Блаженный старец Иоанн Оленевский-Краткое жизнеописание. Воспоминания. Акафист.
Настоящее издание - это попытка систематизировать имеющиеся сведения о жизни священноисповедника старца Иоанна Оленевского и воспоминания его современников и духовных чад. Добавлены некоторые свидетельства, не публиковавшиеся ранее.
Издание подготовлено по заказу Троице-Сергиевого храма с. Соловцовка Пензенской области

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Послание Преосвященнейшего Филарета,
епископа Пензенского и Кузнецкого,
клиру и пастве Пензенской епархии
по случаю обретения мощей
старца-иерея Иоанна Оленевского
(Ивана Васильевича Калинина)

Досточтимые отцы, всечестное монашество, дорогие братья и сестры!
В юбилейный 2000-й год от Рождества Христова Русская Православная Церковь на своем Освященном Архиерейском Соборе, состоявшемся в Москве в августе 2000 года в Храме Христа Спасителя, прославила целый сонм своих верных сыновей и дочерей, пострадавших за веру Христову, причислив их к лику святых новомучеников и исповедников Российских XX века. В число их, как мы знаем, от Пензенской епархии вошли епископ Феодор (Смирнов Владимир Алексеевич) и священники Смирнов Василий Сергеевич и Архангельский Гавриил Иванович, претерпевшие мученическую кончину в Пензе в 1937 году. К сожалению, могила их, как и большинства убиенных в годину жестоких гонений на Православную Церковь, неизвестна, и мы лишены возможности воздавать их честным останкам то достодолжное почитание, какое обязаны, согласно с нашей верой, оказывать святым мощам.
Но Господь не оставил нас без Своего утешения и ниспослал нам сей великий дар - цельбоносные мощи старца-иерея Иоанна Оленевского, чье почитание началось задолго до его общецерковной канонизации. Не было, пожалуй, ни одного верующего человека в Пензенской епархии, кто бы не слышал о прозорливом старце Иоанне Оленевском, обладающем благодатной молитвой исцеления души и тела.
Иван Васильевич Калинин, как звали Иоанна Оленевского, прожил долгую жизнь. Как свидетельствуют документы, родился будущий подвижник в 1854 году в селе Оленевка теперешнего Пензенского района и рос сиротой, лишившись своих родителей в самом раннем детстве. Обладая слабым здоровьем, зарабатывал себе на хлеб мелким ремеслом — вязанием шарфов, перчаток и прочего. Но главное, чему он отдавался со всем жаром своей души, была благодатная молитва и посещение Введенского храма села Оленевки, где он помогал священнику как алтарник, с семи лет читал Часослов и пел на клиросе. С малолетства он вел аскетический и уединенный образ жизни: ночами вставал на молитву, молился истово, со слезами, и ограничивал себя в еде и развлечениях.
В 1920 году архиепископом Иоанном (Поммером), будущим главой Латвийской Церкви, претерпевшим мученическую кончину, Иван Васильевич в возрасте 65 лет был рукоположен в сан диакона и служил в храмах Оленевки и Соловцовки, находясь за штатом.
Еще с дореволюционных времен среди богомольцев он почитался за «святого старца-прозорливца», способного утешить в бедах и печалях, дать ответ на любой вопрос, даровать исцеление души и тела. Большая известность в народе и подвижническая деятельность Иоанна Оленевского пришлась не по нраву богоборческой советской власти. Многочисленные посещения старца самыми широкими слоями населения дали повод ей обвинить его в антисоветской агитации и контрреволюционной деятельности. Несмотря на преклонный возраст его трижды арестовывали, подвергали допросам и несколько месяцев содержали в пензенской тюрьме.
Господь уберет его от ссылок и сохранил как духовного наставника, утешителя земли Пензенской в годину тяжких испытаний, которые выпали на долю народа в страшные 30-е годы и в Великую Отечественную войну. Именно в это время, когда Русская Православная Церковь была обескровлена жесточайшими репрессиями и когда были закрыты почти все церкви, духовный подвиг отца Иоанна приобрел особую значимость.
К концу войны произошло послабление государственной политики в отношении Церкви. В Пензенской епархии, где к началу Великой Отечественной войны оставалось всего два действующих храма из тысячи, бывших в ней до революции, - Митрофановский в Пензе и Казанский в Кузнецке - в 1945-1946 годах были возобновлены богослужения в 28 церквах, в том числе и в соловцовской Сергиевской церкви, где на должность диакона вновь был назначен Иоанн Оленевский. А 2 сентября 1946 года епископом Михаилом (Постниковым) он был рукоположен в сан иерея. Тем самым Господь дал возможность отцу Иоанну передать горение своей непреклонной веры и непрестанного служения Богу возрожденному приходу, прихожанам, а через них и последующим поколениям.
6 августа 1951 года в возрасте 97 лет Господь призвал его в Свои обители. Почитаемый иерей был похоронен на кладбище в с.Оленевке на том самом месте, которое он выбрал себе еще при жизни. И как при жизни к нему шел нескончаемый поток людей за помощью, так и после смерти многочисленные богомольцы продолжали идти к Иоанну Оленевскому на его могилку, обращая свои молитвенные просьбы к тому, кто не оставлял их и за гробом.
В 45-летнюю годовщину его кончины, 6 августа 1996 года, по благословению Владыки Серафима останки великого прозорливца были перенесены в Соловцовку к Сергиевской церкви для достойного поклонения.
За его исповедническую деятельность и подвижническую жизнь, непрекращающееся народное почитание и многочисленные случаи исцелений по ходатайству архиепископа Серафима определением Священного Синода от 27 декабря 2000 года иерей Иоанн Калинин-Оленевский был включен в Собор новомучеников и исповедников Российских XX века.
Таким образом, дорогие братья и сестры, Пензенская епархия обрела еще одного святого - ходатая и молитвенника перед престолом Божиим за всех нас. Будем же достойны светлой памяти священноисповедника Иоанна Оленевского, прославившего Пензенскую землю, и своими стремлениями к праведной жизни и благочестию приумножим духовные сокровища нашей родной Святой Русской Православной Церкви, чьим верным сыном был и остается новопрославленный святой.
Всю свою жизнь о. Иоанн всячески старался скрывать свои подвиги, но не мог скрыть полученной от Бога благодати и сиял как светильник, зажженный на вершине горы. «Открывай чистое сердце и молись», - постоянно говорил старец. Пусть же эти слова станут для всех нас его духовным завещанием.

Божией милостью епископ Пензенский и Кузнецкий
Филарет.
30(17) мая 2001 года

ГЛАВА 1

Великий блаженный чудотворец, старец иерей Иоанн (в миру Иван Васильевич Калинин) родился в 1854 году в праздник Усекновения главы Иоанна Крестителя, 29 августа (11 сентября по новому стилю), в селе Оленевка Пензенской губернии (год и точное место рождения старца Иоанна до сих пор официально считаются неустановленными, т.к. документального их подтверждения пока не найдено).
Еще до рождения великого младенца в Оленевку прибыли два монаха и сообщили православным людям пророчество Божие: «Скоро здесь у вас родится младенец, который будет велик среди верных». По отбытии этих монахов прошел год, и родился сын у девы Ксении. При крещении дано было ему имя Иоанн. С рождения до самой смерти он не пропускал ни одной церковной службы, кроме того времени, когда был в тюрьме полгода. Сначала его носила в церковь мать, а потом сам бегал. Рано научился читать при помощи Духа Святого, и с семи лет начал читать в церкви своим мелодичным, звучным тенором и дискантом.
Вероятно, за обильные слезы своей обиженной матери, Ксении, Господь щедро наградил ее сына великой благодатью и святостью с малых лет. «Что ты тут строишь, Ванюша?» — спрашивали мальчика взрослые. «Целькву», — отвечал малыш, которому было в ту пору только два года. И действительно, из сырой глины, камешков и чурочек у ребенка получалась маленькая, хотя и нестройная церквушка.
Отец Ксении строго наказал свою дочь за ее грех и выгнал из дома. Позднее, все же пожалев ее, построил ей келию около сельской церкви.
Иван так и рос под благодатью этой церкви, не пропуская ни одной службы, сначала с матерью, а потом самостоятельно, услаждая посетителей своим приятным благозвучным сильным тенором или дискантом. Народ так и рассуждал: «Чего мы в Борисовскую церковь пойдем, лучше в Оленевскую, мы хоть послушаем Ивана Васильевича, насладимся его пением». Только запоет, вся церковь «на воздусях». Пел он дискантом, высоко и чисто. Как запоет:
«Хвалите имя Господне», без слез нельзя было слушать.
Мать его, Ксения, рано оставила Ивана сиротой, и воспитывался мальчик у родственников. Родственники рассказывали, что он маленький в куклы играл, делал церковь из глины, куклы шли в церковь молиться, а кто из них умирал, он их нес на кладбище, устроенное тут же около церкви, и хоронил. Шил им платья, вязал чулки и шапки, пел с куклами. Играл в кругу с 12-13-летними детьми и купался с ними. А по ночам тайно молился. Наташа, двоюродная сестра, чинила его одежду и ворчала на него: «Все коленки изъерзал и изодрал».
Еще мальчиком он стал приучать себя к строгой жизни: спал мало, сидя или согнувшись на полу, как котенок. Пищу принимал редко и помалу. С малых лет Иван отказался от вкушения мяса и всю жизнь не знал его вкуса. Он пил обыкновенно стакан чая, который сам заваривал; картошку на шестке круглую испечет и чаем запивает без хлеба. Сласти не принимал с малых лет, а конфеты детишкам раздавал, чай же у него был лишь слегка подслащен. Яичко принимал только одно на Пасху, когда разговлялись. Изредка стаканчик молока выпьет, когда горло заболит. Однажды, чувствуя себя нездоровым, попросил сварить кашки гречневой на молоке. Ему сварили, а он только попробовал.
Любил он церковь, ни одну службу не пропускал, в церкви пел, читал, в алтаре с малых лет помогал и людей в церковь звал: «Что ты не ходишь в церковь, Матерь Божия накажет. Здесь и Киев, и Иерусалим». Так говорил он про церковь Соловцовскую.
Мать его была Ксения, а отца никто не знал. Васильевичем назвали его по крестному. Два раза материнскую келию поджигали, они с матерью заново строились, миром-собором собирали. Когда же мать умерла, келию совсем отняли и поместили в ней пушную артель, а сироту переселили в келию племянниц Марфы и Татьяны, у них он и воспитывался дальше. Девушки шили, а он лоскутки соберет и детишкам раздает.
После их смерти мальчик стал жить в келий двоюродной сестры Наталии. В школе Иван Васильевич не учился. В пекарню бегал, навещал сирот, платки вязал, чулки, как женщина, псаломщиком работал в церкви. Но за работу никогда ничего не брал.
Ночь у него была посвящена молитве. Спал мало, с перерывами, вскакивал на молитву, в темноте слышны были только слезы... В армию его не брали. Родственники рассказывали, что Иван Васильевич воспитывал сироту-сапожника, вместе с ним сапоги шил и похоронил его 18-летним.
Однажды лет 14-ти от роду попал Иван в Кочетовку Каменского района, где жил блаженный старец Иоанн Кочетовский — блаженный Ванюшка. Подошел этот старец к юноше Ивану Васильевичу, положил свою руку ему на плечо и, улыбаясь своими грязными нечесанными усами и «заржавленными зубами», протянул: «Ты будешь выше меня. К тебе будет слетаться народ, как птицы с небес».
Приходил Иван Васильевич в церковь первым, уходил последним. С детства в алтаре прислуживал. Селиванов, барин, начальник губернии, впоследствии хотел его в диакона произвести, но он был незаконнорожденный. По праведной жизни-то достоин, а незаконнорожденному не положено было в дьяконы...
Иван Васильевич кроме церкви нигде не работал, а дома сапожничал, вязал пуховые платки, лечил скотину, зубы лечил всем, кто обращался к нему. В церкви работал, а дома молился тайно, не показывая свои подвиги. И людям внушал: «Не показывайте, не молитесь напоказ!»
«Я отроду живу только в церкви, — говорил Иван Васильевич, - а дома из гроба встаю и в гроб ложусь, из дома, как из могилы, вылезаю». Так говорил батюшка, когда жил у Наталии, двоюродной сестры.
Много мест служения пришлось поменять батюшке за свою жизнь по мере того, как большевики одну за другой закрывали все новые и новые церкви. Но больше всего в его жизни было связано, конечно, с церковью Оленевской, при которой он рос и где был рукоположен во диакона, и с церковью Соловцовской, где он служил последние свои годы и был возведен в сан иерея.
В течение всей жизни батюшка несколько раз пропадал в лесу. Что он там делал, никто не знал, кроме Бога... Ищут, ищут его и не находят. Любил он лес и, бывало, говорил: «Пойду в лес безгрешный».
Кровать у старца была длиной в половину его длины тела. Он спал всегда скорчившись, никогда не вытягивался. Грубый войлок заменял ему матрац, а старое тонкое одеяло всегда укрывало его тело. Мясо он не ел всю жизнь, пил чай, хлеб ел очень помалу, картошку недосыта, а когда на Пасху разговлялся — одно яйцо очистит и все.
В течение всей своей жизни о. Иоанн всячески старался скрывать свои подвиги, но не мог скрыть полученной от Бога благодати и сиял, как светильник, зажженный на верху горы...
Краток был в своей речи духовный наставник, воспитатель, врач духовный, немощным он никогда не допускал грубых упреков, не раздражался, а плакал очень много и о себе, и обо всех. Обо всех и обо всем. О грехах, недостатках ему не надо было сказывать, он сам их знал и указывал на них человеку, приводя его в слезное покаяние и исправление.
Когда начались гонения на Церковь, Иван Васильевич сразу же стал на подозрении у советской власти. После разгрома в Пензе «истинно-православных церковников» во главе с епископом Пензенским Кириллом, в 1932 г. было заведено первое дело и на Ивана Васильевича Калинина, проживавшего тогда в деревне Елизаветино и служившего в церкви села Надеждино Телегинского района. Он был арестован «за проведение антисоветскои религиозной пропаганды» и решением тройки определен к высылке сроком на три года. В конце 1933 - начале 1934 года он проходил по новому делу как «один из руководителей контрреволюционного образования церковников», но вследствие преклонного возраста и крайне болезненного состояния дело в отношении его было прекращено. В ноябре 1936 года отец Иоанн опять был арестован и содержался в Пензенской тюрьме в ожидании суда почти полгода, но с Божией помощью снова был освобожден.
В его доме неоднократно проводили обыски, описывали имущество, старцу устанавливали запреты на проживание в различных селах, на прием посетителей...
Несколько раз кто-то избивал его в лесу и дома, но он не жаловался, а только молился. Однажды, когда он молился в лесу, его схватили, привязали к дереву, а мужик Морозов Иван нашел его и привез домой чуть живого, так истощился он, привязанный к дереву. Но не жаловался. «Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними!» — отвечал старец желающим узнать, кто его привязал к дереву и почему.
Один раз хулиганы сбросили его с плотины в овраг, засоренный навозом, корягами, всякими отбросами и нечистотами. Он там всю ночь ползал, а вылезти не мог. Утром его вытащили из оврага окровавленного и с синяками на теле.
Один раз его избили в лесу, где он часто в одиночестве любил молиться. А секретарь сельсовета, Макаров Василий Андреевич, ехал по лесу, услыхал стон старца, подобрал его и привез домой. На все расспросы тот отвечал смиренно, не жалуясь: «Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними!».
Многие рассказывают, что отца Иоанна однажды хотели расстрелять. Поставили на берегу и дали залп, но пули отскакивали от него «как будто он железный». Тогда безбожники, не вразумившись, решили утопить святого старца. Они завернули его в одеяло и пустили с высокого берега к реке. Он подкатился к самой воде и остановился. Потом женщины пришли и забрали его.
Как-то раз в келью старца пришли два милиционера и объявили, что их послали за ним: «Собирайтесь, дедушка!» Батюшка немного помолчал, потом смиренно и кротко сказал: «Сейчас соберусь, а тебя завтра хоронить будем», — махнул рукой на одного милиционера. Увезли старца в тюрьму, а на другой день этот милиционер умер, как и предсказал старец.
По возвращении старца из тюрьмы даже сестра Наталья боялась держать его у себя в келий: «К нему народ ходит, меня с ним посадят».
Батюшке пришлось скитаться по людям. Но духом он никогда не падал, а всегда во всех своих бедах только укреплялся и благодарил Бога за всё...
Современники вспоминают, что всем и во всяких горестях и болезнях батюшка был помощник и наставник, и целитель, всех утешал и никого не упрекал.
Двоюродная сестра его умерла, остались у нее три дочери и сын. Иван Васильевич помогал им и делами, и хлебом, и деньгами. Он работал в церкви до старости лет. Последнее время его почти недвижимого возил в церковь татарин Борис Донюшин. Помогали ему юноши Леня и Саша. Каждый, кто бы ни встретился в чем-либо со старцем в любом его возрасте, все поражались его чудесной прозорливости.
...Из-под фундамента церкви, которая стояла в деревне Кочетовка, выросла береза выше церкви: кудрявая, сильная, толстая, зеленая. Блаженный Иоанн сказал народу: «Когда эта береза начнет сохнуть, то знайте, осталось немного до кончины света, а когда она высохнет, знайте, приход Господа Судии при дверях». Блаженный старчик умер. Ивану Васильевичу было уже много лет. Недавно береза начала сохнуть, а теперь уже вся засохла. Храм разрушен, и в Кочетовке появились сектанты...
Год рождения старца доподлинно установить так и не удалось. Документов в архиве не нашли о нем, кроме двух, сохранившихся на руках: о рукоположении старца в сан дьякона и в сан священника. День рождения старчика в «Иоанн постный», то есть в день Усекновения главы Иоанна Крестителя. Странно, даже в таких документах, которые говорят о его рукоположении, не указывается год рождения. Здесь точно исполняется желание самого батюшки Иоанна, который уже при жизни скрывал свои годы.
Его спросят:
— Батюшка, когда ты родился? Он отвечает:
— Не знаю. Не помню.
— Батюшка, сколько тебе лет?
— Не знаю: не то 17, не то... не знаю...
Внешний вид старца говорил о том, что он прожил не менее 100 лет. Волосы совершенно белые, редкие, борода не очень длинная, «выщипанная» временем, кожа на лице белая, чистая, натянутая на кости так, что и морщин-то не было. Усохшее от поста лицо резко вьщеляло скулы. Глаза ввалившиеся, но живые, умные, проницательные, но строгие, хотя общий вид был приятный и добрый. Руки, кажется, не имели даже мускул: натянутая прозрачная кожа показывала все косточки. Руки были теплые, нежные, как у младенца, тоже как лицо, белые, чистые.
Последние годы вели его всегда по церкви под две руки, согнутого почти вдвое. Идя по церкви, благословлял и отдельных прихожан, и всех вместе, а выражение лица его показывало блаженство. Значит, он был доволен: пост и молитвы дали плод -скорби уплывали и тонули в блаженном состоянии души старца, его святой жизни.
Многообильная и поразительная прозорливость святого старца, которою он был награжден за свои подвиги, девственность и его святая жизнь, пронизывает рассказы каждого, встречающегося с ним. Для старца не было тайностей, он провидел будущую жизнь каждого человека, ему были открыты грехи каждого и даже мысли его. Он умел так благословлять, как необходимо было для этого человека, и никогда не ошибался, потому что не своим умом действовал старец, а умом его управлял Дух Святый, Который, благодаря его святой жизни, не отступал от него.

***

ГЛАВА 2

Конкретных биографических сведений о жизни отца Иоанна до нас дошло немного. Время тогда было не совсем подходящее для ведения летописи православных чудес и деятельности святых подвижников... Но, как знать, может и не нужно нам сейчас всех официальных данных и фактов из биографии старца, ведь сохранилось и дошло до нас нечто несравненно более значимое, поистине сокровище бесценное - воспоминания его духовных чад и современников. Именно благодаря им мы имеем возможность не просто знать умом нашим об обстоятельствах жизни батюшки, а можем спустя столько лет снова и снова чувствовать тот удивительный подвижнический дух, в котором жил старец Иоанн, ту несказанную благодать Божию, которая щедро изливалась через него на страждущих, можем почувствовать сами то неземное благоухание, которое дивным ореолом окружало батюшку и наполняло его келию, можем увидеть, как сияло и «наряжалось» солнышко на похоронах угодника Божьего...
Низкий же поклон всем тем, кто как бесценные жемчужины собрал, сохранил и донес до нас эти короткие истории, запечатлевшие живой образ всеми любимого старца Иоанна Оленевского.
***
Война. 1943 год. Одна монахиня собралась к батюшке. Узнали об этом ее знакомые и решили с ней послать кое-что старцу. Одна дала муки, другая крупы. Тут в сумке появились сдобные лепешки и конфеты, и пряники, и яблоки, и хлеб. Нагрузилась монашенка, раба Христова, и поехала. Явившись к старцу, она прежде всего села на скамеечку, стоящую у двери вдоль печки. Уставшая от ноши, она не могла даже подойти к нему под благословение.
— Не сиди, иди скорей не по той дороге, а по этой! — старец махнул рукой по направлению Борисовки.
— Я вот тебе, батюшка, принесла кое-чего. Это вот посылает Наталия, а это...
— Мне ничего не надо, — перебил ее старец и снова махнул рукой на Борисовку. — Иди скорей по той дороге. Наталья, собери ей еще сумку с продуктами.
Старая дева Наталья быстро наложила в свою сумку булок, хлеба и все, что случилось у них в это время.
— Ступай, ступай, торопись, — благословляет прозорливец монахиню, — да нигде не задерживайся, неси все.
Поцеловав поднесенную к самым губам руку, та не успела даже поклониться и быстро вышла из келий. Перевязав сумки вместе, перевалила их при помощи Натальи через плечи и пошла по дороге, указанной ей батюшкой. Она привыкла к беспрекословному послушанию, поэтому не спросила батюшку, кому это все надо нести и не занималась вопросом, почему он ее так благословил: нести и ее ношу и его ношу по этой дороге. «Значит, так надо», — обычно в недоуменных случаях отвечала она себе.
Идет она по дороге спокойно и молится Богу. Ноша по молитве старца стала совсем легкая. И вот видит, что к ней приближается женщина. Идет она медленно, неутешно рыдая, даже качается, как пьяная. Не положено монахам быть любопытными, но что-то толкнуло матушку спросить женщину, о чем она плачет. «Дети у меня голодные. Велела им ждать: принесу, мол, вам чего-нибудь — председатель выпишет. Просила его выписать мне хоть картошки, ведь у меня их четверо, а председатель мне ответил: «Где я вам возьму картошки? Я не дойная корова». Чем я детей буду кормить?..» — с трудом проговорила женщина, захлебываясь слезами. Монахиня поняла, что батюшка ей велел по этой дороге скорей нести эти две сумки именно для голодных детей этой несчастной матери. Через несколько минут матушка, улыбаясь, радостно провожала взглядом быстро удаляющуюся от нее женщину, нагруженную двумя тяжелыми сумками и вполне успокоенную...
Рассказывает жительница поселка Сельмаги, Анна.
В Пензе стоит пригородный поезд, в него садятся пассажиры. В один из вагонов заходит благообразный старичок, он еле передвигает ноги и садится на свободное место. Рядом с ним садятся молодые люди: девушка и парень. Старец встает и говорит: «Я ухожу, а на мое место сейчас сядет покойник». Они, и кто слышали, рассмеялись: «Сядет покойник, покойник сядет. Ха-ха-ха!». Старец вышел. В дверях ему встретилась женщина с ребенком на руках, завернутым во что-то. Садится она на место, где сидел старичок. Все еще сильнее расхохотались. Она спрашивает:
— Что это вы все на меня глядите и хохочете?
— Сейчас сидел на вашем месте старик, встал и говорит: «Я ухожу, а на мое место сейчас сядет покойник».
Женщина рассказала, что этот старец из Оленевки, батюшка Иоанн:
— Он никогда на поезде не ездит, а садился, чтоб сказать обо мне. Вот какой он прозорливый. Действительно, на это место сел покойник, ребенок-то у меня мертвый. Он умер в больнице, сестры мне его завернули, и я везу домой, а с гробиком мне не донести его. Завернуть — удобнее. Она развернула и показала бледное, мертвое лицо младенца.

Рассказывает Николай Васильевич
Говорю старцу:
— Меня, батюшка, зовут, пойду к...
— Ты меня знаешь?
— Знаю.
— Больше ни к кому не ходи: они управляются Ангелом, а я Духом Святым.
— Да, батюшка, когда тебя слушаешь, все исполняется хорошо, а непослушников Бог наказывает.
— Это не я-а-а!.
— А кто же?..
— Это Дух Святой. Я руку приложу к Царице Небесной, и Дух Святый мне дает мысль, вразумление...
Жили мы в Пензе. Был переворот. В 1918 году расстреливали стражников, а мой Прокопий работал стражником на железной дороге. Я к старцу бегом:
— Что делать?
— Поезжайте в деревню, в Кучки. И квартира будет.
Побежала я за лошадьми к отцу. Нет лошади, а в Кучки — 20 километров. Пешком не перетащишь. Я опять к батюшке:
— Что делать? — Плачу.
— Переезжайте немедленно.
Приезжаю от батюшки, а муж мне сообщает, что его сняли с работы.
— Как будем жить? Поезжай к старцу, спроси. Батюшка ответил:
— То Господь послал такого человека, чтобы сняли его с работы. Поезжайте в Кучки, там документы получите.
И мы переехали в Кучки, получили документы, дали нам квартиру. Жили мы в ней 6 лет. Тогда домик свой пятистенный огородили. Батюшка сам приехал и благословил переехать в свой дом. А потом нас раскулачили. Я опять к батюшке:
— Поезжайте в лес, где муж работает.
Там и дали нам квартиру. Три года там прожили. Я коров пасла, в лаптях ходила, но были сыты. Так мы и жили все время по его благословению.
Пришла к батюшке Надежда — жительница Пензы, 40 лет, и говорит:
— Видишь, какая у меня грудь? Эта нормальная, а эта вся опухла. Врачи признают рак, а операцию не берутся делать, говорят, не вынесешь из-за сердца.
— А ты к своим врачам-то не ходи. Благословляю на операцию, а к своим врачам-то не ходи...
Приехала я домой. Куда идти, не понимаю, пошла опять к своим врачам. Они опять отказывают. Сижу и думаю, что же это означает: «А ты к своим врачам-то не ходи?» Вдруг заходит врач, только что прилетевший из Ленинграда, хирург, посмотрел мою болезнь и говорит:
— Кладите, я буду оперировать.
Положили. Операция прошла очень удачно, и я вынесла очень хорошо. Три дня хирург наблюдал за мной, на четвертый день говорит:
— Ну, я уезжаю, считайте, что вы воскресли ради меня. Я поблагодарила его и говорю:
— Если бы Вам Бог не помог, вы бы не смогли. — А сама думаю, здесь имеет силу батюшкино благословение, но врачу этого не сказала.
— Ну-ну, считайте как хотите... Оставайтесь, будьте здоровы. Через некоторое время меня выписали здоровую.

***

ГЛАВА 3

Все поражались прозорливости старца Иоанна, который читал в сердцах людей как в открытой книге. Блаженный батюшка всех ободрял, всех подкреплял, утешал, наставлял и всеми руководил, и никто не осмеливался ослушаться старца, так как все сделанное по его благословению выходило хорошо, а ослушание влекло за собой дурные последствия.

Рассказывает Галина Алексеевна, жительница Пензы
Батюшка Иоанн был чудный старец. Я к нему ходила и ездила с малых лет. Жили мы в Кучках, недалеко от Оленевки. Как меня мама пошлет, я с радостию бежала в Оленевку к любимому старцу. Однажды брат мой купил конфет, а я их насыпала в бокал и понесла к батюшке, и подумала: «Отдам с бокалом, он все равно треснутый». Подаю тете Наташе бокал с конфетами, а старец с кровати: «А бокал-то отдай обратно, он треснутый».
Другой раз бегу. До оврага добежала, а в овраге лежит мужик здоровый и спит. Испугалась, и, наконец, решила бежать мимо него. Он не проснулся, и я пробежала. Прихожу к батюшке, а он мне с улыбкой: «Бежала, боялась, а мужик-то в овраге не проснулся-а-а», - протянул, благословляя меня.
Еще как-то пришла к нему голодная, не успела дома поесть, да и вообще был голод в войну. Прихожу, а он мне: «Не поела, голодная пришла. Наташа, дай ей булочку». И та дала мне большую, круглую и очень пышную белую булку. Я ее на обратной дороге не стала есть, решила оставить всем, как просфорочку, а дорогой меня зазвали знакомые и накормили жареной картошкой с хлебом. Принесла домой и булку, и сама сыта.
Еще как-то пришли мы с мамой, а он: «Скорей, скорей, скорей идите домой. И к монашкам опять зайдите». А мы к ним заходили, когда шли к батюшке. Послушались, опять зашли, и они вместе с нами удивлялись, как это он все знает. Монахини дали нам икону. Пошли домой с иконой. По дороге в селе вдруг видим один дом загорелся, а хозяйка сидит, прядет, и не видит. Мы закричали людей и сами помогли ей вытаскать вещи. Все было спасено. Вот он почему гнал нас скорее идти домой и вот почему монахини по его молитве дали нам икону, с которой мы обошли дом кругом, и он был спасен от пожара вместе с вещами.
А брат мой попросил благословение купить корову. «Нет, не благословляю, ты пьешь молоко и будешь пить». И действительно, у него всегда в семье обилие молока. И его товарищ попросил благословения купить корову, но батюшка не благословил. Однако он все же не послушался и купил корову, которая вскоре издохла.

Дуня Кучарова рассказывает
Стоит ночью на молитве и плачет, плачет с рыданием, и остановить его невозможно. Беспрерывно делал поклоны земные, хотя ноги плохо ходили, а поклоны делал легко и много. «А ты, Дуня, никому не рассказывай и сама молись тайно, чтобы люди не доказывали и не смеялись. Людей на грех не наводи». Из-за того что ему надо было скрыть свои ночные подвиги, он никого ночевать не пускал к себе, отправлял к кому-нибудь, и ночевалыцики всегда были довольны, и хозяйки удивлялись его прозорливости. Угадывает, бывало, кто-то нуждается в помощи, и посылает к ним. Ночевалыцики им помогут, и сами хорошо переночуют.
Однажды старушка Наталья мучается с дровами, сама перепилить не может, а мы попали к ней ночевать по батюшкиному благословению. Как взялись втроем пилить да колоть. Живо стопа высокая дров оказалась. Наталья благодарит и Бога, и батюшку, и нас. А потом уж и не знает, где нас положить. Если бы была у нее царская постель, положила бы на нее.
Пришли в церковь три слепых женщины. Одна из них пела басом. Батюшка прошел в алтарь, снял со скорбящей Божией Матери крест, подошел к одной из них, Аннушке (а она крест дома забыла), дает ей крест и говорит: «Аннушка, одень крест. Ты слепая, не отдавай этот крест, он тебе пригодится: лето подходит, а ты будешь бояться». Через неделю мать слепой Аннушки умерла, она стала бояться жить одна и утешалась батюшкиным крестом.
У Поли, моей сестры, корова пропала, мы все обыскали. Наконец прибежали к батюшке. «Идите в этот бок», — махнул рукой. Мы пошли, и там она пасется спокойно, а до посещения батюшки и в этом месте искали...
Мария собралась ехать к старцу в Олененку. Не видя за собой особо страшных грехов, она весело бежала от своего дома по улице, будучи уверена, что она везет старцу радостный подарочек — грибочки. «Он очень любит грибы, — размышляла в себе Мария, - и сильно обрадуется, когда увидит их в своих руках». Навстречу Марии по улице быстро и неровно шагала молодая женщина. Поравнявшись с Марией, она останавливает се с вопросом:
— Скажите, пожалуйста, где тут у вас живет женщина, которая делает аборты? — чуть слышно, воровски, спросила молодая.
Перед Марией стояла молоденькая, худенькая женщина, похожая на девочку. Голубые влажные глазки ее нервно и нетерпеливо бегали то вправо, то влево, крашеные губки чуть заметно вздрагивали, сдвинутые брови, нервное движение рук — все это говорило о том, что женщина находится в большом горе. Мария молчала, разглядывая незнакомку.
— Где у вас живет тетя Дуня, она аборты делает? — шепотом повторила свой вопрос женщина, и снова ее глазки забегали.
— А, тетя Дуня? Она живет по той улице, второй дом от угла, — быстро пробормотала Мария, чтобы поскорее отделаться от этой женщины, и побежала дальше, снова погрузившись в размышления о батюшке: как он будет радоваться, и что ей скажет? В поезде дремалось. В дороге по полю до села от станции шла Мария с толпой, шедшей туда же. Всю дорогу разговор был о батюшке, о его чудесах. И вес трепетали: «Он некоторых не принимает или выгоняет... Господи, как страшно к нему идти... А вдруг выгонит, поругает, а может быть, и не пустит войти в его келию».
Наконец, они стоят уже у дверей келий.
Кто-то из них кротко постучал в дверь. Вышла Наталья. С суровым взглядом она грубо ткнула: «Заходи ты!»
Мария затрепетала от радости и сразу в голове мысль: «Знает батюшка, что грибочки ему принесла, и он приказал меня пустить первую». Чуть слышно вошла в келию, перекрестилась на иконы и к батюшке весело шагнула от порога, сложив крестообразно ладони. Произнесла смиренно, улыбаясь и губами, и сердцем:
— Благослови, батюшка! — и вдруг слышит крик:
— Зачем ко мне пришла? Иди, показывай дорогу. Идите, убивайте детей, — гремел сильным басом. Марии показалось, что это гром затряс всю келию.
— Батюшка! Ох! Ой-ей! Что это я наделала?
— Ступай, ступай, ступай, — вдруг смиренным тоном успокоил старец.
— Батюшка, вот грибочки, сама набрала, — задыхаясь бормотала Мария и трясучими руками подавала сумочку.
— Ничего мне не надо, ступай, — устало проговорил старец, и голова его упала на грудь.
Пулей вылетела Мария из келий, обливаясь слезами раскаяния: «Господи, даже не благословил. Ой-ой, что я наделала? Зачем я ее не остановила, а указала дорогу, где убивают детей!» Охая и плача поплелась Мария на станцию: теперь она будет искупать свою вину покаянием, исповедью в церкви. «Господь смилуется надо мной, но ведь я соучастница убийства дитя, надо и об этом убитом ребенке теперь хлопотать... О, ужас! Сама не делала, а убийцей зачислена! Господи, смилуйся!» Дорогой не заметила, как сунула кому-то грибочки и начала рассказывать, как она оказалась соучастницей греха...
Вот как научил меня старчик, дорогой наш учитель. Значит, теперь надо понять, что не только тот грех на нас ложится, который сами сделали, но и тот, на который подтолкнем, или от которого не остановим.
0дна старушка поехала к батюшке спросить, жив ли ее сын, пропавший без вести. По дороге она вспомнила, что вчера мылась и крест забыла на себя одеть.
И как только зашла к старцу:
— Крест я дома оставила, Батюшка, — чуть ли не со слезами подходила под благословение.
— На тебе крест, что ты ко мне?
Старушка пошарила пальцами около шеи и говорит:
— Нет, батюшка, дома оставила.
— На тебе крест. Ну, что ты ко мне, говори.
— Сын у меня пропал без вести.
— Жив и здоров, — коротко отрубил батюшка, благословил и дал руку поцеловать. — Ступай!
Старушка приехала домой, рассказала старику:
— Как он говорит: крест на мне? Нет его на мне.
Лег спать старик, старуха позднее села к нему спиной на кровать, начала снимать кофту...
— Эх, старая дура, вот он крест-то, болтается на тебе. Сзади висел крест, на лямочке держался. Однажды пришла к нему женщина с обманом:
— Батюшка, у меня корова сдохла, что делать?
— Шкуру сдай, а тунгу в овраг... Ступай. Думает женщина:
— А говорят, он прозорливый. А вот и не знает, что корова-то у меня жива.
Приехала домой, а корова дохлая валяется. Так и пришлось: шкуру сдать, а тушу в овраг.

Рассказывает Анна
Прихожу к батюшке, а мне свекровь дает 5 штук яиц. Я еще украла у нее десяточек...
— Батюшка, я привезла тебе яиц.
— Положи 5 в печурку, а 10 отвези домой.
Рассказывает Соня из села Волхон-Умет, что за Кондолем Шли мы с Мотей к батюшке. Шли лесом: ягод, ягод! Мы не рвали, потому что шли к святому человеку и думали: грех будет отвлекаться на ягоды. Я пожаловалась батюшке, что у мужа нога гниет несколько лет, полечить, что ли, мне еще или уж бесполезно? И братишка долго не пишет с фронта, без вести пропал, я хотела его отпеть.
— О здравии молись.
— Мужа-то полечить, что ли, еще или бесполезно?
— Полечи, полечи, полечи.
Мотя тоже побеседовала с ним. О чем? Не знаю. Так вот поговорили с ним и хотели домой возвращаться, а батюшка нам: «Не ходите домой, останьтесь ночевать, идите к Ксении, она вас пустит». Нам рассказали, где она живет, и мы к ней попросились ночевать. Она оказалась сильно больна и лежала, волновалась, кто ей поможет убираться. Мы ей все прибрали: корову подоили, теленка напоили, все дела переделали и утром также все сделали. А она удивлялась, как батюшка узнал о ее болезни и каких людей прислал ей. Она, как заболела, никому не говорила о своей болезни и ни с кем не виделась, а батюшка провидел без людей. И послал-то нас не помочь больной, а просто ночевать, чтобы скрыть свою прозорливость. Так заботился батюшка о больных. И нога у мужа выздоровела без лечения.
Муж был в армии, долго не возвращался и не писал: пропал без вести. Я хотела уехать жить к матери, поехала к батюшке: «Я хочу уйти из семьи мужа». Перебивает: «Нет. До осени поживи». Дожила до осени, а осенью пришел муж мой домой.
Поля двоюродная сестра Анна вышла за учителя, не получая благословения батюшки, а потом пришла жаловаться:
— Батюшка, вышла за учителя, а дело не идет.
— А что тебя бабушка не повенчала? Всех шестерых повенчала, а тебя нет...
Как он это знает, что шестерых сирот она повенчала, а меня нет. У нас было: Надежда, Алексей, Василий, Григорий, Петр, Николай и я — Анна.
Лнна Тимофеевна Бакунина (в монашестве Иоанна) приехала к старцу за благословением и спросила:
— Мы с сестрой (тоже монахиней) хотим квартиру купить. Благословите.
— Вы и так устроитесь хорошо.
Так и вышло: и мне и сестре моей благодетели дали квартиры. И теперь мы устроились хорошо.
Из Вадинского района жена Павлова Ивана поехала к батюшке:
— Благословите, муж мой без вести пропал.
— Жив, жив, жив, придет, жить будет с вами. Вернулась Мария и говорит детям:
— Не хочет, видно, батюшка меня расстраивать, говорит, вернется отец, жив, а как можно в такой войне живому остаться?
И через три месяца вдруг народ кричит: «Отец ваш вернулся, встречайте». И он идет. И не ранен остался...
Мы жили в 1945 году в Андреевке Кондольского района. Мой Василий Иванович купил ворованное зерно и смолол: кто-то донес и моего мужа посадили. Моя дочь побежала к батюшке: «Не будет сидеть», — коротко ответил старец. Суд сразу был. И присудили ворам по 10 лет, а моему мужу два года. Мне предложили хлопотать о нем через взятки. Я на свидание побежала, сказала об этом мужу. Муж любил Ивана Васильевича: «Иди к Ивану Васильевичу, что скажет». Я к нему, а дорогой в голову лезут грязные мысли о нем: за что оклеветала самого батюшку? Я молюсь, но мысль эта никак не уходит... Провидел батюшка мои грязные мысли и меня не пустили к нему:
— Пришла жена Василия Ивановича.
— Ну, что же.
— Василию Ивановичу присудили ему два года.
— Ну, что же.
— Она спрашивает, хлопотать деньгами или...
Сказал:
— Не будет сидеть, пусть домой идет.
Я и пошла домой. Иду и уже вижу: по улице пляшут. Война кончилась! И отпустили моего мужа с другими вместе. И не пришлось ему сидеть.

Рассказывает Татьяна, старая дева, живет в Соловцовке
Мы с сестрой Анной задумали продать дом, но никак не могли на это решиться. Покупатели приходили и деньги на стол клали. Побежала я к старцу попросить благословение. «Погодите немножко, потом продадите». Мы и остановились. И последним покупателям отказали. А тут через две недели вдруг реформа денег. При обмене за 10 рублей давали рубль. Если бы мы тогда не послушались старца и продали дом, то остались бы и без дома, и без денег. Потом мы его продали нормально...
Мой Коля учился в ремесленном училище. Ему оставалось до армии два месяца. Я его не хотела пускать в армию. Пошла к батюшке. «Почему он сам не пришел?» — говорит старец. «Да он стесняется», — ответила я. Благословил его и дал ему крест, и велел с этим крестом ехать в армию. Коля с этим крестом не расставался нигде, благополучно отслужил в армии, вернулся и крест принес. Тут я его женила без батюшкиного благословения, и он у тещи потерял крест и очень жалел о нем. 30 лет прожил с женой и умер.

Журавлев Кузьма Семенович, житель Кевды, рассказывает
Жена моя, Марфа, ездила к батюшке спросить благословение жить в Кевде.
— Благословляю, поезжайте. (Трижды.)
— Возьмите подарочек маленький, — и подает ему рыбу, завернутую в бумагу.
— Положи мне на грудь, — (он принимал полулежа).
А с ней приехала Матрена. Собираясь ехать, она стала насыпать сахарный песок, а дети его пожалели: «Ты уж высыпи весь песок и вези к нему». Стала Матрена давать старцу песок, а он ей: «Не надо, вези детям». Как он узнал, что у меня дети есть и что они пожалели, когда брала песок?
Идет женщина к старцу и думает дорогой: «Зачем я несу деньги, купила бы кренделей ребятишкам и накормила бы их». Пришла, калякала, калякала с ним, и он отвечал и крестил ее при каждом ответе.
— Батюшка, я тебе деньжонок принесла.
— Мне не надо. Пойди, купи кренделей ребятишкам и накорми.

Рассказывает бабушка Анна Ивановна Кочеткова,
жительница села Кевда-Мельситова Каменского района,
90-летняя старица.
К войну 1914 года мой мужик, Тихон Кочетков, пропал без вести и от него не было слуху 3 года и 7 месяцев. Услышала я о том, что в Оленевке есть старец, который все знает. Уговорив свою племянницу, Марию Васильевну, поехала к нему. У племянницы тоже муж без вести пропал на этой же войне. Доехали мы с ней до Пензы, там на автобусе переехали от Пензы-1 до Пензы-3 и на Сердобском поезде доехали до Оленевки.
К Ивану Васильевичу шло нас человек пятнадцать. Кто с каким горем. Все мы поместились в сенях и ожидали, когда батюшка примет. По очереди нас впускала женщина. Старчик сидел на своей лежанке. Стены избенки почти все были наполнены образами. Я подошла, спросила:
— Я страдаю. Мне от мужа никакого слуху нет уже три года. Бог его знает, может, и не живой.
— Живой, живой, живой, придет, будет известие. А Марии Васильевне сказал:
— Нету живого, не жди.
А передо мной женщина обратилась к нему:
— Нету слуху о моем муже, давно уж, с войны. А он замахал руками и повысил голос:
— Скорей, скорей, скорей к поезду ступай. Стой у поезда и дожидайся.
От старца мы пошли вес вместе на станцию. Эта женщина подошла к поезду, который только что подошел, а мужик ее с поезда слез, узнал свою жену, кинулся к ней, поцеловал и они пошли в вокзал...
Ездила я к старцу в мясоед, а к Вербному воскресению пришло письмо, от мужа моего, но обратного адреса не было: «Я жив, здоров, нахожусь в городе Тироль». Стояли тут у нас австрийцы и сказали мне, что этот город Тироль у них столичный и что обратного адреса не велят указывать. На нашей улице вдруг пришел из плена Сергей Пчелинцев. Я к нему побежала. «Тебе привет от Тихона, -говорит мне. — Мы все в строю стояли. Тихон от меня через 5 человек. Вдруг меня назвали: «Пчелинцев Сергей» и отпустили домой. А Тихон меня окликнул, мы с ним поговорили. Тетка Анна, скоро и он придет, жди». И пред Николой вешним пришел мой мужик, после слов старца месяца через три.

Рассказывает Петр:
Зовет меня товарищ:
— Пойдем, съездим к батюшке! А я ему отвечаю:
— Что мне там, любоваться на него?
— Он молитвенник сильный, попросишь о себе, да и благословение на какое-либо дело попросишь.
Я все-таки поехал, хотя без желания. Входим, товарищ подошел благословиться к батюшке, а я стою у дверей. И вдруг старец неожиданно обратился ко мне и говорит:
— Ну вот, теперь и любуйся на меня!
Опешил я, обличенный своим ограниченным понятием о великих Бо-жиих людях. С той поры я стал к нему ездить, и каждый раз он поражал меня силой исцеления, силой прозорливости и силой духовного воспитания.
Моя сноха просила отделить ее от семьи, а отец не позволяет. Говорю ей:
— Ступай, сходи к батюшке.
Вот приходит моя сноха к батюшке и говорит:
— Я хочу отделиться, а меня не отделяют... Батюшка смиренно, кротко ей тянет:
— Чужие дети не помеха, как бы твои не помешали! Приходит сноха домой, а я ее спрашиваю:
— Ну, как он сказал?
— Чай и он за вас! — буркнула она. Но все-таки ее отделили.
Через год она умерла в одночасье: днем ездила на рынок, и там скрутил ее аппендицит. К свету умерла. Только успела приехать домой, но не успели ее доставить до больницы. И двое детей остались на руках тех, от кого она отделялась...

Антонина рассказывает
Много раз ходила к батюшке. Первый раз иду и думаю: «Говорят, он прозорливый, а может быть, он ничего не знает». Пришла, спросила коечего, он ответил, а потом и говорит:
— А ты в Борисовке не заблудишься?
— Нет, отец диакон, я все дороги знаю. Еще поговорили, а он опять:
— А в Борисовке ты не заблудишься?
— Да нет, что блудить, все дороги на виду, — говорю ему. Опять о чем-то поговорили, и он в третий раз:
— А в Борисовке ты не заблудишься?
Тут уж я ему ничего не ответила, сама думаю: «В Москве не заблудилась, а тут заблужусь! Чего он мне глупости говорит». И молчу.
— Ну ступай, ступай, ступай, — смиренно сказал отец диакон и благословил рукой.
Пошла я по Борисовской дороге. Иду бодро, шустро, и все думаю: «А еще говорят, он прозорливый, а вот ничего нет в нем». Шла-шла и пошла в какие-то репьи, крапиву, канаву. И сюда пойду: репьи, канава, крапива; сюда пойду: опять то же. Что же это значит? Тут мне дорога известная и никакой канавы, крапивы нет. «Вот он какой прозорливый!» Повернулась лицом в его сторону, да и взмолилась: «Старчик, прости меня, я ведь слукавила, я ведь тебя осудила, помоги мне выбраться». И тут же увидела дорожку рядом, и куда исчезли крапива, канава. «Нет, не показалось, — думаю я, — это старчик предсказал, что заблужусь там, где никогда нельзя заблудиться».
Девица Анна захотела уехать жить в Среднюю Азию к сестренке, спросила на это разрешение у матери, та ей сказала: «Надо съездить к батюшке, если благословит, то поедешь». Дочь согласилась. Приехавши к старцу, она попросила у него благословение на поездку.
— Не-е-ет, не благословляю, живи с матерью.
Дочка, очень огорченная, решила обмануть мать и, приехав домой в Пензу, сказала:
— Мама, батюшка благословил.
— Ну, собирайся, поезжай с Богом, — ответила мать и начала собирать дочь в дорогу. Анна уехала. Там она с великим трудом нашла себе работу, а через месяц у нее безо всякой причины отнялись ноги. Лежа в постели с онемевшими ногами, она со слезами писала матери: «Мамочка, возьми меня домой, у меня ноги отнялись». Мать послала за ней другую дочь. Привезли ее в Пензу, и она с рыданием призналась, что обманула мать. «Ну, не плачь, дочка, я поеду к батюшке и попрошу у него прощения». Так и сделала: упала ему в ноги и просила простить неразумную дочь. Старец ответил:
— Бог простит, Бог простит, Бог простит, выздоровеет. Благословил мать и дал больной водички. Смиренный старец никогда
не упрекал и не знал ни на кого никакой обиды, хотя его обижали многие... Вернувшись домой, мать увидела дочь уже шагающей по комнатам своими первыми неуверенными шагами. Вскорости она совершенно выздоровела. В этот же день ноги Анны стали чувствовать, а через несколько дней она поехала к нему здоровая благодарить его и просить прощения и благословения на работу. Вот так угодник Божий был силен своим благословением.
Из села Кевда-Мельситово приезжает к старцу Шура, женщина лет 40, и просит его:
— Батюшка, благослови за вдовца замуж.
— Нет, за него не благословляю. Вот твой жених, вези и венчайся, — быстрым движением руки старец показал на слепого, стоящего у двери, которого Шура никогда не видела. Подошел и слепой под благословение. Батюшка не дал ему ничего сказать, опередил:
— Благословляю, иди венчайся.
Вышли они на улицу и начали узнавать друг о друге. Слепого привезла дальняя родственница. Он жил сиротой у сестры, сестра умерла, ему уже было 50 лет. Поехал он к старцу, взять благословение: жениться, что ли? С кем же жить-то теперь? А Шура ехала взять благословение идти замуж за вдовца. Вот он их и благословил. Повенчались, жили хорошо 15 лет. Шура его похоронила. Лет через шесть и она умерла.
Одна женщина приехала к нему со своими горестями. Он ей ответил и дает ей 100 рублей денег (старыми).
— Батюшка, мне не надо, у меня есть.
— Надо. Чтобы не роптала...
Приехала она домой, сунулась в сундук, где лежала ее сотня, а сотни-то нет. Знать, квартирантка-ученица утащила. И вспомнила она батюшкины слова: «Чтобы не роптала». И без ропота положила батюшкину сотню в сундук вместо своей.
Одна женщина говорила, что сын ее потерялся на фронте: «Ни слуху, ни духу». Она принесла его белье отцу Иоанну. Он замахал рукой:
— Мне не надо. Иди на станцию сейчас же, этими ногами же иди, не останавливайся нигде.
Она пошла, торопится, белье несет и горюет: «Почему не взял белье?» Пришла на станцию, стоит у линии и ротозейничает. Вдруг пришел какой-то военный поезд, во всех вагонах военные торчат: где спорят, где поют, а многие просто разглядывают кучу женщин. Вдруг знакомый голос кричит: «Мама! Мама! Мама!» Волосы дыбом, оглянулась, а это ее сын. Поезд несколько минут стоял, и она передала ему белье в окно. И узнала, что он не ранен, и обливаясь слезами махала уходившему поезду, в котором уезжал от нее ее кровный сыночек. По молитвам старичка он вскорости был сильно ранен, немного поправился и его отправили домой к матери.

Рассказывает старая дева Ольга, которая к батюшке ходила постоянно
Пришла я к нему и говорю:
— Батюшка! Как я хочу иметь псалтырь и хочу научиться читать. Я же неграмотная.
— Будешь читать и хорошо будешь читать...
— А где я возьму псалтырь?
— А вот у нее! — Быстрым движением руки показал батюшка на женщину, которая стояла у двери. Она приехала к старцу в первый раз и еще не успела ни о чем поговорить. Ольга вышла из келий, вышла и та женщина. Ольга к ней обратилась:
— Ты правда имеешь псалтырь?
— Ну да, имею: у меня два псалтыря, а как же он знает? Один я тебе отдам. Я живу в Пензе.
Поехали вместе, и Ольга была обеспечена псалтырем. Через некоторое время она уже и читала его хорошо.
От мужа с войны не было письма. Думаю: «Где-нибудь спрятался и женился». Поехала к старцу.
— Писем от мужа... Старец отвечает, перебивая:
— Жив, жив, жив, о здравии, скоро весточка... А я одновременно с ним договаривала:
— Как мне поминать мужа: о здравии или за упокой? — Я позднее договорила свою мысль.
Старец молчал. Он уже вперед меня ответил. У меня двое детей, сама больная. После возвращения от батюшки получаю письмо: «Ваш муж находится в госпитале, тяжело ранен». Потом и сам стал писать и, поправившись, приехал домой. Так сильны молитвы старца и так он прозорлив, что ему можно было ничего не объяснять, а только намекнуть, и он все уже знает...
Татьяна рассказывает
Попросила благословение ехать домой от батюшки в Пензу. А он говорит:
— Нет, пойдешь пешком домой.
— Да у меня, батюшка, сил не хватит, — говорю, а сама думаю себе: «И хлеба-то нет на дорогу».
А он на мои мысли отвечает:
— Зайдешь в лес, там выйдут три военных и дадут тебе три хлеба. И дойдешь.
Я послушалась, иду, на бадик опираюсь. Дошла до леса, прошла лес, и вышли три военных и дали мне три хлеба. Белые булки. Я села, закусила и потихоньку с молитвой дошла до Пензы пешком. Удивительным был угодник Божий, помощник наш.
Рассказывает Матрена Маркина, живет в Пензе /Кила я в войну с пятью детьми, а муж хотел меня бросить, уж собрался и ушел. Я к батюшке поехала, плачу:
— Муж меня бросить хочет, ушел куда-то...
— Не бросит, придет. Будете жить до гроба.
И после моего возвращения от батюшки вернулся муж мой и жили хорошо все годы. Потом его парализовало, год лежал и умер... Слова старца: «Будете жить до гроба», — сбылись. Великая молитва старца перед Богом. Он, подобно святителю Николаю Чудотворцу, никому ничего не отказывает и все у Бога вымаливает, о чем бы ни пожаловался человек.

***

ГЛАВА 4

За свою святую жизнь отец Иоанн получил от Господа величайшую награду целить больных людей одним прикосновением своей святой руки. Не было случая, чтобы человек отошел от старца неисцеленный, он врачевал любую болезнь. Он был целитель телесный и духовный для людей и помощник в болезнях скоту. Достаточно было ему пожаловаться, и болезнь исчезала.

Елизавета, жительница хутора, что около станции Оленевка, рассказывает
Крачи у нее признали аппендицит и быстро доставили в Пензенскую больницу, но когда ей объявили, что будут делать операцию, она заявила, что без благословения батюшки-старца она не решается на операцию. По настойчивой просьбе ее выписали домой. Она послала племянницу к старцу взять благословение на операцию.
— Не благословляю на операцию, — коротко ответил старчик и дал святой воды.
Пила Елизавета эту воду в течение трех дней и выздоровела. С тех пор прошло 27 лет. Уже 25 лет старец лежит в могиле, а Елизавета никакой боли в животе за эти годы не ощущала.

Соленков Александр, работник разъезда Оленевка, рассказывает
У меня приключилась болезнь с желудком. Проходил курс лечения в больницах и на курортах, но лечению моя болезнь не поддавалась. Были приступы, которые у меня вызывали рвоту: доходило до того, что все, что ни поем возвращалось обратно рвотой.
И продолжалось все это в течение 13 лет. Врачи мне не помогли. Обратился я к отцу Иоанну, а он не дал мне рассказать до конца свою болезнь, перебил и спросил у меня пустую бутылку. Я ему дал, он налил воды, благословил и сказал: «Выпьешь, и все пройдет!». Я сделал так, как он сказал. С этого времени все прошло: желудок стал работать нормально, болезненных ощущений больше не чувствовалось. С той поры прошло 27 лет, и я не болею. Да и душу-то мою он переменил: я стал верующий и прилепился к церкви и, получив пенсию, пою на клиросе...
Престарелый диакон Михаил рассказывал, что в детстве у него была сильная чесотка рук. Отец его даже связывал ему руки, чтобы не расчесывал. Когда он пришел к отцу Иоанну, то святой старец сказал ему, чтобы он, когда придет домой, помазал свои руки маслом из лампады. Отец Михаил исполнил повеление старца и тут же получил исцеление.
Вернувшись с войны целым и невредимым, отец Михаил часто посещал отца Иоанна. Священнический подвиг старца Иоанна, по-видимому, немало способствовал тому, что отец Михаил избрал благолепный путь служения Святой Церкви.
Евфросиния, живущая в Манчжурии, рассказывает 5а 9 лет до смерти старца Иоанна была уже три года на учете у врачей: признали рак обеих грудей и назначили меня на операцию. Я поехала за благословением к старцу. Захожу...
— О-о-о! — с какой скорбью, с горем-то каким протянул старец, болезненно морщась.
Кинулась к кровати его, стала на колени перед ним, сложила руки под благословение:
— Батюшка, благословите меня на операцию: рак обеих грудей признают, три года у врачей...
Не дал договорить, крестит, дает руку для поцелуя и тянет:
— Не-ет, не благословляю. Спаси тебя, Господи, помилуй и спаси! — и начал меня крестить.
Я почувствовала, будто пролазаю я в какую-то узкую щель или угольное ушко. Сверху дошло до грудей и как шкура с меня слезает. Слезло все — стало легко. Явилась домой дочка, захлопотала о грелке.
— Не надо, доченька, все сделано уже, не болит: батюшка исцелил одним прикосновением.
Через несколько дней опухоль на грудях размягчилась, а вскоре и совсем исчезла. К врачам я не шла. Они за мной прислали на операцию.
— Я не болею, у меня ничего нет, — заявила я им. Послали к врачу, врач удивляется, а сказать, что это батюшка исцелил, я постеснялась.
За свою девственную святую жизнь старец награжден от Господа силой сверхъестественного врачевания. Даже рак, который у врачей неизлечим, лечил святой старчик молитвой и святой водой уничтожал бесследно.
Я, Анюта, упала в погреб: нельзя было ни дохнуть, ни лечь, ни сесть, ни тряхнуться — все болело, а бок особенно. Подошла я в церкви к миропомазанию и говорю старцу, который помазал сидя:
— Нога болит и бок. Он помазал мой лоб и говорит:
— С Богом...
Отошла — и вся боль исчезла. Домой прихожу, и хоть за водой беги: ни нога, ни бок, ничего не болит, как будто и не падала я в погреб.

Наташа, старая дева, маленькая ростиком, худенькая,
с острым носиком, всегда в юбках до пят, глубоко верующая,
живет в Кевде, напротив школы, с племянницей Пелагией.
Наташа рассказывает о батюшке:
К нам зашли женщины. Шли они из Каменки пешком (автобусы не ходили тогда), попросили попить. Я дала водицы и хлебца, а одна из них говорит:
— Как я хотела поесть хлебца и прихлебнуть водичкой! Спасибо тебе, дорогая.
Я спросила, откуда они и куда идут. Оказалось, они из-под Чембара, а ездили на благословение к старцу Иоанну в Оленевку. И стали они рассказывать, какие он чудеса творит: исцеляет, прозорливый, постник, мудрый, воспитатель и врач духовный... До двух часов ночи пересказывали святые дела старца. С той поры я задумала тоже поехать к нему. Я была очень больна, несколько лет у меня продолжались сердечные припадки: заколотится сердце, начну задыхаться, тоска какая-то нападет, душит меня, душит, и я кричу и все на себе рву. Такие припадки повторялись почти каждую неделю. Вся взмокну, волосы прилипнут, а потом в сон ударит, и сплю долго. Просыпаюсь, и опять вроде здорова. Вот и задумала я поехать к батюшке. Поля согласилась меня везти. Пришел день ехать, а я ни в какую: «Не поеду! И все тут». И моя Поля Курилка насильно меня собрала, а я кричу, вырываюсь, мучаюсь:
— Не дойду я, не доеду.
— Дойдешь, давай, давай, давай, собирайся.
До Каменки 10 км шли пешком. Уже зима наступила. Я несколько раз останавливалась:
— Не могу больше идти, не дойду.
— Что же я не взяла салазки, я бы тебя довезла, а то вот никак не стащишь. Ну давай, потихоньку, пойдем потихоньку и пойдем, - увещевала моя провожатая Пелагия.
До станции все-таки дошли. Поехали. В Пензе к нам присоединилась тетка Арина, и мы поехали в Оленевку. В дороге одна женщина подсела к нам.
— Вы к старцу в Оленевку?
— Да, но не знаем, примет ли. Он ведь кого принимает, а кого ж не принимает.
Женщина отвечает шустро:
— Примет, езжайте смело. Я вам расскажу, какие чудеса он мне сделал, — и она рассказала следующую историю.
«Жила я в сиротстве с двумя сестренками и братом, а одна сестренка была глупая. Дедушка нас воспитывал. Выросла я, жених присватался, а я думаю: как я брошу дедушку, как он справится с кучей детей, да девочка одна глупенькая, как бы не стал обижать? И решила я поехать на благословение к отцу Иоанну. С той поры вот все время и езжу к нему и сейчас еду к нему. Он всем помощник. Не дал он мне даже до конца рассказать, каково мое положение, и перебил: «Иди, иди, иди замуж, благословляю», — ответил старец быстрым выговором. Перекрестил меня и дал поцеловать руку. А я думала он не благословит идти замуж из-за кучи детей и старого деда. Приехала я домой, говорю дедушке, а он мне не верит:
— Ты меня не обманываешь?
— Нет, нет, дедушка, правду говорю, батюшка благословил идти замуж.
— Ну что же, тогда иди, а я, как Бог мне повелит.
Вышла я замуж. Мужик оказался добрый, хороший, а дедушка сразу умер, и мы всех детишек себе забрали в дом. Мой мужик даже лучше меня к ним относился, и глупую не обижал. Так жили долго, и тут война, взяли моего-то на войну, осталась я одна с кучей, да еще свой сынишка родился. Эти все-то подросли, уж учились, а глупая девка совсем стала никудышная. И вдруг у нас дом сгорел! Ужас! Сижу я на горелках и думаю: «Куда мне теперь деваться со своей кучей?» Поехала я опять к старцу:
— Построишься, построишься, построишься, а девку глупую никуда не отдавай, держи при себе.
Удивляюсь, как он провидел, что девку я хотела куда-нибудь определить, избавиться от нее, я ведь это никому не говорила, только в уме подумала, а старец уже знает.
Вернулась я от батюшки, села на горелки свои и плачу. Вдруг идут какие-то два мужика, ненашенские: они шли куда-то плотничать наниматься. Увидели меня, остановились:
— Ты что так плачешь, молодая? — спрашивают.
— Вот, видите, сгорела. А у меня куча детей. Один свой и трое сестры с братом. Куда я теперь с ними?
Стоят мужики, думают, обгорелые бревнышки перебрасывают, подошел сосед:
— Что вы тут делать хотите?
— Да вот, жалко нам стало эту женщину, думаем, можно ли из горелок что-нибудь ей слепить, хоть баньку, что ли, чтобы перезимовать смогла.
Сосед говорит:
— Вон у меня бунт бревен, берите и рубите.
И срубили мне избу. Миром-собором покрыли и печку поставили, а к зиме ввели в избу всех нас. Вот как батюшка мне помог своими молитвами перед Богом, труженик Божий...»
— Приехали мы в Оленевку, — продолжает Наташа свой рассказ, — пошли пешком со станции в деревню. Я шла с большим трудом, будто меня кто назад тянул. Не хочу идти, думаю про себя: «Зачем иду, чем он поможет? Чего это мы надумали? Такую дальнюю дорогу себе придумали попусту. Вот как враг путал, не хотел, чтоб я шла.
Нашлось нас человек семь. Мы пошли назад, как вдруг за нами бежит Юлия:
— Идите, идите скорей, вас батюшка ждет, послал за вами.
И впустили только нас троих, а других не пустили, одна-то из них дорогой мне рассказывала, что была у батюшки, поговорила, а благословение забыла попросить, растерялась, а теперь вот решила съездить за благословением. А я ей говорила:
— Да благословение-то в первую очередь надо просить. Как зайдешь, так и проси: «Благослови, батюшка», -и подходи к нему.
Но когда я сама зашла, то вдруг стала у порога и окаменела, не могу сдвинуть ноги, чтобы к нему подойти. А благоухание у него там!.. И в сенях, и в келий, такой аромат, таких духов-то нигде не найдешь. А если бы это были «духи прыснутые», то в сенях они сразу бы рассеялись, потому что сени с дырьями. Ветер был сильный, сразу бы раздул. Но мы и по дороге от него чувствовали запах, резкий запах конфет с ладаном.
Вот стою и не могу сдвинуться, а он мне:
— Подходи, подходи, подходи!
И я легко подошла, но благословение забыла попросить, стою без движения. А он меня крестит: долго крестил, а потом взял мою руку в свою и поднес к моим губам свою руку, чтоб поцеловала, а я без движения. И говорит:
— Ну ступай, ступай, ступай!
И я пошла, как без памяти. Мои тут заждались меня, так долго он меня крестил. И от него я пошла, как на крыльях полетела. Все болезни и немощи во мне кончились. И с той поры больше припадков не было у меня никаких. Вот и живу с той поры уже 26 лет. А тогда меня готовили хоронить. Сердце сейчас слабенькое стало уж от старости. Мне уж теперь 70 лет.
У одной женщиной ехали мы на могилку старца, и рассказала она: «У меня был рак груди. Врачи отказались делать операцию. Поехала я к батюшке. Он покрестил меня, дал водички и сказал: «Выпьешь, все пройдет», — и прикоснулся ко мне своей святой рукой. И рак исчез. Опухоль постепенно начала рассасываться. Прошло уже 24 года, я здорова».

Матрена Васильевна Епинина, жительница Каменки,
рассказывает
А у него была еще у живого, со своей сестрой. У меня болел живот так, что я ничего не могла делать и все лежала. А приступы были такие, что сил не было сдерживать крик. Врачи признали язву 12-ти перстной кишки и направили меня на операцию, а сестра меня позвала к батюшке: «Я еду к старчику спросить, жив ли мой сыночек, поедем и ты со мной — пожалуешься на свою болезнь, попросишь благословение на операцию». Я согласилась, хотя думала что бесполезно. Ехала с трудом, с большими болями, шла тихонько, со стоном. И пришли мы к его келий позже других. К нему идут и идут люди, мы самые последние подошли. Около келий стоит народ и говорит: «Не принимает никого». Все постояли, поговорили, поговорили и пошли обратно на станцию. Мы тоже пошли последние, ото всех отстали. Вдруг за нами бежит племянница его и говорит: «Вернитесь, вас зовет, примет». Мы от радости чуть бегом не побежали. Кто-то научил говорить не «здравствуйте», а «здорово живем». Глупый совет исполнили: «Здорово живем», — сказали мы, зайдя в келию. Батюшка промолчал.
— У меня сильно болит живот, на операцию назначают... Не дал объяснить, где болит, перебил:
— Не будет болеть. Выздоровеешь, выздоровеешь, выздоровеешь, — говорил старец крепким басом, как молодой, а сам в это время перекрестил мою голову и дал руку поцеловать, как он всегда делал: согнет кисть и ткнет тыльной стороной ладони своей руки к губам посетителя.
Сестра спросила:
— Мой сынок без вести пропал, как его поминать: о здравии или за упокой?
Но провидец не дал ей высказать все:
— О здравии, о здравии, о здравии! Жив, вернется. Которые на 20-30 и больше лет пропали, вернутся... — сказал он и опустил голову на грудь.
Мы вышли. Я вдруг почувствовала полную свободу в животе от боли и шла шустро, весело! Операцию не пришлось делать. И с той поры живу вот уже 22 года и живот мой не болит. О сыне сестры потом прослыша-лось, что он жив, запрашивали о нем характеристику. Но домой он пока еще не вернулся, хотя прошло уже 20 лет с лишним.

***

ГЛАВА 5

Краток был в своей речи духовный наставник, воспитатель, врач духовный, немощным он никогда не допускал грубых упреков, не раздражался, а плакал очень много и о себе, и обо всех. Обо всех и обо всем. О грехах, недостатках ему не надо было сказывать, он сам их знал и указывал на них человеку, приводя его в слезное покаяние и исправление.
Старец отец Иоанн, ведущий святую, строгую жизнь, был духовный врач, вызывающий у людей покаяние, для исцеления греха... А грех читал в сердце, как в открытой книге, силой Святого Духа. Мудрый старец знал, как лечить тот или иной грех в человеке... Батюшка говорил: «Духа лукавого нельзя совсем отгонять. Господь его до Себя даже допустил, и нам он нужен для спасения...»

Я похоронила 19-летнюю сестру и все об ней плакала. И пошла к старцу:
— Чего ты плачешь? — говорит мне, хотя я зашла без слез.
— Сестру похоронила.
— Сколько у тебя детей?
— Двое.
— А ты не боишься их оставить? — спросил он. И дал мне просфорку и водички.
Вернулась я от батюшки и совсем переменилась: плакать перестала, тоска исчезла, и я занялась работой. Бывало, все на работу идут, а я на кладбище, как на работу. А теперь перестала так часто ходить на кладбище. Дома поклонюсь и смиренно молюсь.

Маша Рамзайцева, жительница станции Белинская,
рассказывает
Как мне батюшка Иоанн Колю спас! Великий был батюшка, всем во всем помогал. Никто не может сказать, что побывал у отца Иоанна попусту. Вернулся мой сын Коля из армии после войны без правой руки. Напала на парня тоска: «Задушусь, да задушусь!» Я и так его уговаривала, а он знай свое: «Жизнь мне не мила, что я буду делать без руки, как жить, кому я нужен буду? Задушусь!» Поехала я к батюшке в Олененку, рассказала свое горе, а он мне отвечает:
— Нет, не задушится. Наташа, дай-ка водички. Вот, пои его и все пройдет. Он еще тебя переживет.
Вернулась я, а Коля уж на вокзале, меня ждет:
— Что это? Мне водички? Давай! — И сразу попил. В три дня всю бутылку выпил, и что же? Все с ним прошло, куда тоска девалась? Парень стал работать: рисовать левой рукой. Женился удачно и сейчас живет очень хорошо, обеспеченно. И дети, и жена у него хорошие. Коля — умница, изо всех моих сыновей выделяется. Вот как батюшка его спас от погибельной смерти. Это был великий человек перед Богом, истинно Божественный чудотворец. Господь его сразу услышал, потому что он угодник Божий.
Приехала к старцу Иоанну медработник из «Сельмаша» Каменского района, Евдокия Васильевна Коншина. Кое о чем его спросила. Он ответил смиренно и вдруг как выпалит своим густым басом: «Иди, поганка, к своим поганкам!» Выскочила она от него и думает: «Как же это понять? Замуж я не выходила, так и прожила девушкой. За что же я поганка?» А потом при помощи других разобралась. Она - девица уже пожилая, наработала всю жизнь медсестрой, и множество раз ей приходилось помогать убивать детей во чреве матерей в больнице. Вот и понятны слова старца, то есть, иди к тем работникам, которые делали аборты и которым она помогала. Так духовный врач вызывает у людей покаяние в тех грехах, которые они даже не замечают.
Пошли мы с сестренкой к отцу Иоанну, а она имела привычку табак нюхать. А мои руки никогда ни табак, ни вина рюмку не держали. Я ей и говорю: «Ты не вздумай нанюхаться. Мы идем к святому человеку, он тебя не примет». Ну, моя сеструха закрылась шелковым платком, да и наваливает. И нанюхалась. Пришли. Подхожу я к благословению. За мной и моя сестра хотела подойти к благословению, а старец замахал рукой на нее и закричал: «Не подходи! Не подходи! Не подходи!» Раза три она пыталась подойти к нему, и он каждый раз кричал: «Не подходи!» Поняла моя сеструха, что он провидел о табаке и после этой поездки не стала нюхать. Стала к нему ездить и в церковь ходить. Так вот батюшка с Божией помощью исправлял, воспитывал людей.
Ксем и во всяких горестях и болезнях батюшка был помощник и наставник, и целитель, всех утешал и никого не упрекал.
Одна девушка родила девочку и поехала к батюшке со слезами каяться, что ей делать, как жить?
— Ничего, ничего, ничего, все будет хорошо!
И вскорости, действительно, в ее жизнь пришел мужичок, который и воспитал ей дитя...

Рассказывает Полина из Соловцовки
Жили мы в Наумкино. В 1933 году взяли нашего отца за то, что в колхоз не вошел. Нас из дома выгнали, хлеб из амбара выгрузили, скотину угнали. Стали дом ломать, а мы на печке сидим. Мать и говорит: «Ну все, мы пропали!» Ей кто-то посоветовал сходить к батюшке в Оленевку. А денег у нас нисколько не было. «С чем я пойду, у меня ни рубля нет». Все-таки заняла рубль, пошла. Рассказала ему, обливаясь слезами:
— Мое дело теперь помирать...
— Ничего, ничего, ничего, он придет, не плачь. Как жили, так и будете жить.
А когда стала давать ему рубль, он говорит:
— Ты заняла его, мне не надо, у меня все есть. Иди с Богом, придет он, и будете жить по-прежнему.
Стали мы работать, питаться: люди умирали с голоду, а мы были сыты. Через 5 лет отец пришел, и стали мы жить по-прежнему, как сказал старец.

***

ГЛАВА 6

Много перенес гонений в своей жизни старец: и со стороны власти, которая его даже в тюрьму сажала за то, что он принимал народ со всякими нуждами, болезнями и помогал им силой Божией, и со стороны односельчан много потерпеть ему пришлось, и даже со стороны домашних...

Рассказывает Надя Калинина
Когда в Соловцовке не было храма, старец ездил в церковь в Князевку. Там начались гонения против него с Дарьей Герасимовной: кто-то придумал, что батюшка будто бы не велел идти в колхоз (а потом приходили просить прощение у него). Дарью Герасимовну забрали (вроде, они стихи вместе пели). После этого пришли два милиционера, забрали и нашего старчика. Допрос тянулся месяц, ежедневный, тяжелый. На Казанскую, в трескучий мороз, осенью 22 октября, посадили его в грузовую машину, полную мешков, натрясли в дороге и привезли в тюремную больницу из Кондоля (45 км от Пензы), где допрашивали. Зиму лежал в больнице тюремной. Когда делали допрос, он был на линейке. Написал записочку, положил иконку Божией Матери с запиской в маленький узелок и бросил нам. Милиционер закричал: «Ты что делаешь?» — «Иконку!» — ответил старец. Татьяна Петровна подбежала, схватила. В записочке мы прочитали: «Хлопочите обо мне».
Лежал в тюремной больнице, туда никого не пускали, а я сообразила прийти к нему на свидание, попросила пропуск: «Я уезжаю, а он мне родственник. Я попрощаюсь с ним». Когда разрешили, пришла к нему. Он ходил в лаптях взад-вперед; а лоб завязанный из-за головной боли. Ему было тогда 60 лет. Беседовал со мной 15 минут. Говорил: «Хлопочите обо мне. Из Куйбышева присудили 6 лет за нарушение колхозов и за то, что народ принимал. Спрашивали: «Иван Васильевич, согласен вину признать?» Нет никакой на мне вины».
Я достала три тысячи денег, завернула в газету и подала прошение в Москву. Дескать, ездил в церковь, там помогал, а за работу ничего не брал, воспитывался сиротой, малограмотный, жил в бедности... Через два месяца мне прислали: «Освободить». И освободили.

Рассказывает Александра Антипова
Отдохнул в Пензе месяц и заставил меня везти его в Оленевку к Наташе. До Борисовки подвезли нас, а тут решил он прогуляться и заставил меня его пешком вести.
Полкилометра вела его, и у него отнялись ноги, упал мой старичок, лежит на снегу, а я мечусь. «Пойду в Кулипановку за лошадью», — говорю ему. Но он не благословил, так и сидел в снегу. Вдруг на быках приехали доить коров, и он благословил идти за быками. Я побежала, там молоко процеживают, они его узнали, подняли, посадили на телегу, быки повезли, а я его поддерживала. До края села довезли, а тут он: «Кричи мужика, он меня снимет и до келий доведет». Я покричала Филипыча... «Счас, счас», — торопливо закричал тот, узнав батюшку. Подбег, сильный, поднял его, как ребенка, и мы пошли пешком. Несколько раз старчик говорил смиренно: «Подними меня». Ни жалоб, ни стона, как будто он не живой. Мы с Филипповичем снова поднимали и вели, почти тащили на себе, а ноги его почти не передвигались. Наталья открыла, обрадовалась. Мы его под ручку ввели, разули, положили. А потом Наталья стала бояться: «Меня посадят», — и велела ему идти в Николаевку. Старец смиренно взял подрясник и пошел пешком, еле передвигая ноги, с палочкой. Я зашла к Наталье, а она мне сердито: «Его нет. Иди догоняй, у тебя ножки молодые. «Мантию» взял и пошел пешком в Николаевку». До Николаевки 12 км, его догнала, когда он с великим трудом прошел два километра.
— Ты у нее была. - Да.
— Она чего сказала?
— Вроде велела мне проводить тебя. Батюшка застонал:
— Чего мне делать? Везде гонения... и домашние... Помоги, Господи! Долго, долго мы с ним шли. Несколько раз он ложился, и, кажется, валялся мертвый, но вот... опять зашевелится и пытается подняться. Я его поднимаю, и он идет, повесившись на меня. Тут нас встретила Дуня и забрала его к себе в дом, старчик упал на кровать и радостно произнес: «Слава Богу, Слава Богу, Слава Богу».
Полтора года прожил он у Дуни Кучеровой в Николаевке, а тут Наталья смирилась и согласилась взять его. Три часа я ее уговаривала. «Не возьму, меня посадят!» Она суровая была. Наконец, она согласилась: «Ну, везите». Старец опять только подрясник взял, да посох. Андрей Васильевич Шакапов ездил за ним, и то обманул, как будто за сестрой едет, когда просил лошадь в колхозе.
Дуня Кучерова тоже роптала, когда он жил у нес: «Зачем я его взяла, бочку слез пролила, пока он живет у меня, и меня к нему приписали, еще и посадят. Мне бы девке, жить бы и жить одной». Нигде не было места для старца, пока шли годы гонения священства, преследовали за народ, который к нему ходил. Преследовали за веру, за его добрые дела. Дуня говорила: «Мы бы на сухарях прожили, да не переживать бы такие допросы, какие мы с ним терпели. Грязный народ, и ко мне его приписали. Я прошу: дайте мне врача, исследуйте меня и убедитесь, что я дева». А старец льет слезы и смиренно тянет: «Бог с ними. Господь все уладит. Терпи...»

Дуня Кучерова рассказывает
Я молоденькая до 20-ти лет ходила на улицу и меня сватали. Моя сестра, Аннушка, пришла к батюшке, к Иван Васильевичу, и говорит:
— Дуню сватают.
— За кого?
— За Маслова.
— Благословляю, пусть идет.
Сестра моя меня все-таки не пустила, и осталась я девой. Так и жила в своей келий: платки вязала, в церковь бегала. Тут старца мне привели. Не хотела его брать, да пожалела. Он страдалец, много перенес: 80-летнего его избили в лесу; не один раз рвались в дом, хотели совсем убить его; часто обыск производили; в тюрьме просидел полгода. Из тюрьмы вернулся, Наталья его не стала держать - за ним слежка, народ к нему ходит. Полтора года у меня в Николаевке прожил. Я тоже не хотела его брать: «К тебе народ ходит. Я боюсь». Но он все-таки пришел ко мне, и стал народ к нам ходить. Все время в страхе жили. По ночам батюшка молился тайно и по книжке, и в темноте. Штаны все протер, коленки худые у штанов. Ноги плохо двигались, а поклонов он клал много и легко. Мне вразумлял: «Смотри, не показывай свою молитву. Господь любит тайно: три поклона, но тайно». И рассказал он мне притчу:
— Я пошел на Вьяс! — сказал один.
— Ты куда идешь? — опять его спрашивают.
— На Вьяс, Богу молиться...
И не дошел — ноги отнялись. Надо было тайно: пошел и пошел, а куда, не говори.
День и ночь старец на молитве. Только выздоровеет и опять уж на молитве стоит. Кушал он, как дитя. Я молодая, мне мало, а он даст кусочек, а мне мало, я есть хочу. «Не сердись, так надо», -говорил он в утешение. Мясо он не ел всю жизнь, пил чай, хлеб ел очень помалу, картошку недосыта, а когда на Пасху разговлялся — одно яйцо очистит и все.
Старец терпеливо переносил всякого рода утеснения, преследования, гонения, изгнания, насмешки, побои, пожары, всевозможные нападки и со стороны людей, и со стороны диавола, но никогда не жаловался и не обвинял обидчиков. «Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними!» — по три раза всегда выговаривал старец смиренным сердцем, без малейшей тени злобы.
— Ой, что делается в церкви, — говорю ему.
— Дуня, не ужасайся, к тому дело идет. Идет дело ко Второму Пришествию. Но на каждом месте Господь... Открывай чистое сердце и молись. — Говорит старец, а сам вяжет чулок.
У Наташи старец прожил года три, а тут начали раскулачивать. Миром, собором откупались деньгами, чтобы его каким-то образом не тронули.
В 1951 году для старца был последний Великий пост, который он провел в строгости и великой духовной борьбе. Ел по одной просфирочки в день и пил святую воду глоток-два. Диавол отомстил: какие-то забрались в келию, избили его, а Наталье приказали молчать. 26 марта утром послушница Юлия, явившись в келию, нашла его лежащим на полу в полусознании, полумертвого, избитого, в синяках с кровавыми подтеками. Говорить не мог с месяц, видать, его душили — на шее отпечатались пальцы синие. И как он остался живой? Это враг отомстил ему за его великий подвиг поста.
Старица Наталья всю ночь присутствовала в келий и уверяет, что к ним в келию никто не заходил, и когда и кто его избил она «не слыхала и не видала». Ночью она несколько раз просыпалась и видела его лежащим на лежанке, как всегда с согнутыми ногами, а утром, проснувшись в пятом часу, она увидела его уже на полу полумертвого. Припадками батюшка никогда не страдал и страдать не мог, потому что у него были крепкие нервы и сильный Божий Дух. Если бы он просто упал с кровати, тог ушиб бы одно-два места, но видно было, что его били ужасно по всему телу. А на шее были следы пальцев, его душили. Его подняли, оплакивая с жалостью, и уложили в постель:
— Батюшка, кто тебя так? Кто тебя избил?
Но старец ни звука не произнес. Сильный духом и волей, старец страдал один, прощая своих убийц, в защиту себе призывая единого любимого Господа. Во время убиения он не произнес ни единого звука, иначе разбудил бы соседей или Наталью, если действительно они спали. Понятно одно: видимые или невидимые, но это были враги от диавола присланные, чтобы отомстить. С этого времени старчик не мог принимать людей, чего и добивалась черная сила бесов. Он усилил пост, принимая по одной просфире не каждый день. Большинство дней он был без пищи.
Узнал Владыка Кирилл, что старец занемог, и послал к нему на своей легковой машине врача узнать что с ним:
— Батюшка, тебе Владыко врача прислал на машине, — доложила Юлия.
— Пусти, — кротко прошептал ослабленный старец.
— Здравствуйте, — пытливо разглядывая больного, врач начал медленно ощупывать, ослушивать его. К великому удивлению Юлии на стар-чике уже не осталось ни одного синяка. Так хотел сам старец, чтобы за него никто не был привлечен, он всех прощает...
— У него ничего не болит, он ослаб от поста, у него желудок совсем высох, — складывая трубочки, говорит доктор. И обращаясь к батюшке, он начал его убеждать, крича на ухо (последнее время старец стал плохо слышать):
— Иван Васильевич, ты ничего не ешь, так нельзя, надо есть, ведь ты себя голодом уморишь и умрешь...
Смиренный старчик ничего не ответил и даже ничем не пошевелился, никак не реагировал на слова доктора, как будто не слышал их, только губы изредка чуть-чуть шевелились. Ясно, что он умом молится, зная, на каком ужасном фронте он сейчас находится в борьбе с бесами, которых можно победить только постом и молитвой. Врач доложил Владыке о визите к старцу: «Он ослаб от поста. У него высох желудок». Понял владыка Кирилл, с каким великим старцем он имеет дело, прославил Господа за такие чудные дела и после этого ничего не предпринимал без благословения старца Иоанна.
Старец же весь пост до Пасхи не принимал никого и был очень слаб телом, но духом все больше и больше возвышался и укреплялся...

Рассказывает Надя Калинина
Один мужик, Павел, хотел застрелить старца, но не смог, а только ударил его клюшкой по голове. А когда его избили в келий, мы приехали: он лежал на своей лежанке в епитрахили, половина лица багровая, а на шее заметны пальцы, как его душили, и голос пропал. Видать, его сильно били. Они, наверное, подумали, что его до смерти убили, и ушли, а он ожил. Долго он тут страдал, но никому ничего не сказал, как немой.
Белые носки были в крови, волосы «взбудоражены». Заявлять об этом он не велел. Юлька, его послушница, говорила, что он сам упал. Но мог ли он так упасть и избиться, даже голос потерял? Припадками он никогда не страдал, а на шее следы пальцев. Конечно, его душили. Один глаз был синий. Избили его 26 марта, а 24 июля (по старому стилю) он умер.
Когда врач, присланный Владыкой, приезжал из Пензы к еще живому старцу, то уже следов от побоев не осталось. Сам батюшка хотел, чтобы никого не привлекли к ответу за него. Домашние спросили врача:
— Сколько Вам за визит?
— Сколько дадите.
— Дайте полторы сотни, — прошептал батюшка.
И стоял какой-то мужик в сенях: вынул и отдал. А соборовал старца отец Дмитрии, он же и собирал его гроб.
Старец был великий постник: постоянная еда — картошка, испеченная на шостке, да чай чуть сладкий. Хлеб ел редко и очень мало. Хлеб, принесенный из магазина, не ел. Одна вдова, Ирина, 30-ти лет, ему пекла на поду хлеб. А он откусит немножко, пожует, высосет и вынет: «Птичкам». Ирина ему и рубашки стирала. Картошку принесут ему крупную, он сменяет на мелкую, испечет, и она на плите стоит, закрытая полотенцем. Иногда и не прикоснется к ней, птицам отдаст. Он всю жизнь ел мелкую картошку. Последнее время хлеб совсем не ел, а только высасывал и отдавал птичкам. Долгое время, годы, и молоко не пил, а когда заболит горло, пил стаканчик горяченького, но это случалось очень редко. Одним словом, старец был строгой жизни, нес постоянный пост и говение. К такому посту он приучал себя с детства, постоянно принимая пищу все в меньшем и меньшем количестве. А мясо для него не существовало: всю жизнь он не знал его вкуса. И рыбу он забыл еще смолоду. Иногда порадуется грибочками, принесенными ему, попробует один, остальное отдаст.
Архиепископ Кирилл о нем сообщил Патриарху, и Патриарх наградил его наперсным крестом. Архиепископ Кирилл надевал этот крест на отца Иоанна посреди церкви. Служили молебен. Читали послание Патриарха: «Не оставляй чад моих, за твое пастырство награждаю...» Дома я рассказала, как его награждали крестом, и мне сказали: «Ты нам укажи этот крест». И только я приехала к батюшке, а он взял в ладонь этот крест и говорит веселенький: «Вот каким меня наградили крестом Патриарх». Вечером поговорили, а утром он пересказывает наши слова и даже мысли.
Чудный был старец, в церкви пел тенором и дискантом, а говорил густым басом. В алтарь ходить начал, как только ножки научились ходить, с этого же времени и подпевать начал и так до конца жизни...

***

ГЛАВА 7

Удивительной теплотой и светлой любовью к батюшке Иоанну проникнуты воспоминания его духовных чад, которые, как неувядаемый венок на могиле святого старца, несут всем радость от ощущения его доброго отеческого присутствия рядом с нами и предстательства о нас на Небесах. Воистину, «праведник вовеки живет».

Детские воспоминания Клавдии, жительницы Пензы
об отце Иоанне
Мне приятно вспоминать свое детство, вспоминать те далекие детские годы, когда я впервые попала к о. Иоанну, вспомнить все, что так дорого мне теперь.
В моей памяти запечатлелся отчетливо старец с тонким, одухотворенным и светлым лицом, с серебристо-белыми волосами, слабенький такой, но весь его облик говорит о том, что вся жизнь его прошла в чистоте и духовных подвигах. Встречу с ним я считаю самой счастливой и приятной порой в своей жизни, и считаю ее, как встречу с Господом в лице этого человека.
Расскажу об этом подробнее:
Мне было лет 6, когда у меня начала болеть правая рука. Болеть она начала с того времени, когда мама во сне нечаянно легла мне на руку и повредила косточку. С того времени она начала краснеть, появилась опухоль. Мы были у многих врачей, но они не смогли ничего сделать с ней, предлагали ампутировать руку, но мама не давала согласия.
Рука между тем стала очень беспокоить меня. Появился гной. Он заливал то и дело подушку. У меня начался туберкулезный процесс. И вот в это время кто-то из знакомых предложил маме поехать со мной к о. Иоанну. Мы поехали к нему в Оленевку. Это бьшо летом. Помню, что в поезде я все время стояла около окна, смотрела на мелькавшие в пути телеграфные столбы, траву, казавшуюся зеленым бархатом, пасшихся ленивых коров, бегущие деревья, словом все, что попадало в поле моего зрения, казалось мне необыкновенным. Еще тогда я как-то чутко воспринимала всю красоту природы, все интересовало меня: качающиеся на проводах ласточки на своих тонких ножках, воробьи, еще какие-то птицы, деревья и мелькавшие столбы — все это бьшо мне как-то отрадно и мило. Вспоминая то время, хорошо помню ощущение новизны мира, открывающегося передо мною, ощущение радости.
Помню, когда вышли из вагона, большая толпа народа направилась по сельской дороге. Мы шли полем; было солнечно, хорошо, благодатно; какая-то тихая радость ложилась на сердце и душу от созерцания Божией красоты. С острым чувством я вдыхала запах земли, свежего воздуха, синей дали, которая сливалась с горизонтом — все это очень волновало меня; а небо синее-синее, такое глубокое, бездонное, что хочется набрать много этого воздуха и парить высоко над землей, над полями и никогда уже не возвращаться на эту грешную землю. Ах, как хорошо, как чисто было на душе!
Вообще, когда остаешься один в поле, ощущение тихого блаженства начинает испытывать твоя душа. Она ликует, радуется, не омрачается ни злобой, ничем неприятным. Как одинокий путник, никому не нужный, никем не понятый, старается излить свое холодное одиночество Богу в слезах своих и находя великое утешение в них, идет просветленный, так же и я испытываю подобное чувство, когда остаюсь наедине с природой и с Богом. Природа успокаивает и волнует меня.
Солнце поднялось высоко; было очень жарко... Я устала, но когда мы приблизились к маленькому домику под соломенной крышей, вся усталость исчезла. Перед домиком сидели женщины, дети в ожидании, когда их примут. Я все разглядывала, со стороны двери окон не было. Наконец, впустили и нас в прохладные темные сени с дивным запахом каких-то трав. Я думала, что этот запах был от трав, но, говорят, это запах Святого Духа. Резкий, такой приятный, что он даже пронизывал все тело и доходил до сердца и заставлял его чему-то радоваться. Я с наслаждением вдыхала этот воздух.
Нас впустили в маленькую комнату около двери, направо находилась лежанка, и на ней полулежал худой-худой старичок, очень благообразный, приятный, с просветленным лицом. Мне он показался почему-то сердитым, так как говорил он резковато. Мне становилось страшновато. Я с трепетом подошла к его благословению и уловила опять тот же запах духов, как в сенях, исходивший от его рук; какой-то дивной чистотой, святостью веяло от всего его облика. Молчаливый, пронзительно глядит на меня и, кажется, не слушает маму, которая объясняет про мою болезнь, и не дослушав ее, неожиданно и быстро говорит:
— Пройдет, пройдет, пройдет.
Дал маме святого масла, святой воды и просил три раза с молитвой смазывать мою гноящуюся рану. Кость на руке уже начала гнить насквозь.
И чудо, в которое трудно мы верим, совершилось! На третий день рана перестала гноиться, туберкулезный процесс сразу же приостановился. Рана начала зарубцовываться, заживать. Трудно описать чувство радости при этом — руку отрезать не надо! Туберкулез исчез, и рука моя стала здорова, но со шрамом на всю жизнь: этот след моей болезни мне напоминает о старчике.
Память о старце навсегда останется у меня в памяти, и каждый раз, когда все вспоминаю, так живо стоит он передо мною! Прошло много лет, как нет его, но посещая его могилу, проходя те места, я вновь и вновь встречаюсь мысленно с ним и молитвенно прошу его о многом. Я испытываю и радость, что была когда-то у него, и грусть, что нет его сейчас с нами. Кто знал, кто на себе испытал действие Святого Духа, который был в нем, благодать охватывает при посещении этих мест, где он жил, где проводил дни свои в духовных грудах и подвигах. Хочется только вздохнуть глубоко, что нет его сейчас. Но мы помним его совет ко всем приходящим к нему: он советовал приходить к нему на могилку и излагать все, что хотелось бы излить ему живому.
А его могила! Какой простор, какое обилие света! Солнце, птички щебечут — жизнь идет своим чередом и сердце сжимается, грустит, тоскует от всего виденного, слышанного и радуется тихой радостью от сознания, что тут с нами Сам Господь — и его любимый угодник отец Иоанн. И я уверена, что батюшка слышит нас, когда мы обращаемся к нему, видит состояние нашей души, мятущейся, еще не нашедшей свой путь спасения. Он слушает нас, передает Богу наши прошения, благословляет нас так, как нам же полезно, утешает нас, и мы уходим, как будто помьшись в бане, свежие, легкие, чистые, уверенные, бодрые.
Мир праху твоему, наш любимый старчик, отец Иоанн, батюшка!
Благодарим Тебя, Господи, за старца, которого Ты нянчил нам и благословил для нас, как благословил ты хлеб жизни.

Рассказывает Тоня, жительница Пензы
Была я маленькая, и мы жили в Борисовке. Мой 16-летний брат Саша ухаживал за старцем вместе с Леней Попковым. Я часто бегала к деданьке. Мы были бедные, а батюшка нам помогал: «Ходи, Саша, ко мне, помогай мне: я буду в церкви служить». У мамы было много детей, а он дьяконом служил.
Пришла мама к нему с ребенком: мою сестру младенский ломал. Старчик и сказал: «До семи лет будет ломать, только не пугайте и врачей не приводите». Так и получилось. До семи лет ломало, а тут сразу кончило ломать без всякого лечения.
У мамы болела рука. «Саша, сыночек, спроси у старца маслица». Он принес ей масла, помазала на руку, и рука прошла.
Сестра моя умерла 25-летняя, старец похоронить ее помог. Он часто давал святой воды больной сестре, а последний раз перед ее смертью не дал: «Не надо. Через три дня придет домой...» И через три дня умерла моя сестра, «пришла» домой. На похороны натаскали нам всего. А мы бедные, по квартирам ходили, из своего дома нас выгнали.
Моя сестра Катя к нему тоже ходила, он говорит ей: «Катя, береги это платье, носи его только ко мне и в церковь». Этим он намекал ей хранить девство.
Я бегала к нему с шести лет, а когда стала большая, то спросила его:
— Как мне, батюшка, жить? Он ответил:
— Так и живи одна. Будешь болеть. Одна не пропадешь, всех лучше будешь жить. В церкви тебя будут много знать.
Так все и случилось. Когда мне было 9 лет, пришли мы к нему с тетей Таней Оськиной. Дома она спросила: — Сколько мне яичек взять?
— Возьми десяточек, — посоветовали ей.
— Ну да хватит, все равно он мне наболтает чего-нибудь, — со смехом говорила она.
Пришли, она говорит:
— Вот, тебе гостиничек принесла.
— Положи. Наташа, дай ей блюдечко. Расколи яички и поболтай. Расколола она их, а они все черные...
— Я не ворожея, иди к ворожеям, они тебе поболтают, — и начал ее трепать за косы.
Она и сейчас живая. А теперь ее муж трепет и трепет за косы. Мне же старец сказал:
— А ты ко мне с такими людьми не ходи. Потом говорит:
— Саша, принеси воды, а то Юлька-то все расплещет. (Предсказывал ее падение в пьянку и скоропостижную смерть.)
В церковь возил его татарин Борис. Прибегу к старчику, а он мне: «Тоня, иди за лошадью. Оттуда езжай на лошади, пешком не ходи». Пока татарин запрягает лошадь, а я допрыгаю уж до батюшки:
— Ты уж приехала?
— Нет, он еще запрягает.
— А ты как же? Пешком пришла? Вон как! Я же тебе велел с ним приехать.
В церковь бегу, а они с Алексеем едут. В церковь привезут, скажет:
— Посадите меня в середину.
Всех подпустит к миропомазанию. Кто чего-нибудь спросит у него, он смиренно, кратко, одним-двумя словами ответит. В церковь всегда посылал и никогда не позволял около церкви собираться и разговаривать.
Раз меня сглазили, было мне лет 10. Пришла, он обрадовался:
— Что тебя не было?
— Болела...
— Болела? Это тебя испортили. Наташа, дай-ка водички.
Он меня умыл, и я сразу почувствовала себя лучше. В пот меня бросило, а потом в сон. И выздоровела... Однажды сказал:
— Саша меня не успеет похоронить!
А Саша был в армии, и не успел Саша приехать во время. В понедельник батюшка умер в 7 часов утра. Нам сказали во вторник, мы дали телеграмму Саше, и он приехал, когда уже батюшку похоронили. Приехали священники из Пензы. Мы с мамой пришли, нас пропустили. Он уже был собран, лежал в гробу и закрыт воздухом. Поцеловали ему руки и Евангелие. Я сразу заплакала. Только успокоюсь, взгляну, и опять плакать. Вспомню что-нибудь, и опять плакать. Вспоминала, как приду к нему, он на лежанке своей сидит, бородку разглаживает: «А теперь я не деданька, теперь я батюшка. Зови меня батюшкой». Приучал, как складывать руки. По головке меня нежно гладит и говорит: «Головка беленькая, сама чистенькая девочка! Вот таким бы теперь быть, как эти младенцы!» Тихонько жмет ручку и говорит: «Вот такими бы нам быть, Наташа, вот такими!»
Он очень любил детей. С радостию, бывало, воскликнет, а сам готов с кровати прыгнуть ко мне: «Ах ты, моя дорогая, хорошенькая. Пришла, как я о тебе соскучился». Он никогда не смеялся, а только улыбался. Когда бы я ни пришла, он сидит веселый, бороду свою разглаживает. От Бо-рисовки, где мы жили, до Оленевки 8 км. Бегу в припрыжку. Не успею дойти, а он уже посылает: «Наташа, открой, Тоня пришла». А Катю, девочку, ругал: «Зачем пришла? Когда накажу, тогда придешь». Мама у нас была верующая и родители ее тоже верующие, она и нас приучала: «Как умеете, так и молитесь, только Бога не забывайте...»
От батюшки исходило приятное, приятное благоухание. Каждый раз, как только и прихожу к нему, я слышу этот запах, еще около сеней. А побыв у него, я чувствую этот запах чуть ли не целый день от моих одежд и от платка. А когда его тело понесли из келий в церковь, то солнышко играло, как на Пасху. Все платки на головах менялись цветом: красные, то голубые, то желтые. А благоухание от его тела сопровождало его до могилы, а потом и от могилы этот особо приятный запах Святого Духа долго исходил. Пензяки хотели его увезти в Пензу и там похоронить, но он за несколько лет до смерти указал место своей могилы на Оленевском кладбище. Там и похоронили...
Тоня осталась девицей. Работает в церкви уборщицей, совершенно неграмотная, а поет на клиросе все наизусть, и молитвы читает наизусть. Ее все уважают за кротость и смирение.
Рассказывает Дарья Морозова, живет в Оленевке. Привезли батюшке воз дров, а он шепчет:
— Отвезите Антиповой Шуре. А на другой день говорит мне:
— Привези мне дров из леса.
— Батюшка, ты вчера отдал воз дров сухих, а теперь за сырыми посылаешь.
— Мне те не надо... Прихожу к нему и жалуюсь:
— Батюшка, меня Маша Борисовская обидела, — плачу, и батюшка плачет.
— Обожди, перестань, она придет, и я ее поругаю. Я обрадовалась: теперь батюшка ее поругает. Дает мне большое яблоко:
— Разрежьте пополам и съешьте, и будет мир, а Машу пришли...
— Маша, тебя батюшка зовет.
— Ты, чай, жаловалась?
— Сказала, что меня Маша ругала...
Маша сходила, но мне не рассказывала, как он с ней поступил, но с этого времени она совсем переменилась, стала послушная, и наступил у нас мир.
Был покров в последнем году жизни старца. Пошла в его келию Сер-добские петь. Мы шли из церкви. Я дошла до батюшкиной келий и вспомнила, что ключ оставила. Побежала домой, а батюшка кричит:
— Даша, Даша, Даша, вернись...
Но я его не послушалась, не вернулась, а оказалось, что ключ со мной. А когда пришла, он меня ткнул рукой в плечо, но ничего не сказал. Вот, мол, какая ты непослушная... Вот какой был мудрый воспитатель.
Один раз говорит нам всем, девкам, батюшка:
— Вы ничего не боитесь, одни-то ходите?
— Нет, батюшка, ничего не боимся.
— Ив овраге-то ничего не боитесь? И подсолнухами ходите.
— Нет, ничего не боимся...
А когда пошли от него, то увидели мужика, лежит с ножом в овраге. Мы и пустились бежать, подсолнухи пробежали и тогда остановились, чуть живые...
Стояла я у батюшкиной лежанки. Вдруг входит женщина перед вечером, ни у кого не спрашивая разрешения зайти. Саша отворяет дверь. Красивая, высокая, в цветастом платке и длинном летнем платье. Одета по-мирскому, но очень красивая. Молодая, высокая. Голос звучный, нежный, мелодичный и приятный. Благословение не просила, а сразу говорит:
— Мощи отца Серафима в Москве.
— Благодарю тебя, благодарю, благодарю, — торопливо, весело отвечал ей старец.
Женщина сразу ушла в дверь на улицу, как уплыла. Мы за ней, но ее нигде нет. Это Матерь Божия приняла вид простой женщины, чтобы не смущать других, и сказала батюшке ответ на его мысли о мощах отца Серафима. Батюшка молчал, ничего нам не объясняя.
Спрашиваю:
— Как и что мне читать на молитве?
— Читай полуночницу, утренние и вечерние молитвы и псалтырь.
Антипова Шура рассказывает
Па второй день Крещения шли мы втроем из церкви: я, батюшка и слеповатая Настя. Батюшка в середине:
— Со мной Царица Небесная... Она ко мне несколько раз приходила. А за кого вы меня считаете?
Настя вдруг сказала тихонько, а батюшка был глуховат:
— Он похож на отца Николая Стяшинского.
— Да, он раб Божий, но только брачный, а я девственник. И Иоанн Богослов девственник..

Рассказывает Володина Наталья, жительница Пензы
Я старчика Иоанна очень любила и ценила, для меня он был жизнью. Я через него поверила в Бога; это было началом моей веры в силу Божию.
Ждала я мужа с войны 4 года. Война кончилась, а писем нет. Перед победой было письмо, в котором он писал, что пошел на фронт после ранения. В день победы люди плачут и я плачу, а все-таки надеюсь, что мой жив: письмо-то было недавно... Но вот проходит месяц, другой, письма все нет, что же мне делать? Если жив, то написал бы; если не жив, то прислали бы извещение. Поеду я к батюшке, говорят, он все знает. Послала розыски по последнему адресу и поехала к батюшке. Пришло нас много. Зашла, гляжу, сидит действительно старец: волосы белые, худой, кожа натянута на косточки, а на лице и морщин-то не видно. Подошла, благословилась и спрашиваю:
— Батюшка, как мне поминать мужа: живым или мертвым?
— Жив, жив, жив, — перебивает меня старец, даже последних слов не дает договорить, — скоро тебе весточка будет.
Думаю: «Если безрукий, то корову будем держать, а если безногий то сапожничать будет, детей кормить». Приезжаю домой, соседка меня пытает:
— Что тебе сказал старец?
— Говорит: «Жив, скоро весточка будет». Соседка улыбается и подаст мне письмо:
«Товарищ Володина, ваш муж лежит в госпитале после тяжелого ранения». Его ранили в живот, но он не хотел мне писать, расстраивать меня. И когда он поправился, то сразу вернулся домой. Это первое чудо, которым удивил меня старец.
Следующее событие опять показало великую силу молитв чудотворца о. Иоанна. Начальник мужа, Зайцев, разделил картошку и дал мужу мелкую. Муж был шофером и привез домой эту мелкую. А потом выпивший ударил начальника кулаком по носу, а начальник «моего» по носу вилкой. Тут их разняли, и я повела «своего» домой, насилу довела. На этой гулянке Сашка ранил Зайцева из-за ревности в спину, но никто не видел, кто пырнул его ножом. Начали искать и приписали «моему», потому что они подрались. А мой муж раздраженно сказал: «Если так, то ему надо еще язык отрезать». И все решили, что это «мой» сделал. Я его защищала, но мне не верили, а на Сашку никто не подумал. «Моему» предстоит тюрьма ни за что. И поехала я скорей к батюшке. Пришла к келий — закрыта, он в церкви: праздник Вознесения. Мы в церковь. Его вывели из церкви. Я подошла к нему, кое-как пробралась из-за многолюдства. Он благословил меня молча. Тут его ввели в дом к соседке, ждать лошадь, а народ и в дом зашел, и у дома толпится. Всем хочется получить благословение и побеседовать со старцем, но он, как только пришла лошадь, уехал. Увез его татарин. Когда посадили старца на телегу, он вдруг обратился к Нюре, которая приехала со мной: «Дай мне тот платок!» — сказал смиренно. Она сразу вспомнила сон, который дорогой мне рассказывала. Во сне старец сказал: «Возьми платок белый, связанный, узорчатый». И вот теперь, когда он сел на телегу и пошел сильный ветер, старец говорит: «Дай мне тот платок» (который во сне просил взять).
Нюра быстро достала платок из сумки, подвязала старцу на шею, и он поехал лесом, а мы пошли прямой дорогой. Пришли в келию, водички дал; а я ему и говорю свое горе:
— Батюшка, моего мужа обвиняют, будто он пырнул человека ножом, а он не виноват...
У старца так быстро работала мысль, что не успеешь высказать всего. Он уже отвечает, перебивая, и благословляет рукой, давая ее поцеловать:
— Нет, он сидеть не будет!
Через некоторое время Сашка попался еще в одном преступлении, сам сознался, что он, Сашка, пырнул Зайцева из-за ревности к девушке. Сашку посадили, а «моего» оправдали. И решила я, что теперь буду меньше в церковь ходить, а буду ездить к батюшке. И вот приезжаю к нему, а он мне быстро: «Иди в церковь! Иди в церковь! Отслужи молебен Николаю Чудотворцу».
И я вспомнила, как была я маленькая, лет 10, и у меня долго болела «борода», большой лишай был на ней. Соседка советовала: «ее на первый дымок, когда печку затопляете». Отцу советовали: «Высекай ей огнем». Но ничего не помогло, лишай распространялся. Я пришла в церковь, сняла с иконы Николая Чудотворца пыльцу платочком и приложила к «бороде». Это я так сама придумала. И лишай на «бороде» исчез на второй день. С той поры я уже и забыла, что Николай меня исцелил, батюшка мне напомнил словами: «Сходи в церковь, отслужи молебен Николаю Чудотворцу». А до этого я рассуждала: «Что ходить в церковь, там иконы и иконы». Но старчик мне внушил ходить в церковь. И я часто стала ходить.
Однажды мы приехали к батюшке в «жнитво», после войны. Мы спрятались сзади домика, чтобы нас не обвинили как лентяев. Потом мы вошли к нему с инокиней Варварой старенькой, она принесла ему икону:
— Батюшка, я икону вам, Спасителя привезла, мне ее крестный дарил, когда мне было 25 лет.
— Давай! — берет Спасителя и держит икону перед собой. Старчик лежал за голландкой, там было темно, а между Спасителем и им вдруг образовался свет, как солнце, как отражение от зеркала: от них от обоих отражался яркий свет, как солнечное сияние. Я щурилась от этого света и в это время, как сонная, ни о чем не думала, как будто так и надо. Потом он поцеловал икону и отдал повесить. Свет исчез. Тогда только я догадалась, что этот свет соединяет старчика со Спасителем. У родника я встретилась со свахой:
— Как поживаешь, свашенька? — спросила я.
— Хорошо. Все ничего, да только постов не соблюдаю, на работе с врачами и сестрами ем все, что подают.
— А у нас Параскева ездила к батюшке и жаловалась ему на себя: «Батюшка, я не пощусь, у меня желудок больной, молочко ем». А он ей смиренно в ответ: «Все равно век-то не прибавишь!» Вернулась она от него и начала поститься, желудок с первого раза болеть перестал и теперь никогда не болит. А посты все, какие установлены церковью, исполняет.
С 1945 по 1951 год я к нему ездила, и он всегда помогал мне. Жили мы с мужем плохо, но расходиться батюшка не велел. Муж иконы снял и изрубил. Поехала я к батюшке с детьми, стала на колени перед ним и говорю:
— Благослови нас. Что мне делать? Муж иконы сбросил со стены и изрубил. Вешать оставшиеся или нет?
— Благословляю Духом Святым. Вешай. Терпи. Венчалась? Все пройдет. Будешь жить хорошо! — быстро говорил старец, не давая мне объяснить.
Василий утихомирился. Иконы повесила. Стали жить мирно, а он потом «заблудился» с другими женщинами. Батюшка тут умер, а мой Василий ушел к другой женщине. Так и живет с ней, а я осталась с детьми. Детки выросли, «повыдала» их и живу одна. Хорошо живу, спокойно, тихо, хожу в храм, но благословение старца и венец мы нарушили, за что придется отвечать когда-нибудь...

Баусова Параскева, жительница Пензы, рассказывает
Я все годы прожила с батюшкиной помощью, без его благословения ничего не делала. Перед смертью он говорил мне: «Когда у тебя будет большое горе, приезжай ко мне на могилку, я тебе помогу».
Моя бабушка была очень религиозная, и мы с ней ездили к болящей Феоктисте в Березовку, 20 км от Пензы. Феоктиста предсказывала: «Я помру, вам будет дан наставничек, великий человек, раб Божий, в Оленевке растет».Тогда Иоанн был молоденький. И когда болящая Феоктиста умерла, наставником нашим стал святой Иоанн Васильевич Калинин, уроженец Оленевки, чудотворец великий, угодничек Божий. Он много не говорил: за чем пойду, что спрошу, все сбудется. Жизнь всех провидел... У Дарий Кузминичной была дочка-красавица, работала кассиром и по его молитвам и по болезни осталась одна. Старец говорил нам:
— Я люблю таких, кто по моей линии идет.
Так эта красавица осталась девственницей... А моей дочке сказал:
— Погоди годок, Полина.
— Да уж 23-летняя, чего мне ждать? Сколько?
— С годок погоди. За кого выходишь-то?
— У него отец был в Ныркино управляющим.
— Я знаю Ныркино: я там ходил, погоди, Полина, не выходи годок... Она его не послушалась, вышла, прожила 11 месяцев. Его взяли на войну и убили, осталась в положении...
Дарья спросила его, в какой ей храм ходить. Он ответил: «В Митрофанию». А я спросила, он мне ответил: «А тебе куда ближе». Он уже знал, что у меня ноги будут болеть. «Ты не лечись лекарствами... святынькой», — три раза повторил и оставил меня больную.
К нему ездил мой папаша. В Кучках мы жили, 40 км от Пензы, от Оле-невки — 25. Мой папаша без него ничего не делал. Старец к нам ездил. Пришлет, бывало, письмо:
«Александр Анисимович, приезжай за мной». У отца было три лошади, он хорошо жил по молитвам девственника Иоанна. Тетка моя, старая дева, всем объявит, что батюшка приедет, и они все набегутся:
— Вы что пришли, вы со своими нуждами. Идите домой. Завтра приедете...
Назавтра Иоанн Васильевич приедет, вот они и поют: и молитвы, и стихи. У старчика был дискант, сильный, мелодичный голос. Хорошо пел, заслушаешься! А в перерыве рассказывал: «Я с ребятишками не водился, не играл. Я с девчонками: кукол у них хоронил, отпевал. Простым я не умру, буду священником. Я от девы рожден, а Васильевич — по крестному. Отца моего никго не знал... От матери остался маленьким. Жил с племянницами: Марфой и Татьяной. Марфа принимала людей. «Дяди нет, он ушел на кладбище», - говорила обычно».
Часто он ходил на Оленевское кладбище, молился о родителях, родительском грехе и о себе, на том месте, какое выбрал: «30 лет читал я отходную себе вот на этом месте, тут меня и похороните. Я не помру простым, священником буду».
В храме с малых лет ходил в алтарь, помогал батюшкам, как алтарник, пел, с 7 лет читал в церкви очень хорошо своим тенорком приятным. Про меня отцу сказал: «Не отдавай за этого. А ты, — ко мне обратившись, — не ходи!» Два года не отдавали меня замуж, а потом я самовольно вышла, не послушалась. Жили плохо. Распутничал мой муж и пил... а потом параличом и умер. Прожили 58 лет, все пережили. Везде сама, и не помогал. Два года был параличный, на дороге упал, разыскивала его. А привезли его из больницы. Врач говорил, что отойдет, только приказал не пить, а он не слушался: во всю пил. Три месяца лежал и умер. Пять человек детей у меня оставалось, четверо умерли, осталась одна дочь Полина. Вышла она без батюшкиного благословения замуж, через 11 месяцев мужа убили на фронте. Она в положении, за другого собралась, за разведенного. Поехали мы с ней к батюшке:
— Полина опять хочет замуж выходить.
— Она молодая, а за кого?
— Да он разведенный, он ее бросит.
— Не бросит, только повенчайся...
— Она себе-то мужа найдет, а деточка-то не найдет отца.
— Он хороший будет.
Повенчалась моя Полина, и живут хорошо, и дети хорошие, по его благословению все бывает хорошо.
Бывало, приедет Иоанн к папаше. А у мамы нас было шесть человек детей: все за голландку спрячемся и молчим. Среди нас, девчонок, один братишка рос. Ему было лет пять, а старчик уже предсказал его судьбу:
— Анна, сыночек растет. Вот думаешь, вырастет, кормить будет.
— А как же?
— Нет, он себя-то не прокормит.
Вырос, женился, детей народил, взяли в тюрьму и там умер.
Было у нас три лошади, решили одну продать. Какую? Продали Венерку, а старец велел всех продать. Осенью продали Венерку, а после Крещения нас раскулачили, и оставшихся и угнали. Вот как не слушаться батюшку!
У батюшки была своя келия на горе, у церкви, хорошая была. Миром построена после пожара. Потом его выгнали из келий, отобрали ее, и он жил у Натальи.
Стало батюшке лет 60, «приписали» ему, будто он колхозы разлагает, и посадили в тюрьму. Я его кое-как нашла. Напекла печива и пошла в тюрьму. Передачу приняли, а свидание не разрешили. «Два свидания в месяц положено...» Подождала немножко. Видимо, старец помолился, я опять прошусь: «Пропустите к Калинину». Смиловался привратник, повел меня к нему. Ведет меня и говорит: «А я знаю тебя: ты же из Кучков? И я оттуда». Дали мне халат. Он вышел в лаптях, белых носках, в белом халате, в больничном отделении он лежал. Вышел, заплакал. Дочь со мной была: просит благословение замуж за заведующего:
— Погоди, выйду из тюрьмы весной и тогда увидим, а пока не выдавай.
За это время жениха посадили в тюрьму, потом взяли на фронт, и он потерялся. Больше полугода пролежал в тюрьме наш незаменимый покровитель. Только выпустили его из тюрьмы, привезли на лошади к Татьяне Петровне на пески в Пензу, и мы пришли к нему. Он лежал, сели около его ног, а он тянет:
— Мне все думается, что лежу в каменных стенах. Как все у меня болит...
— Нет, ты теперь на воле! — плачем от радости.
— Да, Господь привел. Когда вышел я из тюрьмы, и не вижу света, ноги не стоят. Сижу на дороге и не знаю, как и куда идти. И Господь послал лошадь, но власть дана от Бога, надо слушаться, с выборами ко мне и то приезжают.
После тюрьмы из Пензы его повезли в Оленевку к Наталье, она его выгнала в Николовку к Дуне Кучеровой. Все иконы свои он велел перевезти к ней, а потом ушел опять к Наталье и жил там до смерти. Как-то раз он спросил:
— Дуня, где ты меня схоронишь?
— С племянницами.
— Нет, меня на другом углу, на восток. Там мое место: я туда хожу, молюсь о себе... там меня похороните...
Там и похоронили.
Однажды у меня вышла грыжа ущемленная. Шла я из церкви Мироносиц, и меня сцепило. Мне уж было 70 лет. Кое-как доставили меня домой. Прокопий мой решил, что я умру. Надо делать операцию. Думаю, поехала бы я на могилку к своему старчику, да не могу... Помолилась, попросила у него благословения заочно и уснула. Вижу во сне: я на могиле у старца. У его могилки растет куст сирени хлопает меня по голове, а я говорю:
— Благослови меня, батюшка, на операцию. Вдруг слышу:
— Господь благословил. Я здесь не один. Нас здесь трое: Святитель Николай, преподобный Серафим и я с ними...
Проснулась я и пошла на операцию, дошла хорошо, операция была удачная, и вот уже до 90 лет дожила. А сколько было лет старцу, когда он умер, я не думала никогда об этом, как из головы выбило. Насколько был меня старше, никак не представляю. Старец он и все тут. Сухой, благородный, благообразный старчик, лет 100 или около.
Один раз приехала я к старцу вечером, он не принимает уже. Осталась ночевать, и кто-то у меня взял из кармана деньги. Я никому не пожаловалась, а ехать домой не на что. Явилась я к старцу, а он уже знает и, ответив на мои вопросы, говорит:
— А ты не ходи на станцию, выйди на большую дорогу, подними руку, и тебя довезут бесплатно.
Так я и сделала; шофер грузовой машины довез. У меня было два яичка — этим и расплатилась.
Юля не слушалась старца: обижала его, потом «опустилась» в пьянку и умерла скоропостижной смертью: вечером в пьяном виде уснула, а утром не проснулась. Мать ее тоже пришла к Тоське, дочери, упала и умерла. Они батюшку обижали и обирали. А он никому не жаловался.
Сам он не был привязан к деньгам, раздавал их сразу, если не успеют Юля или Наташа взять. К нему ездила Люба, он всегда давал ей десяточками. Один человек подарил ему пакет с деньгами, а батюшка у него берет пакет, и тут же протягивает его женщине, которая только что зашла. Мужчина говорит с трепетом:
— Батюшка, в пакете я Вам денег дал...
— Знаю.
— Там много, 500 рублей.
— Знаю. Ей нужно, она корову купит.
Женщина бросилась к нему в ноги и говорит в слезах:
— Как ты знаешь, что у меня корова сдохла?
— Иди, покупай...
Кушал старец ситный хлеб и чай с сахаром. И всех чаем угощал, сам его заваривал, сам и разливал. Сначала большие напьются, а потом и детей напоит. Буханки общественные он не ел, ему пекла хлеб вдовушка Борисовская Ирина Кучина, он ее печиво ел, но очень мало. Мясо и яички мы никогда у него на столе не видели. Ел печеную мелкую картошку. Рыбу тоже никогда не ел. Очень редко у Юли сварят постного супца, принесут ему, он ложку-две хлебнет и велит унести. Одно знал: перекрестит пищу и пьет чай с хлебом. Какую надо иметь великую силу воли, чтобы все время отказываться от пищи и быть голодным. Но он этого не чувствовал, потому что в нем действовал Святой Дух.
Однажды он шел из Соловцовской церкви домой. Темно, поздно, кто-то его столкнул в крутой овраг (есть там плотина, а рядом очень глубокий овраг). Он, бедняжка, лазил там всю ночь и не нашел места вылезти. Вынесли его уже утром, принесли домой чуть живого, измученного, в синяках и окровавленного, а может быть, и избитого. Дома спрашивают:
— Кто тебя, батюшка, затолкал туда? Не побили ли они тебя?
— Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними...
Так ничего и не добились от него. Одно ясно, что чье-то участие здесь было, не сам он туда упал. Иначе он не говорил бы так: «Бог с ними», прощая своих врагов, обидчиков, а возможно, и убийц. Может быть, они хотели, чтобы он умер.
В великом посте и молитве изнурял себя старец, ходил еле-еле ноги передвигал. Ноги были не больные и не парализованные. Просто он очень ослаб от чрезмерных постов, поэтому в нем и говорил Святой Дух. Бывало, скажем:
— Батюшка, ты что скажешь, то обязательно сбудется.
— Это не я-а-а! — тянул смиренно старчик. — Это Дух Святой! Я часто сам удивляюсь тому, что я говорю...
И скотину он лечил молитвами. У папаши скотины было много, как заболеет какая-нибудь, он поедет за Иваном Васильевичем, за отцом диаконом. Отец Иоанн помолится дома или приедет к нам на двор, и скотина вся выздоровеет. Хоть бы издыхала, все равно поднимется.
За 30 лет до смерти Иван Васильевич был хороший, высокий, стройный, красивый.
Внешним видом батюшка часто менялся на глазах людей: то сделается молодым, то старым, то похож на себя, сияющий, великий, великолепный. Около него на лежанке часто свет небесный сиял это видели многие. Подвиги свои он старался скрыть, для этого часто уходил в лес на несколько дней, и не знали, где его найти. И в лесу нигде не попадался. Оттуда вернется радостный, сияющий, несколько дней не евши, а дома попьет чайку, ситного хлеба укусит, пососет-пососет, высосет, а остаток птичкам отдаст. Иногда стоит вытянется высокий, стройный, иногда согнется вдвое, станет немощным старикашкой.
Смирение у него было великое. Какие-то озорники в лесу на него напали, привязали веревкой к дереву и ушли. . . Несколько дней голодный старчик висел молча. Морозов Иван его нашел, отвязал, привез и на руках занес домой, как младенца. Спрашиваю его:
— Кто тебя, кто так озоровал?
— Бог с ними. Бог с ними. Бог с ними, — смиренным тихим голосом
говорил старец, прощая своих обидчиков.
Старец говорил тихо, ответы давал коротко, благословение свое давал кратко одним-двумя-тремя словами, никогда не разъясняя. После его слов люди сами все познавали.
Перед смертью говорю ему:
— Пастух ты наш незаменимый, как без тебя будем?
— Да, больше такого пастуха не будет, — ответил батюшка. — На могилку приходи, буду помогать; я к своему престолу иду, оттуда буду помогать. Никого не забуду, кто придет на могилку, тому буду помогать своими молитвами у престола Царя Небесного.
Однажды к нему в келию вводили бесноватого, который раскорячившись в дверях упирался и руками и ногами, и был втащен без памяти несколькими людьми. Бесноватый опомнился совершенно здоровым и с удивлением восклицал:
— Батюшка, батюшка! Какой ты великий. Я сейчас тебя видел вместе с Николаем чудотворцем и с преподобным Серафимом. Вы все одинаковые и в одинаковых ризах.
Была я у него перед смертью, — его водили по комнате. Я говорю в слезах:
— Батюшка, что ты от нас уходишь так скоро?
Говорить он не мог, все у него пересохло. Кое-как рассказал шепотом:
— Вон, через нес, — показал на Наталью, — она пустила двух мужиков ночью, пришли, как все ходят. Начали просить деньги, а денег нет. Не поверили: начали бить и душить, как уж я остался жив? Я еще пожил бы...
— Как же, батюшка, узнать, когда тебя хоронить?
— В 12 колоколов ударят, узнаете.
И мы узнали. И пол-Пензы услышали. Пошли все пешком. У келий народу! Веревочкой заходят, прикладываются. А мы сидели, ждали свою очередь и пели: «Прости, прощай наш добрый пастырь...» Он был уже собран, в гробу лежал. Об нем читали женщины в келий по очереди до среды. Народу к нему! Ужас! Я насилу пробралась по веревочке. Все плакали, причитали: «Что ты нас оставил? На кого ты нас покинул?» Приехали священники: отец Михаил Лебедев, протоиерей Иоанн, протоиерей Димитрий и еще кое-кто, тех я не знаю. Сделали вынос: народу — «спертая улица». Рвали ветви и кидали по дороге, кидали вещи. Вынос из келий был после обеда, а солнце играло, как на Пасху играет утром. Несли долго, медленно, с остановками, а солнце все играло... Все пели: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас». Несли на головах, и каждый рвался понести его.
Несли по Оленевке и в церковь Соловцовскую. Кто-то давно начал звонить, перебирая колокольчики. Занесли в церковь. Всю ночь в церкви читали Евангелие. Народом была забита вся церковь. Ночевали в церкви, и священники ночевали в церкви. На второй день отец Димитрий совершил обедню, а после обедни отпевали все священники долго-долго... И этой же дорогой понесли на кладбище в Оленевку. Солнце опять играло и наряжалось, пока не донесли до кладбища.
Дарьи Кузьминичны муж сделал склеп из досок и опускал тело. Я не могла подойти к могиле. Поминали в трех домах, а священники в келий. Обед был постный и без капли вина. В келий осталась жить одна Наталья. Читали до 40 дней «неугасимку» без перерыва, по очереди, несколько чтецов.
Сколько мне приходилось священников хоронить, но никакого чуда никогда не было: чтобы после обеда солнце играло и наряжалось... Так бывает только на Пасху, но только при восходе. Несли долго, и все это время оно играло и перестало тогда, когда внесли в церковь. А на другой день тоже в полдень понесли той же дорогой. И опять играло солнце и наряжалось. Все небо ликовало, оно встретило новорожденного праведника, блаженного угодника Божия. Приказал Господь играть солнцу в честь такого редкого торжества...

Рассказывает Дарья Оленевская
Однажды захожу я к батюшке, а у него преподобный Серафим по стене с палочкой идет, а батюшка радостно кричит: «Даша, посмотри, посмотри, посмотри...» Я сразу увидала, как дверь отворила. Спросила у батюшки благословения и ушла, а преподобный Серафим так и стоял на стене живым.
А на похоронах народу было: от Оленевки чуть не до Соловцовки до церкви. Когда несли из келий в церковь, на головах играло солнышко, как на Пасху. Дошли до старой келий, до разоренной Оленевской церкви, остановились на панихиду, а солнце наряжало всем платки то красным, то зеленым, то желтым, то розовым, то голубым, то васильковым цветом, как в радуге. Рядом стоит сельский совет, из него даже любовались солнышком. На руках у батюшки лежало Евангелие и крест, а лицо было закрыто воздухом. И по всему этому солнышко бегало различным светом.
Так Господь и все небо радовалось преставлению такого великого угодника Божьего... Истинный праздник, большой.
Когда мы пришли с похорон его и сели за стол, с нами сели рылыцики. Вина никакого не было, даже для этих рабочих, которые копали могилу. Пелагия, девица за столом рассказывала: «Десять лет тому назад старец сказал мне, чтобы я с ним шла на кладбище. Привел меня в это место, где мы его сейчас похоронили, и сказал:
— На это место я ходил 30 лет и пел себе отходную, а теперь мои ножки не ходят, я помру, а ты останешься и приведешь на это место могильщиков рыть мне могилу.
На этом месте и вырыли. Могильщики сами узнали место и удивлялись. Они рассказывали: «Сколько мы рыли могил и знаем, сколько костей попадается. А эту могилу рыли, ни косточки не встретили, как в поле, а не на кладбище, и не заметили, как легко вырыли...»
Девственник лег в девственную могилу.

Рассказывают девушки
Перед Ильиным днем батюшка говорил Кате: «Я на Ильин день умру, а в церкви вы пойте Христос Воскресе». И действительно, на Ильин день в церкви он умер. По разрешению отца Димитрия девушки запели на клиросе в перерыве между утреней и обедней: Христос Воскресе. Спели трижды, и батюшка ожил и велел его везти домой, обедню не смог служить. Дома ему стало полегче, и он всех, кто пришел к нему после обедни, благословил и указал, где и как жить.
В воскресенье велел опять везти его в церковь, но пробыл немного, а дома всех принял и говорил: «Завтра вы ко мне все придете: завтра праздник, завтра все придете, завтра праздник, все придете завтра — праздник». Свое преставление он называл праздником. На четвертый день после Ильина дня он умер...

Рассказывает Евдокия Федоровна
В последний год его жизни, на третьей неделе последнего поста мы пели всенощную у него в келий, а он полулежал на кровати с воздетыми руками. Я оглянулась и ужаснулась: вокруг него радуга сияет. Он взглянул на меня и улыбнулся. Мы стоим, потом обливаемся, и только благодать батюшкиных молитв поддерживает нас. Мы к нему приедем — «Благословите», и уходим — «Благословите», а он все только радовался:
— Когда я всех приму, радость, а кого не приму, о них много скорблю и молюсь.
Я к нему всегда ездила. Благословляя, старец наносил крест по-разному, иногда даже ударит пальцами по губам или по голове, если что-нибудь сделала не так или согрешила. Он меня благословлял каждый раз по-разному...
Кате, моей дочке, старец сказал перед смертью:
— Сшей мне комнатные туфли.
Все никак не могла она сшить. Вдруг слышит, умер. Она быстро сшила туфли с крестами, суконные, и повезла. Народу, пройти нельзя.
— Я туфли батюшке везу, пропустите.
А там мечутся: уже собрали его, а туфель нет, и никто не знает, где их взять. Препираются, упрекают друг друга, и вдруг входит Мотя и туфли подает. У Бога все заранее намечено...

Рассказывает Наталья Володина
Умер отец Иоанн 24 июля 1951 года по старому стилю, в понедельник, а я приехала во вторник. Ночь ночевали в церкви. Сказали мне, что умер любимый наш покровитель. И я обманула мужа, сказала, что поеду мачеху наведать, а сама скорей в Оленевку. В Оленевку он не пустил бы, ругался бы. В это время нога у меня болела от ушиба, шла я хромая. Народу много шло. В темноте в церкви свет горел яркий, как от электричества, даже в купольных окнах сиял яркий свет. Думаю, что это у них, есть ли электричество? А когда вошла, оказалось — стоят со свечами только 4 подсвечника. Ночь все молились. Миша читал Евангелие, а мы стояли и молились. Все плакали и к нему прикладывались, к кресту и Евангелию, положенному на грудь, и к иконам, и ручкам.
Я с больной ногой простояла всю ночь, забыв про нее, а утром только догадалась, что она у меня выздоровела. Исцелилась у гроба, как будто и не болела. После обедни отпели и потом несли, а птицы встречают, стайками подлетают к нему; взовьются — и опять к гробу. Люди по дороге кидали траву, ветви, цветы, вещи.
Солнце играло, как на Пасху: небо, видать, радовалось такому великому празднику — на свет Божий родился праведный святой, блаженный мученик и чудотворец. Небо ликовало, встречая его победителем. Ангелы и святые славили Господа, который сотворил такого человека при помощи его страдательных подвигов... Солнце и наряжалось, и играло; множество народа окрашивалось в разные цвета, то станут желтые, то красные, то зеленые, и гроб, покрытый белым, менял свой цвет. Вокруг солнца круги менялись, и какой цвет у первого круга, таким цветом все на земле окрашивалось. Меняется круг — меняется цвет на земле...
Принесли на кладбище, и благоухание распространилось по всему кладбищу. Это благоухание сопровождало батюшку везде. Многие чувствовали его еще при жизни старца.
Народу съехалось со всех сторон. Длина шествия была от Соловцовки до Оленевки. Несли его все время на головах мужчины. Часто менялись. Каждый стремился хоть немного понести его деревянный гробик. Венков не было, впереди несли только иконы, много икон. На груди лежало Евангелие и два креста, а один крест батюшка держал в руке. Один крест был свой, а другой наперсный, подаренный Патриархом. Священников было пять человек, в том числе отец Михаил (Лебедев), отец Димитрий; был диакон из Пензы. Отец Димитрий произнес речь о старце как о святом человеке. Старец сам указал место, где его похоронить. Он на это место часто ходил и молился. Василию Родионовичу наказывал поставить ему деревянный крест на могилу, а поставили железный. Впоследствии старец явился во сне Василию Родионовичу и велел сменить крест. Так и пришлось менять на деревянный.
Однажды, сидя за столом, старец нам говорит: - Я скоро умру, скоро умру, скоро умру...
На Ильин день обмирал в церкви, в воскресенье опять возили в церковь ненадолго, а в понедельник умер. Предсказал свою смерть за несколько дней.
На похоронах народ шел стеной, и солнце «наряжало» всех красивыми цветами и «играло» в себе от великой небесной радости.
И вот ушел от нас любимый, незаменимый помощник, чудотворец, прозорливый учитель и целитель телесных и душевных немощей, смиренный раб Божий, блаженный девственник, духовный подвижник. От старца Иоанна ничего не было скрыто, он провидел жизнь каждого человека. Старец с малых лет был награжден святостию: еще неразумным младенцем по внушению Духа Святого он отказался от вкушения мяса и не знал его вкуса. У батюшки Иоанна есть свой родник, как у старца Серафима. Родник находится в Оленевке под горкой. Старец, бывало, сидит на горке, сверху родника, и читает маленький псалтирик, а кто придет из верующих, он говорит: «Это мой родник; я родился, и родник родился. Я его благословил, пусть освящаются и исцеляются».

***

ГЛАВА ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ

Батюшка был воспитатель, учитель и духовный врач. Он исцелял не только телесные, но и душевные болезни и изгонял бесов из бесноватых. Был великий помощник в болезни скотине. Это был Божий труженик. Он любил лес, любил странничать. Уйдет, бывало, в лес и несколько дней там трудится, тайно от всех.
Откуда бы ни приехал человек, старец говорил: «Я там был». Как будто он все места обходил. Ходил ли он, ездил ли — этого никто не знает. На Афонской горе был и в Иерусалиме, откуда привез икону с несколькими ликами. Блаженный старец был пророк: все его слова — предсказания, они исполняются и сбываются. Это был терпеливый, безропотный страдалец-мученик.
Батюшка был яснозритель путей каждого человека: «Нет, не благословляю...» Но как благословит, так и будет, и очень удачно будет. Он был мудрый, молчаливый, с очень ограниченной и очень многозначительной речью, проповедник. Скажет слова два и целую речь высказал. В его келий Дух Святой управлял так, что и людей заставлял быть краткими в речи своей. Ни тени тщеславия в нем не было, наоборот, все старался скрыть: и подвиги и прозорливость. Стяжательство ему было чуждо, он все раздавал.
А главное, он всех обидчиков прощал, даже не упрекал. Обидчиков же у него было много. Но он старался так сделать, чтобы и люди не наказывали его обидчиков. Нес великие труды поста и молитвы, а на людей много не накладывал послушаний. Но любил направлять грешников на ночную молитву.
За девственную и святую жизнь Господь наградил его благоуханием, которое сопровождало его и живого и усопшего.
Ушел от нас блаженный старец, но ушел только телом. Он многим говорил: «Я ухожу к своему престолу, буду вам помогать молитвами перед Господом и Царицей Небесной. Приходите ко мне на могилку. Кто придет, тому помогу. А ты будешь ко мне на могилку ездить?»
Теперь мы и посещаем его могилку и в день его смерти (24 июля - 6 августа), и в день его рождения (29 августа — 11 сентября, в день усекновения главы Иоанна Крестителя). И тогда, когда надо получить от него благословение на какое-то дело, и при горе, и при болезни. И не было случая, чтобы это посещение прошло бесследно. Он как живой утешал каждого, так и сейчас утешает всех. И молитвы его чувствительны сразу. О чем бы его ни попросил человек, все услышит, все исправит, все сделает Господь по его молитвам и благословению. Так же, как святитель Николай Чудотворец ничего не отказывал и не отказывает, так и батюшка Иоанн. Как от Серафима Саровского все шли утешенные, исполненные радости, так и отец Иоанн Оленевский всем все вымаливал и всех утешал; вымаливал даже то, что кажется невозможным. Но у Бога все возможно.
Ольга приехала на могилу, помолилась, поплакала, пожаловалась, завязала землицы в узелок и приехала домой. На могиле она просила у старца, чтобы сын се не пил, не бил жену и мать не обижал, и после посещения могилы ее Виктор резко изменился. Если даже выпьет, но не до бессознания. Жену перестал бить, стал мирным, заботливый обо всех и обо всем. Землицу положила ему под подушку, он на ней спал и освящался через святой прах праведного священника-чудотворца. В доме наступил покой.
После смерти старец проявляет большое внимание ко всем приходящим к нему на могилку: Анна Григорьевна Плахова, старушка из Варежек Каменского района, несколько лет страдала ломотью правого плеча и руки. Ломит, бывало, рука, и нет ей утешения. Все применяла, и медицинские средства, и народные, а помощи никакой.
Выпросилась она ехать с нами на могилку к отцу Иоанну в Оленевку. Взяли мы ее, а дорогой в поезде не знали, что с ней делать, стало ей дурно: сердце останавливается, и она лежит на лавке, как мертвая. Дали святой водички — полегчало. Но вот наконец доехали до Оленевки. Шла Анна к могилке с большой тяжестью. Мы ее вели под руки. Приехали в ночь, зажгли свечи, расставили на могиле в землю, и как запылали свечи, издали кажется, будто пожар пылает. Стоим, читаем канон, 17-ю кафизму, акафисты...
Анна простояла недолго, а потом пожаловалась, что стоять не может. Мы ее уложили на траву, у самой оградки батюшкиной. Легла она больной рукой к земле и уснула. Люди говорят: «Что эта женщина все спит, разбудить ее надо, молиться». — «Не трогайте ее, пусть спит, она исцеляется, ей тяжело стоять, она очень больна...» Всю ночь народ читал и пел. Утро. Рассвет. Мы ее разбудили и пошли в Соловцовку в церковь. Еще три километра. Идет Анна и не поймет, что же ей так хорошо и легко? И только дома она заметила, что рука не болит с тех пор, как она полежала у могилы старца. И вот прошло 20 лет, а она больше не чувствует никакой боли в руке, от которой она страдала несколько лет до исцеления, сегодня она мне напомнила этот давний случай.
К Пензе есть многим известная женщина, которая ходит всегда в церковь Мироносиц. Обычно ее зовут «Маша бесноватая». В 50-м году, когда батюшка Оленевский еще был жив, мне однажды пришлось быть свидетельницей, как эта Маша вела себя в церкви. Она для меня была неизвестная. Запели «Иже Херувимы», все встали на колени. Вдруг с левой стороны, рядом со мной, стоящая на коленях женщина упала на спину так, что ее ноги оказались под ней и начала биться. Потом, когда ноги вывернулись из-под нее и ее начало вить как веревку, верхняя часть тела поворачивалась в правую сторону, а нижняя вывертывалась в левую. Кто-то сказал мне: «Молись, читай воскресную молитву, а то из нее бес в тебя залетит». Испугавшись, я начала креститься и молиться. Маша вдруг залаяла по-собачьи, с визгом. Ее выкрики точно были похожи на собачий лай. Кончили петь «Иже Херувимы», Маша приподнялась, стала на коленочки, вся мокрая, растрепанная, и кто-то ее на скамеечку посадил отдыхать. Прошло много времени, Маша мне больше нигде не встречалась; в эту церковь я хожу редко.
Старец о.Иоанн преставился, и мы стали ездить на его могилку. В 1952 году ехали мы к нему на память. Со мной ехала Клава Шильцова, жительница Каменки, работает она на сахарном заводе. Она до сих пор со страхом вспоминает этот случай с Машей. Кто-то посоветовал Маше-бесноватой ехать к батюшке на могилку для исцеления, она охотно согласилась. От станции Оленевки шли уже в темноте. Сначала мы не знали, что этим же поездом с нами приехала Маша-бесноватая с провожатыми женщинами, и они идут впереди нас. С половины дороги Маша начала бесноваться. Мы поравнялись с группой, которые воевали с Машей. Женщин 8-10 тащили ее под руки и сзади ее толкали, и спереди за одежду тащили, а она оказалась сильнее их всех, и они с ней замучались. Потом она упала, они ее подхватили: кто за ноги, кто за руки, кто за голову - и тащили ее навесу, а она извивалась своим животом вверх и вниз и кричала. Крики ее были страшные: она женщина, а называла себя в мужском роде: «Я зашел в нее и не выйду! Куда меня тащите? Ой, убивать меня несут! Не выйду, я привык к ней. Не хочу туда, не пойду. А-а-а-а, убивать несут, сейчас убьют меня!» И зарычала Маша, как зверь. Такими криками и еще непонятными какими-то возгласами и визгом она сопровождала всю вторую половину дороги до батюшкиной могилы. Перед самой могилой она сильно завизжала и упала, коснувшись головой праха перед оградкой. И сразу притихла, очнувшись, тихонько стала приподниматься, стала на колени вся мокрая, потная, растрепанная. Кто-то поправил на ней платочек, и она тихо спросила:
— Мы где?
— На батюшкиной могилке, - ответили ей.
— Уже дошли? - удивленно спросила Маша. Значит она все время была без памяти.
Потом ее начало рвать. И когда ей стало легче, она встала и пробыла с нами на могилке до утра. Заходила в ограду и там молилась спокойно. Утром все пришли в Соловцовскую церковь, в которую всегда возили батюшку. На этой обедне Маша оказалась опять рядом со мной. Во время пения «Иже Херувимы» она стояла совершенно спокойно. После службы она говорила: «20 лет падала в церкви, и мне говорили, что лаяла по-собачьи, а сегодня не упала. Батюшка на могилке мне помог».
Потом много раз мы виделись с этой Машей и часто говорили с ней: она совершенно здорова после этого посещения могилки нашего чудесного целителя и не беснуется, но по старой привычки ее называют до сих пор «Маша-бесноватая». Прошло 25 лет, и Маша до сих пор здорова.
Мысли, навеянные от чтения воспоминаний об отце Иоанне
Место своего погребления о. Иоанн указал еще при своей жизни. И это не случайно. Его могила особенная. Особенная потому, что уходишь от этого места совсем другим человеком, не таким, каким приходил: более успокоенным, очищенным. С этого места открывается даль, та ширь и простор, которые всегда влекут нас как к чему-то прекрасному, неизведанному и недосягаемому, чистому — тому, к чему всегда влечется и тяготеет душа человеческая. К миру отрешенности, к миру духовного познания радости вечной.- Вечность - Господь. К Нему и призывал о. Иоанн. Его могилка так и не сливается с другими, выкопанная в девственном месте девственнику, она так и остается угловой. Он был пастырь и его могила, словно пастырь другим могилам.
Прошло много лет, как не стало с нами отца Иоанна, нашего страдальца, прозорливца, целителя и великого молитвенника. Скорбит и изнывает наша душа. Мы верим, что душой он с нами, и становится легче.
Человеческая жизнь полна страданий, внутренней неустроенности, суетности, тревожных мыслей, требующих ясности и разрешения. Мы в суете своей часто ломаем голову над разрешением возникающих сомнений, вопросов, но своим жалким умом (даже если он и велик) мы все же не в состоянии решить правильно и исчерпывающе.
Что-то останется на дне души, что-то беспокоит и мучает. Мы обращаем свой взор ввысь и говорим в своей душе: «Господи, помоги, разреши все сомнения, укажи путь, умири нашу жизнь!» Ты прислушиваешься к себе, пытаясь услышать ответ. Иногда ты чувствуешь ясную помощь Божию в виде успокоения души, проявившейся в уверенности и спокойствии духа. Значит, Господь услышал и посетил тебя.
Но бывает и так, что становится пусто и холодно на душе, несмотря на горячие молитвы. Ты почему-то не получаешь просимого. Не хватает сил, терпения ждать. Ты бросил весла, а оказывается, надо бороться, грести, пока не увидишь землю. Но не всегда хватает духовной силы, опыта. Хочется бросить весла и отдаться на волю Промысла: куда вынесет прихотливая и вольная волна тебя, не знаешь. И как часто мы в этом ошибаемся. Бороться надо всегда, бодрым быть, на страже. Но мы слабы. И здесь надо просить силу свыше. Даже если нет сил, все равно упорно проси, и дастся тебе.
И вот первым помощником нам явился отец Иоанн с отцовской заботой и любовью. В чем бы мы ему ни пожаловались, у него с быстротой молнии в мыслях созревал уже ответ, успокаивающий нас. Он тут же двумя-тремя словами обличал наш грех, вызывал нас на покаяние; тут же указывал, что надо делать. Такая быстрая и мудрая работа мозга едва ли у кого еще есть. Старец не давал досказать нам жалобы свои и уже отвечал, и невольно складывалась мысль, что он все знает: и настоящее и будущее каждого человека. Им управлял Святой Дух.
Приходя на могилку, мы должны вести разговор так, как будто он тут с нами. Сидит и слушает. Просто и сердечно говорить с ним, он твою боль и скорбь услышит и поймет. Не сомневайся, ибо велики были его страдания и скрытые духовные подвиги возвысили и прославили его.
Господь внемлет ему, и не всуе пробудешь у него на могиле.
Уходя с могилы его, ты ощущаешь, что скорби все кончились. Начинается новая, радостная жизнь. И хочется сказать словами Давида: «Иду ли я, отдыхаю ли я. Ты окружаешь меня, и все пути мои известны тебе».
С верою обратишься к нему, и Господь даст по его молитвам просимое. А если просил у него благословение на какое-либо дело, то будь уверен, что оборот этого дела будет таков, как батюшка благословляет, а Господь исполняет. Наше дело только посетить его могилку, и все дело пойдет, как благословил угодник Божий.
...Преподобный старец Серафим Саровский всячески старался скрывать свои подвиги, но не мог скрыть полученной от Господа благодати и сиял, как светильник, зажженный на верху горы. Слава о святой жизни преп. Серафима распространилась по всей России.
В лице старца Иоанна Оленевского мы увидели отца Серафима нашего времени. Отец Иоанн, как и преподобный Серафим, был девственник, чист и свят и телом и душою, и благоухал блаженным ароматом Святого Духа. Многие отмечают, что чувствовали этот приятный запах еще около келии старца Иоанна, и в келии, и от него, и долгое время даже от своей одежды, побыв у старца несколько минут.
Отец Иоанн был похож на преподобного Серафима своими частыми уединениями: то в лес, то в копну, то к своему роднику, то в заброшенные сараи, амбары, стараясь укрыть свои подвиги. Все ночи он занимал тайными молитвами и множеством поклонов с детства.
Отец Иоанн, как преподобный Серафим, был награжден Господом высокой прозорливостью; он провидел будущность каждого человека, иногда сообщая об этом притчами, которые понимались потом.
Отец Иоанн проявил великую любовь к детям, девственникам, вдовом, сиротам, страждущим, больным, скорбящим, стараясь им помочь и вымолить у Господа облегчение, как и отец Серафим. Отец Иоанн был похож на преподобного Серафима своим великим целебным даром от Господа; он исцелял всякую болезнь одним прикосновением своей чистой, девственной святой руки, святым маслом и святой водичкой. Даже язвы, туберкулез, рак исчезали после прикосновения старца.
Как преподобный Серафим, он был великим постоянным постником, всячески скрывая свои подвиги от народа. Как преподобный Серафим, батюшка Иоанн проявлял великое смирение перед волей Божией и никогда не жаловался на своих обидчиков; смиренно переносил великие страдания от нападений людей и диавола, каждый раз прощая их, говорил: «Бог с ними! Бог с ними! Бог с ними!» Как преподобного Серафима его однажды побили до полусмерти, но он ожил и еще жил несколько месяцев. У преподобного Серафима был свой родник святой, который он выкопал сам, и у батюшки Иоанна есть свой родник в Оленевке под горой, который (по словам старца) родился тогда, когда родился батюшка, Ваня Калинин.
Преподобный Серафим был великий духовный врач, и отец Иоанн своей краткой, лаконичной, прозорливой речью указывал грехи, вызывал людей на покаяние и этим целил их души, являясь для людей духовным врачом.
Подобно отцу Серафиму, наш старец был нестяжателен; не имея на земле никакого богатства, он все, что ему приносили, тут же раздавал, отсылал в монастыри, отправлял болящим, сиротам, вдовам, скорбящим, бедным, нуждающимся, погорельцам, обиженным девушкам для воспитания их сиротского младенца. Материнскую келию дважды поджигали, а потом отняли, а мальчика Иоанна выгнали, когда мать была уже похоронена, и он был круглым сиротою, и пошел жить к родственникам. Таким образом, у батюшки Иоанна даже своей келий не было, и до смерти он жил в келий двоюродной сестры Наталии.
Преподобный Серафим был иеромонах, то есть священник-монах, а старец Иоанн не принимал монашество, но по делам был монах и носил все время мантию. На фотокарточке он снят лет восьмидесяти, когда нет на нем креста священника на груди, а когда его рукоположили в священники, то наградили двумя крестами; второй наперсный подарил Патриарх.
Всей своей чистой девственной жизнью батюшка Иоанн был похож на преподобного Серафима, а чудесами его можно сравнить со святителем Николаем.

***

Венок на могилу батюшки...

Не ходи прохожий,
Не топчи мой прах:
Я живу уже дома,
Ты еще в гостях.—

Так может сказать каждый умерший, но батюшка никого не прогоняет от своего праха, а наоборот зовет:
— Приходи ко мне на могилку: я тебе помогу. Кто придет, тому и помогу!
Думаешь: «Что на могилку идти: он же не ответит мне ни на один вопрос!»
Да, он не ответит словами, а ответит делом. Нам надо только посетить могилу, а он благословит так, как угодно Богу, и с милостью, которую вымолит для нас грешных. По грехам мы заслужили это наказание, а старец молит Господа, чтобы помиловал и отклонил наказание. И в делах, если мы не знаем, какой путь взять: поступить так или по-другому. Наше дело только явиться на могилку к старцу, он невидимо благословит, а по его благословению Господь совершит так, как благословил его угодник, потому что отец Иоанн — великий угодник Божий, как святитель Николай Чудотворец или преподобный Серафим Саровский.
И после посещения могилы мы несознательно или сознательно, но пойдем обязательно туда, куда благословил старец: его благословение нерушимо. И дело повернется так, как он благословил. Наше дело только не полениться и наведать могилку и потом спокойно и смиренно встречать то, что случится, как необходимое, должное для нашего же благополучия и спасения. И сердце показывает после посещения старца: если оно в смятении и волнуется, то путь неправильный взят, а если сердце спокойно, то путь взят тот, на какой батюшка благословил на могилке. Иногда, некоторым он является во сне и в видении.

Бывало, скажет старец: «Давайте мой любимый!..» И мы запоем стих, любимый батюшкин стих:
«Горе ли в жизни какое случиться
Или тоска посетит тебя вдруг,
Или нужда в твою дверь постучится,
Богу молися, мой друг.
Или обида до сердца коснется,
Или тяжелый недуг,
Или надежда твоя разобьется,
Богу молися, мой друг.
Или в душе твоей станет порою
Холодно, пусто вокруг,
Или сшибешься ты в жизни тропою,
Богу молися, мой друг.
В жизни кому ль не пришлось ошибаться
В трудном, в далеком пути;
Господу нужно усердно молиться
Пусть Он поможет найти.
Брат мой, страдающий, горя не бойся.
Горе - лекарство души;
В скорби под Божию руку укройся
И помолися в тиши.
Вечного здесь на земле не бывает,
Все покидают нас вдруг;
Милость же Божья во век пребывает
Богу молися. мой друг.
Все мы страдаем, душою разбиты,
Все мы в печалях, грехах.
Но мы у Бога с тобой не забыты
Все мы у Бога в очах.
С нами Он в тяжкую пору страданья,
Крест нам - опора в пути,
Но не теряй же, мой друг упованья,
С верою к Богу идти.
Скоро окончится буря сей жизни.
Темная туча пройдет.
И над тобою в Небесной Отчизне,
Вечное солнце взойдет...»
СТАРЦУ

Прости, прости, наш добрый пастырь, Прости, добрейший наш отец. И за твои труды и паству Господь пошлет тебе венец. Прости меня, может быть, навечно Благословишь последний раз, Хотя молились мы сердечно, Чтоб миновал нас этот час. Но знать, уж Богу так угодно, Нельзя бороться нам с судьбой, И вот теперь, наш добрый пастырь, Мы разлучаемся с тобой. Давно ли время проводили Вокруг мы доброго отца, Молитвой к Богу возносились, Чтоб жить нам вместе до конца. Но мы остались сиротами; Прости, добрейший наш отец. Едва ль увидимся мы с вами, Блаженству нашему конец. Благослови своей рукою На подвиг жизни нам идти, Чтоб жить нам с детской простотою И крест безропотно нести.
Николай

СТАРЦУ ИОАННУ

Пришел закат, и раб Господень,
Иерей наш Иоанн,
Он пастырь был Христовой церкви,
Пошел в местечко христиан...
Его труды, его стремленье,
Всецело вслед за ним пошли.
Он передал святое дело,
Чтоб каждый мог спасаться им.
Он в церкви был цветочком райским;
Ярче солнца этот свет
В церковной клумбе выделялся,
Теперь цветочка того нет.
Сплетем же мы ему веночек
И обольем его слезой,
И в память будет тот денечек,
Когда скорбели мы душой.
В тот денечек лились слезы,
Словно речка Иордан.
И каждый молвил с сожаленьем:
«Прощай отец наш, Иоанн!»
«Тебя мы больше не увидим
И не услышим слов твоих,
И чудес твоих великих
И кто скажет нам про них».
Его дела, его стремленье
Вложить бы нам в свои сердца.
И приводить то в исполненье,
Чтоб радость на сердце была.
Николай

«Мне грустно и легко,
моя печаль светла...»
Посвещается дорогому батюшке
отцу Иоанну Оленевскому

Угас светильник веры православный, К Христовой церкви заросла тропа. Лежит во гробе пастырь славный, Вокруг стоит осиротелая толпа.
Закончив жизни путь, ушел отец духовный
Туда, где нет печалей и скорбей,
Оставив здешний мир, лукавый и греховный,
Исполненный соблазнов и страстей Он был врачом душевным и телесным, Душой и телом он болящим помогал, Молился за людей перед Царем Небесным, Колеблющихся в вере укреплял.
Для всех открыты были кельи его двери, С утра до вечера народ он принимал, Благой совет и наставленье в вере Всегда к нему пришедший получал.
Все время шел к нему народ с измученной душою.
Всех принимал он, кто духовной жаждой был томим,
Бывал у пастыря, сиявшего духовной красотою,
Преосвященнейший Владыко наш Кирилл. Как пастырь, охраняя наши души, Всех призывал идти он за Христом. Спасал духовно погибающие души И побеждал врагов молитвой и постом.
Усердною была его молитва к Богу,
Светильником горел он для людей,
Он в Царствие Небесное указывал дорогу,
И в вере наставлял и взрослых и детей. Молился он за наши согрешенья, Которые так были велики. Больные по его молитвам получали исцеленье, Господь являл через него нам милости Свои.
В лихое время ересей, расколов и безверья
Он был поддержкой православных христиан.
Всегда был тверд и стоек в вере,
Молитвенник великий, пастырь Иоанн. Вкусив духовной жизни сладость, Святому делу пастырства служил, Перед иконою «Нечаянная Радость» В трудах молитвенных он ночи проводил.
На узкий путь вступил, ведущий ко спасенью,
Тернистою дорогой не был он смущен;
За девство, пост, молитву и смиренье
Был даром прозорливости от Бога награжден. Земля греховная страданьями объята, Идет безбожья и разврата дикий пир. Везде раздор, восстали брат на брата, Забыл о Боге и о правде грешный мир.
Душа страдает от безверья и мятется. Грядет то время, о котором проповедано везде, Что только праведник едва спасется, Пришедший не найдет спасенья на земле. И мы к спасенью душ имеем нераденье, Прогневали беспечностью Небесного Творца. Господь за наши прегрешенья Отнял у нас духовного отца. К кому пойдем теперь мы за советом? Кому печаль и горе понесем? Без пастыря духовного в прегрешном мире этом Покой души и телу где найдем?
Имейте веру в Бога и души смиренье, Безропотно носите страданья до конца. Спасайте души ваши молитвой и терпеньем И удостоитесь от Господа нетленного венца. Молитесь Богу, кайтесь в прегрешеньях, Не осуждайте никого, всем сердцем Господа любя, Творите милосердие, боритесь с искушеньем И возлюбите ближнего, как самого себя. В минуты отдыха от суеты земной К могилке дорого пастыря ходите, Об упокоении его души святой К престолу Господа молитвы возносите. Услышит Бог молитвы православных христиан, Прощает Он грехи тому, кто любит много, И верим мы, что будет пастырь Иоанн Молиться за нас грешных перед престолом Бога.
(Прислано из г. Киева)









 

 39