Шихирев П.Н.
Современная социальная психология.
М., 1999.
448 с.

Содержание:

Об авторе.
Введение.
ГЛАВА 1

ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ.
О ЧЕМ, ПОЧЕМУ, КАК И ДЛЯ КОГО
НАПИСАНА ЭТА КНИГА.
ГЛАВА 2

ИДЕЙНОЕ НАСЛЕДИЕ СОВРЕМЕННОЙ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ:
ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ С ПОЗИЦИЙ
НАСТОЯЩЕГО.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОПЫТ США:
ПАРАДИГМА ОБЪЯСНЕНИЯ

ГЛАВА 3

ПРЕДПОСЫЛКИ ФОРМИРОВАНИЯ
И ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПАРАДИГМЫ.
ГЛАВА 4

ТЕОРИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ.
СПОСОБЫ РЕШЕНИЯ ОСНОВНЫХ ПРОБЛЕМ.
ГЛАВА 5

МЕТОД. СУДЬБА ЛАБОРАТОРНОГО
ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЯ.
ГЛАВА 6

АМЕРИКАНСКИЙ ВКЛАД В РАЗВИТИЕ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ. ОСНОВНЫЕ
ОБЛАСТИ ИССЛЕДОВАНИЯ:
социальная установка и социальный стереотип,
обыденное сознание, внутригрупповые процессы
и межгрупповые отношения.
ГЛАВА 7

ОТНОШЕНИЯ АКАДЕМИЧЕСКОЙ
И ПРИКЛАДНОЙ НАУКИ.
ТИПЫ СОЦИАЛЬНЫХ ПСИХОЛОГОВ.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОПЫТ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ:
ПАРАДИГМА ПОНИМАНИЯ

ГЛАВА 8

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПАРАДИГМЫ.
ПРЕДПОСЫЛКИ <АНТИАМЕРИКАНСКОГО БУНТА>.
ГЛАВА 9

НОВЫЕ РЕШЕНИЯ ПРОБЛЕМ ТЕОРИИ И
МЕТОДОЛОГИИ. ЭТОГЕНИКА: ОБЩАЯ ТЕОРИЯ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ. ПОПЫТКИ
СИНТЕЗИРОВАТЬ ТЕОРИИ ФРЕЙДА И МАРКСА:
МАРГИНАЛЬНАЯ ПАРАДИГМА РАСКРЫТИЯ.
ГЛАВА 10

ПРЕДЛОЖЕНИЯ В ОБЛАСТИ МЕТОДОВ:
АНАЛИЗ ЭПИЗОДОВ.
ГЛАВА 11

ВКЛАД В СОЦИАЛЬНУЮ ПСИХОЛОГИЮ.
ОБЪЕКТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ:
влияние меньшинства и поляризация установок,
межгрупповые отношения, социальный стереотип,
социальные представления, социальная ситуация.
ГЛАВА 12

ПРИКЛАДНАЯ НАУКА:
СОЦИАЛЬНЫЙ ПСИХОЛОГ КАК УЧАСТНИК
СОЦИАЛЬНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ОПЫТ СССР И РОССИИ:
ПАРАДИГМА ПРЕОБРАЗОВАНИЯ

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ
ЗАМЕЧАНИЯ.
ГЛАВА 13

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПАРАДИГМЫ.
РАЗРЫВ МЕЖДУ ЖЕЛАЕМЫМ И
ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫМ.
ГЛАВА 14

СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ
В ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИЙСКОЙ
СОЦИАЛЬНОЙ МЫСЛИ.
ГЛАВА 15

В ПОИСКАХ СВОЕГО ПУТИ:
ЭТНОПСИХОЛОГИЯ, СОЦИАЛЬНОПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ
И ПСИХОЛОГИЯ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

QUO VADIS?
СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ.

ГЛАВА 16
СОЦИАЛЬНЫЙ КОНСТРУКТИВИЗМ.
ГЛАВА 17

КРИТИЧЕСКАЯ СОЦИАЛЬНАЯ
ПСИХОЛОГИЯ.
ГЛАВА 18

О ПРАКТИЧНОСТИ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ.
Заключение.
Примечания.
Литература.

Об авторе

Шихирев Петр Николаевич - известный российский социальный психолог, профессор, доктор психологических наук.
Автор монографий: <Современная социальная психология
США> (1979); <Современная социальная психология в Западной Европе> (1985); <Жить без алкоголя? Социально-психологические проблемы алкоголизма> (1987); <Акулы и дельфины.
Психология и этика российско-американского делового партнерства> (1994, в соавт. с Р. Андерсоном), многих статей по
проблемам теории и методологии социальной психологии, психологии межэтнических отношений, ведению переговоров и
разрешению конфликтов, деловой культуры и этики.

Директор Центра социальных и психологических исследований Высшей школы международного бизнеса АНХ при Правительстве РФ, с 1974 г. - сотрудник ИП РАН. Профессор
Калифорнийского и Джорджтаунского университетов (США).

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1

ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ.
О ЧЕМ, ПОЧЕМУ, КАК И ДЛЯ КОГО
НАПИСАНА ЭТА КНИГА

Предварительно на вопросы, вынесенные в заголовок, можно ответить так.

О чем?

О наиболее значимых исследованиях, которые были выполнены на
протяжении XX века в области социальной психологии - науки о
роли психики в жизни человека, социальной группы и общества.

Знания об этом накапливались людьми с незапамятных времен, и
с этой точки зрения социальная психология - весьма древняя область
человеческой мысли. Однако как наука, т.е. систематическое, подчиняющееся определенным правилам и критериям исследование, она
весьма молода по сравнению, например, с математикой или физикой.
Историки науки обычно датой рождения социальной психологии как
научной дисциплины называют 1908 г., когда появились первые труды, в которых была предпринята попытка систематизировать существовавшие на то время социально-психологические идеи.

Однако, если взглянуть на общий объем научной продукции, то
окажется, что не менее 90% социально-психологических исследований в мире приходятся на последние пятьдесят лет.

Поразительна динамика развития социальной психологии. Полвека тому назад число дипломированных специалистов в мире исчислялось сотнями, а теперь - сотнями тысяч. В настоящее время научные,
академические исследования ведут 50 тысяч ученых, еще около 200
тысяч применяют свои знания на практике. Стремительно меняется

6 Введение

география исследований. Еще в 60-е годы социальная психология
была практически американской наукой, а некоторые научные центры США - своеобразной Меккой для ученых других стран. И здесь
ситуация изменилась. Сейчас уже говорят о трех ареалах развития
социальной психологии: по прежнему это США, затем Европа, и,
наконец, так называемая третья социальная психология, развивающаяся на других континентах - в Азии, Африке, Латинской Америке. Соответственно меняется географическая пропорция специалистов. Уже около 100 тысяч социальных психологов работают вне США
(преимущественно в Западной Европе). Во всем мире растет спрос на
социальных психологов.

В СССР в 50-е годы социальная психология игнорировалась и определялась как <буржуазная наука>. К моменту распада СССР в нем
насчитывалось около 5 тысяч специалистов, считавших себя социальными психологами. В современной России социальных психологов не менее 4 тысяч.

С учетом такого расклада сил говорить о социальной психологии
в XX веке, это значит говорить в первую очередь об американской
науке, затем - о западноевропейской, и, наконец, о советской (российской), которая внесла свою лепту в мировую социальную психологию главным образом в связи с идеологическими и философскими
постулатами советского марксизма.

Соответственно, книга посвящена в основном этим трем вариантам
развития социальной психологии или трем ее парадигмам.

Почему?

Ответ на вопрос о необходимости этой книги неразрывно связан с
ответом на вопрос о причинах описанного выше взрывного подъема
социальной психологии. Собственно, любая наука как род человеческой деятельности есть не что иное как поиск ответов на вопросы, задаваемые обществом самому себе. И это не просто праздное любопытство, хотя любознательность ученого - неотъемлемая и важная часть
научного поиска. Общество ставит себе (и тем самым науке) актуальные задачи, имеющие жизненно важное практическое значение. Поэтому проблема развития науки - это, в первую очередь, развитие ее
способности давать практические ответы на социально значимые вопросы. От этого зависит многое: финансирование науки со всеми вытекающими последствиями, престиж специалиста и его материальное
положение, привлечение наиболее талантливых людей и т.д. и т.п.
Для иллюстрации достаточно привести примеры физики, кибернетики, биологии и вот теперь - социальной психологии, которую многие
уже называют главной наукой следующего века.

Постановка проблемы. О чем, почему, как и для кого ... 7

Логично предположить, что описанная выше динамика как-то
соотносится, связана с динамикой и закономерностью развития общества в целом. Если такой связи нет, то тогда надо оставить всякие
попытки усмотреть какую-либо логику в бесконечной смене одних
теорий другими: бихевиоризма - когнитивизмом, психоанализа марксизмом и т.п. Тогда придется взирать на пестрое многообразие
исследований в современной социальной психологии как на ковер,
лишенный какого-либо рисунка, а критериями выбора объекта, методов исследования, систематизации знаний и данных станут случайные, часто далекие от науки соображения. При такой постановке
проблемы теряет смысл и данная работа.

Не вдаваясь в общую дискуссию о степени необходимости или случайности исторического процесса, обратимся к конкретным и одновременно глобальным фактам, касающимся изменений в области организации социального действия на протяжении человеческой истории.
Говоря еще проще и схематичнее, посмотрим на то, какими способами один человек или социальная группа могут побудить другого человека или группу делать что-либо. Таких способов всего четыре, хотя
их сочетания и пропорции столь же разнообразны как и комбинации
четырех исходных компонентов (<букв>) генетического кода.

Исторически первый способ - физическое принуждение, насилие,
угроза смерти, наиболее яркий пример - рабовладельческое общество, современные концлагеря. Второй способ - политический, с помощью социальных норм, законов, традиций и т.п., также тесно связанных с угрозой насилия. Третий - экономический, мобилизация
экономических, материальных потребностей человека, начиная с
элементарных и кончая потребностями, соответствующими современным стандартам качества жизни. Наконец, идеологический - с помощью психологического, морального, идейного воздействия, апелляции к этическим нормам, чувствам собственного достоинства, долга,
совести и т.п.

Анализ истории только в одной сфере человеческой деятельности - в экономике - показывает, что человечество по мере развития
средств производства и их усложнения неумолимо движется от внешних форм побуждения внутрь, к мотивационному ядру личности, ее
базовым ценностям, все более вовлекая их в деятельность. В любой
культуре и стране в наиболее продвинутых сферах деятельности хороший и искомый работник ныне должен не просто выполнять работу, он должен ее любить и относиться к ней творчески.

На очередном рубеже веков и тысячелетий все более очевидной
становится древняя истина, что человек является мерой всех вещей в
мире, что так называемый <человеческий фактор> есть главное изме
>-'-&й

8______________________ Введение

рение и главный ресурс любой деятельности в любой социальной системе. Одновременно, вместе с растущим осознанием значимости этого измерения, все более настоятельно заявляет о себе практическая
потребность общества в понимании не только закономерностей мира
внешнего, предметного, но и мира внутреннего, душевного и духовного.

Книга, таким образом, есть шаг навстречу этой объективной потребности, попытка выполнить этот социальный заказ. Важно еще раз
подчеркнуть, что она является сложным продуктом двух встречных
тенденций: развития общества и развития самой социальной психологии. Никогда еще они не совпадали столь сильно, как в настоящее
время.

Если взглянуть на путь, пройденный социальной психологией в
XX веке, то мы выявим практически ту же самую закономерность
движения, что и в смене упоминавшихся выше способов побуждения
к действию. Речь идет о движении научного исследования от изучения сугубо внешнего поведения, через включение опосредующих переменных в виде установок, когнитивных схем и т.п. ко все более
глубоким уровням человеческой сущности: ценностям, жизненным
смыслам, идеалам, потребности трансцендировать за пределы эмпирической реальности.

Этот вывод сделан не умозрительно и не априорно, а в ходе систематического мониторинга, анализа тех событий, которые происходили на моих глазах в течение десятилетий в социальной психологии в
России и в мире. Собственно, все содержание книги представляет
собой доказательство высказанного выше тезиса о наличии логики в
эволюции современной социальной психологии. Остановимся на этом
моменте несколько подробнее.

Рефлексия науки - необходимое условие ее саморазвития. Без
этого она рискует превратиться в деятельность по простому воспроизводству устоявшихся принципов и приемов исследования, что ведет
к избыточному количественному накоплению данных и фактическому снижению качества научного знания, утрате его практической
дееспособности.

В социальных науках импульс к такому самоанализу задают два
главных фактора: невозможность объяснения новых фактов в рамках
старых подходов и социальный заказ на новые знания, необходимые
для решения практических, злободневных проблем, возникших перед
обществом. Такая ситуация особенно характерна для периодов глубоких социальных перемен. В качестве примера из прошлого социальной психологии можно привести положение, сложившееся в конце 60х годов в США и Западной Европе, когда среди других факторов массовое движение американцев против войны во Вьетнаме и молодеж
Постановка проблемы. О чем, почему, как и для кого ... 9

ное движение в Западной Европе подтолкнули западных социальных
психологов к дискуссии о состоянии своей науки. Другой пример дискуссии о путях развития социальной психологии в СССР, развернувшиеся в конце 50-х - начале 60-х годов под влиянием процесса
либерализации советского общества, потребностей научно-технического развития.

Еще более драматично положение в настоящее время, когда фундаментальные изменения происходят уже не в отдельном регионе, но
глобально: и в капиталистическом мире и в странах бывшего коммунистического блока. Экологический кризис, этнические конфликты,
духовный кризис с сопутствующими ему коррупцией, наркоманией,
преступностью в совокупности представляют для человечества не
меньшую угрозу, чем когда-то - мировая ядерная война.

Попытки теоретически осмыслить и принять практическое участие
в решении подобных проблем обнаружили недостатки и ограничения
имеющихся у социальных психологов средств: теорий, методов, практических социальных технологий. Они оказались недостаточно пригодными для исследования тех аспектов социально-психологической
реальности, которые в данный исторический момент предъявили себя
науке и практике. В первую очередь - того аспекта, который принято
называть духовным, нравственным.

Особенность ситуации, сложившейся к настоящему времени в социальной психологии, видится в том, что именно этот аспект психологии социального взаимодействия занимал на протяжении многих
веков вплоть до начала XIX в. центральное место в произведениях
подавляющего большинства выдающихся мыслителей мира, признаваемых основоположниками современной социальной психологии.
Достаточно вспомнить систему Конфуция, <Никомахову этику> Аристотеля, <Теорию нравственных чувств> А. Смита, которая в его концепции дополняла представление о <невидимой руке рынка>.

Показательны и такие факты. Основатель позитивизма О. Конт
планировал завершить свою систему наук дисциплиной, названной им
a morae, т.е. наукой о нравственном духе; крупнейшие социологи Э.
Дюркгейм и М. Вебер завершали свою научную деятельность исследованиями проблем религии и нравственности.

Казалось бы, социальная психология - наука о психологическом
аспекте человеческого поведения - должна была сохранить и развить
этот интерес в своих исследованиях. Он же, напротив, на многие десятилетия почти исчез и вновь возрождается лишь в последние годы,
демонстрируя тем самым неполноту сменявших друг друга в социальной психологии представлений о человеке как существе, <реагирующем>, <думающем>, <экономическом> и т.п.

10 Введение

Важнейшей и актуальной задачей в этой связи становится ответ на
ряд следующих вопросов: существует ли обозначенная выше логика
саморазвития объекта социально-психологического исследования,
некая закономерность, которая пробивается сквозь смену изучаемых
аспектов, или же они в такой последовательности (может быть даже
случайно) задаются общественной практикой, зависят от личных
склонностей и судеб исследователей; какова их иерархия, внутреннее
взаимоподчинение? Если такой логики нет, то тогда исследования
биологического, психофизиологического, общепсихологического, социологического и других аспектов поведения оказываются равнозначными, рядоположенными и каждый из них может претендовать в будущем на роль ведущего. Если же такая логика есть, то необходимо
ответить, в чем она состоит и куда ведет, каково значение в ее свете
ранее полученных результатов, какие объекты и постановки проблем
являются наиболее перспективными для социально-психологической
науки и ее практического применения.

Следует подчеркнуть при этом, что речь идет не об искусственном
построении нормативной, однолинейной схемы развития знания, а о
постижении, усмотрении в изобилии фактов и подходов объективной,
т.е. независимо действующей закономерности, о раскрытии самодвижения внутренней логики исследуемого объекта, которая под давлением общественной практики реализуется во всем многообразии проб
и ошибок, <маятниковых> колебаний и спиралевидного возвращения
к <хорошо забытому старому>.

В целом есть основания полагать, что смена парадигм в социальных
науках происходит менее резко и более сложно, нежели в естественных
науках. Даже тогда, когда в общественных науках появляется новая
доктрина, быстро завоевывающая авторитет среди ученых, это совершается гораздо медленнее и отнюдь не исключает параллельного существования ранее господствовавших подходов. Они, часто временно,
просто отходят на второй план. Именно по этой причине представляется
более целесообразным говорить об эволюции, а не о полной смене, революции парадигмы в современной социальной психологии, хотя термин <революция> довольно часто применяется в дискуссиях, например, о смене в общей психологии бихевиористской парадигмы на когнитивистскую. Еще чаще о революции социального знания говорилось
применительно к марксизму. Однако и в этом случае оценка зависит от
избираемого масштаба времени и точки отсчета.

Современная ситуация, сложившаяся в отечественной социальной психологии, не только не снижает, но, напротив - повышает
актуальность предлагаемого сравнительного анализа, поскольку в
нем не только сопоставляются западные парадигмы между собой.

Постановка проблемы. О чем. почему, как и для кого ... II

Они соотносятся с опытом развития отечественной социальной психологии.

Книга задумана как пособие, своеобразный путеводитель в море
современной социально-психологической информации, где главной
проблемой становится не столько поиск информации вообще по какому-либо вопросу, сколько информации конкретной и, главное качественной. В современной российской ситуации, когда книгопечатание стало прибыльным делом, и одновременно не только идеологическая цензура, но и обычный экспертный контроль исчезли,
уровень информационного <шума> необычайно возрос, превысив все
разумные <децибелы>. В области социальной психологии это особенно касается прикладных проблем. На читателя двинулся настоящий
оползень переводной и собственной продукции на тему <как>: руководить, жениться, развестись, решить конфликт, быть счастливым,
выиграть выборы, обмануть, не быть обманутым и т.д. и т.п. до бесконечности.

Опытный специалист без труда определит за любой обложкой реальную ценность книги, однако и он нуждается в помощи: методологической, теоретической, справочно-методической наконец. При современном темпе роста (далеко не равноценных и равно полезных)
знаний она становится незаменимой. Отсюда возрастание потребности
в различного рода справочных, аналитических, обзорных работах:
энциклопедиях, словарях, руководствах и т.п.

Классическим примером может служить систематическое издание
знаменитого многотомного <Руководства по социальной психологии>
под редакцией Г. Линдзея и Э. Аронсона (1954, 1968, 1985 г.г.), которое далеко не всем доступно не только в России, но и в мире. Но
даже и в нем нужно уметь ориентироваться, сохраняя способность
критического восприятия. Ведь, что греха таить, и до сих пор российский читатель часто подпадает под влияние <магии печатного слова>,
тем более, если она обрамляется всеми достижениями современного
полиграфического искусства. Читатель, беря в руки такую книгу, становится жертвой <эффекта ореола>: красивая, большая, дорогая, да
еще <импортная> - книга воспринимается как основательная, глубокая, необходимая. И лишь с опытом, порой печальным и трудоемким,
приходит умение не подчиняться очарованию формы.

Прочтя эти строки, тот же читатель вправе поинтересоваться у их
автора, каков его собственный опыт и дает ли он основания претендовать на весьма обязывающее право экспертной оценки. В качестве
таких оснований можно назвать: тридцать пять лет работы в области
социальной психологии, из них не менее двадцати, отданных критическому анализу зарубежной науки, сотни тысяч страниц, прочитан
12 Введение

ных на нескольких языках, многочасовые дискуссии с ведущими
отечественными и зарубежными исследователями, наконец, опыт
исследований и преподавания в России и за рубежом.

Как?

Весь этот огромный материал был организован следующим образом.

В качестве методологической базы для решения поставленной
выше проблемы - выявления логики эволюции социальной психологии в обозначенный период был использован накопленный в современной науке, и в психологии в том числе, разнообразный арсенал способов: парадигмальный анализ [Т. Кун, 1962], категориальный анализ [Ярошевский, 1972], ориентационный анализ [G. Aport, 1954,
1968; Г. Андреева, Н. Богомолова, Л. Петровская, 1979] и другие.

В данной работе применяется системный, комплексный подход,
позволяющий учесть преимущества каждого из перечисленных выше
способов анализа. В самом общем виде предлагаемый подход может
быть определен как сравнительный, анализ выделяемых определенным. образом, парадигм. Термин <парадигма> понимается как образец,
стандарт, т.е. имеет содержание более широкое, нежели то, которое
вкладывал в него Т. Кун. В данной работе оно служит определением
системы специально для социальной психологии выделенных элементов (характеристик, индикаторов, критериев), которые отличают одну
парадигму от другой, и по совокупности которых можно дифференцировать, соотносить как отдельные элементы между собой внутри одной парадигмы, так и сравнивать аналогичные элементы различных
парадигм. Несмотря на столь специфическое понимание парадигмы,
оно, тем не менее, не является чисто условным, поскольку включает
в качестве элементов и ряд тех признаков, которые входят в парадигму в классическом куновском смысле. Оно не произвольно также
потому, что выявленные парадигмы существуют реально.

Научный результат (теория, эмпирический факт) в значительной
степени зависит от ряда решений по ключевым проблемам данной
конкретной науки. Большая часть из них принимается исследователем сознательно или неосознанно в процессе профессионального становления. Работая самостоятельно, он может их менять и предлагать
собственные, новые, но первоначальная их база закладывается в ходе
обучения. Поэтому учебники, специальные справочники, руководства,
отобранные методом экспертной оценки, обычно служат эмпирическим
материалом для систематизации и анализа научной дисциплины.

Многолетний мониторинг наиболее известных, неоднократно переиздаваемых публикаций этого рода, их экспертная оценка ведущими
социальными психологами позволили выделить систему следующих

Постановка проблемы. О чем. почему, как и для кого ... 13

выборов, делая которые ученый усваивает определенную парадигму
и затем развивает ее в своих исследованиях.

Выбор первый: базовая дисциплина. В настоящее время примерно 2/3 социальных психологов мира готовятся на психологических
факультетах. Оставшаяся 1/3 делится между социологией (около 60%
этой части), философией, антропологией, этнографией и другими
дисциплинами.

Выбор второй: позиция по вопросу о специфике наук о человеке по
сравнению с науками о природе. Преобладающая часть курсов, в первую очередь на психологических, но и на социологических факультетах тоже, исходит из принципа <объяснения>, в соответствии с которым: а) основная задача любой науки - добывать верифицируемые
данные о причинно-следственных связях исследуемых объектов; б)
будучи объектом материального мира, человек и его связи должны и
могут успешно исследоваться так же, как и любые другие объекты, в)
имеющаяся специфика несущественна.

Меньшая часть курсов, и чаще на социологических факультетах,
придерживается принципа <понимания>, обоснованного так называемой <понимающей традицией>, заложенной в социальных науках В.
Дильтеем, М. Шелером, Э. Шпрангером, М. Вебером и их последователями как в психологии, так и в социологии. В соответствии с этим
принципом: а) человек - особый объект, и поэтому б) наука о нем
исследует закономерности особого рода, следовательно, в) социальная
наука - наука особая.

Выбор третий: основной метод и позиция по вопросу об отношении
теории и метода. Он тесно связан со вторым выбором. Принятие
принципа <объяснения> предполагает ориентацию на <жесткие> методы точных наук: физики, математики и т.п. и предрасполагает к индуктивному ходу исследования. В соответствии с этим принципом теория следует за методом, приоритет принадлежит ему.

Выбор принципа <понимания> предполагает ориентацию на более
<мягкие> методы наук о культуре: этнографии, лингвистики и т.п. и
предрасполагает к дедуктивному ходу исследования. В этом случае
приоритет отдается теории, метод подчиняется ей.

Выбор четвертый: модели человека, общества и отношения между
ними. Он еще более сложен в силу привходящего влияния конкретной
культуры, идеологии, жизненных обстоятельств и философских концепций, принятых в данном научном сообществе. Наличие и регуляторная роль этих моделей в социальных науках была убедительно
доказана специальными исследованиями [Chapman, Jones, 1981]. Эти
модели непременно, явно или имплицитно, содержатся в господствующих школах и подходах.

14 Введение

Выбор пятый: понимание предмета социальной психологии и основные категории, в которых он определяется. Этот выбор в значительной степени зависит от предыдущих, а также от выбора конкретного авторитетного ученого, главы данной школы, и его основного
исследования в качестве образца.

Выбор шестой: ведущее отношение при исследовании системы
отношений: <индивид>-<группа>-<общество>, а также объектов, на
которых это отношение изучается. Он предопределяется еще больше
предыдущими, но особенно - пониманием предмета.

Выбор седьмой: позиция по вопросу о роли социального психолога в
обществе и способ практического применения полученных данных.
При определении данной позиции ключевое значение имеет решение
дилеммы: сциентизм - гуманизм, проблемы ценностей как регуляторов исследования, оценка общественного значения своей деятельности
и ее результатов. Два крайних полюса решения: позиция этически
нейтрального социального технолога, реализующего цель заказчика и
этически пристрастная позиция ученого - гражданина, соотносящего
цель заказчика с собственным пониманием общественных интересов.

Каждый из перечисленных выше выборов составляет основу соответствующего критерия, индикатора парадигмы. В совокупности они
образуют систему, характеризующую содержание парадигмы. Их
необходимость и достаточность обосновываются следующими аргументами. Во-первых, они включают ряд параметров, которые уже успешно применялись для решения аналогичных задач [см., например:
Ярошевский, 1974]. Во-вторых, они реально существуют в социальной
психологии и их значение признается социальными психологами. Втретьих, они фактически охватывают большинство характеристик,
избираемых специалистами для систематизации социально-психологических исследований и самими учеными для определения своего
места и роли в развитии социальной психологии.

Главное отличие развиваемого в книге подхода заключается в системности анализа, применения этих критериев в их взаимосвязи и
взаимозависимости. По существу последующее изложение представляет собой одновременно доказательство правомерности и адекватности предлагаемого способа решения этой задачи.

С помощью системы перечисленных критериев были выделены и
проанализированы: одна ведущая - парадигма объяснения и три
частных парадигмы (или квази-парадигмы) - <понимания>, <раскрытия> и <преобразования>. Частными они были названы потому,
что в настоящее время заметно уступают ведущей парадигме по реальному, фактическому (а не декларируемому) влиянию и признанию
среди социальных психологов мира, а также потому, что некоторые

Постановка проблемы. О чем, почему, как и для кого ... 15

отдельные составляющие их элементы пока менее развиты по сравнению с соответствующими элементами ведущей парадигмы и менее
тесно связаны между собой.

Наконец, еще одно принципиальное пояснение касается широко
обсуждаемой ныне проблемы о принципиальной возможности появления парадигмы в куновском смысле в социальных науках - так
называемой проблемы <монизм-плюрализм> [F. Munne, 1989]. Согласно плюралистической точке зрения, в общественных науках наличие различных парадигм неизбежно и непреодолимо. Монисты же
считают, что наблюдаемое многообразие парадигм свидетельствует
лишь об определенной стадии развитии данной науки.

Авторская позиция по данному вопросу состоит в том, что в общественной науке дихотомию плюрализм - монизм можно на современном этапе частично снять введением деления парадигм на <ведущую>,
более развитую, и <частные>, менее развитые, <квази-парадигмы>,
каждая из которых в определенных условиях могла, либо может,
выдвинуться на роль ведущей, будь-то самостоятельно или в результате синтеза с другой частной парадигмой. Общая же тенденция развития современной социальной психологии состоит в росте взаимного влияния и конвергенции парадигм, определяемых логикой развития как объекта социально-психологического исследования, так и
самого социального процесса.

Сформулированные выше методологические соображения определили структуру книги.

Во Введении дан краткий исторический очерк тех идей, которые
возникли в различных социальных науках до XX века и в той или иной
мере оказали влияние на социальную психологию.

Необходимость такого экскурса усматривается в том, что он позволяет установить связь между современными поисками и интеллектуальным наследием прошлого, показать, что некоторые проблемы по
ряду причин являются вечными и уклониться от их решения невозможно.

Первый раздел посвящен анализу парадигмы объяснения, реализованной наиболее последовательно в американской социальной психологии.

Во втором разделе рассматривается западноевропейский опыт,
выразившийся в попытке построения парадигм <понимания> и <раскрытия >.

Третий раздел - это анализ парадигмы <преобразования>, основанной на постулатах марксизма и развивавшейся в СССР, а также
странах Восточной Европы.

16 Введение

Все разделы построены по единой схеме. Вначале дается общая
характеристика парадигмы. Затем отдельно и последовательно анализируются ее элементы, сгруппированные в главы о методологических
и теоретических основах, главных темах и объектах исследования,
методах и практическом приложении добытых знаний.

Тем самым впервые в книге критический анализ зарубежной науки
будет непосредственно сопоставлен с положением в отечественной
социальной психологии. Это позволит прояснить и обеспечить связь
отечественной и мировой науки, будет стимулировать эффективные
теоретические и прикладные исследования. Можно с уверенностью
утверждать, что аналогов подобной работы в современной социальной
психологии не существует.

Четвртый раздел, завершающий всю работу, посвящен прогнозу
дальнейшего движения современной социальной психологии. Это
краткий очерк ее возможных перспектив.

В приложении даны рекомендации по использованию этой книги
в учебных курсах.

Для кого?

Предыдущие мои монографии (<Современная социальная психология
США> и <Современная социальная психология в Западной Европе>)
были в свое время включены Высшей аттестационной комиссией в
список рекомендуемой литературы для сдающих кандидатский минимум по социальной психологии. Данная книга, будучи основанной на
существенно переработанном и дополненном материале этих монографий, так же может быть использована как пособие и по курсу социальной психологии и по курсу зарубежной социальной психологии.
Книга рассчитана в основном на студентов, аспирантов и преподавателей. Она адресована исследователям взаимодействия человека и
общества, а также практикам, стремящимся выйти за рамки повседневного, рутинного опыта. Более широко, она для тех, кого интересуют проблемы, сформулированные выше, тех, кто, прежде, чем изобретать велосипед, интересуется: как это раньте делали другие и почему они его сделали именно таким.

Она, я надеюсь, будет интересна и всем тем, кто стремится лучше
понимать себя и других, чтобы не сгинуть в пучине всеобщей войны
всех против всех: человека - с самим собой, людей, классов, народов
и цивилизаций - Друг с другом. Проще говоря - чтобы по возможности уменьшить объем зла и сумму страданий в своей и чужой жизни.
ГЛАВА 2

ИДЕЙНОЕ НАСЛЕДИЕ СОВРЕМЕННОЙ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ:
ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ С ПОЗИЦИЙ
НАСТОЯЩЕГО

Широко известен весьма справедливый афоризм: <Новое - это хорошо забытое старое>. Поучителен в качестве иллюстрации результат
исследований, который в свое время (1928 г.) получил один из столпов американской социологии, а в прошлом - наш соотечественник
Питирим Сорокин. Проанализировав наиболее авторитетные работы
в области социальных наук, Сорокин пришел к выводу о том, что все
уже говорил Конфуций. Комментируя этот факт, другой выдающийся американский социолог - Р. Мертон поставил вопрос о сомнительной пользе так называемого <адумбрационизма> или поисков идейных источников, предвосхитивших современные постановки проблем.
В самом деле, какова современная польза от того, если мы установим,
что первым сказал <а> не Х в 1998 году, а У в VI в. до н.э.?

Представляется, что проведение интеллектуальных раскопок имеет помимо той же ценности, что и археологические раскопки, дополнительный смысл. Начнем с того, что иногда в далеком прошлом
можно обнаружить необычный ход мысли, оригинальную аргументацию, постановку проблемы. Наконец, действительно заметить, что тот
или иной вопрос уже давно, но так же сильно волновал исследователей, живших в иную эпоху, в иной социокультурной среде. Это означает, что стоящая за вопросом причинно-следственная связь сохранила свое значение на протяжении веков и, следовательно, имеет характер устойчивой закономерности. Но ведь наука и есть деятельность по
обнаружению таких связей, т.е. законов, будь то законов природы,
или законов общества, в нашем случае - законов поведения людей в
системе отношений социальных субъектов: индивидов, групп, общества, человечества.

В настоящее время в социальной психологии сложились несколько способов организации того огромного материала, который представляет историческую ценность в указанном выше смысле. Один из
них - наиболее распространенный - выявление значимых для социальной психологии идей и тем в различных науках, а также причин

18 Введение

их появления в философии, социологии, психологии, этнографии,
антропологии (Андреева, Кузьмин). Другой - анализ развития предшествующих и релевантных социальной психологии разработок в
отдельных, преимущественно европейских странах на определенных
исторических этапах. Как правило, здесь речь идет о Древней Греции,
средневековой Европе и Франции, Англии, Германии, Италии XIX
веке. Иногда можно встретить попытки соединить оба способа. Тогда,
как это делает, например, американский исследователь У. Саакян, мы
получаем <пролог к социальной психологии>, представленный социальной наукой за период от глубокой древности (обычно Древней
Греции) до эпохи Возрождения, затем следует период до начала XX
века, представленный вкладом различных стран, плавно переходящий
в историю американской социальной психологии. Примерно та же
схема выдержана и в авторитетном <Руководстве по социальной психологии> под редакцией Г. Линдзей и А. Аронсона.

Еще один возможный вариант - хронологическая последовательность: от эпохи к эпохи, от века к веку.

В данной работе используется описанный выше парадигмальный
анализ. Это означает, что историческое интеллектуальное наследие
социальной психологии рассматривается с точки зрения вклада в
разработку элементов, впоследствии сформировавшихся в XX веке в
определенные парадигмы. Тем самым развитие социальной психологии будет исследовано в методологическом и категориальном ключе,
едином для прошлого, настоящего и, возможно, будущего. В определенном смысле историческое будет здесь подчинено логическому (прием тоже хорошо разработанный в методологии науки).

Напомним, что в качестве элементов парадигмы были выделены 1) выбор базовой науки в качестве дисциплинарной матрицы; 2) позиция по вопросу о специфике социального исследования; 3) позиция по
вопросу об отношении теории и метода и ведущий метод; 4) модели человека, общества и отношения между ними; 5) понимание предмета социальной психологии и базовые категории, в которых он определяется; 6) главное исследуемое отношение в системе отношений: <индивид> - <группа> - <общество> и основные объекты, на которых оно
изучается; 7) позиция по вопросу о роли социального психолога в обществе и сфера практического применения полученных данных.

Добавим также, чтобы не создавать возможных ожиданий, что все
эти элементы будут рассмотрены в исторической части весьма суммарно, <скороговоркой>, поскольку подробный их исторический анализ
- особая, весьма объемная задача, требующая (и вполне достойно) отдельной книги.

Идейное наследие современной социальной психологии ... 19

Итак, первый элемент - выбор базовой науки в качестве дисциплинарной матрицы. Здесь важно отметить следующие два момента.
Если обратиться к самым древним и наиболее влиятельным дошедшим до нас письменным памятникам - таким, как Библия или Махабхарата, т.е. появившимся три и более тысячелетия тому назад то, разумеется, ни о каком выборе речи не может быть. И в этих памятниках, и на протяжении последующих веков, вплоть до эпохи Возрождения все, что могло бы представить интерес для современной социальной психологии, вписывалось в мифологию, теологию, натурфилософию. Человек, его поведение, его связи с окружающим миром не
выделялись из общей картины мироздания. Однако нельзя не заметить, что когда речь шла о человеке в рамках этой широкой картины,
то главным предметом рассуждения был его этос, правила и нормы
должного поведения, согласующиеся с неким высшим законом, независимым от воли людей. Это мог быть закон Моисея, переданный
через него Богом, или Дао - закон правильного течения событий в
системе Конфуция. Их ядром была этическая система норм, правил
отношений человека с другими людьми, в группе, с другими группами и обществом, соотнесенная с общим законом.

Этот лейтмотив весьма характерен для таких великих философских систем как системы, построенные Платоном и Аристотелем и
впоследствии развитые их последователями в Средние века как в
Европе, так и в арабском мире, Средней Азии. Достаточно здесь назвать имена Августина Блаженного, Фомы Аквинского, Авиценну
(Ибн Сина). В этот период воззрения на психологию и этику были слиты воедино. Эта слитность сохранилась вплоть до XVII века, когда
бурное развитие политической жизни в Европе на первый план выдвинули взаимосвязь этики и политики, занимавших немалое место и
в учении Конфуция.

Предшественниками современной политической, т.е. социальной
психологии, стали Н. Макиавелли и Т. Гоббс. В отличие от Конфуция,
для которого хороший политик - это в первую очередь высоконравственный, справедливый человек, оба европейских мыслителя трактовали традиционные гражданские добродетели скорее <от противного> , либо как препятствие на пути к власти (Н. Макиавелли), либо как
навязанные гражданину насильственно, под страхом наказания.

Исторически проблема выбора научной дисциплины была обусловлена прогрессирующей дифференциацией социального знания и формированием в XIX веке двух социальных наук: социологии и психологии. Она связана, соответственно, с именами французского социолога О. Конта, считающегося основателем современной социологии,
и немецкого психолога В. Вундта, первым предпринявшим фундамен
20 Введение

тальную попытку исследовать роль психологических явлений в жизни не только индивидов, но и целых народов.

В реальной жизни психологические и социальные факторы, детерминирующие поведение, неразделимы. Их можно анализировать отдельно лишь в абстракции. В любом из этих случаев одна из сторон
присутствует либо как фигура, либо как фон. Эта неразрешимая дилемма была блестяще обоснована в работе С. Московичи. Результатом
того или иного выбора оказываются в одном случае - социологическая (скорее социологизированная) психология, в другом - психологическая (скорее психологизированная) социология. Оба этих варианта будут подробно рассмотрены в рамках соответствующих парадигм.

Как уже отмечалось, наука есть деятельность по установлению
всеобщих, универсальных, устойчивых причинно-следственных связей: законов и закономерностей. Если социология и психология с
самого начала были ориентированы на поиск, в первую очередь, универсалий человеческого поведения, то другие науки, внесшие свой
вклад в социальную психологию, - этнография и антропология в
центр внимания ставили различия между людьми. В специализированной форме они тем самым следовали древнегреческому постулату
о принципиальном различии между греками и всеми остальными
народами, называвшимися <варварами> или <степняками>. Забегая
вперед, скажем, что антропологии и этнографии потребовалось почти
полтора века на то, чтобы перейти к исследованию и того, что является универсальным для различных культур и этносов.

Важнейшим итогом, с которым социальные науки подошли к XX
веку, явилось оттеснение этического аспекта человеческого поведения
на второй, а то и на третий план. Его сменили в качестве ведущих экономические, политические, психологические и социальные факторы.

Второй элемент - позиция по вопросу о специфике наук о человеке по сравнению с науками о природе. В истории социальной мысли она теснейшим образом связана с двумя основными философскими традициями: идеалистической и материалистической. Их противостояние и различие настолько хорошо известны российскому читателю, что не требуют подробного описания. Напомним лишь, что с
точки зрения идеализма первично сознание, психика, дух, а материальный мир вторичен, он - продукт творчества неизвестной нам
силы: Логоса у древних греков, Бога или его аналога в мировых религиях, Абсолютного Духа и т.п.

Духовная реальность подчиняется своим законам, а человек - в
той степени, в какой он не только природное, но и духовное существо - подчиняется им же. Он - специфический объект, качественно
отличный от природных объектов.

Идейное наследие совре.чениоН социальной психологии ... 21

С точки зрения материализма, первична материя, природный мир,
а все так называемые идеальные сущности, в том числе сознание,
мысль, дух суть продукты эволюции природы. Отсюда знаменитый
тезис: <Бытие определяет сознание>. И следовательно, человек мало
чем отличается от прочих природных объектов, представляя собой
лишь определенный этап их развития.

Иронизируя по этому поводу, великий русский философ Вл. Соловьев заметил: <Человек есть обезьяна и потому должен полагать душу
свою за ближнего>. Так же реагирует другой выдающийся русский
мыслитель С. Франк на слова материалиста М. Горького <Человек это звучит гордо!>: <...почему именно должно <звучать гордо> имя
существа, принципиально не отличающегося от обезьяны, существа,
которое есть не что иное, как продукт и орудие слепых сил природы?>
[Франк, 1992, с. 415].

Отметим, что исторически предшественники современных социально-психологических идей, начиная с глубокой древности и вплоть до
середины XIX века, преимущественно были идеалистами при всем том,
что и материалистическая линия в той или иной мере в этот период
существовала, будучи оттесненной на второй план. Важный поворот в
развитии взглядов в сторону материализма на роль идеальных факторов, в том числе психики, в жизни человека и общества произошел во
второй половине XIX века. Он был обусловлен, главным образом, успехом естественных наук, их поразительными открытиями и все новыми развенчаниями человека. Н. Коперник, Ч. Дарвин, К. Маркс и 3.
Фрейд убедительно показали человечеству, что Земля, и ее обитатели
не являются ни центром мироздания, ни его вершиной, а всего лишь
случайным эпизодом, действительно <игрушкой слепых сил>: космических, биологических или экономических. Стандарты познания и
преобразования всего, что для этого намечалось, были заданы теми
науками, которые приняли тезис о принципиальном сходстве человека и природных объектов, разработали соответствующие методы исследования и изменения действительности, доказали их эффективность,
создавая новые машины, материалы, открывая новые источники энергии, делая материальные условия жизни все более и более комфортными для все большего числа людей. Слово <прогресс> стало магическим
к началу XX века, в прогресс верили больше, чем в Мессию.

В этой ситуации все прозрения и догадки мудрецов прошлого казались смешными и примитивными заблуждениями. <Бог умер>, провозгласил Ф.Ницше одновременно с рождением новой, светской
веры в могущество науки и ее метода, названного позитивным. Наступила эпоха <формирования нового человека>, <на научной основе>,
без апелляции к иной, помимо материальной, реальности.

22 Введение

Констатация этого поворота подводит нас к третьему элементу
парадигмы: соотношению метода и теории.

Любая наука в своем развитии проходит четыре основных фазы
развития: описания своего объекта, объяснения его природы и связей
с другими объектами, предсказания на этой основе его изменения и,
наконец, целенаправленного управления им. Результативность четвертой, прикладной фазы считается одновременно критерием адекватности предыдущих трех.

До начала XX века социальная психология по большинству оценок
ее историков находилась в первой фазе, приблизившись ко второй.
Она была описательной, умозрительной, спекулятивной и т.п., поскольку обладала фактически двумя методами - наблюдения (созерцания) и размышления (рассуждения). Объяснения и предсказания
были случайными и ненадежными, в качестве материала для этого
использовали наблюдение и осмысление естественного, неконтролируемого хода событий. Поэтому ведущее положение в паре <теория метод> занимали теоретические построения.

Стремление перенять оказавшийся успешным практически стандарт естественнонаучного исследования было так сильно, что отношение теории и метода полностью перевернулось. Более того (как это
часто случается в мире людей) маятник в сторону новой моды качнулся столь далеко, что квалификация исследования как теоретического стала восприниматься как определение его неполноценности, второсортности. Критерием высокой квалификации стало получение данных с помощью номологического эксперимента, лишь одного из многих методов все тех же естественных наук, в частности физики, не
говоря о математике, науке по преимуществу <созерцательной>.

О том, к чему привело это <новообращение> мы вернемся в разделах, посвященных конкретным парадигмам. Здесь напомним лишь
притчу о слепых мудрецах, ощупывавших слона. Применявшийся
ими индуктивный метод привел к различным теоретическим определениям слона, как <змеи>, <колонны> и т.п. Лишь зрячий, т.е.
способный видеть, созерцать слона в целом, мог бы определить его
правильно. Но возможно ли в принципе абсолютно <слепое ощупывание> в социальной психологии, сфере знания, столь насыщенной
разнообразными представлениями об объекте уже до начала исследования?

Ответ на этот вопрос составляет существо характеристики четвертого элемента парадигмы в социальной психологии: моделей (образов)
человека, общества и их взаимодействия, явно или имплицитно содержащихся в социально-психологическом исследовании.

Идейное наследие современной социальной психологии ... 23

Можно с полным основанием утверждать, что эти образы присутствуют и могут быть реконструированы из материала любого, более
или менее полного исследования, касающегося человека. В известных
философских теориях и концепциях их авторы, как правило, специально разрабатывали такие модели, излагая свои взгляды на природу человека и общества.

Некоторые из них будут рассмотрены в разделах, посвященных
конкретным парадигмам.

В зависимости от того, какими моделями руководствуется социальный психолог, зависит и следующий элемент парадигмы - понимание предмета своей науки, ее differentia specifica, особый аспект
той реальности, которую изучают и многие другие социальные науки.

Вплоть до середины XX века определение предмета мало занимало социальных ученых в силу слитности самого социального знания.
Практически каждый исследователь был волен создавать свою собственную науку, определяя ее сферу своим собственным пониманием
того, что нужно, или интересно, исследовать.

Потребность в определении предмета возникает в связи с дифференциацией знания, необходимостью междисциплинарного размежевания, специализацией методов и превращением науки в самостоятельный социальный институт.

В наше время ее существование детерминируется обычными для
социальных институтов особенностями: структурой, методами управления, типом отношений власти и подчинения, принадлежностью к
<партии власти>, господствующей точке зрения по ключевым вопросам или <оппозиционной школе>, предлагающей альтернативные
решения. В реальной жизни весьма часто начинающий исследователь,
помимо чисто научного интереса и познавательного импульса, в не
меньшей степени вынужден учитывать и эти, привходящие факторы.
Поэтому нередко свобода выбора у него весьма ограничена выбором
научного руководителя, принадлежащего к определенной школе. От
него он получает парадигму, набор заключенных в них правил, систему понятий, методов и прочие средства научного производства.

Поэтому без ответа на вопрос о предмете науки: <Что изучать ?> в
наше время сфера знания, претендующая на статус научной дисциплины, лишается теоретической самостоятельности, практической
дееспособности и социального статуса со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Приняв какое-либо определение предмета и заняв тем самым методологическую позицию на континууме <индивидуализм - холизм>,
социальный психолог тем самым предопределяет выбор главного изу
24 Наедсиче

чаемого отношения в системе отношений <индивид - группа - общество>. В свою очередь этот выбор очерчивает сферу объектов, подлежащих изучению. До формирования социальной психологии в относительно самостоятельную науку, как это видно из предыдущего изложения, такая проблема мало волновала исследователей.

Кроме того, само их число было настолько незначительным, что
конкуренции практически не было. Не было и других, ныне жизненно важных проблем: авторского приоритета, потребности публиковаться и других, опять же связанных с институционализацией науки. В качестве примера, свидетельствующего о кардинальном изменении в этом плане, можно привести такой: Иммануил Кант с количеством своих публикаций до 45 лет не мог бы рассчитывать на статус старшего научного сотрудника по американским стандартам. В
настоящее время, когда господствующим стал принцип perish> (<публикуй или пропадай>), писать 25 лет одну книгу, даже
такую, как <Критика чистого разума> - недопустимая роскошь. Это
можно было делать в эпоху, когда главным критерием была истина,
вплоть до XIX века определяемая как соответствие знания действительному положению вещей (правило корреспонденции, сформулированное еще Аристотелем). По мере развития человеческого общества наряду с этим критерием постепенно утверждался и другой практичность, практическая эффективность знания, его способность
быть инструментом целенаправленного изменения объекта. Здесь
тон задавали естественные науки, по которым равнялись и науки
социальные. Однако они столкнулись с проблемой, малозаметной в
исследовании природных объектов - проблемой влияния ценностей, субъективной пристрастности исследователя. Она коренится в
простом, фундаментальном и неустранимом факте его <человечности>, родовой принадлежности к тому самому объекту, который он
должен изучать. Этот момент практически исключает отстраненность, нейтрализацию предубеждений и пристрастий, более возможную при изучении природы.

Надо сказать, что до середины XIX века эта проблема почти не возникала. Мыслители либо сами участвовали или стремились участвовать
в политической жизни и преобразованиях общества (Конфуций, Платон, Аристотель, Макиавелли), либо были склонны считать, что истина, если она такова, не зависит от личных пристрастий ученого, будучи частью мира идеальных сущностей: идей и понятий (Гегель).

Весьма надуманной показалась бы в это время и проблема гражданской позиции ученого, его ответственности за получаемые знания и
даваемые рекомендации. Мечтой многих мыслителей была идея о
просвещенном государе, философе-императоре и т.п.

25

В XX веке проблемы роли ценностей в социальном исследовании
и гражданской позиции ученого встали перед социальной психологией как никогда остро. Главной причиной явилось возрастание роли
масс, социальных движений. Соответственно возрос и спрос на знания
об управлении ими. По аналогии с естественными науками правители
всех уровней требовали от социальных наук скорейшего перехода к
фазе управления. В связи с тем, что социальная психология казалась
наукой наиболее пригодной для исследования роли идей, мотивов,
потребностей в детерминации поведения, ей этот социальный заказ и
был обращен в первую очередь.

Однако и в этом случае чисто технологический подход натолкнулся
на сопротивление со стороны того самого фактора, который необходимо было исследовать, а именно - фактора человеческого, обусловленного принадлежностью исследователя к роду человеческому, включенностью в социальную жизнь с ее (и его же) проблемами. Помимо
этого в эталонных естественных науках изобретение средств глобального уничтожения заставило задуматься над теми же дилеммами.

Подведем некоторые итоги краткому экскурсу в интеллектуальное
прошлое социальной психологии. Она вышла из лона натурфилософии, где человек выделялся из окружающего мира своим этосом, отсюда центральная роль этической проблематики при анализе проблем
личности и общества.

На протяжении большей части своей истории социально-психологические идеи вызревали на основе идеалистической трактовки мира
и человека в нем.

Ответ на вопрос <как исследовать> зависел от ответа на вопрос <что
исследовать>, метод (в основном наблюдение и созерцание) был подчинен теории.

По своему предмету социальная психология не дифференцировалась от философии и как самостоятельная наука не существовала.

По содержанию главным исследуемым отношением в системе социальных субъектов было отношение <индивид> - <общество>, опиравшееся на многообразные их модели, в том числе модели взаимодействия.

Немногочисленные ученые и мыслители обычно активно участвовали в жизни общества.

Последующее развитие социальной психологии как отдельной науки
привело к значительным изменениям основных, описанных выше протоэлементов ее протопарадигмы. Первая парадигма социальной психологии - парадигма объяснения сформировалась в ином для себя регионе - Новом Свете. Общим принципом этого процесса стало отрицание
или игнорирование прошлого интеллектуального опыта.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОПЫТ США:
ПАРАДИГМА ОБЪЯСНЕНИЯ

ГЛАВА 3

ПРЕДПОСЫЛКИ ФОРМИРОВАНИЯ
И ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПАРАДИГМЫ

Методологическую основу парадигмы объяснения составляют принципы экспериментальной психологической социальной психологии.
В соответствии с предложенной выше системой критериев ее можно
кратко характеризовать следующим образом.

В качестве базовой, <родительской> дисциплины она выросла из
общей экспериментальной психологии, причем определенной ее разновидности, сформировавшейся в социокультурных условиях США
первой четверти века. Как известно, американская психология с самого начала ориентировалась на парадигму естественно-научного
знания. Это, в свою очередь, означает отрицание специфики исследования человека, подчеркнуто негативное отношение к теоретической
деятельности как <спекулятивному>, <кабинетному занятию>, признание приоритета метода перед теорией и предпочтение индуктивного хода исследования дедуктивному, принятие номологического лабораторного эксперимента в качестве главного метода.

В значительной степени такой выбор социальных психологов
объясняется реакцией на затянувшееся и преобладающее теоретизирование, которое было характерно для западной социальной психологии вплоть до начала 30-х годов. По мере того, как возрастал спрос
на конкретные знания о поведении конкретных людей, социальных
групп в конкретных ситуациях, обнаруживалось, что эти знания и

Предпосылки формирования и общая характеристика парадигмы 27

соответствующие практические рекомендации не могли быть непосредственно выведены из социально-философских постулатов о природе человека и общих теорий, строившихся по принципу выделения
первичного элемента (например, чувства, инстинкта и т.п.), аналогичного клетке в биологии или атома в физике. Выбор был сделан в
пользу индуктивного, постепенного, но эмпирически надежно накапливаемого верифицируемого знания. Физика осталась эталоном
в другом плане - как образец подлинно научного, экспериментального метода. Стремясь как можно лучше соответствовать этому стандарту, социальный психолог, работающий в парадигме объяснения,
обычно: а) абстрагируется, насколько возможно, от всего < мета>физического в объекте исследования; б) изучает его в максимально
очищенной от влияния посторонних факторов обстановке, позволяющей выявить определенную и недвусмысленную связь между зависимой и независимой переменными; в) старается полностью эту
связь контролировать, точно измерить и описать так, чтобы она
могла быть верифицирована. Лабораторный эксперимент и поныне,
несмотря на всю критику, остается главным методом ведущей парадигмы.

Он же задержал и ее развитие. Многолетний опыт применения
этого метода вскрыл его ограничения, которые опять же связаны с
банальной истиной: человек - система не только и не столько физическая, сколько мета-физическая, функционирующая к тому же на
нескольких уровнях.

Выбор метода оказал весьма существенное влияние на остальные
параметры парадигмы. Характерно, во-первых, что основным объектом лабораторного экспериментирования в течение почти тридцати
лет, основными испытуемыми для социальных психологов были
животные. Это обстоятельство отразилось в том, что первое издание
<Руководства по социальной психологии>, вышедшее даже в 1954 г.
на одну треть было представлено исследованиями поведения животных. Показательно в этом плане и следующее, еще более позднее пояснение разницы между предметом психологии и общей психологии:
<Если мышь, двигаясь по лабиринту, предпочитает левый коридор
правому, потому что в левом лежит пища, то это поведение изучает
психолог. Если же мышь поворачивает налево, потому что в правом
коридоре сидит другая мышь, то таким поведением должен заниматься социальный психолог> [Zajonc, 1968].

Модель <человека реагирующего> - главная модель первого этапа развития парадигмы объяснения - таких различий не имеет. Синтезировав ее из ряда наиболее авторитетных источников, мы получим
следующий образ.

28 Oihini CI/IA: парадигма ооъясчения

Человек - это <в сущности огромная сложная система рефлекторных дуг> [Aport F., 1924], организм, реагирующий рефлекторно на
внешние раздражители, обладает способностью к научению, может
имитировать других людей, ассимилируя тем самым их опыт, его
психическая энергия представляет собой функцию от уменьшения
драйва или функционального подкрепления, направленность энергии
объясняется привычками. Может вступать во взаимодействие с другими людьми (организмами). Его поведение при этом представляет
<функцию от вознаграждения; тип и объем человеческого поведения
зависят от типа и объема вознаграждения и наказания, которое оно
доставляет> [Homans, 1961].

В бихевиористском варианте парадигмы объяснения модель <человека реагирующего> дополняется моделью бесконфликтно развивающегося общества, заимствованной из структурного функционализма,
а в модели взаимодействия индивида и общества последнее предстает как скульптор, работающий с весьма податливым, пластичным
материалом. Функцию резца в данном случае выполняет система целенаправленных поощрений и наказаний. Наиболее ярко эта позиция
сформулирована в широко известных работах Б. Скиннера.

Вместе с принятыми моделями (человека, общества и их взаимодействия) функцию призмы, преломляющей видение изучаемой реальности, выполняют понимание предмета и категории, в которых он
определяется. В качестве типичного можно привести следующее определение: <Социальная психология - это подраздел психологии,
связанный с конкретным научным изучением поведения индивидов
как функции социальных стимулов> [Jones, Gerard Н., 1967].

Бихевиористская разновидность парадигмы объяснения оказалась
не в состоянии уловить подобным концептуальным аппаратом существо
социально-психологической реальности. Рано или поздно подобные
результаты должны были вызвать сомнения в бихевиористской методологической основе парадигмы. В настоящее время эта ее разновидность представляет собой весьма пеструю картину. В теоретическом
плане можно выделить по крайней мере три основных направления:
конвенциональный (или обычный) бихевиоризм, радикальный, лидирующий ныне социальный (или социального научения) бихевиоризм.

60-е годы для парадигмы объяснения - время вынужденного признания ею специфики человека. Объект исследования буквально навязал свою логику бихевиоризму в социальной психологии, лишая постепенно его одной опоры за другой, ставя перед неизбежностью выбора: внести в модель механического человека изгнанный ранее <ментализм>, так называемые опосредующие переменные, познавательные
процессы - или уступить место другому подходу, способному интег
Предпосылки формирования и общая .гпрактеристика парадиг.мы 29

рировать все эти свойства. Реально осуществился второй вариант и
парадигма объяснения, сохранив ряд прежних своих характеристик,
эволюционировала в сторону более углубленного изучения своего
объекта. Это ярко отразилось в первую очередь в смене моделей человека, а также в понимании предмета социальной психологии и системе категорий, в которых он определяется.

Назревшие изменения и коррекции были внесены в парадигму
объяснения работами двух выдающихся европейцев, эмигрировавших
в 30-е годы в США - Куртом Левиным и Ф. Хайдером. Их теоретические установки, сформировавшиеся в рамках гештальтпсихологии,
положили начало следующему этапу развития парадигмы. Уже в
начале 80-х годов около 3/4 американских социальных психологов
отнесли себя к когнитивистам.

<Человек когнитивный (мыслящий)> предстает у когнитивистов
существом, обладающим способностью к восприятию и переработке
информации. Он руководствуется в своем поведении субъективным
образом действительности. Стремится к достижению внутренней связности, логичности, непротиворечивости картины мира. Когнитивные
элементы (когниции, знания) не всегда в эту картину вписываются,
они находятся в непрерывном взаимодействии. Определенные типы
этого взаимодействия (конфликт, противоречие, логическая непоследовательность, неопределенность взаимосвязи и т.п.) обладают мотивационной силой, побуждают к действиям (поведению), направленным на возвращение всей когнитивной структуры в состояние равновесия. Поэтому для того, чтобы понять причины поведения человека,
важнее выяснить не то, как познаются социальные явления, а как они
взаимодействуют в когнитивной структуре.

В соответствии с этой моделью в своей обобщающей работе <Социальная психология: когнитивный подход> Э. Стотлэнд и Л. Кэнон
определяют в качестве предмета социальной психологии <поведение,
понимаемое как взаимодействие эксплицитных и имплицитных социальных стимулов, вызывающее когнитивную и поведенческую активность индивида> [Stotand, Canon, 1972].

Поскольку человек с этой точки зрения по существу отождествляется с индивидуальным сознанием, реальность в исследованиях когнитивистов фигурирует преимущественно как знание о ней. В силу такого
ограничения модель человека существует как бы сама по себе, без дополняющих ее моделей общества и взаимодействия индивида и общества.

Парадоксальным образом эволюция парадигмы объяснения> от
внешне наблюдаемого поведения человека (биологической особи) в
глубины его сознания, что существенно отличает человека от животных, не привела к углубленному исследованию этой его специфики.

30 Опыт США: парадигма объяснения

Этот парадокс объясняется действием общего для парадигмы
объяснения принципа методологического индивидуализма.

Согласно М. Бунге, онтологические допущения методологического индивидуализма состоят в следующем: 1) общество - это совокупность индивидов; так называемые надындивидуальные образования
имеют теоретический, а не эмпирический смысл; 2) поскольку надындивидуальные образования суть абстракции, они не имеют системных, т. е. присущих им как целому, свойств; каждое социальное свойство есть результирующая свойств членов данного образования; 3)
поскольку общество лишено системных свойств, оно не определяет
действия своих членов; групповое давление - это результат, сумма
давлений, оказываемых членами группы в отдельности; взаимодействие между двумя обществами есть взаимодействие между входящими в них индивидами; социальное изменение-это сумма индивидуальных изменений. К методологическим положениям Бунге относит следующие: 1) общество надлежит исследовать, изучая индивида; 2) социальные явления должны объясняться в конечном счете в терминах
индивидуального поведения; 3) гипотезы о закономерностях функционирования и развития общества проверяются в исследовании поведения индивидов [Bunge, 1979, р. 16].

Именно на этих принципах основана американская психологическая социальная психология. Приведем в качестве иллюстрации наиболее известные ее определения. <Социальная психология есть научное изучение опыта и поведения индивида в связи с воздействием на
него социального стимула>; <объектом социальной психологии является изучение зависимости и взаимозависимости между индивидуальными поведениями>; <подавляющее большинство социальных психологов рассматривает свою дисциплину как попытку понять и объяснить, какое влияние оказывает на мысли, чувства и поведение индивидов действительное, воображаемое или предполагаемое присутствие
других> (цит. по [Шихирев, 1979, с. 18-19]).

Выбор индивида в качестве исходной единицы анализа (ключевой
пункт позиции методологического индивидуализма) объясняется
очень просто: носителем психики является индивид, это у него <под
кожей> происходят психические процессы, а наука называется хотя
и социальной, но все-таки психологией. Другой аргумент состоит в
том, что социальная психология как экспериментальная наука выросла из общей психологии, и, будучи с ней таким образом тесно связанной, не должна изменять ее методологическим установкам. Нетрудно заметить, что подобное решение - продукт здравого смысла, а не
результат теоретических размышлений. Они отбрасываются как <ме
Предпосылки формирования и общая характеристика парадигмы 3

тафизика> во имя незамысловатой логики: думает, чувствует индивид - значит с него и надо начинать. Первое важное следствие такого
подхода состоит в том, что он исключает понимание социального как
атрибутивной характеристики отношений между людьми.

Даже в том случае, когда социальное понимается несколько шире
и включает не только присутствие другого, но и наличие иных социальных стимулов (например, элементов культурной среды), общая
трактовка существенно не меняется - социальность ситуации определяется через социальность стимула, т. е. его отнесенность к другим
людям. При этом упускается из виду, что социальность в подлинном
смысле слова не сводится к непосредственному взаимодействию индивидов, а выступает как качество более широких систем - знаковых, экономических, политических. Отметим также, что сама выраженность социального определяется количественно. Иными словами,
чем многочисленнее общность, тем она социальнее. При такой механической точке зрения на социальность определяющими в социальном процессе оказываются закономерности межличностного общения
в малой группе, т. е. закономерности макропроцессов сводятся к закономерностям микропроцессов. Второе важное следствие применения принципа методологического индивидуализма, тесно связанное
с первым, состоит в том, что поиск регуляторов социального процесса ограничивается рамками индивидуальной психики, так называемой человеческой природы.

О том, какое ощутимое влияние принцип методологического индивидуализма оказал на развитие социальной психологии, свидетельствует судьба исследований социальной установки - такого социально-психологического регулятора, который заведомо выходил за рамки
индивидуальной человеческой природы и тем самым вступал в противоречие с принципом методологического индивидуализма (см. далее).

В концепции социальной установки, разработанной У. Томасом и
С. Знанецким, намечались, перспективы анализа ее в культуре, а не
только в индивидуальном поведении. Именно эти перспективы объединения в одном концепте социального и индивидуально-психического привлекли к аттитюду всеобщее внимание и сделали это понятие
одним из основных в социальной психологии. Однако затем учеными
США вследствие изучения ими социальной установки с позиций методологического индивидуализма была гипертрофирована та ее часть,
которую Томас и Знанецкий называли <чьим-то состоянием>. В итоге социальная установка была сведена к узким рамкам индивидуального поведения. При этом на второй план отступили не только социальные ценности, но и деятельность. Тем самым установка была изъята из социального контекста, для изучения которого предназначалась,

32 Опыт США: парадигма объяснения

а именно из межгрупповых отношений, занимавших центральное
место в исследовании Томаса и Знанецкого.

Таким образом, третье следствие методологического индивидуализма заключается в ограничении анализа социального процесса взаимодействием <индивид-индивид> и <индивид-группа>; из сферы рассмотрения практически выпадает отношение <группа-группа>.

В парадигме объяснения главным исследуемым отношением системы социальных субъектов: <индивид> - <группа> - <общество>
стало межиндивидуальное отношение, что предопределило и выбор
основных объектов эмпирического исследования. Вместе с тем нельзя
не отметить, что с введением в модель человека <опосредующих переменных>; содержаний сознания, отчасти мотивационного аспекта,
способности активно перерабатывать информацию, организовывать и
структурировать ее, существенно расширился круг объектов, в экспериментах люди вытеснили животных.

Пик наивысшего авторитета парадигмы объяснения приходится на
конец 60-х годов. Своеобразным символом этого может служить фундаментальное пятитомное <Руководство по социальной психологии>
(1968 г.) под редакцией Г. Линдзей и Э. Аронсона, которое по объему
почти в три раза превосходило первое издание 1954 г. Знакомясь с ним,
читатель не мог бы даже предположить, что столь процветающая научная дисциплина уже начала входить в полосу затяжного кризиса.

Его наступление было подготовлено логикой предыдущего развития. В максимально кратком, обобщенном виде оно предстает как логика движения от внешних проявлений социальной сущности человека в ее внутренние глубины, детерминированные метафизическими
закономерностями. Основные, уже пройденные этапы этого движения: 1) от радикального биологического бихевиоризма к бихевиоризму
социальному; 2) от социального бихевиоризма к общепсихологическому когнитивизму; 3) от общепсихологического когнитивизма к
когнитивизму психосоциологическому.

Немалую роль в этой эволюции сыграли дискуссии о роли социального психолога в обществе, способе практического применения полученных данных и проблеме ценностей как регуляторов исследования
На континууме: этический нейтралитет эксперта-технолога - этическая пристрастность ученого-гражданина парадигма объяснения заметно тяготела к первому полюсу.

Несмотря на всю зарубежную и домашнюю критику парадигма
объяснения устойчиво занимает доминирующую позицию. В настоящее время по приблизительным оценкам она регулирует не менее 2/
3 социально-психологических исследований в мире. Ее придержива
Предпосылки формирования и общая характеристика парадигмы 33

ются редколлегии практически 4/5 ведущих профессиональных журналов. Она входит в подавляющем большинстве академических курсов по социальной психологии, читаемых не только в США, но и в остальном мире.

Немногие и довольно робкие попытки отдельных новаторов <диссидентов> сводятся к предложениям по модификациям этой парадигмы и весьма напоминают попытки подправить учение марксизма - ленинизма, придать ему <человеческое лицо>, ни в коем случае
не подвергая сомнению суть самого учения. Все это реформаторство
имеет мало общего с поиском истины, поскольку отражает обычные
проблемы любой институционализированной идеологии, закрепленной в системе формальных и неформальных отношений сообщества,
структуре власти, способах поощрения <правильного>, лояльного
поведения и наказания поведения девиантного.

Тем не менее, так же, как и в других областях человеческой деятельности, и в социальной психологии, в системе знания или социальном
институте, происходят в разной степени заметные процессы, в которых
исподволь накапливаются радикальные изменения. Именно это и произошло в социальной психологии в начале 70-х годов, когда в Западной
Европе стала формироваться парадигма <понимания>.

В самом широком плане эти процессы представляют собой маятниковые колебания, достаточно хорошо описанные в науковедении: от
увлечения теорией к увлечению методом, от рационализма к иррационализму, от объективизма к субъективизму и т.п.

Поучителен в этом плане может быть краткий очерк истории формирования американской парадигмы объяснения, в котором нельзя
не выделить наиболее важные вехи и особенности развития социальной психологии в США до середины века. Этот период условно можно разбить на два этапа: 1900-1923 г.г., 1923-1945 г.г.

Для первого периода характерны теоретико-методологические
поиски <одного простого объяснения> для роли психики на всех уровнях сложного социального взаимодействия. Ученые пытались найти
базовый исходный элемент. Естественным в этой связи было обращение к ближайшим наукам: биологии, психологии и социологии.

Выбрав и обосновав свой выбор (науки и объяснения) автор стремился построить на этом основании теоретическую систему, которая
должна была позволить логически, теоретически установить закономерные связи между эмпирическими фактами, объяснить и предсказать их. Для первого периода характерен выбор социологии в качестве
опорной науки. При этом следует отметить еще одну черту - выбор
таких социологических направлений, которые, в свою очередь, исходили из различных биологических теорий. Типичный пример - со
34 Опыт США: парадигма объяснения

циальный дарвинизм, представляющий собой попытку перенести
некоторые закономерности животного мира на мир социальный, взаимодействие людей, применить понятийный аппарат биологии к общественной жизни.

Подход такого рода был особенно популярен в социальной науке
Англии второй половины XIX века. Он наиболее ярко выражен в работах Г. Спенсера [Spencer, 1899]. Его последователем в социальной
психологии был Уильям МакДугалл [McDouga, 1908], англичанин,
переехавший в США лишь в 1920 г., что не мешает американцам
считать его одним из основателей американской социальной психологии. Интеллектуальная история МакДугалла весьма любопытна и
отражает в известной степени эволюцию самой социальной психологии в то время. После опубликования в 1908 г. книги <Введение в социальную психологию> (этот год повсеместно считается годом рождения социальной психологии как науки) он попытался применить
свою концепцию к социальной группе. Так на свет появилась работа <Групповое сознание> [McDouga, 1920]. Затем он увлекся (как
многие в то время в США) лабораторным экспериментированием с
собаками и крысами [McDouga, 1923, 1927]. Завершающей работой
МакДугалла стала книга <Психоанализ и социальная психология>
[McDouga, 1936], в которой он стремился синтезировать свои взгляды на взаимоотношения индивидуального и группового начал в социальном процессе. Однако в историю американской социальной
психологии он вошел, во-первых, как автор первой фундаментальной работы с термином <социальная психология> в названии, и вовторых, как пример поисков <простого объяснения> или, как говорят американцы, <симплизма> (от англ. simpe - простой). Опираясь на постулаты так называемой гормической психологии^, он полагал, что основу человеческого поведения составляют инстинкты,
<врожденные тенденции или предрасположенности к определенным
движениям>, которые впоследствии под влиянием социальной среды и собственного опыта преобразуются в <чувства> (sentiments),
выражающиеся в эмоциях (emotions).

Инстинкт, главная аналитическая единица, базовый элемент анализа, по МакДугаллу, был довольно сложной структурой. Его ядро содержало триединство суггестии, имитации и симпатии, представлявших соответственно когнитивный, аффективный и конативный (поведенческий) аспекты. Соответственно чувства (преобразованные инстинкты) согласно МакДугаллу выполняют три функции: 1) конативную, или побуждения к целенаправленному поведению; 2) когнитивную, или функцию избирательной организации опыта в процессе действия; 3) аффективную, или функцию эмоционального наполнения по
Предпосылки формирования и общая характеристика парадигмы 35

буждений. Читатель, немного знакомый с историей исследования социальной установки, без труда обнаружит в этой конструкции предвосхищение трехкомпонентной структуры аттитюда. Добавим, однако, что деление человеческого поведения на эти три компонента:
волю, чувство и знание было известно еще в древней Индии и впоследствии было также зафиксировано в древнегреческой философии Платоном. Не ставя перед собой задачи подробного анализа концепции
МакДугалла, обратим внимание еще на один ход, обычно не привлекающий внимание. <Верховным>, ведущим чувством является у него
самоуважение, выражающееся собственно в уважении к себе и гордости. Как мы увидим далее, эта идея стала центральной в одной из
наиболее развитых теорий западноевропейской социальной психологий уже в 70-80 годы - этогенике Р. Харре. Отметим также, что постепенно МакДугалл смягчал и жесткую традиционную трактовку инстинктов, все более склоняясь к их пониманию как <склонностей>
(propensities). Наконец, одним из первых в американской социальной
психологии он настаивал на том, что групповое сознание представляет
собой не просто сумму индивидуальных сознаний, а обладает собственным (сейчас сказали бы - системным) качеством. Без сомнения,
современный социальный психолог обнаружит немало и других идей
в работах Макудугалла, которые окажутся созвучным и современным
взглядам, а может быть и более того - плодотворными при решении
и нынешних проблем.

В 1908 г. появилась и другая работа под названием <Социальная
психология>. Ее автором был Э. Росс, социолог с экономическим образованием. Два интеллектуальных источника определяли взгляды
Росса - теория <социального целеполагания (телезиса)> американского социолога Л. Уорда [Ward, 1883, 1892, 1897] и теория подражания французского социолога Г. Тарда [Tarde, 1901]. Теория Тарда,
надо полагать, не нуждается в комментариях. Теория Л. Уорда известна менее, поэтому целесообразно отметить содержащиеся в ней идеи
относительно обоюдного влияния индивида и общества, базового отличия человека от животных в том, что он преобразует обстоятельства
своей жизни в то время, как животное приспосабливается к ним, о
приоритете, главенстве целенаправленных (человеком инициированных) процессов над природными. Под телезисом Уорд и понимал влияние общества на инстинктивные побуждения индивида. Отсюда идея
социального контроля, положенная в основу широко известной в нашей стране книги Т. Шибутани <Социальная психология>, в английском варианте имевшей название <Общество и личность> [Shibutani,
1961]. Уместно также отметить, что, размышляя над возможностями
общества и человека в управлении своей жизнью, Л. Уорд пришел к

36 Опыт С111Л: парадигма объяснения

постановке проблемы функции психических факторов в развитии не
только общества, но и цивилизации.

Книги Росса и МакДугалла многократно переиздавались в течение
почти двух десятилетий и в США и в других странах. Они бесспорно
сыграли свою важную систематизирующую роль в развитии социально-психологического знания. Вместе с тем они были лишены важнейшего элемента научного познания - метода и поэтому знаменовали
фактически завершение этапа чисто теоретических поисков. Забегая
вперед, можно также указать, что по этому же пути шли и другие парадигмы, т.е. начинали с теоретизирования, затем переживали период
увлечения методом и вновь приходили к выводу о необходимости теории.

Кардинальной важности урок, который можно извлечь из анализа этого периода американской социальной психологии, состоит в том,
что социальная психология не может быть построена как наука, развертывающая одно понятие, основанная на одном свойстве или элементе. Ее основой, как оказалось, может стать только система взаимосвязанных и взаимно согласованных категорий.

Следующий этап развития американской социальной психологии
в первой половине нашего века можно смело назвать этапом триумфа
лабораторного экспериментирования. В свою очередь, само экспериментирование приобрело столь широкий размах благодаря появлению
относительно простого и общедоступного метода измерения социальной установки с помощью различных шкал.

Строго говоря, началом лабораторного экспериментирования принято считать эксперименты Н. Трипплетта [Trippett, 1897], выполненные в конце прошлого века. Суть эксперимента состояла в том,
чтобы измерить влияние ситуации соревнования на изменение скорости велосипедиста по сравнению с результатами, полученными в одиночной гонке. Испытуемыми были дети. 20 из 40 испытуемых показали в соревновании более высокие результаты, 10 - немного улучшили их, а у 10 наблюдалось даже ухудшение в связи с перевозбуждением. Трипплетту принадлежит и термин, которым он определил
открытое зафиксированное явление - <социальная фацилитация>
(socia faciitation), впоследствии ставшее одним из популярнейших
объектов исследования, особенно при написании диссертаций. Здесь,
так же как позднее и во многих других лабораторных экспериментах,
устанавливалось то, что было известно людям давным-давно. Главное
же достижение состояло в том, что общеизвестные истины могли быть
<сосчитаны, измерены и взвешены>. И это было огромным шагом
вперед. Однако эксперименты такого рода были очень сложны в организационном и чисто техническом плане.

Предпосылки фор.ччроваччя ч общая характсрчстикв порами/мы 37

Поэтому настоящей революцией следует считать появление шкал:
социальной дистанции Э. Богардаса (1928), шкал Л. Тёрстона (1928,
1932), P. Ликерта (1932), Л. Гуттмэна (1941). Поскольку эти шкалы
хорошо известны и весьма подробно описаны в доступной для читателя литературе (а также потому, что исследования социальной установки будут рассмотрены особо), отметим здесь лишь одно важное обстоятельство. Шкала социальной дистанции Богардаса измеряет, по его
же словам, <общую степень взаимопонимания и близости в личных и
социальных отношениях, ... степень влияния (тем самым) одного (индивида) на другого> [Bogardus, 1924, р. 340]) и предназначена для изучения реальных и потенциальных конфликтов: трудовых, межэтнических и других. К созданию такой шкалы его побудили достижения
культурной антропологии, социологии культуры и успехи гештальтпсихологии. Примечательно также, что инициатором метода шкалирования стал не психолог, а социолог, осознавший роль психологических факторов в социальном взаимодействии. Появление шкал как
собственного исследовательского инструмента имело и чисто психологическое воздействие, сравнимое с преодолением барьера представления о невозможности такого преодоления. Произошло нечто похожее на побитие рекорда в спорте: так достаточно лишь одному человеку преодолеть некий символический рубеж (прыгнуть в высоту
выше 2 метров, <выбежать>, <выплыть> из какого-то времени) и вот
уже этот результат становится доступным многим. Так и социальным
психологам стало ясно, что они не обречены на чисто теоретическое
исследование, но могут приблизиться к статусу <уважаемых> наук.

Среди других достижений этого периода можно назвать классические полевые исследования Э. Мэйо и его сотрудников (1939), экспериментальные исследования: социальных норм М. Шерифа (1938, 1937),
социального пространства К. Левина (1939), социального научения и
подражания Н. Миллера и Дж. Долларда (1941). К этому же периоду относятся такие институционально важные события, как начало издания
(1921), создание Общества психологических исследований социальных проблем и, наконец, появление первого <Руководства по социальной психологии> под
редакцией К. Мерчисона[МигсЫзоп, 1935].

Публикации подобного рода являются вехами для любой науки,
поскольку в них подводятся итоги минимум за 15-20 лет, дается общая оценка состояния исследований, намечаются их перспективы.
Тем более красноречив вывод, который делает Мерчисон на фоне описанной выше активности социальных психологов, обретших, казалось
бы, наконец свой метод: <Социальные науки в настоящее время наги
и слабы перед лицом политической нестабильности мира. Физические

38

науки, напротив, выглядят столь мощными и блестящими. Либо чтото не так в развитии социальных наук, либо их звездный день еще не
пришел. С чувством, близким к отчаянию, взираешь на мелочные,
банальные, поверхностные, чертовски малозначимые проблемы, которые социальные исследуют изо всех сил и в поте лица своего> [Murchison, 1935, p. IX].

Назовем в качестве иллюстрации некоторые темы, вошедшие в
<Руководство> 1935 г.: <Социальное поведение человекообразных
приматов>, <Социальное происхождение и социальные процессы у
растений>. Комментируя цитированные выше слова Мерчисона, историк социальной психологии У. Саакян спустя сорок лет пишет: <Сегодня, однако, социальная психология предстает во всем своем великолепии, когда общество зависит от нее в исследовании и решении
главных своих проблем настолько, что предлагает ей достаточно грантов в надежде, что эта финансовая поддержка будет взаимовыгодна>
[Sahakian, 1974, р. 126].

Между тем, такая оценка положения американской психологии
констатировала скорее прошедшие после окончания Второй мировой
войны десятилетия, нежели надвигающийся кризис. Учитывая то
обстоятельство, что основные исследования в рамках парадигмы объяснения были выполнены в период с 1940 по 1980 г.г. дальнейшее
изложение в основном по той же схеме будет посвящено детальному
анализу этого периода.

Общая задача последующего изложения состоит в том, чтобы показать, каким образом и почему американская парадигма развивалась
именно так.
ГЛАВА 4

ТЕОРИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ.
СПОСОБЫ РЕШЕНИЯ ОСНОВНЫХ ПРОБЛЕМ.

ПРЕДМЕТ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ,
ВЛИЯНИЕ ПОЗИТИВИЗМА, РЕГУЛЯТИВНЫЕ
ОБРАЗЫ ЧЕЛОВЕКА И ОБЩЕСТВА

4.1. Предмет социальной психологии

Определение предмета - первая задача любой науки. <Когда предмет
науки определен, задача спецификации научного знания уже решена>, - справедливо подчеркивает К. А. Абульханова [Абульханова,
1973, с. 18]. Рассмотрим несколько наиболее типичных определений
социальной психологии.

<Социальная психология есть научное изучение опыта и поведения
индивида в связи с воздействием на него социального стимула>
[Sherif, 1969, р. 8].

<Социальная психология - это научное исследование отношений
индивидов друг к другу, в группах и в обществе> [McDavid, et a.,
1974, р. 13].

<Социальная психология - это подраздел психологии, связанный
с конкретно научным изучением поведения индивидов как функции
социальных стимулов> [Jones, et a., 1967, р. 1]. <Объектом социальной психологии является изучение зависимости и взаимозависимости между индивидуальными поведениями> [Zajonc, 1966(В), р. 3].

Сведя то общее, что содержится в наиболее распространенных определениях, Г. Олпорт предложил следующее <синтетическое> понимание социальной психологии: <Подавляющее большинство социальных
психологов рассматривают свою дисциплину как попытку понять и
объяснить, какое влияние оказывает на мысли, чувства и поведение
индивидов действительное, воображаемое или предполагаемое присутствие других> [Aport G., 1968, р. 3]. Из разъяснений, которыми обычно сопровождаются определения социальной психологии, можно выделить три пункта, не вызывающие особых разногласий: единицей ана
40 Опыт С111Л: пара()и/.ма оопяснсиим

лиза избирается индивид; предмет изучения определяется как влияние
на индивида других индивидов (как основных элементов социальной
ситуации, основных социальных стимулов и т. п.); предмет изучается
в соответствии с правилами особого способа познания.

Рассмотрим более внимательно, чем мотивируется это единодушие,
как понимается каждое из положений и чем эту трактовку можно
объяснить.

Выбор индивида в качестве единицы анализа объясняется очень
просто: носителем психики является индивид, это у него <под кожей>
происходят психические процессы, именно поэтому наука называется
хотя и социальной, но все-таки психологией [Sherif, 1969, р. 8]. Другой аргумент состоит в том, что социальная психология как экспериментальная наука выросла из общей психологии^ и, будучи с ней таким образом тесно связанной, не должна изменять ее методологическим установкам. Связь социальной психологии с общей психологией
находит свое отражение еще и в том факте, что в настоящее время
подавляющее большинство (от 2/3 до 4/5 - по разным оценкам) социальных психологов приходит из общей психологии, а социологически подготовленные и ориентированные социальные психологи
находятся в меньшинстве^. Но даже и они в основном согласны с тем,
что психическое должно пониматься как индивидуальное. Нетрудно
заметить, что подобное решение - продукт здравого смысла, а не
результат теоретических размышлений над сложными проблемами
переплетения индивидуального, психического, субъективного и т. д.
Вся эта <метафизика> отбрасывается во имя незамысловатой логики:
думает, чувствует индивид, значит с него и надо начинать. Однако на
этом процесс упрощения не заканчивается. Социальная психология
имеет дело с индивидом, но не с личностью. Личность - это особая
область, предмет философии, персонологии и т. д. Индивид в социальной психологии - это человеческая единица, весьма гомогенная,
стандартная и, как ни странно, одинокая и изолированная^. Во всех
публикациях - учебниках, статьях и т.д.- фигурирует именно эта
безликая, усредненная единица.

Сведение человека к такой абстракции объясняется не только влиянием общей психологии, но, главным образом, влиянием позитивистского подхода к объекту исследования. Упомянутая редукция совершилась для того, чтобы иметь видимый для непосредственного наблюдения, далее неразложимый объект, позволяющий давать описание в
операциональных определениях. Таким образом, индивид в социальной психологии - это ни в коем случае не синоним <человека>. Это
особая идеализация объекта <человек>, полученная в результате исключения философского аспекта, сведения теории к эмпирии, абсолю
Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 41

тизации эмпирического непосредственного опыта и правил его регистрации^.

Но если общая психология еще может как-то работать с этим
объектом, изучая психические процессы, функции, реакции и т. п.,
то социальная психология сталкивается с непреодолимыми трудностями, если руководствуется тем же подходом. Трудности возникают
в связи с довольно простым обстоятельством: необходимостью для социальной психологии исследовать социальное бытие человека. Для
этого надо, как минимум, определить, что такое социальное для социальной психологии (какой аспект социального взять) и как его ввести в психологический контекст. По существу решение данного вопроса и означает для социальной психологии спецификацию собственно
научной области исследования. Без этого она действительно рискует
остаться <шарнирной наукой> (Сэв) или средством связи, <коридором> между социологией и психологией (Московичи). В американской социальной психологии есть несколько способов определения социального, а точнее говоря, несколько интерпретаций основного понимания, которое выразил Р. Зайонц. Разницу между психологией и социальной психологией он объясняет на примере с мышью (см. выше).

Такая трактовка может показаться странной в применении к человеку, тем не менее факт остается фактом: в подавляющем большинстве
случаев социальное определяется через социальную ситуацию, как
ситуацию, предполагающую присутствие другого индивида или особи.
Легко заметить, что в данной интерпретации понятие социального
одинаково применимо как к человеческому, так и к животному миру.

Существует и более широкое понимание социального как ситуации, включающей не только другого индивида, но и прочие <социальные стимулы>. При этом, разумеется, <другой> остается основным
стимулом, но добавляются еще и такие, как <другие группы>, <ситуации коллективного взаимодействия>, а также культурной среды:
результаты взаимодействия человека с другими людьми в прошлом
или настоящем [Sherif М., et а1., 1969, р. 15]. Важно отметить, что
стимул при этом понимается как внешний стимул. Тем самым общая
трактовка существенно не меняется, социальность ситуации определяется через социальность стимула, т. е. его отнесенность к социальному миру. Примитивность этого взгляда очевидна, но он принимается как наиболее доступный для операционализации. И опять специфика человеческого социального здесь исчезает, уступая место абстрактному взаимодействию, присутствию другого и т. п. Сама выраженность социального определяется количественно.

Иными словами, чем многочисленнее общность, тем она социальнее. Здесь возникает весьма существенная проблема: каков <раз
42 Опыт США: парадигма объяснения

мер> той социальности, которая входит в компетенцию социальной
психологии^. Другими словами, в какой степени социальный, психолог должен учитывать макроструктуру, макропроцессы. Это уже не
его объект и не его компетенция - такова общая точка зрения. Все это
изучают иные науки: социология, политические науки, антропология
[Aport G.,1968, р. 104]. Социальная же психология занимается анализом непосредственного социального взаимодействия, которое ограничивается сферой поведения индивида.

Но ведь социальное в его подлинном смысле далеко не ограничивается наличным взаимодействием индивидов, оно опосредствуется
более широкими системами: знаковыми, экономическими, политическими и многими другими, в которые включен данный конкретный
индивид. Его искусственная изоляция как участника коммуникации,
причем понимаемой либо весьма узко^, либо совсем абстрактно, ведет
к <очищению> от всего того, что определяет специфику социального.
В итоге социальная психология превращается в отрасль общей психологии, изучающей особенности психических процессов в ситуации
воздействия на индивида социальных стимулов. С другой стороны,
утверждение в качестве исходного элемента социального общения в
диаде и механическое, количественное представление о социальности
ведут к тому, что определяющими в социальном процессе оказываются закономерности межличностного общения в малой группе, семье и
т. п., закономерности макропроцессов выводятся из микропроцессов,
а сама социальная психология <становится средством лабораторного...
изучения социальных процессов^, происходящих на более высоком
уровне в реальном обществе> (курсив мой. - П.Ш.) [The context of
socia psychoogy / Ed. by J. Israe, et aL, 1972, p. 36].

Поэтому неудивительно, что по способу анализа социального процесса социология и социальная психология в США сливаются в одно
трудно дифференцируемое целое. Они идут от одного и того же методологического принципа экстраполяции свойств части на целое. Применяя терминологию К. Левина, можно сказать, что индивид является генотипом в современной американской социальной психологии.
Он - абстрактный, атомизированный, гомогенный индивид - и есть
исходный элемент для построения всех остальных структур. Кроме
того, индивид лишен активности, будучи продуктом влияния внешних факторов, других людей, социальных стимулов и т. п. Даже в
том случае, когда его поведение объясняется внутренними свойствами, эти последние выступают как реакции, механизмы адаптации к
окружающей среде.

Другими словами, социальная психология не смогла пока выделить
той специфики, которая могла бы послужить основанием для выделе
Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 43

ния собственного предмета. В каком направлении, где следует ее искать? Сами американские исследователи об этом не задумываются.
Интересный и весьма симптоматичный ответ на этот вопрос предлагает
один из наиболее глубоких западноевропейских критиков американской социальной психологии - С. Московичи. Призывая к созданию
социальной психологии как науки <специфической и социальной> и
анализируя нынешнее ее состояние, он подразделяет ее на таксономическую, дифференциальную и системную [Moscovici, 1970, р. 30-34].

Целью таксономической^ социальной психологии, согласно С.
Московичи, является определение характера переменных, объясняющих реакцию индивида на стимул. Для таксономического подхода
характерно перенесение социального на объект. Что касается субъекта, то он принимается как нечто недифференцированное, неопределенное, т. е. в полном смысле как индивид, способный отвечать на стимул, и ничего больше. Объект же дифференцируется на социальный
и не социальный. Цель исследования при этом состоит в изучении
того, как социальные стимулы влияют на процессы мышления, восприятия, формирования установок. Примерами могут служить различные исследования в области социальной перцепции, социокультурной обусловленности восприятия, те работы К. Ховлэнда и его
сотрудников, изучавших процесс смены установок при целенаправленном убеждении, в которых исследовались такие переменные, как
престиж коммуникатора и т. п. Дифференциальная социальная психология по сравнению с таксономической переворачивает субъектобъектное отношение в том смысле, что дифференцируется не объект,
а субъект. За основу дифференциации берутся различные критерии в
зависимости от приверженности исследователя к той или иной теоретической школе или от характера исследуемой проблемы. Так, например, испытуемые могут классифицироваться по их когнитивным стилям (абстрактный, конкретный), характеру установок (этноцентричные, догматичные) и т. п. Независимо от типологии цель остается
одной и той же: выявить, как различные категории людей реагируют
на объект или на другого человека. Примером могут служить исследования мотивации к достижению, лидерства, сдвига к риску и т. д.,
в которых социальные феномены объясняются в терминах психологических характеристик индивидов. Эта разновидность социальной
психологии уязвима в том смысле, что трактует как психологические
характеристики черты, свойственные определенному социальному
типу, например, стремление к достижению - черту, характерную для
индивида, живущего по законам протестантской этики (в понимании
М. Вебера), дифференциальная социальная психология трактует как
общечеловеческую.

44 Опыт CIUA: n(i/)(i()uxMfi объяснения

Наконец, третий тип социальной психологии, который выделяет
С. Московичи, - это системная. Ее характеризует подход к явлениям с позиции системы, образуемой отношением субъекта и объекта,
опосредствованным вмешательством еще одного субъекта - агента
действия. В этом треугольнике каждая из сторон полностью определяется двумя другими. В зависимости от того, как рассматривается
этот треугольник: в статике или динамике - появляются два типа
исследования. В статичном анализируется изменение реакций в результате простого присутствия другого индивида. Таковы работы по
социальной фацилитации^. При динамическом подходе социальное
отношение (отношение между двумя индивидами) рассматривается
как основа для появления процессов, порождающих социально-психологическое поле, в котором возникают и происходят наблюдаемые
психологические феномены. Примерами такого типа исследований
могут быть работы К. Левина по динамике групповых процессов, М.
Шерифа по развитию межгрупповых отношений, Л. Фестингера по
социальному сравнению.

В классификации С. Московичи точно определены позиции американской социальной психологии в анализе субъект-объектного отношения. Она ценна также и тем, что позволяет проследить определенную эволюцию в понимании этого отношения и в определенной степени прогнозировать ее дальнейший ход.

Исторически таксономическая социальная психология соответствует периоду 40-50-х годов. Именно в это время наибольшим авторитетом пользуются работы Иэльской школы К. Ховлэнда, начинается активное исследование социальной перцепции, социальной установки. Конец 50-х-бО-е годы - период расцвета дифференциальной
социальной психологии (исследование малой группы и когнитивных
процессов). В это время появляется теория когнитивного диссонанса
Л. Фестингера (1957 г.), начинаются исследования феномена сдвига
к риску Д. Стоунера (1961 г.).

В настоящее время, как на это обращает внимание С. Московичи,
различные социальные психологии мирно сосуществуют в учебниках,
несмотря на то, что взаимоисключают друг друга по основным пунктам [Moscovici, 1972, р. 53].

Более сложен вопрос о том, по какому пути пойдет дальше развитие социальной психологии.

Возрождение символического интеракционизма, оживление интереса к межгрупповым отношениям [Kidder et aL, 1975] могут служить
признаком намечающегося сдвига с мертвой точки, в которой находятся практически исчерпавшие себя таксономическая и дифференциальная психологии. К этому сдвигу ведет логика самого объекта,

Теория и методология. Способы решения основныл проблем ... 45

который должен рассматриваться в диалектическом единстве двух
аспектов: как процесс опосредствования субъект-объектного отношения социальными связями и одновременно как процесс опосредствования субъект-субъектного отношения их совместной деятельностью
по конкретному поводу.

4.2. Влияние позитивизма

Родоначальника позитивизма О. Конта, по мнению Г. Олпорта, можно
назвать <отцом-основателем современной социальной психологии>
[Aport, 1968, р. 7]. Олпорт считает, что она представляет собой реальное воплощение той <настоящей окончательной науки>, над которой он бился в последние годы своей жизни^. Как считает Оллпорт,
причина, по которой Конт отказался принять термин <психология>
для этой науки, состоит в том, что в те дни психология была, на его
взгляд, слишком интроспективна и метафизична. В XX в. ситуация
существенно изменилась. По оценке Г. Олпорта, уже в конце 20-х
годов <идеалы объективности и точности... захватили господствующее положение> [Op.Cit., р. 67].

Современная социальная психология хоть и стара по содержанию,
но нова по методу - таков лейтмотив большинства введений к учебникам по социальной психологии [Jones, 1967, McDavid, et a., 1974]. Она
представляет собой подлинно научную дисциплину. Это означает, что
она тщательно следует <основным правилам науки и выводам из них
в проводимых исследовательских операциях> [Jones, 1967, McDavid,
eta., 1974, p. 17]. Отсюда следует, что социальная психология невсегда была наукой, что она ею стала, начав соблюдать определенные правила процедуры научного (т. е. эмпирического) исследования.

Нетрудно заметить, что речь идет о понимании науки в позитивистском смысле ее отождествления с методом. Разумеется, симпатии
к Конту объясняются отнюдь не тем, что Конт хотел поставить психологию и социальную психологию выше других наук. Принципы позитивизма нашли свою благодатную почву в США по другим причинам. Импонировал сам деловой подход к исследованию какого-либо
объекта. Отбросить всякую метафизику, порожденную слишком затянувшимися кабинетными размышлениями, обратиться к миру реальных, действительных фактов, инвентаризовать их, посчитать,
взвесить, одним словом, измерить и точно описать, как это было сделано, - такой способ освоения действительности исключительно гармонично вписывался в социокультурный и исторический контекст
США XX в.

Казалось, что по аналогии с исследованием материального мира
теперь удастся разложить, разобрать <по кирпичикам> мир соци
46 Опыт США: парадигма объяснения

альный, понять тем самым, как он устроен и использовать это знание
в технологических целях. Эффективность такого подхода отчасти
подтверждалась большими успехами естественных наук. Да и сама
психология сделала шаг вперед, перейдя от теологических рассуждений о душе и других спекуляций к исследованию психических процессов методом лабораторного эксперимента. Принципы позитивизма
находили благодатную почву в методологическом подходе бихевиоризма, представлявшего собой в первые десятилетия XX в., казалось бы,
прочную альтернативу интроспекционизму. Подкупала простота и
доказательность получаемых данных, возможность проверить их,
сама процедура, основанная на наблюдении внешне доступных явлений, ограничение только ими сферы поиска. Видимо, немаловажную
роль сыграло здесь чувство освобождения от необходимости решать
слишком трудную задачу проникновения за поверхность, внутрь явления. Немаловажное значение имело и стремление исследователей
завоевать для социальной психологии статус <полноценной> науки,
поскольку от этого зависели ее статус в глазах общественного мнения,
а также размер ассигнований на исследования.

Остановимся коротко на основных принципах позитивизма и рассмотрим, как они отразились на методологии социальной психологии.
Наука, с точки зрения позитивизма, есть совокупность позитивных
знаний, т. е. знаний, основанных на наблюдении". Основная задача
наблюдения - доставлять факты и систематизировать их. Наука,
представляя собой систематизированное знание о фактах, ставит своей
задачей не познание сущности, а изучение связи явлений^, выявление законов, которые должны быть непременно отношением последовательности, быть повторяемыми и неизменными. Идеал науки математика^. Итак, наука, согласно Конту, представляет собой систему, состоящую из знаний, фактов, определенного метода и законов.
Основу науки составляет метод индуктивного движения от наблюдения к обобщению единичных фактов, а ее развитие представляет собой процесс кумулятивный. Наука не может быть построена как единая дедуктивная система по причине слабости человеческого разума.
Она представляет собой не что иное, как <систематическое расширение простого здравого смысла на все действительно доступные умозрения>, <простое методическое продолжение всеобщей мудрости>
[Конт, 1910, р. 37]. Позитивный метод - наблюдение - адекватен
для изучения простых явлений. Он недостаточен для явлений сложных, поэтому должен быть развит до эксперимента. Суть эксперимента заключается в постоянном наблюдении явлений вне их естественных условий, что должно достигаться помещением тел (объектов,
явлений. - П.Ш.) в искусственную обстановку [Op.Cit., р. 9], т.е.

Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 47

редуцированием объекта до масштаба, позволяющего применять метод наблюдения.

Эксперимент может служить важным средством проверки гипотез,
которые, помимо индукции и дедукции, Конт считает <могущественным орудием> развития науки при соблюдении одного условия: <Придумывать только такие гипотезы, которые по своей природе допускали хотя бы более или менее отдаленную, но всегда до очевидности
неизбежную положительную проверку> [Op.Cit., р. 20].

Логический позитивизм и неопозитивизм как этапы развития
классического позитивизма, идя по пути исключения <метафизики>
и сводя еще больше теорию к методу, ввели принцип верификации,
требование операционализации понятий. Суть этих двух тесно связанных новых правил научного познания состоит в следующем.

Верификация высказывания (проверка его истинности) заключается в получении конечного числа высказываний, фиксирующих
данные индивидуального наблюдения (множества так называемых
протокольных предложений), из которых логически следует данное
высказывание [Вероятностное прогнозирование в деятельности человека, 1977, с. 241]. Тем самым существование объектов отождествляется с их наблюдаемостью, а познание сводится к последовательности операций фиксации чувственных данных посредством знаков, установления формальных соотношений внутри совокупности последних
и между совокупностями, приведения этих отношений в систему.

Требование операционализации постулирует, что каждое понятие
приобретает строгий смысл лишь в операциональном контексте, т. е.
тогда, когда указана последовательность актуально (или потенциально) осуществимых операций, выполнение которых (фактическое или
мысленное) позволяет шаг за шагом выявить физический смысл этого
понятия и таким образом гарантировать его не пустоту. Понятие тем
самым рассматривается как синоним соответствующего ряда операций, например: интеллект - это то, что измеряется тестом на интеллект, социальная установка - это то, что измеряется конкретной
шкалой установки, и т. п.

В нашу задачу не входит методологический анализ изложенных
выше основных постулатов позитивизма и неопозитивизма. Мы
вспомнили их только для того, чтобы более наглядно в последующем
выявить их влияние в американской социальной психологии, показать, что принес позитивизм социальной психологии. Отказ от метафизики и философского осмысления исходных категорий, описывающих взаимодействие индивида и общества, привел к их замещению
на философском уровне моделями, представляющими эклектическую
смесь концепций человека (заимствованных из тех или иных теоре
48 Oihin С111Л: парадигма объясчеччя

тических направлений вне самой социальной психологии) с распространенными идеологическими воззрениями. Исключение <силы абстракции> (К. Маркс) из числа методов логично означало исключение
тех объектов, которые иначе и не могут быть изучены в силу своей
сложности, многократной опосредствованности их внутренних связей.

Поскольку наиболее наблюдаемой социальной единицей является
действительный индивид и его непосредственная жизнедеятельность:
личные контакты, поведение, принятие решений, проявления симпатий и антипатий и т.п., то он и стал центром исследований, обусловив индивидуалистическую, психологизированную трактовку социальных процессов более высокого уровня, мешая тем самым понять
реальный смысл и самого индивидуального поведения.

Требование регистрации только внешне наблюдаемых фактов привело к выхолащиванию сути человека, в частности игнорированию его
способности решать проблемы в идеальном плане. Тем самым деформировалось исследование процессов, опосредствующих отношения
человека с природным и социальным миром.

Тезис о том, что цель исследования состоит в накоплении фактов,
что наука не может выйти за пределы здравого смысла^ , а гипотезы
хороши только те, которые могут быть доказаны в эксперименте, будучи реализованной, породила колоссальный объем фактов без малейшей надежды на их сколько-нибудь осмысленную интеграцию. Следование постулату о том, что основное в науке - метод, превратило
средство в самоцель, привело к отождествлению методологии с анализом конкретных эмпирических методов. Наконец, отказ от решения
гносеологических вопросов, означая сведение теории к совокупности
операциональных определений, наложил методологический запрет на
изучение всего того, что не может быть выражено в измеряемых, количественных величинах.

Развитие общей теории (макро теории), по общему признанию,
столь ныне необходимой, оказалось блокированным последовательным проведением принципов позитивизма. В имеющихся определениях теории она предстает как: <набор взаимосвязанных гипотез или
положений, касающихся явления или группы явлений> - М. Шоу и
П. Костанцо [Shaw М.Е., Comstanzo P.R., 1970, р. 7]; <группы утверждений, понятные для других, содержащие предсказания об эмпирических событиях> - Мэндлер и Кессен [Mander, et а1., 1959, p. 142],
<группа утверждений или предложений> - Н. Саймон и А. Ньюэлл
[Simon et а1., 1956, р. 67], <одно или несколько функциональных утверждений или положений, в которых взаимосвязь между переменными рассматривается таким образом, чтобы объяснить явление или

Теория и методология. Способы решения оснооныл' проблем ... 49

группу явлений> -XoAAaHAep[Neisser, 1967, р. 55]; <символическая
конструкция> - Каплан [Kapan, 1964, р. 296].

Нетрудно заметить, что ни одно из определений не содержит указаний на объективность знания о предмете. Каждое из них позволяет строить любую систему, лишь бы она была логически непротиворечива. Это не означает, что полностью отрицается соответствие теории эмпирическим данным, но само соответствие и данные понимаются специфически.

Вот что пишут по этому поводу Шоу и Костанцо: <... Предсказание,
выведенное на основе теории, согласуется с известными данными и
возможными будущими наблюдениями. Все дело, однако, заключается в том, как понимать, что такое <данные>, которые как раз и определяют приемлемость теории> [Shaw, 1970, 394, р. 12]. В этом проблема валидности теории.

Данные об одном и том же объекте, будучи валидными для одной
теории, могут противоречить данным, валидным для другой^.

<Здесь и возникают основные затруднения. Социальные психологи
потому пришли позже всех к проблеме развития теории, что не смогли
решить проблемы, связанные с критерием приемлемости теорий>
[Op.Cit., р. 14]. Это совсем не удивительно, если учесть, что теория
состоит из положений, каждое из которых основано на операциональных определениях. Здесь и открывается простор для произвольных
решений. <Один и тот же концепт, - признают Шоу и Костанцо, может иметь два или более операциональных определений и соответственно два или более значений. Само собой это может привести к
взаимному непониманию> [Op.Cit., р. 15]. Таким образом, один и тот
же термин может в разных системах понятий иметь свой смысл^. Это
объясняется заложенным в позитивизме релятивизмом, подчинением объективного субъективному^.

Но и на этом расхождения еще не заканчиваются. Дальнейшая
деформация происходит в конкретном исследовании, унификации
которого добиться и в физике нелегко, а в социально-психологическом исследовании тем более. Используемый инструментарий, контингент испытуемых, способ манипуляции переменными, артефакты все это вносит дополнительные искажения.

В итоге сторонники той или иной <мини-теории> продолжают накапливать <факты> без большой уверенности в том, что они когданибудь смогут быть интегрированы в более или менее целостную
<макро-теорию>.

Все это, однако, обрекает социальную психологию на застывание
в стадии аристотелевской логики с ее принципом изучить как можно

50 Опыт США: парадигма объяснения

больше объектов, чтобы выявить их общий характер, что, естественно, предполагает использование фундаментальной статистической
обработки. Этот факт в настоящее время никем не оспаривается, и
весьма показательно, что такое единодушие мы наблюдаем более чем
через 40 лет после написания К. Левиным его знаменитой статьи о
разнице между подходом Галилея и Аристотеля к анализу явлений.

Как известно, Левин выступил против этого распространенного в
его время подхода, противопоставив ему другой, который он назвал
конструктивным (или галилеевским). Идея конструктивного подхода заимствована Левиным у Эрнеста Кассирера, который в своей книге
<Сущность, функция и теория относительности Эйнштейна> (1923 г.)
подчеркивал противоположность двух способов построения теории: из
понятий <вещных>, определяющих сущность изолированных объектов, и из понятий <реляционных>, отражающих отношения объекта
с другими объектами.

Первый подход, названный Кассирером классификаторским (а
впоследствии Левиным аристотелевским), основан на выведении понятий путем абстракции из некоторого множества сходных между
собой по внешним признакам единичных объектов. В полученном
идеальном объекте, по замыслу сторонников этого подхода, схватывается сущность любого частного объекта. Его связи с другими объектами обычно рассматриваются как второстепенные.

Согласно конструктивному подходу, идеальный научный концепт,
напротив, абстрагируется из связей других концептов. При конструктивном подходе идеальный объект (научный концепт) не есть абстракция,
пренебрегающая особенностями и деталями конкретных, релевантных
ей объектов; это скорее концепт, имеющий своей целью демонстрацию
необходимости появления и связи именно тех особенностей, которые при
классификаторском (аристотелевом) подходе отбрасываются как случайные, нетипичные ради сохранения фенотипически общего.

Позиция Левина хорошо выражена им самим в следующих словах:
<Если кто-то абстрагирует из индивидуальных различий, то у него нет
логического пути обратно - от этих обобщений к индивидуальному
случаю. Подобная генерализация ведет от данного (конкретного) ребенка к детям определенного возраста или определенного экономического уровня и отсюда - к детям всех возрастов и всех экономических
уровней, она ведет от психопатического индивида... к общей категории <анормальной личности>. Однако при этом нет обратного логического пути от понятия <ребенок> или <анормальная личность> к частному индивидуальному случаю. В чем тогда ценность общих понятий,
если они не позволяют предсказывать частный случай> [Deutsch, 1968,
р. 420].

Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 51

Для американской социальной психологии характерен именно этот
классификаторский подход. В настоящее время недовольство существующей практикой исследования все более возрастает. Иногда оно
проявляется в обвинениях типа того, что американские социальные
психологи выхолостили из позитивизма его ценностные элементы, тот
минимум метафизики, который Конт допускал в своих рассуждениях о науке [Sameson, 1974]. Однако существуют и более серьезные
попытки переосмыслить сложившееся положение вещей. В первую
очередь растет осознание неполноценности того, что в западной философии называется философией науки. Выступая в 1974 г. на конференции по проблемам развития социальной психологии в Канаде, А.
Кисслер говорил: <Раньше мы часто обращались к философии науки^, беспокоясь о научном статусе социальной психологии. Мы
надеялись найти в ней какой-либо совет, чтобы преодолеть переживаемый нами кризис и продолжать исследование с полной уверенностью, что действительно делаем науку. Мы искали и получали такие
советы в течение всей короткой истории социальной психологии. И
все же, следуя им в течение ряда лет, мы не чувствуем, что достигли
уровня <подлинной науки>.

Сейчас некоторые философы говорят, что наша дисциплина попрежнему находится в донаучной и предпарадигмальной стадии. Как
следствие этого, многие так или иначе стремятся ускорить <наступление нашей парадигмы>. Многие другие совершенно отрицают идею
о том, что такая парадигма когда-либо может наступить> [Kieser Ch,,
eta., 1976, р. 143].

На этой же конференции канадский социальный психолог У. Торнгейт, выступая с докладом <Возможные ограничения науки о социальном поведении>, недвусмысленно заявил: <Независимо от того,
какое направление изберет наша дисциплина в будущем, я уверен, что
ни одно из них не сможет преодолеть свои пределы.... Социальное
поведение слишком сложно, слишком текуче для того, чтобы его
можно было понять как целое> [Thorngate W, 1976, р. 126]. Он предлагает признать в качестве исходного тезис: <объяснение социального
поведения не может быть одновременно общим, простым и точным>
[Kieser Ch,, et а1., 1976, p. 126].

Анализируя огромную экспериментальную работу, проделанную за
последние годы в социальной психологии, Торнгейт приходит к выводу о том, что предложенный им термин <импостулат>^ точно определяет принцип и перспективу накопления фактов в лабораторных
экспериментах. По его мнению, социальные психологи могли бы давно уже осознать практически пределы экспериментального исследования, поскольку, несмотря на рьяное стремление социальных психо
52 Опыт CIIIA: парадигма объяснения

логов исследовать каждую возможную комбинацию из двух-трех-четырех независимых и зависимых переменных, при исключительно
интенсивной работе, вряд ли в ближайшие несколько лет, по его мнению, можно будет установить связи между теми 30-40 переменными,
уже выделенными в настоящее время, даже при условии исследования
только этих переменных без появления новых, поскольку количество
возможных комбинаций измеряется сотнями тысяч [Thorngate W, р.
134]. И это, добавим, при условии, если будет достигнуто (что заведомо утопично) согласие относительно самих переменных.

Обеспечило ли социальной психологии проведение в жизнь всех перечисленных постулатов позитивизма статус полноправной <респектабельной> научной дисциплины, существует ли она сейчас как наука
в принятом в США смысле слова? До недавнего времени ответы на эти
вопросы были бы только утвердительными. Однако в 1973-1974 гг. на
страницах американских социально-психологических журналов развернулась дискуссия между К. Гергеном и Б. Шленкером именно по
вопросу о том, а наука ли социальная психология. Ее содержание
весьма показательно.

В своей статье <Социальная психология как история> К. Герген
ставит под сомнение претензию современной американской социальной психологии на равенство с естественными науками. Констатируя
тот факт, что главной целью науки является установление общих
законов (с их принципом: <здесь и сейчас - значит везде и всегда>)
путем систематического наблюдения и эксперимента, Герген утверждает, что социальная психология никогда не сможет открыть подобных законов, поскольку таковых не существует, ибо социум и человек являются непредсказуемыми, индетерминистскими системами. И
дело не только в этом. Принципиально непреодолимым препятствием для социальной психологии является то обстоятельство, что социальная психология, будучи, по определению, социальной наукой,
включена в сеть общей социальной коммуникации. Это ведет к тому,
что знания, добываемые социальными психологами, становятся достоянием общественности.

Поэтому испытуемые, попадая в ситуацию эксперимента, уже
представляют себе, какое поведение с точки зрения общепринятой
системы ценностей является одобряемым, а какое нет. Но и сами социальные психологи как члены данного общества являются носителями тех же самых ценностей. В терминах и с позиции этих ценностей они описывают результаты своих исследований и тем самым дополнительно утверждают существующие стандарты и нормы поведения. Таким образом возникает замкнутый круг; социальные психологи, наблюдая за испытуемыми и экспериментируя с ними, всего-на
Теория и методология. Способы решения осчовчих проблем ... 53

всего констатируют и регистрируют принятые образцы поведения.
Социальная психология тем самым фактически превращается в историческое исследование и отражение существующих культурных норм
[Gergen, 1973, р. 26]. Разумеется, говорит он, можно было бы выйти
из этого положения, засекретив данные, получаемые социальными
психологами. Но это вряд ли возможно и, кроме того, идет вразрез с
принципами демократического общества^. Поэтому, заключает он,
попытки раскрыть некие общие <трансисторические> законы социального поведения идут в неверном направлении, а само убеждение в
том, что знания о законах социального взаимодействия можно накапливать тем же способом, которым накапливают свои знания естественные науки, представляется неоправданным [Op.Cit., р. 22]. По мнению К. Гергена, таких трансисторических законов не существует, и
поэтому единственное, на что может претендовать социальная психология, - это более или менее достоверное историческое описание
существующего положения вещей.

Для того же, чтобы стать полноценной исторической наукой, социальная психология должна перестать ориентироваться на естественные дисциплины и укрепить вместо этого свой союз с социологией,
историей, экономикой и другими науками, которые изучают конкретное состояние данного общества в данный конкретный исторический
промежуток времени [Op.Cit., р. 17].

Это выступление Гергена, направленное на <подрыв> самих основ
современной американской социальной психологии, немедленно вызвало бурную реакцию и в настоящее время является одним из наиболее часто цитируемых. Первым против Гергена выступил профессор
университета в штате Флорида Б. Шленкер. В своей статье <Социальная психология как наука> он обвинил Гергена в <близорукости>,
неправильном понимании природы науки и <неоправданном пессимизме> [Schenker, 1974, р. 1] По его мнению, утверждения Гергена
опираются на древние как мир положения, на которых основывали
свои рассуждения противники тождества социальных и естественных
наук. Интересен перечень аргументов, приводимых им (за своих противников). К выражениям относятся: непостоянство социальных явлений (что делает невозможным открытие каких-либо повторяющихся связей), существование свободной воли, которая позволяет людям
самим определять собственную судьбу вместо того, чтобы <подчиняться научным законам>; зависимость законов от конкретной социокультурной среды, делающая невозможным установление так называемых
универсальных или номических законов; временная относительность
законов, которая делает любое утверждение о них также чисто временно истинным суждением; влияние ценностных отношений ученого

54 Опыт США: парадигма объяснения

к социальным явлениям, на отбор, интерпретацию и изложение фактов; трудность экспериментирования в социальных науках и трудность контроля за необходимыми переменными; проблема исследования общества как открытой системы, в которой новая информация постоянно оказывает непредсказуемое влияние на поведение индивидов;
и, наконец, способность людей узнавать о гипотезах социальных наук
и намеренно изменять свое поведение с целью опровержения этих гипотез [Schenker, 1974, р. 1].

Вся статья Шленкера посвящена опровержению того, что перечисленные аргументы могут служить препятствием для социальной психологии в ее стремлении стать точной наукой, подобно естественным.
Выступая против утверждения Гергена о том, что нет так называемых
трансисторических общих законов социального поведения, он ссылается на существование в различных культурах и различных обществах одних и тех же форм организации социального поведения и
общих для всего человечества закономерностей.

Показателен перечень свойств общества, который, по мнению
Шленкера, может служить основой для оптимизма в поиске этих
трансисторических законов. <Люди, - говорит он, - во всех обществах имеют много общего: это физиологическая природа человека,
его способность перерабатывать и интерпретировать информацию о
физическом и социальном мире, его способность учиться из опыта,
необходимость сохранять эффективный обмен в той или иной форме
с физическим и социальным окружением, скрытое или явное формулирование социальных правил и образцов взаимодействия и т. д.>
[Op.Cit., р. 4].

Нельзя, однако, не отметить, что Шленкер в основном делает упор
на биологические особенности человека. Разумеется, после этой редукции ему становится нетрудно доказывать единство социальных и естественных наук, после чего даются уже знакомые рекомендации: совершенствовать метод, накапливать новые факты [Op.Cit., р. 3, 9]. По
его словам, <заявление о том, что камню безразлично, что с ним делают в лаборатории, в то время как людям это далеко не безразлично,
само по себе тривиально правильно; однако это не меняет фундаментальной логики процесса исследования, а также не свидетельствует о
том, что универсальные теории в принципе (в социальных науках)
невозможны> [Op.Cit., р. 9].

Второе заключение, которое делает Шленкер, касается природы
законов и теорий. <Законы и теории не есть некие физические объекты... Это не <окончательные истины>, которые расставлены повсюду
какой-то великой космической силой. ... Они представляют собой
человеческие абстракции и интерпретации мира вокруг и внутри нас,

Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 55

концептуализации, которые являются основой для объяснений>
[Op.Cit., р. 12]. Шленкер сравнивает эти, как он их называет, изготовленные человеком абстракции, в том числе и социально-психологическую теорию, с пирамидой, наверху которой находятся некие фундаментальные универсальные постулаты. Далее идут общие гипотезы,
которые служат для строительства середины пирамиды. Эти гипотезы затем, по правилам связи и соответствия (принцип операционализма), можно свести к концептуальным отображениям специфических
объектов и событий, которые являются предметом данной теории и
составляют основу каждой пирамиды. Отсюда следует вывод о том,
что строительство этой пирамиды надо начинать с накопления фактов
о феноменах, лежащих в основе данной теории. Что касается несовершенства современной социально-психологической теории и предъявляемых к ней претензий, то это объясняется, по его мнению, тем обстоятельством, что сооружение данной пирамиды началось в социальных науках позднее, нежели в естественных. <Часто кажется, пишет Шленкер, - что у этой пирамиды вообще нет вершины и, следовательно, вообще никакой пирамиды нет...> [Op.Cit., р. 14].

Чем интересна для нас полемика Герген - Шленкер? В ней впервые в американской науке был поставлен вопрос о характере социально-психологического исследования и впервые была высказана в сущности правильная мысль о том, что американская социальная психология на сегодняшний день не может быть ничем иным, кроме как
фотографией господствующих ценностей американского общества.
Это автоматически превращает американскую социальную психологию из международного эталона в локальную науку, действие законов
которой ограничено границами США, в моментальный снимок американского общества, искаженный, помимо всего прочего, идеологическими установками самого исследователя.

По существу тем самым также утверждается, что никаких вечных
законов своего объекта исследования социальная психология открыть
не сможет. Надо признать, что Герген прав только, если оставаться на
нынешних методологических позициях американской социальной психологии, т. е. исходить из того, что из описаний эмпирических фактов
постепенно выявятся некоторые общие закономерности.

Такое чудо вряд ли возможно, поскольку анализ в социальной
науке должен начинаться не с чего-то эмпирически осязаемого, а с
выявления абстрактной системообразующей связи, которая пронизывает всю изучаемую социальную систему. Примером такого подхода
может служить <Капитал> Маркса. Как известно, Маркс начинает с
анализа товара, который не есть какой-то конкретный товар, а абстракция товарного отношения, составляющего основу капиталистичес
56 Oihi/n CUIA: парадиг.ча объяснения

кого общества. И лишь выяснив и обосновав теоретически эту абстракцию, Маркс начинает восхождение к конкретным, эмпирическим
проявлениям этого фундаментального, как бы сейчас сказали, системообразующего отношения.

Б. Шленкер же настаивает как раз на обратной, свойственной позитивизму логике: вначале надо накопить факты, систематизировать
их, а затем интегрировать в теорию.

Вся история развития американской социальной психологии свидетельствует об ошибочности этой логики. Отбросив все достижения
социально-философской мысли, социальные психологи за 90 лет так
и не смогли построить здание теории <снизу>, хотя такие попытки
время от времени предпринимались. В настоящее время накоплено
колоссальное количество позитивных знаний о социальной установке, межличностном общении, социальной перцепции и т. п., но надежды на их интеграцию, по общему мнению, совсем невелики.

Виной тому не только отсутствие научной концепции личности,
общества, их взаимодействия, но и методологическая специфика процесса исследования. Заключая обсуждение теоретико-методологических проблем социальной психологии, связанных с влиянием позитивизма, необходимо остановиться на его <коренном> тезисе о том, что
отказ от метафизики и философии обусловлен необходимостью очистить науку от мешающих объективному исследованию ценностных
установок ученого освободиться от влияния идеологии.

Удалось ли это <очищение> в социальной психологии, науке, изначально связанной с проблемами человека в обществе, т. е. с сугубо
ценностными проблемами?

По мнению многих авторов, в настоящее время неопозитивизм в
социальных науках превратился в средство апологетики, в идеологическое оружие борьбы против социально-философских теорий, которые открывают законы развития общества. Он выступает сегодня и
внутри самой науки, и внутри общества как идеологический способ
мышления.

Нельзя не согласиться с мнением И. Израэла, что сегодня <эмпирическая социальная наука преимущественно догматична. Одно из ее
убеждений, состоящее в том, что социальную науку не должно интересовать будущее общества, что ее функция только докладывать о
результатах своих наблюдений и объяснять их, по существу поддерживает консерватизм> [Israe, 1972, р. 207].

Стоит ли говорить о том, что отказ социальной науки от ответа на
вопросы <почему> и <для чего> добывается то или иное знание, превращает эту науку в инструмент социального контроля в интересах

Теория и методология. Способы решения осиовиыл проблем ... 57

господствующего класса, в орудие социальной технологии. Сам же
ученый в этом случае превращается в социального инженера.

Характерно высказывание одного из известных американских
психологов, длительное время занимавшегося проблемами эффективности пропаганды: <Я все больше и больше приходил к констатации
того, что, на мой взгляд, является удивительным фактом в этой области исследований, включая мою собственную работу. Мы почти всегда интересовались теми аспектами коммуникации, которые имели
мало общего с содержанием, т. е. больше эмпирическими и логическими сторонами передаваемого сообщения. Большинство из нас имели
дело с такими переменными, как противоречивость сообщения, степень осознания испытуемым манипулятивных намерений коммуникатора, стиль сообщения, продолжительность коммуникации, ее средства... Не была ли такая позиция естественным продуктом американской бихевиористской традиции исследовать что угодно, кроме смысла?> [Lana R., 1969, р. 162-163].

В последнее время идеологический характер позитивизма подвергается глубокой и обстоятельной критике. В свою очередь, намечается
изменение отношения к социально-философской ориентации. Сейчас
важно отметить то бесспорное обстоятельство, что позитивистская
мечта о науке без метафизики, которая часто превращается в требование лишить науку идеологии, не сбылась. Более того, в настоящее
время связь науки с социальной политикой становится более четкой,
чем когда-либо раньше.

Последовательное проведение постулата о единстве социальных и
естественных наук ведет к отождествлению человека с остальными
объектами материального мира, позволяет относиться к нему вещно,
без эмоций, как к некой абстрактной единице^.

Дегуманизация человека в американской социальной психологии
стала настолько четко выраженным явлением, что в последнее время
делаются попытки несколько смягчить это логичное следствие позитивистской традиции^.

Так, например, Самельсон признает, что <поколения (исследователей. - П.Ш.) очистили и трансформировали позитивистскую доктрину Конта, делая упор на ее методологический аспект. Но, усвоив методологический позитивизм Конта, американские социальные психологи игнорировали (хотя им не всегда это удавалось. - П.Ш.) моральные и этические аспекты его доктрины> [Sameson, 1974, р. 15],

МакДэвид и Хэрэри, как бы извиняясь перед студентами и будущими читателями своего учебника, соглашаются с тем, что <в период 30-х60-х годов традиция <естественных> наук, принятая в американских
поведенческих дисциплинах, привела к крайнему смещению акцен
58 Опыт США: парадигма объяснения

та в сторону дегуманизированного представления о человеке как
объекте строгого научного исследования> [McDavid, 1974, р. 13]^.

Таково логичное следствие абсолютизации метода. Дело, однако,
не только в том, что из данных, полученных при его помощи, складывается искаженное представление о человеке. Для социальной психологии США, стоящей сегодня перед задачей создания единой теоретической основы, которая позволила бы интегрировать разрозненные
<мини-теории>, принятие единого метода и количественное накопление фактов отнюдь не ведут автоматически к достижению этой цели,
на что уповает большинство исследователей. В настоящее время в
американской социальной психологии гораздо сильнее действуют
факторы центробежные, дифференцирующие, нежели центростремительные, интегрирующие факторы. Объясняется это, как ни парадоксально, все тем же единством метода. Процесс исследования какоголибо объекта в американской социальной психологии можно уподобить технологическому процессу, в котором одинаковые заготовки
попадают на разные поточные линии, и в итоге из них, естественно,
получаются трудно сравнимые детали.

На первом этапе этого процесса определяющее значение имеют равные теоретические концепции, складывающиеся под влиянием разных
моделей человека. Второй этап - конкретное исследование, процедура которого определяется общими, едиными методологическими принципами позитивизма. Результатом второго этапа является эмпирический факт. Наконец, наступает третий этап - интерпретация, монтаж
полученного факта в теоретическую схему. Именно здесь и оказывается, что данный факт может быть вписан лишь в данную конструкцию.
В итоге общие методологические принципы конкретного исследования
закрепляют и усугубляют исходные различия концептуальных моделей
без большой надежды на их последующую интеграцию.

4.3. Регулятивные образы человека и общества

Объектом социальной психологии является человек. И субъект исследования - тоже человек. Роль этого факта в изучении сферы межличностного общения, восприятия человека человеком и других областей
социальной психологии трудно переоценить. Интуитивно можно предположить, что человек как объект исследования имеет свою специфику по сравнению с остальными объектами.

В любом исследовании человек руководствуется какой-то первичной рабочей схемой изучаемого объекта, ее априорной моделью. И
если даже модели нечеловеческого мира, как показывает история
науки, испытывают влияние ценностно окрашенных представлений,
то модели мира людей, представления о его законах сплошь <сотка
Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 59

ны> из аксиологических постулатов. В этом важная особенность социального исследования. Попытки нейтрализовать ее^ путем уравнивания человека с иными (физическими, биологическими и т. п.)
объектами ведут к стерилизации социального исследования, логично
завершаются дегуманизированным представлением о человеке. И
напротив, осознанная аксиологичность, гуманизм, заинтересованность в человеке и его проблемах всегда продвигали ученого вперед к
истинно научному знанию.

От отношения к человеку всегда зависела и, видимо, будет зависеть
центральная модель социального исследования - модель родового
человека. Фактически всю историю социальной мысли можно представить через смену его моделей, которая всегда означала, что в обществе произошли или происходят кардинальные изменения. Проповедуя тождество человека как объекта исследования со всем остальным
миром, наука ставит себя в зависимость от ограниченных, частичных
моделей, которые односторонне отражают сущность человека. Каждая из этих моделей строится как ответ на вопросы, перечень которых
приводится в книге Дойча и Краусса, при классификации основных
теоретических направлений в социальной психологии.
К этим вопросам относятся, как они считают, следующие:
<1. Являются ли люди просто умными животными или же социальное взаимодействие, постоянная необходимость сотрудничать друг
с другом формируют в них особые, не присущие животным психические свойства?

2. Определяется ли поведение человека эгоцентрическими мотивами или же интересы других людей могут быть для него столь же важными и близкими, как и личные?

3. Является ли поведение человека преимущественно иррациональным и закрепляющимся под влиянием случайных наказаний и поощрений или же человек осознает и организует свое поведение на основе опыта?

4. Предопределено ли поведение человека биологически или же
форма и содержание его поступков детерминируются главным образом социальными условиями?

5. Является ли поведение взрослого в основном следствием пережитого в детстве или же человек развивается и изменяется под воздействием окружающей среды в течение всей своей жизни?> [Deutsch, et
а1., 1965, р. 4].

Макдэвид и Хэрэри, классифицируя социальную психологию по
направлениям, дополняют однотипный перечень вопросом о роли
бессознательного [McDavidJ., 1968,1974].

60 Опыт С111Л: парадч/мп оор^ясиепия

Ответы на подобные вопросы в основном и составляют <теоретический базис> американской социальной психологии, что, по-видимому,
неизбежно для науки, отказывающейся от разработки своих философско-методологических проблем.

Все это, однако, не препятствует тому, чтобы частичные модели
человека выполняли свою регулятивную функцию. Последнее хорошо доказано И. Израэлом, который продемонстрировал, что в основе
большей части социально-психологического знания лежат так называемые спекулятивные суждения относительно природы явления,
которые имеют статус лишь исходного положения^ . Он показал также, что выбор подобных суждений происходит под влиянием ценностных нормативных суждений, которые и определяют тип и содержание конкретных теорий. В свою очередь, эти последние определяют
стратегию и процедуру исследования [Campbe, 1974, р. 1241].

Главное затруднение современной социальной психологии США
состоит как раз в том, как ответить на неизбежный для социальной
науки сугубо философский вопрос, заданный еще Кантом: <Что есть
человек?>, и в то же время предстать очищенной от философских спекуляций, чтобы быть причисленной к <позитивным наукам>. Один из
наиболее распространенных способов избавления от философских проблем состоит в сознательном дроблении знаний о человеке по областям исследований. Это одна из причин увеличения <мини-теорий>, которые вряд ли могут быть когда-нибудь объединены в общую систему
при отсутствии единой мировоззренческой базы - модели человека.

Сторонники дробления знания о человеке считают, что оно вызвано
якобы научной специализацией и необходимостью квантификации
знания (один из постулатов позитивизма). Однако возможна ли и в
этом случае <чистая> квантификация в социальной психологии? Один
из крупнейших специалистов в области методологии социально-психологического исследования Д. Кэмпбелл отвечает на этот вопрос
отрицательно: <Регистрация реакций и кодирование ответов становятся доступными для квантификации только как конечный продукт
качественного суждения> [Op.Cit., р. 13].

Кроме того, ведь и само стремление к квантификации есть результат проведения философского принципа, согласно которому в человеке как объекте исследования нет ничего, отличающего его от остального мира. О том, что за этим стоит особая идеологическая (следовательно, тоже философская) позиция: через дегуманизацию к социальной инженерии, манипуляторству - разговор особый.

Иными словами, <факты> о человеке и обществе могут быть переведены в цифры только путем интерпретации, а выбор способа интерпретации зависит в свою очередь от того, как человек понимает себя

Теория и методология. Способы [>еии'ччя осночных проб.че.ч ... ()1

и окружающую его среду и, соответственно, от его допущений философского характера, независимо от того, осознает он их или нет. Таким образом, и фрагментарность знания не гарантирует избавления
от философских проблем при анализе любого социально-психологического объекта, пусть даже частичного и ограниченного^.

Философия неизбежно проникает в социальную психологию еще
одним путем - через философские и мировоззренческие посылки тех
отраслей социального знания, из которых она вырастает: психологии
и социологии. Принимая психоаналитическую или бихевиористскую
модель человека, социальный психолог - хочет он этого или нет принимает вместе с ней специфику видения человека, соответствующий способ интерпретации. Как образно говорит Р. Ромметвейт, <вкушать плоды познания с какого-либо психологического дерева - это
значит принять схему категоризации, характерную для данной конкретной теории> [Rommetveit, 1976, р. 114].

Далее, для социальной психологии значение и обязательность философского уровня определяются также тем, что в основе ее построений
всегда содержится вторая, не менее важная регулятивная модель модель общества, социальной среды человека. Поскольку социальная
психология не может выработать сама эту модель, она вынуждена заимствовать ее из социологии, которая, как известно, выросла из социальной философии. Кроме того, модель общества проникает в социальную психологию в виде идеологических образцов, господствующих
в данном обществе, т. е. выгодных правящему классу представлений об
обществе и закономерностях его функционирования.

На американскую социальную психологию колоссальное влияние
оказал структурный функционализм с его акцентом на сохранение
статус-кво общества, манипуляторским подходом к человеку. Из
структурного функционализма в американскую социальную психологию пришла модель общества как структуры, состоящей из культуры,
системы социальных институтов и малых групп^. Она, как известно,
полностью игнорирует классовое деление общества, классовые противоречия, скрывая их под нейтральным и максимально широким представлением об обществе как взаимодействии индивидов и малых
групп. Эта же модель определяет <запретные для исследования зоны>,
в первую очередь классовые конфликты, анализ отношений собственности, подменяя их абстрактными отношениями лидерства и подчинения, лишенными конкретного содержания <процессами социального влияния>, <коммуникативными сетями> и т. п.

В модели общества явно или имплицитно содержится модель взаимодействия индивида и общества. Эта последняя имеет особое значение для социальной психологии, поскольку от того, какой она пред
62 Опыт США: парадигма объяснения

ставляется, зависит угол зрения при анализе таких кардинальных для
социальной психологии проблем, как: взаимоотношение социального и психического, общественного и индивидуального, процесс социализации, роль индивида в социальном процессе и т. п. Эти проблемы
возникли у самых истоков социальной психологии в глубокой древности. И уже в античной философии они решались по-разному.

В современной социальной психологии модель взаимодействия
индивида и общества также имеет большое значение. Конфликтная
модель психоанализа, человек как пассивный объект в машинообразной формирующей модели бихевиоризма, нашедшей свое крайнее
выражение в идеях Б. Скиннера, модель общества как театра, а человека - как актера, играющего роль по сценарию, написанному для
него кем-то, в социологических теориях Дж. Г. Мида, Р. Мертона, И.
Гоффмана - все это варианты модели взаимодействия индивида с обществом. И здесь так же, как и при конструировании модели человека, социальная психология нуждается в научных обоснованиях. Это
означает, что для построения общей социально-психологической теории необходима общесоциологическая теория.

Как известно, американская социальная наука такой теории не
имеет. В итоге в отсутствие универсальных постулатов на верхнем
этаже теоретической пирамиды в американской социальной психологии вместо научных моделей человека, общества и их взаимодействия
<работает> некоторое количество моделей, полностью или частично
заимствованных в основном из идеологических и социально-философских воззрений, смежных отраслей науки (биологии, общей психологии и социологии), наконец, суждений здравого смысла.

Каждая из моделей как бы специализируется на том или другом из
аспектов сущности человека, гипертрофирует, абсолютизирует ту или
иную сторону его жизнедеятельности, представляя ее в отрыве от остальных аспектов. При этом ни в одной из этих моделей не схватывается главное - роль содержательных социальных отношений.

Общее представление о соотношении этих моделей дает таблица,
построенная МакДэвидом и Хэрри (табл. 1).

Важно отметить, что в различные периоды развития социальной
психологии США авторитет и популярность той или иной модели
были различны. Каждая из них на определенном этапе исчерпывала
свои возможности, модернизировалась или уступала место другой.
Поэтому можно утверждать, что, исследуя эволюцию модели, мы
фактически исследуем эволюцию неких теоретических инвариантов
(конструкций) в американской социальной психологии. Этот прием
представляется плодотворным еще и потому, что традиционный анализ <по направлениям> не позволяет четко выявить общую линию

Таблица1
Основные теории в социальной психологии (по МакДэвиду и Хэрэри (1968,
1974))
столбцы:
Теория;
Модель человека;
Основные представители;
источник данных;
Основные теоретические аспекты (представления о мотивации);
Вклад в социальную психологию, объекты исследований;
Оценка статуса в психологической науке.

Психоаналитическая; "Человек желающий";
Фрейд, Юнг, Адлер, Эйбрэхэм, Фромм, Хорни, Бион;
Вербальное поведение (приравненное к опыту);
Акцент больше на источник энергии, чем на ее направленность;
Развитие личности, социализация, агрессия, культура и поведение;
Уменьшается (1968, 1974);

Когнитивная; "человек познающий" (думающий);
Левин, Хайдер, Фестингер, Пиаже, Кольберг;
Вербальное поведение (по которому делается вывод о реальном опыте);
Акцент больше на направленность энергии, чем на ее источник;
Установки, язык и мышление, динамика групповых процессов, пропаганда,
социальная перцепция, "Я"-концепция;
Стабильно сохраняет свое значение (1968). Наивысший авторитет (1974);

Бихевиористская; "Человек механический" (реагирующий;
Халл, Миллер, Доллард, Роттер, Сиро, Скиннер, Бандура;
Наблюдаемое внешнее поведение (опыт имеет второстепенное значение);
Энергия - функция от уменьшения драйва, направленность объясняется
привычками;
Строгость в теории и эксперименте, социализация, социальный контроль,
социальные установки;
Растет (1968), теряет свое лицо (1974);

Гуманистская; "человек играющий";
Роджерс, Маслоу, Май, Сапир, Фэрис;
Вербальный самоотчет (его "понимающая" интерпретация);
Иерархически организованные потребности;
"Я"-концепция, межличностные отношения, общество и индивид;
Увеличивает авторитет (1974).

развития теории в связи с возрастающей тенденцией к эклектическому смешению самых разных теоретических концепций и <мини-теорий> при исследовании конкретных объектов, хотя такая общая линия есть. Американская социальная психология все же вынуждена
подчиняться логике объекта исследования, которая пробивает себе
дорогу через всевозможные методологические, теоретические и идеологические препятствия.

На первом этапе развития американской социальной психологии
доминировала модель человека, сформировавшаяся под влиянием
классического бихевиоризма. Ее основным недостатком был <антиментализм>, отказ исследовать внутренние психические процессы.
Отношения с другими людьми трактовались на основе гедонистического принципа наибольшей личной выгоды.

Бихевиористская модель уступила место когнитивной модели,
ставящей в центр внимания именно то, что отвергалось бихевиоризмом: сознание как систему знаний (познавательных схем, представлений). Недостатком этой модели явилась ее <мотивационная стерильность>, игнорирование внутренних побуждений, интересов, желаний
человека.

Эта слаборазвитая сторона бихевиористской и когнитивистской
моделей параллельно разрабатывалась в социальной психологии психоаналитиками, а также К. Левиным и его последователями. Очевидное достоинство теорий поля заключается в том, что источник мотивации не замыкается пределами психики индивида, а усматривается во
взаимодействии с окружающей средой, в том числе с другими людьми.

Этот аспект сущности человека как социального существа доминирует в модели ролевого человека, основы которой были разработаны
более 40 лет назад Мидом. Она переживает в настоящее время период бурного возрождения в различных теориях и течениях символического интеракционизма, завоевывающего все больший авторитет.

Имея в виду сказанное выше, перейдем к краткой характеристике основных действующих в американской социальной психологии моделей.

<Человек механический, реагирующий (reacting)>. Основная модель бихевиористски ориентированных теорий^. Перенесена из психологии^ с соответствующим концептуальным аппаратом, куда входят такие понятия, как: стимул, реакция, подкрепление, драйв,
уменьшение (редукция) драйва и т, п. Человек трактуется как биог''гический организм, реагирующий рефлекторно на внешние раздражители^. Обладает способностью к научению, адаптируется к условиям
окружающей среды по закону эффекта [Торндайк, 1898 г.]: <удоволь
Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 65

ствие впечатывает, боль стирает>. Может имитировать других людей,
ассимилируя тем самым их опыт, его психическая энергия представляет собой функцию от уменьшения драйва или функционального
подкрепления, направленность энергии объясняется привычками.
Пластичен, формируется обществом, которое создает внешние стимульные условия, действующие как сигналы и подкрепление поведения. Может вступать во взаимодействие с другими людьми (организмами). Его поведение при этом представляет <функцию от вознаграждения, тип и объем человеческого поведения зависят от типа и объема вознаграждения и наказания, которое оно доставляет> [Homans,
1961, р. 79]. Социальное поведение - это <обмен по меньшей мере
между двумя людьми деятельностью осязаемой или неосязаемой, стоящей более или менее дорого, прибыльной или проигрышной>
[Op.Cit., р. 86].

В приведенном описании нет ни единого привнесенного авторского
слова, оно составлено из основных постулатов бихевиористских психологических и социально-психологических теорий. Вместе с тем оно
выглядит буквально карикатурой на человека даже с точки зрения
здравого смысла, не говоря уже о гуманистических традициях философской мысли. К этой модели с большим основанием можно отнести слова весьма авторитетного специалиста, редактора многотомного
издания <Психология: исследование науки> 3. Коха: <Современная
психология создала образ человека, который столь же упрощен, сколь
и унизителен> [Gross, 1974, р. 42].

Вместе с тем в социальной психологии, как науке о взаимодействии, взаимоотношениях, взаимовлиянии людей не меньшее влияние оказала идеологическая модель - <гедонистического, экономического человека>, построенная Бентамом, который задолго до Торндайка был убежден в том, что <нашими суверенными господами являются боль и удовольствие> [Aport, 1968, р. 10]. В отличие от Торндайка он назвал свой закон принципом полезности, пытаясь представить описание поведения человека в буржуазном обществе, основанном на принципах торговли всем и вся, как вечную систему закономерностей поведения человека^ . Наиболее известные современные
<теории обмена> (Хоманс, Тибо и Келли) построены в соответствии
с тем же принципом: <законы торговли - это законы природы, а
значит, законы Бога> (Бёрк). В частности, для Хоманса <элементарные социальное поведение> есть личный контакт между двумя индивидами, в котором вознаграждение или проигрыш определяют их поведение [Homans, 1961, р. 110].

Мы не видим смысла в том, чтобы останавливаться на каждом из
пяти постулатов, предложенных Хомансом в качестве основы для

66 Опыт С111Л: парадигма объяснения

объяснения эмпирических данных многих социально-психологических исследований, поскольку достаточно рассмотреть лишь то, что
считается основным достижением Хоманса, а именно, так называемое
<правило распределенной справедливости>. Оно выводится из пятого постулата, который гласит: <... чем менее выгодно для человека
реализуется правило распределенной справедливости, тем вероятнее
он будет проявлять признаки эмоционального поведения, которое мы
называем гневом>. [Homans, 1961, р. 112]. Само правило гласит: человек, вступающий в отношения обмена с другим человеком, будет
ожидать, что доходы каждого из них будут пропорциональны расходам - чем больше доходы, тем больше расходы.

Комментарии здесь излишни, настолько ясно видна экстраполяция
капиталистических отношений, господствующих в обществе. Весьма
показательно также, что комментаторы этой теории Дойч и Краус
совершенно не замечают этого и, более того, считают, что высказанные Хомансом постулаты, в том числе и правила <распределенной
справедливости>, объясняют многие аспекты социального поведения
[Deutsch, et а1., 1965, p. 112]. Они считают вполне естественным и
нормальным рыночный подход к отношениям между двумя людьми,
что видно из следующего высказывания: <Рассматривая любой акт,
вполне релевантно думать о его стоимости для инициатора и вознаграждении или доходе для потребителя. Например, если А. просит В
оказать ему помощь, то этот акт стоит А определенное количество
единиц (в связи с признанием собственной неполноценности или неумения), и тот же акт вознаграждает В некоторым количеством единиц (признанием его превосходства); если В оказывает А какую-то
помощь, то это будет что-то стоить В (плюс его затраты в связи с тем,
что он откладывает свои собственные дела, помогая А) и вознаграждает А, которому он помогает определенным количеством единиц>
[Op.Cit.,p. 115].

Так произошло своеобразное слияние двух, в сущности тождественных моделей: механического человека с его стремлением к удовольствию
и бегством от боли и гедонистического (а фактически экономического) с
его стремлением выиграть, а не проиграть на рынке <человеческих отношений> . Обе модели находят друг в друге взаимную поддержку и стимулируются конкретным социально-экономическим контекстом.

Их сочетание лежит в основе модели взаимодействия индивида и
общества, которую можно было бы назвать моделью <пластичного
человека>. Согласно этой модели, наиболее ярко представленной идеями Б. Скиннера, человек есть полностью продукт внешних обстоятельств, влияния общества, результат воздействия поощрений за социально одобряемые реакции и наказаний за неодобряемые. Отсюда

Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 67

следует вывод: целенаправленно используя систему поощрений и
наказаний, можно (и нужно) формировать человека по избранной
модели. Само же общество изменится как результат формирования
личностей нужного типа. Иными словами, начиная с правильной в
общем (хотя и односторонней) посылки о том, что личность формируется обществом (правильнее было бы сказать - в обществе), Скиннер
и сторонники <социальной технологии> по весьма своеобразной, но
вполне понятной логике заключают, что причина несовершенства
общества^ - несовершенство составляющих его индивидов. Именно
этот идеологический поворот и объясняет искусственно стимулируемую популярность среди широкой публики в США идей Скиннера по
преобразованию общества. По этой же причине бихевиоризм занимает
ведущие позиции в различных теориях социализации и социального
контроля [Рощин, 1976,1977].

Вместе с тем нельзя не признать, что Б. Скиннер - это лишь одно
крайнее, наиболее консервативное крыло бихевиоризма. Не случайно МакДэвид и Хэрэри, оценивая статус бихевиористской ориентации
в 1968 г. словами <значение растет> [McDavid J., et а1., 1968], в 1974
г. заявляют о том, что бихевиоризм <теряет свое лицо> [McDavid J.,
eta., 1974, р. 31].

Действительно, бихевиористская ориентация в настоящее время
представляет собой весьма пеструю картину. В теоретическом плане
можно выделить по крайней мере три основных направления: конвенциональный (или обычный) бихевиоризм (Халл, Миллер и Доллард,
Маурер, Берлайн, Харлоу), радикальный, представляемый Скиннером и его последователями, и, наконец, выдвигающийся сейчас на
первое место социальный (точнее, социального научения) бихевиоризм, который представляют А. Бандура и А. Стаатс.

Как известно, бихевиоризм в целом развивался по пути все более
расширяющегося вторжения в схему <стимул-реакция> различных
промежуточных переменных, и в настоящее время лишь радикальные
бихевиористы защищают свою цитадель от наступлений <ментализма>. Однако самый большой шаг вперед (или, скорее, назад от догмы)
сделали социальные бихевиористы, которые успешно конкурируют с
представителями <гуманистской>^ психологии (А. Маслоу). Работая
в основном с людьми, а не с животными, зачастую в условиях реальной жизни, а не только в стерильной обстановке лабораторного эксперимента, они не могли не обнаружить изъянов в жесткой и односторонней формуле <стимул^>реакция>. Установив истину, что человек - не только продукт внешних обстоятельств, но и активный их
творец, они изменили парадигму одностороннего влияния <среда^>
индивид> на двустороннюю <среда<-=>индивид>^.

68_____________ Опыт США: парадигма объяснения

К этому выводу социальных бихевиористов привели факты, свидетельствующие о ведущей роли в поведении человека таких факторов
(или опосредующих переменных), как оценка возможных последствий
своих действий, в том числе и весьма отдаленных^; самооценка возможная оценка другими; когнитивные процессы - короче, вся та
<менталистика>, которую и поныне отвергнет радикальный бихевиоризм. Именно по этой причине социальные бихевиористы оказались
наиболее подготовленными к <психологическому> буму, характерному для США 70-х годов, к тому, чтобы выполнить роль <прикладного
гуманизма>. В настоящее время они лидируют в бурно развивающейся области методов самоконтроля, саморегуляции и самопрограммирования. При этом прокламируются такие задачи: <Сделать человека
свободным, инженером своей судьбы, ученым для себя, уметь противостоять давлению внешних обстоятельств> [Bandura 1962, р. 865]. Цитируемая здесь статья А. Бандуры <Теория поведения и модели человека> - весьма яркое свидетельство эволюции бихевиоризма и того
как, обращаясь к практическим нуждам человека, психология вынуждена ставить вечные, философские проблемы, которые она раньше
объявляла псевдопроблемами. <Размышления о природе человека неизбежно ставят фундаментальные вопросы о детерминизме и человеческой свободе>, - признает А. Бандура [Op.Cit., р. 866].

Его статья также свидетельствует о том, как изменение регулятивной модели человека ведет к существенному изменению методологических основ всей ориентации. Социальный бихевиоризм поэтому в
известном смысле представляет собой антитезу скиннерианству. В то
же время нельзя не заметить, что, вооружая человека методами саморегуляции и самопрограммирования, социальные бихевиористы, за
редким исключением, предполагают, что этот процесс должен происходить в условиях того же общества, без изменения его основ. Несмотря на критику идей Скиннера и в целом большой шаг вперед социальных бихевиористов, несмотря на весь их гуманистический пафос,
они также исходят из того, что изменение общества должно начинаться с изменения личности. На деле <самопрограммирование> человека без изменения программы общества рано или поздно оборачивается
еще более эффективной подгонкой личности к действующим социальным институтам, хотя субъективно (и иллюзорно) может осознаваться как результат самостоятельного выбора. По существу же это
еще одна, но наиболее изощренная и замаскированная форма манипуляции. Собственно, в этом и состоит глубокий замысел изменения
парадигмы бихевиоризма.

Подводя некоторые итоги развития бихевиористских моделей человека, общества и их взаимодействия, можно, видимо, отметить как

Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 69

общее явление <возвращение> в социальную психологию человека и
человеческого. За последние два десятилетия особенно заметно, как
постепенно объект исследований буквально навязывает в социальной
психологии свою логику, лишая бихевиоризм одной опоры за другой,
ставя перед неизбежностью выбора: внести в модель механического
человека изгнанный ранее <ментализм>, способность к оперированию
символами, организации поведения при помощи знаков (Л.С. Выготский), познавательные процессы - или уступить место другой концепции, способной интегрировать все эти свойства. Вариант такой модели и был предложен так называемой когнитивной ориентацией, которая при объяснении поведения <делает упор на центральные процессы (например, аттитюды, идеи, ожидания)> [Shaw, et aL, 1970, p. 171].
Вся ориентация возникла именно как антитеза необихевиоризму^ и
противостоит ему, как пишет Д. Озюбель, по следующим пунктам:
<Бихевиоризм имеет дело с оперантным и классическим обусловливанием, а также механическим, инструментальным и дискриминационным научением, в то время как когнитивную теорию больше интересует
образование понятий, мышление и приобретение знания.

Бихевиоризм основывается на изучении наблюдаемых реакций, в
то время как когнитивная теория считает наиболее значительными
научными данными так называемое менталистское содержание: познание, значение, понимание и другие виды осознаваемого опыта.
Бихевиоризм исходит из того, что в основе психологических, или
<когнитивных>, явлений лежат в основном организмические процессы, в то время как когнитивная теория стремится определять когнитивные явления в терминах дифференцированных состояний сознания, существующих в связи с организованными системами образов,
понятий в когнитивной структуре и когнитивных процессов, от которых они зависят> [Ausube, 1965, р. 7].

Типом анализа для бихевиоризма является молекулярный анализ, в
то время как когнитивная теория обычно использует молярный подход.

Бихевиоризм рассматривает генетически ранее происшедшие события как более фундаментальные по сравнению с событиями, происшедшими позже, в то время, когда когнитивная теория отвергает эту
точку зрения.

Из этого сопоставления нетрудно заметить историческую связь
когнитивной ориентации с гештальтпсихологией^, которая возникла в общей психологии как реакция на атомистический подход к психике, господствовавший в Европе в конце XIX-начале XX в. Принципы гештальтпсихологии - рассмотрение частей в зависимости от целого, интегрирующего их по соответствующим законам, в значительной степени определили новую модель.

70___ Опыт США: нарадиг.ма объясчсчия

<Человек когнитивный>^ - существо, обладающее способностью
к восприятию и переработке информации. Руководствуется в своем
поведении субъективным образом действительности. Стремится к
достижению внутренней связности, логичности, непротиворечивости
картины мира.

Когнитивные элементы (когниции, знания) не всегда в эту картину вписываются, они находятся в непрерывном взаимодействии. Определенные типы этого взаимодействия (конфликт, противоречие,
логическая непоследовательность, неопределенность взаимосвязи и
т.п.) обладают мотивационной силой, побуждают к определенным
действиям (поведению) [Heider, 1958, р. 195], направленным на возвращение всей когнитивной структуры в состояние равновесия. Поэтому для того, чтобы понять причины поведения человека, важнее
выяснить не то, как познаются социальные явления, а как они взаимодействуют в когнитивной структуре [Zajonc, 1968, р. 391].

Таким образом, центральным объектом исследования становится
не процесс отражения социальной реальности и не соответствие самого отражения отражаемому^, а внутренняя трансформация и перестройка когнитивной структуры как самостоятельной сферы. В этом
понимании чувствуется влияние феноменологии Э. Гуссерля^ с ее
требованием выносить <за скобки> вопрос о происхождении феноменов сознания и их отношении к объективной, независимо существующей реальности. Очевидно, что фактически тем самым когнитивный
человек <отождествляется с человеческим (индивидуальным) сознанием>, оторванным от реального поведения. Сама реальность в исследованиях когнитивистов фигурирует только как знание о ней. В силу
такого ограничения модель <когнитивного человека>, пожалуй, единственная в социальной психологии (куда, строго говоря, ее можно
отнести с большими оговорками), которая существует как бы сама по
себе, без дополняющих ее моделей общества (в каком-либо из его проявлений) и взаимодействия индивида и общества^.

Это, однако, далеко не означает, что модель <когнитивного человека> лишена идеологической подоплеки. Ее откровенно выраженная
субъективно-идеалистическая платформа, с одной стороны, позволяет
трактовать социальные процессы как детерминируемые сознанием, с
другой - уповать на снятие психологического напряжения, вызванного конфликтом с действительностью, путем внесения в сознание
<когниции>, помогающих восстановить утраченное равновесие когнитивной структуры, попросту говоря, решать мерами пропагандистского воздействия то или иное реальное социальное противоречие.

Наконец, центральная идея когнитивных теорий^ о том, что человек всегда стремится к психологическому равновесию, представляет

Теория и мечгодо.чя/ия. Способы решения (U'IIO(IHI>I. ироб.чс.ч ... 71

собой проекцию социального равновесия, политической стабильности как всеобщего идеала. О том, что она далека от действительности,
свидетельствуют и опыт повседневной жизни, и экспериментальные
исследования, в частности Д. Берлайна, который показал, что человеку, напротив, свойственно стремление к нарушению равновесия и
симметрии [Beryne D., I960].

Кроме того, когнитивные теории выполняют свою идеологическую
функцию уже тем, что исследуемая ими проблематика, несмотря на
изучение восприятия <социальных стимулов>, весьма далека от действительных, насущных проблем общества.

Сказанное выше можно проиллюстрировать на примере теории
когнитивного диссонанса Л. Фестингера (1957 г.), которая породила
наибольшее количество экспериментов, публикаций и диссертаций
[Festinger, 1957]. Сам Фестингер следующим образом формулирует
основные положения своей теории: <1. Между когнитивными элементами могут иметь место диссонантные, или <несовместимые>, отношения. 2. Переживание диссонанса заставляет уменьшить диссонанс
или избегать его увеличения. 3. Это давление проявляется в изменении поведения, когниции, а также избирательном восприятии новой
информации и принятии новых мнений> [Op.Cit., р. 31].

В соответствии с теорией Фестингера, между двумя когнитивными
элементами (X и У) диссонанс существует в том случае, если из Y
следует не X. Если же Х следует из Y, то отношение определяется как
<консонантное>. Если Х и Y не связаны, они не релевантны относительно друг друга. Величина диссонанса, а также величина давления
при уменьшении диссонанса между двумя когнитивными элементами
увеличивается по мере увеличения важности или ценности этих элементов.

При описании процесса уменьшения диссонанса Фестингер проводит различия между когнитивными элементами, которые касаются
поведения или чувств, или окружающей среды. Примером первого
случая будет, по его словам, убеждение или знание того, что я сегодня выезжаю на загородную прогулку; примером второго - знание
того, что идет дождь.

Согласно Фестингеру, диссонанс возникает в данном примере в том
случае, если я отправляюсь на загородную прогулку, несмотря на то,
что знаю, что идет дождь.

Таким образом, диссонанс рассматривается как противоречие между двумя знаниями, Фестингер подчеркивает, что знания о действительности, разумеется, более устойчивы к изменению, чем знания о
поведении, поскольку легче изменить планы о том, что человек собирается делать, чем знание о вполне осязаемой реальности. Поэтому

72 Опыт США: парадигма объяснения

если все же человек решится выехать на загородную прогулку, то для
того, чтобы уменьшить существующий между двумя когнитивными
элементами диссонанс, он должен будет изменить один из них. И
очевидно, что этим элементом будет знание о том, что он едет на прогулку. В этом случае вступает в действие механизм, сходный с тем,
который Фрейд называл механизмом рационализации. Я, например,
могу убедить себя в том, что дождь скоро закончится или в том, что
мне необходимо выехать на эту прогулку по каким-либо весьма важным причинам.

В сущности теория Фестингера не вносит много нового в понимание хорошо известного факта, что человек стремится к внутренней
согласованности картины мира. Причина, по которой эта теория стимулировала такое большое количество исследований, заключается
совершенно в ином. Основное внимание в теории Фестингера уделяется последствиям принятого решения, которое производит определенные изменения в связанных друг с другом когнитивных элементах
и тем самым ведет к появлению диссонанса и вызывает определенную
напряженность, требующую своего разрешения. Фестингер высказывает гипотезу о том, что действие диссонанса проявляется в увеличении психологической привлекательности избранной альтернативы и
в поиске дополнительных средств (например, новых когнитивных
элементов), убеждающих в правильности выбора.

Перечисленные положения теории когнитивного диссонанса легли в основу предсказаний ряда так называемых <неочевидных фактов>, т. е. фактов, противоречащих здравому смыслу и прогнозируемых лишь на основании логики теоретического рассуждения.

Примером может служить широко известный эксперимент Фестингера и Карлсмита, в котором авторы избрали в качестве рабочей гипотезы следующую: чем меньше вознаграждение, которое получит испытуемый за то, что он сделает, тем больше изменится его мнение о
характере данной деятельности. Испытуемым предложили выполнить
исключительно скучную работу, а затем попросили якобы <из уважения> к экспериментатору рассказать другим испытуемым о том, каким интересным и приятным был эксперимент, т. е. фактически обмануть. В одной группе испытуемых попросили сделать это за 1 долл.;
в другой группе за то же самое заплатили 20 долл.; в третьей, контрольной группе вопрос об обмане вообще не затрагивался. Впоследствии были измерены установки испытуемых относительно проделанной ими монотонной работы. Выяснилось, что те, кто обманывал других испытуемых всего лишь за 1 долл., оценили эту работу как довольно приятную; испытуемые той группы, которые получили за
обман 20 долл., а также контрольная группа оценили эту работу <ней
Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 73

трально>, т. е. менее положительно по сравнению с первой группой.
Иными словами, результаты этого эксперимента подтверждают весьма, казалось бы, неожиданную гипотезу: небольшое вознаграждение
может оказаться более эффективным в изменении установки, нежели
большое [Festinger, 1959].

Теория когнитивного диссонанса оказалась одновременно очень
простой и <почти равной теории Фрейда по своей способности объяснить любые полученные данные> [Kieser A., et а1., 1969, р. 236]. Этому в немалой степени способствовала нечеткость основных понятий:
<когнитивный элемент>, <диссонанс>, а также искусственность экспериментальной ситуации, где испытуемый имеет ограниченный
выбор, определяемый экспериментатором, в отличие от жизни, где
спектр выбора гораздо шире. Все это в итоге привело к тому, что теорию когнитивного диссонанса <проверяли, модифицировали, применяли, ругали, принимали и отвергали> [Shaw, 1970, р. 215]. Может
быть не столь яркой, но по существу такой же оказалась судьба и
других теорий согласованности.

Каковы же причины создавшегося положения? Отвечая на этот
вопрос, В. П. Трусов, экспериментально проверявший гипотезы когнитивного диссонанса, справедливо отмечает, что для исследователей
когнитивного диссонанса характерно признание в качестве методологических оснований двух положений. Первое из них - идея Я. Пирса о том, что люди стремятся достигнуть состояния уверенности и избежать состояния сомнения. Достигнув первого, люди успокаиваются. В какой степени эта уверенность подкрепляется реальностью, не
имеет значения. Тем самым игнорируется значение внешнего объективного мира. Вторым положением является кредо транзитной психологии: <найти инварианты поведения человека можно только в терминах доступного ему мира>. В этом положении также на первый
план выдвигаются субъективные критерии.

Попытка нахождения его инварианта в терминах <субъективной
метрики> индивидов является тупиковой, поскольку отсутствуют
объективные эталоны, критерии перехода от одной субъективной
шкалы измерения к другой [Трусов, 1975, с. 16-18]. Для решения этой
проблемы, равно как и объяснения факта переоценки альтернатив
после выбора, необходимо выйти за пределы мира индивида.

Сделав шаг вперед по сравнению с бихевиоризмом, поднявшись, так
сказать, на ступень выше модели человека механического, поставив в
центр внимания когнитивные, мыслительные структуры, когнитивисты замкнули деятельность человека этими рамками. Правда, если у бихевиористов человек - существо реактивное, т. е. проявляющее активность в ответ на внешние стимулы (разумеется, мы сознательно огруб
74 Oiihiii С1ИЛ: чародч/ма о^ляснсння

ляем схему), то, например, в теории когнитивного диссонанса человек
внутренне активен. Однако эта активность весьма специфична.

Фактически она представляет собой импульс к снятию внутреннего
конфликта, вызванного неадекватностью выбора альтернативы, и, что
особенно важно, этот внутренний конфликт разрешается преимущественно внутренними же средствами. Не случайно поэтому комментаторы теории когнитивного диссонанса усматривают ее значительное
сходство с фрейдизмом [Kieser A, et а1., 1969, р. 215]^.

Аполитичность, <камерность> проблем, несложность проверки
гипотез и возможность формализации [Anderson N., 1968] обеспечили когнитивным теориям широкое признание к 1968 г. и наивысший
авторитет в 1974 г. [McDavid, et а1., 1974]. Эту эволюцию когнитивной ориентации можно представить вкратце следующим образом. В
конце 40-х - начале 50-х годов основной темой когнитивистской ориентации было познание социальных явлений. Изучались когниции о
людях, событиях и т. п. Высказывались надежды на то, что, как только
<основные направления сойдутся в проблеме представления> [Scherer
М., 1954, р. 137], социальное поведение станет более понятным.

Для 60-х годов, однако, характерен, как уже отмечалось, акцент
на внутреннем взаимодействии когнитивных элементов внутри замкнутой структуры. В 1968 г. Р. Зайонц, автор обзорной статьи по когнитивным теориям, предсказывал, что, вероятно, в третьем издании
<Руководства по социальной психологии> можно будет говорить о
синтезе основных тем предыдущих десятилетий [Zajonc, 1968, р. 391].

Судя по всему, этот прогноз в 70-е годы начал сбываться. Свидетельство этому - появление в 1972 г. книги Э. Стотлэнда и Л. Кэнона <Социальная психология: когнитивный подход> [Stotand, et а1.,
1972]^. Они предприняли также фактически первую в американской
социальной психологии попытку^ интегрировать на основе когнитивистской ориентации разрозненные и полученные разными направлениями данные. Это, по их мнению, <возможно только на основе теории, которая отдает предпочтение опосредующим процессам индивида
по сравнению с различными формами внешне наблюдаемого поведения> [Op.Cit., р.VIII]. Вместе с тем объектом исследования они объявляют поведение, понимаемое как взаимодействие эксплицитных и имплицитных социальных стимулов, вызывающее когнитивную и поведенческую^ активность индивида [Op.Cit., р. 27].

Авторы фактически пытаются интегрировать когнитивную и бихевиористскую модели. Характерно, что для этого синтеза они заимствуют основные концепты из <любых областей психологии, кроме социальной> [Op.Cit., р. VIII]. Суть синтеза состоит в <применении когнитивных теорий научения к социально-психологическим явлениям>

Теория и методология. Способы решения осиоиных проблем ... 75

[Stotand, et а1., 1972, p. IX]. Основное понятие, вокруг которого строится вся теоретическая конструкция, - это понятие схемы, заимствованное Э. Стотлэндом и Л. Кэноном (по их же признанию) у английского невролога Г. Хеда, который объяснял, что такое схема, следующим образом: <... люди создают относительно абстрактные и поддающиеся генерализации правила, называемые схемами, относительно
определенных, регулярно повторяющихся связей между явлениями.
Эти схемы могут складываться на основе прямого опыта, наблюдения
за другими людьми и прямых сообщений от них> [Op.Cit., р. 67].
Появление в 70-е годы подобного подхода весьма симптоматично. Это
по существу признание недостаточности, частичности каждой из
имеющихся моделей в отдельности, признание необходимости нахождения общей основы.

Вопрос, и весьма важный, состоит, однако, в том, возможен ли этот
синтез <напрямую> или на какой-либо пограничной основе. Нам представляется вполне обоснованной точка зрения М. Ярошевского, что
<неспособность соединить эти две важнейшие категории (образа и действия), разработать единую схему анализа психической реальности в
неразделенности ее внутренне связанных компонентов явилась логико-исторической предпосылкой распада обеих школ - и гештальтизма и бихевиоризма. Ложная методология - в одном случае феноменологическая концепция сознания (у гештальтистов), в другом прагматическая, механо-биологическая концепция поведения (у бихевиористов) - явилась непреодолимым препятствием для подлинно
научного синтеза> [Ярошевский, 1974(а), р. 218]. В процессе дальнейших рассуждений о ходе логико-категориального развития он делает
вывод (также вполне обоснованный) о том, что синтез этих двух аспектов исследуемой психической реальности предполагает включение категорий мотивации, социально-психологических^ отношений и личности. Особое место среди этих аспектов занимает, на наш взгляд, мотивационный, как отражающий столь необходимую для целостной
модели человека психологическую, точнее, психодинамическую сторону. Введение этой грани, по крайней мере, привлекает внимание к
новым возможным источникам активности индивида. В самом деле,
в модели механического человека в необихевиористской ориентации
источником энергии служит <оживший прошлый опыт>, в модели
<когнитивного человека> источником энергии служит внутреннее
рассогласование познавательной структуры. Сама модель слишком
<холодна>, рационалистична, лишена внутреннего мотивационного
импульса.

Образно говоря, на континууме <машина - человек> обе описанные
модели можно разместить ближе к полюсу машины. Этот крен объяс
76 Опыт США: парадигма объяснения

няется тем, что социальная психология в США в первые десятилетия
весьма остро реагировала на любые проявления старой болезни <инстинктивизма>, отвергая концепции, построенные с учетом внутренних
побудительных сил, как ненаучные. В значительной степени <подозрительное> отношение к психоэнергетическим и психодинамическим
моделям было связано с общей реакцией социальной психологии как
науки <антиметафизической> на фрейдистские концепции. Таким образом, концепция, которая могла бы претендовать на хороший прием,
должна была представить мотивацию как детерминированную одновременно и внутренне и (что было особенно важно) внешне.

Мотивации необходимо искать свой источник вне индивида, но
действовать внутри него, у него <под кожей>. Этот логический парадокс попытался <разрешить> Левин своей теорией <поля>.

<Человек психодинамический>. Представляет собой динамическую систему субъект-объектных отношений с окружающей средой.
Взаимодействие этих отношений определяет положение индивида или
его движение в сети этих отношений в зависимости от общего баланса положительно или отрицательно субъективно оцениваемых свойств
(валентностей) значимых объектов. Внешне наблюдаемые действия проявление локомоции индивида в его психологическом жизненном
пространстве. Для того, чтобы понять смысл этих действий, надо
знать их функцию в более широкой структуре психологической картины мира индивида, поскольку психологические измерения объектов у двух индивидов могут значительно отличаться.

Сама модель, как видно из этого краткого описания, генетически
восходит к гештальтпсихологии (идея зависимости части от целого,
ограничение <поля> рамками индивидуального сознания). В то же
время (и в этом то новое, что внес К. Левин) она разомкнута на среду,
из которой черпает свой энергетический заряд. Большое значение во
внешней среде имеют, согласно этой схеме, социальные объекты и, в
первую очередь, другие люди^. В исследованиях групповой динамики
тем самым намечается соединение мотивационного аспекта личности
с процессом общения, который, собственно, составляет ядро социально-психологического анализа.

Фактически модель психодинамического человека - это первое
приближение к адекватной модели человека социально-психологического^. В ней заложены идеи: о зависимости поведения индивида (части) от его положения в системе социальных отношений (целого), о
необходимости изучения содержания субъективно-ценностного процесса отражения внешнего мира и прежде всего социального, о динамичности индивида как системы.

Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 77

Не все из этих идей были в дальнейшем развиты последователями
К. Левина^. Дело в том, что К. Левин, настаивая на необходимости
изучения психологической реальности, действительно подчеркивал,
что <описание ситуации должно быть скорее субъективным, чем
объективным, т. е. ситуация должна описываться скорее с позиции
индивида, поведение которого исследуется, нежели с позиции наблюдателя> [Deutsch, 1968, р. 417]. Вместе с тем он не отрицал, что ситуация имеет свое предметное объективное содержание^, и не считал,
что изучение психологического поля должно ограничиваться только
им. Это видно из его слов о том, как должен начинаться анализ поля:
<... психолог изучает <непсихологические данные> для того, чтобы
узнать, что эти данные означают для определения условий жизни
индивида в группе. Только после того, как получены эти данные,
может начинаться психологическое исследование само по себе>
[Op.Cit., р. 446-447]. Впоследствии это требование К. Левина недооценивалось, что привело к замыканию психологического поля границами индивида. Это особенно характерно для последователей К. Левина - Ф. Хайдера и Г. Келли, на концепциях которых мы остановимся
особо при анализе индивидуального обыденного сознания.

Для самого Левина характерна, напротив, разомкнутость индивида
на среду, хотя и представленную психологически. Это особенно проявляется при анализе поведения индивида в группе, о чем могут свидетельствовать его указания на то, что исследование социального взаимодействия должно учитывать объективное взаимодействие индивидов в группе [Op.Cit., р. 447], ее влияние на индивида. Фактически
именно переход от субъект-объектных отношений к субъект-субъектным^ и позволил Левину построить свою модель общества, которая
фактически явилась аналогом модели группы. В свою очередь, модель
групповой динамики представляла собой не что иное, как отражение
реальных социально-исторических процессов, происходивших в современном ему обществе. Достаточно вспомнить исследования стиля
руководства и разрешения конфликтов в группе. Если подойти к этим
объектам исследования с точки зрения социальных процессов, происходивших в США в 30-е годы, то выявится зависимость их постановки
от реального социального контекста. В частности, обнаружится, что
исследование <психологического климата> и его зависимости от стиля
руководства отражало общее для социальной науки внимание к проблеме налаживания <человеческих отношений>, к тенденции патернализма в промышленности и национальному согласию в целом, хотя
очевидно, что при этом понималось согласие на основе существующих
социально-экономических отношений. Идеологическая приемлемость^ модели бесконфликтной группы и бесконфликтного общества,

78 Опыт CIIIA: парадигма объясчепия

как бы далека она ни была от действительности, очевидна, поскольку причиной <еще имеющих место> конфликтов объявляется психологическая несовместимость, структура <поля> межличностных отношений, дефекты коммуникативных процессов и т. п.

Несмотря на то, что сам К. Левин всячески подчеркивал динамичный характер индивидуального психологического поля и призывал
рассматривать всякое равновесие в этом поле как <квазистатичное>
[Deutsch, 1968, р. 473], впоследствии, под влиянием гомеостатической модели общества, в центре внимания оказались преимущественно
факторы, способствующие мирному разрешению конфликтов внутри
социальной общности. Именно способы такого компромиссного разрешения конфликтов стали вторым основным (после исследования
<наивной психологии>) объектом изучения с позиций теории поля.
Идео-логичность различного рода теорий разрешения конфликта буквально бросается в глаза. В своей статье <Теория конфликтов под
вопросом> Э. Апфельбаум доказывает это весьма убедительно, выявляя в качестве исходного положения, лежащего в основе исследований конфликтов, идею о <принципиальном согласии конфликтующих
сторон относительно общих целей и ценностей> [Apfebaum, et a.,
1976, p. 76], т. е. идею о том, что конфликт возникает лишь по поводу средств достижения якобы разделяемых всеми целей; обсуждение
же существа этих целей, разногласие по их поводу считается запретным [Apfebaum, et a., 1976, р. 78].

Таким образом, если для модели <когнитивного человека> характерно стремление к бесконфликтности картины мира, то для <психодинамического человека> столь же характерно стремление к бесконфликтности отношений с другими людьми в группе и обществе. Это
убеждение вплоть до настоящего времени выступает как центральная
аксиома в исследованиях влияния группы на поведение и восприятие
индивида. Весь пафос этого подхода - в признании слабости и беззащитности индивида перед социальной общностью, перед общественным мнением, перед тем, <что все говорят>. И если в отношении материального мира человек еще может устоять в своем мнении, то его
оценка мира социального (согласно этой позиции) почти полностью
зависит от других.

Зависимость человека от внешнего социального окружения абсолютизирована последователями Левина, которые лишили индивида
личностного мотивационного импульса, заменив его комплексом психологических реакций на реакции других.

Модель психодинамического человека приблизилась тем самым к
известной модели <человека-локатора> (<ориентированного на других>, по Д. Рисмэну). Она не смогла поэтому достаточно адекватно

Теория и методология. Способы рутсччя осчовныл чроб.чсм ... Т:)

выразить мотивационный аспект. Эту функцию с соответствующих
позиций выполняет неофрейдистская модель. Она, в отличие от модели Левина, оказалась тотально (и внутренне и внешне) конфликтной.

<Психоэнергетический, человек> формируется в раннем детстве.
При попытке разрешить конфликт между инстинктами и бескомпромиссной реальностью, в нем в этот период формируется эго - опосредующее звено между социальными ограничениями и инстинктом. Он
находится в состоянии не только постоянного внутреннего, но и внешнего конфликта со своей группой и обществом, которые, в свою очередь, возникают как результат воспроизводства либидных связей
индивида со своими родителями. Семья служит прототипом для всех
последующих социальных связей, а родители - прообразом будущего
лидера. Социальные институты - средство защиты человека от его
собственных агрессивных, враждебных, бессознательных импульсов
[Shaw, 1970, р. 239]. Его поведение детерминировано скорее генетическими и исторически предшествующими условиями, нежели актуальной ситуацией.

Оно регулируется распределением психической энергии в системе
личности.

Теории, построенные на основе этой модели^ , немногочисленны
и не пользуются (за исключением, быть может, теории социальной
установки И. Сарнова) большим авторитетом. Для социально-психологических теорий этой ориентации характерно выделение какоголибо одного аспекта фрейдистской или неофрейдистской концепции.
Так, например, Бион рассматривает группу как аналог индивида и наделяет ее поэтому собственными потребностями и мотивами {Ид), целями, механизмами их достижения (Эго) и пределами действий (Суперэго). Она проходит на различных этапах через конфликты, связанные с особенностями развития [Op.Cit., р. 247-254]. Эти фазы детально
изучаются Беннисом и Шеппардом. Мысль о том, что индивид проецирует на группу свой опыт отношений в семье, лежит в основе трехмерной теории межличностных отношений Шутца [Op.Cit., р. 255]. Согласно этой теории типы отношений людей в группе могут быть классифицированы на основе трех социальных потребностей: потребности к включению в социальную общность, потребности в контроле
(жестом или словом) и потребности в положительной эмоциональной
оценке (симпатии и любви). Атмосфера в группе зависит от способности и возможностей членов групп удовлетворять эти основные потребности. В целом в социальной психологии влияние идей фрейдизма и
неофрейдизма невелико, несмотря на то, что сторонники этих направлений в последнее время уделяют больше внимания интерперсональ
80 Опыт CUIA: парадигма объяснения

ным связям. Оно никогда и не было особенно значительным, а в последние два десятилетия неуклонно уменьшается [McDavid J., et a.,
1974, Ha eta., 1968].

Объяснение малой популярности модели <психоэнергетического>
человека надо искать, видимо, не только в неопределенности терминов, трудности их операционализации, недоступности основных теоретических посылок для традиционных форм эмпирической проверки и т. п. [Shaw, 1970, р. 273]. Эта модель не смогла выполнить свою
функцию, поскольку требовала возврата к старым, уже изжившим
себя представлениям. Имея дело с социально-психологической реальностью, исследователи не могли не заметить недостаточности индивидуально-психологического подхода. Они были вынуждены обратиться
к иным, нетрадиционным схемам при объяснении. К этому толкала
логика самого объекта исследования - психического отражения системы социальных связей и отношений, социального в самом широком смысле, как процесса формирования отношения к миру, отношения, регулятивного для данной социальной общности.

В этой связи хотелось бы внести коррективы в тезисы М. Ярошевского о том, что 1) <реальность, воссоздаваемая в образе, так же мало
зависит от межсубъектных отношений, как и от познавательных способностей отдельного субъекта>. [Ярошевский, 1974(а), р. 415], и что
2) <исходные средства для анализа тех превращений, которые претерпевает восприятие в процессе межличностного общения, социальная
психология не может почерпнуть ниоткуда, кроме общей психологии>
[Op.Cit., р. 424].

Во-первых, если речь идет об объективной реальности, то она действительно независима, но если мы говорим о ее образе, т. е. как бы
<воссозданной>, субъективно опосредованной действительности, о
картине мира, которой руководствуются люди, то она как раз очень
зависит от межсубъектных отношений. Подтверждением этому могут
служить бесчисленные примеры формирования специфического видения мира у классов, профессиональных и других социальных групп.
Поэтому, во-вторых, социальная психология в общей психологии как раз
и не может найти исходные средства для анализа превращений, которые
проходит восприятие в процессе межличностного общения.

Общеизвестны те искажения и метаморфозы, которые претерпевает объективная социальная реальность в процессе ее коллективного
отражения. Поэтому если не толковать эти искажения <просветительски> как заблуждения, а попытаться понять их генезис и функции,
то абсолютно необходимо выйти за рамки индивидуального сознания.
О том, что, замыкаясь рамками индивидуального сознания и поведения, нельзя понять социально-психологическую специфику, свиде
Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 81

тельствуют бихевиористская и когнитивная модели. Особенно показательна последняя. Перенеся из гештальтпсихологии модель организации восприятия социально нейтральных объектов, когнитивисты
выхолостили человеческое, социальное содержание процесса восприятия социального мира и получили безжизненную схему. Подход К.
Левина при всех его недостатках представляет плодотворный шаг
вперед именно потому, что предполагает анализ индивида в группе и
в зависимости от группы, т. е. рассматривает его социально-психологически.

Главное затруднение состоит, однако, в том, чтобы найти ту реальность, которая была бы именно социальной, а не только индивидуально-психологической. В современной американской социальной психологии были такие попытки. Одна из них, в отличие от всех предыдущих, идет от социологии к психологии. Именно в социологии сложилась модель <ролевого> человека.

<Человек ролевой> - носитель, исполнитель ролей. Учится их исполнять, включаясь с момента рождения в социальную коммуникативную сеть, в процессе взаимодействия, отличающего человека от животных тем, что оно опосредовано использованием символов и предполагает их интерпретацию участниками взаимодействия. Процесс научения ролям проходит три стадии: имитации роли, игры в роль и ролевого
исполнения. Например, на первой стадии ребенок имитирует внешнее
поведение взрослых (например, <читает> газету, не умея читать), на
второй играет в продавца, мать, почтальона и т.п.; на третьей учится
смотреть на себя как на носителя ряда ролей и интернализирует так
называемого генерализованного другого, представляющего совокупную
точку зрения ближайшего социального окружения. В результате в человеке формируется способность посмотреть на себя со стороны, стать
объектом рефлексии, руководить собой в своих действиях, которые
предполагают совместные действия с другими людьми и направлены на
значимые и для них (а не только для него) объекты. Общество представляет собой результат таких взаимодействий, зафиксированный в социальных институтах, основной из которых - семья, первичная социальная ячейка. Взрослый человек занимает определенные позиции
внутри социальной системы, с которыми связаны определенные нормативные ожидания относительно его поведения. Сами позиции столь же
независимы от их конкретного исполнителя, сколько и ожидания,
предъявляемые к его действиям^.

Так же, как и все предыдущие модели, и эта состоит из основных
постулатов Ч. Кули и в особенности Дж. Мида, заложившего фундамент весьма разномастной ныне ориентации, получившей название

82 Опыт С111Л: 1f^f)nf)ч?.'ч(^ объяспсччя

символического интеракционизма'^. Не претендуя на сколько-нибудь
подробное изложение взглядов Дж. Мида°', мы остановимся лишь на
тех из них, которые имеют отношение к проблеме эволюции модели
человека в социальной психологии.

Вначале может показаться странным, почему возможно говорить
об эволюции применительно к концепции Мида, коль скоро она была
изложена более 40 лет назад. Однако если учесть, что в последующие
годы символический интеракционизм как бы обрел второе дыхание,
то, видимо, логично поставить вопрос о причинах этого возрождения.
При тщательном анализе оказывается, что Мидом были сформулированы положения, которые ныне оказались весьма актуальными. Так,
например, в свое время Мид энергично, выступал против двух основных установок ортодоксальной бихевиористской доктрины - индивидуализма и антиментализма [Op.Cit., р. 294]. Сейчас необихевиористская модель продвинулась далеко вперед по пути признания роли
опосредствующих переменных, и в этом смысле современный социальный бихевиоризм в значительной степени сливается с теми аспектами доктрины Мида, которые побудили его назвать свою концепцию
также социальным бихевиоризмом. Мысль Мида о том, что анализ
человеческого поведения невозможен только на основе внешне наблюдаемого поведения, что необходимо проникать в суть опосредствующих когнитивных процессов, была подтверждена когнитивной моделью и теорией поля К. Левина, доказавшего плодотворность исследования субъективного мира индивида, <наивной психологии>. Левин
же подтвердил идею Мида о том, что источником мотивации может
быть групповая динамика, хотя бы и в форме нарушения внутреннего равновесия. Мид фактически первым поставил вопрос о кардинальном изменении подхода к индивидуальному сознанию, о необходимости идти к его анализу от общества.

Наконец, Миду принадлежит еще одна ценная и перспективная
идея - активности, мотивированной не только внешне (в духе К.
Левина), но и внутренне, модель, которая может стать альтернативой
неофрейдистской психоэнергетической модели^. Она содержится в
сложной и не вполне ясно выраженной самим Мидом конструкции,
для описания которой он использует три различных термина: <самость> (); <социальное Я> (), генерализованный другой
или оценка меня другими, образ меня, мой образ в сознании других
и личное индивидуальное <Я> (<1>). Их взаимоотношение таково:
состоит из <1> и .

представляет собой, как уже говорилось, инкорпорирование
другого внутри индивида, организованный набор установок и определений, экспектаций или просто значений, разделяемых данной груп
Теория и методология. Способы решения осноаныл' проблем ... 83

пой. В любой данной ситуации включает генерализованного другого и зачастую какого-либо конкретного другого [Metzer, 1972, р. 10].

- это импульсивная тенденция индивида. Это начальная,
спонтанная, неорганизованная сторона опыта человека. Она, таким
образом, представляет собой ненаправленные тенденции поведения
индивида.

Каждый акт, под которым Мид понимает как наблюдаемые, так и
скрытые от наблюдателя аспекты поведения, начинается в форме <1> и
обычно заканчивается в форме . Это объясняется тем, что <1> представляет собой начало действия, которое впоследствии попадает под
регулирующий контроль определений и экспектаций других ().

<1>, таким образом, дает энергию действия, толчок, представляет
собой некое мотивирующее начало, в то время когда придает
направление этому акту. Таким образом, человеческое поведение рассматривается как постоянная серия инициаций актов со стороны <1>
и обратного действия на этот акт, т. е. управление этим действием со
стороны . Весь акт представляет собой результирующую этого
взаимодействия.

У Мида мы находим по поводу отношения <1> и ряд очень
интересных мыслей, которые еще не стали предметом внимательного анализа. Если представлять себе конструкцию механически,
как это делают некоторые интерпретаторы Мида [Kuhn Т., 1962, Kuhn
М., 1972], то тогда действительно трудно понять смысл введения Мидом компонента <1>, поскольку в его представлении формируется как процесс интернализации генерализованного другого - .
В то же время Мид совершенно недвусмысленно объясняет необходимость введения элементов спонтанности, индивидуальности, сконцентрированных в <1>, как необходимых для описания роли индивидуальности в более широком социальном процессе.

Он говорит: <Тот факт, что все конституируются социальным процессом и представляют собой его индивидуальные отражения... ни в коей мере не может считаться несопоставимым или противоречащим тому факту, что каждое индивидуальное <1> имеет свою
собственную особую индивидуальность, свою собственную уникальную структуру> [The socia psychoogy of G. H. Mead/ Ed. by A. Strauss, 1956, p. 229-230].

Поскольку каждое индивидуальное <1> в рамках этого процесса отражает его в своей организационной структуре в целом со своей особой
уникальной точки зрения, оно тем самым представляет собой неповторимый аспект и перспективу всей социальной структуры, которая отражается в организации любого индивидуального <1>, находящегося внутри этого процесса. Это напоминает каждую монаду в универсуме Г. Лей
84 Опыт США: парадигма объяснения

бница, которая отражает этот универсум со своей точки зрения и таким
образом отражает особый аспект или перспективу этого универсума.

<1>, будучи спонтанным проявлением, представляет основу для
новой творческой деятельности. , выполняя регулирующую функцию, направляет индивида в сторону конформного и организованного действия. Таким образом, при действии этих обоих аспектов мы
имеем налицо, с одной стороны, социальный контроль, а с другой возможность инновации [Symboic interaction/ Ed. by J. Manis, et a.,
1975, p. 148]. Из этой картины следует, что индивид, получая в результате своего воспитания в процессе символического взаимодействия
возможность посмотреть на себя со стороны, способен автономно направлять и контролировать свое поведение. Вместо того чтобы быть
подчиненным всем тем влияниям и импульсам, которые он испытывает
на себе и которые поступают из внешней среды, он может стать активным агентом инициируемого лично им действия^.

Таким образом, <1>, которое отдельные интерпретаторы Мида
[Metzer et a., 1972, р. 21] понимают как избыточный, ненужный
элемент, действительно является таковым, но совершенно в другом
смысле, а именно в том, что он представляет собой потенцию, абсолютно необходимую для развития общества, для критического отношения к тому, что Мид называет , - устоявшейся принятой

системе взглядов. Отметим при этом, что <1>, по Миду, - компонент
не только врожденный, но и сформированный в процессе общения.
Это тоже отражение действительности, но действительности реальной, актуальной, а не той, которая уже стала достоянием истории и
зафиксировалась в различного рода знаковых формах, общепринятых
стандартах и образцах. Таким образом, диалог между <1> и есть
не что иное, как поиск нового решения старых проблем. Собственно,
в анализе функции этого компонента и надо искать ответ на вопрос,
<для чего нужна психика обществу?> Если этот компонент снять, то
человек может вполне обойтись и без психики, поскольку в этом случае ему не остается ничего иного, кроме как быть <носителем ролей>,
ролевым человеком.

После смерти Мида развитие его идей пошло по двум направлениям, которые обычно называют гуманистическим и сайентистским.
Первое представлено так называемой Чикагской школой Блумера,
второе, известное как Айовская школа символического интеракционизма, вдохновлялось идеями М. Куна. Несмотря на то, что обе школы разрабатывают одну и ту же концепцию, их позиции по целому
ряду вопросов зачастую диаметрально противоположны. Основное
разногласие между ними касается методов исследования и верификации гипотез и идей Мида. Расхождение в области методологии или,

Теория и методология. Способы решения основных проблем ... 85

точнее говоря, в области методов исследования связаны с оценкой
относительных достоинств феноменологического и операционального подходов, а также понятий и терминов, которые должны использоваться при анализе поведения.

Основная идея Блумера, который продолжает традиции Мида,
состоит в том, что социальная наука по своим методам должна отличаться от точных наук. Отсюда следует вывод о том, что основой для
методологии изучения поведения человека должен быть принцип
<проникновения в опыт действующего (и, добавим, наблюдаемого. П. Ш.) человека> [Bumer, 1939]. По мнению Блумера, исследователь
человеческого поведения должен увидеть этот мир так, как видит его
испытуемый, поскольку поведение последнего определяется его собственной интерпретацией действительности. Проникнуть в эту интерпретацию невозможно без интуитивного понимающего подхода
[Symboic interaction/ Ed. by J. Manis, et a., 1975, p. 46]. По мнению
Блумера, именно этот интуитивный подход может дать гораздо больше, чем принцип соблюдения правил объективной или межисследовательской верификации. Кун, напротив, в своей последней статье
характеризует как самое значительное достижение своей школы демонстрацию того, что <основные идеи символического интеракционизма могут быть операционализованы и успешно применены в эмпирическом исследовании> [Kuhn, 1972, р. 47].

Поэтому основным материалом в школе Блумера являются отчеты
испытуемых о причинах своего поведения, а также разработка различных способов интерпретации этих отчетов. В Айовской же школе основным инструментом исследования является разработанный Такером тест <20 суждений> (он также называется тестом <Кто я такой?>).

В то время как Блумер стремится выявить ту часть <Я>, которую
Мид называл <1>, инноваторское спонтанное индивидуалистическое
начало, Кун ради эффективности своего метода стирает это различие
и по существу изучает не что иное, как установки, аттитюды человека относительно самого себя. Это позволяет ему операционализировать некоторые концепты Мида, построить технику эмпирического
исследования (в настоящее время таких исследований проведено около 100) и тем самым <приобщиться> к той части социальной психологии, которая имеет наибольший авторитет в США. Для Куна компонент <1> по существу исчезает и остается только , т. е. совокупность ролей, позиций, усвоенных индивидом. Фактически он тем самым переворачивает концепцию Мида, ибо склонен рассматривать человека не как инициатора своего поведения, а как пассивный объект
социального воздействия. В результате, как говорят Мельцер и Петрас, <в то время как у Блумера представление о человеке диктует ме
86 Опыт США: парадигма объяснения

тодологию, у Куна методология диктует образ человека>, [Metzer, et
а1., 1972, р. 47].

Одна из идей Мида положила начало новому направлению социальной науки, получившему название этнометодологии. Этот термин был
предложен Г. Гарфинкелем.

Исследователи, работающие в этой области, изучают способы
объяснения людьми своих повседневных действий, поступков в обыденной жизни, иными словами, способы интерпретации действительности, которые опосредуют их действия [Garfinke, 1972, р. 357]. Это
направление имеет самый непосредственный выход в проблематику
феноменологии, поскольку этнометодолог стремится раскрыть <методы>, которые люди используют в своей повседневной жизни при <конструкции социальной реальности>, формировании представлений о
действительности [Op.Cit., р. 358]. Собственно, центральная идея,
которой вдохновляется этнометодология, состоит в том, чтобы выявить <способ, каким люди понимают, что происходит у других людей
в голове> [Op.Cit., р. 359]. Не имея возможности подробно останавливаться на анализе этого весьма интересного и, на наш взгляд, перспективного направления, отметим лишь, что развитие идей символического интеракционизма так или иначе подтверждает мысль о необходимости исследовать закономерности формирования у людей представлений об окружающей их действительности, иными словами, о
необходимости исследования регулятивного аспекта психики, той
картины мира, которой руководствуется человек.

В настоящее время в ситуации теоретического кризиса идеи Мида
привлекают пристальное внимание как возможный вариант синтетической модели. Отметим при этом попытки сопоставления концепции
Мида с марксистской концепцией человека. Их сходство усматривается в следующих пунктах. Во-первых, в том, что у Маркса и у Мида
<Я>, или человек, предстает не как набор неизменных свойств или
характеристик, а как результирующая социальных отношений^; вовторых, в том, что у Маркса и у Мида сознание тесно связано с языком, т. е. семиотической, символической системой, и главным образом с тем, что Маркс называл <практическим разумом>, языком,
вплетенным в повседневную деятельность [Israe, 1972, р. 123]; втретьих, в том, что человек у Маркса и у Мида не только объект, но
и субъект действия.

Действительно, между концепциями Маркса и Мида в упомянутых
пунктах существует определенное и весьма существенное сходство.
Принципиальная разница между ними состоит, однако, в том, что Мид,
как неоднократно уже отмечали марксистские исследователи, понимает общество как систему взаимодействия на уровне символов, практи
Теория ii методология. Способы р<чч<'чия оспониыл' чроб.чсм ... Ю

чески не прослеживая ее связи с реальной действительностью, с тем,
что в марксистской теории общества понимается как базис общества.

В результате сущность деятельности человека, определяющей
любое символообразование, равно как и самих символов, не раскрывается. В итоге не остается другой альтернативы, кроме поиска причины поведения людей в индивидуальных способах интерпретации
этой символической действительности. Вместе с тем необходимо признать также значимость этой субъективной интерпретации, ибо независимо от ее адекватности она тем не. менее регулирует поведение
людей, и в этой связи необходимо привлечь внимание социальных
психологов к этой еще, к сожалению, мало изученной проблеме коллективного создания общезначимого субъективного образа объективной реальности.

Есть принципиальная разница во взглядах Маркса и Мида и в их
трактовке сущности человека как совокупности общественных отношений. Она состоит главным образом в том, что Маркс понимал общественные отношения значительно шире, нежели социальные отношения в смысле связей человека с другими людьми. У Маркса это не
только наличные контакты и взаимодействия, но и фиксированные в
социальных институтах формы и способы связи с действительностью.
У Мида же можно рассматривать как отношения между индивидом - объектом действий других, в особенности <значимых других>, и его окружением и одновременно как отношения между индивидом и его собственными действиями, направленными на то же социальное окружение [Op.Cit., р. 125]. Иными словами, у Мида речь
идет о конкретном человеке и его главным образом межличностных
отношениях, которые рассматриваются на уровне <человеческих отношений>, симпатии, антипатии и т.п., не вплетенных к конкретную
деятельность, т. е. у Мида акцент смещен на социально-психологические аспекты социального взаимодействия.

Допустима ли такая трактовка человека? Нам представляется, что
на этот вопрос можно ответить утвердительно, если включить модель
Мида в более широкий контекст отношений, предлагаемый марксистской концепцией. Для социальной психологии отношения конкретного человека с другими конкретными людьми действительно составляют ядро всей проблематики. Таким образом, сопоставление идей
Маркса и Мида в этом плане не лишено смысла.

Наибольшее сходство обнаруживается в трактовке человека как
активного деятельного субъекта, способного к целенаправленному изменению действительности. У Маркса представление об активности
человека развивается вплоть до мысли о том, что индивид и общество
<воспитывают> друг друга при всей их несоизмеримости. У Мида ин
88 Опыт CILIA: парадигма объяснения

дивид хотя и усваивает (особенно в детстве) роли, задаваемые ему обществом, но усваивает все-таки сам. Кроме того, впоследствии его индивидуальность, сосредоточенная в <1>, позволяет ему выступить в
качестве активного субъекта социального действия, внести изменения
в свою жизнь и жизнь окружающих людей. Однако, по глубокому замечанию К. А. Абульхановой, <проблема (общественного способа существования индивида) не может быть решена ни в том случае, когда
принимается во внимание только активность индивида (его деятельная
сущность в широком смысле слова), способность изменять наличные
обстоятельства ситуации, людей, создавать предметы и т. д., ни в том
случае, когда за основу берется объективное только как не зависящая
от субъекта логика жизнедеятельности даже во всей совокупности ее
существенных определений. Основание для вычленения специфики
психической деятельности индивида в качестве субъекта связано с
поставленным К. Марксом вопросом: каким образом обстоятельства
изменяют людей и вместе с тем люди изменяют эти обстоятельства.

Сущность психического связана с тем, что психика оказывается
средством или способом, <органом>, который опосредствует этот процесс взаимодействия индивида со всеми <обстоятельствами> его жизнедеятельности, включая в них и людей, и события, и всю человеческую культуру в целом. Она опосредствует этот процесс и в том смысле,
что от нее зависит, как изменится или останется неизменным индивид
под воздействием этих обстоятельств> [Абульханова, 1973, р. 134].

Кардинальной важности проблема состоит в том, чтобы раскрыть
суть этого процесса опосредствования, т. е. показать, как именно
психика опосредует взаимодействие индивида и общества. Вся трудность решения этого вопроса в том, чтобы определить ту сферу, в которой происходит опосредствование. Она должна быть одновременно
социальной, т. е. включать других людей и, следовательно, быть
шире индивидуального сознания, и психологической, т. е. не выходить за пределы индивида, чтобы оставаться локализованной в его
психике.

Эта задача напоминает отчасти проблему внутренне-внешней мотивации, которую решал Левин. Мид сделал шаг вперед по сравнению
с Левиным, введя в свою схему понятие символического взаимодействия, факторы языка и общения, но остановился перед решением
существа проблемы, замкнув искомую нами сферу пределами <Я>. Он
попытался представить <Я> как постоянный диалог общественного
<Я> (Me) с <Я> индивидуальным (<1>), в котором рождаются проекты социальных изменений, но сохранил дихотомию индивид - общество. Символическое взаимодействие стало у него самодовлеющим. Из
него выпал предметный мир и остались только межличностные отно
89

шения по поводу их же самих. Фактически Мид ограничивается сферой субъект-субъектных отношений, тогда как задача заключается в
нахождении места психики в отношении субъект-объектном.

Эта задача была решена Марксом, который задолго до Мида анализировал социальную систему как систему, функционирующую благодаря действиям людей, наделенных психикой и сознанием, но он
рассматривал сознание под особым углом зрения. Суть переворота,
произведенного Марксом в понимании механизмов сознания, состоит
в том, что в качестве опосредующего звена в отношении <субъектобъект> он ввел систему объективных социальных связей и отношений. В результате действия этой системы, как показал на примере
анализа товарного фетишизма Маркс, в обществе возникают <объективные мыслительные формы>, говорящее и записанное в этих формах общественное сознание (смыслы, предметные значения, символика), формы, в которых субъект фиксирует и переживает свой социальный опыт, далеко не всегда проникая в его реальные механизмы
и генезис. Маркс называл эти формы <превращенными> и показал,
как они порождаются системой материальных социальных отношений, выполняя роль средства самореализации и самодвижения в деятельности индивидов [Мамардашвили М.К., 1968].
ГЛАВА 5

МЕТОД. СУДЬБА ЛАБОРАТОРНОГО
ЭКСПЕРИМЕНТИРОВАНИЯ

Осознавая необходимость развивать теорию, создавать основу для
интеграции накопленных данных, основным направлением поисков
выхода из создавшегося положения большинство социальных психологов США все же считают дальнейшее совершенствование методов
исследования. Наиболее существенной характеристикой современной
социальной психологии они называют ее <приверженность к научному методу> [McDavid, et а1, 1974, p. 17]. Разъясняя суть общепринятого среди социальных психологов США понимания метода, Макдэвид и Хэрэри указывают на три основные операции, к которым он
сводится: методологию или процедуру сбора данных наблюдения,
построение теории, или упорядоченную интеграцию этих данных в
гипотезы и научные законы, и, наконец, научное экспериментирова
90 OihiH С111Л: порадн/ма объясчечия

ние и применение, или проверку адекватности этих теоретических
законов с точки зрения их прогностической способности [McDavid J,
eta, 1974, p. 17]i.

Центральное положение в триумвирате <методология-теорияпроверка и применение> в соответствии с позитивистской установкой
занимает способ получения данных, на долю же теории остается задача систематизации данных, добытых в результате применения метода.

Вполне естественно поэтому, что в совершенствовании метода усматривается основная возможность дальнейшего продвижения вперед
по пути научного познания. По аналогии с созданием все более мощных телескопов в астрономии и микроскопов в биологии принято и в
социальной психологии искать столь же мощное средство проникновения в суть изучаемых явлений.

Существенная проблема состоит, однако, в том, допустима ли
принципиально такая аналогия в применении к социальной науке. В
американской социальной психологии этот вопрос, как мы старались
показать выше, решен положительно.

Поэтому вполне логично, что эталоном науки для социальной психологии стала физика с ее развитой техникой эксперимента и математической обработкой получаемых данных. По этому стандарту и оценивается
теперь степень научности того или иного исследования. Нет ничего удивительного в том, что, стремясь достигнуть максимальной <научности>
в этом смысле, социальный психолог по существу ставит перед собой
задачу: 1) устранить насколько возможно из объекта своего исследования все человеческое; 2) исследовать его в максимально очищенной от
влияния посторонних факторов обстановке, позволяющей выявить определенную и недвусмысленную связь между зависимой и независимыми переменными, по возможности полностью эту связь контролировать;
3) точно ее измерить и описать так, чтобы она могла быть верифицирована. Целью метода как такового не является установление системы
причинных связей, ибо <причинность никогда не может быть доказана,
поскольку в конечном счете она есть заключение, которое мы делаем на
основании имеющихся у нас данных> [Wrightsman, 1972, р. 42]. Тем не
менее при этом сохраняется общая идея: накопив достаточное количество
отдельных фактов, выявить в них и устойчивые причинно-следственные
связи, закономерности и законы.

В итоге же если сложить вместе стремление открыть некие универсальные, абстрактные законы человеческого поведения, концепцию
<социального>, ограниченного взаимодействием между организмами,
пренебрежение к теории, стремление все подсчитать и вычислить,
придать математическое выражение результатам, полученным в искусственной обстановке лабораторного эксперимента, то, как справед
Метод. Судьба лабораторного экспериментирования 91

ливо говорит Н. Армистед, <тогда и получится социальная психология, которая как в своей концептуальной структуре, так и в основном
методе систематически игнорирует социальный контекст, в котором
осуществляется социальное поведение> [Argyris, 1974(а), р. 15].

Говоря об основном методе, Н. Армистед имеет в виду лабораторный эксперимент, который, если судить по публикациям за 10 лет (с
1961 по 1970 г.) в трех основных журналах по социальной психологии, действительно, далеко превосходил по распространенности все
остальные методы (см. табл. 2).

Таблица 2

Соотношение методов исследований в социальной психологии за 10 лет

Вид исследования; 1961 г.; 1970 г.

Полевое исследование: 8; 9;
Лабораторный эксперимент: 140; 196;
Опрос: 134; 107;
Интервью: 4; 5.

В 1974 г. доля лабораторного эксперимента в общем количестве
публикаций о социально-психологических исследованиях составляла в <Журнале личности и социальной психологии> 84% , <Журнале
экспериментальной социальной психологии> - 85% [House, 1977, p.
164]. Лабораторный эксперимент стал своего рода критерием принадлежности к профессии социального психолога.

Таким же обязательным критерием считается применение статистических методов. О том, насколько они обязательны, свидетельствует статья Левина, в которой он, выступая против преклонения перед
экспериментальным и статистическим методами, буквально вымаливает право на применение иных <импрессионистских> методов, всячески доказывая их полезность.

В итоге молодые исследователи толпами идут в лаборатории, поскольку именно лабораторный эксперимент, будучи наиболее <накатанным> и престижным методом, самовоспроизводится как самоцель
и перестает быть только средством научного познания.

Таким образом, одно из объяснений популярности лабораторного
эксперимента кроется не только в принятых методологических посылках. Очевидно, что в век институционализации науки исследователь
может руководствоваться в своей деятельности и вненаучными интересами. Как говорит Левин, <необходимость публиковаться, потребность издателя в каких-либо критериях при отборе рукописей, наше

92 Опыт США: парадигма объяснения

желание иметь определенное положение в научном мире (потребность
более <зеленых> дисциплин в одобрении более <зрелых>), наша социальная потребность в критериях для присуждения ученых степеней
и потребность в простоте изложения академических курсов - все это,
вместе взятое, влияет на то, как практически используются данные,
полученные экспериментальным и статистическим методами> [Levin,
1974, р. 668].

Будучи основным методом, лабораторный эксперимент вполне
естественно в процессе научной рефлексии попадает в фокус внимания. Именно вокруг его судьбы в шла дискуссия о методах социальной психологии и проблемах нахождения адекватного способа познания социально-психологических явлений.

Чтобы предстала суть этих дискуссий более наглядно, достаточно
рассмотреть один из классических лабораторных экспериментов
Аронсона и Карлсмита, неоднократно излагавшийся в американских
учебниках по социальной психологии. Экспериментаторы ставили
перед собой задачу - проверить гипотезу, согласно которой индивиды, подвергающиеся более суровой процедуре инициации (приема в
группу), будут считать эту группу более привлекательной для себя
(более дорожить ею), чем индивиды, подвергающиеся менее суровой
процедуре посвящения или принятые в группу без инициации.

Для участия в эксперименте были приглашены на добровольных
началах^ студентки одного из колледжей. С целью маскировки гипотезы и намерений экспериментатора им было объявлено, что они
будут участвовать в серии групповых дискуссий по проблемам психологии пола. Каждая студентка по прибытии в лабораторию проходила беседу с экспериментатором, который сообщал ей, что цель эксперимента - изучение динамики процесса групповой дискуссии,
коммуникативной сети и т.п., а тема <Психология пола> избрана
специально, чтобы заинтересовать возможно большее количество
участников. Затем он признавался в том, что большое неудобство,
связанное с темой, состоит в том, что многие испытуемые стесняются говорить по этим проблемам. После этого экспериментатор спрашивал студентку, может ли она (в отличие от других) свободно обсуждать психологические проблемы пола. Как правило, ответы были
утвердительными.

После этого испытуемых разбивали методом случайной выборки на
три группы: подвергавшихся суровой инициации, умеренно суровой
и не подвергавшихся вовсе инициации. В последней группе испытуемые получали инструкцию начинать дискуссию сразу же. Испытуемым остальных двух групп экспериментатор говорил, что для большей уверенности необходимо сначала проверить, действительно ли

Метод. Судьба лабораторного экспериментирования 93

они способны откровенно обсуждать столь интимные проблемы. Под
этим предлогом их просили пройти <тест> якобы специально для отсева застенчивых. В группе суровой инициации студентки должны
были прочитать вслух экспериментатору-мужчине 12 нецензурных
слов и два ярких описания сексуальных сцен из современных рассказов. В группе умеренно суровой инициации девушек просто просили
прочитать вслух слова, связанные с сексом, но цензурные.

Затем каждая из испытуемых занимала место в изолированной
кабине, где через наушники слушала <дискуссию> якобы действительно присутствующих участников, а на самом деле - запись дискуссии (чем достигалось единообразие стимула для всех испытуемых).
Для того чтобы у испытуемых не возникало подозрения и во избежание возможных попыток <включиться в беседу>, что неизбежно привело бы к раскрытию инсценировки, испытуемым было сказано, что на
этом заседании они должны просто послушать, что говорят другие, а изоляция объясняется стремлением создать более свободную атмосферу.

Когда запись заканчивалась, экспериментатор просил каждую испытуемую оценить дискуссию и качество выступлений по заранее подготовленной шкале. Полученные результаты подтвердили гипотезу. Студентки в группе с суровой инициацией оценили группу (существующую лишь
в записи) как более привлекательную, чем студентки в группе с умеренно
суровой инициацией и без инициации [Aronson, et а1, 1968, p. 4-6].

Описанный эксперимент соответствует большинству стандартов,
принятых в американской социальной психологии: в нем четко сформулирована гипотеза, ее проверке (а не выявлению каких-то новых
сведений, данных) подчинена вся процедура эксперимента, смысл
которой состоит в изоляции двух экспериментальных переменных независимой (степень жесткости инициации) и зависимой (привлекательность группы), в установлении между ними причинно-следственной связи и, что самое главное, - в обеспечении строгого контроля
большей части сопутствующих условий.

Именно в этом контроле усматривается основное преимущество
лабораторного эксперимента. Сопоставляя их с недостатками (искусственность ситуации, оторванность от реальной жизни и т.п.), Аронсон и Карлсмит подчеркивают: <В итоге главное преимущество лабораторного эксперимента состоит в его способности давать нам однозначное доказательство причинности. Кроме того, он позволяет лучше контролировать внешние переменные. Наконец, он позволяет исследовать размеры и параметры сложной переменной> [Op.Cit, р. 10].

Поэтому нет ничего удивительного в том, что на первый план выдвигаются проблемы технического порядка: организации эксперимента, инсценировки, имитадии реальной ситуации, маскировки замысла экспери
94 Опьчп США: парадигма объяснения

ментатора и т. п. В итоге, как это мог бы сформулировать лингвист, синтаксис вытесняет семантику, форма занимает место содержания, самоцелью становится формально правильная конструкция, схема исследования.

В последние годы такое смещение стало особенно очевидным. Рассматривая этот феномен в одной из немногих, посвященных этой
проблеме статей, У. Макгайр объясняет его развитием критического
аспекта принятой парадигмы исследования в ущерб творческому. Под
творческим аспектом он понимает процесс зарождения и формулирования гипотезы, а под критическим - ее проверку.

Обычный путь исследования в социальной психологии, по мнению
Макгайра, - это заимствование гипотезы из других областей психологии (психопатологии, теории научения и т. п.) и затем попытка
воспроизвести в лабораторном эксперименте реальную ситуацию с
обязательным контролем над независимой переменной и стремлением нейтрализовать все привходящие, неорганизованные переменные.

Попытки <подогнать> гипотезу к экспериментальным условиям
приводят к тому, что социальные психологи все больше склонны использовать манипулятивный лабораторный эксперимент не для проверки гипотезы, а для подтверждения ее истинности. <Мы склонны
начинать с гипотезы, которая, очевидно, истинна и которую мы не
намерены отвергать независимо от исхода эксперимента> [McGuire,
1973, р. 37]. Беря в качестве примера эксперименты по межличностной аттракции, Макгайр справедливо отмечает, что проверка гипотезы (типа <чем больше кто-либо воспринимает установки другого человека как сходные со своими, тем больше он склонен симпатизировать этому человеку>)^ превращается фактически в ее иллюстрацию.

В конечном итоге, если гипотеза не подтверждается, то, как это ни
странно, виноватым оказывается экспериментатор, как плохой режиссер, который не смог создать достаточно умелую ситуацию, в которой заранее очевидная гипотеза могла бы вновь доказать свою истинность. <Именно поэтому, - говорит Макгайр, - мы фактически
готовим из наших студентов в первую очередь хороших специалистов
по инсценировкам> [Op.Cit, р. 38], а <по меньшей мере 90% времени
наших курсов по методологии посвящены способам проверки гипотезы, в то время как более важному и первоочередному процессу порождения гипотез уделяется слишком мало времени> [Op.Cit, р. 40].

Вполне понятно, что молодой (хотя и не только) исследователь
заботится больше о том, чтобы доказать свою способность поставить
эксперимент не хуже других. Тот факт, что и он и другие ставят <одну
и ту же пьесу>, его не смущает.

Макгайр справедливо замечает, что бесплодность исследований в
лаборатории не может быть уравновешена внесением более социально

Метод. Судьба лабораторного экснсрн.чентицоплних 9.5

релевантных проблем и совершенствованием поиска гипотез, он считает, что необходимо отказаться от явно неадекватного понимания зависимости между переменными как прямой и односторонней, призывает к более активному развитию полевых исследований^ к созданию
информационных банков для того, чтобы иметь возможность исследовать динамику тех или иных процессов, применению более совершенных математических методов для моделирования социально-психологических явлений и статистической обработки получаемых данных.

Все это совершенно правильно, но опять же больше касается техники исследования, в то время как необходимо изменение содержания
подхода к социально-психологическому исследованию как исследованию человека, а не физического объекта.

К такому изменению неумолимо ведет сама <человечность>, социальность изучаемого объекта. Она дает о себе знать весьма ощутимо,
хотя и воспринимается пока как некая дополнительная (а не сущностная) специфика. Эта <человечность> проявляется в виде различных
артефактов, беспокоит как этическая проблема вторжения экспериментатора в интимную сферу переживаний, необходимости обманывать испытуемых и т. п.

Американские социальные психологи хорошо понимают сложности исследования, связанные с тем, что человек является одновременно и объектом и субъектом познания [McDavid J., 1974, р. 20]. Вместе с тем все эти сложности расцениваются как связанные с несовершенством процедуры исследования.

Обычно они рассматриваются с трех сторон: как вызванные свойствами экспериментатора, испытуемого и ситуацией их общения.
Начало исследованию этого вопроса было положено работами Р. Розенталя. В одном из экспериментов испытуемым было поручено провести опыт над крысами из одной популяции. Крыса должна была
научиться проходить лабиринт. В одном случае <экспериментатору>
было сказано, что крыса - умная, в другом - глупая. Были получены
статистически значимые данные, подтверждающие эту <опережающую> гипотезу. Оказалось, что с <умной> крысой экспериментатор
обращался более ласково, гладил ее, создавая тем самым неосознанно дополнительное положительное подкрепление.

Впоследствии этот эксперимент был повторен в школах, где роль
<экспериментатора> выполняли учителя. В двух экспериментах <способные ученики> (предположительно по той же причине) добились
большего успеха [Rosentha, 1968].

Это явление получило название^ <эффекта предубежденности (bias)
экспериментатора> и впоследствии исследовалось довольно детально.
Оно входит в более широкую группу артефактов, именуемых эффекта
96 Опыт США: парадигма объяснения

ми свойств экспериментатора. В 1966 г. они были суммированы Розенталем в следующем перечне наиболее распространенных свойств:

1. Ожидания экспериментатора определяют характер получаемых
им данных.

2. Осознание экспериментатором своей собственной склонности
находить ожидаемые данные может привести к противоположному
эффекту: заставить искать столь же предубежденно иные факты, чтобы не казаться предубежденным.

3. Экспериментаторы, которые получают <хорошие> данные в самом начале, впоследствии <улучшают> их; те же, кто вначале получают <плохие>, склонны получать еще хуже.

4. Эффект предубежденности объясняется не фальсификацией,
подтасовкой данных или подсказкой испытуемым; по-видимому, экспериментатор, сам того не осознавая, вербально или иным имплицитным способом подкрепляет определенные виды поведения испытуемых.

5. Предубежденность может передаваться интонацией, а также
визуально, когда экспериментатор и испытуемый видят друг друга во
время эксперимента.

6. Эффект предубежденности сильнее у тех экспериментаторов, для
которых характерны стремление к одобрению, склонность к жестикуляции, дружественное и заинтересованное отношение к испытуемым.

7. Эффект экспериментатора выражен сильнее, когда экспериментатор и испытуемый хорошо знакомы.

8. Эффект экспериментатора выражен больше у экспериментаторов-женщин по сравнению с экспериментаторами-мужчинами
[Rosentha, 1966].

Чтобы избежать действия перечисленных свойств, Розенталь предлагает ряд мер, в том числе увеличивать число экспериментаторов,
наблюдать за их поведением, проводить специальную тренировку с
ними, в ряде случаев скрывать от самих экспериментаторов основную
гипотезу, добиваясь тем самым двойной маскировки, сводить к минимуму контакты экспериментатора и испытуемого и т. п.

Помимо рекомендаций, направленных на нейтрализацию свойств
экспериментатора как участника процесса межличностного общения,
исследуется и поведение испытуемого с этой же точки зрения. К настоящему времени рядом исследователей разработана подробная типология испытуемых по характеру их реакций на ситуацию эксперимента
и способу объяснения целей эксперимента. Так, <услужливые> испытуемые стараются угодить экспериментатору, они готовы выполнять
нудную, длительную и бессмысленную работу [Orne, 1962]; <осторож
Метод. Судьба лабораторного экспериментирования 97

ные> заботятся главным образом о том, чтобы предстать в лучшем свете
[Rosenberg, 1965]; <определенные> выполняют прихоти экспериментатора, чтобы показать свое доверие [Fienbaum, 1966]; <прозрачные>
сотрудничают, получая удовольствие, выставляя напоказ свои личные
переживания [Hood, et а1, 1971]; <эгоисты> участвуют с тем, чтобы
убедиться в правильности самооценки [Siga, et а1, 1970]; <подозрительные> пытаются скрыть свои подлинные реакции [Rotter, 1967].

Специально изучались свойства испытуемых, связанные с фактом
их желания добровольно участвовать в экспериментах. Эти <добровольцы>, как правило, - студенты первых курсов, слушатели вводных курсов по психологии. Оказывается, <доброволец> воспринимает участие
в эксперименте как социально одобряемый поступок, склонен поддаваться решению других участвовать в эксперименте, обычно курит,
пьет кофе, употребляет другие стимуляторы, ищет одобрения окружающих, подвержен колебаниям настроения и склонен к самобичеванию,
интроверт, умен, хочет принадлежать к <элите>, нуждается в группе,
стремится к успеху, обычно первый ребенок в семье, обнаруживает симптомы общего невротизма, принадлежит к относительно высокой социально-экономической категории [Otto, 1965, Jang, 1971, McDavid W.,
1965, Rosentha, et а1., 1969, Rosnow, et а1., 1970].

Нетрудно заметить, что <доброволец> - это типичный представитель так называемого <среднего класса>, <белых воротничков>.

Специфика исследования, вызванная тем фактом, что социальнопсихологический эксперимент есть не что иное, как частный, хотя и
весьма специализированный вид межличностного общения, т. е. общения двух людей, выражается еще в одной исключительно важной
проблеме - этической. Она непосредственно вытекает из подхода к
человеку, который можно было бы определить как <презумпцию лживости> испытуемого или убежденность в том, что испытуемый не
может, не знает, не способен или не хочет выразить свою подлинную
реакцию. В этом находит свое косвенное выражение признание лицемерия (расхождения публично декларируемого и лично разделяемого)
как неотъемлемой черты социального поведения каждого человека.

Кроме того, важно учесть также и то, что подавляющее большинство данных в социальной психологии по существу получены в результате вербальных самоотчетов, основывались на невербальных данных,
другие 57 - на вербальных (из них 20 - на письменных) [Canne, et
а1., 1968, р. 528].

Способность человека как существа, наделенного сознанием, хотеть одного, осознавать другое, говорить третье, поступать еще как-то,
представляет для социальной психологии проблему номер один. О
том, что она еще далека от хотя бы приблизительного решения, сви
98 Опыт CUJA: парадигме! объяснения

детельствуют многочисленные исследования социальной установки,
в которых особенно наглядно видно расхождение между вербальными декларациями и реальным поведением. В самом деле, существует
огромное количество причин, по которым психологическое состояние
(например, социальная установка) выражается испытуемым неадекватно. Он может не осознавать установку или осознавать недостаточно
ясно, не обладать способностью к ее объективации. Далее, испытуемый может скрыть подлинную, реальную установку и выразить иную,
например, <социально принятую>, стереотипную и т. д. Иными словами, исследователь никогда не может быть вполне уверен в валидности метода, если он основан на вербальной реакции.

Надо сказать, что социальные психологи в США проделали колоссальную работу по решению этой проблемы. Накоплен большой опыт
по составлению шкал, вопросников, технике проведения интервью,
которые подчинены одной центральной цели: проникнуть <за> являющееся и видимое [Scott, 1968]. Однако, несмотря на все эти усилия,
уже сейчас можно констатировать, что хотя задача не решена, но
возможности в этом направлении, видимо, в основном исчерпаны. Не
случайно особенно бурно развиваются методы, которые минимально
связаны с вербальным самоотчетом испытуемых.

Во-первых, совершенствуются методы наблюдения, которые раньше <применялись незаслуженно мало> [Weick, 1968, р. 380], разрабатывается техника наблюдения за невербальным поведением (мимика, обмен взглядами, движения тела, жесты), перемещениями в пространстве, паралингвистическим поведением (тональность голоса,
тембр, паузы и т. п.), лингвистическим поведением. Составляются
подробные шкалы, классификации мельчайших выражений внутреннего психологического состояния, изобретается новая аппаратура
[Op.Cit, р. 381-401].

Во-вторых, интенсивно изучаются методы психофизиологического
исследования сопиально-психологических феноменов [Shapiro, et a,
1970]. Помимо обычных психофизиологических измерений: кожногальванической реакции, пульса, артериального давления, частоты
дыхания, фиксируются сокращения зрачков. Недавно был создан
ИПС (измеритель психологического стресса) - устройство, которое
может различать эмоциональные модуляции голоса (в том числе и по
телефону) [Lykken, 1974, р. 725]. По мнению Д. Шапиро и Г. Шварца, <эта техника обеспечивает невербальные, объективные, относительно свободные от влияния предрасположенности показатели реакции человека, которые обладают отчасти теми же преимуществами,
что жесты, кинестетика и другие индикаторы внешне наблюдаемого
поведения> [Shapiro, et a, 1970, р. 88]^.

Метод. Судьба лабораторного экспериментирования 99

Итак, проникновение в психологическую сущность восприятия
испытуемым социальной реальности идет следующими путями: 1)
созданием системы <фильтров>, очищающих <сырую> вербальную
реакцию от возможных помех (это направление исследований, по
мнению многих социальных психологов, исчерпало себя); 2) совершенствования методов, позволяющих обойтись без вербального самоотчета (наблюдение и психофизиологические методы), на эти методы
сейчас возлагаются большие надежды.

Вот тут и возникает проблема этики социально-психологического
исследования как проблема вроде бы неизбежная и объективно заданная. Выход, казалось бы, прост, если испытуемый ради обеспечения
высокого качества исследования не должен знать об истинной его
цели, то его не только можно, но и надо обмануть, предложив другое
объяснение, скрыть суть эксперимента и т. п. Однако в таком случае
надо отказать человеку в праве быть (в том числе и в социально-психологическом эксперименте) человеком и низвести его до уровня подопытного животного. Только тогда этически возможны обман и <проникновение> в истинный смысл вербальных реакций, нарушающее
право человека на охрану личной тайны.

Все эти проблемы обсуждаются исключительно остро на страницах
американской научной печати. Опыты С. Милгрэма, в которых инсценировалось наказание за ошибку в выполнении задания и испытуемым предлагалось увеличивать силу электротока, который якобы
применялся к человеку, находящемуся в соседней комнате. В других
опытах испытуемых заставляли заполнять по две тысячи страниц
бессмысленными цифрами, затем рвать их на клочки и начинать всю
работу сначала. Целью эксперимента было объявлено изучение влияния монотонного труда [Crano, et а1,1972, p. 74].

<Пропитывание> общества социально-психологическими знаниями создает, таким образом, еще одну проблему, выявленную К. Гергеном, также весьма значимую для дальнейшего развития методов
социально-психологического исследования.

В какой степени допустим обман, столь необходимый для соблюдения чистоты эксперимента, а если он недопустим, то какие приемы
должны его заменить? Если учесть, что <сколько-нибудь значимые
исследования (как оказывается. - П. Ш.) неотделимы от обмана>
[Mixon, 1974, р. 73], то станет понятна озабоченность не только этической стороной дела, но и практической судьбой эмпирического исследования в американской социальной психологии^. Далее, обман
как необходимый прием вряд ли может способствовать авторитету
самой социальной психологии и, кроме того, вполне естественно вызывает негативную реакцию у испытуемых. Осознавая себя объекта
100

ми исследования, они более настороженно будут следить за всеми манипуляциями исследователя. Наконец, как это случилось в социологии^, появятся и рекомендации испытуемым о том, как себя вести в
том или ином социально-психологическом исследовании, а тем более
имеющем практическое значение (тестирование при приеме на работу и т. п.). Учитывая, что популярные издания по социальной психологии сейчас исключительно широко распространяются в США, эта
перспектива представляется весьма реальной.
ГЛАВА 6

АМЕРИКАНСКИЙ ВКЛАД В РАЗВИТИЕ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ. ОСНОВНЫЕ
ОБЛАСТИ ИССЛЕДОВАНИЯ:
социальная установка и социальный стереотип,
обыденное сознание, внутригрупповые процессы
и межгрупповые отношения

6.1. Исследование конкретного объекта (социальная установка)

Исследования социальной установки (или аттитюда) - миниатюрная
копия американской социальной психологии и поэтому - именно тот
объект, на котором можно проследить и подвергнуть анализу почти
все затронутые выше проблемы, возникающие как на общетеоретическом, так и на теоретико-методологическом уровне.

Понятие социальной установки было введено в 1918 г. У. Томасом
и С. Знанецким. Они определяли ее как психологический процесс,
рассматриваемый в отношениях к социальному миру и взятый прежде
всего в связи с социальными ценностями. <Ценность, - говорили
они, - есть объективная сторона установки. Следовательно, установка есть индивидуальная (субъективная) сторона социальной ценности> . Томас и Знанецкий неоднократно подчеркивали значение для
понимания социальной установки того факта, что <она по своему существу остается чьим-то состоянием> [Thomas, Znaniecki, 1918-1920,
р. 21-23]. В этом определении социальная установка представлена как
психологическое переживание индивидом значения или ценности социального объекта. Она функционирует одновременно как элемент
психологической структуры личности и как элемент социальной струк
Американский вклад в развитие социальной психилигии ... 101

туры, поскольку содержание психологического переживания определяется внешними, локализованными в социуме объектами.

Будучи обращенной одной своей гранью к социологии, а другой к психологии, объединяя аффекты, эмоции и их предметное содержание в единое целое, социальная установка представлялась именно тем
понятием, которое, казалось, могло лечь в основу теоретического
объяснения социально значимого поведения.

В социальной психологии она была принята с особой готовностью,
поскольку представлялась именно той исходной единицей, которая
сможет выполнить роль, подобную роли химического элемента в химии, атома в физике, клетки в биологии.

Попытки найти и предложить такой элемент в социальной психологии многочисленны. К ним можно отнести концепцию МакДугалла, у которого эту роль выполнял <инстинкт>, а также теории, построенные на таких единицах, как <привычки>, <чувства> и т. п. Эти
исходные элементы были отвергнуты как слишком умозрительные,
неопределенные и, главное, не поддающиеся эмпирическому исследованию. Поэтому, когда появился концепт, доступный для операционального определения и в то же время охватывающий содержание,
ранее определявшееся интуитивно^, то вполне естественно, что он
быстро завоевал всеобщее признание.

К концу 60-х годов социальная установка прочно закрепилась как
основное понятие при объяснении социально-психологических процессов как на индивидуальном, так и на групповом уровне. По объему исследований с ней может конкурировать только малая группа^, но
если исследование установки можно себе представить вне группового процесса, то обратная картина просто немыслима.

Будучи одной из центральных областей исследования, социальная
установка пережила вместе со всей социально-психологической наукой ее подъемы и спады. Первый период (1918-1940 гг.) отмечен
теоретическими дискуссиями о содержании самого понятия, развитием техники измерения установки (начиная со шкалы Терстона, предложенной в 1928 г.). К концу этого периода был установлен один из
отличительных признаков социальной установки - <интенсивность
положительного или отрицательного аффекта относительно какоголибо психологического объекта> [Thurstone, 1928]. В 1931 г. Парк
добавил еще два признака: латентность (т. е. недоступность для прямого наблюдения) и происхождение из опыта [Attitudes. Jahoda, (ed.),
1966, p. 19]. В 1935 г. Г. Олпорт, проделав огромную работу по обобщению имевшихся к тому времени определений, предложил свой
вариант, и до нынешнего времени <исполняющий обязанности> общепринятого: <Установка есть состояние психонервной готовности, сло
102_________ ___ Опыт США: парадигма объяснения

жившееся на основе опыта и оказывающее направляющее и (или)
динамическое влияние на реакции индивида относительно всех объектов или ситуаций, с которыми он связан> [Aport, 1935, р. 810]. В
этом определении основные признаки установки - ее предваряющее
и регулятивное действие.

Второй этап (1940-1950 гг.)-период относительного спада в исследованиях социальной установки, который объясняется переключением интереса на динамику групповых процессов - область, стимулированную идеями К. Левина; сказались и несбывшиеся надежды на точную квантификацию установки. Вместе с тем именно в этот
период (в 1947 г.) М. Смитом было предложено деление установки на
три компонента: когнитивный, аффективный и поведенческий^ , а
также было установлено, что эта структура обладает определенной устойчивостью. Акцентируя внимание на этой стороне установки, Д.
Кэмпбелл определяет ее как <синдром устойчивости реакции на социальные объекты> [Campbe, 1950, р. 31].

Третий этап (середина 50-х-60-е годы) - период расцвета исследований установки. На это время приходятся исследования процесса
ее изменения, выполненные школой К. Ховлэнда и известные как
Иельские исследования. В них изучалась, в основном, связь между
когнитивным и аффективным компонентами установки. С 1957 г. с
появлением теории когнитивного диссонанса Л. Фестингера начались
исследования связей когнитивных компонентов разных установок В
это же время появились функциональные теории (или теории функций установки в структуре индивидуального поведения) Смита с соавторами [Smith, Brunei-, White, 1956], X. Келмэна [Keman, 1958] и
Д. Каца [Katz, I960], теории изменения установки В. Мак Гайра
[McGuireW., 1968], Ж. CapHOBa[Sarnoff, I960], была усовершенствована техника шкалирования, начали применяться психофизиологические методы измерения установки [Coombs, 1964].

70-е годы - период явного застоя. На фоне затраченных усилий
довольно обескураживающе выглядят такие итоги, как обилие противоречивых и несопоставимых фактов, отсутствие даже подобия общей
теоретической основы, пестрая мозаика различных гипотез, обладающих скорее ретроспективной, нежели перспективной объясняющей силой, разногласия по каждому из пунктов, содержащихся в <сводном>
определении Г. Олпорта, наличие таких существенных пробелов, как
недостаточное исследование взаимосвязи установки и реального поведения. Авторы обзорных работ по установке отмечали их <невысокий
теоретический уровень, неубедительное доказательств теоретических
посылок, неясность связи между теоретическими концептами, слабые
прогностические способности> [KieserA., Coins, Mier, 1969, p. 41].

Американский вклад в развитие социальной психологии ... Q3

Строго говоря, даже не теории, а <мини-теории>, предназначенные до
объяснения данных, полученных в частном исследовании.

Разнобой теоретических концепций, противоречивость фактов
особенно бросаются в глаза на фоне единообразия методологии и техники эмпирического исследования, как бы независимых от конкретных цел исследования. Установка измеряется в подавляющ большинстве случаев на основе вербального самоотчета респондента о своей
позиции относительно какого-либо объекта на так называемом континууме установки, градуированном между полюсами плюс - минус:
очень хорошо-очень плохо и т. п.^

Единообразие методов при решении разных исследовательских
задач с различных теоретических позиций обусловлено соблюдением
принципа операционализма. Несмотря на разные критерии, положенные в основу исходных определений, все они операциональны, т.е.
построены как рабочие определения для измерения избранных параметров: интенсивности, устойчивости, степени организованности
компонентов и т. п.

Вся эта картина полностью отражает положение американской социальной психологии в целом. Рассмотрим теперь на конкретном примере исследований установки, как действует технологическая цепочка: модель человека - методология исследования - интерпретация
данных, как объективное явление трансформируется в этом процессе.

В бихевиористской схеме <установка рассматривается как имплицитная, опосредствующая реакция - гипотетическая конструкция или
промежуточная переменная между объективным стимулом и внешней
реакцией. Установочная реакция, недоступная для внешнего наблюдения, является одновременно реакцией на наблюдаемый стимул
и стимулом для наблюдаемой реакции, действуя наподобие <связующего> механизма. Обе эти стимульно-реактные связи (наблюдаемый стимул - установка; установка - объективная реакция) предположительно подчиняются всем законам теории поведения. Установка определяется как имплицитная, вызывающая драйв реакция, которая считается социально значимой в обществе (данного. - П. Ш.) индивида>
[Doob, 1947, р. 135].

Из этого описания установки, которое дает Л. Дуб, наглядно видно,
как действует бихевиористская модель. Очевидно, что наибольшую
трудность для интеграции установки в эту модель представляет свойство последней внутренне опосредствовать, отличающее ее от внешне
наблюдаемой реакции на стимул. Признать, что в психологической
структуре поведения может присутствовать такого рода явление, значит подвергнуть ревизии основу всей бихевиористской концепции.

104 OfbiiH С111Л: парадигма объяснения

С другой стороны, очевидна плодотворность концепта установки для
объяснения социально-психологического аспекта поведения.

Интеграция достигается путем двух операций: установка сама
объявляется реакцией, чем снимается ее свойство быть целостным
состоянием, а ее латентность, т. е. недоступность для наблюдения,
трактуется только как теоретический прием, позволяющий снять
проблему наблюдаемости, поскольку латентность оказывается при
этом всего лишь гипотетической конструкцией. В итоге бихевиоризм
получает возможность оперировать понятием установки, адаптировав
его к своей теоретической схеме, согласно которой человек - система стимульно-реактных связей, складывающихся в результате внешних воздействий. Установка ничего не добавляет в эту схему, оказываясь такой же <усвоенной поведенческой диспозицией> (Д.Т. Кэмпбелл), как и многие другие. Ее специфика исчезает.

После такой трансформации установка становится доступной для
принятых бихевиоризмом способов измерения, что в значительной
степени облегчается также представлением о ее трехкомпонентной
структуре. Оно позволяет, с одной стороны, учесть в некоторой степени <человечность> социальной установки, проявляющуюся в вербальности реакций, с другой - не выделять социальную установку среди
установок любого биологического организма. Ведь вербальная реакция, согласно бихевиористскому взгляду, есть не что иное, как физическое поведение, <сотрясание воздуха>, разложимое на элементарные моторные акты.

Несмотря на все описанные операции, бихевиоризм, по признанию
авторов обзорных работ, не может до конца решить проблему латентности установки. Последняя в целом <представляется неудобным
понятием в науке, основанной на наблюдаемых величинах> [De Feur,
Westie, 1975, р. 115].

Гораздо легче эта проблема решается в русле когнитивистской ориентации на основе модели <мыслящего человека>, ставящей в центр
внимания его внутреннюю когнитивную структуру (а не только внешнюю вербальную реакцию).

По определению М. Рокича, <социальная установка - это относительно устойчивая во времени система взглядов, представлений об
объекте или ситуации, предрасполагающая к определенной реакции>
[Rockeach, 1968]. Еще более подробно, с позиции гештальтпсихологии,
описывает установку С. Аш: <Установка есть организация опыта и
знаний, связанных с данным объектом. Это иерархически организованная структура, части которой функционируют в соответствии с их местом в общей структуре. В отличие от психофизиологической установки
восприятия она высоко концептуализирована> [Asch, 1952, р. 115].

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 105

Таким образом, согласно когнитивистской ориентации, роль установки, т. е. опосредствования вновь поступающей информации, выполняет вся когнитивная структура, которая ассимилирует, модифицирует
или блокирует ее. Весь процесс разворачивается в сознании, и в этом
смысле когнитивистская концепция более <человечна>, но именно
поэтому и возникает ее основная проблема: разведение установки с
элементами когнитивной структуры (мнением, убеждением), лишенными важнейшего свойства установки - ее имманентной способности
регулировать поведение, ее динамического аспекта. Этот недостаток
компенсируется по-разному. Согласно теории когнитивного диссонанса,
единичная установка лишена динамического потенциала. Он возникает
лишь как результат рассогласования когнитивных компонентов двух
установок. По мнению других исследователей [McGuire, 1968], установка в когнитивной структуре (знание) энергетически <заряжается> от ее
связи с более или менее центральной ценностью^.

В психоаналитической концепции установки мы наблюдаем иную
картину. Еще в 1935 г. Г. Олпорт говорил о том, что <Фрейд наделил
установку жизненной силой, уравняв ее с бурным потоком бессознательной жизни> [Aport, 1935, р. 815]. Это не следует понимать буквально, ибо 3. Фрейд специально установке не уделял внимания. Влияние Фрейда проявляется в выдвижении тезиса о том, что установка,
хотя и не имеет собственного энергетического заряда, но может черпать его, регулируя уже имеющуюся психоэнергетику. Согласно
психоаналитической концепции Ж. Сарнова, <установка индивида в
отношении класса объектов определяется особой ролью, которую эти
объекты стали играть в содействии реакциям, уменьшающим напряженность особых мотивов и разрешающим особые конфликты между
мотивами> [SarnoffJ., I960].

Для всех приведенных выше определений характерна одна общая
черта - ограничение сферы действия установки областью индивидуального поведения. Говоря иначе, социальная установка рассматривается преимущественно в индивидуально-психологическом аспекте.
Свое логическое завершение эта линия нашла в теории социального
суждения М. Шерифа и К. Ховлэнда [Hoviand, Sherif, I960]. В ней
осуществлена предельная экстраполяция данных, полученных в общей и экспериментальной психологии. Основной вывод этой теории
состоит в том, что социальная установка изменяется по единому закону ассимиляции и контраста^, выявленному при исследовании установки восприятия (set) в общей психологии.

В основных теоретических направлениях исследований социальной установки ее социальность либо совсем игнорируется, будучи
приравненной к организмическим диспозициям, как это, например,

106 Опыт США: парадш.ма объяснения

делают бихевиористски ориентированные исследователи, либо сводится к знанию, имеющему аффективную или эмоциональную, окраску, либо определяется через социальность объекта установки. Это игнорирование социальности как особого качества, характерное для социальной американской психологии, логично завершилось при исследовании социальной установки отрицанием ее качественного своеобразия. Все это фактически ведет к ее теоретической девальвации,
превращает всего лишь в термин для перевода старых теорий на современный научный язык, что не делает их более содержательными.

Ограничение исследований социальной установки рамками психологии индивида также логично ведет к тому, что за пределами исследования остается ее свойство выполнять функции регулятора не только на индивидуальном, но и на социальном уровне. Ведь социальная
установка объединяет в себе эти свойства, будучи <впечатанной> в
структуру поведения членов социальной группы. Вскрыть природу
этого единства, его внутренние закономерности социальная американская психология не смогла в силу отмеченной философской и методологической ограниченности.

Эта ограниченность сохраняется даже в социологических подходах,
которые, казалось бы, непременно должны идти к анализу установки
от социума. Тем не менее, и в символическом интеракционизме - наиболее известной социологической ориентации в социальной психологии - она <рассматривается через <Я>-концепцию, которая формируется интернализованными установками других> [Symboic interaction.
Manis, Metzer (ed.), 1975, p. 16]. <Я>-установка, т. е. отношение человека к самому себе, объявляется общей системой координат, в которой размещаются все остальные установки [Tucker, 1972, р. 305].

Интересные, но ограниченные подходы к анализу функций социальной установки в социальной общности намечены в работе М. Смита, Д.
Брунера и Р. Уайта [Smith, Bruner, White, 1956], а также в теории
Келмэна [Keman Н., 1958]. Основной постулат первой работы состоит
в том, что индивид выражает то или иное мнение лишь потому, что оно
используется либо как средство сохранения отношений с другими
людьми, либо как орудие их разрыва. Иными словами, мнение, предположительно отражающее установку, может выполнять две функции:
идентификации с группой или противопоставления себя группе.

Идея о социальных причинах устойчивости проявления установки была разработана Келмэном. Он выделил три процесса, способствующие этой устойчивости: подчинение, идентификацию и интернализацию. В первом случае имеется в виду сохранение установки
под влиянием внешнего контроля, во втором - для поддержания социальных связей, в третьем - устойчивость установки объясняется

Американский вклад а развитие, социальной психологии ... 107

тем, что сам объект установки имеет для индивида личное значение,
независимо от внешнего контроля или одобрения со стороны общества.

Итак, для исследований установки оказывается характерным одновременно разнобой ее интерпретации в разных теоретических схемах и единое методологическое ограничение сферой индивидуального поведения.

Бесспорно, это ограничение во многом вызвано заимствованием
теоретических схем из общей психологии. И так же, как в позитивистски ориентированной общей психологии человек предстает механицистски раздробленным на стимульно-реактные связи, в социальной
психологии индивид определяется как <комплекс социальных установок> [Jones, Gerard, 1967]^.

Важно, однако, подчеркнуть, что сама установка (в соответствии
с тем же принципом) изучается либо изолированно (как в бихевиористской схеме), либо в лучшем случае в связи с установкой того же
уровня (как в когнитивистской схеме). Но и на этом процесс дробления не заканчивается. Сама установка расчленяется на когнитивный,
аффективный и поведенческий элементы.

И, наконец, свое завершение фрагментация находит в выделении
внутри самих этих компонентов операционально определимых и доступных для измерения качеств. Так, например, в когнитивном компоненте выделяются информационное содержание, временная перспектива, центральность - периферийность, в аффективном - направленность, интенсивность, в поведенческом - объективность,
ситуативность и т. п.^

Крайне важно подчеркнуть следующее. Каждый из очередных этапов фрагментации объекта ведет ко все большей диверсификации
знания, его дроблению в зависимости от конкретного понимания установки, ее компонентов и связей между ними, от выделенного параметра, гипотезы о нем, от выбора зависимой и независимой переменных для проверки гипотезы, от применяемой процедуры и техники исследования, а также от многих других зачастую не менее важных условий. Удивительно ли, что исследования одного и того же
объекта напоминают строительство Вавилонской башни в момент
распадения строителей на <двунадесят языков>.

Возможна ли интеграция таких знаний, на что надеются сейчас
американские социальные психологи, и если да, то на какой основе?
Попытки синтеза уже предпринимались. В 1960 г. Д. Кац выступил с функциональной теорией установки. Предложив изучать установку с точки зрения потребностей, которые она удовлетворяет, он

108 Опыт C.A: парадигма объясненчи

выделил четыре ее функции, соответствующие, по его мнению, основным потребностям личности: 1) инструментальную (приспособительную, утилитарную); 2) эго-защитную: 3) выражения ценностей; 4)
организации знания, познания действительности [Katz D., I960].

Д. Кац прямо заявил, что первая функция заимствована из бихевиоризма и теорий научения, вторая - у Фрейда и его последователей,
третья - из психологии личности (исследования проблемы самовыражения, самореализации), четвертая - из гештальтпсихологии^. Строго
говоря, эту теорию нельзя назвать теорией: она скорее <упражнение по
переводу разных теорий на один язык> [там же, р. 215], <попытка свести воедино все теории под одним названием> [там же, р. 329] -как это
было замечено ее критиками. Она оказалась интересной лишь тем, что,
будучи композицией из всех предыдущих теоретических подходов, отразила всю эволюцию исследований установки от Томаса и Знанецкого, призвав к возвращению <на круги своя>.

Исследователи-эмпирики этот призыв и теорию встретили без энтузиазма не только по причине ее эклектизма. Для них факты, полученные в собственном эмпирическом исследовании, в соответствии с
принципом операционализма приобретали значение самого объекта.

Видимо, поэтому не находит особого отклика монументальная по
своему замыслу идея Стаатса, попытавшегося осуществить интеграцию
<снизу>, т. е. объединить накопленные факты на основе одной теоретической платформы - варианта теории научения. В данном случае
вопрос встает о правомерности интерпретации данных, полученных в
соответствии с одной теоретической схемой, в другой схеме, где они
могут приобрести иной смысл. Решение этой проблемы затрудняется
еще и тем, что данные с трудом сопоставляются не только внутри одной и той же теоретической ориентации, о чем достаточно свидетельствует работа самого А. Стаатса, не только внутри одного направления,
развивающегося в рамках этой ориентации, но даже между исследованиями конкретного явления внутри этого же направления.

Подтверждением этому могут служить Иельские исследования
процесса убеждения, выполненные под руководством К. Ховлэнда.
Они были объединены единой теоретической и методологической
платформой - бихевиоризмом с его центральными понятиями (стимул, реакция, подкрепление), акцентом на исследование <объективного> (внешненаблюдаемого) поведения. Изучалось изменение установки как процесс взаимодействия когнитивного и аффективного
компонентов. Общей была точка зрения, согласно которой изменение
когнитивного компонента (мнение, убеждение) влечет, за собой изменение аффективного и поведенческого компонента^. И тем не менее
практически по каждому из исследованных условий эффективной

Американский вклад в развитие социальний психологии ... 109

коммуникации: односторонней - двусторонней аргументации, приоритета выступления (до или после оппонента), эффекта <бумеранга>,
<запаздывающего> эффекта и других - были получены противоречивые данные, не поддающиеся интеграции в одну схему.

Другой пример - теория когнитивного диссонанса, породившая не
меньшее количество противоречивых, а зачастую взаимоисключающих данных.

Как же в этой ситуации можно говорить об интеграции хотя бы
двух основных: бихевиористской и когнитивистской ориентаций? Но,
даже если бы внутри каждой из ориентаций было достигнуто относительное единство выводов, найти для них общую платформу - задача исключительно трудная, поскольку они противостоят друг другу не
только как теоретические ориентации.

Они несопоставимы и методологически. Бихевиористская модель таксономична, поэтому в Иельских исследованиях упор делается на изучение
зависимых переменных, в то время как когнитивистская модель,
дифференциальная по своей сути (см. выше классификацию С. Московичи), изучает в основном независимые переменные [McGuire, 1968, р. 139].

Кроме того, одно из главных препятствий на пути дальнейшего исследования установки авторы одной из обзорных работ справедливо
видят в том, что слишком мало проводится экспериментов специально
для проверке противоречивых выводов, полученных на основе различных теорий, что авторы различных теорий не спешат с таким сопоставлением, что переменные выбираются произвольно и изучаются слишком изолированно, что их изучение ведется в основном методом лабораторного эксперимента [Kieser, Coins, Mier, 1969, p. 343].

Иными словами, необходимость какой-то, хотя бы рабочей, условной унификации ощущается и осознается, хотя довольно популярен
и другой тезис: <пусть расцветают все цветы> [Kieser Ch., Lucke J.,
1976]. Безусловно, более или менее общепринятая система понятий
могла бы способствовать интеграции фактов и данных, однако еще
более важным условием преодоления существующего разброда должно стать восстановление целостности самого объекта, т. е. нахождения
обратного пути от переменных, компонентов установки, комплекса
установок - к индивиду, и не просто абстрактному индивиду, а целостному живому человеку. О том, что именно в этом направлении надо
искать выход, свидетельствует исследование проблемы соответствия
установки реальному поведению.

К. Ховлэнд и его сотрудники изучали в основном отношение когнитивного и аффективного компонентов установки. Выяснялось, как
изменяется мнение или убеждение, как изменение мнения, т. е. когнитивного компонента, меняет эмоциональное отношение реципиен
1 10________ Опыт США: парадигма объяснения

та, т. е. увеличивает (или уменьшает) чувства симпатии (или антипатии) к объекту установки. В соответствии с постулатом бихевиоризма о том, что знание, будучи усвоенным, входит в структуру опыта и оказывает впоследствии регулирующее влияние на само поведение, считалось, что залог успеха коммуникатора в его способности
внедрить то или иное мнение в когнитивную структуру реципиента
или изменить его точку зрения по конкретному вопросу. Иными словами, при исследовании отношения когнитивного и аффективного
компонентов внимание уделялось одному направлению: от когнитивного к аффективному.

Нетрудно заметить, что такая позиция весьма напоминает, с одной
стороны, тезис философов-просветителей о том, что можно изменить
людей в лучшую сторону, просвещая их, т. е. снабжая знаниями о
должном, нравственном, полезном и т. п. Весьма показательно, что
просветительская позиция при всех ее благих намерениях, по существу, методологически мало чем отличается от манипуляторского
подхода к человеку, свойственного теоретикам психологии пропаганды в XX в., с его, казалось бы, всемогущим техническим арсеналом
средств массовой информации. В течение длительного времени считалось, что человек не может устоять перед массированным натиском
пропагандистской машины. Как правило, в подтверждение этого тезиса приводились успехи гитлеровской пропаганды.

В некоторых исследованиях Иельской группы было также показано, что можно изменить точку зрения испытуемых, давая им, например, <играть роль> своих оппонентов или даже заставляя механически повторять (т. е. путем чисто моторного закрепления) нужную коммуникатору идею.

Но все эти результаты (кстати говоря, не всегда подтверждавшиеся)
были получены в лабораторном эксперименте и могут считаться валидными только в этих условиях. Стремясь к добыванию максимально
<позитивного> знания, исследователи на самом деле изучали псевдообъект, т. е. объект, взятый в его искусственных, вырванных из жизненной среды проявлениях.

Этот изъян методологии, вызванный дроблением объекта исследования, выявился особенно четко, когда были поставлены вопросы о
том, что происходит с этим изолированно изменившимся мнением,
когда оно начинает испытывать давление со стороны таких фактов,
как общее состояние когнитивной структуры, реальные требования
реальной ситуации и т. п.

Еще меньшую валидность данные Иельских исследований обнаружили при изучении так называемого парадокса Ла Пьера - феномена явного несоответствия мнения и поведения^ , В течение длитель
Американский вклад в развитие социальной психологии ... 1 11

ного времени <степень взаимосвязи между невербальным и вербальным поведением была неизвестна и явно малоинтересна для большинства исследователей> [McNemar G., 1946, р. 290], т. е. молчаливо
принимался постулат о соответствии вербального поведения невербальному, а говоря попросту, предполагалось, что люди ведут себя в
жизни так, как они об этом говорят.

Однако в 1969 г., собрав результаты почти всех исследований проблемы соответствия вербального поведения невербальному, А. Уикер
пришел к выводу, что <декларируемые установки скорее не связаны
или мало связаны с невербальным поведением> [Wicker А., 1969, р.
41]. Сопоставляя данные в пользу гипотез о соответствии или
несоответствии установки поведению, А. Кислер и соавторы отмечают, что данные о несоответствии получены преимущественно в условиях реальной жизни, а данные о соответствии - в условиях лабораторного эксперимента. Иными словами, соответствие вербального поведения невербальному ставится в зависимость от ситуации^ . В то же
время существуют данные о том, что один и тот же индивид в ситуации, требующей одного поведения, все-таки ведет себя так, как этого требует <иная организованная общность> [Lohman J., Reitzes D.,
1954], т. е. в одной ситуации индивид ведет себя в соответствии с установкой, усвоенной в другой ситуации, не уступая актуальному <ситуационному давлению>. И это скорее правило, чем исключение,
иначе в поведении человека не было бы определенной, хотя и не всегда устойчивой последовательности.

Искусственная изоляция социальной установки для, казалось бы,
наиболее глубокого ее изучения привела по существу к тому, что в
условиях лабораторного эксперимента, да и во многих полевых исследованиях, она изучалась только как общепринятое социально одобряемое мнение, в то время как поведение в реальной жизни - это сложный комплекс, результат влияния огромного количества факторов:
предположений индивида о возможных последствиях данного поведения, оценки этих последствий, мнений индивида о том, почему он
чувствует, что должен поступать так или иначе, его мнений о том,
какое поведение считается должным в его обществе, уровня аффективной коннотации, мотивации действия в соответствии с нормативными убеждениями и т. д.

Таким образом, изучение установки в соответствии с канонами
позитивизма привело к тому, что в конце технологической <цепочки>
исследования получился весьма своеобразный продукт: абстрактная
позиция абстрактного индивида, декларирующего свое согласие с
господствующими ценностями.

112 Опыт С111Л: парадигма объясн^чия

Ограниченность и даже наивность такого результата в последнее время стали настолько очевидными, что речь уже идет не о том, придерживаться прежней логики исследования или нет, а о том, как ее изменить.
В частности, предлагается отказаться от деления установки на компоненты [Eriich, 1975, р. 135], конкретизировать исследования^ (например,
определять отношение не к неграм вообще, а к негру, представителю
конкретной социальной группы) [Eriich, 1975, р. 134], признать, что
мнение не обязательно связано с установкой, наконец, изменить технику
измерения, дополнив шкальный анализ наблюдением и тому подобными объективными методами, так как индивид якобы не способен точно
выразить свою установку вербально [De Feur, Westie, 1975, p. 40].

Вряд ли, однако, можно ожидать, что подобные усовершенствования смогут послужить началом <восстановления> человека - основного объекта, для изучения которого и было введено понятие социальной
установки. Это возможно лишь в том случае, если анализировать
индивидуальное поведение в социальном контексте, т. е. как детерминированное социальными закономерностями более высокого порядка, а саму установку анализировать как социальный продукт, имеющий определенные функции.

Поскольку позитивистская логика исследования в социальной
психологии обусловлена претензией позитивизма на получение прагматически эффективного знания и потому, собственно, и поддерживается правящим классом, есть смысл обратиться к тому, какие законы и какие неочевидные для обычного практического разума данные
были получены.

Характеризуя итоги Иельских исследований, один из крупнейших
специалистов по проблемам эффективности массовой коммуникации
У. Шрамм сказал, что они поставили <старые правила риторики на
научные рельсы> [The Science of Human Communication. Schramm
(ed.), 1966, p. 266]. Ту же мысль более определенно выразил У. Макгайр: <Подход теории научения (в исследованиях изменения установки. - П. Ш.) редко опрокидывает наши обыденные представления>,
этот подход, на наш взгляд, все больше и больше приобретает статус
<плодотворной ошибки> [McGuire W., 1968, р. 266-267]. В самом
деле, в подавляющем большинстве случаев были получены весьма
скудные (с точки зрения их новизны) данные. В основном это данные,
например, о том, что женщины и дети (вообще женщины, вообще
дети) легче поддаются убеждениям, но их мнения менее устойчивы,
люди пожилого возраста более консервативны; прежде чем изменить
установку, надо ее <расшатать>, т. е. заставить человека сомневаться в ее адекватности; внешность и авторитет коммуникатора существенно влияют на эффективность коммуникации; коммуникатор не

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 113

должен противопоставлять себя аудитории и т. д. [Hovand, 1957,
1959]. Таким образом, и практическая эффективность научных
исследований оказалась гораздо ниже ожидаемой.

Весь парадокс заключен здесь в том, что чем сильнее исследователь
стремится к максимальной <научности> (т. е. уровню объективности,
достигнутому точными науками: физикой, математикой и т.п.), тем
больше он <очищает> объект своего исследования - человека - от
<помехообразующих> переменных, приравнивая его к неодушевленному механизму, и тем меньше, естественно, он может проникнуть в суть того, что недоступно для внешнего наблюдения, и тем
более тощими становятся выводы.

Этот подход стимулируется, помимо принципов позитивизма, идеологическим заказом. В частности, на исследования процесса изменения
социальной установки сильный отпечаток наложило представление о
человеке как пассивной пешке. Специфическая логика исследования, в
результате которой человек был сведен до уровня объекта, была дополнена устремлением что-то с ним делать, и в итоге человек приобрел облик доступного для манипуляции объекта. Его собственная внутренняя
активность была сведена в получившейся модели до минимума.

Влияние специфической идеологии сказалось и в представлении о
самой установке. Обращают на себя внимание ее трактовки как структуры, стремящейся к равновесию, к непротиворечивости, в то время
как по существу для установки как динамичного состояния нормальной является, напротив, постоянная тенденция к выходу из равновесия, о чем свидетельствуют и конкретные исследования [Вегупе D.,
I960]. Очевидно, в таком подходе сказалось стремление к бесконфликтности и стабильности как всеобщему идеалу.

6.2. Социальный стереотип

Значительное внимание на протяжении почти всей истории американской социальной психологии уделялось генерализации и категоризации - процессам, лежащим в основе формирования социального стереотипа. Термин <стереотип> был введен в социальную науку в США
более 50 лет назад У. Липпманом при построении им концепции общественного мнения. Сама концепция - яркое проявление прагматического интереса к обыденному сознанию, для которого поиски истины
заканчиваются после получения <инструментального> знания,т. е. знания, обеспечивающего эффективность поведения в повседневной жизни.

Несмотря на многие недостатки концепции Липпмана^ , ему удалось выявить реально существующий феномен и указать на некоторые
закономерности функционирования стереотипа в процессе мышления
и поведения.

Опыт США: -парадч/ма объяснения

Явление стереотипизации, бесспорно, существует объективно.
Оно обусловлено принципом экономии, свойственным человеческому мышлению, его способностью двигаться от единичных конкретных случаев к их обобщению и обратно к этому факту, понятому уже
в рамках общего правила. Этот процесс вызван необходимостью упорядочить, классифицировать, категоризировать окружающую действительность. По всей видимости, большинство стереотипов адекватно отражают объективную реальность, а их эффективность обусловлена достаточно высокой степенью однообразия повседневной
жизни.

Преимущество стереотипа - его функция классификатора действительности зачастую превращается в существенный недостаток.
Это бывает, когда стереотип не соответствует больше объективной
действительности либо когда он классифицирует явления и объекты
по вторичным несущественным признакам.

В исследованиях, изучающих стереотип как элемент когнитивного
процесса, он рассматривается с точки зрения истинности его содержания; как результат формирования представлений и умозаключений
(процесса стереотипизации); как понятие, как образ.

Представления о мере истины, содержащейся в стереотипе, проделали определенную эволюцию. Липпман считал, что <стереотип не
обязательно ложен>, а иногда может быть <абсолютно правилен>
[Lippman W., 1922, р. 123]. Это мнение, кстати говоря, было подтверждено в одном из первых исследований стереотипа человека (антропостереотипа), выполненных Райсом [Rice, 1926].

Несмотря на это, в дальнейшем гораздо более широкое распространение получили определения стереотипа как <совокупности мифических признаков, приписываемых группам> [Cark, 1949], как <широко распространенной ложной информации, традиционной бессмыслицы> [Hayakawa, 1962], некоторые авторы даже предлагали новый
термин <социотип> для обозначения готового стандартного, но в отличие от стереотипа, истинного знания [Bogardus, 1950].

Однако по мере того, как рос объем знаний о стереотипе, категорическое утверждение о его исключительно ложном характере сменялось
более осторожной оценкой. В настоящее время все большее признание
находит выдвинутая в 1950 г. О. Клайнбергом гипотеза о <зерне истины> в стереотипе, согласно которой общий объем истинных знаний в
стереотипе превышает объем ложных [Kineberg, 1950]. Исследования
стереотипа пошли по пути выявления факторов, влияющих на объем
<зерна истины>. Была высказана и получила частичное подтверждение
гипотеза о том, что мнение человека о членах какой-либо социальной
группы, вероятнее всего, будет точно, если эта группа играет строго

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 115

определенную роль, <поскольку то, что предписывается категории (людей.--П.Ш.), обычно выполняется ею и от нее ожидается> [Berry,
1970, р. 29], а также гипотезы о том, что признаком истинности стереотипа может служить совпадение мнений членов одной группы с мнениями представителей другой группы о первой [Op.Cit., р. 30], о положительной корреляции униформности (единства мнений членов данной
группы) и истинности, информированности и истинности гетеростереотипа^. Количество исследований, в которых стереотип изучался в
этом плане, огромно, но, к сожалению, далеко не соответствует научной и практической ценности полученных результатов.

Данные целого ряда исследований не подтверждают вывода о якобы неизбежной неполноценности как самого процесса, так и его конечного результата - стереотипизированного представления. Как бы
суммируя эти данные, М. Яхода делает следующий вывод: <... Нельзя
сказать ничего определенного о степени или типе искажения, преувеличения или упрощения, наблюдаемых в этих убеждениях (стереотипах. -П.Ш.)... Стереотип нельзя также представить как чрезмерное
упрощение свойств внешнего мира. Многие стереотипы фактически
представляют собой детализацию этих свойств> [A dictionary of the
socia sciences/ Ed. by J. Goud, et a, 1964, p. 695].

Означает ли это, что стереотип не обладает свойствами, достаточно специфическими для того, чтобы выделить его как особый вид
знания? А если и обладает, то какими? Интересный вариант ответа на
эти вопросы дает У. Вайнэки. Специфику стереотипа как особого класса понятий он пытается выявить, анализируя процесс формирования
представлений об объекте, в котором, по его мнению, необходимо
различать представления об интенсиональных и экстенсиональных
свойствах объекта. Интенсиональные свойства, согласно Вайнэки,
суть свойства объекта, выделяемые субъектом, как имеющие для него
специфическое, личное значение, которое может отличаться от значений, придаваемых объекту другими людьми. Экстенсиональные же
свойства имеют всеобщее значение, и относительно них <между всеми нормальными людьми существует единое мнение>. Стереотип, по
мнению Вайнэки, это такое понятие, которое может формироваться на
основе как интенсиональных, так и экстенсиональных свойств (в отличие от научных понятий, которые складываются лишь на основе
экстенсиональных свойств). Рациональное зерно концепции Вайнэки,
на наш взгляд, состоит в том, что вместо вопроса об истинности стереотипа он ставит в центр внимания проблему абсолютизации тех или
иных конкретных свойств объекта, возведения их в ранг сущностных,
критерием чего является их социальная значимость, т. е. согласие об
их важности, достигнутое в рамках данной социальной общности.

1 16 Oiiuiii С111Л: парадигма объяснения

Иными словами, стереотип, согласно этой концепции, отличается от
других видов знания тем, что соотносится главным образом не с соответствующим объектом, а со знаниями других людей о нем. Стереотип - знание стандартное, в чем, видимо, его главная отличительная
особенность. При этом неважно, истинно данное знание или ложно,
поскольку главное в стереотипе - не сама истинность, а убежденность
в ней, причем отличительной особенностью убежденности, сопутствующей стереотипу, является ее устойчивость, прочность. На наш
взгляд, оценка того или иного вида знания с точки зрения его фиксированности, прочности весьма плодотворна, ибо влечет за собой постановку весьма важной новой проблемы: каким образом знание <затвердевает>, превращается в догму и почему функционирует, даже когда
доказана его гносеологическая несостоятельность.

В настоящее время эта проблема только поставлена и ждет своего решения. Вся сложность состоит здесь в том, чтобы определить
грань, за которой знание начинает превращаться в стереотип или,
точнее говоря, которая знаменует собой завершение процесса стереотипизации, начавшегося с момента фиксации знания в знаковой
форме. Как выяснилось, фиксированность стереотипа связана с поляризацией знания: чем прочнее оценка, тем она категоричнее, четче, и наоборот. Здесь вновь подтверждается закономерность, убедительно и неоднократно доказанная в исследованиях установки: степень фиксации установки связана с силой проявления эффекта
ассимиляции и контраста.

Итак, центральная проблема в исследовании стереотипа - это
объяснение его устойчивости и поляризованности. Р. Картер утверждает, что <фиксированность и поляризация зависят от когнитивного
стиля индивида> [Carter, 1962]. Иными словами, появление стереотипа объясняется индивидуальными психологическими особенностями. Очевидно, что нельзя отрицать существование индивидуальных
различий между людьми, но также очевидно и то, что один и тот же
человек может демонстрировать в отношении различных объектов
различный когнитивный стиль или что два человека, отличающиеся
друг от друга когнитивным стилем в отношении одних объектов, в отношении других демонстрируют одинаковый стиль. Вряд ли можно
согласиться с тем, что догматиком человек становится от рождения
или что человек, догматически рассуждающий в одном случае, во всех
остальных также окажется догматиком.

Основной аспект феномена стереотипа - социально-психологический. Он был выделен еще Липпманом, который говорил, что <помимо экономии усилий есть и другая причина того, почему мы так часто придерживаемся наших стереотипов, когда могли бы использовать

ч-м^й^

Американский вклад в развитие социальнои псилологии ... 1 17

более непредвзятые способы видения. Системы стереотипов могут
быть ядром наших личных традиций, защитой нашего положения в
обществе... Модель стереотипов не нейтральна. Это не просто способ
замены порядком великой, цветущей и шумной путаницы настоящего. Это не просто схематизация, это и то и другое и еще кое-что. Это
гарантия нашего самоуважения. Это проекция на мир нашего собственного чувства, наших собственных ценностей, нашей собственной
позиции и наших собственных прав. Поэтому стереотипы в высшей
степени заряжены теми чувствами, с которыми они связаны... Не
удивительно тогда, что любое посягательство на стереотип представляется посягательством на основы мироздания. Это посягательство на
основы нашего мироздания... Когда вы начинаете спорить о фабриках,
шахтах, политической власти, вы не спорите, вы боретесь, стереотип
вызывает в вас какое-то сильное чувство. Начав спор, вы не можете
остановиться> [Lippman, 1922, р. 96].

Объекты, представляющие ценность для группы, - вот что защищают стереотипы. Объяснение специфики действия стереотипа не
врожденными свойствами психологии мышления и восприятия, а
функцией защиты социальных ценностей, функцией ориентира при
определении отношения личности к объекту или явлению, составляют
одну из сильных сторон в рассуждениях Липпмана. Этой же защитной функцией объясняется и еще одна отличительная особенность
стереотипа - его эмоциональная насыщенность. Чем тверже оценка,
тем, как правило, большую эмоцию вызывает любая попытка подвергнуть ее сомнению, и, наоборот, чем интенсивнее эмоция, тем категоричнее выражающее ее мнение.

Пожалуй, единственным специфическим признаком стереотипа,
относительно которого существует почти всеобщее единодушие, - это
интенсивность эмоционального фона, сопровождающего его реализацию. На этот факт обращал внимание еще У. Липпман. Природа
эмоционального наполнения стереотипа пока что почти не изучена,
однако в настоящее время можно выделить две основные точки зрения.

В одном случае эмоциональная энергетика стереотипа рассматривается как проявление личностных процессов и соответственно устойчивость стереотипа объясняется их константностью. В другом случае,
наоборот, эмоциональный заряд стереотипа объясняется фактом его
прочной фиксации в структуре личности и соответственно ставится в
зависимость от глубины и степени устойчивости самого стереотипа.
Согласно первой точке зрения, индивид держится за стереотип потому, что он выражает и защищает его личные интересы, согласно второй - потому, что стереотип выражает и защищает интересы социальной общности.

118 Опыт США: парадигма объяснения

Рассмотрим первую точку зрения, наиболее четко выраженную Г.
Олпортом [Aport, 1958]. Она интересна тем, что представляет характерный вариант подхода к стереотипу как когнитивному элементу (т.
е. одному из компонентов) установки, причем установки специфической - этнического предрассудка.

Конструкция Г. Олпорта такова. Предрассудок включает два обязательных компонента: отношение (установку) симпатии или антипатии,
причем не просто, как <конкретное отношение к конкретной группе>, а
как <выражение всего способа мышления о мире, в котором он живет>,
и <связанное с ним чрезмерно общее и потому ошибочное убеждение>
[Op.Cit., р. 19]. Отношение между компонентами предрассудка состоит
в том, что система убеждений обычно приспосабливается к системе установок, представляет их в сознании субъекта, рационализирует.

В свою очередь, главную роль в системе убеждений выполняет
<категория>, <имеющийся набор (группа, связка) ассоциированных
идей, в целом обладающий свойством управлять повседневным приспособлением> [Op.Cit., р. 170]. Что касается стереотипа, то он есть
<преувеличенное убеждение, связанное с категорией. Его функция
состоит в том, чтобы оправдывать (рационализировать наше поведение в связи с этой категорией>) [Op.Cit., р. 171]. Итак, категория рационализирует отношение, а стереотип категорию.

Исходя из своего представления о категории, Олпорт утверждает,
что У. Липпман именно ее имел в виду, говоря о стереотипе. Полемизируя с Липпманом, он говорит: <Стереотип не тождествен категории.
Он, скорее, фиксированная идея, сопровождающая категорию.
Например, категория <негр> может содержаться в уме просто как нейтральное, утверждающее понятие, относящееся просто к расовой принадлежности. Стереотип появляется, когда и если первоначально нейтральная категория наполняется <образами> негра и суждениями о
нем как музыкальном, ленивом, суеверном и т.п.> [Op.Cit., р. 187].
Иными словами, Олпорт делит стереотип Липпмана на две части и
признает лишь за <образом-картинкой> право называться стереотипом. На наш взгляд, подобное деление не имеет принципиального значения; категория, <наполненная> образом, и есть стереотип Липпмана, разделить их можно лишь теоретически. Однако Олпорт не случайно настаивает на различном толковании. Для Липпмана яркий эмоциональный образ - это обязательный признак любой категории, связанной с ценностной структурой личности. Олпорт же ограничивает
сферу действия стереотипа тем аспектом, который связан с внутренними психологическими процессами, в первую очередь такими, как
вытеснение, проекция, рационализация и другими - защитными в
их классическом фрейдистском понимании. Вывод, к которому при
Американский вклад в развитие социальной психологии ... 1 19

ходит Оллпорт, соответствует его логике: стереотип и стереотипизированное мышление суть печальные привилегии личности определенного типа - невротической, <авторитарной> и т. п.

Разумеется, Олпорт далек от того, чтобы объяснять существование
стереотипов только психодинамикой личности. В своей книге <Природа предрассудка> он анализирует еще две основные причины: человек может испытывать предубежденность к другому, угрожающему
его интересам; он может также внешне демонстрировать предрассудок
как выражение согласия с нормами группы, иными словами, лишь
формально быть предубежденным.

В целом в последнее время психоаналитический подход имеет гораздо меньше сторонников.

Необходимо отметить, что психодинамический подход к стереотипу имеет гораздо меньше сторонников, нежели точка зрения, основанная на признании решающей роли социальной общности в процессе
формирования, функционирования стереотипов и их усвоения личностью, а попытки определить стереотип без применения понятий <социальная группа>, <социальный символ> и т. д. редки.

Даже в том случае, когда признается роль психодинамики, это
признание сопровождается указанием на не меньшую, по крайней
мере, роль социальной группы. Так, например, по мнению Ла Виолетт
и Силверт: <Выбор, детализация и наполнение стереотипа в процессе его формирования и структурирования может объясняться не только его (индивида. - П. Ш.) личностными потребностями или психологическими механизмами, но, кроме этого, также процессом сохранения своей идентификации с группой и своего в ней статуса> [La
Vioette, et а1, 1951, p. 259].

Осознание этого мы находим и в следующих словах МакДэвида и
Хэрэри: <Когда индивиды принадлежат к высокоорганизованным
группам или обществам, они чаще всего бывают ограничены в своих
связях с членами других обществ или групп, и таким образом их
межличностные отношения основываются скорее на предрассудках,
нежели на точной и надежной информации и непосредственном опыте> [McDavid, et а1, 1974, р. 197].

Подводя итог, нельзя не отметить, что и в этом объяснении, и в
исследованиях стереотипа в целом речь практически идет либо о стереотипе, возникшем ошибочно, случайно в данной социокультурной
среде, либо преимущественно об этническом предрассудке. По существу нет ни одного серьезного исследования стереотипов не только
представителей классов (предпринимателя, рабочего и т. п.), но даже
профессий, что констатируется и самими американскими исследова
120 Опыт С III А: парадигма объяснения

телями [Taginri, 1968, р. 418]. Этот факт лишний раз свидетельствует
о действии идеологических запретов на определенные темы.

6.3. Социальная перцепция и обыденное сознание

Необходимость изучения закономерностей того, что в философии принято называть обыденным сознанием^, практическим разумом, здравым смыслом и т.п., не требует особых доказательств. Это одна из центральных проблем социальной психологии, если учесть регулятивную
роль в поведении человека, его умозаключений, представлений об окружающем мире, других людях, самом себе.

В американской социальной психологии до работ К. Левина значение этой важной области, хотя и признавалось, однако изучалась она
мало: сказывалось действие табу, наложенного во времена борьбы с
интроспекционизмом. Субъективный мир считался недоступным для
изучения методами науки, обязанной иметь дело только с внешне наблюдаемыми явлениями. К. Левин едва ли не первым из социальных
психологов в США поставил вновь на повестку дня вопрос о необходимости изучения интрасубъективной реальности.

Как известно, согласно теории поля, поведение человека развертывается не только в соответствии с внешними, объективными, доступными
для внешнего наблюдения материальными условиями. Оно зависит также от такой реальности, как психологическая картина действительности.
Поскольку индивид ведет себя в соответствии именно с этой психологической реальностью, задачей первостепенной важности становится анализ закономерностей ее формирования, сохранения и изменения. Собственно, главное отличие теории поля от бихевиоризма состоит как раз в
сохранении психологической реальности. Согласно теории поля, центральным объектом исследования должна быть психологическая экология, а поведение (под которым понимается любое изменение в жизненном пространстве) должно <описываться в терминах психологического
поля в том виде, в каком оно существует для индивида в любое данное
время>. По мнению Шоу и Костанцо, <описание ситуации должно быть
скорее <субъективным>, нежели <объективным>, т. е. ситуация должна
описываться с позиции индивида, поведение которого исследуется, а не
с позиции наблюдателя> [Shaw, 1970, р. 119].

Вполне логично, что Левин неоднократно подвергался критике за
феноменологизм. Весьма интересно и показательно то, как защищает Левина от подобной критики его ученик М. Дойч. Во-первых, говорит он, Левин не отрицал, что понятия и методы должны быть доступны для интерсубъективной верификации. Во-вторых, он никогда не
отождествлял <то, что существует для человека>, с <осознанием>,
<сознанием> или <способностью к вербальному описанию>; он пони
Американский вклад в развитие социальной психологии ... 121

мал, что многие факторы действуют неосознанно. Поэтому, если исходить из того, что Левин допускал существование некой субъективной реальности, лежащей за пределами осознаваемого, то Левина
нельзя считать феноменологом. Кроме того, его интересовали процессы осознания, и он <чутко относился к тем возможностям проникновения в суть психологических процессов, которые дают субъективные
отчеты> [Deutsch, 1968, р. 417].

О том, что именно эта линия в работах Левина оказалась наиболее
перспективной, свидетельствует действительное развитие социальной
психологии в последующие годы. Так, со временем резко возросла роль
символического интеракционизма и именно тех его направлений, в
которых в качестве основного материала исследования фигурируют
самоотчеты испытуемых. Кроме того, эта линия получила развитие и
в интересных исследованиях Ф. Хайдера и Г. Келли, которые в центр
внимания поставили закономерности отражения причинно-следственных связей в обыденном сознании [Heider, 1944, Keey, 1973]. Наконец, следуя той же традиции, Абельсон положил начало экспериментальному изучению так называемой психологики, имеющей
свои, специфические правила [Abeson, et а1, 1958]. В настоящее, время даже такие адепты бихевиоризма, как А. Бандура, признают, что
субъект может быть объектом собственного анализа.

Вполне очевидно, что исследование обыденного сознания не может
обойтись без использования самоотчета испытуемых. Означает ли это
возвращение вспять к интроспекционизму? Формально - да. Фактически - нет, поскольку самоотчет фактически лишен статуса самодостаточного метода и дополняется рядом других сугубо объективных исследовательских процедур^ " Как правило, о наличии чувства симпатии или
антипатии, любви, ненависти, стремления к достижению конкретной
цели и т. д. часто нельзя узнать иначе, как из самоотчета. Иными словами, самоотчет в социально-психологическом исследовании - неизбежный и необходимый источник данных. Эта банальная в общем идея,
несмотря на ее формальное <отлучение>, практически повсеместно используется во всех методах, основанных на регистрации вербального поведения (интервью, анкета, измерение установки и т. п.).

Как известно, идея исследования психологической экологии в том
виде, в каком ее предлагал К. Левин, при его жизни не нашла особой
поддержки. Изучение субъективного мира индивида шло в двух направлениях: исследования влияния культуры на мышление и когнитивные
процессы и исследования восприятия человека человеком.

Мысль о том, что человек не рождается с готовым аппаратом восприятия и переработки информации, что между индивидом и окружающим его миром стоит особая, порожденная обществом, условиями

122 Опыт С111Л: парадигма объяснения

бытия человека, призма, - далеко не нова^. Исследования Рэдклиффа-Брауна, Б. Малиновского, М. Мида, многих других ученых, занимавшихся сравнительным анализом различных культур, подтвердили реальность социальных (т. е. возникших в обществе и им закрепляемых) опосредующих переменных, влияющих на память, визуальное восприятие и т. п.

Большое воздействие на исследования взаимодействия культуры
и мышления оказала гипотеза <лингвистической относительности>
Уорфа и Сэпира. Новый импульс аналогичным исследованиям в области психологии восприятия был дан в 1947 г. классическими
экспериментами Брунера и Гудмэна. Напомним, что в этих экспериментах испытуемые (дети из бедных и состоятельных семей) воспринимали монеты в зависимости от их достоинства как большие по
сравнению с нейтральными кружками того же размера, кроме того, у
детей из бедных семей эта тенденция была выражена более ярко. Эти
исследования возвестили о появлении так называемого <нового взгляда> на перцепцию [Brunei-, et а1., 1947].

В 1952 г. Уиттрайх [Wittreich, 1952] поставил не менее яркий эксперимент по восприятию знакомых и незнакомых людей, используя
комнату Эйса, создающую иллюзию увеличения (или уменьшения)
роста одного и того же человека. Оказалось, что хорошо знакомые
люди, например супруги, воспринимая друг друга, испытывали значительно меньшую иллюзию, нежели при восприятии незнакомых людей. В 1956 г. Уиттрайх и Рэдклифф, используя особую оптику, искажающую восприятие, отметили большую сохранность адекватного восприятия испытуемыми лиц <власть предержащих> (одетых в военную
униформу с четким знаком воинского чина) по сравнению с восприятием лиц <власти не имущих> (одетых в нейтральное штатское платье)
[Wittreich, et а1., 1956].

В 1957 г. Бэгби, используя метод бинокулярного конфликта, показал, как обусловленное культурой восприятие <выбирает> из двух
разных изображений более знакомое. В этом опыте двум группам
испытуемых: мексиканцам и американцам предъявлялись слайды, в
которых пары сюжетов для бинокулярного предъявления составлялись, например, из сцены игры в бейсбол и боя быков. Была получена большая статистически значимая разница между этими двумя
группами. Оказалось, что мексиканцы были склонны думать, что они
видят только бой быков, а американцы-только сцену игры в бейсбол
[Bagby, 1957]. Подробный обзор <Влияние культуры на когнитивные
процессы> опубликован в 1964 г. Триандисом [Triandis, 1964]. Краткий обзор исследований по этой проблеме дан в книге М. Коула и С.
Скрибнер, вышедшей в русском переводе [Коул, и др., 1977].

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 123

Вся эта проблематика охватывается всеобъемлющим термином
<социальная перцепция>. Ее исследуют несколько наук, от этнографии до психолингвистики, каждая в своем аспекте. Вполне естественно, что исследования в каких-то моментах пересекаются, и рано или
поздно возникает проблема специализации в изучении столь широкого объекта в зависимости от предмета конкретной науки. Это далеко
не простой вопрос, если учесть, что при кажущейся ясности сам термин <перцепция> требует весьма детального уточнения, выявления
его отличия от таких терминов, как: когнитивный процесс, суждение,
категоризация и т. п. Так, например. Френч вводит разграничение по
принципу непосредственной данности: <перцепцию можно определить
как процессы, непосредственно испытываемые организмами>, <по
мере того, как опыт становится менее непосредственным и увеличивается объем процесса интерпретации, начинают вовлекаться когнитивные процессы> [French D., 1972, р. 402]. Настоятельным оказывается и определение того, <в какой степени на исследуемые психические процессы могут оказывать влияние системы убеждений, ценностей и т. п.> [Tajfe, 1968, р. 322].

Еще большую сложность представляет выяснение того смысла,
который вкладывается в слово <социальная>. Существуют два основных решения. Социальная - потому, что опосредуется социальной
системой ценностей, социальными стандартами восприятия.
Это наиболее распространенная точка зрения в общей психологии.
Социальная - потому, что означает восприятие социальных объектов в отличие от объектов несоциальных. Но что считать социальным
и что несоциальным, тоже далеко не ясно, поскольку многие несоциальные объекты могут приобрести смысл социальных (например, метеорит в Мекке превратился в социальный символ, объект почитания),
попадая или будучи перенесенными в социальную ситуацию и т. п.

В американской социальной психологии эта проблема решалась по
следующей логике. Социальная перцепция есть восприятие социального объекта. Основной социальный объект - человек. Значит, социальная перцепция есть восприятие другого человека. Такова, например, точка зрения Хайдера: <Мы будем говорить о... несоциальной
перцепции, когда имеем в виду восприятие неодушевленных объектов, и... о социальной перцепции, когда имеем в виду восприятие
другого человека> [Heider, 1958, р. 21]. Г. Тэджфел справедливо отмечает, что в таком решении не учитывается, что восприятие другого человека охватывает весьма обширный круг явлений от восприятия
физических характеристик человека до исключительно сложных
умозаключений о его личностных особенностях [Tajfe, 1968, р. 316].
Кроме того, не вполне ясно, будет ли социальным с этой точки зрения

124 Опыт CUIA: apadu/Md объяснения

восприятие статуи или портрета и в какой степени социальна
антропоморфическая интерпретация движения геометрических фигур
в известных опытах Хайдера и Зиммеля [Heider, 1944].

Отсутствие четкого понимания специфики социального и его отношения к психическому ведет к тому, что социальная психология все
больше обнаруживает тенденцию к концептуальному слиянию с общей психологией. По словам Маклеода (1951 г.), <проблема социальной детерминации восприятия не есть какая-то особая проблема, а
просто логический и неизбежный результат развития хорошей теории
восприятия> [MacLeod, 1951, р. 231]. Эта тенденция в социальной
психологии берет свое начало в ранних работах М. Шерифа, который
еще в 1935 г. говорил о том, что социальная психология, изучая
индивидуальные различия в реакции на социальную среду, никогда
не признавала, что культурные группы могут отличаться друг от друга
по своему поведению из-за фундаментального различия в восприятии
социальных ситуаций [Tajfe, 1968, р. 318].

Однако, несмотря на то, что объект исследования (восприятие человека) описывается в терминах общей психологии, его сущностное содержание не укладывается в эти концептуальные рамки. В связи с этим
высказываются соображения о том, что <отождествление социальной
перцепции с восприятием другого человека - неверно. Точнее было бы
<познание другого> или <социальное познание>> [Tagiuri, 1968, р.
395]. Иными словами, логика самого объекта как бы прорывается,несмотря на попытки загнать его в рамки индивидуальной психологии.
Это становится заметно уже при более подробном выяснении специфики восприятия человека как социального объекта. По мнению Р. Таджури, <восприятие человека относится к процессам, при помощи которых человек узнает о других людях, их характеристиках, качествах
и внутренних состояниях... Как физический объект человек в основном
не отличается от других физических стимулов. В том же смысле, что
мы воспринимаем главным образом их психологические свойства и
возможности по различным признакам, люди, несомненно, особые
объекты (животных и другие существа можно рассматривать как простейшие примеры этого класса)> [Op.Cit, р. 396]. Развивая дальше эту
мысль, Р. Таджури подчеркивает, что наши наблюдения касаются того,
что происходит внутри человека, строго психических явлений (намерений, эмоций, мыслей и т. п.)^ . Кроме того, наблюдая за людьми, мы
делаем выводы об отношениях между ними, в частности о таких явлениях, как любовь, дружба и т. п. Далее, мы исходим из того, что наблюдаемый нами человек обладает сознанием и волей и способен воспринимать свое окружение, что в свою очередь определяет его действия.
Поэтому наблюдатель, попадая в феноменальное поле наблюдаемого,

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 125

изменяет его и тем самым создает определенный артефакт в процессе
изучения. Кроме того, большое значение имеет то обстоятельство, что
и наблюдаемый, и наблюдатель - оба люди. Это позволяет наблюдателю делать выводы о внутренних состояниях наблюдаемого по аналогии
с собственными переживаниями [Op.Cit., р. 396].

Если суммировать все сказанное выше, то специфику восприятия
человека человеком можно свести к трем моментам: в процессе этой
перцепции большее внимание уделяется внутреннему содержанию
(намерения, отношение и т. п.), нежели внешней форме объекта; процесс восприятия имеет свойство реципрокности (взаимности), он транзактен; и, наконец, наблюдатель в силу своего сходства с наблюдаемым может делать выводы по аналогии.

Такова общеметодологическая основа исследований психологических закономерностей восприятия человека человеком.

Количество исследований в этом направлении в социальной психологии исключительно велико. Достаточно перечислить важнейшие из
них: распознание эмоций^ (в зависимости от возраста, пола, индивидуальных особенностей человека); способность <оценивать> других,
измерение этой способности, процесс познания другого, зависимость
восприятия от ситуации, когнитивные характеристики этого процесса
(эффект <ореола>, <логической ошибки>, стереотипизации и т. п.);
отношение между наблюдателем и наблюдаемым (взаимозависимость
их характеристик).

Разумеется, не все эти проблемы имеют равное значение. В некоторых из них, как в фокусе, концентрируются основные задачи и
трудности всей области. К таким темам следует, на наш взгляд, отнести исследования когнитивных процессов и социального стереотипа.
Важное место в теоретическом анализе не только восприятия человека
человеком, но и в целом закономерностей обыденного сознания, в
особенности формирования на этом уровне причинно-следственных
связей, начинают занимать исследования атрибуции^ . Наконец,
следует упомянуть межличностные отношения в диаде, обычно включаемые в область под названием межличностная аттракция (привлекательность, тяготение друг к другу), где обычно рассматриваются
популярность, дружба, любовь и тому подобные явления.

Для большинства исследований социальной перцепции характерна одна общая черта, которую следует иметь в виду при знакомстве с
приводимыми ниже данными. По существу, в них изучается первое
впечатление о человеке. Количество же лонгитюдинальных исследований устойчивых отношений типа знакомства, любви, дружбы и т.
д. весьма незначительно.

126 Опыт США: парадигма объяснения

Это объясняется двумя причинами. С одной стороны, лонгитюдинальные исследования гораздо более сложны: они предполагают тщательный контроль изучаемых переменных в условиях, зачастую неподвластных экспериментатору, в них больше эффект воздействия
экспериментатора, они требуют больших средств. С другой стороны,
считается, что первое впечатление в ряде случаев имеет большое значение для дальнейшего развития отношений, что <принципы, применимые к формированию первого впечатления, могут быть с успехом
распространены на процесс организации информации на последующих этапах> [Jones, et а1, 1967, p. 276] и что многие значимые контакты ограничиваются единственной встречей.

Так или иначе, но факт остается фактом: исследование познания
человека человеком ограничивается изучением эффекта кратковременной экспозиции. По существу, изучается, как, исходя из незначительного объема информации, человек делает, а точнее говоря, в условиях лабораторного эксперимента принуждается делать умозаключение о ряде неизвестных ему в данный момент параметрах.

Испытуемый заведомо ставится в положение, когда он вынужден
делать выводы о внутренних характеристиках другого человека по
внешним признакам^ в условиях дефицита времени.

Так, исследовались различные эффекты, сопровождающие этот
процесс. К ним относится открытый в 1907 г. Уэллсом и названный
Э. Торндайком эффект <ореола> - распространение одного качества,
<окрашивание> им всех остальных. Он особенно проявляется, когда
эксперты оценивают моральные качества по шкале <хороший-плохой>. В этом случае человеку, определенному как <хороший>, приписываются остальные свойства (<надежный>, <добрый>) из констеляции позитивных. Было показано, что этот эффект - один из механизмов уплотнения получаемой информации, ускорения процесса ее переработки [Taginri, 1968, р. 410].

Близко к этому стоит феномен, названный Гилфордом <логической
ошибкой>. Эксперты (судьи) обычно имеют определенные мнения о взаимосвязи качеств. Так, если человек оценивается высоко по шкале агрессивности, то этому сопутствует высокая оценка по энергии [Op.Cit., р.
410]. Данное явление детально исследовал С. Аш [Asch, 1946].

Еще один отмеченный феномен - <эффект снисходительности>
состоит в тенденции оценивать других (а также себя) высоко по шкале
положительных характеристик и низко по отрицательным [Lemann,
etaL, 1952].

Большое число исследований было посвящено <эффекту приоритета>, который выявил в 1957 г. А.С. Лачинс [Luchins, 1959]. В его эк
Американский вклад в развитие социальной психологии ... 127

сперименте испытуемым зачитывали в разной последовательности два
параграфа, в которых объект описывался: в одном как экстраверт, в
другом как интроверт. В контрольной группе испытуемым зачитывали по одному из параграфов, в экспериментальных - оба в возможных последовательностях. Опыты убедительно показали влияние знакомства с первым параграфом на восприятие второго^.

Весьма интенсивно развиваются те области исследования, в которых речь может идти о человеке вообще. Таковы исследования атрибуции, т. е. процессов интерпретации причинно-следственных связей
в окружающей действительности.

Предметом изучения в атрибутивных процессах являются способы
объяснения человеком для себя окружающей действительности. Общее у этих двух сфер исследования в том, что основной исследуемый
агент действия в феноменальном поле субъекта - другой человек.

Основоположником исследований атрибутивных процессов считается Ф. Хайдер, работы которого, по свидетельству М. Дойча, оказали значительное влияние на К. Коффку, К. Левина, Дж. Гибсона.

Суть концепции Хайдера такова. Человек стремится к формированию непротиворечивой и связной картины мира. В этом процессе у
него вырабатывается, по выражению Хайдера, <житейская психология> как результат попыток объяснить для себя причины поведения
другого человека и прежде всего вызвавшие его мотивы. Так же, как
ученый, любой человек^ стремится выявить определенные закономерности для того, чтобы с их помощью быстро ориентироваться в
мире. Согласно Хайдеру, для того чтобы объяснить социальное поведение, необходимо изучать психологию здравого смысла^. Она опирается на ряд понятий, которые могут быть сведены в следующий
тезис: <Люди осознают свое окружение и происходящие в нем события, они достигают этого путем восприятия и других процессов, они
испытывают влияние со стороны личного и безличного окружения,
они принимают изменения в окружении, они могут и пытаются вызвать эти изменения, у них есть желания и чувства, они связаны с
другими единицами (людьми, объектами.- П. Ш.), они объяснимы
(должны вести себя. - П. Ш.) в соответствии с определенными стандартами> [Deutsch, et а1, 1965, p. 31].

Воспринимая социальный мир, человек организует свое восприятие, объясняя мир и стремясь к сбалансированности отраженной картины. Идеи баланса и объяснения (атрибуции) - центральные в концепции Хайдера.

Восприятие социального мира, по Хайдеру, организуется вокруг
так называемых <ядер> (сердцевин - cores)^. Двумя такими ядрами

128 Опыт США: чара()и/.ма объяснения

служат представления (концепты) житейской психологии о намерениях этого другого и о его способности осуществить эти намерения.
Эти два <ядра> описываются словами <хочет> и <может>. Поскольку
восприятие <ядер> зависит от меняющегося контекста и индивидуальных особенностей человека, социальные объекты воспринимаются
более искаженно, чем физические.

Хайдер подчеркивает важность того, объясняем ли мы данное явление факторами, локализованными внутри человека или вне его,
например, мы можем объяснить ошибку человека его плохими способностями (внутреннего сознания, а в наши дни, пожалуй, нет таких
людей, которые являлись бы носителями одного лишь обыденного
сознания> [Ойзерман, 1967, р. 123].

Таким образом, явление можно объяснить внутренними факторами
(внутренняя причина) или трудностью задачи (внешняя причина).
Хайдер указывает, что объяснение того или иного следствия внутренними (личными) причинами предполагает решение человеком вопроса
о том, в какой степени оцениваемый им человек несет ответственность
за свои поступки, в какой степени это от него зависело. Он выделяет
пять уровней объяснения личной ответственности, зависящих от степени интеллектуального (когнитивного) развития: на самом примитивном уровне причинно-следственная связь глобальна - человек
объявляется ответственным за все, к чему он имеет хоть какое-то
мыслимое отношение, например, его могут обвинить в грехах предков;
на следующем уровне человеку приписывается ответственность за
событие, которое произошло с ним помимо его активного участия,
например, выигрыш данного человека в лотерее; на следующем уровне человек считается невольной причиной того, что он мог предвидеть
и предотвратить; следующий уровень, когда человеку приписывается
только то, что он намеревался сделать, и, наконец, на последнем уровне все и даже сознательные поступки человека объясняются не только
его намерениями, но и объективными факторами. Характер объяснения в каждом отдельном случае определяется не только уровнем развития субъекта, его собственными побуждениями, но также необходимостью сохранить когнитивный баланс. Так, например, если человек считает, что другой человек относится к нему хорошо, то любой
негативный его акт будет <выпадать> из общей картины; и в действие
вступят психологические силы, стремящиеся восстановить равновесие^ ( табл. 3).

Многие положения концепции Хайдера были проверены и подтверждены экспериментально. Сам Хайдер ссылается на эксперимент
Циллига (1928 г.). В этом эксперименте две группы детей (популяр
129

Таблица 3
Возможные межличностные ситуации по Хайдеру [McDavid, 1974, p. 222]

СИТУАЦИЯ; ПАТТЕРН; С-Д-X; ОПИСАНИЕ.

Примечание: с - субъект, воспринимающий, д - другой человек, воспринимаемый, x -любой объект или явление, Д - делает, Л - любит, нравится.

Тип I сбалансированный;
слд, дДx, сЛx;
Субъекту (с) нравится другой (д), который делает то, что (x) нравится
субъекту;

Тип II сбалансированный;
сЛд, дДж, с - Лx;
Субъекту (с) нравится другой (д), который не делает того (x), что нравится
субъекту;

Тип III сбалансированный;
сЛд, дДx, с - Лx;
Субъекту (с) не нравится другой (д), который делает то (x), что не нравится
субъекту;

Тип IV сбалансированный;
сЛд, д - Дx, сЛx;
Субъекту (с) не нравится другой (д), который не делает того (x),
что не нравится субъекту;

Тип V не сбалансированный;
сЛд, дДx, с - Лx;
Субъекту (с) нравится другой (д), который делает то (x), что не нравится
субъекту;

Тип VI не сбалансированный;
сЛд, д - Дx, сЛx;
Субъекту (с) нравится другой (д), который не является причиной того,
что (x)
нравится субъекту;

Тип VII не сбалансированный;
с - Лд, дДx, сЛx;
Субъекту (с) не нравится другой (д), который является причиной того (x),
что нравится субъекту;

Тип VIII не сбалансированный;
с - Лд, д - Дx, с - Лx;
Субъекту (с) не нравится другой (д), который не делает того (x),
что не нравится субъекту.

ных и непопулярных) выступали перед своими одноклассниками с
гимнастическими упражнениями. Хотя <популярные> специально
делали ошибки, а <непопулярные> выступали безошибочно, зрители
впоследствии говорили об обратном. Хайдер указывает на этот факт
как на пример приписывания (атрибуции) <плохих> качеств <плохим> людям.

130

В других исследованиях было обнаружено, что механизм атрибуции
действует и тогда, когда люди антропоморфируют неодушевленные
предметы. Хайдер и Зиммель показывали испытуемым специальный
мультфильм, в котором геометрические фигуры двигались в кадре,
сталкиваясь друг с другом. Когда испытуемых попросили описать виденное, они, например, называли агрессивным большой треугольник,
который <обижал> маленький треугольник и т. д. [Heider, et а1., 1944].

Впоследствии идеи Хайдера были развиты Джоунсом и Дэвисом
[Jones, et а1., 1964] и Г. Келли [Keey, 1973]. Согласно Джоунсу и Дэвису, поступки одного человека по отношению к другому зависят от
того, как первый определяет степень личной ответственности второго.
Три фактора влияют на это-отношение: социальные требования - конвенциональный контекст ситуации, ожидания других людей;
гедонистическая релевантность - общий баланс (проигрыш и выигрыш) и его значение для человека; персонализм - конкретные особенности отношений, сложившихся между субъектом и другим человеком.

Келли выявил другие три переменные, но уже применительно к
объяснению человеком собственного поведения. К ним он относит:
определенность - восприятие объекта, явления или человека как единственного, четко определяемого; последовательность - восприятие
данных качеств человека как более или менее постоянных и логичных
для данного человека; и консенсус - валидизацию, сопоставление своего восприятия данного человека с восприятием других людей.

Все эти идеи легли в основу многочисленных исследований в таких
областях, как процесс убеждения, формирование представления о
другом человеке и т. п.

В качестве основных <ядерных> (по Хайдеру) характеристик выделяют следующие: намерение, способность, ответственность и моральная оценка (хороший - плохой) [Deutsch, et а1., 1965, р. 32].
Считается, что эти параметры определяют восприятие другого человека, формируют отношение к нему.

В настоящее время исследования атрибутивных процессов выдвигаются на одно из первых мест не только в области социальной перцепции, но и во всей социальной психологии.

Хайдер делает качественно новый шаг вперед, объявляя центральными, сущностными чертами намерения воспринимаемого человека и
оценку возможностей их осуществления. Это ставит исследователей
перед необходимостью пересмотра весьма существенного методологического положения: представления о человеке как пассивном объекте,
мало чем отличающемся от физических, по крайней мере, при объяснении его места в причинно-следственной цепи. Когда Хайдер вводит
объяснение поведения другого человека его личностными внутренни
Американский вклад в развитие социальной психологии ... 131

ми характеристиками, то оно фактически противопоставляется безличному, т. е. такому, которое применяется при изучении нечеловеческого
мира. Как известно, при безличном объяснении, применяемом естественными науками, вопрос о нахождении конечной причины в общей
цепи причин и следствий считается псевдопроблемой, ибо каждая причина есть, в свою очередь, следствие чего-то, а каждое следствие служит причиной очередного звена и т.д. до бесконечности. Ставя вопрос
о подходе к человеку как изначальной причине, Хайдер тем самым подрывает тезис позитивизма о качественной тождественности гуманитарных и естественных наук^. Кроме того, такой подход требует рассмотрение человека как агента, инициатора действия, как качественно новый
объект, обладающий волей, намерениями, желаниями и т. п. Однако
здесь вновь возникает проблема генезиса этих свойств человека.

Хайдер останавливается перед ней, что существенно обедняет его
в основном весьма плодотворную концепцию. Он объявляет способность человека к познанию интенции другого человека и его стремление к ее реализации врожденной.

Здесь так же, как и в большинстве исследований социальной перцепции, сказывается общая методологическая позиция американской
социальной психологии, тяготение к абстрактному, механистическому толкованию общения людей и, главное, полное пренебрежение
(возможно, сознательное) к особенностям конкретного общения конкретных людей по конкретному поводу.

Особенно ярко все эти недостатки проявляются в исследовании
таких феноменов, как тяготение людей друг к другу, взаимная привлекательность или, напротив, враждебность. Вместе с тем в этих
исследованиях достаточно четко просматривается действие определенной идеологической модели отношений между людьми. <Мы должны
быть в состоянии понять, - говорят Джоунс и Джерард, - индивидуальные, культурные и ситуационные следствия, исходя из основного положения о том, что людей ценят в той степени, в которой они
обладают свойствами, способствующими достижению целей воспринимающего> [Op.Cit., р. 283]. Это основное положение в высшей степени красноречиво. Во-первых, процесс рассматривается с позиции
одного человека, во-вторых, он рассматривается утилитарно, с точки
зрения выгоды этого человека, или, как еще принято говорить, гедонистической релевантности.

<Мы любим тех, кто любит нас>. Отвечая на вопрос, почему вообще важно, чтобы люди нас любили, Джоунс и Джерард называют две
главные, по их мнению, причины: <Во-первых, когда другие нас любят, они обычно для нас что-то делают. Можно рассчитывать на то, что
они помогут нам достичь цели. Поэтому, когда мы нравимся другим,

132 Опыт США: парадигма объяснения

мы тем самым получаем над ними определенную власть и тем самым
какой-то рычаг, чтобы влиять на поведение в нашу пользу. Тибо и
Рикен развили это положение дальше, указав, что те, кто к нам привязан, будут нам верны и будут выступать за нас даже тогда, когда мы
не сможем их контролировать. Вторая причина, возможно более существенная и вместе с тем более туманная, состоит в том, что каждому
из нас небезынтересно, что мы стоим как люди... Наша ценность подтверждается преимущественно мнениями других... Свидетельства
того, что человек в общем нравится кому-то, укрепляют его мнение о
себе как достойном, способном или добродетельном> [Op.Cit., р. 283].
Учитывая этот подход, можно понять общую направленность исследований явления аттракции в межличностных отношениях. В них
изучаются следующие три класса переменных, которые условно можно назвать объективными, психологическими и взаимодополняющими, при этом рассматривается их корреляция, значение в зависимости
от продолжительности межличностных отношений.

К первому классу - объективных переменных относятся: социоэкономический статус (ежегодный доход), уровень образования, достижения в учебе, род занятий главы семьи, здоровье, внешняя привлекательность, уравновешенность поведения (критерии двух последних
переменных определяются групповыми стандартами [French, 1951,
293]. С. Московичи метко определил новизну и ценность выводов,
получаемых в этих исследованиях: <Ясно, что лучше быть здоровым
и богатым, чем больным и бедным> [Moscovici, 1972, р. 19].

Во второй класс переменных входит сходство установок, ценностных ориентаций. Попросту говоря, исследуется достоверность явления, о котором сказано в поговорке: <Рыбак рыбака видит издалека>.
Большое количество экспериментов посвящено изучению того, как на
формирование взаимной симпатии влияет сходство не только социоэкономического статуса, но и взглядов, привычек и т. п. [Heider,
1958, 1956]. Справедливость этой поговорки была доказана, в частности, в одном из немногих, лонгитюдинальных исследований, проведенных Т. Ньюкомом [Newcomb, 1957, 1961]. В течение нескольких
недель он изучал процесс установления устойчивых межличностных
связей среди специально подобранного контингента студентов. В этом
эксперименте было показано также значение личных контактов (чем
больше возможность непосредственного общения, тем больше вероятность того, что люди понравятся друг другу). Было установлено также, что общность ситуации (например, ситуация ожидания приема у
врача) сплачивает людей С. Шахтер [Schachter, 1959].

К третьему классу переменных относятся такие, на существовании
которых основан афоризм: <Противоположности притягиваются>. В

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 133

этой связи изучались пары взаимодополняющих характеристик: экстраверсия - интроверсия, доминирование - послушание и т. п.

В целом было установлено, что переменные первого типа - объективные - действуют на начальном этапе знакомства, затем на первый
план выступает сходство взглядов, интересов и лишь на самом позднем этапе - взаимодополняющие характеристики. Действие всех
этих переменных рассматривается в исследованиях популярности,
дружбы и, наконец, любви^.

Исследования аттракции своеобразно дополняются изучением
причин антипатии. Утверждается, что мы склонны не любить тех, кто
не любит нас, поскольку люди, которые нас не любят, скорее всего
будут препятствовать достижению наших целей, блокировать наши
усилия. Делая это, они вызывают у нас чувство фрустрации и возбуждают чувство враждебности, находящие выражение в агрессивности.

Блокада- фрустрация-гнев- агрессия - такова цепочка вызревания антипатии. Ее исследования основываются на гипотезе о связи
фрустрации и агрессии, выдвинутой Миллером, Долпардом, Дубом,
Маурером и Сирсом в 1939 г. и модифицированной Миллером в 1941
г. Гипотеза гласит: <Фрустрация вызывает побуждение к какой-либо
форме агрессии> [Jones, et а1, 1967, p. 290]. В самом широком смысле <фрустрирующим считается любое условие, которое прямо или
косвенно препятствует организму в достижении искомой цели. Агрессивной реакцией считается та, которая действительно или потенциально предполагает нанесение ущерба другому организму. Сюда
включается психологический ущерб, такой, как выражение несогласия, сарказм, негативная оценка> [Op.Cit., р.. 290].

Ряд положений этой теории подвергались экспериментальной проверке, в частности такие: агрессия будет подавляться соразмерно с
возможной силой ответного удара, которыми наделен источник фрустрации. Иными словами, я могу дать волю своему гневу (и выместить
фрустрацию) по отношению к слабому, но не к сильному [Op.Cit., р.
291], ибо слабый, поступающий агрессивно по отношению к сильному, рискует <получить сдачу> [Berkowitz, 1958]. Агрессия как следствие фрустрации может быть более легко выражена, если она находит поддержку еще с чьей-то стороны [Berkowitz, 1962].

В большом количестве работ изучалось восприятие и интерпретация агрессии, а также сопровождающие фрустрацию атрибутивные
процессы [Jones, et а1, 1964]. При этом выяснилось, как коррелируют объяснения агрессивного поведения другого человека внутренними
и внешними причинами с реакцией на степень <справедливости>
агрессии^.

134

Особый раздел исследований межличностных отношений составляет изучение когнитивного баланса, условий сохранения у человека
логичной картины человеческих отношений. Наиболее широко изучаются уже упоминавшаяся концепция когнитивного баланса Хайдера и модель (равновесия) A-B-X Ньюкома (рис. 1.).

Рис. 1. Графическое изображение модели Ньюкома: а - диссонанс; b - консонанс (изменилось отношение между A и B); c - консонанс (изменилось отношение между А и X), d- консонанс (изменилось отношение между B и X)
(4 треугольника с вершинами A, B, X. Стороны помечены знаками.
Пишу в порядке: AB, BX, AX:
рис A: +-+
рис B: --+
рис C: +-рис D: +++)

Она может быть расшифрована на следующем примере. Молодой
бизнесмен (А) и его жена (B) обсуждают идею А купить дорогую моторную лодку (X). А - заядлый рыболов, любит кататься на водных
лыжах и очень хочет купить лодку. B, напротив, не любит водного
спорта и считает покупку экстравагантным излишеством. В остальном
А и B- счастливая пара. Состояние когнитивного диссонанса, вызванное данной ситуацией, схематично представлено на рис. 1, а. Этот
тупик должен быть преодолен. А привязан к своей жене (B), что исключает разрешение ситуации по типу (рис. 1, B), т.е. развод. Она
может быть также разрешена, если А откажется от идеи купить лодку и убедит себя, что вся идея взбалмошна (рис. 1, C). Но дело в том,
что он очень хочет купить лодку и, кроме того, считает, что не должен
быть <подкоблучником>. Поэтому он решает изменить отношение
жены (B) к лодке (X) и тем самым добиться ситуации (рис. 1, d).

Кроме того, в соответствии с моделью Ньюкома, которая предполагает восстановление консонанса лишь в сознании, а не в реальности, А может прийти к позиции типа и другим путем: например,
убедить себя, что на самом деле жена не против покупки и только де
135

лает вид, дабы сохранить репутацию бережливой и практичной хозяйки [McDavid, 1974, р. 220-221].

По этому же типу построены модели соответствия Осгуда и Танненбаума. Более сложна модель Хайдера (см. табл. 3).

Концепции когнитивного баланса служат теоретической основой
при исследовании конфликтов в межличностных отношениях, а точнее говоря, отражения этих конфликтов в сознании^. Подводя итоги
многочисленных экспериментов, Джоунс и Джерард пишут: <Мы получили вполне достаточное количество фактов, подтверждающих
следующие положения: 1) человек стремится устранить противоречивость информации и игнорировать или преуменьшить негативные
свойства другого человека, особенно если ожидается взаимодействие
с ним; 2) информация также искажается, чтобы избежать признания
факта, что человек любит кого-то, кто не любит его; 3) теория баланса позволяет нам предсказать, что человек любит тех, кто любит приятных ему людей; 4) если человек принуждается к поведению, которое противоречит его отношению к данному человеку, то он будет
склонен изменить отношение в соответствии со своими действиями>
[Jones, 1967, р. 308]. Исследования взаимодействия различных консонантных и диссонантных позиций, конфликта в сознании, симпатий и антипатий исчисляются сотнями, однако ценность их, на наш
взгляд, довольно ограниченна.

При всем уважении к усилиям исследователей нельзя не отметить
бедность выводов, -их схематичный характер. Ведь по существу в этих
исследованиях нельзя найти того, что, по мнению и самих социальных психологов, должна искать наука - неочевидных фактов,
противоречащих житейскому здравому смыслу.

Исследования социальной перцепции в целом имеют те же недостатки, что и работы в области установки: теоретический разброд,
отсутствие общей теоретической схемы, малая аддитивная ценность
экспериментально полученных фактов, игнорирование в схеме межличностного взаимодействия общего социального контекста, способности человека к суммарной оценке последнего [Tagiuri, 1968, р.
432-433], элементаристский подход, дробление образа человека на
частные свойства. Поэтому трудно разделить оптимизм одного из
крупнейших специалистов в этой области Р. Таджури, когда он, перечисляя все эти недостатки, прогнозирует: <Может быть недалек тот
день, когда восприятие человека (как область исследования. - П.Ш.),
восстановив тесные связи с более широкими областями психологии,
добьется дальнейших успехов и внесет в нее более ощутимый вклад>
[Op.Cit., р. 435].

136 Опыт США: парадигма объяснения

Бесспорно, в исследованиях обыденного сознания содержится некоторое количество интересных гипотез и идей. Это, в первую очередь,
относится к идее исследования обыденного сознания, его логики.

Однако, как мы стремились показать, для того, чтобы понять механизмы обыденного сознания, надо выйти не только за рамки диады, но и за рамки группы, учесть многоуровневый характер социальной детерминации поведения.

6.4. Внутригрупповые процессы. Индивид в группе:
влияние группы, отношения власти и подчинения

Нет особой необходимости доказывать, что исследования групповых
процессов - закономерностей поведения индивидов в различных социальных общностях - область бесспорно основополагающая для
социальной психологии.

Однако в американской социальной психологии эта истина утвердилась не сразу^, поскольку, как уже неоднократно упоминалось,
этому мешала традиционная, идущая от общей психологии ориентация на исследование индивида. И хотя первый групповой эксперимент (исследование Н. Триплетом социальной фацилитации: повышения производительности труда индивида в присутствии других людей)
был проведен еще в 1897 г., группы стали изучаться достаточно интенсивно лишь в 30-х годах благодаря усилиям Левина^. Именно Левин ввел в научный обиход такие понятия, как тип лидерства, групповая сплоченность, групповая динамика и т.п. Он же дал одно из
первых определений группы в социальной психологии.

Разумеется, основная причина широкого признания работ Левина
состояла в том, что в связи с усложнением производства и вытекающим отсюда обострением проблем его организации вопрос о закономерностях групповых процессов приобрел очевидное практическое
значение. В Соединенных Штатах Америки свыше трех четвертей
всех исследований малых групп финансируется промышленными
фирмами и военными ведомствами. В условиях возросшей роли коллективного труда в различных сферах человеческой деятельности
групповые процессы интересовали заказчиков с прагматической точки зрения - совершенствования методов управления группами и
через них - индивидом.

Этим объясняется быстрый рост количества работ в области исследования малых групп. Число публикаций в мировой литературе (где на
долю США приходится более 90%) за период с 1897 по 1959 г., т. е. за
62 года, составило 2112 наименований, однако за одно только последующее десятилетие (1959-1969 гг.) оно выросло на 2000, а с 1967 по

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 137

1972 г., т. е. всего за 5 лет, было зарегистрировано около 3400 исследований [Heirnreich, et а1., 1973].

История изучения малых групп очень напоминает ход развития
исследований социальной установки, социальной перцепции, а также
всей социальной психологии в США в целом: бурный экстенсивный
рост, формирование основных теоретических направлений, совершенствование методов (главным образом лабораторного эксперимента) до
конца 60-х годов, но в дальнейшем вплоть до настоящего времени
застой в развитии теории, осознание малой аддитивной ценности получаемых данных^ и в связи с этим <критическое переосмысление
достигнутого и заметное снижение оптимизма относительно вклада
исследований в понимание групповой динамики ввиду их малой валидности и ограниченности возможных практических приложений.

Не ставя перед собой задачи анализировать причины подобного
положения, отметим все же, что они во многом сходны с теми, которые перечислены нами при разборе исследований социальной установки и социальной перцепции. Вместе с тем влияние изъянов
общеметодологических и теоретических посылок усугубляется в исследованиях малых групп влиянием принятой модели общества и
соответствующим ей пониманием роли и места человека в обществе.

Для демонстрации влияния этой модели на социально-психологические исследования^ мы из разнообразной проблематики (структура группы, сплоченность, совместимость, лидерство, коммуникация, процесс принятия решения, групповая деятельность и т.п.) рассмотрим три основные, на наш взгляд, темы: процесс группового
влияния, отношение власти и подчинения в группе и межгрупповые
отношения. Такой выбор основан на следующих соображениях.

Центральность проблемы социального, точнее, группового влияния
обусловлена уже самим пониманием предмета социальной психологии
как науки о влиянии на человека других индивидов (см. выше определение Г. Олпорта). Кроме того, изучение влияния группы, группового
давления, явлений конформизма стоит в центре исследований малых
групп. Проникновение в суть этого процесса важно также и с прагматической точки зрения, ибо известно с незапамятных времен, что на
индивида легче и эффективнее действовать через группу.

Однако прежде чем переходить к характеристике конкретных исследований, необходимо коротко остановиться на понимании группы,
ибо оно весьма специфично. В американской социальной психологии
группа, разумеется, отличается от случайного собрания людей, т. е.
таких общностей, где люди не взаимодействуют друг с другом; отличается она и от групп, объединяемых по каким-либо общим призна
138 Опыт С III А: парадигма объяснения

кем, например, по доходу, уровню образования и т. п., члены которых
не вступают в непосредственное взаимодействие^. За основание для
определения группы обычно в качестве необходимого берется факт непосредственного, личного, контактного взаимодействия, а также взаимозависимость междучленами группы, которая предполагает, что
<отношение между любыми двумя членами группы есть функция
отношения между другими ее членами> [Op.Cit., р. 207]. По существу
это понимание идет от К. Левина^ .

Это достаточно широкое определение уточняется и специфицируется по ряду параметров. Так, например, Кэттэл взял за основание
свойство группы быть средством, инструментом удовлетворения потребностей индивида: <Наше определение группы: совокупность
индивидов, в которой существование всех используется для удовлетворения каких-либо потребностей каждого> [Catte, 1949, р. 169].

Развернутое определение, включающее указание на <инструментальность> группы, предлагают Прошанский и Зайденберг: <большинство социальных психологов используют термин (группа. - П. Ш.) в
применении к двум или более индивидам, которые могут быть коллективно охарактеризованы следующим образом: они разделяют общий
набор норм, убеждений и ценностей и они явно или имплицитно связаны определенными отношениями друг с другом так, что поведение
одного влечет за собой последствия для других. Эти свойства, в свою
очередь, возникают из взаимодействия (и оказывают на него влияние)
индивидов, одинаково мотивированных относительно какого-либо конкретного объекта или цели> [Proshansky, et а1., 1965, p. 377].

В качестве признаков группы отмечаются разделение внутри нее
функций, их определенная фиксация, институционализация группы,
наличие в группе определенной иерархии, структуры, лидера
[Proshansky, 1951, р. 9]. Однако, как подчеркивает С. Джибб, эти
последние качества, как правило, не могут быть отнесены к диффузным группам, изучаемым в лабораторном эксперименте [Gibb, 1968,
р. 209]. Между тем, именно эти группы и служат на 90% основанием
для поиска закономерностей групповых процессов. Таков результат
соблюдения основного методологического требования: изучать явление только в условиях, максимально обеспечивающих контроль и
регистрацию всех сопутствующих или случайных переменных.

Таким образом, первое ограничение - ограничение средой, в которой действует группа: последняя рассматривается изолированно,
вне обычных связей с окружающим миром.

Второе ограничение - популяционное: постоянный контингент в
экспериментах - это школьники и студенты первокурсники^, как
правило, выходцы из так называемого <среднего класса>.

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 139

Третье ограничение - длительностью контакта: группы собираются обычно на непродолжительное время для эксперимента, в лучшем
случае - повторно.

Четвертое ограничение - характером ставящихся перед группами
проблем: они, как правило, далеки от реальных жизненных проблем,
непомерно большое место занимают исследования влияния группы на
восприятие индивидом физических объектов (цвета, длины линий,
длительности стимула и т.п.), не имеющих социальной значимости.

Пятое ограничение - уровнем поведения: как правило, регистрируется вербальное поведение (мнение, суждение).

Шестое ограничение - количественное: в большинстве случаев
изучается диада [Jones, et а1., 1967].

Учитывая этот далеко не полный перечень (в нем названы лишь
наиболее распространенные ограничения), вполне можно понять И.
Штайнера, который в заголовок своей статьи вынес отнюдь не риторический вопрос: <Что же случилось с группой в социальной психологии?> [Steiner, 1974]. И тем не менее на основе исследований социальной группы в таком для нее неестественном виде делаются выводы, претендующие по крайней мере на статус положений (если не
законов) об общих закономерностях поведения человека в обществе,
более того, функционирования всего общества.

Таким образом, фактически получается, что сами эксперименты
служат не столько делу нахождения так называемых <неочевидных
фактов>, сколько выступают как средство доказательства валидности идеологических представлений о месте индивида в обществе, его,
скажем, забегая вперед, ничтожной роли, бессилии перед лицом всепроникающего социального давления, всемогущего социального контроля^. Образ индивида, вырисовывающийся в этих исследованиях,
можно уподобить несчастной крысе <гамма>, занимающей нижнюю
ступеньку в иерархии крысиной стаи, т. е. существу безответному,
забитому и всеми вышестоящими закусанному. Этот образ настолько
резко контрастирует с общепринятым в массовой американской культуре образом гордого индивидуалиста, самого себя <вылепившего>
человека, что невольно возникает вопрос, какой же из них соответствует действительности, как сложилось противоречие: с одной стороны, принятый социальный идеал индивида, с другой, казалось бы,
объективно выявленное, экспериментально доказанное его реальное
существование.

Первые опыты по исследованию влияния группы на индивида
проводились уже более полувека назад. Несколько опытов были поставлены Ф. Олпортом в 1924 г., Дженнесом в 1932 г., которые продемонстрировали, что люди в своем повседневном поведении подчи
140 ___ ___ Опыт США: парадигма объяснения

няются требованиям, обычаям, принятым в группе [McDavid, et a.,
1974, р. 262-263].

В середине 30-х годов М. Шериф : [Sherif, 1946] фактически первый начал исследовать влияние групповых норм в условиях лабораторного эксперимента, используя так называемый автокинетический
эффект (оптическую иллюзию движения световой точки в совершенно
затемненном визуальном поле). Обычно человеку кажется, что точка
смещается (<прыгает>) на некоторое расстояние, отличающееся в
каждом отдельном случае. Наблюдая за точкой, испытуемые через
несколько экспозиций устанавливали примерное расстояние кажущегося смещения.

На следующем этапе испытуемым сообщались результаты, полученные другими испытуемыми, и в итоге первоначальная оценка существенно изменялась в сторону усреднения. Отсюда делается вывод
о том, что в условиях, когда ситуация неопределенна и двусмысленна, индивид склонен соглашаться с мнением других людей, как правило, некоторого большинства. Впоследствии опыты Шерифа были
многократно повторены в самых разнообразных ситуациях, объединенных одной общей характеристикой - неопределенностью, необычностью стимула, что открывает возможность его многозначного толкования.

В отличие от опытов Шерифа С. Аш [Asch, 1956] показал в 1956 г.
в своих опытах действие группового влияния в условиях, когда стимул был хорошо структурирован^. <Наивного> испытуемого (как
правило, одного) помещали в подставную группу, которая единодушно оценивала стимул иначе, и в итоге более половины испытуемых
склонялись к точке зрения большинства. Когда в этой группе кто-либо
(по указанию экспериментатора) поддерживал испытуемого, тот был
гораздо менее склонен соглашаться с группой. И, наконец, в обстановке, когда сообщник экспериментатора оказывался один в группе <наивных> испытуемых, его заведомо неправильная оценка вызывала
удивление или ею просто пренебрегали.

Опыты Аша, так же как и опыты Шерифа, ставились в самых разнообразных вариациях. С их интерпретацией (в том числе и в нашей
научной литературе) связаны оживленные дискуссии о природе конформного поведения, конформизма как социального явления. Это не
удивительно, поскольку именно эти опыты пробивали путь давно
вызревавшей идее о зависимости человека от других людей. Эта идея
(еще раз повторим) до конца 50-х годов с трудом находила признание
не только в социальной психологии, но и социологии.

В исследованиях конформизма и его абсолютизации нашли свое
выражение глубокие изменения в общественном сознании, обуслов
Американский вклад в развитие социальной психологии ... 141

ленные, в свою очередь, сдвигами в социальной структуре американского общества, положении в нем индивида. Как это убедительно
показал Ю. А. Замошкин [Замошкин, 1966], к началу 60-х годов буржуазный индивидуализм в США вступил в полосу кризиса, на сцену
стали выдвигаться модели <человека - локатора> (Д. Рисмэн), ориентированного на мнение других, <человека-организации>, хорошо
адаптированного, отшлифованного и подогнанного к требованиям
бюрократической машины.

Важно подчеркнуть, что сам Аш субъективно руководствовался
благородными побуждениями. По мнению М. Дойча, <его ориентация
представляет конструктивный противовес тем взглядам в психологии,
согласно которым человек предстает в своем худшем виде - как
иррациональное, своевольное, эгоцентричное животное> [Deutsch, et
а1., 1965, p. 28], <он протестовал против экстраполяции на психологию
человека данных о поведении биологических организмов> [Op.Cit., р.
23]. Сам Аш в качестве своей основной идеи считал мысль в том, что
<решающий психологический факт об обществе состоит в способности
индивидов понимать и реагировать на опыт и действия других. Этот
факт, который позволяет индивидам вступать во взаимные отношения,
становится основой любого социального процесса и большинства коренных изменений, происходящих в людях> [Op.Cit., р. 23].

Не считал он удачным и сам термин <конформность>, полагая, что
им можно определять только отказ индивида от дорогих и значимых
для него взглядов ради того, чтобы оптимизировать процесс адаптации к группе, а отнюдь не любое выравнивание мнений [Tajfe, 1968,
р. 332].

Критическая интерпретация Ашем своих опытов, а также сомнение других исследователей в адекватности сложившихся представлений о конформизме положили начало поискам причин выявленного
феномена. Почему индивид уступает группе, в каких условиях это
происходит, какова роль личностных свойств в податливости групповому влиянию (каков <портрет конформиста>) - таковы вопросы,
вокруг которых концентрируется большинство исследований проблемы отношения индивид - группа.

Разумеется, с самого начала большинство исследователей понимали, что конформность - явление сложное, неоднозначное, в первую очередь потому, что сам факт уступки индивида далеко не всегда свидетельствует о действительном реальном изменении его восприятия. Эта старая проблема соответствия вербальной реакции действительному поведению. Она формулируется следующим образом:
изменяется ли мнение потому, что индивид убедился, т. е. произошло ли изменение его когнитивной структуры или он лишь демонст
142 Опыт США: парадигма объяснения

рирует изменение, будучи побуждаем иными мотивами (нежеланием
спорить, стремлением сохранить хорошие отношения с членами
группы, получить от этого какую-то выгоду и т. п.). Первый вариант
поведения получил название рационалистического, второй - мотивационного^.

Вокруг этого же деления сложилось предложенное Дойчем и Дерардом членение влияния группы на два типа: нормативное и информационное [Deutsch, et а1., 1955]^. Как следует из самого определения, первый из этих типов связан с групповыми нормами.

Не имея возможности подробно останавливаться на этом чрезвычайно важном и еще далеко не ясном для социальной психологии
объекте^, ограничимся лишь указанием на то, что в исследованиях
групповой динамики термином норма обычно обозначают стандартизированные правила поведения, принимаемые членами группы как
<узаконенные спецификации ожидаемой функции группы как системы, а также функций каждого члена группы внутри этой системы.
Групповые нормы регулируют деятельность группы как организованной единицы в ее движении к определенной цели> [McDavid, et а1.,
1974, р. 256].

Формы проявления и действия групповых норм исключительно
разнообразны и охватывают широкий диапазон: от внешних ритуалов
до морального и эстетического выбора. Особо следует подчеркнуть, что
функционирование норм непосредственно связано с социальным контролем над поведением индивида.

Существование норм обусловлено объективной необходимостью
организации деятельности групп, их выживания и воспроизводства.
В свою очередь, для индивида система групповых норм важна тем, что
она обеспечивает его системой ориентиров в окружающей действительности, <расставляя> для него (и за него) знаки оценок объектов
и явлений. Соблюдение групповых норм обеспечивается соответствующими санкциями.

С самого раннего возраста человека учат групповым нормам, уважению к ним, наконец, просто заставляют с ними считаться. Поэтому естественно, что, попадая в условия лабораторного эксперимента,
человек приносит туда и свое уважительное отношение к мнению других людей.

Так же очевидно, что, будучи не в состоянии дать определенный
ответ относительно неизвестного объекта, человек сопоставляет свое
мнение с мнением других людей. К моменту эксперимента он, как
правило, неоднократно убеждался в том, что <ум хорошо, а два лучше>. Именно такая ситуация и исследовалась в опытах Шерифа. Соб
Американский вклад в развитие соииалънич психологии ... 14^

ственно, и основная задача, которую он перед собой ставил, заключалась в изучении процесса формирования групповой нормы, конвергенции различных индивидуальных оценок в одну общепринятую.

Несмотря на трудность выделения <в чистом виде> нормативного
влияния, оно тем не менее изучалось. В этих исследованиях были
получены некоторые заслуживающие внимания данные. Так, Дойч и
Джерард показали, что анонимность ответа испытуемого положительно коррелирует с его устойчивостью; что предварительно сформированная как в групповой дискуссии, так и индивидуально убежденность заметно уменьшает эффект влияния [Deutsch, et а1., 1955].

Поллис [Deutsch, 1968, p. 336] в своих экспериментах показал, что
оценка, которая формируется людьми, хорошо знающими друг друга,
гораздо более устойчива, нежели оценка, к которой пришли незнакомые до эксперимента испытуемые.

В ряде других экспериментов было показано значение эмоциональной связи для действенности нормативного влияния. Так потребность
быть принятым группой ведет к готовности с ней соглашаться
[Aronson, et а1., 1968].

Устойчивость индивида к действию нормативного влияния изучалась также Т. Ньюкомом в его широко известном, одном из немногих
лонгитюдинальных исследований политических убеждений студенток
женского колледжа в Беннингтоне. Он показал, как консервативные
взгляды первокурсниц, прибывших из состоятельных семей, под давлением общего увлечения либеральными идеями, принятыми в колледже, постепенно меняются по мере того, как студентки входят в
устоявшиеся группы своих старших подруг и принимают их как свои
референтные группы. Показательно, что и через 20 лет многие из них
сохранили свои убеждения [Newcomb, 1957].

В не менее известном исследовании действия групповых норм на
производстве Ретлисбергер и Диксон показали, как вокруг <особо
ретивого> рабочего складывается атмосфера, вынуждающая его снизить темп работы [Roethisberger, et а1., 1939].

Несмотря на известное внимание к нормативному влиянию (к его
некоторым аспектам мы еще вернемся), основное место в исследовании конформности занимает все же информационное влияние, т. е.
такое, при котором позиция индивида изменяется относительно позиции группы в связи с тем, что индивид обращается к ней как источнику информации. Иначе говоря, нормативное влияние оказывает
система межличностных отношений, в то время как информационное
влияние детерминируется стремлением человека к более или менее
адекватной оценке объективной реальности.

144_____ Опыт США: парадигма объяснения

И если в ситуации нормативного влияния индивид чаще всего сознательно соглашается с точкой зрения группы, <про себя> думая
иначе, т. е. в его когнитивной структуре частное и общественно выражаемое мнения до поры до времени могут сосуществовать, выполняя
свои функции (одно как декларация лояльности, другое- как инструментальное личное знание), то в ситуации информационного влияния индивид с самого начала испытывает конфликтное состояние в
связи с тем, что его сенсорная информация расходится с сообщениями других людей, т. е. с социальной информацией.

Исследования информационного влияния группируются вокруг
изучения трех переменных: двусмысленности стимула, неуверенности, сомнений индивида в адекватности своей реакции и его сомнений
в адекватности точки зрения группы. Так же как и в случае с взаимозависимостью нормативного и информационного влияния, все эти три
переменные тесно взаимосвязаны.

Было установлено, что мера двусмысленности стимула определяет степень неуверенности как в социальной, так и несоциальной ситуации, хотя эта зависимость варьирует, в свою очередь, будучи детерминируемой отношением: индивид - характер информации, предоставляемой группой [Tajfe, 1968, р. 350-351]. Изучение этого отношения ведется в трех аспектах: 1) исследуются характеристики группы, которые определяют уверенность индивида в адекватности групповой оценки; 2) характеристики реакции группы, ведущие к уменьшению или увеличению этой уверенности и 3) факторы, обусловленные прошлым опытом индивида, определяющие степень уверенности
в своем собственном суждении.

В этих исследованиях были получены некоторые заслуживающие
внимания данные. Так, в частности, была установлена зависимость
между эффективностью влияния, двусмысленностью стимула, неуверенностью индивида и размером группы. В то время как в исследованиях визуальных иллюзий, проведенных Шерифом [Sherif, 1936], повлиять на оценку стимула испытуемым мог даже один человек, в экспериментах Аша размер группы было необходимо увеличивать.

При этом важно подчеркнуть, что эффективность влияния зависит
не только от количества <убеждающих>, но и от их единства. Так,
введение в группу хотя бы одного индивида, который поддерживает
(сбиваемого с толка) испытуемого, значительно затрудняет влияние
на него. Аш установил также, что увеличение размера группы свыше
трех человек мало влияет на повышение эффективности влияния^ .
Большое значение имеет вес источника влияния. В ряде экспериментов в том случае, если на сторону той или иной точки зрения становил
Американский вклад в развитие социальной психологии ... 145

ся экспериментатор (фигура, заведомо пользующаяся авторитетом в
глазах испытуемых), она становилась заметно более влиятельной
[Luchins, 1961].

Большое внимание уделяется в исследованиях социального влияния
изучению отношения индивида к группе, степени признания ее способности давать объективную оценку. Здесь было установлено, что отношение между уверенностью испытуемого в своем ответе и в ответах
группы зависит от большого количества переменных. С одной стороны,
чем больше, двусмысленность стимула, тем больше неуверенность испытуемого в своем ответе и тем сильнее тенденция соглашаться с социальной информацией. С другой стороны, чем больше двусмысленность,
тем с большим основанием испытуемый может подозревать, что суждения других вряд ли более точны, чем его собственные, а это ведет
соответственно к уменьшению влияния [Seaborne, 1962].

Достаточно много изучались переменные, обусловленные прошлым
опытом индивида^ или его сенсорными способностями. Так, испытуемые были значительно менее склонны уступать группе, если имели
возможность предварительно потренировать способность оценивать тот
или иной стимул или если их оценка каким-то образом подтверждалась.
Это было показано в опытах с суждениями о длине линий [Asch, 1956],
на аутокинетическом эффекте, тахистоскопическом определении порогов [Sherif, 1936], визуальном определении количества объектов, визуальном распознавании пути в лабиринте [Tajfe В., 1968, р. 357] и т. п.

Вполне естественно, что в опытах с визуальным восприятием (а
таких большинство) люди с дефектами зрения больше и чаще уступали групповой оценке [Tuddenham, 1959(b)].

Было показано стремление индивидов конвергировать в оценке в
зависимости от степени стресса в экспериментальной ситуации. Именно
этот процесс, напомним, интересовал более всего Шерифа. В одном из
его опытов испытуемых (поодиночке, а потом группами) помещали в
маленькую комнату, давая (перед выключением света) лишь взглянуть
на нее, а затем в большом зале в темноте вели к своему месту, заставляли на ощупь в темноте находить дорогу в лабиринте. По мере введения различных помех, осложняющих ситуацию, конвергенция к норме увеличивалась. Кроме того, вариативность оценки величины стимула была так же, как норма (медиана суждения), выше в ситуации максимальной неопределенности [Sherif, et а1., 1952].

Приведенные факты, разумеется, лишь частично отражают достижения в области исследования социального информационного влияния.
Вместе с тем они весьма красноречиво свидетельствуют об общем подходе, который при внимательном рассмотрении обнаруживает уже

146 Опыт CIIIA: чар(1()и?.м(1 объяснения

упоминавшиеся выше черты. В первую очередь бросается в глаза тот
факт, что подавляющее большинство исследований ведется в лаборатории. Можно согласиться с Г. Тэджфелом, когда он говорит: <Непосвященному человеку часто трудно заметить, каким образом раздробленные процедуры, происходящие в маленьких комнатках или кабинах,
которым подвергают подневольных студентов-старшекурсников, ставя их в положение героев Каффки, лишенных возможности рационально объяснить странную последовательность действий, которые их заставляют выполнять, - каким образом эти процедуры могут иметь чтолибо общее с богатством и сложностью происходящего там, <в жизни>.
Удивительно, почему социально-психологический эксперимент еще не
обрел своего Ионеско> [Tajfe, 1968, р. 355].

Однако искусственность экспериментальной ситуации - это еще
не самое важное. Она моделируется как нестабильная, неопределенная, порождающая неуверенность и сомнения. Слов нет, в жизни
довольно часто возникают такие ситуации, но абсолютизировать их значит по меньшей мере искажать реальный процесс взаимодействия.
И главное - это то, что критерием объективности служит мнение
группы, которое противопоставляется мнению индивида.

В итоге получается, что индивидуальное мнение отражает одну
реальность, а групповое - другую. Индивид воспринимает объективную реальность и формирует представление о ней, группа же формирует какую-то особую конвенциональную реальность, которая должна
быть принята (доказательству этой гипотезы посвящено большинство
экспериментов) только потому, что группа количественно больше
индивида. Дело представляется таким образом, что индивид всегда
неправ, группа, большинство, всегда правы, поскольку только за нею
признается способность выносить вердикт об истине, который принимается как бы путем голосования.

В итоге в этой модели объективная истина (в лице ее носителя индивида) противопоставляется конвенциональной групповой истине
и ниспровергается последней <демократическим> (довольно своеобразно представляемым) путем. По существу реальное положение вещей
неестественным образом переворачивается: мнению индивида приписывается статус объективности, а не менее объективному групповому
мнению (так по крайней мере выглядит оно в эксперименте) - статус
субъективности. В результате же группового давления объективная
истина, персонифицируемая индивидом, <сдается> субъективной истине, которую олицетворяет группа.

Центральная идея этих экспериментов состоит в демонстрации
того, что индивид зависим от группы в своих контактах с окружающей действительностью, что он всегда (или в подавляющем большин
Американский вклад в развитие социальной психологии ... 147

стве случаев) склонен уступать группе. Иллюстрация этого постулата на восприятии несоциальных стимульных объектов должна была
показать, что даже сенсорная (!) информация индивида может быть
искажена социальным давлением, не говоря уже об информации о
социальном мире, которая сплошь и рядом подвержена конвенциональной обработке, поскольку ее содержание зачастую не может быть
проверено на личном опыте. Тонко и завуалированно здесь проводится
мысль о всемогуществе и незыблемости принятых в обществе стандартов. Индивиду остается только уступать, другого выхода у него нет.

Характерно, что в эксперименте индивид ставится в жесткие условия выбора между ограниченным количеством альтернатив, (их, как
правило, две), он лишен связи с остальным миром, все богатство его
реальных отношений искусственно ограничивается. Но даже в этом
искусственном мире его реакция изучается только как конфликт между сенсорной и социальной информацией, хотя, бесспорно, больший
интерес представляет конфликт между социальной информацией,
усвоенной индивидом в иных переплетениях общественных связей, и
новой информацией, представленной групповым мнением. Ведь именно этот накопленный ранее опыт, зафиксированный в субъективных
предпочтениях индивида, позволяет ему в реальной жизни при переходах из группы в группу сохранять индивидуальность, выдерживать
натиск социального давления. Однако, как ни парадоксально, эта
субъективность изучается менее всего, а между тем наиболее острые
конфликты возникают именно тогда, когда начинают <спорить о вкусах>, а не о длине линий или мигании лампочек.

Кроме того, абсолютно не поддающуюся изменению групповую
точку зрения трудно себе представить. Индивид и группа всегда изменяют друг друга взаимно, иначе говоря, индивид - не только объект,
но и субъект воздействия.

В целом в исследованиях социальных психологов США доминирует односторонняя модель влияния: от группы к индивиду. Другая
сторона, диалектически уравновешивающая первую, - влияние индивида на группу, изучается весьма своеобразно: либо в исследованиях лидерства (главным образом его стиля), либо в исследованиях
отношений власти. Поскольку первые достаточно хорошо известны и
неоднократно анализировались, рассмотрим вкратце, как изучаются
отношения власти в группе. Это важно еще и потому, что, помимо
нормативного и информационного влияния, на индивида также оказывает воздействие структура группы, ее иерархия.

По идее, исследования отношений власти должны существенно
дополнять, картину нормативного и информационного влияния, конкретизировать ее.

148 Опыт США: парадигма объяснения

Действительно, до начала 60-х годов были проведены весьма интересные полевые исследования в этой области. Важно подчеркнуть, что
в большинстве случаев эти исследования посвящены отношениям организационным, межличностным, т. е. вторичным по сравнению с социально-экономическими. Процесс формирования отношений власти изучался в молодежных группах [Levin, 1974, White, 1956], семьях
[Strodtbeck, 1954, Bood, et a., I960], госпиталях [Mis, 1954], организациях [Ban, 1964]. Отметим, что большое влияние на эти исследова'ния оказали работы этологов по выявлению структуры подчинения у
птиц, крыс, обезьян [Landau, 1951, Mier R., et a., 1955].

В теоретической социальной психологии отношения власти и подчинения рассматриваются весьма абстрактно, как отношения влияния.
Социальная власть определяется как <потенциальное влияние>. Влияние же понимается как изменение знания, установки, поведения, или
эмоции человека, которое может быть приписано действиям другого.

Таким образом, власть и влияние по существу применяются как
синонимы. Эта их взаимозаменяемость не случайна. Она отражает
реальный сдвиг в сторону изучения информационных аспектов социального взаимодействия, подменяющих по существу остальные. Об
этом сдвиге свидетельствует широко принятая классификация типов
власти, предложенная Френчем и Рэвеном [French J., et а1., 1959;
Raven, 1965].

В основу типологии положено различие источников власти. Френч
и Рэвен выделили шесть типов власти; принуждающую, вознаграждающую, легитимную, экспертную, информационную и референтную.
Представление о них дает следующая выдержка: <Часто субъект влияния может выбирать между источниками (типами. - П. Ш.) власти.
Доктор может делать упор на свою легитимную роль и настаивать на
том, что пациент должен его слушаться; он может пытаться говорить
с пациентом на <его языке> и установить с ним дружеские отношения,
оказывая тем самым референтное влияние; он может подчеркнуть факт
своего образования, выстроить в своем кабинете в ряд книги и журналы по медицине, дипломы, с тем чтобы установить свою экспертную
власть; он может воспользоваться выражением одобрения или неодобрения как средством вознаграждения или принуждения или, если это
в его силах, угрожать пациенту лишением медицинской помощи, он
может использовать информационное влияние, тщательно объясняя
пациенту характер его болезни и необходимость выполнения рекомендуемых упражнений или принятия лекарств> [Coins, et a., 1968, р. 183].

Принуждающая власть, как это следует из самого определения,
означает, что <Ч знает, что если он не подчинится, за этим последует негативная санкция^. Вознаграждающая власть возникает, когда

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 149

Д может способствовать вознаграждению Ч (например, рекомендовать
повысить ему зарплату). При обоих типах власти Ч находится в подчиненном к Д отношении> [Op.Cit., р. 167]. Авторы этого определения
Коллииз и Рэвен подчеркивают также, что оба типа власти предполагают внешний контроль за соблюдением предписаний.

В отличие от названных форм, такого контроля не требует легитимная власть, которая основывается на <принятии Ч такого отношения в
структуре власти, которое позволяет или обязывает Д предписывать Ч
(определенные. - П.Ш.) типы поведения, и Ч должен в соответствии
с законом подчиняться этому влиянию> [Op.Cit., р. 167]. Влияние этого
рода связано, таким образом, с ролевыми предписаниями.

Перечисленные типы власти (принуждающая, вознаграждающая и
легитимная) в основном исчерпывают содержание нормативного влияния. Человек подчиняется или ведет себя определенным образом потому, что он либо боится наказания, либо уступает социально узаконенному авторитету, либо <обменивает> свое поведение на вознаграждение.

Эти типы власти в реальной жизни имеют место во множестве разных сфер человеческой жизни. Однако, как ни странно, именно они
и исследуются меньше всего^. Коллинз и Рэвен объясняют это тривиальностью темы и очевидностью возможных открытий: <Кто был бы
удивлен, обнаружив, что человек чаще всего подчиняется требованиям другого, если за этим стоит вознаграждение или наказание?>
[Op.Cit., р. 168]. Данное объяснение звучит малоубедительно, если
вспомнить, что другие, гораздо более тривиальные истины вроде <Мы
любим тех, кто любит нас> и т. п. породили сотни экспериментов.

Дело, видимо, в другом. Исследования отношений власти, которые
были бы основаны не на межличностной привлекательности, эмоционально обусловленной симпатии или антипатии, а на их свойстве
обеспечивать функционирование социальной системы с выгодой для
власть имущих, невозможны потому, что они крамольны в условиях
капиталистического общества, поскольку могут привести к констатации факта концентрации власти в руках меньшинства.

Вместо этого во всех исследованиях старательно исследуется как
раз обратное - давление большинства, не обладающего ничем, кроме
монополии, на конвенциональную истину. Исследования других трех
типов власти (информационной, экспертной и референтной) посвящены доказательству реальности влияния, ограниченного сферой
знания, действием когнитивной структуры. Неудивительно поэтому,
что зачастую исследования информационного влияния, с одной стороны, и власти эксперта - с другой, практически становится трудно
отличать друг от друга.

150

По существу исследование власти эксперта, т. е. лица, обладающего социально зафиксированным (диплом, степень и т. п.) авторитетом
компетентного специалиста в какой-либо области^, есть не что иное,
как исследование информационной зависимости [Coins, et а1., 1968,
p. 176]. Эта же зависимость изучается и как информационная власть,
под которой понимается власть, основанная не на убеждении в компетентности источника, а на действенности самого знания. Например,
если показать испытуемому известный фоновый рисунок (ваза - два
профиля) и сказать, что здесь нарисована ваза, то эта информация
будет в дальнейшем оказывать уже самостоятельное, как бы независимое от источника влияние^.

Важное место в американской социальной психологии занимают
исследования так называемой референтной власти, которую трудно
отнести к информационному или нормативному виду влияния. Скорее всего она объединяет в себе оба эти типа. <Референтная власть
определяется как имеющая в своей основе идентификацию Ч с Д или
стремление Ч к такой идентификации> [Coins, et а1., 1968, p. 171].
Действие референтной власти графически представлено Коллинзом и
Рэвеном (табл. 4). В основу предложенной ими схемы положены результаты исследований Шерифа и Фестингера [Festinger, 1954].

Как и Шериф, Фестингер считает, что когда индивид лишен возможности проверить объективность, достоверность своего мнения, он
попадает в информационную зависимость от других людей, обычно
тех, с мнением которых он считается.

Если в группе возникают разногласия, то одновременно начинают
действовать силы, восстанавливающие ее единство. Униформность,
единомыслие членов группы, согласно Фестингеру, необходимы для
групповой локомоции, т. е. движения группы к определенной цели.
Униформность группового мнения достигается либо сближением разных точек зрения посредством усиленной коммуникации, либо исключением инакомыслящих из группы, либо уменьшением влияния
последних путем дискредитации их мнений.

Если в основе теории коммуникации лежит допущение о том, что
люди стремятся установить, правильны ли, достоверны ли их мнения
об окружающем мире, то в основу теории социального сравнения положено допущение относительно адекватности оценки своих способностей. По мнению Фестингера, этот процесс сравнения имеет определенные особенности. Первая из них состоит в том, что каждый
обычно принимает за эталон для сравнения сходного с ним человека.
При этом обнаруживаются тенденции: изменять свое собственное
мнение в сторону уменьшения его отличия от мнения человека, взятого за эталон, или убеждать последнего изменить его мнение в на
Таблица 4
Диаграмма референтного влияния [Coins, Raven, 1968]
(с. 151. При наличии нижеследующего текста
мало интересна.)

^Д - другой индивид или группа.

152

правлении сближения со своим. Другая важная особенность состоит
в тенденции к повышению уровня эталона^.

Достоинство схемы Рэвена и Коллинза состоит в том, что в ней
наглядно представлено действие различных факторов, действующих
на индивида в группе. В нее входят почти все исследуемые в настоящее время параметры группового влияния.

Содержание табл. 3 раскрывается следующим образом. Есть индивид, который испытывает потребность в самооценке (А). Ему хочется знать, что он ведет себя как полагается, т. е. что его мнения, убеждения, установки правильны, что его способности и действия <не
хуже, чем у других>. Когда он попадает в необычную ситуацию (Б) и
в особенности когда он должен действовать, потребность в самооценке
обостряется. Примером может служить положение новобранца в первом бою. Потребность в самооценке также может быть усилена противоречивостью когниций; например, человек, который не верит в существование <летающих тарелок>, вдруг видит похожий на них летящий объект. Особый случай несоответствия - расхождение в мнении (В) с другим, уважаемым, ценимым человеком.

Человек может оценивать свое мнение, опираясь на непосредственное восприятие (Г) или имеющиеся знания (Т). Например, странный
летающий предмет можно определить как оптический эффект. Уместность своих действий можно определить, сопоставив их с принятыми правилами поведения (Е).

Когда эти три элемента -Г, Т и Е недостаточны для оценки своего мнения, особое значение приобретает социальное сравнение (Ж): Ч
обращается к Д как к эталону для определения правильности своего
поведения. Если он обнаружит, что Д (человек или группа, с которыми он себя сравнивает) ведет себя так же, как и он сам, то почувствует социальную поддержку и будет с уверенностью продолжать
свои действия. Когда возникает расхождение (В), потребность в самооценке возрастает и начинают действовать силы, уменьшающие (З)
это расхождение и восстанавливающие униформность.

Для того чтобы эти силы начали действовать, необходимы следующие условия: 1) Ч должен прислушиваться к мнению Д по данному
вопросу, по крайней мере замечать его (И), так как иногда человек
просто не видит, что его поступки и мнения идут вразрез с мнениями
других; 2) Д должен быть релевантен объекту, по поводу которого
возникло расхождение (В). Так, например, расхождение мнений по
поводу того или иного политического деятеля будет иметь меньшую
релевантность в команде спортсменов, чем среди членов политической
группировки; 3) Ч должен в какой-то степени идентифицировать себя
или осознать свое сходство с Д или по крайней мере стремиться к та
153

кой идентификации и сходству (Л). Спортсмен-любитель не будет
слишком обескуражен тем, что он уступает известному мастеру; 4) Д
должен был бы быть привлекателен для Ч (нравиться ему), поскольку человека больше беспокоит разногласие с уважаемыми им людьми.

От указанных факторов зависит степень давления Д на Ч, вынуждающего Ч к конформности. Чем больше давление, тем более Ч склонен к поступкам и когнитивным изменениям, которые уменьшили бы
это давление.

Он может попытаться изменить свое поведение и мнение в направлении сближения с Д. Если ему это удается, то уменьшается расхождение (В) и вместе с ним давление со стороны Д. Он может также попытаться вызвать изменение Д в свою сторону (О), что тоже уменьшит
расхождение. Если объект расхождения достаточно двусмыслен, Ч
может уменьшить расхождение путем когнитивного искажения (П),
например, сказав себе: <Наши мнения только внешне разные>-или
преуменьшив значение этого расхождения.

Давление может быть уменьшено когда Ч отвергает Д одним из
следующих способов: 1) если в основе давления - привлекательность,
Ч может отвергнуть Д, сменив симпатию к нему на антипатию; 2) если
основа давления - идентификация, Ч может отказаться признать
свое сходство с Д, сказав: <Он совсем другой человек и видит все посвоему>; 3) Ч может убедить себя в том, что объекты, по поводу которых возникли расхождения, не релевантны отношению с Д; 4) наконец, он может (как заметил Хайдер) дифференцировать Д на Д1 и Д2
(С). Так, молодой человек, обнаружив, что политические убеждения
его невесты расходятся с его собственными, может сказать себе: <Она
в общем хорошая девушка, но где-то ее напичкали этими идеями,
которые в сущности ей не свойственны>. Каждый из этих приемов,
иногда используемых одновременно, ведет к уменьшению давления
[Coins, et а1., 1968, p. 173-174].

Действие указанных факторов было подтверждено в многочисленных экспериментах^. При знакомстве с полученными в них данными нельзя не обратить внимания на уже неоднократно отмечавшуюся черту: вся драма отношений индивида с группой разворачивается
у него в сознании и вокруг отношений симпатии-антипатии. Вторая
особенность, на которой мы остановимся более подробно, - подчиненное, зависимое положение индивида в группе. Общий постулат, который незримо присутствует в большинстве исследований группового
влияния, - это постулат неизбежности уступки индивида группе. По
существу он и объединяет употребляемые как синонимичные понятия
власти, влияния, зависимости, податливости и конформности. Власть
в этой модели всегда на стороне группы (или другого), индивид же

154 Опыт США: парадигма объяснения

всегда рассматривается как объект влияния, зависимый от группы,
готовый пожертвовать своим мнением, лишь бы остаться в группе.

Такая гипертрофированно <стадная> модель человека, вполне естественно, вызвала большой интерес к поиску личностных свойств,
оптимизирующих или блокирующих процесс адаптации к группе. В
экспериментах Крэчфильда [Cratchfied, 1955], Тудденхэма и Брайда
[Tuddenham, et a., 1959(b)] были сделаны выводы о том, что представители этнических меньшинств и женщины оказывались более
конформными. <Конформисты>, по оценке психологов, описывались
как податливые, заторможенные, нерешительные, слабо осознающие
свою мотивацию и поведение, плохо переносящие стресс и т. п. В свою
очередь, <независимые> характеризовались как более активные, способные, находчивые, устойчивые. Мужественные, уверенные в себе и т. п.

В некоторых экспериментах [Di Vesta, 1958] была выявлена положительная корреляция между конформностью, с одной стороны, и
невротизмом, хронической тревожностью [Tayor, 1953], авторитарностью (по Ф-шкале Адорно), этноцентризмом [Adorno Т., et a.,
1950], потребностью в аффилиации [Becker, et a., 1962], суровым воспитанием [King, 1959]^ и т. п.

В ряде исследований была получена положительная корреляция
между конформностью и восприятием себя как скромного, тактичного, доброго, готового помочь оказать услугу, терпеливого. Помимо
этого, конформность положительно коррелировала с показателями
податливости, сдержанности, осторожности, контролируемости, теоретической, интеллектуальной ориентацией, а также с такими условиями, как оповещение испытуемых о том, что измеряется их интеллект, групповое сотрудничество с целью получения вознаграждения.
В то же время конформность отрицательно коррелировала с восприятием себя как капризного, оптимиста, логично мыслящего, рационального, требовательного, оригинального, обладающего чувством
юмора, а также с такими личностными характеристиками, как общительность, стремление к достижениям, интеллектуальность, уверенность в себе, стремление к индивидуальному (в отличие от группового)
вознаграждению [McDavid, et a., 1974, р. 275; Di Vesta, 1958].

Исследовалась конформность представителей одной национальности в сравнении с другой. Так, С. Милграм нашел, что студенты-норвежцы оказались более конформными по сравнению с французскими
[Migram, 1961].

Очевидно, что попытки выявить некий синдром конформности с
самого начала были обречены на неудачу. Обобщая данные современных исследований личностных характеристик, обусловливающих

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 155

конформность, МакДэвид и Хэрэри делают вывод о том, что прогноз
конформного поведения индивида в социальной ситуации возможен
только при условии одновременного учета <комбинации характеристик контекста поведения, в котором возникает конформность, характеристик группы или индивида, оказывающих давление в сторону
конформности, и характеристик индивида, подвергающегося социальному давлению> [McDavid, eta., 1974, р. 276].

Обращает на себя внимание противоречивость как самого образа
конформиста, так и отношения к нему. С одной стороны, некоторые
черты конформиста определенно позитивны: добрый, отзывчивый,
готовый помочь и т.п., с другой - предполагается, что он обладает
этими качествами, поскольку глуп, невротичен и т. д. Иначе говоря,
он <позитивно слаб> и поэтому не может не вызывать с точки зрения
принятых индивидуалистических стандартов ничего, кроме сожаления. Нонконформист, напротив, <негативно силен>; эгоистичен, уверен в себе, интеллектуален, а отношение к нему можно определить как
скрытое восхищение. На наш взгляд, такое противоречивое отношение вызывается противоречием между формально утверждаемыми
нормами псевдоколлективизма и фактическим культом индивидуального успеха^.

В жизни нельзя выделить типы конформиста и нонконформиста в
<чистом> виде. Обычно человек сочетает их в себе в разной пропорции. Также неоднозначной может быть и уступка группе^.

Как бы то ни было, но в схеме группового влияния индивид (как
уже отмечалось) поставлен в зависимое, пассивное положение. Такой
индивид представляется в этой схеме как норма: адаптивный - значит хороший, соответственно неадаптивный - плохой. Последнего
еще называют девиантом, отклоняющимся^. Такая интерпретация
полностью обусловлена фетишизацией устойчивости группы. Следует
отметить, что еще Левин указывал на нереальность такого состояния
группы и в своих теориях группового решения и социального изменения исходил из того, что статус-кво есть не статичное положение, а
динамический процесс и пользовался термином <квазистатичное равновесие> [Deutsch, 1968, р. 473].

Однако впоследствии групповое равновесие стало пониматься как
идеальное состояние, к которому якобы стремится группа, и соответственно проблема изменений в группе была либо вовсе упразднена в
исследованиях, либо трансформирована, причем весьма своеобразно.
В ряде экспериментов было показано, что индивид, выступающий
с отличающейся точкой зрения^, немедленно попадает в фокус коммуникативной сети, подвергается давлению и если не уступает ему, то

156 Опыт США: парадигма объяснения

исключается из группы. Это - модель обращения общества с правонарушителями.

Если поставить вопрос, кто же по данным экспериментальной социальной психологии может все-таки изменить что-то в группе (нормах,
поведении и т.п.), то ответ будет такой: лидер группы^. В соответствии
с данными Холландера [Hoander, I960], лидер обладает у членов группы так называемым кредитом идиосинкразии или, попросту говоря,
ему разрешается определенное отклонение от нормы, что строжайше
запрещено рядовым членам группы (<Что позволено Юпитеру, то не
позволено быку>). Считается, что этого требуют интересы группы.

В наиболее авторитетном учебнике социальной психологии Джоунса и Джерарда читаем: <Одна из обязанностей лидера - инновация,
установление новых стандартов, проверка новых способов взаимодействия с внешним для группы миром. Лидер получает за это кредит
(доверия. - П. Н.), даже если он отступает от обычного типа поведения. Обычно предполагается, что лидеры не должны быть конформны, и обратное может привести к потере ими статуса> [Jones, et a.,
1967, р. 416].

Вполне естественно возникает вопрос, как же добиться этого узаконенного права на инновацию. Стратегия довольно проста. <Мы сказали бы, что его (будущего лидера. - П. Ш.) поведение должно быть
положительно подкрепляющим для других членов группы, если он
хочет стать образцом для их действий> [McGuinnes, 1970, р. 173].
Таким положительно подкрепляющим поведением считается конформное поведение, рьяное соблюдение групповых норм. Добившись
репутации идеального члена группы, индивид становится лидером и
тогда может позволить себе отклоняться от нормы, вводить инновации, инициировать изменения и т. п. Согласно Картрайту, <члены
(группы. - П. Ш.) приобретают статус конформностью, а статус позволяет нонконформность> [Cartwright, 1961, р. 18].

Картина будет совсем полной, если добавить, что по данным исследований рядовой член группы также может внести какие-то изменения, но только через лидера.

Модель всемогущества группы, одностороннего влияния большинства на меньшинство. Она далеко не безвинна и не безопасна, если
принять во внимание, что она оправдывает пассивность индивида,
выдает контактную группу за общество, что в ней заложена идея задушить в корне любые проявления протеста и несогласия с существующим порядком вещей.

В исследованиях подобного рода лидер предстает как бы изъявителем мнения и желании группы (большинства). Идеологичность этой

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 157

картины обнаружится, если за понятиями <большинство> и <меньшинство> (лидеры) видеть не абстрактные, а реальные социально-экономические группы. Тогда окажется, что меньшинство (лидеры) действительно правят большинством и изменяют общественные нормы,
однако руководствуются при этом не групповыми, а чисто собственническими интересами. При этом они менее всего нуждаются в референтной власти, обладая реальными рычагами социального управления.

Социально-экономический анализ показывает, что общественные
нормы изменяются отнюдь не только сверху, но прежде всего стихийно, как результат разрешения социальных конфликтов, вызванных
реальными социально-экономическими изменениями.

Кроме того, свою лепту в социальный процесс вносят и так называемые <девианты>, к которым американские социальные психологи без разбору относят всех нонконформистов (преступников, революционеров, радикалов и наркоманов).

Далее, узкое и абстрактное понимание норм оставляет совершенно без внимания проблемы их функциональной направленности. Чьи
нормы, кому выгодны, кому служат - все эти вопросы тоже под запретом. Также абстрактно и произвольно рассматривается легитимность права большинства определять, что хорошо, что плохо. Как же
быть тогда с такими сферами человеческой деятельности, как творчество, наука, искусство, где нет большего наказания, чем прослыть
банальным, стандартным, неоригинальным. Если бы в обществе действовала только эта или по преимуществу эта модель, то не было бы
революций ни в науке, ни в культуре.

6.5. Межгрупповые отношения

Как уже неоднократно отмечалось, психология социального (в принятом в США смысле) поведения индивида - исходная точка анализа
групповых процессов в американской социальной психологии^. Как
видно из исследований аттракции, влияния и отношений власти, эта
точка зрения принимается почти единодушно. Группа рассматривается как отношение <индивид-индивид>.

Далее, даже сохранив, и продолжив эту логику в соответствии с
наиболее признанным (в американской социальной науке) пониманием общества как совокупности групп^, надо было бы перейти к анализу межгрупповых отношений. Однако этого-то и не происходит.

Самая серьезная причина такого обрыва цепи <индивид-группаобщество>, общепринятой в американской социальной науке, состоит опять же в методологическом подходе с позиций индивидуализма.

158 Опыт США: парадиг.ма объяснения

По мнению Берковица, <отношения между группами в конечном счете становятся проблемами психологии индивида. Индивиды решают
идти на войну; в боях сражаются индивиды; мир заключают индивиды... В конечном счете индивид нападает на опасное и антипатичное
этническое меньшинство> [Berkowitz, 1962, р. 167].

Действительно, практически воюет солдат, но наивно полагать, что
он сам решил воевать, равно как и объектом нападок расистов этническая группа становится не по своей воле так же, как и не по произвольному желанию других этнических групп. Однако, несмотря на
очевидную поверхностность и несостоятельность индивидуалистического подхода к межгрупповым отношениям, он, бесспорно,
доминирует и в без того немногочисленных исследованиях этой проблемы, препятствуя ее глубокому анализу. Межгрупповые отношения
изучаются большей частью как интериндивидуальные отношения
между представителями двух групп на уровне социальной перцепции,
преимущественно как действие этнических предрассудков и стереотипов [Kidder, et а1, 1975, Aport, 1958].

Так же тормозит исследование межгрупповых отношений утвердившееся представление о том, что хотя группа и есть нечто качественно иное, нежели собрание индивидов, но она не обладает никакими особыми собственными свойствами. Такие ее качества, как,
например, сплоченность, также объясняются индивидуальными факторами. В определенном смысле это отголосок реакции на поиски в
прошлом <группового сознания>, <группового духа> и тому подобных
нематериальных феноменов^.

Большое значение, по распространенному мнению, имеет и то обстоятельство, что межгрупповые отношения методически трудно исследовать в лаборатории (и это действительно так).

В конечном итоге оказывается, что социальная психология изучает
изолированного индивида в изолированной группе. Искусственность
такой идеализации объекта очевидна, и некоторые исследователи,
несомненно, понимают это.

Так, например, Аш замечает: <Каждый действует сам по себе, но
вместе люди вызывают результат, который не входил в их намерения.
Они входят в систему, влияют друг на друга через саму эту систему...,
обычно даже не осознавая этого... Если принять это во внимание, то
следует, видимо, отойти от весьма распространенной тенденции <растворять> социальные факты в психологических механизмах одиночек> [Asch, 1952, р. 310].

Такого рода предостережения, однако, крайне редки, не говоря уже
о том, чтобы они учитывались. Разумеется, и речи быть не может об

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 159

исследовании реальных отношений даже социально-экономических
групп, а тем более классов^.

В этом, на наш взгляд, и кроется главная (помимо соображений
методологического порядка) причина ограниченности исследований
межгрупповых отношений. Опасность проблемы - вот чем объясняется столь странное пренебрежение одним из важнейших объектов
социальной психологии.

Не удивительно поэтому, что во всем пятитомном <Руководстве по
социальной психологии> под редакцией Г. Линдзея и Э. Аронсона
проблеме межгрупповых отношений уделено всего несколько страниц.
Наперечет и специальные работы в этой области. По существу
единственным серьезным исследованием можно считать эксперименты Шерифа, проведенные в 1949 и 1954 гг. [Sherif, 1954]. Между
тем уже в них обнаруживается действие таких механизмов, которые
не могут быть объяснены по логике индивидуального и интериндивидуального поведения^.

Имея в виду, что эти эксперименты достаточно хорошо известны,
напомним лишь их суть. Основная задача, которая ставилась в них,
состояла в том, чтобы изучить, как возникают групповые нормы,
складывается сеть межличностных отношений, как развивается, протекает и, наконец, разрешается межгрупповой конфликт.

Испытуемыми в этих экспериментах были мальчики, бойскауты в
возрасте 9-12 лет. Им было сказано, что в лагерях, в которые их направляют, изучаются формы организации работы. Испытуемые подбирались с соблюдением следующих условий. Они должны были быть
психически нормальны, ранее незнакомы, приблизительно одинаковы
по возрасту и социальному происхождению. Лагеря были расположены вдали от населенных пунктов, что позволяло экспериментаторам
контролировать факторы социального взаимодействия. Для сбора данных применялись скрытые камеры, микрофоны, прямое наблюдение,
социометрические тесты, межличностное оценивание.

В первом эксперименте обстановка межгрупповой напряженности
создавалась следующим образом. Две сложившиеся группы <Бульдоги> и <Красные дьяволы> участвовали в пятидневном соревновании, где группа получала призы по сумме индивидуальных результатов. Судьи намеренно <подсуживали> в пользу <Бульдогов>.
В результате атмосфера спортивной борьбы уступила место вражде.
Она была намеренно усилена еще и тем, что после соревнования
руководство лагеря устроило вечер для обеих групп якобы с целью
<забыть старое>. На вечере одна половина угощения была лучше
другой, поставленной отдельно. <Красных дьяволов> пустили рань
160 Опыт США: парадигма объяснения

ше и позволили им захватить лучшую половину. С этого момента
вражда достигла максимума. В течение двух дней испытуемым разрешали открыто проявлять свою агрессивность (бросаться хлебом,
обзывать друг друга и т.п.). Несмотря на то, что экспериментаторы
прекратили вмешательство, обе группы продолжали вести себя
враждебно по отношению друг к другу. Отсюда был сделан вывод о
том, что межгрупповой конфликт продолжает сохраняться и после
того, как реальная причина конфликта уже устранена, а также несмотря на то, что эмоциям был дан некоторый выход.

Во втором эксперименте, проведенном пятью годами позднее, испытуемыми были 22 мальчика II лет, разделенные на две равные
группы. Вначале внутри групп были созданы отношения солидарности, затем между группами, по методике первого эксперимента, была
возбуждена враждебность.

Первая попытка снять напряженность путем межгрупповых контактов, даже в благоприятной обстановке, оказалась безуспешной. Напротив, проявления враждебности усилились. Тогда были организованы
различные мероприятия, которые требовали объединения усилий обеих
групп (поиск причин неожиданной поломки водопровода, сбор денег на
просмотр очень интересного для обеих групп кинофильма, ночной
подъем и поход для буксировки <сломавшегося> грузовика, который
доставлял в лагерь продукты). В результате сотрудничества групп установившиеся различия между <мы> и <они> стали стираться, а межгрупповая враждебность была почти устранена.

Сильная сторона этих экспериментов в их жизненности, реальности обстановки. Они убедительно свидетельствуют о том, что обычно
изучаемая сеть симпатий и антипатий, при всем ее значении, фактически подчиняется содержанию деятельности,

О том, что это так, свидетельствуют и немногие полевые исследования. Так, например, Стауффер с соавторами показали, что даже такие прочно фиксированные социально-психологические образования,
как этнические стереотипы, и те перестают действовать, когда группа вынуждена сплачиваться в борьбе с общей опасностью. В американских подразделениях во время второй мировой войны межрасовые
конфликты в период боевых действий значительно ослабевали и возобновлялись лишь в спокойной обстановке [Stouffer, et а1., 1949].

Нельзя, разумеется, утверждать, что американские социальные психологи вообще не исследуют реальные отношения между группами.
Однако в подавляющем большинстве случаев они ограничиваются изучением конфликтов между представителями различных групп, т. е. на
интериндивидуальном уровне. Тем самым конфликт переводится в плоскость социальной перцепции и в конечном итоге исследуется как фено
Американский вклад а развитие социальной психологии ... 161

мен индивидуального сознания. Нетрудно заметить, что такой прием
позволяет уйти в безопасную зону и рассматривать сами конфликты
между группами как следствие аберрации индивидуальной психики.

Показательны в этом плане (помимо исследований этнических
предрассудков) эксперименты, в которых изучалось поведение человека, обладающего властью (или ее получившего). В одном из этих
экспериментов часть испытуемых добровольно выполняла роль тюремных надзирателей, другая часть - заключенных. <Надзирателям>
не было дано никаких других указаний, кроме как сохранять дисциплину среди заключенных. Эксперимент был прекращен через 6 дней
вместо запланированных двух недель, поскольку в поведении и тех и
других появились явные признаки непереносимого психологического стресса: вспышки гнева, депрессии и т. п. вплоть до истерических
припадков.

В другом эксперименте инсценировалось наказание электротоком
за ошибку в выполнении задания. Испытуемым предлагалось увеличивать силу тока, который якобы применялся к человеку, выполнявшему некоторое задание в соседней комнате, от 45 до 450 вольт. С
удивлением и ужасом (по его словам) экспериментатор обнаружил, на
что способны люди, получившие власть и возможность перенести
ответственность за содеянное зло на кого-то или что-то (приказ начальства, инструкции, интересы науки и т. п.) [Migram, 1965, р. 57-75].

В экспериментах Кипниса [Kipnis, 1972] изучалась тактика поведения руководителя в ситуации, когда ему дана власть и когда он
таковой не имеет. В обоих случаях испытуемые, выполнявшие роль
<менеджеров>, должны были заставить высокопроизводительно трудиться <рабочего>, находящегося в соседней комнате. Тем, кому была
дана <власть>, разрешалось по микрофону: 1) обещать или действительно материально поощрять; 2) угрожать или переводить на другую
работу и 3) угрожать или снижать заработную плату. Лишенные власти <менеджеры> могли лишь уговаривать рабочего по микрофону.

В той и другой группе <рабочие> одинаково увеличивали выработку с тем, чтобы дифференцировать способы управления. Обнаружилось (чего, впрочем, и следовало ожидать), что обладавшие реальной
властью <менеджеры> лишь в 16% случаев прибегали к убеждению
как средству повышения производительности, в остальном полагались
на прямые угрозы и поощрения. Более неожиданными оказались
мнения <менеджеров> о своих рабочих. 72% имевших власть оценили их выработку ниже среднего уровня, в то время как среди не имевших власти недовольны были лишь 28% .

Вывод, который делает экспериментатор, исключительно красноречив и отражает подход как к отношениям между группами (в дан
162 Опыт США: парадигма объяснения

ном случае между администратором и рабочим), так и к пониманию
природы классовых антагонизмов^.

Кипнис считает, что <неравенство (заключенное в отношениях. П. Ш.) власти нарушает гармонию социальных отношений и коренным образом ограничивает возможности сохранения между тем, у
кого больше власти, и тем, у кого ее меньше, тесных дружественных
отношений. Во-первых, власть усиливает вероятность того, что индивид попытается влиять на других и манипулировать ими. Во-вторых,
обладание властью, видимо, способствует развитию когнитивной и
перцептивной системы, которая служит для оправдания применения
власти. Иными словами, те испытуемые, у которых была власть, хуже
оценивали производительность своих подчиненных, рассматривали
их как объект манипуляции и выражали стремление сохранять социальную дистанцию. Чем больше испытуемые, обладающие властью,
пытались повлиять на своих рабочих, тем меньше они стремились к
социальным контактам> [Kidder, et а1, 1975, p. 56].

Не подвергая сомнению благородные побуждения авторов упомянутых исследований, нельзя не отметить в их действиях влияние
именно той <когнитивной и перцептивной системы, которая служит
для оправдания применения власти>. Явно или имплицитно в них
утверждается, что конфликты (или, выражаясь словами Кипниса,
нарушения гармоничных социальных отношений) возникают потому,
что одни люди, будучи поставлены в доминирующее положение, в
силу действия самого этого факта начинают плохо относиться к своим подчиненным. Последние, в свою очередь, чувствуя плохое к себе
отношение и находясь к тому же в худшем положении, платят взаимной антипатией и т. д. Отсюда можно, сделать вывод о том, что, по
крайней мере, внешнее выражение уважения и симпатии начальника к подчиненному может снять конфликт, наладить <гармонию социальных отношений>^. В большинстве случаев межгрупповые отношения рассматриваются по аналогии с межиндивидуальными. Так,
изучаются процессы межгруппового сравнения, где используется
схема социального сравнения Фестингера, на первый план выдвигаются уже известные положения о том, что за эталон сравнения
якобы берутся общности более сходные.

Важную роль в объяснении причин возникновения социальной
напряженности, находящей выражение в социальных конфликтах,
призвано играть широко принятое в концепциях американских социальных психологов понятие <относительной депривации> [Stouffer,
et а1., 1949], введенное Стауффером с соавторами. Изучая удовлетворенность скоростью <роста> по службе, они с удивлением обнаружили, что в авиации, где очередное звание присваивалось быстрее, чем

Американский вклад в развитие социальной психологии ... 163

в военной полиции, недовольных оказалось больше. Исследователи
объяснили это тем, что быстрое продвижение в авиации завышало ожидания летчиков, в то время как в военной полиции очередного повышения служащие ожидали как исключения и поэтому были довольны.

Термин <относительная депривация> выражает разрыв между
ожидаемым и действительным. Его дополняет термин <относительная благодарность>, описывающий чувство, возникающее при получении неожиданного блага. Аналогом этой пары понятий является
<уровень сравнения>, предложенный Тибо и Келли (которые, в свою
очередь, заимствовали его из психофизики, где он известен как <уровень адаптации>). Согласно их концепции, человек определяет значимость того или иного результата относительно какой-либо точки.
Так, небольшая похвала, которая ранее рассматривалась как унизительная, после резкой критики может показаться, приятной. Второй
стандарт, который применяется в процессе сравнения, называется
<уровнем сравнения по альтернативе>. Так, человек, которому не
нравится его теперешняя работа, уйдет на другую, более приятную, но
останется, если имеющаяся альтернатива еще хуже, чем настоящая
[Thibaut, et а1,1959].

Впоследствии понятие <уровень сравнения> легло в основу широко пропагандируемой объяснительной схемы, известной как <революция растущих ожиданий>. Ее смысл состоит в том, что причиной
социальных конфликтов в США объявляются непомерно возросшие
требования обездоленных слоев населения, которые неоправданно
быстро хотят поправить свое положение. В этой схеме большую роль
играют те данные, которые добывают и социальные психологи.

Оставив в стороне истинное положение вещей, эти исследователи
в ряде случаев стремятся объяснить вспышки социальных конфликтов, найдя им место в психологизированной картине действительности. Цель достигается использованием довольно несложных приемов
[Kidder, et а1, 1975, р. 44]. Например, восстание негритянской бедноты в 1965 г. в Уоттсе (Лос-Анджелес), сопровождавшееся погромами
и поджогами магазинов (в том числе принадлежавших богатым неграм), объясняется тем, что: 1) участники этих волнений выросли в
Лос-Анджелесе, где уровень жизни относительно высок. Если бы они
прибыли туда с Юга, где уровень жизни негритянского населения
гораздо ниже, то в соответствии с концепцией <уровня сравнения> они
были бы довольны тем, что есть; 2) они, как правило, были недовольны своей работой как грязной, мало престижной, хотя она опять же
была не хуже той, которую их черные соплеменники выполняли на
Юге. Это недовольство объясняется слишком быстро растущим <уровнем притязаний>, <революцией завышенных ожиданий>; 3) что ка
164

сается погромов магазинов, принадлежавших неграм, то это объясняется (в соответствии с теорией агрессии и фрустрации Миллера и др.)
смещением агрессии в связи с возможностью вымещения фрустрации
в более безопасной обстановке.

В результате делается совершенно непостижимый вывод, что революция происходит потому, что положение народа улучшается (а
не ухудшается), но недостаточно быстро относительно стремлений
слишком нетерпеливых и неблагодарных членов общества [Op.Cit,
р. 44]. Логичным следствием такого хода мысли будут известные
максимы: <Будь доволен тем, что есть>, <Лучшее-враг хорошего>
и т. п. Таким образом истинные причины недовольства затушевываются.

Однако все эти проблемы по вполне понятным причинам остаются в американской социальной психологии далеко на периферии исследования, и ошибочная, но удобная методология, осложненная специфическим идеологическим видением, порождает весьма странную
картину: изолированного индивида в изолированной группе, конфликтующей с другими по причине испорченности человеческой природы.
ГЛАВА 7

ОТНОШЕНИЯ АКАДЕМИЧЕСКОЙ
И ПРИКЛАДНОЙ НАУКИ.
ТИПЫ СОЦИАЛЬНЫХ ПСИХОЛОГОВ

Проблема метода, и в первую очередь лабораторного эксперимента,
вряд ли обрела бы столь громкое звучание, если бы речь шла только
о внутренних делах социально-психологической науки. В дискуссиях о лабораторном эксперименте отчетливо <слышен> подтекст, суть
которого в вопросе о практической значимости академических (т. е.
опять же выполняемых преимущественно в лабораториях) исследований, о валидности полученных данных, о пределах их возможной
генерализации, экстраполяции на социальную действительность, о
социальной релевантности академической науки.

Этот вопрос был поставлен самой реальной жизнью, в ином случае
университетская наука могла бы двигаться по проторенному и накатанному пути бесконечно долго.

Отношения академической и прикладной науки ... 165

Своеобразие сложившейся в настоящее время ситуации в том, что
критике за схоластичность, схематичность, оторванность от практики подвергается экспериментальный метод, который был утвержден
в американской социальной психологии Куртом Левиным, считавшим, что именно этот строго научный метод позволит глубже проникнуть в тайны человеческого поведения и поэтому обеспечит более эффективное решение социальных проблем.

Для Левина, однако, экспериментальный метод был отнюдь не
самоцелью, а всего лишь средством, способом, инструментом познания, т. е. занимал подобающее методу место. Он вписывался в более
широкую концепцию <исследования в действии>, или практического исследования. Подавляющее большинство работ Левина по изучению расовых предрассудков, поведения подростков, типов лидерства,
отношения домохозяек к новым продуктам и т.д. относится именно к
этому виду. Принципы такого рода исследований легли в основу деятельности созданного им в 1945 г. Исследовательского центра по изучению групповой динамики при Массачусетском технологическом
институте, из которого впоследствии вышло большинство работ по
динамике групповых процессов.

Левин был глубоко убежден, что социальный психолог как гражданин не только должен способствовать решению проблем того общества, в котором он живет, не только как ученый, обладающий специальными знаниями, может это делать, но, что более важно, он не
может познать свой объект - социальное поведение иначе, как пытаясь изменить его [Deutsch, 1968, р. 465].

Именно эта <заземленность> на реальный мир и позиция активного
вмешательства обеспечили работам К. Левина непреходящее значение. Важно также отметить, что он, отчетливо сознавая ограниченность полномочий социального психолога в процессе социального
преобразования, был далек от иллюзий о том, что социальный психолог может по своей воле разрешать социальные проблемы, будучи сам
полностью зависимым от стоящих над ним институтов власти. Однако
даже при этих ограничениях практическое исследование представлялось ему более перспективным, хотя бы потому, что оно решало непреодоленную и поныне проблему контингента испытуемых [Op.Cit., р.
466], которыми сейчас, как мы уже говорили, являются в подавляющем большинстве студенты.

Социально ответственная позиция Левина глубоко импонировала
американским исследователям. Однако они весьма своеобразно ее
трансформировали. Выхолостив из нее ценностный, глубоко гуманистический пафос, сложившийся в лучших традициях европейской социально-философской мысли, они, с одной стороны, развили прагматичес
166 Опыт США: парадигма объяснения

кую, утилитарную направленность подхода Левина, с другой же канонизировали экспериментальный метод. В итоге теория и практика оказались разорванными на две обособленные области: малопрактичную, т. е. плохую теорию (точнее, набор теорий) и малотеоретичную, т.
е. поверхностную, эклектичную практику. В настоящее время разрыв
между этими двумя аспектами науки все более усиливается, несмотря
на попытки обращения к социально релевантным проблемам.

Неравномерно шло и их развитие. По мнению МакДэвида и Хэрэри,
неравномерное развитие отражается на накоплении экстенсивного,
описательного знания об организованных малых группах, об установках и процессах межличностной перцепции и аттракции при недостаточно развитой теории. В то же время, несмотря на большую социальную значимость, ощущается серьезная нехватка знаний о таких
феноменах, как массовые социальные движения, неорганизованные
толпы и сложные политические системы [McDavid, et а1, 1974, p. 14].

По существу после смерти Левина до конца 60-х годов, т. е. на
протяжении дочти 20 лет, <исследования в действии> [Appying socia
psychoogy/ Ed. by M. Deutsch, et а1, 1975, p. 1] практически не проводились, хотя внешние показатели, в том числе такие важные, как
размеры ассигнований, на первый взгляд, говорят об обратном. Так,
например, по данным А. Каплана и Нельсона, федеральные расходы
на социальную психологию в 1968-1971 гг. возросли с 116 млн. долл.
всего до 141 млн. долл. в области так называемых фундаментальных
исследований, но со 134 до 257 млн. долл. - в области прикладных
исследований [Capan, et а1, 1973, р. 199]. Однако при ближайшем
рассмотрении оказывается, что эти прикладные исследования лишь
считаются в большинстве случаев таковыми, т. е. они отнюдь не могут претендовать на статус <исследования в действии> [Appying socia
psychoogy/ Ed. by M. Deutsch, et а1, 1975, p. 4]. Это, разумеется, не
означает, что социальные психологи не находили своего применения
в практической сфере.

Речь идет о другом: о внешней валидности академических исследований, об их вкладе в практику. Образно говоря, если провести аналогию с теоретической физикой, были ли сделаны в области социальной
психологии за 20 лет какие-либо открытия, которые столь же революционизировали практику, как открытие свойств полупроводников,
лазера и т.д.? Ответ на этот вопрос может быть только отрицательным.

Если учесть, что именно с такими претензиями на протяжении
длительного времени выступала социальная психология, обещая вотвот сравняться с естественными науками, и что в ряде случаев действительно давались рекомендации, приносившие ощутимые результаты, то станет понятным давление общественного мнения и претен
Отношения академической и прикладной науки ... 167

зии общества к социальной психологии в конце 60-х годов, когда
американское общество вступило в полосу больших испытаний.

Не случайно поэтому, что в эти годы на первый план выдвинулась
проблема социальной релевантности. Она обсуждалась в различных
аспектах: как проблема связи фундаментальных и прикладных исследований, как проблема связи теории и практики, как проблема подготовки специальных кадров, могущих обеспечить трансляцию теоретических знаний в практические рекомендации, и т. п.

Велико количество статей, книг, семинаров и конференций, посвященных этим темам. В ходе этого коллективного самоанализа было
высказано много интересных и глубоких мыслей. Большинство из них
можно сгруппировать вокруг следующих вопросов: почему сложилось
такое положение, что нужно сделать для его исправления, что может
и чего не может сделать социальный психолог в этом плане.

Задача, которую мы попытаемся решить в дальнейшем изложении,
формулируется так: выяснить, в какой степени анализ проблемы социальной релевантности социальной психологии в США, сделанный самими американскими критиками, вскрывает объективные причины ее
возникновения и соответственно каковы перспективы ее разрешения.

Надо признать, что значительное количество этих объективных
причин не представляет в настоящее время секрета для американских
ученых. Вполне определенно и четко они выявили и перечислили
многие методологические изъяны развития социальной психологии в
США, в ряде случаев затронули весьма острые проблемы, фактически создали яркие коллективные автопортреты американских социальных психологов-теоретиков и практиков как продукта конкретного
социокультурного контекста. Если суммировать в определенном порядке все эти объективные факторы, то сложится следующая картина.

Методологические изъяны. Большинство из них (отсутствие единой
теории, искаженное понимание социального, абсолютизация лабораторного эксперимента и т. п.) уже известно из предыдущего анализа,
поэтому ограничимся кратким перечислением их последствий для решения проблемы социальной релевантности социальной психологии.

Практику трудно ориентироваться в теоретическом материале,
поскольку в этом плане социальная психология представляет собой,
по выражению Синджера и Гласса, <теоретический базар> [Singer, et
а1, 1975, p. 22]. Поэтому практик в своей работе вынужден эклектически комбинировать самые разнообразные теоретические концепции.
Когда же сам теоретик берется показывать, на что способна психологическая наука, доказывать практическую значимость своих теорий
и исследований, он обнаруживает, что <всего этого не так уж и много> [Vinacke, 1957, р. 148].

168 Опыт CIIIA: парадигма об7>ясчечия

Основной источник данных для социального психолога, <его рабочее место-лаборатория> [Appying socia psychoogy /Ed. by M. Deutsch,
et a, 1975, p. 2]; знания, которые он получает, - это знания о поведении <абстрактных людей в абстрактных ситуациях> [Op.Cit, р. 8].
Вполне понятно, что <деперсонализированная психология гомогенных
индивидов> мало что может сообщить о сложностях реальной жизни
[Op.Cit., р. 9]. Иначе говоря, внешняя валидность экспериментальных
данных не выдерживает критики [Smith, 1972, р. 60].

Однако в силу ряда известных обстоятельств метод лабораторного
эксперимента превратился в самоцель. По мнению Каплана, здесь
возымел свое действие закон, названный им <Законом инструмента>.
<Если, - говорил он, - мальчику дать молоток, он немедленно начнет колотить им по всему, что попадется. Так и социальный психолог,
овладев тем или иным методом, наивно полагает, что, применяя его
к любой проблеме, он может ее вполне эффективно решить полюбившимся ему способом> [Capan А., et a., 1973, р. 202].

Испытуемые в лаборатории и обычные люди - это разные контингенты. Они отличаются тем, что первые, как правило, студенты, выходцы из <среднего> класса, в эксперименте они пассивны, готовы
выполнить любые указания экспериментатора, они - жертвы манипуляторского подхода, <они вольны действовать, но не вольны не
действовать> [Argyris, 1975, р. 475], в то время как вторые в полевом,
<проблемном> исследовании - это представители угнетенных групп
(расовых, экономических и т. п.), они активны, относятся к психологам с подозрением и враждой, вольны действовать или не действовать
[Capan, et a, 1973, р. 207].

Далее, идеал физического эксперимента, к которому стремятся
академически ориентированные социальные психологи, столь желанный и столь для них малодостижимый, оказывается не только беспомощным, но и ненужным в реальной жизни [Bass, 1974].

И наконец, общая логика построения социально-психологического
знания (накопление данных в экспериментах и их проверка в реальной жизни - <стратегия откровенного эмпиризма>) оказалась несостоятельной [Rappoport, et a, 1975, р. 838]. <Главное, - говорит Г.
Хорнштейн, - что социальные психологи отвергли сомнительные
достоинства экспериментов, которые внешне похожи на события повседневной жизни> [Hornstein, 1975, р. 229].

Возможно ли, однако, исправить перечисленные и многие другие
методологические изъяны, достаточно ли этого для превращения
академической науки в социально-релевантную или, перефразируя
приведенную выше цитату Аргириса, <вольны ли они ликвидировать
эти изъяны>?

Отношения академической и прикладной науки ... 169

Идеологические проблемы. По свидетельству американского психолога Дж/ Миллера, термин <поведенческие науки> был принят в
США вместо <социальных наук> для того, чтобы не раздражать конгрессменов при голосовании за ассигнования на развитие социальных
наук. <Поведенческие науки> не вызывали ассоциаций с производными: <социализм>, <социальный критик> и т. п., термин звучал нейтрально [Moscovici, 1970, р. 57]. Этот малоинтересный на первый
взгляд факт тем не менее весьма показателен.

Когда под давлением общественного мнения некоторые социальные
психологи попытались развернуть исследования по острым социальным
проблемам, они обнаружили нечто, не укладывающееся в стереотип
<свободного социального ученого>. Выяснилось, что для исследований
доступны лишь такие проблемы, как порнография, агрессивность подростков, борьба с наркоманией и т. п. Такие же темы, как безработица,
отношение к войне во Вьетнаме, оказались под запретом. Это дало основание одному из социальных психологов Л. Рапопорту, пытавшемуся
выяснить для себя, что является и что не является социальной проблемой, воскликнуть: <Если то, что у нас сейчас есть (для исследования. П.Ш.) - это все, то мы в большой беде!> [Rappoport, et а1, 1975, p. 841].

Ученые хорошо понимают, что определение проблемы для социально релевантной науки - ключевой момент, поскольку, как говорят
Нельсон и Каплан, определение проблемы детерминирует стратегию
изменения общества. Возникает вопрос, кто же определяет эти проблемы, ибо сам социальный ученый редко подвергает сомнению целесообразность поставленных перед ним задач. Не задает он и вопроса о
том, чьим целям служит тот или иной выбор проблем и каким должно быть его личное участие в нем. Вместо этого он смирно ждет, пока
ему эти проблемы выберут те, кто <занимает высокий ранг и статус>
[Capan, et а1, 1975, р. 206]. Оценивая выбор проблем, они справедливо
спрашивают: <Почему один тип бедности нас касается, а другой нет?
Почему мы постоянно изучаем скорее бедных, чем не бедных, чтобы
понять причины бедности? Почему мы изучаем отсутствие стремления
к достижению у членов малопривилегированной группы как нежелательное поведение, но не изучаем как отклоняющееся поведение чрезмерную погоню за прибылями у преуспевающих бизнесменов...?>
[Op.Cit., р. 207].

Очевидно, что вопросы эти для большинства социальных психологов в США звучат риторически и ответ им известен: для сохранения
статус-кво, чтобы держать бедных и богатых на своих местах [Appying
socia psychoogy/ Ed. by M. Deutsch, et а1, 1975, p. 6].

Идеологическая функция, социальной психологии, удивительно
хорошо выполняется ею на основах методологического индивидуализ
170 Опыт С111Л: парадигма объяснения

ма. Эта <смычка> методологических и идеологических установок
была раскрыта Нельсоном и Капланом. Проанализировав материалы
ряда исследований по причинам отклоняющегося поведения, они
пришли к выводу, что в большинстве из них вина за бедственное положение индивида возлагается на него самого, а не на социальную
среду, систему и т. п.

К. Арчибальд назвала это клиническим подходом к использованию
данных социальной науки. По ее словам, в соответствии с этим подходом <если ботинок жмет, то что-то не в порядке с ногой> [Capan, et
а1, 1975, p. 202]. Эта позиция выгодна еще и тем, что коль скоро речь
идет об индивиде и его психической неполноценности, то, естественно, первый, кто призван помочь устранить эту мнимую первопричину бедности и преступности как социальных проблем, - это, разумеется, психологи и социальные психологи. Они, таким образом, становятся жертвой собственной методологической позиции.

Более того, в глазах общественного мнения они выглядят виновниками, <яйцеголовыми>, пренебрегшими нуждами общества.

И этот возможный поворот вполне осознается учеными. Одними из
первых Каплан и Нельсон предупредили об <опасности использования
социальной науки и социальных ученых для перекладывания на них
вины за прежние политические и экономические провалы. Эти провалы часто представляют собой конечный результат ряда мероприятий, для которых уже не существует более ни краткосрочных, ни долговременных экономических или социальных решений. Но, поскольку срывы в политико-экономической системе вызывают серьезные социальные последствия (курсив мой. - II. Ш.), ученых призывают заняться этими социальными проблемами. Их подключение означает
тем самым, что социально нежелательное поведение как раз и представляет собой проблему, а отнюдь не является неизбежным побочным продуктом политических издержек и технологических трудностей, тем самым отвлекая внимание от реальных причин> (курсив
мой. - П. Ш.) [Op.Cit., р. 208].

В этих исключительно проницательных словах верно схвачена
основная <удобная> идея для реальных виновников: сделать ученых
козлами отпущения, а самим выступить в роли борцов за всеобщее
благо. Замаскированный под уважение к заслугам социальной науки,
что весьма импонировало и льстило ученым, этот маневр вначале не
вызвал нареканий. Впоследствии, однако, он был разоблачен самой
действительностью. <Не так много лет тому назад, -говорит Р. Аткинсон, - некоторые социальные ученые заявляли, что у них есть
ответы на проблемы, стоящие перед обществом и что единственное
препятствие заключалось в том, чтобы уговорить политиков дать день
Отношения академической и прикладной науки ... 171

ги для воплощения их идей. Конец 60-х и начало 70-х годов показали, что это не так> [Atkinson, 1977,с.209-210].

Сами ученые тоже поняли, что в ряде случаев их используют как
ширму для иных целей, что часто <у заказчика нет серьезных намерений изменить (действительность. - П. Ш.), но он использует данные исследования социального психолога-практика для того, чтобы
показаться (курсив мой. - П. Ш.) озабоченным, прогрессивным, научно мыслящим и т. п.> [Masach, 1975, р. 242]. Лицемерная апелляция к социальной ответственности ученых со стороны официальных
кругов имеет в США и другие задачи: успокоить беднейшую часть населения тем, что вот-вот ученые что-то придумают, но поскольку те не
в состоянии принципиально сделать что-либо без изменения системы,
кроме паллиативных рекомендаций, - дискредитировать впоследствии тех ученых, которые выступают с позиций социальной критики. Логика здесь проста: вот проблемы, вот деньги, вот пределы полномочий - решайте!

Отказаться от соблазна в такой ситуации трудно, тем более что
действительно есть примеры эффективного участия социальной науки
в решении ряда проблем, достаточно для этого сослаться на знаменитый Хоторнский эксперимент. Но именно на практике и выясняется
еще одна связь идеологии и методологии. Оказывается, что эффективными становятся те прикладные мероприятия, в которых сохраняется
модель лабораторного эксперимента, где экспериментатор выступает
как манипулятор.

В ее основе стратегия поведения, имеющая целью одностороннее
подчинение индивидом себе других людей и защита себя от себе подобных, преследующих такие же цели [Argyris, 1975, р. 469]. Одним из
самых могущественных способов такого подчинения служит контроль
над информацией, обладание правом интерпретации происходящих.
значимых событий.

По мнению К. Аргириса, одним из первых обратившего внимание
на совпадение манипуляторского аспекта эксперимента и прикладных
исследований, эта стратегия поведения базируется на четырех ценностных принципах: достигать целей так, как я их вижу; максимально
выигрывать и минимально проигрывать; вызывать (у объекта влияния) как можно меньше отрицательных эмоций; быть максимально
рациональным и минимально эмоциональным [Op.Cit., р. 470].

Поскольку в основе стратегии контроля лежит контроль над информацией, то задачей первостепенной важности при манипуляции
объектом влияния становится искажение, нужная интерпретация
информации, а чаще всего ее сокрытие, попросту говоря, ложь и обман. Этот подход идентичен в эксперименте и в реальной жизни.

172 Опыт C'IIIA: парадигма объяснения

В эксперименте исследователь как бы говорит испытуемому: <Я
хочу создать такую обстановку, чтобы, поставив вас в нее, мне максимально удалось заставить вас вести себя так, как я предсказывал.
Я, однако, должен быть уверен, что если вы поступили так, как я
предсказывал, то это потому, что вы так захотели, что это вам показалось разумным, что именно вы сделали такой выбор. Для того
чтобы как можно лучше добиться этого, я должен очень тщательно
и строго поставить весь эксперимент и сохранить от вас в тайне все
его ключевые моменты до тех пор, пока он не закончится. Я также
не могу позволить вам или поощрять попытки узнать (до окончания
или во время эксперимента) что-либо об эксперименте; я не могу
поощрять попыток сопротивляться или изменять эксперимент.
Единственное знание, которое я допускаю - это знание в рамках
идеи эксперимента.

Экспериментальные условия можно суммировать следующим образом: большая четкость и устойчивость моей позиции (т. е. прочность
теоретической платформы и точность гипотезы) в сочетании с сильным односторонним контролем над вами (как испытуемым) и сохранением в тайне целей, задач и плана эксперимента...> [Op.Cit., 475].

Взяв в качестве иллюстраций ряд исследований, Аргирис доказывает, что они дают нужный эффект в реальной действительности только в том случае, если манипулятору удается соблюсти перечисленные
условия и в первую очередь сохранить в тайне истинные цели и замысел всей операции.

Однако здесь и возникает одна из самых сложных проблем, если не
для самого манипулятора, то для социального психолога, выступающего в роли социального инженера, технолога, предлагающего свои
знания для решения проблем, которые не он формулирует и не он
ставит. Если даже в дискуссиях об этике эксперимента эта проблема
обсуждалась исключительно остро и болезненно, то, вполне естественно, ее масштабы выросли в дискуссиях о роли социального психолога в процессе преобразования действительности. В этих дискуссиях
постепенно кристаллизовалось самосознание социальных психологов,
складывался своеобразный автопортрет.

Стереотипы социального психолога

Социальные психологи в настоящее время переживают кризис профессионального самосознания. Доминировавший ранее стереотип
академического ученого, для которого, как пишет М. Дойч, <главным
было интеллектуальное достижение и его высокая оценка коллегами,
выражавшаяся в присвоении степеней, академических званий, должностей, все более уходит в прошлое в результате изменения общего

Отношения академической и прикладной науки ... 173

социокультурного контекста, новых требований к профессии социального психолога> [Appying socia psychoogy / Ed. by M. Deutsch, 1975,
p. 238].

M. Дойчу принадлежит один из наиболее обобщенных образов
американского академического социального психолога 70-х годов [там
же, р. 3-4].

Он, как правило, выходец из среднего класса. По убеждениям
либерал, располагается где-то в левой части политического спектра.
Неохотно идет на сотрудничество с властями и институтами, если они
проводят политику, с которой он не согласен. Однако только у них он
может получить деньги на прикладные исследования. Его материальное положение зависит от заказчиков. Он питает антипатию к данной
социальной системе в целом, мало заинтересован в повышенной эффективности предприятий, производящих напалмовые бомбы или
какое-либо другое разрушительное оружие. В то же время он мало что
может сделать для изменения системы. Смутно осознает необходимость создания теории социального изменения. Кроме того, он, как
правило, не имеет необходимой профессиональной подготовки для
того, чтобы участвовать в разработке конкретных вариантов решения
социальных проблем.

Стереотип социального психолога, описанный M. Дойчем, соответствует наиболее многочисленному типу - молодого, либерального,
критически настроенного, социального психолога, лишь недавно получившего образование и еще не <остывшего> от участия в студенческих
демонстрациях.

По мере приобретения реального социального опыта меняется и его
отношение к самому себе и действительности. На наш взгляд, к социальным психологам вполне применима классификация Г. Хорнштейна, которую он предложил в результате исследования отношения III
социальных ученых к участию в социальном изменении^ [Hornstein,
1975, р. 218-219].
Он делит их на четыре типа.

1. Тип, использующий внешнее давление. Он стремится изменить
социальные системы (организации, институты и т. п.) путем давления
извне, используя массовые демонстрации, насилие и неподчинение
властям. Средний годовой доход принадлежащих к этому типу - 15
тыс. долл.^ Политически определяет себя как <левый>.

2. Тип, использующий модификацию поведения. Воздействует на
организации изнутри путем изменения индивидов, применяя различные методики: Т-группы, модификации поведения и т. п. Годовой
доход около 28 тыс. долл. Политически относит себя к <либералам>.

174 Опыт США: парадигма объяснения

3. Тип, использующий развитие организации. Стремится улучшить функционирование системы, оптимизируя процесс принятия решения путем изменения различного рода норм и правил, регламентирующих поведение людей в организации. Экономически и политически похож на тип 2.

4. Тип эксперта. Работает на уровне руководителей государственных учреждений и корпораций. Основная задача - повышение эффективности системы в результате применения различных методов
анализа. Годовой доход около 40 тыс. долл. Политически относит себя
к <умеренным>.

Весьма показательно (и не удивительно), что по мере возрастания
дохода и интеграции в <истэблишмент> падает уровень социального
критицизма. Если в первой группе высший показатель по этой шкале 52%, то во второй и третьей - около 25%, а в четвертой - всего 4%.
Таким же оказался и процент выступающих за радикальные изменения
[Op.Cit., р. 219].

Нетрудно догадаться, что первый тип оказывается самым массовым,
поскольку в Американской ассоциации психологов ее члены моложе 30
лет составляют около 65 %, но столь же естественно, что наибольшим
влиянием, авторитетом и благами пользуется четвертый тип.

Учитывая, что методы первого типа - это скорее общегражданские, а не специализированные методы, а также определенность позиции четвертого типа, нельзя не заметить, что основное бремя решения
дилеммы <теоретическая или прикладная наука> ложится на средние
две группы.

Именно этим группам приходится решать проблемы, связанные с
качественным различием деятельности <теоретика> и <прикладника>
(практика). Обобщая результаты дискуссии по проблемам прикладной
социальной психологии, прошедшей в 1973 г., М. Дойч выделил следующие параметры этого различия^ [Deutsch, 1975, р. 262-266).

Теоретик стремится анализировать свой объект, разлагая его на
переменные, стремясь их изолировать для точного установления причинно-следственной связи. Практик (социальный технолог), напротив, комбинирует различные переменные. По выражению С. Московичи, практик делает комбинацию (<коллаж>) из теорий вместо того,
чтобы полагаться на какую-либо одну из них. Также он относится и
к методам.

Далее, существует различие по части уверенности в собственной
правоте.

Теоретик, как правило, более скептично и самокритично относится
к своим достижениям, хорошо сознавая их неполноту и относитель
Отношения академической и прикладной науки ... 175

ность содержащейся в них истины. Он понимает, что должен (по выражению Г. Тэджфела) гордиться своей скромностью. Социальный психолог, хотя бы для достижения психотерапевтического эффекта в отношениях с клиентом, обязан демонстрировать полную уверенность в
своих проектах и их эффективности. Он довольствуется тем, что они
<работают>.

Теоретик тяготеет к открытию интересных и неочевидных фактов,
высоко ценит теорию, способную предсказать ранее непредвидимое.
Практическая ценность теоретического открытия может поначалу
быть неочевидной. Но для практика именно эта сторона приобретает
первостепенное значение, равно как и стоимость практического внедрения открытия.

В то время как для теоретика умение поддерживать хорошие отношения с людьми отходит на второй план, хотя и не теряет значения,
для практика способность установить контакт (понравиться, произвести хорошее впечатление) с людьми, зачастую сильно отличающимися
от него по своей подготовке, уровню образования, взглядам и т. п.,
выдвигается на первое место. Он должен уметь убеждать, <продавать
свой товар> .В отличие от теоретика практик должен уметь разбираться в самом себе, своих мотивах, чувствах, поскольку часто они могут
(так же как и у психотерапевта, психолога-клинициста) быть индикатором той или иной проблемы в той сети социальных связей, в которую он включается при решении своих задач. Весьма существенно
различаются социальные роли теоретика и практика. Если для теоретика главное - это знание о социальных институтах, то для практика - повышение их эффективности. Эти роли, разумеется, не существуют в чистой форме, но различие между ними проявляется отчетливо. Практику цель задается извне. За ее реализацию он получает
вознаграждение, обычно более высокое, нежели теоретик за свою
работу. Критерием истинности для него служит эффективность, причем отдаленные, пусть даже необратимые эффекты его не интересуют.

Выполняя различные социальные роли, теоретик и практик часто
вступают в конфликт. Практик называет теоретика непрактичным,
теоретик практика дураком [Op.Cit., р. 267]. К этому пункту М. Дойча
следует добавить, что теоретики смотрят на практика либо как на
паразита, использующего плоды чужой работы, чужих исследований,
либо еще более презрительно, <как на проститутку, продающую себя
тому, кто дороже заплатит> [Masach, 1975, р. 240].

Скептически теоретики относятся и к популяризации своих знаний
[Op.Cit., р. 241], в то время как практики заинтересованы в пропаганде своих достижений.

176________ _____ Опыт США: парадигма объяснения

Наконец, существенно разное место в деятельности теоретика и
практика занимают этические проблемы. Они возникают и в лабораторном эксперименте, хотя в них есть возможность после исследования снять некоторые отрицательные последствия, они неизбежны и
в практической деятельности, где часто от сокрытия истинных целей
проводимого мероприятия зависит его эффективность. Перед практиком остро встают такие вопросы, как участвовать ли в принуждении,
применять ли насилие, лгать или говорить правду, кому во вред и
кому на пользу идет его деятельность и т.п. Не меньшее значение (а
на современном этапе, возможно, даже большее) приобретают для
социального психолога проблемы, неразрывно связанные почти с
каждым из перечисленных М. Дойчем пунктов, поскольку они касаются того, как сам ученый определяет свою позицию в континууме
<теория-практика>. Это зависит уже от его системы ценностей, мотивации и многих других факторов, влияющих на принятие принципиальных жизненных решений^.

В американской социальной психологии в ситуации оживленного
интереса к социальной релевантности этой науки сложились различные проекты ее.участия в решении общественных задач.

Делать ли науку более социально-релевантной путем обращения к
актуальным социальным проблемам? Включаться ли социальным психологам в практическую деятельность по решению конкретных социальных задач и качестве граждан, обладающих особыми знаниями?
Изменять ли социально-экономическую систему, в которой функционирует социально-психологическая наука, и если изменять, то как?

Спектр ответов на эти вопросы довольно обширен. Вместе с тем
нельзя не отметить преобладание функциональных решений над радикальными, т. е. решений в рамках самой науки, ее адаптации к
требованиям социальной системы, без постановки в какой-либо форме
вопроса о ее (системы) изменении.

Так поступает, например, Б. Басе, один из крупнейших специалистов по психологии управления, в фундаментальной статье, специально посвященной проблеме преодоления разрыва между прикладной и
теоретической наукой [Bass, 1974].

Он называет уже упоминавшиеся три эпистемологических и четыре методологических причины этого разрыва. К эпистемологическим
относятся: различие социальной науки и социальной технологии в
нормах и целях; различие в отношении к теории (для академической
дисциплины она - самоцель, для прикладной - средство); отрицание
академической социальной психологией различия между социальными и естественными науками.

Отношения академической и прикладной науки ... 177

Последнее влечет за собой четыре методологических следствия:
поспешность в формулировке проблем и их концептуализации; преждевременные попытки теоретизации; чрезмерное стремление к экспериментальной строгости исследований; преждевременные попытки
математического моделирования [Bass, 1974, р. 871].

Подробно разобрав каждую из перечисленных семи причин, которые, несомненно, реальны (об истоках их возникновения в предыдущем изложении было немало сказано), он предлагает свои десять
принципов, руководствуясь которыми, по его мнению, можно существенно поправить положение.

Для этого надо, как считает Б. Басе: а) предъявлять менее жесткие
требования к точности измерения в исследованиях; б) улучшить обмен
информацией между теоретиками и практиками; в) по мере продвижения теории внедрять ее достижения в практику; г) внимательно
относиться к проблемам, возникающим на стыке теории и практики;
д) лучше использовать результаты так называемых вспомогательных
(консультативных, психологических служб; е) учитывать относительный уровень развития теории и практики; ж) совершенствовать статистические методы; з) изучать более конкретные переменные в более
конкретных ситуациях; и) применять разнообразные методы исследований, изучать явления комплексно; к) учить будущих исследователей основам как теоретического, так и прикладного исследования
[Op.Cit., 876-884].

Бесспорно, все это очень важные и актуальные предложения, сделанные с учетом реальных особенностей развития социально-психологической науки, и возразить против них трудно. В частности (и это
весьма актуально и для нашей социальной психологии), интерес представляют попытки разработать систему подготовки кадров специально
для работы в области прикладной социальной психологии^. Но, повторяем, все эти изменения касаются только самой науки, ее методов,
аппарата, т. е. науки, рассматриваемой как инструмент решения проблем, возникающих в иной сфере. Другой вариант усиления социальной релевантности науки - исследование реальных проблем общества. В качестве примера такого варианта можно привести исследование так называемой <помощи очевидца>.

Объект исследования был подсказан двум социальным психологам
(Дарли и Латане) самой жизнью. В одном из районов нью-йоркского
гетто преступник зарезал женщину. Ее крики слышали более 90
жителей близлежащих домов. Никто ему не помешал, никто не позвонил в полицию даже тогда, когда через некоторое время бандит вернулся на место преступления и для пущей уверенности нанес жертве
еще несколько ножевых ран.

178 Опыт С III А: парадигма объяснения

Опираясь на этот факт, Дарли и Латане сформулировали гипотезу о
том, что с возрастанием числа очевидцев бедствия падает субъективно
осознаваемая ими доля ответственности [Darey, et а1, 1968]. Тем самым
у потерпевшего меньше шансов получить помощь от толпы, нежели от
одиночки. Вывод: одним из факторов преступности в больших американских городах является скученность и дробление ответственности.

Поскольку гипотеза оказалась доступной для несложного лабораторного эксперимента, она немедленно стала модной, диссертабельной, породив большое количество исследований. Можно ли считать
такой тип исследований социально релевантным? В определенной
степени да, поскольку речь идет о возможной, реальной ситуации, но
что дает оно для ее понимания, в какой степени результаты исследований внешне валидны?

По оценке критиков, социальная значимость этих исследований
<помощи очевидца> весьма сомнительна [Gergen, 1973].

Другой пример. Общественное мнение озабочено тем, что одни
люди часто становятся жертвами манипуляции со стороны других
людей. Это явление, порожденное самим типом социальных отношений в капиталистическом обществе, становится объектом <социально релевантного> исследования. В результате изобретается шкала
манипуляторства, получившая название <шкалы макиавеллизма>
(сокращенно Мак-шкала). Вывод: некоторые люди по своим личностным особенностям тяготеют к манипуляторству. Социальная природа
этого несомненно социально обусловленного явления остается в тени
[Geis, et а1,1970].

Как же бороться с этим явлением? Стремление помочь людям находит свое выражение в откровенно утопичных и наивных предложениях. Такова, в частности, идея Аргириса. Сознавая, что в большинстве
случаев объектом манипуляции становятся неимущие, он предлагает
обучать бедных... искусству манипуляции [Argyris, 1975, р. 482-484].
Поскольку богатые контролируют и информацию, и средства ее распространения, и, главное, обладают реальными и мощными рычагами
экономического принуждения, не надо особых исследований, чтобы
предсказать наиболее вероятный исход этого <поединка>.

Не удивительно поэтому, что в дискуссиях о роли социальных
психологов в решении социальных проблем и об их морально-этической позиции оказывается, по выражению М. Дойча, <больше жара,
чем света> [Deutsch, 1975, р. 266].

Серьезные социальные проблемы: преступность, эксплуатация
человека человеком претерпевают весьма своеобразную метаморфозу,
становясь объектом <социально релевантного> исследования. Они
превращаются в камерные, узкие <проблемки>: преступность - как

Отношения академической и прикладной науки ... 179

следствие анонимности толпы, скученности городской жизни, эксплуатация - как результат манипулятивных психологических устремлений индивида и т. п.

Стоит ли говорить о том, что такая метаморфоза, такая <социальная релевантность> не угрожает социальной системе, порождающей эти проблемы, более того, она их маскирует идеологически. Характерно складывается судьба подлинно релевантных исследований.
Одним (если не единственным) исследованием такого типа можно, на
наш взгляд, считать уже упоминавшийся эксперимент Ф. Зимбардо,
в котором изучалась психология отношений надзирателей и заключенных. Зимбардо убедительно показал, что существующая в США пенитенциарная система жестока, бесчеловечна, психологически калечит как заключенных, так и надзирателей, что само по себе представляет как бы дополнительное наказание, превращает человека в животное и т. д. Его выводы подтвердили бывшие заключенные и профессиональные надзиратели. Один из <соледадских братьев>, Дж. Джексон попросил Зимбардо выступить в качестве эксперта для поддержки тех же обвинений, которые он предъявил обществу^.

Немногие исследования вызывали такой резонанс, как эксперимент
Зимбардо. Около 900 писем от заключенных, надзирателей, студентов,
ученых, политиков, более 200 телефонных звонков, 20-минутное выступление по национальному телевидению перед 3-миллионной аудиторией, статьи, интервью в ведущих газетах и журналах страны, выступление в сенатской подкомиссии. Результаты? Несколько диссертаций,
экспериментов и... приглашение председателя Сената в штате Луизиана участвовать в качестве консультанта комиссии по подготовке изменений законодательства о несовершеннолетних преступниках и изменения отношения общества к тюремной реформе в целом. Помимо этого, несколько приглашений в качестве эксперта по делам осужденных.

В итоге смысл и суть всего действительно релевантного исследования были утоплены в сенсационной шумихе и не вызвали почти никаких изменений. Такова ситуация, когда социальный психолог выступает поборником социального изменения.

Необходимо отметить, что эта роль мало типична. Гораздо чаще
социальный психолог выступает как эксперт или соисполнитель
[Hornstein, 1975, р. 222]. В первом случае он просто анализирует проблемы заказчика и предлагает варианты решения.

Он <редко влияет на выбор заказчика и предложенных вариантов>
[Op.Cit., р. 220]. Это наиболее типичная форма деятельности социального психолога.

Во втором случае социальный психолог выступает как один из
руководителей, реализующих предложенный проект. В качестве од
180

ного из также немногочисленных примеров можно привести создание
Р. Уолтоном на промышленном предприятии нетрадиционной организационной и социально-психологической структуры. Эту роль социальный психолог выполняет также относительно редко.

Таково общее видение американскими социальными психологами
своей роли в решении социальных проблем. Оно нуждается в существенных дополнениях. Как справедливо отмечает европейская критика, дело не только в увлечении экспериментами, которое якобы
привело к отрыву от действительности, а в выборе проблем и искусственности, <социальном вакууме>, в котором эти эксперименты проводятся [Moscovici, 1972, Tajfe, 1972].

Американская социальная психология при попытке принять активное участие в реальном общественном процессе не может выступать иначе, как в роли социального технолога. Эта связь интуитивно
угадывается общественным мнением. <Американское общество все
более недовольно или даже враждебно воспринимает психологические
и социальные исследования>, - говорит один из ведущих американских психологов, директор Национального фонда науки Р. Аткинсон
[Atkinson, 1977, р. 206].

Вряд ли в этой ситуации социальная психология в США сможет
реализовать те гуманистические идеалы, о которых говорят Макдэвид
и Хэрэри [McDavid, et а1, 1974, p. 13].

Она столкнулась с препятствиями, воздвигнутыми ею самой.
Методологический принцип: идти при объяснении от индивида заставляет рассматривать социальное поведение в лучшем случае как
поведение в диаде. Диада - основной блок при исследовании социальных институтов и организаций [Tajfe, 1972, р. 93].

Проблемы всего общества превращаются в камерные проблемы
личности. Соблюдение этого основного методологического принципа
стало главным <правилом игры> для социального психолога в США.

Другое правило - не подвергать сомнению целесообразность существующей системы^. Его соблюдение привело к отказу от анализа
таких существенных проблем, как проблемы отношений власти и
подчинения. Этот отказ хорошо вписывался в навязываемое публике
представление об аполитичности социального ученого. Фактически
же социальный психолог, принимая эту позицию, эффективно выполнял функцию социального технолога. Показательно, что требования
социальной релевантности науки возрастают одновременно с ростом
политического и гражданского самосознания социальных психологов,
в результате чего они начинают <задавать опасные вопросы>.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОПЫТ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ:
ПАРАДИГМА ПОНИМАНИЯ

ГЛАВА 8

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПАРАДИГМЫ.
ПРЕДПОСЫЛКИ <АНТИАМЕРИКАНСКОГО БУНТА>

8.1. Общая характеристика.

Методологическую основу этой парадигмы составляют принципы
социологической социальной психологии и/или психологической
социологии. Весьма заметна также ориентация на социальную философию и этику.

Исторически парадигма является результатом взаимодействия
западноевропейского интеллектуального наследия и парадигмы
объяснения в ее когнитивистском варианте. Принципиальное отличие
от парадигмы объяснения состоит в признании и подчеркивании специфики человека и общества как объектов познания. В споре между
сторонниками и противниками деления наук на науки о природе и
науки о духе она тяготеет к первым.

Напомним, что метод объяснения предполагает ориентацию на
<жесткие> количественные методы точных наук: физики, математики и т.п., индуктивное движение от эмпирического исследования к
теоретическому, признание приоритета метода перед теорией. Метод
понимания ориентирован на более <мягкие>, качественные методы
наук о культуре: лингвистику, культурологию, этнографию и т.п. и
отдает приоритет теории перед методом, двигаясь в познании дедуктивно - от теории к методу.

182 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

Основная модель человека - , человек, образующий и интерпретирующий смыслы с помощью символов (знаков).
Общество представляет собой систему взаимодействия социальных
субъектов различного масштаба и уровня: индивидами, группами,
обществом. Человек и формируется обществом через культуру и является одновременно их активным творцом.

Следующие идеи лежат в основе понимания предмета социальной
психологии: <Культура создается в общении и через его посредство;
организующие принципы общения отражают общественные отношения, которые в них имплицитно содержатся... Социальная жизнь
является основой и общения и идеологии. Изучение этих явлений именно та задача, для решения которой предназначена социальная
психология... Область исследования социальной психологии - это
группы и индивиды, которые создают свою реальность, управляют
друг другом и создают как связи, объединяющие их, так и разделяющие различия. Идеология - это их товары, отношения - средство
обмена и потребления, а язык - деньги> [Moscovici, 1972, р. 57, 60].

Подобная трактовка предмета обусловливает и выбор основных
объектов. Главными среди них оказываются отношения между
субъектами социального процесса (в первую очередь между группами)
и различные формы их отражения в индивидуальном и коллективном
сознании: образы, представления и т.п.

При определении своей позиции на континууме: политический,
идеологический нейтралитет (сциентистская позиция социального
технолога-эксперта) - гражданская пристрастность, соотнесение
целей заказчика с интересами общества и своими ценностями - сторонник этой парадигмы склоняется к второму полюсу.

Активное формирование парадигмы понимания началось в конце
60-х годов как антитеза американской парадигме, однако ее основные
философские и теоретико-методологические основы формировались
задолго до этого, во второй половине XIX - первой половине XX веков.

Рассмотрим последовательно эти два исторических аспекта. В 1972
г. группа ведущих западноевропейских ученых выпустила в свет книгу <Контекст социальной психологии: критическая оценка>, которая
по остроте превзошла всю предыдущую критику в адрес американской
социальной психологии [Israe, Tajfe, 1972.]

Если вспомнить, что еще в 1970 г. французский социальный психолог С. Московичи называл страны Западной Европы <слаборазвитыми> в области социальной психологии [Moscovici, 1970, р. 18], то
легко было поддаться соблазну счесть появление этой книги чем-то
вроде <бунта на коленях>^ . Однако вскоре стало очевидным, что

Общая характеристика парадигмы. Предпосылки ... 183

<Контекст...> стал по сути дела программой развития не только для
западноевропейской, но и для всей западной социальной психологии.
По индексу цитирования книга прочно заняла место рядом с классическими теоретическими работами в этой области. Более того, взгляды, выраженные в ней, легли в основу реального продвижения западноевропейской социальной психологии и в теории, и в области эмпирических исследований. Так, первая и пока единственная попытка
создания основ общей теории социальной психологии была предпринята одним из авторов <Контекста...> - Р. Харре [Harre, 1979.].
Другой автор и редактор <Контекста...> - Г. Тэджфел фактически
заново открыл для социальной психологии такой важнейший объект
исследования, как межгрупповые отношения [Tajfe, 1981.]. Таким
образом, альтернатива американской парадигме оказалась реальной
и перспективной.

Появление этой альтернативы было не случайной вспышкой <европоцентризма> в западной социальной психологии, а логичным результатом многих предпосылок, связанных как с развитием самой
науки, так и с историческим и социокультурным контекстом. Анализ
этих предпосылок и должен объяснить, почему к началу 70-х годов
американская парадигма перестала удовлетворять западноевропейских социальных психологов и что именно позволило им выдвинуть
конструктивную альтернативу.

Критическое, негативное отношение европейских ученых к социальной психологии США было продиктовано самой жизнью, реальными социальными процессами в странах Западной Европы 70-х годов.
Отметим лишь главные обстоятельства: крайнее обострение политической и соответственно идеологической борьбы внутри западноевропейских стран при одновременном усилении идеологической конфронтации между двумя социальными системами; усугубление этнических проблем, вызванное не столько оживлением прежних этноцентрических тенденций (например, традиционного конфликта между
французской и валонской группами в Бельгии), сколько появлением
в Западной Европе в эпоху промышленного процветания миллионных
армий так называемых <приглашенных> рабочих из развивающихся
стран. Экономические, политические, этнические конфликты между
социальными группами, оформлявшиеся в программы, лозунги и
прочие материализованные идеологические продукты, стали той повседневной реальностью, с которой общество и вместе с ним социальные психологи не могли не считаться.

В этих условиях модели общества, человека (и их взаимодействия),
применявшиеся в американской социальной психологии, обнаружили
свою неадекватность^. Непригодность американской парадигмы для

184 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

Западной Европы была подтверждена и студенческим движением
конца 60-х годов. Оно подтолкнуло ведущих социальных психологов
к переосмыслению принятых постулатов, еще более остро поставив на
повестку дня проблему социальной релевантности науки^. Таким образом, если в США социальные психологи в силу ряда причин социокультурного характера продолжали прежнюю традицию исследования, уповая на <то, что в конечном итоге массивы разрозненных данных будут организованы в системное целое своим Эйнштейном, то в
Западной Европе именно внешние по отношению к науке факторы
(политическая обстановка, давление общественности и др.) заставляли
энергично искать новые, более продуктивные пути.

Трудно сказать, как развивалась бы западная социальная психология, если бы не было Второй мировой войны. Очевидно одно - западноевропейцам не пришлось бы 25 лет догонять США, учиться по американским учебникам и копировать американские методы исследования. В течение длительного времени США были для Западной Европы той Меккой, без паломничества в которую ученый значительно
терял в авторитете. В 1963 г. Ж. Стетцель в первом (!) французском
учебнике по социальной психологии писал: <Современная социальная
психология в ее нынешнем виде как по ближайшему прошлому, так
и по сути своего развития вплоть до наших дней - почти исключительно американская наука> [Stoetze, 1963., р. 15].

Четверть века потребовалось на то, чтобы создать свои кадры, восполнить интеллектуальные ресурсы, урон которым был нанесен в
предвоенные годы <утечкой мозгов> в США^ . Что касается дальнейшего движения европейской социальной психологии, то его направление было в значительной мере обусловлено логикой развития <родительских> по отношению к ней дисциплин - социологии и психологии - и обеспечено наличием богатейшего материала для решения
теоретических задач, накопленного социальными науками в Западной
Европе. Благодаря этому материалу западноевропейская социальная
психология оказалась наиболее готовой к совершению того поворота (от
натурализма к субъективизму), который наметился в смежных науках.

Первым серьезным шагом в этом направлении и стала коллективная монография <Контекст социальной психологии: критическая
оценка>. Она отражала процесс растущей поляризации позиций внутри самой западноевропейской социальной психологии. Одна группа
психологов послушно следовала в фарватере американской парадигмы. Другая открыто выражала недовольство ею и искала новые ответы на старые, постоянно стоящие перед социальной психологией вопросы: о природе теории, о методах исследования социальных явлений
не только в лаборатории, но и в естественной для них среде, о приро
Общая характеристика парадигмы. Предпосылки ... 185

де человека и общества, о ценностях и постулатах, регулирующих деятельность ученого, детерминирующих его теории и методы исследования; о социальной релевантности научных результатов; о специфике методов исследования в социальной психологии по сравнению с
методами естественных наук [Tajfe, 1972].

По собственному признанию, авторы <Контекста...> ставили перед
собой две задачи: выяснить причины недовольства установившейся
практикой исследования и дать конструктивные альтернативы. Соответственно в книге представлены как бы два <образа> социальной
психологии: негативный (какой она не должна быть) и противостоящий ей позитивный (какой ее хотели бы видеть авторы).

Итак, чем именно и почему оказались не удовлетворены западноевропейские социальные психологи в американской парадигме, т. е. в
современной психологической социальной психологии? Сведя воедино
и систематизировав их критику, мы получаем следующую картину.

Общая оценка. Современная социальная психология - не наука в
строгом смысле этого слова. Ей пытаются придать наукообразный вид
посредством привлечения математических средств и метода лабораторного эксперимента, тем не менее основным критериям науки (наличие
собственного предмета, системы понятий, знаний и задач) социальная
психология не соответствует. Она представляет скорее некую область
исследований, в которой время от времени удается, как правило неожиданно, получать новые результаты. Прочного фундамента для систематического развития у этой дисциплины нет. Время от времени в ней
вспыхивает интерес к тому или иному явлению. Через некоторое время он угасает, оставляя за собой некоторое количество несистематизированных и противоречивых данных. Социальная психология расколота на направления со своими проблемами и терминологией. Каждая из
школ имеет свои собственные критерии истины и стандарты научного
исследования. Социальная психология - это замкнутая в себе и в то же
время мозаично пестрая сфера познания. Видимость сплоченности социальных психологов объясняется желанием представлять единую
дисциплину, хотя внутренние различия между ними велики. Несмотря
на претензии социальной психологии, ей не удалось произвести революцию в науках о поведении. Она превратилась в исследовательскую
технологию, которая состоит в опытно-статистической проверке суждений здравого смысла с целью показать, что утверждение, известное
как правильное-правильно.

Создавшееся положение с точки зрения авторов <Контекста...> обусловлено рядом факторов. Один из них - влияние позитивистской эпистемологии, согласно которой задача ученого состоит в том, чтобы
выявлять устойчивые связи между явлениями, собирать <данные>,

186 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

опираясь, главным образом, на эксперимент и статистическую обработку его результатов, в надежде, что когда-нибудь их будет собрано достаточно для преобразования в теорию. Прямые результаты длительного
влияния позитивизма: превращение социальной психологии в деятельность по экспериментальному подтверждению тривиальных истин и
афоризмов здравого смысла; стерильность и малая аддитивная ценность
экспериментальных исследований; хаотичность поиска; пренебрежение
теоретической работой из опасения прослыть <теоретиком> среди единственно достойных уважения <экспериментаторов>.

Другой фактор неудовлетворительности современной социальной
психологии - влияние на нее идеологии американского общества,
которое проявляется в принятых моделях человека, общества и взаимодействия между ними. В этих моделях человек предстает как существо либо пассивное, либо мотивированное сугубо экономическими
выгодами. Если человек поступает по законам капиталистической
рыночной экономики, то его поведение считается рациональным.
Если послушно выполняет роли, интерпализованные в процессе социализации, то он нормален. Если же человек отклоняется от навязываемых обществом ролей - он девиант, социальный брак. Само общество в социальной психологии стабильно, его идеал - статус-кво,
функциональное равновесие притертых друг к другу частей. Униформность индивидуальных систем ценностей - залог жизнеспособности общества.

Результатом действия позитивистской методологии и идеологии
американского общества, наиболее рельефно выразившимся в бихевиоризме, является принцип методологического индивидуализма, согласно которому исходным пунктом и единицей анализа социальных явлений выступает поведение индивида, взаимодействующего с другим, ему
подобным. Это взаимодействие объясняется законами общей психологии, которые, в свою очередь, выводятся из законов биологических.

Как объект исследования, человек не отличается от объектов природных. Отсюда ограниченное, поверхностное понимание социального
как множества. Такое понимание основано на трех постулатах: а)
социальное есть простое следствие механического сложения индивидуального; б) социальное не содержит феноменов, которые нельзя
было бы объяснить действием психологических, а в конечном счете
психофизиологических законов; в) между социальным и несоциальным нет существенной разницы: другой человек - лишь элемент
окружающей среды. При этом социальное лишается таких важных
характеристик, как опосредованность символическими системами,
языком, общением. В итоге, несмотря на то что в учебниках социальная психология обычно определяется как психология социального

Общая характеристика парадигмы. Предпосылки ... 187

поведения, о социальном в них говорится меньше всего. Тем самым
социальная психология превращается в отрасль общей психологии.
Не видя специфики социального, представители традиционной парадигмы изучают субъект-субъектное отношение как субъект-объектное. Разница между возможными вариациями заключается лишь в
акценте на ту или иную сторону отношения.

Оставаясь отраслью, разделом общей психологии, такая социальная психология в лучшем случае выполняет функцию коридора,
по которому сообщаются психология и социология. Не найдя своего
аспекта в социальном, она оказывается без своего предмета и, как
следствие этого, не имеет своей общей теории, оставаясь описательной
научной дисциплиной. Но без собственных предмета и теории она не
имеет и своих методов. Последние заимствуются из других наук (общей психологии, социологии, этнографии и т. п.). Метод номологического лабораторного эксперимента был незаслуженно абсолютизирован в ущерб остальным. Поскольку к тому же практически контингент испытуемых в этой искусственной среде - студенты колледжей,
т. е. выходцы из <среднего класса>, носители относительно гомогенной системы ценностей, да еще (в соответствии с исходной моделью
человека) рассматриваемые как чистые грифельные доски, на которых можно записывать любые экспериментальные условия, то неудивительно, что полученные данные большей частью имеют весьма ограниченную валидность и не могут быть экстраполированы на социальную действительность. В итоге социальная психология оказывается социально-нерелевантной.

В противовес этому негативному образу и возникла общая платформа, основой которой, по мнению Г. Тэджфела, служило убеждение:
что социальная психология должна стать чем-то вроде точной науки
о социальном поведении человека, в явной форме учитывать взаимосвязь человека с его социальным окружением, не претендовать на
объективность, т. е. на независимость от ценностных ориентаций, при
этом смысловой и знаковый аспекты общения между людьми могут
быть исключены из социальной психологии только ценой потери
смысла всего исследования; что методы (экспериментальные или
любые другие) не должны диктовать ход исследования и теоретической работы; и, наконец, что социальные психологи должны стремиться к более четкому осознанию общественной роли своей деятельности [Tajfe, 1972,].

Таковы предлагаемые основы позитивного образа социальной психологии, в котором можно вычленить три основных постулата: 1) не
методы, а теория диктует ход исследования; 2) социальная психология, исследуя поведение человека в социальной среде, имеет своим

188 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

предметом смысловой, знаковый аспект общения; 3) социальная психология как наука зависит от мировоззренческих посылок социальных психологов, которые должны осознавать общественную значимость своей деятельности.

Нетрудно заметить, что эти постулаты - прямой антипод исходным методологическим положениям американской (психологической)
социальной психологии. Лишь пункт об общественной значимости
социально-психологических исследований (в США косвенно затронутый дискуссиях об этике социально-психологических исследований
и социальной релевантности) можно с некоторой натяжкой счесть совпадающим.

Однако плодотворность, конструктивность выдвинутой альтернативы необходимо было доказать как теоретически, так и практически. Насколько успешной в этом плане оказалась попытка, предпринятая десять лет назад первыми западноевропейскими критиками американской социальной психологии, будет показано далее.

8.2. Исторические предпосылки парадигмы понимания

Для истории социологии в капиталистических странах характерно
периодическое чередование двух теоретических ориентаций - натурализма и субъективизма [Ионин, 1979.]. Согласно первой из них,
социальный мир - явление объективное, независимое от человеческой деятельности и своего отражения в сознании людей. Отличительные черты натурализма - недооценка и игнорирование роли субъективного фактора в общественных процессах, игнорирование творческого отношения человека к миру, гипостазирование роли природной
объективности. Ученые, стоящие на этой позиции, видят в естественных науках образец науки вообще, проповедуют нейтралитет и беспристрастность академического научного знания.

При субъективистском подходе, напротив, в фокусе исследования
оказывается именно сознание, которое трактуется как основополагающий фактор социальной жизни. При этом игнорируется объективноисторическая обусловленность жизни общества. В основе методологии
данного направления лежит принцип <понимания>, разработка которого связана главным образом с именами Вильгельма Дильтея и Макса Вебера. Говоря о роли социолога в жизни общества, сторонники
субъективизма отрицают возможность идеологического и политического нейтралитета.

Натурализм и субъективизм в социологии чередовались следующим образом.

Вторая половина XIX в. характеризуется господством натуралистических концепций. Это период, когда наибольшим авторитетом пользу
Общая характеристика парадигмы. Предпосылки ... 189

ются рационализм, объективизм, сциентизм, эволюционизм, Конец
XIX - первая треть XX в. - период ослабления натурализма и выхода на первый план субъективистских концепций, для которых характерны иррационализм, релятивизм, антисциентизм. 50-е годы XX в. период <реставрации> натуралистического эволюционизма с его рационалистическим методом и консервативным идеологическим содержанием. Следующий этап буржуазной социологии (конец бО-х-70-е
годы) - падение престижа концепций структурного функционализма
и рост влияния субъективистских и релятивистских теорий, нашедших
свое выражение в феноменологической философии и ее преломлении в
виде символического интеракционизма, <понимающей> социологии и
т. п. Можно сказать, что социология психологизировалась.

Наложение этой схемы - с учетом того, что она, по признанию ее
авторов, <безусловно упрощает реальную картину развития буржуазного социологического знания>^ [Ионин, 1978], - на процесс развития социально-психологических идей еще раз подтверждает ее адекватность. В XIX в. происходит решительное утверждение натурализма
в его различных индивидуалистских (Бентам и Милль) и холистских
(Спенсер) вариантах. Затем происходит возврат к субъективизму:
период 1850-1930 гг., по словам Олпорта, - это период господства
понятий <групповое сознание> и <идея> [Aport Ст., 1968.]. Период
1930-1970 гг. - эпоха натурализма в его американском варианте.
Здесь налицо все признаки, выделенные Иониным: сциентизм, приверженность к точному экспериментальному методу, игнорирование
человеческой активности, творческого отношения человека к миру.
Наконец, 70-е годы - период кризиса натурализма, выразившегося
в падении авторитета жестко сциентистской парадигмы психологической социальной психологии и в оживлении социологической ветви
американской социальной психологии - символического интеракционизма.

Эти тенденции получили также импульс и со стороны событий в
общей психологии. Они описаны и проанализированы применительно
к социальной психологии Гергеном. Работа Гергена построена на
противопоставлении эндо- и экзогенического подходов^, которые условно соответствуют полюсам субъективизм-натурализм.

В самом деле, если обратиться к тем линиям водораздела между
эндо- и экзогеническим подходами, которые фиксирует Герген, то
окажется, что сторонники первого считают знание чисто субъективным продуктом, сторонники второго - объективно соответствующим
действительности. При этом истина для первых плюралистична, для
вторых - монистична; наука, по мнению первых, ценностно насыщена, для вторых - ценностно нейтральна; первопричина поведения

1^

190 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

(источник мотивации, <каузальный локус>), согласно первой точке
зрения, - в самом индивиде, согласно второй, - в окружающей среде; первые считают, что в науке факты и ценности неразделимы, вторые - что их следует отделять; наконец, по вопросу о методах первые
считают, что так называемые экспериментальные <данные> являются
скорее риторическим, чем онтологическим подтверждением, вторые
видят в них основу познания и озабочены совершенствованием техники измерения и контроля переменных [Gergen, 1982, р. 176-177]. В
развитие перечня этих различий можно было бы добавить, что <линия
фронта> между эндо- и экзогенистами проходит и по другим основаниям: синтаксис (форма) - семантика (содержание) исследования;
молекулярная (индивид) - молярная (ситуация, среда) единица исследования; объектный (механистический) - системный (реляционный) тип анализа.

Прилагая свою схему к американской психологии в целом и социальной психологии в частности, Герген обнаруживает, что с конца
XIX в. и вплоть до начала 70-х годов доминирует экзогенный подход.
В 30-е годы психология была эмпирической, механистичной, квантитативной, операциональной. В это время экзогенизм несколько ослаб
в связи с вынужденной легализацией в психологии <промежуточных
переменных> (вроде когнитивной карты Толмена). Тем не менее конец
60-х годов, по мнению Гергена, это время <апофеоза необихевиоризма> [Op.Cit., р. 183]. Три обстоятельства, считает он, нарушили этот
<безмятежный праздник>: кризис философии науки, связанный в
основном с крахом позитивизма, когнитивная революция в психологии и дискуссии о кризисе социальной психологии.

Логическим следствием встречного движения - от натурализма к
субъективизму в социологии (процесса ее психологизации) и от экзогенного подхода к эндогенному в психологии (ее социологизации)^
стало выдвижение на первый план того комплекса идей, который
известен под названием <символический интеракционизм>.

Эти идеи сводились к тому, что человек есть существо социальное,
рефлектирующее, его поведение регулируется социальными ценностями и нормами, а происхождение последних принципиально невозможно понять без выхода за пределы индивида в надындивидуальную
систему значений, смыслов и т. п.

Символический интеракционизм и стал тем пунктом, где встречаются социология и социальная психология. Это направление может в
равной степени рассматриваться и как проявление психологизма в
социологии, и как проявление социологизма в социальной психологии. Несомненно одно - символический интеракционизм есть результат синтеза различных отраслей знания о действительном социальном

Общая характеристика парадигмы. Предпосылки... 191

процессе, который лишь в научной абстракции может делиться на
социологический и социально-психологический аспекты.

Консерватизм традиционной парадигмы, пустившей прочные корни в институциональной системе академической социальной психологии США, оказался весьма серьезным препятствием на пути распространения и развития новых идей в США. Напротив, западноевропейские ученые были подготовлены к этому культурной историей своего региона. Как показывает анализ литературы, концепции, которые в США
объединяются общим названием <символический интеракционизм>,
есть всего-навсего усеченный американский вариант обширного комплекса идей, имеющих чисто западноевропейское происхождение^.

Восстанавливая историческую правду о символическом интеракционизме, Р. Джоунс и Р. Дэй обнаружили три основных его философских источника: шотландскую школу философов морали (А. Смит, Д.
Юм, А. Фергюсон, Б. Рэд и др.); французских философов-просветителей (Монтескье, Вольтер, Дидро, Руссо) с романтико-консервативной
реакцией на их теории в самой Франции, а также в Англии и Германии; и, наконец, классическую немецкую философию и социологию
(В. Дильтей, М. Вебер, М. Шелер, Э. Грюнвальд, К. Маннгейм).

Влияние шотландской школы сказалось в трех основных моментах. Во-первых, ее представители выступили с опровержением теорий
<истинной природы человека> и <социального контракта> независимо
от того, какой объявлялась эта природа - <плохой> (как у Гоббса) или
<хорошей> (как у Руссо). Критика велась с позиций здравого смысла
с опорой на этику, историю и этнографию. Во-вторых, они предложили переключить внимание с бесплодных споров о природе человека на
изучение структуры общества, исследование реальных социальных
групп, а психологию индивида исследовать через отношения людей
(здесь определяющим было понятие <симпатия>). Опираясь на философию Юма, они призывали к последовательному эмпирическому
исследованию социальной организации, социального взаимодействия
и определяющих их факторов. В-третьих, представители этой школы
описали различные социально-психологические явления: взаимное
восприятие стариков и молодежи, восприятие местными жителями
незнакомцев и т. п.

Особенно большое значение имели работы А. Смита, одним из первых предпринявшего попытку социально-психологического исследования. В <Теории моральных чувств> (1752) задолго до Ч. Кули и Дж.
Мида он писал, что отношение индивида к себе, его самооценка зависят от зеркала, функцию которого выполняет общество. Глядя в это
зеркало, мы можем <глазами других людей изучать свое собственное
поведение> [Jones R., 1977, р. 80; Smith A., 1959]. Далее А. Смит раз
192 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

вивал мысль о том, что мы судим о себе и своих поступках во многом
так, как, нам кажется, об этом судят другие. В процессе общения у нас
возникают чувства понимания и симпатии, которые не что иное, как
способность поставить себя на место другого, сыграть его роль. По
мнению А. Смита, индивид не существует <сам по себе>, вне организованной системы отношений. Задолго до Томаса и Знанецкого А.
Смит говорил и о феномене, получившем впоследствии название социальной установки.

Второй идейный источник современного символического интеракционизма - философия французских просветителей и реакция, которую они вызвали в Англии и Германии. Выражая потребности своей
эпохи, просветители отстаивали права личности на свободу, индивидуальность, совершенствование. Вдохновленные достижениями науки
в предыдущие столетия, трудами Леонардо да Винчи, Галилея и Ньютона, они полагали разум и наблюдение основой поиска истины и
считали что, если наука смогла раскрыть механизм действия основных законов природы, то со временем удастся открыть и законы развития культуры и общества [Jones R., 1977, р. 81].

Романтизм этой эпохи (Луи де Бональд во Франции, Э. Берк в
Англии и отчасти Гегель в Германии) возник как реакция на механистичное представление о мире, работающем наподобие часового механизма. <Во всех областях - литературе, искусстве, музыке, философии, религии - предпринимались попытки освободить эмоции и воображение от строгих правил и конвенций, навязанных в XVIII в. В
религии восстанавливалось значение внутреннего опыта, в философии
индивидуальному сознанию отводилась творческая роль в создании
мира> [Zeitin, 1973 с. 82]. Все большее значение приобретали понятия группы, общности, нации. Исторические традиции, культура и
обязанности личности рассматривались как способы связи индивида
с группой, общиной и государством.

Однако наибольшую роль, с точки зрения Джоунса и Дэйя, в формировании символического интеракционизма сыграла социальная
(философская и социологическая) мысль Германии [Jones R., 1977, р.
83]. Подводя итоги анализу этого влияния, Джоунс и Дэй отмечают,
что на сегодня развитие символического интеракционизма определяют четыре фактора: идея о взаимозависимости субъекта и объекта при
анализе социальной действительности; подход к обществу как феномену, для которого характерны постоянное изменение и конфликт; зависимость нашего познания реальности от социальных факторов; и,
наконец, идея о том, что интерпретация и выявление модели смысла
человеческих действий выступают как самые существенные объекты
социального познания [Ор. cit., р. 86-87].

Общая характеристика парадигмы. Предпосылки ... 193

Таким образом, экскурс в прошлое, казалось бы, чисто американского направления современной социальной психологии обнаруживает его глубокую внутреннюю связь с западноевропейским интеллектуальным наследием. Наша цель, однако, не столько в том, чтобы доказать европейский приоритет в каком-то ряде современных теорий,
концепций, подходов, сколько в том, чтобы показать, как, оставив
топтаться на месте американскую психологическую социальную психологию^, социальная психология Западной Европы двинулась вперед,
опираясь на более близкую ей по духу идейно-теоретическую почву.

Теоретическое наследие западноевропейской социальной психологии достаточно подробно описано и в отечественной, и в зарубежной
литературе. При этом используется принцип сочетания анализа: 1)
преимущественно по странам [Sahakian, 1974], с добавлением краткого раздела о вкладе конкретных наук и 2) преимущественно по наукам, или отдельным теориям - <донорам> [Андреева, 1998].

В первом случае рассматриваются взгляды Конта, Тарда, Фулье,
Эспинаса, Дюркгейма, Леви-Брюля, Макиавелли, Сигеле, Ломброзо,
Парето, Гегеля, Маркса, Вундта, Вебера, Фрейда, Юнга, А. Смита,
Спенсера, Дарвина, Бажо (Bagehot), Шелера, МакДугалла, Троттера,
Уоллэса, Гоббхауза.

Во втором случае анализируются идеи, зародившиеся в философии
(Гегель) лингвистике (Лазарус и Штейнталь), психологии (Вундт,
Гербарт), социологии (Конт, Дюркгейм, Вебер, Спенсер, Тард, ЛеБон),
этнографии и антропологии (Э. Тэйлор, Л. Морган, Леви-Брюль, Малиновский, Рэдклифф, Браун).

В нашем случае будет использован третий вариант, примененный
Джоунсом и Дэйем для анализа теоретических источников символического интеракционизма - по основным методологическим идеям и
постулатам, приобретшим в настоящее время особенно важное значение. К ним можно отнести: принцип методологического холизма;
принцип системности; гипотезу о существовании с одной стороны,
трансцендентального (духовного) уровня социального процесса, а с
другой - глубинного (эмоционального, иррационального) уровня;
ключевую роль образа в его различных формах как средства общения
и социального обмена в социальной системе; указание на особую роль
самого исследователя как инструмента познания на обоих уровнях,
стремящегося понять, постигнуть существо изучаемого объекта.

Отвергая американскую парадигму и вместе с ней принцип методологического индивидуализма, западноевропейская социальная психология оказалась перед выбором между методологическим холизмом
и системным анализом. Холизм сформулировался под решающим
влиянием философской системы Гегеля и был представлен: в социо
194 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

логии - Э. Дюркгеймом, в этнопсихологии - В. Вундтом, в языкознании - Лазарусом и Штейнталем, в культурантропологии - Малиновским и Рэдклиффом-Брауном.

Онтологические положения холизма (от англ. whoe - целый), по
Бунге, таковы: 1) общество есть образование трансцендентное по отношению к своим членам; 2) оно обладает системными свойствами, т.
е. свойствами целого, несводимыми к свойствам индивидов; 3) общество влияет на своих членов больше, чем они на него; взаимодействие
между двумя обществами - это отношение одного целого с другим;
любое социальное изменение имеет надындивидуальный характер,
хотя и отражается на отдельных членах общества.

Из этих онтологических посылок вытекают следующие методологические принципы: 1) общество надлежит исследовать, изучая его
общие свойства и изменения; 2) социальные явления можно объяснить, лишь анализируя надындивидуальные образования, например
государство; индивидуальное поведение можно понять, учитывая
одновременно интенции индивида и воздействие на него общества;
3) гипотезы о закономерностях функционирования и развития общества проверяются на основе исторических и социологических данных [Bunge, 1979, с. 16].

Примером конкретизации холистских постулатов может служить
концепция коллективных представлений Э. Дюркгейма, которого
некоторые исследователи не без оснований считают не социологом, а
социальным психологом. Отметим, что сам Дюркгейм не разграничивал четко предметы социологии и социальной психологии.

Так, например, он писал: <... коллективная психология - это вся
социология, и почему бы не воспользоваться этим, вторым термином>
[Durkheim, 1924, р. 47]. И еще: <...мы не видим никакой несообразности в том мнении, что социология есть психология, если только при
этом добавить, что социальная психология имеет свои собственные
законы, отличающиеся от законов индивидуальной психологии>
[Op.Cit., р. 45]. На наш взгляд, Дюркгейм действительно являлся скорее социальным психологом, нежели социологом, поскольку общественное сознание он рассматривал преимущественно с точки зрения его функций в социальной структуре, среди которых главной оказывалась регулятивная функция различных идейно-психологических форм.

Поскольку с точки зрения холизма субъектом социального действия выступает общность (государство, группа и т. п.), функция регулятора этого процесса приписывалась не индивидуальным, а общественным формам сознания. С точки зрения Дюркгейма, такими регуляторами являются способы мышления, обычаи, нормы, язык. Он
называл их фактами коллективного сознания, социальными фактами

^

Общая характеристика парадигмы. Предпосылки ... 195

или коллективными представлениями. Для индивида эти факты имеют принудительную, обязательную силу, поскольку человек при рождении находит их уже готовыми.

Социальный психолог, становящийся на позиции холизма, впадает в другую крайность по сравнению с исследователем, исходящим
из принципа методологического индивидуализма, а именно он недооценивает роль конкретного человека в социальном процессе. Индивид оказывается с этой точки зрения всего лишь исполнителем таких самостоятельных сущностей, как <воля>, <дух>, законы общества. Он явно <слабая> сторона отношения. Основной недостаток
этого подхода - акцент на воспроизводство надындивидуальной
системы, сведение индивидуальной психики к некоему <вместилищу>, в котором надындивидуальное существует, <думает> и развивается От методологического индивидуализма холистский подход
отличается не только тем, что регуляторами социальных отношений
выступают надындивидуальные, культурные образования, но и
принципиально иной трактовкой социального. Если с позиции методологического индивидуализма - это, как правило, просто присутствие другого, то с позиций холизма неотъемлемым атрибутом
социального выступает его фиксация в символических, знаковых
формах. Показательно в этом плане такое высказывание Дюркгейма: <Социальная жизнь во всех своих аспектах и во все моменты
своей истории возможна только благодаря своему обширному символизму> [Durkheim, 1912, р. 331].

Эта особенность социального, как мы увидим дальше, заняла в
западноевропейской социальной психологии весьма важное (если не
ведущее) место. Существенный недостаток холистских концепций при
всей ценности тех фактов, которые были получены с этих позиций,
состоял в том, что и в них проблема взаимодействия индивида и общества не была решена в психологическом аспекте. Иными словами,
включенность человека в коллективное действие, социальную систему
оказалась лишенной психологического, мотивационного содержания.
В этих исследованиях можно было почерпнуть ценный исторический
материал о результате, эффективности, в лучшем случае, о способах
включения, но не о сути психического процесса, который переживают живые люди.

Итак, ни методологический индивидуализм, ни холизм не позволили решить проблему регулятора социально-психологических отношений. В первом случае регулятор замыкался в индивиде, во втором - в сфере надындивидуального. Не была решена с позиций холизма и проблема специфики социального, несмотря на некоторое продвижение вперед по сравнению с методологическим индивидуализмом.

196 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

По широко распространенному в социальных науках мнению,
единственным на сегодняшний день возможным способом преодоления недостатков индивидуализма и холизма является системный
подход. Его основные онтологические положения, по М. Бунге, таковы: 1) общество не есть ни простая совокупность индивидов, ни надындивидуальная сущность; оно есть система взаимосвязанных индивидов; 2) будучи системой, общество обладает системными свойствами; некоторые из них являются результатом действия индивидов и
сводимы к ним; другие - обусловлены функционированием самой
системы, но они, хотя и берут свое начало в индивидах и их взаимодействии, к ним не сводимы; 3) общество не может действовать на
своих членов непосредственно, это делают члены социальной группы;
поведение каждого индивида определяется не только его наследственностью, но и его ролью в обществе; взаимодействие между двумя обществами реализуется через взаимодействие двух индивидов, каждый
из которых занимает определенное место в своей общности.

К методологическим положениям системного подхода Бунге относит следующие: 1) общество надлежит исследовать, изучая социально значимые характеристики индивида, а также свойства и изменения общества в целом; 2) социальные факты следует объяснять в терминах индивидуального и группового поведения, а также взаимодействия индивидов и групп; индивидуальное поведение следует объяснять биологическими, психологическими и социальными характеристиками человека как члена общества; 3) гипотезы о закономерностях
функционирования и развития общества должны обосновываться социологическими и историческими данными, содержащими сведения
об индивидах и малых группах, ибо только последние доступны для
эмпирического наблюдения [Bunge, 1979, р. 16].

Системный анализ имеют давние традиции в западноевропейской
социальной науке, хотя сам этот термин появился не более полувека
тому назад. Примечательно, что в своей современной форме системный
анализ пришел в науку из исследования искусственных - в основном
военных - систем управления. Но базовые его идеи были по мнению
историков науки высказаны исследователями живых систем: Дарвином в биологии и Марксом в социологии. В других терминах они стремились объяснить процессы саморегуляции этих систем, исходя из их
внутренних закономерностей, структуры, (функциональных связей и т.п.

Как ныне известно, по мере усложнения системы меняется ее основание и системное качество. Для иллюстрации можно привести
смену оснований и развитие системных качеств жизни в процессе
эволюции. Что является основанием и системным качеством социальных систем ?

Общая характеристика парадигмы. [Предпосылки ... 197

Именно этот вопрос, хотя и в иных (формулировках, мыслители
задавали себе с незапамятных времен и отвечали на него в зависимости от ответа на вопрос о первичности духа или материи. Идеалисты
рассматривали и природу и общество как инобытие духа. Материалисты, напротив, представляли дух, идеальные сущности как инобытие
материи, продукт развития природы и общества.

Одна из наиболее ярких метафор о роли психики во взимосвязи
этих двух ипостасей бытия принадлежит Платону, сказавшему, что
душа человека ногами стоит на земле, но головой уходит в небо. На
социальную науку Западной Европы огромное, прямое и опосредованное влияние оказали идеи Гегеля об обществе и природе как среде
саморазвития и самопознания духа. Они дают о себе знать в различных, даже самых современных концепциях общественного и группового сознания. По свидетельству историков социальной психологии
социальная психология прошла через целый этап увлечения идей
группового сознания.

Большое значение для развития этой традиции в социальных науках имели первые попытки описательных, эмпирических исследований того, что именуется у Гегеля областью объективного духа: культуры, религии, искусства, языка, т.е. средств развертывания абсолютного духа. Среди наиболее фундаментальных попыток такого рода
можно назвать многотомное исследование по психологии народов В.
Вундта. В нем, в частности, он предложил изучать <душу народа> через язык, искусство, мифы и другие продукты культуры.

Параллельно этому рационалистическому (когнитивистскому,
как сказали бы сейчас, подходу) развивался и другой - иррационалистический. В нем акцентируется иная, часто противоположная сознанию, сторона человеческого бытия - переживания, эмоции, различные глубинные, неосознаваемые импульсы и влечения. Лучше
всего этот подход выразился в знаменитой <философии жизни> В.
Дильтея. Ему же принадлежат тезис о необходимости фундаментального деления наук на науки о духе и науки о природе и основанный
на этом делении методологический принцип понимания. <Природа
чужда нам, - считает Дильтей. - Общество же - это наш мир...
Игру взаимодействий в нем мы сопереживаем силами всей нашей
сущности, так как мы сами, изнутри в живом беспокойстве познаем
состояния и силы, на которых строится эта система.... Мы называем пониманием процесс, в котором мы из знаков, чувственно данных
нам извне, познаем внутреннее... В науках о духе каждое абстрактное положение должно получить свое оправдание через связь с духовной жизненностью, как она дана в переживании и понимании>
[Ионин, 1979,262-263].

198

В нашу задачу не входит аргументация <за> или <против> по поводу взглядов Дильтея, современных ему единомышленников и нынешних последователей. Этому вопросу посвящены многочисленные
работы (Л. Ионин, Анциферова, К. Абульханова и др.). Важно лишь
подчеркнуть, что еще в прошлом веке высказывалась идея о необходимости: а) исследования переживаний и б) формирования для этого
особого специального метода, излишнего для изучения природы.

Метод понимания требовал вживания в исследуемый объект, сопереживания ему, буквально становления на его место (очень адекватно это передает немецкий язык, где verstehen - <понимать> имеет
именно этот смысл). Впоследствии эта идея получила многократное
подтверждение в прикладной социальной психологии.

В истории западноевропейской социальной психологии был еще
один объект, который настойчиво предъявлял себя науке и обществу - поведение масс. Фундаментальный анализ исследований этого
объекта ныне, наконец, доступен русскому читателю благодаря целой
серии публикаций [Московичи, 1997, Сигеле, 1997; ЛеБон, 1997].
Поэтому здесь можно ограничиться лишь указанием на то, что более
века тому назад внимание науки было привлечено самой жизнью к
феномену, который никак не вписывается в какую-либо из рационалистических моделей человека и общества и гораздо более напоминает
метеорологическое, лишь условно, вероятностно предсказуемое и
объяснимое явление.

В сочетании с постоянно живой традицией иррационализма в европейской мысли, подкрепленной к тому же расцветом психоанализа, эта группа работ образовала мощный и влиятельный интеллектуальный пласт, который рано или поздно должен был дать о себе знать.

Однако исторически ситуация в Западной Европе сложилась довольно парадоксально.

Коллективные, надындивидуальные феномены социальной жизни
стали изучаться весьма рационалистически, позитивистки ориентированной социологией. Наиболее ярким проявлением такого сочетания стали: теория коллективных представлений Э. Дюркгейма, теория харизматического лидерства и анализ роли этических факторов
в экономической жизни (М. Вебер), философия денег и теории социальных форм (Г. Зиммель), глубокий анализ этих работ содержится
в работе Московичи (1998).

И должно было пройти еще полвека, прежде чем это, <хорошо забытое старое> ожило вновь, продемонстрировав свой подлинный потенциал.
ГЛАВА 9

НОВЫЕ РЕШЕНИЯ ПРОБЛЕМ ТЕОРИИ И
МЕТОДОЛОГИИ. ЭТОГЕНИКА: ОБЩАЯ ТЕОРИЯ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ. ПОПЫТКИ
СИНТЕЗИРОВАТЬ ТЕОРИИ ФРЕЙДА И МАРКСА:
МАРГИНАЛЬНАЯ ПАРАДИГМА РАСКРЫТИЯ

9.1. Проблема предмета

Что изучать?

В какой мере западноевропейцам удалось найти специфику социальной психологии как самостоятельной науки, что нового они внесли в
понимание ее предмета?

Как уже отмечалось выше, отвергая американскую парадигму и
вместе с ней принцип методологического индивидуализма, западноевропейская социальная психология оказалась перед выбором между
методологическим холизмом и системным анализом.

Системный подход завоевывает все большее число сторонников в
западноевропейской социальной психологии. Это объясняется его популярностью в науке в целом. В настоящее время почти единодушно
принята точка зрения, согласно которой общество есть система отношений между социальными субъектами разного масштаба. Однако далеко не все социальные психологи последовательны в реализации системного подхода. Кроме того, мнения существенно расходятся по
вопросу о том, какие именно субъекты и отношения должны исследоваться.

Реальная ситуация такова. Большинство социальных психологов
придерживается в основном традиционной американской парадигмы
и лишь декларирует свою приверженность системному подходу. Другая группа пытается сформировать альтернативный подход, который
условно можно назвать культурологическим. Его представители стремятся теоретически обосновать необходимость и возможность применения системного анализа в социальной психологии. В этой последовательности мы и рассмотрим имеющиеся представления о предмете
социальной психологии.

200 ___ ___ Опыт Западной Европы: парадигма понимания

Мысль К. Маркса о том, что общество есть не сумма индивидов, а
система общественных отношений, получила широкое распространение в западноевропейской социальной психологии, хотя и без соответствующей ссылки на источник этой идеи. Так, в коллективной монографии Гессе с соавторами (ФРГ) мы читаем: <...общество есть абстрактное понятие для описания отношений между индивидами и группами> [Bornewasser, 1976, р. 12]. Однако вопрос о том, какие именно
отношения должна изучать социальная психология, решается ими с
позиций методологического индивидуализма. С точки зрения Гессе и
соавторов, социальная психология - это отрасль психологической
науки, предназначенная для изучения социального поведения, т. е.
взаимодействия между двумя и более индивидами [Bintig, 1976, с.
12]. <Предметом социально-психологического исследования, - пишут они, - являются в первую очередь поведение и переживания индивидов, детерминированные процессом взаимодействия общества,
групп и индивидов> [Op.Cit., р. 13].

Аналогичную позицию занимает другой немецкий социальный
психолог - Р. Бергиус. С одной стороны, он называет социальную
психологию наукой о социальных отношениях, с другой - указывает,
что в центре ее внимания находятся отношения между индивидами
[Bergius R., 1976, р. 20].

Один из ведущих социальных психологов ФРГ - М. Ирле убежден
в том, что психологией социальная психология может остаться в том
случае, если исходным пунктом для нее будет психология индивида.
Социальная психология для него, как и для американского социального психолога Р. Зайонца, - это <наука о поведенческой взаимозависимости> [re, 1975, р. 17]. В своей исследовательской деятельности М. Ирле последовательно реализует эту точку зрения и выступает как типичный представитель когнитивистской ориентации американской социальной психологии.

Становясь на позиции методологического индивидуализма, сторонники традиционного подхода соответствующим образом решают и
проблему специфики социального, и саму проблему предмета. Так,
Гессе и соавторы считают проблему социального абстрактной проблемой, поскольку, по их мнению, социальное - это всего лишь предикат от слова <общество> [Op.Cit., р. 12]. Они различают социальное в
узком и широком смысле. В первом случае - это другие люди, группы
или социальные институты как факторы социальной среды [Op.Cit.,
р. 16]. Во втором - это весь окружающий мир, так как всякий объект,
данный индивиду, так или иначе связан через свое значение с другими
людьми, опосредован обществом как культурно-исторической системой [Op.Cit. с. 12]. В этом действительно максимально широком по
Новые решения проблем теории и методологии. Этогеникп ... 201

нимании социального не выделяется собственно социально-психологический аспект. Не решив эту задачу и отмежевавшись от социологии по масштабу социального субъекта, представители традиционного
подхода неизбежно вынуждены двигаться в системе понятий общей
психологии. Но тогда возникает другая проблема - нахождение своего предмета внутри предмета общей психологии.

Анализ типичных точек зрения по этому поводу показывает, что
социальная психология фактически теряет свою самостоятельность
и становится вспомогательной отраслью общей психологии. В соответствии с этой позицией социальный психолог должен исследовать
влияние социальной среды на взаимодействия людей [Bintig, 1976,
р. 19]. Такую же вспомогательную роль социальная психология
призвана выполнять и по отношению к другим наукам, выступая
как бы в роли представителя психологии в междисциплинарном исследовании. Социальная психология определяется как дисциплина, <которая применяет в социальной действительности знания из
общей, дифференциальной психологии и психологии развития>
[Op.Cit.,p. 30].

При таком статусе социальной психологии проблема ее предмета
может решаться только эмпирически. Например, западногерманские
социальные психологи Бинтиг и соавторы пишут: <...социальная
психология есть эмпирическая наука, которая занимается такими
объектами, как группы, установки и общение> [Op.Cit., р. 30]. М.
Ирле считает даже, что предмет социальной психологии в принципе
может быть определен лишь операционально [re, 1975, р. 16]. В итоге
социальная психология оказывается наукой, которой занимаются
социальные психологи. По словам М. Ирле, <то, что в социальной
психологии считают предметом, определяется через теории, которые,
в свою очередь, называются социально-психологическими> [Op.Cit.,
р. 16]. Определение предмета, таким образом, оказывается в замкнутом логическом круге. В похожей ситуации, как известно, оказались
в свое время и американские социальные психологи, которые, по существу, отказались от определения своего предмета.

Отличие западноевропейских сторонников американской парадигмы состоит в том, что они предлагают решать эту проблему практическим путем, исследуя некоторые объекты совместно с представителями других наук п ставя новые проблемы. Показательно в этом плане
суждение цитированных выше Гессе и соавторов: <Социальная психология, если только она стремится избежать индивидуализма и психологизма, не продвинется ни на шаг без междисциплинарного сотрудничества. В постановке проблем должны участвовать такие смежные с социальной психологией дисциплины, как социология, социо
202 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

логия науки, математика, кибернетика, политология, а также, в качестве метадисциплины, философия> [BornewasserM., 1976, с. 18].

При такой междисциплинарной ориентации вопрос о предмете
социальной психологии будет решен практическим путем, а не как
чисто научная задача [Muer Н., 1977, р. 21]^.

В повороте социальной психологии к практике усматривает выход
и Р. Бергиус, по мнению которого <центральной проблемой социальной психологии должны стать практические вопросы совместной
жизни людей>. Он предлагает даже сделать ее наукой о временной
перспективе человечества, исследующей такие глобальные проблемы,
как воспитание чувства гражданина Земли, справедливое распределение природных ресурсов и т. п. [Bergius, 1976, р. 23].

Из истории социальной психологии известно, что наиболее интересные глубокие проблемы перед социальными психологами действительно ставила сама жизнь, особенно когда предпринимаются попытки изменить привычный ход событий, рутину социального процесса.
Подтверждение этому - известные <действующие исследования> К.
Левина, снискавшие в 40-50-е годы столь высокий авторитет американской социальной психологии. Однако обращение к практическим
задачам вряд ли можно считать главным способом решения теоретических проблем. В сущности, здесь проявляется позитивистская логика с той лишь разницей, что место лабораторного эксперимента
теперь занимает социальная практика. Возможно, такая перестройка
и оправдана как неотложная мера по выводу социальной психологии
из узких академических рамок, но спрашивается: какие вопросы
практике будет задавать социальный психолог? Чем они будут отличаться от вопросов социолога, политолога, экономиста, наконец, просто умудренного житейским опытом практика? Функция теории в том
и состоит, чтобы, используя силу абстракции, вычленить вначале теоретически, пусть хотя бы в виде рабочей гипотезы, свой предмет, а
уж потом корректировать исходное представление в экспериментальном практическом исследовании^.

Разумеется, рано или поздно социально-психологический аспект
социального процесса выявится настолько, что станет очевидным
даже для обыденного сознания. Однако наука именно для того и существует, чтобы теоретически предсказать эту перспективу и тем самым указать практические проблемы, в решении которых социальная
психология сможет эффективно участвовать.

Западноевропейский опыт еще раз убеждает в том, что ключевые
теоретические проблемы социальной психологии нельзя решить с
позиций методологического индивидуализма, в каких бы модификациях он ни выступал.

Новые решения проблем теории и методологии. Этогеника ... 203

Гораздо более плодотворными оказываются те концепции, авторы
которых преодолевают ограничения методологического индивидуализма, стремятся к системному анализу, более четко раскрывают социально-психологический аспект социального. К их числу относятся
концепции С. Московичи и Г. Тэджфела. В них сочетаются и теоретическая новизна и практическая ориентация. Дополнительную значимость им придает то обстоятельство, что оба автора - известные экспериментаторы, которых нельзя упрекнуть в увлечении кабинетным
теоретизированием. Вместе с тем и С. Московичи и Г. Тэджфел явно
стремятся преодолеть инерцию эмпиризма, предрасполагающую в
социальной психологии к методологическому индивидуализму. Можно без преувеличения сказать, что концепция французского социального психолога С. Московичи занимает на сегодняшний день особое
место в западноевропейской социальной психологии благодаря трактовке предмета социальной психологии с позиций системного анализа. Общество, по Московичи, - это <система связей между социальными субъектами, групповыми и индивидуальными, которые самоопределяются через отношения друг к другу> [Moscovici, 1972, р. 59].

Московичи справедливо отмечает, что когда социальное изучается
как проявление присутствия других индивидов или как множественность, то на самом деле изучаются не фундаментальные характеристики общества, определяющие суть социальности, а всего лишь одна из
подсистем общества - подсистема межиндивидуальных отношений.
Социальное качество, по мнению С. Московичи, детерминировано внутренними свойствами системы более высокого уровня - общества. Оно
имеет свою структуру, которая не определима через характеристики
индивидов; эта структура детерминирована процессами производства
и потребления, ритуалами, символами, институтами, нормами и ценностями. Это организация со своей историей и своими законами, которые нельзя вывести из законов других систем [Op.Cit., р. 55].

Призывая к пересмотру отношения социальных психологов к
проблеме общения, к культуре в целом, С. Московичи пишет:
<Культура создается в общении и через его посредство; организующие принципы общения отражают общественные отношения, которые в них имплицитно содержатся... Социальная жизнь является основой и общения и идеологии. Изучение этих явлений - именно та задача, для решения которой предназначена социальная психология> [Op.Cit., р. 57].

Говоря о том, какие именно процессы и явления должна исследовать социальная психология, С. Московичи делает следующее важное заявление: <Центральным и психологическим объектом социальной психологии должно быть изучение всего, что относится к

204 Опыт Западной Енропы: парадигма понимания

идеологии и общению, их структуре, генезису и (функциям. Собственной сферой нашей дисциплины является изучение культурных
процессов, которые ответственны за организацию знания в обществе,
за установление межиндивидуальных отношений в социальной и физической среде, за формирование социальных движений (групп,
партий, институтов), посредством которых и в которых люди действуют и взаимодействуют, за кодификацию межиндивидуального и
межгруппового поведения, которое создает общую социальную реальность с ее нормами и ценностями, причины происхождения которых опять же следует искать в социальном контексте> [Op.Cit., р.
60]. Подводя итог своим рассуждениям о предмете социальной психологии, С. Московичи резюмирует: <Итак, область исследования
социальной психологии - это группы и индивиды, которые создают свою реальность (она, по существу, есть их единственная реальность)^, управляют друг другом и создают как связи, объединяющие
их, так и разделяющие их различия. Идеологии - это их товары, отношения - средство обмена и потребления, а язык - деньги>
[Op.Cit., р. 60]^.Такое понимание предмета социальной психологии - логичное следствие понимания социального как символически выраженного, а самого социального поведения как особой семиотической системы. Отсюда вывод о специфике социальной психологии: <Социальная психология есть наука о поведении, если при
этом подразумевается, что она занимается весьма специфическим
типом этого поведения - символическим. Именно это резко отличает ее предмет от предмета общей психологии> [Op.Cit., р. 61].

С. Московичи, таким образом, противопоставляет свое понимание
социальной психологии традиционному индивидуалистическому, согласно которому последняя есть отрасль общей психологии. Его концепция обнаруживает гораздо большее сходство с социологической
социальной психологией (или психологической ветвью <понимающей> социологии), представленной символическим интеракционизмом (например, концепцией Мида).

Однако между концепцией С. Московичи и символическим интеракционизмом есть весьма существенное различие. Для С. Московичи основу социального процесса составляют отношения производства, обмена и потребления, складывающиеся между социальными
субъектами (социальными группами в том числе), а общество выступает как система с особыми качествами, не выводимыми из системы
межиндивидуальных отношений, оторванных от их предметной
опосредованности. Если в символическом интеракционизме взаимодействие анализируется как самодостаточный процесс обмена символами, то у Московичи он предстает существенно иначе. Это видно

Новые решения проблем теории и методологии. Этог.еника ... 205

из его тезиса о необходимости построения системной социальной
психологии, в которой изучается взаимодействие двух или более
субъектов, опосредованное объектом. Тем самым восстанавливается
утраченная символическим интеракционизмом связь символических, культурных процессов с предметным миром. Тэджфел также
одним из первых сформулировал представление о предмете социальной психологии в системных динамических и реляционных понятиях. Он рассматривал социальную психологию как дисциплину, изучающую <взаимодействие между социальным изменением и выбором> [Tajfe, 1972, р. 116], а ее центральной проблемой считал отношения междучеловеком и изменением социальной среды [Op.Cit., р.
108]°. Г. Тэджфел подчеркивал, что взаимодействие человека со средой - процесс коллективный, что даже индивидуальное решение
опосредуется системой социального взаимодействия. Как согласованное действие оно становится возможным благодаря координации
оценок, даваемых разными индивидами некоторой ситуации. Результатом этой координации выступает система коллективно разделяемых и одобряемых представлений и оценок. Возникновение новой проблемы неизбежно сопряжено с конфликтом оценок - новых
и старых. Процесс взаимодействия оценок, лежащий в основе принятия нового решения, формирования новой, коллективно разделяемой оценки, и составляет, по Тэджфелу, суть психологического аспекта социального изменения на всех уровнях социальной системы
[Tajfe, 1972, р. 115]. Его и надлежит исследовать социальной психологии.

Пожалуй, самая важная особенность подхода Тэджфела состоит в
том, что в его работах эта центральная проблема рассматривалась не
как проблема индивида (в приведенной цитате речь идет о родовом
человеке), а как проблема общества, изменяющегося через взаимодействие групп. Тэджфел подчеркивал, что в бесконечном разнообразии
ситуаций, через которые проходит в своей жизни индивид, он думает, чувствует и ведет себя в соответствии с социальной характеристикой, создаваемой различными группами, в которые входит. Эта характеристика поддерживается во взаимодействии с представителями
других групп.

<Социальное поведение в значительной степени определяется отношениями между группами, характер этих отношений, в свою очередь, обусловлен преимущественно принятыми правилами межгруппового поведения> [Op.Cit., р. 94].

Эта принципиально важная позиция Тэджфела основана на убеждении, что преодоление методологического индивидуализма - принципа анализа поведения индивида как генотипа социального действия, и

206 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

развитие логики собственно социально-психологического исследования, т. е. переход от изучения межиндивидуальных отношений к межгрупповым, помогут избежать биологического, социологического и
психологического редукционизмов.

Сам по себе призыв к исследованию отношений между групповыми субъектами социального действия нельзя не приветствовать. Однако в этом случае возникает существенный вопрос о том, каков максимальный масштаб той общности, которую можно рассматривать в
рамках социальной психологии. Не приведет ли логика, по которой
движется представление о предмете у Г. Тэджфела, к чрезмерной социологизации предмета социальной психологии и, следовательно, к
его потере? Ведь пример подобной трансформации можно наблюдать в
социологии, которая в попытке дойти до минимальной единицы анализа социальной системы неразличимо сливается с социальной психологией. Это слияние выглядит почти неизбежным, однако случается оно
не потому, что на уровне межличностного взаимодействия роль субъективного фактора часто оказывается определяющей: люди действительно поступают так, как им кажется целесообразным, желаемым и т. п.

Поэтому процесс <социологизации> социальной психологии, равно
как и процесс <социализации> общей психологии, столь очевидный
в последние десятилетия, можно рассматривать как встречную, уравновешивающую тенденцию. Она стимулируется не столько развитием теории, сколько объективными запросами практики, все большей
необходимостью учета человеческого, субъективного фактора при
решении общественных проблем. Подавляющее большинство уже
существующих и вновь возникающих отраслей прикладной психологии суть не что иное, как варианты исследования этого фактора в
практической сфере. И до тех пор, пока социальная психология будет
держать в фокусе субъективность, пристрастность отражения социального процесса, его преломление в системе ценностей социального
субъекта, ей не грозит утрата своего предмета.

Г. Тэджфел решает проблему содержания предмета социальной психологии, опираясь на свое понимание социального процесса как совместного изменения людьми общества. Суть социального для него состоит в соучастии с другими в восприятии мира и воздействии на него. В
свою очередь, центральная характеристика соучастия состоит в том,
что, будучи включенным в этот коллективный процесс, человек мыслит децентрированно, т. е. с точки зрения норм и ценностей той общности, в которую он включен^. Важно также подчеркнуть, что процесс
соучастия Г. Тэджфел определяет через понятия ожидания и оценки
поведения другого человека. Ожидания и оценки являются индивидуальной стороной норм и ценностей. Без взаимных ожиданий и оценок

Новые решения проблем теории и методологии. Этогеника ... 207

социальное взаимодействие невозможно [Op.Cit., р. III]. Логика рассуждений Тэджфела такова. Социальная психология должна рассматривать
социальный процесс как постоянный конфликт, столкновение норм и
ценностей, процесс порождения новых норм и ценностей.

Цели действий людей, говорит он, <нельзя понять без анализа их
систем ценностей; средства - без анализа нормативных систем>
[Op.Cit., р. 103]. Новые нормы и ценности ложатся в основание новой идеологии, нового видения мира в той пли иной группе. Процесс
порождения этого нового видения мира представляется ему следующим образом. Стремясь к достижению какой-либо цели и используя
для этого те или иные средства, человек (группа) обнаруживает, что
его нормы и ценности вступают в конфликт с нормами и ценностями других социальных субъектов. Снятие конфликта возможно двумя способами: либо человек адаптирует свою нормативно-ценностную систему к иным системам, либо, напротив, стремится их переделать. Этот конфликт является одной из детерминант не только
создания новой идеологии, но и трансформации самой социальной
системы [Op.Cit., р. 103].

Однако, как известно, нормы и ценности изучаются также социологией, этикой, философией и другими науками. В чем их социальнопсихологический аспект? Так же как в свое время это сделали Томас
и Знанецкий.Г. Тэджфел определяет его через понятие социальной
установки. По его мнению, общая психология изучает общую динамику формирования, фиксации и изменения установки, социального же
психолога интересует ее предметное содержание, формирующееся в
нормативно-ценностной системе.

Отличие социальной психологии от социологии заключается, по
Тэджфелу, в том, что социолог, изучая, социальную группу как основную социальную единицу, стремится к выявлению типичного представителя данной группы; для него индивид - это тип, а социальные
установки его интересуют в той степени, в какой они обеспечивают
типичные реакции. Однако, как справедливо отмечает Тэджфел, реально <объективные аспекты социальных ситуаций функционируют
не в психологическом вакууме, равно как общие психологические
закономерности функционируют не в социальной пустоте>
[Introducing socia psychoogy / Ed. H. Tajfe, et a., 1978, p. 34]. Отсюда можно сделать вывод, что применительно к социальной установке как реальному регулятору социального действия обо всех этих
различиях можно говорить лишь на уровне научной абстракции.

Надо сказать, что социальная установка в обоих подходах (традиционном и культурологическом) остается неизменным и краеугольным объектом исследования. Любой другой объект социальной пси
208 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

хологии - групповые процессы, общение, социальное влияние и т.
д. - исследуется через социальную установку. Не менее характерно
и то, что независимо от теоретической ориентации социальная установка в западноевропейской социальной психологии (как и в американской) исследуется как изолированное отношение к какому-либо
объекту, выхваченному из системы социальных связей. И этот опыт
показывает, что еще до начала эмпирического исследования необходимо четко представлять себе теоретически функции социальной установки в более широкой надындивидуальной системе отношений.

Признает это и Г. Тэджфел, указывая, что социальная психология
должна изучать, как установки и ценности опосредствуют взаимодействие между широкомасштабными социальными процессами и массовыми социальными действиями. Однако в своих эмпирических исследованиях он тяготеет скорее к методологическому индивидуализму. Эта
тенденция значительно усилилась в его последних работах. В одной из
них он определяет социальную психологию уже в более традиционном
духе - как <дисциплину, интегрирующую данные о психологических
закономерностях функционирования индивидов с данными о социальной среде разного масштаба, в которой оно происходит> [Op.Cit., р. 21].
Он считает, что предмет социальной психологии не может быть точно
определен. Единственный аспект, который, по его мнению, может быть
достоверно выделен, состоит в получении данных о том, <как различные социальные структуры, социальные системы или группы влияют
на способы восприятия индивидом мира, в котором он живет и действует>, и о том, как <природа> индивида (т. е. мотивы, эмоции, перцепции
и интерпретации) оказывает обратное влияние на его жизнь в группе и
отношения между группами.

Знакомясь с этими формулировками, нельзя не заметить ряд существенных отступлений. Во-первых, несколько уходит на задний план
тема межгрупповых отношений; во-вторых, больший акцент делается на перцептивную, когнитивную сторону взаимодействия индивида и общества, а меньший - на процесс коллективного изменения социальной действительности, которому придавалось большое значение
при решении проблемы предмета социальной психологии. На наш
взгляд, эта эволюция объясняется главным образом практикой эмпирических исследований межгрупповых отношений, проведенных самим Г. Тэджфелом. Таким образом, если С. Московичи склоняется к
холистской интерпретации социальных отношений, то Г. Тэджфел
отступает к методологическому индивидуализму. Как же решить
проблему предмета социальной психологии, оставаясь на позициях
системного анализа? Иллюстрацией в этом плане может служить обзорная работа западногерманских авторов В. Мертенса и Г. Фукса

Новые решения проблем теории и методологии. Этт.еника ... 209

<Кризис социальной психологии?> [Mertens W., 1978], опубликованная семь лет спустя после выхода в свет <Контекста...>. В ней подводятся итоги осуществления той программы, которую наметили авторы
<Контекста...>. Опорой для оценки современного состояния социальной психологии Мертенс и Фукс избрали схему отношений <индивид - группа - общество>. Развивая логику Г. Тэджфела, они заключают в северу социально-психологического исследования, помимо
отношений <индивид - индивид>, <индивид - группа>, <группа группа>, еще и отношения <группа - общество> и <индивид - общество>. По их мнению, в этой системе возможны пять уровней анализа; 1) взаимодействие <Я-Другой>; 2) влияние социальных условий
(в том числе групп) на поведение индивида; 3) влияние индивида на
эти условия; 4) взаимное влияние групп; 5) взаимодействие <Я-Другой>, опосредованное социальным контекстом [Op.Cit., р. 19-23]. К
числу основных исследовательских вопросов Мертенс и Фукс относят
следующие.

1. Как влияет поведение одного участника взаимодействия на поведение другого, каковы а) условия социального влияния и б) последствия этого влияния?

2. Как опосредуется поведение индивида социальными условиями
(группами)?

3. Как может индивид оказывать обратное влияние на социальные
условия, т. е. как индивид может влиять на группу?

4. Как группы влияют друг на друга?

5. В чем выражается социальность <Я> (второй уровень анализа) во
взаимодействии с <Другим> (первый уровень анализа), чье поведение
также социально обусловлено?

6. Каковы отношения между нормативными, политическими, экономическими факторами общества и различными его подсистемами?

Первый уровень анализа, как справедливо считают авторы, является главным в современной социальной психологии, исследующей
исключительно межличностные отношения. Основной целью этого
анализа выступает выявление тех условий, которые могут привести
к изменению поведения одного из участников взаимодействия. Ставятся вопросы от первого лица: <Что я должен сделать, чтобы мой
партнер по взаимодействию согласился со мной, изменил свою установку, слушался меня, идентифицировал себя со мной, считал меня
привлекательным и т. и.> [Op.Cit., р. 20]. Главная особенность данного уровня анализа - абстрагирование от социальных условий, которыми опосредуются восприятие, познание, установки и поведение. Отправной пункт анализа - индивид, поведение которого есть функция

210 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

социального стимула. Другие люди при таком подходе выступают как
социальные объекты, т. е. как средство или препятствие для удовлетворения каких-либо потребностей индивида.

Второй уровень анализа предполагает изучение не просто взаимодействия <Я-Другой>, а воздействий, которые организации, институты, ценности, нормы, религиозные, культурные, политические и
экономические факторы оказывают на индивида через различные
социальные группы, какими, например, в процессе социализации
выступают семья и школа. При этом учитывается влияние таких
<объективных факторов>, как природные условия. Примерами могут
служить различные исследования социализации, а в области теории - концепции социальной категоризации.

На третьем уровне анализа индивид рассматривается уже не как
объект, а как субъект своей истории, способный оказывать обратное
влияние на окружающие его условия. В подавляющем большинстве
случаев экспериментальная социальная психология на этот уровень
не поднимается. Исключение составляют исследования в русле ролевых теорий и теорий символического взаимодействия.

Четвертый уровень анализа (межгрупповые отношения) в его традиционном виде - это, в сущности, распространение закономерностей, обнаруженных на первом уровне (<индивид-индивид>), на межгрупповые отношения. По мнению авторов, на сегодняшний день
данный уровень представлен лишь микросоциологическим анализом,
поскольку социально-психологическое содержание этого уровня пока
не определено.

И, наконец, пятый уровень - взаимодействие <Я-Другой>, опосредованное социальным контекстом. Несмотря на то что многие социальные психологи называют именно этот уровень подлинным предметом социальной психологии, дальше деклараций дело не двигается.

Эта оценка Мертенсом и Фуксом современного состояния западноевропейской социальной психологии в общем справедлива, за исключением оценки исследований межгрупповых отношений, которые в
последние годы развиваются особенно динамично. Добавим также, что
по-прежнему острыми остаются такие проблемы, как построение общей теории социальной психологии, создание адекватных методов,
обеспечение социальной релевантности социально-психологических
исследований. На наш взгляд, их решение находится в прямой зависимости от того: как будут анализироваться социальные отношения,
являющиеся, по общему мнению, именно тем объектом, который призвана изучать социальная психология; какие эмпирические референты будут для этого избраны.

Новые решения проблем теории и методологии. Этогеника ... 211
9.2. Этогеника: общая теория социальной психологии

Отношение к теории - существенный пункт расхождения между американской и западноевропейской социальной психологией. В американской науке развитие теории оказалось блокированным последовательным проведением принципов позитивизма, согласно которым теория - это необязательный интеллектуальный инструмент, произвольное гипотетическое построение, изобретаемое всего лишь для систематизации эмпирических данных. Надо отметить, что к началу 80-х годов
миф о второстепенной роли теории в науке изрядно поблек, и в самих
США все чаще раздаются голоса в пользу создания метатеории, которая позволила бы интегрировать фрагменты социально-психологического знания, наметить перспективу развития науки в целом [Gergen,
1982].

В этом сдвиге не последнюю роль сыграла западноевропейская
критика. Осознание острой, если не сказать отчаянной, потребности социально-психологической науки в теоретическом каркасе ярко
выразилось в словах С. Московичи: <Лучше теория флогистона, чем
никакой теории>. С его точки зрения, в ситуации, когда нет ничего,
кроме донаучных концептуализаций, любая теория могла бы послужить точкой отсчета, стать импульсом для создания других теорий,
опровергающих ее, и тем самым способствовать теоретическому развитию науки. Ссылаясь на слова Новалиса (<если бы теория должна была ждать, что скажет эксперимент, она никогда не появилась
бы на свет>), Московичи призывает приступить к поиску новых
понятий и объяснительных схем, не дожидаясь эмпирического обоснования каждого теоретического шага [Moscovici, 1972, р. 47]. Конфронтация теорий с фактами, их подтверждающими или опровергающими, таков, по его мнению, подлинный путь прогресса науки
[Op.Cit., р. 45]. Однако тут и возникает ряд проблем, не решив которые, вряд ли можно надеяться построить даже подобие теории флогистона. Это прежде всего определение предмета, выявление специфики социального для социальной психологии, наконец, нахождение объективаций системных связей между социальными (индивидуальными и коллективными) субъектами. Как было показано
выше, в решении этих вопросов западноевропейская социальная
психология прошла далеко не весь путь.

Помимо них возникает еще одна проблема. Она связана с требованиями, которые современная наука предъявляет к развитой теории, сводящей в единую систему знания, накопленные в некоторой области.
Согласно этим требованиям такая теория должна быть 1) информативна, т. е. устанавливать связь между различными эмпирическими зако
212 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

нами; 2) прогностична, т. е. точно предсказывать ход событий; 3) экономична, т. е. так систематизировать знание, чтобы максимальное число фактов можно было вывести из минимального числа основных понятий и принципов; 4) регулятивна, т. е. служить основой дальнейшего
научного поиска; 5) практически эффективна, т. е. быть инструментом
решения практических задач [Рузавин, 1978].

Что же касается конкретных предложений по решению этой проблемы, то они охватывают широкий спектр точек зрения. Одна из
них - позиция Г. Тэджфела, который <почти убежден, что общая теория социального поведения невозможна> [Tajfe, 1972 р. 115]. С.
Московичи предлагает снизить требования, предъявляемые к теории
в социальной психологии, в частности к прогностической силе теории. Он же предлагает в качестве одной из мер вообще прекратить
накапливать экспериментальные данные, пока не будет создана теоретическая платформа [Moscovici, 1972, р. 46-48, 65]. Сама же платформа, по мнению С. Московичи, может быть сформирована не
столько с помощью систематизации существующих знаний, сколько путем изменения объекта в опоре на социальные эксперименты и
в процессе активного формирования новых социальных отношений.
Исследование этих новых реальностей одновременно с участием в их
создании и позволит выдвигать совершенно новые теоретические
понятия [Op.Cit., р. 65].

Итак, <цель науки - это познание через действие вместе с действием через познание, социальная психология не сможет стать наукой в
строгом смысле слова, пока она не станет опасной> [Op.Cit., р. 66].

Это высказывание Московичи весьма характерно для того поворота
в решении проблемы теории, который совершают социальные психологи в Западной Европе. Он состоит, коротко говоря, в отказе от попытки решить ее путем чисто теоретической работы. Вместо этого
предполагается формировать теорию в практике.

На этом фоне выделяется своим замыслом попытка Р. Харре создать не что иное, как общую теорию для социальной психологии.

В 1979 г. вышла книга Р. Харре^ <Социальное бытие: теория для
социальной психологии>, представляющая единственную на сегодняшний день попытку (как в Западной Европе, так и в США) создать
общую социально-психологическую теорию. Сам автор, как бы желая
снять всякие сомнения в грандиозности своей концепции, говорит о
ней не иначе, как о революции в социальной психологии, называет ее
чертежом новой науки [Нагге, 1974], концептуальной матрицей наподобие эволюционной теории Дарвина [Нагге, 1979, р. 4]. Весьма высоко работу Р. Харре оценивают и такие видные социальные психоло
Новые решения проблем теории и методологии. Этогеичка ... 213

ги, как К. Герген, Б. Шленкер (США), В. Мертенс, Г. Фукс, Н. Армистед (Западная Европа).

В концепции Р. Харре конкретизируются основные тенденции развития теоретической социальной психологии в Западной Европе, включая обращение к идеям Маркса. Поэтому представляет интерес, как
преодолевает Р. Харре препятствия на пути построения общей социально-психологической теории, каковы конкретные позитивные основания, на которых он строит свою концепцию, а именно: модели человека, общества и их отношения, представление о предмете социальной
психологии, система понятий, в которых он анализируется, и метод^
его эмпирического исследования.

Особое внимание Харре уделяет модели человека, поскольку, по его
мнению, она лежит в основе любой социальной теории [Op.cit., р. 5]. Согласно Харре, стержнем человеческой природы, главным мотивом человека является уважение других людей. Вся его жизнь - это борьба
за место на континууме <уважение -презрение>, а его психологическая биография (<моральная карьера>, по выражению Харре) - не что
иное, как траектория движения между этими двумя полюсами [Op.Cit.,
р. 2, 33-34, 312-313]. Как считает Харре, даже язык и мышление, которые, по мнению многих представителей социальных наук, являются базисными характеристиками человека, порождены потребностью
индивида сформировать у окружающих уважительное к себе отношение. Символическая активность с этой точки зрения выступает прежде всего как инструмент для завоевания уважения. Это достигается с
помощью самовыражения (экспрессии), которое производит определенное впечатление (импрессию) на других людей [Op.Cit., р. 5]. Экспрессия и импрессия представляют две стороны функционирования так называемой экспрессивной системы, продуктом которой являются репутация индивида в том пли ином сообществе и воздаваемые ему почести. Функционируя в этой системе, человек выступает в двух основных
ролях: потребителя уважения и его производителя, т.е. того, кому
выражается уважение, и того, кто его выражает. И в том и в другом
случае он должен уметь <читать текст> социального взаимодействия,
знать его правила и принципы интерпретации, уметь понять, как его
оценивают, и выразить свою оценку. Таким образом, второй существенной характеристикой человека является способность к интерпретации,
пониманию своего социального окружения [Op.Cit., р. 5]. Поскольку
люди в повседневной жизни достаточно успешно справляются с задачей такой интерпретации, Харре призывает относиться с уважением к
их опыту и сравнивает их с учеными, решающими научные проблемы
[Нагге, 1974, р. 243].

214 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

Согласно Харре, человек - это активный, рефлектирующий и в
начительной степени автономный субъект деятельности, <хозяин
социального мира> [Op.Cit., р. 243]. Важной характеристикой человека является также способность к неограниченному придумыванию
новых форм (в том числе форм социального взаимодействия) и стремление к их предметному воплощению [Op.Cit., р. 5].

Поскольку Харре считает, что сознание и самосознание порождаются не столько практической деятельностью людей, сколько развитием
символической активности, побуждаемой экспрессивной мотивацией,
то и само общество, по его мнению, изобретено, придумано, <воображено> людьми в бесконечном процессе самовыражения [Op.Cit., р. 6]. Это
не означает, что экспрессивная система для Харре отождествляется с
обществом. Он не отрицает огромного значения в жизни человека материальных потребностей и благ, практической деятельности и полагает, что социальный процесс надо рассматривать как результат взаимодействия двух систем, которые лишь в теоретическом анализе могут
быть разведены и абстрагированы: практической, в которой производятся средства существования, и экспрессивной, в которой производятся почести и репутации [Op.Cit., р. 4].

Говоря об источниках своих представлений, Харре отмечает, что
модель человека - творца новых форм он заимствует у мыслителей
эпохи Возрождения; в понимании закономерностей развития и функционирования практической системы как материальной основы социального процесса он опирается на К. Маркса^ , экспрессивную систему выделяет вслед за американским, социологом Т. Вебленом. Отметим, однако, что для Веблена существо <природы человека>, его
центральный мотив - это стремление к самоуважению. Уважение
других - это лишь еще один источник самоуважения. Для Харре
главная цель и благо - уважение других. Поэтому подлинным источником его представлений об экспрессивной системе следовало бы назвать взгляды Аристотеля, который в <Никомаховой этике> писал:
<Люди образованные и деятельные высшим благом считают почести,
ибо в них почти исключительно лежит цель политической жизни
[Александров, 1940, с. 215].

Согласно Харре, в истории человечества экспрессивная система
обычно доминирует над практической как в масштабе общества, так
в жизнедеятельности отдельных индивидов [Нагге, 1979, р. 5, 19-22].
Счастье человека, считает Харре, определяется его положением не в
практической, а в экспрессивной системе. Например, человек, обладающий экономической и политической властью, может быть лишен
уважения, т. е. занимать гораздо более низкое место в системе экспрессивной. Поэтому субъективно он будет несчастлив, несмотря на

Новые решения проблем теории и методологии. Этогеника ... 215

материальное благополучие. Кроме того, сами материальные потребности возникают и удовлетворяются в рамках общественных форм
жизни, а значит, впосредуются системой ритуалов, интерпретаций потребностей и способов их удовлетворения, в большей степени детерминирующей поведение человека, нежели материальные потребности. Именно поэтому экспрессивные цели в большинстве случаев предпочитаются практическим. В итоге в ходе развития того или иного социального института экспрессивная система закономерно заслоняет
и вытесняет те практические цели, ради осуществления которых
институт был создан.

Приведенные модели человека и общества, по существу, задают и
модель их отношения. Рассматривая это отношение, Харре выделяет
два типа структур: людей (peope structures) и действий (action
structures). Структура первого типа - это система социальных институтов, в которую люди входят как ее элементы.

Структуру второго типа образуют действия и поступки людей, направленные на решение практических проблем, а также вербальные
объяснения этих действий и поступков, имеющие целью показать, что
они совершены разумным и, следовательно, достойным уважения
субъектом.

Степень автономности индивида (основной параметр модели отношения <индивид-общество>) различна в этих структурах. В системе
социальных институтов индивид выступает как детерминируемая,
ведомая сторона отношения. Напротив, в системе действий человек
является стороной ведущей, поскольку это он дает объяснения, конструирует представление о себе, производит новые символические
формы социального взаимодействия. Если же учесть, что вербальные
объяснения составляют основу экспрессивной системы, а последняя
в целом является ведущей в обществе, то можно сделать вывод: индивид, преследуя свои экспрессивные цели, борясь за свою репутацию,
детерминирует развитие общества.

Однако, спускаясь с этого метатеоретического уровня на уровень
конкретного действия, мы обнаруживаем, что эта модель претерпевает
существенную метаморфозу под влиянием еще одного источника этнометодологических моделей, содержащихся в концепциях Г. Гарфинкеля и И. Гоффмана. Первый из них исследовал отражение социальной структуры в обыденном сознании, второй - отношения между
людьми в межличностном взаимодействии и проявления <Я> в этом
процессе. Для обоих предметом исследования выступала повседневная жизнь людей. Идеи этих авторов использованы Р. Харре в социально-психологическом анализе структуры социального взаимодействия. Харре прямо заявляет, что центральной задачей этогеники

216 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

является построение социально-психологической теории на основе
концепций, разработанных символическими интеракционистами и этнометодологами [Op.Cit, р. 124].

Результатом этого синтеза явилось наложение моделей метатеоретического уровня на модели конкретно-научного уровня. Особую роль
при этом сыграл постулат, лежащий в основе концепции И. Гоффмана: <мир - театр, люди - актеры>. Противоречие, которое, как мы
увидим, присутствует в концепции Р. Харре и которое ему приходится
постоянно разрешать, заложено в полученной синтетической модели
человека. С одной стороны, это активный, автономный, рефлектирующий субъект, хозяин своего мира, с другой - исполнитель навязанных ему ролей.

Фактором, окончательно склонившим Харре к модели человекаактера, оказалась задача создания основ социальной психологии как
науки. <Сценарная модель> социального взаимодействия легче вписывалась в представление Харре о методе построения теории в социальных науках, которые, как полагает Харре, должны ориентироваться на так называемые структурные научные дисциплины, например
на молекулярную генетику или структурную лингвистику, задача
которых, по его словам, состоит в том, чтобы <выявлять паттерны
изучаемого явления и воссоздавать с помощью соответствующим образом воспитанного воображения механизмы производства этих паттернов> [Нагге, 1974, р. 243]. Иначе говоря, социальный психолог
должен воссоздать и исследовать регулятивные механизмы, <ответственные> за воспроизводство соответствующих структур социального
взаимодействия. В концепции Харре таковыми выступают правила и
планы социального поведения. Их действие он иллюстрирует, прибегая к следующей аллегории.

Представим себе, говорит он, примитивную итальянскую (фабрику
макаронных изделий. На ее втором этаже находится емкость, наполненная тестом. Из этой емкости тесто идет по трубе на первый этаж. Мастер, стоящий у нижнего конца трубы, в зависимости от заказа на <калибр> макарон, навинчивает на трубу фильтр с отверстиями нужного
размера. Тесто, проходя через фильтр, приобретает форму макарон.

В соответствии с этой аллегорией макаронная фабрика - это общество, а поток теста - человеческая деятельность. Задача же психолога-этогениста состоит в том, чтобы выявить <фильтры> (планы и правила), которые <синхронно структурированы и способны диахронно
контролировать поток мысли и действия, придавая им в нужный
момент необходимую форму> [Op.Cit., р. 247].

По мнению Харре, социальных психологов должны интересовать
не столько причины, сколько скорма деятельности. <Вопрос о том,

Новые решения проблем теории и методологии. Энгогенчка ... 217

почему человек вообще что-то делает, психологически неинтересен, пишет он. - С точки зрения психологии, особенно социальной психологии, интересно знать, почему человек делает то, что он делает...
почему он делает именно это> [Op.Cit, с. 246]. Таким образом, при
анализе социального взаимодействия социальный психолог должен
попытаться найти ту матрицу (шаблон), в которой наподобие генетической программы записана программа поведения людей, включенных в это взаимодействие.

Простейшим примером действия шаблона может служить церемония представления хозяину дома одного из незнакомых ему гостей.
<Гладкое> социальное взаимодействие в этом случае обеспечивается,
как правило, тем, что его участники руководствуются примерно одним и тем же сценарием данной церемонии. Они <умеют себя вести>,
они, как говорит Харре, <социальнокомпетентны>, т. е. <обладают
необходимыми когнитивными ресурсами и поэтому умеют читать
социальные значения высказывания или жеста> [Harre, 1977(а), р.
290]. Шаблоны социального взаимодействия разнообразны. Одни действуют постоянно, другие создаются для разового употребления, одни
содержат детальную регламентацию, другие указывают лишь общую
стратегию поведения, одни действуют всегда в данной среде (этнографически локализованы), другие - лишь в конкретной ситуации и т.
п. Наличие шаблонов отнюдь не исключает возможности импровизации. Социальное действие можно расположить на континууме между действием, жестко регламентированным извне, и действием автономным [Harre, 1977(Ь), с. 333]. В соответствии с этим Харре различает два типа регуляторов социального поведения: правило и план.
Правило - это фиксированный в знаковой форме социокультурный
нормативный шаблон поведения, обязательный для исполнения.
План - это тоже шаблон поведения, но не навязанный индивиду извне, а созданный им самим. Поэтому в отличие от правила план не
имеет принудительной силы и может быть изменен.

В этогеническом подходе понятие шаблона неразрывно связано с
тремя другими важными концептами: определение ситуации, арбитр
и социальная маска. Человек с позиций этогеники - это биологический индивид, обладающий набором когнитивных структур, которые
могут быть описаны четырьмя указанными понятиями. Социальнопсихологический анализ поведения человека и представляет попытку узнать, каким репертуаром определений ситуаций, масок, арбитров и систем правил он располагает.

Здесь важно подчеркнуть, что все четыре элемента входят в когнитивную структуру не одного человека, а нескольких участников взаимодействия. Шаблон регулирует коллективный процесс.

218 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

<Частью этогенической революции (в психологии), - говорит
Харре, - является утверждение, что каждый человек - это не одинокий социально-психологический индивид, а сложная система,
группа таких индивидов. Фактически этогенисты думают о каждом
человеке, каждом биологическом индивиде как обладателе набора
таких когнитивных структур, которые могут быть описаны четырьмя указанными концептами (определения ситуации, социальная маска, арбитр и система правил). Социально-психологический анализ человека включает попытку узнать, какими социальными ресурсами, т.
е. каким репертуаром определений ситуаций, масок, арбитров и систем правил, он располагает. Социальное действие, следовательно, есть
умелое действие, социальные умения - это интеллектуальные навыки, применяемые при попытке решать непрерывный, поток проблем,
которые ставит присутствие других людей в ситуациях, где взаимодействие оказывается неизбежным> [Harre, 1974, р. 256-257] (курсив мой. - П.Ш.).

Поведение человека, анализируемое в системе этих понятий, представляется Харре как последовательность эпизодов, т. е. законченных
по смыслу связных фрагментов поведения, регулируемых определенными правилами и планами. Эпизоды делятся на биологические,
формальные и проблемные. В биологическом эпизоде (например, сне)
паттерн поведения обусловлен физиологическими механизмами, которые слабо подчиняются нашим намерениям. В таких эпизодах автономность человека крайне ограничена. Она выше в случае формального эпизода, например в церемонии представления гостя хозяину.
Человек здесь относительно свободен в соблюдении или несоблюдении
требуемых правил, хотя обычно мало кто рискует проверять степень
своей автономности. Для социального психолога наиболее интересны
проблемные эпизоды, в которых человек должен самостоятельно решать какую-то задачу. Строго говоря, здесь, собственно, и начинается психология. Если бы Харре не выделил в своей классификации этот
тип эпизода, то его концепция мало чем отличалась бы от других
построений понимающей социологии, ибо и в них социальный процесс
анализируется в аналогичных терминах. Например, понятие <ситуация> используется в концепции У. Томаса, понятие <маска> - одно
из основных в теории социального <Я> И. Гоффмана, понятие <арбитр> сопоставимо с понятием референтной группы, наконец, понятие <шаблон> по смыслу имеет много общего с такими понятиями, как
<социальная норма>, <установка>, <стереотип> и т. п.

Какие же задачи решает человек в проблемном эпизоде? Прежде
всего он пытается определить, проинтерпретировать социальную ситуацию. В зависимости от этого определения одно и то же движение руки

Новые решения проблем теории и методологии. Этогеника ... 219

можно определить, например, как дружеский жест, просьбу о милостыне или боевой выпад. Образно говоря, определить ситуацию - значит понять, в какой пьесе человеку предлагают участвовать.

Следующий психологический элемент социального действия выбор соответствующей, адекватной маски, <Я>-идентификация. В
зависимости от того, как определяется ситуация и соответственно
жест, мы протягиваем руку для приветствия рукопожатием, подаем
милостыню или обороняемся, следовательно, определяем свою роль
в ситуации.

В проблемном эпизоде действие наименее регламентировано, и
немедленная реакция здесь чаще противопоказана. Решение проблемы обычно является результатом размышления, проигрывания ситуации в воображении перед каким-либо лицом (не обязательно конкретным), выступающим для нас в роли арбитра совершаемого поступка. Арбитр - это критик: зритель, рецензент пьесы. Добавим, что им,
согласно Харре, может быть и сам субъект действия.

Желая сохранить уважение окружающих, человек постоянно
объясняет себе другим уместность (warantabiity) своих поступков и
для этого стремится делать их понятными для других. Он как бы помогает другим людям читать текст воей роли так, как сам ее понимает.
Понятность (inteigibiity) - необходимое условие действенного функционирования шаблонов в системе социального взаимодействия.
Поэтому Харре неоднократно подчеркивает, что понятие <правило>
должно быть дополнено понятием <социальное значение>. Понять
поведение - значит правильно определить его значение. Это важно не
только в повседневной практике, но и в научном анализе.

Определяя социальное поведение прежде всего как осмысленное,
целесообразное, интерпретируемое, Харре уделяет особое внимание
разведению понятий <движение> (behaviour), <действие> (action) и
<поступок> (act). При анализе, например, церемонии бракосочетания
один и тот же ее фрагмент может быть интерпретирован на уровне
движения (палец ее руки прошел через кольцо, которое держал он),
на уровне действия (он надел кольцо на ее палец) и на уровне поступка
(он женился на ней). Харре указывает, что движение, действие и поступок имеют разные аналитические системы координат; движения
соотносятся с системой биологических проявлений, действия - с системой смыслов и значений, наконец, поступки - с системой социальных институтов. С позиций этогенического подхода социальный
психолог должен исследовать систему действий и поступков. При
этом в иерархии <социальный порядок - поступок - действие движение> каждый уровень выступает как исполнительный для вышестоящего и задает программу нижестоящему. Движения обслужи
220 Опыт Западной Евроны: парадигма понимания

вают действия, действия - поступки. Поэтому Харре называет действия значениями движений, поступки - значениями действий, нормативную систему общества - значением поступков [Нагге, 1979, р.
64-66]. С этой точки зрения церемония бракосочетания может быть
представлена следующим образом. Значение брака как социального
института задается социальной системой. Вступление в брак предполагает, что новобрачные понимают значение совершаемого ими поступка. Все совершаемые ритуальные действия (обмен кольцами и т.
п.) имеют смысл лишь в рамках данного поступка. Таким образом,
Харре не останавливается на уровне микроструктуры социального взаимодействия, а пытается вмонтировать свою схему в более широкие
рамки социального процесса.

В соответствии со своим представлением о системе социальных
действий Харре выстраивает и иерархию наук о поведении человека.
Он считает, что проблемы физиологии диктуются психологией (например, как человек в хаосе стимулов различает значимые паттерны),
а проблемы социальной психологии - социологией (например, какими знаниями должен обладать индивид для осуществления эффективного социального взаимодействия). В свою очередь, постановка социологических проблем детерминируется философским уровнем анализа, задачи которого обусловлены этическими ценностями общества.
Отсюда его призыв: перевернуть традиционную логическую цепочку
объяснения социального поведения - начинать не с биологического,
а с философского уровня [Op.Cit., р. 141].

Его концепция построена именно по этой логике. Ее отправным
пунктом являются философски обоснованные модели человека, общества и их отношения. Затем через выделение структур людей и действий (социологический уровень) он переходит к социально-психологическому уровню - анализу субъективной интерпретации человеком
своего и чужого поведения. Призыв начинать с философского уровня
обусловлен у Р. Харре не только его общеметодологической позицией,
согласно которой построение теории начинается <сверху>, с метатеоретических постулатов, но и еще одной причиной, весьма характерной
для западноевропейских социальных психологов, работающих в области теории. Речь идет о стремлении доказать и обосновать социальную
релевантность и значение теории. Так, у Израэла теория выступает как
средство, инструмент преобразования общества. Харре доказывает значимость своей теории, пытаясь обосновать с ее помощью свою систему
социально-философских взглядов на социальный процесс, аргументировать предложения по его оптимизации. Отправным пунктом в построении этой системы являются два взаимосвязанных компонента; модель человека и основанная на ней совокупность этических принципов.

.^ ...^

Новые решения проблем теории и методологии. Этогеника ... 221

Из них выводится представление об оптимальных общественных формах и возможных перспективах их развития [Op.Cit., р. 387]. Рассмотрим, как реализуется эта логическая конструкция.

Развитие у людей автономности и рефлексивности Харре объявляет первым этическим принципом любого общества. Однако, пишет он,
анализ системы социального взаимодействия показывает, что и автономность, и рефлексивность ограничены структурами действия, социальными взаимодействиями, нормативными системами. Последние,
по его мнению, являются результатом стремления человека к структурированию среды (столь же универсальная черта, как автономность
и рефлексивность). Отсюда Харре выводит второй этический принцип - общественный строй, структурирование системы социального
взаимодействия также должны рассматриваться как высшая моральная ценность.

Далее, исходя из того, что сознание, язык, речь являются неотъемлемой частью социального действия и столь же неизменной характеристикой человека, в ранг третьего этического принципа Харре возводит обеспечение свободы слова как необходимое условие реализации человеческой сущности. На перечисленных трех этических принципах Р. Харре строит свои представления о необходимых условиях
изменения общественного строя.

Главными из них он считает экспериментирование с новыми формами общественной жизни, создание для этого соответствующих условий, включая предоставление человеку права на социальный эксперимент. Этими же тремя принципами обусловлено и убеждение Р.
Харре в том, что наиболее эффективной революцией оказывается в
конечном итоге не та, которая производит радикальное изменение
существующего экономического и политического строя (Харре называет ее конфронтационной), а та, которая изменяет общество постепенно, через новшества в экспрессивной системе (революция альтернативная) [Op.Cit., р. 399]. Более того, Харре заявляет, что без соответствующего изменения в экспрессивной системе конфронтационная
революция обречена в конечном счете на провал. Такая позиция является логическим следствием постулата о примате экспрессивной
системы над практической.

Сопоставление намерений и заявок автора этогенического подхода с фактическим их осуществлением выявляет следующую картину. Р. Харре действительно попытался реализовать принцип системного анализа и представить общество как образование иерархическое, саморегулирующееся, а также выявить его основное, с социально-психологической точки зрения, системное качество. Такую роль
в концепции, как известно, выполняет стремление человека завое
222 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

вать уважение других людей. Харре выстроил довольно развитую и
логически связанную систему понятий, в которой с этой точки зрения описывается социальный процесс, и попытался наметить возможные перспективы построения социальной психологии как самостоятельной науки. Для этого он использовал основные достижения
западноевропейской социальной психологии в конфронтации с американской психологической социальной психологией: представление об обмене мнениями как важнейшей стороне социального взаимодействия, об индивиде как продукте социального взаимодействия,
о нормах и ценностях как регуляторах социального поведения. Позитивным вкладом в социальную психологию можно считать и его
представление об отношении человека к другому человеку как важнейшему регулятору поведения обоих. И тем не менее вряд ли можно
признать конечный результат удовлетворительным. Такая оценка
предложенной Р. Харре общей теории социальной психологии основывается на следующих соображениях.

У Р. Харре системообразующим в конечном итоге оказывается
качество, локализованное не в свойствах социальной системы, а, по
его собственному признанию, в <человеческой природе> [Op.Cit., р.
4-6]. Общество тем самым выступает не как результат действия системы социальных связей и отношений, а как следствие этого свойства, имманентного индивиду. По существу, это шаг назад, к методологическому индивидуализму, что ставит теорию Р. Харре в один
ряд с концепциями, построенными на понятиях симпатии, солидарности, социального чувства. Поскольку в качестве регулятора социальных отношений у Харре выступает уважение окружающих, да
еще преимущественно в наличной, актуальной ситуации, из всей
системы социальных связей на первый план неизбежно выдвигаются
межиндивидуальные отношения. Не случайно поэтому Р. Харре
считает, что в центре внимания при изучении социальных изменений должно быть межличностное взаимодействие [Op.Cit., р. 348],
что изучение больших групп невозможно [Op.Cit., р. 348], а проблема
отношений власти и подчинения не представляет особого интереса
для социальной психологии, поскольку сводится к вопросу о распространении власти личности [Op.Cit., р. 233].

Далее, несмотря на то что в основу всей концепции заложено мотивационное психологическое образование, человек у Р. Харре функционирует скорее по логике когнитивистской модели, в которой
рефлексивность оттесняет мотивацию на второй план.

Акцент на когнитивные структуры существенно снижает значение
и такой важной характеристики человека, как автономность, несмотря на заявления о ее первостепенной значимости. Поведение челове
'^1

Новые решения проблем теории и методологии. Этогечика ... 223

ка, согласно Р. Харре, регулируется не столько главным мотивом,
сколько принятыми нормами. В концепции же социального нормативное, ритуальное поглощает этическое. В итоге модель человека оказывается слишком статичной, а качество автономности уступает место
пассивной способности к соблюдению правил, несущих в себе наподобие биологических генов будущие сценарии развития социального
взаимодействия [Op.Cit., р. 373].

Указанные противоречия и проявления непоследовательности нашли свое отражение и в решении проблемы предмета социальной
психологии. Им объявляется, в духе структурализма, система паттернов социального взаимодействия.

Недостатки этогенического подхода были незамедлительно отмечены критиками при общей высокой его оценке как ясной и перспективной альтернативы господствующей парадигме [Schenker, 1977;
Mertens, et a., 1978]. Программное изложение концепции Харре сопровождено в <Экспериментальной социальной психологии> статьей
американского социального психолога Б. Шленкера с весьма красноречивым названием - <Об этогеническом подходе: этикет и революция> [Schenker, 1977]. Шленкер указывает, что, критикуя существующую парадигму за ориентацию на каталогизирование фактов о поведении, сам Харре предлагает социальным психологам не что иное,
как стать регистраторами норм <приличного поведения>. Шленкер
замечает по этому поводу: <Обладая эффективными методами их выявления, мы могли бы составить книги по этикету, в которых описывались бы условности и ритуалы принятого поведения в конкретных
группах, зная при этом, что эти нормы не могут быть универсальным
объяснением поведения, поскольку сфера их действия ограничена>
[Scheenker, 1977, р. 319]. Шленкер считает также, что в концепции
Харре недостаточно учитываются ситуации столкновения противоречивых норм и правил, случаи действия вопреки правилам и т. п.

Не убеждают Шленкера и доводы Харре в пользу предпочтения
структурного подхода параметрическому. <Принятие гуманистического, непозитивистского образа человека, - пишет он, - не влечет
за собой ни обязательное принятие структурной интерпретации, ни
отказ от параметрической> [Op.Cit., р. 321]. Они должны дополнять
друг друга.

Разумеется, соглашается Шленкер, этнометодологические исследования могут дать интересный материал для размышления, как и
любой другой эвристический прием, позволяющий проникнуть в существо предмета. <Такие исследования можно использовать для получения данных о том, как люди воспринимают нормы, значения, как
выходят из проблемных ситуаций. Очевидна внешняя валидность

^ ^
<<' ^
224____ Опыт Западной Европы: парадигма понимания

этих данных; они избавляют от проблемы генерализации лабораторных результатов на реальную жизнь> [Op.Cit, с. 325]. Однако эти
преимущества ослабляются другими чертами метода: слабым контролем переменных, низкой точностью и степенью интерсубъективной
надежности экспериментов. Кроме того, феномен влияния установок
экспериментатора на поведение испытуемых распространяется не
только на лабораторное, но и на любое другое социально-психологическое исследование. Шленкер заключает свою оценку констатацией
<того, что <в этнометодологических исследованиях рождаются интересные идеи, которые должны затем подвергнуться более тонкому
анализу и систематической проверке> [Op.Cit., р. 325].

В отличие от Шленкера, критикующего методологию Харре, западногерманские социальные психологи Мертенс и Фукс, в целом
высоко оценивающие эту концепцию, обращают внимание на гораздо более важный недостаток - <исключение материальных и культурно-исторических факторов из системы правил> [Op.Cit., р. 183].
Они справедливо отмечают, что социальная психология должна учитывать при анализе субъективного отражения объективной реальности факторы объективные, формирующиеся независимо от сознания
людей [Op.Cit., р. 183].

Последнее замечание фиксирует, пожалуй, один из наиболее серьезных недостатков не только позиции Харре, но и многих других социально-психологических концепций, игнорирующих объективные общественные процессы. Прибегая к его же аллегории, можно сказать, что
Харре не интересуется ни тем, из чего сделано <тесто>, ни природой той
силы, которая продавливает его сквозь <фильтр>. Он слишком легко
разделывается с проблемой <почему человек что-либо делает>, объявляя это <неинтересным> для психологии вопросом. Правила (нормы)
как формы (фильтры) могут действительно объяснить, как что-то делается, т. е. описать структуру социального действия, но любой самый
тонкий анализ нормативной структуры не может раскрыть причины
действия. Тем самым социальная психология оказывается неспособной
ответить на вопрос о происхождении норм в процессе взаимодействия
людей и роли в нем индивида. Поэтому Харре и не может ответить на
сложные вопросы, которые сам ставит: что заставляет <мастера> менять <фильтр>, откуда берутся <фильтры>.

В наибольшей мере несостоятельность концепции Харре обнаруживается именно в этом вопросе. Суть его подхода к изменению общественного строя состоит в попытке объединить диалектический анализ общества с эволюционной его трактовкой. Однако при более близком знакомстве с конкретной реализацией этой идеи выясняется, что в ней гораздо
меньше внимания уделяется диалектике и гораздо больше - эволюции.

Новые решения проблем теории и методологии. Этогеника ... 225

Харре прямо заявляет, что всякая концепция изменения общества должна <пройти проверку на прочность> в сопоставлении с диалектическим анализом, содержащимся в марксистской теории, но вместе с тем
утверждает, что одной диалектики в исследовании общества, особенно
социально-психологическом исследовании, недостаточно [Harre, 1979,
р. 349]. Он считает, что диалектический анализ эффективен при исследовании материальной системы, но мало пригоден для объяснения
изменения системы экспрессивной, которая должна анализироваться
в системе понятий эволюционной теории. Само диалектическое противоречие Харре определяет своеобразно - как некое <напряжение, ведущее к компенсаторным изменениям и возникающее там, где люди
оценивают свое положение в одной из систем как несопоставимое с их
положением в другой системе> [Op.Cit., р. 352]. Примерами таких противоречий выступают субъективные переживания обнищавшего аристократа или богатой и сильной женщины, которая сталкивается с покровительственным отношением к себе со стороны более бедных и слабых мужчин. Когда подобных людей становится достаточное количество и они объединяются, то можно ожидать, что они будут стремиться к восстановлению соответствия своего положения в обеих системах
путем социальных изменений.

Харре считает, что, дополнив диалектику эволюционным подходом, он тем самым решил не решенную Марксом проблему связи изменений в нормативной системе с изменениями в экономической
структуре, т. е. показал, как изменения в привычках, социальных
институтах и нормах ведут к изменениям в макроструктуре общества.
Маркс действительно этого не сделал, поскольку такой подход означал бы отступление от материалистического понимания истории, согласно которому ведущей стороной в развитии общества является не
экспрессивная система, а экономическая, материальная и производная от нее политическая. Напротив, по Харре, общественные формы
являются результатом неких мутаций, возникающих в процессе экспериментирования людей с новыми способами социального (преимущественно экспрессивного, символического) взаимодействия.

Такое понимание социального изменения обесценивает все указания Харре на диалектическое единство экспрессивной и материальной
систем. Оно объясняется общей оценкой, которую Р. Харре дает роли
труда в человеческом обществе. Согласно его представлениям, идеологическое происхождение которых очевидно, труд для большинства
людей - это тягостная необходимость. В его теории совершенно игнорируется, что труд есть основа социальности, что формы общения,
а следовательно, и экспрессивные формы детерминируются формами
совместной, прежде всего производственной, деятельности людей.

226 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

Трудовая деятельность, в концепции Харре, второстепенна, поскольку, как заявляет автор, общества, в которых производство средств к
существованию было бы преобладающим видом деятельности, редко
встречаются в истории (?!). Поэтому она и удостаивается весьма скромного места в приложении к одной из глав основной работы Харре.
Абсолютизация экспрессивной системы и принятие приведенных
выше моральных принципов приводят Р. Харре к типичной либерально-утопической теории социальных преобразований. Сведя к минимуму роль экономических факторов, он выдвигает предложения сугубо
реформистского характера, ограниченные рамками экспрессивной
системы. Назовем некоторые, наиболее типичные из них: обеспечить
свободу слова, <оберегать мутантов>, увеличить количество иерархий,
в которых человек мог бы найти удовлетворяющее его место [Op.Cit.,
р. 388,401, 404], и т. п.^

Вопрос о том, что саму экспрессивную систему при помощи различных идеологических средств формируют те, кто обладает реальной
экономической политической властью, не представляется Харре заслуживающим внимания, поскольку, как уже отмечалось выше, его
интересует главным образом субъективная оценка человеком своего
места на континууме <уважение - презрение>. Харре совершенно
игнорирует то обстоятельство, что миллионеру может быть глубоко
безразлично, презирают или уважают его эксплуатируемые им люди.
У него своя референтная группа, в которой уважение определяется как
раз тем, что Р. Харре представляется не имеющим значения, - экономической и политической властью. И уж совершенно странно звучит высказывание о том, что рабочие иногда прибегают к забастовкам,
чтобы поднять свой экспрессивный статус в обществе, а отнюдь не для
того, чтобы отстоять в борьбе с предпринимателями свои политические и экономические права.

В заключение остановимся особо на отношении Р. Харре к марксизму. Нельзя не отметить, что, обширное цитирование Маркса как
наиболее, по его словам, <авторитетного и глубокого философа и диалектика практической системы>, В частности, он даже напрямую
экстраполирует политэкономическую теорию Маркса на процесс производства репутаций. Он считает, что, так же как система материального производства может быть исследована с помощью понятий
средств производства, отчуждения и т. п., и в экспрессивной системе
можно обнаружить свои средства производства (реальные достижения
с их социальной оценкой), свой механизм отчуждения (например,
репутация, завоеванная индивидом, может начать в определенном
смысле самостоятельное существование) и т. п. Не останавливаясь на
обсуждении допустимости и обоснованности такой аналогии, обратим
Новые решения проблем теории и методологии. Этогеника ... 227

ся к просчетам Харре в трактовке марксистского понимания социального процесса.

Прежде всего, Р. Харре впадает в заблуждение относительно оценки Марксом роли психологического фактора, ценностных ориентаций, традиций, норм и т. п. в историческом процессе. Это, судя по
всему, объясняется незнанием таких работ, как, например, <18-е брюмера Луи Бонапарта>, где Маркс показывает сложную взаимозависимость экономической структуры общества и всей системы общественных отношений, которые отнюдь не исчерпываются производственными. Помимо этого, Харре утверждает, что, якобы согласно Марксу,
<потребность трудиться заложена в природе человека>, что <для
жизни нужны больше всего (above a)^ пища и питье, одежда и жилище>, что в <Немецкой идеологии> Маркс и Энгельс рассматривали
систему материального производства как <автономно действующую и
развивающуюся систему> (?!) [Op.Cit., р. 8, 253] и т. д.

Харре считает также, что концепция социального процесса, созданная Марксом, упускает психологический аспект, что не получает объяснения <механизм, через который соответствующие характеристики
системы распределения, производства и обмена могут порождать у
членов общества идеи, установки, убеждения, т. е. явления, из которых
может возникнуть надстройка как система публичной, общественной
жизни и теоретически обоснованных институтов> [Op.Cit., р. 351].

Во-первых, как уже отмечалось, Маркс и Энгельс специально не
ставили перед собой эту задачу. Во-вторых, в их работах достаточно
материала, из которого явствует, что они были далеки от того одностороннего понимания общества, которое приписывает им Р. Харре.
Вопрос о том, что чему предшествует - нормативная система (фиксирующая экспрессивный аспект) или система практическая, напоминает вопрос о том, что произошло вначале: яйцо или курица. Конкретный индивид находит готовыми социальные нормы. Они ему предшествуют. Исторически общество и его нормы рождаются одновременно с процессом коллективного производства. Что же касается постулата о постоянном приоритете экспрессивного аспекта, то он уязвим
для критики, как любой другой вариант психологизации социального
процесса.

Как известно, К. Маркс, диалектически раскрывая механизм действия социальных стандартов, убедительно показал, как и почему <слепая сила экономического принуждения>, будучи функцией всеобщей
экономической зависимости, совокупностью собственных сущностных
сил индивидов, т. е. порожденной самими индивидами, в классовом
обществе отчуждается как <гражданское общество>, противостоящее
индивиду в виде системы правил и нормативных принуждений. Вся

228 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

сложность состоит здесь в том, что в реальной действительности мы в
самом деле поступаем как должно и принято, чтобы не потерять уважение окружающих и т. д. Однако считать, что за нормами и правилами
не стоит ничего, кроме конвенциональных соглашений о способах
выражения уважения, - значит попасть под влияние фетишистского
сознания, которое мешает проникнуть за видимость вещей, за ту форму, в которой они являются здравому смыслу^.

В своих работах Харре справедливо критикует современных западных социальных психологов за то, что в своей теоретической работе
они руководствуются социологией здравого смысла, исходят из психологии так называемого порядочного человека. Нельзя не отметить
изрядного влияния той же <житейской социологии> и на самого Харре при всем его стремлении вооружить современную социальную психологию фундаментальной теорией.

9.3. Попытки синтезировать теории Фрейда и Маркса:
маргинальная парадигма раскрытия

Фундаментальный вопрос, сформулированный феноменологической
философией заключается в следующем; есть ли смысл в том, чтобы
идти дальше того, что сам человек считает для себя очевидным смыслом ? Ответ для социального психолога совсем не прост, поскольку не
только из поседневной жизни, но также из практики психотерапии и
психоанализа хорошо известно, что человек может принимать за очевидное лишь являющуюся ему форму субъективного переживания,
между тем как именно оно детерминирует, часто неосознанно, его
поведение и сознание. Следовательно, чтобы понять человека, надо не всегда веря тому, что <является> - проникнуть внутрь этой формы, снять ее как маскирующую оболочку, раскрыть, <разоблачить>.
Что же касается общества, то его к тому же можно изобличить, как
подлинного виновника бед личности.

В науках о человеке существуют два монументальных подхода,
объединенных этой установкой: Фрейда и Маркса. Принципиальное
различие между ними состоит в том, что по Фрейду тайну скрывают
покровы психологические, по Марксу - преимущественно социально-экономические, <историко-материальные>. Парадигма <раскрытия> построена на ассимиляции и своеобразном функциональном
разделении этих двух учений при формировании ее основных черт.
Статус этой маргинальной парадигмы невысок и продолжает падать.
Она представлена довольно немногочисленными исследованиями. Тем
не менее ею внесен свой особый вклад в развитие социальной психологии. Он заключается в опыте ориентации на психофизиологию и
постановке проблемы психологического переживания.

>'.Ь^ у
-^

Новые решения проблем теории и методологии. Этогеника ... 229

Поскольку методологические установки фрейдизма и неофрейдизма хорошо известны, мы полагаем возможным просто зафиксировать,
что: 1) в выборе базовой дисциплины она ориентируется на биологию,
более точно - на психофизиологию; 2) специфику социальной науки
не считает существенной; 3) в исследовании отдает предпочтение
методу перед теорией, более того - свою теорию считает методом
анализа общества.

Модели человека и общества практически те же, что и в исходном
направлении внутри парадигмы объяснения (см. выше)

В качестве примера понимания предмета социальной психологии
в рамках этой парадигмы можно привести следующее, принятое так
называемой школой аналитической социальной психологии. Ее представители свою задачу видят в том, чтобы <опираясь на исследование
травматических переживаний, поведения и отношений между индивидами в современном обществе, понять с помощью научно применяемого психоанализа, как объективные отношения, обстоятельства и
процесс социализации влияют на обыденное сознание и повседневную
жизнь человека> [Dahmer, 1980]. При ближайшем рассмотрении оказывается, однако, что под этими объективными отношениями имеются в в виду в первую очередь семейные отношения. Так видный представитель этой школы Лоренцер в основу своей теории социализации
ставит систематическое подавление спонтанной субъективности ребенка при общении с матерью [Lorenzer, 1974].

Еще один типичный образец - работа молодых английских социальных психологов Реслера и Уолтона, опубликованная в другом известном <манифесте>, появившимся в Западной Европе в 70-е годы.
Они предлагают строить социальную психологию на фундаменте, который заложен идеями В. Райха, одного из первых фрейдомарксистов.
Эта психология, по их мнению: <...должна быть критична по отношению к нынешнему буржуазному обществу, поскольку многие из так
называемых психологических проблем - это проблемы структурного и политического свойства>, а социальные психологи должны <психологически объяснить и преодолеть подчинение власти, включая
чувство беспомощности и зависимости, которые являются результатом раннего авторитарного воспитания, которому мы все подвергаемся в детстве> [Rosier, Waton, 1974].

Из этих определений очевидно, что концептуально и терминологически исследования данной парадигмы строятся на понятийном аппарате психоанализа. Отсюда основным типом изучаемого отношения
являются <группа> - <индивид> и <общество> - <индивид>.

Своеобразную, и для нашего рассмотрения важную, метаморфозу
претерпел в рамках этой парадигмы один из ключевых объектов со
230 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

временной социальной психологии - социальная установка. Еще в
1935 г. Г. Олпорт говорил о том, что <Фрейд наделил установку жизненной силой, уравняв ее с бурным потоком бессознательной жизни>
[Aport, 1935]. Это не следует понимать буквально, ибо сам Фрейд
специально установке не уделял внимания. Влияние Фрейда проявляется в выдвижении тезиса о том, что установка, хотя и не имеет собственного энергетического заряда, но может черпать его, регулируя
уже имеющуюся энергетику.

Эта идея легла в основу психоаналитической концепции социальной установки И. Сарнова, согласно которому: <..установка индивида в отношении класса объектов определяется особой ролью, которую
эти объекты стали играть в содействии реакциям, уменьшающим
напряженность особых мотивов и разрешающим особые конфликты
междумотивами> [Sarnoff, I960].

Если сравнить результаты и выводы исследований Сарнова с исследованиями когнитивного диссонанса, то выявится следующее обстоятельство. Данные Фестингера и его последователей вполне могут
быть объяснены [Insco, 1967] не столько тем, что в конфликт вступают
два или более знания, <когниции>, сколько тем, что в противоречии
находятся два или более мотива. Энергетика переживания черпается
отсюда, из более глубинных структур, а не из рассогласования информационного поля. Этот факт был давно известен психотерапевтам и
психопатологам. В социальной психологии, однако, он долгое время
игнорировался.

Относительно скромные достижения психоаналитической парадигмы в традиционных областях исследования контрастируют с тем вниманием, которая она привлекла к себе благодаря яркой позиции по
вопросу о роли социального психолога в практической жизни общества, в выборе между функцией ценностно нейтрального социального технолога и социального критика, <разоблачителя> существующего
социального порядка. Идеологической основой выбора в рамках этой
парадигмы является фрейдомарксизм, особенно рельефно представленный Франкфуртской школой.

Главными критериями научности теории у представителей Франкфуртской школы выступает не объективность, а критичность и радикальность. Такое смещение вызвано действием одного из основных
постулатов негативной диалектики: только то социальное знание
может быть научным, которое ориентировано на радикальное отрицание существующей социальной системы.

Релятивизм и радикальная критичность - это отличительные
черты Франкфуртской школы, оказавшие несомненное влияние на

Новые решения проблем теории и методологии. Этогеника ... 231

западноевропейских социальных психологов. Оно особенно проявилось в позиции И. Израэла по рассматриваемой проблеме.

В своих рассуждениях И. Израэл опирается на концепцию видного
представителя Франкфуртской школы Ю. Хабермаса, выделившего в
социальной действительности три <средства>; труд как средство создания материальных благ; язык как средство коммуникации и понимания; власть как средство постановки социальных целей и формирования социальных институтов для их достижения. В соответствии с
этим делением социальные науки, считает Хабермас, следует делить
на три типа: позитивистско-эмпирическую науку, ориентированную
на получение знаний, которые обеспечивают максимальную эффективность производства; герменевтику, ориентированную на <понимание> социального мира; наконец, критическую науку, неразрывно
связанную с этическими нормами и ценностями, ориентированную на
эмансипацию, избавление общества от возможных социальных опасностей [Israe J. 1972, с. 188-189]. Вслед за Хабермасом, Израэл также утверждает, что этика и социальные науки не могут быть полностью разведены и что задачей критической социальной науки, <работающей> в сфере отношений власти, является анализ господствующей
идеологии, которая призвана защищать существующий социальный
строй [Op.Cit.].

Здесь и начинают проявляться следствия эпистемологической позиции Израэла, которая сформировалась под влиянием <негативной
диалектики>. Эту позицию Израэл называет <конструктивистским>
подходом, который противопоставляет различным интерпретациям
философской теории отражения. Надо подчеркнуть при этом, что для
него одинаково ошибочными являются и позитивистский подход и,
как он их называет, вульгарные интерпретации марксистской теории
познания. Главный недостаток этих, по его мнению, близких подходов состоит в том, что они <основаны на допущении об объективности данных как независимых от собирающего их человека> [Op.Cit., р.
193]. По мнению Израэла, такие объективные данные - фикция. Они
не могут быть независимыми, так как любой эмпирический факт воспринимается через призму уже имеющихся представлений, сложившихся способов интерпретации и т. п. Факты и их интерпретация
сливаются как бы воедино. Отсюда следует вывод о том, что структура
теории и структура реальности находятся в отношениях изоморфизма. Этот вывод делается, однако, не для того, чтобы указать на <отражение диалектики вещей в диалектике понятий> (Энгельс), а для
того, чтобы еще раз подчеркнуть, что, конструируя теорию, теоретик
конструирует сам мир. Главной функцией теории Израэл объявляет
не объяснение действительности, а ее изменение. На первый взгляд

232 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

здесь просто перефразируется известный тезис Маркса о том, что
философы лишь различными способами объясняли мир, вместо того
чтобы изменять его, но это сходство оказывается внешним. У Израэла эта проблема вытеснена в результате абсолютизации одной (первой)
стороны субъект-объектного отношения. Логичным следствием этой
операции оказываются выводы о ведущей роли социальных наук в
преобразовании общества. Обобщая предложения И. Израэла по созданию теории социальной психологии (и, более широко, социальной
теории), нельзя не отметить общих для западноевропейской социальной психологии недостатков, которые были нами выявлены в предыдущих разделах, а именно: несоответствие между критическим пафосом и позитивными предложениями и т. п. Кроме того, для концепции И. Израэла характерна еще одна слабая черта: в его подходе остаются невыясненными связи между той метатеоретической структурой, которую он предлагает, теориями конкретных объектов и, наконец, их эмпирическими исследованиями. Обращение к Марксу и
Фрейду характерно для К. Оттомейера. В своей работе <Социальное
поведение и экономика при капитализме> [Otomeyer, 1974] он пытается решить проблему взаимосвязи объективных общественных отношений, социального поведения и межличностных отношений. Отправной точкой для Оттомейера выступает констатация <острого разрыва
между поведением индивидов и общественными отношениями, в которых они живут> [Ottomeyer, 1974, р. 7]^. Этот разрыв характерен
для всех основных сфер экономической жизни современного капиталистического общества - производства, обмена и потребления. В
сфере производства индивидуалистические интересы, культивируемые структурой капиталистического общества, входят в противоречие
с объективной необходимостью обобществления производства; противоречивость этого отношения выражается в <частичной солидаризации людей>. В сфере обмена базовое равенство индивидов между собой по отношению к капиталу порождает равнодушие к другим людям, но, вступая в противоречие с природной эмпатией, внешне предстает как лицемерная любезность и предупредительность. В сфере
потребления, выполняющей при капитализме [функцию воспроизводства рабочей силы, способ потребления вещей, отношение к вещи как
потребительной стоимости переносятся на отношение к другим людям; потребление вещей становится компенсаторным, равно как и
интимные отношения. По мнению Оттомейера, именно раскрытие
диалектики поведения индивидов и их объективных отношений может лечь в основу теории социального взаимодействия [Op.Cit.].

Исследование диалектической связи реального поведения и общественных отношений действительно имеет ключевое значение. Глав
Новые решения проблем теории и методологии. Этог.еника ... 233

ная трудность заключается здесь в нахождении той реальности, в
которой можно было бы <схватить> это диалектическое единство <остановить> его, абстрагировать для теоретического анализа.

К. Оттомейер выделяет три основные попытки ответить на этот
вопрос, три, как он говорит, <ложных решения>, справедливо полагая, что в буржуазной социальной науке принципиально невозможно
диалектическое, историко-материалистическое решение.

Первым таким решением Оттомейер считает социологический
объективизм, в котором <потребность общественных отношений в
самостановлении возводится в ранг второй природы>. Примерами
этого решения он объявляет развитие в социологии дюркгеймовского понятия <социальных фактов>, структурализм и позитивистские
способы решения проблемы предмета социологии.

Ко второму ложному решению относится <редукция к непосредственности>. Эта позиция выражается в выведении общественных
отношений непосредственно из отношений и поведения индивидов,
без учета их превращения в самодвижение предметных отношений в
форме товаров. В качестве примеров Оттомейер называет бихевиористское понимание поведения, трактовку <социального как осмысленного действия> в духе М. Вебера. Результатом такого подхода является представление об обществе как огромной системе символических
взаимодействий. Оно заложено в различных концепциях символического интеракционизма^.

К числу вредных последствий этого решения Оттомейер справедливо причисляет принижение значимости <отношений власти>, абсолютизацию обыденного сознания.

Третьим ложным решением диалектики <отношение - поведение>
К. Оттомейер считает попытку примирения веберовской теории социального поведения и социологического объективизма Дюркгейма в
различных феноменологических теориях, например в теории социального построения реальности, предложенной Бергером и Лукманом
[Berger P. L.,1966]. В этом подходе, считает Оттомейер, разрыв между
поведением и общественными отношениями, характерный для капитализма, приписывается природе человека. При этом стирается грань
между качественно разными для Маркса понятиями <опредмечивания> и <отчуждения>. В результате подход оказывается грандиозной
антропологической попыткой концептуального снятия специфического для капитализма разрыва между общественными отношениями
и индивидуальным поведением [Ottomeyer, 1974, р. 138-139].

Пытаясь решить данную проблему, Оттомейер обращает внимание
на введенное Марксом понятие <характерная маска>, обозначающее

234_______ Опыт Западной Европы: парадигма понимания

общественно детерминированное положение индивида относительно
других в процессе непосредственного обмена и общения. Следующая
мысль Маркса представляется ему особенно важной: <Лица существуют здесь один для другого лишь как представители товаров, т. е. как
товаровладельцы. В ходе исследования <мы вообще увидим, что характерные экономические маски лиц - это только олицетворение
экономических отношений, в качестве носителей которых эти лица
противостоят друг другу> [Маркс К., Энгельс Ф., с. 95].

К. Оттомейер с полным, на наш взгляд, основанием считает, что,
хотя Маркс и не разработал теорию социального взаимодействия,
значение его трудов для понимания сути социального процесса исключительно велико. Он полагает, что при помощи марксова понятия
<характерная маска> можно, как минимум, определить то место, которое призвана занять эта теория в общей теории общества
[Ottomeyer,1974, р. 71]. <Характерная маска, - говорит он, - функционирует как опосредствующая категория между экономическими
отношениями и социальным поведением индивида, которое может
быть названо взаимодействием> [Op.Cit., р.71]. Однако содержательного описания социального процесса при помощи категорий интеракционизма недостаточно, этот процесс должен быть вначале реконструирован в категориях политэкономии. <Теория взаимодействия должна бы начинаться там, где характерные маски структурируют, накладывают отпечаток на видимое взаимодействие чувственно-конкретных индивидов, через которых слепо воспроизводятся сами экономические отношения>, - пишет Оттомейер [Op.Cit., р. 71].

Предвосхищая правомерный вопрос о разнице между понятиями
<роль> и <характерная маска>, он пишет: <Необходимо сразу же указать, что понятие роли - в духе редукции к непосредственности предполагает рассмотрение человеческих связей как подчиненных
нормативному. Понятие <характерная маска>, напротив, изначально
предполагает ненормативные основы социального действия> [Op.Cit.
, р. 140]. Иначе говоря, Оттомейер подчеркивает стихийность процесса
формирования и функционирования <характерных масок>, которые
сами структурируют экономические отношения.

В целом К. Оттомейером намечен (и, к сожалению, только лишь
намечен) возможный подход к одной из ключевых методологических
проблем социальной психологии и эмпирической социологии. Его
работа еще раз свидетельствует о том, что идеи Маркса для социальной психологий далеко еще не исчерпаны.

Нельзя не признать, что понятие <характерной маски> имеет фундаментальное значение для социальной психологии как науки об отражении системы отношений между индивидуальными и коллектив
.  т

Новые решения проблем теории и методологии. Этогеника ... 235

ными субъектами в индивидуальном, групповом и общественном сознании. Однако <характерная маска> вплоть до настоящего времени
рассматривается в западной социальной психологии как порожденная
системой общественных отношений разновидность превращенной
формы сознания, а упрощенно - как этнический предрассудок.

Учитывая методологическую важность понятия превращенных
форм сознания, остановимся коротко на его трактовке в марксистской
философии. Теория превращенных форм, созданная Марксом, была
содержательно рассмотрена М. Мамардашвили [Мамардашвили,
1968]; ее анализировали Э. Ильенков [Ильенков, 1960] В. Кузьмин
[Кузьмин, 1976].

М. К. Мамардашвили убедительно показал, что в соответствии с
теорией превращенных форм <существующее у субъектов сознание
может в принципе изучаться совершенно объективно, по его <предметностям>, по значащим для него объективациям, рассматриваемым
в качестве порожденных саморазвитием и дифференциацией системы
социальной деятельности как целого> [Мамардашвили, 1968, с. 16];
что <предметная форма черпает свое первичное содержание и жизнь
из сплетения реальных отношений и их дифференциаций в определенной системе взаимодействий. Но в своем противостоянии сознанию
она дана как уже наличная, готовая (конечная и далее неразложимая)> [Op.Cit., с. 20].

Задолго до того, как К. Оттомейер открыл для себя значение понятия <характерной маски> для современной теории социального взаимодействия, М. К. Мамардашвили писал:. <В том же смысле, в каком Маркс говорил о <характерных экономических масках лиц>, он
выявлял и характерные <маски-сознания> лиц. Маски и выражают и
скрывают. Это относится и к <маскам- сознаниям>, представляемым
лицами, реализуемым ими в своей деятельности. Текст написан обществом, но он записан в индивидах. Продукты преобразования, новые
отношения (уже между этими продуктами - как отношения сознания, <отношения сцены>, а не как отношения действительности) и
являются языком, выражающим социальное в сознании, действительную социальную реальность. И его нужно уметь расшифровывать.
Маркс фактически рассматривает образования сознания как явления
социальной действительности, запечатленные в субъектах, <записанные> в индивидах, именно в этом смысле он понимает социальную
обусловленность их сознания, а не в каком-либо ином... Все, что индивиды думают, выражают, хотят, переживают - весь психологический (а в других системах - анимистический, мифологический, космологический и пр.) язык мотиваций, оформляющий их - социальные потребности и желания, берется на уровне этой абстракции

236 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

лишь в той мере и в той форме, в какой в нем проглядывают процессы и механизмы системы социальной деятельности. Его формы рассматриваются как кристаллизации, отложения продуктов игры последних. Связи и зависимости, действующие в структуре и считающиеся действительно <говорящими>, должны быть поняты прежде, чем
могут быть поняты эти формы> [Op.Cit., с. 21].

Эта реальность <переодевания> социального процесса, его трансформации в сознании индивидов, функционирования социальной
системы через механизм <маски> и позволяет мистифицировать этот
процесс, интерпретируя его в понятиях психоанализа.

К. Оттомейер, пытаясь использовать марксистское понятие <характерной маски>, стремится создать очередной вариант фрейдомарксизма, синтезировать марксизм и психоанализ. Он исходит из того, что
и Маркс и Фрейд (хотя и с противоположных позиций) анализировали
как превращенные формы те маски, которые сознательно или бессознательно надевают на себя индивиды, функционируя в обществе.
Однако Оттомейер не видит существенной разницы между представлениями Фрейда и Маркса, состоящей в определении той силы, которая пробивает себе дорогу в различных превращениях сознания. У
Маркса - это <слепая сила экономической необходимости>. Подчиняясь ей, люди одевают маски товаровладельцев, рабочих, капиталистов и т. п. У Фрейда - это либидинозная энергия, которая ищет
выхода и принимает разные облики, чтобы реализоваться в приемлемом для общества виде. Другое важное отличие состоит в определении
возможностей овладения этой силой, сознательного ее регулирования.
Фрейд, как известно, допускал лишь сублимацию либидонозной энергии, т. е. ее трансформацию. Маркс, напротив, предсказывал, что
слепая сила экономического принуждения - исторически преходящее явление, что она может быть подчинена человеку по мере совершенствования общественных отношений.

Соответственно по-иному подходят Маркс и Фрейд к функциям и
проявлениям <характерных масок> в жизни отдельного индивида. В
то время как психоанализ оказывает терапевтическое действие, разрешает конфликт живого человека и маски, которую он обязан носить, на личностном уровне, марксизм обращается к теории общества,
ориентированной на слом той общественно-экономической системы,
которая порождает несчастную психику.

Соответственно, задача социальной психологии видится в том, чтобы
помочь людям сорвать эти маски. Эту идею несколько иначе выразил
К. Хольцкамп, заявив, что главная цель психолога, его <основная социальная задача - получать данные, которые помогали бы людям со
Предложения в области методов: анализ эпизодов ___237

ставить ясное представление об их общественных и социальных зависимостях и освобождаться от этих зависимостей>. Критерием такой
<эмансипирующей релевантности> полагается <степень, в которой
полученное знание служит интересам прогрессивных сил и препятствует реакционным силам в данном обществе> (Hozkamp, 1972).

Парадигма <раскрытия> своеобразно сочетает в себе взгляды
Фрейда и Маркса, ориентируясь на психоанализ в конкретных научных исследованиях, а на марксизм - в общественно-политической
деятельности.

Марксистская риторика, будучи реализованной тотально, как монолитная социально-философская и идеологическая программа переустройства общества и социальной науки, дала истории современной
социальной психологии собственную парадигму, которая будет рассмотренаособо.
ГЛАВА 10

ПРЕДЛОЖЕНИЯ В ОБЛАСТИ МЕТОДОВ:
АНАЛИЗ ЭПИЗОДОВ

Двум основным направлениям современной западной социальной
психологии, традиционному и альтернативному, соответствуют две
принципиально разные группы методов: экзогенические (натуралистические методы <объяснения>) и эндогенические (субъективистские
методы <понимания>).

В рамках первого направления человек рассматривается как один
из объектов природы наряду с прочими. При этом предполагается
(это особенно характерно для бихевиористской, механистической
модели), что его поведение детерминировано в основном внешними
стимулами, а задача исследования состоит в выявлении причинной,
как правило жесткой номологической, связи между тем или иным
внешним стимулом и поведением. Соответственно идеалом для данного направления являются <жесткие> методы точных наук, нацеленные на <объяснение>.

С точки зрения второго направления, человек предстает как
субъект, поведение которого определяется внутренними детерминантами - мотивами и намерениями. Задача же исследователя состоит
в том, чтобы раскрыть субъективный смысл этих детерминант для

238 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

человека. Разумеется, методы точных наук считаются непригодными
для решения такой задачи. Таким образом, принимая герменевтическую модель человека, западноевропейские оппоненты американской
парадигмы вынуждены склоняться к методам <понимания>.

Однако па этом противопоставление западноевропейской платформы американской парадигме в сфере методов не ограничивается. Существенное различие позиций наметилось и в вопросе об отношении
метода к теории. Толчком к этому послужила дискредитация номологического лабораторного эксперимента как основного метода социальной психологии. К концу 60-х годов этот метод стал объектом острой
критики как в Западной Европе, так и в самих США, а к концу 70-х
сам титул <экспериментальный>, по словам В. Штребе, превратился
из украшения профессии социального психолога в нечто вроде улики.

Дискредитация лабораторного эксперимента как основного метода американской парадигмы имела далеко идущие последствия. Она
вела к подрыву авторитета самой парадигмы, к сомнениям в правильности ее методологических постулатов, и прежде всего позитивистского постулата о примате метода над теорией. Американский опыт
наглядно продемонстрировал, что абсолютизация метода, увлечение
им в ущерб теории ведут скорее к засорению науки фактами, нежели
к ее развитию. Стала очевидной ошибочность позитивистского представления о ходе научного познания как преимущественно индуктивном движении от одного уровня абстракции к другому по мере накопления эмпирических данных.

Согласно этому представлению роль теории состоит лишь в том,
чтобы, следуя за методом, упорядочивать добываемые данные. Однако
исследовательская практика показала, что сам характер данных, равно как и область их поиска, определяются теорией. Именно поэтому,
критикуя американскую (психологическую) социальную психологию,
авторы <Контекста...> выдвинули тезис о том, что не метод определяет
теорию, а теория - метод, по словам Г. Тэджфела, <методы (экспериментальные и любые другие) не должны диктовать ход эмпирического
и теоретического исследования, поскольку обязательным условием
подлинного движения в познании является именно обратная зависимость> [Tajfe,1972].

Столь резкое противопоставление американской парадигме выдвинуло перед ее критиками весьма сложную задачу. Новые методы должны были соответствовать модели человека как активного субъекта
действия, творца и интерпретатора своего мира, логически вытекать
из социально-психологической теории, т. е. быть ее следствием, и, наконец, быть адекватным средством получения полноценных (т. е.
объективных, верифицируемых и т. п.) данных. Только в случае ус
Предложения в области методов: анализ эпизодов 239

пешного решения всех этих задач можно было бы говорить о реальной
альтернативе лабораторному эксперименту в его американском варианте.

Надо сказать, что в подавляющем большинстве случаев лабораторный эксперимент, несмотря на его недостатки, вскрытые критиками,
остается и поныне господствующим методом в социальной психологии. Судя по всему, планируя исследования, социальные психологи
Западной Европы (как п большинство их коллег в США) руководствуются не столько теоретическими, сколько прагматическими соображениями. По мнению английского социального психолога Роуэна, эти
соображения сводятся к следующему перечню:

1. Дешев ли он (эксперимент - П. Ш.). Обойдусь ли я имеющимся оборудованием и бумагой?

2. Все ли есть для этого под рукой? Далеко ли надо ездить за испытуемыми, можно ли использовать собственный компьютер?

3. Удобен ли эксперимент? Могу ли я провести его, не слишком мешая моим студентам?^

4. Короток ли он? Могу ли я провести его за двадцать минут или за
час, если буду пропускать сразу по несколько человек?

5. Какова возможность публикации? Добавится ли эксперимент
к списку моих публикаций независимо от того, открою я с его помощью что-нибудь заслуживающее внимания пли нет>? [Rowan, 1974,
р. 87-88].

Результатом ориентации на эти вопросы чаще всего выступает <продукт исследования>, который Д. Кац назвал <элегантно отполированной тривиальностью>. Такими <продуктами> журналы по социальной
психологии буквально забиты. Еще больше их отправлено на <кладбище диссертаций>, т. е. в университетские архивы. Однако накатанный
алгоритм лабораторного эксперимента оказывается идеальным средством для того, чтобы получить ученую степень, увеличить список своих публикаций и т. д. Неудивительно поэтому, что большинство социальных психологов работают в традиционном ключе и проблема поиска
альтернативных методов для них не существует.

Вопрос о дальнейших путях развития методов ставит перед собой
меньшинство социальных психологов в Западной Европе. К тому же
выдвигаемые ими предложения чаще всего выступают как результат
компромисса между принятием модели человека разумного, активного, интерпретирующего и естественнонаучной ориентацией на <объяснение>. В итоге предлагаемые решения нацелены больше на коррекцию и дополнение традиционных методов, нежели на создание радикально новых.

^ - ^^-З

240 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

Компромиссная точка зрения наиболее отчетливо выражена в позиции Г. Тэджфела, статья которого в <Контексте...> в значительной
своей части посвящена проблеме эксперимента в социальной психологии. В отличие от большинства своих соавторов он не разделяет
радикальную точку зрения, согласно которой лабораторный эксперимент вообще не имеет будущего в социальной психологии. По его
мнению, надо только найти ему место в системе экспериментальных
методов, т. е., по существу, методов проверки гипотез.

Выбирая тот или иной метод, исследователь должен четко осознавать его преимущества и недостатки применительно к изучаемой сфере явлений, должен постоянно искать оптимальный компромисс между
жесткостью метода и его внешней валидностю. Поскольку жесткость
метода определяется степенью контроля за условиями исследуемой
ситуации, все разнообразие эмпирических методов может быть расположено на континууме между лабораторным экспериментом и методом
включенного наблюдения. Методы располагаются в такой последовательности: лабораторный эксперимент (степень контроля наиболее
высока), полевой эксперимент, естественный эксперимент, опрос, контролируемое наблюдение, включенное наблюдение (степень контроля
минимальна) [Introducing socia psychoogy / Ed. H. Tajfe, et a., 1978,
p. 41]. Если же расположить методы в соответствии с их внешней валидностью, то они выстроятся в обратном порядке. Ни один из них, таким образом, не может претендовать на роль универсального, и по этой
причине, считает Г. Тэджфел, добиться одновременно точности и релевантности - практически недостижимая цель. Оптимальная стратегия,
на его взгляд, состоит в комбинации различных методов, перепроверке с их помощью получаемых выводов и данных [Op.Cit., р. 52].

В целом Тэджфел считает, что суть проблемы метода в социальной
психологии состоит в определении того, что может, а что не может
подвергаться экспериментальной проверке, а также в выяснении возможности экстраполяции опытных данных на поведение человека в
обычной социальной среде. Неудачи социально-психологического лабораторного экспериментирования в <его американском варианте
объясняются, по мнению Тэджфела, тем, что данные о взаимодействии
между людьми в эксперименте рассматривались как таковые, безотносительно к более широкому социальному контексту, в отрыве от него.
Статья Тэджфела так и называется: <Эксперименты в вакууме>.

Конструктивная часть работы Тэджфела сводится к трем положениям, учет которых, на его взгляд, позволит сохранить в социальной
психологии лабораторный эксперимент как один из эффективных
способов проверки гипотез.

Предложения в области методов: анализ эпизодов 241

Первое положение состоит в том, что эксперименты не могут быть
проведены в социальном вакууме. Это означает, что а) создать социальный вакуум в принципе невозможно даже искусственно: б) необходимо анализировать социальный контекст эксперимента и социальную ситуацию, которую он моделирует; в) нужны специальные
исследования для выяснения того, как те или иные характеристики
социального контекста эксперимента влияют на протекание психических процессов. В этой связи Тэджфел формулирует <закон восполнения пустоты социально-психологических экспериментов>, который гласит: <Чем более необычной, незнакомой или странной
представляется испытуемому ситуация эксперимента, тем более он
склонен выходить из положения, опираясь на свои собственные
представления о том, как полагается вести себя в данной ситуации>
[Tajfe, 1972(а), р. 84].

Второе положение является прямым следствием <закона восполнения пустоты> и состоит в том, что <эффект экспериментатора> не
может рассматриваться в отрыве от <эффекта испытуемого>. Тэджфел напоминает, что понятие <эффект экспериментатора>, введенное американским социальным психологом Р. Розенталем, означает, что действия экспериментатора позволяют испытуемым догадываться, какого поведения он ждет от них и соответствовать этим
ожиданиям. Идея Розенталя положила начало серии экспериментов
над экспериментами, что и позволило Тэджфелу ввести понятие
<эффект испытуемого>. Оно фиксирует явление отбора экспериментатором таких исследовательских процедур, которые утверждают
его в истинности своих предположений относительно поведения испытуемых, заставляют делать выводы, соответствующие этим ожиданиям. Таким образом, второе положение Тэджфела сводится к
тому, что ожидания и гипотезы экспериментатора оказывают влияние как на отбор им самим экспериментальных процедур, так и на
поведение испытуемых.

Третье положение выступает как следствие <закона восполнения
пустоты> и обоих <эффектов> (экспериментатора и испытуемого). Оно
гласит: эксперимент не должен быть последним звеном в процессе
проверки социально-психологической гипотезы. Полученные данные
должны затем интерпретироваться в свете культурологического анализа норм и ценностей, регулирующих поведение как экспериментатора, так и испытуемых. Этот анализ может выполнить функцию
опосредующего звена между теорией и ее экспериментальной проверкой [Op.Cit., р. 85].

Реализация перечисленных выше положений позволила бы, по
мнению Тэджфела, найти для лабораторного эксперимента соответ
242 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

ствующее место в системе методов социальной психологии и, кроме
того, обеспечить получаемым в экспериментах данным большую внешнюю валидность. Таковы, в основном, заслуживающие внимания
представления о роли эксперимента в социально-психологическом исследовании и предложения по его совершенствованию, высказываемые западноевропейскими исследователями.

Однако эксперимент не исчерпывает арсенал применяемых методов. Помимо него, широко используются так называемые нереактивные методы, которые не рассчитаны на определенную, запланированную реакцию испытуемых, на изменение какой-либо переменной. К
ним относятся традиционные полевое исследование, наблюдение (в
том числе включенное), статистический подсчет (например, количества дружелюбных пли недружелюбных контактов или временных
интервалов между ними), контент-анализ различных документов, в
том числе исторических^.

По-прежнему широко применяется социометрия, значительное
оживление интереса наблюдается к различным вариантам психодрамы Морено, инсценировкам социальных ситуаций.

В целом эта группа методов основана на принципе невмешательства в поведение испытуемого, а главное, на представлении о человеке
как активном, рефлектирующем субъекте, инициаторе социального
действия, выбирающем стратегию своего поведения. Принятие такой
модели влечет за собой ряд последствий. Главное из них - отказ от
объективистского подхода к человеку, с его требованием максимального учета всех антецедентов (условий, предшествующих эксперименту), строгого контроля над исследуемыми переменными. Другое важное следствие состоит в признании большого значения системы ценностных ориентаций того общества, в котором работает исследователь.
Еще одним результатом действия этой модели является призыв исследовать внутренний мир человека, <моменты его субъективности> установки, мотивацию, сознание, неосознаваемые импульсы, способ
интерпретации событий, логику суждений об окружающем мире
[Mertens, 1978, р. 191-192].

Констатируя определенное продвижение вперед в области методов,
напомним, однако, что заявка авторов <Контекста...> была шире. В
ней имплицитно содержалась идея, согласно которой метод, адекватный той или иной теории, должен непосредственно вырастать из нее.
Между тем в конкретных эмпирических исследованиях подавляющее
большинство критиков американской парадигмы не выходят за рамки
традиционных способов работы. Исключение представляют Р. Харре
и его последователи, предпринявшие попытку создать метод, полностью продиктованный теорией.

Предложения в области методов: анализ эпизодов 243

В соответствии с концепцией Харре, построенной по типу структурных наук^, например генетики и структурной лингвистики, предлагаемый им этогенический метод предназначен для выявления шаблонов, регулирующих социальное взаимодействие^ Этогенический
метод состоит из двух групп методов. Первую образует анализ эпизодов. Она включает: а) анализ социального действия, который основан
на драматургической модели и предполагает псследование основных
компонентов эпизода по схеме сценического действия; б) анализ практических и экспрессивных целей участников взаимодействия, который основан на модели принятия решения. Во вторую группу входит
анализ объяснений, или самоотчетов, состоящих пз объяснений первого и второго уровня. К первому относятся объяснения, сопровождающие само действие, ко второму - объяснения по поводу объяснений
первого уровня. Интерпретация данных исследования основывается
на сопоставлении результатов анализа объяснений с результатами
анализа эпизодов.

Двум группам методов соответствуют и две группы методик. Анализ эпизодов осуществляется по методике, разработанной в этнометодологии, анализ объяснений - по методике речевого анализа, созданной Оксфордской лингвистической школой.

Основным <рабочим полем> для этогенического подхода является
речь, которая сопровождает действие. Одна из функций речи при взаимодействии состоит в демонстрации знания ритуала (употребление
различных речевых оборотов и т. п.), другая заключается в интерпретации собственного поведения как осмысленного, имеющего свои
причины. Примером первой функции может служить формальное
извинение, например: <Простите, я не хотел Вас обидеть>. Объяснение как оправдание, интерпретация своих действий имеет более сложный характер. Оно предполагает презентацию человеком себе своих
действий и поступков, в которых Харре различает рекатегоризацию
<Я> и рекатегоризацию поступка. Примером рекатегоризации <Я>
может быть такое объяснение человеком своего поведения, в котором
он выступает как <не он>. Это выражается в таких словах, как <не
помня себя>, <все в голове у меня помутилось, потом я очнулся с ножом в руках...> [Harre, 1977, р. 301]. Примером рекатегоризации
поступка могут служить различные объяснения поведения внешними причинами, например объяснение опоздания ссылкой на задержку
транспорта [Op.Cit., р. 302].

Основная цель метода анализа объяснений - раскрыть семантическую систему индивидов, т. е. знание о социальных ситуациях и
способах поведения в них, набор объяснений (оправданий), способов
презентации себя в различных масках, умение проиграть в уме ситу
244 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

ацию перед воображаемым арбитром, когнитивный стиль, т. е. владение тем или иным набором когнитивных ресурсов. В ходе анализа
объяснений заполняется четырехрядная матрица (ситуации, маски,
судьи и системы правил), которая затем анализируется с помощью
таблицы личностных конструктов. Дж. Келли [Key, 1975].

Анализируя различные социальные ситуации, психолог-этогенист
стремится к выявлению социальных функций сопровождающих
объяснений, различных видов их конвенционализации и нормативизации. Затем он переходит к их типизации и определению сферы распространения, т. е. идет от идеографического уровня к обобщениям
[Harre, 1977(а)., р. 309].

Харре откровенно признает, что с помощью этогенического метода
делает лишь первые шаги по пути <инвентаризации> социального поведения и не питает больших надежд на выявление каких-то универсальных инвариантов объяснений людьми своих поступков. <Может
оказаться, - замечает он, - что социальная наука способна дать нам
только метод анализа конкретной социальной формации, ее практики
и отношений компетентных в общении индивидов и что она не в состоянии открыть никаких социальных универсалий> [Op.Cit., р. 304].

Харре сообщает, что метод анализа объяснений дает интересные
результаты при изучении поведения детей (наделение прозвищами,
создание правил игры, определение территории)^. Он возлагает большие надежды на кросс-культурный анализ типовых социальных ситуаций [Op.Cit., р. 312]. Особый интерес представляет то, что Харре
называет <обменом объяснениями>, при котором участники приходят
к общему мнению о ситуации.

Не углубляясь в тонкости лингвистического анализа эпизодов,
предлагаемого Харре и его последователями (число которых растет),
покажем, как действует этот метод при разработке традиционных
проблем, или, иными словами, что дает исследователю <понимание>
ситуации такой, какой ее видят непосредственные участники.

Дон Миксон, один из авторов работы <Восстановление социальной
психологии>, повторил известный эксперимент по исследованию подчинения власти^. Поставив себя вначале на место экспериментатора,
а затем испытуемого, он обнаружил, что испытуемые подчинялись
власти экспериментатора не потому, что получали возможность, переложив ответственность на экспериментатора, реализовать свои садистские наклонности, а потому, что поведение экспериментатора
позволяло им интерпретировать ситуацию как безопасную для жизни <ученика>. Таким образом, полученные результаты в свете нового понимания - с позиции испытуемых - получили диаметрально
противоположное толкование [Mixon D., 1974., р. 74]. Дон Миксон

Предложения в области методов: анализ эпизодов 245

подчеркивает при этом, что понять тот или иной эпизод можно, лишь
проигрывая его неоднократно, что ролевая игра как метод исследования оказывается здесь весьма важным подспорьем [Op.Cit., р. 84].

Другой, уже известный нам автор - Н. Армистед, поддерживая Р.
Харре, защищает право социального психолога на доверие к самоотчетам испытуемых. Он считает, что альтернативой лабораторному
эксперименту могут стать менее структурированные методы: анкеты
с открытыми вопросами, интервью, обсуждения ситуации с ее участниками. В подтверждение Армистед ссылается на метод, примененный Г. Тохом при изучении причин насилия со стороны полицейских
и арестуемых [Toch, 1972].

Тох провел детальные интервью с представителями той и другой
стороны. Собрав общие описания ситуаций, он затем проанализировал с каждым из опрошенных все этапы конфликтной ситуации, после этого выделил типичную ситуацию, которая была обсуждена исследователями и опрошенными с целью выделения <межличностного
паттерна взаимодействия в ситуации насилия>. На основе этого паттерна была построена типология личностей, склонных к применению
насилия. Каждому из типов было поставлено в соответствие характерное интервью.

Высоко оценивая эту методику, Н. Армистед делает ряд предложений по ее совершенствованию. С его точки зрения, на первом этапе определения смысла каждого объяснения - необходимо учитывать
следующее: 1) смысл каждого объяснения в идеале должен быть установлен разными людьми независимо друг от друга; 2) любые неточности в толковании объяснений должны быть исправлены в ходе обсуждения; 3) итоговое толкование смысла должно быть согласовано с человеком, который дал его первоначальный вариант; 4) люди, участвующие в обсуждении, должны быть знакомы с описываемой ситуацией.

После того как установлен смысл различных объяснений, можно
переходить к их классификации. При этом для повышения точности
необходимо соблюдать следующие требования: 1) классифицировать
должны несколько человек независимо друг от друга; 2) расхождения
во мнении должны устраняться путем обсуждения, в котором точки
зрения обосновываются и в случае необходимости привлекаются новые данные; 3) классификация должна быть согласована с авторами
объяснений; 4) выбор авторов объяснений описанных ситуаций должен быть таким, чтобы позволить последующее обобщение данных;
5) классификация не должна противоречить первоначально полученным объяснениям; 6) классификаторы должны иметь возможность
при желании ознакомиться с первоначальными объяснениями; 7) весь
этот процесс следует повторять с разными классификаторами.

246 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

По мнению Армистеда, соблюдение этих условий позволит добиться надежности, валидности и релевантности данных [Armistead,
1974(b),p. 124-125].

Далее Армистед высказывает несколько замечаний, реализация
которых могла бы в определенной степени преодолеть абстрактность
этогеники Харре.

Он полагает, что в случае, когда речь идет о широко распространенных паттернах, их анализ необходимо увязывать с положением людей
в системе отношений власти и соотносить-с распространенной системой норм п ценностей [Op.Cit., р. 125]. В первом случае выясняется,
кто и для кого структурирует опыт, чья точка зрения поддерживается властью, кем она распространяется. Во втором случае исследователь выявляет принятые испытуемым нормы и ценности. В итоге
устанавливается также связь между структурой отношений власти и
распространенной в обществе системой норм и ценностей. Так, в исследовании Тоха было выявлено, что стереотип мужественности, созданный средствами массовой информации в духе традиций эпохи
освоения в США Среднего Запада, поддерживается индивидуалистической философией современного капиталистического общества.

Армистед отдает себе отчет в том, что попытка проникнуть в <святая святых> общества - механизм формирования системы политических отношений - сама по себе есть акт политический и далеко не
безопасный. По всей вероятности, это и заставляет его ограничиться
лишь постановкой вопроса. Вместе с тем Армистед старается доказать
возможность, и допустимость <понимающего> подхода в социальной
психологии. Он пишет, что социального психолога должна интересовать <повседневная жизнь людей, что основной метод исследования это опрос людей, что объяснения представляют собой общественный
факт, оговаривая при этом, что классификация, генерализация и
интерпретация подобных данных требуют применения некоторых
дополнительных мер контроля, а объяснение опыта должно двигаться
в направлении к обществу> [Op.Cit., р. 128].

При общем положительном отношении к призыву <восстановить
доверие к тому, что говорят люди о своих переживаниях>, как средству гуманизации социально-психологического исследования, нельзя
не отметить и слабостей метода объяснений. Одна из них, по мнению
Б. Шленкера, - это превращение исследования в каталогизацию типовых социальных ситуаций. Прагматическая ценность такой работы очевидна, особенно для оптимизации труда представителей социономических профессий, т. е. профессий, связанных с межличностными контактами (сфера обслуживания, образования и т. п.). Однако в
этом случае социальная психология становится наукой преимуще
^ ^^ж^^ ^
^fca.

ий"^

Предложения в области методов: анализ эпизодов 247

ственно описательной, поскольку, как отмечал в свое время К. Герген,
занимается не раскрытием закономерностей, устойчивых связей, а
отображением и систематизацией существующих нормативно-ценностных систем. При этом она приобретает черты литературного творчества, одной из целей которого также является создание социальной
типологии. Кстати, сторонники <понимающего метода> сами признают, что социальным психологам следовало бы поучиться глубине
проникновения в тайны человеческого поведения у писателей
[Armistead, 1974(b), 118].

Опора на лингвистический анализ сопряжена с трудностями, которые в значительной степени обусловлены свойствами основного материала - речи, вплетенной в социальную ситуацию, а также различиями в способностях людей к вербализации своих отношений, намерений, оценок и т. п. Поскольку анализ эпизодов предполагает расшифровку и невербального поведения, то сложности многократно увеличиваются, хотя в настоящее время небезуспешно совершенствуются
методы и в этой области [Argye М., 1970.]. Укажем также на сложности, возникающие в связи с необходимостью учета большого количества уровней объяснения. В самом деле, человек, совершая поступки в проблемной ситуации, объясняет ее для себя (а) и для окружающих (б): далее социальный психолог должен объяснить для себя это
поведение человека (в) и объяснить объяснение им своего поступка (г),
а затем объяснить себе и научному сообществу, почему и как он все это
делает (д), ибо его деятельность - тоже социальна.

Наконец, справедливое замечание Н. Армистеда о необходимости <двигаться в сторону общества>, т. е. переходить к анализу явлений более высокого социального уровня, предполагает наличие методов исследования общественного сознания, продукции средств
массовой информации. Между тем работ, которые помогли бы перебросить мост от ситуации межличностного взаимодействия к той
сфере, где формируются <характерные маски>, еще очень мало [Moscovici, 1961].

Несмотря на отмеченные выше проблемы и трудности, это геническпй метод считается в западной социальной психологии едва ли не
самой перспективной и серьезной альтернативой лабораторному экспериментированию^. Главное его достоинство состоит в том, что он
органически связан с моделями человека и общества, с теорией и
концептуальным аппаратом. Но, будучи адекватным средством эмпирической проверки теории, он, как это ни парадоксально, акцентирует
и ее недостатки: сведение активности человека к активности вербальной; фактическое признание непреодолимой зависимости человека от
норм и ритуалов.

248

В этой связи нельзя не отметить, что от того, в какой степени будут преодолены эти недостатки, зависит и судьба самого этогенического метода. Например, чрезмерный акцент на субъективность чреват
риском возвращения к прошлому психологии, когда самоотчеты испытуемых были единственным источником познания субъективного
мира. К тому же за кажущейся примитивностью и бесхитростностью
практического сознания на деле скрывается явление, требующее для
его исследования исключительно тонкого теоретического анализа. Без
работы в этом направлении методы социально-психологического исследования рискуют остаться способом фотографирования общественного процесса, в то время как текучесть, динамичность и быстрота
социальных изменений требуют методов, по всей вероятности превосходящих по сложности любые существующие^.
ГЛАВА 11

ВКЛАД В СОЦИАЛЬНУЮ ПСИХОЛОГИЮ.
ОБЪЕКТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ:
влияние меньшинства и поляризация установок,
межгрупповые отношения, социальный стереотип,
социальные представления, социальная ситуация

11.1. Общая характеристика

Исследования конкретных объектов и явлений, сложившиеся в рамках парадигмы понимания, представляют собой сложный результат
решения четырех важных задач, возникших перед западноевропейскими новаторами. Первая из них - стремление к новым постановкам
проблем, поиску нетрадиционных объектов. Вторая - попытка доказать реалистичность сделанных заявок на создание альтернативы
господствующей парадигмы объяснения, эмпирически обосновать
иные методологические постулаты. Третья - необходимость сохранения определенной преемственности социально-психологического знания, интеграции в новые теоретические схемы эмпирических данных,
убедительно верифицированных парадигмой объяснения. Наконец,
четвертая, более институциональная, нежели собственно научная утверждение предлагаемой парадигмы в системе социальных инсти
Вклад в социальную психологию. Объекты исследования ... 249

тутов науки: признания со стороны представителей магистрального
направления, возможностей публикации в авторитетных изданиях,
квалификационной сертификации ученых степеней и званий и т.п.

В настоящее время, по прошествии более четверти века с момента
появления западноевропейской оппозиции, можно утверждать, что
большинство этих задач были решены, хотя и с различной степенью
успешности.

Необходимо отметить при этом следующие общие итоги. Гораздо
больше идей и гипотез было высказано, чем эмпирически проверено
и доказано. В ходе конкретной исследовательской практики центральной проблемой стала проблема метода, соответствующего декларируемым теоретико-методологическим постулатам.

Наиболее значимые эмпирические результаты парадигмы объяснения, полученные, например, в исследованиях социальной установки,
когнитивных процессов, нашли свое место в новых теоретических
схемах.

Западноевропейская парадигма успешно утвердилась в мировой
социальной психологии: она имеет свои журналы серии периодических тематических изданий, ее ведущие представители входят в число признанных мэтров современной социальной психологии, их приглашают читать лекции в оплот парадигмы объяснения - американские университеты. Таким образом, общий позитивный итог налицо.

Вместе с тем, нельзя не заметить, что это стоило реформаторам
заметного ослабления первоначального радикального импульса. Некоторые исследования, если их рассматривать изолированно, мало
чем отличаются от традиционных. По ряду параметров западноевропейская парадигма конвергирует с парадигмой объяснения. Такой
оказалась объективная цена ее интеграции не только в социальнопсихологическое знание, но и в социально-психологический истеблишмент.

Подобная критическая оценка означает всего лишь констатацию
реального положения вещей и отнюдь не имеет в виду хоть скольконибудь снизить значимость вклада представителей парадигмы понимания. Более того, в дальнейшем будут показаны ее действительные
достижения. С этой целью будут рассмотрены исследования: внутригрупповых процессов, межгрупповых отношений, социальных представлений и социальной ситуации.

В исследованиях этих объектов наиболее рельефно предстают новыу
способы решения методологических и теоретических проблем, предложенные в рамках наиболее перспективного в Западной Европе культурологического подхода, а именно: рассмотрение межиндивидуальных

250______ _________ Опыт Западной Европы: парадигма понимания

взаимодействий через призму коллективных процессов более высокого уровня; обращение к элементам культуры (ценностям п нормам) как
регуляторам этих взаимодействий; исследование психологических
механизмов регуляции социального поведения через различные знаковые и идейно-психологические формы; анализ индивидуального поведения с учетом социальной среды, в которой оно осуществляется.

11.2. Влияние меньшинства и поляризация установок^

Традиционный подход опирался на структурно-функционалистскую
модель общества, согласно которой в нем поддерживаются статус-кво,
социальный мир> бесконфликтность и равновесие. Как показал С.
Московичи [Moscovici, 1976], эта модель основана на следующих постулатах:

1. Влияние в группе распределено неравномерно, его направление
односторонне. Индивид в группе - пассивная и маловлиятельная
единица.

2. Функция социального влияния заключается в том, чтобы сохранять и укреплять социальный контроль. Отклонение от групповых
норм рассматривается как угроза существованию группы, как следствие плохой адаптации индивида, что, в свою очередь, объясняется
изъянами психики девианта.

3. Сила и направление влияния определяются отношениями зависимости между членами группы. Зависимость - главный детерминирующий фактор внутригрупповых отношений. Индивид подчиняется
групповому влиянию, потому что зависим от других членов группы,
нуждается в их признании.

4. Формы влияния зависят от степени неопределенности ситуации,
в которой индивид принимает решение, и от того, насколько он тяготится этой неопределенностью.

5. Достигнутое групповое единство фиксируется в объективной
норме. В случае, когда возможность объективной проверки отсутствует, людям не остается ничего иного, как обращаться к общепринятому
мнению, выполняющему роль объективного критерия.

6. Все процессы группового влияния должны анализироваться как
проявления конформности.

Начиная с опытов М. Шерифа по формированию групповых норм,
а затем исследований конформизма, выполненных С. Ашем, в социальной психологии прочно утвердилось представление, что индивид, как
правило, уступает давлению общественного мнения. Однако западноевропейские социальные психологи обратили внимание на то, что в
экспериментах Шерифа и Аша были нейтрализованы факторы, обыч
Вклад в социальную психологию. Объекты исследования ... 251

но действующие в реальной жизни: предшествующий опыт участников;
их эмоциональная вовлеченность; убежденность в своей правоте; статус; престиж; наконец, отношения между членами группы, связанные
с их ценностями [Lemaine G., 1969]. Они правильно подметили также
влияние ценностных представлений авторов на результаты их исследований. Теории Шерифа и Аша, писали Дуаз и Московичи, с одной стороны, <отражают определенное видение коллективных отношений...
тенденцию трактовать эти отношения как конформные. Такое видение
коллективных отношений... скрывает за собой политическую практику
репрезентативной демократии... , а с другой стороны, практику ценообразования на свободном конкурентном рынке> [Doise W., et а1., 1969,
1970, p. 523]. Добавим, что в основе этого видения, равно как и внешне декларируемых правил <репрезентативной демократии> и <свободного рынка>, лежит всячески пропагандируемый в капиталистическом
обществе принцип эгалитаризма, согласно которому в политической и
экономической сфере все граждане равны.

Между тем в эксперименте, который поставили Лемэн, Депорт и
Лумэн [Lemaine, 1969], было установлено, что испытуемые с высоким
статусом относительно мало изменяют свою оценку, причем групповая норма сдвигается в сторону оценки этих лиц.

Полученные факты с очевидностью противоречили функционалистской модели одностороннего (группа-индивид) влияния. К тому же
из повседневной практики психологам было известно, что индивид
может: 1) подчиниться группе формально, внешне (мотивационный
вариант, исследованный и экспериментально); 2) выйти из группы; 3)
некоторое время, в зависимости от ситуации, сопротивляться; 4) попытаться изменить сами нормы, т. е. оказать обратное влияние на
группу. При изучении этих альтернатив поведения в ситуации группового давления и возник новый объект эмпирического исследования
внутригрупповой динамики - влияние меньшинства.

Еще в экспериментах С. Аша, а затем С. Милгрэма по подчинению
власти было отмечено, что достаточно испытуемому в конфликтной для
него ситуации обнаружить наличие так называемой <социальной поддержки>, как его устойчивость в отстаивании своей позиции значительно повышается. Для проверки этого феномена было поставлено множество экспериментов, в которых обнаружились следующие факты.

В случае, когда речь идет о перцептивных суждениях, достаточно
одного высказывания, противоречащего мнению большинства, чтобы
испытуемый не поддался групповому влиянию. Однако простая девиация еще одного члена группы не действует, если речь идет о социально значимом суждении. Для устойчивости нонконформного социального суждения необходимо, чтобы кто-нибудь поддержал именно дан
252 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

ное суждение, причем не обязательно публично. Важно одно - чтобы индивид, отстаивающий свою точку зрения, знал, что он не одинок
[DoiseW., 1978(b),p. 123].

Развитие представлений о природе <социальной поддержки> привело к построению интеракционистской модели группового влияния.
В отличие от функционалистской модели она основывалась на том,
что в группе под влиянием внешних социальных изменений соотношение сил постоянно меняется и что меньшинство в группе может
выступать проводником этих внешних социальных влияний. Тем
самым асимметричность отношения <меньшинство - большинство>
как бы выравнивалась.

Интеракционистская модель, по мнению ее сторонников (Московичи и др.), отличается от модели <социальной поддержки> и не является ее разновидностью, поскольку последняя, в сущности, представляет групповые нормы как неизменные, а противостоящие им - как
некий анклав, островок <особенности> в группе, в то время как интеракционистская модель предполагает именно изменение групповых
норм под действием этого анклава.

Еще одно важное ее отличие заключается в трактовке <меньшинства>. В традиционных исследованиях социальной психологии этот
термин использовался в его буквальном значении, что полностью соответствовало традиционному пониманию социального. В исследованиях же влияния меньшинства, о которых речь пойдет далее, <меньшинство> - это та часть группы, которая обладает меньшими возможностями влияния (авторитетом, статусом, властью, компетенцией и т.
п.). С этой точки зрения, численное меньшинство фактически может
быть <большинством>, если оно в состоянии навязать свое представление остальным членам общности [Op.Cit., р. 124].

Такое понимание меньшинства более соответствует реальной действительности классового общества. Так, например, в настоящее время в США группа людей в количестве всего 3,5 тыс. человек фактически контролирует экономику и политику страны и, будучи в явном
количественном меньшинстве, тем не менее оказывается в большинстве в упомянутом смысле.

В ряде исследований ставилась задача выявить условия, которые
позволяют меньшинству оказывать влияние на группу. Оказалось, что
первое условие - это последовательность, устойчивость поведения
меньшинства, как синхронная, т. е. единодушие членов меньшинства
(консенсус) в конкретный момент, так и диахронная, т. е. сохранение,
повторение позиции во времени.

Показательны в этом плане два эксперимента, поставленные С.
Московичи и французским социальным психологом К. Фошо. В одном

Вклад в социальную психологию. Объекты исследования ... 253

из них испытуемым предъявлялись рисунки, на которых были изображены различные предметы. Предлагалось выбрать тот из них, который по одному из четырех параметров (характеристик) может быть
использован при создании приборов управления самолетом. (Как известно, прибор может быть удобен или неудобен для пилота в зависимости от формы, размера, цвета, очертаний). Сообщник экспериментатора, постоянно ориентируясь на один и тот же параметр, т. е. проявляя устойчивость поведения, заметно влиял на выбор, который делали испытуемые.

В другом эксперименте перед испытуемыми ставилась задача ассоциировать то или иное существительное либо со свойством (например, апельсин -круглый), либо с более общим понятием (апельсин - фрукт). Испытуемым зачитывался список слов, относительно которых заранее была установлена средняя частота тех и других
ассоциаций. И в этом случае сообщник экспериментатора, неизменно
ассоциируя существительное с понятием, добивался заметного изменения у испытуемых количества выборов в пользу аналогичных ассоциаций.

В считающихся классическими исследованиях Московичи, Лажа
и Нафршу [Moscovici, 1971], которые проверяли новую модель социального влияния, изучалась зависимость влияния меньшинства от
таких переменных, как порядок ответов подставных лиц, ответов
испытуемых, сохранение позиции во времени (диахронная устойчивость). Задача испытуемых состояла в определении цвета и его интенсивности по шестибалльной шкале.

В первой экспериментальной ситуации двое из испытуемых помощники экспериментатора - постоянно <видели> голубой цвет
зеленым. В одних группах их опрашивали вторым и четвертым по
порядку, а в других - первым и четвертым. Для усложнения эксперимента степень интенсивности цвета менялась. Во второй ситуации процедура была такой же, но подставные лица демонстрировали менее последовательное поведение: они называли голубой цвет
зеленым лишь один раз. Главные результаты таковы: 1) в контрольной группе лишь один из 22 испытуемых один раз увидел голубой цвет зеленым, т. е. групповая норма соответствовала действительности; 2) в группах, поставленных в первую экспериментальную ситуацию, число ответов <зеленый> увеличилось до 8,4% общего числа выборов (без подставных); 3) в группах, поставленных
во вторую экспериментальную ситуацию, т. е. с менее, последовательным поведением подставных лиц, этот показатель падает до
1,25%, иными словами незначительно отличается от показателя
контрольной группы.

254 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

Кроме того, в интервью с испытуемыми после эксперимента выяснилось, что подставные лица оценивались испытуемыми как менее
компетентные, но более уверенные.

Авторы интерпретируют результаты следующим образом. Последовательность поведения меньшинства оказывает заметное влияние, поскольку факт устойчивой оппозиции двумя способами подрывает согласие (в группе). Меньшинство, во-первых, предлагает норму, противоречащую норме большинства, во-вторых, наглядно демонстрирует, что
групповое мнение не абсолютно, чем подрывает его авторитет.

В этой связи возник другой, важный для социальной практики
вопрос: какой тактики должно придерживаться меньшинство, каковы условия не только сохранения его влияния, но и <выживания> его
самого? Дело в том, что в работах американского социального психолога Шехтера [Schachter S., 1959 ] на сенсорном, ценностно-нейтральном материале было показано, что нонконформисты своим сопротивлением усиливают реакцию их отторжения группой. Аналогичные
результаты были получены в опытах Дуаз и Московичи [Doise, et a.,
1969-1970].

Исследуя этот феномен, Г. Мюньи поставил эксперимент, в котором предметом оценки был уже не сенсорный материал, а социальный
объект (армия). Общая идея исследования была такова: когда вовлекаются ценностные ориентации, группа дробится на большое количество подгрупп; разнообразие позиций по социальным объектам гораздо более велико^, а участники группы ориентируются не только на
нее, но и на другие группы, в которые они входят - социальные, профессиональные и т. п.

Мюньи выделил два <стиля переговоров>: <гибкий> и <жесткий>
(ригидный). Жесткий стиль отличается бескомпромиссностью и категоричностью высказываний, схематичностью и строгостью формулировок. Мягкий, напротив, характеризуется большей адаптивностью,
мягкостью формулировок, в которых проявляется уважение к мнению
других, выражается готовность к компромиссу [Mugny G. 1975]. Было
установлено, что мягкий стиль наиболее эффективен, жесткий же
может привести к ухудшению позиций меньшинства и укреплению
норм большинства.

В ходе эксперимента выявилось еще одно обстоятельство - зависимость эффективности влияния меньшинства от образа, который
складывается о нем у объекта влияния, т. е. у большинства. Так, если
в глазах большинства меньшинство предстает как бескомпромиссное,
ему приписывается догматичность, что блокирует дальнейшее влияние меньшинства.

Вклад в социальную психологию. Объекты исследования ... 255

Влияние меньшинства как постоянный фактор внутригрупповых
процессов было обнаружено и в экспериментах с такими традиционными объектами, как <эффект ореола>, <эффект запаздывания>
(seeper effect) и др.

Исследования феномена влияния меньшинства, по некоторым
оценкам, позволяют не только увидеть традиционные объекты и процессы в новом свете. Так, подводя итоги этому новому направлению
за более чем десятилетний период, С. Московичи пишет: <Они складываются во все более связную и полную систему. Результатом, как
минимум, является то, что из них вырастает все более стройное теоретическое знание> [Moscovici, et aL, 1972(c), p. 223].

Пока еще рано говорить о том, насколько продуктивной окажется
интеракционистская модель влияния. Подчеркнем лишь одно бесспорное ее преимущество: она лишена односторонности функционалистской модели, поскольку включает широкий социальный контекст, в котором находится группа. Анализ внутригрупповой динамики с учетом межгрупповых отношений открывает перед социальной
психологией новые перспективы. Во-первых, появилась возможность
анализа группы не как замкнутой единицы социальной системы, а
как образования, включенного в систему более высокого уровня. Вовторых, взаимодействие индивидов в группе предстало в двух аспектах: как взаимодействие членов одной этой группы и, одновременно,
как взаимодействие представителей разных групп, в которые члены
данной группы также объективно включены.

Этот второй аспект особенно четко выявился в исследованиях еще
одного нового объекта - поляризации групповых установок. Он был
выявлен благодаря новому подходу к феномену, получившему название <сдвиг к риску> группового решения.

Как известно, в 1961 г. Дж. Стоунер установил, что группа после
дискуссии принимает более смелое, <рискованное> решение, чем
можно было бы ожидать, опираясь на результат усреднения измеренных до дискуссии индивидуальных мнений ее членов. Напомним суть
методики. Испытуемые вначале принимают решения индивидуально.
Это фаза предсогласия. Затем экспериментатор просит коллективно
обсудить объект или ситуацию и прийти к общему выводу - фаза
согласия (консенсус). Наконец, после дискуссии каждый участник
получает ту же анкету и может опять высказать свое личное мнение фаза постсогласия. Феномен <сдвига к риску> проявляется в том, что
усредненные оценки на стадиях согласия и постсогласия оказываются
более экстремальными относительно средней индивидуальной в фазе
предсогласия. Надо сказать, что термин <риск> применяется как ус
256 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

ловный, ибо в ряде экспериментов было показано, что группа способна
принимать и более <осторожные> решения. Суть феномена состоит в
сдвиге относительно фазы предсогласия. В ходе многолетних исследований были выявлены три основных условия <сдвига к риску>: сам
факт дискуссии, некоторое исходное расхождение индивидуальных
позиций и определенность содержания обсуждаемого материала. Взаимосвязь этих факторов объяснялась по-разному: действием социокультурных норм поведения индивида (в западном обществе), поощряющих риск [Deschamps, et a., 1978(b), p. 95]; возможностью переложить ответственность за решение на других [Op.Cit., р. 95]; и т. п.
По мнению В. Дуаза, американские исследователи исходили из ошибочной методологической посылки: коллективное решение должно
выражать среднестатистическую точку зрения, некую <золотую середину> . Тем самым смешивалась динамика двух процессов - собственно <сдвига к риску> и принятия коллективного решения как такового
[Op.Cit., р. 97]. Не содержит ли сама дискуссия элементов, могущих
заставить ее участников принять более смелое решение, например не
включает ли она механизм действия ценностных ориентаций? Такой
вопрос поставили Московичи и Дзаваллони [Moscovici, et a., 1969].
В своем эксперименте они применили классическую методику, но на
другом, ценностно и идеологически насыщенном материале.

Эксперимент заключался в следующем. В одной из групп испытуемых объектом дискуссии было отношение к де Голлю. Замер производился по шкале Ликерта, т. е. испытуемые должны были высказать
свое согласие с одним из семи высказываний, расположенных на континууме от крайне положительного до крайне отрицательного. Во второй группе по той же шкале измерялось отношение к другому объекту - американцам. Затем испытуемых обеих групп просили оценить по
шкале Терстоуна (в баллах от +3 до -3) степень позитивности или негативности высказываний, предложенных в первой группе. Таким образом, были получены три позиции: отношение к де Голлю, отношение к
американцам и оценка высказываний о де Голле. Во всех трех позициях был отмечен сдвиг относительно фазы предсогласия, т. е. получен
тот результат, который обычно в экспериментах трактовался как <сдвиг
к риску>. То новое, что было внесено Московичи и Дзаваллони в понимание этого феномена, обусловлено его интерпретацией в более широком социальном контексте. Дело в том, что экстремизация по первым
двум позициям, где испытуемые давали свою оценку предлагаемым
объектам, шла в направлении согласия с общественным мнением Франции в целом. Дискуссия как бы обеспечивала согласие группы с большинством населения страны. После дискуссии положительное отношение к де Голлю стало еще более позитивным, а отрицательное отноше
'^^' ^ -^
1":^^^

Вклад в социальную психологию. Объекты исследования ... 257

ние к американцам еще более негативным. Отсюда и сам термин <поляризация>, который означает одновременно и экстремизацию, и приближение к полюсу общественного мнения. Поэтому поляризация есть
всегда экстремизация. Напротив, не всякая экстремизация означает поляризацию, поскольку она может вести и к противопоставлению общепринятой точке зрения.

Нельзя не отметить и другой важный результат: в третьей позиции,
когда испытуемые выступали в роли нейтральных экспертов, экстремизация была значительно ниже, чем в остальных двух, когда в действие включались ценностные ориентации испытуемых.

Очевидно, что тот же эксперимент, проведенный на американцах,
дал бы противоположные результаты, а именно отрицательное отношение к де Голлю и положительное к американцам. Соответственно
это означало бы экстремизацию относительно французского общественного мнения и поляризацию относительно американского. Вопрос, следовательно, не в том, происходит ли сдвиг вообще, а в том,
относительно какого объекта и с позиций какой системы ценностей.

Разработка этой проблемы могла бы обогатить социальную психологию, дав весьма интересные результаты (например, о реальном
функционировании общественного мнения, о его дифференциации в
разных социальных группах и т.п.). Однако западноевропейские социальные психологи пошли по пути исследования более частных особенностей процесса поляризации. Например, Московичи и Дзаваллони установили, что при более формальном расположении участников
дискуссии (в один ряд), поляризация меньше, чем при менее формальном (вокруг стола) [Moscovici, et а1., 1972(с)]. Меньшее отклонение
наблюдалось и в том случае, если сокращалось время на обсуждение
или не возникало дискуссии. Напротив, ситуация острых разногласий
вела к резкой поляризации [Moscovici, et а1., 1972(b)].

На примерах исследований внутригрупповой динамики видно, что
изменение методологических и теоретических ориентаций позволило
западноевропейцам получить новые социально-психологические данные. Так, конфликтная модель общества несомненно послужила источником идеи о потенциальном значении меньшинства, а учет включенности членов некоторой группы в другие группы помог глубже раскрыть природу устойчивости индивида в условиях группового давления. Вместе с тем нельзя обойти и факт несомненного идеологического
влияния господствующей системы ценностей капиталистического
общества на подход к исследованию некоторых явлений. Это влияние
хорошо заметно в экспериментах, посвященных выявлению условий,
в которых меньшинство может выжить и продолжать оказывать влияние на большинство. Если перевести выводы, сделанные исследова
258 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

телями, на язык политического действия, то они фактически окажутся рекомендациями реформизма: не требовать многого, не ставить
острых вопросов, демонстрировать готовность к компромиссу, дабы не
навлечь на себя репрессий. Подобная осторожность весьма характерна
для большинства эмпирических исследований. Исключения не составляют и исследования межгрупповых отношений, которые наиболее
наглядно демонстрируют отличие западноевропейской социальной
психологии от американской психологической социальной психологии.

11.3. Межгрупповые отношения

В этой области лидирует группа западноевропейских социальных
психологов, руководимая Г. Тэджфелом^. В последние годы она оказывала заметное влияние и на исследования в других странах. По
межгрупповым отношениям в Западной Европе вышли такие крупные
обобщающие работы, как <Дифференциация между социальными
группами: исследования социальной психологии межгрупповых отношений> под редакцией Г. Тэджфела [1978], <Социальная психология
и межгрупповые отношения> М. Биллига [1976], цитированная выше
<Экспериментальная социальная психология> В. Дуаз и соавторов
[1978], <Введение в социальную психологию> под редакцией Г. Тэджфела и К. Фрэзера [1978], <Социальное изменение и социальное влияние> С. Московичи [1976], большое количество статей.

Важно подчеркнуть, что в этой области западноевропейская социальная психология опережает американскую не только по количеству
исследований, но и по их теоретическому качеству. Как известно, в
социальной психологии США отношения между группами традиционно рассматривались как разновидность межличностных отношений, детерминируемых индивидуально-психологическими особенностями участников. Такая трактовка вполне естественна для психологической социальной психологии, в которой единицей анализа является индивид. С этой точки зрения, социальное поведение выступает
как сумма межиндивидуальных униформных реакций и напоминает,
по мнению Тэджфела, одновременное падение на стол нескольких теннисных шариков с разных расстояний и сторон. <Шарики... отскакивают каждый по-своему, но при этом подчиняются немногим относительно простым законам. Для модели <межгруппового поведения
потребуются два (или более) набора шариков и, возможно (это зависит
от проблемы), два, три или более столов> [Tajfe, 1972(а), р. 96].

В противовес традиционному подходу западноевропейские исследователи считают, что межгрупповые отношения несводимы к межиндивидуальным и детерминируются положением группы как коллективного социального субъекта в системе отношений с другими груп
Вклад в социальную психологию. Объекты исследования ... 259

пами. Новизна подхода, который с полным основанием можно назвать
западноевропейским, состоит в том, что группа рассматривается не
как сумма, скопление индивидов, а как качественно своеобразное
целое. Индивид с этой точки зрения - не представитель подобных ему
одинаковых индивидов, а носитель системного качества, которым
обладает группа.

Далее если в американской социальной психологии группа - это,
как правило, самостоятельная, замкнутая единица, то в большинстве
западноевропейских концепций группа как психологическая общность определяется через сопоставление с другими группами, а ее
характеристики раскрываются в системе межгрупповых отношений.

Наконец, общей отличительной чертой западноевропейских исследований межгрупповых отношений является их теоретическая проработанность. Если в американской социальной психологии теория в
соответствии с позитивистскими установками следует за эмпирическим исследованием, то в западноевропейской - теоретическая работа
предшествует ему, порой значительно опережая. На наш взгляд,
именно эта особенность придает особую ценность исследованиям межгрупповых отношений, проведенным социальными психологами Западной Европы, несмотря на то, что значительная часть сформулированных ими теоретических положений еще ожидает своего подтверждения или опровержения.

Теоретическая позиция западноевропейцев в области психологии
межгрупповых отношений наиболее полно представлена в концепции
Г. Тэджфела. По мнению Тэджфела, <индивидуалистическая> интерпретация межгрупповых отношений бесплодна не только потому, что
игнорирует роль групп в социальном процессе. Пагубность методологического индивидуализма состоит еще и в том, что сам социальный
процесс предстает как результат сложения индивидуальных усилий
гомогенных индивидов, действующих в гомогенной, стабильной социальной среде. В итоге гетерогенные явления и процессы - социальные движения и межгрупповые конфликты - практически исключаются из сферы социально-психологического исследования.

Выступая против принципов методологического индивидуализма,
Г. Тэджфел объявляет основным субъектом социального процесса
группу, наиболее существенной характеристикой социальной действительности - ее изменение, а главным объектом социальной психологии - отражение социальной действительности (прежде всего,
системы межгрупповых отношений) в сознании людей. При этом основная задача состоит в том, чтобы понять, как формируются в сознании людей представление о: 1) незыблемости или, напротив, потенциальной изменяемости системы межгрупповых отношений; 2) закон
260_______ Опыт Западной Европы: парадигма понимания

ности, справедливости или, наоборот, незаконности, несправедливости принципов, которые лежат в основе данной системы. Тэджфела,
таким образом, интересует не столько объективное взаимодействие реальных социальных групп, в которое вплетены и их представления
друг о друге, сколько формирование самих по себе представлений о
процессе и результатах этого взаимодействия [Tajfe, 1981, р. 47-48].

Сам термин <группа> в концепции Тэджфела означает <когнитивную реальность, значимую для индивида в данный момент> [Ор. Cit.,
р. 254]. Это определение построено по аналогии с определением нации
историка Эмерсона - как совокупности людей, которые чувствуют,
что они составляют нацию. Развивая эту идею применительно к группе, Тэджфел вычленяет в чувстве групповой общности три компонента: когнитивный - осознание принадлежности к группе; ценностный - положительная или отрицательная оценка этого факта; эмоциональный - переживание факта принадлежности и его оценки в форме таких чувств, как любовь или ненависть [Ор.Cit., р. 229]. Указанные компоненты представлены не всегда в полном составе и не в равной степени, но непременным психологическим условием возникновения и существования группы является высокий уровень совпадения, единообразия их профиля у членов группы. С этой точки зрения,
не существует разницы между вымышленной и реальной группой.

Основу концепции Тэджфела составляют четыре понятия, в совокупности позволяющие описать процесс образования группы, а именно: социальная категоризация, социальная идентичность, социальное
сравнение и психологическое групповое отличие (psychoogica group
distinctiveness).

Социальная категоризация - это процесс группировки субъектом
социальных объектов и явлений по их значению в системе действий,
намерений и убеждений индивида. Социальная категоризация в межгрупповых отношениях есть частный случай классификации индивидом окружающей действительности. Однако психологически категоризация социальной действительности отличается от восприятия
природных явлений ярко выраженным положительным или отрицательным отношением субъекта к классифицируемым объектам, влиянием сформировавшихся у него ценностных ориентаций.

Следствием такой категоризации при восприятии людей оказывается социальная идентичность как результат самоопределения, установления индивидом своего <лица>. В теории Г. Тэджфела социальное <лицо> - это та часть <Я-концепции> индивида, которая определяется его ценностно и эмоционально насыщенным знанием о принадлежности к некоторой социальной группе (или группам). Тэджфел
подчеркивает, что вводит термин <социальная идентичность> в сугубо

Вклад в социальную психологию. Объекты исследования ... 261

ограниченном понимании для описания лишь того аспекта социальной идентификации, который связан с самоопределением индивида
как члена группы, и лишь применительно к межгрупповым отношениям. Его идея состоит в том, что <каким бы сложным и разнообразным ни было представление человека о себе и своем месте в окружающем социальном и природном мире, некоторые аспекты этого представления определяются его принадлежностью к определенным группам и категориям> [Op.Cit., р. 255].

Социальная категоризация и самоопределение немыслимы без
постоянно сопутствующего им процесса социального сравнения. Характеристики группы, будь то социальный статус, экономическое
положение, цвет кожи или способность добиваться своих целей, обретают значимость большей частью в ценностно насыщенном сопоставлении с другими группами. <Группа становится группой, наделенной общими характеристиками, лишь благодаря наличию других
групп> [Op.Cit., р. 258].

В силу ряда причин, о которых речь пойдет ниже, группы стремятся фиксировать и поддерживать свое позитивное отличие от других
групп. Эту функцию призваны выполнять различные психологические процессы, среди которых ведущую роль играет социальная стереотипизация. Они и обеспечивают то, что Г. Тэджфел называет психологическим групповым отличием.

Таково содержание четырех основных понятий анализируемой
концепции межгрупповых отношений. Отметим, что все они, за исключением последнего (психологического группового отличия), заимствованы либо из общей, т. е. индивидуальной, психологии, либо из
психологической, т. е. межиндивидуальной, социальной психологии.
Так, понятие <категоризация> широко принято в когнитивной психологии, понятие <социальная идентичность> является спецификацией более широкого понятия - <социальная идентификация>, принятого в психологии личности, наконец, понятие <социальное сравнение> было введено в американскую социальную психологию Л. Фестингером еще в 50-х годах.

Между тем, задача Тэджфела, как отмечалось выше, состояла в
том, чтобы показать, при каких условиях социальное поведение индивидов разворачивается по логике межгруппового и как процессы и
явления, обнаруженные общей и социальной (межиндивидуальной)
психологией, функционируют в межгрупповых отношениях, приводя к единообразию, унифицированности поведения людей, как представителей группы. (Достижение такого единообразия является, по
Тэджфелу, основным критерием перехода межиндивидуального поведения в межгрупповое.)

262___________ Опыт Западной Европы: парадигма понимания

Для описания этого перехода он предлагает следующую схему. Любое межиндивидуальное взаимодействие можно расположить на континууме между двумя полюсами: чисто межличностное отношение чисто межгрупповое. Тэджфел справедливо замечает, что если чисто
межличностное отношение реально не существует и даже абсурдно, то,
напротив, чисто межгрупповое отношение, т. е. взаимодействие людей
как представителей групп, отнюдь не фикция. В жизни можно найти
немало примеров недифференцированного деления на <мы> и <они>.
Наиболее яркий пример - отношения солдат двух воюющих сторон.
Для этого полюса континуума характерна деперсонализация (и даже,
замечает Тэджфел, дегуманизация) представителей чужой группы.

Расположение межиндивидуального взаимодействия на упомянутом континууме детерминируется, согласно Г. Тэджфелу, диалектическим отношением между ситуацией взаимодействия и ее отражением в сознании его участников. Само это отношение определяется действием трех факторов: 1) степенью осознания индивидом себя как
члена группы при соответствующем уровне ценностной идентификации, положительной или отрицательной; 2) характеристиками ситуации, вынуждающими человека поступать как представителя группы;
3) взаимным усилением первых двух факторов в результате их взаимодействия [Op.Cit., р. 239].

Чем ближе социальная ситуация (в ее субъективной интерпретации)
к межгрупповому полюсу континуума, тем сильнее проявляются тенденция к единообразию поведения членов данной группы по отношению к другой группе и склонность членов данной группы воспринимать
членов другой группы как безликих ее представителей, т. е. недифференцированно [Op.Cit.. р. 243]. Таким образом, Тэджфел получает еще
два континуума: 1) единообразие - разнообразие поведения членов
данной группы по отношению к другой группе и 2) дифференцированность-недифференцированность восприятия членов другой группы.

Будет ли развиваться поведение индивидов по логике межличностного или межгруппового, зависит еще от одного важного фактора,
определяющего степень этих двух видов единообразия (совпадение
оценок внутри своей группы между собой и <одинаковости> членов
чужой группы между ними в глазах членов своей группы) - представлений индивида о возможной динамике межгрупповых отношений и
своих перспективах в этой связи. Эти представления также имеют
свой континуум: социальная мобильность - социальное изменение.

Социальная мобильность - это убеждение индивида в том, что он
может сам по себе значительно повысить свой социальный статус.
Оно основывается на представлении об обществе как гибкой системе, допускающей подобные переходы индивидов, будь то по причине

Вклад в социальную психологию. Объекты исследования ... 263

их упорной работы, проявления таланта и т. п. Социальное изменение - это убежденность индивида в том, что он <заключен> в данную группу, не может перейти из нее в другую, что свое положение
он может изменить только как член группы, т. е. только если вся
группа в целом изменит свое положение в системе межгрупповых
отношений [Op.Cit., с. 246-247]. Примером нервого типа убеждения
может служить широко распространенный в США социальный миф
о газетчике, который становится миллионером, примером второго представление о своем положении у людей, живущих в кастовом
обществе^.

Социальные движения, отмечает Тэджфел, возникают тогда, когда
у больших социальных групп формируется самосознание, основанное
на убежденности в необходимости, возможности и законности изменения своего положения в системе межгрупповых отношений. Именно на этом, а не на индивидуально-психологическом уровне, считает
он, необходимо искать корни таких социально-психологических феноменов, как предрассудки, стереотипы и т. п. Сами же эти феномены выступают в теоретической системе Тэджфела скорее как симптомы межгрупповых отношений нежели их причина [Op.Cit., с. 252].

Не меньшую метаморфозу претерпевают и традиционные теоретические понятия, например введенное Л. Фестингером понятие <социальное сравнение>. Фестингера интересовал процесс самооценки индивида путем сравнения с похожим на него другим членом этой же
группы. Сравнение с представителем другой группы, имеющим иной,
более высокий или более низкий статус, представлялось ему практически нереальным. В противоположность этой точке зрения Г. Тэджфел убедительно показал, что процесс социального сравнения детерминирован изначально межгрупповыми отношениями, поскольку
любая социальная идентификация явно или имплицитно предполагает межгрупповое сравнение. Например, когда кто-либо определяет
себя как белого американца, это уже предполагает сравнение с небелыми американцами.

Кроме того, социальная идентификация, согласно Тэджфелу, происходит преимущественно через сравнение с группами, диаметрально противоположными по своим характеристикам. Импульсом к подобному контрастному сравнению является осознание существующих
групповых различий как несправедливых и незаконных. Тэджфел не
отрицает, что положения теории социального сравнения Фестингера
могут быть экстраполированы на межгрупповые отношения, но считает, что это возможно лишь в том случае, когда сравнение делается
между относительно похожими группами в относительно стабильной
социальной системе. Когда же в групповом сознании складывается

264 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

представление о положении других групп и собственном как несправедливом и незаконном, эта теория оказывается неприемлемой, поскольку индивиды в межгрупповых отношениях ведут себя по логике этих, а не межличностных отношений.

Здесь Г. Тэджфел делает вывод о том, что воспринимаемая незаконность существующих межгрупповых отношений является важным
фактором и рычагом социального изменения. Она выступает как основа социального действия и социального изменения, идеологизации
недовольства и фрустрации, различных форм межгруппового поведения [Op.Cit., с. 266, 267]. Таким образом, понятие социального сравнения в концепции Тэджфела приобретает совершенно иное, более
широкое и, на наш взгляд, более адекватное содержание. Аналогичное переосмысление претерпевают и другие традиционные понятия <социальная идентичность> и <социальная категоризация>.

Резюмируя существо своей концепции, Г. Тэджфел говорил: <Мы
пришли к заключению, что учет природы социальной идентичности,
связанной с характером объективных и субъективных отношений
между группами, с межгрупповым социальным сравнением и восприятием законности межгрупповых отношений, позволяет нам рассматривать межгрупповое поведение в реальном социальном контексте,
помимо и вне его детерминации индивидуальными потребностями или
мотивами, которые, как порой полагают, действуют как бы до или
независимо от социальных систем, в которых живут люди. Именно
поэтому данные положения наряду с теорией межгруппового конфликта М. Шерифа составляют социальную психологию межгруппового поведения> [Tejfe Н., 1978 с. 444].

Точную оценку концепции Г. Тэджфела дала Г. Андреева в рецензии на одну из его работ. Она пишет: <Стержень этой программы анализ межгрупповых отношений. К сожалению, это лишь <стержень>. Два обстоятельства, как минимум, необходимы для того, чтобы предлагаемая программа обеспечила действительно новую перспективу социальной психологии. Во-первых, ее <подкрепление> серией
экспериментальных исследований, построенных на подлинно новой
методологической основе (иначе неизбежен разрыв между декларациями нового подхода и пока достаточно традиционной исследовательской практикой). Во-вторых, более определенное <насыщение> проблематики межгрупповых отношений реальным социальным содержанием, т. е. рассмотрением конкретных групп в конкретном типе
общества (иначе неизбежна некоторая абстрактность постановки проблемы межгрупповых отношений)> [Андреева, 1979, с. 34].

К этому можно добавить, что перспектива насыщения этой проблематики <реальным социальным содержанием> представляется не

Вклад в социальную психологию. Объекты исследования ... 265

очень реальной. Слишком близко логика рассуждений Тэджфела подводит социальных психологов Западной Европы к острым вопросам
об отношениях власти, о социальной справедливости в распределении
общественного продукта, о праве социальных меньшинств (в понимании Московичи) на самоопределение и к другим связанным с этим
проблемам, решение которых лежит вне компетенции социальной
психологии. Не случайно поэтому подавляющая часть эмпирических
исследований, проводимых в русле концепции Тэджфела, охватывает
лишь небольшие фрагменты его теоретической схемы.

Первое по количеству место среди этих исследований занимают
проверки гипотезы об одном из следствий социальной категоризации межгрупповой дискриминации (предпочтение собственной группы,
связанное с положительной социальной идентичностью). Некоторые из
данных по этому вопросу, на наш взгляд, заслуживают внимания. В
первую очередь это данные Тэджфела и других исследователей
[Deschamps, 1978(b), р. 315] о том, что межгрупповая дискриминация
проявляется в отсутствие явного соревнования между группами или
какой-либо предыстории отношений между ними, которая могла бы
служить основанием для враждебности и, кроме того, не связана с возможностью индивида извлечь личную выгоду. Характерно, что экспериментаторы намеренно стремились создать такую <нулевую> атмосферу, но и в ней возникал этот феномен. Не исключена возможность,
что тем самым было выделено в относительно чистом виде известное явление деления на <мы> и <они> (см. книгу Б. Поршнева [Поршнев
1979]). Иначе трудно объяснить данные В. Дуаза, согласно которым
даже само ожидание межгруппового воздействия ведет к повышению
внутригруппового фаворитизма [Deschamps, 1978(b), р. 158]^.

В более поздних экспериментах Дж. Тернер отчасти сумел показать, что социальная категоризация порождает межгрупповую дискриминацию лишь тогда, когда последняя является для индивидов,
входящих в группу, единственным способом позитивного самоопределения [Turner, 1981]. Однако большая часть исследований социальной категоризации, в том числе так называемые Женевские, свидетельствуют о том, что она является необходимым и достаточным условием межгрупповой дискриминации [Deschamps, et a., 1978(b)].

В русле концепции Тэджфела были получены и другие существенные факты. Так, исследованиями Дж. Тернера и Р. Брауна [Turner,
1977] была подтверждена гипотеза о связи между устойчивостью статуса группы и представлением о законности ее превосходства. В одном
из немногих полевых исследований Р. Брауна, проведенном на авиационном заводе, были выявлены ценности, регулирующие систему межгрупповых отношений, тенденция групп к сохранению своей социаль
266____________________Опыт Западной Европы: парадигма понимания

ной идентичности [Brown, 1978]. Примечательно также, что в этом исследовании удалось обнаружить феномен <нулевой> (или минимальной) категоризации. Работами Лемэна было установлено, что <угроза
потери идентичности> может подтолкнуть группу к новой идентификации на иной основе (к поиску нового стиля и т. п.) [Kidder, et а1., 1975].
А в фундаментальных исследованиях Айзера и Штребе выявилось, что
включение ценностей в процесс категоризации обычно усиливает эффект ассимиляции и контраста [Eiser, et а1., 1972, р. 307-309].

Экспериментальная проверка обширной программы, намеченной
Г. Тэджфелом, еще впереди. Сам автор в числе первоочередных объектов эмпирических исследований называет: формирование новых групповых идеологий; социальные условия активизации ранее пассивных
и <смирных> групп; психологические условия, в которых межгрупповая дискриминация усиливается, и, главное, условия, в которых
она уменьшается [Tejfe, et а1., 1978, р. 444].

В целом концепция Тэджфела представляет собой значительный
шаг вперед в исследовании межгрупповых отношений. Концепция
Тэджфела обладает несомненными преимуществами по сравнению с
традиционными подходами. Это особенно рельефно обнаруживается
в исследовании такого традиционного для социальной психологии
феномена, как социальный стереотип.

Из всех известных подходов она наименее противоречива и наиболее близка к системному пониманию социального процесса, о чем свидетельствует акцент на изменение социальной действительности, признание за конфликтами и противоречиями между большими социальными группами ведущей роли в этих изменениях, подход к межиндивидуальному взаимодействию как элементу более широких структур. Тэджфел наиболее убедительно доказал (по крайней мере теоретически) преимущества альтернативного подхода и показал новые возможности социально-психологического исследования межгрупповых
отношений.

Два недостатка снижают значимость этой концепции. Первый из
них обусловлен последовательной феноменологической позицией, в
соответствии с которой Тэджфел заключает в кавычки предикат
объективности. Критерий объективности для него - это степень социального согласия относительно природы того или иного явления
[Tejfe, et а1., 1978, р. 257]. В соответствии с этой позицией у Тэджфела предметом исследования выступает не реально существующая
структура социальных отношений, а, главным образом, ее отражение в групповом и индивидуальном сознании. Он фактически оставляет без внимания весьма важный вопрос об адекватности отражаемого и отраженного, т. е. степени объективности суждения индиви
Вклад в социальную психологию. Объекты исследования ... 267

дов о положении своей и других групп в системе общественных отношений.

Подобно тому как люди издавна считали, что Солнце вращается
вокруг Земли, и для осознания этой ошибки понадобился теоретический гений Коперника, группа в своей повседневной жизни не может
до конца адекватно самоопределиться, выработать, выражаясь языком Г. Тэджфела, свою истинную социальную идентичность, не глядя на себя с теоретических позиций марксизма.

Неудивительно, что Г. Тэджфел, идя от группы, даже взятой в системе межгрупповых отношений, не может решить вопрос об объективности процесса социального сравнения не иначе, как субъективно. Чрезмерная субъективизация восприятия межгрупповых отношений, уравнивание в статусе реальных и <психологических> групп
дают дополнительные аргументы сторонникам различных концепций
социальной стратификации, согласно которым индивид принадлежит
к тому классу, к которому сам себя относит по субъективно, произвольно выбранным признакам.

Второй, не менее существенный недостаток - уравнивание разных
социальных групп с точки зрения их роли в общественном процессе
[Ор. Cit., р. 290].

11.4. Социальный стереотип

Термин <социальный стереотип>, впервые введенный У. Липпманом
для обозначения образного эмоционального представления о социальном объекте (<картинки в голове>), в американской социальной психологии стал использоваться в более узком смысле - как образ, <картинка> члена той или иной социальной (в подавляющем большинстве
случаев этнической) группы. При этом речь шла преимущественно о
негативном образе представителей инаковыглядящих, инакомыслящих, действующих и других подобных групп. Термин <социальный
стереотип> стал практически синонимом этнического предрассудка с
соответствующими коннотациями - иррациональностью, неадекватностью, прочной фиксацией знака валентности - и обычно приписывался мало информированному, предубежденному сознанию.

Такое понимание стереотипа в немалой степени было обусловлено
влиянием разного рода психоэнергетических моделей человека, в соответствии с которыми стереотип объявлялся неизбежным элементом
авторитарного, догматического, ригидного, консервативного мышления. Эпизодически проводившиеся исследования, в которых приводились и эмпирические данные, и теоретические аргументы против стереотипного мнения о стереотипе, не смогли поколебать закрепившийся за ним общепринятый смысл.

268 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

Разумеется, нельзя отрицать, что и при таком ограниченном подходе были получены достаточно валидные данные о природе этого
феномена. В частности, выяснилось, что стереотип обладает свойствами фиксированной установки, причем эффекты ассимиляции контраста выражены в нем даже сильнее. Оказалось, что стереотип акцентирует, усиливает определенные свойства объекта в соответствии с -его
валентностью, а прочность стереотипа неразрывно связана с прочностью фиксации именно валентности, т. е. закрепления объекта в системе ценностной ориентации индивида.

Помимо этого, обнаружилось, что в механизм формирования стереотипов вовлечены не только схематизация, категоризация и т.п.,
но и другие когнитивные процессы, прежде всего каузальная атрибуция, или объяснение человеком причин своего и чужого поведения. Люди объясняют поведение влиянием внутренних (личностных, субъективных) и внешних (ситуативных, средовых, объективных) факторов. При этом они склонны свои успехи объяснять своими внутренними качествами, а неудачи - внешними обстоятельствами. Напротив, успехи других чаще объясняются внешними, а неудачи - внутренними факторами. Этот феномен неразрывно связан с
функцией, которую выполняет в психологической структуре личности <Я-образ>, складывающийся как результат взаимодействия базовых оценочных отношении человека к миру, себе и другим людям.
Эта функция состоит в защите положительной самооценки самыми
разнообразными способами: от завышения своей самооценки до занижения оценки других.

Принципиальный вопрос, который возникает при анализе различных особенностей стереотипа, состоит в следующем. Являются ли они
следствием индивидуально-психологических характеристик или вызваны иными причинами? Если учесть социальное происхождение
ценностей, логично предположить, что стереотипы выполняют какието важные функции не только на индивидуальном, но и на социальном уровне и, следовательно, детерминированы взаимодействием социальных факторов. Это обстоятельство, постоянно игнорируемое
индивидуалистической социальной психологией, со всей очевидностью обнаружилось в исследовании Г. Тэджфела, посвященном анализу
роли феноменов каузальной атрибуции в межгрупповых отношениях,
в том числе в сформировании стереотипов, а также выявлению обратного влияния стереотипов на эти процессы. В решении этой задачи он
основывался на уже рассмотренных методологических посылках: 1)
суть социального процесса составляет изменение действительности
людьми (в результате чего постоянно существует разрыв между старыми представлениями о реальности и ею самой); 2) отличительная осо
Вклад в социальную психологию. Объекты исследования ... 269

бенность социальных представлений состоит в том, что они разделяются многими людьми.

В общих чертах логика его рассуждений такова. Самый важный
факт в жизни человека состоит в том, что он является членом многих
групп, которые взаимодействуют с другими группами. Любое изменение в отношениях между социальными группами заставляет включенных в них индивидов искать его причины. Изменения могут объясняться объективными, внешними пли субъективными, внутренними
факторами. К внешним причинам обычно относятся такие, которые
явно не зависят от группы, например стихийное бедствие. К субъективным же причинам относятся свойства самой группы, которые
могут иметь как психологическое, так и непсихологическое обоснование. Однако последнее часто трудно установить, ибо, например, экономическое положение группы можно объяснить ее принадлежностью
к определенной этнической категории, статус которой, в свою очередь,
может объясняться психологическими свойствами ее членов. В связи с этим целесообразнее, считает Тэджфел, проводить другое различие. Необходимо сравнить, считает он, два объяснения: одно, при
котором свойства рассматриваются как приобретенные, преходящие,
ситуативные, и другое, которое оценивает их как прирожденные и неизменные. Именно такого рода объяснения, полагает он, отвечают
тенденции к максимальному упрощению и потому должны быть характерны для каузальной атрибуции сложных социальных явлений.
Они наиболее вероятны в том случае, когда иные типы объяснений
либо противоречат принятым ценностям и убеждениям, либо угрожают <Я-образу> индивида. Исследований, которые подтверждают эти
представления на уровне отношения <индивид - индивид>, более чем
достаточно^.

Но ведь стереотип, подчеркивает Тэджфел, становится социальным
только тогда, когда он принят, разделяется большим числом людей,
объединенных в группу. Если ограничиться только когнитивными
функциями, без ответа останутся по меньшей мере два важных вопроса, каковы функции, которые социальные стереотипы выполняют
в группе, внутри которой они приняты, и какова природа связей между этими функциями стереотипов и их принятием группой. Постановка этих двух вопросов и отличает исследование просто стереотипов от
исследования социальных стереотипов [Tajfe, 1981, р. 145].

Исходя из этой общей позиции, Тэджфел выделяет две функции социальных стереотипов на индивидуальном и две - на групповом уровне. К индивидуальному уровню относятся: 1) когнитивная (схематизация, упрощение и т.д.) и 2) ценностно-защитная (создание и сохранение положительного <Я-образа>). К социальному - 3) идеологизиру
270 Опыт Западной Европы: парадигма понимания

ющая (формирование и сохранение групповой идеологии, объясняющей и оправдывающей поведение группы) и 4) идентифицирующая (создание и сохранение положительного группового <Мы-образа>).

Исследование двух последних функций позволит, по мнению Тэджфела, создать теорию социальных стереотипов. Он указывает, что
социальной психологией, историей, культурантропологией и просто
житейским опытом уже накоплен большой эмпирический материал,
свидетельствующий о том, что на уровне группы социальные стереотипы действительно выполняют указанные функции.

Выделяя эти функции, Тэджфел подчеркивает, что они не могут
анализироваться только в психологических понятиях, поскольку детерминированы отношениями власти и конкуренции между группами
[Op.Cit., р. 157]. Это означает, что при психологическом анализе необходимо выявить содержание стереотипов своей и чужой групп как взаимодополняющих групповых образов. С этого, по мнению Тэджфела,
надо начинать исследование социальных стереотипов и лишь потом,
установив, какую роль они играют на уровне группы, переходить к их
функциям на уровне индивидуальном. Соответственно перспективы
исследования социальных стереотипов состоят в изучении взаимосвязи
функций стереотипов на этих двух уровнях, например в изучении <Яобраза> в процессе межгруппового социального сравнения или в исследовании процесса каузальной атрибуции в межгрупповых отношениях,
но с позиции группы, а не индивида [Tajfe, 1981, р. 157-160].

Резюмируя основное содержание своей концепции, Тэджфел пишет: <...Существование и функционирование социальных стереотипов - это один из примеров (и отнюдь не самый важный) того, как социально-психологические процессы участвуют в ткани объективной
межгрупповой социальной ситуации. Они не создают таких ситуаций... Однако, возникнув, они сами по себе становятся одним из детерминирующих факторов, которые необходимо учитывать при анализе межгрупповых отношений> [Op.Cit., р. 225]. Иными словами,
Тэджфел четко осознает границы действия стереотипов как одного из
социально-психологических феноменов, обслуживающих социальный
процесс. Важно отметить, что, согласно Г. Тэджфелу, его концепция
социальных стереотипов может быть распространена за рамки отношения <группа - группа>. В одной из своих последних работ он выделил три уровня формирования образа социальной реальности. К
первому он относит культуру и совокупность взглядов, представлений, образов и других идеологических образований, описывающих и
объясняющих социальную систему, ее организацию. Внутри метасистемы выделяются групповые идеологии. Наконец, в рамках идеологии существуют наборы, из которых выбирает отдельный индивид.

Вклад в социальную психологию. Объекты исследования ... 271

Эта точка зрения, из которой следует, что социальные стереотипы
и ряд других феноменов группового и общественного сознания должны быть объединены в общую концептуальную схему, широко распространена ныне в западноевропейской социальной психологии. Так,
например, швейцарский социальный психолог В. Дуаз, предприняв
попытку систематизации соответствующих экспериментальных работ, выделил четыре уровня стереотипов и им подобных ценностных,
идейно-психологических образований. К первому уровню относятся
индивидуально-психологические особенности формирования представлений человека о своей социальной среде. Однако, как показывает
В. Дуаз, невозможно выделить чисто индивидуальные образы действительности. Они формируются под влиянием образований второго уровня, а именно представлений, складывающихся в ситуации
межличностного взаимодействия. Эти представления являются уже
социальным образованием. Третий уровень - коллективные представления - это также социальное образование, но формирующееся
в межгрупповых отношениях. Социальный стереотип зарождается и
функционирует именно на этом уровне. Наконец, четвертый, высший
уровень - идеология, которая складывается под влиянием определенных исторических условий данного общества [Doise, 1978(а)]. Дуаз
отмечает, что в современной социальной психологии изучаются преимущественно первые два уровня. Третий исследуется ограниченно,
в межэтнических отношениях, а четвертый фактически исключен из
практики исследования. Демонстрируя на эмпирическом материале
тесную взаимосвязь этих четырех уровней в реальной действительности, В. Дуаз констатирует, что в настоящее время первоочередная
задача социальной психологии состоит в том, чтобы ввести в эмпирические исследования четвертый уровень [Op.Cit., р. 64].

Таким образом, в западноевропейской социальной психологии
намечается своеобразный синтез исследований, выполненных в традиционном ключе методологического индивидуализма, и исследований, имеющих социологическое происхождение. В частности, в схеме, которую предлагает В. Дуаз, легко обнаруживается влияние Э.
Дюркгейма. На наш взгляд, за всем этим, по существу, стоит тенденция к переходу социальной психологии от отношения <индивид группа> к отношению <группа-группа> и, далее, <группа-общество>. Логика такого движения необходимо ведет к выводу, что предметом социальной психологии становится процесс формирования,
функционирования и отмирания ценностных отношений в обществе
как системе социальных субъектов различного масштаба. Онтологически эти ценностные отношения представлены соответственно мировоззрением индивида, групповым сознанием и идеологией.