. Харрис Р. Психология массовых коммуникаций. – Спб.: прайм- ЕВРОЗНАК, 2001. – 448 с.
22. Чалдини Р. Психология влияния. – Спб.: Питер Ком, 1999. – 272 с.
23. Шихирев П. Н. Современная социальная психология. – М.: ИИ РАН; КСП+; Академический Проект, 1999. – 448 с.
24. Шихирев П.Н. Социальная установка как предмет социально-психологического исследования. – М.: Наука, 1976. – 365 с.
25. Штальберг Д., Фрей Д. Установки: структура, измерения и функции // Перспективы социальной психологии – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. – С. 228 – 264.
26. Штребе В., Джоунас К. Принципы формирования установок и способы их изменения // Перспективы социальной психологии – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. – С. 265 – 302.
27. Юнг К. Г. Психологические типы. – Минск: ООО «Попурри», 1998. – 656 с.
28. Ajzen I. The theory of panned behavior. Organizationa Behavior and Human Decision Processes. 1991, № 50. P. 179 – 211.
29. Katz, D. The functiona approach to the study of attitudes. Pubic Opinion Quartery. 1960, № 24. P. 163-204
30. Kutner В., Wikins С & Yarrow P. R. Verba attitudes and overt behaviors invoving racia prejudice. Journa of Abnorma and Socia Psychoogy. 1952, № 14. P. 32 – 34
31. Lieberman S. The effects of changes in roes on attitudes of roe occupants. Human Reations. 1956, №9. P. 385-402.
32. Mier L. E., & Grush J. E. Individua differences in attitudina versus normative determination of behavior. Journa of Experimenta Socia Psychoogy. 1986, № 22. P. 190 – 202.
33. Sanbonmatsu D. M. & Fazio R. H. The roe of attitudes in memory-based decision making. Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1990, № 59. P. 614 – 622.
131
34. Staats A. W. An outine of an integrated earning theory of attitude formation and function. In M. Fishbein (Ed.). Reading in attitude theory and measurement. New York: Wiey, 1967. P. 373 -376.
Литература к разделу III
1. Авермат Э. Социальное влияние в малых группах. // Перспективы социальной психологии – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. С. 504 – 547.
2. Агеев В. С. Межгрупповое взаимодействие: социально-психологические проблемы. – М: Изд-во МГУ, 1990. – 240 с.
3. Берн Э. Лидер и группа. О структуре и динамике организаций и групп. -Екатеринбург: Изд-во «ЛИТУР», 2001. – 320 с.
4. Дженис И. Огруппление мышления (1971) // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии. – Спб.: Питер, 2000. – С. 242 – 259.
5. Зимбардо Ф., Ляйппе М. Социальное влияние. – Спб.: Питер, 2000. – 448 с.
6. Лебедев В. И. Экстремальная психология. – М.: «Юнити», 2001. – 431 с.
7. Лебон Г. Психология социализма. – Спб.: Макет, 1996. – 544 с.
8. Майерс Д. Социальная психология. – Спб.: Питер, 1997. – 684 с.
9. Мацумото Д. Психология и культура. – Спб.: прайм-ЕВРОЗНАК, 2002. -416 с.
10.Моррис Д. Голая обезьяна. Человек с точки зрения зоолога. Владивосток: Изд-во ДВГТУ, 2002. – 254 с.
11.Немет Ч. и Уочтлер Дж. Креативное решение проблем в результате влияния
меньшинства на большинство (1983) // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по
социальной психологии. – Спб.: Питер, 2000. – С. 225 – 238.
12.Уилк X. и Книппенберг Э. Групповое действие. // Перспективы социальной психологии – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. – С. 454 – 503.
13.Шихирев П. Н. Современная социальная психология. – М.: ИП РАН; КСП+; Академический Проект, 1999. – 448 с.
14. Baron R. Distraction-confict theory: Progress and probems. Advances in Experimenta Socia
Psychoogy. 1986, № 19. Pp. 1-40.
15.Coins B. & Raven B. Group structure: attraction, coaitions, communication and power. In G. Lindzey & E. Aronson. In The handbook of socia psychoogy. (2nd ed.). Massachusetts, 1969. (vo. 5. P. 102 – 205.)
16.Cottre N. Socia faciitation. In C. G. McCintock (Ed.), Experimenta socia psychoogy. New York: Hot, 1972.
17.Fieder F. The contingency mode and the dynamics of the eadership process. In L. Bercowitz (ed.), Advances in Experimenta Socia Psychoogy, 1978. Vo.12, pp. 59 – 112. New York: Academic Press.
18.Gibb C. Leadership. In G. Lindzey & E. Aronson. In The handbook of socia psychoogy. (2nd ed.). Massachusetts, 1969. (vo. 5. P., 205 – 323.)
19.Hapin A. Evauation Through the Study of the Leaders Behavior. In Kemp G., Perspectives on the Group Process (2nd ed). Boston, 1970. Pp. 223 – 229.
20.Harrison A. & Connors M. Group in exotic environments. Advances in Experimenta Socia Psychoogy. 1984, № 18. Pp. 49 – 87.
132
21Janis I. Groupthink (2nd ed.). Boston: Houghton Miffin, 1982.
22. Keey H. & Thibaut J. Group probems soving. In G. Lindzey & E. Aronson. In The handbook
of socia psychoogy. (2nd ed.). Massachusetts, 1969. (vo. 5. P. 1 – 102.) 23.Kemp G. Perspectives on the Group Process (2nd ed). Boston, 1970.
24. Kruganski A. & Mackie D. Majority and minority infuences: ajudgementa process anaysis. In W. Stroebe and M. Hewstone (eds), European Review of socia psychoogy, 1990.Vo. 1, pp. 229-261.
25. Latane B. & Wof S. The socia impact of majorities and minorities. Psychoogica Review. 1981, №88. Pp. 438-453.
26.McCauey. C. The nature of infuence in groupthink: Compiance and internaization. Journa of Experimenta Socia Psychoogy. 1989, № 57. Pp. 250 – 260.
27. McGrath J. E. Groups: Interactions and performance. Engewood Ciffs, NJ: Prentice-Ha, 1984.
28. Muen В., & Baumeister R. Group effects on sef-attention and performance: Socia oafing, socia faciitation and socia impairment. Review of Personaity and Socia Psychoogy. 1987, № 9. Pp. 189-206/
29. Szymanski K. & Harkins S. Socia oafing and sef-evauation with a socia standard. Journa of Personaity and Socia Psychoogy. 1987, № 53. Pp. 891 – 897.

Литература к разделу IV
1. Агеев В. С. Межгрупповое взаимодействие: социально-психологические проблемы. – М.: Изд-во МГУ, 1990. – 240 с.
2. Андреева Г. М. Социальная психология. – М.:Изд-во МГУ, 1988. – 432 с.
3. Берн Ш. Тендерная психология. – Спб.: прайм- ЕВРОЗНАК, 2001. – 320 с.
4. Беренбаум Ш, Хайнс М. Гормоны и предпочитаемые игрушки. // Солсо Р. Л., Джонсон X. X., Бил М. К. Экспериментальная психология: практический курс. – Спб.: прайм-ЕВРОЗНАК, 2001. – С. 326 – 340.
5. Браун Р. Межгрупповые отношения. // Перспективы социальной психологии – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. – С. 548 – 578.
6. Зимбардо Ф., Ляйппе М. Социальное влияние. – Спб.: Питер, 2000. – 448 с.
7. Каррас Ч. Искусство ведения переговоров. – М.: ЭКСМО, 1997. – 400 с.
8. Лебон Г. Психология социализма. – Спб.: Макет, 1996. – 544 с.
9. Ликсон Ч. Конфликт: семь шагов к миру. – Спб.: Питер, 1997. – 160 с.
10. Майерс Д. Социальная психология. – Спб.: Питер, 1996. – 684 с.
11. Росс Л., Нисбетт Р., Человек и ситуация. Уроки социальной психологии. – М.: Аспект Пресс, 2000. – 429 с.
12. Рубин Дж., Пруйт Д. и Ким С. Социальный конфликт: эскалация, тупик, разрешение. -Спб.: прайм- ЕВРОЗНАК, 2001.-352 с.
13. Солсо Р. Л., Джонсон X. X., Бил М. К. Экспериментальная психология: практический курс. – Спб.: прайм- ЕВРОЗНАК, 2001. – 528 с.
14. Уорд К., Занна М., Купер Дж. Невербальные способы передачи самоисполняющихся пророчеств при межрасовом взаимодействии (1974) // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии. – Спб.: Питер, 2000. – С. 345 – 363.
15. Хорни К. Невротическая личность нашего времени. М.: Прогресс, 1993. – 480 с.
16. Чалдини Р. Психология влияния. – Спб.: Питер Ком, 1999. – 272 с.
17. Щитов Н. Г. Социальный порядок, социальный контроль и медикализация наказания. -Владивосток: Изд-во Дальневост. Ун-та, 2002. – 236 с.
18. Юнг К. Г. Проблемы души нашего времени. – М.: Прогресс, 1994. – 336 с.
133
19. Adorno Т. W., Frenke-Brunswik E., Levinson D. & Sanford N. The authoritarian personaity. New York: Harper. 1950.
20. Cheng L. & Espiritu Y. Korean businesses in back and neighborhoods: A study of intergroup reations. Socioogica Perspectives, 1989, № 32. Pp. 521 – 534.
21. Devine P. G., Monteith M. J., Zuwerink J. R. & Eiot A. J. Prejudice with and without compunction. Journa of Personaity and Socia Psychoogy, 1991, № 60. Pp. 817 – 830.
22. Herek G. M. Hate crimes against esbians and gay men. American Psychoogist, 1989, № 44. Pp. 948-955.
23. Tejfe H. & Turner J. The Socia Identity Theory of intergroup behaviors. In S. Worche and W. G. Austin (eds.), Psychoogica of Intergroup Reations (pp. 7 – 24), 2nd edn., Monterey, CA: Brooks/Coe.
24. Tejfe H. Socia psychoogy of intergroup reations. Annua Review of Psychoogy, 1982, № 33. Pp. 1-39.
134